Верещагин Олег Николаевич : другие произведения.

1-3 главы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Знакомьтесь: Валька, Женька и Илья. Обычные мальчишки времён начала освоения Дальнего Космоса...

  

0x01 graphic

Олег Верещагин

  

ТОЛЬКО МУЖЕСТВОМ

  
   ...и уносит людей ракета
   Сквозь мерцающий звёздный туман...
   ...До Последнего Края Света
   Пусть летят
   корабли
   землян!

Роберт Э. Хайнлайн

(Дж. Райслинг?)

  
   ...Перед солнечными причалами
   Ещё встретятся горы зла,
   Но, шумя парусами алыми,
   Новым курсом плывёт Земля!

Геннадий Голобоков.

  

***

ЛЕТО ТРЕТЬЕГО ГОДА

КОСМИЧЕСКОЙ ЭКСПАНСИИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

  

0x01 graphic

1.

СИБИРЬ - СУРОВОЕ МЕСТО

(Валька Лагунов)

   Бескрайние густые леса, раскинувшиеся на пол-континента между Уральским Хребтом на западе и Сахалинским Полуостровом на востоке, между Морем Балхаш на юге и семидесятой параллелью севера, по старинке называли "тайгой", хотя строго таёжной была хорошо если пятая часть этой огромной зелёной страны - кстати, сильно отступившая к северу по сравнению с теми временами, когда появилось само слово "тайга". Остальные леса были смешанными чащами, разросшимися неудержимо после окончания Безвременья, когда устоялся наконец-то климат - а уж на юге и вовсе начинались настоящие субтропики. Больше ста миллионов населения оказались почти незаметны в тайге. Да не то что какие-то там отдельные люди - ни частые линии струнников, тут и там пересекавших континент, ни многочисленные пионерские лагеря и ещё более многочисленные санатории рожениц, ни даже солидные, по нескольку десятков тысяч человек, населённые пункты вроде городов опоясавшего континент Урало-Амурского Пояса - не могли хоть сколь-либо заметно "разбавить" таёжное царство.
   Таёжное царство, по-прежнему носившее древнее, древнее нескольких миров и цивилизации, имя - Сибирь...
   ...Правую голень Валька Лагунов сломал на третий день каникул, в самом начале обыкновеннейшей, пустячной, ерундовой таёжной вылазки, которой решил в одиночку отпраздновать своё тринадцатилетие, так удачно совпавшее с началом летнего отдыха.
   Когда мать, осматривавшая стельную корову на заднем дворе, увидела через открытые "задние" ворота хромающего через луговину к дому сына - опирающегося на своё ружьё, встрёпанного и угрюмого - то молча взялась за щёки, а потом дёрнулась было навстречу Вальке, но очень вовремя неторопливо вышедший на крыльцо отец окликнул её негромко и повелительно: "Мила..." - и она молча замерла, опять подняв руки к щекам. Корова постояла и, подумав, пошла в хлев, всем своим видом выражая только одно: оскорблённо-потревоженное спокойствие.
   Валька между тем дохромал до ворот, кое-как вполз в крытый двор, протащился мимо матери, дошкандыбал до дома и встал, глядя себе под ноги. Ствол его ружья - новенькой магазинной трёхзарядки 16-го калибра Иж-1м-16 - был забит землёй, как надёжной пробкой. Лагунов-старший хмыкнул - ясно и громко. В этом хмыканье было заключено в сто раз больше иной получасовой прочувствованной речи. Он возвышался на верхней ступеньке высоченного, в два человеческих роста, резного крыльца, заложив большие пальцы лопатообразных, в каменных мозолях, рук за широкий, тиснёный солярным орнаментом, ремень вытертых джинсов, с которого свисали полевой нож в замшевых ножнах и длинный рулон-чехол с инструментами. Валька буквально чувствовал на своей макушке его не разгневанный, но и не сочувственный, а печально-насмешливый взгляд. Как будто отец наблюдал за глупой выходкой только-только выпустившего мамину сиську щенка, который запутался в собственных лапах и хвосте. И казалось, прошёл миллион лет, прежде чем отец сказал сверху:
   - Хорош.
   В его голосе были ехидство, удовольствие и презрение. Валька тихо вздохнул, прочней навалился на приклад. Снова вздохнул. Потом перестал дышать почти совсем и прочно окаменел. Мать, смотревшая на сына с жалостью, кажется, хотела что-то сказать, но, конечно, не посмела. Отец опять заговорил первым:
   - Ну и как ты это?
   - На камень прыгнул, бать - буркнул Валька. Нога ныла. Щёки горели. Глаз поднимать не хотелось, чтобы не встретиться с насмешливым взглядом отца. - Ну и... поскользнулся.
   - Далеко отсюда? - поинтересовался отец.
   - Пять километров по течению, бать, - вздохнул Валька.
   - На перекате? - уточнил отец.
   - Угу, бать, - чуть кивнул Валька.
   - Дурак, как свет свят, - хмыкнул отец.
   - Угу, бать, - подтвердил Валька.
   - Сломал?
   - Угу, бать.
   - Ничего не бросил, не потерял?
   - Со мной всё, бать. Дотащил, - Валька поднял голову, посмотрел с надеждой: ну хоть что-то он сделал, как надо!
   - С каникулами тебя, - поздравил его отец и сказал: - Веди его в дом, Мил, посмотри, что там у дурака.
   - Я сам... - Валька дёрнулся было к высокому крыльцу, но отец бросил сверху, уже поворачиваясь, чтобы войти внутрь:
   - Не дури. Ранам женские руки нужны.
   Мать, уже овладевшая собой, тоже особой нежности более не проявляла. Рослая, вровень с отцом, статная женщина, типичная женщина Земли, не растерявшая под шестой десяток ни силы, ни спокойной, величавой, зрелой типично русской женской красоты, помогла сыну взобраться на второй этаж дома и допрыгать до его комнаты совершенно молча. И только там укоризненно сказала - да и то после того, как на минуту выйдя, принесла хорошо знакомую Женьке по прошлым приключениям большую серую сумку с красным крестом в белом круге:
   - Глядел бы, куда прыгаешь, гуран (1.) годовалый. Горе с вами, мальчишками, хоть и не рожай! - и в сердцах махнула Женьке, всё ещё убито стоявшему на ногах (на ногЕ, точнее), рукой. - Ложись, глянем! - она достала из кармана рабочей куртки диагност.
  
   1.Горный козёл на сибирском диалекте. Гуранами, кстати, называют и некоторую часть коренных сибиряков, которые даже говорят на особом наречии.
  
   То, что она даже не переоделась - показывало: что бы там она ни говорила, а о сыне беспокоится. Очень.
   И Валька смолчал - упрёк был совершенно справедлив. Он и не был обижен ни на кого, кроме самого себя. Отец сказал совершеннейшую правду - дурак и есть. Ни с камней, ни с воды не спросишь, они не люди. Подножку ему никто не подставлял, опять же. Вот и выходит он дурак дураком. Но потом всё-таки возмутился:
   - Ма, это же коровий диагност!
   - Для телков безмозглых тоже годится... лежи. Перелом у тебя.
   - А то я не знал... - вздохнул Валька. И улыбнулся, привстав на локтях. - Привет!
   Солидно вошедший в комнату двухгодовалый Никита - он уже давно уверенно передвигался в вертикальном положении и даже по крутым лестницам с упрямым пыхтением, по ступенечке, карабкался вверх и вниз сам, сердито и очень активно отвергая любую помощь, даже от самого чистого сердца предложенную, посмотрел исподолбья на лежащего в постели брата, потом обвёл ищущим взглядом комнату и недовольным голосом выдвинул претензию:
   - Бу'ундука п'инёс?
   - Нет, Никитк, - Валька снова улыбнулся. Братишку он очень любил, хотя стеснялся этого чувства. Никита нахмурился сердито, но мама его повернула спиной и подтолкнула к выходу:
   - Иди-ка, воин, не мешайся. Брат ногу сломал.
   - Я помо'у, - предложил Никита свои услуги, больше не вспоминая про бурундука. Валька попросил жалобно:
   - Ма, не гони его, - и протянул руки. Никита обрадованно вскарабкался старшему брату на грудь, и Валька, придерживая его под бока, начал рассказывать, как ловил бурундука, а тот не дался, убегал, насмехался, строил каверзы и дразнился с деревьев. Никита слушал зачарованно, даже рот приоткрыл. Мать между тем возилась с ногой (там тихо шипело, щёлкало и плюхало) и наконец окликнула:
   - Ну-ка! Посмотри.
   Валька пощекотал брата под мышками и, когда тот со смехом и визгом откинулся в сторону, чтобы избежать пальцев старшего, увидел свою ногу, аккуратно залитую поверх тонкого слоя гипсового бинта зеленоватым пластиком.
   - Сойдёт, - вздохнул Валька. - Сколько его таскать?
   - Пять дней, - женщина защёлкнула замочек сумки. Вздохнула, уже ласково и почти умоляюще сказала: - Валюша, ну ты бы хоть рацию с собой в лес-то брал. Велика ли тяжесть - двести грамм?!
   - Ну её, - нахмурился Валька. - Ну ма... место только занимает, отвлекает. В лес иду, а как будто по бульвару гуляю.
   - Дядька вечером приезжает, а ты лежачий. Радости ему будет...
   - Ну?! - Валька ошарашенно-стремительно привстал, не глядя, ссадил с себя насупившегося Никитку. - Дядька Серый?!.
   ...Лагуновы жили в Лагуновке - небольшом селении на берегу Вилюя, возникшем ещё в годы Безвременья. Полдюжины солидных, широких по фасаду и вглубь, домов в два-три этажа, каждый - в центре широко раскинувшегося хозяйства, вокруг - лес и лес, который и составлял основу жизни Лагуновых. Лесхоз, поставлявший свою продукцию чуть ли не по всему свету, и назывался "Лагуновский" - и, если кто и покидал эти места, то лишь поглазеть на белый свет-отдохнуть. Случалось это частенько, а уж детей, которых было в посёлке шесть десятков, возили едва ли не насильно - они искренне считали, что хорошо отдохнуть можно и в знакомых окрестностях. Но чтобы кто-то куда-то уехал надолго или, тем более, насовсем...
   Валька знал один такой случай - младший брат отца, дядя Серый. Дядей в селении гордились и в то же время относились к нему с лёгкой насмешкой и сожалением - как к блаженному. Считать блаженным офицера Космической Разведки с двадцатипятилетним стажем, участника уже двух Дальних Космических - это было, конечно, сильно.
   Нельзя сказать, что Вальке как-то сильно не хватало дяди или что их связывала какая-то особенная дружба. По правде сказать, Валька и видел-то дядю всего с полдюжины раз - во время его приездов в родной посёлок, долгих, но редких, даже не ежегодных. И не скучал по нему - вообще никак. Кругом было полно родных и куда более близких людей. Вполне живые и бодрые бабушка Аглая Трофимовна с дедушкой Никитой Альбертовичем, младший брат отца дядя Михаил с женой тётей Росой, их дети - восемнадцатилетний Семён, двенадцатилетние близняшки Верочка и Надя, семилетняя Зарёнка, пятилетний Ромка - да ещё старшие братья Вальки, 23-летний Анатолий с женой Мирославой и годовалой дочерью Светлёнкой и 20-летний Виктор, плюс младшие сёстры - одиннадцатилетняя Машка и восьмилетняя Дашутка и младший брат, двухгодовалый Никита. Мама с отцом, наконец! Итого в доме проживало семнадцать человек, что, впрочем, не было для Лагуновки рекордом - скорей средним числом. А в соседних домах - дальняя родня, которая всё равно - родня...
   Просто дядя Серый был... ну как будто... он был чем-то необычным. Нет, не так, что он - декоративный хомячок в клетке, что ли... Не необычным. Или нет... необычным всё-таки, но... как будто напоминанием, что мир больше Лагуновки... да нет же, и это не то. Никто в этом и не сомневался - что больше. Просто когда дядя входил в дом - вместе с ним входило что-то... что-то, чему не было названия. Смешно. Когда дядя Серый был дома - Вальке снились жутковатые и загадочные сны. Сны, в которых было стремительно разворачивающееся, полное звёздных искр пространство, зовущее, бездонное, похожее на ожившую, но так и не разгаданную пока загадку. И ещё вспоминались слова из какого-то старого стихотворения: "И Млечные Пути пылят возле его боков..."...
   ... - Погоди, Никит, - Валька ссадил младшего брата на пол - тот не возмутился, почувствовав, что старший брат чем-то обеспокоен и тут же (для устойчивости) перебрался к маме поближе и взялся за штанину её комбинезона. - Ма, ну я его выйти встречать-то смогу?!
   В его голосе прозвучали умоляющие нотки, почти что со слезами. Это была злость и обида на свою собственную несвоевременную неосторожную глупость, так тяжело аукнувшуюся мальчишке сейчас. Милана Гордеевна ободряюще улыбнулась сыну:
   - Куда ты денешься. Встречать - так всем... Да, кстати. Полежишь полчасика - и будь добр переодеться и душ принять. Не такой уж ты инвалид, чтобы этого не смочь. Понятно?
   И, дождавшись кивка сына, подхватила на этот раз не выражавшего никакого возмущения по этому поводу Никитку на руку (а в другую забрав сумку) вышла, оставив Вальку необычайно довольным. Он посмотрел на часы, выполненные в виде здоровенной еловой шишки, наверху которой сидел бурундук, бодро и уверенно отстукивавший время лапками - и решил честно полежать полчаса. Досада и стыд за собственную неловкость отступили, хотя он подозревал, что с отцом разговор ещё впереди. Некрас Никитович не трогал Вальку пальцем с тех пор, как тому исполнилось десять лет, но от этого было только хуже. Взгляд отца будет ясно говорить: "А я-то думал, что ты взрослый..." - а губы станут кривиться в насмешливой улыбке.
   Лучше бы отлупил, вздохнул Валька. А хотя - дядя же приезжает, может, всё и забудется-сойдёт?
   Он снова вздохнул, но уже с надеждой. И ещё раз оглядел свою комнату - небольшую, но собственную. Раньше тут жил Витька, до него - Толька... Едва он подумал о старших братьях, как в дверь постучали, и внутрь вошла Толькина жена, Мирослава. Она, естественно, была не из Лагуновки (кто же женится на родне, пусть и дальней?!), Толька её "захомутал" где-то в Иркутске, где учился на каких-то курсах Валька не вдавался - каких. Главное, что Мирослава сразу "пришлась ко двору" - весёлая, ловкая, тоже очень любившая лес. Сейчас она вошла без дочки - видимо, спихнула на Тольку - и с порога спросила, подмигнув:
   - Ногу сломал, деверь? Принести чего тебе?
   - Спасибо, Мир, - улыбнулся Валька. Он в своё время честно пробовал называть Мирославу "тётя Мирослава" или даже "Мирослава Захаровна", но не получалось совершенно, да и она только смеялась. - Не надо ничего мне. Если только новую голову принесёшь. Поумней... - и опять вздохнул.
   - Извини, сама ищу, - она быстро развела руками. - Ну смотри, если ничего не надо, я ещё потом зайду! - и быстро вышла, напоследок ободряюще кивнув.
   Валька вздохнул в четвёртый раз и подумал, что, если когда и влюбится и женится, то только в такую и на такой, как Мирослава. Хотя с другой стороны - пошло бы оно всё, если уж там подумать снова и как следует. Считается, что мужчина - глава семьи. Так даже в "Русской Правде" записано, в разделе "Семья и семейные отношения", в школе изучали. А на самом деле посмотришь кругом - так и кажется, что ты живёшь-поживаешь в Калифорнийском Матриархате (1.). Нет, как видно, мужикам такая судьба - с бабами мучиться всю жизнь, и ничего с этим не поделаешь. До прошлого года была ещё надежда, что хоть где-то не так - но прошлым летом по пионерской путёвке Валька побывал в международном лагере в Амазонии, свёл немало знакомств с ребятами со всех концов Солнечной Системы и пришёл к выводу, что девчонки наглые везде.
  
   1."Государство" существовавшее на юге Калифорнии (оформившейся, как остров в 1-3 г.г. Безвременья) с 4 года Безвременья по 8 год Серых Войн (фактически чуть более года - см. хронологию). Было создано колонией лесбо-феминисток, чудом уцелевшей во время Третьей мировой войны и катаклизмов, последовавших за нею. Просуществовало до встречи с первой бандой, обратившей на него внимание. С тех пор "Калифорнийский Матриархат" используется как наглядный пример социального, культурного, политического и военного оксюморона - "матриархата".
  
   - Валь, можно к тебе? - оторвал его от тяжких размышлений приглушённо-звонкий голос.
   - Заходи, - Валька улёгся удобней. Вот против младшей сестры Машки он ничего не имел, даром что она как раз девчонка. В отличие от двоюродных своих почти ровесниц Верки и Надьки, не была вредной, хотя с ними дружила. У неё вообще уже сформировался очень лёгкий, неконфликтный характер - и в то же время в её присутствии абсолютно никому конфликтовать не хотелось. Собиралась она стать зоопсихологом, и Валька не раз думал, что сестрёнка даже марсианскую пиявку заставит осознать свою глубокую жизненную неправоту и занять достойное место в рядах животного мира, отдав все силы борьбе с глобальной энтропией.
   Вот и сейчас она, первым делом спросив, не нужно ли чего, присела на край кровати брата. Посмотрела на его ногу, покачала головой по-взрослому. На сестрёнке был джинсовый сарафан, широкий пояс с рабочими инструментами (она наверняка возилась в крольчатнике, прежде чем заглянуть сюда), любимые свои сандалии-"лапти" Машка оставила внизу.
   Она не стала ни сочувствовать, ни расспрашивать, а начала просто и весело рассказывать про разные домашние новости, потом, уже перед тем, как уйти - напомнила строго, что Вальке надо встать и сходить в душ. И о том, что приезжает дядя.
   Видимо, об этом знала уже не то что вся семья, а вся Лагуновка.

* * *

   Лёгкий вертолёт-четырёхместка, раскрашенный под осу и в тоже время похожий на обманчиво-хрупкий мыльный пузырь, поднимая двойным соосником пыль с площадки, ровно и прочно сел точно в центр круга. Винты ещё толком не остановились, когда со щелчком отъехала в сторону дверь пассажирского отсека. Витька, помахав с пилотского места рукой через отодвинутую часть своей двери, крикнул весело:
   - Привёз, встречайте!
   Но все и так уже видели, что - да, привёз. Ловко выскочивший с пассажирского места мужчина в форме подал руку...
   ...дядя прилетел не один, вместе с ним была женщина. И сейчас они рядом стояли возле вертолёта, винты которого почти совсем затихли и чуть опустились - оса успокаивалась, оказавшись в родном гнезде. Стояли, оглядываясь. Под руку, между прочим.
   Серый Никитович Лагунов был в парадной форме космической разведки: чёрный китель с воротником-стойкой, расшитой серебром, узкой полоской наградных планок над правым карманом и эмблемой разведки - золотая молния и серебряная восьмиконечная звезда в синем круге - над левым, белый ремень с серебряной пряжкой, чёрные галифе с серебряным лампасом и серебристые узкие сапоги с блямбами в виде золотых комет на высоких передках голенищ. На плечах - узкие витые погоны, серебряные с двумя чёрными просветами, капитана первого ранга. На ремне крепился на серебряном цепном подвесе длинный узкий кортик - в воронёных с серебряными накладками ножнах и с серебряной же рукояткой, увенчанной всё той же восьмиконечной звездой. На левом локте Лагунов устроил чёрную с серебряными выпушками фуражку. И весь он был какой-то тонкий, стройный, но мощный, чёрно-серебряный с искрами, как загадочный и стремительный росчерк космического света. Как... как молния пустоты - Валька читал про такие загадочные явления...
   А под правую руку Серый Никитович держал свою спутницу.
   Дядя был не женат, что для почти сорокалетнего мужчины являлось делом практически невероятным. Даже при его профессии. Поэтому на идущую рядом с дядей женщину Валька смотрел с удивлённо-оценивающим интересом. Если бы это была случайная знакомая - едва ли дядя повёз бы её сюда. А окажись это какая-нибудь сотрудница - они бы шли не так. Не так - и всё тут, Валька видел это, хоть и не мог (и не собирался) выразить это словами.
   Женщина была, надо прямо сказать, красивая. Рослая, почти вровень с дядей, с тонким, только слишком бледным (от волнения, что ли?) лицом - прямой нос, высокий лоб, большие зелёные глаза... Рыжие волосы, точно над переносицей разделённые на две волны по пробору и прижатые тканевой вышитой повязкой, падали за спину до самой поясницы. Стройная, в простом голубом платье, сером жакете и белых туфлях-сандалиях. Похоже, кстати, что всё это только что из магазина. Без вещей, даже без сумочки на руке - как обычно ходят женщины с запада - или на поясе, как зауральские. Она держала дядю под локоть - как-то одновременно прочно и еле-еле, робко. И смотрела вокруг тоже как-то... как-то... короче, и это толком не определишь словами. А вот на столпившихся у выводивших к посадочной площадке ворот домашних - все они улыбались весело, широко, искренне - бросала взгляды, в которых видна была тревога. И опять же робость. Совершенно нехарактерное для таких красивых женщин, да и для женщин вообще, выражение...
   - Ну здорово, селяне! - весело сказал дядя, подходя сам и подводя свою спутницу - и улыбнулся всем в ответ. Улыбка у него была широкая, весёлая, а лицо - сизоватое от "космического" загара, на левом виске - пятно старого глубокого ожога. - Принимайте звёздного странника и звёздную гостью!
   Женщина поклонилась - слишком глубоко - выпрямилась, шевельнула губами, потом быстро посмотрела на дядю и сказала:
   - Меня зовут Триу Геирут, мир вашему дому.
   Ну... не совсем так сказала. С акцентом - гортанным, протяжным, как-то так: "Мьення зовюют Т'иу Гей-рюютт, мьир вашьемму доумму..." Вальке показалось, она и вообще не знает русского, а говорит только то, что заучила наизусть.
   - Проходите, проходите оба, - Аглая Трофимовна радушно улыбнулась сыну и гостье. - И ты, сынок, и ты, красавица...
   - Гулёна он, а не сынок, - сурово заметил дед Никита, шагнул вперёд и, притянув к себе за шею сына, поцеловал его. - Ну здравствуй...
   И тут же - словно дед дал какой-то сигнал, неразличимый, но совершенно ясный - начался весёлый шум настоящей встречи.

* * *

   Естественно, стол накрыли на весь посёлок - в клубе. С этого клуба как такового Лагуновка когда-то и начиналась, поэтому он, сложенный из мощных каменных глыб и даже крытый каменными плитами, больше напоминал крепость, а перестраивать его никто не собирался, потому что клуб ещё и был памятником... Самым настоящим, даже с мемориальной доской (появившейся, правда, уже в годы Реконкисты), на которой были записаны имена уроженцев посёлка, погибших в разные годы...
   ...Встречать гостя - это дело одно, на такие встречи собираются только самые близкие. А гулять - дело другое, сами понимаете... И ни в одном из домов никого не осталось, потому что всё население собралось на встречу, и Валька ещё раз проклял свою неловкую глупость, из-за которой он вынужден был весь вечер сидеть на своём месте, как пришитый. И если дядины рассказы было интересно послушать, то всё остальноееее... Нет, было именно что весело, но во всём этом веселье хотелось поучаствовать самому. А как тут поучаствуешь, если вместо ноги - палка? Идиотски торчащая вперёд, как постоянное напоминание о секундной глупости? Девчонки-ровесницы только на эту ногу и смотрели. И перешёптывались с мерзкими улыбочками. По крайней мере, Вальке так казалось, и отделаться от этого ощущения он не мог.
   С горя он облопался, причём совершенно ужасно. Так, что не смог уснуть. Именно этим он был обязан тому, что около полуночи побрёл в домашнюю аптеку, морщась, держась за страдающий и бунтующий живот и злясь на себя... и внезапно обнаружил, что отец ещё не спит. Дверь его кабинета на первом этаже была приоткрыта, оттуда падал свет.
   Не подумайте ничего плохого. Валька собирался просто-напросто тихонько пройти мимо (не хватало ещё, чтобы отец увидел его и понял, что он просто обожрался). Но... увы. Увы увы. Увы. Слух у мальчишек чрезвычайно остёр, а любопытство крайне велико. Нередко - признаем честно - больше воспитания, даже самого лучшего.
   Валька услышал за дверью голос дяди Серого. И остался стоять около двери, прислонившись к стене.
   То, что он услышал, заставило его забыть о неурядицах в собственном организме. Начисто.
   - Пришла пора, так сказать, осесть на землю, - торжественно сказал дядя, как видно, продолжая разговор, начатый ранее. Старший брат сперва удивлённо помолчал, потом (Валька себе отлично это представил) одобрительно кивнул:
   - Ну и давно бы уж. Тебе вон и сорок скоро, а ни детей, ни плетей, ни кола, ни двора - всей фамилии позорище! Хорошо ещё, как я понял, жену привёз. Жена ведь она тебе? Угомонился, бабник?
   - Жена, - голос дяди был странным. Но, кажется, отец этого не заметил, искренне обрадованный за брата:
   - Хорошая женщина, хоть и моложе тебя - наверное, раза в два? Это ничего... Положительная, сразу видно, я так скажу... Только вот, думаю, ты позабыл уже, что и как в нашем-то деле?
   - Твои книги постоянно читал, - усмехнулся Серый Никитович. Некрас Никитович явно сделал вид, что ему это всё равно. На самом же деле законченный им три года назад капитальный десятилетний труд с ёмким названием "Лесохозяйство", ставший за короткий срок почти священной книгой для множества людей, имевших дело с лесом, составлял предмет его искренней и законной гордости. - Но боюсь я, ты меня не понял. Вот о том у нас и разговор будет. Потому что он и тебя касается. Да и нас всех, если на то пошло.
   - "Всех нас"... - пробурчал Некрас Никитович. - Вот уж от тебя такого не слышал. Ты всё больше по "я" и "вы" специализировался...
   - Ну а получилось так, что с меня и началось.
   - Я вообще не думал, что ты раньше шестидесяти службу свою бросишь.
   - Не бросал я ничего, брат. Мне, скажем так, предложили уйти.
   Воцарилось изумлённое молчание. Очевидно, отец был так поражён, что даже хмыкнуть не мог. И разговор опять продолжил дядя:
   - Я же с Федосеевым на "Полкане" и ходил - старшим помощником... Думаю, через пару лет был бы у меня свой корабль, это ты точно заметил... Но вот как раз в этой экспедиции, недалеко от тех мест, всё и было... - он понизил голос, и, как Валька не вслушивался в неразборчивое шушуканье, услышал что-то членораздельное только когда отец воскликнул:
   - Да ты с ума спятил, братишка!!! Я думал - ирландка там, немка, может... а получается, что она и не человек вовсе?!
   - Не знаю, человек она или нет, но что она на втором месяце - это точно.
   - От тебя?!
   - Угу... Естественно, держать меня не стали. Предложили - или вернём её на... на родину, или тебя и из разведки, и с флота вообще. Сам понимаешь, дело какое. Меня сперва-то как молнией стукнуло: думаю, как это я, а без флота?! Ну а когда она мне в рукав вцепилась, а я про беременность сказал - тут уже и альтернатив не выставляли. Уволили с правом ношения, так сказать. Правда, ещё неделю нас научники крутили, охали, за головы хватались... Потом отпустили, но умоляли, чтобы мы "всё фиксировали". Вот и фиксируем.
   - Ну ладно. Пусть, - отец, судя по звукам, освирепело ходил по комнате. - Но Луну-11-то - Луну-11 ты забыл?! Или тоже веришь, как иные, что, мол, "ошиблись сторки!"?! А я так скажу... - кажется, батя трахнул кулаком по столу, - ...не они ошиблись, а вам, благослепым, умишко поотшибало! Они-то как раз знали, что делали! Бить они нас хотели! Нарвались на сильных - так и их бить надо! Небитый враг рыло дерёт, битый - и другом стать может!
   - Да не ошиблись, то-то и оно... Триу как раз там, у себя, и была рабыней. И не просто безродной, как они говорят, но и ещё на самом деле - без родни. У них такое редко бывает, но бывает. Да и хозяева ей достались сволочные, прямо скажем... Если бы не тот метеорит - я бы их сам поубивал, и плевать, что мне за это будет...
   - Ты-то сам куда смотрел?! Куда?! - сокрушённо вопрошал отец. Без натяжек - именно "сокрушённо вопрошал", иначе не скажешь. Валька даже фыркнул почти, еле удержался.
   - Туда! - огрызнулся дядя зло и смущённо. - Влюбился я! Сразу, как только ещё через шлем её увидел! И всё!
   - Дурной да влюблённый - одно больные... - потом отец зло-весело фыркнул и спросил - без издёвки, с настоящим интересом: - Это кто же у вас сын будет?!
   - Сын?
   - Ну... да нет, сын будет, я так чую... Так кто?!
   - Землянин. Русский, - дядя Серый чеканил слова, как будто патроны в обойму вставлял. - Который будет знать, что его мать была рабыней, хотя очень любит свою планету.
   - Вечно ты каким-то кособоком торчишь, - продолжал ворчать отец. - Как негодящее бревно из чокера выпираешь, ну вот слово! И в школе, и по службе, а теперь нате-берите-с тем примите! - в жёны себе инопланетянку отхватил... Мало тебя отец лупил, Серый, ну честное слово - мало... - он вздохнул. - Ну ладно, что уж. Хоть какая-то, а слава - первая жена-инопланетянка Земли будет Лагуновой... Да и от своих слов я не откажусь - хорошая женщина, тихая только больно.
   - Будешь тут тихим, - дядя, кажется, не был настроен шутить на эту тему.
   - Да понимаю я... Может, и к лучшему, - отец странно помолчал и закончил: - Будет кому наш дом оставить, глядишь - через полвека он опять полным окажется. Раз уж так.
   - Ты сейчас о чём? - дядя Серый явно был удивлён. - Некрас, мы к вам в гости и не больше. Ты уж прости, но жить мы не тут будем, погостим месяцок и полетим колонистами на Сапфир. Хорошая планета... Некрас, ты чего ржёшь-то?!
   - Да так, - отец говорил откровенно-весело. - Тогда мы с тобой точно ещё долго не расстанемся.
   Молчание было довольно долгим. Валька около двери непонимающе хмурился, стараясь не пропустить момент, когда разговор возобновится и станет хотя бы чуточку понятней (хотя то, что теперь у него будет тётя-инопланетянка, уже многого стоило...) А вот дядя, как видно, сразу всё понял...
   - Шутишь? - в его голосе прозвучало настоящее потрясение. - Ты?!
   - Да не только я... Батя с матерью. Мишка со своими. Мы уже давно, правду сказать, об этом разговоры заводили... Ну что, я глажу, мы сегодня нанялись - друг дружку удивлять; скажи, что нет?
   - Некраска, это ты скажи, что шутишь, - голос дяди был почти умоляющим. - Я скорей поверю, что наш лес своим ходом на космодром пойдёт.
   - Какие шутки. С зимы думаем. А вот неделю назад твёрдо решили.
   - Ну ладно - я. Тут и вопросов нет, - судя по звукам, дядя взволнованно ходил по комнате. - Но вы-то?!
   - А что мы-то? - в голосе отца потрясённому, почти оглушённому Вальке (он уже несколько раз мотал головой) послышалась усмешка, он очень хорошо её себе представил... - Да сядь ты, стенку пробьёшь... Тесно в Лагуновке стало. Кому что, кому как - а я ещё и хочу своими глазами глянуть, как там с лесами в других местах, да и наши деревья с собой привезу.
   - Да вы хоть кому говорили про это, заговорщики лагуновские?! - дядя отчётливо рухнул на стул.
   - А вот в воскресенье и скажем, - голос отца был спокойным. - Ну и собираться начнём. Не на гулянке же было про это твердить? Место не то, время не то, настрой не тот...
   - Ошарашил ты меня... ну слов нет... - дядя ещё что-то говорил, отец отвечал, но Валька ничего этого не слышал. Если бы сейчас кто-то увидел его, то решил бы, что мальчишка - некое резное придверное украшение, талантливо сработанная каким-то мастером аллегория Изумления.
   Потом аллегория дёрнулась и быстро, бесшумно зашкандыбала не в аптеку (живот прошёл начисто, куда бы он делся?) - а к себе в комнату. Вальке казалось, что его собственное дыхание не его и тело принадлежит не ему - и вообще всё происходящее вокруг происходит не с ним. Скорей всего, он просто читает приключенческую книжку.
   Именно в таком состоянии мальчишка и плюхнулся в кровать, к которой перед этим быстро и бесшумно подтащил целиком компьютерный столик. Компьютер у Вальки был собственный, не очень новый, правда - "Платина" одного из первых выпусков - но зато с полным и бесплатным подключением к Центральному Информаторию. С тех пор, как двадцать лет назад окончательно оформилась эта сеть, а обновлённые компьютеры прочно вошли не только в работу, но и вернулись в быт Человечества, ЦИ распространился очень широко, и Лагуновка не была исключением. Поговаривали, что скоро подключение к ЦИ станет бесплатным полностью везде и для всех. И ещё ходили упорные слухи - но это уже, впрочем, на уровне полуфантастических проектов - что-де такая связь соединит в одно целое все планеты, которые освоило и ещё освоит Человечество, да и изменится очень сильно - мол, будут мгновенные голографические визиты...
   Вальку такая компьютеризация сама по себе не очень волновала - к подобным вещам он, подобно огромному большинству своих ровесников, был совершенно равнодушен, по правде сказать. Но что Информаторий вещь полезная в разных важных делах - признавал охотно. И сейчас, устроившись поудобней в постели и водрузив на живот клавиатуру, он половчей развернул экран и открыл то, что сразу, с ходу нашлось по Омикрону Эридана - Огненному Волку - и его планетам.
   Данных оказалось много - и первым же номером в ЦИ лежал новенький шестой том серии "Планеты и Луны исследованной Вселенной", а ниже - полнейший отчёт экспедиции Федосеева, капитана дядиного "Полкана". Впрочем... теперь уже вроде бы и не дядькиного... Неужели любовь такая штука, а девчон... ну, женщина - такое существо, что они стоят Космоса?!. Полюбовавшись на парадный снимок экипажа, а потом на него же - на чужой планете - дядя и там и там был почти в центре - Валька переместил поспокойней сломанную ногу и начал шёпотом читать вслух из отчёта - по старой привычке, от которой никак не мог избавиться...
   - Омикрон Эридана... тройная звезда... ярчайший компонент системы А оранжевого цвета виден невооружённым глазом... второй компонент B -- белый карлик звёздной величины 9,52, один из первых открытых звёзд этого типа. Хотя температура на её поверхности достигает 17000 RC, светимость оказалась очень слабой, так как звезда в поперечнике меньше Земли... C -- тусклый красный карлик, принадлежит к классу вспыхивающих звёзд. Раньше система называлась Кеиды... После экспедиции Федосеева звёзды получили свои собственные названия... Так... А - звёздная величина - 4,42... расстояние - 16,5 световых лет... спектральный класс - K0VC... а это значит: температура поверхности - чуть больше 5 000 градусов... светимость... ого, всего 0.34, мрачновато... масса - 0.8, радиус - 0.78... - мальчишка подумал и пробормотал: - Звезда должна на небе казаться просто огромной! Таааак... А где фильмы? - он лихо вслепую защёлкал кнопками, не сводя глаз с экрана.
   Нашлись и фильмы - тут же. Вопреки ожиданиям, планета оказалась симпатичной. Немного необычной, но симпатичной, да. Огненный Волк и правда алел на небе даже жутковато, видны были вокруг и другие звёзды, а длинные красноватые сумерки на самом деле казались мрачными. Но Валька понял, почему планету назвали Сапфиром.
   Шестой том сухо-конспективно сообщал -
   ОГНЕННЫЙ ВОЛК (? Эридана - 40ЭриданаА): расстояние до Солнца - 4,93 парсек... Спектральный класс K0VC; радиус - 0.78, масса - 0.8. Тепловое излуче-ние ок. 5,2 тыс. Кельвин... 7 спутников... Луны: русская N22 (4-й спутник)... пригоден для освоения один мир - Сапфир (2-й спутник... предполагаемый статус - Колония)...
   С А П Ф И Р: орбитальный радиус - 0.65 а.е.... период обраще-ния - 252 дня... естественных спутников нет... компоненты 40ЭриданаВ (Серебряная) и 40ЭриданаС (Багрянец) периодически и поочерёдно видны на ночном и дневном небе планеты, как белое и красное небесные тела примерно в 1/10 лунного диска Земли...
   Ось вращения наклонена к плоскости эклиптики под углом 62R 18'. Период обращения - 24 часа... В предложенном к принятию локальном календаре - 12 месяцев по 21 дню...
   Масса планеты - 1 земной, плотность - 1, сила тяготения - 1... Радиус - 6171,732 км., длина экватора - 39 075 км... Общая площадь поверхности - 503,1 млн. км2...
   Водой занято 72% поверхности... Среднее атмосферное давление 1, содержание кислорода - 22%...
   Положение Сапфира по отношению ко всем трём компонентам ? Эридана обусловило не только очень бурную приливную деятельность в океанах и морях, но и отсутствие на планете климатических поясов. Средние предполагаемые всепланетные температуры: января - -9?С, апреля - +8?С, июля - +20?С, октября - +11?С. ... в приморской полосе часты ураганы типа древних земных цунами. Зима очевидно характеризуется сильными ветрами и частыми затяжными снегопадами...
   Материки: Ладонь Севера (48% суши) и Южная Чаша (45% суши).
   Крупных островов, горных систем и внутренних морей нет. Из озёрных ареалов приполярных областей на обоих материках берут начало и текут к океану многочисленные полноводные реки... крупнейшие: Медведица (7897 км), Гудящая (6897 км.), Туманная (6757 км.) (Ладонь Севера); Искра (6967 км.), Зеркальная (5847 км.), Хвостатая (5208 км.) (Южная Чаша)
   Многочисленные мелкие острова в разделяющем материки своеобразным широким "поясом" Седом Океане по всей видимости лишены сколь-либо значительной фауны и флоры из-за постоянных цунами...
   История: планета открыта в 3 г. Экспансии 7-й Звёздной экспедицией (С.П.Федосеев, "Полкан") Рекомендуется активное заселение...
   Валька ткнул пальцем в "сонную кнопку" и задумался, глядя в потемневший экран. Ощущение того, что он читает приключенческую книгу, прошло. Всё было реально...
   ...Если честно, он, побывав уже много где и на Земле и за её пределами, как-то не задумывался над тем, чтобы куда-то переселиться: зачем? Ему нравился родной посёлок, он уже давно вполне определился, чем будет заниматься, и для этого его будущего занятия Лагуновка подходила, как нельзя лучше. Ему, естественно, нравилось и книги читать, и фильмы смотреть про разные дальние края и приключения, но всерьёз на себя он никакого переезда не примерял.
   До этого вот момента. Когда он отчётливо понял, что это - никакая не фантастическая книжка...
   И тогда в мальчишке неожиданно вспыхнуло и мгновенно разгорелось в ровное неистребимое и горячее пламя Желание.
   Это было желание, которое он не взялся бы оформить в слова. Он смотрел в тёмную глубину экрана и видел то ли звёзды в космических безднах, в которые Человечество вступило ещё только лишь с краешку, то ли загадочные огоньки в тёмной чаще нездешнего леса, то ли даже глаза хищных зверей... и он шёл вдоль ночного таинственно булькающего и шепчущего ручья, сжимая в руках карабин, и рядом шли друзья, которых он не видел - весь устремлённый вперёд, к какой-то неведомой, но важной цели - но которые были, которые прикрывали спину... а потом темнота мягко и бесшумно раскрылась, как тёплый тихий полог, и он увидел сумрачные и красивые грозные скалы цвета запёкшейся крови, нездешние, под нездешним небом... но земными и прекрасными были молодые сосны, чья тонкая и крепкая поросль частоколом взбиралась вверх по откосам - в голубовато-белое небо с мерцающими пятнами звёзд. Сосны, которые посадил он - своими руками...
   ...Валька спал.
  

2.

МОЙ ГОЛОС И Я

(Женька Самойлов)

   В Тамбов неспешно пришло, огляделось - и зашумело птичьими голосами, заиграло красками листвы и неба - раннее летнее утро. Медленно, солидно, как укладывается отдыхать уставший за день от тяжёлой и нужной работы человек, гасли цепочки белых фонарей - матовые корзины на чёрных высоких ножках чугунного литья. Поехали по пустым улицам, строго держась заданных траекторий, уборочные машины-мойки - оранжевые с синими весёлые букашки, широко разбрызгивавшие по дороге, тротуарам, газонам и придорожной листве то тугие упругие струи воды - то мельчайшую серебристую взвесь, в которой рождались яркие неуловимые радуги. Упруго и звонко пробил семь своих обычных ударов на Дозорной Башне над Цной Колокол Первого Света - его услышали в каждом доме города.
   Так начинался день.
   Небольшую комнату в двухэтажном узком доме, стоявшем в саду в конце короткого тупичка - комнату, стены которой были покрыты голубыми с золотым орнаментом-меандром обоям - залил солнечный свет. Он падавший густым тяжёлым потоком из одного окна, открытого; за вторым, закрытым, возле которого стоял рабочий стол с новеньким компьютером "Зеница", чуть колыхалась всё ещё тёмная зелень сада. И там, снаружи, на утренней улице Тамбова, и тут, в комнате, царил пробуждающийся, но всё-таки - покой.
   Мальчишка спал на стоящей вдоль стены - так, чтобы утреннее солнышко не сразу до неё добралось - кровати ничком, протолкав щекой в подушке уютную ямку, выставив вихрастый затылок и разбросав руки и ноги. Солнце добралось до спящего паренька и скользнуло по его пяткам и икрам, искорками заплясало в мельчайших волосках... но, как оно ни грело, разбудить обитателя комнаты не могло. Он сладко дрыхнул, приоткрыв рот и посапывая.
   Но видимо в какой-то момент сон изменился. Мальчишка вдруг ёрзнул по подушке щекой, тихо застонал, дёрнулся, а потом неожиданно бурно забрыкался, забарахтался и с жутким, вовсе не шуточным, воплем: "Мама!" - слетел боком на пол, крепко приложившись коленкой и лбом. - Ууууууу!!! Ййййййй!!! - вырвалось у него. Видимо, боль показалась продолжением сна, потому что он мгновенно подтянул колени к груди, сжал кулаки и с ужасом быстро огляделся. Посидел ещё несколько секунд, хлопая длинными ресницами и выдохнул:
   - Фу.
   И тут же улыбнулся солнечному потоку из окна. Не переставая улыбаться, потёр лоб, потрогал коленку и, быстро встав, подошёл к этому самому окну и вывесился наружу - в летнее тёплое утро, в зелень переулка. Повисел так, наполовину наружу, впитывая летнее утро и первое его солнце, а потом вздохнул счастливо, оттолкнулся руками и, крутнувшись на пятках, снова "переселился" в свою комнату.
   А, между прочим, мама-то не пришла - ни на жуткий вопль, ни на грохот падения. Он уже встревожился было, но тут же вспомнил: а, конечно! Она же собирается - на работе, там и ночевала! Ну, это, может, и к лучшему - от такого воя поседеть можно...
   Ему снова вспомнился сон, который заставил его проснуться с таким рёвом-визгом. В момент пробуждения он помнил всё совершенно отчётливо, но за какие-то пару минут кошмар размыло - солнцем, звуками из окна, привычной комнатой, ветерком с улицы... Однако осталось ощущение: ощущение ужаса, бессилия, чёрного одиночества и чего-то чужого - безжалостного, властного, непобедимого. Оно надвигалось со всех сторон - бездушное, неспешное, уверенное в своей неизбежности.
   Раньше мальчишке никогда не снились такие сны!
   Но вот - он передёрнул плечами и прогнал последние мысли о приснившемся. Легко и беспечно, как прогоняют такие мысли мальчишки, не умеющие бояться и верящие в хорошее всей душой - словно бы резким рывком отдёрнул и сорвал тяжёлую затхлую занавеску с окна, отбросил в пыльный угол и улыбнулся солнечному утру. И правда - мальчишка потянулся как следует а потом... потом решил не делать зарядку. В конце концов, он первый день дома за три месяца, и все эти три месяца "профессиональные учителя и воспитатели" с него буквально не слезали. Решение его ещё больше развеселило, и он подмигнул своему отражению в зеркале, а потом показал язык и скорчил рожу. Сколько же можно - ему уже четырнадцатый год, а физиономией он похож на девочку. Не просто похож - путают! Позорище!!! Пропади всё пропадом! Он яростно взлохматил русые волосы и ещё раз показал сам себе язык. Потом моргнул и слегка растерянно перевёл взгляд правее зеркала - только сейчас обратив внимание на то, что именно там висит...
   Приехали, здравствуй, Чёрный Мешок.
   Ох, мама, мама! Ну конечно, её можно понять - такой успех единственного сына, такая слава, такая известность! Не удержалась и повесила к его возвращению именно этот плакат.
   На глубоком стереофоне фоне звёздного неба, золотой сцены и всего остального хора, в окружении надписей на десятке языков Галактики, тонколицый большеглазый мальчик с пышным русым "пажом" (1.), в аккуратном чёрно-серебряном костюмчике с ровно лежащим из-под воротника на груди алым галстуком, трогательно разевал рот, выводя какую-то особенно чувствительную ноту. Ниже переливалась разноцветьем красок надпись -

Поёт Женя Самойлов

Детский Императорский Хор

Русская Империя

Земля

  
   1."Варяг", "полубокс", "каре", "паж" - мальчишеские (чаще всего) причёски. Самой популярной были причёски "варяг" (короткая стрижка с затылка и висков, а впереди - длинная чёлка) и известный и в наше время "полубокс" - их носили до 90% мальчишек.
  
   - Тьфу, - мальчишка перекосил лицо и сплюнул.
   Конечно, он немного лукавил перед самим собой. Когда полгода назад стало известно, что СЕИВК (1.) договорилась о космическом турне Детского Императорского Хора по пограничной зоне - в школе хора в Великом Новгороде воцарилось не просто ликование - настоящее умоисступление, которое не могла победить даже суровая дисциплина. Да, если честно, воспитатели и учителя и не очень-то старались "побеждать" - они сами были очень и очень рады. В конце концов, это была и их заслуга, разве нет?
  
   1.Собственная Его Императорского Величества Канцелярия.
  
   Конечно. Нет, правда. Им первыми (ну, может, и не самыми первыми из людей, но точно самыми первыми из детей Земли) предстояло побывать не просто на других планетах - на ЧУЖИХ планетах. И не просто побывать - ПЕТЬ там, можно сказать - представлять Землю и Человечество. Их англо-саксонские друзья и конкуренты не подсуетились вовремя и теперь, хотя, судя по слухам, и вели бешеную подготовку, но опаздывали точно.
   После того, как тёмной февральской ночью инициативная группа из трёх человек, поднявшись в небо над столицей на тайно сотворённом воздушном шаре, запустила оттуда фейерверк и рассеяла больше десяти тысяч листовок в духе "русские будут первыми!" - школу посетил лично Император...
   ...Женя улыбнулся плакату. Да, тот визит запомнился надолго... Чуть ли не ярче, чем само концертное турне. Его Величество приехал через два дня после той истории с листовками, на Праздник дома (1.), никого не предупредив.
  
   1.Праздник дома - 14 февраля. Этот день посвящён русскому дому, как обители и колыбели народа. Везде с особыми обрядами зажигают живой огонь.
  
   Василий VI был сердит. Первым делом он прямо на построении сказал, что у него хватает салфеток и что он вообще не любит бумажных салфеток. А когда Император спускается утром в столовую, чтобы мирно, по-домашнему, в тишине и спокойствии, выпить маленькую чашечку кофе... и находит на столе сразу две посторонние салфетки, которые к тому же оказываются листовками, то у него на весь день плохое настроение. И вот он и подумывает, а не отменить ли турне хора вообще - пусть Землю представляют англосаксы, которые тратят время на то, чтобы работать над программой, а не на полёты на пузырях из палаточного полотна, надутых бандитски добытым не иначе как на уроках химии гелием, над столицей! Получается, что Императору нельзя даже окна открыть, чтобы не прибыла прямо на дом никем не заказанная почта?!
   Певческое будущее Империи в непритворном ужасе взвыло немузыкальным дружным хором. Прямо в строю. Директор школы закрыл глаза. Император сердито прошёлся перед поникшим строем, после чего наконец не выдержал и рассмеялся. И объявил, что в распоряжение хора предоставляется флагман имперского флота линкор "Слава". Когда хористы узнали, на чём они отправятся в турне - воцарилась обомлевшая, восторженная тишина. Впрочем, она продержалась недолго.
   Директор закрыл глаза второй раз...
   ...Первого марта хор вылетел с лунной базы в своё знаменитое турне. Теперь уже - знаменитое без шуток на всю Галактику. А когда всё только начиналось - никто не мог сказать толком, как это "всё" пройдёт.
   Волновались, конечно, очень, хотя друг перед другом бравировали: мол, нам всё равно, вот посмотреть другие планеты - это да, это интересно!
   Да, это и правда было интересно, никто не спорит. Даже очень интересно. Женька потом посчитал - он привёз на ноутбуке больше десяти тысяч снимков и почти триста роликов. Самых разных. И это он ещё не щёлкал осатанело всё подряд, как делали многие девчонки и некоторые мальчишки! Однако концертов боялись все. Вообще все. Даже те, для кого петь было как бы не естественней, чем говорить (такие были)
   Вообще пение как таковое существовало у всех сколь-либо гуманоидных рас. В школе уже два года как читали сразу несколько курсов разной сложности и степени охвата именно по этой теме. Но одно дело - курс слушать, сдавать зачёты, а другое - петь для существ, у которых эстетические нормы зачастую совершенно иные. Или которые часть звуков, которые издаёт человек, вообще не слышат. А другие - наоборот, слышат, причём неслышные для самого человека. Когда кто-то постарался и смоделировал, как именно слышит земное пение нэйкелец - было тут же внесено предложение: в случае войны отправить хор на передовые позиции в самом опасном направлении и объявить Первым Смертоносным Звуко-Полком.
   Шутки шутками, но - уф...
   Поэтому земляне пошли самым простым путём. Основу программы составляли самые обычные земные песни. Добро пожаловать, а если кто чего не услышал или услышал что-то не то - так мы никого на аркане не тащили? Ну и были песни с других планет, которые удалось нормально разучить. Тоже та ещё задачка...
   И всё-таки на первом концерте - а точнее, перед ним - все тряслись. До такой степени, что саму планету толком не посмотрели. Это была Ргаутта - на треть меньшая, чем Земля, очень зелёная планета, пограничная колония скиуттов... ну и... представьте себе зал, где прямо в первом ряду сидят здоровенные, за два метра, прямоходящие волки. Со всеми сопутствующими и соответствующими, так сказать. И вдобавок с пристёгнутыми к выложенным золотом поясам когтистыми огромными перчатками. Да и в остальном зале этих волков-переростков большинство. Добавьте, что свои сорок с копейками килограмм ты ощущаешь, как едва тридцать. И для полного счастья - всё вокруг просто-напросто непривычно. Начисто и в корне.
   Солистов в хоре было несколько, конечно. Пять мальчишек, две девчонки. Выбор большой, и выбрали, конечно, Женьку. Он это уже совершенно точно знал - ещё когда глянул из-за кулис в зал. И даже не пытался сопротивляться... "Вот так вот чувствуют себя, когда идут на казнь," - подумал Женька, а дальше в голове закрутилось бессмертное: "А для чего у тебя такие большие зубки?!" - и так и шло по кругу, пока он шёл на место по центру сцены, совершенно не помня ни слова из песни, которую надо было петь.
   Вспомнил он первые слова, как только увидел себя на трёх больших стереоэкранах (с испуганными гигантскими глазами) и открыл рот...
   ... - Поле, русское поле...
   Светит луна или падает снег -
   Счастьем и болью вместе с тобою,
   Нет, не забыть тебя сердцу вовек.
   Русское поле, русское поле...
   Сколько дорог прошагать мне пришлось!
   Ты моя юность, ты моя воля, -
   То, что сбылось, то, что в жизни сбылось.
  
   Не сравнятся с тобой ни леса, ни моря.
   Ты со мной, моё поле, студит ветер висок.
   Здесь Отчизна моя, и скажу не тая:
   - Здравствуй, русское поле,
   Я твой тонкий колосок...
   ...В общем, зря они боялись. Разумные - везде разумные. И хороших - намного больше, чем плохих. Женька это и раньше знал, а тогда убедился в этом окончательно. И это было очень радостно, если уж совсем правду. Радостно - и правильно. По Правде и по Совести...
   ...А нафальшивил он в той песне здорово. С испугу и от растерянности. Но сам-то понял это уже потом - это раз, а два - конечно, нафальшивил на его собственный взгляд. А тогда он даже не очень понял, почему вдруг зал начал рявкать ритмично: "Храх-храх-храх... рах-ха! Храх-храх-храх... рах-ха! Храх-храх-храх... рах-ха!" Это было скорей похоже на боевой клич, чем на что-то иное. И только вышедший ведущий концерта (где он раньше был?!) объявил громко, что это был замечательный почин, и что песня понравилась залу, что слушатели и дают понять. И торжественно обозвал весь ансамбль "достославным щенячьим хором", чем сперва всех смертельно оскорбил. Пока хор не разобрался в кое-каких правилах скиуттского "системника"...
   ...Ну вот таким оно и было - настоящее начало турне. В следующие три месяца они побывали на дюжине планет и дали несколько десятков концертов - для разумных как бы не полусотни рас. А свой испуг Женька вспоминал смущённо. В конце концов, самые обычнейшие земные аплодисменты или привычка англосаксов одобрительно улюлюкать незнакомого с этими традициями тоже запросто может испугать, не удивить даже... А как Женька завидовал Дамяну Тодорову, когда он выступал на военной базе трианий (база была на поверхности медленно вращающейся жаркой планеты, которую триании называли смешным словом Виррямм - как только земляне его не коверкали и не мяукали его в своё удовольствие!) и пел песню про напев кабестана... Трианиям она почему-то и чем-то ужасно понравилась, они буквально умолили Дамяна повторить... А может, даже и не она понравилась, а сам голос Дамки? Но Женьке хотелось думать, что - именно песня, её слова, что-то затронули в высоченных тощих кошках, живших при матриархате и носивших роскошные помпезные одежды из красивых газовых тканей (практически все девчонки и кое-кто из мальчишек (маме... сестре... какое тебе дело, везу и везу... не везу я ничего, сейчас в зуб!..) - напривозили их домой) - совершенно не по-кошачьи серьёзных, впрочем...
   Как там?..
   Ты слышишь печальный напев кабестана?
   Не слышишь? Ну что ж - не беда...
   Уходят из гавани Дети Тумана,
   Уходят. Надолго? Куда?
  
   Ты слышишь, как чайка рыдает и плачет,
   Свинцовую зыбь бороздя-
   Скрываются строгие черные мачты
   За серой завесой дождя...
  
   В предутренний ветер, в ненастное море,
   Где белая пена бурлит.
   Спокойные люди в неясные зори
   Уводят свои корабли.
  
   Их ждут штормовые часы у штурвала,
   Прибой у неведомых скал,
   И бешеный грохот девятого вала,
   И рифов голодный оскал.
  
   И жаркие ночи, и влажные сети,
   И шелест сухих парусов,
   И ласковый тёплый, целующий ветер
   Далёких прибрежных лесов.
  
   Их ждут берега четырёх океанов,
   Там плещет чужая вода...
   Уходят из гавани Дети Тумана...
   Вернутся не скоро... Когда? (1.)
  
   1.Стихи Б.Стругацкого.
  
   ...Короче, они вполне достойно представляли Землю. Без кавычек. Линкор, конечно, не имел ничего общего с пассажирским кораблём и совершенно не был рассчитан на перевозку пассажиров, да ещё и несовершеннолетних. Но боевой корабль имел десантные отсеки, в которых можно было разместить до полка. Правда - с минимальными удобствами. Такой отсек - это ящик в два метра высотой, рассчитанный на то, чтобы сто человек могли там спать (сплошные секции-нары вдоль стен, разделённые невысокими бортиками на "кровати" длиной в два метра и шириной в семьдесят сантиметров, в головах у каждой шкафчик). По центру идёт стол, из-под которого выдвигаются отдельные сиденья. На столе едят, на нём же - лампы направленного света и разъёмы для разных подключений. Над дверью - большой экран, справа от неё - окно пищедоставки. В торцевой стене - вход в душ-умывалку на десять рожков и двадцать кранов, а так же в туалет с десятью кабинками. В общем, это место, где людям можно спать, есть и даже отдыхать, но с минимальными удобствами. И ничего иного предложить было нельзя. По нескольким причинам...
   ...Но зато команда была горда тем, кого и зачем она везёт. Даже наличие в составе хора девчонок было решено не считать дурной приметой (1.). А мальчишки (и даже девчонки) и не думали привередничать, хотя это временное обиталище ничуть не походило ни на их двухместные комнаты в школьном общежитии, ни на родные дома. Лететь-то всё равно было ужасно интересно! И почти ничем не омрачалось это замечательное путешествие. Чуть ли не сказочное, если по правде.
  
   1.На самом деле, к подобным "приметам" можно относиться свысока, лишь будучи полным дураком. Они являются не плодом суеверий, а результатом концентрации длительного опыта. То, что количество происшествий, аварий и даже катастроф резко вырастает, стоит на кораблях появиться женщинам в качестве членов команд или - боги сохрани! - капитанов, отрицается только окончательно рассорившимися с реальностью феминистками. Корабли очень ревнивы.
  
   Да. Почти ничем...
   ...Молодой офицер, капитан-лейтенант Курбанов, курировавший хор на борту "Славы", как-то раз показал притихшим ребятам карту. "Почти секретную". В сумраке демонстрационной зажглась объёмная панорама. Рубиновым и золотым светом сияли точки и линии - планеты Человечества и границы его Империй.
   И со всех сторон наваливались на эту яркую, тёплую сеть, хитро вклинивались в неё, нависали, подкапывались угрюмо-багровые, пронзительно-зелёные, холодно-серебряные, серо-свинцовые сплетения.
   Владения других рас.
   Вра... врагов?!
   - Обложилииии... - выдохнул тогда кто-то в полутьме. Офицер быстро повернулся на голос, кивнул, цепко окинул взглядом всех сразу:
   - Обложили. Мы им поперёк горла. Все. От нашей "славуньки" до ваших голосов. Нас не должно быть, ребята.
   Хотелось закричать гневно, сказать что-нибудь грозное и правильное... Но уж больно жутко выглядела карта. И не верилось - да как же так?! Они же нас слушали! Они нами восхищались, даже хлопать многие научились, присылали подарки, поздравления (правда, несколько раз были какие-то глупые, смешные и не очень понятные приглашения на "встречи", которые забирал один из офицеров корабля - сердитый, почти злой в такие минуты...), транслировали по своим каналам! Одних записей разного плана "разошлось" за эти месяцы больше пяти миллиардов штук! Конечно, они знали, да и сами видели, даже во время экскурсий - там, у других рас, по крайней мере - у многих - полно глупостей и несправедливости. Но всё равно - не оставалось сомнений, что большинство не-людей - хорошие. А как же иначе-то?!
   Но карта - вот она была. Без обмана.
   Стало страшно, если честно. Девчонки пододвинулись к пацанам - без разбора, какой оказался ближе. Вспомнилось и другое - виденное мельком и вроде бы забытое за радостной суматохой и ликованием встреч. Сопровождение джагганской эскадры - чудовищные, грузные, угловатые корабли в десятках жерл плыли рядом почти сутки. И - увиденный на одной планете - даже название вспоминать неохота! - издали, мельком, но настоящий рынок рабов. В это просто верить не хотелось... как в страшную книжку, которую читаешь, весь окаменев от напряжения и ужаса, переживаешь, а потом - откладываешь и вздыхаешь облегчённо: уфф, ну и выдумал автор, аж поверилось! Или: хорошо, что это было давно!
   Но тут - никто ничего не выдумывал. И это не было давно, это - есть...
   ...И всё же к концу трёхмесячного круиза мальчишки и девчонки буквально завыли. Виды иных планет, такие ошеломляющие сначала, приелись, новизна впечатлений наскучила, многим, особенно девчонкам, даже корабль надоел и давил. Ужасно хотелось домой, Земля снилась, о неё говорили и мечтали. Некоторые младшие и кое-кто из девчонок так и просто плакали украдкой. От натурального бунта хор удерживала лишь мысль о том, что им сказал на прощанье Император: они - лицо Земли!
   Зато от поднявшихся воплей - когда было объявлено, что они уходят в прыжок к Солнечной Системе - линкор едва не развалился... По крайней мере, так сказал капитан.
   ...А предпоследний концерт давали как раз для джаго. В основном. Ну, по крайней мере, принимающей стороной были они, хотя, как обычно, в мрачноватом и в тот же время кричащем дорогим убранством зале со странной, плавной и в то же время давящей геометрией стен, хватало разумных самых разных рас. И вот именно тогда Женька не удержался. Ну... так совпало всё. И то, что в программе стояла именно эта песня, и та эскадра, и всё вообще...
   Да. Тогда он дал сильно. И такой восторг испытывал, когда пел!
   - Вот этот шут - природный лорд, - подойдя к краю сцены, Женька как бы невзначай сделал жест в сторону сидевшего в одной из лож джагганского градоначальника (что-то вроде этого) - утопавшего в чёрном и золотом одеянии, расшитом золотом и драгоценностями,
   - Ему должны мы кланяться!
   Но пусть он чопорен и горд -
   Бревно бревном останется!
   При всём при том,
   При всём при том, - весело и понимающе подхватил хор,
   - Пусть весь он в позументах -
   Бревно останется бревном
   И в орденах и в лентах!
   Бесстрастные высокотехнологичные переводчики, пока что недоступные землянам, синхронно переводили голоса хора, сохраняя и рифму, и ритм, и сами голоса. Но Женька не думал об этом, когда снова вернулся к краю сцены и взволнованно, глядя прямо в зал - сразу на всех, сколько бы и каких их там не было - форсировал песню во всю мощь, дарованную ему природой - как будто серебряный рожок запел в стенах, множа эхо:
   - Настанет день
   и час пробьёт,
   Когда Уму и Чести
   Во всех мирах придёт черёд
   Стоять на первом месте!..
   В наступившей тишине вдруг раздались хлопки. В сторкадской ложе высокий бледный атлет в пышном мундире размеренно, с каменным лицом, хлопал ладонями по коленям...
   А джагганская ложа стремительно пустела...
   ...Сторк пришёл потом, после концерта, за кулисы. Один, без охраны или вообще кого-то. Он принёс тяжёлое серебряное кольцо с выложенной мелкими рубинами спиралью. Женька смешался, когда ему представили сторка, и хотел отказаться от подарка, но сторк просто положил кольцо на столик и сказал по-русски, очень правильно и медленно:
   - Мне очень понравилось, как ты поёшь. Не отказывайся от этого подарка... - и тронул рукой - прямой и жёсткой ладонью - правую щёку мальчишки. Женька сердито отстранился. Сторк шевельнул насмешливо ртом и добавил: - Я купил вашу запись. Я бы с удовольствием купил и тебя самого. Жаль, что пока это невозможно.
   И - вышел, как будто прошёл через пустое место, хотя вокруг были люди - и хористы, и воспитатели, и офицеры.
   Женька растерянно потирал щёку. Потом ему объяснили, что жест был не оскорбительным, а скорей наоборот - так сторки похлопывают по щеке своих собственных детей, которыми довольны; инопланетянина - небывалое дело! Но слова сторка были отвратительны и всё-таки оскорбительны. И пугали. Как это - купил?! Почему невозможно пока?!.
   ...И последний концерт. На сторкадском Арк-Хорайне. Тоже красивая планета, там их много возили по развалинам прекрасных городов, которые построил раньше жившая там раса эквотов. Они и сейчас там жили... существовали... кое-где в чащах... но города их лежали в развалинах, в развалинах лежала и сама их цивилизация, осмелившаяся противиться Народу, как называли себя сторки... и они - сторки - то ли на самом деле без задней мысли похваляясь мощью, то ли специально намекая на неё - показывали землянам эти руины... В передних рядах, понятное дело, сидело разное начальство и важные гости. А вот весь центр зала был заполнен мальчишками. Сторкадскими, в неожиданно яркой военной форме. Из какой-то школы или что-то вроде этого. Вели они себя очень дисциплинированно, не отнимешь. Но смотрели - как будто одна пара глаз. Внимательных и безразличных.
   А Женька вспомнил те развалины, которые им показывали. И спел совсем не "Зореньку ясную", как в программе. А другое. Спел для этих ребят в помпезных жёстких мундирах, похожих на непробиваемую броневую скорлупу. Пел и видел развалины среди лесов. И очень-очень хотел, чтобы эти так похожие на землян существа поняли, зачем он поёт. Что он поёт. Для кого...
   Солнце скачет серебряной рыбой
   По изломам стеклянной волны.
   Мальчик Митька идёт над обрывом
   Под лучами десятой весны.
   Чайки весело в воздухе вертятся,
   Синий свет над водою стоит,
   И не верится, вовсе не верится,
   Что когда-то здесь были бои...
   Белый город над синею бухтой,
   В переулках - акации цвет,
   И кругом синева. И как будто
   Нет на свете ни горя, ни бед.
   Первый мак, словно бабочка алая,
   Светит Митьке из сонной тени...
   ...А внизу, под размытыми скалами,
   Штабеля невзорвавшихся мин...
   ...И кузнечиков звон невесомый --
   Как неслышный отчаянный крик:
   "Алый мак нужен Митьке живому,
   Чтобы маме его подарить!"
   Чайки в небе парят белокрылые,
   Замирая, как в медленном сне.
   Мальчик Митька идёт над обрывами,
   По стеклянной идёт тишине... (1.)
  
   1.Стихи В.Крапивина
  
   Кажется, им всё-таки понравилась песня. Потом даже пришла делегация, подарили всем памятные значки-голограммы, красивые альбомы с видами их родной планеты на пластиковых листах и встроенными проекторами для просмотра коротких роликов, записанных там же, на обложках - а специально Женьке - тяжёлую, как чёрт, но очень красивую статую взлетающего крылатого зверя из полированного и тоже сам-по-себе красивого камня. После Женька узнал, что это оникс.
   И записей раскупили много. Но поняли... да ничего они не поняли! Ничегошеньки! И Женьку не оставляла мерзкая мысль, неотвязная, как клещ - вот будут они у себя дома смотреть записи и вместе с родителями тоже прикидывать, кого бы купили. Чтобы пела перед обедом. Или пел после ужина. Пели, когда скажут и что скажут. И замолкали, если прикажут
   Джаго были смешные. Злые, это ясно. Угрожающие. А всё равно смешные какие-то.
   А сторки - сторки были страшные. Женька сам себе в этом признавался. А кое-кто из девчонок и вслух говорил. Больше всех запомнилось, как Ирка Воробьёва припечатала: "Они чужие. И глаза у них чужие, и все они чужие, а под людей только маскируются!"
   Неужели - правда так?
   Думать об этом было тяжело. И особенно тяжело стало, когда в том альбоме почти на первой странице Женька увидел статую мальчика. Статуи у сторков были на каждом шагу, и они ему не очень нравились, какие-то они неживые, правда что каменные. И эта была такая же. Но вот рассказ... Мальчика звали Анрайт, и когда на сторков - давно-давно - напали враги, раса оо-тэков, то его где-то как-то схватили и заставили вести врагов тайными тропами к родовому замку.
   Мальчишка привёл оо-тэков в расщелину, которую заполнял ядовитый газ без цвета и запаха. Газ убивал исподволь, и никто из врагов не успел понять, что погибает.
   А Анрайт понимал. Но шёл первым. И погиб первым. И уже умерший - ещё какое-то время шёл, чтобы враги не поняли, чтобы никто не бросился назад и не успел спастись.
   Кто-то всё-таки спасся. Рассказал эту историю...
   ...И там, в альбоме, была песня об Анрайте. Её тоже пел мальчишка, какой-то нынешний певец. Замечательно пел. У него был, правда, слишком металлически модулированный голос, резкий, без низких нот, но всё равно - здорово пел. Женька потихоньку разобрал всю песню и даже зарифмовал, немного переделав для понятности смысла, сам пару строк, хотя стихи у него никогда не получались...
   Быть может, они не ангелы -
   Мальчишки, недавно живые,
   Но жизни они обменяли
   На крылья. И жизни чужие. (1.)
  
   1.На самом деле это строфа из стихотворения В.Ососковой.
  
   Во всём это было такое ужасное, несправедливое несоответствие, что Женька даже плакал один раз. От досады, от боли, от бессилия пробить страшную скорлупу жестокого высокомерия таких похожих и непохожих... людей. И в полном раздрае чувств рассказал обо всём, обо всех своих метаниях, Антону Михайловичу, их руководителю.
   - Бывает, Женя, и такое зло, - ответил тот печально. - Храброе. Умное. Честное. Красивое. Решительное. Самое страшное зло... - и вздохнул.
   Слова были правильные. Но они почти не помогли. Да, наверное, тут и никакие слова не могли бы помочь. Только если что-то... что-то сделать.
   А что? Как?
   Что-то очень большое, что-то очень важное. Такое, чтобы посыпалась та скорлупа, чтобы взгляды стали живыми...
   ...интересно, тот парень, Анрайт - он бы сам не ужаснулся, увидев, какими стали его потомки?
   Но что, что?! И как?!
   Как и любого землянина, Женьку бесила сама ситуация, в которой он ничего не мог противопоставить несправедливости. Ещё более обидно было то, что несправедливость не хотели считать таковой!..
   ...Мотнув головой, Женька оторвал взгляд от плаката. Вспомнил про сложенные внизу вещи - целую кучу. И вспомнил ещё вдруг - только сейчас вспомнил, вот балда балдовская! - какими именно новостями встретила его мама вчера вечером, когда он добрался до Тамбова струнником от столицы. В вагоне он сидеть толком не мог, желание скорей оказаться дома было похоже на нестерпимый и неуёмный зуд во всём теле.
   Мама его ждала. Даже из дома выбежала навстречу. А вот новость рассказала уже потом, за ужином... Они всегда - если были дома оба - ужинали только вдвоём, так повелось...
   ...Семья Самойловых была редчайшим исключением среди других семей Земли. Собственно, Женька больше ни одной такой не знал - ни единенькой среди всех своих друзей, товарищей, приятелей и знакомых. В семьях его товарищей всегда были мать и отец (ну - была пара исключений, семей, где отцы погибли), как минимум ещё один ребёнок (а чаще - и не один, почти у всех знакомых Женьки было по два-три брата-сестры), часто - живущие вместе дедушки-бабушки...
   А семья Самойловых была - он. И мама.
   Ну... так получилось. И нечего больше говорить. И не о чем. Нельзя сказать, что Женька смирился с этим. Но привык - это точно. В детстве... ну, в раннем детстве... даже радовался, что мама принадлежит только ему. Стал постарше - сделал пару робких попыток выдать маму замуж. Попытки не удались, хотя Женька и сейчас не очень понимал, почему мама - красивая молодая женщина - никого себе не нашла. И даже (был грех) фантазировал иногда, сочиняя истории, в которых его отец кем только не оказывался.
   А вот попыток всерьёз установить, что же он всё-таки был - Женька не делал. Сам не отдавая себе отчёта - почему. То ли боялся разрушить свои мечты, то ли... нет, он не знал сам.
   Мрия Евгеньевна Самойлова была служащим Тамбовской Городской Думы - главным губернским статистиком широкого профиля. Ну, конечно, это только так красиво звучало. На самом деле у надворного советника Самойловой всех подчинённых было - один компьютер, а всё её "управление" помещалось в небольшой светлой комнатке на первом этаже Думы. Здание стояло на набережной Цны, и большое окно (точнее даже застеклённая стена) маминого кабинета выходило на реку и лес за нею... Даже зимой (зиму Женька не очень-то любил) вид оттуда был очень красивым... Правда мамин компьютер был мощнейший и с постоянно обновляемыми программами такой степени сложности, что Женька почти пугался: как мама во всём этом разбирается? Он где-то прочитал, что до Третьей Мировой у мамы было бы не меньше десятка подчинённых, а потом спросил: почему сейчас не так? Кажется, тогда ему было лет девять... у него были каникулы (летние), и они с мамой собирались ехать отдыхать в Ликию, в город Химер - а пока Женька сидел у мамы на работе, ждал конца последнего рабочего дня перед маминым отпуском (1.). Ну и созрел этот вопрос...
  
   1.Средний оплачиваемый (обеспечиваемый) отпуск работающего землянина составляет 90 дней (считая праздничные и выходные, выпадающие на него) и предоставляется в любое время по желанию работающего. В период отпуска государство обязано предоставить отпускнику 30-дневный оплаченный отдых на курорте, в доме отдыха и т.д. по желанию отпускника, а так же взять на себя оплату любых его перемещений в пределах Земли.
   Исключениями являются отпуска людей, профессии которых связаны с реальным или гипотетическим риском для жизни - они могут быть короче, но имеют несколько иное, лучшее, обеспечение. Отпуска могут быть заморожены или отменены в масштабах Империи указом Императора или локально - распоряжением дворянина, воспользовавшегося "преимущественным правом".
   Разрешается отказ от отпуска (с последующим сложением таковых), но не более одного раза.
   (Сведения относятся к описываемому в повести периоду; с течением времени многое менялось - так, например, курорты, туры-путешествия, дома отдыха, перемещения в пределах Солнечной Системы уже к 50 г. Г.Э. стали бесплатными независимо от срока пребывания и расстояний)
  
   Мрия Евгеньевна тогда очень серьёзно и понятно объяснила сыну, что это не имеет смысла. В те времена большинство так называемых "чиновников" делали совершенно бесполезную, бессмысленную, а иногда и просто вредную работу - перекладывали бумажки, множили разные указы-законы, писали никому не нужные отчёты - но при этом зачастую не владели на самом деле нужной информацией. "А у меня есть любые статистические данные, которые только могут пригодиться в губернии," - с некоторой даже гордостью пояснила она сыну. "Ой уж, и не любые! - ехидно сказал Женька. - Ну вот скажи, например... м... ну... вот... а, вот! - он сел прямо, сделал серьёзное лицо и изобразил губернатора: - Мрия Евгеньевна, скажите мне, пожалуйста, сколько дубов в роще Мары?" - и в восторженном ожидании замер. Про рощу Мары он знал, потому что недавно туда ездил с семьёй школьного приятеля. Там давно-давно жил друг Пушкина поэт Баратынский, стихи которого Женьке не понравились совсем, но роща была красивая. "Двадцать шесть, - через десять секунд ответила Мрия Евгеньевна. - По объекту "роща Мары" может быть предоставлена следующая дополнительная информация..." Женька открыл рот, поморгал, слушая эту информацию и молча и навсегда признал всемогущество мамы в мире статистики.
   И вот оказалось, что маме предложили новое назначение. Начальником статистической службы колонии Сапфир. Новой, недавно открытой планеты. Целой планеты. С прыжком через ступеньку по служебной лестнице - в статские советники. Через неделю следовало убыть к новому месту службы.
   Сейчас Женька ещё не знал, что Мрию Евгеньевну уговаривали остаться всей Думой. По-разному - от обычных просьб и обещаний, что в аппарат новой колонии ОБЯЗАТЕЛЬНО найдут хорошего статистика, до намёков, что у сына вроде как бы карьера певца намечается... Но надворный советник Самойлова тихо и твёрдо пояснила, что: а.) раз запрос пришёл на неё - значит, Империи на том месте нужна она; б.) сыну карьеру певца никто делать не помешает, это его жизнь и его желания; в.) на новом месте работать будет ещё интересней, а это дорогого стоит, согласитесь?
   Тут возражать было нечего...
   Женька был рад назначению матери. Он, хоть и сильно устал и соскучился по дому, но вчера уснул не сразу - лежал и думал. И внезапно понял одну очень странную вещь.
   Его больше не удовлетворяла жизнь, которую он вёл. Даже любимая школа - он больше не хотел туда возвращаться. И этот перелом произошёл с ним именно во время такого замечательного, практически исторического турне. Потому что он что-то делал в жизни не так. Или находился не на том месте, где можно было сделать больше.
   А что делать - нужно - в этом у него не оставалось сомнений. Что и как - нет, он не знал. Но по крайней мере, следовало быть поближе к тем местам, где придётся это "что-то" делать. Да и голос скоро будет ломаться, кажется...
   Он и сейчас снова призадумался, глядя в окно. Если честно, петь-то ему очень нравилось и "сломанного голоса" он опасался. Конечно, есть и взрослые певцы-мужчины...
   - А что я такое?! - сердито спросил он у окна. - Я - это что, мой голос, и всё?! - и его решимость сделалась каменной: - Нет уж, всё! Хватит! Хочу к звёздам, но не песни петь... вернее, не только песни... а хочу! К звёздам!
   Конечно, эти решительные слова слышал только сидящий за окном на ветке воробей. Но он слушал с почтительным вниманием и интересом, что сильно подняло Женьку в своих собственных глазах. Он гордо посмотрел на воробья и побежал умываться и ставить чайник, решив, что потом сбегает к маме на работу. Имеет право, они три месяца не виделись. Почти...
   ...Однако если умыться Женька успел, то вот за чайник только-только взялся. Даже кнопку не успел нажать. Входной звонок пропел первые такты "от улыбки...", и Женька, крикнув "входите!", метнулся к дверям. Почему-то он решил, что это начался, так сказать, физический приход поклонников (вещь совершенно неизбежная, Женька был уверен, что в почте компьютера уже лежит пара тысяч писем). И ошеломлённо застыл посреди коридора, когда увидел входящего в дом Антона Михайловича.
   Своего руководителя. Того самого, который их сопровождал в турне.
   - Доброе утро, Антон Михайлович, - скованно и сердито сказал Женька. Ошеломлённость ошеломлённостью, он практически стопроцентно знал, зачем пришёл руководитель - и не ошибся.
   - Доброе утро, Женя, - Антон Михайлович нерешительно огляделся, проходя следом за мальчишкой на кухню. - А мама... дома?
   - Они на работе собираются, - сказал Женька. - Мы же...
   Антон Михайлович закивал:
   - Да, конечно... я знаю... - и вдруг его отчётливо прорвало: - Женя! Я с тобой говорю очень серьёзно!
   - Антон Михайлович, - кажется, впервые в жизни перебил руководителя мальчик и взялся руками за край стола, - я знаю, что вы хотите сказать и тоже говорю очень серьёзно. Я полечу с мамой. Это совершенно точно. Это не обсуждается. Да я просто сам этого хочу. Я решил так.
   - Женя! - мужчина взволнованно покраснел. - Я великолепно знаю, что вы семья в наши дни необычная... вас двое... Если ты не хочешь оставлять её одну... я понимаю... Но ты ведь и так восемь месяцев в году живёшь в школе! И...
   И Женя снова перебил его - смущённо, но решительно:
   - Антон Михайлович... я не из-за мамы. Не только из-за мамы. Я из-за себя.
   Он готовился к объяснениям. Но Антон Михайлович долгие годы проработал с такими, как он. И объяснений не понадобилось. Молча, внимательно и горько мужчина смотрел на мальчика - бледный, в одних трусах, очень решительный, он стоял около стола, вцепившись в столешницу, как в спасательный круг или даже оружие. И всё-таки учитель сделал ещё одну попытку - попытку, продиктованную настоящим отчаяньем:
   - Я... я тебя редко хвалил... - с трудом сказал он. - Редко, да... Самойлов, у вас замечательный голос. Это шедевр. Он уже был шедевром, когда вы пришли в хор пять лет назад. После обработки... в общем, такие голоса бывают раз в столетие. Понимаете, Самойлов - раз в столетие.
   - Я понимаю, - Женьке было приятно. Очень приятно. Он был изумлён, польщён и растроган. Но его решимость не дала ни единой трещинки. - Но и вы поймите...
   - И я понимаю, - Антон Михайлович сел. - Я знаю, что ты думаешь ещё и про ломку голоса. Но пойми, Женя, - его голос снова стал умоляющим, - после неё твой голос станет другим - да! - но не хуже - другим! Ты можешь стать замечательный певцом! Лучшим со времён Арефьева (1.)! Лучшим, чем он! Подумай, сколько пользы ты сможешь принести своей стране! Пойми, пойми наконец - ведь песня - это тоже оружие!
  
   1.Арефьев, Луч Вячеславович. Родился в 4 году Безвременья. "Витязь", герой Серых Войн. Одновременно - неплохой скрипач и непревзойдённый певец. По личной просьбе Императора оставил военную службу, создал музыкальную школу в Великом Новгороде и стал её первым директором и первым педагогом. Умер в 9 году Промежутка, за 22 года до описываемых событий. (Мельком упоминается в финале рассказа О.Верещагина "Скрипач не нужен")
  
   - Я знаю, я видел, - тихо сказал Женька. И Антон Михайлович удивлённо-уважительно умолк. - Но я не вернусь в школу, Антон Михайлович. Вы меня, пожалуйста, простите. И... ну... я всё-таки приеду, со всеми попрощаться, - и он улыбнулся широкой, ясной улыбкой: - Вы меня в подвале не запрёте?
   - Я бы запер, - искренне признался Антон Михайлович, вставая. - Жаль, что так нельзя сделать... Послушай, Женя. А если тебя попросит - даже не прикажет - сам Император? А?
   Женька отшагнул от стола и сделался очень прямым и твёрдым. И его глаза похолодели. Он сжал губы - на секунду они превратились в полоску - и сказал:
   - Я, конечно, послушаюсь. Но по приказу я не смогу петь так, как хочу. Даже по приказу Императора. Потому что я - решил. Что я - не только мой голос. А что я - ещё сейчас? Ни-че-го.
   Какое-то время они смотрели друг на друга. Потом Антон Михайлович шагнул вперёд и положил руки на плечи мальчишки. Грустно улыбнулся во вскинутые на него упрямые глаза:
   - Когда ты пришёл в хор - мне нужно было нагибаться, чтобы так сделать... Знаешь, когда ты приедешь прощаться - меня не будет. Боюсь, что я и правда утащу тебя в подвал и прикую там.
   Женька неожиданно для самого себя шмыгнул носом и обнял мужчину:
   - Антон Михайлович...
   - Ну-ну, - тот оттолкнул мальчика. - Если уж решил быть мужчиной - будь им во всём... - Женька кивнул, глядя отчаянными глазами. - Когда будешь на Земле - заходи всё-таки опять. Маме обязательно передай привет и скажи, что я вам желаю от всей души хорошей жизни на новом месте.
   Женька кивнул, потупился. Проводил Антона Михайловича до дверей, пожал ему руку и, стоя на крыльце, смотрел, как он уходит по летней улице. Грустный такой... Женька шмыгнул носом и для поднятия настроения стал мурлыкать, по-прежнему стоя на крыльце, очень известную в школе песенку с умным названием "Правила обращения с животным миром в экстремальной ситуации".
   - баю-баюшки баю
   а я лягу на краю
   придёт серенький волчок
   и получит дробь в бочок
   а потом придёт медведь
   потеряет морды треть
   а когда придёт лиса
   быстро вырву ей глаза
   кроль пойдёт на шапку
   черви на рыбалку
   рысь на чучело пущу
   а кота я приручу
   лось хорошая зараза
   да и жить ему без глаза
   ну а бедный-бедный крот
   получил гранату в рот
   после взрыва ни фига -
   ни бобра ни барсука
   не слыхать совсем про них
   дятел вовсе приутих
   ну а вывод тут такой
   если ты совсем косой
   ты ложися спать на край
   и спокойно засыпай (1.)
  
   1.Стихи Андрея Мальцева.
  
   Песенка получилась грустной. Не такой, какой должна была быть. Женька вздохнул печально, тряхнул головой и решительно отправился в дом.
   Но дойти до чайника ему опять-таки было не суждено. Он только-только вернулся в кухню, когда новый звонок в дверь застиг мальчишку на самом пороге.
   Развернувшись и пробормотав несколько не очень красивых слов, мальчишка заспешил обратно и открыл дверь со словами:
   - Мамы не... Маринка? Ты чего?
   На пороге стояла соседская девчонка - Марина. Женька помнил её, сколько себя, и относился как к деревьям в саду, уличной замостке или воздуху вокруг: есть и есть. С тех пор, как он начал учиться в школе хора, Маринку он видел только на каникулах, но перерывы между ними были не так уж велики, и Женьке казалось, что эта девчонка всегда где-то поблизости, без вреда или пользы. Помнилось, что в детстве, ну очень давно, они даже играли вместе, пока их игры потихоньку, сами собой, не стали неинтересны друг другу - как это бывает всегда с мальчишками и девчонками...
   - А я у твоей мамы вчера узнала, что ты приезжаешь, - девчонка улыбнулась, но как-то грустно. Она была одета в красный с белым сарафан и лёгкие сандалии, волосы заплетены в длинную косу... и Женька вдруг сообразил, что видел-то её по-настоящему почти год назад - осенью и зимой мешала тёплая одежда... а сейчас мальчишка понял неожиданно, что Маринка с прошлого лета как-то резко выросла и превратилась в девушку. Именно в девушку - на такую уже не посмотришь, как на обычную деталь окружающего и уж тем более не будешь вспоминать детскую песочницу на углу улицы. Женька смешался, отвёл глаза и упёрся взглядом в крепкую небольшую грудь под сарафаном, после чего осталось только опять вскинуть глаза и сердито спросить:
   - Ну и чего?!
   Глаза у Маринки были прежние - немного испуганные и какие-то внимательные. В правой руке она держала небольшую сумку с гербом города.
   - И что вы улетаете... насовсем - тоже узнала, - добавила девч... девушка?
   - Марин, и чего теперь? - Женька переступил на коврике и оглянулся на чайник на кухне. Девчонка пожала плечами и сказала безразлично:
   - Да ничего. Я вот - тебе подарок принесла. По-соседски, ну - на память, - и сунула в руку Женьке сумку.
   - Ага, спасибо, - Женька принял сумку и немного удивлённо посмотрел на Маринку: чего это она? А девчонка кивнула и, повернувшись, шагнула с крыльца, потупившись и придерживаясь за перила. Сделала ещё шаг, ещё... и на последней ступеньке обернулась и звонко сказала, вскинув голову:
   - Я тебя всегда-всегда буду помнить, Женя! И любить буду всегда-всегда! - а потом крутанулась - коса свистнула по воздуху - и побежала прочь опрометью.
   Разинувший рот Женька остался стоять на крыльце, держа в руке сумку.
  

3.

ВО ИМЯ СТАРОЙ СЛАВЫ, РАДИ СЛАВЫ МОЛОДОЙ . . .

(Илья Ильин)

   До темноты Илья-таки не успел домой. Виноват был он сам и только он сам - очень хотелось поскорей оказаться дома, он понадеялся, что "крылан" (1.) деда Вячко окажется на месте и, соскочив со струнника на две остановки раньше, спустился к Днепру.
  
   1.Четырёхместный гидроплан с толкающим винтом, широко производившийся ещё с конца Серых Войн для гражданских нужд. В описываемое время уже устарел, но всё ещё активно используется.
  
   0x01 graphic
  
   Лодки, конечно, не было, а на дверях дедова дома висела художественно исполненная - очевидно, Максимкой - вывеска, гласившая, что все на островах и будут не раньше, чем...
   Илья хмыкнул сердито. Не раньше, чем через два дня. На этом берегу на пять километров в ту и другую сторону жильё деда было единственным.
   Разумней всего было вернуться назад и сесть в ближайший струнник, проехать ещё три минуты и потом пройти пешком три километра. Всё. Но Илья смерил взглядом спокойную широкую водную гладь, на которой не было ни единого судна, только вдали ниже по течению уходил рейсовый - и стал уверенно раздеваться. Он отлично понимал, что так будет намного дольше. Но сейчас ему хотелось переплыть Днепр, и точка.
   Через минуту, прикрутив ремнём аккуратно свёрнутые вещи к поясной сумке и тем же ремнём закрепив груз на голове, Илья вошёл в воду по грудь, чуть присел и, оттолкнувшись ногами, мгновенно перешёл на бесшумный экономный брасс. Как всегда, когда начинаешь плыть, река казалась ещё шире, чем пока стоишь на берегу. Впрочем, Илью это ничуть не беспокоило - он мог проплыть и пятнадцать, и двадцать километров без особого напряга. Даже с грузом на голове. Так что переправа через вечерний Днепр не мешала ему размышлять.
   Каникулы начались - это хорошо, само собой разумеется. Ещё два года, последние экзамены - и начнётся взрослая жизнь. Илья отлично знал, что для немалого числа лицеистов последние экзамены становятся на самом деле последними, но это не занимало его мыслей. За восемь лет обучения он понял хорошо: старайся сделать то, что должен сделать, прилагай к тому, что делаешь, все знания и все силы - и ты победишь. А если нет - значит, ты мало знал и мало умел; кому ты тогда нужен такой? Куда больше его занимал предстоящий полёт на новую колонию - планету Сапфир. Отца, офицера ВКС, переводили туда с повышением, он получал под команду собственное судно, корвет. Мать, естественно, летела с ним, чтобы поселиться поближе, а Илью они брали с собой "на ознакомление". Младшие сёстры оставались дома с бабушкой - по крайней мере, пока.
   Что ж, повидать другую планету - совсем не плохая идея. Если понравится - после Лицея можно будет постараться перебраться туда. Хотя Илья, как и его отец, как и погибший за Плутоном дед, собирался стать офицером Военно-Космических Сил Империи и никак иначе. А имение пустым не останется...
   ...Уверенно и ровно мальчишка пересекал тихую поверхность большой реки. Медленно разгорелось алым, стало огромным садящееся солнце, почернели кущи деревьев на приближающемся знакомом берегу.
   От левобережья Днепра до "задворков" имения Ильиных было всего метров сто, но там, дальше, нужно было пройти ещё полкилометра тропинками и столько же - главной дорогой. Вполне ожидаемо было то, что темнеть начало уже когда мальчишка, ровно, спокойно дыша, выбрался на берег и стал обтираться ладонями. Его лицо было спокойным, лишь в глубине серых глаз, когда мальчишка оглянулся на исчезающий в сумерках Днепр, горел золотистый огонёк лёгкого самодовольства. Комарьё было накинулось с торжествующими воплями на свеженькое, но Илья отмахнулся плоско поставленной ладонью - кровопийцы заныли обиженно и разлетелись. Мальчишка постоял с минуту, заставляя кожу интенсивно обсохнуть, потом довольно вздохнул и, быстро одевшись, затрусил по еле заметной стёжке через кусты.
   В лесу стемнело совсем, хотя за спиной за деревьями, если оглянуться, угадывался долгий закат. Илья выбрался на прогалину - на её противоположной стороне раскидисто стояли стенкой дубы, отмечавшие границу имения. Тропинка, в которую превратилась стёжка, вела через дубраву до ручья, где вливалась в другую тропку, выложенную голубоватым сланцем и почти тут же перепрыгивавшую через узкий ажурный мостик, за которым лежала поляна с ночными фиалками, а за нею - ещё один мостик, больше, через овраг. За оврагом, среди красноствольных сосен - дом лесника Андрея Павловича, а почти сразу за ним - липовая аллея. Вообще она ведёт к Яркому Озеру, но это в другую сторону, а так по ней пятьсот метров до заднего крыльца дома.
   И всё. Эти места Илье были знакомы с тех самых пор, как он научился ходить. Илья очень любил их, но отлично понимал, что он - дворянин, мужчина - едва ли часто будет тут бывать. Едва ли...
   ...Дом спал, что не было неожиданностью. Илья весело хмыкнул, поднимаясь на высокое узкое крыльцо - он не приехал вовремя, и хоть бы кто соизволил побеспокоиться!
   Впрочем... если бы близким пришло бы в голову беспокоиться о нём таким образом - Илья решил бы, что они помешались. Что может случиться с тринадцатилетним человеком на Земле?! Разве что он сам учудит что-нибудь совершенно выдающееся и угробится, но это уж что делать...
   Однако на крыльце Илья задержался. Постоял секунду, отчётливо выдохнул, а когда двинулся дальше, совершенно бесшумно открыв высокую дверь из дуба и бронзы - то больше походил на свою тень. Сейчас он видел, как днём, а слышал и чуял разве что похуже средней собаки. Встречаться с кем-нибудь и объяснять, что плавал через Днепр и так далее, ему не хотелось. Лучше тенью проскользнуть в свою комнату, а утром, за завтраком, увидеться со всеми разом.
   Со стороны Илья выглядел жутковато. Он не крался, выверяя каждый шаг, чтобы не шуметь и замирая в напряжении, чтобы прислушаться и вглядеться, а просто - шёл. Но это движение напоминало движение тени...
   ...В последние годы Века Безумия существовало явление, названное в те времена "дети-индиго". Это были люди, чаще всего - дети, иногда - совсем маленькие, которые демонстрировали те или иные способности, считавшиеся тогда "паранормальными". Многие современники их боялись, другие наоборот - видели в них некую надежду, "зачатки новой цивилизации". Существовала целая научная традиция исследования "индиго".
   В реальности "индиго" были почти всегда ужасающе социально отсталыми, запущенными, иногда откровенно социопатичными, а то и страдавшими шизофренией детьми. На фоне этих заболеваний у них просто-напросто резко выступали вполне естественные для любого человека глубинно-природные черты, задавленные цивилизацией - причём зачастую откровенно бесполезные (типа "чтения цвета с закрытыми глазами"), но вызывавшие у тогдашних масс, склонных к глобальной истерии и страху, преклонение перед "чудом" - или ужас перед ним же, обострённые слабым умственным развитием, помноженным на те или иные суеверия. Беспомощные, в целом совершенно никчёмные, "индиго" погибли поголовно в первые же дни Безвременья - если и уцелели в короткой и кровавой Третьей Мировой.
   Илья легко сошёл бы за "индиго" в те времена. Но только до того момента, когда кто-нибудь решил бы "делать на нём деньги" или имя - в этот момент ловкача ждал бы огромный сюрприз. Когда-то Лицеи - начиная с самого первого, Селенжинского - создавались, как места, в которых "витязи" РА спасали найденных детей - и заодно растили себе смену. Растили очень сурово и даже жестоко, безжалостно отбраковывая негодных - и не только передачей на воспитание в "обычные" семьи, расселявшиеся вокруг Лицеев. Постепенно Лицеи переросли эту функцию и стали кузницей кадров для дворянства. Но ещё до этого учителя-воспитатели стали замечать, что их подопечные чаще и чаще проявляют "необычные способности" (слово "паранормальные" было отвергнуто, как дерусифицирующее и не соответствующее сути явления) - причём, накладываясь на строгое и дисциплинированное воспитание, эти способности давали "на выходе" результат, который по предложению исследователей из Берлинского Лицея был назван "уберменш": 14-16-летний юноша с высочайшим чувством ответственности и долга, великолепно развитый физически и умственно, генетически безупречный, боец, учёный и руководитель-планировщик, сочетавший в себе качества, ранее считавшиеся в принципе несочетаемыми.
   Сейчас в Лицеях работали - и небезуспешно - мощные программы обучения - массового обучения тому, что ранее проявлялось спонтанно и не у всех. Результаты были великолепны, и некоторые технологии уже выходили за пределы Лицеев - в обычные школы...
   ...Продвижение лицеиста по дому закончилось в кухне, откуда лестница вела на второй этаж. И закончилось разом, потому что кухня оказалась обитаема.
   Дверь здоровенного холодильника "Ледник" была распахнута, и навстречу ошарашенно застывшему на пороге кухни Илье пружиной распрямился высокий круглолицый старик - худощавый, чисто выбритый, в небрежно запахнутом чёрно-красном халате. Вид у старика был встревоженный и почему-то смущённый - хотя при виде Ильи он явственно перевёл дух.
   Мальчишка узнал его сразу.
   - Пра?! - удивлённо вырвалось у Ильи.
   - Тихххх... - страшно прошипел Почётный Гражданин Великого Новгорода, один из первых (и старейший) дворянин Империи, экс-генерал-полковник ВДВ и экс-ими-же-командующий, Кавалер Всего Возможного И Невозможного, Великий Думец (1.), а так же наконец просто-напросто личный пра-прадед Ильи Алексей Андреевич Ильин (2.) и устремил настороженный взгляд на лестницу наверх. Илья тоже притих, глядя туда, и какое-то время в кухне царила полная тишина.
  
   1.Великая Дума - созданный в 1 году Экспансии в Русской Империи общественный совет, в который входили люди, родившиеся до Третьей Мировой Войны. На момент создания он насчитывал 21 человека. Великая Дума торжественно была объявлена "ушедшей в историю" в 11-м году Первой Галактической Войны, когда в возрасте 126 лет умер последний её член. 2.См. повесть Ленты (Валентины Ососковой) "Лесь с Ильинки-улицы".
  
   Как, впрочем, и во всём доме. Когда это стало понятно, Алексей Андреевич успокоенно и довольно кивнул и вернулся к тщательному осмотру холодильника. Илья, подойдя, присел рядом на корточки. Спросил шёпотом:
   - Пра, а ты чего ищешь?
   - Кефир, - коротко ответил Алексей Андреевич. - А, вот он...
   - Пра, тебе же нельзя! - вспомнил, встревожился Илья - и в благодарность за проявленную заботу получил сильный щелчок в лоб:
   - Поговори, - буркнул пра-прадед и потащил реквизированный литровый тетрапак с кефиром "Снегурочка" (3 коп.) на стол. При этом он продолжал оглядываться на лестницу. - В моё время даже реклама такая была: "Ацидофилин и кефир регулируют деятельность кишечника." Понял? На научной основе, между прочим, реклама, - он ловким движением распечатал тетрапак и начал пить.
   Илья, потирая лоб, рассмеялся и вдруг выпалил удивлённо:
   - Погоди, а ты почему здесь?! То есть, как ты здесь?!
   - Это ты... - Алексей Андреевич оторвался от пакета. - Это ты здесь почему, как, а главное - с чего в таком виде?
   - Каникулы же начались! - возмутился Илья, словно это всё на свете объясняло. Алексея Андреевича такое объяснение вполне устроило, он кивнул и вернулся к пакету с кефиром. Илья, по-прежнему сидя на корточках, влюблённо рассматривал пра-прадеда.
   А.А.Ильину было 123 года. Вообще-то учёные дружным хором убеждали, что поколение, родившееся во время Промежутка и даже во второй половине Реконкисты, будет в среднем доживать до 130 лет без проблем, но это пока никак невозможно было проверить, только дожить самому. Или не дожить. А вот пра-прадед был настоящий, реальный и собой доказавший такую возможность. Да ещё в какие времена!!! Не в Реконкисту, даже не только в Серые Войны - в Безвременье! А родился он и вовсе в те давние смутные дни, когда по улицам ныне утонувшей Москвы бродили медведи с балалайками и всем правил Резиденты... или Президенты, что ли...
   ...Илья гордился "пра" невероятно, до некрасивого, до того, что его, было время, несколько раз колотили. Повзрослев и поимев пару серьёзных разговоров с тем же пра-прадедом, он понял, что так заноситься нельзя. Но вот со словами Алексея Андреевича о том, что "я ничего такого не делал" Илья согласиться не мог никак. Во-первых, про "ничего такого" не делают фильмов и не пишут книг. Во-вторых, с "ничего такого" не станет встречаться Император - причём не как-то там, а сам приезжая на Ильинский Остров, где пра-прадед проживал последние сорок лет в гордом одиночестве, выбираясь куда-то только по собственному желанию или каким-то очень важным делам. А в третьих... в третьих, какое там "ничего такого", если пра было пятнадцать лет, когда всё вокруг ёкнулось и накрылось звонким медным тазом - а он не поддался, и не просто не поддался, а остался человеком... нет - Человеком! Это что - "ничего такого"?!
   Нет, Илья с этим был не согласен. Даже то, что пра-прадед крепко верил в бога (вот смех!), ничуть не уменьшало общего уважения. Смеяться над слабостями можно только если ты сам выше того, над кем смеёшься, а какое там - "выше"? До коленки макушкой не достал... Когда Илья был поменьше и думал про то, как жил пра, то представлял его себе каким-то суровым гигантом, о которого разбиваются чёрные потоки живой слизистой Тьмы, а за его спиной - что-то очень-очень важное... И люто завидовал, понимая, что самому ему таким не быть никогда. И преклонялся перед пра-прадедом...
   ...Суровый гигант подавился кефиром и замер, остановившимся взглядом глядя на лестницу. Илья, очнувшись от сладостного ступора, медленно оглянулся.
   - Кгхм, - сказала бабушка, стоя на площадке. - Какая милая картина, деда... Илюша, внучек, с началом каникул тебя и с прибытием под отчий кров, хотя выглядишь ты...
   - Каникулы, - апеллировал к прежнему аргументу Илья, смущённо поднимаясь с корточек. Но тут это не прошло:
   - И что? - голос бабушки был суров и ядовит. Пра-прадед между тем успел куда-то скрыть полупустой пакет, быстро вытереть губы и сделал вид, что просто вышел встречать пра-правнука - даже слегка укоризненный: мол, вот, я поднялся и встретил мальчика, а все остальные дрыхнут, безобразие какое... - Мы, между прочим, тебя ждали.
   Она поманила внука пальцем - изящным, тонким - а когда он подошёл и со вздохом поднялся на пару ступенек - нагнулась и поцеловала в лоб, а потом приобняла:
   - С каникулами, внучок, - после чего обвела кухню внимательным строгим взглядом в поисках нарушителя режима.
   Но не было на кухне ни Алексея Андреевича, ни, между прочим, недопитого кефира.

* * *

   Небольшая комната Ильи была чем-то похожа на рубку звездолёта. Её передняя стена выдавалась вперёд продолговатым овалом застеклённого эркера, поддерживаемого снизу тремя колоннами. В этом эркере было рабочее место Ильи, а практически всю остальную часть комнаты занимали кровать, большой шкаф, спортивная стенка и - за двумя дверями - ванная комната и туалет.
   Было уже заполночь, но Илья не спал. Ещё в марте товарищ по лицею предложил вместе писать выпускную работу по культурологии, выбрав темой литературу рубежа ХХ-ХХI веков. Экзамены, сдаваемые по заявленному основному профилю, не могли приниматься в виде групповых работ (если только это не было именно необходимым условием экзамена), но культурология ни для Ильи, ни для Дюлы Небети не была профильной, и преподаватели ничего не имели против их совместной деятельности, тем более, что оставалось ещё больше двух лет до окончания мальчишками Лицея.
   Но вышло так, что оба они увлеклись темой. И сейчас Илья перечитывал черновые записи по проблеме, которые были уже сделаны.
   Впрочем - нет, не перечитывал. Он сидел на краю кровати перед удобней развёрнутым экраном компьютера и думал, нахмурив брови и сцепив пальцы между колен.
   С точки зрения Ильи, все те "глубокое освещение характерных психологических проблем" и "тонкое проникновение в глубины характера", о которых взахлёб писали критики этой "литературы", не стоили и выеденного яйца. Они скорей напоминали "душевные метания" идиота, который зачем-то сунул руки в ботинки, встал на них и жалуется, что ему неудобно ходить и кружится голова - но советы встать на ноги воспринимает, как "конформизм", "отсталость" и "душевную нечуткость".
   Тьфу.
   Это перед близорукими и не слишком-то умными людьми своего мира критики и авторы могли маскироваться. А Илья легко раскусывал их собственные психические проблемы. И морщился, видя, что среди этих "признанных авторов" и "маститых критиков" здоровых людей не имелось в принципе.
   Что же до их "героев", то какая-то часть из них тоже была просто больными - их следовало лечить или даже ликвидировать поскорей, а не делать героями книг. Их проблемы были элементарно проблемами больного сознания, в котором психогигиена в лучшем случае подменялась психоанализом, проводимым такими же больными "врачами", а извращения объявлялись "альтернативным поведением".
   Ну а большинство "героев" элементарно валяло дурака. С жиру бесилось, как говорится. Занималось самокопанием потому, что жило в мире, похожем с одной стороны на детскую люльку для взрослого, а с другой - на старинный сумасшедший дом. Все их "проблемы" моментально было бы решены, если бы герои попробовали повзрослеть. Не "духовно вырасти", не "познать себя" (Илья никак не мог понять, что это такое, пока не разобрался, что это означало то же самое самокопание, только ещё более самоуглублённое и дурное), а просто-напросто повзрослеть. Но как раз этого они и боялись больше всего.
   Книги первой половины ХХ века - а в некоторых странах и более поздние - выглядели намного более прилично и были куда интересней. Шизофрения окончательно захлестнула литературу на рубеже ХХ и ХХI веков, а в первом десятилетии ХХI века сделалась не просто модной - обязательной в некотором роде. Книги про душевнобольных пихали в людей, начиная с детского садика. Их разнообразие и нелепость сюжетов потрясли Илью - но лишь сперва, пока он не понял, что целью этого вала было разрушить нормоустановки в человеке с детства. Ни о сюжете, ни о событиях, ни о характерах, ни о взаимоотношениях эти книги не повествовали - в лучшем случае всё это выступало фоном для "развития неординарной личности". Медицинского идиота, извращенца, опасного шизоида - почти всегда. "Неполные семьи", вечные дрязги близких людей, похожее на обмазывание всего вокруг гноем и калом "познание себя", непонимание тех, кто должен понимать с одного взгляда, какое-то вывернутое бунтарство против всех и вся, безумная погоня за "я" - особенным и от того всегда неполноценным...
   Илья иногда задумывался - неужели люди на самом деле так жили? И почти с облегчением понимал - да нет, большинство и в те времена вели самую обыкновенную нормальную жизнь. Просто для "инженеров душ" эта жизнь не была интересна. Их собственные больные естества волновали лишь так называемые "девиантности" - то есть, опять же извращения. И по мере сил они стремились через своё "творчество" заразить этим всех окружающих.
   Может, у них это и получилось бы, не заткни взбесившийся говномёт война...
   Губы Ильи брезгливо скривились. Он ткнул пальцем в клавиатуру - раз, другой - закрывая текст. Пробежался по клавишам, довольно завалился на кровать и устремил взгляд на экран компьютера - в ожидании. Глаза мальчишки стали задумчивыми и немного отрешёнными.
   А на экране под мерное постукиванье старинного метронома всплыла чёрно-белая картинка - тяжело дышащий, загнанный мальчишка, сидя на корточках, распластал широко раскинутые руки по сырой каменной стене. В его позе, в приподнятой голове, в полных тоской и ужасом глазах были страшное, безвольное ожидание.
   Метроном отстукивал. Словно бы отбивал чьи-то шаги - чёткие и безжалостные.
   Мальчишка закрыл глаза.
   Экран потемнел. И в этой темноте мужской голос - спокойный и ясный - произнёс, перекрывая щелчки метронома:
   - Выпрямляйся, барабанщик. Встань и не гнись. Пришла пора.
   Темень прорезало светом - солнечный летний день обрёл краски. И мальчишка, медленно доставая из-за спины, из-за ремня брюк, небольшой пистолет, распрямился с лицом решительным и бесстрашным - распрямился, целясь.
   Треснул выстрел - обрывая метроном и рождая вихрь музыки, в котором понеслись кадры схваток, атак, погонь - вихрь, над которым взлетел голос другого мальчишки - певца Жени Самойлова. Или, может, этого же самого? Илье казалось, что Самойлов по характеру похож на этого пацана, из старинной книжки замечательного писателя Гайдара...
   - Выпрямляйся, барабанщик! Встань и только не гнись! -
   Там, за насыпью, засели враги.
   В тридцать семь коротких лет не умещается жизнь,
   Возвращается на те же круги.
  
   Пуля свистнет и под орден ляжет красным пятном,
   На секунду станет пусто в груди.
   А потом тебя подхватит серебристым крылом
   Всадник, скачущий всегда впереди.
  
   Дрогнет язычок пламени свечи,
   Чьи-то руки тронут штурвал...
   Песня, не молчи! Сказка, не молчи!
   Трудно, - но ещё не привал!..
  
   По камням военной тайны, по сплетению троп
   Рысью конная разведка прошла.
   Это времени сурового весёлая дробь,
   Это искорка, что сердце прожгла.
  
   Это сны, где только ветер - сам себе командир,
   За других в ответе кто-то иной.
   Но уходит эскадрон, ты остаёшься один,
   Перепаханный гражданской войной...
  
   Молния вдали расколола высь,
   Всадник постучал у ворот.
   Песня, отзовись! Сказка, отзовись!
   Смена непременно придёт.
  
   Скрип колёс, шаги ночные, дальний архипелаг...
   Лбом горячим к ледяному стеклу
   Ты прижался. Но горит солдатской звёздочкой знак
   На странице в правом верхнем углу.
  
   Выпрямляйся, барабанщик! Бей тревогу, пока
   Против ветра тучи не понеслись!
   Скачет всадник - и в руке его сиянье клинка,
   И со смертью не кончается жизнь.
  
   Горною тропой рота держит путь,
   Басмачи засели у скал...
   Песня, не забудь! Сказка, не забудь!
   Трудно, - но пока не привал! (1.)
  
   1.Стихи А.Земскова.
  
   Закончилась песня, давно уже набегали из глубин экрана волны заставки, а Илья лежал и лежал - и можно было показаться, что он заснул, если бы не блестели в прозрачной летней ночной темноте его глаза.
   Нет, он не спал. Ему вдруг вспомнился тест, который они делали почти что перед самыми каникулами. Тест назывался "Моё место в Веке Безумия" и состоял из двухсот довольно простых, хотя и интересных вопросов. А вот результаты, объявленные и обсуждённые на следующем занятии, всех удивили и даже испугали.
   В сущности, никому из них не находилось места в том мире. Они бессмысленно и страшно погибали, садились в колонии по каким-то диким обвинениям, спивались и скалывались наркотой ещё в детстве. Именно за ними ещё в этом детстве с особым упорством охотились этнические банды, маньяки, властные структуры - дичайший, казавшийся невозможным, симбиоз озверелых, безжалостных смертоносцев, выбиравших себе жертвы каким-то тёмным безошибочным чутьём... Те, кому удавалось проскочить этот период, гибли в бессмысленных, не имевших результата, бесконечных войнах. Немногие, уцелевшие и там, погибали в схватках бандитских кланов или в попытках защищать правду и справедливость, никогда не находивших поддержки у властей и пугавших "массу". И совсем крохотная часть становилась безжалостными, холодными циниками, жуткими чудищами без капли человеческого, ради власти или просто собственного удовольствия игравшими судьбами целых народов. Самыми ужасными из уничтожителей рода людского.
   Читать такое о себе было страшно, если признаться. И мысль о том, что в ушедшем мире людям в сущности не было места, впечатывалась в мозг, в сознание, как раскалённое клеймо в кожу. После того занятия с обсуждением они долго сидели в комнате отдыха, переваривали узнанное. Нет, они и раньше знали это... но примерить на себя бесстрастно рассказанные обстоятельства и причины гибели?!.
   Илью в неполные четырнадцать лет забили насмерть в спецшколе, куда он попал за создание боевого кружка - чтобы защищать младших и девчонок от распоясавшихся чужаков. Его лучший друг Марик Беляев в одиннадцать лет был зарезан в родном дворе за то, что отказался отдать деньги взрослому грабителю-наркоману.
   Вот так. Хотя его всё-таки радовала мысль, что погиб-то он в бою, пусть и таком... детском - и, главное, не стал одним из Тех...
   ...И ещё вспоминался "Святослав" - замечательный исторический труд Озара Ворона, написанный ещё до Третьей Мировой, в совсем другом мире - и популярный сейчас. Впрочем - не только как исторический труд. Вспоминались выведенные там постулаты жизни воина.
   Если ты воин - то биться ты должен не за мир. Даже не за безопасность родной земли. Воин бьётся за Правду. И снова за Правду и ещё раз - за Правду. Если где-то есть неправда - нельзя утешаться тем, что это - "не у тебя". Нельзя позволить руководить собой мыслям о том, что "война - это ведь смерть... а не было бы хуже... не стоит таких жертв..." Лучше начинать строить с нуля, с развалин, с пепелища после Победы - чем ожиреть в мире, откладывая бой за Правду. Потому что, допустив саму мысль о возможности отложить такой бой - ты предаёшь. По мелочи. Пока - по мелочи. Но это лишь начало. Мелочи сложатся в жуткую и неодолимую гору Неправды. И она задавит твой мир.
   Лучше умирать в боях и знать, что умрут в боях твои дети и внуки - чем поступиться Правдой.
   Так. И только так. И ещё раз так.
   С первых минут осознания себя Илья знал, что будет жить именно так. Его зачали и родили для этого, для этого его растили и воспитывали таким, каким он был. В Лицее он не выделялся - среди своих сверстников, во всём похожих на него. Разве что воспитатели давно заметили - за внешней холодностью, нарочитой замедленностью чувств Ильина скрывался бешеный характер, расчётливое упрямство, жестокое к себе и всем вокруг бесстрашие и умение полностью подчинять себя одной-единственной цели. Такие люди не бывают обычными лидерами-работниками. Это лидеры-тараны. К Ильину уже не первый год присматривались без особой огласки немало представителей разных служб и организаций, нуждавшихся именно в таких, как он.
   В ближайшее время спрос на этот тип людей должен был сильно повыситься...
   ...В шесть лет его впервые наказали. За то, что, расшалившись, бегал по коридору вечером и, распахивая по очереди двери комнат, гавкал или мяукал внутрь. Дурь дурацкая, но ему-то было весело... весело было, пока не всыпали. Не под горячую руку, а вполне официально.
   Он лежал на кровати в своей комнате и плакал. Перестал - только когда понял, что рядом сел капитан Живцов, их офицер-воспитатель. Перед ним плакать было стыдно, но спина мальчишки всё равно продолжала судорожно вздрагивать.
   - Больно было? - спросил капитан со спокойным сочувствием. Спина дёрнулась презрительно, потом Илья сел. Скривился, посмотрел молча блестящими глазами.
   - Мне кажется, что ты плачешь не от боли, - продолжал Живцов.
   - От боли?! - взвился Илья. Но тут же успокоился, хмуро фыркнул: - Пхы. Вот ещё. Стал бы я от этого плакать...
   - Тогда от чего? - допытывался капитан. Илья уронил голову, опять всхлипнул, роняя слёзы.
   - От того, что я... что я не мог защищаться... - прошептал он.
   - Хм... это тебя так сильно задело? - удивился Живцов. - Но даже если бы ты защищался... всё равно ведь они сильнее тебя.
   - И что с того? - хмуро поднял мокрые глаза Илья. - Это не важно. Совершенно.
   - А тебе не кажется, что ты говоришь глупость? Защищаясь, ты бы мог получить гораздо сильнее и больнее, чем во время наказания...
   - Ха, ну и пусть! - снова фыркнул Илья. - Это всё равно как в бою - не считается, такими ранами можно гордиться!
   - Тогда почему ты не защищался?! - резко спросил капитан. Илья поразмыслил и вздохнул:
   - Потому что... ну, потому что я на самом деле был по-настоящему виноват. Это ведь правда... Меня наказали за дело...
   - Сходи в душ, - не приказал, а предложил капитан. - А потом ложись-ка спать. Утром будет совсем другой день и совсем другой мир.
   - Ага... - Илья встал, пошёл к дверце душа, расстёгивая мундирчик. На миг сбил шаг, явно что-то хотел сказать - но не сказал. И только около самой двери его остановил голос Живцова:
   - Илья, тут вот какое дело... Ты не против, если я тут у тебя в уголке поработаю? Мысли кое-какие пришли, надо быстренько записать, а то просыплю по дороге и не соберу.
   - Ага, конечно, - ответил Илья. В его голосе капитан услышал плохо скрытую радость и улыбнулся, поняв, что не ошибся - угадал, о чём хотел попросить и не попросил мальчишка...
   ...Догадался, конечно, думал Илья. Смешной я тогда был. Вспомнилось, как он лёг в постель и ещё сколько-то лежал, из-за края одеяла глядя на Живцова, который быстро печатал на ноутбуке. И от того, что этот взрослый, сильный, умный мужчина, военный и самый лучший в Лицее воспитатель, сидит здесь с ним - было уже не очень обидно. А потом Илья вспомнил его немного странные, но какие-то очень хорошие слова про то, что утром будут другой день и даже другой мир, вздохнул успокоенно, закрыл глаза и мгновенно уснул.
   А утром мир был и правда совсем другим. Всё горькое осталось во "вчера", а "вчера" кончилось навсегда, оставив после себя немного опыта. Важного опыта...
   ...Ему было одиннадцать, когда майор Живцов дал им - всему классу - почитать старую книгу. Бумажную. Без обложки, просто стопка еле держащихся вместе пожелтевших листов. Он сказал, что не знает автора. Может, и правда не знал, а может - будоражил в подопечных мальчишках чувство Тайны и хорошее любопытство. У него получилось, как получилось всегда то, что он задумывал. Книжку - суровую и страшную, про мир без надежды, в котором жива только верность долгу и отвага - читали вслух по очереди всем классом. Книжку, в которой свет появлялся только на последней, самой последней страничке.
   Но был он ослепителен и прекрасен, как верность до конца.
   Они стали искать автора. И не нашли даже в ЦИ. А последние строчки весь класс помнил наизусть.
   Наизусть.
   "Россия пахнет смесью горячего металла, дыма горящих листьев и свежего ветра."
   Илья чуточку пошевелился. Его глаза, устремлённые в окно, стали невидящими. Осторожно, словно пробуя на вкус что-то нежное и необычное, он повторил:
   - Россия пахнет... смесью... горячего металла... дыма горящих листьев... и свежего ветра... - и его лицо озарилось улыбкой понимания и узнавания. Он тряхнул головой. Вспомнил другие слова - точнее, строки из баллады...
   ..."...Мощь Империи нашей
   вовеки никто не оспорит,
   и, когда к дальним звёздам устремим мы свои корабли,
   то сыны белой расы
   будут в час этот с гордостью помнить,
   как когда-то мы в битвах с врагами их жизни спасли!"
   И простёр витязь меч,
   на Восход острием указуя,
   и увидели все: над Россиею Солнце встаёт,
   и божественный свет
   форму свастики там образует,
   и встречаются в сердце арийском и пламя, и лёд...
   Илья закрыл глаза. И стремительно помчался в светлые, быстрые сны.

* * *

   Как и почти во всех дворянских семьях, у Ильиных за завтраком собиралась вся семья - все, кто был на тот момент в имении. Но была и другая традиция - в первый день любых каникул дети были совершенно свободны.
   Илья воспользовался этим своим правом по полной программе. Хотя он лёг очень поздно, но ещё не было семи утра следующего дня, и плотный туман лежал в низинках и крался между кустами, когда он, на ходу жуя кусок хлеба со здоровенной холодной котлетиной, выбрался по тропинкам парка к границе имения. В синей рубашке, завязанной на животе узлом, линялых джинсах и разношенных кедах - он ничуть не напоминал отпрыска рода Ильиных.
   Впрочем, те, с кем он столкнулся за ручьём, обозначавшим восточную границу поместья, где проходила полевая дорога, привыкли к любому виду своего приятеля. Если честно, он не ожидал тут никого встретить и думал, что придётся идти в посёлок. А вместо этого...
   ... - Илюха!
   - Илюха приехал!
   Илья радостно заулыбался и судорожно сглотнул остаток котлеты. Это были мальчишки из соседнего коневодческого совхоза "Пламя", расположенного в том самом посёлке - с которыми Илья приятельствовал, сколько себя помнил. "Пламя" был известен всему Человечеству без исключения, уже много лет вёл соцсоревнование с австралийскими коневодами и поставлял не только самых разных коней, но ещё и бойцов для Киевских Улан. Хотя этим уланам уже давно не приходилось ездить верхом иначе как на парадах (1.) - преемственность сохранялась, и служить в уланах мечтал каждый совхозный мальчишка. Другое дело, что удавалось это одному из дюжины... Остальные находили себя в самых разных делах - но детство - детство у всех у них было связано с конями.
  
   1.Уланы: мобильные части, предназначенные для глубинных рейдов.
  
   Вот и сейчас все были верхами - правда, без сёдел и в одних трусах и пионерских галстуках. "Коней купать едут," - завистливо подумал Илья, подходя ближе и по-хозяйски кладя ладони сразу на две потянувшиеся к нему конские морды. Он был очень рад встрече, но не преминул спросить Радика Масталенко, который сидел на конской спине несколько напряжённо:
   - Ты чего ежа плющишь?
   - Выдрали, - коротко и исчерпывающе ответил Радик в общем сочувственном молчании. Тему развивать никто не стал - к чему?
   - Послезавтра придёшь на ипподром? - спросил лобастый и внешне вечно хмурый Тарас Ревчуга, один из сыновей старшего кузнеца совхоза. - С канадцами поскачем, они уже прибыли. Хвастаются, что порррррррвут нас.
   Оживлённый шум подтвердил его слова - мол, да, прибыли, да, хвастаются, нет, не порвут, да, сами поррррррррррвём!!! Илья погладил нежные, тёплые конские храпы, покачал головой:
   - Нет, я не могу. Мы улетаем. Собираться надо.
   Короткое недоумённое молчание. Потом Радик махнул рукой неопределённо-в небо:
   - На Сапфир?!
   - Угу, - кивнул Илья. Снова воцарилось молчание - завистливое в основном - вот повезло человеку! - но в молчании мальчишек было и огорчение - Илья улетает!
   - Мы теперь что, больше и не увидимся? - сердито спросил тощий вертлявый Генька Рыбаченко.
   - Это же не соседний двор, - рассудительно ответил ему Радик. - Не набегаешься.
   Теперь все сочувственно засопели.
   - Там хоть кони-то будут? - с жалобным испугом спросил десятилетний Максимка Галущенко, самый маленький в компании, даже ещё не пионер. Видимо, ничего страшней мира, в котором нет коней, он себе представить не мог.
   - Конечно! - даже обиделся Илья. - Мы даже с собой берём... да и потом, я же к осени вернусь, почему не увидимся, я же Лицей ещё окончить должен... - он оглянулся. - Вы на Днепр? - ответом ему были кивки, угуканье. - Я с вами поеду, ага?..
   ...Когда в поисках сына мать Ильи Вера Ратмировна безошибочно вышла к калитке выводившей к ручью - то лишь пыль завивалась над тропинкой вдали, да покачивались на ветке дуба штаны, рубашка и связанные за шнурки кеды...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"