Лев Вершинин

Всепланетный вопль "Руки прочь от Ирака!" в городах и весях Латинской Америке имел довольно специфический призвук. Над толпами, осаждающими американские посольства и ни в чем не повинные "Макдональдсы", реяли портреты не столько усатые, сколько бородатые, воплей по поводу сионизма почти не было слышно, а на вопросы журналистов смуглые подростки отвечали в том смысле, что никому не дадут в обиду Кубу и её лидера. При чем тут Куба - не уточнялось, но к концу митингов народ, совершенно позабыв о Саддаме, вовсю скандировал имя Фиделя. Да что народ! Лидеры вполне демократических стран континента, в последнее время не скрывающие восхищения бородатым команданте, месяц назад в самых цветистых выражениях и хором поздравили начальника "банановой каталажки" по случаю очередного единогласного переизбрания. Что же случилось? А ничего особенного. Небо не упало, Кальтенбруннер не женился на еврейке. Просто демократия в латиноамериканском варианте исполнена многих парадоксов, не всегда понятных усталому европейскому уму.

Весна патриархов

Да, Фидель - диктатор. И, страшно сказать, коммунист. Ну и что? Если это не пугает даже Европу, изрядно полевевшую и скучающую по сильным личностям, то для Латинской Америки диктатура вообще не страшилка, а вполне легитимная форма правления. Более того - не в благообразных и циничных либералах, а именно в "простых и сильных людях" искала опоры и защиты тамошняя беднота (из которой частенько и выкарабкивались каудильо), и благодарная память о беспощадных, но справедливых тиранах, о сержантах, ставших генералами, и генералах с повадками сержантов поныне живет в народе. Фидель Кастро - такой же. Не лучше и не хуже.

Попытки втиснуть традиционное общество в модные одежды привели к тому, что слова, привычные европейцу, южнее Рио-Гранде наполнились принципиально иным смыслом. Любой переворот там - "революция", любая война - "освободительная", а к построению социализма вообще призывают все, кому не лень - от католических прелатов до офицеров-десантников, не говоря уж об интеллектуальной элите, изучавшей жизнь собственного народа по статьям Сартра и Маркузе. В результате латиноамериканская "демократия" похожа на свою евро-американскую сестру очень условно; её местные разновидности при полном соблюдении внешних приличий легко уживаются с нищетой и безграмотностью населения, всевластием военных, экономической отсталостью, расовой дискриминацией, дикой коррупцией и произволом всех представителей власти - от президентов до участковых. На этом фоне Куба - далеко не худший пример.

Смешно доказывать сальвадорцу, что "барбудос" убили около 17 тысяч "диссидентов": он-то знает, что за тот же период в его стране военщина вырезала вдесятеро больше вообще ни в чем не повинных индейцев. Не стоит напоминать парагвайцу, что с "острова Свободы", рискуя жизнью, бегут тысячи кубинцев: он, ухмыльнувшись, ответит, что его страну, где никаких левых у власти отродясь не было, покинула почти половина населения. И уж конечно нет резона толковать о крохотной зарплате и продуктовых карточках гражданину Гаити, где люди просто и без затей мрут от голода на улицах. Зато все трое хором сообщат, что на Кубе бесплатная, очень неплохая медицина и довольно приличное, тоже бесплатное образование. И это будет чистая правда.

Нет, конечно, граждане стран Латинской Америки не против демократии, или прав человека, или экономического прогресса. Ни левак-романтик Чавес, ни его эквадорский клон Гутьеррес, ни Лула, бразильский "парень от станка", ни чилийский "книжный социалист" Лагос, ни даже полубезумный гаитянский тиран Аристид, правящий в тесном деловом контакте с духами Тьмы, не собираются отменять многопартийную систему или "экспроприировать экспроприаторов". Но экономические рецепты "чикагских парней", столь популярные в 80-е годы, и рекомендации МВФ теперь воспринимаются в штыки не только распропагандированным левыми пролетарьятом, но и местными элитами, чье мнение выражают президенты и правительства. Причины же тому куда более веские, нежели, скажем, российские обиды на "неуважительность" или соперничество США и Европы. Неолиберальная модель рассыпалась на латиноамериканской почве с оглушительным треском. Жуткий дефолт в образцово-показательной, почти стопроцентно белой Аргентине стал отходной молитвой по доверию всех слоев населения к западным рецептам. Но коль скоро неолиберализм мертв, а ничего лучшего пока не придумано, люди в поисках спасения обращаются к таким привычным, родным и любимым тиранам.

Вторая попытка

Драма непонимания "верхов" и "низов" на континенте началась еще в 19-м веке, в эпоху повальных освободительных революций. Отцы-основатели, вроде Боливара и Сан-Мартина, видевшие в независимости лишь первый шаг к царству свободы, равенства и братства, вводили европейские институты и писали сверхпрогрессивные либеральные конституции. А их бойцы, бывшие негры-рабы и крепостные индейцы, возглавляемые самозваными генералами и полковниками, алчными, безграмотными и властолюбивыми, дрались за свободу всего лишь от власти испанского короля - за "свободу сильных". "Третье сословие", опора либерального развития, сумевшее в какой-то момент повести за собой народные массы, не сумело, естественно, ни провести реальные реформы (никаких предпосылок для этого и не было), ни подавить мятежи полудиких солдат-освободителей. Первая попытка "европеизировать" Латинскую Америку провалилась в кровавый беспредел под аккомпанемент бесконечной пальбы.

Много позже, с наплывом иммигрантов из Европы и укреплением средних слоев населения, феодальная власть латифундистов затрещала под ударами революций, по традиции именуемых буржуазно-демократическими. И началась эпоха "догоняющего" развития - отказ от тотального импорта, укрепление госсектора, защита внутренних рынков. К 70-м годам с заводов Мексики, Аргентины и Бразилии выходили автомобили, самолеты и современные виды вооружений, а необходимая для прогресса социальная стабильность гарантировалась властью армии с краткими перерывами на весьма "урезанную" демократию. Хотя жесткость властей провоцировала постоянные мятежи, овчинка стоила выделки: серьезные эксперты заговорили о "континенте будущего". Казалось, что авторитарная власть, густо измазав регион кровью, все же вплотную подтащила его к европейским стандартам экономического развития и уровня жизни.

Однако на рубеже 70-80-х годов "догоняющая" модель исчерпала себя. Грянул тотальный кризис, преодолеть который диктатуры не умели и не могли. Отставание деревни от города приобрело гротескные формы, хай-тек неуютно себя чувствовал в соседстве с мотыгами, а попытки "сгладить" цивилизационный разрыв были заранее обречены на провал. Ярчайший пример - создание университета в древнем индейском городе Аякучо на юге Перу. Туда собирали детей индейцев, селили в интернатах и обучали бесплатно. Получив дипломы, юные дарования обнаруживали, что места в реальной жизни им нет, а в нищих деревнях, среди не говорящей по-испански родни - не жизнь, и в итоге именно в стенах этого университета родилось, пожалуй, самое страшное экстремистское движение континента - "Сендеро луминосо".

К сожалению, время от времени звучавшие здравые предложения об отказе от гигантомании, о создании культурного фермерского хозяйства и сети небольших заводов с порога отвергались амбициозными генералами, и "средний класс", живущий почти по европейским стандартам, по-прежнему оставался островком благополучия в море нищеты, не получившей от экономического рывка ничего. Росли небоскребы, а рядышком расползались трущобы. Крестьяне бежали в города, но на каждое рабочее место приходилось по несколько сот претендентов. Континент набухал злобой, перерождавшейся в экстремизм и терроризм, преимущественно марксистского толка. И все это - на фоне системного кризиса в экономике. Того самого кризиса, о который, в сущности, и разбилась вторая попытка "европеизации" Латинской Америки.

Жуки в муравейниках

Ответ на сакраментальный вопрос "Кто виноват?" нашелся быстро: застоявшиеся вдали от руля гражданские либералы объявили источником всех бед "горилл", которые-де слишком тупы и косны, чтобы провести социальные реформы, необходимые для устойчивого роста экономики. Что характерно, в это поверили и сами генералы. Тирании зашатались: в 1980-м сдала полномочия хунта в Перу, в 1982-м - в Боливии, в 1983-м пали аргентинские вояки, в 1985-м - бразильские, а в 1988-м "обновился" сам сеньор Пиночет. Лозунгами очередного, третьего по счету эксперимента по "европеизации" стали реальная демократия в политике и неолиберализм в экономике.

Кое-что даже получилось. Но почти сразу начались и сбои, каковые не случалось в Европе, населенной народами сытыми и спокойными. Уже в 1994-м на юге Мексики восстали индейцы, недовольные отменой социальных гарантий, а когда правительство попыталось совместить несовместимое, восстановив выплаты, финансы страны пошли вразнос и с трудом были спасены лишь массированными долларовыми вливаниями. Но ненадолго. Как выяснилось, неолиберальная модель всем хороша, только не в регионах с таким высоким приростом населения. Затем вновь всколыхнулась почти угасшее пламя колумбийской наркопартизанщины. И наконец жутким доказательством неудачи стала аргентинская катастрофа-2001, когда наиболее развитая и процветающая страна континента в полном смысле слова ухнула - столь низко и безысходно, что впервые в истории "вся полнота власти" долгие недели оставалась бесхозной - никто не знал, как эту власть употребить. А поскольку на дворе нынче глобализация и мир связан миллионами невидимых, но прочных нитей, волны аргентинского кризиса облизали весь континент, поколебав устои ближних и дальних соседей - и малышей вроде Парагвая, и гигантов типа Бразилии.

Сейчас Латинская Америка балансирует на самом краю. Эксперты констатируют разброд, шатание, стагнацию в экономике, кризис в социальной сфере и полную растерянность в политике. Куда и как двигаться дальше, непонятно. Третья попытка "европеизации" - спасибо культурным и национальным особенностям героического континента - провалилась, как и предыдущие. И нет ничего удивительного в том, что ностальгические образы "отцов народа", вошедших в песни и баллады борцов против "проклятых гринго", и более близких по времени диктаторов-популистов вроде аргентинца Хуана Доминго Перона (который муж Эвиты) или бразильца Жетулиу Варгаса, вновь востребованы голодными и злыми массами. Отсюда появление на политическом небосклоне таких колоритных персонажей, как "народолюбивые" полковники Чавес и Гутьеррес, отсюда и очаровательный "слесарь" Лула. Отсюда и внезапная вспышка всеобщей любви к острову Свободы, где нет никакой свободы, но в том числе и свободы умереть от голода.

Замкнутый круг

Вот и ответ на все вопросы. Куба перестала быть "изгоем" потому, что голые и нищие массы нуждаются в богах, царях и героях, воплощающих хотя бы слабый лучик надежды, а элиты, более всего страшась вспышек бунта, бессмысленного и беспощадного, идут навстречу чаяниям "народа", позволяя любимым предместьями пешкам проскакивать пусть и не в реальные ферзи, но в символические короли. В сусальные подобия Фиделя, который для "низов" - человек-символ. Оживший персонаж из учебников истории, противоречивый, где-то страшноватый, но, несомненно, великий. А для "верхов" еще и не опасный, поскольку советских ракет на острове давно нет, и уже лет двадцать от берегов Кубы не отплывают по ночам шхуны с вооруженными бородачами на борту.

Увы, такого рода социальные компромиссы могут лишь на время сгладить противоречия; праздничные фейерверки стихают, и вскоре выясняется, что "народная" власть еще быстрее "антинародной" погрязает в коррупции и приказывает спецслужбам расстреливать демонстрации протеста. После чего в леса уходят очередные стайки обиженных мачо с автоматами. Колесо со скрипом совершает очередной оборот.

Честное слово, мне, гуманисту и оптимисту, не хочется говорить о фатальной неизбежности возврата к былому, о крахе прогресса, о дурной бесконечности повторений и отсутствии всякой перспективы. Но что поделаешь, живя в Израиле, начинаешь понимать многое, еще не осознанное европейскими мудрецами. Хотя преимущества развитой демократии очевидны, не менее очевидна и бесперспективность ее импорта, ибо опробованные рецепты не для всякой кухни годятся. Судя по всему, мексиканцам, бразильцам, аргентинцам и прочим парагвайцам придется таки изобретать что-нибудь свое, оригинальное, вроде демократической тирании или либерального деспотизма.