Есина Анна : другие произведения.

Держаться за звезды. Закончен

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Яна Шигильдеева - пленница в собственной семье. Ее не выпускают на улицу, держат в комнате под замком, морят голодом за непослушание и избивают. В роли непоколебимой тюремщицы выступает ее свекровь, Римма Борисовна, жестокосердная, полубезумная пожилая дама, которая истово верует в то, что столь диким способом, как насилие и лишение свободы, она может излечить невестку от тяжелого недуга. У Яны есть магические способности, ей подчиняются природные стихии, в стенах своей крошечной камеры девушка запросто может устроить ураган, снежный буран, тропический ливень, но чаще всего в ней бушует огонь - символ ее подавленного гнева, ее злости на окружающих, ее неприятие реальности. Как сложится судьба Яны в столь непростых условиях? Сумеет ли она взять верх над своими способностями, или те окажутся сильнее? Предлагаю выяснить это прямо сейчас!
[]
  
  Пролог
  
  На гладко выскобленном столе из почерневшей от времени древесины лежал лист бумаги. Измятый, будто его комкали множество раз в попытке немедля избавиться, но в последний момент одумывались и любовно расправляли, наглаживая жёлтое полотно ласковыми касаниями морщинистых ладоней. С россыпью тщательно выписанных букв, аккуратных и чётких, без симпатичных завитушек, отчего можно подумать, что авторство принадлежало мужчине сдержанному, волевому и в наименьшей степени красноречивому. Одна же письмо писала женщина, и вот, о чём в нём говорилось:
  
  "Здравствуйте, мама!
  Перво-наперво хочу поинтересоваться вашим здравием, хорошо ли себя чувствуете? Не нуждаетесь ли в чём-либо? Мой дочерний долг теперь состоит в заботе о вас, поэтому смело просите всё, о чём помышляете. Не знаю, читали ли вы мои предыдущие письма, и, если читали, помните ли, что плоть от плоти вашей (прискорбно это осознавать) в недавнем времени связала свою жизнь с достойным и порядочным человеком? Его зовут Иван Шигильдеев. Вам, мама, должно запомнить его под именем Иван Игнатьевич. Так вот, супруг мой - человек весьма и весьма уважаемый, в свои годы успел дослужиться до директора продовольственного магазина, потому мы ни в чём не ведаем нужды. И готовы оказать вам посильную помощь. Оба мы понимаем, как тяжело в деревне с товарами первой необходимости.
  Что ещё добавить? Живём мы хорошо, дружно. Воспитываем Лёнечку - помните, в прошлом письме, датированном осенью минувшего года, я сообщала вам о своём замужестве и рождении сына? Элеонора, старшая сестра Лёнечки, уже пошла в школу. Отличница, пионерка, гордость родительская, попутно посещает занятия в художественной школе - у девочки явный талант, так говорят педагоги. И хоть с вами она не знакома, всё же помнит, что где-то далеко у неё есть нежно любимая престарелая бабушка, которая нуждается в уходе. Полагаю, мы могли бы отправить к вам её на это лето. Не будет ли возражений?
  На этом прощаюсь, с надеждой на скорый ответ:
  Римма Ш.".
  
  Скрюченные старушечьи пальцы неловко обвели контур последней буквы "Ш". Нарочно написала так, дрянь! Хочет откреститься от родной матери, тычет ей в нос эту свою новую фамилию. А о Лёнечке ни слова почти, обмолвилась, что они его воспитывают и молчок, ни звука лишнего. Помнит, помнит моё предсказание! И боится его, ажно трясётся, окаянная! Внучку навязывает, будто бы невзначай, холера!
  У стола, искоса поглядывая на исписанный тетрадный лист в клетку, стояла сгорбленная фигура. Женская, на первый взгляд, однако ж, за всеми этими неопрятными серыми лохмотьями, смердящими, со сквозными дырами, заделанными кое-как, а то и вовсе оставленными без внимания по причине ветхости ткани, множеством шалей и тёплых шерстяных платков, засаленной фуфайкой, ощетинившейся торчащими отовсюду кусками ваты, что придавало ей сходство с бродячим котом, едва уцелевшим в дворовой драке, за всем этим непотребством вполне мог скрывать мужчина, дряхлый старик, скрюченный, словно ивовый прут, артритным недугом.
  И только горящий неистовым серым огнём взгляд по-прежнему сверлил ненавистное послание. Руки существа потянулись к нему, скомкали, сжали, растёрли, лелея в душе надежду превратить бумагу в пыль. Избу, где было немногим теплее, нежели за её пределами, заполнил говор проклятий и ругательств, произнесённых грубым скрежещущим голосом.
  - Всё будет по-моему, доченька, - в конце припечатало бесполое создание и мелкими шажками, сгибаясь под тяжестью одёжи, засеменило к печи, такой же грязной и поросшей вуалью чёрной паутины, как и всё в доме.
  Отодвинув чугунную заслонку, старуха швырнула скомканную весточку на горку давно остывшей золы и мысленно подожгла уголок листка. Любуясь тем, как он корчится и извивается, пожираемый пламенными языками, она желала тех же страданий своей дочери, этой неблагодарной ослушнице, беглянке...
  С улицы послышались голоса, крики, топот ног, переминающих снег под окном догнивающей избушки. Снова эти ходоки, трусливое отребье!
  Зная, что ни один из них не осмелится войти в избу, тем более под покровом ночи, она с шарканьем поплелась к далёкой двери, попутно изыскивая способ так пугануть деревенщин, чтобы они раз и навсегда забыли дорогу к её жилищу. Неплохо было бы поджечь взглядом одного из них, а рядом стоящего одарить проказой - вот потеха вышла бы!
  Снаружи её ждала взволнованно перешёптывающаяся горстка мужчин, боязливо сбившаяся в тесную кучку. Двадцать обезумевших от страха крыс, с напускной ненавистью глядящих на неё (нет, не на неё, на дом, который они называли логовом ведьмы). Все с горящими факелами. Решительно настроенные. В не менее решительном подпитии. Ох, храбрецы, куда деваться!
  Первым заговорил Сенька, тракторист, самый нетрезвый из всех:
  - Сроки кончилися, бабанья! Убирайся с наших земель подобру-поздорову.
  - А не то? - с трудом распрямив сгорбленную спину, вопросила ведьма и с кряхтением и оханьями, кои выходили совершенно ненамеренно, а лишь свидетельствовали о боли, испытываемой при каждом движении, спустилась на обледенелое крыльцо, прихватив стоящую у дверей безобразно изогнутую клюку. Наледь толщиной с медвежью лапу она растопила одной лишь силой мысли - единственное преимущество, дарованное возрастом, творить чудеса она могла, не задумываясь; лишь пожелай, и оно исполнится. - А не то, что?
  Толпа отшатнулась, едва один из них заметил, что наколдовала карга прямо на их глазах. Бабанья не то хрюкнула, не то ухмыльнулась и, навалившись всем телом на клюку, неуклюже перебралась с крыльца на заметённую снегом тропку, петляющую от ворот к дому. Не сговариваясь, бравые ребята, молодые и рослые тела которых так и пыхали жизненной силой, точно так же, как их трепещущие от ужаса глотки пыхали винными парами, шарахнулись в сторону при виде немощной старухи. Хороша молодежь!
  Ответ держать взялся Мишка, устрашающей наружности мужлан с густой рыжей бородищей, за которой почти не угадывались черты лица.
  - А не то плохо будет, бабанья. - Трубный бас его прокатился вдоль верхушек самых высоких деревьев, что плотным кольцом обступили избу. - Уезжай отсюда нынче же, или мы выдворим тебя отсель по-своему.
  Друзья-товарищи поддержали его одобрительным рокотом.
  - Да, катись-ка к чёрту, раз он тебе такой близкий родственник! - смело выкрикнул кто-то, сплюнув трижды, как и подобает, коли общаешься с нечистым. - Всю скотину нашу изморила. Дети болеют. Урожай падает! А давеча Колька, пастух, преставился! Скажешь, не твоя работёнка? Ведь полаялася с ним на той неделе: видите ли, летом он мимо твоего огородника коров водил и оттого поганые твои травы исчахли...
  К этим упрёкам добавились новые, потом ещё и ещё, покуда голоса говорящих не слились воедино и не превратились в дребезжащий гул, звучащий бессмысленно для ослабевшего слуха. Старуха остановилась в паре метров от деревенской братии, потеснив тем самым её к воротам. Там вам и место, тявкающая свара брехливых псов!
  - Скотину я ваше не трогала, - хоть и понимала она, что оправдываться без толку, да всё же не сумела сдержаться и зачастила, шамкая беззубым ртом, - грешите на Лукича, евойная это промашка, недогляд евойный. И об этом я жинке твоей, Мишка, гуторила. Да кто ж послушает полоумную бабку?! И дети ваши потому же хворают, хлещете горькую, а ребятня зимой и летом полуголая от двора ко двору шастает. Колька, тем паче, угорел в бане, и всё по той же холере: хмель вас сжирает. А касаемо урожая я вам так скажу: Харитона поспрашайте, на какие такие средства он мотоциклу купил? Уж не ваш ли картофель посадочный в соседний колхоз свёз да руки нагрел на столь выгодном предприятии?
  Так что, хлопчики, ступайте-ка прочь отседа и вворачиваться не имейте совести! Ишь, чего удумали? С отчего дома старуху гнать да на лютый мороз... Проваливайте, проваливайте, - усилила она голос, видя, как постепенно улетучивается решимость мужиков, как сомнение завладевает горячими сердцами.
  И тут случилось то, чего ожидать было никак нельзя. Бабанья нутром почуяла, что за спиной кто-то есть, резко оглянулась и возопила, тараща глаза на занесённую над её головой дубину. Позади стоял тот самый Харитон, уличённый в махинациях с общим картофелем. В руках у него было не то бревно, не то сучковатая коряга. Этими оружием он замахнулся на бабку и без лишних слов обрушил его старухе на голову, метя аккурат по лицу, на котором, словно уличные фонари, виденные в больших городах, горели чудовищные глаза. Ведьмины глаза.
  Она тотчас же рухнула в снег, что не остановило мужика. Продолжая быстро и часто дышать, что дореволюционный паровоз, он методично опускал и поднимал коряги, избавляя деревню от пугала, главной страшилки на ночь для ребятни всех возрастов, избавляя от той, к кому при первом же случае бежали за помощью, к кому сам он, втихомолку, под покровом ночи, потрусил за настойкой от мужского бессилия, и к которой не раз обращались все без исключения жители Грязево, зная, что не получат отказа.
  И даже не смотря на всю его злость, ненависть и преотвратное стремление именоваться героем, избавившим родные места от дьяволовой супруги, старуху умерла отнюдь не сразу. Ощущая каждый удар поленом и пинок ногой от тех, кто захотел присоединиться к жестокой расправе, чувствуя плевки, ложащиеся на окровавленное лицо, слыша безбожную брань озверевших людей, она знала, что конец будет долгим и мучительным. Ей не позволят умереть с достоинством, как подобает всякому, кто родился прямоходящим.
  Так оно и вышло. Выпустив гнев, мужчины вмиг отрезвели и поняли, каких бед наворотили, после чего похватались за головы. Из агрессивно рычащих хищников, вставших на защиту своей территории, они превратились в жалобно скулящих шавок, трусливо поджавших хвосты перед лицом ответственности. Кто-то предложил избавиться от тела, скрыть все следы, прочие просто поддержали эту идею. И колдунья очутилась на дне давно иссохшего колодца, по грудь засыпанная мёрзлой землёй. В тот момент она уже не чувствовала физической боли, все мысли её были занятии внуком, Лёнечкой, годовалым малышом, которому надлежало стать носителем её силы, тем, кого она намеревалась обучить всему, да так и не успела осуществить начертанного судьбой. Сумеет ли она сейчас переправить свой дар через расстояние? Хватит ли ей воли духа, чтобы продержаться ещё хоть час?
  Её магия - проклятие и манна небес в едином теле. То, чем она остерегалась пользоваться, и то, без чего и помыслить себя не могла. Она непременно должна перейти к мужчине, имеющему с ней кровную связь. Он обуздает эту силу. Продолжит род и на исходе жизни передаст её своему сыну, а тот - своему, и так далее.
  Лёнечка Шигильдеев, с этой светлой фразой, сорвавшейся с мёртвенно синих губ, старуха закрыла глаза, потухшие к тому времени, и упокоилась с миром, так никогда и не узнав множество вещей. Не узнала она о том, что все деревенские, участвовавшие в бесчеловечной расправе, скончались в течение пяти лет. Кто-то утоп в озере, кого-то задрал медведь, Сеньку переехал его же трактор. Как не узнала и то, что Лёня всё-таки получил её дар, всю её силу, однако та не признала в нём истинного хозяина и предпочла затаиться в непригожем теле, дабы подыскать себе более достойное.
  
  ***
  
  Сон - лучшее лекарство. А еще это отличный способ реализовать самые сокровенные мечты. Прожить, пусть короткую, но насыщенную жизнь в роли того, кем бы ты никогда не смог стать.
  Яна грезила о том, чтобы быть нормальной. Обычной. Серой мышью, легко теряющейся в толпе таких же серых и невзрачных мышей. Ей хотелось спокойствия, душевной гармонии, равновесия.
  И, отбывая в царство Морфея, она перевоплощалась в это счастливое существо, имела возможность наслаждаться чистотой и целостностью окружающего мира.
  В эту ночь она кормила голубей в парке. Доверчивые птицы суетились вокруг, радостно собирали брошенные им крошки свежей буханки хлеба, вели беседу друг с другом на странном горловом наречии и ничуть её не боялись. Двое даже согласились принять угощение из рук девушки, чем несказанно её обрадовали. Оторвав щедрый ломоть, она поделилась им с пернатыми друзьями и подняла полный слёз облегчения взгляд к небу, беззвучно благодаря мироздание за предоставленный шанс излечиться.
  − Ты опять, мерзавка! Опять взялась за своё!
  Агрессивный вопль в одночасье разрушил хрупкую сказку. Яна проснулась, отняла голову от подушки и тут же рухнула обратно, не в силах совладать с затопившим душу разочарованием. Снова она здесь! Снова в этом аду.
  − Когда же ты прекратишь выделывать эти чертовы фокусы, дрянь! Погляди, только погляди, что ты, уродина, натворила!
  Яна послушно подняла ладони к лицу, зная, что именно они навлекли на неё немилость этой сварливой женщины, что стояла сейчас в дверях её крошечной четырехметровой спаленки. Два шага в длину, два в ширину. Давящий потолок, столь низкий, что его можно коснуться рукой. И глухие бетонные стены без отделки. Да что там обои и штукатурка, когда в комнате не было главного - окна, пусть хоть размером с почтовую марку. Даже в тюремных камерах они есть! Но то ведь в тюрьме. Она находилась в месте гораздо более ужасном.
  Кожа на внутренней стороне ладоней была воспаленной, ярко-красной, в промежутках между пальцами прямо на глазах вспухали белые волдыри. Яна похолодела от страха и поскорее спрятала руки под одеялом. Будто это могло избавить её от ответственности.
  Женщина продолжала сыпать оскорблениями. Её мощная чёрная тень, наложенная на жёлтый прямоугольник света, что проникал в спальню из коридора, вперила руки в бока, но приближаться не спешила. Та, кому она принадлежала, знала, что в данный момент лучше держаться в стороне.
  − Да потуши же ты этот вздрюченный палас, пока не устроила пожар во всём доме! Потаскушистая гадина!
  Яна тут же вскочила на ноги, сорвала с кровати простынь и одеяло и сбросила их на пол, прямо на занявшийся синими огоньками край ковра, что высовывался из-под тумбочки, точно дерзко дразнящийся язык.
  Сизые облачка дыма наводнили комнату, но первее их в нос ударил едкий запах жжённой пластмассы.
  Зная наперед ход дальнейших событий, Яна скользнула в самый тёмный угол, вжалась спиной в холодную стену и попыталась разозлиться. И чем сильнее, тем лучше, только бы не допустить одного: ей ни в коем случае нельзя успокаиваться, это лишало девушку защиты, делало её легкой мишенью в грязных лапах этой чудовищной женщины. Её свекрови.
  "Ты ненавидишь её, ненавидишь каждый молекул в её гнилом теле, ненавидишь так, что готова убить, растерзать на части голыми руками, разорвать зубами" - словно действенную молитву твердила про себя Яна, не позволяя тёплым язычкам пламени, что сей миг лизали кончики пальцев, погаснуть.
  Римма Борисовна, так звали это вместилище пороков человеческих, потопталась на месте. Глаза её - два грязных кубика льда - сверкали во тьме неутомимой жаждой насилия. О, как ей хотелось выместить злость на этой девчонке! Отходить негодяйку по щекам, оттаскать за волосы, наставить синяков... Видит Всевышний, уродка это заслужила, заслужила уже потому, что явилась в этот мир вместе со своим треклятым даром!
  − Ещё раз устроишь в МОЁМ доме нечто подобное, − желчно сказала она, грозя пленнице надутым жиром кулаком, − придушу во сне.
  Последнее слово женщина сопроводила смачным плевком, после чего дверь захлопнулась, а маленькая серебристая лужица ядовитой слюны осталась блестеть на полу. Защелкали замки - вначале внутренний, скважиной которого Яна пользовалась, чтобы иметь представление обо всём происходящем снаружи её личных апартаментов в этом аду; затем внешний навесной. Тяжёлые шаркающие шаги затихли в отдалении.
  Яна вздохнула с облегчением, набрав полную грудь воздуха, и закашлялась. Грозит ли ей смерть от удушья? Ха, на подобный исход не следует надеяться. Это было бы слишком милосердно, а воспоминание о смысле этого слова в последнее время ускользало от неё всё чаще.
  Вернув комнате прежний вид и стараясь не обращать внимания на пугающе неопрятное пятно сажи, что бельмом проступило на пододеяльнике, Яна свернулась клубочком в изголовье кровати и попыталась расслабиться, подумать о чём-то приятном, светлом, далеком от дома, в котором она ныне существовала, и всех его обитателях. На ум пришла картинка из прерванного столь внезапно сна. Вот она, свободная, живая, чувствующая сидит на парковой скамейке. Её окружают деревья, густо увешанные свежей, едва народившейся листвой. Нос улавливает острый запах цветущей черёмухи. Поздняя весна, природа уже налилась жизненными соками...
  Одинокая слеза скользнула по щеке и упала на подушку. Нет, это не помогает! Гнев, заполнивший сердце, разнёсся по организму вместе с течением крови, отчего алые языки всепоглощающего в своей ненасытности огня загорелись ярче. Обе её руки воспламенились, словно факелы. Кожа на них почернела. Запахло паленой шерстью и мясом, которое передержали в духовке. А вот боли Яна не почувствовала. Пиротехнические фокусы не причиняли ей физического вреда, как, впрочем, и любая другая из её способностей. Они просто рушили её жизнь. Какой пустяк!
  "Раз, два, три, четыре... десять, одиннадцать" - монотонно забубнила она, шевеля губами, но не произнося ничего вслух. Не хотела, чтобы надзирательница-свекровь сочла её тихую болтовню за попытку прочесть магическое заклятие и не влетела сюда с электрошокером наперевес, сыпля обещаниями избавить человечество от сатанинского отродья. Спокойствие приходило постепенно. Жёлтые иконки цифр, не вызывающие абсолютно никаких эмоций, всплывали в мозгу. Пламя гасло медленно и неохотно, словно по-прежнему не желало оставлять попыток достучаться до девушки.
  И вот полчаса спустя или около того (за течением времени Яна не могла следить, в помещении, где её заперли, не было ни окон, ни часов, ни прочей, более современной техники) оно исчезло, и наступила тишина. Веки девушки отяжелели, и она провалилась в тревожный сон, полный скитаний по мрачным лабиринтам и борьбы с населяющими их существами, жуткие, оскаленные морды которых отдаленно походили на обрюзгшее лицо Риммы Борисовны.
  
  
  
  ***
  
  Пять лет назад Яна была другой. Её, двадцатилетнюю выпускницу педагогического колледжа, ждала впереди целая жизнь. Имея на руках красный диплом, она без проблем устроилась на работу в школу на должность учителя младших классов. И потекли размеренные будни. Преподавание, написание собственной учебной программы, самосовершенствование и бюрократическая писанина занимали большую часть времени, остаток же уходил на отдых в компании друзей, число коих выходило за ёмкое понятие узкого круга. Или гуляла с парнем. С милым и застенчивым Лёней Шигильдеевым Яну познакомила подруга. Без протекции неумолкающей болтушки юноша вряд ли осмелился бы подойти к Яне. Завязался роман, уютный и едва ли не скучный, он был точно таким же, каким был Лёня. Цветы, подарки, безумные подвиги, серенады в три часа ночи, исполняемые под окном избранницы, искрометные свидания, оставляющие после себя внушительный багаж неизгладимых воспоминаний - всего этого Яна лишилась, связав свою судьбу с Леонидом. Но зато обрела в его лице верного друга, эрудированного собеседника и компаньона для проведения тихого вечера у телевизора.
  Два года пробыли в статусе крепкой и любящей друг друга пары. Отсутствие скандалов, выходящее за рамки возможного взаимопонимание и непоколебимая уверенность в завтрашнем дне позволили Яне сказать "Да" на предложение руки и сердца, последовавшее от Леонида. Оформил он это значимое событие в своём стиле: один единственный воздушный шарик (даже не в форме сердца), к которому было привязано простенькое серебряное колечко. Прочих атрибутов романтической атмосферы тоже не имелось. Не было долгих красноречивых признаний, громких слов любви, сказанных с придыханием; он не брал её за руку, не припадал на одно колено и ни в чём не клялся. Всего лишь сказал: "Выходи за меня", и протянул презент.
  На следующий день подали заявление в ЗАГС, спустя положенный срок сыграли скромную свадьбу. И началась предсказуемая до каждой мелочи, густая и тягучая, точно болотная жижа, семейная жизнь. Не смотря на отсутствие ярких эмоций, Яна чувствовала себя счастливой. Или заставила себя поверить в это. Она любила своего мужа за его честность, неконфликтность, образованность, неприхотливость в быту. Он не был красив внешне, но его внутренний мир привлекал её.
  Единственной ложкой дёгтя в бочке мёда стала мама Лёни, дражайшая Римма Борисовна Шигильдеева. Жестокосердная, прямолинейная, властная, несдержанная на язык, она принадлежала к тому типу женщин, что привыкли добиваться своего любыми средствами. Она ставила перед собой цель и локомотивом неслась напролом, сметая все препятствия на своём пути. Яна не понравилась ей с первого взгляда. Встретив её на пороге своего дома, того самого, который в будущем превратился в "лечебницу для таких выродков, как ты", Римма Борисовна скривила губы и за весь вечер не сказала невесте сына ни слова, а на прощание прошипела вслед удаляющейся парочке: "Чтоб ты сдохла, шельма!". Милейшая дама.
  
  ***
  
  Новый день начался с привычного скрипа дверных петель. Яна вскинула растрепанную голову, увидела свекровь с электрошокером в одной руке и железной миской - в другой, и моментально присмирела. Она знала, что если разозлит тюремщицу, голодать придется неделю, а то и две, чего она не могла себе позволить.
  В прошлую их ссору, когда бедняжка вышла из себя и наговорила этой чокнутой бабище много нелестного, Яна просидела без еды несколько дней (конкретную цифру она не решилась бы назвать, то время отложилось в памяти неясными образами обрывков эмоций). Именно тогда она утратила всякий контроль над собой и теми способностями, которые силилась обуздать. Магия - хоть девушке и не нравилось это определение, не хотелось думать о себе, как о ведьме - вырвалась на свободу. С потолка чарующе крупными хлопьями повалил снег, устилая пол комнаты белоснежным покрывалом. Затем пошел дождь, неожиданно теплый и по-летнему бодрящий. Ему на смену явился промозглый ветер, агрессивный и злобный, как и всё, что за последнее время произошло с Яной. Но самым страшным испытанием стали огненные шары размером с футбольный мяч, которые из ниоткуда возникали в воздухе, набирались пыла и лопались, разнося по спаленке снопы жарких искр. Падая, они попадали на стены, зажигая рассохшиеся обои, ложились на кровать - то единственное, что составляло убранство каморки, - и с аппетитом пожирали всё, до чего могли добраться. А когда совсем ничего не осталось, с остервенением набросились на входную дверь.
  Римма Борисовна с пыхтением наклонилась, поставила миску на пол и ногой в омерзительном розовом шлепанце подтолкнула её к постели узницы.
  − Бон апети! - с издёвкой выговорила она, растягивая змеиный рот в некоем подобии гнусной улыбки.
  И без промедления вышла, что удивило Яну. Это же было любимым развлечением: пролаять парочку гадостей, унизить девушку, поддеть её обидным словом, а то и вовсе отвести душу и как следует огреть по затылку пудовым кулачищем. Выходит, нашлись дела поважнее. Яна попыталась вспомнить, когда в последний раз посещала ванную и поняла, что это было очень давно. Неужели сегодня ей позволят покинуть комнату?
  В миске лежал её завтрак: горсть зёрен бурого риса, залитая стаканом воды, и два плесневелых сухаря черного хлеба, уже пропитавшиеся влагой. Яна осторожно, боясь уронить хоть крошку, взяла один и откусила кусочек. Приходилось постоянно напоминать себе о необходимости жевать. Голод был зверским. Своей оскаленной пастью он беспощадно вгрызался в нутро, заставляя желудок изнывать от невыносимой боли. И он ничуть не присмирел, когда закончились сухари и настал черед зёрен. Выудив со дна тарелки драгоценные крупицы, девушка сложила ладони лодочкой и мысленно наполнила их водой. Получилось с первого раза, что неизменно радовало. Теперь она действительного могла контролировать некоторые из своих талантов. Вызвать язычки пламени оказалось ещё проще, концентрации не помешал даже бунтующий желудок. Минуту спустя пригоршня воды в её руках закипела, зёрна риса устремились вверх, поднимаемые пузырьками воздуха, затем стали набухать. Яна съела и их, не дожидаясь полной готовности. И напоследок выпила всю воду из миски, которую шутки ради называла бульоном.
  Мучительные спазмы в животе прекратились, хоть и ненадолго. Яна вернула тарелку на её место у порога и на ватных ногах дошла до постели, присела на самый край, не без усилий над собой, но всё же выпрямила спину и обратилась в каменную статую. В этой чудовищно неудобной позе ей полагалось ждать возвращения хозяйки дома. И только посмей шелохнуться или поднять взгляд! Расплата за одно неверное движение будет суровой.
  Надсмотрщица вернулась, когда каждый мускул в ослабевшем теле Яны заныл от напряжения.
   − Надень! Живо! - она всегда разговаривала в визгливой манере.
  На колени упала пара прорезиненных перчаток из огнеупорной материи. Подавляя горькую усмешку, девушка подчинилась.
  − Встала! Ну же! Шевелись, убогая! - командовала женщина, яростно тыча в пленницу набалдашником длинной деревянной трости по принципу "куда смогу дотянуться".
  Яна выполняла всё, что требовалось. Молча, безэмоционально, покорно. Силы, которые понадобились бы ей для сопротивления, покинули её ещё в первый год заточения в этом жутком доме. Вот тогда она действительно боролась за себя, предпринимала попытки сбежать, строила планы мести. Тогда она ещё ощущала себя живой, целостной, она была личностью. А теперь она ничто, пустое место, вместилище для чего-то таинственного, необъяснимого. Бесноватая.
  Утренний туалет не занимал много времени, умыться, неловко орудуя руками в неподходящих по размеру перчатках, и справить естественную нужду, что было не таким уж простым занятием, когда в столь интимный процесс вмешивалось присутствие посторонних. На первых порах девушка часто плакала от унижения (не на виду у Риммы Борисовны, конечно; она бы не доставила старой хрычовке такого удовольствия), но, как это ни печально звучит, привыкаешь ко всему. Вот и Яна привыкла. За последние месяцы привыкание, смирение и покорность стали лучшей альтернативой деятельности. Много проще было терпеть и послушно выполнять, нежели прилагать усилия к тому, чтобы что-то исправить. Яна ненавидела себя за это, да, но где-то в глубине души. На поверхности не находилось места эмоциям. Любое проявление чувств развязывало руки её способностям, выпячивало их. А ведь именно благодаря им, этим бесполезным, но впечатляющим талантам, она очутилась здесь, взаперти, в изоляции от окружающего мира. Вдали от мужа и... НЕТ! Яна раз и навсегда позабыла об этой блажи - эмоции! Никаких эмоций, чувств и переживаний. Если она хочет выбраться, у неё есть два пути: либо подавить в себе магию; либо научиться её скрывать. И второе предпочтительнее, поскольку это выполнимо. На примере трюкачеств с дождём, снегом и ветром она выяснила, что способна контролировать их, держать в узде. Они являются на её зов и исчезают по щелчку пальца. Вот только огонь - воплощение её ярости, гнева, ненависти и изувеченного чувства справедливости, не спешит подчиняться. Если ему не удается выбраться наружу, он пожирает её изнутри. Блуждает по венам и артериям, опаляя их нежные стенки. Алчущими зубами вгрызается во внутренние органы. Пробирается к ней под кожу, заставляя гореть живьём. И Яна корчится в муках, становясь пленником собственного враждебно настроенного тела. И тут уж не до контроля над эмоциями, главное, заглушить боль. А средство лишь одно - выпустить пламя, изгнать его из себя. Одним словом, замкнутый круг.
  − Теперь в душ, тетёха неповоротливая!
  Сердце Яны пропустило удар. Значит, она не ошиблась в подсчётах, и сегодняшним вечером её ждёт встреча с мужем. Боже... Руки затряслись, отказываясь справляться с простенькой задачей - расстёгивание пуговиц на изношенной блузе. За два года, что она вместе со своей владелицей провела в плену, их осталось совсем немного. Уцелели три из семи.
  − Быстрее, копуша!
   За желчными словами последовал удар кулаком в бок, несильный, но даже его девушка стерпеть не сумела и с оханьем согнулась пополам, интуитивно закрывая голову руками. Свекровь любила отвешивать подзатыльники, что в столь тесном пространстве являлось травмоопасным для Яны. Слишком разными они были: заключенная и надзирательница. Одна болезненно худая, забитая, похожа на пойманного любопытным мальчишкой кузнечика, которому тот оторвал обе ноги с единственной целью - посмотреть, что из этого получится. Другая - грузная, страдающая отдышкой, с помидорно-красным лицом гипертоника и отсутствующей шеей, походила на асфальтоукладочный каток - лишь зазевайся и раздавит. И разница в возрасте между ними не играла существенной роли, противостоять этой грубой женщине в открытую равнозначно для Яны смертному приговору.
  Просиживая долгие часы в тиши своей темницы, Яна часто задумывалась над тем, как далеко способна зайти Римма Борисовна в своей борьбе с опасными и даже губительными на её взгляд способностями невестки. Итог этих размышлений всегда был одинаков: она готова на убийство. Хладнокровное, продуманное со всей тщательностью, бесчеловечное. Она найдет слова оправдания для сына. Возможно, обставит всё как несчастный случай, мол, не сумела уберечь бедняжку, бесовщина взяла верх, давай оплачем её, закопаем на заднем дворе и забудем. Это ужасало.
  Для пользования ванной существовал строгий свод правил. Не смотреть в зеркало (Яне этого и не хотелось, она и представить боялась, в какое чучело превратилась за два года); не прикасаться к личным вещам свекрови (единственное, что Яна намеревалась с ними сделать - это облить горючим и сжечь, сжечь, сжечь вместе с их обладательницей); не включать тёплую воду. И последний пункт печалил девушку. К процедуре омовения она относилась с особым трепетом, и тому было несколько причин. Во-первых, только в этот день ей разрешалось покинуть пределы своей комнаты. Во-вторых, встречи с Лёней всегда проходили на кухне за накрытым столом, а это означало, что ей позволят поесть досыта. В-третьих, имелась призрачная, но всё же возможность выйти на свежий воздух, чтобы проводить супруга до ворот. И, наконец, в-четвертых, ей давали право голоса, точнее ей предписывалось отвечать на заданные вопросы. Первой заводить разговор, вести расспросы и уж тем более перебивать мужа - табу. И забыться хоть на мгновение, особенно если старшая Шигильдеева была где-то поблизости... В лучшем случае Яна могла не досчитаться зубов, и зияющая пустота на месте верхнего резца была неким гарантом того, что правило усвоено.
  И сейчас, стоя под дурманящее ледяными струями воды, Яна жалела о том, что до сих пор не научилась вызывать подкожное пламя, именно в эти трудные моменты оно пришлось бы весьма кстати. Когда кожа краснеет и съеживается, покрываясь сеткой неправдоподобно больших мурашек, было бы неплохо издыхать от внутреннего жара. Но нет, огонь ей не подчинялся, являясь лишь по собственному усмотрению, этакий незваный гость, который обрушивается словно снег на голову.
  Выключив воду, Яна перемахнула через бортик и аккуратно встала на коврик, стараясь держаться от женщины подальше. А ну как ей не понравится, что на пол упало слишком много капель? Или зубы у девушки застучат, не смотря на прилагаемые усилия? Дрожащими руками она схватила свою старую одежду, от которой разило так, что хоть святых выноси, и тоненько ойкнула. Это Римма Борисовна ухватила её за запястье и медленно, с гадливой улыбочкой отъявленной негодяйки стала выкручивать руку, буравя её полным ненависти взглядом. Насыщенно серые, почти чёрные в скупом освещении уборной, эти глаза терялись в дряблых буграх щёк, бровей и переносицы и верещали ничуть не тише своей обладательницы.
  − Другую одежду, идиотка чёртова! Оденешь другую! - процедил её широкий рот, из которого выглядывали дорогие и искусно сделанные керамические зубы. - Или думаешь, я позволю тебе явиться сыну на глаза в этих вшивых лохмотьях?
  Выбранный свекровью наряд не подошёл по размеру. Мышиного цвета свитер из грубой шерсти болтался на плечах и неприятно кололся в той области, где когда-то была пышная грудь четвёртого размера. В твидовую юбку до пят Яна могла бы обернуться трижды, и, что смутило её больше всего, даже туфли без каблука, лаково чёрные и сильно поношенные, не были впору. Ступня попросту выскальзывала из колодки. А ведь когда-то это были её вещи. От свитера до сих пор исходил едва уловимый аромат её любимых духов "Босс Вумен", и обувь сохранила слабый восковой блеск. Так ей советовала делать мама, говоря, что если натереть сапожки воском, они прослужат дольше. Всё любит уход и заботу - эти простые, но такие значимые слова, исполненные глубинным смыслом, зазвучали в голове, и слёзы навернулись на глаза. Где же ты сейчас, мамочка? Почему не ищешь меня? Не беспокоишься? Не призываешь Лёню к ответу?
  Боясь разгневать дьяволом посланную родственницу, Яна быстро совладала с печалью и, подталкиваемая в спину, вышла в коридор. От мысли, что ей не надо будет возвращаться в комнату, потеплело на душе.
  И пусть ей предстоит нелёгкий труд - нужно будет до стерильного блеска отмыть кухню, приготовить обед, испечь пирог и накрыть столь - пасовать она не собиралась. Наоборот, схватилась за тряпку с энтузиазмом. Занятие, действие, движение - всего этого ей так не хватало в душных застенках темницы. А главное, она могла внять течению времени, насладиться монотонным тиканьем симпатичных кухонных часов в виде сковороды. Посмотреть на отрывной календарь, алеющий яркой цифрой "16".
  Итак, сегодня воскресенье, шестнадцатое ноября 2014 года. Точное время нахождения её в плену - один год, десять месяцев и двадцать один день. А с последней их встречи с Лёней прошло... почти два месяца! Что же, он зачастил с визитами, горько усмехнулась про себя Яна. Раньше за ним не водилось привычки захаживать сюда чаще двух-трёх раз в год. Уж это ли не признак неисчерпаемой сыновей любви?
  Самой тщательной обработке подверглось высокое двустворчатое окно. Сначала Яна освободила заставленный коричневыми цветочными горшками подоконник. Затем вскарабкалась на него и сняла с гардины запылившуюся на её взгляд тюль, хотя та ещё хрустела от крахмала и казалась белоснежной. Потом принялась за мойку стёкол. И всё это не из любви к чистоте или страха быть наказанной за пропущенный волосок или соринку. Яна неотрывно смотрела в окно, где за полутораметровым частоколом притаилась настоящая жизнь. Где вдоль треугольных пик забора бродили верхушки лохматых зимних шапок. Где за пешеходами следовали кучевые облачка пара от дыхания. Где с тихим жужжанием, вытянувшись в цепочку, по дороге передвигались автомобили. Где из хмурого серо-голубого неба вываливались целые рои пушистых пчёл-снежинок, что, кружа и извиваясь, опадали на землю. Где тянулись ввысь чёрные туловища мёртвых деревьев, и их уродливые лапы-ветки пытались изловить как можно больше снега, чтобы укрыться в нём на зиму. Где по внутреннему двору бродила в поисках чего-то съедобного немецкая овчарка.
  
  ***
  
  Штамп в паспорте и жизнь под одной фамилией не привнесли в их размеренные, в некотором роде даже дружеские, а то и просто братско-сестринские отношения оттенка новизны. Сложившийся уклад жизни: работа - дом - работа, не претерпел ни единого изменения, зато пропала львиная доля досуга. Дело в том, что Лёня был патологически ревнив, и эта его не самая привлекательная черта характера после свадьбы преобразилась до состояния жирного минуса, выписанного красными чернилами, словно предупреждающий плакат о вреде курения. Ему категорически не нравился её круг общения, да и её чрезмерная болтливость, как он выражался, была признаком вульгарности. Если верить его суждению, замужней женщине не пристало носиться с подружками по кафе, главной её обязанностью после вступления в брак является забота о муже. И это вовсе не значило, что в их квартире должна царить хирургическая чистота, и что обеденный стол обязан ломиться от всевозможных яств и сложных в приготовлении кушаний, нет. Ей, как хорошей жене, полагалось посвящать всю себя мужу. С улыбкой поджидать его с работы, сидеть рядом, когда он, закинув ноги на подлокотник дивана, уткнется носом в книгу. Словом, подстроиться под его скучный и вялотекущий образ жизни. И Яна, на беду, не сопротивлялась. Она безропотно позволила некогда дорогим и близким людям удалиться на второй, а затем и третий - четвёртый - пятый план, что бы впоследствии они могли просто пропасть, исчезнуть. Даже общение с мамой спустя полгода после замужества свелось к редким звонкам, и разговор в них длился не более трёх-четырёх минут и крутился вокруг избитых тем. Как дела? Отлично, спасибо. Хорошо ли себя чувствуешь? Да, всё замечательно. Что нового? Всё по-старому, а у вас? Да так же... Ну, тогда пока! Храни тебя Господь, дочка.
  Тон беседы был натянутым, неуверенным, казалось, будто обеим, матери и дочери, не терпится поскорее закончить тягостный разговор, но правила приличия предписывают им обсудить хоть что-то: погоду, здоровье, растущие цены в магазинах. И ни слова о личном, о своих переживаниях и чувствах, о Яниной неудовлетворенности жизнью, о всё чаще всплывающих в подсознании мыслях о разводе. Она совершила ошибку, дав согласие на этот союз, нет между ней и мужем любви, они почти не разговаривают, в основном потому, что заранее знают реакцию друг друга на поднятие той или иной темы. То, что раньше расценивалось ей как великое благо, скатилось до уровня постоянно действующего раздражителя. Молодую жену стал тяготить характер спутника жизни. Его спокойствие, уравновешенность, здравомыслие она принимала за чёрствость, неумение чувствовать хоть что-то, бездушие; неконфликтность - за омерзительную привычку выводить её из себя; отсутствие подарков и иных знаков внимания - за жадность; резко отрицательное отношение к алкоголю и курению - за занудство. Так мирное течение их жизни омрачилось односторонними обидам, а после и вовсе затрещало по швам на волне постоянно вспыхивающих скандалов. Инициатором, главным оратором и единственным участником, вносящим лепту, всегда выступала Яна. Лёня с неизменно умиротворённым выражением лица выслушивал оскорбительные речи супруги, неодобрительно вздыхал и выходил из комнаты, после чего уже закусившая удила супруга находила его за излюбленным занятием - чтением книг.
  
  ***
  
  Заунывная мелодия дверного звонка мягкими переливами расползлась по дому. Яна с удовольствием распрямила ноющую спину, отложила тряпку и быстро сунула чистящие средства в шкаф под мойкой. Римма Борисовна, нацепившая на себя несметное количество украшений, что делало её похожей на безобразную новогоднюю ёлку, мимоходом отвесила невестке подзатыльник со словами: "Чего копаешься, немощная?! Вынь пирог из духовки!", величаво проплыла к входной двери. Послышался звук отпираемых запоров. Секундное молчание, затем полный лживой радости возглас:
  − Лёнечка!
  − Здравствуй, мама.
  Во втором голосе, мужском, сухом и безэмоциональном, который привычнее было бы услышать в застенках некоего государственного учреждения, куда вас заставила обратиться крайняя степень нужды и где вас выслушают с вежливым вниманием, но вряд ли станут сопереживать, сквозили уныние и тоска. Яне показалось, что у вошедшего нет ни малейшего желания быть здесь и уж тем более задерживаться на длительный срок. И точно!
  − Я ненадолго, работа, сама понимаешь.
  Немногословен, как всегда.
  Зашуршала плащевая ткань, скрипнуло сиденье колченого стула, что ютился в прихожей с незапамятных времён. Свекровь сменила свой непередаваемо визгливый тон на сахар в меду и о чём-то зачастила. Яна не вслушивалась в этот поток сплетен и жалоб, знала, что информативности он не несёт. Она ждала. Замерла у плиты и постаралась совладать с волнением.
  Шаги всё приближались, и вот он появился в дверном проёме. В синей униформе со светоотражающими полосками на рукавах, нашивкой "ДПС ГИБДД" на груди. На пагонах со времени их последней встречи прибавилось звёзд - теперь их по четыре на каждом, а под ними одна красная продольная полоса. Капитан полиции Шигильдеев Леонид Иванович собственной персоной! Надо же, какая честь.
  Выглядел он посвежевшим. Сделал короткую стрижку, сбрил дурацкую бородку, которая совершенно ему не шла и ужасно раздражала Яну своей колючестью, правда, было это в той, прошлой жизни. И, кажется, похудел. Во всяком случае, лицо его стало Уже, и щёки ушли, обнажив высокие скулы.
  − Здравствуй, Янина.
  Он всегда называл её полным именем, что ей никогда не нравилось. Впрочем, сейчас было не до этого. Сдержаться бы да не накинуться на мерзавца с кулаками, вот то, о чём следовало думать, чего избегать и чего ей хотелось больше всего на свете.
  − Здравствуй, Лёня, − призвав на помощь всё актерское мастерство, молвила Яна.
  Гость сел во главе стола. Его мамаша с благоговейным трепетом опустила свои выдающиеся со всех сторон телеса на соседний табурет и, не сводя донельзя влюблённого взгляда с драгоценного сынулечки, продолжила тараторить. Яна поставила на центр стола миску с резаными овощами, потеснив блюдца с ломтиками сыра и сырокопчёной колбасы, и не без опаски заняла место за столом подальше от Риммы Борисовны.
  Супруги молчали, хозяйка дома без умолку стрекотала за троих. Отведали все кулинарные шедевры Яны, ни один из которых не удостоился даже скромной похвалы. Наваливая себе полную тарелку того или иного кушанья, свекровь не упускала случая заметить, что она бы приготовила лучше. "Ну, так возьми и приготовь!" − услышав это в третий раз за вечер, едва не вспылила Яна, но сумела подавить неуместный возглас и кивнула, как делала это на протяжении всего ужина.
  Дошли до десерта. "Пересушен", − авторитетно заявила Римма Борисовна, накладывая себе третий по счёту кусок апельсинового пирога. Лёня медленно жевал, сосредоточив взгляд на изогнутой ручке своей чашки с ароматным чёрным чаем, затем резко вскинул голову и посмотрел прямо на Яну.
  − Надо поговорить. Наедине.
  Его матушка особым умом не отличалась, а вот любопытства в ней было через край, поэтому она даже не шелохнулась, заслышав столь долгожданное заявление сына.
  − Мама, выйди, − добавил он всё тем же ровным и бесстрастным голосом, какой мог вывести из себя даже годовалого малыша.
  − И не подумаю, − подбоченившись, провозгласила женщина. - О чём ты хочешь поговорить с этой...
  − Это наше дело, а тебя я прошу выйти. Не заставляй меня повторять это в третий раз.
  Чувствовалось, что её так и подмывало ответить, по крайней мере, договорить окончание фразы, где во всём литературном изяществе описывались как умственные способности молчаливо сидящей невестки, так и её физические недостатки. Но вместо этого она встала и с гордо выпрямленной спиной с одной стороны и жутко колышащимся под тканью безразмерного платья брюхом - с другой, удалилась.
  − Ты не пытаешься излечиться, − прямолинейно заявил Лёня. - Прошлой ночью ты опять чуть не подожгла дом. Почему ты не хочешь избавиться от этого? Избавиться от этой заразы? Я прождал достаточное количество времени, я дал тебе шанс исправиться, я нашёл тебе человека, надёжного и вселяющего доверие, который охотно вызвался помочь. Но ты отвергаешь помощь моей матери. Ты стращаешь её этими своими штучками. Из-за тебя у неё ухудшилось здоровье.
  − Я... − попыталась Яна вставить хоть слово в неожиданно пылкую речь супруга, но он лишь отмахнулся и продолжил нести эту несусветную чушь.
  − Ты больна, Янина. Больна очень серьёзно. И к тому же опасна для общества. Видит Бог, я приложил все усилия к тому, чтобы тебе помочь, но простое людское сострадание и плечо поддержки близкого человека...
  − Это мать твоя - плечо поддержки? - руки Яны затряслись от негодования, вызванного каждым отдельным словом.
  − Молчать и не перебивать! - вдруг повысил голос "заботливый" муж и выпрямился во весь рост, чтобы сказанное им доносилось до девушки сверху, с высоты его неисчерпаемого великодушия и трогательного до слёз отношения к ней. - Но мы бессильны тебе помочь, если ты сама этого не хочешь. Поэтому я принял решение. Оно далось нелегко, и всё же я нахожу его единственно верным.
  Он расстегнул форменную куртку на молнии и достал из внутреннего кармана сложенную пополам кипу листков, которую выложил на стол перед сердито сопящей супругой.
  Остатки чая в кружке Яны предупредительно зашипели. На поверхность со дна поднялись пузырьки воздуха. Кухонная люстра в виде перевернутого вверх ногами белого блюда с синей каймой закачалась из стороны в сторону на длинной цепочке. Мелко-мелко задрожали столовые приборы.
  Всё это ничуть не беспокоило Яну, увлекшуюся изучением бумаг. Перед ней были: копии паспортов, её и Лёни, копия их свидетельства о браке, бланк заявления о разводе (чай вскипел и фонтаном взметнулся ввысь, орошая белоснежную скатерть карикатурно большими рыжими каплями), заполненное аккуратным почерком Шигильдеева, в котором буквы смешно наползали друг на друга и выглядели чуточку угловатыми. Глаза машинально побежали по строчкам. "Мировому судье судебного участка... Исковое заявление о расторжении брака... Вступил в брак с... От данного брака имеются дети... Брачные отношения между нами прекращены. Общее хозяйство с указанного момента не ведется. Дальнейшая совместная жизнь невозможна. По взаимному согласию мы решили наш брак расторгнуть. Прошу: брак между мной и ответчицей расторгнуть".
  Ниже лежала копия свидетельства о рождении их сына. Яна проглотила чудовищный ком непрошеных рыданий, образовавшийся в горле.
  И последняя бумага - образец заявления на отказ от родительских прав (люстра, опасно отклонившись влево, резко вильнула вправо и с сочным металлическим лязгом сорвалась с крюка, угодив прямо на центр стола, где на красивом подносе поджидали своего часа куски недоеденного пирога). Яна прочла: "В органы опеки и попечительства... Заявление. Настоящим я добровольно и безусловно отказываюсь от родительских прав в отношении родившегося 25 декабря 2012 года в городе Энске Иркутской области моего сына - Шигильдеева Даниила Леонидовича, и выражаю согласие на лишение меня родительских прав и усыновление моего ребенка в дальнейшем в соответствии с действующим законодательством. Я понимаю, что мой ребенок может быть усыновлен. Я понимаю, что я не могу отменить этот отказ после судебного решения, утверждающего этот отказ, или каким-либо иным образом прекращающего мои родительские права на моего ребенка. Даже в случае, если решение суда не прекратит моих родительских прав, я не могу отменить этот отказ после вступления в силу решения об усыновлении моего ребенка. Родительские права отца указанного ребенка Шигильдеева Леонида Ивановича сохраняются в полном объеме. Я прочла и поняла изложенное выше и подписываю это свободно и осмысленно. Прошу судебные органы рассматривать дела в мое отсутствие".
  − Ты не посмеешь! - сказала она, решительным жестом разрезая воздух рукой. И тут же вся мебель отъехала к стене, на которую она указала. Теперь уже ничто не отделяло супругов, лишь расстояние длиной в два шага, и пересекать его не хотелось обоим. - Не посмеешь отобрать у меня ребёнка!
  Все те эмоции, что она подавляла в себе до этого злополучного дня, весь гнев на чёртову семейку, рядовым членом которой ей "посчастливилось" стать, вся та боль, что причинили ей эти ужасные люди, притом причиняли они её сознательно, прикрываясь за щитом благих намерений, все часы, дни, месяцы и без малого два года - всё это обрушилось девушке на голову в один момент. И упорно возводимая ею плотина самоконтроля рухнула, магия вырвалась на свободу и зажила собственной жизнью. Яне она более не подчинялась.
  Два полых огненных шара с шипением взмыли под потолок и оттуда начали поиск жертв. Первый шар, ядовито красный, величиной с мяч для боулинга, по поверхности которого ползали пятисантиметровые языки синего пламени, облетел крюк для люстры и с сердитым ворчанием помчался в сторону застывшего в оцепенении Лёни. Второй, чуть меньших размеров и цвета вызревшего лимона, неспешно облетел комнату, вернулся на прежнее место и мягко запульсировал, словно говоря: "Эх, мне ничего не достанется! Жаль". Его собрат уже готов был накинуться на мужчину, но тут с треском переломилась пополам оконная рама. Миллиарды крошечных осколков усыпали пол. Выстиранная и выглаженная Яной занавеска надулась морозным воздухом, будто парус корабля-призрака, впуская внутрь прекрасное и в то же время жуткое на вид полупрозрачное облако, состоящее из ветра и искрящихся белизной в своём хаотичном танце снежинок. Вытеснив собою кружевную тюль, оно вольготно развалилось на гардине, подобно любопытному коту, и издало некий раскатистый звук, вроде грома далёкой, но стремительно набирающей обороты грозы. Тут же стали сами собой выезжать ящики кухонного гарнитура, тяжело захлопали дверцы шкафов. Ножи и вилки повылетали из отведённых им мест и сбились в отчаянно шумную груду, зависнув в метре от одеревеневшего Лёни. Лезвия их, как и острые зубцы, были нацелены на него.
  Яна беспомощно наблюдала за происходящим. Тихий внутренний голосок нашёптывал, что будет правильнее позволить этой беспощадной силе поквитаться с теми, кто превратил её жизнь в ад, кто сломил её волю и растоптал душу, с теми, кто предал её доверие. Но что-то мешало спустить с невидимой привязи и шар, и облако, и явившиеся на выручку столовые приборы, которые только и ждали её команды, её мысленного обращения к ним. Это что-то было тем чудом уцелевшим кусочком, до которого изверги-родственники не добрались, который она сберегла для себя и своего сына - человечность, сострадание. Доброта.
  И покуда она колебалась, не зная, позволено ли ей отплатить жестокостью на жестокость, Римма Борисовна, проявив чудеса ловкости и прыти, подобралась сзади с выставленным на полную мощность шокером, и свет померк. Последнее, что увидела Яна, это лопающийся огненный шар и агрессивно красные брызги, усыпавшие лицо и шею Лёни. Вопль боли. Пустота.
  
  
  ***
  
  В редкие периоды просветления в затуманенном сознании возникали неясные образы. Они не были чёткими или понятными, и всё же Яна с упрямством цеплялась за них, стараясь уловить ход событий. До слуха доносилось низкое бормотание. Интонации в нём сменяли одна другую. Звучал то ласковый шёпот, то угрожающее шипение, то осуждающий ропот, а то и вовсе бессвязный поток оскорблений. Говорили двое, и лишь с пятой попытки она признала в голосах хорошо знакомых людей.
  Римма Борисовна и Элла, родная сестра Лёни, тощая, словно жердь, бабёнка с лицом загнанной лошади. В ней сплелись все худшие качества семейства Шигильдеевых. От матери сорокалетняя дамочка унаследовала вздорный характер, неумение прислушиваться к мнению окружающих, сварливость и припадки ярости, которые с возрастом растрачивали промежутки спокойствия и безмятежности, превращая милейшую мадам в фурию. От Лёни она набралась занудства и тотального безразличия ко всему, что не входило в круг её интересов. Прибавьте ко всему вышеперечисленному лавры старой девы и первое место на пьедестале завзятых сплетников и поймёте, что Элла прекрасно вписывалась в круг этой малосимпатичной семейки и, исходя из сложившихся традиций, ненавидела Яну всеми фибрами своей несуществующей души.
  − Думаешь, он поправится? - в робком вопросе Риммы Борисовны тоненьким колоском пробивалось сквозь почву безразличия и озлобленности отчаяние.
  − Что за глупости, мама, конечно, поправится. Вот только прежним красавчиком ему уже не быть.
  − Мерзавка! Шельма! Ничтожество! Чуяло моё сердце неладное... Как она могла сотворить такое с моим сыном?
  − Ай, мама, перестань! Успеешь еще сплясать канкан на её могиле. Нам сейчас не о Лёньке думать надо, а о тебе... От этого необходимо избавиться, − она пнула что-то ногой, и Яна без всякого удивления узнала в неведомом нечто собственную спину.
  Удар пришелся в область поясницы и по идее должен был вызвать болезненные ощущения, но... Нет. Девушка ничего не почувствовала.
  Старшая Шигильдеева запричитала, монотонно и со всхлипами, так что нельзя было разобрать ни слова. Элла шикнула на неё и, видимо, начала прохаживаться взад и вперёд. Цокающий звук её шагов, то удаляясь, то приближаясь, эхом отдавался от стен и вгонял в дрёму своей размеренностью. Наконец она остановилась и изрекла:
  − Нам понадобится материал, да, сойдет и скатерть, ведро воды, семидесятипроцентный уксус. Белизну тоже возьми. Ещё маникюрный набор, щётка для одежды, хотя нет, лучше будет раздеть её, чтобы походило на изнасилование. Есть у тебя чистые тряпки? Возьми несколько, тело нужно обмыть. А я принесу лопату из сарая и заведу машину. Ну же, мама, шевелись. Я хочу покончить с этим до рассвета.
  И они, засучив рукава, принялись за дело. Яна чувствовала, как её раздевают, ворочают с боку на бок, грубо тащат за ноги или тянут за руки, перекладывают с тёплого местечка на кафельном полу на скользкий и шуршащий полиэтилен, который лип к коже. Что-то холодное с кислым запахом шлёпнулось на живот. Девушку передёрнуло от отвращения, но внешне она осталась столь же неподвижной, какой была, когда стало возвращаться сознание. Ни один мускул не подчинялся, не было и дыхания. Прейдя к этому заключению, Яна попыталась как можно тише втянуть ноздрями воздух. Тщетно. Тогда она рискнула сделать глоток кислорода ртом, попробовала расправить плечи, давая больше простора лёгким. И вновь неудача. Может, я и впрямь умерла, подумала она в отчаянии, и, прислушавшись, согласилась с этой неприятной мыслью. Сердце, пережившее столько страданий, познавшее горечь предательства близкого человека, вкусившее отраву разлуки с ребёнком, сыном, которого она девять месяцев вынашивала в своём чреве и на которого ей даже не дали взглянуть, отняв, едва он появился на свет, это сердце умолкло навсегда. Она не слышала его биения, не ощущала пульсации крови.
  Значит, умерла. Умерла пленницей в этом доме и стала заложницей собственного тела. И кто она теперь? Душа? Призрачное воспоминание, отложившееся на глубине сознания? Слишком сложные вопросы, искать ответы на которые не было ни малейшего желания.
  Некий острый предмет вонзился под ноготь большого пальца на правой руке, и на сей раз это причинило ей дискомфорт. Однако внешне она ничем себя не выдала.
  Две пары рук хлопотали над телом без устали. Изредка слышались их обращённые друг к другу:
  − Придержи. Намочи. Помоги. Поправь. Налей. Убери. Ополосни.
  Ничего, заслуживающего внимания. И Яна сосредоточилась на своих ощущениях, пытаясь понять, кем или чем она стала, и что предшествовало этому перевоплощению. В памяти накрепко засела картина разлетающейся на части огненной сферы. Мельчайшие брызги красного пламени дождём проливаются на Лёню. Часть их, так и не сумев дотянуться до выбранной жертвы, падает на пол, остальные остервенело вгрызаются в недруга. Плечи его, рукава куртки, волосы и шея, ладони с растопыренными пальцами, прикрывающие лицо - всё подвергается атаке. Мужчина вопит, оседает на пол... Но ведь было что-то до того, что-то, что заставило магию исчезнуть, прежде спустив её с натянутого поводка. Римма Борисовна. Яна забылась на миг, упустила из виду тот факт, что женщина всё ещё поблизости, возможно, наблюдает за ними из-за угла, подслушивает, подмечает все промахи девушки, чтобы потом поквитаться за это. Она не услышала её крадущихся шагов, не распознала в тихом треске звук работающего шокера и поплатилась за беспечность. Свекровь нанесла сокрушительный удар. Парализующая боль пронзила шею. Так вот, куда пришёлся разряд!
  Протяжный всхлип.
  − Мама, прекрати!
  − Но как же, как же, − причитала Римма Борисовна, − сыночек, кровинушка...
  − С ним всё в порядке, − раздражённо произнесла Элла. Руку Яны отшвырнули, словно мешающую вещь, и тут же грубо схватили другую. Невидимое лезвие ушло глубоко под ноготь, причиняя невыносимую боль, о которой хотелось громко вопить часами напролёт. Но безжизненное тело ко всему относилось с безразличием. - О себе подумай!
  − Тебе легко рассуждать, а он там совсем один, изнемогает от мук, − гнусаво продолжила свои стенания свекровь. - Видела бы ты его глаза, смотреть было страшно! И лицо... Она изуродовала моего мальчика, моего дорогого и драгоценного мальчика. А что, если они не сумеют спасти ему зрение...
  Яна на миг отключилась и пропустила окончание фразы. Меж тем, смысл услышанного стрелой вонзился в сознание. Так он, её любящий муженёк, возможно, ослепнет? О, что за дивная новость! Конечно, нехорошо желать подобного человеку, большой грех, ну так то человеку же, а не омерзительному пресмыкающемуся гаду, живущему в людском обличии.
  Ей вспомнились его громкие и безнадёжно пустые в своём содержании слова о заботе, проявленной по отношению к ней, о лучших условиях, о помощи, поддержке и прочей белиберде. Неужели он и впрямь так думал? Полагал, что ей здорово живется под одной крышей с его полоумной мамашей? Считал, что она всегда мечтала прозябать в изоляции? Голодать, день ото дня становиться жертвой избиения. Забыть о значении термина "достоинство" - вот оплот её грёз и фантазий, так он размышлял? И даже видя её, исхудавшую, измученную, со следами насилия на лице и руках, он свято продолжал в это верить? Не задавался вопросами, откуда берутся побои? Что ж, для незрячего слепота не такое уж страшное наказание.
  − Лучше скажи, она подписала бумаги?
  Судя по тону, Элла успокоилась и с прежним тщанием принялась за чистку ногтей невестки. В том, что этим занималась именно она, сомнений не возникало. Римма Борисовна, снедаемая переживаниями за сына, более халатно относилась к своему делу. Не переставая шмыгать носом, она в третий раз смочила тряпку в пахучем кислом растворе, да так и опустила её рядом с левым бедром бездыханного трупа. Яна ощутила неприятное покалывание на коже в этом месте.
  − Нет, только прочла. Я убрала их подальше после отъезда "скорой". Думаешь, возникнут сложности? Для всех она просто пропала два года назад. Уехала из дома и не вернулась. Даже её родители поверили в эту байку, правда, не сразу, но сейчас ни у кого не возникает сомнений. Если помнишь, Лёнечка разыграл спектакль про поиски. Подал заявление в милицию...
  − Полицию, мама, привыкай!
  − Ну, полицию, невелика разница.
  − Помню. Что теперь? Как он хотел подать в суд бумаги, подписанные рукой без вести пропавшей женщины?
  − Сказал бы, что сумел найти с ней контакт, выдумал бы, будто она с мужиком другим сбежала, что теперь у подлюки новая семья, и она сама вышла на связь, потому что хочет развода.
  − В общем, ты ничего толком не знаешь, − подытожила Элла. - Так. Это уберёшь в отдельный пакет, по дороге выбросим в разные мусорные баки. Но сначала надо стереть со всего отпечатки наших пальцев. Набери таз горячей воды, а я пока упакую эту мерзость в плёнку. Кстати, Даня...
  Это имя, произнесённое чуть ли не с ненавистью, всколыхнуло в душе Яны огнедышащий вулкан чувств. О сыне! Они говорят о её сыне! О её чудесном двухгодовалом сорванце, которого ей ещё не посчастливилось обнять, прижать к груди, поцеловать, которого забрали эти монстры, ошибочно называемые людьми.
  − Кстати, Даня с кем сейчас?
  − Со Светой, это новая подруга нашего Лёнечки, чудесная девочка. Ласковая, аккуратная, хозяйственная...
  − О, мама, на этом хватит. Боюсь, меня стошнит прежде, чем ты умолкнешь.
  В этой простой, но такой говорящей фразе крылась истинная сущность Эллы. Мелочная, эгоистичная и ненавидящая весь мир особа. Пуще всего её раздражали счастливые в личной жизни женщины и дети, как ни странно это прозвучит. Не сумевшие построить семью дамы, а особенно те из них, которым вообще не довелось побывать у алтаря, делились на две категории: ветреные и неутомимые искательницы непознанного сокровища и озлобленные отшельницы. Элла, на беду, относилась к последним. Ко всякой мужней женщине она питала вящую неприязнь, что ощутила на себе Яна, и столь же негативно воспринимала она детей, что легко угадывалось в её голосе, едва затронулась тема Дани.
  Очередной провал в небытие помешал Яне уследить за дальнейшими событиями. Чувства притупились, и она ухнула с головой в странный радужный водоворот. Она поддалась беспокойному течению и закружилась на разноцветных волнах, то взлетая в безмятежную высь, то падая в сокровенные глубины. И каждое её ленивое движение сопровождалось сменой цвета. Секунду назад окружение было лазурным, и вот оно травянисто зелёное. Затем миг, и всё становится багряным, пурпурным, насыщенно жёлтым, синим, словно океанская гладь. Нескончаемое путешествие вызывало приступ морской болезни, и в сотый раз опустившись на самое дно, девушка решила взмыть как можно выше, быть может, именно там её поджидал выход. Получилось!
  Скитания вверх и вниз оказались следствием действительности. Яна почувствовала себя подвешенной в воздухе. Две пары рук удерживали её тело на весу. Одна - скользкая от пота, костлявая, с обгрызенными ногтями, неровные края которых царапали нагую кожу, − впилась в плечи мёртвой хваткой. Другая - жаркая, короткопалая настолько, что кончики пальцев едва сходились вокруг тщедушных лодыжек, и цепкая, будто бульдожья пасть, − держала ноги. Яну куда-то волокли. В молчании, нарушаемом тяжёлым сопением. Она предприняла новую попытку пошевелиться, поняла, что зря уповает на чудо, и мысленно поёжилась от холода. Что бы с ней не проделывали женщины, ей это заочно не нравилось. Тело зудело зверски, словно утыканное иглами разной величины. И та шуршащая ткань, в которую они её обернули, липла к коже, дополняя километровый список испытываемых неудобств.
  Наконец под спиной оказалась ровная поверхность. Исчезло давление пальцев. Холод, сковывающий чресла в кольце своих объятий, не отступил, но будто бы сделался мягче. Где-то над головой раздался хлопок, вроде того, с каким закрываются дверцы автомобиля. Сытое урчание двигателя подтвердило эти догадки. Её действительно решили перевезти куда-то на машине. Впрочем, о каких сомнениях и догадках может идти речь? Яна знала, куда и зачем её везут. И если уж ей суждено лежать в наспех вырытой могиле в самом сердце дремучего леса, к чему притворство? Ей страшно, по-настоящему боязно от открывшихся перспектив, но что-то изменить она не в силах. Раньше надо было действовать. А сейчас поздно.
  И ведь она пробовала, боролась, однажды сбежала, но делала это, как говорят, в пол ноги, без должной самоотдачи. Потому что по наивности своей верила этим людям, их словам, считала себя опасной, неуправляемой. Они сумели внушить ей, что она уродка, что ей не выжить в этом не приемлющем магию мире в одиночку. Что она нуждается в них, в их опеке, их заботе, их уходе.
  Живо вспомнилась одна из первых встреч с мужем. Она уже стала пленницей своего тела, тех талантов, что возникли столь внезапно, прожила неделю в отчем доме Лёни, ещё не хлебнула полную чарку свекровьего гостеприимства, но познакомилась с её буйным нравом.
  В тот первый год он встречал жену с улыбкой, всегда целовал, брал за руки, усаживал рядом. Зорко следил за тем, что она кушает и в достаточных ли количествах. В присутствии Риммы Борисовны они почти не разговаривали, но стоило ей выти, Яна вскакивала с места и падала на колени перед мужем. Молила его одуматься, пересмотреть своё решение, позволить ей вернуться к нему. Она уверяла, что справляется, что уже научилась контролировать себя, но ему этого было недостаточно. Он не хотел видеть подле себя чудовище, о чём открыто заявлял, нарочно называя её теми словами, которых она вовсе не заслуживала. Монстр. Ведьма. Разве причинила она вред хоть одному человеку или другому живому существу? Разве не боялась самою себя до одури? Разве не мечтала избавиться от этих непрошенных талантов? Какой ей прок от снега, который выпадает по мановению руки? Или дождя, или огня, преследующего её во сне и наяву, обжигающего, но не причиняющего боли?
  Доводы разума никто не желал воспринимать. Временами Яне казалось, будто они считают, что она из упрямства не хочет прекратить всё это, будто ей нравится быть особенной, словно иметь внутри себя бомбу с часовым механизмом, готовую сдетонировать в любой момент - предел мечтаний каждого.
  Ехали долго. Ровная асфальтированная дорога закончилась, и на смену ей пришли ямки, кочки и ухабы просёлочной колеи. Камни барабанили по днищу автомобиля, задавая некий ритм. От безделья Яна принялась считать повороты, запоминая путь, но очень быстро сбилась и бросила эту бесполезную затею. Если она мертва, обратно ей не вернуться.
  Остановились. Мотор не заглох, а продолжил убаюкивающе ворчать. Рывком тронулись вперёд, вновь замерли, теперь уже окончательно. Пугающая тишина обрушилась девушке на голову. Она длилась бесконечно, тугая, словно отрез каучука, прочная, словно армированная сталь, и страшная, будто дуло заряженного пистолета, приставленного к виску.
  Эта пытка неизвестностью убивала то, что ещё оставалось живым в ней. Почему они медлят, спросила она саму себя и тут же нашла ответ. Выкопать могилу в лесу вовсе не пустяковое дело, тем более в ноябре, когда земля промёрзла на добрый десяток сантиметров. А взяли ли они с собой что-нибудь помимо лопаты? Лом, скажем. И сумеют ли вообще с этим справиться? Яна начала сомневаться.
  И напрасно. Дверца, что находилась над головой (отнюдь не сразу, но девушка всё же сообразила, что прибыла в чащобу в багажнике), поднялась и чьи-то крепкие, хотя и недостаточно сильные для подобных вещей, руки подлезли под шею и колени. Вытащили из машины. Пронесли несколько метров. Послышалось напряжённое сопение, затем ругательство, и тело шмякнулось прямо в снег.
  − Следы! Следы же останутся! - громко воскликнула Римма Борисовна. И в голосе её звучал страх, а не презрение и ярость, к которым Яна привыкла.
  − Захлопни пасть! - велела "любящая" дочь, и диалог завершился, едва начавшись.
  Яну более не пытались поднять, а поволокли по глубокому снегу, попеременно берясь то за ноги, то за волосы (руки её были - вот уж каламбур - намертво примотаны к туловищу плотными слоями полиэтилена), прямо к месту захоронения. Окоченев за время ожидания развязки событий, девушка почти не чувствовала боли. Всё, чего ей в тот момент хотелось, это забыться. Или выбраться поскорее из бездыханного тела и улететь прочь. Вернуться туда, где она была счастлива - в родительский дом. Вдохнуть его родной запах, успокоиться, отогреться и обдумать, чем она теперь является. Как будет дальше жить? И главное, ради чего? Впрочем, если ей позволят свободно перемещаться, первым делом она отправиться в квартиру Лёни, чтобы повидать сына. Да, именно этого она жаждала всей душой. Хоть одним глазком взглянуть на своего малыша.
  Её спихнули в яму ногой. Словно мусор. Словно бродячую псину, что имела наглость издохнуть у ворот их дома. И закидали землёй. Без прощальных речей. Без извинений за те злодеяния, что шрамами исчертили её сердце. Без сожаления. Бездушно. Бесчеловечно. Разве этого она заслуживала? Самый жестокий преступник, убийца, на счету которого множество загубленных душ, вправе рассчитывать на достойный уход из жизни, но только не она. Нет, только не та, что запятнала их имя, принеся в этот мир нечто, всеми отрицаемое. Магии нет. Это против законов природы. Это внушила нам наука.
  Впервые за сегодняшний день Яна заплакала. И пусть слёзы никогда не проступят на щеках, от мысли о том, что она ещё может что-то чувствовать, становилось теплее на сердце. Но что это? Защипало в уголках глаз. Едкий кислый запах коснулся ноздрей, щекоча их изнутри. Яна чихнула и до смерти испугалась этого тихого, но такого живого звука. Попробовала вдохнуть, чуть приоткрыла губы, чтобы не провоцировать новый приступ аллергии. Лёгкие наполнились воздухом, тяжёлым и маслянистым на вкус. Боясь жестоко обмануться в своих ощущениях, она пошевелила пальцами на руках и ногах, и те подчинились. Зашуршал полиэтилен.
  Она быстро прикинула, сколь глубоко под землёй находится, и пришла к выводу, что выбираться надо немедля. Неизвестно, на какое время ей хватит кислорода - минута-две, а, может, и меньше. Плотная плёнка сопротивлялась давлению ногтей. Яна стала извиваться, дёргала руками и ногами, изгибалась, силясь растянуть путы, и всем телом ощущала давление, какое оказывала наваленная сверху земля. Паниковать она себе запретила, хотя в мысли то и дело проскальзывал хмурый лучик опасений. Её похоронили заживо. И если сплоховать, их затея возымеет успех.
  И вот лопнул полиэтилен. На месте маленькой дырочки ту же появилась большая, в которую с лёгкостью пролазила ладонь. Яна освободила и вторую руку, затем сорвала материал с груди и лица и стала рыть. Пальцами вонзалась в землю, отбрасывая её в сторону, высвобождая место для головы, зная, что путь к спасению наверху, что осталось совсем немного. Ей удалось привстать, потом сесть. В груди кололо, будто после долгого бега, но времени на то, чтобы пожалеть себя или хотя бы обратить на это внимание, не было. Руки без устали черпали комья сырой земли. Ещё самую малость.
  Она сделала это! Кончики пальцев первыми обнаружили пьянящую прохладу воздуха, что ждал её на поверхности. Яна не поняла, как это случилось, но она целиком оказалась снаружи, будто кто-то вытолкнул её, подставил плечи, на которые она смогла опереться, чтобы взобраться вверх. Она поползла вперёд, не разбирая дороги. Позади шлейфом волочился полиэтилен, так и не содранный с ног. Преследует её. Неважно. В данный момент её волновал лишь морозный лесной воздух, в котором смешались запахи хвои, смолы, прелой травы и палой берёзовой листвы. Жадно глотая его, Яна думала о том, что не вкушала ничего прекраснее, ароматнее и ярче. Её не беспокоил холод, потому как столь кстати явился на выручку угнетающий внутренний жар. Кости прогрелись изнутри, одеревеневшие мышцы пришли в тонус. Кисти рук окутало ровное жёлто-зелёное пламя, и девушка осторожно прижала их к щекам. Огонь согревал, лаская кожу, словно ладонь чуткого любовника.
  Она расположилась у могучего ствола сосны, прижалась к нему спиной и подобрала под себя ноги. Сейчас ей необходимо согреться, а что будет после? Сумеет ли она выбраться из леса, когда вокруг не видно ни зги? И ночь совершенно безлунная. Чёрная гладь неба над головой, белоснежное покрывало снега под ногами, а между ними неприступная стена деревьев. Вновь взаперти, но на сей раз она не в крошечной комнате, каждый миллиметр которой изучила досконально, а в лесной глуши, вполне возможно, настроенной враждебно. И что делать? Вспоминать, как ориентироваться на открытой местности, конечно! Было в её голове что-то о звёздах, растущем по направлению к северу мхе и стрелках наручных часов, но применить эти поверхностные знания на практике ей придётся впервые.
  Огонь помог ей снова. Маленький, словно мотылёк, язычок пламени отделился от руки и упорхнул за спину. Яна не придала этому значения. Тогда ещё один пламенеющий озорник спорхнул с ладони, описал круг перед глазами и юркнул за дерево, как бы предлагая поиграть.
  Девушка обернулась через плечо и увидела, как эти двое резвятся в метре над землёй, то приближаясь к ней, то удаляясь.
  Они действительно знали, в какой стороне выход.
  
  ***
  
  В салоне авто играла музыка. Слепящими белыми, жёлтыми и зелёными огоньками горели лампочки на приборной панели. Скорость была незначительной - 70 километров в час, которые чувствовались вдвое больше на этой заснеженной сельской дороге, гладкой, подобно зеркалу. Яркий свет фар выхватывал теснившиеся у обочины кривые скелеты деревьев, воздевших ветви к угольно-чёрному небу. Ночь была тёмной, беззвёздной и безлунной, что настраивало на мистический лад. Путь лежал по пустынной местности, позади и далеко впереди, там, где сужается до состояния узенькой полоски горизонт, сплошной стеной выступал лес. Берёзы, ели, сосны, а перед ними, точно младший брат, выстроился кустарник, окутанный шарфом упругого снега.
  Слава сидел за рулём, наблюдал за дорогой, прямой, как стрела, и в той же степени опасной. Участки крутых спусков перемежались в ней с лихими подъёмами, стоит ослабить бдительность, и на краю проезжей части станет на один венок больше. Вон их сколько встречается на пути!
  Да, загостился он у родителей. Ведь обещал себе, что заглянет всего на пару часов, передаст лекарства, справится о здоровье, выслушает сетования матушки на предмет того, как он исхудал вдали от отчего дома, подсобит, если потребуется, и отправится восвояси. Но вышло иначе. Слава стал не единственным гостем в их деревенской усадьбе (так любила называть их просторный одноэтажный бревенчатый дом с шестью комнатами, крытой верандой и удобствами во дворе, построенный мужем, маменька). Из соседнего села пожаловала старшая сестрица вместе с оравой разновозрастных ребятишек, каждый из которых счёл своим долгом прокатиться верхом на дядином загривке (вспоминая об этом, Слава улыбнулся и нехотя потёр рукой противно ноющую шею). Ближе к обеду приехал брат из райцентра. На новенькой, сверкающей лаковыми поверхностями машине, с миловидной девицей под руку, которую он представлял всем не иначе как будущей женой. Устроили грандиозный пир по случаю сбора всей семьи Григоренко, созвали соседей, кумовьёв, друзей. В общем, погуляли на славу. Вот только утром Славе надо было непременно появиться на работе, поэтому, не смотря на материнские уговоры и просьбы, он среди ночи пустился в обратный путь, пообещав, что будет предельно собран и внимателен и без происшествий воротится в стены своей съёмной городской квартиры, а оттуда первым делом позвонит родителям.
  Пальцы барабанили по рулю в такт басам, мягко льющимся и динамиков. Музыку Слава любил, она была частью его жизни, частью его самого, его души, которая в прошлом - до того, как поселиться в его теле, - существовала в одном из музыкальных инструментов. Наверняка в бас-гитаре. Да, ему нравилась эта мысль.
  Трек на плеере сменился. Слава блаженно улыбнулся, хорошая песня, и негромко начал подпевать, пропуская каждую строчку куплета через себя, давая свободу ассоциативному мышлению, заново переживая впечатления от первого прослушивания песни, ясно вспоминая тот день, когда услышал её.
  
  Я в полусне в ожидании рейса,
  Может, из дома, может, домой.
  За горизонтом сходятся рельсы,
  Тысячи миль у меня за спиной.
  
  Счастье, когда можно просто забыться,
  Не поддержать ни о чём разговор.
  Без сожаления и боли проститься,
  Для одиночества нужен простор. *
  ____________________
  *Песня группы Би-2 "1000 миль".
  
  Стрелка спидометра внезапно упала до нулевой отметки. Водитель, сразу заметивший неладное, чертыхнулся, включил аварийную сигнализацию и съехал на обочину. Остановился, заглушил двигатель, поставил рычаг коробки передач на парковку (он всегда делал это с опозданием, сначала поворачивал ключ в зажигании против часовой стрелки и лишь затем выставлял передачу), ручной тормоз затягивать не стал, всё равно не работает. Старушка тойота любила проделывать этот фокус с отключением спидометра. То ли ей надоедало возить своего владельца, то ли она просто капризничала, но неполадка легко устранялась. Выйдя из машины, Слава обогнул капот, подошёл к левому переднему колесу и почти нежно, будто дурачился с приятелем, ударил носком ботинка по резине. И хотел было вернуться в тёплый салон, где с гудением и надрывом работала печка, давая защиту от ноябрьской непогоды, когда услышал позади некий шум. Точнее треск веток, слишком сильный и протяжённый, чтобы приписать его бегству вспугнутого зайца или застигнутой врасплох появлением людей белки. Молодой человек обернулся, попытался всмотреться в просвет между деревьями. Блеснули два ярко жёлтых огонька. Крошечные, словно бусинки, они не были глазами какого-то зверя, поскольку находились на большом расстоянии друг от друга. Они просто висели в воздухе, и свет их походил на пламя от зажигалки - жёлтая сердцевина в синей окантовке.
  − Эй, там кто-нибудь есть? - негромко спросил Слава, отчего-то не желая говорить в полную силу голоса. Глупость, конечно, но он боялся потревожить или спугнуть огоньки, чём бы они ни были.
  Ответа не последовало. Зато две пламенные кляксы разгорелись сильнее, ярче. Подлетели друг к другу, описали некую замысловатую траекторию, слились воедино и с оглушительным хлопком, будто разорвалась петарда, растаяли в воздухе.
  Слава не поверил своим глазам. Должно быть, утомился в дороге, вот и видится всякая ерунда. И всё же он решил проверить, так ли бесследно испарились огоньки. Далеко идти не пришлось, он видел их всего в десяти или пятнадцати метрах. Посмотрев по сторонам, перешёл узкую полосу асфальта, перешагнул гору лежалого снега, сбитого снегоуборочной машиной в подобие пирамиды, спустился в неглубокий кювет, оттуда поднялся на пригорок, с которого начинался лес, и, утопая по самые колени в рыхлой белизне зимнего покрова, вышёл к тому месту, где, по его мнению, резвились жёлтые бусины. И лучше бы он урезонил своё любопытство, вернулся к машине и продолжил путь, потому что то ужасное, что открылось глазам, разом вытеснило из головы любое воспоминание о таинственных огоньках, да и вообще все мысли. На продавленном снегу ничком лежало тело, женское, судя по очертаниям. Обнажённое, с пепельно-серой кожей, плотно обтягивающей кости, со спутанными чёрными волосами, что закрывали спину до поясницы, и уходили кончиками под левый бок (выглядело это так, будто бедняжка перед смертью обмоталась ими в надежде согреться). Ноги, непропорционально длинные и худые до невозможности, были согнуты в коленях, а руки с судорожно сцепленными пальцами, погруженными в снег, вытянуты высоко над головой. Она то ли ползла, спасаясь от неминуемой гибели, то ли...
  То, что Слава принял за труп, вдруг подняло голову, издало булькающий звук, оттолкнулось ногой и рывком продвинулось вперёд. Коснулось рукой носка его ботинка. Глядя на эту жуткую кисть, тощую, бескровную, негнущуюся и попросту тошнотворную, парень на миг позволил себе оцепенеть, а потом взял себя в руки. Стащил с плеч пуховик, накрыл им полумёртвое от холода существо, подоткнул края и склонился, чтобы поднять на руки. Девушка, казалось, не весила ничего. С устрашающей лёгкостью он поднял её с земли, стараясь ухватить как можно надёжнее и как можно крепче прижать к себе. Посмотрел в открытые, но как будто слепые глаза, взгляд которых был направлен в небо, и поспешил к машине. Если он что и понимал в тот момент, а не шёл на поводу у инстинктов, то жить ей оставалось недолго. Лилово-синие губы, съёжившиеся в сантиметровую полоску, ввалившиеся щёки, чёрные тени вокруг впалых глазниц. И длинный нос с острым на вид кончиком и двумя ямками ритмично сокращающихся ноздрей. Втянув в себя воздух, они словно придали девушке сил на то, чтобы сипло произнести:
  − Верни его, Лёня, верни сына мне!
  После чего она отключилась. Или умерла. Слава не пожелал уточнить.
  Он уложил её спереди на разложенное по горизонтали пассажирское сиденье, сам сел за руль, выставил печку на полную мощность, и по возможности направил потоки горячего сухого воздуха на девушку, понимая, что этого мало, что она вряд ли быстро согреется, если будет лежать без движения, укрытая его пуховиком. Тогда он стал раздеваться. Снял свитер, джинсы, спортивное трико, ботинки, носки. Часть вещей он, проявив чудеса сноровки, одел на безмолвную девушку, прочие, в том числе ботинки и джинсы, вернул на прежнее место.
  Теперь в больницу, решил он и повернул ключ в замке зажигания. Под капотом что-то засвистело, но двигатель не ожил. Слава повернул ключ в обратном направлении до упора. Приборная панель потухла, выключился обогрев салона. В машине сразу стало тихо-тихо, столь тихо, что с непривычки закладывало уши. Попробовал завестись ещё раз. Получилось!
  − Сейчас мы тебя быстро домчим до города, − взволнованно протараторил он, выжимая тормоз и берясь левой рукой за рычаг переключения передач. - И отвезём в больницу.
  Словно расслышав окончание фразы, автомобиль, вопреки конструкторской задумке, замер на месте и ни в какую не желал двигаться дальше. Слава трижды убедился в том, что поставил на "D", что отпустил педаль тормоза и мягко давит ногой на акселератор, что сломанный ручной тормоз по-прежнему не работает, что машина не заглохла, судя по показаниями тахометра, что бензина достаточно. Иначе говоря, всё было в порядке, но ехать машина отказывалась.
  В кармане джинс завибрировал телефон. Всё ещё разыскивая неисправность, мешающую автомобилю начать движение, Слава вынул его и мельком взглянул на дисплей. На экране была карта. Синяя полоса, прямая, точно стрела, на чёрном фоне обозначала дорогу, на которой они остановились, кружок со стрелочкой указывал на их местоположение, но то, что случилось дальше, не поддавалось логическому объяснению. Смартфон САМ (иначе и не скажешь, ведь Слава не прикасался к сенсорному дисплею) вышел в главное меню, выбрал вкладку "маршрут", нажал "создать маршрут по адресу" и начал вводить название улицы. Город Энск так и остался выбранным по умолчанию, город, в котором Слава жил и работал со времени переезда из деревни. Глядя на медленно появляющиеся в строке поиска буквы, выводимые незримой рукой - точно не его! - парень диву давался. Ленина ул., д. 17. Это дом, где он снимает квартиру! Что за шутки?! Ему в голову не могла придти мысль возвращаться туда под руководством навигатора. Этот путь он знал наизусть, как и весь город, собственно говоря. Не так уж он был велик.
  И всё же телефон подтвердил выбор, и не слишком приятный механический женский голос предложил начать движение. И на сей раз тойота безропотно подчинилась, чиркнула шинами по обледенелой дороге и споро побежала вперёд.
  Было от чего рехнуться. Списав произошедшее на некий телефонный вирус, Слава перекинул через плечо ремень безопасности и постарался сосредоточиться. Девушка по левую руку от него, судя по всему, крепко спала. Щёки её немного порозовели, губы сменили интенсивный баклажановый окрас на мягкую лиловость, восковые руки обняли грудь, плотнее стягивая полы пуховика. Дыхание стало ровнее. Ободряющие признаки.
  Ему захотелось как-то утешить её, сказать, что теперь она в безопасности и что всё будет хорошо. Но он не решился это озвучить. Не знал, как она отреагирует на звук чужого мужского голоса. Всё-таки он нашёл её обнаженной в лесу, вдали от оживлённой федеральной трассы, зато вблизи тихой просёлочной дороги, и это наталкивало на определённого рода мысли. Так что лучше ей не знать, с кем она находится наедине. Пускай считает его Лёней или любым другим человеком, заслуживающим доверия.
  До города домчались вмиг. Под неусыпным вниманием одноглазых светофоров, неработающих в столь поздний (хотя скорее ранний - часы на приборной панели показывали 4:56) час, проехали мост через реку Энку, давшую название населённому пункту. Остановились на перекрёстке, уступая право проезда паре легковых автомобилей. Чтобы добраться до больницы, нужно было двигаться прямо, тогда как главная дорога поворачивала направо, и, продолжи он движение по ней, через двести метров очутился бы во дворе своего дома. Но ведь девушке необходима квалифицированная медицинская помощь!
  И снова машина заартачилась, когда настал её черёд ехать. Водитель, пристроившийся за тойотой сзади, ударил по клаксону, требуя поторопиться. Слава выжал педаль газа. На приборной панели красным цветом зажглась лампочка, указывающая на некую неисправность генератора. Мотор старушки фыркнул, протяжно вздохнул и заглох. Не веря в собственное невезение, парень щёлкнул кнопкой аварийной сигнализации и потянулся к клапану открытия капота, когда подал голос телефон:
  − Поверните направо, поверните направо, − словно попугай, заталдычил он.
  Теряя терпение, Слава опустил вниз рычажок поворотника и мысленно ответил навигатору, чтобы сама поворачивала, куда заблагорассудится. И она послушалась. Пластиковый прямоугольник со значком треугольника, горящего красным, отжался вполне самостоятельно и погас. Осталась гореть только стрелка, указывающая направо. Двигатель тут же ожил, и машина пошла на поворот, сама, без водительской помощи и его чуткого контроля.
  Слава откинулся на сидение и потряс головой, избавляясь от столь осязаемой и чёткой галлюцинации. Он не пил сегодня. Никогда не употреблял ничего, сильнее таблеток от кашля, да и те в ничтожных дозах. Не курил, во всяком случае, не в этом году. Бывало иногда, конечно, пробовал с друзьями, баловался, но всерьёз не отравлял свой организм, вёл здоровый и активный образ жизни. И всё же на его глазах автомобиль, управляемый невидимым некто, въехал во двор, обогнул огороженную перилами детскую площадку с обледеневшей качелей в центре, и втиснулся на парковку между чёрным джипом и новеньким мерседесом цвета перезрелого помидора. Чудеса в решете, да и только!
  И что оставалось делать Славе? Нести девушку на руках до самой больницы? Поймать попутку? Но выдержит ли она ещё хоть пять минут на двадцатиградусном морозе? Да, для человека, родившегося и выросшего в Сибири, в самом её сердце, почти в тайге, если так можно выразиться, такой холод не страшен, но для окоченевшей девушки, пролежавшей в снегу неизвестное количество времен. Нет, её нужно нести в тепло. А "скорую" он вызовет на дом. Осталось лишь придумать, что им сказать, как объяснить тот факт, что он привёз её к себе, а не в больницу. Историю о самовольно разъезжающем по улицам города автомобиле, вступившем в преступный сговор с мобильным телефоном и маршрутизатором, Слава решил оставить при себе. Ему не хотелось, чтобы приехавшая на вызов бригада медиков обратилась к коллегам из психиатрии, и за ним приехал ещё один экипаж. Лучше сказать, что кончился бензин. Не слишком убедительное объяснение, но, как говорится, на безрыбье и рак - рыба.
  С девушкой на руках, подставив ледяным порывам ветра незащищённые слоями одежды руки, торчащие из-под коротких рукавов футболки, идти было не слишком удобно, а уж открывать ключом двери и подавно не представлялось ловким действом. Но вот сложности остались позади. Вспыхнул свет в метровом закутке между огромным шкафом-купе для верхней одежды и стеной, названным прихожей.
  Слава скинул обувь, перехватил норовившую выскользнуть ношу, преодолел узкий коридор с дверью, за которой находился совмещённый санузел, и вступил в единственную комнату квартиры, что служила и спальней, и гостиной, а иногда превращалась в тесную и душную залу для приёма гостей. Обставлена она скудно, в основном хозяйской мебелью. Диван с потёртой обивкой серо-розового оттенка (когда-то это были бутоны алых роз на белом фоне, ныне от прекрасного узора остались лишь маловразумительные пятна), в разложенном виде он выполнял роль спального ложа, продавленного, с торчащими из недр пружинами, пахнущего клопами и плесенью, но всё же комфортабельного. Знававший лучшие времена сервант, хранящий ненужный арендодателям хрусталь и безобразные чайные сервизы. Пара стульев с мягкими сиденьями, обтянутыми красным велюром, перекочевали сюда из советской эпохи, хотя и не могли казаться древними на фоне монструозного комода из цельного массива дерева. Слава не держал в нём вещи, попросту побоялся прикоснуться к антикварной вещице, и лишь заставил верхнюю крышку немногочисленными мелочами: фотографиями друзей и близких, берестяным бочонком с мелочью (подарком одного из племянников), томиками художественной литературы, среди которых выделялись толстые корешки с вытесненными золотом надписями: "Стругацкие. Полное собрание сочинений". Здесь же нашлись пара наушников, МР-3 плеер известной фирмы и два пульта управления, положенные один на другой. На стене напротив висел плазменный телевизор диагональю не менее метра. С подоконника подмигивал красной лампочкой ноутбук. Вот и все скоромные богатства обитателя квартиры.
  Слава уложил девушку на диван, убедился, что она по-прежнему дышит и даже похорошела, и вынул мобильный телефон, бегло набрав "03". Звонок сорвался, на экране высветилась странного содержания фраза: "Звонок некорректен. Смените данные пользователя". Решив не реагировать на очередную дубину, воткнутую в колёса, он повторил попытку, прочёл тот же ответ, чертыхнулся сквозь зубы и ввёл другой набор цифр. 112 - уж это-то должно сработать. Послышался длинный гудок и телефон выключился.
  Крепкое словечко так и рвалось с языка. Такого просто не бывает! Мир не отворачивается, если ты вдруг принимаешь решение во что бы то ни стало спасти чью-то жизнь. Да, он слышал присказку о том, что не следует делать людям добра, если не желаешь самому себе зла, но не считал её последней инстанцией в деле поиска истины. Он ведь не играет в героя, не пытается выставить себя в выгодном свете, не собирается ничем кичиться, а просто хочет помочь той, что попала в беду. И кто-то свыше отчаянно стремится ему помешать.
  Продолжая недоумевать над всем происходящим, он подключил телефон к зарядному устройству, попытался его включить и внезапно разозлился, когда пластиковая штуковина отказалась подчиниться. Оно и понятно, у парня выдался сложный, насыщенный событиями день, потом происшествие с этой несчастной девушкой, обезображенное маской страдания лицо которой не выходило у него из головы даже тогда, когда он не смотрел на неё. Следом чудачества машины и невозможность связаться с внешним миром, кого-то позвать на помощь, избавить себя от ответственности, которой он боялся.
  Её судьба не должна зависеть от того, сколь слаженными и своевременными окажутся его действия. Он вообще не готов к какой-либо ответственности, молод ещё для подобных вещей.
  Единственным выходом было обратиться с просьбой позвонить в "скорую" помощь к соседям. Пять утра не самое подходящее время для визитов, но выбора не осталось. Собрав всю наглость в кулак, Слава прошёл по коридору и схватился за ручку входной двери. Вскрик непонимания и боли сорвался с губ абсолютно непреднамеренно. Что-то обожгло ему ладонь, и, будь он проклят, это сделала пластиковая дверная ручка! Кожа на внутренней стороне кисти покраснела, вздулся круглый бугорок, один в один в форме злополучной ручки. С ума взбеситься можно.
  Недоумевая над тем количеством странностей, что посыпались ему на голову будто из рога изобилия, юноша скрылся за дверью ванной, выкрутил старомодный вентиль холодной воды и подставил травмированную руку под обезболивающую струю. Тем временем в зале ожил телефон, о чём дал знать негромким пушечным залпом. Это означало, что пришло новое сообщение, и содержание его было следующим:
  
  "Доброй ночи, Вячеслав. Мы не знакомы с Вами лично, но в скором времени, как я надеюсь, это неминуемо произойдет. Сегодня ночью Вы спасли от смерти девушку. Благородный поступок, требующий определённого набора моральных принципов, потому я безмерно рад, что Вам их привили или же Вы взрастили их в себе самостоятельно. Нижайше благодарю Вас за проявленное человеколюбие и сострадание к горю ближнего. И настоятельно прошу, не пытайтесь переправить девушку в чужие, неведомо кому принадлежащие руки. Врачеватели, защитники правопорядка, иные сострадательные господа - не обращайтесь ни к кому, дабы избежать печальных последствий. В стенах Вашего дома девушке ничто не грозит, но вот Вы, покуда стремитесь принести пользу, находитесь в страшной, даже смертельной опасности. Мой Вам дружеский совет, отбросьте переживания, волнения и тревоги. Девушка не нуждается в Вашей неусыпной заботе. Ей не нужны медикаменты и прочее...
  Молю Вас, прислушайтесь к моим словам. Это поможет сохранить рассудок и физическое здравие.
  О времени и месте нашей встречи я сообщу Вам позднее. Искренне прошу простить мне таинственность и недосказанность. Я нахожусь вдали от родного города и не могу отчётливо видеть все детали происходящего, потому мне остается уповать на Ваше благоразумие. Заклинаю Вас поступать мудро.
  Засим откланиваюсь,
  Александр.
  P.S. Приложите к ожогу холод".
  
  Слава прочёл послание трижды. Столько же раз, заканчивая чтение, он вскакивал на ноги и принимался кругами ходить по комнате, работая челюстями, словно пережёвывал полученное сообщение. Никуда не звонить, помалкивать о случившемся и вообще пореже прикасаться к девушке - этот ли смысл вложил в весточку некий Александр? На трезвую, не затуманенную усталостью и буйством эмоций голову соображалось бы гораздо легче. Он так и эдак пытался понять, что значит всё случившееся, в какую сомнительную и опасную историю он ввязался, что за роль отведена в ней девушке и какая беда приключилась с ней, но не находил ответов на эти простые и в то же время чересчур многогранные вопросы.
  Последняя фраза и вовсе становилась для него камнем преткновения. Как? Как этот человек узнал об ожоге? Неужто подглядывал в замочную скважину, или, того хуже, поспособствовал этому событию, неким неизвестным образом нагрел ручку и... Нет, это никуда не годится! Нельзя накалить пластиковую ручку, не деформировав её. А она меж тем всё такая же, идеально круглая и глянцево гладкая.
  Размышления ни к чему не приводили. И Слава решил переключить внимание на девушку. Чуть отклонив голову набок, она лежала на диване в той же позе. Укутанная в его пуховик, из-под которого высовывались ноги в его тренировочном трико, со ступнями, спрятанными под тканью его носков, она походила на меленького ребёнка, отчаянно желающего казаться взрослым. С этой целью несмышлёныш влез в чужие, не подходящие по размеру вещи, преследуя её же, изобразил на лице озадаченно-задумчивое выражение, но ничуть не преуспел. Хрупкость, ранимость, непосредственность и беззащитность, неумение постоять за себя выступили на передний план. Невозможно ребёнку стать взрослым, исходя из одного желания скорее вырасти. Так и по отношению к этой девушке невозможно остаться безразличным, столь тщедушной и слабой она выглядела. Словно птенчик, выпавший из гнезда.
  Слава не знал, с чего начать. Следует ли её раздеть или лучше наоборот накрыть шерстяным пледом. Может, набрать ванну? Поможет ли горячая вода кровотоку? А если она очнётся от прикосновений, придёт в себя и задаст резонный вопрос о том, кто он и почему держит её здесь, а не везёт в больницу, что ответить? Показать ли присланное сообщение?
  Положение из разряда "врагу не пожелаешь", подумал он и легко коснулся её руки, безвольно лежащей на краю дивана. Девушка тут же распахнула веки и воззрилась на него. Глаза, у неё были очень необычные глаза. Зелёные, точно чистейший малахит, с золотыми вкраплениями, кружевами расходящиеся по краям радужной оболочки, они светились изнутри. Сияли ярко, завораживающе, пленительно. Это и пугало, и притягивало, и отталкивало. В них хотелось смотреть, их ты жаждал увидеть, но им ты не пожелал бы показаться. Они видели, видели по-настоящему, распознавали людей, выявляли всё худшее и лучшее в них, они читали других, как книгу, узнавали секреты. Но умели ли их хранить?
  − Привет, − как можно мягче произнёс Слава, растягивая губы в дружелюбной улыбке.
  Она молча таращилась на него, не моргала, не шевелилась и, кажется, вовсе не дышала.
  − Всё хорошо, здесь ты в безопасности.
  Не поворачивая головы, она скосила взор влево, затем вправо и снова сосредоточилась на его лице.
  − Меня зовут Слава, а тебя? - последняя отчаянная попытка быть милым. На дальнейшие кривляния, ужимки и прыжки у него не осталось моральных или физических сил.
  И она это почувствовала, потому взяла его руку в свою, сжала сколь могла крепко, и течение мыслей приняло циклический характер. Сон и безмятежность. Безмятежность и сон. Он думал только об этом. Мечтал коснуться щекою подушки и провалиться в небытие на ближайшие сутки. Он не помнил, как ложился и долго ли засыпал. Картина широко распахнутых, круглых и весьма выразительных нефритовых глаз поглотила реальность, с неё же начался его красочный сон.
  
  
  ***
  
  Она бежала по улице. Босые ноги оскальзывались на траве, острые камни ранили ступни. Вперёд её гнал прежде всего страх, парализующий нервные окончания. Далеко впереди, на другом конце улочки, что тянулась вдоль узкой голубой ленты реки, на пешеходном мосту стоял её двухгодовалый сынишка. Яркие лучи солнца играли в его белокурых волосах, оттеняя их множеством полутонов. Мальчик был невелик ростом, светлая макушка едва дотягивалась до середины окрашенных в красное перил. Вцепившись в частые прутья ограждения крохотными ручками, он брыкался, пинался и отчаянно сопротивлялся попыткам отца увести его поскорее. Малыш видел маму, звал её, плакал, молил поспешить, но мужчина позади него был непреклонен. На мчащуюся к ним во весь опор Яну он не смотрел, не желал её замечать.
  − Сейчас-сейчас, мой хороший, − шептала на бегу она, стараясь двигаться быстрее. Ей необходимо опередить Лёню, нельзя позволить ему вновь увести сына. Он не сможет их больше разлучить.
  Из-за спины послышалось жужжание, напоминающее возню целого роя злых пчёл. Она оглянулась через плечо и увидела Римму Борисовну. Та преследовала девушку, и вполне успешно. Короткие ноги женщины, толстые, словно колонны, двигались споро и слаженно. Лицо пылало яростным румянцем. Поймав на себе взор Яны, она зловеще расхохоталась и погрозила неприятельнице рукой, в которой держала электрошокер - чёрную пластиковую коробочку размером с сотовый телефон, вселяющую неимоверный ужас одним своим видом. Смех уступил место жужжанию и неприятному треску, с каким сходились в тонкую синюю линию электрические разряды. Яна поняла, что пропала. Ей не убеждать от этой чудовищной женщины и её прибора. Ноги ушли под землю, погрязнув в жесткой и колючей траве. Дверца ловушки захлопнулась, она загнана в угол, опять лишена свободы. И последняя мысль оказалась столь болезненной, что невозможно было стерпеть. Яна закричала.
  И проснулась. Непривычно светлая комната, голубой потолок с выщербленными ямками отвалившейся побелки. Незнакомые стены, оклеенные розовыми цветочными обоями - свекровь назвала бы их дешёвой безвкусицей. И современное пластиковое окно с распашной створкой посредине, что находилось прямо перед глазами. Вид из него открывался чудесный. Кусок серого ноябрьского неба и висящий на нём сырный диск солнца. Невесть какие красоты, но для Яны это было лучшее утро за последние два года. Она уже и забыла, каково это, просыпаться и видеть солнце, открывать глаза в светлой комнате, когда действительно ясно, что ты их открыла. В том тёмном и мрачном чулане, куда её поселили, о подобной роскоши она могла лишь мечтать.
  Однако поднимающееся в гору настроение мигом пошло на спад, едва в сантиметре над левым ухом почувствовалось чьё-то горячее дыхание. Опасаясь худшего, Яна покосилась на того, с кем по незнанию разделила постель, и чуть не завопила во всю мощь лёгких. Рядом лежал темноволосый незнакомец. Молодой - либо её ровесник, либо младше на год или два. Приятные черты лица. Она бы даже назвала их необычными. По отдельности это были просто: прямой, длинный, идеально сложенный нос, красиво очерченные рот с пухлыми губами, широкий подбородок, образованный резко выдающейся вперед нижней челюстью, высокая линия скул, чёрные, будто специально завитые ресницы, полукружья бровей, чистый и светлый лоб; но вместе они создавали чарующий образ. Он явно выделялся в толпе, потому что не походил на других. Ведь бывают же конвейерные вещи, правда? А он из породы "ручная работа" и "сделано в единичном экземпляре". Эффектный.
  Яна и сама не поняла, что в этом парне её так зацепило, откуда взялись эти размышления об исключительности и прочем, но поспешила от них избавиться, списав всё на затянувшееся одиночество. И потому её стало раздражать касание его щёки к прикрытому чьей-то одеждой плечу. Лёгкая щетина мужчины также не добавляла комфорта. А ещё ей не нравилось, что они лежат так близко, укрываются одним пуховиком...
  Жужжание и треск из её сна перекочевали в реальность. Яна навострила уши и определила, что звук исходит из куртки. Она не осмелилась пошевелиться. Гораздо важнее вспомнить события вчерашнего дня. Лёня потребовал развода и отказа от материнских прав. Это вывело её из равновесия, высвободило магию, и в результате пострадали все. Её чуть было не прикончила свекровь, Леонид отправился в больницу с многочисленными ожогами лица. Позже от её бездыханного тела попытались избавиться, закопали в лесу. Она сумела выбраться из могилы, придя в сознание. Кстати, как и почему? Ведь она не дышала, не могла шевельнуться, даже биения собственного сердца не слышала. Неужели снова проделки её необъяснимых талантов? Огоньки вывели Яну из леса, показали дорогу, привели к ней этого человека... Сама бы она не решилась просить у кого-то помощи, только не после того, как просидела два года в плену у родных, казалось бы, людей, тех, кто назывался её семьёй. Магия выбрала этого парня, но почему?
  Она смутно помнила, как очутилась здесь, в его квартире. Слишком многое ей пришлось пережить в тот вечер, слишком велика была усталость. Однако теперь она чувствовала себя отдохнувшей, полной сил и жизненной энергии. Хотелось двигаться, сделать хоть что-то, выйти на улицу, пройтись по знакомым местам, вдохнуть пьянящий глоток свободы, убедиться в том, что она больше не пленница, что вольна делать всё, что заблагорассудится. Насладиться сегодняшним днём, не подпустив к себе ни единой мысли о жестоком завтра. В будущем её ждала кровопролитная война, борьба за сына, за право существовать в этом мире, за самою себя.
  Но всё это случится позже. Этот день, её первый день новой жизни, никак не связанной с людьми по фамилии Шигильдеевы, она решила посвятить себе и тем нуждам, что накопились за время заточения.
  Снова писк и жужжание. Яна приподнялась на локте и свободной рукой потянула назойливый карман куртки. Парень заворочался, пытаясь понять, куда сбежала тёплая "подложка" для щёки. Открыл глаза, проморгался, на всякий случай потёр лицо рёбрами ладоней, как бы говоря: "Ну же, кошмар прошлой ночи, сгинь!". И ей действительно захотелось провалиться сквозь землю, лишь бы не быть объектом столь пристального изучения. Его взгляд чувствовался повсюду. Щёки пылали огнём (не тем, который лучше сохранить в секрете, но не менее жарким), по затылку на лихой кобыле мчались мурашки, пальцы вспотели, а язык, который мог бы придти на помощь и снять возникшее напряжение, отяжелел и трусливо спрятался за зубами.
  − Привет, − сказал он. Без улыбки, холодно, почти раздражённо. Да и кому бы понравилось встречать утро с незнакомой девицей, найденной обнажённой у обочины дороги. Интересно, почему он привёз её к себе, а не в больницу? Ведь последнее было бы логичным поступком. Следует непременно спросить его об этом, но вначале необходимо взять эмоции под контроль. Пока она не ощущала знакомых признаков проявления талантов, что ободряло. Итак, ответ, он ждёт от неё какой-то реплики. Нормальные люди разговаривают, а не безмолвно пялятся друг на друга.
  − Привет! - получилось излишне радостно, даже восторженно. И на том словарный запас иссяк. Провалиться сквозь землю захотелось во стократ сильнее.
  − Как самочувствие? Выглядишь... − он сел, провёл рукой по волосам, укладывая образовавшиеся за время сна вихри (напрасно, как показалось Яне, ему очень шёл этот творческий беспорядок в волосах) и с удовольствием потянулся. - Выглядишь намного лучше.
  − Всё хорошо. Спасибо.
  Глупость ситуации, в которой оба очутились, доводила до икоты. Стремясь оказаться как можно дальше, девушка отсела к стене, прижала колени к груди и уткнулась в них взглядом.
  − Не помню, говорил ли вчера, меня Славой зовут.
  − Я Яна. Спасибо за всё, что сделал. Это было... очень благородно с твоей стороны. Если позволишь, я хотела бы умыться перед тем как уйти.
  − А тебе есть, куда идти?
  Она разговаривала со своими коленями и потому не решилась посмотреть на него, чтобы уловить тайный смысл прозвучавшего вопроса.
  − Это неважно. Я благодарна тебе за помощь, и мне хотелось бы выразить это иначе, нежели словами, но сейчас нет подобной возможности.
  − Она есть. Расскажи, что с тобой случилось - и будем квитами.
  − Я не могу. Это слишком личное.
  − Но ты ведь обратишься в полицию, верно? Дашь описание этих негодяев, не побоишься выступить обвинителем в суде? - он строго на неё посмотрел, будто вынуждая согласиться. - Я почему спрашиваю, у меня есть сестра, она немногим старше тебя, такая же красивая, и я даже представить боюсь, что с ней может случиться нечто подобное... Не хочу, чтобы нелюди разгуливали на свободе.
  Яна лихорадочно соображала. Он принял её за жертву изнасилования? И теперь пытается убедить в том, что она обязана написать заявление на выдуманных им преступников. Отлично, и что ему на это сказать, особенно с учётом того факта, что она совершенно не умеет лгать, всегда попадается на стандартных мелочах: краснеющие щёки, бегающий взгляд, подрагивающая верхняя губа и неестественно высокий тон.
  − Да, я хочу им отомстить.
  Чистейшая правда. Желание тотчас же отправиться на квартиру к мужу, забрать сына, спалить дотла это дьяволово логово, а после навестить супруга в больнице, выцарапать негодяю глаза (если хоть что-то уцелело), пройтись ногтями по свежим рубцам от вчерашних ожогов и кричать, вопить, сыпать проклятиями. О, у её ненависти были далекоидущие планы и очень жизнеспособные корни. Она заставит их столкнуться нос к носу с тем монстром, за которого они её держали и в которого сумели превратить в конечном итоге. Унижения и боль, боль и попранное достоинство, потеря, через которую они заставили её пройти, страх, голод и лишения - она запомнила всё. И в душе отныне нет места прощению.
  Его удовлетворил ответ. Зевнув для острастки, парень ещё раз потянулся, хлопнул себя по коленям, встал и с закинутым на плечо пуховиком вышел из комнаты. Откуда-то из глубины квартиры послышался звук льющейся воды.
  Яна сидела тихо, предпочитая ничем не напоминать о своём присутствии. Ей предстояло решить, куда пойти после прощания с молодым человеком. Замужество лишило её друзей, к знакомым на постой не попросишься. Можно одолжить денег у Славы, копеечная сумма на билет на электричку до соседнего городка Залмая не обременит его, а там её встретят родители. Им можно рассказать всё, поделиться каждым граммом перенесённой боли, они не осудят её за глупость. Однако существовало "но", очень весомое, с ним невозможно было спорить. Она теперь другая. Не та хохотушка Яночка, какой они её знают, помнят и любят. Она Яна тире стихийное бедствие с искалеченной душой. Она представила, как изменится лицо матери, стоит ей внезапно и без предупреждения объявиться на пороге отчего дома, увидела её глаза в своём воображении и тут же отбросила идею с триумфальным возвращением в родные пенаты. Её родители уже немолоды, к чему обременять их своими проблемами? Как она это себе представляет? Придёт, раскроет им глаза на человека, за которого они отдали замуж единственную кровинушку, объявит о том, что они два года назад стали бабушкой и дедушкой, вот только внука их она ни разу не держала на руках и даже описать не сумеет. Выдержит ли материнское сердце столь ядовитое признание? Не окажется ли правда убийственной? А поверят ли они ей вообще?
  Слава вернулся. Гладко выбритый, с мокрыми после душа волосами, в прежней одежде, состоящей из белой футболки и синих джинс. Яне стало неловко. Наверняка его раздражает её присутствие. Живя в этой квартире один, он, наверное, привык разгуливать после душа в чём-то более домашнем, свежем, комфортном.
  − Надеюсь, ты любишь яичницу и не имеешь ничего против пары скорлупок внутри. Потому что, признаться честно, никудышный из меня кулинар.
  Она заверила, что совершенно неголодна, и соскользнула с дивана, обеими руками держась за резинку сползающих штанов, пояс которых был чересчур велик для её тощих бёдер.
  − На двери ванной есть щеколда, если что, − предупредил Слава, принимаясь за приготовление завтрака.
  А девушка заперлась в уборной, прислонилась спиной к двери и постаралась не разреветься. Во что превратилась её жизнь? В какой момент что-то в спланированной, идеально выстроенной судьбе пошло не так? Она ведь была такой сильной, целеустремлённой, самоотверженной, неприятности обходили её стороной. А теперь всё иначе. Она слабая, беспомощная, потерянная. Ещё и бездомная, ну просто блеск!
  Сперва Яна умылась, тёплой водой делать это было гораздо приятнее. Затем взяла расческу и, не глядя в зеркало (оно пугало неизвестностью, не хотелось знать, во что на самом деле она превратилась), постаралась привести волосы в божеский вид. Пластмассовая штуковина с короткими зубьями плохо справлялась с запутанными прядями. Выдрав целый клок на затылке, девушка сдалась и решила испытать на прочность Славино гостеприимство, когда влезла под душ.
  Но нет, никакого настоятельного стука в дверь. И не было огромной чёрной тени за занавеской, надзирающей за каждым её движением. Впервые она позволила себе расслабиться, всецело отдаваясь целительным струям горячей воды.
  Заявленная яичница со скорлупками уже поджидала на столе, когда она, босая, розовощёкая, с полотенцем на голове и в хозяйской одежде, что болталась на ней, как спущенный парус на мачте корабля в безветренную погоду, вошла в кухню.
  Слава уступил ей место у окна, сам сел напротив.
  − А можно вопрос? - спросил он.
  Кивок свой Яна адресовала вилке.
  − Кем тебе приходится Александр? - продолжил он, запивая съедобное, но совершенно несолёное блюдо чаем. Яна обратила внимание на его кружку с фотографией девушки. Кудрявые волосы цвета молочного шоколада, улыбающееся лицо, открытое и очень светлое - писаная красавица. На обратной стороне была надпись, но прочесть удалось лишь последние буквы "...лю ...ою ...ёнку". Наверное, это его подружка. Она легко могла представить их вместе - ослепительно красивая пара.
  − Александр? Ммм, не знаю. А почему ты спрашиваешь?
  Он вышел из-за стола и через минуту вернулся с телефоном, протянул его ей и дал прочесть сообщение, полученное этой ночью. "В стенах Вашего дома девушке ничто не грозит... но вот Вы в смертельной опасности... О времени и месте нашей встречи я сообщу позднее... Я не могу отчётливо видеть детали происходящего... Приложите холод к ожогу".
  − Я понятия не имею, кто этот человек, − наконец, сумела выговорить Яна, чуть отойдя от потрясения. - О том, что случилось со мной, знает всего два человека, но ни один из них не мог бы написать такое, оба думают, что я мертва. Да и как вообще кто-то узнал, что ты меня спас?
  − Задаюсь теми же вопросами, всю голову сломал. И номер, с которого пришло сообщение, странный. Сплошные единицы, разве такое возможно?
  Она прокрутила на самый верх, чтобы посмотреть данные об отправителе и удивленно цокнула языком, заметив ту же нелепость. Абонент +71111111111.
  − А что за ожог? - полюбопытствовала девушка, возвращая аппарат законному владельцу.
  − Да ерунда, − он беспечно махнул рукой, и, приглядевшись, девушка увидела на внутренней стороне ладони красный бугорок воспалённой кожи.
  Ей не следовало этого делать по многим причинам. Открытая демонстрация способностей никогда не доводила до добра, её непохожесть на абсолютное большинство пугала людей, именно из-за магии она пострадала. Но было поздно. Она уже заключила его ладонь в объятия своих, закрыла глаза и представила, как перенимает его боль, как впускает её в себя и тут же исцеляется. Залечивать собственные раны ей не в новинку. За время, проведённое под одной крышей со свекровью, она многому научилась. Сращивать рёбра, останавливать кровотечение, унимать боль от ушибов, подавлять головокружение от полученных сотрясений, но ожоги были её коньком. Потому что их она получала постоянно, стоило лишь разгневаться, и огонь выходил из-под контроля.
  С чужими ранами бороться немногим сложнее. На краткий миг на кончиках пальцев вспыхнули ядовито красные язычки пламени и тут же исчезли. Она не могла сказать, видел их Слава или нет, но, едва открыв глаза, поспешила освободить его руку, на которой и следа не осталось от былой травмы.
  С минуту он так и эдак рассматривал ладонь, расставлял пальцы широко, сжимал в кулак и открывал рот, чтобы что-то сказать, выразить словесно своё изумление, которое читалось во взгляде.
  Яна уже пожалела о внезапном порыве.
  − Кто ты? Кто ты такая на самом деле?
  − Спасибо за яичницу, − девушка решила проигнорировать его вопрос, убрала за собой посуду в раковину, вытерла крошки со стола и направилась к двери, ругая себя за несдержанность.
  − Яна, − он нагнал её в коридоре и за плечо развернул лицом к себе, − ты хочешь уйти вот так? Босая, в моей одежде?
  − Я верну её, обещаю, − пробормотала девушка, потупив глаза. Её вдруг заинтересовал орнамент линолеума, коим был устлан пол в коридоре.
  − Ты же понимаешь, о чём я. На улице зима, двадцатиградусные морозы теперь норма. Позволь хотя бы отвезти тебя. Серьёзно, я не могу просто взять и отпустить тебя. Это как-то неправильно.
  Отвезти! Но куда? Она до сих пор не знала, что ждёт её за дверями этой квартиры.
  Он почувствовал её нерешительность и очень верно истолковал.
  − Тебе ведь некуда ехать, так?
  Молчание он не расценивал как ответ, но произнести вслух она ничего не могла. Ощущение бесконечно долгого падения на дно пропасти расползалось по венам. Она думала, что освободилась, когда проснулась утром, что сможет со всем справиться, что станет сама распоряжаться своей жизнью, что отстроит её заново, и не учла баснословного числа сложностей.
  − Оставайся, будь как дома, − парень радушно распростёр руки в стороны, обводя узкое пространство прихожей - жест, выражающий широту души и привитое с детства гостеприимство, − но ей от этого становилось лишь хуже. - Я здесь почти не бываю, возвращаюсь поздно вечером, так что мешать мы друг другу не будем. Ну же, скажи хоть что-то, а то в этих монологах я себя дураком чувствую.
  И она согласилась с тягостным осознанием того, что вряд ли когда-либо отплатит ему добром на добро. Уж как бы преследующие её несчастья не затронули и его.
  
  
  ***
  
  Прошла неделя. За это время Яна успела привыкнуть к Славе, можно сказать, прикипела к нему душой. За столь короткий срок он проявил себя лишь с положительной стороны. Был весёлым, лёгким в общении (чего она не могла заявить о себе), уступчивым, мягким, доброжелательным, заботливым. Словом, ожившей девичьей мечтой, кареглазой к тому же. Лицо и тело его будто сошло с глянцевой обложки модного журнала, а характеру позавидовал бы всякий набожный праведник. С такой беззаботностью и никогда не угасающей улыбкой на мир смотрят дети и... Слава. В любой неприятности он находил что-то светлое, забавное, положительное. Умел приободрить в нужный момент. А главное, он её понимал, понимал по-настоящему. Это не поддавалось логическому анализу, существовало на уровне инстинктов и безусловных рефлексов, но имело место быть. Она замечал, что она не такая, чувствовал её внутреннюю силу и никогда ничего не выспрашивал. Наверное, знал, что её это огорчит. Она не ведала природы своих талантов, не считала их чем-то полезным, боялась пользоваться, потому как конечный итог всегда сводился к вреду. Нехотя, но она губила всё, до чего дотрагивалась.
  За минувшие семь дней она многое узнала о парне, некогда спасшем ей жизнь. О его семье, большой, любящей и дружной - то, о чём она всегда мечтала. О его детстве, проведённом в деревне. О школьных годах, об увлечении танцами.
  Танцы - вот тема, о которой он мог говорить часами. Они были его жизнью, самой внушительной, объёмной и прекрасной частью его самого. Любовь к ним ему с раннего детства привила мама. Будучи выпускницей училища культуры, она работала в сельском клубе, вела кружок бальных танцев. Конечно же, дети сызмальства были при ней. Сначала наблюдали репетиции и занятия со скамьи, а затем принимали в них самое деятельное участие. Однако единственным, кто по достоинству оценил всю красоту и прелесть восьмичасового стояния у станка, кого действительно восхищали все эти трудновыполнимые импетусы*, пивоты**, пируэты и поддержки, оказался Слава.
  
  ____________________________
  *Импетус - фигура в бальных танцах, обычно быстрый поворот.
  **Пивот - поворот на одной ноге.
  
  Но и он быстро оперился и возжелал идти собственной дорогой. Брейк-данс - заморский гость от мира танцев, техничный, энергичный, активный, воплощение стиля и красоты, - вот что целиком поглотило двенадцатилетнего подростка. Тогда же Яна услышала это странно звучащее слово - бибой, и узнала, что этим термином парни, танцующие брейк-данс, называют себя. Девочек величают бигёл.
  С той поры танцы стали для Славы всем. Он не учился у именитых педагогов, не посещал уроки, проводимые обученными людьми, руководствующимися специально написанными программами, вроде "Брейк-данс сегодня, завтра и всегда". В их деревне не было ничего подобного. Всё, чего он достиг (а достиг он немалых высот, как поняла она из его рассказов о всевозможных поездках на турниры, устраиваемые по всей стране и ближнему зарубежью), постигалось им в классной комнате для танцев в сельском клубе, где компанию ему составляла тройка закадычных приятелей, таких же бесшабашных энтузиастов, как он сам. После окончания школы он не поехал учиться - не тянуло, по его собственному признанию. Перебрался в ближайший город, устроился на работу в местный дворец культуры, стал преподавать танцы. Его устраивало подобное положение вещей. Он занимался любимым делом, совершенствовался день ото дня, имел возможность ездить на соревнования, дружеские встречи брейкеров. Что самое важное, он получал удовлетворение от всего, что составляло его день. И не стремился к неясным высотам. Зачем ему шагать по карьерной лестнице, получать диплом о высшем образовании, иметь большую зарплату и стремиться к ещё большей? Ему хватает денег, которые дают танцы. Вполне устраивает эта тесная, но снабжённая всем необходимым съёмная однокомнатная квартира; подержанная машина тоже отлично справляется со своей задачей - ездит. Что ещё нужно человеку для счастья?
  Яна спросила о семье, которую нелегко содержать на скромные доходы. А ребёнок? Это очень-очень дорогое удовольствие в современном мире, ему недостаточно видеть подле себя счастливого и довольного жизнью папу, ему подавай игрушки, памперсы, бутылочки, соски, смеси... Да мало ли потребностей у малыша. И тогда Слава посерьёзнел и ответил, что когда настанет время, он сменит род деятельности, возможно, навсегда расстанется с танцами. Как и многие, осядет в офисе, примкнёт лицом к монитору и превратится в усреднённого обывателя. Но до той поры он хотел бы заниматься тем, что будоражит кровь.
  Вот таким он был. Со своими сложившимися взглядами на жизнь, своей моралью, принципами и устоями, и это подкупало.
  Спали раздельно. Слава настоял на том, чтобы ей достался диван, а сам укладывался на ночь на одолженной у соседей раскладушке. Хотя "спали" не слишком уместный глагол. Здесь подойдет скорее "за разговором встречали рассвет, закрывали глаза, в оставшиеся до подъёма пару часов дрыхли без задних ног, а утром начинали новый день".
  На работе Слава не слишком задерживался, вопреки своим словам, произнесённым в первый день. Занятия у него заканчивались в три часа, а в половине четвёртого после полудня он уже открывал своим ключом дверь. Что-то (или вернее кто-то) как магнитом тянуло его домой, где уже ждал вкусный обед, приготовленный руками восторженного слушателя, в роли которого выступала Яна. Её главным принципом было "молчок о себе, а ты продолжай рассказывать, мне безумно интересно узнать твои мысли на сей счёт".
  Вот и сейчас девушка сидела на кухне. На столе перед ней лежала раскрытая книга, глаза блуждали по строчкам, тогда как смысл написанного ускользал от понимания. Ногти нервно барабанили по стенке кружки с остывшим чаем. В воздухе витал аппетитный аромат жареного мяса, что поджидало своего часа в духовом шкафу. На подоконнике укрытое белоснежным вафельным полотенцем стояло блюдо с румяными булочками. Слава однажды обмолвился о том, что обожает домашнюю стряпню, и с тех пор опечаленно вздыхал, не в силах отказать себе в маленькой слабости - поедании мучных шедевров.
  Минутная стрелка настенных часов неохотно подползла к цифре "6". Яна тут же вскочила на ноги, отряхнула края мужской рубашки, проверяя, нет ли следов от муки или жирных пятен. Поправила подвороты на рукавах, закинула косу назад, потом одумалась и перекинула её через плечо, скрывая тем самым чёрное пятно на шее (след от удара электрическим током, который никак не желал сходить). Хлопнула тяжёлая подъездная дверь. Заложив страницу салфеткой, девушка убрала книгу со стола, поставила в раковину кружку с недопитым напитком, села обратно на стул, затем встала, решила вымыть посуду (кружку, одну-единственную кружку), открыла воду, намочила руки и отказалась от этой затеи. Вытерлась куском бумажного полотенца. Встала у холодильника, спиной к двери. Ну не глупость ли? Подобный ритуал она исполняла каждый день, и сложился он благодаря её неумению делать, что хочется. А хотелось ей встретить Славу в коридоре. Улыбнуться ему, обнять - исключительно по-дружески - спросить, как прошёл день. Но она никогда так не делала, предпочтя хаотичные перемещения по тесной кухне.
  Щёлкнул язычок замка. Он вошёл, разулся, не раздеваясь, протопал босыми ногами по коридору и появился в дверном проёме. Такой огромный в этой меховой шапке и дутом пуховике, с раскрасневшимися щеками, улыбающийся. В руках туго набитые покупками пакеты, он протянул их ей сразу после приветствия.
  Гадая над их содержимым, ведь буквально вчера Слава под завязку набил холодильник продуктами, Яна перенесла поклажу в зал. Парень снял верхнюю одежду и потащил в прихожую, а девушка поспешила накрыть на стол. Вынула из буфета тарелки. Тут с брямканьем ожил дверной звонок. Яна вздрогнула, выронила посуду, та приземлилась на пол. Оба тёмно коричневых блюдца из прозрачного стекла лопнули, разделившись на две равные части. Сердце ёкнуло, сжалось в комочек от тянущего предвкушения чего-то нехорошего. Захотелось попросить Славу не открывать дверь, не впускать того, кто за ней находится. На ум пришли мысли о Римме Борисовне. Каким-то образом эта жуткая женщина узнала, где скрывается невестка, выследила её и пришла довершить начатое.
  Но на лестничной площадке не оказалось никаких женщин, там стоял мужчина. Высокий и худой, последнее не смогла скрыть даже объёмная зимняя одежда. Куртка из черной дубленой кожи, ушанка на собольем меху, громоздкие ботинки с металлическими носами, что смотрелись угрожающе. Лицо восково бледное с резко проступающими чертами. Тонкие губы, острый нос, похожий на птичий клюв, впалые щёки, но над всем этим довлели глаза. Синие, непропорционально большие, сияющие и глубокие, словно полноводные озёра в ночи, поверхность которых мерцает и переливается под светом луны, они завораживали, притягивали взгляд, затем впивались в тебя, точно зубы хищника в горло добычи, и уже не отпускали.
  - Я Александр, - произнёс он низким, скрипучим голосом, и был тут же приглашён внутрь.
  Ещё до того, как он озвучил своё имя, Яна поняла, что пред ней тот самый автор сообщения, отосланного со странного номера, состоявшего из сплошных единиц.
  Гость вошёл, вернее протиснулся между Яной и Славой, как бы нарочно разделив их при этом. Стянул с головы шапку, вынул пуговицы из петлиц куртки, снял обувь. Всё это проходило под аккомпанемент траурного молчания.
  - Тот самый Александр? - запоздало решил внести ясность Слава, принимая у мужчины одежду и устраивая её в шкафу.
  - Да. Вы уж простите меня за наглость, что явился без приглашения.
  - Да чего уж там, - махнул рукой хозяин квартиры и предложил всем пройти в зал.
  Яна и Слава сели на диван, Александр устроился напротив на принесённом из кухни стуле.
  - Кто вы? - набралась смелости спросить девушка и тут же устыдилась своего писклявого, смертельно испуганного тона.
  - А как бы ты сама ответила на этот вопрос? - услышала она, выставив мысленную галочку на том, что к ней он обращается на "ты". Но они не были знакомы. Столь колоритного и яркого персонажа она бы непременно запомнила. Слишком он был... она никак не могла подобрать нужного слова. Яркий? Обаятельный? Фееричный? Нет, он напомнил ей саму себя.
  Сегодня утром она осмелилась посмотреть в зеркало, впервые за два года. И увиденная в отражении картина никак не выходила из головы. Да, она ожидала изменений, знала, что похудела минимум вдвое, что постарела лет на десять и теперь выглядела старше своего истинного возраста. И все её опасения подтвердились. От былой привлекательности не осталось и следа. Обвисшие уголки губ говорили об отсутствии радости в её жизни. Ввалившиеся щёки свидетельствовали в пользу недоедания. Складочки в уголках глаз и у крыльев носа в скором времени обещали углубиться и обернуться полноценными морщинами. Чёрное пятно, тянущееся от мочки уха до основания плеча, напоминало, через какие круги ада ей довелось пройти. И глаза, жуткие, огромные, нефритово-зелёные, сверкающие, будто неоновые вывески, они были один в один, как у молодого человека напротив. Разнились лишь оттенки радужной оболочки.
  - Ты такой же, - с уверенностью сказала Яна.
  Температура в комнате понизилась на несколько градусов, как ей показалось. Кожа покрылась мурашками. Волоски на всём теле зашевелились, словно под одеждой у неё забегали полчища муравьёв.
  - Ты об этом? - Саша оскалил зубы в диком подобии улыбки, закинул одну длинную и худую ногу на колено другой и театрально щёлкнул пальцами, вздёрнув напряжённо выпрямленный указательный палец. На его кончике появился изломленный жёлтый язычок. Слава ойкнул от неожиданности. Гость удивлённо посмотрел на него и тут же перевёл взгляд на Яну, в нём читалось осуждение.
  - Ты не сказала ему, - он покачал головой, погасил огонь, сложил ладони домиком и прижал к подбородку. - Напрасно, он один из немногих, кто способен понять. Ведь не ты выбрала его, это сделала твоя сила. Она доверилась ему, доверила тебя - то самое ценное, без чего она не может существовать, твое тело. Но ты не рассказала ему, кто сделал это с тобой. Не рассказала об этих людях. Ты покрываешь их? Находишь им оправдание? Нет, - он вновь осклабился, и на лице появилось одобрение, - ты оставила их для себя. Десертное блюдо для алчущей мести. Как ты планируешь это сделать? Сжечь их, медленно поджаривать на огне, чтобы слышать их крики, их мольбы, видеть, что они мучаются. Ты жаждешь искупления. И плевать, что пострадают невинные! Твоя правда важнее, твоя боль сильнее боли толп людей, лишь твоё горе имеет место быть...
  Он говорил ужасные вещи, и его голос: искушающий, подталкивающий к действию, повелевающий, звучал уже не только в голове. Он бурлил в крови, раскатистым эхом проносился по всему телу, воспламеняя изнутри. Всё то, чего она так боялась, те чувства, что снедали её, те мысли, которые она прятала, которых страшилась, из-за которых до сих пор не осмелилась переступить порог этого дома, выйти на улицу... Все это всплыло на поверхность. А главное, она перестала контролировать себя, утратила нить, что сдерживала сидящее внутри нечто. Даже близость Славы - то единственное, на что она научилась полагаться за эту неделю - не успокаивала. В центре комнаты, под потолком, аккурат возле люстры, стал надуваться огненный шар. Сначала едва заметный, размером с песчинку, он в считанные секунды преобразился в шар величиной с теннисный мяч, затем увеличился вдвое, втрое, вчетверо.
  - Слава, Вас не затруднит оставить нас наедине?
  На плечо легла чья-то рука, жар её, будто живой и пульсирующий, проник сквозь ткань рубашки и ласково коснулся кожи.
  - Выпусти это, выпусти из себя, ты не можешь вечно жить в страхе, чураться собственной тени. Тебе внушили ложное чувство необходимости контролировать свою силу, держать её на цепи. Не делай этого, дай ей волю.
  Она понимала, чего он хочет, чего ждёт от неё. И подчиниться было так просто. Она сделала глубокий вдох, прижалась щекой к Сашиной ладони, зная, что это придаст ей уверенности, и мысленно отпустила огненный шар, позволила ему существовать самостоятельно. Он налился цветом, сменил жёлтую окраску на угрожающе красное оперение в виде языков пламени. На пол посыпались искры, однако её это не напугало. Не будет пожара, её огонь безобиден, он - её боль, подавляемый гнев, ненависть к окружающему миру. Он страшен в своем нынешнем воплощении, но не способен причинить вред. Это доброе пламя, дающее свет, разгоняющее мрак, несущее теплоту и защиту от холода.
  Едва она осознала это, всё прекратилось. Шар подплыл к ней, подобно требующему ласки котёнку расположился на коленях, втянул в себя колючие язычки и застыл. Яна погладила его рукой, ощущая кожей ровное тепло, идущее от гладкой поверхности.
  - Откуда ты столько обо мне знаешь? - взволнованно спросила она, продолжая ласкать приятный на ощупь шарик.
  - Я такой же, - просто ответил Саша, в свою очередь поглаживая кончиками пальцев её кисть. Успокаивал девушку? Нет, что-то проверял. У неё сложилось такое ощущение, будто физический контакт помогал заглянуть ей в душу, приоткрывал некую дверцу, за которую не хотелось бы никого впускать. - И в то же время совсем другой. Я не умею всего этого, - он изобразил руками раздувающийся круг. - Мой дар иного характера. Я вижу. Вижу очень многое. Прошлое, настоящее, будущее. Вижу людей насквозь. Их сердца и тайны. Слышу мёртвых, они приходят, если хорошо попросить. И меня терпеть не могут животные, - добавил он с улыбкой, на сей раз искренней и очень доброй. Появившись на его лице, она смягчила грубые черты, и пронзительный взгляд как бы потеплел.
  - И ты видел, что я собираюсь сделать, - резюмировала Яна. - Ты сказал, пострадают невинные, но я не...
  - Как по-твоему, ты и твой ребёнок достаточно невинны? - он перебил её на полуслове. - Если решишь мстить, убьёшь своего мужа и ту женщину - огонь сожрёт тебя очень быстро. И это отразится на ребёнке.
  - Но...
  - Яна, просто выслушай. Я пришёл сюда не для того чтобы спорить, уговаривать или вразумлять. Я хочу, чтобы ты знала о последствиях. То, что ты ещё не убила их - хороший знак. В глубине души ты понимаешь, что это плохо. В мире было бы гораздо меньше зла, если бы каждый отвечал добром на проявление агрессии. Увы, в человеческой природе изначально заложена эта губительная программа мести. Само общество учит нас давать сдачи. И это, по сути, верно, но не тогда, когда ты по всем параметрам превосходишь противника. Да, ты девочка, слабая, маленькая, хрупкая, но у тебя есть то, чего напрочь лишены самые сильные мужчины - у тебя есть дар. Ты удивишься, когда узнаешь, сколькому можешь научиться, и на какую недосягаемую высоту могут вознестись твои способности. Цунами, землетрясения, бури, ураганы, пожары невиданных масштабов, снегопады, за ночь стирающие с лица земли целые города, проливные дожди - ты можешь всё. В твоей власти находится все четыре стихии - огонь, вода, земля и воздух. Ты страшнее любого оружия массового поражения, опаснее ядерной бомбы. Твои родственники, если только так можно назвать этих людей, напрочь лишённых разума, по незнанию создали самое ужасное существо из всех, что когда-либо рождались на этой планете. Я вижу тебя в тёмной комнате, в окружении голых стен - они где-то заперли тебя?
  - Да, в небольшом пристрое на заднем дворе, что примыкает к дому.
  - Морили голодом, избивали, издевались. Что они тебе говорили, чем объясняли свои действия?
  - Изгоняли бесов, я так думаю. А Лёня - это муж - он постоянно твердил, что делает это для моего блага.
  Саша кивнул, на лице его заиграли желваки, челюсти были крепко сжаты.
  - С чего всё началось, ведь сила дана тебе не от рождения.
  Очень живо всплыл в памяти тот день, разом изменивший всё. На дворе стоял конец декабря 2012 года, в воздухе, сухом и морозном (Яна помнила, как сейчас, столбик термометра сполз ниже сорокоградусной отметки) витало ощущение праздничной суеты. Толпы прохожих сновали по улицам, двигаясь быстрыми перебежками от магазина к магазину. Тогда ещё счастливая мужняя жена, девушка тоже отправилась за покупками. Шла медленнее других, мешал огромный живот. Следила, куда ступает нога, боясь поскользнуться на утоптанном снегу. Голова была занята обдумыванием подарка для супруга. Она уже купила сувениры для родителей, приобрела симпатичный кухонный набор для соседки Валечки, выбрала для Риммы Борисовны и Эллы фарфоровые статуэтки милейших собачек (быть может, дамы поймут намёк и перестанут кидаться на неё, словно шайка цепных дворовых псов - впрочем, надежды на это было мало). Но что презентовать мужу? Ей хотелось преподнести что-то необычное, со смыслом, отблагодарить за любовь и терпение. Вот только на ум не приходило ничего путного.
  И вдруг на глаза попалась витрина ювелирного магазина, а в ней на бархатной тёмно-синей подложке, блестя и сияя всеми цветами радуги, лежали запонки из оникса. Стильные, очень изящные, инкрустированные россыпью фианитов, они будто просились в карман. Цены не было, и Яна поспешила внутрь, горя желанием опустошить банковскую карточку, но во что бы то ни стало приобрести безделицу. Земля ушла из-под ног внезапно, девушка даже не поняла, обо что запнулась или на чём поскользнулась. Миг, и она уже ничком на холодном снегу, живот пронзила неистовая боль. В панике она закричала. Набежали прохожие, кто-то вызвал бригаду "скорой" помощи, другие помогли подняться и провели в магазин, третьи по её просьбе позвонили мужу. Он примчался быстрее машины "скорой" помощи - в этом ему посодействовал служебный автомобиль со включенными спецсигналами. И почему-то повёз её домой, а не в родильный дом. Позже Яна поняла, почему.
  Первые признаки того, что с ней что-то не так, что беременность протекает необычно, появились на двадцатой неделе, в ту ночь, когда растущий в материнской утробе малыш впервые дал о себе знать. Он пошевелился, вначале очень неуверенно и нежно, словно не желая привлекать к себе излишнее внимание. Затем второй раз и третий, и с тех самых пор никогда более не находился в состоянии покоя. Казалось, он танцует в животе у мамочки или играет в футбол, или попросту хаотично сучит крошечными ручками-ножками, ежесекундно заставляя беременную вздрагивать. Именно в моменты наивысшего буйства зародыша, вокруг Яны творились необъяснимые вещи. Сам собой загорался свет в квартире, хлопали дверцы шкафов, дребезжали оконные стёкла, со стен падали картины и фотографии в рамках, перемещались предметы. А однажды с книжной полки слетел увесистый том сказок братьев Гримм, упал на ковёр, раскрылся на сорок девятой странице, озаглавленной историей о Рапунцель. Чутье подсказало (а, может, то был материнский инстинкт, или же она слишком много выдумывала), что малыш требует почитать ему вслух. Именно так она и поступила. Удобно устроилась в плетёном кресле-качалке с книгой в одной руке, другая между делом поглаживала растущий живот. И вот же диво, в эти тихие минуты, наполненные звучанием её голоса и волшебной ноткой сказаний о приключениях длинноволосой пленницы башни, малыш успокаивался.
  Лёня привёз жену домой. Помог подняться на четвёртый этаж, открыл дверь квартиры, придержал её, а после захлопнул у Яны перед носом и замкнул. Её собственная связка ключей наряду с мобильным телефоном остались в сумочке в патрульной машине. И ничего не поделаешь, придется дожидаться возвращения супруга. А схватки становились всё интенсивнее, сокращались промежутки между ними, нарастала боль внизу живота.
  Он вернулся спустя два часа. Молча одел обезумевшую от боли и непонимания жену, закинул на плечо сумку со всем необходимым, которую она по совету ведущего беременность гинеколога собрала заранее, и усадил в машину - не служебную, а принадлежавшую им иномарку. На пассажирском сидении возле водителя сидела женщина, но как Яна не старалась её рассмотреть, ничего не вышло, мешало скудное освещение.
  И вновь Лёня проигнорировал её слёзные мольбы скорее отвезти в роддом. Вместо этого он на бешеной скорости помчался за город.
  Яна замолчала, сил на то, чтобы продолжить рассказ, не осталось.
  - Он отвёз тебя к своей матери, - догадался Саша, или увидел, как он это называл. Не имело значения. Девушка уже решила для себя, что больше и слова не вымолвит. Вспоминать ту ночь было нестерпимо больно. - И что-то случилось, когда твой сын появился на свет. Что-то такое, что испугало их. Огонь?
  Она отвернулась, спрятала лицо в ладонях и разрыдалась. Да так горько, что у любого, кто стал бы свидетелем столь неистового проявления боли, сердце разорвалось бы.
  - Ты горела, вся. И кричала, скорее от испуга, нежели от мук. Огонь не причиняет тебе боли, лишь уродует тело, но его ты быстро научилась исцелять. Они были шокированы увиденным, я могу себе это представить. И забрали ребёнка, а тебя перенесли в ту комнатку - пристрой, и запрели. Ты даже не услышала его первого крика.
  Казалось, он неспособен держать рот закрытым. Слова лились потоком, и под его напором Яна рассыпалась на глазах. А он продолжал, как ни в чём не бывало.
  - И ты никогда его не видела, не держала на руках. Они не просто забрали, они выкрали его у тебя. И ты позволила. Ты дала им вас разлучить, а после охотно плясала под их дудку, жила там почти добровольно, учила их правила, строго следовала им. Почему?
  Ей захотелось ударить этого малознакомого человека, захотелось причинить ту же боль, что наносили его холодные, специально подобранные, жестокие слова. Но если она чему и научилась в заточении, так это самообладанию. Неважно, кто и что говорит, осуждает ли её или силится понять, их не было с ней в этом жутком доме, они не сводили близкое знакомство с её свекровью, её яростью, гневом, бесконтрольным бешенством. Избивали её, Яну. Её морили голодом. Её пытали темнотой, теми давящими стенами и неизвестностью. Ей грозили убийством сына. "Я придушу твоего выродка, мерзавка, только посмей..." - обыденная фраза, вроде пожелания доброго утра. Не их, а её живьём закопали в лесу в глубокой яме, полной сырой и холодной земли.
  Саша ждал её реакции, ответного хода, попыток обелить себя. Но, нет, она оказалась выше этого, что не могло не вызвать восхищения. Не зря он мчался к ней через всю страну! Она действительно достойна. Достойна тяжкого бремени знания, что он намеревался на неё обрушить. И она справится, он был уверен в этом.
  - Прости, - не громче шёпота сказал он, пытаясь заглянуть в глаза, которые она отчаянно прятала. - Мне не следовала говорить этих ужасных вещей, я сожалею о каждом слове. Просто цель моего приезда, - он замолчал, то ли подыскивая слова, то ли решая, может ли быть полностью откровенен, - она, как бы это сказать, не слишком радужная. Видение. Мне было видение в прошлом месяце. Я родом из этих мест, родился и вырос в Энске. Здесь живёт вся моя родня. Престарелые родители, брат с женой и детьми, моими племянниками. Тётушки, дядюшки, бабки-пробабки - все они местные, коренные энчане. И все, за исключением меня, абсолютно нормальные люди. В отличие от тебя, я родился таким, одарённым, скажем так. Сызмальства общался с мёртвыми, даже когда говорить-то толком не умел. И видел такие вещи... разные. Знал, кто, когда и от чего умрёт. Знал, что получу в подарок на день рождения и Новый год. Для меня никогда не существовало тайн, в то время как сам я был для окружающих сплошной загадкой. Я очень рано понял, что мои рассказы о погоде назавтра, которые непременно сбывались, или описания мёртвой разлагающейся женщины, что утром сидела в ногах моей кровати и плакала, пугают маму. Потому я перестал откровенничать. Я больше не хотел порадовать её пламенем, высекаемом из ладоней, поскольку это только огорчало её. Я закрылся от всех, научился быть нормальным ребёнком.
  И все вроде бы забыли, какой Саша чудаковатый. Я и сейчас лгу родителям, они думают, я сделал в Москве головокружительную карьеру благодаря диплому экономиста. Хотя на самом деле я торгую своими способностями, продаю людям свои видения. Брр, это омерзительно звучит, но я действительно приношу пользу многим. Никого не обманываю. Если не могу помочь, открыто в этом признаюсь.
  Итак, мое видение, - он откашлялся, ощутив усталость от чрезмерно длительного разговора.
  Яна тоже валилась с ног и чувствовала себя выжатой до последней капли. И предложила гостю чай. Он с удовольствием согласился и на бутерброды тоже. Переместились в кухню, девушка глянула на часы. Половина десятого вечера. Где же пропадает Слава? Червячок беспокойства пробрался в сердце, да так там и остался, отравляя его ядами возрастающей тревоги.
  Пока девушка занималась нарезанием колбасы, сыра и овощей, Саша продолжил свой рассказ.
  - Я скажу прямо. Мне привиделось, что ты уничтожила этот город и не только его. Пустыня из пепла и развалин тянулась многие гектары. Окрестные деревни, леса, поля - всё выжжено подчистую. Сотни тысяч тел, превратившихся в ничто, в пыль. Погибла вся моя семья. Погибли все.
  Яна застыла с ножом в руке. Это, что, шутка? Если да, то глупее в своей жизни она ничего не слышала. Ей удалось сохранить серьёзное выражение лица, когда Саша сравнивал её с оружием массового поражения, но сейчас... Уничтожить весь город! Вот же бред.
  - Я в своём уме, поверь, - он очень верно истолковал её затянувшееся молчание и затараторил с удвоенной энергией и горячностью. - Я могу описать тебе цепочку событий, которая бы привела к подобной развязке. Слава нашёл тебя в том лесу, отвёз в больницу, невзирая на попытки магии остановить его. Ты ведь в курсе, что она вытворяла, когда он ехал с тобой из леса? Нет? Покопайся в памяти, непременно должен остаться отпечаток. Она всегда оставляет следы, вроде того, что красуется сейчас на твоей шее.
  Она машинально прикрыла волосами чёрное пятно.
  - Ты не знала? - Саша, негодяй этакий, расхохотался, и смех этот лишь отдалённо напоминал человеческое веселье. Скорее уж собачий лай. - Твой дар тебя спас. Это он вытащил тебя из дома свекрови. Он остановил сердце и заставил тело обходиться без кислорода. Наверное, ты и сама прекрасно понимала, на каких условиях эти двое решат тебя выпустить. Только мёртвую, умолкнувшую навсегда. Своими действиями мамаша крепко подгадила сыночку. Он-то рассчитывал получить от тебя развод, планировал, что ты подпишешь бумаги на отказ от материнских прав. Я не юрист, но, кажется, в суде эта бумага имеет какую-то силу, и, имея её на руках, действительно можно лишить человека прав на ребёнка. Свидетелей в пользу того, что ты наихудший вариант матери, у него нашлось бы предостаточно. Все видели, как самоотверженно он растил сына, когда ты якобы сбежала.
  Слышать это из уст человека, которого ты видишь впервые в жизни, было, мягко говоря, странно. Он с такой уверенностью описывал планы Лёни, будто то были его собственные мысли. Это пугало.
  - Как вдруг ты умираешь. Думаю, в больнице он сгрыз не одну стену, понимая, что снова придется платить. Свидетельство о рождении сына уже влетело ему в тугую копеечку, а тут новая напасть. Признать человека без вести пропавшим до истечения пятилетнего срока - плакала покупка нового джипа, вновь придётся раскошеливаться.
  - Саша, - она поставила перед ним тарелку с двумя аппетитными бутербродами и чашку с чаем и села рядом, - тебе никто не говорил, что ты страшный человек? Ну, откуда, скажи мне на милость, ты можешь это знать? Покупка джипа, свидетельство о рождении, купленное, если верить твоим словам, - откуда?
  - А включи, пожалуйста, снег, - вместо ответа попросил он, с упоением поедая приготовленное ею угощение. - С потолка чтоб посыпался. Обожаю зиму.
  Он издевался над ней, но так мастерски и в то же время дружелюбно, что она не смогла отказать. Тем более ей самой не терпелось сотворить нечто поистине великолепное, дать волю эмоциям. Продолжая медленно потягивать обжигающий напиток, она прикрыла веки, представила трогательно невинную снежинку, её кружевные изгибы, симметричные линии, расходящиеся от центра к бокам. И в тот же миг в кружку упала пара пушистых хлопьев. Саша захохотал, отложил бутерброд и принялся восторженно ловить ладонями "зимних мух". Пойманные, они таяли, оставляя после себя крохотные лужицы кристально чистой воды, в которые сыпались всё новые и новые замерзшие капли. Скоро вся кухня покрылась белым налётом.
  - Ну же, объясни мне, как ты это делаешь? - Саша не больно ткнул её кулаком в плечо.
  Яна вынуждено признала поражение. Мысленно открыла форточку, отдёрнула занавеску и призвала ветер, яростный порыв которого сбил в кучу сантиметровый слой снежинок и выбросил в открытое окно. В комнате снова стало по-прежнему. Форточка захлопнулась сама собой.
  - Так что я не более страшный, чем ты, - вновь принимаясь за еду, пробормотал мужчина. - Так на чём я остановился? Ах, да, Слава отвозит тебя в больницу. Сам попадает в соседнее отделение. Твоим талантам понравился вкус чужой боли, навредив мужу, ты с лёгкостью калечишь невинного человека. Доктора берутся за твоё спасение, впрочем, с тем же успехом они могут постоять в сторонке, глотнуть чайку, поболтать. Ты сама отлично справляешься с исцелением. Наутро приходишь в себя, ты полна сил и энергии и точно знаешь, чего хочешь. Надеваешь халат соседки по палате, спускаешься вниз к сестринскому посту (уж извини за обилие подробностей, я столько раз просматривал эти картины, снова и снова, что большинство деталей накрепко засели в мозгу; выговорившись, я смогу от них, наконец, избавиться), просматриваешь журналы, выясняешь, в какой палате лежит муж. Я не стану описывать в деталях, что ты с ним сделала, и какая никчёмная горстка костей от него осталась. Ты впервые убила, отобрала жизнь. Без эмоций. Сожаления. Чувства вины. Это поистине ужасно. То, во что ты превратилась по прошествии всего нескольких часов.
  Вечером следующего дня ты стоишь на пороге дома свекрови. И вновь кровавая баня. Дом ты сожгла дотла. Пристрой горел ярче всего. Сутки спустя из жизни уходит вторая женщина, та, что помогала закапывать тебя в лесу - не знаю её имени, но, думаю, ты догадываешься, о ком речь. Я предполагаю, что между убийствами проходит именно такой срок, однако ручаться за точность не стану. Просто мне кажется, ты торопишься, спешишь сделать всё поскорее. Тройное убийство меняет тебя. Магия, что запятнала себя кровью жертв, больше не чиста, а, значит, обезображена и твоя душа, но в сердце, видимо, ещё есть место для любви, потому что, убрав преграды на своём пути, ты едешь к сыну. Никого уже не удивишь тем, что ты безжалостно расправляешься с женщиной, которая присматривала за ним.
  Дальше картинка меркнет. Полагаю, ты считаешь свой долг выполненным, всем отплачено сполна, виновные наказаны, свидетелей, вроде, не было. И тут ты жестоко ошибаешься. А, может, и нет. Я не взялся бы утверждать, в отношении тебя мои видения всегда неточны и приблизительны. Думаю, это потому, что ты изо всех сил борешься со своей природой и тем, что она тебе одолжила. Именно одолжила, я не случайно так выразился. По-настоящему, магия принадлежит твоему сыну. Это его провиденье наделило даром, но в силу возраста он не может им овладеть, и он был передан тебе. Когда-нибудь непременно наступит тот день и час, и тебе придется возложить эту ответственность на сына, а пока что наслаждайся или страдай. По-моему, последнее тебе ближе.
  Подведём черту. Тебя видели. В больнице ли, у дома свекрови или ещё где - большой роли не играет, но очевидцы есть. Находятся и улики и, что самое главное, существует мотив. Не буду долго размазывать эту кашу по тарелке, я больше месяца пытался разобраться в скверной истории, собирая её по крупицам обрывочных видений. Тебя арестуют, при этом пострадает не один десяток людей. Судебно-психиатрическая экспертиза, вроде так это называется, признает тебя невменяемой. И, здравствуй, психушка! Тебя, я клянусь, что видел сие действо собственными глазами, запрут в комнатке с мягкими стенами. И вот тогда-то ты взорвёшься, почти в прямом смысле этого слова. И спалишь всё дотла. Район за районом. Методично. Хладнокровно. Дома, магазины, школы, детские сады, заправочные станции. Дикость, конечно, но твоя сила уже не ведает преград.
  Вот таким будет финал этой истории.
  Саша умолк, а она осталась сидеть с вытянувшимся лицом, захвачённая картинами, которые перед её мысленным взором выписал его скрипучий голос. Она способна на убийство нескольких человек? Нелепость какая. Да, прощения для своих обидчиков она не находила, не было оправданий их жестокости, и вряд ли она когда-нибудь забудет всё, через что ей пришлось пройти по их вине. Но разве это означает, что она в скором времени превратится в неуправляемого маньяка, которому по силам в пух и прах разнести целый город с населением в сорок тысяч душ? Горячечный бред.
  И всё-таки она чувствовала в себе эту губительную потребность в мести. Если оставить в стороне все эти высокоморальные принципы, навязанные религией, обществом, её понятиями о доброте и нравственности, и подумать о судьбе Риммы Борисовны. Хотела бы она, чтобы женщина доживала свой век в безнаказанности? Та, что издевалась над ней, избивала, раз даже высекла плетью за неповиновение.
  Яна живо ощутила тот острый страх, что прошиб тело. Это случилось весной этого года. Со дня встречи с Лёней минула неделя или около того. Она сидела во мраке своей темницы, изнывала от безделья и неизвестности, невозможности понять, день сейчас снаружи или глубокая ночь. В доме царила благостная тишина. И в какой-то момент подкожный зуд от сдерживаемой магии, которая уже несколько часов кряду силилась вырваться из-под контроля, словно быстроногий зверь, без веских на то оснований посаженный на цепь, стал невыносим. Девушка сдалась, сложила руки в бессилии перед собственным неуёмным даром. В тот же момент комнату наполнил свет сотен мерцающих огоньков. Большие и маленькие, яркие, точно зарево клонящегося к горизонту солнца, и совсем тусклые, колеблющиеся, готовые вот-вот погаснуть, они задорно плясали, сталкивались друг с другом, сливались в более сильные шары и распадались на искры. Так восхитило Яну это диковинное представление, что она не услышала ни звука шагов, ни скрипа петель открываемой двери, ни тяжелого дыхания свекрови, появившейся на пороге. Лишь бессмысленный вопль, сорвавшийся с дрожащих уст, привлёк её внимание. Огоньки исчезли, и пристрой снова оказался под чёрным крылом мрака. И в этой непроглядной тьме яростно поблескивала пара обезумевших от ярости глаз - два дымчатых пятнышка раскалённой ненависти на молочно-белом фоне. Хлыст (Яна и по сей день задается вопросом, не явилась ли свекровь в её комнату с одной конкретной целью - избить пленницу до полусмерти, неважно, за что, раз уж хлыст оказался при ней столь удачно) рассёк воздух со свистом. Яна интуитивно закрыла лицо руками. Острая боль пронзила руку от запястья до локтевого сгиба, по коже потекло что-то тёплое - кровь, как легко можно догадаться. Виновница дурного расположения духа Риммы Борисовны забилась в угол, постаралась слиться со стеной, вжаться в неё, будто та могла защитить. Удары сыпались на спину, плечи, ягодицы, ноги. Она свернулась клубочком, но не испарилась, и всё новой и новой болью напоминали о себе лопатки, поясница.
  Всё действо сопровождалось потоком ругательств. Своим грязным ртом тюремщица покушалась на всё самое святое в жизни невестки. И неизвестно, на что больше реагировала Яна - на физическую боль, доводящую до потери сознания, или душевные муки, наносимые словами.
  - Повторяй, мерзавка, повторяй за мной! "Я не буду выделывать свои фокусы, не буду". И ты не будешь, уродка чёртова, не будешь, потому что я не позволю! Не в моём (крепкое словцо резануло слух) доме!
  - Яна?! - чей-то голос пробивался к ней через преграду навязчивой боли, послевкусие которой ощущалось на языке до сих пор.
  Она моргнула, избавляясь от навязчивых картин прошлого, и поняла, что стоит перед кухонной раковиной. Это не тот жуткий дом, а квартира Славы, её временное пристанище, где с ней не происходило ничего плохого. В руке она держала кружку из-под чая, прямо перед ней в стального цвета чаше стояли ещё две. Одна с заваркой на дне (из неё она пила чай днём, ожидая возвращения Славы с работы), другая с остатками апельсинового сока. Яна взяла её, повертела, любуясь прекрасным женским ликом на стенках и надписью: "Люблю свою сестрёнку". Значит, Слава ушёл не сразу, не тогда, когда Саша попросил его об уединении. Он удалился на кухню, налил себе сок и какое-то время сидел здесь, переваривая увиденное. И наверняка думал, зачем вообще спас я эту ненормальную? Отчего позволил жить бок о бок существу, которое вытворяет ТАКОЕ? Кем он её посчитал? Каким определением назвал её таланты? И сколь многое услышал? Она боялась даже представить.
  - Так, значит, ты пришёл меня остановить? - Яна швырнула посудину в мойку с такой силой, словно именно она была повинна во всех бедах, и повернулась гостю. - Каким образом, позволь полюбопытствовать? Что-то подсказывает, что забрать эту бесовщину ты не захочешь, да и вряд ли сумеешь. Подсказать, как держать в узде дар - ты вроде так привык выражаться - тоже не выйдет, слишком я сильна на твой взгляд. Так что же остается? Убьёшь меня? Потому что это единственный выход.
  - Я хочу, чтобы ты выговорилась, - произнёс он, всем своим видом демонстрируя спокойствие. И это окончательно взбесило Яну.
  Не раз и не два на протяжении своей жизни она сталкивалась со спокойствием - этим убогим проявлением самоконтроля, которого сама была лишена напрочь. Спокойствие не сулило ничего хорошего. С тем же невозмутимым выражением лица, что сейчас красовалось на Саше, Лёня отдал её на растерзание матери и даже бровью не повёл!
  - Давай приступай!
  Не ведая, что творит, она подлетела к мужчине, схватила его за грудки и встряхнула, будто подстрекая к действию, заставляя поторапливаться.
  - Прямо сейчас можешь начать! Я в таком эмоциональном раздрае, что и сопротивляться не стану. Магии можешь не опасаться.
  Он выпрямился во весь рост, и руки сами собой отцепились от ворота кофты. Теперь, чтобы дотянуться до него, ей следовало встать на цыпочки, а то и вовсе подпрыгнуть - такой маленькой и тщедушной она ощущала себя рядом с ним.
  Не говоря ни слова, Саша притянул её за плечи к себе, обнял и крепко прижал. Тёплые, сильные руки прошлись по спине, по шрамам, что скрывались под тонкой тканью рубашки. Не обращая внимания на её слабенькие попытки высвободиться, он погладил её по волосам.
  - Не держи это в себе, выпусти, - второй раз за вечер он давал дельный совет, которому было легко следовать.
  Она уткнулась носом ему в грудь, разом перестав вырываться и буйствовать, и заплакала. Слёзы сами текли из глаз - жгучие, чистые, опустошающие, нескончаемые. Все те слёзы, что она копила в себе эти годы, прорвались-таки наружу. Нос заложило, стало трудно дышать. Из горла наряду со всхлипами рвался нечеловеческий крик, и скоро она дала ему волю. Выла и стенала, совершенно никого не стесняясь. Весомую роль сыграл тот факт, что Сашу она почти не знала, и по большому счёту ей было плевать, что он о ней подумает, сочтёт ли истеричкой или просто станет брезгливо морщиться. А, может, она догадывалась, что только он способен целиком понять её боль, принять природу её происхождения и примерить на себя. Ведь они были похожи.
  Яна долго не могла успокоиться. Казалось, внутри неё вдруг образовался водопад, все чувства смешались в нём с шумом и бурлением; и она так увлеклась этим процессом переживаний, что почти ничего не слышала, до слуха доносились лишь куцые обрывки фраз.
  - Должна научиться доверию... Мир полон хороших людей, но чтобы это понять, необходимо забыть на мгновение о близорукости... Не ищи лёгких путей, однажды ты уже сделала ложный выбор из страха перед чувствами, нарочно стала женой нелюбимого мужчины. Это ведь так просто - провести остаток дней с человеком, который дарит комфорт, правда? К чему усложнять всё это страстью, притяжением и прочим, верно? Ты обожглась однажды и не захотела испытывать боль вновь, вполне разумно, но как-то уж слишком расчётливо... Присмотрись к Славе. Ты этого видеть не можешь, зато мне всё ясно как день. Вы - одно целое, точнее станете им, если ты наберёшься смелости и сделаешь этот шаг. Я уже сейчас вижу, что... глупо прозвучит, но другого выражения не подобрать - что волосы у вас вязаны. Не в прямом смысле, конечно, однако это в самом деле так. И похожи вы с ним гораздо больше, чем ты думаешь.
  И многое другое, чего Яна не могла осознать и даже не запомнила.
  Простились они далеко за полночь. На прощание Саша дал ей свою визитную карточку и взял клятвенное обещание, что она позвонит сразу, едва почувствует неладное. Будет ли это просто нехорошее ощущение или она случайно поранит палец - значения не имело, он хотел быть уверен, что с ней всё в порядке.
  Оставшись в одиночестве, Яна обессилено рухнула на диван и постаралась ни о чём не думать. В руках по-прежнему была оставленная гостем карточка. Прямоугольник чёрного пластика с вытесненными на нём золотыми буквами: Александр Спешков, визуалист. На обороте нашлись контактные номера телефонов; один, состоящий из единиц, Яне уже знаком; второй запоминался не менее легко, тройки и семёрки. Гораздо больше девушку заинтересовало определение "визуалист". Не "ясновидящий", "экстрасенс", "кудесник", "медиум" или "говорящий со смертью" на худой конец, а визуалист. Странно, неясно, загадочно - в духе Саши, в общем. Он сам представлял собой ребус, не поддающийся решению. Ворвался в дом к Славе, нагородил небылиц, заставил вывернуть перед собой душу наизнанку, разбередил чуть подзажившие раны, вновь вынудил их кровоточить, а после всего ушёл, не оставив и тени просветления. Она не знала, как быть дальше. Жить - это вполне разумно, но под видом кого? Прежней Яной Шигильдеевой ей не стать, но вылепить себя с нуля, заново создать то, что уже есть и безвозвратно испорчено и повреждено, - под силу ли ей столь трудоёмкий процесс? Сумеет ли она вопреки вся и всем пойти иной дорогой, в параллель с прошлой жизнью?
  Туманные размышления сновали по кругу, где каждый следующий вопрос, рождаясь, автоматически превращался в жуткую копию предыдущего. Это утомляло. И, чтобы не тратить время впустую, Яна пошла по пути наименьшего сопротивления и составила примерный список дел, в который вошли:
  1. Восстановить (или забрать у мужа?) документы;
  2. Найти работу (забыть о прежнем месте в средней школе, если решила начать с чистого листа);
  3. Подыскать жилье (устроит маленький частный дом, их в Энске достаточно, арендовать можно за копеечную плату);
  4. Добиться единоличной опеки над сыном;
  Эту строку девушка выписала с особой яростью, осознавая, что никогда более не подпустит к своему ребёнку кого-то из Шигильдеевых. Уж лучше воспитывать его в одиночку, чем с таким отцом.
  5. Оформить развод (или превратиться в молодую и убитую горем вдову? Было бы замечательно, око за око, как говорится);
  6. Наладить связь с родителями, попросить прощения у мамы за былые обиды;
  7. Поблагодарить Славу.
  Выведя последнюю букву его имени, Яна остановилась и задумчиво уставилась в стену. Слова Саши об их схожести и слишком уж явной симпатии никак не шли из головы. Безусловно, она что-то испытывала к своему спасителю, да и как не испытывать? Молодой, красивый, словно испанец (отчего-то именно это сравнение приходило на ум в первую очередь, хотя она никогда не встречала испанца вживую), задорный, весёлый... Словом, ларец с достоинствами, а не парень, который, к тому же, совершил подвиг (никак не меньше), когда спас её, привёз к себе домой, обогрел, дал кров и пищу. Подобная забота подкупала, обезоруживала и порождала зверский аппетит. Она отвыкла от хорошего, никто за последние два года не смотрел на неё с добротой, никто не желал ей хорошего утра, не встречал улыбкой, возвращаясь с работы. И вдруг он даёт всё это, возмещает сполна, заполняет собой, казалось бы, навсегда покинутые пустоши в сердце. Она могла бы полюбить его лишь из благодарности. Это было бы странное чувство, нечто сродни дочерней любви к взрастившему и воспитавшему тебя отцу, но оно имело бы место...
  Звук ворочающегося в замке ключа оборвал мысли. Яна скомкала лист со списком дел и убрала под подушку. Туда же отправилась визитная карточка Саши. Входная дверь отворилась, жёлтый свет вспыхнул в коридоре. Послышалась возня. Сердце девушки подхватило бой племенных тамтамов. Кровь застучала в висках. Она вспомнила кружку с каплей апельсинового сока на дне и бесшумно распласталась на диване, притворившись спящей. Силы на объяснения брать было неоткуда.
  Слава вошёл в комнату, бросил взгляд на не разложенную софу (она почувствовала его даже спиной и крепче зажмурилась). Подошёл. Запах его туалетной воды с острыми цитрусовыми нотками защекотал ноздри. Наклонился. Яна едва не закричала, однако вовремя одумалась и запретила нервам творить невесть что. Пушистое шерстяное одеяло проскользило по её телу от ног к плечам. Его пальцы коснулись лба, подтянули смоляную прядь волос, заправили ослушницу за ухо. Яне захотелось повернуться, увидеть его лицо, посмотреть в глаза... Но нет, шанс упущен. Скрип половиц в коридоре известил об уходе. Зашумела вода в душе. Потекли томительные минуты ожидания, наполненные беспорядочными размышлениями и фантазиями, содержание которых Яна не выдала бы и под пытками. А всё из-за Саши и его глупых советов, мол, присмотрись к парню! Не собиралась она этого делать.
  Слава вернулся, но прежде громко щёлкнул выключатель в прихожей. Квартира погрузилась во тьму, разрываемую синим светом уличного фонаря, сующего свой электрический глаз сквозь оконное стекло. Яна боялась пошевельнуться и дышала через раз, чтобы ничем себя не выдать. Парень стал укладываться на ночь. Вынул из-за шкафа раскладушку, разложил на свободном закутке в углу комнаты, достал одеяло, подушку, постельное белье. Лёг, затих. Повернулся на бок, поправил сползающее со спины покрывало. Опять тишина, но длилась она недолго. Глубокий расслабляющий выдох. Вновь захрустели детали складного ложа. Девушка не выдержала первой.
  - Может, поменяемся? - привстав на локтях, спросила она.
  - Всё отлично, - не поднимая головы, сказал он. - Прости, что разбудил.
  - Я не спала, как-то слишком много мыслей, - честно призналась Яна, ложась обратно и устремляя взгляд в потолок. Они находились в противоположных углах комнаты, потому, чтобы слышать друг друга, говорить следовало в полный голос. И девушку поразило, что её собственный звучит весело и бодро. Никакого секретного запаса энергии в себе она не ощущала.
  - Та же ерунда, - вздохнул он и замолчал, будто бы не желая продолжать разговор.
  А она не посмела настаивать. Воздух наполнился живыми звуками: громко зашаркала секундная стрелка настенных часов, заурчал холодильник, зашипела вода в трубах.
  - Могу я спросить? - разрушил Слава сонную идиллию и, не дожидаясь ответа, продолжил, - ты теперь уйдешь? Я ведь вроде как выполнил свою часть сделки, выходил тебя. Хотя это вряд ли делает мне честь, ничего особого и делать-то не пришлось. Я к чему спрашиваю, не хочу, чтобы ты незаметно исчезала. Вроде как уйду на работу, а вернувшись, уже не застану тебя здесь - не лучший вариант для меня. Если надумаешь, дай знать заранее.
  Он говорил сбивчиво и очень быстро, так, словно признавался в скверном поступке и спешил предоставить себе оправдание. Яна не знала, что и думать, но отказать не смогла и дала требуемое обещание. Он поблагодарил её, притом излишне сердечно, точно она невесть какую услугу ему оказала, в очередной раз перевернулся и глубоко и ровно задышал, изображая спящего.
  Однако довольно скоро эмоциональная натура взяла верх над безуспешными попытками выказать безразличие. Одеяло было яростно отброшено в сторону. На ходу пряча торс в мягкую ткань футболки, Слава приблизился к дивану и опустился на корточки в изголовье.
  - Просто хочу, чтобы ты знала, - зашептал он, смотря на Яну в упор, силясь поймать её бегающий взгляд, - необязательно уходить сейчас. И вообще когда-нибудь. В смысле, мне приятно твоё общество. Не предлагаю становиться моей личной кухаркой и домработницей, ты, конечно, должна вернуться к прежней жизни. Чёрт, - он обхватил руками голову и что есть мочи сцепил челюсти, да так, что заскрипели зубы. В нос ударил терпкий запах алкоголя, и для Яны кое-что прояснилось.
  На лицо наползла озорная улыбка. Он выглядел таким милым, трогательным в эту секунду, точно ребёнок, истово жаждущий чего-то и не знающий, как выразить своё желание. Повинуясь мимолётному порыву, она потрепала его за щёку, а получив ответную улыбку, ту самую, его фирменную улыбку, от которой мурашки бежали по коже и что-то холодное ворочалось в животе, коснулась уголка полураскрытых губ. И вот тут стало по-настоящему страшно. Тело по-особенному отреагировало на это невинное, в общем-то, касание. Перед глазами потемнело, свет фонаря, заливающий комнату, потускнел. По полу и стенам прокатилась волна чёрных песчинок. Кубики льда в животе сцепились в огромный ком, чтобы вскоре превратиться в объёмное облачко пара. Внутренний жар - предвестник магического срыва - пропутешествовал от кончиков пальцев ног до макушки. И всё в течение одной секунды. В следующий миг она уже прижималась губами к его губам, чувствовала его всего, целиком, так близко, как никогда прежде. Его хмельное дыхание, тепло его кожи, лёгкую небритость. Его ладони на своей спине, сначала через ткань рубашки, а позже и без её вмешательства.
  В её воображении их поцелуй был нежным, мягким, трепетным, неуверенным - да каким угодно, но только не разрушительным. Действительность утёрла нос любым представлениям. Это было внезапно и совсем непонятно. Она быстро очутилась на полу с задранной до груди рубашкой, с ногами, дерзко обхватившими его поясницу, и руками, жадно жмущими его плечи. Слава сверху, вес его тела особенно ощутим в области груди. И его ладони, они будто везде: в волосах, на затылке, гладят щёку, ключицу, выводят длину шеи, рисуют изгибы на боках и огненные круги на коже под рёбрами, ласкают бёдра.
  Она чувствовала себя воском в объятиях пламени, таяла от каждого прикосновения, взмывала ввысь и миг спустя стремительно падала, чтобы вновь воспарить в облака.
  Дыхание с шумом вырывалось из лёгких, голова шла кругом, того и гляди, охватит приступ морской болезни. Из последних сил держась за реальность, Яна открыла глаза, увидела перед собой лицо Славы, каждая чёрточка которого выражала блаженство. Над ним был тёмно-голубой потолок в трещинах рассохшейся извёстки и больше ничего. Ни миллиона огненных бусин, ни бешеных порывов ветра, ни снега из неоткуда, ни неистовых грозовых туч - её дар игнорировал всё, что происходило с телом. Он умышленно не замечал эмоций, бурлящих в ней, готовых изорвать плоть в клочья. Почему?
  Ответ нашёлся сразу же. Машинально раскрывая губы навстречу чувственному поцелую, Яна прошлась раскрытой пятернёй по Славиным волосам и замерла в изумлении. Её ладони дымились или парили - сложно определить. От кожи исходили видимые струйки не то газа, не то мельчайших капель воды. Кружась и переливаясь всеми цветами радуги, они плыли к Славе, терялись в коротких тёмных прядях, впитывались кожей на лбу, щеках, шее. Свиваясь в кольца, уходили под футболку.
  Панический ужас сдавил горло. Не ведая, что делает, девушка столкнула с себя Славу и с ногами забралась на диван, спеша оказаться как можно дальше. Его недоуменный взгляд нанёс сокрушительный удар в самое сердце. Глаза глубокого карего цвета, обыкновенно прищуренные, а сейчас широко распахнутые, сияли тем неестественным светом, какой она встречала сегодня дважды. Сначала в зеркале, когда рискнула столкнуться со своим нынешним отражением, затем у Саши. И причиной этого сияния явилась отнюдь не страсть (а как хотелось бы!). Её магия, необъяснимым образом напитавшая его тело, вызвала этот неоновый свет.
  - Слишком быстро на твой взгляд, - сделал свой вывод Слава, озаряя её ослепительной улыбкой.
  Яна не отплатила ему той же монетой, обхватила себя за плечи, унимая внутреннюю дрожь, и отчаянно прислушалась к своим ощущениям. Ничего. Пустота. Вакуум. Нет привычного жара, кровь не гудит в висках. Свобода, полная и безграничная. Неужто...
  Теряясь в догадках, она щёлкнула пальцами, ещё раз и ещё, пока не поняла бесплодность этих попыток.
  - Закрой глаза, - велела она Славе, - пожалуйста, Слав, закрой глаза. Представь костёр или - не знаю - зажигалку. Да, именно! Нарисуй её образ в воображении, каждую незначительную деталь. Металлическую защитную мембрану, лапку подачи газа, пластиковый корпус, надписи на нём - всё, до последней мелочи. Теперь мысленно щёлкни кремнием. Тсс, - видя, что он скорее пытается что-то выспросить и понять, нежели исполнить просьбу, она подсела ближе к парню, взяла его руки в свои и повторила указания, заверив, что это очень важно.
  Он смежил веки и, видимо, успешно справился с поставленной задачей. По позвоночнику прокатилась жаркая волна. Одна, другая, и сменилась отрезвляющим холодом, будто на макушку ей вылили ушат колодезной воды.
  - Бог мой, - охнул Слава, не сводя глаз с их переплетённых пальцев, объятых слабым синим пламенем.
  Её произошедшее ничуть не взволновало. Убрав ладони за спину, девушка сосредоточилась на цепочке действий. Включить и выключит свет, распахнуть окно, закрыть его и последнее, самое сложное. Соберись, велела она себе, рисуя в воображении потрясающую картину: чахлое растение в глиняном горшке, что стоял на подоконнике, с пожелтевшими листьями и болезненно тонким стеблем, вдруг оживает, напитывается энергией и жизненными соками, наливается зеленью, растёт, на глазах удлиняются его побеги, вьются вдоль подоконника, ползут по стенам, сплетаются между собой.
  Она открыла глаза и победно улыбнулась - стена, что находилась перед ней, сменила свой вульгарный розовый окрас на мшистое одеяние буйно растущей зелени. Её магия снова с ней!
  Слава проследил за её взором, встал, подошёл к "живой изгороди", ощупал несколько листочков, словно убеждаясь в их подлинности, и захохотал. От нервов, как ей показалось.
  - Очуметь! Другого слова не подобрать просто. А можешь, скажем, - он задумчиво обхватил пальцами подбородок, - отрастить мне усищи? Ну, такие здоровские, чтобы ниже шеи свисали, а когда чихнешь нечаянно, у бровей колыхались?
  Яна засмеялась. Смех быстро перерос в истерику, а там и до внеочередного водопада слёз рукой подать. Но она сумела подавить это желание, найдя в себе диаметральную потребность. Сон - здоровый, крепкий, исцеляющий восьмичасовой отдых. Обо всём прочем можно поговорить завтра, а сейчас наилучшим вариантом было забраться под тёплую тяжесть одеяла, смежить веки и забыться. Это был по-настоящему сложный и насыщенный день, и очень кстати, что он подошёл к концу.
  
  ***
  
  Пронзительный писк брелока автомобильной сигнализации прервал безмятежный отдых. Нехотя Яна подняла голову, покинув уютную ямку, осторожно выбралась из-под руки сладко сопящего Славы (да-да-да, эту ночь, как и первую, они провели вместе, рядом, на одном диване и заснули в объятиях друг друга. У язвительного внутреннего голоса непременно нашлась бы пара высокоморальных фраз, ёмко характеризующих поступок девушки, однако прислушиваться к ней никто не спешил), затопала босыми пятками по полу, направляясь в прихожую - звук шёл оттуда.
  Занимался рассвет. Теряющий синеву кусок неба смотрел на неё сквозь окно. Ещё не погасшие фонари обиженно воззрились на пушистые макушки деревьев, окутанные в снежные зимние одежды. День обещал быть погожим, а, значит, можно выбраться на улицу. Она давно об этом мечтала. В конце концов, умение перебарывать свои страхи никогда не бывает лишним.
  Не включая свет, Яна добралась до шкафа, слепо нашарила в кармане Славиного пуховика противно визжащую пластиковую коробочку, наугад нажала одну из кнопок. Крохотный дисплей загорелся синим, изображение автомобиля на нём мигнуло фарами, писк прекратился. Вверху погасло окошечко с надписью: 8:30.
  - Куда только не запихнут будильник, - мрачно пожаловалась она самой себе, вернула безделицу на место и заперлась в ванной.
  Итак, новый день. Что же он ей уготовил? А чем бы она хотела заняться? Готовка, уборка, стирка, глажка и чтение книг опостылели, как и созерцание однообразия стен этой гостеприимной квартиры. Довольно затворничества, пора перестать бояться каждого шороха. Она вполне созрела для того чтобы показаться на людях, одна беда - ей нечего надеть. Те несколько вещей, в число которых входили и одетые на ней рубашка и узкие тренировочные штаны, подпоясанные верёвочкой, одолжил ей Слава. Но в них не выйдешь на мороз, нужны теплая обувь, куртка, шапка. Денег на покупку всего необходимого у неё нет, просить взаймы у Славы неудобно, он и без того делает для неё всё возможное и невозможное. Позвонить маме? Придётся объясняться, а она ещё не придумала складную историю, которая избавляла бы от необходимости отвечать на вопросы. Обратиться к Саше?
  Взвешивая многочисленные "против" и единственное "за", сформулированное как: он не откажется помочь; она умылась, причесалась и мельком взглянула на своё отражение. Вид распухших, интенсивно красных губ напомнил о вчерашней ночи и заставил устыдиться. И о чём она только думает? Жизнь висит на волоске, в ней не существует понятия "завтра" или даже "спустя два часа", нет ни тени определённости либо же уверенности, а она, глупая и впечатлительная девчонка, думает о поцелуях, о каких-то там чувствах, о знойном (брр, мурашки по коже) черноволосом красавце. Она уже называла себя глупой? Что ж, не лишним будет повториться.
  Дверь она открывала с холодной решимостью с разрешения Славы взять телефон и соединиться с Сашей, одолжить нужную сумму и отправиться за покупками в ближайший магазин, как ясное мышление изменило ей в один момент. За дверью стоял Слава. Взъерошенный, с заспанным лицом и мутным взглядом, он улыбнулся ей, говоря: привет, и тяжесть бетонной плиты обрушилась на голову. Шум в ушах, прилив жаркой крови к щекам, взмокшие ладони, холод металла в животе и ватные ноги - все признаки близящегося безумия налицо. Она не понимала, как прожила неделю рядом с этим человеком, не испытав и сотой доли той неловкости, что поселилась между ними сейчас. Разве в день их знакомства он не был столь же красив? Был, и это её впечатлило, но не до отключки сознания же! Почему же теперь от одного его взгляда она воспламеняется, словно лучина, брошенная на угли?
  - Ты тоже это чувствуешь?
  Потеснив её, Слава вошёл и, хвала тебе, Господи, отвернулся, склонившись над раковиной, чтобы умыться и почистить зубы.
  - Что "это"? - убиенным тоном спросила Яна, тягостно опускаясь на бортик ванны.
  - То же, что и вчера, - он пожал плечами, явно досадуя, что приходится объяснять очевидные истины. - Желание.
  То, как он произнёс это обыденное слово, напрочь лишило её сомнений. Ну, точно, она больна! Какой-то желудочный грипп или иной вирус.
  - Эмм... вроде отлично всё, - бодро солгала она и поспешила перевести тему. - Хорошо спалось?
  Для ответа он повернулся, вынул зубную щётку изо рта, слизнул с верхней губы остатки пасты. Яна пожалела, что до сих пор не научилась растворяться в воздухе. Умение исчезать по щелчку пальца пригодилось бы именно в эту секунду.
  - Ты никогда не бываешь честной, так? Почему просто не ответить искренне, я ведь не требую чего-то экстраординарного. Или требую?
  - Нет. И я не привыкла обсуждать свои чувства и ощущения с кем бы то ни было, - она старалась говорить мягко, но ответ всё же не пришелся парню по вкусу.
  Вновь впиваясь зубами в щётку, он осуждающе покачал головой и вернулся к своему отражению в зеркале.
  - Прости, если это тебя задевает. Впредь постараюсь быть более открытой, - пробормотала она себе под нос, чувствуя, как невидимая рука ущемлённой совести отвешивает ей один подзатыльник за другим и, похоже, вовсе не собирается сменить гнев на милость.
  - Звучит заманчиво, но давай я сначала устрою тебе небольшую проверку, - он посмотрел на неё через зеркало и хитро прищурился, словно говоря, не жди от меня поблажек. - Тебе понравился вчерашний подарок?
  - Подарок? - брови её изящно взлетели вверх.
  - Те пакеты, что я принёс. Нет, только не говори, что даже не заглянула, это развенчает выписанный обществом миф о девчачьем любопытстве.
  Зная наперёд, что он надеется именно на такую её реакцию, Яна встала, бочком протиснулась к двери, задев при этом его спину самым кончиком носа (нет, дыхательный орган её был обычных размеров, а вот ванная комната чересчур тесной и узкой) и с облегчением выбралась в коридор. Дышать сразу стало легче. Из груди исчезло тянущее ощущение ходьбы по краю пропасти.
  "Ты тоже чувствуешь это? - снова зазвучал в голове каверзный вопрос. Неужели они оба испытывают это? Желание. Он назвал это желанием, хотя слово "потребность" казалось ей более подходящим. Она нуждалась...
  Стоп! Она оборвала поток благоглупостей, быстро отыскала пакеты у задней спинки дивана, вытряхнула их содержимое прямо на скомканное одеяло и недоверчиво присмотрелась к так называемому подарку. Скатанный в тугую трубочку сверток горчичного цвета оказался пуховиком до колен с отделкой из искусственного меха на капюшоне. Симпатичная пара валенок на жесткой подмётке с вышитыми снежинками на голенище; свитер из ангорской шерсти с удлиненной горловиной; простые чёрные брюки на подкладке из тёплого флиса; пара шерстяных носок; упаковка колготок; ярко-красная коробка с изображением полуголой девицы в кружевном белье (в ней, разумеется, лежал комплект нижнего белья - рассматривать и даже прикасаться к нему не хотелось) дополнили так называемый подарок стоимостью в... О, об этом ей даже думать не следовало! Последней каплей в этом океане унижения, в который её скинули, предварительно упаковав в мешок, полный тяжелых камней, стал тёмно-бордовый футляр с выдвижными секциями - в каждой небольшие ячейки, заполненные декоративной косметикой: тенями, румянами, пудрой и помадой. Тюбик с тушью для ресниц нашёлся в потайном отделении
  Чтобы окончательно добить себя, Яна взяла один валенок, перевернула его и посмотрела на цифру на подошве: 38. Чудесно! Он угадал даже с размером!
  Глотая слёзы, она принялась запихивать одежду обратно в пакеты. Руки тряслись и отказывались слушаться. Что там советовал Саша? Забыть и простить, да, конечно! Уже выбросила из головы любые намёки на воспоминания - держи карман шире! Каким образом можно вытеснить из памяти все эти чувства, как отмыться от унижения, что зловонной грязью налипло на неё? Её кормит и одевает совершенно посторонний мужчина. Он же заботиться о ней. Надо же, косметика! Он купил ей косметику. Пусть дешёвую и не совсем подходящую по цветовой гамме, но он вспомнил об этом. И, сама не ведая причин столь бурной реакции, Яна разрыдалась в голос.
  - Эй, ты чего? - он попытался отнять её ладони от лица. - Не понравилось? Мы можем всё обменять, я специально договорился. Яна, послушай, это пустяковое дело. Не стоит так убиваться. Ну же, глупенькая, послушай меня. Всё хорошо. Я обещаю, что всё наладится. Я помогу, чем только смогу. Правда, для начала тебе придется всё-всё мне рассказать, потому что из вчерашнего рассказа я почти ничего не понял. Знаю лишь, что это сделал с тобой муж.
  - Его мать, - она сумела сказать это достаточно чётко и, замолчав, вновь предалась бесполезному процессу жалости к себе.
  - Мило. Они забрали твоего ребёнка?
  Кивок. Всхлипы стали тише.
  - И заперли тебя где-то?
  - В её доме. Почти на два года.
  - За что? - ужас сквозил в его голосе наряду с непониманием. Неужели он и впрямь не понимал? Притом, что был свидетелем её чудовищных трюкачеств.
  - За это, - она вытянула вперёд руки, резкостью жеста заставив Славу отшатнуться, и с дьявольским удовольствием зажгла обе, так, чтобы языки пламени взметнулись высоко вверх. Впечатляюще. Она хотела напугать его, заставить взглянуть на себя с другой, более уродливой и безобразной стороны, но ничего не вышло. Он, словно любопытный ребёнок, не ведающий различий между горячо и холодно, потянулся к огню, коснулся кончиками пальцев вершин жёлтых колеблющихся лент и... ничего не произошло. Он не вскрикнул от боли, не отдёрнул руку. Наоборот, придвинулся ближе и бесстрашно сжал её ладонь своими.
  И сейчас же пламя погасло, слёзы высохли на щеках. Сердце наполнилось спокойствием, будто из него вынули лезвие ножа, и рана затянулась сама собой.
  Яна заговорила, взахлёб, проглатывая окончания слов, без запинки, задыхаясь от недостатка воздуха, будто боясь быть перебитой или всерьёз опасаясь того, что Слава раздумает слушать. Она рассказала всё, припомнила каждую незначительную мелочь, в деталях описала самые памятные дни из двухлетнего заточения, поделилась всеми страхами и переживаниями, а под конец призналась, что не знает, как быть дальше, после чего наспех пересказала их беседу с Сашей и ту трагическую цепочку событий, которая якобы явилась визуалисту в видении.
  - Это правда, как по-твоему? Ты способна разнести целый город в пух и прах?
  Произнесено это было с абсолютной серьёзностью, хотя и не самым уверенным тоном. И вместо ответа она крепко зажмурилась, медленно выдохнула, сцепляя зубы, и кивнула. Миг спустя задрожали стены, из углов на потолке посыпалась пыль вперемешку с известковой крошкой. С лязганьем распахнулась дверца допотопного шкафа. С комода съехала увесистая стопка книг и с грохотом приземлилась на пол. Зашелестели страницы распахнувшего своё нутро тома. Треснул плафон люстры, наделав уйму осколков, осыпавшихся на ковёр с мягким серебряным звоном.
  Яна открыла глаза, и всё прекратилось.
  - Ловко, - ошалело выговорил Слава, смахнув с плеч несколько кусочков отвалившейся штукатурки.
  - Когда ты рядом, получается гораздо хуже, - поделилась девушка давним наблюдением. - Но, в общем и целом, полагаю, я способна и не на такое.
  - Как же они удерживали тебя? Не хочу сказать ничего обидного, но задачка эта не из лёгких.
  - Страх иногда бывает мощным мотиватором, - он встряхнула головой, желая поскорее избавиться от разрушительной мысли о том, какой глупой и доверчивой была. - Я считала себя опасной, опасной в первую очередь для сына. Сейчас начинаю понимать, что заблуждалась.
  Оба замолчали, переваривая всё сказанное и услышанное. Яна мельком глянула на циферблат часов и поняла, что безумно голодна. Разговоры о прошлом, по всей видимости, энергозатратная штука.
  Слава будто прочёл её мысли, предложив:
  - Давай прокатимся? Поедим где-нибудь в городе, - тут он поймал её испуганный взгляд и поправился, - хорошо, за городом. Знаю одно отличное местечко. Как тебе узбекская кухня? Я бы, конечно, предпочёл казахскую, но подобных изысков в заведениях нашего города днём с огнём не сыщешь.
  Она согласилась, впрочем, без особого энтузиазма. Перспектива выйти на улицу после всех этих месяцев сначала принудительного, а потом и вполне добровольного заточения, пугала и в то же время воодушевляла. Она собралась быстрее своего спутника, в мгновение ока влезла в купленные им вещи (с размером нижнего белья и колготок он попал в точку, а вот свитер и брюки оказались чуть велики, что девушку совсем не смутило; даже в этом не слишком презентабельном на вид, но очень тёплом и уютном наряде она впервые за долгое время почувствовала себя не просто человеком, а, ни много ни мало, женщиной). Когда подошёл черёд верхней одежды, Яна поняла, что не хватает головного убора. Ну да пустяк, подумала она, накидывая капюшон.
  Парень ждал её в коридоре. В тёмных джинсах и длинном пуховике до колен, распахнутые полы которого не скрывали одетой под низ свободной чёрной толстовки с надписью: Бруклин, сделанной на английском языке, он казался таким привычным, едва ли не родным. Её собственный гардероб удостоился высшей оценки: чарующей улыбки яркостью в добрых три сотни ватт.
  - Спасибо огромное, - сердечно сказала она, проводя рукой от головы до ног, - мне всё понравилось. Правда.
  - Я тебя умоляю, - он нетерпеливо притянул её к себе за рукав пуховика, сорвал с волос капюшон и водрузил на его место толстую вязаную шапку с меховым помпоном. По цвету она идеально сочеталась с курткой, тот же горчичный оттенок. Сложно поверить, что всё это он выбрал самостоятельно, без помощи женщины. - Вот теперь нравится МНЕ.
  Он дружески хлопнул её по плечу, но потом вдруг раздумал вести эту приятельскую партию. Наклонился и поцеловал в щёку.
  Ледяной змей в животе вышел из спячки, расправил тело, доселе свёрнутое в клубок тугих колец, заворочался, пополз куда-то выше. Нос обожгло смешанным ароматом его кожи, шампуня и туалетной воды. Вдыхая его всей грудью, она вспомнила о двух вещах: острой свежести июльского воздуха, пухнущего дождем, и запахе пепла от костра.
  На сей раз Яна пообещала себе, что сдержится, что ни при каких обстоятельствах не станет кидаться на парня с поцелуями и вообще будет отсранённой, бесчувственной, безучастной. Ей ведь это не нужно, она прекрасно обходилась без этого на протяжении двух лет (кажется, даже больше; супруг потерял к ней всякий интерес, едва узнав о беременности, и она ничуть не огорчилась, интимная сторона жизни всегда была для неё чем-то вроде испытания; зажмурившись и мысленно уйдя глубоко в себя, туда, где ничто не могло её потревожить или расстроить, она худо-бедно переживала эти двадцать минут, а после старалась вырвать из памяти малейший намёк на ощущение). И с первой частью нехитрого плана она справилась, простояла истуканом тот краткий миг, в течение которого губы Славы касались щеки, но дальше всё полетело в тартарары. Он не отодвинулся, как ожидалось, а обхватил её лицо ладонями (её всерьёз беспокоили его пальцы, лежащие на мочках ушей), притянул к себе, заставив вытянуться на цыпочках, и поцеловал. В губы. Мир закружился, словно её без спроса усадили на вращающуюся с максимальной скоростью карусель. Земля, или на чём она там стояла, ушла из-под ног. Не было нужды открывать глаза, чтобы понять - это происходило вновь. Радужный дымок исходил от её кожи и, струясь кольцами, формируясь в затейливые облачка, впитывался в него: в одежду, волосы, открытые участки плоти. Она чувствовала, что растворяется в нём, не видела, но ощущала, как внутренняя сила покидает её, притом с такой охотой, будто именно Слава был тем человеком, кому она хотела бы принадлежать на самом деле.
  "Твоя магия выбрала его, ему она решила довериться". Интересно, что бы это могло значить?
  - С ума сойти, - хрипло прошептал Слава, насилу отрываясь от её губ. Дыхание со свистом вырывалось у него из груди, на щеках и скулах выступил румянец. Должно быть, она выглядит не лучше, а чувствует себя... Ммм, дайте-ка подумать. Чувствовала она себя живой, бодрой, энергичной и очень целостной, будто только что совершила нечто безумное и одновременно с тем героическое: вынесла ребёнка из горящего дома или прыгнула с парашютом.
  Они стояли, прижавшись друг к другу, соприкасаясь лбами, взглядами, телами, носами. Говорить не хотелось. Слава уже облёк её мысли в слова, это и впрямь было сумасшествием, желать кого-то настолько сильно, что мутнело перед глазами, и к этому нечего добавить, кроме, разве что:
  - Поехали скорее, - взмолилась девушка, понимая, что теперь, средь бела дня, их не остановит ничто, поэтому, чем скорее они окажутся на публике и в людном месте, тем меньшее сожаление она испытает.
  Вышли в подъезд, спустились по лестнице, приблизились к массивной железной двери, за которой начинался мир, совершенно ею позабытый. Я смогу, я смогу, я сумею, мысленно твердила Яна, до боли в суставах сжимая ладонь Славы. Он нажал кнопку на домофоне, раздался протяжный писк. Душа ускакала в пятки. Ноги самостоятельно преодолели порог. Вязкий морозный воздух ворвался в лёгкие. Белизна снега, устилавшего двор, ослепила глаза. С мягким похрустыванием вдоль детской площадки прокатился автомобиль, подмигнув ей красными габаритными огнями. Туда-сюда с шуршанием сновали укутанные в меха, кожу и пух пешеходы. Одно лицо, другое, третье, клубы дыма от дыхания, стайка птичек устроилась на облысевшей яблоне, чирикают о чём-то...
  - Ты в порядке? - голос Славы у самого уха, но она не расслышала вопроса и неизвестно зачем кивнула. Пускай понимает, как хочет.
  Картинка перед глазами постоянно менялась. То внутренний двор стоящих квадратом пятиэтажек с покрытой изморозью качелей посредине, то небольшой скверик с заметёнными снегом скамейками, густо усаженный деревьями; то сплошная стена однотипных гаражей, разнящихся лишь цветом ворот. И прохожие! Как же много их было. Яна с отчаянием вглядывалась в лицо каждого, зная, что вот-вот в одном из них проступят знакомые черты: рыхлые губы жабьего рта, бугристые щёки, провисшие до самой шеи, тёмные икринки глубоко посаженных глаз, сияющие неистовством, дряблый нос-картошка с яростно раздутыми крыльями, сплошная полоса бровей, тронутых сединой. Уж она-то наверняка сумеет её отыскать! От Риммы Борисовны не скроешься, ложь она чует за версту. Неудивительно, что она в курсе, в чьей именно квартире Яна скрывается, где трусливо отсиживалась эти восемь дней. Знает она и то, чем эти двое занимались, будучи наедине. Греховодники!
  У синих ворот с облезшей по краям краской Слава остановился, выудил из кармана связку ключей, отпер замок. Яна успокоилась, лишь очутившись в салоне автомобиля. Натянула на глаза шапку до самого носа, обмоталась ремнём безопасности, провалилась глубже в сиденье и подтянула колени к груди.
  Кажется, беда миновала. Ей не встретилась ни свекровь, ни кто-либо другой из этой чудовищной семейки. Можно расслабиться и выдохнуть.
  Слава выгнал машину, запер гаражные ворота, вернулся за руль, включил негромкую музыку (песню она узнала сразу же, неоднократно слышала её на этой неделе - композиция "Сердце на волоске" группы "Би-2; парень явно неравнодушен к их творчеству) и выехал на дорогу.
  - Что собираешься делать дальше? - уделяя максимум внимания оживлённому движению, спросил он. - В глобальном смысле, имею в виду.
  Она и без объяснений поняла, что речь зашла о её дальнейшей жизни.
  - Первым делом верну сына. Правда, я пока ещё не знаю, с чего начать и как к этому вообще подступиться. У меня даже паспорта нет.
  - У кого из них он может быть?
  - Думаю, всё же у Лёни, - с сомненьем ответила она. - Однако гарантий никаких. А что?
  - Мы могли бы навестить его в больнице, если он всё ещё там. Или нанести визит домой. Если я правильно тебя понял, с ним можно договориться. Пообещаем, к примеру, что ты не станешь поднимать шумиху, не подашь на него заявление в полицию. Он же гаишник, должен радеть за репутацию, у них в органах сейчас с этим строго, за похищение, насилие и лишение свободы против воли по фуражке не погладят, а уж за умышленное убийство, - он присвистнул, ловко перестраиваясь в крайний правый ряд. Проезжали мост через реку Энку. Яна мельком глянула в окно и спешно отвернулась. Ей не нравился этот город. Раньше - может быть, но не сейчас. Слишком много дурных воспоминаний. Именно через этот мост Лёня пронёс её на руках в день свадьбы.
  - Честно? Слава, я боюсь даже приближаться к ним. Предсказание или надуманные россказни - тут уж решай сам, как относиться, в любом случае, я склонна верить в способности Саши - так вот, я всё больше убеждаюсь, что он во многом прав. Я способна...
  - На убийство? Не смеши меня, пожалуйста. Это только в фильмах лишить человека жизни - плёвое дело. В действительно всё гораздо сложнее. Нет, пойми меня правильно, я вполне себе представляю, через что тебе пришлось пройти. - Он посмотрел на неё и на мгновение убрал руку с рулевого колеса, чтобы легонько сжать её ладонь. - Хорошо, согласен, я могу лишь догадываться о твоих чувствах и переживаниях. Меня не истязали и не запирали в убогом чулане на два года, Бог миловал. И я понятия не имею, каково это - потерять ребёнка. Но вот, что я знаю наверняка: ты прошла через девять кругов ада, чудом сохранила жизнь и рассудок, волшебным (слово это было сказано с дерзкой ухмылкой - вот же негодник, ещё потешается над ней) образом восстановилась в столь короткий срок, что характеризует тебя как сильную и волевую личностью. Всё это так, но одного у тебя не отнять: ты добра, в некотором роде даже слишком добра. Ты мягкая, нежная, милая, заботливая, раньше бы я непременно добавил "скрытная", но этот миф ты развеяла. А еще красивая, - он выдержал театральную паузу, позволяя Яне осмыслить таящийся за словами подтекст, затем продолжил. - И, извини, конечно, на убийцу похожа, как я - на русского парня Ивана.
  Шутка получилась не самой удачной, однако девушка сумела выдавить из себя улыбку.
  - А, правда, всегда забываю спросить, кто ты по национальности?
  - Мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз, так всегда говорил папа, когда речь о национальности заходила. Он казах у меня, а мама русская, коренная уроженка этих мест. Они в институте познакомились. А что насчет тебя, о, жгучая зеленоглазая брюнетка?
  - На четверть бурятка, ещё на четверть татарка, - с напускной гордостью призналась Яна. - Международные мы с тобой дети, получается.
  - Вот как! Ты у нас татаро-монгольское иго, - он подмигнул ей, приложил ладонь к уголку рта и нарочито демонстративно зашептал, отыгрывая шпионский диалог с самим собой, - о бурятских корнях ни гу-гу больше, пусть сие останется нашей скромной великой тайной. - И продолжил дурачиться, правда, теперь уже во весь голос. - Кстати, я сходу почуял в тебе завоевательскую жилку. Может, мне тоже на экстрасенсорные способности тест пройти? Найдут у меня секретный третий глаз, брошу пить растворимый кофе, перейду на настоящий зерновой, стану всем судьбу на кофейной гуще предсказывать. Вот, к примеру, как тебе такая перспектива на ближайший год: влюбиться в хамоватого темноглазого красавчика, который зарабатывает на жизнь танцами и категорически отказывается менять профессию, потому что с детства осознал - движение и музыка есть главная составляющая его жизни. Без танцев он пропадёт. И без тебя тоже, это он осознаёт со всей ответственностью.
  Умелое дуракаваляние ничуть не смягчило остроту поданного ей блюда. Слушая эти глупости, Яна поперхнулась, закашлялась и с нескрываемым упрёком уставилась на Славу.
  - Не уверена, что хочу влюбляться, - прокашлявшись, просипела она, потирая рёбрами ладоней слезящиеся глаза.
  - Зря спросил, надо было прежде влюбить в себя, - никак не желал он униматься. Любопытно, что послужило поводом его бескрайнего веселья? - Зато теперь ты в курсе моих планов на тебя, можешь готовить ринг и две пары боксёрских перчаток, да и вообще всячески сопротивляться. Я люблю сложности и непростых девчонок. Второе подчеркнуть, - он расплылся в улыбке и вновь подмигнул, а после добавил громкость на магнитоле и стал набирать скорость, потому что они только что покинули пределы Энска и сейчас мчались по обледенелой трассе, с обеих сторон окружённой вечнозелёным хвойным лесом, что будто сошёл с новогодней открытки.
  Сугробы чистейшего снега на лапах елей искрились в лучах высоко висящего над горизонтом солнца. Того и гляди, в просветах между деревьями проступит бурая шуба медведицы, отправившейся на прогулку с медвежатами. Или из-за поворота выйдет убелённый сединами старец в красном халате с того же цвета мешком на плече, неспешно бредущий под руку с красавицей-внучкой.
  Они остановились на парковке у придорожного кафе, фасад которого закрывали многочисленные щиты с броской рекламой: баня, сауна, гостиница, охраняемая стоянка и прочее. Просторная стоянка была заставлена большегрузными автомобилями, по всей видимости, это место имело популярность среди дальнобойщиков. Непонятно, почему Слава решил привезти её именно сюда.
  Внутри царил тягостный полумрак, столь насыщенный и агрессивно алый, что она с трудом разбирала дорогу. Дама неопределённых лет со звонким голосом, легко перекрывающим громкую музыку (а, может, она показалась громкой одной лишь Яне), встретила их у дверей, забрала верхнюю одежду и проводила к свободному столику в центре зала. Яна осторожно опустилась на стул, огляделась по сторонам и пожелала пересесть к барной стойке, где было чуточку светлее. В ней во всю мощь вопил страх перед непроглядной мглой, и Слава это отлично понял, потому что без лишних обсуждений пересел.
  - Как ты относишься к мясу? - спросил он, видя, что она не притрагивается к меню и вообще выглядит так, словно готова пуститься наутёк. - Фрукты, овощи, зелень, специи - есть что-то, что ты не любишь?
  - Я буду то же, что и ты, - односложно ответила девушка, прилагая все усилия к тому, чтобы расслабиться и перестать вздрагивать от каждого шороха. Кто бы мог подумать, что выйти на люди не самая лучшая идея. Она чувствовала себя обнажённой, и хоть посетителей в зале было всего несколько человек, да и те сидели на достаточном отдалении, ей мерещилось, что все взоры прикованы к ней. Её узнали. О ней непременно сообщат. Её найдут, изловят и снова запрут в той ужасной комнате. И случится это сегодняшним же вечером, если не раньше.
  - Нам, пожалуйста, кук-бийрон, плов из баранины, классический, если можно. На десерт медовый кускус, а запивать мы это будем, - он перевёл взгляд с официантки на свою спутницу и вопросительно изогнул одну бровь. Вышло забавно.
  - Только не алкоголь, очень прошу. Чай или что-нибудь в этом духе, - сказала Яна, комкая тканевую салфетку.
  - Хорошо, принесите компот из сухофруктов с тархуном. Всего по две порции, благодарю.
  Официантка записала заказ и тут же удалилась под бодрое цоканье каблуков.
  - Ты нормально себя чувствуешь?
  Его наблюдательности мог позавидовать любой сыщик. Яна моргнула несколько раз, пытаясь понять, чем выдала себя, потом решила не лгать и откровенно призналась:
  - Маленький бзик нашёл. Знаешь, мне повсюду чудится ОНА. Понимаю, что это идиотизм, и всё равно. Вот кто у меня сейчас стоит за спиной? - последнее она произнесла шёпотом, перегнувшись через стол. Ответ был очевиден, однако ничуть не успокаивал: никого. Она неестественно рассмеялась и с удвоенной энергией принялась мять несчастную салфетку. В мозгу пульсировала одна фраза: дурацкая затея. Не следовало ей принимать предложение Славы. Остались бы дома, поскучали у телевизора.
  - Расскажи мне что-нибудь о себе, - внезапно попросил её кавалер. Ох, святая простота, он наивно полагал, будто разговоры её успокоят.
  - Что именно тебя интересует? - из чистой вежливости спросила Яна, заворачивая столовый нож в мягкую ткань, затем разворачивая и так по кругу.
  - Твоя прежняя работа, чем ты раньше занималась?
  - Я учительница младших классов.
  - Любишь детей? - Слава упёрся локтями в столешницу и приготовился слушать.
  - Чужих невозможно любить, к ним можно как-то относиться, хорошо либо же плохо. Я умею находить с ними общий язык, поэтому и выбрала эту профессию. И, знаешь, что? Я любила свою работу, она давала удовлетворение. Дети, особенно младшие школьники, они такие живые, открытые, непосредственные, их интересно узнавать, и они гораздо честнее взрослых. Мне нравилось видеть мир их глазами, в их понимании он величественен, жизнь полна любопытных вещей, вокруг столько всего нового и непознанного, сплошные эмоции первооткрывателей. Это подкупает, невольно вспоминаешь себя в их возрасте. А что насчёт тебя? Ты ведь тоже работаешь с детьми?
  Принесли салаты и высокие стаканы с чем-то неповторимо ароматным. Яна сделала глоток, ощутила на языке знакомый вкус компота, к которому примешивался слабый аромат пряности. Ей понравилось. Понравился разговор. Место, в которое они приехали, уже не казалось таким гнетущим. В воздухе витали мягкие нотки музыки и аппетитные запахи. Нервозность потихоньку отступала.
  - Не с маленькими детьми. Они слишком непоседливы, а меня сложно назвать эталоном терпимости, - Слава разрушил вилкой аккуратно уложенную горку салата и с удовольствием приступил к еде. - Ко мне ходят в основном подростки, чаще парни. Я занимаюсь брейкингом, как ты уже знаешь, преподаю его же. Есть у меня одна группа, с которой мы пробуем и другие уличные направления: локинг, попинг, хип-хоп, но это вроде как баловство, нечто несерьёзное. И занимаются у меня преимущественно парни лишь потому, что девочкам подавай что-нибудь женственное, пластичное, красивое.
  - Бальные танцы, например? - решила блеснуть проницательностью Яна.
  - Не поверишь, но нет. На них сейчас никакого спроса. В ходу у нас дэнс-холл, стрип-пластика, гоу-гоу. О вальсе, ча-ча-ча и танго человечество как-то подзабыло.
  - Стрип-пластика? Для школьниц? - она выпучила глаза, с трудом пережёвывая порцию салата, притом весьма странного. Зелень в нём преобладала: петрушка, кинза, укроп, листья салата и другие травы, известные одному лишь повару, соорудившему эту изумрудную полянку; прочие ингредиенты угадывались с трудом. Кубики отварных яиц, свиные шкварки (мерзость какая, они хрустели на зубах), чёрный молотый перец, и всё это приправлено горьким растительным маслом. Яна понадеялась, что Слава заказал этот салат исключительно ради неё, притом из-за обилия зелени. Девушки ведь любят лёгкую еду, откуда ему знать, что она не принадлежит к их числу. Думать о том, что кто-то, находясь в добром душевном здравии, может наслаждаться сим шедевром поварского искусства, решительно не хотелось.
  - Необязательно для школьниц, у нас занимаются девушки и постарше. А почему тебя это так смущает? Танец с пилоном - пардон, с шестом, как его величают в простонародье, - это тоже танец, пусть и своеобразный.
  - Видимо, я по-другому воспитана и потому не считаю стриптиз танцем. По мне так это вульгарное потрясание прелестями под музыку, ничего больше.
  - Когда всё делается на публику, - поправил её Слава, - это одно, вульгарно, ты права. Я бы даже сказал пОшло. Но для любимого мужчины, почему нет? Не вижу ничего ужасного.
  - То есть ты одобрил бы стремление своей девушки забраться на шест? - Яна плохо понимала, зачем ввязывается в столь глупый спор, и всё же не удержалась от едкого комментария.
  - По мне так каждый должен заниматься тем, к чему лежит душа. Одним нравится рисовать, другим - петь, третьим - танцевать на шесте. На вкус и цвет, как говорится, все фломастеры разные. Ты сама теперь как относишься к запретам?
  Удар, что называется, не в бровь, а в глаз. Девушка зябко поёжилась и поспешила признать свою неправоту, хотя где-то в глубине души осталась при своём мнении.
  Тут как раз подоспела официантка с дымящимся пловом, одуряющий аромат которого вмиг пропитал воздух. Его подали в общем блюде и торжественно водрузили по центру стола. Выглядело это божественно: рассыпчатые зёрна риса цвета червонного золота были уложены в холм размером с небольшой муравейник. Тут и там виднелись яркие всполохи полосок моркови и полупрозрачные кольца лука. "Подножие" аппетитного блюда украсили пучками свежей зелени и кусками мяса. Уже одним запахом можно было легко насытиться. Вместо хлеба предлагались неровные круги тонкого лаваша.
  Яна заготовила вилку, Слава со вздохом помотал головой.
  - Плов едят руками, - тоном занудного всезнайки произнёс он, подавая невежде правильный пример. Отщипнул кусок лаваша, ловко расположил на трёх пальцах - среднем, указательном и большом - и аккуратно почерпнул горсть риса.
  Она проделала то же самое, правда, куда медленнее и почти безрезультатно, в рот ей попало всего несколько жирных зёрен, а остальное упало на стол вместе с кусочком лаваша. Слава поначалу развеселился, стал подшучивать над её неловкостью, но, поняв, что спутница скорее всего останется голодной, если не принять срочные меры, быстро прекратил балаган и взялся учить недотёпу.
  Он не шутил, когда называл себя нетерпеливым. Яна неохотно поддавалась обучению, возможно, сказывалось волнение. Так что в итоге ему пришлось кормить её с собственных пальцев. И это было... чудовищно вкусно (кто бы мог подумать?)!
  Когда принесли десерт (тот самый медовый кускус, о котором она столько слышала, но и представить себе не могла, что он окажется всего-навсего пшённой кашей с изюмом и корицей, облитой мёдом и украшенной кружочками банана и дольками апельсина), девушка запаниковала и заявила, что больше не съест и крошки.
  - Слабачка, - чуть прищурившись на оба глаза, поддразнил Слава и через стол протянул ей руку. - Пойдем, потанцуем?
  С тем же успехом он мог предложить ей прыгнуть с моста - ответ получил бы точь-в-точь такой же. Она изо всех сил замотала головой, выражая бессловесный протест. Слишком поздно, он уже сцапал её ладонь, столь беспечно лежавшую поверх стола, и потянул вглубь зала. По пути она отнекивалась, даже пробовала разыграть плохое самочувствие вкупе с дурным расположением духа, однако парень остался глух к её лживым мольбам. Пошептавшись о чём-то с ди-джеем, он крепко обнял её за плечи и пропел на ухо:
  - Она из воздуха и льда, дотронешься едва ли.
  Её прозрачные глаза меня не отражали.
  Стеной разлука до самых звёзд летит за мной*.
  Расслабься, пожалуйста, Яна. Я не есть тебя буду, всего лишь потанцевать хочу, - он прильнул губами к мочке её уха, чем выбил почву из-под ног. Это был запрещённый приём.
  _____________________________
  *Отрывок из песни "Ангелы" группы Би-2.
  
  
  - Но я не умею танцевать! - в последний раз попыталась она отказаться. Но вот стихла музыка, наступила зловещая тишина и из динамиков полилась совсем иная мелодия. Приятная и спокойная, узнаваемая с первых аккордов. Именно её только что напевал Слава.
  - Зато я умею. Просто доверься мне.
  Он переплёл пальцы с её деревянной ладонью, заставил выпрямиться, вытянуть руку, поправил опустившийся было вниз подбородок и начал двигаться, уводя её за собой. Сначала влево, потом прямо, затем вправо, а после назад и так несколько раз, пока она не поймала ритм и не запомнила последовательность шагов. Едва он почувствовала уверенность и даже позволила себе такую роскошь, как улыбка, окружение накренилось, и потолок оказался прямо перед глазами - это Слава, будь он неладен, наклонил её, почти сложив пополам. Она заметила, как кончики волос чиркнули по полу, и вновь вернулась в вертикальное положение.
  - Чтоб тебя изжога замучила, - в сердцах прошипела Яна, почти влюблёно разглядывая его самодовольную ухмылку. Ему она шла, как никому другому.
  Лёгким толчком под рёбра он оттолкнул её от себя и притянул обратно, вынудив прокружиться трижды. Она не понимала, как и что они танцуют, да и имело ли это значение? Ей нравилось, с какой простотой он управлял их телами. И если собственным он владел превосходно, это даже не вызывало сомнений, то и её тело он подчинил себе без особого труда. Она не успевала изумляться тому множеству трюков и приёмов, которые и описать бы не сумела, а уж повторить подавно.
  Песня сменилась, как и ритм движений. Разбирайся она в танцевальных стилях, сказала бы, что они закончили исполнять вальс и приступили к танго. Но так ли это на самом деле? Спрашивать было недосуг, девушка едва поспевала за своим чрезмерно старательным партнёром.
  Только сейчас она заметила, что подле них собралась целая толпа зрителей. Восхищённые лица образовывали некий полукруг, в центре которого находились они. И вдруг она с абсолютной холодностью рассудка осознала, что ничуть не взволнована. Ну, смотрят и смотрят, пускай. От неё же не убудет.
  Гром аплодисментов осыпал их со всех сторон, когда замолкла музыка. Яна смущённо потупила взгляд, Слава слегка склонил голову, прижав ладонь к левой половине груди, и поклонился на три стороны, одаряя всех искрящейся улыбкой а-ля человек-прожектор. Господи, да у него замашки особы королевских кровей!
  - Видишь, не так уж страшно, - поучительно заявил он на пути к покинутому столику. - Больше боялась.
  Сели. С мрачными лицами уставились на тарелки с десертом, словно вопрошая: как? Ты ещё не испортился?
  - Прогуляемся? - быстро предложила Яна, опасаясь, что следующая попытка лишить её жизни посредством танца отнюдь не за горами.
  Слава раскусил её затею, расхохотался и подозвал официантку, попросив придержать столик до их возвращения. Та потребовала прежде оплатить счёт, с чем парень охотно согласился. Минут через пять вышли на свежий воздух, щурясь от непривычно яркого дневного света. По какой-то спешно образовавшейся традиции держались за руки.
  - А как далеко отсюда место, где ты меня нашёл? - глупый вопрос сорвался с языка прежде, чем она успела его осмыслить. Вывод: сытый желудок притупляет мыслительную активность.
  - Это совсем в другой стороне, - он махнул рукой, указывая на лес за её спиной, - по дороге на Красноярск. Хочешь съездить туда?
  - Что? - у девушки округлились глаза. - Нет, ничего подобного! Я лишь спросила.
  - Хорошо, извини, я просто стараюсь быть... неважно, - он одёрнул себя на полуслове и сменил донельзя серьёзный тон на его дурашливый аналог. - Как давно ты в последний раз каталась с горки?
  Яна завопила, за секунду вообразив перспективу предстоящего увеселения, и побежала к машине, наивно полагая, что найдёт там спасение. Однако Слава был проворнее, не дав ей и сотни метров форы, он схватил беглянку за талию, взвалил на плечо и поволок в лес, будто дикарь, возвращающийся с охоты с добычей наперевес.
  И, в конце концов, он всё же заставил съехать её с горы верхом на боковине картонной коробки, подобранной неподалеку от кафе, да и сам с удовольствием проделал тот же путь, не заморачиваясь по поводу дополнительного скольжения - просто сел на снег и покатился. Но перед тем до того извалял в снегу, что при желании её легко было спутать со снежным человеком. Так что в обратную дорогу они пустились в превосходном настроении. Сытые, довольные жизнью и друг другом, беспрестанно улыбающиеся молодые люди, у ног которых лежит целый мир.
  
  
  ***
  
  Выходные пролетели под флагом неизгладимых впечатлений. Выбросив из головы все страхи, проблемы и сомнения, Яна всецело отдалась во власть Славы и его неугомонной тяги наполнить её день всевозможными развлечениями. Они побывали почти везде. Ходили в боулинг, пересмотрели треть новинок отечественного и зарубежного кинопроката, поиграли в игровые автоматы, от души постреляли в тире, опробовали аттракционы с неясным подзаголовком в вывеске "5D - испытай свои нервы на прочность". Хихикая в кулак и сохраняя на лице вежливо-понимающую маску, высидели первую часть репетиционного концерта в детской музыкальной школе, данного в честь близящегося Рождества. Были в местном краеведческом музее, от недостатка более блестящих идей даже записались в библиотеку - особенно их восхитила возможность числиться под одним читательским билетом на имя Вячеслава Григоренко. И проплясали до раннего утра в ночном клубе, притом окружающие воспринимали их как полубезумную пару, до бровей налившуюся алкоголем или крепко сидящую на наркотиках (несколько раз за ночь к ним подходил охранник с тем, чтобы убедиться, действительно ли они вменяемы и неопасны для общества).
  Такой Яна себя не знала. Яд, которым потчевали её Шигильдеевы два года подряд, будто выветрился из организма. Она дышала полной грудью, наслаждалась каждым моментом, радовалась всему, что мог предложить (и, собственно, охотно предлагал, не требуя взамен ничего) Слава. За эти два дня она прожила целую жизнь - очень короткую и в то же время насыщенную. Счастливую жизнь, какая выпадает на долю девушки, которой повезло встретить на своём пути любимого человека. Беззаботность, лёгкость, веселье, смех - то были её преданные спутники в тот памятный уикенд.
  Однако куда больше дурачеств и благоглупостей её прельщало освобождение от оков магии. Она быстро поняла, что таланты в присутствии Славы смирнеют, словно злой цепной пёс при виде хозяина, и пользовалась этим напропалую. Так чудесно было чувствовать себя обычной, пустой, хохотать и горевать без опасений что-либо поджечь или навести такого шума, что вовек потом не избавишься от тени стыда, следующей за тобой по пятам.
  Идеальный мир (ей хрупкий хрустальный дворец, в котором отгремел последний бал этой ночью, и более не было нужды в его существовании, потому как гости разъехались, а Золушка из прекрасной принцессы вновь превратилась в нелюбимую падчерицу) рухнул в понедельник утром.
  Проснулась Яна внезапно, словно от тычка в спину. Когтистая лапа тревоги сдавила сердце. Довольно бегства от реальности и игр в прятки, она должна встретиться с проблемами, должна расставить точки, а, нежась в постели, прячась за тёплой и такой надёжной спиной Славы, ошибочно полагая, что полностью заслужила те пару дней безбрежного счастья (заслужить-то заслужила, спору нет, теперь пора платить по счетам, не собирается же она вечно чураться всего вокруг?), ничего решить невозможно.
  План действий созрел давно, и именно его девушка намеревалась претворить в жизнь. Встала с дивана, стараясь ничем не побеспокоить молодецкий сон Славы, плотнее укуталась в тёплую ткань мужской толстовки, которая заменяла ей пижаму, и на цыпочках пробралась в кухню, где за плотно закрытой дверью развила бурную деятельность. Умылась, приготовила завтрак, сварила кофе и села за стол с чашкой ароматного напитка, задумчиво вперив взгляд в окно. По заснеженным тротуарам лениво ползли чёрные фигурки людей, то освещаемые жёлтым светом фонарей, то тонущие в предрассветном мраке.
  Впереди был непростой день. Разговор с бывшим мужем, истязавшим тебя на протяжении долгого времени - вещь сама по себе неприятная, а в её случае так и вовсе смертельно опасная. И не за свою жизнь Яна сейчас переживала.
  Она попыталась нарисовать в воображении эту нелепую картину. Вот приходит в больницу, поднимается в ожоговое отделение. На сестринском посту узнаёт, в какой палате поправляет здоровье супруг. Соблюдая санитарные норма, надевает бахилы и идёт по пахнущему спиртом и хлоркой коридору. Находит нужную дверь, берётся за холодную ручку, с трудом тянет на себя тяжелую створку из цельного массива дуба. Здание больницы старое, постройки тридцатых годов, и всё здесь пропитано духом времени, поэтому совсем неудивительно, что дверные петли не скрипят, а протяжно стонут, словно жалуясь на жизнь. Внутри полутемень. По правую и левую стороны от неё больничные койки: железные, низкие, узкие, выкрашенные белой эмалью, кровати-близнецы общим числом шесть штук. Две из них, те, что ближе к входу, сердито взирают на мир обнажённым в отсутствие матраса каркасом и выглядят совсем недружелюбно. Рядом с ними ютятся покосившиеся тумбочки, по центру же имеется свободный проход шириной в добрых три метра. Яна задаётся немым вопросом, зачем так много, и проходит. Коротко стриженую голову Лёни она замечает сразу, взор выхватывает полусидящую мужскую фигуру на кровати у окна, и хоть лица не видно (оно прячется за лентами белых бинтов) она знает, что права, и направляется прямо к нему. В голове зреет какая-то обыденная фраза, которую она непременно должна произнести, нечто вроде сухого приветствия и вопроса о самочувствии. Это мешает идти. Ноги путаются, начинает казаться, что она вот-вот запнётся. Колени мелко дрожат. Кончики пальцев пощипывает - знакомое ощущение. Она будто изрезала себе ладони, а после опустила их в солёную воду. Теперь кожа нестерпимо зудит и вместе с тем горит. Это больно, да, но не идёт ни в какое сравнение с тем, что происходит внутри. Душа бьётся в агонии, попав в поле зрения тёмных глаз, сидящих в прорези бинтовой повязки. Секунду или две тот, кто клялся её оберегать и защищать в горе и радости, кто без колебания ответил "да" на вопрос "согласны ли вы, Шигильдеев Леонид Иванович, взять в жёны Гулиеву Янину Рашидовну?", с вежливой заинтересованностью смотрел на неё, явно не узнавая (ещё бы! она набрала пару килограммов, прекрасно отоспалась за те дни, что провела у Славы, влюбилась до беспамятства - в этом она решила признаться себе этим утром, когда вдохновенно готовила завтрак - и прочувствовала, что значит быть окружённой заботой и вниманием; всё это не могло не сказаться на внешности, она помолодела на десяток лет и вновь нашла ту восемнадцатилетнюю дурашку и болтливую хохотушку, какой когда-то была). Затем что-то в его позе переменилось, появилась некая настороженность, быть может, даже страх. Она сумела бы распознать его терпкий и сладковатый запах, так похожий на аромат плодово-ягодного вина, если бы принюхалась, но не стала этого делать. Её целью был разговор, она пришла сюда просто поговорить, спокойно, уравновешенно, без обвинений и предъявления списка претензий с сотнею пунктов. И потому осторожно села в изножье кровати, прежде откинув уголок одеяла.
  И что она ему скажет? Попросит (не будет ли это очередным проявлением её мягкотелости и уступчивости, поймёт ли он, что находится на грани, и сможет ли выслушать до конца?) вернуть всё: прошлую жизнь, документы, сына, и оставить её в покое. Или же потребует вышеперечисленное?
  Продолжая терзаться вопросами, Яна тенью скользнула в комнату, взяла листок бумаги и ручку, убедилась в том, что Слава по-прежнему крепко спит и не собирается помешать её планам, и вернулась за кухонный стол. Прощальную записку она начала со слов: "Дорогой Слава!" и на долгих две минуты погрузилась в тягостные раздумья. Безусловно, прежде всего, ей нужно поблагодарить его за тепло и заботу, за доброту, щедрость, умение выслушать и стремление помочь. Однако это её жизнь, частью которой он не является (да что же ты обманываешь себя!), и ей предстоит наладить всё, что было разрушено - огромная работа. Ей следует заново научиться самостоятельности (написав это слово, она передумала, дважды зачеркнула неудачный вариант и рядом вывела: "независимости"; именно так, в последнее время она стала слишком зависимой).
  Окончание послания вышло грустным. Глотая горькие слёзы, непроизвольно текущие по щекам, Яна приписала:
  "Надеюсь, мы ещё когда-нибудь увидимся. Не буду лгать, мне с трудом далось это решение, но я уверена, что так будет лучше для нас обоих. Прости, что не сдержала обещание не исчезать бесследно. Яна".
  Добавить через запятую фразу "любящая тебя", рука не поднялась. Ей казалось, что она достаточно поигралась чувствами молодого человека, и оставлять ему напоследок эту чайную ложку дёгтя в виде признания в любви было бы верхом жестокости. Потому она просто поставила точку, сложила лист вдвое и подсунула под тарелку с опавшим омлетом.
  В коридоре она взяла свои вещи (нет, вещи были его, и об этом ей забывать не следует): верхнюю одежду, обувь, тихонько повернула язычок замка на входной двери и с тяжёлым сердцем вышла в парадное, где быстро оделась и спустилась вниз.
  У подъезда стояла машина с зажжёнными фарами: чёрная иномарка с тонированными задними стёклами, сияющая лаковыми боками. Явно очень дорогая. Яна попыталась обойти её сзади, когда автомобиль вдруг сдал немного назад, преграждая путь. Опустилось стекло с водительской стороны, и легко узнаваемый скрипучий голос окликнул девушку по имени.
  - Саша? - она внимательнее всмотрелась в бледное мужское лицо с острыми чертами.
  - Собственной персоной, - он расплылся в волчьем оскале и кивком головы указал на соседнее сиденье. - Решил побыть сегодня твоим таксистом, не против?
  Она собиралась возразить, действительно собиралась и даже открыла рот для произнесения категорического отказа, ведь пообещала же себе быть самостоятельной (точнее независимой, как написала Славе), но язык отчего-то сболтнул иное:
  - Конечно, очень мило с твоей стороны.
  - Не слишком уж обольщайся, - весело отозвался Саша, с интересом поглядывая на неё, удобно устроившуюся в салоне, отделанном дорогой кожей и деверевом. Пахло внутри здорово - успехом и богатством, это она поняла сразу, а вот объяснить не смогла бы. - На самом деле, водитель из меня дрянной. Люблю скорость, знаешь ли. Итак, беглая пташка, куда путь держим?
  - В центральную больницу, - с неким отвращением в голосе проинформировала она, вслушиваясь в монотонное рычание двигателя и стараясь не смотреть на приборную панель, усеянную россыпью ярко светящихся кнопок. - Тут недалеко, сейчас через двор, потом налево и прямо на перекрёстке...
  - Милая леди, я знаю дорогу. Вырос в Энске, если помнишь, - перебил он, с визгом шин срываясь с места и бесстрашно мчась по заметённому снегом двору. Видимо, о скоростной езде он упомянул не для красного словца. - Не хочешь обсудить кое-что?
  Яна бездарно скопировала излюбленный Славин трюк: вопросительно изогнутую бровь. Получилось не так уж изящно, будто у неё нервный тик или что-то вроде того.
  - Я думал, поговорим о тебе и Славе, о том, как нехорошо вот так вот бросать парней, как гадко ему будет утром. Или лучше обсудим...
  - Саша, скажи мне честно, сколько людей тебя до смерти ненавидит? - она скрыла за бравадой истинное отношение к его степени вовлечённости в её судьбу. И откуда ему всё известно?
  - Охо, - горько рассмеялся он, - тебе сложно представить такое число. Хотя я не слишком откровенен с окружающими. С клиентами - да, она сами приходят ко мне с вопросами, и я даю им ответы, за редким исключением, конечно. Есть темы, которые я никогда не затрагиваю. Не уличаю супругов в неверности. Не берусь излечить людей от зависимостей или болезней, мне это не по силам, в чём я охотно признаюсь и направляю людей по адресу, где им действительно помогут - к врачам и специалистом с соответствующей квалификацией. И я не называю дату смерти, никому и никогда, даже приблизительных прогнозов не делаю.
  - Считаешь, что это может спровоцировать их? Я имею в виду, заставить жить по программе?
  - Нет, дело в другом, - голос его оставался спокойным, между тем, длинные худые пальцы забарабанили по рулю, отбивая истеричный такт. - Я знаю, каково то знание на вкус. Возможности увидеть во сне собственную могильную плиту я не пожелал бы и злейшему врагу. Это страшно: ведать и сидеть со сложенными руками, не в силах ничего изменить. Но довольно о грустном. Есть у меня один человек, которому я могу довериться.
  - Это женщина? - наобум предположила Яна и неожиданно для самой себя попала в точку. Увлекшись разговором, она не заметила, что они прибыли на место.
  Саша кивнул, откинул голову назад, наваливаясь на кожаный подголовник, и забормотал в потолок:
  - Эйприл - так её зовут, она американка. За глаза я её зову Майкой, ну вроде как по аналогии: апрель - май. Чудесная девушка. Красивая, умная, живая. У неё лицо в форме сердца - так любит говорить она и меня заставляет - а щёки и нос в веснушках, которые я просто обожаю. И всё это безобразие окружено мелкими рыжими кудряшками. По-настоящему рыжими, я хочу сказать. У неё в прямом смысле костёр на голове, и в ветреную погоду, стоит ей выйти на улицу, телефон пожарной службы раскаляется от количества вызовов. Она не говорит по-русски, я почти не понимаю её каркающего английского с техасским выговором, однако же, нам удаётся общаться. Видишь ли, у Майки талант, обратный моему - я вижу многие вещи, она их забирает. При этом абсолютно ничего не испытывает, то есть её мои видения не мучают, она их различать-то не умеет, вроде как посмотрела наискучнейший фильм, зевнула, отёрла слезящиеся глаза и забыла. И мёртвые мои (как дико это прозвучало! Яна поёжилась) ей совсем не докучают. Зато я отдыхаю. Всегда, если она рядом. Смекаешь, к чему я клоню?
  Девушка вспомнила кружевные струйки радужного дыма, испускаемые кожей, что так стремились улизнуть от неё к Славе и тот опьяняющий контроль над своими способностями, который она ощущала лишь в его присутствии. Так вот в чём причина - у него дар, обратный той силе, что сжирает изнутри её тело?
  Саше не требовался ответ, он всё прочёл на её лице и расслабленно выдохнул, понял, что объяснил доходчиво.
  - Как думаешь, часто существо вроде нас - особенное существо - встречает подобного человека? - продолжил он свой наталкивающий на определённые мысли допрос. - Вот, что я тебе скажу на это: встретить это чудо небес можно единожды. И если будешь разбрасываться подарками судьбы, крошка вселенная может и отомстить. Цени того, кто этого заслуживает.
  - Ценить? По-моему, здесь речь идёт об использовании. Ты прости, что я это говорю, но лично для меня твоя история прозвучала как... - она замолкла, подбирая подходящее слово, - грубо, в общем. Всё выглядит так, будто ты пользуешься этой девушкой, отдыхаешь в её обществе, за её счёт наслаждаешься тем, чего лишен от рождения. Иначе выражаясь, это паразитизм.
  Мужчина выслушал её с вежливым вниманием, после чего ровным голосом возразил:
  - Все мы живём за счёт других, в отношениях не бывает благодетелей и ярко выраженных потребителей. Я могу дать ей благосостояние, любовь, заботу, нежность. В ответ прошу лишь ласку и некоторое уединение. Я ни к чему её не принуждаю, не заставляю круглосуточно находиться рядом - выбор за ней, за нами обоими. Так что с паразитизмом ты переборщила, у нас всё сугубо добровольно. Ты поэтому ушла от Славы? Боишься им пользоваться?
  - Боюсь, что слишком к этому привыкну, - как на духу призналась Яна, пальцы которой терзали ленту ремня безопасности. Того и гляди, протрут в нём сквозную дыру. - И забуду, каково это: ежедневно бороться с собой. А это недопустимо, у меня ведь ребёнок, и его мне предстоит воспитывать в одиночку...
  - Ох, как послушаешь твои рассуждения, аж скулы сводит. Яна, - он помахал руками у неё перед лицом, - очнись, ау! Любовь - это не так уж страшно, тем более взаимная.
  - Можем мы перестать это обсуждать? - взмолилась девушка, пресытившись возвращением к одной и той же теме. Вот уж от чего напрочь сводит скулы!
  Саша раздосадовано покачал головой, как бы предлагая ей катиться на все четыре стороны, заглушил двигатель и нажатием кнопки на водительской двери разблокировал замки. Яна выпуталась из ремня и неуклюже выбралась на улицу. До больницы она не шла, а бежала, не разбирая дороги. Только впереди её ждало разочарование: Леонид Шигильдеев выписался в прошлую пятницу, дальнейшее лечение он проходит на дому, адрес которого она знала наизусть, но не имела ни малейшего желания переступать порог квартиры, которую некогда считала своей. Впрочем, выбора у неё не было. Если всерьёз вознамерилась вернуть сына, придётся наступить на горло собственным страхам.
  На сей раз ехали молча, слушали радио. За окном начало светать. Синевато-жёлтая вспышка прорезала горизонт, выпятив острый горный хребет, что кольцом обхватывал город. Недавно выпавший снег заискрился под первыми лучами проснувшегося солнца. Должно быть, Слава уже прочёл её записку, в пылу эмоций скомкал исписанный нервно выведенными буквами лист и бросил в урну, пообещав себе впредь не делать людям добра. Лучше бы позволил ей умереть в том лесу - ей казалось, что она правильно угадала ход его мыслей. А ведь верно, правильнее было бы дать ей умереть. Тогда не случилось бы в будущем того, что должно было случиться. Не зря её сердце с самого утра обливалось кровавыми слезами тревоги. Она чувствовала, что сегодня произойдёт что-то плохое. Но побоялась узнать, что, спросив об этом Сашу.
  Яна раз за разом давила на кнопку дверного звонка, висящего на стене Лёниной квартиры, и в течение минуты придирчиво вслушивалась в каждый звук, доносящийся до слуха. Но не скрипа половиц, ни шума воды, ни шороха одежды до неё не доходило. Устав ждать, она яростно забарабанила кулаком в створку, криком требуя немедленно впустить её внутрь. На шум сбежались соседи, и тут уж выяснилось, что дражайший муженёк не появлялся здесь целую неделю, а то и больше.
  - Милая, а ты кем ему будешь? - нежнейшим голосом хитрой лисицы из басни Крылова спросила Таисия Егоровна, их соседка из однушки напротив. Яну она не узнала, возможно, потому, что впопыхах надела очки для чтения вместо тех, что прописаны ей для дали. Даже в них сухонькая старушка продолжала близоруко щуриться и забавно водила носом, будто принюхиваясь к девушке на манер собаки-ищейки.
  - Сестра, - односложно ответила девушка, понизив голос и добавив его звучанию нотку гнусавости. - Приехала, а брательника и след простыл. Вот стучусь-стучусь, а в ответ тишина. Не знаете, куда он запропастился?
  Прочие любопытствующие давно разбрелись по тёплым квартирам, на лестничной клетке остались лишь Яна да благочестивая пенсионерка, кутающая плечи в пушистый платок.
  - На службе пропадает или у матушки гостит, варианта два, - словоохотливо пояснила старушка. - Больше ему деваться некуда, сама знаешь, в одиночку дитё растит. Вот же не повезло бедолаге с супружницей, сбёгла, окаянная, а дитё, нагулянное незнамо с кем, мужу подбросила. Так тот, честь ему и хвала...
  Яна побледнела от злости и сочла за благо скорее проститься с говорливой бабушкой. В машину она садилась с предельно чётким намерением немедля кого-нибудь придушить. Нет, до какой низости способен опустить человек в угоду собственному дурному характеру! Придумать подобную историю о благородном папочке, взявшем на воспитание чужую кровиночку - уму непостижимо. Наплести такое о своём же сыне, да ещё столь нагло оболгать её, бывшую жену. Да чтоб ему, прохиндею, худо стало!
  - За город? - уточнил Саша, с любопытством смотря на её ритмично сжимающиеся и разжимающиеся кулаки, в прочных тисках которых, пританцовывая на внутренней стороне ладони, прятались оранжевые языки пламени.
  - Да, - обронила она в перерыве между частыми вдохами. Успокоиться, она непременно должна успокоиться. Что проку переживать о своём моральном облике? Почему её так волнуют пересуды соседей? Они имеют полное право думать, что хотят. Правда на её стороне.
  Она следила за дорогой и ничуть не удивлялась тому, что водителю известен путь. В конце концов, он - визуалист (всезнайка, проще говоря). Её не поразил даже тот факт, что он с самого начала знал, куда им предстоит ехать, знал, что именно у свекрови в данный момент отлёживается полубольной муж и что его нет ни дома, ни в больнице. Она догадывалась также, почему он не рассказал об этом с самого начала, а позволил лично во всём убедиться. Наверняка ему осточертело постоянно оправдываться, отвечать на однообразные вопросы, вроде: "Откуда тебе известно? Уверен, что ничего не напутал? Точно? Потому как я колеблюсь".
  Настроение было безвозвратно испорчено. Спросив разрешения, Яна потянулась к перегруженной кнопками магнитоле, что-то нажала наугад. Заиграла музыка, тихая, убаюкивающая - то, что нужно. Добавив громкости, девушка с комфортом устроилась в кресле, вытянула ноги и постаралась отключиться, не думать ни о чём, не подбирать слова для предстоящего разговора, не представлять, как впервые обнимет сына, поцелует его, возьмёт на руки и пообещает, что они никогда более не расстанутся.
  - Скажи мне только одну вещь, пожалуйста, - не раскрывая блаженно закрытых глаз, попросила она. - Я сумею сделать это?
  Саша медлил с ответом, нарочно или же не понял сути вопроса - в любом случае его молчание пудовым молотом било по хрупкому щиту выдержки. Наконец он откашлялся и сказал:
  - Я почти уверен, что ты со всем справишься.
  Она хотела было посмотреть ему в глаза, но посчитала это плохой идеей. Веры в себя у неё не имелось, так зачем обзаводиться очередным острым осколком, способным разрезать ту тоненькую нить надежды, за которую она судорожно цеплялась из последних сил?
  Пересекли границу города. Дорогостоящий автомобиль в мгновение ока набрал немыслимую скорость, пейзаж за окном слился в сплошную бело-серую линию из выпавшего снега и хмурого неба. У ближайшего дорожного указателя свернули направо. Яну начало мутить. Во рту пересохло. Жаркая кровь прилила к щекам. Вот она! Та самая улица, застроенная частными домами разной степени ухоженности, где её насильно удерживали. Иномарка, не рассчитанная на езду по заснеженным ухабам, с пыхтением пробиралась к намеченной цели. Яркой зеленью вдалеке блеснул забор ненавистного строения из белого кирпича. Теперь она видела его очень чётко. Коренастый домик с широкими окнами под красной черепичной крышей. Зелёная пика лысоватой ели, тянущаяся к облакам - это дерево посадил дед Лёни. Чёрные завитки железного орнамента над воротами. Палисадник с пустующими в это время года клумбами в виде колёсных покрышек, обнесённый ровным белым забором. Выметенные до самой земли дорожки, петляющие от ворот и калитки. Она даже услышала лай Рады - немецкой овчарки, злобной сторожевой собаки, а по совместительству и любимицы Лёни. Правда, прозвучал он лишь у неё в голове, воскрешая в памяти ту жуткую ночь в лесу, случившуюся полтора года назад. Её первая попытка сбежать, не увенчавшаяся успехом. Тогда она сумела добраться до леса, долго блуждала в непроглядной мгле, переходя от одного массивного ствола к другому. Почти выбившись из сил, присела отдохнуть, тут-то её и настигла Рада, пущенная по следу беглянки. На ноге до сих пор бледнеет овал, оставленный собачьими зубами.
  Автомобиль замер на противоположной стороне улицы. Яна задрожала, ощутив внезапный холод. Казалось, все мышцы заиндевели, покрылись свежей коркой льда - одно неловкое движение, и она рассыплется на части, точно вещица из калёного стекла, которая, упав, превращается в груду искрящихся крошек. Как она заблуждалась, полагая, что сия задача ей по силам! Нет уж, ей под страхом смертной казни не выбраться из машины, не говоря уже о том, чтобы ступить на порог злосчастного жилища свекрови. Она побоится, не сумеет перебороть ужас, подчинивший тело своему нежеланию двигаться, она слишком беспомощна для того, чтобы сражаться.
  Действуя, словно во сне, Яна отцепила ремень безопасности, открыла дверь, отпихнула её от себя ногой. Должно быть, Саша что-то говорил, пытался ободрить или же предлагал уехать - отчётливо слышен был его голос, бубнящий какие-то бессмысленные слова. Не удосужившись ответить, девушка нетвёрдой походной любительницы, как толкуют в народе, заложить за воротник, направилась к узкой зелёной калитке. Постучала по металлической обшивке, затем увидела звонок и трижды надавила на него. В одном из окон мелькнула тень, колыхнулась занавеска. Её узнали? Или заметили лишь Сашу, двухметровый силуэт которого возвышался над острыми пиками забора? Собака не залаяла - должно быть, сидит на цепи или беспечно дремлет в будке, что позади дома. Хлопнула верандная дверь. Снег захрустел под подошвами идущего им навстречу. Яна барахталась над поверхностью озера паники, рискуя в любую минуту пойти ко дну. Изогнутая ручка калитки в её ладони зашевелилась, утягиваемая вниз кем-то с той стороны. Створка приоткрылась. За ней стояла Элла. Её запоминающееся лицо скаковой лошади с выступающей далеко вперёд челюстью перекосилось от отвращения. Она раскрыла точь-в-точь матушкин жабий рот, глаза-угольки полыхнули ненавистью и недоверием (ну конечно, она ведь отлично помнила, как этими вот тонкокостными руками с обгрызенными ногтями самолично закопала невестку в лесу, предварительно избавив её тело от возможных улик!). Элла отшатнулась, растерявшись на краткий миг, но быстро спохватилась и тут же ринулась на жену брата с вытянутыми руками. Метила она в горло, Яна буквально почувствовала на себе хватку этих уродливых жилистых пальцев и отреагировала молниеносно. Усилием мысли уцепила женщину за шею, приподняла над землей, так, что та судорожно забила ногами, спеша обрести твердую почву, и что есть силы ударила обидчицу о круглый железный столбик ворот. Раздался сухой треск, будто от битья палкой по чугунной трубе. Тело женщины обмякло в её магических руках и потеряло всякий интерес.
  Под несмолкаемые аплодисменты внутреннего торжества Яна оставила Эллу лежать на холодном снегу, не испытав ни единого укола совести - с ней поступали и хуже - и вошла в дом. Короткая стычка со снохой (кажется, так именуют сестёр мужа, впрочем, до родственных уз ей не было никакого дела; главное, найти того единственного человечка, в котором она нуждалась все эти годы) добавила уверенности, наполнила сердце ощущением всемогущества.
  В холодной и тёмной веранде девушка ориентировалась наугад, вроде входная дверь расположена справа. Нет, это сени, где тяжёлый запах квашеной капусты пропитал каждый брусок и половицу. Значит, налево. Пальцы слепо нашарили ручку, потянули на себя. Пахнуло влажным теплом и запахом свежеиспечённого хлеба. Яна, а за ней и Саша (его она совсем не замечала, позабыв, что приехала сюда не одна; все её чувства были обострены до предела и направлены на защиту) вошли в прихожую, которая через узкий коридор соединялась с кухней, а дальше и со всем остальным домом. Их не встретили, так что её агрессивная выходка у ворот осталась незамеченной. Тем лучше. Она прислушалась к звукам, наполняющим жизнью это гнетущее место. Шумела вода в кухне, звякали столовые приборы, о чём-то громко вещал мужской голос, явно незнакомый (работал телевизор), где-то вдалеке топот босых ног перемежался со вспышками заливистого хохота (детского, ей хотелось думать, что так смеётся ребёнок, её сын). Не снимая обуви и верхней одежды, она прошла по коридору и спустя некоторое время, растянувшееся в непозволительно длинный отрезок вечности, вышла из-за угла.
  Римма Борисовна в домашнем стеганом халате с рисунком цветочной полянки (что делало её похожей на гигантский диван, поставленный "на попА") стояла у раковины, обратив лицо к вопящему телевизору. Руки её споро перебирали тарелки, отмывая их до зеркального блеска. Она не могла видеть Яну, не слышала её осторожных лёгких шагов, но некое звериное чутьё заставило женщину обернуться. Осколки недомытой чашки посыпались в мойку.
  Реакция свекрови до мелочей напоминала нерадушную встречу Эллы. Вначале она удивилась, следом испугалась, испустила громогласный вопль и кинулась на незваную гостью с кулаками. Яна не двинулась с места. В душе её ненависть и жажда чужой боли боролись с доводами рассудка, требующего от неё невозможно: сохранять спокойствие, держать всё под контролем, ни под каким предлогом не покидать пределы человечности, помнить, чем обернётся для города её желание устроить торжество справедливости.
  Не смотря на преклонный возраст и избыточный вес, Римма Борисовна двигалась очень быстро. Схватив первый попавшийся под руку предмет (им оказался деревянный молоток с металлическими зубцами для отбивания мяса), она подбежала к Яне, уцепила ту за расстёгнутый ворот пуховика и замахнулась для хорошего удара. Взглядом, полубезумным и затравленным, она пожирала изменившееся со времени их последней встречи девичье лицо.
  - Ну, бей! БЕЙ! Бей, смелей же! - Яна придвинулась вплотную к женщине и орала так, что закладывало уши, а в горле першило. - Бей! Тебе же не впервой! ДАВАЙ! - она ответно замотала пальцы в ткань свекровьего халата и хорошенько встряхнула неподъёмную тушу.
  - Потаскуха! Что ж никак не сдохнешь-то? - прошипела ей в лицо старуха, брызжа ядовитой слюной. Она не кричала, не делала никаких попыток высвободиться и по-прежнему замахивалась на ожившую покойницу молотком, так и не найдя в себе сил обрушить его на голову девушки. И вдруг начала густо краснеть. Неровные пятна багрянца проступили на шее и щеках, потянулись ко лбу, обнажая синие жилки под кожей, сошлись в большую единую кляксу у переносицы. Со стороны могло показаться, будто у женщины случился гипертонический криз, будто она вот-вот упадёт замертво от разрыва сердца, но Яна точно знала, что это симптомы совершенно иного недуга. Римма Борисовна впадала в бесконтрольную ярость, готовилась крушить и ломать всё, что попадётся под руку, рвать зубами и ногтями плоть врагов, в числе которых она, Яна, значилась под гордым номером один. Любимица в некотором роде. Почётное звание.
  Они были почти одного роста, лица их не соприкасались, но дыхание смешивалось, порождая всё новые и новые искры. Крики Яны привлекли внимание остальных домочадцев. Кухня начала заполняться. Периферийным зрением девушка заметила ставшего по правую руку Сашу, поза которого выражала настороженность. Он наблюдал, и не будет медлить, если ей понадобится помощь. Его присутствие успокаивало.
  Первой в столовую вошла незнакомка: хрупкая серокожая блондинка с распущенными волосами, одетая в джинсы и футболку. Про таких обычно говорят "ничего примечательного", а Яны бы назвала её невыразительной. Следом за ней с топотом и бубнящим набором плохо выговоренных звуков появился ребёнок. Чудесное белокурое существо, смотрящее на мир огромными зелёными глазами размером с чайное блюдце каждый. Ничего помимо этих восхитительных глаз и их испуганно-заинтересованного взгляда Яна более не замечала. Она забыла обо всём на свете: о том, кто она, зачем, почему и при каких обстоятельствах сюда явилась, кого ей следует опасаться и о чём позаботиться в первую очередь. Она могла думать лишь об этом ребёнке, о собственном желании крепко его обнять и расцеловать в обе щеки. Искупать его в ручье своей неиссякаемой любви, позабавить фокусами, послушать заливистый смех...
  Удар был внезапным. Свекровь воспользовалась её замешательством и опустила-таки злополучный молоток. Острые зубцы прорвали кожу на лбу, правый глаз залило кровью. Боль была тупой, ноющей. Охнув, Яна разжала пальцы и с криком схватилась за голову. В неё будто из пушки выстрелили, под черепной коробкой всё гудело и дрожало. Кто-то истошно проорал её имя и всего одно слово, от понимания которого зависело очень многое. Сзади. Или сбоку? Лишь шипящее "с" прозвучало отчётливо. В этом часто и хаотично вращающемся мире ходить удавалось с трудом, но она собралась с силами и резко кинула тело вперёд, словно заныривая в бассейн. Послышались крики, мат, звон стекла, хлопок, грохот и тарарам. Перед глазами заскакали белые хлопья снежинок.
  Тебе нужно собраться, заговорила с собой Яна. Рана не смертельная, исцелись и иди дальше. Раз эти люди хотят войны, они её получат!
  Она отёрла окровавленное лицо рукавом пуховика, поднялась с колен, отметив машинально, что обута только наполовину - второй валенок испарился таинственным образом, и бегло осмотрелась. В кухне царил разгром. Стол перевёрнут и поставлен на ребро, пол устлан осколками стекла, на светлом покрытии ярко блестят алые пятна, а то и вовсе целые лужицы свежей крови. У холодильника с распахнутой верхней дверцей ногами к двери лежит Саша. Отсюда лица не разглядеть, но что-то подсказывает, что он в порядке, просто без сознания. Больше никого нет. В панике Яна мчится на поиски сына, осипшим голосом выкрикивает его имя, напрягает слух (вдруг Даня ответит?), однако в ушах такой звон, что перекрывает любые звуки. Одна комната, другая, третья - везде пусто. Остаётся проверить лишь пристрой, и совершенно нет времени на душевные терзания. Недосуг ей обращать внимание на надуманные страхи.
  Многочисленные замки и засовы исчезли с двери, обстановка за ней также подверглась изменению. Голые стены, ощетинившиеся шершавым на ощупь серым бетоном, закрыли яркие обои с травяным орнаментом, на сочной летней глади которого резвились зайцы в цветастой футбольной форме с мячами и без. Добавилось мебели. Обрубок шнура с лампочкой закрыла люстра в форме летающей тарелки. Её кровать вынесли, поменяв на прямоугольную деревянную конструкцию с прутьями, увешанными пёстрыми игрушками: машинками, бегемотиками, паровозиками. Эти безбожные люди переоборудовали комнату пыток, каземат, темницу в... детскую? Неужто им совсем чуждо всё человеческое? Как же они спят по ночам?
  Сбежали - эту простую мысль Яна обдумывала на ходу, точнее сказать, на бегу. Чтобы ничто не сковывало движений, она скинула и второй валенок и в кухню врывалась уже босиком. За время её отсутствия Саша пришёл в сознание, сел, опёршись спиной о холодильник. Выглядел он не лучшим образом: бледнее обычного, с синими губами, чёрные тени оттенили пугающее сияние глаз. Дышал он тоже как-то странно, рывками, словно до этого пробежал не один километр. Девушке хватило одного взгляда, чтобы понять: случилось неладное.
  - Ты в порядке? - быстро и не слишком разборчиво спросила она, кидаясь к окну, сметая с подоконника любовно взращенную свекровью герань, взбираясь на него, вытягиваясь на мысках, чтобы увидеть улицу. Машина, на которой они приехали, стояла на прежнем месте, но вот что изменилось: исчезла Элла, ворота были нараспашку, на свежем снегу отчётливо проступили следы шин. Беря начало у ворот, две колеи тянулись к накатанной полосе грунтовой дороги и терялись в бесконечном множестве собратьев.
  Так и не уяснив для себя, способен ли Саша вести машину, Яна спрыгнула с подоконника и стремглав ринулась во двор. Босиком, не чувствуя холода или неудобств. Нужно понять, куда свернула машина, поехали ли они вглубь деревни, к охотничьим таёжным тропам или двигались в сторону федеральной трассы. На её счастье, беглецы решили держаться ближе к шоссе.
  Девушка позволила себе такую непозволительную роскошь как вздох облегчения и поспешила на выручку Саше. Впрочем, он и сам шёл ей навстречу, скрючившись вдвое, держась обеими руками за левый бок, морщась на каждом шагу. Яна подскочила к нему с другого края, помогла опереться на своё плечо, и вместе они кое-как дотащились до автомобиля.
  - Нож... от женщины у ворот... знал, что это случиться... должен был защищать тебя... извини, - единственные осмысленные слова, сказанные им, в то время как она, почти теряя сознание от резкого запаха ржавчины, вмиг наполнившего салон, и обилия крови, колдовала над раной. Если бы она только знала, что делать, и имела хоть отдалённое представление об анатомии, возиться пришлось бы меньше. А так она щупала края разрезанной плоти, ужасалась, паниковала, нервничала, когда Саша кричал от боли и дёргался, и долго не могла сосредоточиться. И как всегда помогла магия. Поняв, что слабохарактерная хозяйка скорее позволит мужчине истечь кровью, нежели облегчит страдания, она сделала всё сама. Яна и моргнуть не успела, как уродливо рассечённые края раны сошлись воедино. Боль, по рассказам Александра, отступила, а спустя мгновение испарилась бесследно.
  На восхищение, удивление и громкие слова благодарности не было времени. Окончательно убедившись в том, что Саша в порядке, Яна перелезла на пассажирское сиденье и попросила водителя гнать во весь опор. Кивнув в знак понимания, он развернулся, заехав к Шигильдеевым во двор, и сосредоточенно пустился в погоню. Заговаривали лишь тогда, когда требовалось уточнить направление или некоторые детали.
  - Ты знаешь, куда они могли поехать?
  - Ясновидящий среди нас ты, вот и попробуй ответить мне на этот вопрос. Я знаю одно, он не поедет на квартиру или к друзьям. Почему? О квартире мне известно, а друзей у него нет, лишь сослуживцы, но и с ними никакого близкого контакта. Элла ещё нелюдимее брата, и я в курсе, где она живёт, так что и к ней они не сунутся. Других родственников у этой троицы не имеется, поэтому вывод один: они поедут к этой Свете, новой неофициальной жене. Я о ней ничего не знаю, кроме имени, да и то случайно подслушала. Так что это самый верный вариант. Скажи, а ты не можешь, ммм, заглянуть в будущее или типа того?
  Саша ответил, не задумываясь, и тон его был чуточку резким. Складывалось впечатление, будто его не в первый раз просят о чём-то подобном, не сознавая, что будущее - это вовсе не книга, которую можно просто взять с полки, раскрыть на нужной странице и прочесть. Будь оно так, а не иначе, люди с возможностями Саши, его талантами и неоспоримым даром (полезным или, напротив, губительным - пусть каждый решит для себя сам), толпами разгуливали бы по улицам, наперебой предлагая свои услуги.
  - Могу попробовать, если согласишься сесть за руль. Но ничего не гарантирую, я, знаешь ли, не компьютерная программа с поисковой строкой, в которую можно ввести любой запрос. Тут нужен настрой, концентрация...
  - Хорошо, я поняла, - перебила Яна утратившего боевой задор мужчину. - В любом случае, это не сработает. Я не умею водить.
  - Не паникуй, всё будет хорошо, - решил поддержать её Саша.
  - Это ты от лица кого говоришь? Провидца - прости за пафос - или?..
  - Скорее "или", потому что мои способности в твою сторону работают абы как. Если интересно, могу поведать свою теорию на сей счёт, так сказать, для разряжения обстановки. - Яна неоднозначно мотнула головой, всматриваясь вдаль в поисках подозрительного автомобиля беглого мужа, несущегося с несусветной скоростью. Приблизительным ориентиром ей служили серебристые седаны с тонированными стёклами заднего вида - таким был автомобиль Лёни два года назад: опель "астра", если она правильно помнила название. А зная Шигильдеева, резонно предположить два варианта: либо он по-прежнему ездит на лошадке производства немецкого автопрома, либо приобрёл похожую. К изменениям сей субъект, окончательно разрушивший выданный ему ранее кредит доверия, относился резко отрицательно. Всё в его скучной рутинной жизни цвело избитыми полутонами привычки. Он вставал и ложился в одно время, обедал и ужинал по расписанию, ходил в одну и ту же парикмахерскую к знакомому мастеру, читал и помногу раз перечитывал одни и те же книги, подолгу не менял гардероб, привязываясь к вещам так, будто свитера, рубашки и брюки становились неотделимой частью его самого, близкими родственниками, с которыми стараешься держать связь, притом связь очень тесную, тесную настолько, что и подумать боишься о недельной разлуке. И вдруг перемены. Яна вспомнила вечер их последней встречи, его причёску, похудевшее лицо, посвежевший вид, новые сверкающие лживой позолотой звёздочки на погонах. Так ли хорошо она знает этого человека?
  Саша о чём-то говорил. Она улавливала отдельные слова, но не вдумывалась в общий смысл, отдавая предпочтение размышлениям на тему Лёни и его поступков. Почему он так жесток к ней? За что мстит столь изощрённо? Отчего запрещает видеться с сыном? Она ведь не желала дурного, приехала поговорить, выстроить хлипкий мостик понимания между собой и его семьёй, хотела сообщить, что более не держит зла, что простила их и готова начать сначала. Ей виделась их дальнейшая жизнь в тёплом свете: она станет воспитывать сына, дозволит малышу встречаться с отцом, навещать бабушку, даже бывать у тёти, если последняя сама того пожелает. И ни единой претензии, она вычеркнет прошлое из дневника памяти, сожжёт все чёрные страницы...
  Саша догнал иномарку цвета пожарной машины с жирным знаком "плюс" на багажнике. Какая это марка, задалась мысленным вопросом Яна. Кажется, шевроле. Сердце сжалось в груди, будто учуяв угрозу, исходящую неизвестно откуда. Их автомобиль перестроился на полосу для встречного движения, двигатель взревел, набирая обороты. Поравнялись с алым дорожным спутником. Что-то заставило девушку посмотреть на водителя, находящегося по ту сторону, за стеклом. Им оказалась светловолосая барышня с невыразительным лицом, черты которого словно затёрли ластиком. Яне был виден лишь профиль, но вот его обладательница повернулась, точно отвечая на направленный на себя взгляд, безразлично скользнула глазами по вырывающейся вперёд Сашиной машине и вернулась к созерцанию дороги. Это длилось секунду, а то и меньше. Однако для Яны всё прояснилось. Недостающие части паззла легли в отведённые им места, закрыв проплешины в картине. Новый облик - новая женщина - новая машина. Яркая жизнь. Яркие цвета. Кричаще алый шевроле.
  - Остановись, пожалуйста, - попросила она, подивившись ясности и спокойствию собственного голоса. Опережая возможные вопросы, девушка добавила, - Всё в порядке, просто сбавь скорость и встань у обочины.
  Для большей доходчивости он положила ладони ему на плечо, а после откинулась на сиденье и сосредоточилась на мысленных картинах. Серое полотно асфальта, петляющее вдоль белых простыней убранных полей. Заснеженные ели по бокам. Ей не нужны жертвы, поэтому прочие автомобили она вытолкнула из сознания, так или иначе заставив водителей сбавить скорость или же наоборот её набрать - единственным её требованием к ним было поскорее убраться с участка "икс". На шоссе остались двое: чёрное авто Саши и столь кстати замеченный Яной шевроле. Если смотреть на всё происходящее с высоты птичьего полёта, обе машины напоминали драгоценные камни, неловко навешанные на атласную ленту: изумительно искусной огранки оникс и глубокий в своём природном сиянии рубин. И с неба на них, нежданно-негаданно, посыпались глыбы сине-зелёного льда. Глыбы гигантских размеров, не имеющие даже отдалённой схожести с осадками. Не град и уж тем более не снег. Это были рубленые куски айсберга, каждый размером с корову. И падали они с огромной высоты. И грохот стоял такой, что вибрировали оконные стекла и дрожал пол в салоне автомобиля. Чудовищные вмятины проделывали они в асфальте, хаотично сваливаясь туда и сюда, ложась друг на друга, сооружая баррикаду, которую невозможно обойти или объехать. Она возникла за секунду, отрезав путь к городу. Точно такая же преграда появилась и за ними, захлопнув магический капкан. Яна и Саша, а вместе с ними и все, кто находился в салоне шевроле, очутились внутри этой ловушки, словно деликатесные рыбы, по глупости угодившие в рыбачью сеть.
  Саша среагировал моментально. Начав торможение по просьбе своей странной пассажирки, он попросту вдавил педаль тормоза в пол, упёршись в неё обеими ногами, едва в сотне метров от их капота разорвалась на осколки первая льдина. Остальное сделала умная антиблокировочная система. Машину занесло, развернуло на девяносто градусов, протащило боком несколько метров, и всё закончилось лёгким испугом. Они остановились на безопасном расстоянии от нешуточной угрозы.
  Девушка за рулём шевроле сноровкой и выдержкой явно не отличалась, да и откуда ей было знать, что на дорогах случается ТАКОЕ, тогда как Саша догадывался, что задумала знакомая ведьма. В итоге бедняжка потеряла управление автомобилем, запуталась в педалях, находясь на грани истерики, выпустила рулевое колесо из рук, бестолково схватилась за рычаг стояночного тормоза. Она явно спутала его со стоп-краном, какой встречается в поездах, и потому усиленно дёргала его вверх, надеясь на некое чудо. Мужчина и ребёнок, сидящие на заднем сиденье, не придавали большей уверенности её разрозненным действиям и вносили ещё больше сумятицы. Первый орал что-то не своим голосом, пытался протиснуться через проём между передними креслами и лично выровнять ситуацию, тянул руки к рулю, а, видя, что словами от девушки ничего добиться нельзя, дважды ударил несчастное потерянное создание по щекам. Двухгодовалый Данил, как и подобает несмышлёнышу, верещал на ультразвуке, яростно требуя внимания, успокоения и ласки, на которую потерявшие разум взрослые были неспособны.
  Единственным человеком, сохранившим внешнее спокойствие, оказалась тучная женщина средних лет, чинно расположившая свою объёмную фигуру в кресле подле водителя. Она не визжала, не охала, не стенала. Потому что ждала чего-то подобного, знала, что именно этим всё закончится. И готовилась принять смерть с гордостью, словно дорогую подругу.
  И вдруг впереди показалась она, эта гадкая девчонка, чудище в человеческом обличии, волк в овечьей шкуре. Размеренной поступью признанной победительницы она шла по дороге, полы расстёгнутого пуховика цвета грязных одуванчиков развевались на холодном ветру, будто крылья хищной птицы. На лице её играла торжествующая улыбка, она чувствовала себя уютно среди всего этого хаоса и разрушения, среди тонн сухого и ломкого льда, отрезавшего их путь к спасению. И в глазах её, этих двух огненно-зелёных лампах, которые просвечивают тебя насквозь, словно рентгеновские лучи, и видят всё, что сокрыто на душе, в них плескалась жажда отмщения. Что ж, настал её черёд быть законодателем правил. Старуха хмыкнула.
  Траектория автомобиля, неумолимо несущегося в кювет, резко выровнялась. Стрелка спидометра упала до нулевой отметки. И Света, и торчащий в проёме кресел Лёня, и сама Римма Борисовна подались по инерции вперёд. Мотнулась и голова надсадно орущего и испуганного всем происходящим Дани, однако ремни безопасности детского сиденья уберегли кроху, он остался цел и невредим.
  Света крепко приложилась грудью о руль. Лёня с воплем вывалился в переднюю часть салона. Раздался хруст, похожий на звук переломленного карандаша. Пластик или чьи-то кости? Можно лишь гадать. Римма Борисовна ударилась головой о торпеду и затихла, кажется, вовсе не дышала.
  Яна подошла к стоящему поперёк дороги алому седану, спокойно открыла заднюю дверь, выпустив в промозглый декабрьский день всю мощь крика смертельно испуганного ребёнка. Не мешкая ни секунды, она магией перерезала ремни, надёжно удерживающие сына на месте, и подхватила кроху на руки, прижав к груди столь трепетно и нежно, что от этого объятия всё внутри неё воспарило к облакам, а из глаз потоком хлынули слёзы. Будто ощутив её эмоциональную нестабильность, мальчонка зашёлся в плаче, засучил ручками и ножками, стал вырываться.
  - Тише, тише, мой хороший, мой родной, мой замечательный, - рыдая в голос, зашептала ему мама скорее мысленно, нежели вслух, однако этот светлый комочек жизненной энергии, услада для любого даже самого чёрствого сердца, кажется, её услышал; склонил голову в яркой синей шапочке Яне на плечо и принялся лихорадочно всхлипывать.
  Девушка, между тем, со всех ног мчалась к брошенной машине и Саше, который по её просьбе остался ждать в салоне, дав ей прекрасную возможность разобраться во всём самой. С ритмичного шага она перешла на бег, затем ускорилась ещё и ещё и смогла успокоиться, лишь оказавшись внутри автомобиля, где пахло так здорово: защищенностью, сбывшимися надеждами, счастьем, которого она так долго ждала, о котором мечтала бессонными ночами, которым бредила во сне и наяву. Она верила в это всей душой, знала, что если справится сейчас, в будущем ей не придется ничего опасаться. Именно поэтому она передала сынишку Саше, а сама вернулась к шевроле оттенка крови. Сие сравнение пришло на ум неспроста. Ей предстояло сделать главный выбор в жизни - решить судьбы запертых внутри людей. Обездвиженных, в той или иной степени изнывающих от боли. Нет, не она им её причиняла, если мыслить глобально. Травмы были получены ими в аварии, и всё же, всё же...
  Сбросив магические оковы с человека, которого когда-то звала любимым мужем, девушка навалилась руками на капот, оставив пальцы широко расставленными (так она лучше чувствовала свою силу и ловила малейшие колебания в воздухе, с аптекарской точностью вычленяя нотки опасности). И приготовилась ждать сколь угодно долго.
  Лёня тут же вскинул голову. Лицо пряталось за белой маской бинтов, но глаза, выглядывающие сквозь прорези... О, нет, он не ослеп, о чём так переживала и чего так боялась его матушка. Он прекрасно видел, ясно и чётко, к тому же неплохо соображал, не смотря на пережитый шок. И то, что он видел, ему совершенно не нравилось. Её ликующая улыбка хозяйки миллиона судеб. Её лицо порочной дьяволицы. Её решительность и неумолимость. Всё это выводило из равновесия, в котором он привык пребывать в любых ситуациях. Злило. Чего хочет эта испорченная женщина?
  Мужчина сумел выбраться из тесной западни кресел, не спуская глаз с бездействующей жёнушки, сел на заднее сиденье, заметил пропажу сына. Стиснул зубы в ярости. Нет, только не это... не его сын в лапах горгульи, которая намеревается передать ему эти губительные силы в скором времени. Он схватился за ручку дверцы, дёрнул, потерпел неудачу и навалился на окаянную плечом, после чего не слишком изящно вывалился наружу с нечленораздельным криком:
  - Отдаймнеего!
  Не ведая страха, Лёня накинулся на девушку с кулаками, защищая то единственное и самое ценное, что было у него в жизни - дитя. Но оказалось, что он молотит руками воздух. Невидимая сила, которой ему нечего было противопоставить, удерживала его на расстоянии от ненавистной брюнетки, и не существовало ни единого шанса, что хоть один его удар достигнет цели. Она была чудовищно сильна, даже сильнее, чем они могли себе представить. Его прабабушка - первая и, к счастью, последняя носительница редкого, если не сказать эксклюзивного дара, женщина, с которой начались все их проклятья и бедствия - скончалась бы от зависти, увидев трюкачества этой совсем юной девчонки. И такая смерть была бы куда более милосердной, нежели та, что постигла деревенскую колдунью в далёком прошлом.
  - Слушай меня очень внимательно, Лёнечка, - продолжая плотоядно ухмыляться, обратилась к нему Яна. - С этой самой секунды ты раз и навсегда исчезаешь из моей жизни. Не звонишь, не пишешь, не ищешь встреч ни со мной, ни с моим сыном. Всё верно, дорогой мой, теперь - отныне и впредь - это ТОЛЬКО МОЙ ребёнок. Своё право называться его отцом ты утратил ровно в тот момент, когда позволил своей сбрендившей мамаше запереть меня в том доме. Когда я валялась перед тобой на коленях, зацеловывала руки и молила пустить меня к сыну, помнишь? Когда просила позволить вернуться. Я клялась, что буду лучшей женой, какую ты можешь пожелать, что ты никогда и ни о чём не пожалеешь. Но ты посмеялся надо мной и оставил в этом аду, там, где меня избивали, морили голодом, унижали, а в итоге заживо похоронили в лесной яме. Они закопали меня, понимаешь ты это или нет?! ЗАКОПАЛИ! И потому я сейчас жестока с вами. Не столь жестока, какой могла бы быть, и ты это знаешь, и, надеюсь, благодарен мне за великодушие. На досуге посмотри значение этого слова в словаре, думаю, всей твоей семье стоит выучить столь глубокомысленный термин.
  Возвращаясь к условиям нашего перемирия. Вы все, я подчёркиваю, ВСЕ оставляете меня и Данечку в покое, не смеете даже смотреть в нашу сторону, дышать с нами одним воздухом и приближаться ближе одного километра. И только в этом случае я сохраню вам то, за что вы так усиленно цепляетесь - ваши никчёмные жизни. Я позволю вам убраться с этого места подобру-поздорову, целыми и почти невредимыми. Я вижу, Элла не с вами, так что будь добр, передай ей мои слова. Если увижу хоть кого-то поблизости - уничтожу. И сделаю это так, что ни одна полицейская ищейка не подкопается. Думаю, ты понимаешь, что я на это способна. Отныне да.
  И последнее. Те бумаги, что ты швырнул мне в лицо пару недель назад, в вечер нашей последней встречи. Ты, Лёнечка, подпишешь их, оформишь нотариальный отказ от родительских прав или что ты там собирался проделать, чтобы лишить меня материнства. В среду - эту среду, которая будет через два дня, если быть конкретной, - я пришлю к тебе юриста, ему ты передашь всё необходимое. Грамотность заполнения он проверит при тебе. И если ты полагаешь, будто обведёшь меня вокруг пальца, настоятельно рекомендую одуматься сей же час. Коли понадобится, я сама приеду за документами, и, видит Бог, тебе крепко не поздоровится. Не забудь вложить в бумаги мой паспорт и всё то, что тебе не принадлежит.
  Считаю, на этом всё. Мажешь садиться обратно в машину, переваривать всё услышанное и наслаждаться благами жизни, которую я тебе сегодня сохранила. От души советую принять верное решение.
  И, кстати, я неопасна. Не для тех, кого люблю всем сердцем. Поэтому за сына не переживай. Это больше не твоя забота.
  С этими словами Яна развернулась и проследовала к чёрной машине с тонированными стёклами, унося за собой всю магию.
  Исчезли путы, сдерживающие мужчину и его спутниц. Растаяли глыбы льда. Исцелились вмятины на асфальте. Возобновилось движение по шоссе, вдохнув в кошмарный день ноту будничности. И всё снова стало как прежде. Проезжающие мимо замершего посреди дороги Шевроле водители ничего не заметили. Некоторые из них, притормаживая, спрашивали, не нужна ли помощь, другие сразу спешили на выручку с аптечками наперевес, третьи безучастно проезжали мимо, пялясь сквозь стёкла, выворачивая головы, высматривая кровь и трупы - любимое зрелище. Но никто не поднял вопроса о свалившихся с неба льдинах размером с быка, никто не поинтересовался, не почувствовали ли они недавно толчков, вроде тех, что бывают во время землетрясения. Никто не расспрашивал о полубезумной и босоногой девице в жёлтом пуховике, сеющей хаос посредством взгляда. Словно ничего не было. Ему всё привиделось. Вот только вместе с Яной, её шикарной машиной и обломками льда испарился и его сын. Бесследно. Безвозвратно. Сам виноват?
  
  Эпилог
  
  Прошло полгода
  
  Цепляясь за материнскую руку, Даня скакал по ступеням вверх и вниз. Ему нравилось подниматься и опускаться, слышать, как звонко бьются деревянные подошвы сандалий о бетонные ступени, нравилась сырая прохлада подъезда и гулкое эхо, оживающее при каждом звуке.
  Яна послушно следовала за сыном, получая от его незамысловатой забавы какое-то особое удовлетворение. И хотя двигаться совершенно не хотелось, липкая июньская жара к этому не располагала, она вслед за ребёнком бродила по лестничным пролётам, терзаемая ожиданием и в то же время испытывая восторг в предвкушении бурных эмоций. Они снова поднялись на пятый этаж, Данил по обыкновению попросил посадить его на чердачную лестницу, получил ожидаемый отказ и без слез и споров согласно попрыгал вниз, откуда как раз послышались шаги и мужские голоса.
  - Документы в полном порядке. Договор купли-продажи можем оформить на месте. Хозяева передали мне ключи и бумаги наряду с доверенностью на право распоряжения их собственностью, поэтому в сделке я буду выступать от лица продавца. Никаких бюрократических проволочек не предвидится, - голос был незнаком, тогда как второй, звучащий мягко и мелодично, с преобладающими в нем нотками неспешности, рассудительности и комфорта (ну, конечно, комфорта, а как иначе она могла бы отозваться о тембре речи любимого мужчины?), задевал в душе нужные струны.
  - Долгов на ней нет? - короткий вопрос, но для девушки он послужил призывом к действию. Нетерпеливо схватив сына на руки, она помчалась вниз, спеша оказаться нс к носу с тем, кого не видела всего пару часов, однако успела так истосковаться, что эта незначительная на сторонний взгляд печаль уже причиняла физический дискомфорт.
  - Счета полностью оплачены, как окажемся внутри, покажу вам квитанции за коммунальные услуги, электроэнергию и телефон. Что касаемо ремонта: сделан косметический, как и подобает перед продажей. Ничего помпезного, простенькие обои, линолеум в кухне, кафель в ванной, парке в зале и ковровое покрытие в двух прочих комнатах - всё качественное, новое и не слишком дорогое. Сейчас сами всё увидите. О, это, я так понимаю, ваша супруга?
  - Невеста, - поправил Слава, радушно раскрывая объятия для самой сладкой на свете парочки. Даня привычно увернулся от его поцелуя, зато с огромной охотой дал пять большому другу, которого иначе как Сава и не звал.
  - Игорь, - представился приятного вида мужчина средних лет, облаченный в жаркий для столь солнечного дня деловой костюм.
  - Яна, - в свою очередь назвалась девушка, и всей компанией отправились смотреть квартиру, которая претендовала на звание семейного гнёздышка Григоренко.
  Им понравилось абсолютно всё: планировка, метраж комнат, просторная лоджия, окна с видом на парк, обилие света. Казалось, именно в этом месте они мечтали жить, и во грёзы сбываются. Привлекала и цена. Если сложить вместе Славины накопления и ту прибыль, что приносил Янин цветочный магазин всего за полгода своего существования, прибавить к имеющейся сумме полученные при разводе отступные (за Янину половину квартиры), получалось, что им не хватало совсем немного. Можно было взять кредит в банке или одолжить у знакомых. Очень кстати пришлось и то, что все свадебные расходы, в том числе и двухнедельный тур в Египет на троих, взвалили на себя родители в равной мере.
  На сей раз Яне несказанно повезло со свекровью и свёкром, более душевных и милых людей, от которых так и веет теплотой и любовью, повстречать сложно. За столь короткий срок она успела по-настоящему полюбить чету Григоренко, столь же искренне, как любила их сына.
  Яна и слава так увлеклись обсуждением возможности покупки квартиры (риелтор десять минут назад оставил их наедине, позволив обсудить все нюансы, и вышел на лоджию подышать воздухом), что не заметили, как из поля зрения ускользнул маленький Даня. Вдосталь размяв ножки и набродившись по закоулкам трехкомнатных апартаментов, мальчонка заскучал и не придумал лучшей игры, как поковырять пальчиками низко расположенный выключатель в кухне. Очень быстро он обнаружил, что под белой пластиковой коробочкой находится что-то интересное, тоненький пальчик с легкостью пролез в узкую щель между защитным блоком и стеной. Внутри нашлось что-то холодное и весьма занимательное. Кроха подошел ближе, пальчик провалился глубже, что-то щелкнуло, стало больно. На крик любознательного детёныша слетелись оба, правда, Слава был чуточку проворнее своей невесты. Он же и освободил пухленькую ручку из западни, поцеловал кончик пальца, который неприятно пощипывало, отёр горькие слёзы на розовых упругих щёчках и даже успокоил паникующую маму.
  - Давай подуем, чтобы не болело, - предложил Слава, обнимая сорванца, и с усердием принялся дуть на палец. Малыш с удовольствием последовал его примеру, находя эту игру интересной, а после с нежностью, на которую способны лишь дети, прижался к мужскому плечи и отчетливо, громко и ясно сказал всего два слова:
  - Папа Сава, - но какой оглушительный успех эта простая фраза имела у взрослых!
  Своего родного отца мальчик никогда более не видел и не вспоминал.
  
  КОНЕЦ
  Октябрь 2014 - январь 2015
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"