В детском саду объявили, что скоро из музыкальной школы приедут ребята, чуть-чуть постарше нас, что все они уже умеют играть на разных музыкальных инструментах и что будет концерт.
Воспитательница Мария Гавриловна усадила всех на скамейку и пугательным злобным лицом велела "сидеть смирно и не издавать не единого звука". Она особенно сильно в тот день трясла перед нами одним пальцем, зажав остальные в кулак. Казалось, даже, что он может оторваться прежде, чем она, Мария Гавриловна, сможет нас наказать.
Музыканты выходили на середину зала, где стоял большой потертый стул со спинкой в коричневые цветочки, зачем-то наклоняли голову, усаживались на этот самый стул, поднимали с пола огромную гармошку и долго пристраивали ее угол между коленок. Потом, неприятным пронзительным звуком играли музыку, после, опускали гармошку на пол, вставали и снова наклоняли голову.
Больше всего мне понравилась пианиновая музыка. "Вот бы и мне так!". Я, конечно и раньше слышала, как играла на пении наша воспитательница, но
она-то все: ля-лям-пам-пам, чтобы мы дружно пели, а тут...совсем
по-другому - красиво!
После концерта к стулу подошла тетенька: большая, круглая, с длинными - предлинными волосами по плечам и торжественно спросила:
- Дети, вам понравилось?
- Да-а-а! - Громко ответили хором.
- А вы хотите научиться так же, играть на пианино, аккордеоне, скрипке и на других музыкальных инструментах?
- Да-а-а! - Еще громче закричали привычно.
- Тогда приходите к нам учиться в музыкальную школу. - Тетенька так старательно растягивала зачем-то слова, что казалась ненастоящей.
Ковыряя в тарелке кашу, я твердо решила стать музыкантом.
Прошло лето, а вместе с ним и беззаботное детство. Пора идти в школу, в первый класс.
Через несколько дней после уроков за мной пришла мама и, отвела на второй этаж в музыкальный класс. Учительница, та самая округлая тетенька, мучительно пыталась выявить у меня хотя бы какое-то подобие слуха, но безрезультатно. После чего она долго убеждала маму, что слух для музыканта - это не главное, это придет. Главное - желание. Мама молчала и растерянно пожимала плечами.
Желание оказалось очень сильным, и не только у меня. Учительница звонила домой каждый вечер, я ныла по возвращению из школы, не отходя от мамы ни на шаг, шесть дней подряд, а в селе кроме музыкальной школы никаких секций не было. И мама согласилась.
Очень скоро я пожалела о своей настойчивости, но отступать было поздно. К моему удивлению выяснилось, что мама всегда хотела, чтобы я играла, а мой дед - бывший офицер флота, считал настоящей музыкой только "Полонез" Огинского. Вообще-то он не был ценителем классической музыки, как, впрочем, и любой другой, но к этому произведению имел необъяснимый трепет.
Я никогда не видела, чтобы дед улыбался. Суровый и ворчливый, он все же иногда помогал нам с братом строить корабли, и в такие минуты казался увлеченным и счастливым. Мы уходили с дедом в его волшебный сарай и попадали, будто в другой мир. Там было абсолютно все, о чем можно только мечтать: доски, рейки нужной величины, проволока, железки, болты и еще великое множество всего ценного.
Дед строгим голосом отдавал приказы, что нужно делать, как настоящий капитан или кораблестроитель, ведь он и в самом деле на войне был капитаном, а мы с восторгом ловили каждое слово и охотно выполняли команды. Как сделать, чтобы корабль мог пройти по ручью за плетнем и при этом не потонуть от тяжести мотора и металлических частей, как установить паруса на случай отказа двигателя, как приделать якорь. Казалось, дед знал все на свете. Набрав нужные детали, начинали усердно пилить, строгать, сколачивать, пропитывать смолой, словом строить настоящие корабли.
Его длинный подбородок, торчавший вперед и ввалившиеся губы, придавали ему чрезвычайно серьезный и убедительный вид. Ослушаться деда? Не-ет, это не возможно.
Он жил по соседству и изредка приходил к нам в гости.
- Ну? - Властно спрашивал он, - научилась играть на пионино?
- Да! Научилась, дедушка. - Отвечала я, садилась за инструмент и начинала изо всех сил колотить по клавишам "Жили у бабуси".
- Молодец. - Говорил дед, - А "Полонез" Огинского можешь?
- Нет, дедушка, не могу. - С улыбкой отвечала я.
- Э-эх. Значит, не научилась. - Махнет с досадой рукой и уйдет домой.
Я никак не могла взять в толк, зачем ему "Полонез" Огинского. Будто лучше и музыки нет. И что в нем такого особенного в этом "Полонезе"?
Шли годы. Я все разучивала новые произведения, а дед все говорил, что я не музыкант. Было даже немного обидно, но только совсем чуть-чуть, ведь я уже играла красивые серьезные вещи. Твердо решила: на лето попрошу "Полонез", чтобы получить признание деда.
Окончив пятый класс музыкальной школы, я впервые спросила учительницу:
- Могу ли я сама подобрать себе программу на лето?
- Конечно, а что бы ты хотела играть?
- Я хочу "Полонез" Огинского, а еще "К Элизе" Бетховена и что-нибудь Рубинштейна.
- Ну, скажем, "Полонез" и "К Элизе" я дам тебе без проблем, а вот Рубинштейна рановато и кроме этого тебе придется взять обязательную программу. - Сказала она своим томным голосом, манерно села за инструмент и откинула назад длинные густые волосы. Взмахнула пухлыми белыми, как из теста, руками и заиграла "Полонез". Играя на пианино, она раскачивалась в разные стороны, и мне всегда казалось, что она может упасть со стула. Из-за этих переживаний я не могла в полной мере оценить качество исполнения, к тому же она без конца сбивалась и начинала сначала. И еще громко дышала.
"Полонез" давался быстро и легко. Буквально через неделю я играла ровно, без ошибок. А когда, наконец, произведение улеглось в памяти, помчалась к деду и, не говоря ни слова, притащила его к инструменту. Прозвучал последний аккорд, я самодовольно посмотрела на моего "ценителя музыки", в надежде услышать похвалу, но его глаза были полны слез.
- Дедушка, ты что? - я не на шутку встревожилась. - Ты, что - плачешь, почему? Я не так сыграла?
- Нет, онучка, сыграла ты так. Вот теперь - ты музыкант, теперь ты научилась играть по-настоящему. Хвалю тебя. Молодец. Вот о чем хочу попросить: когда я умру, ты не ходи со всеми вместе меня хоронить, а садись за пиёнино и играй. Играй "Полонез" Огинского, пока все не придут с кладбища. То будет твое со мною ПРОЩАНИЕ. Вот тебе моя воля.
- Да ты что, дедушка, что ты такое говоришь? Ты еще сто лет проживешь, ты никогда не умрешь, и не говори мне так, а то я тоже буду плакать.
Дед усмехнулся и ушел домой, не сказав больше ни слова. Еще несколько раз я повторила произведение, но никак не могла понять, почему же до "Полонеза" я не умела играть, по словам деда, а теперь вдруг научилась. И вовсе он не сложный этот "Полонез"...
Дедушка умер тем же летом. Я очень плакала и не только я. Это было великое горе для всей семьи. Рассказала о дедушкиной просьбе маме. Но она не позволила не пойти на кладбище. Когда вернулись, я тут же побежала к пианино.
Придвинула стул. Села. И вдруг какое-то странное чувство овладело мной: казалось, если я трону сейчас клавиши, то дедушка услышит, и..., может даже оживет... на миг почудилось, будто он здесь. Стоит за спиной и слушает, как раньше. Обернуться не посмела. Сердце бешено колотилось. И я заиграла... Заиграла так, что у самой мороз пробежал по коже. Не знаю, от того ли что дед "слушал", или от волшебных звуков, хрустальными шариками выкатывавшихся из-под пальцев, которые нежно гладили и настойчиво сильно нажимали эти белые и черные клавиши с округлыми уголками, но они, точно живые, рассыпались в пустой комнате, разливались струйками, которые превращались в музыку, и она звучала. Звучала уже не в струнах, а где-то внутри меня. Я сама превратилась в эту музыку.
" Вот теперь - ты музыкант, теперь ты научилась играть по-настоящему..." - Пронеслись в голове слова деда.
Я играла много раз подряд еще и еще, и только теперь понимала, что хотел сказать дед. Эта мелодия проникала так глубоко, к самому сердцу и заставляла его больно сжиматься, оставляя опустошенное чувство утраты и разлуки, чувство ПРОЩАНИЯ.
По ночам мне часто снится дедушка. И, удивительно, он всегда мне улыбается во сне. Удивительно, потому что при жизни я никогда не видела улыбки на его лице.