Веретенников Владимир Адольфович : другие произведения.

Исповедь перед инфарктом

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Это - моя очень краткая автобиография, пока лишь попытка написать повесть о мой жизни... Уж слишком необычная у меня жизнь! Без шуток...

  ИСПОВЕДЬ ПЕРЕД ИНФАРКТОМ
  
  
  Предисловие
  
  Ещё до мая 2006 года, когда я начал набирать этот приводимый ниже текст, я разыскал эти свои старые черновые записки 20-летней давности и дал им название: "Опыт автобиографии. 1985 год". Решил, после некоторых колебаний и размышлений, их опубликовать (в Сети) - но требовалась основательная редакторская проработка. Работа шла очень медленно, трудно и с большими перерывами. Я старался делать только те исправления и добавления, какие, как мне казалось, я бы мог, в принципе, сделать и тогда, 20 лет назад, в той обстановке, на самой заре начинающейся Перестройки, если бы продолжил и дальше работу над этим текстом. Я произвёл разбивку текста на абзацы и дал названия главкам. Соблазн уточнять, дополнять и улучшать был непрерывный, но время слишком поджимало, и мне пришлось остановиться на том варианте, какой я сейчас и предлагаю вниманию моего читателя.
  
  Дополнительные комментарии к публикуемой рукописи читатель сможет получить в Послесловии ("20 лет спустя").
  
  5.8.2006.
  
  
  
  
  Опыт автобиографии. 1985 год.
  
  (Черновик неоконченного и неотправленного письма к писателю Леониду Жуховицкому)
  
  
  
  1-ая тетрадь
  
  (1) 26.6.1985. 02.00.
  
  Здравствуйте, Леонид Аронович!
  
  Прочёл вашу книжку "Счастливыми не рождаются" (М., 1983) и третью статью из серии о "высокой девушке" в "Смене" за прошлый год. И то, и другое взял в центральной районной библиотеке. Буду ловить и дальше всё, что вами написано. Ещё почти в самом начале чтения первой вещи стал порываться вам написать: буйным потоком ринулись мысли, чувства, переживания - слишком это всё было близко, слишком наболело, слишком задевало. А главное - я почувствовал, что здесь может быть контакт, что здесь меня могут понять, что здесь я смогу вырваться из своего дикого, до звериного воя осточертевшего отшельничества.
  
  Кто я такой? Чтобы удовлетворительно ответить на этот вопрос, надо рассказать всю свою жизнь, как это ни трудно, - что я и делал раньше, когда знакомился с новыми друзьями...
  
  
  (Моя биография)
  
  МОИ ПРЕДКИ
  
  Время рождения - осень 1951-го года, место рождения - Ленинград. С городом этим связан накрепко, уже мои прадеды и прабабки жили в Санкт-Петербурге. По семейным преданиям (в основном - по рассказам деда), предки мои по отцовско-дедовской линии - донские казаки, фанатики-раскольники, участвовавшие в восстании Пугачёва, и после разгрома восстания осевшие в глухих лесах по Вятке, Каме и Белой.
  
  Помню дедовские старинные песни, его рассказы о разбойниках, об их атамане, оставшемся в живых последним из их ватаги, и отстреливавшемся от царских войск с самой вершины колокольни на острове, пока и его не настигла пуля...
  
  Один из прапрадедов был артиллеристом, ходил с Суворовым через Альпы, тащил с товарищами на своём горбу свою пушку через снега и горы, штурмовал Чёртов мост, и за проявленную храбрость и героизм получил от Суворова дворянство. Вернулся домой почти оглохшим от пушечной пальбы, и продолжал, хоть уже и дворянин, точить веретёна и со всей семьёй плести корзины. А сын его, чтобы освободить своих сыновей от воинской службы, всех записал в мещане.
  
  Прадед был, по рассказам бабки, великим песенником и сказителем, знаменитым на весь Вятский край. Слушать его собиралась уймища народу, и засиживались у него до глубокой темноты. Страху своими сказками-страшилками он умел наводить такого - что буквально доводил своих слушателей до заикания. Расходились от него не иначе - как плотными кучками, и, как рассказывала бабка, непременно имея при каждой или топор, или косу, или дубину покрепче. И, однако, чем больше он умел навести такого страху на слушателей - тем больше к нему тянулось народу на эти посиделки. Славился он также крайней непоседливостью, отчаянной удалью, лихим плясом, буйным и неистощимым весельем и полным неумением "делать копейку". Был он земляком и, примерно, ровесником со Степаном Халтуриным. Был ли с ним в каком родстве, встречался ли с ним - не ведаю. Хотя тогда, почитай, почти вся Вятка была между собою в родстве или свойстве, и почти все друг друга там знали.
  
  
  (2) 26.6.85.
  
  ДЕД
  
  Дед мой (по отцу) угодил в самую гущу жизненной круговерти. Был он односельчанином, одногодком (а, возможно, также, и родственником) легендарного Егора Сазонова, эсера-террориста, убившего министра внутренних дел Плеве. С раннего детства дед общался со ссыльными, которых в тех краях было множество. Какой-то ссыльный латыш-лютеранин обратил его из православия в протестантство. Потом, в Уржуме, дед вступил в социал-демократический кружок, в котором состоял и Киров (правда, в другое время). Несколько раз арестовывался, подвергался всяким репрессиям...
  
  В 1899-1902 гг. шла англо-бурская война, Россия (хоть и не очень активно) поддерживала южно-африканских буров. Нашлось немало русских добровольцев, отправившихся воевать за Трансвааль и Оранжевую республику. Среди них отправился сражаться за свободу буров и мой дед. Но до пункта назначения он не доплыл - по пути его скрутила тропическая лихорадка. Едва живого его оставили в каком-то африканском порту. Он очень долго болел, был на волосок от смерти. Страшно ослабевший от болезни, он с большим трудом, с немалыми приключениями и злоключениями, добрался до России... Рассказывая мне, совсем маленькому мальчишке, эту историю, дед вспоминал популярную тогда в России песню, так покорившую тогда его душу: "Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне..."
  
  Потом дед странствовал по всей России, преимущественно - по Волге, переменил множество мест жительства и видов работы. Участвовал в стачках. Во время разгона одной из демонстраций (кажется, в Царицыне) был ранен пулей в ногу (мне было года четыре, когда он показывал мне след от раны...). Рассказывал, как во время одного из еврейских погромов он, будучи тогда аптекарем, хитростью спас в своей аптеке от верной гибели худенького мальчишку-гимназиста, еврея (выкурил погромщиков нашатырным спиртом).
  
  У деда были определённые наклонности к литературному творчеству. Писал стихи, прозу. Был знаком с Горьким. Рассказывал, как Горький как-то раз ругался из-за него с редактором одной из волжских газет (не то - в Нижнем Новгороде, не то - в Казани), что не хотел его печатать. Был одним из первых в России шоферов (сохранились права!). Одно время имел свою часовую мастерскую. В Царицыне перед 1-ой мировой войной был заведующим кондитерской фабрикой (или - магазином при фабрике, не помню...), где осенью 1914 года он взбунтовал своих работниц против войны - и снова ударился в бега. Друг Ворошилова (не помню фамилии) помог ему скрыться, снабдил документами и дал явки в Питере.
  
  Дед говорил, что до революции он жил под тремя фамилиями, несколько раз менял паспорта. В Питере он примкнул, одно время, к баптистам, находившимся тогда в сильной конфронтации с властями и православной церковью, был активным проповедником (благовестником), с Библией в руках громил пороки тогдашнего общества, призывал к покаянию и новой, истинной жизни на евангельских началах.
  
  После Октябрьской революции работал в ЧК, на Гороховой, очень хорошо знал Дзержинского, был одно время личным шофёром Ворошилова. Рассказывал, как несколько раз они едва ли не втроём выезжали на операции по поимке контрреволюционеров - настолько не хватало народу (да и бардак, рассказывал, везде царил неописуемый...). Дзержинскому доводилось самому в своей длинной шинели (иногда он её скидывал почти на бегу) носиться по петербургским (тогда уже петроградским) лестницам, чердакам и подвалам и стрелять из нагана и маузера всякую политическую и уголовную "контру". А когда дед распекал их (в духе баптизма) за недостаточное милосердие - они с Ворошиловым показывали ему кровавые следы от кандалов на своих руках и ногах. Деду было трудно на это возражать...
  
  В 1919 году его расстреливали колчаковцы в Уржуме (был партизанским связным, но об этом белые не знали, только подозревали...). Как раз, только что, месяц или два, как родился мой отец. Не расстреляли. Смиловались. Увидели, как он молится - даже слезу смахнули... А вскоре пришли красные...
  
  После Гражданской войны дед работал в Смольном (заведовал всеми часами), в Эрмитаже (в реставрационной мастерской), на "Русском дизеле"... Говорил, что он владел всеми специальностями по металлу, кроме ювелирного дела (да и в этом тоже разбирался). Изобретал и рационализировал - почти непрерывно, имел массу поощрений и наград. Но особенным мастером и виртуозом он был в часовом деле. Множество его часов, ещё дореволюционных, до сих пор хранятся у нас дома...
  
  
  (3) 26.6.85.
  
  Когда моя мать разродилась первенцем (то есть - мной), мой дед написал ей в роддом преогромное письмо (произведшее почти сенсацию во всей палате), в котором очень подробно, последовательно и аргументировано доказывал и убеждал, что его первый внук в честь нашего величайшего народного вождя и вождя всей мировой революции Великого Ленина должен быть непременно назван Владимиром. Слово свёкра тогда ещё что-то значило - и мать уступила, хотя это и не входило в её планы. До сих пор так и не знаю: видел ли мой дед Ленина. Он как-то об этом не рассказывал. А я не расспрашивал. Раньше я не умел придавать этому большого значения. Но в его архивах сохранились уникальнейшие материалы о Ленине, нигде больше не известные (например, о беседе Ленина с лидерами баптистов). О Ленине он говорил мало, но относился к нему с почти религиозным благоговением...
  
  Умер мой дед совсем недавно, в полных 102 года (иные в нашем роду доживали и до 115, и более...). Водку и табак ненавидел всей душой, органически - видимо, сказалась ещё старообрядческая закваска. Помню, как он прыгал через порог в нашем старом доме... В связи с его столетием, о нём было напечатано несколько статей в разных ленинградских газетах. У меня чудом уцелела одна ("Вечерний Ленинград", 6.2.1982.). В Отделе рукописей Публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина хранится фонд моего деда. Там же работает Виктор Лебедев, тоже наш родственник, арабист, который специально занимался биографией деда...
  
  Ещё одно совершенно уникальное историческое сведение, исходящее от деда - о знаменитом генерале Скобелеве, герое Плевны, освободителе Болгарии. Дед утверждал, что он не умер внезапно, как было тогда объявлено официально, и как считается до сих пор - а был упрятан в тайную ссылку, в Уржум. Есть сведения, что Скобелев готовил государственный переворот ("дворцовую революцию"), опираясь на армию, в которой он пользовался совершенно исключительным авторитетом. Дед рассказывал, что видел его в детстве очень много раз, навсегда запомнил его совершенно необыкновенную, гордую, одинокую фигуру в шинели без всяких знаков отличия... Потом - его похороны; холод, дождь, и музыку, которая тогда звучала - раздирая душу, заставляя рыдать горючими слезами... Человек без имени; человек, которого попытались лишить не только свободы, славы и чести - но и самого его "я", и который, не смотря ни на что, сумел сохранить поразительное мужество, стойкость, благородство и чувство собственного достоинства...
  
  
  (4) 1.7.85.
  
  Что касается отцовско-бабкиной линии - то здесь, как гласят наши семейные предания, одним из моих предков был некий шведский штурман, перешедший во время Северной войны на сторону Петра I (возможно, вместе с предком Николая Рериха), и осевший потом в Эстляндии. Одна из моих прапрабабок по этой линии была, по преданию, пленной турчанкой, а другая - пророчицей и ясновидящей, фигурой крайне неясной, и само её появление на свет было крайне загадочным...
  
  Моей прабабке было лет 10-12, когда её 1 марта 1881 года шарахнуло столь знаменитым взрывом на Екатерининском канале. От бомбы Рысакова, как известно, не пострадал почти никто, повредило только карету. А потом вокруг места взрыва собралась огромная толпища, среди которой была и моя прабабка. Именно благодаря этой толпе Гриневицкий и смог подойти к Александру II почти вплотную и бросил бомбу прямо между собою и царём. Прабабка моя особо не пострадала, её только отшвырнуло взрывной волной на несколько метров в сторону. В корзинке она несла не то пирожки, не то булки - и они разлетелись далеко во все стороны по снегу, вперемешку с плотью и кровью царя и революционера. (Лишь сравнительно недавно я увидел - что народовольцы, совершенно бессознательно, в точности воспроизвели модель одного из древнейших ритуалов: принесения в жертву сакрального царя. Некоторые оккультные школы объявляют, что именно с этого момента началась Эпоха Водолея...), Потом на месте этого события, как известно, был построен знаменитый Спас-на-Крови...
  
  
  БАБКА
  
  Бабка моя (мать отца) выросла в довольно интеллигентной обстановке, очень любила читать, особенно исторические книги. С дедом познакомились в баптистской общине (в 1915 году, или около этого). Деда она не любила. Дед говорил, что она была страстно влюблена в сына (?) генерала Краснова. Вышла замуж за деда, как я понимаю, в значительной степени по настоянию родителей. В молодости была, как видно, фанатично верующей (когда дед объявил ей о своём вступлении в партию - она плюнула ему в лицо). Многие же из её родни дрались на стороне красных (в том числе Иван Газа - её двоюродный брат). Во время блокады она наотрез отказалась покинуть Ленинград - и осталась в живых совершенно одна во всём огромном доме. В одной из опустевших квартир нашла странное издание Библии - и читала её всё время (эта Библия сейчас у меня). О религии я никогда от неё ничего не слышал; только один раз, когда она жила со мной и моей сестрой на даче (мне было тогда 7 лет), она вдруг очень воодушевлённо (как будто не выдержав) стала рассказывать мне что-то из Ветхого Завета, что я воспринимал как интересную и серьёзную сказку. А потом, в воскресенье, приехала мать, я ей что-то ляпнул про Бога - и я помню, какой скандал она устроила бабке. И больше я от своей бабки на эту тему ничего не слышал. Позже я узнал, что перед самой смертью она резко порвала со своей общиной...
  
  
  (5) 1.7.85.
  
  ОТЕЦ
  
  Отец с самого детства бредил морем. Ещё мальчишкой, где-то в конце 1920-ых, он и друзья его сколотили лодку и отправились в плавание по Неве. Уплыли недалеко. Один утонул, остальных спасли. Потом он почти до самой войны ходил на яхтах. Мечтал плавать в Африку, в Индию.
  
  В начале войны, недоученным курсантом артиллерийского училища, участвовал в Смоленском сражении. Рассказывал, как схватились врукопашную с немцем в окопе (примерно - его ровесником), как душили друг друга ремнями от касок, и, ещё бы немного... Но - наш матерчатый ремешок порвался, а кожаный немецкий нагрузку выдержал... Потом выходили из окружения. Втроём. Одного, истекавшего кровью, он нёс на спине, а другого, ослепшего от мелких осколков, он вёл за собой за руку. Когда приходилось отстреливаться от немцев - стрелял сам, и показывал слепому - куда, и тот тоже стрелял. Из окружения они вышли... После он попросился во флот. Послали на Север. Ходил на подводных лодках, командовал торпедным катером. Командиром катера участвовал в штурме Лиинахамари в северной Норвегии, был подбит, но остался наплаву. За всю войну был четырежды ранен, что сказалось на его здоровье. Член партии с 1945 года. После войны вернулся работать на завод "Двигатель", где и работает по сей день, хотя уже шесть лет, как ему пора на пенсию. Слесарь-механосборщик высшего разряда.
  
  Младший брат отца был настоящим, идейным, комсомольским вожаком. На фронт ушёл добровольцем. Политрук. С детства помню его фотографию. Без вести пропал в 1941-ом.
  
  Ещё у моего отца две сестры. Третья умерла в детстве...
  
  
  РОДНЯ ПО МАТЕРИ
  
  Бабка по матери корнями - из крестьян Псковской губернии. Дед по матери - коренной питерский, в войну и позже был лётчиком, в части, которой командовал Василий Сталин. В начале 50-ых воевал с американцами в Корее. Бабка развелась с ним ещё до войны и вышла замуж вторично. Отчим матери, член партии, прекрасный специалист, имевший бронь, ушёл добровольцем в ополчение и погиб, защищая Ленинград.
  
  
  МАТЬ
  
  Матери было 10 лет, когда началась война, а потом - блокада... Рассказывала, как однажды у неё на глазах под конным милиционером упала от голода лошадь. Голодная толпа бросилась добывать конину. Когда мать добежала до того места - то уже последние несколько человек запихивали в рот последние комья окровавленного снега... Эвакуировали бабку и мать через Ладожское озеро, по "Дороге жизни". Их группу везли на трёх машинах. По пути их стали бомбить. Одна из бомб взорвалась прямо перед первой машиной. Шофёр второй машины, на которой ехали мать с бабкой, чудом успел свернуть в сторону (ехали на предельной скорости), а первая машина, прямо на их глазах, ушла под лёд. Со включёнными фарами. Со всеми людьми, всеми до единого. В основном это были женщины с детьми... После войны мать работала на "Двигателе", где и познакомилась с отцом. Последние 20 лет работает на "Красной Заре". Этой осенью идёт на пенсию...
  
  
  (6) 2.7.85.
  
  МОЙ ДОМ
  
  С самого рождения и почти всю свою жизнь, неполных 33 года, я жил в самом центре Ленинграда в одном из стариннейших петербургских домов - дворце князя Дмитрия Кантемира, сподвижника Петра, пламенного борца за освобождение своей родины, Молдавии, и всех Балкан, от турецкого ига. Фасадом дом выходит на Неву, прямо напротив Петропавловской крепости, а вход во двор - с улицы Халтурина (она же - Миллионная, Немецкая, Греческая, Луговая...). Этот дом - первая постройка 20-летнего Растрелли в России (ещё задолго до Зимнего дворца и всех его прочих шедевров). И Зимний дворец, и "атланты, держащие небо", и Мраморный дворец - ныне музей Ленина (рядом с моим домом), и Марсово поле - всё это на моей бывшей улице. Дмитрий Кантемир приобрёл участок под дом в 1715, а начал строительство в 1720 году. В этом доме собирались образованнейшие люди петровской эпохи, в немалой степени именно в нём делались новая российская политика, история как наука, литература, кипела философская и общественная мысль. Есть очень смутные сведения, что в нём был один из самых первых масонских центров в России. Огромную роль он сыграл и в деятельности знаменитой "Учёной дружины" Феофана Прокоповича - первой в России общественно-литературной организации. Сын Дмитрия - Антиох Кантемир - в 1731 году за участие в подготовке государственного переворота был навсегда выслан из России. Дом неоднократно перестраивался. Перед революцией в этом доме помещалось турецкое посольство.
  
  Дед с семьёй (моему отцу тогда было 5 лет) поселился в этом доме в 1924 году. Свободной жилплощади тогда в Питере хватало. И во всём обширном, почти пустующем, доме он выбрал небольшую (по нынешним понятиям) 2-ухкомнатную квартиру на 3-ьем этаже. С небольшой кухней, тёмную, без прихожей, и с туалетом в общем коридоре. И окна - не на Неву, с видом на Петропавловку, и не на роскошный Мраморный переулок, как у соседей, а - во двор. Зато двор был тихий. И сильные ветры с Невы залетали в него лишь краешком. И сторона была солнечная, почти южная, последний этаж. И прямо под окнами - крыша от бывшей оранжереи, на которую можно было запросто вылезать из окна большой комнаты - и загорать на ней летом (что вошло в моду лишь позже), и сушить бельё, и матрацы, и одеяла. А также - разводить в бесчисленных горшках, ящиках и кадках хоть сад, хоть огород, хоть цветник для души (что дед и делал всю жизнь; а потом, уже в зрелом возрасте - и я, до самого последнего своего дня в этом доме...). Будучи "мастером на все руки", дед быстро привёл это жильё в порядок. И прожила наша семья в этом доме целых 60 лет...
  
  
  (7) 2.7.85.
  
  МОЁ ПЕРВОЕ ВОСПОМИНАНИЕ
  
  Моё первое воспоминание. Меня вносят на руках в нашу большую комнату. Вижу всё как бы в полусвете. В комнате множество народу, всё - родственники или близкие друзья семьи; они образуют как бы круг, и в центре его - я. Все смотрят на меня - и радостно улыбаются. Бережно передают меня из рук в руки, от одного родственника - к другому, и я тихо плыву, плыву по этому кругу, как по волнам невидимой реки... Все меня любят, все мне рады, и все желают мне радости и счастья. И радостнее и счастливее всех - широко улыбающееся лицо деда...
  
  
  (8) 2.7.85.
  
  СЕМЬЯ РАЗРУШАЕТСЯ
  
  Всё моё детство (да и вся последующая жизнь, вплоть до сегодняшнего дня) - это каждодневное наблюдение и переживание процесса непрерывного, неуклонного и, как бы, невольного (?) разрушения семьи, разрушения всех нормальных, естественных человеческих отношений. И - неукротимое, острое и всё возрастающее стремление обрести себя в новой - такой человеческой и природной целостности, которая могла бы по-настоящему заменить и возместить собой этот безнадёжно, безвозвратно и в великих муках умирающий старый быт.
  
  Сначала наша семья была очень большой, почти патриархальной. И - открытой. Все двери в доме были почти всегда открыты, замки почти никогда не запирались. Великое множество людей - родственники, друзья дома, соседи - всё время запросто приходили к нам и так же запросто уходили. Во дворе играло множество детей, которые, и я в том числе, могли свободно заходить в открытые двери соседских квартир и даже иной раз получить там горячий оладыш с вареньем или вкусный кусок домашнего пирога. Выбегая на улицу - мы тоже не чувствовали себя там чужими: любой прохожий мог запросто послать в наш адрес дружественную реплику или сделать строгое замечание, по-свойски (не от нервического раздражения, как сейчас), но редко кто мимо наших проказ проходил совершенно равнодушным, как в скафандре - "не моё дело". И даже в трамваях скамейки тогда были устроены так, чтобы люди смотрели друг другу не в затылок, как сейчас, а - в лицо; и незнакомые люди запросто говорили друг с другом в транспорте на любые темы...
  
  Сначала покинула дом, выйдя замуж, тётка, младшая сестра отца. Потом был вынужден уйти дед. И это было страшно, что он вдруг стал всем лишним и никому не нужным... Потом отделились бабка с другой тёткой. Последней ушла (окончательно ушла), несколько раз громко хлопнув дверью, вторично выйдя замуж, моя сестра (младшая и единственная). Остались родители - и я...
  
  Родители (считай, уже пенсионеры) уже который год постоянно грозятся развестись, и чем дальше - тем больше, и со всё большем ожесточением. Хотя идти им, по моему разумению, друг от друга уже совершенно некуда.
  
  А я - с детства, и всю жизнь, стремился, рвался и мечтал - уйти, убраться, убежать из дома, из семьи, из этой круговерти разложения. Где мне всё, с каждым годом, становилось всё более и более чужим и враждебным. И ни одна самая отчаянная попытка так и не увенчалась до сих пор окончательным успехом. И - не смотря на все уходы - я снова дома, я снова в семье. Хотя это - уже не дом, и не семья. Прежнего дома, прежней семьи - у меня уже давно, по существу, нет; а нового дома, новой семьи - у меня до сих пор нет. А я с детства, с самого раннего детства - мечтал о доме, мечтал о семье!..
  
  
  (9) 3.7.85.
  
  Я МЕЧТАЮ О СЕМЬЕ
  
  Уже в 1-ом или во 2-ом классе школы я стал мечтать о жене. О своей будущей жене. Какой она была в моих мечтах?.. Главное - она была совершенно непохожа на мою мать. Она меня понимала, потому что думала, чувствовала, испытывала и переживала то же, что и я. Она была моим другом, союзницей и единомышленницей во всём. Как бы мы жили с ней?.. Главное - совершенно не так, как мои родители и все взрослые. Мы бы жили в уютной хижине, в диком, девственном лесу, где занимались бы охотой, рыбной ловлей и собирательством даров природы. Подальше - от шумного, вонючего города, и от всех тех, кто не любит и не понимает своих детей...
  
  Потом я стал мечтать о дочке - причём уже о взрослой красавице-дочери, безмерно любящей своего отца и так же безмерно мною любимой. Затем я стал мечтать, что у нас с женой будет ровно 12 человек детей, всех возрастов, поровну сыновей и дочек (по возрасту - строго через одного). Мы бы жили на каком-нибудь необитаемом острове, поросшем лесом. Дом наш стоял бы в самом центре острова, на вершине холма. Вокруг него - сад и огород. И всё было бы надёжно ограждено высоким, крепким и острым частоколом - на случай нападения неприятеля. Я бы учил своих детей метать копьё, стрелять из лука и ходить на охоту. Одевались бы мы по-индейски...
  
  Но однажды мне вдруг чрезвычайно чётко и ярко, остро и ясно представилась такая картина: серый, унылый, сырой и гнилой лес; низкий, серый, покосившийся домишко; грязная кухня, забитая старой посудой и всяким старым хламом; неуклюжее корыто с грязным бельём; вся растрёпанная, грязная, озлобленная, устало ругающаяся жена; какие-то грязные, гнусаво хныкающие, чужие дети; и я сам - какой-то серый-серый, уныло и беспросветно серый... И мне стало страшно...
  
  А мысль рвалась и билась, и искала выхода...
  
  Читать я научился ещё до школы. С 3-го класса стал читать запоем, всё подряд. Огромнейшее впечатление произвели "Спартак" Джованьоли и "Овод" Войнич. Долгое время любимым героем и идеалом для подражания был Н.Н. Миклухо-Маклай. Но особенно я любил читать про первобытных людей. Также и игры мои всё больше спускались по вертикали времени от войн и революций века 20-го - в верхний палеолит, в древнекаменный век...
  
  
  (10) 5.7.85.
  
  МОЙ НАРОД
  
  Постепенно я создал себе народ. Его история начиналась ещё во времена мамонтов, а ареной его странствий стала большая часть планеты (даже - почти вся...). Я нарёк ему имя, дал ему обычаи и законы, своих вождей и героев, а главное - непобедимую жажду жизни и свободы. Через какие только злоключения я его ни провёл! Геологические катаклизмы, холод и жара, голод и болезни, нападения врагов, горы и пустыни, лесные чащи, бурные реки, моря, океаны... Множество раз с помощью враждебных иноплеменников и прочих напастей я истреблял его почти полностью, а потом снова размножал - в ещё большей силе и славе! В довершение всего он сделался у меня настолько ненавистным всем окружающим его торгашеским и рабовладельческим народам из-за своего неистребимого родового коммунизма (который я у них постоянно совершенствовал), и всего образа жизни, и даже самого внешнего вида - что они (специально заключив союз и объединившись для этой цели!) поклялись страшной клятвой стереть его с лица земли и уничтожить самую память о нём, дабы вовеки веков не было от него никому никакого соблазна. Это была последняя, самая страшная и самая славная война моего народа. В довершение всех напастей я наслал на него чуму - но ею же уничтожил и всех его преследователей. Последние остатки моего славного народа я уже без всякой пощады гнал через огромные пространства и непроходимые лесные дебри и болота - пока последние три его представителя, три последних героя, не дошли до берегов древней Невы и побережий Карельского перешейка. Здесь я и растворил их окончательно среди местного, ещё полупервобытного населения... И их прямым потомком вдруг - совершенно неожиданно для самого себя - оказался Я САМ. Вместо многоточия была поставлена точка. Всё от меня изошло - и ко мне и вернулось. Но что было делать дальше?..
  
  
  (11) 6.7.85.
  
  МЫСЛЬ О ПОБЕГЕ
  
  Мысль бежать из дома зарождалась ещё тогда, когда я читал "Спартака" и "Овода", и про охотников на мамонтов, и когда я мечтал о лесной хижине и верной подруге. Постепенно понял, что если убегу в леса - то жить в вигваме и охотиться с луком, ловить рыбу и сушить грибы мне очень долгое время придётся в полном одиночестве. И обрести верную спутницу жизни можно будет только в очень отдалённой перспективе. А, быть может, и умереть придётся одному. В полном одиночестве... Но свобода - дороже жизни! И я представлял себе, как когда-нибудь на вершине высокого холма, посреди бескрайних лесов, вдруг обнаружат коленопреклонённый скелет, простирающий свои костлявые руки - к Восходящему Солнцу...
  
  
  (12) 6.7.85.
  
  САМЫЙ БЛИЗКИЙ ДРУГ. "ТУМАННОСТЬ АНДРОМЕДЫ"
  
  В 4-ом классе я познакомился с человеком, которому суждено было стать самым близким другом моего детства и юности. Мы целых полгода учились вместе в одном классе - но не имели друг с другом никакого контакта, и вообще были очень невысокого мнения друг о друге. Сдружил нас совместный побег через лёд замёрзшей Мойки от некоей весьма преувеличенной нами опасности (от каких-то "гадов"), от нашей школы - в сторону Спаса-на-Крови...
  
  Мой новый друг оказался человеком с настолько безграничным, безудержным, бьющим через всякий край воображением - что я был просто потрясён! Именно он познакомил меня с космической фантастикой - которой я до этого ещё совсем не читал, а также с массой самой разной приключенческой литературы. Это он дал мне прочесть "Туманность Андромеды" Ивана Ефремова - которую я перечитал никак не меньше 10-ти раз! Это был такой толчок для моего сознания, передо мной вдруг раскрылись такие просторы, такие горизонты, такие перспективы, столько такого ранее совершенно неведомого - что буквально захватывало дух, и замирало сердце! И часто я просто уснуть не мог - настолько меня переполняли столь совершенно новые, огнём кипучие восторги, мысли и переживания!..
  
  Только после встречи с ним, с этим совершенно не любимым всеми в классе мальчишкой, вдруг обнаружилось - что большая часть моего воображения, фантазии, жизненной энергии и массы других творческих способностей во мне просто спала! А я - и не подозревал об этом! Я сам до этого момента - будто спал, а не жил. Но уж теперь!..
  
  
  (13) 7.7.85.
  
  БЕЖИМ ВМЕСТЕ!
  
  В один прекрасный день я поделился с моим другом своим самым сокровенным и заветным: намерением бежать из дома и из города (да и вообще из этого нехорошего общества) - в лес, к Природе. Он тут же это принял полностью, без всяких сомнений и оговорок, как своё собственное, с величайшим восторгом и энтузиазмом! И мы тут же принялись совместно за разработку этого плана с таким жаром и воодушевлением, с таким творческим дерзанием - на которые я ранее, будучи один, не был способен совершенно. Ну - не в такой степени!..
  
  Бежать на Карельский перешеек? Ерунда! В Полинезии ещё полно необитаемых островов! И климат там замечательный!.. И мы выбрали по карте самый, на наш взгляд, необитаемый, уединённый, и самый, во всех отношениях, как нам казалось, подходящий остров в южной части Тихого океана. Как добраться? А как добрались до своей спасительной суши герои "Таинственного острова" у Жюль Верна? Воздушный шар! А лучше - индивидуальные лёгкие шары у каждого за спиной: удобнее и легче управлять! Как будем передвигаться в воздушном пространстве? Очень просто: на руках - крылья из какой-нибудь фанеры, а на ногах - какие-нибудь ласты! Как будем приземляться? С помощью небольшого якоря (или кошки) у каждого, на канате!.. И мы с энтузиазмом принялись искать на каких-то помойках и задворках парашютный шёлк или какую-нибудь парусину для оболочек наших воздушных шаров...
  
  Но по мере неизбежных технических неудач с шарами пыл наш стал понемногу ослабевать. Да и всё чаще стал вставать закономерный вопрос: ну, сбежим мы, доберёмся до своего острова, разведём хозяйство (как в "Таинственном острове"), и что - так и будем жить всю жизнь?..
  
  
  (14) 8.7.85.
  
  "ЗЕМЛЯ СОЛЁНЫХ СКАЛ" (ШЕВАНЕЗЫ)
  
  Подлинную революцию произвела вдруг попавшая к нам в руки (сначала - ему в руки) небольшая книга Сат-ок"а "Земля Солёных скал". Автор - сын вождя индейского племени шеванезов (шауни, шаванов) и российской революционерки, полячки, бежавшей (где-то незадолго до Октябрьской революции) из ссылки с Чукотки - через Аляску - в лесные дебри северо-запада Канады, и ставшей там женой индейского вождя. Мы были потрясены! Оказывается, что вольные, кочующие по лесам и воюющие с бледнолицыми захватчиками индейцы - не красивое, романтическое, но давно минувшее прошлое, а - наша сегодняшняя реальность! Целое индейское племя ещё до сих пор не желает принимать рабства и с оружием в руках борется за свою свободу в своих родных диких лесах и горах, готовое скорее полностью, до последнего человека, погибнуть - нежели быть загнанным в резервацию! И до сих пор - свободно! И до сих пор дерётся с белыми - не смотря на огромные лишения, постоянные преследования и тяжёлые человеческие жертвы!..
  
  Всё было решено: вот - куда мы бежим, и вот - ЗАЧЕМ мы бежим! Мы бежим - чтобы бороться за свободу истинно свободолюбивых, истинно близких нам по духу людей! Наших духовных братьев! И мы скорее погибнем вместе с ними - чем отступим!..
  
  Позднее разрабатывались планы освобождения индейцев из всех резерваций в Соединённых Штатах и борьбы за полную независимость индейцев США и Канады. В случае неудачи этого предприятия был придуман план обратиться всем преследуемым индейцам к Советскому правительству с просьбой о переселении на территорию СССР и предоставлении им, по возможности, какой-нибудь автономной территории где-нибудь в Сибири или на Дальнем Востоке, в достаточно незаселённых местах (например, у Охотского моря).
  
  Ещё позднее разрабатывались планы грандиозной коммунистической революции в Америке и создания, на первых порах, "Коммунистической республики Макензи" на северо-западе Канады. Главная роль в этой революции отводилась индейцам, эскимосам, неграм и прочим угнетаемым нацменьшинствам. Особую роль должны были сыграть потомки русских, а также украинских и польских эмигрантов...
  
  Чтобы нам добраться до наших братьев-шеванезов, нами (в основном - мной) был тщательно разработан по картам водный маршрут, в основном - по рекам, с волоками на водоразделах, через всю Евразию и Аляску, от Ладожского озера - и до Большого Медвежьего озера в Канаде. Это была программа-максимум. А программой-минимум был побег на один из необитаемых островов Валаамского архипелага в северной части Ладожского озера и устройство там базы для первой зимовки...
  
  
  (15) 8.7.85.
  
  Однако, тем временем моего друга стали всё более занимать планы похищения на наш необитаемый остров горячо возлюбленной им красавицы-одноклассницы. Эти планы он разрабатывал в невероятно подробных деталях. Индейцы, революция, Свобода - всё это стало всё больше отходить у него куда-то на задний план. Он сгорал от любви. И думал о том, где бы достать хлороформ, чтобы безболезненно и надёжно усыпить при похищении свою любовь. На зимней, замёрзшей Неве нас будет ждать буер наготове, и - по льду Невы, а затем - Ладоги, на всех парусах - домой!.. Ну, а там, на острове, она, конечно, должна оценить его подвиг...
  
  Эти его фантазии, конечно, не способствовали укреплению нашей дружбы...
  
  Моя же мысль шла в другом направлении...
  
  
  "ЛЕСНАЯ КОММУНА"
  
  Ещё и раньше я ни за что не хотел согласиться с мыслью, что я один такой на белом свете - "не от мира сего". И потом это убеждение во мне только всё более и более крепло. Я всё более и более утверждался в мысли, что помимо нас с другом двоих должны быть непременно и ещё ребята (и девчонки, конечно), примерно наши ровесники, которые так же, как и мы, совершенно не могут жить в мещанском прозябании, вне Природы, вне борьбы, и так же жаждут, и ищут, и рвутся всей душой к настоящему делу; которые так же мечтают полностью и бесповоротно порвать со всем опостылевшим прошлым - и куда-нибудь убежать, чтобы найти настоящую цель в жизни, которой можно посвятить всего себя без остатка, и за которую и умереть не жалко. Не может быть, чтобы мы не нашли друг друга!..
  
   И постепенно я всё более утверждался в мысли, что мы с другом не должны остаться одни - а должны стать неким ядром будущей общины, будущего братства наших единомышленников, которые решат посвятить себя той же цели, что и мы.
  
  Так родилась идея-образ "лесной коммуны"...
  
  Я придумал всех, кто должен был составить ядро будущего братства: придумал им внешность, имена, биографии, и как каждый из них смог найти остальных. И среди участников этой моей коммуны был один женский персонаж - с совершенно удивительной судьбой!..
  
  
  (16) 9.7.85.
  
  "СОКОЛ"
  
  Постепенно шла практическая подготовка к нашему побегу. На сэкономленные на конфетах, мороженом и газированной воде деньги покупали самые дешёвые рыбные консервы. Я выточил дома, тайком от родителей, несколько десятков наконечников для стрел из "отпущенного" полотна ножовки, гвоздей и других материалов, сплёл несколько тетив для луков из крепчайших капроновых нитей. Было законспектировано множество литературы о съедобных диких растениях, охоте, рыбной ловле, приметах погоды, всяких индейских хитростях для жизни на Природе, путешествиях, географии, лесном, горном и водном туризме и многом другом, что могло бы нам пригодиться для практической реализации нашего плана.
  
  Самой операции мы дали кодовое название "Сокол". Был придуман и соответствующий знак - схематическое изображение птицы. Сокол - птица Свободы...
  
  "Штабом" нашего побега стал один из чердаков Государева бастиона Петропавловской крепости...
  
  
  (17) 9.7.85.
  
  1-ый ПОБЕГ
  
  В середине ноября 1965-го года, учась тогда в 8-ом классе, в возрасте 14-ти лет, я 1-ый раз бежал из дома. Друг в самый последний момент оставил меня, пообещав присоединиться ко мне "потом". И я бежал один... Друг мне дал с собой портрет Ленина, вырезанный из газеты...
  
  Бежал в один из самых глухих уголков Карельского перешейка, давно знакомый мне по летним разведывательным походам. И сразу же стал сказываться весь наивный утопизм моего проекта. Землянки, где я планировал обосноваться на зиму, я не нашёл (зимой местность выглядела совсем иначе...). Я остался под открытым небом. Верхней тёплой одежды у меня не было никакой, шапки и рукавиц - тоже. Ботинки, и штаны до самых колен, насквозь промокли - и уже не просыхали до самого конца моей эпопеи. Костёр от жуткой сырости отказывался гореть. Густыми, огромными хлопьями шёл мокрый снег, завывал холодный ветер...
  
  На 2-ой день я нашёл средь огромного, заснеженного, насквозь продуваемого пустыря какую-то низкую, широкую и совсем дырявую будку (и это было достаточно далеко от ближайшего человеческого жилья). В углу, на цементном полу, попытался развести огонь - но он еле тлел, топливо было совершенно сырым. Наступила темнота. Непогода усиливалась. Одежда была насквозь сырой. Огонь мой потух - и больше уже гореть не хотел. Я попытался хоть ненадолго уснуть, лёг на грязный цементный пол, едва-едва прикрытый жиденьким и отсыревшим лапником - но меня тут же пронзило насквозь, до самых костей, ледяным, цепенящим холодом, и стало колотить - как из пулемёта. Тогда я, что есть силы, крепко-крепко, обхватил себя за плечи руками и сжал себя в плотный, тугой комок. Лёжа на спине, стал с силой, упрямо и ритмично, с дикой настойчивостью, бить в каменный пол согнутыми в коленях ногами. И запел "Вихри враждебные..."
  
  На 3-ий день я со всей очевидностью понял, что если я останусь далее в лесу - то мне будет просто не выжить. Дождавшись рассвета, я тронулся в обратный путь... Шёл густой снег...
  
  Было уже совсем темно, когда я, утопая в снегу, вышел со своим тяжёлым рюкзаком к станции Дибуны и, после некоторых колебаний, постучался в дверь с надписью "Посторонним вход запрещён". И вошёл, шатаясь и едва не падая от усталости. Сидевшая за столом немолодая женщина в накинутом на плечи чёрном железнодорожном бушлате, увидев меня, тихо ахнула и всплеснула руками. "Ты это куда - в Финляндию собрался?!" - воскликнула она. Впрочем, она тут же вскочила с места, подтащила меня к жарко пылающей круглой печке, напоила крепким, горячим чаем из большой жестяной кружки - и уложила отдыхать на большой деревянной скамье, укрыв своей жёсткой чёрной шинелью. Я тут же отключился... Разбудил меня уже милиционер...
  
  
   (18) 10.7.85.
  
  2-ой ПОБЕГ
  
  В середине мая следующего, 1966-го года я бежал снова. Друг мой снова сказал, что у него "не всё готово", и снова обещал примкнуть ко мне несколько позже, "недели через две". И я снова ушёл один...
  
  Добрался до берега Ладожского озера южнее устья Вуоксы (Бурной). От холода я уже в этот раз почти не страдал (разве что по ночам) - зато чуть не сгорел. Погода стояла хорошая, продуктов у меня было полно, драться за жизнь, как в прошлый раз, не приходилось, спешить было тоже особенно, вроде бы, некуда. Я соорудил себе небольшое убежище. Пил вкусный и полезный берёзовый сок, варил питательную кашу из концентратов. Изучал окрестности. Я был - наконец-то - СВОБОДЕН... О чём я так давно, и так страстно, мечтал. И со всей закономерностью и неизбежностью, во весь рост, тотально, встал вопрос: "Ну, а дальше?.. Зачем всё это нужно?..".
  
  В далёких канадских индейцев, которых я должен освобождать, я уже верил как-то мало - они были слишком, слишком далеко... Где-то должны быть мучающиеся, как и я, от одиночества и непонятости неведомые друзья-единомышленники - но разве в этом лесу их надо искать?..
  
  Очень трудно передать то, что я тогда пережил и понял. На практике всё оказалось совсем иначе, чем в моих мечтах. Это было какое-то тотальное переживание своей неуместности, никчёмности, ненужности в данных, созданных мною, обстоятельствах. Природа была прекрасна - но я не мог с нею слиться в каком-то гармоническом единстве, о котором я читал, и о котором мечтал. Я был слишком от неё отличен - я был иным, я был больше, чем то, что меня окружало. У меня было какое-то своё - именно СВОЁ - особенное ПРИЗВАНИЕ... А здесь я этого слишком явно не находил. Я бежал за настоящей жизнью, а вышло - что убежал от жизни. Бежал ради людей - а убежал от людей. Было более, чем очевидно, - что совсем не здесь моё место. И внутренний голос с неоспоримой силой свидетельствовал, что моё настоящее место - там, откуда я бежал. И здесь не было ни страха, ни сожаления о совершённом поступке. Я совершенно не знал, что я буду делать и ради чего жить, когда вернусь. Но я уже знал, что это должно быть там, в городе, среди людей, - а не здесь, в лесу, на безлюдном, заросшем камышом, берегу...
  
  Оставаться на этом прекрасном берегу Ладоги долее - уже не имело никакого МОРАЛЬНОГО смысла. И дней через пять я повернул назад...
  
  В город приехал поздно. Являться домой так сразу, и за полночь - не хотел, не решался. Решил переночевать в "штабе". Но у Государева бастиона в Петропавловке меня остановил наряд милиции. Да, одно моё прожжённое пальто чего стоило!..
  
  
  (19) 13.7.85.
  
  ОТКРОВЕНИЕ СМЫСЛА
  
  Потом мне было дома снова так паршиво, и так безысходно - что я волей-неволей вернулся к планам о побеге. Но вера моя в эту идею - в этот путь обретения Свободы - была уже слишком надломлена. И в один прекрасный (хотя и не менее ужасный) день, даже в один момент, последние остатки моего прежнего мировоззрения, моей идеи, вдруг окончательно улетучились, буквально - как дым, без всякого следа и остатка, кроме воспоминаний, но веры в это - уже не было. Никакой. Совершенно и абсолютно. И я со всей очевидностью увидел, насколько наивны, нереальны, нежизненны были все эти мои детские мечты: побег, коммуна, индейцы... Я слишком долго тешил себя совершенно детскими иллюзиями. И вот - их нет. А что есть?.. Ничего... Пустота!..
  
  И тут я обнаружил - что потерял не только мечты и иллюзии. А нечто гораздо большее. Я потерял СМЫСЛ СВОЕЙ ЖИЗНИ. Оказалось, что кроме моей ИДЕИ - у меня не было, по-настоящему, ничего, и все свои отроческие годы я жил только ею одной. И вот теперь мне не для чего оказалось жить. И это было страшно! И это было такое отчаяние!..
  
  Но в следующий момент произошла удивительная вещь. Откуда ни возьмись - ко мне вдруг пришла полнейшая и несокрушимейшая уверенность, что СМЫСЛ ЖИЗНИ мной будет непременно найден. Просто потому - что он ЕСТЬ! Я ещё совершенно не мог сказать, в чём это будет конкретно заключаться, и на чём это вообще может быть основано - но уверенность моя была стопроцентной - до поразительности! И из этого удивительного откровения я на всю последующую жизнь усвоил для себя две, по сей день очевиднейшие для меня истины:
  
  1) что безвыходных ситуаций в жизни не существует; и -
  2) что для того, чтобы этот выход найти - надо его искать.
  
  СМЫСЛ ЖИЗНИ - ЕСТЬ! Надо его только - искать! Надо элементарно - учиться! Надо просто элементарно - читать! Ведь столько умнейших и важнейших книг, где гениальнейшие люди пытались дать ответы на самые важные вопросы, - тобою ещё не прочитаны, не осмыслены и не поняты!..
  
  
  (20) 13.7.85.
  
  И я был совершенно успокоен. Стал делать зарядку, бегать по утрам, заниматься спортом, лыжами. Стал работать над собой, вырабатывать характер, укреплять волю. Стал читать классику по всем отраслям литературы, философии и науки. В школе меня всё больше привлекали история, обществоведение и литература - и я всё время жалел, как мало им в школьном расписании уделяется внимания, и не раз поражался, как учителя умудряются скомкать, испортить и оставить без всякого раскрытия самые интересные и важные темы!..
  
  Но новая ЦЕЛЬ ЖИЗНИ не появлялась. И тоска росла...
  
  
  БЕАТА
  
  Помню, как посмотрел в то время польский фильм "Вернись, Беата!". О современной (тогдашней) польской молодёжи, старшеклассниках, моих сверстниках, об их поисках и проблемах. О девчонке, которая сбежала из дома. Как и я... Но - девчонка!.. Мне это перевернуло всю душу! Боже мой, каким волком хотелось мне выть после этой Беаты! Насколько это всё мне было близко и понятно, насколько мною самим выстрадано! Ведь есть же, есть близкие мне по духу люди, так же ищущие, так же страдающие, как и ты, - но как их найти?!
  
  Не один раз в "Комсомольской правде", в других молодёжных изданиях, в радио- и телепередачах для молодёжи я получал подтверждения - что я действительно не один. Появилась мысль: написать в "Комсомолку", или ещё куда-нибудь, письмо с предложением и призывом ко всем, таким как я, - собраться всем вместе и обсудить сообща наше общее положение, вместе подумать и решить, как нам быть. Не может быть, чтобы мы все вместе не нашли никакого выхода!.. Но если совершенно конкретно - что, кому, как писать?.. Я это тогда слишком смутно себе представлял. Да и много было разных опасений... Всё это было настолько туманно и неопределённо - что так и не вылилось тогда у меня ни в что практическое...
  
  
  (21) 13.7.85.
  
  ЧЕ ГЕВАРА
  
  В 10-ом классе мы с другом написали заявление в военкомат с просьбой направить нас добровольцами во Вьетнам, Грецию, Чили или любую другую точку на нашей планете, где развитие революционных событий потребует нашей помощи (были уверены, что в Греции и Чили назревает революция). Ответа не получили...
  
  Это было в то время, когда мы узнали про Че Гевару. В газете "За рубежом" были напечатаны отрывки из его "Боливийского дневника". Молодая учительница по литературе рекомендовала всему нашему классу это прочесть, она сказала, что её потрясла личность этого человека. Я прочёл. Да, она была права...
  
  
  (22) 13.7.85.
  
  ИНСТИТУТ
  
  После школы почти совершенно не знал, куда идти. Страшно хотелось, и явно недоставало, знаний - знаний самых главных: о смысле человеческой жизни, о законах развития общества, о силах, движущих человеческую историю, человеческое развитие. Родители упорнейшим образом толкали меня в Финансово-экономический институт (ЛФЭИ). Пошёл, потолкался в коридорах, аудиториях. Посмотрел учебную программу: политэкономия, философия, история КПСС, научный атеизм, этика, эстетика, кибернетика... Интересно! Вроде, как раз то, что мне нужно!.. И - студенческая среда!..
  
  Боже мой, ведь это был 1968 год! Париж! Студенты Сорбонны! Упоительный и захватывающий дух "Красный май"!..
  
  Сдал экзамены, поступил. Месяц на картошке (весёлый, весёлый был месяц, еле живой вернулся...). Потом - занятия. Записался в лыжную и туристскую секции. Всё шло, как будто бы, благополучно. Лямку - тяну. Факультет - перспективнейший: планово-экономический. В колхозе один из преподавателей в порыве откровенности много нам порассказал, о том, кто из бывших выпускников какую и где успел сделать головокружительную карьеру, и гарантировал: "Через 10 лет после выпуска будете сидеть в Госплане!". Ого!.. И мечты уже рисовали мне: отличнейший костюм, белая рубашка, галстук, машина... А ведь раньше я никогда ни о чём подобном не мечтал - никогда!.. А тут - толи невольно заразился общим (хотя и не слишком явным) настроением...
  
  Но уже в феврале будущего года я подал ректору заявление об отчислении. Почему? Не удалось сдать зачёт по математике - но это был лишь повод, а не причина; подзубрил бы - и сдал, как все делают. Но зубрить не стал. Не смог я ничего зубрить. Мне было нужно не это. Совершенно не это. Хотя понимать это я стал не сразу...
  
  С каким благоговением в начале курса я подготовил и оформил разноцветной пастой толстую общую тетрадь для конспектирования "Капитала" Маркса! И что же? Я, как и большинство моих сокурсников, едва успевал механически списывать с других конспектов - для такой же механической сдачи зачётов. Но ведь мне действительно нужны были ЗНАНИЯ, мне действительно нужны были ответы на мучившие меня вопросы - иначе, как, и зачем, вообще, жить?.. И, кроме того, я не встретил в институте ни одного более или менее близкого мне человека, которого бы тоже, прежде всего, терзали те же вопросы и проблемы, что и меня. И дух тогдашнего студенчества был уже не тот, что хотя бы лет 10 назад...
  
  Когда мне в первый раз пришла в голову мысль бросить институт - мне стало просто жутко: "Неужели я смогу это сделать?!.". А потом я понял, что просто не смогу этого не сделать...
  
  Дома был неописуемый скандал. Мать ходила в институт - и требовала, чтобы моё заявление было аннулировано. Этим моим уходом из института она меня попрекает и по сей день, как ничем другим...
  
  
  (23) 14.7.85.
  
  ДОНБАСС. "КАПИТАЛ". ОТКРОВЕНИЕ ДИАЛЕКТИКИ ИСТОРИИ
  
  Решил поступать в университет (ЛГУ) на философский факультет. А готовился я к этому так. На лето (шёл 1969 год...) мы всей семьёй отправились гостить к родственнице в Донбасс. И я взял с собой 1-ый том "Капитала", "Анти-Дюринг" и "Происхождение семьи, частной собственности и государства" Энгельса, и толстый том "Политэкономии". Занимался систематически, с утра до вечера, конспектировал. В перерывах бегал купаться в местном водохранилище (там оно называлось: "ставок").
  
  В школе классики отечественной литературы приводили меня в глубочайшее уныние, если не сказать больше. Потом я открывал их для себя заново, самостоятельно. И это действительно были откровения - каких я не мог получить в школе...
  
  "Капитал" Маркса меня перевернул всего...
  
  "Что делать?" Чернышевского я впервые прочёл, кажется, несколько раньше, а потом не раз перечитывал - и эта книга тоже совершила огромный переворот в моём сознании. Но если Чернышевский перевернул меня больше в нравственном смысле, то Маркс - в идейном...
  
  Попробую описать то, что со мною тогда произошло, хотя это очень непросто...
  
  Это был один из самых ярких и поворотных моментов в моей жизни. "Капитал" обрушился (или - скорее взорвался) во мне просто бурей мыслей, энергии и энтузиазма - и я был настолько этим переполнен, что физически не знал, куда себя девать. Был знойный южный летний день, поистине, прекрасный день, когда истина "Капитала" взорвалась во мне - как динамит!.. И в это время нашей родственнице привезли на самосвале и высыпали перед домом огромную кучу чёрного каменного угля, на целый год. И всю эту кучу надо было перекидать совковой лопатой в угольный сарай. И - Боже мой - как я набросился на этот уголь!..
  
  Перед моим мысленным взором бешено проносились кадры старинных кинохроник о развитии промышленности и капитализма, и внутри звучал такой же бешеный, неистовый, всепоглощающий ритм развития цивилизации, с железнейшей необходимостью ведущий мир к Революции и Коммунизму - и я был частью этого грандиознейшего Мирового Процесса!..
  
  Жара стояла страшная (в то лето она доходила до + 42№), пот ли с меня буквально чёрными, грязными ручьями, густое облако чёрной угольной пыли окутывало меня со всех сторон - и я вдохновенно (экстазно!..) упивался: и этой жарой, и этим потом, и этой пылью! Я всё больше входил в клокочущий во мне ритм - и казалось, что с каждым взмахом лопаты силы во мне не убавляются - а прибавляются! Я работал всё быстрее и быстрее, не останавливаясь и не переводя дыхание - и в каждый бросок лопаты вкладывал всё больше и больше рвущейся из меня яростной силы. Во мне жила и действовала сама История, сама Мировая Революция, сама несокрушимая, неостановимая, железная Логика исторического процесса, властно влекущая всё человечество к неизбежному торжеству Коммунизма!..
  
  Родственница, а за ней и остальные, стали уговаривать меня передохнуть - но меня было не остановить. Меня уже стали пытаться остановить насильно, физически, хватали за руки, пытались оттащить от кучи - но я вырывался, и, не сбиваясь с ритма, продолжал со всё возраставшей железной методичностью неистово швырять свой уголь. В этот момент я был всем мировым пролетариатом, движущей силой всей мировой индустрии, всего мирового промышленно-экономического процесса, природной и исторической стихией, несущей в себе Революцию и победу Коммунизма в мировом масштабе - и никакая сила в мире не могла остановить моего хода, моего всепобеждающего, разрушающе-созидающего, огненного ритма!..
  
  
  (24) 14.7.85.
  
  Дух "Капитала", дух диалектики переполнял меня - как переполняет - мне казалось - всю современную и всю мировую историю! Сила диалектики марксизма, сила революционной коммунистической Идеи билась в каждой моей клетке, в каждом нерве, в каждом атоме моего существа, от кончиков ногтей и волос - до самых, казалось, тончайших каналов в самой сердцевине спинного и головного мозга. Мир - жил; история - жила; и я - жил, жил, жил, как никогда!..
  
  Родственники уже без весёлого юмора говорили, что я "очумел", "спятил" и "взбесился". Они уже, действительно, были не на шутку напуганы моим пролетарским экстазом - и подозревали, что я и впрямь рехнулся от чрезмерно чтения, да ещё при такой жаре! А я был счастлив, счастлив, счастлив - не смотря на то, что никто, из меня окружавших, не мог этого понять и разделить! Но я не был на них в обиде - ведь они тоже были частью того же мирового процесса, что и я! Они - поймут, непременно поймут!.. И я был действительно - счастлив! Я стал МАРКСИСТОМ и РЕВОЛЮЦИОНЕРОМ - я нашёл СМЫСЛ ЖИЗНИ!..
  
  Да, марксизм можно усвоить вполне только с киркой и лопатой в руках - без этого ни о каком его подлинном и полном понимании не может быть и речи! И, поистине, это Высшая Сила рассыпала передо мной эту кучу угля и вложила мне в руки эту совковую лопату!..
  
  И когда последняя пригоршня угля перекочевала через мои руки в узкое окошко сарая - я уже знал, что делать: надо делать - продолжать делать - то, что делали Маркс, Энгельс и Ленин, - надо делать МИРОВУЮ РЕВОЛЮЦИЮ!
  
  
  (25) 15.7.85.
  
  Я - ПРОЛЕТАРИЙ!
  
  Вернувшись с Донбасса - тотчас побежал в Порт устраиваться грузчиком. Почему-то казалось - что это самое пролетарское место, и самая пролетарская профессия. Не взяли - мне ещё было только 17. Пошёл к матери (по её настоянию) на "Красную Зарю", слесарем-сборщиком...
  
  Коллектив был в основном женский, большинство - молодые девчонки. Слушали мою марксистскую пропаганду с интересом, даже с сочувствием. Но - до определённой черты... И ехать добровольцами в Южную Родезию почему-то никто не хотел...
  
  Мне нужны были знания - подлинные знания!.. Подал документы на философский факультет ЛГУ. На собеседовании долго расспрашивали, почему я не член ВЛКСМ... Экзамены сдал, но - не прошёл на дневное по конкурсу, не хватило каких-то долей балла (тогда только что ввели средний балл из аттестата, который у меня, к концу учёбы в школе, получился лишь чуть выше "3"-ёх). В приёмной комиссии мне предложили оформиться на вечернее отделение; для вечернего и заочного у меня баллов хватало. И были очень удивлены, когда я отказался. Тем более - когда на носу армия. Но я хотел только на дневное. Думал, ещё успею. Моя житейская наивность была феноменальной. И армию я воспринимал столь же романтически - как и рабочий класс...
  
  А готовился к экзаменам я, читая в основном ту же литературу - что и в Донбассе. И продолжал читать её и дальше, запоем. Всех классиков марксизма...
  
  Продолжал работать на "Красной Заре". И рассказывать пожилым женщинам и молодым девчонкам про землевольцев и народовольцев...
  
  А в ноябре меня уже ждала армия. Кончался 1969 год...
  
  
  (26) 15.7.85.
  
  АРМИЯ
  
  В армии служил в войсках связи, получил специальность радиста-двухсторонника. Служил под Ленинградом - но в увольнение за все два года службы ходил всего раз пять. В армии вступил в ВЛКСМ. Был членом совета библиотеки, редактировал (практически - выпускал) боевые листки, проводил политинформации. Иногда, замещая командиров, вёл политзанятия. Ревностно занимался спортом (в основном - тяжёлой атлетикой, "жал железо", благо этого железа было полно у нас в спальном помещении)...
  
  Долгое время, поначалу, читать там не было почти никакой возможности. Но Ленина можно было читать сколько угодно. Что я и делал, и весьма усердно. И я буду благодарен армии за эту представившуюся мне счастливую возможность по гроб жизни...
  
  В армии я нашёл только одного человека, ставшего мне близким другом. Он не читал запоем Ленина, как я, но зато умел внимательно вглядываться в жизнь и в людей, не страдал чрезмерным утопизмом и был гораздо практичнее меня. В частности, он организовал занятия боксом и самбо (но поддержки "сверху" хватило ненадолго...). Благодаря ему, я в значительной степени избавился от своего "розового идеализма" - и в политических, и в житейских вопросах. Да и сама армия способствовала этому сильнее всего. Из армии я уже вышел совершенно другим человеком...
  
  
  (27) 16.7.85.
  
  ПУБЛИЧКА
  
  После армии, волею Судьбы, стал работать в замечательнейшем месте: в Публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина, в Отделе рукописей и редких книг, младшим библиотекарем. Этому заведению я обязан чрезвычайно, неимоверно многим в своём формировании. Два года проработал в Рукописном отделе. А затем, благодаря другу, два года - грузчиком от АХЧ при библиотечном узле связи, где через мои руки физически проходили все поступления в библиотеку. Здесь у меня работа в чистом виде занимала уже всего 2-3 часа в день, режим работы был достаточно свободный - и остальное время я мог до позднего вечера (практически - до закрытия) заниматься в читальном зале Отдела рукописей, заказывать почти любые книги, пользоваться весьма обширной справочной библиотекой читального зала, читать и конспектировать, по 8-10 часов в день. Плюс то, что мог читать на почте во время разборки периодики (в основном - выбирал литературные и философские журналы). И плюс то, что читал дома, до поздней ночи. Читал много...
  
  
  (28) 16.7.85.
  
  ВОПРОСЫ...
  
  Как человек становится революционером? Что нужно, чтобы в человеке пробудилось это начало - эта потребность быть свободным, независимым, творцом жизни, творцом своей судьбы и судьбы мира? Что нужно, чтобы это пробудилось в массах, в целых народах? Почему это революционное, творческое начало то бьёт вулканом - то совершенно затихает и пропадает неизвестно куда? Что стало с революционностью рабочего класса в развитых странах Запада? Почему почти никто не поддержал героической попытки Че Гевары в Боливии? Мои родители принадлежат к революционному классу - а где их революционность? Откуда в людях берётся способность и потребность к героизму, самоотверженности, к всепоглощающей борьбе за Высшую Идею, - и люди находят в этом единственное и величайшее счастье, и разрешают в этой борьбе все свои проблемы? И как могут миллионы людей равнодушно относиться к царящим в мире болезням, голоду, нищете, насилию, несправедливости, бесправию, невежеству, к безднам человеческих унижений и страданий, если их это непосредственно не касается? Как же это может не касаться? Как может человек всерьёз надеяться быть счастлив, если в мире, в котором он живёт, столько несчастья и горя?..
  
  Быть может, всё дело в ограниченности сознания, неразвитости восприятия, в ложности самих основ мироощущения человека? Что же нужно, чтобы люди научились чувствовать чужую боль - как свою собственную? Быть может, нужна любовь? Но что такое - любовь?..
  
  
  (29) 16.7.85.
  
  САМООБРАЗОВАНИЕ. ПСИХОЛОГИЯ
  
  Чтобы ответить на все эти вопросы - мне уже было мало одних только классиков марксизма и популярной политической литературы. Решил взяться за психологию. Сначала - за социальную психологию. Слушал лекции Ядова. Но очень скоро понял, что для того, чтобы разгадать загадки человеческого сознания и человеческого поведения, надо копать гораздо глубже...
  
  Начал с Дарвина. С "Происхождения видов". Потом - Спенсер, Ланге, Вундт, Тард, Рибо... Эти меня не удовлетворили. После Сеченова и Мечникова дошёл до бихевиоризма. Затем - до Павлова и Бехтерева. При всём уважении к Павлову ближе был как-то Бехтерев. Но и у него слишком всё время чего-то не хватало. Гештальт-психология меня тоже не удовлетворила. Кое-что дали Выготский, Леонтьев, Рубинштейн, Блонский...
  
  Не хватало какого-то глубинного измерения у всех этих авторов. Хотелось узнать не просто о человеческой психике - а о душе. О своей душе...
  
  
  ФРЕЙД - ОСОЗНАНИЕ БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО
  
  Фрейда поначалу напрочь не признавал. Хотя и знаком был с ним, как и со всем психоанализом, только по косвенным источникам. Но однажды произошла совершенно удивительная вещь...
  
  Было это где-то в мае-июне 1973 года. Я сидел в Отделе рукописей за своим рабочим столом, напротив окна, уже после рабочего дня, и читал одну из статей Бехтерева в журнале "Русский врач" за 1918 год (кажется, она называлась "Половое влечение как сочетательный рефлекс"). В этой статье Бехтерев критиковал Фрейда. Но, в отличие от многих нынешних авторов, критиковал всерьёз и по существу, постоянно приводя обширные цитаты из работ оппонента, ярко характеризующие самую суть взглядов его идейного противника, и постоянно и неуклонно имея целью не во что бы то ни стало опровергнуть противоположную сторону - а во что бы то ни стало выяснить истину.
  
  И вот, я читаю, и чрезвычайно внимательно слежу за развитием мысли Бехтерева и мысли Фрейда, в их таком на редкость ярком, красивом, честном и открытом поединке. Я - всецело (и заранее) на стороне Бехтерева; но и каждый шаг могучей исследовательской мысли ещё незнакомого мне Фрейда невольно вызывает во мне удивление и уважение, и чем дальше - тем больше, хотя я и не хочу это признавать и пытаюсь этому противиться. Я ещё продолжаю по инерции упорно соглашаться с Бехтеревым и столь же упорно продолжаю отводить в сторону, один за другим, все доводы Фрейда, но... какое-то странное, никогда ранее не испытанное, удивительное - и удивляющее - чувство всё продолжает и продолжает во мне расти, хотя я ещё и очень смутно отдаю себе в этом отчёт. И вдруг...
  
  Это было буквально - как яркая вспышка, как молния, как какой-то электрический разряд в моём мозгу (похоже - как при электросварке, но гораздо ярче, сильнее, "тоньше" и "глубже", и - "живее", несравненно живее, вот что главное: это было живое электричество, а не мёртвое, живой свет, а не мёртвый!..). Это был какой-то миг, какая-то доля секунды. И - всё переменилось, совершенно всё, и во мне - и вокруг меня!.. Всё было прежним, таким же, как и миг назад, и - уже совершенно иным!..
  
  
  (30) 17.7.85.
  
  Я как бы проснулся "внутри сна". Я как будто открыл глаза - находясь с открытыми глазами. И увидел, и понял - что до этого момента я их ещё никогда по-настоящему не открывал. Я как бы очутился - проснулся - в неком таинственном и волшебном сне. Или (и в то же время) - наоборот: я как будто освободился, очнулся от каких-то колдовских сонных чар, от какого-то сильнейшего гипноза, в котором я пребывал до этого всю жизнь, и не подозревая об этом (или подозревая лишь очень, очень смутно...). Да, это было как бы пробуждением и освобождением от гипнотизирующего воздействия привычных грубых форм вещей, это было переживание какого-то удивительного внутреннего просветления и освобождения!..
  
  День был очень тёплый и свежий. Моё огромное окно на 1-ом этаже (2-ое от Невского проспекта) было открыто настежь. Напротив меня тихо-тихо качались и шелестели зеленью деревья Екатерининского сада. Мимо проходили люди, изредка проезжали машины. И всё это было уже как в странной волшебной сказке или какой-то таинственной фантастической книге. Все самые простые, привычные и обычные вещи и события вдруг оказались преисполнены какой-то огромной и таинственной глубины, какого-то особого скрытого смысла. Каждая вещь уже была как бы символом чего-то неизмеримо более глубокого и важного, чем просто она сама. Всё было то же. И всё было уже иным. Преисполненным Тайны и Смысла. А самое главное - что совершенно иным уже был я сам...
  
  Позже до меня стало постепенно доходить, что в этот удивительный момент я интуитивно понял главную идею Фрейда и всего психоанализа (хотя отнюдь не Фрейд первый это открыл...). А именно: что главным и определяющим в человеке является не то, что он в себе сознаёт - а то, что он в себе ещё совершенно не сознаёт; не то, что он УЖЕ, в наличии, о себе знает - а то, что он ЕЩЁ совершенно о себе не знает; не то, что находится в узких рамках его обыденного "я" - а то, что выходит бесконечно далеко за рамки этого "я", каким бы обширным, значимым и самодостаточным оно самому себе ни казалось.
  
  В этот момент, у открытого окна читального зала, мне вдруг открылась и - дохнула на меня - неведомая мне дотоле бездна. И эта бездна была во мне самом. И этой бездной был я сам...
  
  Конечно, Фрейд здесь был более поводом, чем причиной. Но я тогда приписал пережитое мною чудо исключительно гению Зигмунда Фрейда и силе истинности его доктрины. И в тот же час я стал пламенным и ревностным фрейдистом. И каким восторженным!.. Лозунг психоанализа: "ОСОЗНАНИЕ БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО" стал и моим главным лозунгом...
  
  Но очень скоро и концепции психоанализа стали для меня недостаточными. Я стал с головою зарываться в философию и классическую художественную литературу, через которые я тоже хотел понять человеческую душу и самого себя...
  
  Очень много мне тогда дало знакомство с философией экзистенциализма...
  
  
  (31) 20.7.85.
  
  ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМ
  
  1973 год вообще был для меня чрезвычайно пёстрым, сложным, бурным, противоречивым, и - переломным. Сначала я стал пристёгивать к своему марксизму современную социологию, психоанализ, кибернетику, потом - что-то из экзистенциализма, из философии жизни, ещё всякую всячину. Но с каждым днём всё более и более в моей голове обнаруживалась идейная каша, которую мне всё труднее было переварить и синтезировать в нечто целостное. А уж Кафка и Достоевский совсем не хотели пристёгиваться. А при переваривании выделяли тонкий, острый яд. Яд сильнейшей душевной боли. И эта боль уже совершенно не влезала ни в какие философские доктрины. Разве что - в экзистенциализм, но и его мне уже было слишком мало, чтобы понять мир, человека и самого себя...
  
  Очень мне тогда пришлись по душе Карлейль и Ницше. Но они только добавили мне боли и чувства неудовлетворённости...
  
  
  (32) 20.7.85.
  
  БИБЛИЯ
  
  Библию я открыл в первый раз где-то в конце лета - начале осени 1973 года (в справочной библиотеке Отдела рукописей она была, дореволюционное издание). Взялся читать Евангелие от Матфея. И хотя уже, казалось бы, был в немалой степени научен горьким опытом ни к чему не относиться предвзято - и то над некоторыми местами я тогда просто смеялся. "Ну, и дураки же, всё-таки, были люди! 2000 лет назад - что с них взять!..." О, как я ещё был наказан!..
  
  Примерно в то же время (или, скорее, чуть пораньше...) впервые услышал на магнитофонной ленте только что прогремевшую на весь мир рок-оперу "Иисус Христос - суперзвезда". Сначала - совершенно ничего не понял (тем более, не зная языка). Потом один знакомый парень, совершенно индифферентный в области религии, чуть-чуть что-то мне разъяснил, просто по сюжету. Я почувствовал своё дремучее невежество в этом вопросе. Я без конца прокручивал эту совершенно случайно попавшую ко мне ленту, слушал удары бича, падающего на плечи Христа, звон сребреников Иуды (как мне интерпретировал мой знакомый) - и под эту музыку готовил доклад против экзистенциализма для своего философско-литературного кружка. И чувствовал, что всё больше и больше впадаю в "пограничную ситуацию" - и всё более и более открываю в себе экзистенцию...
  
  И кризис всё усиливался...
  
  Именно в 1973 году я стал писать стихи, написал свой первый фантастический рассказ, стал вновь вести свой давно прерванный дневник...
  
  
  (33) 20.7.85.
  
  БОГ
  
  Хорошо помню, как в один прекрасный день (точнее: в одну прекрасную ночь) я ушёл в своих экзистенциальных философствованиях так далеко - как никогда раньше. И рассуждал так. "Есть я (человек) - и есть мир. У меня (человека) есть душа. (То, что она у меня есть - в этом я уже не мог сомневаться, так как она у меня болела, и ныла, и стенала уже день и ночь, не переставая, и с каждым днём всё больше и больше...). А раз есть душа у меня (человека) - то, наверное, она должна быть и у мира? Ибо не может же быть, чтобы обладающий душой человек жил в бездушной Вселенной! И красота и простота этой построенной (или увиденной?...) мною пропорции тоже не должна нарушаться, думал я, ведь, вроде, всё математически правильно и просто. Да, выходит, что, наверное, действительно должна быть душа мира. Но что же это такое - Душа Мира? Что же это - БОГ??!! ..."
  
  Когда я впервые в жизни осознанно произнёс - ещё полушёпотом - Это Слово... Трудно передать то изумление, в которое меня привело оно, а ещё больше - я сам. "Ну, и докатился!.." Это были мои следующие слова, произнесённые уже вполне и чётко вслух, на глубочайшем выдохе, в ночной тишине моей комнаты. Произнесённые почти не моим голосом, в котором звучало глубочайшее потрясение, какого я ещё не испытывал никогда в жизни...
  
  
  (34) 20.7.85.
  
  ВЗРЫВ
  
  Весь 1973 год мне снились сны. Таких снов, настолько ярких, и в таком количестве, я больше не видел и не запоминал так чётко никогда в жизни. Следуя Фрейду, я их тщательно записывал и письменно анализировал. Потом на основе некоторых из них я создал серию небольших рассказов "Сонное царство".
  
  Самый поразительный сон мне приснился ровно за три дня до Нового, 1974 года...
  
  Глухая, тёмная ночь. Мне надо, во что бы то ни стало, взорвать Нечто. Это - нечто вроде огромного, низкого, старого сарая или какого-то склада. Взрывчатка мною уже заложена раньше. Должен быть механизм для воздействия на заряд снаружи, какой-то гвоздь на проволоке. Но он не срабатывает. Я останавливаюсь перед входом в склад - перед грубой, широкой дверью с засовом (или воротами). А вокруг, за моей спиной, уже рыщут какие-то тени, ибо я знаю, что за мною давно следят и меня ищут какие-то тёмные и властные силы. Открываю ворота и вхожу внутрь склада. При тусклом свете пыльной лампочки под низким потолком разворачиваю большой бумажный свёрток со своей взрывчаткой, лежащий на высоком уступе кирпичной стены, почти под самым потолком (или крышей). Можно поджечь прямо обёртку. Но тогда я не успею выбежать и отбежать достаточно далеко, чтобы спастись от взрыва. НУ, И ПУСТЬ!.. (И тогда, в самом сне, и потом, после пробуждения, меня до глубины души поразило это моё внезапное решение: "НУ, И ПУСТЬ!"). Вражеские тени топчутся уже где-то совсем близко от ворот склада... Чиркаю спичкой. Поджигаю... Горит! Разгорается всё сильнее!.. Быстро выбегаю из склада, отбегаю ещё на какое-то расстояние, оборачиваюсь... И - ...
  
  Сначала я увидел вспышку ярчайшего, чудеснейшего, совершенно неземного СВЕТА...
  
  И раздался ВЗРЫВ!..
  
  Наверное, из такого же взрыва возникла Вселенная. Это не описать. Хотя, тогда я попытался. Это стало рассказом "Взрыв". Помню, что в нём я написал: "В свой смертный час буду я помнить этот Свет и этот Взрыв!.."
  
  Нечто взорвалось во мне самом. Взорвалось так, как больше ещё никогда не взрывалось в моей жизни - ни во сне, ни наяву...
  
  Проснулся я с чувством - что произошло нечто совершенно исключительное. Что-то в высшей степени важное и торжественное. Но - ЧТО?!.
  
  Вокруг меня всё продолжало оставаться по-прежнему...
  
  Однако, сон оказался пророческим...
  
  
  (35) 20.7.85.
  
  ОБРАЩЕНИЕ
  
  31 декабря 1973 года мне довелось дежурить в ДНД - Добровольной Народной Дружине (я тогда был представителем от комсомольской организации библиотеки в ДНД плюс комсоргом отдела). Около 10 часов вечера все сдали свои красные повязки, поздравили друг друга с Наступающим, пожелали всего наилучшего - и с радостной поспешностью разошлись по домам...
  
  Я очутился на улице... Идти - в моральном смысле - было совершенно некуда. Тупик был полнейший. Муторность на душе - неописуемая. Идти домой было совершенно невыносимо. Я там был чужой. Я там был и раньше совершенно чужой - но в Новый год... Это уже было совершенно выше моих сил...
  
  Была не одна компания друзей и знакомых, самых разных людей, куда меня приглашали на Новый год и где бы меня с радостью приняли. Но сейчас я уже не мог идти туда, где я, как я знал, заведомо буду не понят. Даже если это, вроде бы, близкие люди. Но которым я сам не смогу объяснить - что со мной происходит. Вообще, как никогда остро никого не хотелось видеть. И как никогда остро хотелось к кому-то пойти...
  
  Что было делать?.. Шёл снег, было холодно и ветрено. Людей вокруг, спешащих к новогодним столам, становилось всё меньше... Я быстро ходил по улицам между Малой Садовой и Халтурина, по Марсову полю и окрестностям - но скоро совсем устал и замёрз. Было ясно, что моё первоначальное намерение прошататься всю новогоднюю ночь по улицам и набережным - слишком нереально. Но куда идти? Где приткнуться? Хоть в парадняк забивайся...
  
  И тут я вдруг вспомнил - что меня, ещё недели две назад, при случайной встрече на улице, приглашала к себе на Новый год одна моя очень старая знакомая, жившая неподалёку, - можно сказать, почти подруга детства. Я знал, что родителей у неё не будет, и будут какие-то совершенно незнакомые ребята. А мне тогда даже как-то и легче было бы побыть с совершенно незнакомыми мне людьми. И этого тоже мне в тот момент совершенно не хотелось - но выбирать уже не приходилось. Я уже просто замерзал и выбивался из сил от предельно быстрой непрерывной ходьбы. Однако, встречать там, у моей знакомой, Новый год я, всё равно, был решительно не расположен. Новый год, с людьми?.. Нет, не могу!.. Решил, что забегу к ней на каких-нибудь полчаса, лишь немного отдохнуть и погреться. А там - промотаюсь на улицах самую полночь, сколько смогу, да приползу домой...
  
  
  (36) 21.7.85.
  
  Помню, как вошёл в её комнату в старой коммунальной квартире на Желябова. Мягкий, неяркий свет, тепло... Как-то очень тихо, спокойно и мягко был усажен на свободный стул за совсем небольшой новогодний стол среди незнакомых девчонок и ребят. Налили "штрафную" (весьма и весьма, по нынешним меркам, умеренную), "Ерофеича". Принял, закусил. Что-то ем понемногу, сижу... И как-то сразу, ещё до "Ерофеича", стало во мне теплеть - и в теле, и в душе...
  
  Ребят и девчонок, кроме меня, было ещё человек пять-шесть, лет по 18-19 в среднем, я оказался самым старшим. Все были, как я постепенно понял, почти или вовсе незнакомы друг с другом. И именно это всех как-то странно сближало... Никто никому никого не представлял, и никто ни с кем формально не знакомился. И это тоже всех только сближало. Сидели - и тихо между собою разговаривали. Я и сам не заметил - как так же легко, свободно и естественно включился в этот общий, тихий, какой-то мечтательно-задумчивый, разговор. И в моей застылой душе всё отходило и оттаивало, мягчало и легчало...
  
  Пили, по нынешним временам, совсем немного. Кроме вышеупомянутого "Ерофеича" на столе стояла ещё пара-тройка бутылок лёгкого сухого вина с разными этикетками, да на 12 часов была припасена бутылка шампанского. Вообще, это был один из наиредчайших в моей памяти случаев, когда это (алкогольное) дело не оставило после себя во мне никакого отвращения - ни в душе, ни в теле. Да и никто из присутствовавших, по-моему, как-то и не думал слишком об этом предмете. Закуска была самая случайная. И об этом тоже как-то никто не думал. Шёл какой-то удивительный разговор...
  
  С самого начала, ещё усаживаясь на своё место, я обратил внимание на девочку справа от меня (слева от меня не было никого). Лет 18-ти, небольшого роста, тонкая, с тёмными, длинными волосами, в тёмном свитере. Она тихо и грустно сидела, облокотившись одной рукой о стол, подперев ею голову, и пребывала в глубокой меланхолической задумчивости. И это (даже её поза, её жесты...) было поразительно созвучно моему тогдашнему состоянию. Но её меланхолия, по сравнению с моей, была открытой и откровенной. Она очень рассеянно и грустно, без всякой улыбки, но с какой-то тёплой доброжелательностью, придвигала мне - по собственной инициативе - разные немудрёные закуски. Я как-то сразу всей душой почувствовал, что это - глубоко одинокий и несчастный человек, да ещё находящийся в данный момент в полосе сплошных несчастий и неудач, и не имеющий впереди никаких очевидных надежд. Мы с ней понемногу разговорились. Говорили - так, вроде, ни о чём... И в значительной степени именно благодаря ей и через неё я почувствовал совершенную необычность происходящего за этим скромным новогодним столом, в этой небольшой и довольно тесной комнате - и смог войти в волшебно, загадочно тёплую атмосферу этой удивительной и неповторимой новогодней ночи...
  
  
  (37) 21.7.85.
  
  Разговор шёл, будто, (не знаю, как объяснить), по какой-то невидимой - ещё подспудно, неявно - но неуклонно нарастающей, живой, огненно-живой, животрепещущей спирали. Будто во всех нас пребывала и работала какая-то общая, неведомая, таинственная сила - соединяя нас, сливая воедино и увлекая всех к какой-то дивной общей цели, к какой-то невыразимой, самой заветной общей мечте... Чувство глубочайшей, невыразимой, сердечной, душевной и духовной общности, полного взаимопонимания, удивительная близость, какая-то тончайшая, почти нереальная интимность, бывавшая у меня только в моих самых светлых снах, несказанное душевное родство, почти невозможная в нынешний век какая-то детская искренность и открытость, простота и естественность - и какое-то удивительно живое, ласковое, мягкое, светлое и нежное тепло - тепло такого дивного, домашнего, семейного, родственного уюта, которое в наше время может казаться только чудесным сном или волшебной сказкой...
  
  Откуда это взялось?!. Это было загадкой, тайной, это было просто чудом - и в то же самое время это тогда переживалось, по-моему, всеми как нечто в высшей степени естественное и само собой разумеющееся, как именно то, что и должно на самом деле быть...
  
  О чём мы тогда говорили?.. Как будто обо всём - и ни о чём. Мы понимали друг друга без всяких слов. Слова же были - как бы символическим выражением этого полного, бессловесного взаимопонимания.
  
  И это тепло, это чудо всё нарастало и усиливалось. Я уже давным-давно забыл, что собирался куда-то уходить - и был всецело поглощён этим совершенно фантастическим, сказочным общением. Поистине, оно было каким-то тотально раскомплексовывающим, очищающим и освобождающим - и приносило невыразимую радость. И эта радость всё разрасталась и разливалась - становясь целым морем нашего общего блаженства!..
  
  Мы уже не могли спокойно сидеть на месте. Неизъяснимо, почти невозможно радостное общее возбуждение всё росло и росло, всё больше и больше, уже через всякий край, переполняя нас всех и требуя какого-то выхода. Близилась какая-то кульминация. Какой-то катарсис. Вот-вот должно было произойти что-то совершенно, сверхнеобыкновенное!..
  
  Первым начал мальчик из театрального училища. Я помню, как он сидел на краю дивана, широко расставив ноги, в каком-то страшном и радостном напряжении и волнении, как-то, будто, неумело и неловко размахивая руками и пытаясь что-то сказать. Всем было ясно, что он хотел сказать что-то исключительно для него - и для всех - важное, но никак не мог найти нужных слов, не мог, прежде всего, разобраться в своих собственных, переполнявших его, бурных и необычайных чувствах. Наконец - то бледнея, то краснея, запинаясь и спотыкаясь на полуслове - он с огромнейшим трудом, но громко и торжественно, смог во всеуслышание произнести:
  
  "Ребята!.. Ребята!.. Вот ведь - мы уже все здесь знаем друг друга, правда?.. Да?.. Ведь - правда?.. Так давайте самовыражаться! Давайте самовыражаться!.. Например..."
  
  И, совершенно не в силах найти ничего лучшего, он, балдея от счастья, в каком-то весёлом самоизумлении, громко, раздельно и радостно, почти срывающимся голосом, провозгласил самое распространённое русское ругательство.
  
  
  (38) 21.7.85.
  
  И что тут началось!.. Это не передать никакими словами. Это был последний, решающий толчок, прорыв, взрыв детонатора!.. Все прекрасно, полностью понимали, что чувствовал и переживал этот мальчик, что хотел он сказать - ибо сами переживали то же, то же самое, что и он! Что тут творилось! Все повскакали со своих мест, закричали и заговорили одновременно, в каком-то всеобщем экстазе! Кто-то провозглашал какие-то совершенно бредовые лозунги (кажется, в духе революции 1968 года); моя соседка с вырвавшимся, казалось, из самого её сердца изумлённым и ликующим воплем: "Я ВАС ВСЕХ ЛЮБЛЮ!!!" вскочила и стала всех обнимать и целовать (включая и мою грешную голову - и, о, я был счастлив, как я был счастлив!..); кто-то пытался исполнить какой-то гимн... Я выскочил на небольшое свободное пространство в углу комнаты и попытался произнести какую-то дикую импровизированную проповедь в духе не то христианского социализма Достоевского (или, скорее, его "Пушкинской речи"), не то христианского экзистенциализма Бердяева (или, может, Габриэля Марселя), не то речений Иешуа из "Мастера и Маргариты". С точки зрения обыденной логики - бред был полнейший; но все полностью, прекрасно понимали (и принимали!) друг друга, ведь все мы переживали одно и то же - чудо было всеобщим!..
  
  Будто все перегородки, разделявшие нас, ещё два или три часа назад почти или совершенно незнакомых и чужих друг другу людей - вдруг рухнули и исчезли, растаяли, растворились! И мы были одним целым! И это было счастье!.. Да, именно это и было - одним, всеобщим счастьем, единым и неделимым! И как мы им упивались!..
  
  Это было какое-то коллективное сумасшествие! Но это было сумасшествие любви - любви самой чистой, искренней и бескорыстной, какая только может быть!..
  
  Какое чудо, какая сила вдруг сделала нас такими родными, близкими, любимыми и бесконечно нужными и необходимыми друг другу людьми?! Это казалось почти невозможным. Но это было так...
  
  Стало бить "12". Схватили приготовленную толстую бутылку в серебряной фольге, оглушительно грохнули пробкой. И это будто поставило последнюю точку под случившимся. Мы были безудержно веселы уже и без этого напитка, и помимо него. Мы упивались общением друг с другом, и хохотали и дурачились как малые дети...
  
  
  (39) 24.7.85.
  
  Наконец, двое ребят должны уже были непременно уходить (кажется, им надо было возвращаться в общагу). И как искренне они были этим огорчены! И как это огорчило всех остальных! Это было для всех просто чем-то немыслимым, недопустимым - вот так вот просто взять и разойтись, после того, что здесь произошло! Но тут же сама собой возникла идея, мгновенно и горячо подхваченная хозяйкой и всеми остальными: завтра же (то есть, уже нынче вечером), непременно, во что бы то ни стало, всем, в том же составе, собраться здесь же! Так, ко всеобщему облегчению, и порешили.
  
  Ребят отправились провожать всей гурьбой - и очень долго не могли с ними расстаться, как и они с нами. На прощанье обнимали их, и целовали, и заклинали непременно завтра придти опять - что они так же, чуть не клятвенно, обещали. Потом точно так же проводили ещё кого-то. Потом оставшиеся так же стали провожать и меня - и так же обнимали, и целовали, и горячо просили обязательно снова, как договорились, придти - в чём я заверял всех, как только мог...
  
  
  (40) 24.7.85.
  
  И вот - после всего произошедшего - я остался один... Я шёл по морозному, тёмному, зимнему, новогоднему Питеру, возвращаясь через Конюшенную площадь, мимо Спаса-на-Крови, к себе домой. И что со мной происходило! Что со мной творилось!.. Я шёл как в бреду - почти автоматически. Меня то куда-то жутко заносило - но ещё сильнее неудержимо влекло вперёд. Пьян - в обычном смысле - я не был, как и остальные, кого я только что оставил. Нет, это было кое-что покруче. Куда покруче!..
  
  Меня всего трясло. Трясло со страшной силой - как в какой-то горячечной лихорадке. Было такое чувство, будто по всем моим жилам, сосудам, нервам, клеткам, по всем ходам и каналам тела и души - идёт, и переливается какой-то текучий огонь. И было такое ощущение, будто всю грязь, всю гниль, всю нечисть, которая скопилась во мне за долгие-долгие годы - в моей крови, клетках, нервах, во всех потаённых уголках моей души - этот огонь сжигает и уничтожает. Это было настолько сильно и необычно - что я невольно, громко, вслух, с изумлением, почти с испугом, повторял на ходу: "Господи, что со мной?!. Господи, что со мной?!.". Поистине, это было какое-то огненное очищение!..
  
  Пришёл домой. Спать не хотел и не мог совершенно. Даже сидеть или стоять спокойно на месте совершенно не мог - бешено, лихорадочно ходил, метался по комнате из угла в угол, и всё так же, в каком-то исступлении, повторял: "Господи, что же это?!. Господи, что же это?!. Что же это такое?!."
  
  Какой-то необыкновенный, мощный, неземной огонь жёг меня изнутри, терзал, переполнял меня, требовал какого-то выхода. Я схватил бумагу, стал писать дневник. Единым духом, бешено, не отрываясь, накатал пять или шесть листов машинописного формата, с обеих сторон. Это был какой-то сплошной горячечный поток сознания, похожий на бред, почти без всякой логики и плана - сплошное рвущееся, необузданное чувство, чувство и боль, боль и блаженство!.. Поистине, это было блаженство боли - и боль блаженства! Ибо в этом огне снималось противоречие между ними...
  
  
  (41) 25.7.85.
  
  И, наконец - я понял. Я понял, что мне надо делать, и как надо жить, и в чём смысл самой жизни, и в чём подлинное счастье. ЛЮБОВЬ, предельная ИСКРЕННОСТЬ и полная САМООТВЕРЖЕННОСТЬ - вот главное! И в этом - всё!
  
  Идти на любовь - как на смерть! Идти на общение с людьми - как на смертную казнь, как на крест, как на Голгофу, с радостным сердцем! Говорить всё, что думаешь и чувствуешь - как перед лицом смерти, и чего бы это ни стоило! Всех любить, всем прощать любые обиды, всем желать всей душою счастья и добра - и всем говорить только правду! И пусть на тебя за эту правду, за эту искренность и откровенность, за эту безграничную и безоглядную любовь, за это сострадание ко всем, за это прощение всех обид - смотрят как на дурака и идиота! Пусть смеются в глаза и за глаза - пусть! Главное - чтобы войти в это полностью, целиком, без остатка, чтобы совершенно умереть в этом - умереть для всякой лжи, для всякой нечисти, для всякой корысти, для всякого себялюбия, для всякого жалостливого воспоминания о своей прежней лживой жизни и о своём прежнем, жалком, лживом и убогом "я"! Чтобы отдаться этому всецело - и бесповоротно! Чтобы уничтожить, забыть, похоронить, распять в этом своё прежнее, ветхое, лживое, греховное, нечистое, ублюдочное "я" - и только тогда сможешь обрести своё Истинное "Я"! Которое - от Бога, от Духа! Только тогда ты сможешь обрести себя - каким ты действительно должен быть! И только тогда ты сможешь, поистине, стать самим собой! Любить - значит быть самим собой! И быть самим собой - значит любить! И в этом - всё!..
  
  
  (42) 26.7.85.
  
  Какая могучая, прекрасная, светлая, таинственная огненная сила совершила тогда всё это чудо?!. Тогда я назвал это благодатью, Святым Духом, Богом. Тогда я сказал себе, что именно в этом - сущность религии, сущность Евангелия, сущность христианства. Тогда я читал Библию - и получал в ней объяснения всему, что со мной происходило, и находил в ней ответы на все свои вопросы...
  
  
  (43) 29.7.85.
  
  Мне тогда казалось, что я понял и обрёл Христа. А значит - и поверил в Него. Но это был далеко не только Христос Нового Завета. Это был и Христос Достоевского, и Христос из "Суперстар", и Христос с картины Крамского, и Христос (Иешуа) из "Мастера и Маргариты"... А главное - это был совершено мой, именно мой Христос! И именно этот Христос и был самым главным!..
  
  
  (44) 29.7.85.
  
  Почему-то очень вспоминался князь Мышкин из "Идиота" Достоевского. И я чувствовал - что именно так, как он, я и должен поступать!.. Как он - быть предельно, абсолютно искренним со всеми, и говорить всем только чистую, святую правду!.. И я представлял себе, какими "шарами" будут глядеть на меня девицы на работе...
  
  И я, действительно, какую-то неделю или две именно так и старался поступать во всём. И на меня действительно глядели странными глазами... Потом это экстатическое вдохновение прошло. И я снова - к великому своему стыду и муке - стал вести себя "как все"... Но переворот во мне уже произошёл настолько глубокий, настолько радикальный, настолько сильный - что событие это стало определяющим и поворотным для всей моей дальнейшей жизни...
  
  
  (45) 29.7.85.
  
  А с теми ребятами - я, мы все, тогда встретились. Встретились, как договорились. В тот же вечер. Там же. И всё уже было совершенно не то... Чудо прошло, исчезло - и больше уже так и не повторилось. И как это было горько и больно! Почти страшно!.. Страшно - до отчаяния! Как будто снова на каждом из нас наросли и затвердели прежние оболочки, прежние глухие скорлупы, отделяющие нас друг от друга. Мы по-прежнему тянулись друг к другу, мы снова так хотели единения, близости, родства!.. И мы будто натыкались, будто стукались друг о друга этими своими вновь застывшими, закристаллизовавшимися, непроницаемыми и непробиваемыми оболочками - и с каким-то затаённым ужасом прислушивались к этому глухому, пустому, мёртвому стуку, отдававшемуся в наших вновь опустевших, застывших, омертвевших сердцах...
  
  Я снова встретил ту девочку. Мы ушли от всех и долго сидели и разговаривали, один на один, на большой и пустынной коммунальной кухне. Курили вместе... Она пыталась мне рассказать о себе, о своей жизни. Но мы были уже чужие... Она мне нравилась, была глубоко симпатична; и я чувствовал, что и я ей интересен. Я ей сочувствовал, я ей поистине сострадал, когда она мне пыталась рассказать о своих жизненных метаниях и коллизиях, мне было достаточно близко и понятно то, что она мне говорила, что рассказывала о своих попытках найти работу на Ленфильме, о своих неприятностях дома. Но - она была мне уже чужой... И мы все были друг другу уже снова чужие...
  
  Я даже не помню - пили ли мы что-нибудь в тот раз. Наверное, что-то пили - но немного, и без всякой радости. Мысли, что с помощью этого средства можно решить возникшую проблему, по-моему, не было ни у кого. Очень много курили - и это слишком явно ещё больше нас вгоняло в ещё большую тоску и мрак...
  
  Больше мы не собирались...
  
  По-видимому, всё-таки, на меня тот Новый год произвёл гораздо большее впечатление, чем на других участников этого события, и оставил во мне гораздо более глубокий след, чем в остальных (хотя - откуда я знаю...). Во всяком случае - след этот жив и поныне, хотя прошло уже почти двенадцать лет...
  
  Да, это было Откровение. И это было моё Обращение. Но тогда я понимал это несколько иначе, более упрощенно. И только совсем недавно я понял, что всякое подлинное откровение - это всегда есть откровение родства... Всеобщего и вечного родства... И Обращение - это возвращение в это всеобщее и вечное родство...
  
  
  (46) 29.7.85.
  
  1974 год
  
  Почти весь 1974 год у меня ушёл на то, чтобы прочесть от начала до конца всю Библию. Канонических книг очень скоро для меня оказалось слишком мало, взялся за апокрифы, потом - за разного рода толкования и интерпретации...
  
  Также почти весь этот год я читал Владимира Соловьёва, проштудировал все 10 добротных томов дореволюционного издания. Читал и ещё уйму всякой религиозно-философской и художественной литературы. Заполнял конспектами тетрадь за тетрадью. Записывал свои мысли...
  
  Ни на каких догматах не мог остановиться. Страшно хотелось живого духа, и чем дальше - тем больше. В какой-то момент много дала "Исповедь" Льва Толстого и другие его художественные и философские вещи. Про Достоевского уж и не говорю, это - на целую книгу... Отмечу лишь особо "Дневники писателя", и особенно - его знаменитую Пушкинскую речь, которую я читал и перечитывал не один раз, в дореволюционных изданиях (да и всего Достоевского я читал только в дореволюционных изданиях), которая на какой-то момент стала для меня чуть ли не программой. Произведения А. К. Толстого, А. Франса, "Житие протопопа Аввакума", "Запечатленный ангел" Лескова, "Искушение святого Антония" Флобера, "Чистый понедельник" и "Освобождение Толстого" Бунина, "Жанна д"Арк" Марка Твена, "Иисус Христос во Фландрии" и "Луи Лабер" Бальзака, "Кесарь и Галилеянин" Ибсена, "Иудейская война" Фейхтвангера, "Апостольская командировка" Тендрякова, рассказы Эдгара По, сказки Гофмана, фантастика Станислава Лема, Стругацких, Воннегута, уникальная книга Л. Кэрролла - все эти перечисленные мною вещи формировали (и со страшной силой!..) моё тогдашнее сознание (и далеко не только моё, как позже выяснилось...).
  
  Помню, что очень хотел прочесть "Камо грядеши?" Сенкевича - но до сих пор так и не довелось...
  
  Особо надо отметить столь знаменитые и популярные сейчас вещи - как "Чайка по имени Джонатан Ливингстон" Ричарда Баха, "Игра в бисер" и другие вещи Германа Гессе, "Барьер" П. Вежинова (также и одноимённый фильм). А уж "Мастер и Маргарита" М. Булгакова - это тема совершенно особого разговора. Как и "Альтист Данилов" В. Орлова.
  
  Из поэтов тогда сильно на меня влияли Тютчев, Блок, Цветаева, но особенно - Уолт Уитмен и классическая японская поэзия...
  
  Из сферы живописи надо особо отметить Николая Рериха...
  
  Из современной музыки - такие группы как "Пинк Флойд", "Йес", "Дженезис". Из классики - Бах...
  
  Все фильмы Тарковского, Куросавы...
  
  Всё это лепило мою душу (и души моих будущих единомышленников и единоверцев). Хотя сейчас я бы уже трактовал всё это гораздо глубже и шире...
  
  
  (47) 30.7.85.
  
  Читал много - но удовлетворения не находил. Всё время не хватало чего-то самого главного. От ортодоксальной христианской теологии перешёл к гностикам. Затем - к неоплатоникам и неопифагорейцам, к Каббале и оккультизму. Влез в астрологию, алхимию, хиромантию, магию... Но и этого было мало...
  
  Где-то к концу 1974 года я открыл для себя йогу, а через неё - Индию и весь огромный, неисчерпаемый Восток. Это было и переходом от долгих, мучительных умствований - к какой-то конкретной духовной практике, и открытием совершенно новых, захватывающих горизонтов и перспектив - как в мировой человеческой культуре, так и во мне самом.
  
  Начал рьяно терзать себя упражнениями хатха- и раджа-йоги. Потом всё больше стали привлекать джняна-, карма- и бхакти-йога, затем - и другие направления и школы. Из бесчисленных "йоговских" авторов усердно читал таких, как Патанджали, Шивананда, Йогананда, Абхедананда, Рамачарака, Ауробиндо Гхош, Рамана Махариши (Махарши). В большей степени повлияли Рамакришна и Вивекананда. У Вивекананды особенно поразили слова: "Верить в Бога - значит верить в самого себя" и "Иисус и Будда - волны, а я - Океан".
  
  Ещё сильнее повлиял Кришнамурти. Наверное, только благодаря ему стал по-настоящему понимать, что такое свобода от всех догматов, и что такое медитация...
  
  Но гораздо важнее, что помимо всех этих новоявленных религиозных реформаторов я познакомился с такими бесценными памятниками мировой культуры как Веды, Упанишады, Бхагавадгита, Дхаммапада, "Дао дэ цзин", "Чжуан-цзы"...
  
  С головой зарывался в индийскую, тибетскую и китайскую философию. Через суфизм открыл для себя мир ислама, через дзэн - Японию (чего стоят одни только стихи Мацуо Басё; а их живопись!..), через даосизм и чань - Китай.
  
  Добрался до теософии. Блаватская (при всём своём авантюризме, личность, безусловно, незаурядная, и с несомненным художественным талантом), Анни Безант, Ледбитер... Их программа не могла не привлекать: организация Всечеловеческого Братства, познание тайн Природы, развитие скрытых сил человека...
  
  Взялся за антропософию. Рудольф Штайнер - тоже фигура неординарная. Главная задача: раскрытие божественных сил человека. Очень сильно повлиял на Максимилиана Волошина, Андрея Белого и Василия Кандинского...
  
  
  (48) 31.7.85.
  
  Совершенно особо над сказать о Николае Рерихе (да и обо всём его семействе). Сначала - его картины, потом - стихи и другие литературные труды, затем - его учение, именуемое Агни-йога, сама его личность и его удивительная жизнь, полная приключений - всё это не могло на меня не повлиять (и не только на меня - на очень, как потом выяснилось, многих...). Мне очень близок его лозунг: ВСЕМИРНАЯ ДИКТАТУРА КУЛЬТУРЫ. Рериха ещё предстоит оценить всему миру. И немало делает сейчас в этом направлении писатель Валентин Сидоров.
  
  Но и рериховская "смесь буддизма с коммунизмом" не могла меня удовлетворить...
  
  Махатма Ганди и Альберт Швейцер на меня повлияли просто как личности... Но и это были лишь отельные живые капли...
  
  Так называемая "несчастная любовь" иногда в высшей степени способна дать пищу религиозным чувствам. Вообще, люди (и особенно - молодёжь) приходят сейчас (да и раньше так было) к религии в огромной степени именно от всепоглощающей и неутолимой жажды любви...
  
  
  ДОБРОТОЛЮБИЕ
  
  В конце зимы 1975 года я пережил очередной кризис. Неудовлетворённость собой была страшной, мучительной, острой до чрезвычайности. Философствования уже не удовлетворяли. Хотелось конкретного, живого душевного делания. Надо было что-то менять, менять радикально. И, прежде всего - самого себя...
  
  Как-то волей-неволей вернулся к основам и истокам отечественного православия. Но интересовали уже не догматы - а конкретная духовная практика, подвижничество. Стал читать Добротолюбие. И - попал в самую точку...
  
  Это очень трудно передать. Я рыдал и плакал, как никогда в жизни, как сейчас не умеют плакать даже дети. Люди сейчас совершенно разучились плакать - и даже не представляют, чего они этим лишились, и как это их уродует и калечит!
  
  Человек, который не умеет плакать - не умеет по-настоящему и смеяться, и радоваться. Человек, не умеющий плакать - не может быть счастлив. Такой человек вообще не может быть духовно и душевно полноценным, и комплекс неполноценности, и комплекс закомплексованности будут тяготить и донимать его постоянно и неизбежно, и это будет проявляться во всех его отношениях с людьми и с миром. Человек, не умеющий плакать - не умеет быть самим собой. И, попросту, не умеет любить. Да, не умеющий плакать - не умеет любить. Это - святая правда.
  
  А я плакал совсем не как современный человек - а как человек далёкого, забытого в нас средневековья, которое вдруг воскресло во мне с непостижимой силой и яркостью. Я, как мне кажется, смог пережить то - что довелось переживать тем далёким монахам и подвижникам Византии и полуварварских государств Западной Европы, которые писали в своих тёмных, суровых кельях такие неуклюжие и такие наивные книги, в которые они смогли вложить всю свою изболевшуюся душу, всё своё истерзавшееся сердце, с таким трудом и с такой мукой ищущее и обретающее Бога. И я понял, что люди и тогда страдали! И как страдали! Бог мой, для нашего времени - это поистине открытие, как мне кажется! И страдали эти люди от той же неутолимой жажды любви и жажды истины.
  
  
  (49) 2.8.85.
  
  С поразительной лёгкостью я бросил тогда, почти одновременно: пить, курить, есть мясо, рыбу, яйца. И только и думал тогда - что бы ещё бросить, от чего бы ещё отказаться, как от ненужного и вредного, суетного, без чего вполне можно обойтись, чтобы освободить в себе внутреннее пространство для жизни духа, чтобы стать чище, легче и свободней, чтобы быть ближе к Богу...
  
  С мечтами о возлюбленной подруге жизни, семье и детях тоже было окончательно покончено...
  
  
  УРАЛ
  
  В августе-сентябре 1975 года я ходил на Северный Урал, на гору Ялпинг-Ньер. На языке манси это буквально: "Священная Гора". Русские её там зовут "Молебный Камень". Что там со мною было - это особая книга...
  
  Уже на обратном пути мне пришлось две недели отсидеть в КПЗ города Ивделя (паспорт с собой в свой поход не взял). Все мои сокамерники сидели, находясь под следствием по "мокрым" делам. Меня там приняли очень хорошо. И очень многому научили... Там я надолго заработал зверский, выматывающий, непрекращающийся кашель, и мне предсказывали туберкулёз. Там я научился у этих людей глубочайшему и спокойному смирению перед Судьбой. Там я услышал песню про Беломорканал...
  
  Когда я оттуда вернулся - я уже мог понять, что хотят сказать мне в полумраке наступающего вечера жёлто-красные осенние листья, медленно и бесшумно падающие с деревьев, на моём пути вдоль Мойки от Спаса-на-Крови - к Инженерному замку...
  
  
  ТЕАТР КОМЕДИИ
  
  Вскоре после возвращения с Урала я ушёл из Публичной библиотеки. Хотел в монастырь - а попал в Театр Комедии... Все мои друзья и знакомые неизменно смеялись, когда я им рассказывал об этом. Всю долгую, тяжкую зиму 1975-76 гг. проработал в театре, мебельщиком-реквизитором. Я и любил, и ненавидел это место. Я любил спектакли, репетиции, совершенно уникальную атмосферу творчества (а режиссёром там тогда был Фоменко, а какие актёры!..) - но это место было не моё, и оно мне казалось совершенно чужим и чуждым. И это чувство всё обострялось и усиливалось. Но в один из самых тяжелейших, отчаяннейших, чернейших, безысходнейших для меня моментов, ранним, тёмным, холодным зимним утром, задолго до спектакля, я, замёрзший, усталый и не выспавшийся, остановившись во время работы на минуту за кулисами, увидел сквозь щель между декорациями, на тёмной сцене, в совсем крохотном пятне света, перед абсолютно пустым и тёмным залом, одинокую женскую фигуру в чём-то лёгком и белом, исполнявшую удивительный танец... И услышал музыку (это был композитор Олег Каравайчук). Она была как раненая птица. И в этом было столько тоски, столько печали, столько одиночества!.. И в этот момент - я вдруг понял "душу театра"! Так я это тогда для себя назвал. И в этот же самый момент я простил и театру, и его людям всю их чудовищную, выматывающую суету, все их бесчисленные грехи, вольные и невольные. Я понял, что та же изначальнейшая, самая коренная, самая глубинная страсть, что движет ими - движет, по сути, и мною самим. И что настала пора мне идти дальше...
  
  
  ВОХР
  
  С весны 1976 года стал работать во вневедомственной охране (ВОХР), вахтёром. Сторожил некоторые вузы в самом центре города, потом - уже постоянно сторожил Гипротеатр (на Думской улице, напротив Перинной линии Гостиного двора). В основном - по ночам. Возможности побыть совершенно одному, в полной тишине, и достаточно долго - хватало с избытком. Мог сколько угодно разбираться в своей душе, читать, писать, созерцать репродукции Николая Рериха на одном из кульманов и даже играть на рояле "Красный Октябрь". Читал много, но больше ходил по огромному, пустому зданию - и думал. Если так можно назвать те мучительнейшие самокопания, которым я тогда всецело предался. И чем больше копался - тем всё сильнее звучали во мне одни и те же слова: "Нельзя служить двум господам"... Боже мой, но как быть?!. "Господу Богу твоему поклоняйся, и Ему одному служи"...
  
  
  (50) 3.8.85.
  
  ТУПИК
  
  В середине лета 1976 года я уволился с работы в ВОХРе. И отправился в путешествие по ещё действующим ныне монастырям. Было предположение - и была надежда - что именно там мне удастся найти своё истинное место. Но то, что я там воочию увидел, повергло меня в глубочайшее разочарование. Совершенно потерялась надежда найти там свой истинный дом и своих братьев по духу. Даже о временном там прибежище не могло быть и речи...
  
  Казалось, что остаётся только один путь: уйти в глухие леса и стать отшельником-одиночкой. Я знал, что это не может и не должно быть навсегда. Я знал, что рано или поздно я должен буду вернуться в мир, к людям. Но только тогда, когда я буду к этому готов, когда мне будет, что им сказать. А я тогда совершенно не чувствовал себя к этому готовым. Напротив, чрезвычайно остро чувствовал свою незрелость для жизни, для мира, для человеческого общения, для настоящего, большого, человеческого дела. Казалось, что нужны ещё годы и годы для духовного созревания, для чисто внутренней, строго уединённой, глубокой духовной работы. А там - будет видно...
  
  Снова отправился в леса, искать место для своей кельи. И очень скоро понял, что нет мне там ни места, ни пути. Лес не принимал меня. Природа не принимала меня. Не принимала - и всё. Я ей был чужой, и она мне была чужая. Мы были совершенно чужими друг другу, и наши пути совершенно не совпадали. Раньше это бывало по-разному, но сейчас это было так. Лес выталкивал меня из себя. И я сам стремился вырваться из него как можно скорее. Но куда?! В городе мне так же уже не было никакого места. Он мне был уже совершенно, непереносимо чужой - и я, каким я тогда стал, был для него бесконечно, бесконечно чужим, инородным, ненужным и никчёмным.
  
  Но выбирать тогда не приходилось. И я снова вернулся в город, в опостылевший дом, пропахший перегаром, табачным дымом, несвежим мясом и заплесневелым хлебом, к непрерывным скандалам, попрёкам, воплям, матерной брани (к которой прибавились и многоэтажные богохульства), к бесконечно чужим, чуждым, враждебным людям, именующимся моими родителями. К полной безысходности. К полному тупику.
  
  Начинался самый тяжёлый, самый страшный кризис из всех, что мне довелось пережить до тех пор...
  
  
  2-ая тетрадь
  
  (1) 5.8.85.
  
  КРЕЩЕНИЕ
  
  7 августа 1976 года мне довелось пережить нечто такое - что я, наверное, всю свою жизнь буду пытаться описать и объяснить. И, прежде всего - понять. Это произошло у Инженерного замка, у памятника Петру, на маленькой скамейке у Кленовой аллеи... В тот день я сделал выбор. Я выбрал самого себя. Хотя в то же самое время это было не выбором - а Судьбою. И это стало моим "духовным крещением"... Просто, ко мне прилетела Птица Свободы, которая прилетает только один раз. Прилетела буквально, физически. И я в неё поверил...
  
  
  (2) 5.8.85.
  
  Через несколько дней после происшедшего, я уничтожил все свои документы, начиная с паспорта и кончая детскими фотографиями - все бумаги, где было моё прежнее имя или мой прежний образ. Большой, тяжёлый свёрток, включая увесистый кусок железа, был брошен в воду канала Грибоедова у Спаса-на-Крови - прямо против испещрённых ног распятого Христа...
  
  
  (3) 5.8.85.
  
  КНИГА СЛОВА
  
  После этого во мне как бы сломалась некая стена. И из меня пошла моя "Книга Слова". Её я писал (точнее - записывал) ровно 50 дней, непрерывно, каждый день...
  
  
  (4) 5.8.85.
  
  УХОД
  
  В начале сентября 1976 года я ушёл из дома. Оставаться там было уже невозможно ни с какой стороны. Ночевал у друзей и знакомых. И - где только мог - продолжал писать "Книгу Слова": в пустых аудиториях Университета, в читальных залах библиотек, на одиноких скамейках в холодеющих садах и скверах осеннего Ленинграда-Петербурга. В ней я выложился весь. Весь, кем я тогда был - кем я тогда стал...
  
  Наконец, она была закончена, перепечатана на машинке - и, с грехом пополам, пошла по рукам. Но что было делать дальше?..
  
  
  (5) 8.8.85.
  
  Я хотел смерти. Хотя "смерть" - это слишком, слишком слабо сказано. Я хотел совершенного, совершенного небытия, полной нирваны. О какой подлинной смерти может идти речь - если уже есть прошлое? А я хотел такого небытия - в котором бы полностью, без всякого остатка и следа, растворялись навечно не только настоящее и будущее, но и прошлое.
  
  Я устал так, как ещё не уставал до этого никогда в жизни. Ответственность, которую я на себя взял, и что отразилось в "Книге Слова", давила на меня с невыразимой силой. И я не знал, что с ней делать...
  
  Я хотел, чтобы меня поскорее взяли и куда-нибудь посадили - хоть в тюрьму, хоть в сумасшедший дом. Скорее, конечно, думал, последнее. Но почему меня не берут?! Неужели, до меня и здесь нет никому никакого дела?!
  
  26.6. - 8.8.1985.
  4.5. - 1.8.2006.
  
  
  Послесловие
  
  20 лет спустя
  
  1.
  
  Моё повествование с очень кратким, фрагментарным и неполным изложением истории моей жизни до сентября 1976 года, запечатлённое синей шариковой ручкой на страницах двух больших тетрадей с изображением головы коня на обложке, так и оборвалось на этих словах: "...никому никакого дела?!".
  
  История написания вышеприведённого текста вкратце такова. То, что у нас в СССР настало "время перемен", я с величайшей силой и ясностью почувствовал ещё в тот день, когда по государственному радио передали сообщение о смерти генсека Черненко. Это было, точно сейчас не помню, где-то в начале марта 1985 года. Я в то время уже лет пять, как отошёл не только от всякой общественной деятельности, но и вообще почти от всякого общения с людьми, пытаясь заниматься самообразованием и "духовной работой" над собой, пытаясь выработать свой Символ Веры и свою Программу, стараясь "духовно созреть" для нового "хождения в народ" с новой проповедью своего Слова. И пребывал я тогда в состоянии тяжелейшего духовного тупика. На меня уже от самых этих первых мартовских дней повеяло наступающей Перестройкой, и в душе стали просыпаться самые светлые надежды, и стали строиться самые фантастические планы духовного обновления страны и мира и моего активного участия в этом процессе.
  
  Особым толчком к моему тогдашнему "социальному пробуждению" стала фраза Плеханова (со ссылкой на Маркса) о том, что отдельный человек, будучи существом общественным, может себя обрести только в общественной деятельности. Повяло революцией... Да, человек может раскрыть себя - только раскрываясь другим, пережить открытие себя - только открываясь миру и открывая в себе мир. Стать собой, можно только жертвуя собой во имя других, этому и учит Традиция. И моё время пришло. Я тогда уже достаточно "созрел духовно" для того, чтобы это понять...
  
  Где-то в начале лета 1985 года я прочёл публицистическую книгу Леонида Жуховицкого "Счастливыми не рождаются", где, в частности, рассказывалось о самодеятельном молодёжном клубе "ЭТО" (Эстетика, Творчество, Общение). И я всем нутром души почувствовал, что живая и подлинно творческая общественная работа в нашей стране и при нашем строе, всё-таки, возможна, не смотря на все ограничения, и что теперь такие инициативы будут всё более возможны и даже, наверное, поощряемы, им будут давать "зелёный свет". Я просто интуитивно почувствовал в этом МОЁ. Наступало "моё время"!.. И меня тронула задушевность тона Леонида Жуховицкого. И мне в то время было 33 года - возраст Иисуса Христа, как воскликнул когда-то Остап Бендер. И во мне родилась идея написать Жуховицкому письмо...
  
  Я в то время писал и обширные письма в ленинградские газеты с различными общественными инициативами, и стал писать обширнейшее письмо в популярнейший тогда журнал "Техника - молодёжи" (не дописал и не отправил). Но особую роль суждено было сыграть моему письму к Леониду Жуховицкому...
  
  Я начал это письмо с "краткого" описания моей биографии. И расписался. И растянулась эта моя "краткая", в качестве вступления к письму, автобиография - сами видите, дорогой читатель, докуда... Мне абсолютно необходимо было высказаться. Мне было абсолютно необходимо, чтобы меня кто-то понял. В Леониде Жуховицком я не то, чтобы увидел или почувствовал, а - заподозрил такого человека. Но для меня тогда даже это было очень много. И я стал дико и одержимо писать и исповедоваться этому незнакомому человеку...
  
  Полтора месяца, изо дня в день, я писал эти автобиографические записки. И чем больше писал - тем больше видел, что это у меня получается не письмо, а нечто, что уже никак не влезает в рамки эпистолярного жанра и принятых приличий в переписке, уже по одному своему объёму. И всё больше сомневался, что это можно будет послать. И всё больше сомневался, что это будет понято...
  
  Читатель, особенно молодой, должен обязательно учитывать, в каких конкретно-исторических условиях это писалось. Очень о многом в своей биографии мне пришлось умалчивать. Я избегал писать о политике, об идеологии, хотя эти вещи играли в моей жизни огромную роль, и уже лет с 10-ти я был антисоветчиком (хотя к тому времени - ко времени начала Перестройки - уже отнюдь не ярым). Мне очень трудно было писать об эволюции моего мировоззрения, настолько оно расходилось с официальной идеологией. Мне очень трудно было писать о моих религиозных взглядах, описывал лишь мой религиозный опыт (и то - не самую крутую мистику...), избегая своих теоретических выводов и обобщений. Я не писал об очень многих важных фактах в своей жизни, за которые я бы мог поплатиться в тех условиях - вплоть до тюрьмы, да и многих людей подвёл бы "под монастырь". И я всегда помнил, что пишу достаточно официальному лицу (и, наверное, члену КПСС, возможно, даже далеко не рядовому). И видел, что в своей исповедальной откровенности, при всех умолчаниях, я слишком выхожу за официально допустимые рамки...
  
  Короче, я понял, что не смогу послать эту вещь человеку и писателю Леониду Жуховицкому. Не смогу её и дописать - уже пошли в моих описаниях совершенно недопустимые для нормального советского человека вещи: куда, вообще, смогу это отправить?.. Повествование оборвалось спонтанно... Исповедь не состоялась.
  
  
  2.
  
  Моему доброму читателю, конечно, интересно, что же со мной тогда стало, после тех критических и фантастических событий августа-сентября 1976 года (мне тогда исполнилось 25 лет), на которых оборвалась моя повесть. Мне придётся отвечать очень кратко. Я смог (в совершенно критической и отчаянной ситуации) произнести свою первую в жизни проповедь - и во мне открылся такой источник Жизни!.. Я вышел на новых, интереснейших людей, нашёл новых друзей, нашёл единомышленников (вкратце об этом поведано в начале моего "Послания к сестре"). Стал странствующим проповедником, "религиозным диссидентом", городским юродивым, которого прятали по квартирам от милиции и КГБ. Два "дурдома", оба в 1977 году (дурдом - одно из лучших мест для инициации, лучше армии и тюрьмы). 2-ой уход из дома, новые друзья... Несколько попыток жизни в лесу (одна из них описана в моей вещи "Май 78-го"). Возвращение (после дорого давшегося мне прозрения в засыпанной снегом и насквозь промёрзшей лесной келье...) в родительский дом в мае 79-го. Попытка обосноваться с друзьями в брошенной деревне в Карелии на берегу Онежского озера осенью 1979-го (после отъезда друзей остался там один...). Отход от людей после 1980 года (новый уход в книги, в себя, в Дух... и при этом находиться в доме мне было почти совершенно невозможно, а идти было некуда...). Переезд с родителями из центра города на новую квартиру в районе Ржевки-Пороховых в 1984-ом (что было для меня чудовищной душевной травмой и сопровождалось страшным семейным скандалом). Перестройка...
  
  А что стало со мной после того, как я бросил писать своё письмо Леониду Жуховицкому, свою биографию, свою исповедь (8.8.85.)? Ровно через два месяца со мной случился 1-ый инфаркт. Семейный конфликт. Я был как в запаянной консервной банке, без всякого выхода на людей. И на следующее утро я с сильнейшей колющей и ноющей болью в сердце поехал на электричке в Пушкин на субботник добровольцев-реставраторов, по объявлению в газете. И познакомился там с очень хорошими и интересными людьми. И началось моё "хождение в Перестройку", о котором надо писать отдельную книгу мемуаров.
  
  В 1988 году я снова ушёл от людей (ушёл очень жестоко, бросив не только "тех, кого я приручил", но и целую созданную мной "неформальную организацию", группу "Новый Мир"...), и на этот раз радикальней, чем когда бы то ни было раньше. Ушёл в "затвор" на 15 лет. Ушёл от этого нехорошего, гниющего, разлагающегося, чужого мне мира... Пока мир сам не вошёл ко мне и не заявил о своих правах на меня. И настало время мне снова возвращаться в этот мир... Только если раньше я возвращался сравнительно налегке - то сейчас на мне такие многопудовые вериги, каких мне, пожалуй, одному уже и не снести... Знаю только, что от креста своего не откажусь...
  
  
  3.
  
  Когда в мае сего 2006 года я решил обработать и опубликовать эти автобиографические записки, это несостоявшееся и неотправленное письмо, я захотел снова почитать Леонида Жуховицкого. Да, в нём есть что-то очень тёплое, светлое и задушевное. К тому же - он стал верующим человеком, и, кажется, искренне. Поднимает очень важные вопросы в своих публикациях и выступлениях. Но я не чувствую, что он меня поймёт, поймёт по-настоящему. Мы, всё-таки, слишком разные. У меня опять возникла, было, мысль написать открытое письмо не только ему лично - но всей нашей (оставшееся в живых) интеллигенции. Но Судьба, кажется, нашла для меня другого непосредственного адресата... Впрочем, я бы в любом случае очень хотел, чтобы и Леонид Жуховицкий прочёл эту мою работу, написанную благодаря ему...
  
  О чём я, собственно, хотел написать ему тогда, помимо описания своей жизни?.. Сейчас я уже очень смутно об этом помню. Но это был, по сути, тот же импульс и та же идея, что двигали мной и тогда, когда в 14-15 лет я хотел написать в "Комсомолку" и призвать таких же, ещё незнакомых мне, мальчишек и девчонок как я - собраться вместе (и никуда и ни за что не расходиться!), и сообща решить: для чего мы должны жить и чему мы должны посвятить свою жизнь. И для меня само собой разумелось, что это, САМОЕ ГЛАВНОЕ, должно быть общим для всех. И сам самоотверженный поиск этого - без чего нельзя жить - должен был объединить нас, как ничто другое. И мы бы обязательно нашли!..
  
  
  4.
  
  На скамейках детской площадки, почти напротив моего окна, среди кустов отцветающего шиповника, сидит почти всю ночь напролёт компания молодёжи. И они, ребята и девчонки, поют под гитару такие замечательные песни!.. Сколько скрытой тоски - но и сколько наивной, романтической веры, что у этой жизни есть, должен быть Смысл, и что этот Смысл - прекрасен!.. С трудом разбираю слова... "...Наши мечты и надежды... вернуть потерянный рай..."
  
  Да, вернуть человечеству его потерянный Рай!..
  
  6.8.2006.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"