Верещагин Олег Николаевич : другие произведения.

3. Das Lied Dritte. Пламя

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Бейся там, где стоишь! Бейся так, как можешь! Только - не опускай рук. И помни, что сказал твой достойный враг: зорко лишь сердце...

0x01 graphic

DAS LIED DRITTE.

Пламя.

1 июня 1936 года.

   Что у него есть двоюродный брат, Зигфрид узнал совершенно случайно, за завтраком в этот третий день пятых в своей двенадцатилетней жизни летних каникул.
   По правде сказать, родители об этом тоже ничего не знали до того момента, как герр Кирхайс, взяв чашку с кофе, распечатал конверт, пришедший с утренней почтой - конверт со штампами Имперского Министерства народного просвещения и пропаганды. Вчитался, медленно ощупью поставил чашку обратно на блюдечко и изумлённо сказал:
   - Жена... Ирма ведь твоя сестра?
   Фрау Кирхайс обеспокоенно подошла, вытирая руки передником. Про Ирму, свою младшую сестру, она ровным счётом ничего не слышала уже лет пятнадцать, с тех пор, как та уехала из дому и пропала где-то на севере в попытках "устроить свою жизнь".
   - Что случилось?
   - Померла она одиннадцать лет назад, - герр Кирхайс тряхнул листком. - В Гамбурге, в больнице для бедных померла.
   Фрау Кирхайс охнула и перекрестилась. По правде сказать, особой горечи в этот момент она не испытала - сестру она и так давно подсознательно считала мёртвой. А все остальные за столом, внимательно прислушивавшиеся к разговору, и вовсе о "тёте Ирме" если только что-то слышали краем уха, да и то...
   - Но тут дело такое, - герр Кирхайс снова посмотрел в листок, внимательно сверяясь с записанным там. - У неё сын остался. Валески Конрад, двенадцать лет ему сейчас... я так понимаю, она замужем всё ж-таки была, раз фамилия не ваша... Живёт в муниципальном приюте номер три города Гамбург. Как Ирма твоя померла, так он там и живёт.
   - Да что ж оттуда сразу-то не сообщили?! - голубые глаза женщины сверкнули нешуточным гневом. - Мы бы его тут же и забрали бы! Что, миску супа не налили бы?! Своя кровь! Это что ж такое - мальчонка при живой тётке десять лет на казённых харчах, как в тюрьме, мучается!
   - Да она либо про тебя не сказала, а потом и не искал никто родню, - сердито ответил герр Кирхайс. - В приюте-то содержать выгодней было - город деньги на сирот платит, а начальство их ворует. Это вот видишь... новая метла за дело взялась... Вот, смотри: министерство предлагает нам в месячный срок решить вопрос, готовы ли мы взять на себя... и так далее. Короче говоря, предлагают нам мальчишку взять на воспитание. Я вот думаю...
   - И думать нечего! - оборвала его жена. - Бери отпуск, бери бумаги, какие там нужно, и поезжай! - она окинула взглядом кухню и задумчиво добавила: - А то за столом пустовато стало... на кухне-то и потолкаться не из-за кого...
   Ну и - следующим уже утром герр Кирхайс выехал в Гамбург аж в купе поезда-персоненцуга, как отродясь никогда и никуда не езживал, да и не собирался. Отпуск на четыре дня и копии всех нужных бумаг ему выправили сразу и даже оплатили дорогу, когда увидели подпись доктора Геббельса на официальном бланке, хотя ни о какой оплате герр Кирхайс и не заикался, а начальником его в далёком Берлине был Главный Лесничий Рейха Герман Геринг. И, по слухам, у них с доктором Геббельсом была сильная взаимная неприязнь...
   Зигфрид совершенно не возражал против появления нового родственника. В комнате для мальчишек Зигфрид жил теперь один. Курт уже год служил в егерях, Норман в этом мае уехал учиться в школу для колонистов (1.) в Баварию. Но Зигфрид ничего не имел против нового соседства - одному ему было просто-напросто скучно, он не привык так. Большая комната казалась унылой и пустой, а друзья ночевали далеко не каждый день. Ну, то есть, не каждую ночь. Кроме того, новенький родственник по возрасту вполне мог оказаться тоже гитлерюнге, а это всяко - подкрепление гефольгшафту Лангена!
  
   1.Германия всерьёз собиралась колонизировать самые различные земли - от Африки до Антарктиды. Для подготовки профессионального персонала были открыты больше десятка специальных школ для юношей и девушек 15-18 лет. Эта программа действовала, кажется, до 1942 года.
  
   И потом, по правде сказать - Зигфрид про этого самого Валески Конрада двенадцати лет из муниципального приюта номер три города Гамбурга просто-напросто позабыл к первому же вечеру, даже раньше... даром что тот приходился Зигфиду двоюродным братом - потому что сперва его ротте (1.) приказали расклеить около всех мало-мальски важных предприятий плакаты Немецкого Трудового Фронта (2.), а потом пришлось помогать девчонкам из юнгмэдэля украшать павильон для чествования уроженцев Лангена, участвовавших в освобождении Рейнской Зоны (3.). - лазать под потолком нежные фроляйн, конечно, не могли, хотя, по едкому выражению одного из мальчишек, они были просто "здоровенные ленивые лошади". Ну а вечером предстоял большой футбольный матч...
  
   1.Непостоянная группа из 2-4 гитлерюнге, создававшаяся для каких-то конкретных дел под командой первого командирского чина - роттенфюрера. 2.Организация, созданная в Рейхе взамен распущенных профсоюзов. Была интересна тем, что в неё входили ВСЕ, кто имел отношение к промышленности, и рабочие, и владельцы даже очень больших предприятий. На первый взгляд идиотский эксперимент по объединению эксплуататоров и эксплуатируемых дал превосходные результаты... 3.Т.н. "демилитаризованная Рейнская область" была одной из территорий на западе Германии, фактически отторгнутых от неё. В сущности, это левый берег Рейна и полоса на его правом берегу шириной в 50 км. - и они стали после 1918 года запретными для защиты. Германии там нельзя было размещать войска, возводить военные укрепления, проводить манёвры и т. д. При этом практически вся продукция немецких предприятий (а эти места были очень богатыми и развитыми экономически!) вывозилась во Францию и Бельгию "в счёт репараций". Такой порядок постоянно поддерживался войсками французов и бельгийцев, регулярно вторгавшимися на территорию области. В 1923-1925 г.г. она была вообще оккупирована - "в назидание" немцам, которые, устав от систематического ограбления,  попытались провозгласить Независимую Рейнскую Республику. Попытка была подавлена вооружённой силой, среди 137 убитых немцев были не только бойцы отрядов самообороны, но и женщины, и дети. Трагически погиб выданный провокатором и казнённый легендарный 29-летний партизан Альберт Лео Шлагетер*.
   Но в 1936 году Адольф Гитлер принял решение о ремилитаризации Рейнской области. На рассвете 7 марта 1936 года 19 пехотных батальонов германской армии и несколько военных самолётов были переброшены в Рейнскую область.
   Гитлер позже сказал: "48 часов после марша в Рейнскую область были самыми изматывающими в моей жизни. Если бы французы вошли в Рейнскую область, нам пришлось бы ретироваться с поджатыми хвостами. Военные ресурсы, находившиеся в нашем распоряжении, были неадекватны даже для оказания умеренного сопротивления". Но демоссыкло из Лиги Наций, геройски каравшее полубезоружных повстанцев и поощрявшее арабов и сенегальцев из оккупационных войск насиловать немецких женщин и детей, предсказуемо струсило сражаться - и немецкие земли были воссоединены с Германией в полной мере.
   *Родился в 1894 году. Во время Первой мировой войны служил в армии, сражался на Западном фронте, награждён Железными крестами 1-го и 2-го класса. Был произведён в лейтенанты и назначен командиром батареи. После демобилизации в декабре 1918 поступил в университет, но затем вступил во фрайкор (также в качестве командира батареи), участвовал в боях с большевиками в Прибалтике, во время  Капповского путча -- в боях с Рурской Красной Армией, в 1921 г. -- в боях с поляками в Верхней Силезии во время немецкого восстания. В Силезии он организовал налёт на крепость Коссель, где французскими властями содержались арестованные немцы, которых предполагалось депортировать на Остров Дьявола во Французской Гвиане. Пленных удалось освободить.
   Состоял в Германской рабочей партии, объединившейся с НСДАП в качестве коллективного члена. Однако, в начале 1923 года Шлагетер порвал с НСДАП из-за запрета Гитлера участвовать в борьбе с оккупантами, и перебрался в Рур, где организовал группу, занимавшуюся саботажем и диверсиями. 7 апреля 1923 года был арестован в Эссене по доносу провокатора. 8 мая трибунал приговорил его к расстрелу. Писать прошение о помиловании Шлагетер отказался, заявив: "Я не привык просить о пощаде". Расстрелян оккупантами 26 мая 1923 года. Последними словами Шлагетера были: "Будь кем хочешь, но имей мужество быть тем, кто ты есть, до конца!"

* * *

   На тренировку по фехтованию Райнхарт полностью опоздал. Спортивные секции и кружки местного Гитлерюгенда из-за фатального отсутствия подходящего единого большого здания были разбросаны по всему городу, а серьёзный обстоятельный разговор о новой модели самолёта, принесённой Райнхартом в авиакружок - пикировщике Ju-87, только-только принятом на вооружение молодыми Люфтваффе - затянулся, поэтому, когда он, весь мокрый от пота, вбежал наконец в помещение фехт-пола, то там уже ничего не было. Правда, "ничего" - не значило "никого". Из основного помещения слышался шум разговора, а в "предбаннике" по обе стороны от груды спортивной обуви сидели Маркус Толле и Курт Целлюге и, хором насвистывая "Аннелоре", наводили на туфли блеск. На вершине обувной горы стояла явно недавно от руки написанная картонка -

ЧИСТИМ РАДИ ГЕРМАНИИ !

Слава юным чистильщикам Рейха !

   - За что? - быстро осведомился Райнхарт, поправляя перед зеркалом галстук, застёгивая верхнюю пуговицу и одёргивая бело-красный витой шнур аксельбанта. Гордо разгладил на рукаве эмблему с золотой подложкой (1.), провёл пальцем за ремнём с сияющей пряжкой, туго стягивавшим талию, быстрым движением выхваченной из кармана небольшой расчёски уложил волосы (несмотря ни на что - всё-таки более длинные, чем полагалось уставом Гитлерюгенда).
  
   1.Райнхарту есть, чем гордиться. Нарукавные эмблемы с золотой подложкой носили только те подразделения Гитлерюгенда, которые были созданы ещё до прихода НСДАП к власти. А таковых было всего-то примерно 15% от общего числа.
  
   - Два сломанных клинка, - без особого раскаянья сказал Маркус и почесал щёткой веснушчатый нос. - И дуэль без защитного снаряжения. Ну, то есть, сперва дуэль, а потом клинки. В процессе.
   Его правую руку гордо и заметно украшала длинная свежая царапина. А Курт предложил, кивнув на обувку:
   - Присоединяйся сразу сам, тренер Классе всё равно тебе за отсутствие что-нибудь придумает.
   - У меня уважительная причина, - не слишком уверенно ответил Райнхарт и покосился на дверь внутрь.
   - Тогда тебе всё равно за нас достанется! - щедро обнадёжил Курт. - Он ещё сказал, что стоит подумать, надо ли тебя посылать на Олимпиаду.
   Райнхарт "сделал стойку" и резко покраснел. Но промолчал, крутнулся на каблуках и так же молча просочился в зал. Угроза была обидной и опасной. Настолько, что Райнхарт какое-то время туповато смотрел вокруг, не очень осознавая, что именно видит.
   Между тем, тут был весь камерадшафт (1.) Райнхарта. Звание он получил недавно и очень им гордился. Поэтому слова Курта его так откровенно встревожили - на Олимпиаду посылали 900 мальчиков со всего Рейха, и Райнхарт весь прошлый год потратил на то, чтобы попасть в их число. Может, конечно, Целлюге просто глупо пошутил... Райнхарт был сейчас зол на Толле и Целлюге, потому что правда - ему достанется и за них. С этой стороной жёсткой дисциплины Гитлерюгенда дисциплины он познакомился вплотную именно когда получил своё первое командирское звание и, хотя мальчишки слушались его охотно, но временами доставляли неприятности как-то автоматически, сами особо не задумываясь о последствиях каких-то своих развесёлых действий.
  
   1.Наименьшая (10-15 мальчиков) единица Гитлерюгенда, которой командует камерадшафтсфюрер. В данном случае - Райнхарт. 
  
   Однако, эти печальные мысли слегка отступили, когда Райнхарт услышал голос Арнольда, доносившийся почему-то откуда-то сверху.
   - Под понятием "ариец"... да слушайте, черти, кому читаю-то?!. итак, под понятием "ариец" объединяются все шесть расовых европейских групп: нордиды, фалиды, динарцы, остбалты, западная атлантическая и восточная альпийская расы... - громко читал Миттермайер, сидя на верху шведской стенки с новеньким учебником в руках. Остальные вместо того, чтобы убирать зал, отталкивая друг друга, толпились перед большущим тренировочным зеркалом из полированного металла и разглядывали сами себя и соседей с таким вниманием, как будто были увешаны наградами.
   - Вы тут какого чёрта делаете?! - изысканно вежливо осведомился Райнхарт, убедившись - с облегчением и в то же время недовольством - что герра Классе уже нет (лучше было бы всё-таки сразу выслушать все его претензии, а теперь мучайся неизвестностью...) - Через час уже взрослые набьются тренироваться, а у вас...
   - Определяем, кто к какой группе относится, - Зигфрид оторвался от зеркала, подошёл к другу, пожал руку и кивнул на остальных. - Ну, помнишь, нам перед самыми каникулами учитель Шварц рассказывал немного? А в новом учебнике за будущий год классификация есть. Как раз сегодня пришли, мы один в складчину выкупили - так, ради интереса. Там и правда интересно, очень!
   - И как? - живо заинтересовался Райнхарт, тут же забыв обо всё остальном и посмотрев на себя в зеркало с пристальным вниманием.
   - Ну... как. Арнольд, Клаус и я вроде бы нордиды. Маттиас, Шульц и Эрих-Петер - альпийцы. Рейнхарт фалид... единственный, ценить его надо, беречь и преумно... не пинайся! Так... Маркуса и Курта мы ещё не определяли, но они, я думаю, из подрасы чистильщиков... Ну, стопроцентного совпадения ни у кого нет, но в целом так вроде бы.
   - А я? Ну-ка, пустите, ну... - Райнхарт протолкался к зеркалу и принял позу витринного мальчика-манекена. Все остальные уставились на него, а Арнольд громко зачитывал признаки. Вокруг шумно сопели мальчишки, охваченные изыскательским азартом.
   - А ты какой-то неопределимый... - задумчиво сказал наконец Зигфрид.
   - Это с чего?! - Райнхарт, сам того не ожидая, обиделся не на шутку.
   - Нет, правда... - сообщил сверху Арнольд. - Я на бумажке записывал... Ты вроде получаешься почти чистый нордид...
   - Ага!
   - ...но ни черта подобного. У тебя ухи, то есть уши, вообще ни в какие ворота...
   - Слезай, гад! - взвыл Райнхарт, кидаясь к "стенке". Арнольд шустро подобрал ноги, а Зигфрид удержал друга за плечи со словами:
   - Ну ты чего, это же научное исследование...
   - В общем, странные уши. Дальше, - Арнольд предусмотрительно косил одним глазом на возмущённого Райнхарта, а другим - в книгу, - цвет волос. У тебя он не светлый, не пшеничный, а именно зо-ло-тис-тый. Такого, если хочешь знать, вообще в науке не предусмотрено... только в сказках. Ну ещё по мелочи - форма носа, линии от скул к углам рта и разрез глаз... всё какое-то чудное.
   - И кто я тогда? - растерянно спросил Райнхарт, обводя друзей испуганным взглядом - он уже не помышлял о расправе с ухооскорбителем. Подобная неопределимость его сильно встревожила, даже всё тело зачесалось.
   - А я всегда знал, что ты особенный, - вдруг, улыбнувшись, сказал Зигфрид. Очень просто и совершенно без смущения. Остальные мальчишки немедленно загомонили - убеждённо и с облегчением, даже с гордостью. Одно дело, когда ваш камерадшафтсфюрер не пойми разбери кто, даже уши не определишь - а другое, когда он - особенный! Тем более, что каждый держал в уме целую кучу подмеченных самостоятельно райнхартовских особенностей. И собаки на него не лают, и лошади его любят, и в лесу он не может заблудиться (даром что разбирается в лесных делах намного хуже того же Зигфрида), и в темноте он ориентируется отлично, и всегда знает, какую команду отдать в сложной ситуации, как будто наперёд знает, что из чего получится, и слух со зрением у него потрясающие, и... и, короче, он - особенный. Всё.
   В общем, "и" было много, столько, что Райнхарт успокоился и даже загордился, хотя на своё отражение продолжал посматривать с лёгким недоверием. Вернув себе уверенность, он скомандовал:
   - Ладно, хватит! Все за уборку, быстро!
   Хотя мальчишки изображали крайнее неудовольствие, но за дело взялись споро и быстро. Кто-то затянул "Марш юных", а с песней работалось веселей, и петь - в отличие от школьных уроков пения - никто не стеснялся.
   - Не пойму я, - Клаус как раз расставлял в стойку спортивные рапиры. - Вот уже долго занимаемся, а я не пойму, и всё! Почему все команды в фехтовании на французском?!
   - Традиция, - пояснил Райнхарт, старательно подметавший жёстким веником вдоль плинтусов. - Французы считаются лучшими фехтовальщиками, родоначальниками этого вида спорта.
   - Ой уж! - Клаус поморщился. - Ничего они не лучшие фехтовальщики! Они и драться-то толком не умеют! Лучшие бойцы - это мы, германцы!
   - Дядя рассказывал, что очень страшно с русскими драться в рукопашной, - вспомнил Арнольд, возвращавший на законные места деревянные муляжи винтовок с гибкими гуттаперчивыми штыками. - Англичане тоже опасные... он у меня и там и там воевал... А французы, да вообще эти... латинские народы - ага, они не выдерживают такую драку. Не знаю, как на шпагах там, сейчас на шпагах на войне не дерутся - а просто рукопашную сдают сразу. Дядя так говорит.
   - Сейчас, говорят, в армии-то и вовсе штыковому бою не учат, - подал голос старый Ральф. Оказывается, он тихо-незаметно сидел в углу, дожидаясь, пока Райнхарт закончит, может, даже дремал - фонМюзель-младший торопился, сказал это ещё утром, и Ральф приехал за ним в экипаже, а сюда зашёл ради интереса и посиживал себе на гимнастической скамейке, ни во что не вмешиваясь до этого момента. - Вообще то есть не учат, - и осуждающе покачал головой.
   - Ну а зачем? - рассудительно сказал Арнольд, опираясь на стойку. - Это просто так... интересно, ну и ради спорта. А вообще ведь в армии сейчас пушки, танки уже есть, самолёты новые... Какие там штыки?
   - А это уж тебя не спросят, какие, - усмехнулся старик. - Навалятся - зови тогда свои танки-пушки-самолёты.
   - Вы просто так говорите, потому что... - Арнольд осекся и чуть покраснел от смущения. Но старик не обиделся на невысказанное слово "старик". Он поступил совершенно неожиданно.
   - Дайте-ка... - Ральф, покряхтывая, поднялся со скамейки. - Ну дайте палку-то, дайте... - Зигфрид с недоумённым видом передал ему палку. Ральф померил её по руке, кивнул и предложил, встав в строевую стойку: - Кто выйдет?
   Мальчишки засмеялись - дружно, как над хорошей шуткой. Ральф неожиданно серьёзно сдвинул седые клочья бровей:
   - В штаны наделали, сопляки, а смехом покрыть хотите? Ну, где ваши танки-самолёты?! Старика боитесь?!
   Смех тут же утих. На лицах появилась обида. Арнольд сердито сказал:
   - Дед Ральф, я бы вышел, но вы же...
   - А ты за меня же не бойся, выходи давай! - кивнул Ральф. Арнольд сердито пожал плечами и предупредил:
   - Сами хотели! Простите заранее! - и вышел, перехватывая муляж для штыкового боя. Установилась мгновенная заинтересованная тишина... но хватило её ненадолго. Арнольд атаковал и получил такой удар в грудь - неотразимо-быстрый - что тяжело сел на маты и вытаращил глаза, со стуком выпустив муляж.
   - Щенок! - гаркнул старик, не выказывая ни малейшего сочувствия к задыхающемуся мальчишке. - Чех, рыло картофельное, подъюбочник, а не гессенец! А ну - трое выходите! Сразу! Танки-пушки, вашу мать!
   На этот раз уговаривать не пришлось. Мальчишки даже не засмеялись в ответ на ругань старика - они начали сердиться. Подскочили Эрих-Петер, Рейнхарт и Шульц - и атаковали практически всерьёз.
   Ральф быстро сместился чуть в сторону, отбил одним концом палки удар Рейнхарта, ткнул длинным выпадом в живот не успевшего закрыться Шульца, и тот, отшатнувшись, наткнулся на Эриха-Петера, который оказался за его спиной из-за движения Ральфа - и сбил его, сам потеряв равновесие. Словно бы мимоходом треснув палкой в шею Рейнхарта, который развернулся вбок за своим отбитым "оружием", Ральф дважды невероятно стремительно "уколол" Шульца в лицо и в горло, а потом с силой ударил в живот начавшего подниматься Эриха-Петера. И буркнул, стремительно потеряв ту подвижность, которая поразила молчащих мальчишек:
   - Сопли у вас до пупка - а туда же, рассуждаааать... Вот так русский в вас дырок-то и понаделает в бою. Один - в троих враз. А потом на вашу же дохлятину перекусить присядет, и рук не вымоет, - старки говорил эти жутковатые вещи мирно, размеренно. - Хренолёты вам подавай... сосунки, - и спокойно вернулся на свою скамейку, сонно стал посасывать пустую трубку.
   Все потрясённо молчали. А старик добавил:
   - Вы уж на меня не серчайте... Если кто берётся убивать учиться, то уж должен помнить - тут лишних умений не бывает. Это я вам верно говорю... Эге, кровь-то? - он кивнул Шульцу, зажимавшему разбитый нос.
   - Ничего, - буркнул тот. И добавил: - Наука.
   - Ну вот и правильно, - согласился Ральф. - Вы поймите - самолёты, танки, пушки - оно всё хорошо. Видал я эти штуки, сильные штуки, и раз уж у врагов Германии они есть, то у Германии должны быть - и лучше, и больше! Да только кто с теми штуками возиться будет? Маменькины сынки? Каков солдат - такова и ваша техника-механика. Трусу да нытику хоть что дай - ему не поможет. А смелый да ловкий - и у врага любое оружие отберёт.
   - Вот бы вы нас тренировали на штыках! - восхищённо сказал Эрих-Петер. Старик оторопело моргнул, потом засмеялся сипловато, покачал снова извлечённой на свет божий трубкой:
   - Ну нет. Я своё оттренировал... Господин Райнхарт, заканчивайте скорей, а то опоздаем точно.
   - У отца гости сегодня, старые друзья, мне надо обязательно быть, - пояснил остальным Райнхарт. - Но пока не закончим - я не уйдут, так что взялись все быстро! И так у меня сегодня прямо какой-то день опозданий получился!..
   ...Шумной небольшой толпой они вывалились на улицу - как раз буквально под ноги первым начавшим подходить взрослым фехтовальщикам. Мальчишки (и не только Райнхарт с друзьями, но и все гитлерюнге) после себя всегда оставляли чистый зал, никаких окурков в углах и за окнами, поэтому в муниципалитете им доверяли, причём как бы не больше, чем остальным - в смысле, взрослым.
   - Ну ладно, я поеду, - немного грустно сказал Райнхарт, устраивая на голове новенькую пилотку. Ему вспомнились слова насчёт Олимпиады, и взгрустнулось ещё сильней. Он даже хотел попросить Ральфа заехать к тренеру Классе и выяснить вопрос, но потом понял, что уже опаздывает, гнать придётся галопом - и, махнув рукой, запрыгнул в экипаж, который с места взял рысью, а у угла в галоп и перешёл. Остальные мальчишки какое-то время смотрели вслед. Потом решили проводить Зигфрида домой всей компанией. Низачем, просто так. Нельзя сказать, чтобы ни у кого не было дел, но особо к им никто не торопился - дома всегда можно будет сказать: "Провожал товарища, а что?!" - и сходит как правило.
   Они не очень спешили - шага сперва по городским улочкам, потом - через угол полей, потом - через лес. Разговаривали о новом фильме "Обратный отсчёт" (про полёты в космос), о Вермахте, о будущей Олимпиаде, немножко - о девчонках. Потом хором спели - для самоутверждения - похабную песню, но получилось не очень, потому что через слово кто-нибудь обязательно фыркал. Тогда спели "Марш гренадёров" - это получилось лучше - и уже у самых ворот лесничества задержались ещё минут на десять, обговорить завтрашний день. Задержались бы наверняка и намного дольше, но тут-то Зигфрид и вспомнил наконец про двоюродного брата. Из-за чего пришлось-таки задержаться ещё на пяток миут - нельзя же было просто так удрать, ничего не объяснив? Вопросы, и не по одному, появились у каждого...
   - Ладно, я побежал, а то уже совсем неудобно! - Зигфрид наконец махнул всем рукой. - Завтра приведу знакомиться!
   Ему дружно замахали в ответ. И уже на самом крыльце он услышал, как в лесу хором поют "Аэромарш". В таких случаях обычно солировал Райнхарт. Но на этот раз, конечно, его не было слышно, и Зигфрид подумал, что начинает по нему скучать через пять минут после расставания...
   ...Сестёр дома не было. Мать возилась на кухне - напевала, начищая графитовой пастой дверцу кухонного котла для горячей воды. Зигфрид, услышавший пение матери издалека, подошёл к кухонной двери на цыпочках - ему очень нравилось, как мать поёт, но она почти никогда не делала этого на людях. И сейчас, тихо, как мышка, стоя на пороге, он слушал, затаив дыхание, как она поёт низким голосом про фею из Золотого Леса, в которую влюбился человек-воин - да только не принесла им эта любовь счастья, хоть и долгие хорошие годы прожили они в замке мужа... Смертным человеком был воин, состарился он и умер. А жена его была бессмертной - и, оплакав мужа, вернулась она в свой волшебный лес, легла на высокий курган и замерла навсегда...
   ... - Зигфрид? - женщина оборвала пение, обернулась - ощутив присутствие сына. Стараясь скрыть волнение, оставшееся в нём после песни - странное, не совсем ему самому понятное волнение - мальчик беспечной походкой подошёл к матери (явно смущённой и прилагающей все усилия к тому, чтобы не показать этого) и поцеловав её, тут же оживился:
   - Ма, приехал?!
   - Приехал, приехал, - фрау Кирхайс в свою очередь слегка приобняла сына, - вот недавно совсем. Наверху он, в комнате.
   - А отец?
   - Так отец в город потащился, последний вечер отпуска решил в гасштете догулять. Небось сейчас про Гамбург всем своим собутыльникам рассказывает.
   Зигфриду почудилось в голосе матери какое-то странное огорчение. Он отстранился и спросил тихо:
   - Сердишься, что он тебя с собой не взял?
   Женщина удивлённо и благодарно улыбнулась, покачала головой:
   - Да ну что ты? Да и не люблю я больших городов. Шумно, непонятно... - она чуть понизила голос, как будто их кто-то мог подслушать. - Зигфрид, сынок, ты с братом-то поосторожней будь. Он приютский, ты пойми - а хотя... бог тебя храни, бог храни такое понимать... Вежливый, аккуратный, а так хлипковат и тихий очень. Видно, что у чужих рос и досыта редко ел. Ты уж его не гоняй.
   - Да ты что, мам?! - искренне удивился и возмутился Зигфрид. - У меня в мыслях не было! А, вот! Ты не знаешь, он не гитлерюнге?
   - Вот уж не знаю, - покачала головой фрау Кирхайс. - Но на вас поглядеть и сравнить - точно нет. Ну беги, беги наверх, - она поддала сыну ладонью под мягкое место, - поговори там с ним - да и скоро ужин уже, спускайтесь. Да руки вымой хоть!
   - Ага, обязательно! - крикнул Зигфрид. И решил, что, конечно, вымоет руки. Ну... попозже. Прямо перед обедом.
   Не такие уж они и грязные, если подумать. Просто пыль въелась. Немного. А увидеть двоюродного брата хочется как можно скорей...
   ...Двоюродный брат ничего особенного не делал. Сидел себе на кровати Нормана (ну, собственно, теперь она его), смотрел в окно задумчиво, а на звук двери вскочил и испуганно уставился на Зигфрида. У его правой ноги на полу стоял довольно большой фанерный чемодан, обитый по углам и щелям тонкими полосками жести, с удобной ручкой, с другой стороны лежала на кровати матерчатая серая сумка с металлической застёжкой. Видимо, он так ничего и не разбирал. Наверное, чувствует себя чужим, подумал Зигфрид покровительственно, молча разглядывая мальчишку.
   Конрад Валески не был похож на Кирхайсов, но чуточку - вроде бы было сходство с матерью Зигфрида (то есть, его тёткой), какая она была на двух детских фотографиях, имевшихся в семье. Голубоглазый, коротко, "щёткой", подстриженные русые волосы. В Гитлерюгенде большинство мальчишек носили длинные чёлки. Одет - в тёмно-серый пиджачок на белую рубашку, такого же бриджи, светло-серые гольфы и чёрные ботинки. Казённая одежда, сразу видно, хотя и ничего так, нормальная. Взгляд испуганный; он даже расправил, быстро слегка присев, складку, оставленную на покрывале.
   - Привет, я Зигфрид! - мальчишка подошёл вплотную, широко улыбаясь и протягивая ладонь. - А ты Конрад, я знаю!
   - Привет... - мальчик пожал руку Зигфрида и с искренним, хорошо заметным, восхищением окинул глазами его форму. Зигфрид деловито спросил самое важное, садясь на свою кровать и расшнуровывая ботинки:
   - А ты не гитлерюнге?
   - Я? - Конрад сожалеюще вздохнул: - Нет... я их только видел несколько раз, там... в Гамбурге...
   Ага, и там есть, радостно подумал Зигфрид. Он и раньше знал, что гитлерюнге есть почти везде, даже за границей, где живут немцы (неделю назад в свою очередь Зигфрид закончил читать замечательную повесть "Лучший подарок", которая была нарасхват в школьной библиотеке - про мальчишек, тайных гитлерюнге, из Познани (1.)) - но знать одно дело, а вот тут очевидец того, что в Гамбурге... ну, ясно.
  
   1.Немецкая территория, находившаяся в то время под властью Польши. Жившие там немцы подвергались планомерному геноциду, которому сопротивлялись, как могли.
   Вообще, надо сказать, когда я собирали материалы для этой книги, я ещё раз убедился, что против немцев в последние полвека было совершено чудовищное преступление. Совершено - и продолжает совершаться! Вычеркнута из истории немецкого народа огромная величественная страница, буквально наполненная до краёв примерами, которые могут послужить опорой и гордостью всем немцам. Немецкие дети и взрослые просто не знают большинства исторических фактов, которые я привожу в этой книге. Их сознание тяжело искажено, психика массово изломана. Например, хорошо если два-три десятка современных немецких мальчиков 10-15 лет (на всю Германию!) хоть что-то знают о героях книги "Лучший подарок" - их прадедах, претерпевавших за Германию муки, ставящих их в один ряд с нашими пионерами-героями - но зато им насильно, откровенно против их воли, впихивают в сознание пидаристический разврат... Чудовищна месть Тех, Которые Велят, этому народу...
   Воистину -
   Hlarima hinilyon nainale,
Nwaltala raukonnar saure...
   Lirillon Macalaure Feanfaro-hino
   (Слышен твоих потомков плач,
Мучителен ужас демонов...
   Из песен Макалаурэ, сына Феанаро.)
  
   - А что ты ничего не разобрал? - удивился Зигфрид (Конрад быстро посмотрел на чемодан, на сумку, потупился). - Слушай, Конрад... я не умею таких вещей говорить, - он аккуратно поставил ботинки на подставку, чтобы потом почистить, а гольфы элементарно вывесил на раму открытого окна наружу, продолжая при этом объяснять положение дел, - но ты пойми: ты домой приехал. Вот твоя кровать, вон твоя тумбочка, стол у нас общий, и нам за ним даже втроём было не тесно... Так что это комната и твоя тоже. И дом твой тоже... - мальчишка послушно кивал, глядя на Зифгрида удивлённо и признательно. - Ты голодный?
   - Я... нет... дядя... ну, твой отец, - сбивчиво объяснял Конрад, - он утром ещё на станции на одной гамбургеры нам купил. Мы ещё ехали когда... И я уже тут чай пил... когда приехали...
   - Мама напоила? - ухмыльнулся Зигфрид, снимая ремень и портупею и пошире расстёгивая рубашку.
   - Да... Тётя Вильма очень хорошая, - сказал Конрад. Сказал так, что Зигфрид сразу поверил в сказанное, хотя "тётя Вильма" про мать звучало смешно и нелепо. А Конрад ещё и улыбнулся - неуверенно, но очень ясно.
   - У меня и отец замечательный! А что у него лицо такое... ну... страшное, так это его во время войны поуродовало немного, он потом расскажет как-нибудь. И это... Конрад... Мы бы тебя раньше забрали, - Зифгрид, чувствуя, что теперь сбивается уже он, покусал губу, отвёл глаза, потом снова посмотрел на Конрада. - Но мы ж не знали про тебя вообще ничего, честное слово! А то бы сразу взяли к себе!
   - Это было бы... - лицо Конрада на миг как-то странно напряглось. Он помолчал и с каким-то усилием выговорил: - Хорошо было бы. Но и так всё равно хорошо... - он осматривался уже смелей. Задержал взгляд на самодельных картонных солдатиках на столе, на вырезках из журналов над столом, потом - на большой фотографии Райнхарта, стоявшей на специальной подставке на углу стола. ФонМюзель-младший, стоя между зубцов замковой стены, делал вид, что собирается лететь - руки раскинуты, широко расставленные ноги упираются в камень, сам - опасно откидывается назад и хохочет так, что видно все зубы, а ветер снизу откидывает волосы и небрежно отстёгнутый аксельбант. Зигфриду очень нравилась эта фотография. Он не убирал её, даже когда у него бывал или ночевал сам оригинал - а что такого? Хороший снимок, хоть сейчас в "Der Pimpf" (1.). И всё. Мало ли, кто какие снимки куда ставит?
  
   1.Журнал организации "Гитлерюгенд". Кстати, очень интересный.
  
   О снимке Анны-Розы Зигфрид даже не мечтал. Верней... как раз мечтал, но молча - и как о чуде, иначе не скажешь...
   - Это твой друг? - спросил Конрад, с усилием втягивая на кровать чемодан и через плечо продолжая смотреть на снимок.
   - Командир, - небрежно ответил Зигфрид. Мол, понимай, как знаешь. Конрад почему-то вздохнул, с натугой открыл крышку. - Переодевайся, есть во что?
   - Да... - Конрад как-то приподнял на миг плечи, словно хотел спрятаться в себя самого. Но добавил уже веселей: - Есть, конечно. Это на мне вообще... ну, парадное. Всем, кого в семьи забирают, такое выдают. А так у меня тут... простое разное.
   - Ага, - Зигфрид заглянул через плечо, увидел аккуратно уложенные вещи, старенькую губную гармошку (отлично!), обложку потрёпанной книжки "Всадники Африки" (не читал, надо почитать...). - А часто у вас... ну, из приюта берут?
   - Последние года полтора - очень часто! - Конрад стал выкладывать вещи. - А приводить и приносить стали реже намного... Каждую неделю кого-то берут, а новые только может раз в месяц... а раньше наоборот было!
   - А тут что, давай помогу разобрать, - Зигфрид подцепил широкий потёртый ремешок сумки, щёлкнул замком. - Ве... щи...
   Зигфрид изумлённо уставился в сумку. Потом перевернул её, не веря своим глазам - чтобы содержимое вывалилось на кровать. Белокурый парик, какое-то розовое с белым платье, белые кружевные чулки, красные туфли и белые кружевные... ой, чёрт! Девчачьи нижние панталоны!!! Зифгрид отдёрнул руку, как будто обжёгся. Уронил сумку.
   - А на кой тебе девчачье?! - изумился он наконец и хихикнул. - Чокнулся, что ли?!
   Но смех тут же оборвался - почти сам собой. Конрад стоял к нему спиной около своего чемодана, и эта спина неожиданно сделалась... в общем, Зигфрид не мог подобрать слова, но он испугался. А когда Конрад медленно повернулся - испуг стал ещё сильней. Лицо Валески было белым, как мука. Глаза - огромными и похожими на мутное стекло. Губы - чуть с синевой. Он приоткрыл рот и сказал - ясно и негромко:
   - Это моё.
   - Ч-ч-ч-чего твоё? - выдавил Зигфрид. - Девчачьи тряпки? - от смеха и удивления неожиданный страх отступил.
   - Да, - уронил Конрад. И сел на кровать рядом с чемоданом - так сел, как будто его самого уронили. Зажал ладони между колен. Посмотрел на выпотрошенную сумку, сглотнул и что-то неслышно прошептал.
   - Ты что несёшь? - Зигфрид хлопал глазами, пытаясь понять, что к чему. Конрад покачался взад-вперёд, потом у него на белом лице прорезалась в синеватой полоске губ чёрная щель рта - Зигфрид услышал ровный бездушный голос:
   - Мне тогда восемь лет было... у нас в приюте есть было нечего, плохо очень кормили... одной брюквой... а тут... он сказал, хочу я с ним поехать... и я поехал... я не знал... я думал, что меня просто рисовать... он так сказал... а потом уже всё.
   - Что всё? Куда поехал, с кем? - Зигфрид ничего не понимал. Конрад поглядел на него, улыбнулся - бледно, криво. Сглотнул. Прикрыл глаза и ровно пояснил:
   - Есть такие. Ну. Они не любят женщин. Я вот у них был. Ну. Некоторые меня так. А некоторые. Им нравилось, когда я. Ну. Переодевался. Ну. В общем, я этим был. У них. Девочкой.
   Зигфрид ошалело заморгал. Выдавил:
   - Му... мужжж... мужеложцы, что ли? Которые...
   Конрад открыл глаза кивнул и снова улыбнулся жуткой кривой улыбкой. Зигфрид разглядывал его с недоверием. Он про такое слышал, но в то, что это возможно, не верил совершенно - ему казалось, что это такие же гротескные и нарочито нелепые мальчишеские ругательства, как: "Да иди ты гвоздей нажрись!" - ясно же, что гвоздей нажраться невозможно, это просто так говорят, и всё. Так и тут. А что же оказывается...
   - Ты что, заболел, что ли? Бредишь? - вырвалось у него. Может, этот Конрад и правда больной на голову, потому и возит с собой эти тряпки, и болтает разное... В глазах Конрада промелькнуло между тем живое чувство - удивление. Он с завистью почему-то сказал:
   - Не веришь, да? Но я правду говорю... - снова покосился на сумку. - Это оттуда... я боялся где-то оставить, выбросить боялся, в обнимку вёз, а тут... - он тряхнул головой. - Как будто приклеилось ко мне... как волшебство какое... злое...
   - Да не верю я тебе! - вырвалось у Зигфрида. - Плетёшь что-то... так не бывает вообще!
   - Не бывает? - Конрад опять улыбнулся криво. - Я тоже думал, что... - он сглотнул. - Не бывает что. Кричал, убежать хотел... даже под диван заполз... а он... Сперва было очень больно, я даже голос сорвал... А потом я привык... и ещё всегда почти сперва выпивал вина, просил полбокала, почти всегда все наливали... только один... смеялся, что пить вредно... а остальные ничего - и уже... не так... Только просто потом всё равно противно. Когда думаешь.
   - А в полицию?! - потрясённо спросил Зигфрид. И отшагнул на шаг. Конрад понимающе проследил его движение, вздохнул:
   - Я боялся... да и деньги же... я привык, что деньги кое-какие есть... там без своих денег с голову высохнешь... и эти... которые меня... они угощали почти всегда... потерпеть немного, и всё... - слова были жалкие и страшные. Наверное, Конрад и сам это понимал, потому что мучительно ёжился, обнял себя за плечи, комкал костюм. Зигфрид просто стоял, как каменный истукан, не веря своим ушам - временами то, что говорил Конрад, доносилось до него, как сквозь воду... - Да я думаю даже, что полиция знала. У нас многие этим занимались. И в порту... и за город их возили... даже по пять-шесть человек... и нас... и девчонок из соседнего корпуса... А начальству плевать было просто. Я даже слышал, что директор наш сам... ну, на нас зарабатывал. Проценты. Они там все... - мальчик отпустил плечи, спрятал лицо в ладонях. Потом уронил руки на колени, продолжал: - Они только последние года полтора стали очень бояться. По повадке даже видно стало. Многие даже поуезжали из страны. Я один раз не спал после... - Конрад отвёл глаза. - И слышал, как разговаривали... ну, их трое было... Они ругались... наци то, наци сё, совсем жизни не стало, как бы в лагерь не попасть, а то вообще убьют, надо уезжать, тут жизни не будет... Я радовался, что есть кто-то, кого они так боятся. До этого-то они всегда орали, что у них всё в кармане, всё куплено, все по их струнке ходят... это я тоже слышал. Больше я радовался, только когда меня... нашли. Вы нашли. Я сперва не поверил, а потом даже плакал от радости... в туалете...
   Зигфрид слушал. Какими-то перепадами - то тише, то громче слышал он этот рассказ, потому что в ушах бурлила кровь и он слышал быстрое, хоть и ровное "туп-туп, туп-туп, туп-туп" своего сердца. И он совершенно не знал, что делать. Абсолютно не знал, как быть со всем этим.
   Нет, вот что нельзя делать, он знал точно - Райнхарту было нельзя это рассказывать. Райнхарт - похожий на золотое живое пламя, способный мечтать так, что мечты обретали плоть на глазах, несгибаемый, устремлённый в будущее - просто не понял бы всего этого. Он сам скорей сдох бы с голоду, чем... стал бы таким. Нет. Возможно, он и пожалел бы Конрада. Но это была бы жалость, смешанная с неизбывным презрением. И не больше. И если это кто-то узнает - Конраду такое на всю жизнь. Как раскалённое клеймо на лоб. Даже если срезать его - след останется всё равно. Но Конрад же не вор, не предатель, не убийца - за что ему такое?! Он же не виноват, что у него не было ни сил, ни мужества сопротивляться тому, что с ним сделали - ну это же всё равно как если бы схватили силой и заклеймили, если уж про это думать... разве тут вина пострадавшего?!
   Да. Тут нужно было что-то иное, Зигфрид ощущал это смутно, но отчётливо. Вот только он не знал - что именно... но и просто уйти, оттолкнув от себя несчастного Валески, похожего на сломанную марионетку - не мог. Это было бы не проявлением силы - мол, я не такой, как ты и никогда не стал бы таким! - а просто... просто да, бессердечием.
   А сердце у Зигфрида было. Обычное мальчишеское сердце, переполненное ужасом, гневом и жалостью. Мальчишки не любят признаваться в том, что у них есть такая девчачья штука - сердце. Они на спор ходят босиком по углям или суют ладони в пламя свечи. Но на самом деле сердце есть у каждого мальчишки. И места для жалости в нём, пожалуй, не меньше, чем у самой девчонистой девчонки. И жалость эта, войдя в сердце, обжигает болью. Ужасно обжигает, взрослым такого не дано... И если девчонка может легко расплакаться и выреветь боль, то мальчишке остаётся скрипеть зубами и клясться, что он отомстит тем, кто превращает людей в куколок на нитках... но сейчас-то как быть?!
   - И что мне с тобой делать?! - вырвалось у Зигфрида отчаянное. Плечи и макушка Конрада шевельнулись. Послышалось еле-еле различимое:
   - Что хочешь... только не говори никому... умоляю... я всё буду делать, что ты...
   Удушливая ярость ударила Зигфрида так, что он на миг перестал видеть. Продышавшись открытым ртом, он сказал зло первое и самое унизительное, что пришло ему в голову:
   - А если я прикажу тебе стать на четвереньки, гавкать и ботинки мне лизать? Ты что, ска... - и осекся.
   Конрад на секунду поднял глаза. Почти пустые опять, только с капелькой отчаянной безнадёжности в самой глубине. Посмотрел на ботинки на подставке, перевёл взгляд на ноги Зигфрида. Потом уронил голову, видимо, что-то решив для себя. Медленно опустился на четвереньки и, тихо сказав:
   - Гав... гав... - стал наклоняться к ноге. Это было так ужасно и, главное, непредставимо, что Зигфрид окаменел, не понимая, где реальность, а где какой-то кошмар, властно вползающий в эту комнату из совершенно, конечно жуткого мира, где Сатана, наверное, выбран канцлером всей Земли, из трупов делают скульптуры и можно плясать на гробе своей матери под общие аплодисменты... Только в последний миг Зигфрид опомнился. Он заорал истошно: "Ты что?!" - и, рывком подняв Конрада на ноги (тот был похож на гуттаперчивую куклу), швырнул его на диван. Конрад отлетел туда, сжался, молча закрылся руками и замер. Он не пытался ни кричать, ни защищаться, ни убегать - не пытался сделать ничего, что сделал бы любой мальчишка; да нет - любой ребёнок вообще. Он просто покорно и обречённо ждал, когда Зигфрид его изобьёт.
   От этого гнев Зигфрида мгновенно погас. Он, тяжело дыша, подошёл к дивану, сел рядом - в ногах. Тронул Конрада за коленку, буркнул:
   - Прости... я не думал...
   Конрад уронил руку, а в сгиб второй уткнулся лицом и поднял плечи. Вздрогнул слабо всем телом. Подтянул коленки к животу, прижал ступню к ступне. И тихонько заплакал. Бессильно, еле слышно.
   Наверное, так он плакал по ночам в казённой кровати, в чужой несмотря на прожитые там годы страшной спальне приюта.
   От мысли, что его комнату, его родной дом, весёлый, дружелюбный, тёплый, надёжный, Конрад ощущает сейчас именно так - у Зигфрида судорогой свело пальцы в кулаки. Так что ж получается - всё равно уже ничего не сделаешь?! Даже если тех... тех... тех!!! (у Зигфрида не было слов, была только жуткая, раскалённая ненависть, похожая на ослепительную вспышку сверхновой звезды) - поймать и распилить заживо пилой, сжечь на медленном огне - Конраду - это - от них - навсегда?! Он всех будет бояться, никому не будет верить и вот так будет вставать на четвереньки и гавкать или что там ещё... по первому приказу того, кто сильней, а потом - плакать в свою руку, тихо, чтобы никто не слышал - и не из гордости, а чтобы не разозлились и не наказали?!
   Да ну нет же! Ну нет! Так нельзя и не будет так!!! Иначе - зря! Всё зря! Знамёна - зря! Песни - зря! Марш - зря! Клятва - зря! Фюрер - зря и зря - Германия! И Райнхарт, лучший друг, брат Райнхарт, золотое пламя с его верой и мечтами, с его умением летать - зря! А так не бывает!
   И так - не будет.
   Он резко встал. Рывком за локоть заставил Конрада сесть - тот сел послушно, но по-прежнему безвольно. По щекам у него медленно ползли слёзы. Кивнул на девчоночьи вещи.
   - Собирай всё это... - Зигфрид поморщился. - Собирай. И пошли.
   Конрад сел ближе к вещам, стал дрожащими руками запихивать в сумку розовую и белую ткань. Спросил, не глядя на Зигфрида, спросил покорно, мёртво - от его голоса и тона у Зигфрида встали дыбом волосы:
   - Ты про меня всем расскажешь, да?
   - Да зачем?! - почти прорычал Зигфрид. Конрад посмотрел на него, скривил губы в слабой усмешке - мерзкой и жуткой на мальчишеском лице улыбке всезнающего циничного понимания:
   - Чтобы пользовались... мной...
   - Дурак, - Зигфрид очень хотел ударить мальчишку, но понимал каким-то сокровенным знанием, что хочет бить не его, нет - просто Конрад доступен и беззащитен. - Мы гитлерюнге, а не... эти. Да и вообще у нас про такое не слышали даже.
   - Тогда чтобы презирали, - Конрад закрыл сумку, словно подводя итог разговору. - Такими, как я... ими пользуются или презирают. Или сразу и то и то, - сказав эти взрослые слова, он покорно встал, забросил сумку на плечо. - Пошли.
   - Стой, - Зигфрид взял его за плечо. - Послушай. Объясни. За что тебя презирать?
   - За то, что я... что я... я... - Конрад мучительно дёрнул ртом, потом вдруг улыбнулся. - Я раньше это легко говорил. А сейчас почему-то не говорится.
   - Я вот никогда в жизни не голодал, - сказал Зигфрид. - Я даже не знаю, как бы я...
   - А я знаю, - устало оборвал его Конрад. - Я когда вас увидел, я сразу подумал: они бы такими не стали. Даже если бы их мучили, пытали... Ни за что не стали бы такими. Решил - ничего не буду говорить, ни за что никогда не расскажу. Буду убеждать себя, что это сон такой был. Длинный и поганый. Хочу дружить с ними. Хочу... как они. Не заслужил, что ли, хоть кусочек... нормальной жизни за четыре года на... - он громко подышал и сказал отчаянно, - ...на животе и на четвереньках?! А теперь уже всё. Сумка эта... надо было мне её сразу под диван... или по дороге выбросить... или даже.. там оставить... а я... как во сне... Ну, судьба такая. Не заслужил, конечно. Зря только себе воображал. Кто же с дерьмом дружит, в которое случайно наступил... смешно просто... - он дёрнул плечами. - Пошли.
   В этом "пошли" было столько обречённости, столько покорности, совершенно не свойственной ни одному нормальному мальчику, что Зигфрид снова ощутил приступ ярости. Переждав его, он сказал - негромко, но вкладывая в слова всю доступную ему убедительность:
   - Конрад. Да ведь ненавидеть-то надо тех, кто... - он хотел сказать "тобой пользовался", но слова не выговорились, и Зигфрид только мотнул головой. - Их надо ненавидеть! Их надо в лагерь! Чтобы мучились там каждую секундочку! А потом кастрировать их, как скотину! И поселить в специальной зоне, чтобы все знали, какие тут... гады живут! Или вообще расстрелять! А ты-то - ты-то тут в чём виноват?! Тебе восемь лет было! Ты голодный был! Ты даже пожаловаться никому не мог! У нас брюквой свиней кормят! - и задохнулся невысказанным гневом.
   - Ты... - Конрад посмотрел на Зигфрида. В его безжизненных глазах появилось что-то вроде маленького свечного огонька, робко колеблющегося под ветром. - Я... тебе не... ты... вы... ты... ты что... ты не скажешь никому?!
   - Нечего говорить! Не было ничего! - Зигфрид рубанул воздух рукой. - Ничего не было! И не будет больше такого! Ни с тобой! Ни с кем! Я... мы - запрещаем! Слышишь?! Понял?! Мы имеем это право - запретить такое прошлое! Бери сумку! Пошли! Ну?! Стой! Чёрт! Да переоденься ты, не трепли этот костюм! - он хотел добавить "мы не миллионеры!", но вовремя оборвал себя, с ужасом сообразив, что Конрад поймёт эти слова как укор: "Нужен ты нам, тратиться на тебя! - и, конечно, мысленно добавит: - Нужен ты нам... такой..." - и это будет ещё одним, совсем свежим, клеймом... Маттиаса бы сюда, Дронкерс как-то умел разбираться в бедах и несчастьях других, нетребовательно, сочувственно... но Зигфрид уже натвердо решил: он никогда. Никому. Ни за что. Даже Маттиасу. Он даже с Конрадом после сегодняшнего, после того, что задумал сделать - не заговорит больше про это.
   Конрад послушно выполнял его команды. Зигфрид переодел форменную рубашку на обычную серую рабочую, шорты оставил - кожаные, они были почти несокрушимы. Конрад - голый, костюм он аккуратно повесил на тонкую деревянную распорку-"плечики" - доставая из чемодана вещи, нагнулся, мёртво замер, резко выпрямился, с ужасом умоляюще посмотрел на Зигфрида - руки дёрнулись назад, прикрыться, лицо помертвело...
   - Конрад, - Зигфрид покачал головой. - Конрад. Послушай. Я... перестань. Я всё сказал. И будет, как я сказал. Не бойся же ты! Не смей ты бояться!
   Валески засуетился с вещами. Зигфрид какое-то время смотрел на него, на то, как он дёргает плечами и лопатками, перебирает в чемодане - и до него доходило наконец осмысление реальности того, что на свете жи...существуют лю... твари, которые смотрят на мальчишек совсем не так, как... в общем, не так, как он на Конрада сейчас. Что для этих... да кто они?!. и он, и Райнхарт, и все-все-все они, все мальчишки в Германии! - не мечты, не вера, не будущее нации, не дети, не... да чёрт, вообще никто! Тела! Игрушки! Им просто всё равно, что собой представлял Конрад - Конрад, у которого в чемодане книжка про всадников Африки, который с таким интересом смотрел на танк на обложке одного из журналов, на солдатиков на столе... Для них он был существом, которое можно одеть в бабские тряпки, чтобы... чтобы что?! Чтобы играть в него?! Но он живой! И он не такой, как они хотели... а им было плевать, ему приказывали стать таким - и он становился. За еду и за пару марок. Но... но как можно так... кем нужно быть...
   - Да кто они?! - вырвалось у Зигфрида выдохом. Конрад не расслышал, похоже - он повернулся, застёгивая дрожащими пальцами пуговицы на бежевой простенькой рубашке. Шорты, в которые он влез, тоже были старые, потёртые, из грубой дешёвой ткани, не кожаные. А спортивные тапки-чешки Конрад достал, но обувать не стал. - А обуться? - хмуро спросил Зигфрид. Конрад облизнул губы - быстро, нервно:
   - А ты же...
   - Ты городской, ноги себе... - начал Зигфрид, но Конрад неожиданно упрямо его прервал:
   - Нет. Я так хочу.
   - Тогда пошли, - кивнул Зигфрид...
   ...Уйти незаметно не удалось - фрау Кирхайс безошибочно подстерегла мальчишек прямо у выхода. Уперев руки в бока, она коротко осведомилась:
   - Куда?
   - Ма, мы быстро вернёмся! - Зигфрид ловким манёвром просочился мимо к двери, отвлекая внимание на себя, чтобы фрау Кирхайс не заметила следов слёз на лице приёмыша. - Скоро! Двадцать минут, полчаса - максимум!
   - Греть ничего не буду, а всё уже почти готово! - крикнула вслед убегающим мальчишкам фрау Кирхайс...
   ...Конрад то и дело спотыкался, но спотыкался не потому, что был босиком, а просто потому, что хотел заглянуть в глаза Зигфриду, который шагал рядом - суровый, хмурый, решительный. Но через пару сотен шагов Валески пошёл медленней и вдруг виновато попросил:
   - А можно... не так быстро?
   - Я тебе говорил обуться?!
   - Я не поэтому, - Конрад вздохнул. - Тут очень красиво.
   - Обычный лес! - рявкнул Зигфрид, хотя в другое время подобное заявление его бы самого жутко оскорбило. Но сейчас ему хотелось только одного - скорей избавиться от сумки. Однако Конрад возразил:
   - Ну и что, если так? Я ни разу в жизни не был в лесу... только в парках.
   - Че-го?! - Зигфрид сам чуть не сбил пальцы на правой ноге, почти забыв на миг обо всём случившемся. - Ни разу не был в лесу?!
   - Нет... правда... а это белка?!
   - А кто ещё? - Зигфрид проводил взглядом зверька, который, удирая по ветке, вдруг обернулся и запулил в мальчишек шишкой, презрительно что-то процокав. Конрад засмеялся:
   - Ой! А белок я видел... они в парке из рук берут еду...
   - Эта не будет, - усмехнулся Зигфрид. - Ладно... дальше и ходить нечего. Может, эта белка нам знак подала... Помоги хворост собрать. Что такое хворост - знаешь?..
   ...Минут через десять груда хвороста выросла до колен мальчишек. Конрад таскал сушняк, ни о чём не спрашивая, старательно, но не забывая с интересом смотреть по сторонам. И от этого его интереса ненависть Зигфрида становилась ещё больше. Он стискивал зубы и думал о том, что это дело всё-таки так оставлять нельзя... не должны уйти безнаказанными те, кто (1.)... но как что-то сделать, не подставляя Конрада?!
  
   1.Зигфрид напрасно волнуется. Педофилические организации северных портов, процветавшие там во времена Веймара (а появившиеся ещё, надо признать, во времена кайзеровской Германии), были уничтожены крипо и гестапо совместно зимой 1936/37 годов. Около десятка педофилов были казнены, некоторое количество - убито при задержании или покончило с собой, остальные отправились в лагеря на сроки от трёх до пятнадцати лет, откуда многие из них так и не вышли. Снова эта мразь появилась на германской земле только в "западной оккупационной зоне" после окончания Второй Мировой Войны в Европе - в основном это были в тот момент "освобождённые узники концлагерей", "жертвы бесчеловечного нацистского режима"... В кадрах хроник они есть наверняка.
  
   - Хватит, - сказал наконец Зигфрид. - Бери сумку... - а сам присел возле хвороста и с одной спички, небрежно чиркнув её о рубашку, разжёг костёр. Рыжее бледное пламя быстро охватило всю груду, засвистело, затрещало, зашептало и загудело... Зигфрид встал возле огня и указал - молча - место рядом с собой Конраду, который подошёл, держа сумку - так, словно она могла вырваться и убежать. - Я, - сказал Зигфрид строго и сурово, - роттенфюрер Гитлерюгенда Зигфрид Кирхайс, именем Германии и во имя её будущего объявляю Конрада Валески своим братом и говорю ему - он начинает жить сначала! - Конрад взволнованно дышал, его глаза, которыми он неотрывно смотрел на Зигфрида, округлились и наполнились таким счастливым, безумным неверием, что голос Зигфрида сорвался, когда он приказал: - Бро... бросай её в огонь, - и он кивнул на разгоревшееся до бушевания пламя. - Бросай и скажи: "Гори огнём!" Ну?! Давай! Не вынимай! С сумкой бросай! Быстро! "Гори огнём!"
   Конрад облегчённо, быстро бросил - отбросил от себя, точнее - сумку в самое пекло, и рыжие цепкие пальцы вклещились в неё и стали разрывать на вспыхивающие лоскуты. Выдохнул:
   - Гори огнём...
   - Громче говори! - потребовал Зигфрид.
   - Гори огнём, - уже отчётливо, хоть и негромко, сказал Конрад.
   - Кричи, я сказал! - сам крикнул Зигфрид.
   - Гори огнём! - Конрад сжал кулаки, его лицо исказилось. - Гори! Огнём! - он пошатнулся, запрокинул голову и крикнул снова, истошно: - Гори!!! Огнём!!! Горите, га-ды!!! - и разрыдался, пряча лицо во вскинутых ладонях. Рухнул на колени, потом завалился на бок, весь содрогаясь и громко всхлипывая. Его страшно, мучительно выгибало назад, как металлическую тонкую дугу, руки свело в кулаки и втиснуло в грудь. Но, когда Зигфриду, упавшему рядом на колени и не на шутку испуганному эффектом, удалось оторвать ладони Конрада от лица, тот улыбался. Лицо было всё в слезах, но он улыбался! Робко и счастливо. - Оно... сгорело? - спросил Конрад.
   - Сгорело, - твёрдо сказал Зигфрид. И подал, поднимаясь, ему руку: - Теперь ещё вот что... Дай руку, - Конрад доверчиво вложил ладонь в ладонь двоюродного брата. Зигфрид отвёл его на десяток шагов и кивнул на костёр: - Теперь делай, как я - не останавливайся и не бойся... готов? Побежали!
   Мальчишки рванулись вперёд, навстречу пламени, которое, словно бы увидев их, поднялось выше и загудело.
   - Прыгай! - крикнул Зигфрид и оттолкнулся от земли, чувствуя, как напряглась в его руке рука Конрада.
   Пламя не обожгло их. Ничуть. Только легонько коснулось - словно насмешливо подул навстречу большой, сильный и добрый зверь. Оба удержались на ногах. Глаза Конрада сияли от счастья, сияли так, как будто пламя подарило ему частичку самого себя. Зигфрид невольно засмеялся и стукнул двоюродного брата кулаком между лопаток:
   - Бежим купаться!
   - А ужин как же?! - уже на бегу крикнул Конрад.
   - А мы быстро! Или холодным съедим!
   - Ага, ладно!
   - А ты плавать умеешь?!
   - Умею, правда... ой! Тут колючки!
   - И крапива! - Зигфрид совершил головокружительный прыжок и вылетел на пляж. - И лето ещё! Оно тоже тут! Смотри, вон туда - к озеру! Мы через две недели пойдём туда на лодках! - он сдёрнул рубашку и закрутил ею в воздухе. Конрад, прорвавшийся через крапиву и чесавший икры, тут же спросил:
   - А мне можно с вами?
   - Спрашиваешь! - Зигфрид бросил рубашку на узкую полоску песка, окаймлявшую берег тихой лесной речушки. - Догоняй!..
   ...Уйти с речного берега сразу не было сил. Мальчишки какое-то время валялись на песке, пока солнце не сел за деревья окончательно. Только тогда Зигфрид, понимая, что прошло уже не двадцать минут... да и не полчаса даже... сел и со вздохом собирался позвать Конрада одеваться. И увидел странную картину.
   Конрад смеялся, лёжа на спине и глядя в начавшее потихоньку вечереть небо.
   - Ты что? - изумлённо и испуганно спросил Зигфрид, опираясь на руку.
   - Не будет никогда! Никогда не будет! - Конрад бил кулаком по песку рядом с собой и смеялся. Но это была уже не истерика.
   Обычный мальчишеский смех - смех радости избавления...

* * *

   Конрад уже спал. Он уснул сразу, как только лёг. А вот Зигфид - наверное, в первый раз в жизни - познакомился с тем, что такое бессонница.
   Он сидел за столом, положив руки на взятую у Конрада книжку про всадников. Но не читал - не прочёл ещё ни строчки, хотя Конрад дал книжку очень охотно и сказал, что она "ужасно интересная". Но Кирхайс-младший пока что ещё не проверил этого. Не отрываясь, он смотрел на фотографию Райнхарта.
   - А всё-таки здорово, что мы есть, - сказал он. - И здорово, что мы - здесь.
   Его друг, его брат и командир весело смеялся с замковой стены. Всем своим видом подтверждая эту нехитрую, светлую истину.
  
   0x01 graphic
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"