Аннотация: Кончается 1937 год. Зима на середине. А в замке Мюзель...
DAS LIED SIEBENTE.
Ночнойэскадрон.
20 декабря 1937 года
Ночной лес был серебристо-загадочен и полон тишины, бездвижности и тайного движения. Да-да, именно так. За искристыми сине-серебряными сугробами, в чёрных тенях валежника и за тёмными колоннами стволов - что-то двигалось, загадочно, жутковато и нестрашно (тоже именно так, жутковато и - нестрашно). Немигающая золотая с зеленцой луна заливала прогалины металлическим сиянием, ясным и почти пугающим. И пар изо рта кажется чёрным.
Спят под снегом озимые. Спят под снегом ветви деревьев. Спят под снегом и льдом реки и озёра. Спят под шапками из снега человеческие дома. И только на лесных тропинках, если прислушаться, можно услышать перезвон колокольчиков, свист полозьев по снегу, похрапыванье коней, тявканье собак и странный звонкий смех катающихся - да, можно услышать, но не увидеть. Ночь хранит свои древние тайны...
Ну... впрочем, ночь была не совсем ещё настоящей - всего-то девять часов. Просто зима - время ранней темноты. Время дымков над белыми от снега крышами, время следов полозьев на белом - следов, меняющих цвет от ало-кровавого ранним рассветным утром до бездонно-чёрного под луной... Время горячего яблочного пунша, стремительного конькового бега по бесконечному льду замёрзшей реки, время мельтешенья снежков и смеха на школьном дворе. Время пробуждения под тёплым одеялом и чуть высунутого носа, когда осознаёшь с наслаждением, что вставать ещё рано, а то и вовсе не нужно, если уже каникулы. Самые лучшие...
...и не надо ловить на слове, напоминая, что пять месяцев назад ты кричал: "Самые лучшие каникулы летние!" Только взрослым может быть непонятно, что самые лучшие каникулы - те, которые сейчас...
...В новенькой зимней пилотской куртке на меху, меховых унтах и ватных штанах с тёплыми перчатками, Райнхарт быстро, размеренно шёл лесной лыжнёй с непокрытой головой, ровно отталкиваясь бамбуковыми палками. Он догонял Урсулу-Марию, мелькавшую чуть впереди.
На девчонке были красная шапочка с помпоном на длинном "хвосте", мешковатый финский свитер - белый, с синим рисунком и высоким воротом - красные рукавички и серо-коричневые тоже финские пьексы (1.), в которые были заправлены зимние лыжные бриджи. Быстрая на лыжах, весёлая, она казалась каким-то лесным духом. Райнхарт мог её догнать, но ему нравилось ехать позади и слушать, как она смеётся и дразнится. Они катались уже почти три часа, начали ещё когда были серовато-синие сумерки. Время летело быстро и незаметно.
1.Сапоги с загнутым крючком носом. Традиционная обувь финских лыжников и вообще финнов.
Увидев, что Урсула-Мария замерла вдруг, круто развернув свои красно-белые лыжи, Райнхарт подкатился ближе и поинтересовался весело:
- Ты чего встала?
- Ага, там есть кто-то! - Урсула-Мария сердито ткнула палкой в мрачную кучу валежника впереди-слева. - Я точно видела! - и требовательно посмотрела на Райнхарта: мол, прогони!
ФонМюзель-младший не ударил лицом в грязь - оглушительно свистнул. Из валежника выметнулся и неровными длинными прыжками помчался прочь - западая то влево, то вправо и прижав уши к спине - здоровенный... заяц. Мелькнул последний раз на склоне холма - и пропал, оставив после себя цепочку следов, налитую темнотой.
- Ужасный зверь, - серьёзно сказал Райнхарт. Урсула-Мария несильно стукнула его палкой по спине:
- Чего смеёшься?! Вот сейчас как убегу от тебя...
- Не боишься? Вдруг там вперед аж три зайца?
- Какой ты! - девчонка топнула лыжей, сердито мотнула помпоном шапочки. Райнхарт подъехал ближе, встал сбоку, обнял её и тихо спросил, приблизив губы к губам:
- Какой я?
Урсула-Мария опять стукнула его - по спине сведёнными кулачками с палками. Шепнула - парок дыхания пахнул молоком и яблоками:
- Самый лучший.
Райнхарт коснулся губами её губ, погрел, потом поцеловал по-настоящему. Распахнул свою куртку, втащил в тёплое овчинное нутро Урсулу-Мария, поцеловал снова - и ещё, ещё... Потёрся носом о нос, задыхаясь от нежности и покровительственного чувства. Девчонка встала удобней, сказала, дыша в плечо:
- У тебя тут так удобно... много места и тепло.
- Ты замёрзла?! - забеспокоился Райнхарт. - Надо было куртку поверх свитера...
- Глупый ты... барон фонМюзель-младший. А ты совсем не испугался, когда я сказала, что там кто-то есть?
- Я ничего и никого не боюсь, - ответил Райнхарт.
- А вдруг бы там был кабан?
- Он бы тоже убежал.
- А если бы не убежал?
- А тогда у меня есть кинжал.
Урсула-Мария чуть отстранилась, несколько секунд смотрела в лицо мальчика. Тихо и задумчиво сказала:
- А ведь ты не выделывашься... О господи. И за что мне так повезло?
- Это не факт, - хмыкнул Райнхарт. Урсуда-Мария вздохнула:
- Факт... А я такая трусиха...
Райнхарт промолчал. Урсула-Мария была тихой, но - не трусихой совершенно точно. Верней - она умела быть смелой, если это касалось защиты тех, кто слабей или помощи им. В самом начале сентября (Райнхарт холодел, вспоминая эту историю!) на двух идущих из школы малышей, брата и сестру Фальке, около колонки на окраине набросилась слепо бегущая невесть откуда и невесть куда бешеная собака. Урсула-Мария подбежала к оцепеневшим детям на секунду раньше брызжущей пеной тощей твари, выставила ранец, в который та вцепилась мертвой судорожной хваткой, а свободной рукой - колотила зверюгу по голове подхваченым на бегу камнем. К счастью, подоспели двое мужчин с тростями, которыми и забили собаку уже насмерть.
Но при этом Урсула-Мария совершенно искренне считала себя робкой. И собаку очень жалела, говорила, что, наверное, ту укусила лиса, и собака не виновата...
Урсула-Мария с явным сожалением его выпустила, старательно застегнула "молнию" на куртке мальчишки, перехватила торчавшие рядом в снегу палки. С деловитым искренним интересом спросила:
- А что ты пошлёшь в журнал? "Молот Тора", "Люми" или "Звёздный парус"?
Райнхарт не стал удерживать довольной улыбки. "Der Pimpf" недавно прислал Райнхарту денежный перевод на огромную сумму в 200 марок и благодарственное письмо, а ещё - книгу доктора Зенгера "Техника ракетного полёта", о замечательных летательных машинах-антиподах. С дарственной надписью автора!
А "Людей..." закончили печатать как раз в декабрьском номере. И к радостному ошалению Райнхарта сообщили, что ждут от него к следующему лету что-нибудь новое. И сейчас он сказал задумчиво:
- "Люми" они печатать не станут, это готика настоящая... "Звёздный парус", наверное. Он, правда, ещё на середине только, но и лето ещё не скоро.
Про себя он подумал, что летом, скорей всего, будет плыть на корабле в далёкую Японию. И суеверно отогнал эту мысль, чтобы не сглазить. Он никому ни разу об этом ничего не сказал. А буквально вчера, когда шли занятия планеристов, пришёл Виллем, вытащил Райнхарта в коридор и коротко пояснил, что в январе будут выборы, и ему, Тома, надо уступать своё место - пора. И что он думает: место надо уступить фонМюзелю. Так что пусть Райнхарт готовится получать звание гефольгшафтсфюрера и принимать командование лангенскими гитлерюнге. Он, Виллем, его и порекомендует - заслуг у Райнхарта полно, и участие в Олимпиаде, и гебитскубок, и планерная школа...
С Райнхартом, кстати, уже разговаривали и другие люди. Упирали на то, что к семнадцати годам он вполне может стать банфюрером. Потом отслужит срочную в армии - и вперёд по партийной линии Гитлерюгенда. До гебитсфюрера точно, а то и выше, всё может быть. Но Райнхарт вежливо и наотрез отказался. Присовокупив, что хочет стать офицером Люфтваффе. И только им. Ему было предложили подумать, но потом этот разговор не возобновлялся. А до него дошли слухи, что насчёт него звонили из Берлина - и приказали не мешать. Может, конечно, это и правда были только слухи, но... но ведь знает же о нём сам Бальдур фонШирах!
Хотя всё равно... что-то тут странное.
- Ты чего загрустил? - Урсула-Мария толкнула его лыжей в лыжу. - Поехали, мне уже домой пора.
- А... поехали, - Райнхарт кивнул. - Я тебя провожу... - ему вдруг очень захотелось сказать ей про Японию, но он медленно посчитал про себя до десяти и сдержался.
Урсула-Мария развернулась - ловким прыжком на месте. И легко побежала назад по той же лыжне. Райнхарт заскользил следом. Они почти сразу выкатились на речной берег, зимняя дорога вдоль которого напрямую вела к окраине Лангена.
По льду реки летали туда-сюда санки с высокой спинкой, которые подталкивал быстро бегущий на коньках легко одетый мальчишка. На санках сидела девушка в белой шубке, слышно было, как она смеётся и ойкает, когда мальчишка закладывал очередной вензель на почти чистом ледяном покрове.
- Конрад свою Ирэну катает, - сказала Урсула-Мария и помахала лыжными палками. Но катающиеся их не заметили - впрочем, Урсула-Мария не обиделась - толкнулась и заскользила вниз по склону...
...Обратно через зимние пустые поля, жутковатые при лунном свете, Райнхарт бежал один. Он проводил Урсулу-Марию до самого дома и ещё како-то время целовал её около калитки, пока их не спугнул какой-то прохожий. Заряда от поцелуев вполне хватало на стремительный бег сейчас. На самом деле он и вообще, конечно, умел бегать на лыжах быстрей Урсулы-Марии, и намного - и от окраины Лангена добрался до замка за пятнадцать минут, хотя и прилично взмок. Чтобы не ломиться через главный вход с последующими объяснениями "почему так поздно?!", он обогнул замковый холм по подножью - к саду - и "лесенкой" начал взбираться к чёрному ходу по заснеженному склону (снег тут был неглубок). Оглянувшись на громкий свист, Райнхарт увидел своего друга. Зигфрид, почти незаметно стоя на склоне под деревом - пониже того места, куда успел забраться фонМюзель-младший - задумчиво ел бутрброд с колбасой.
- Ты чего тут? - изумился Райнхарт, подкатывая вплотную. - Давно стоишь?! Что ж ты не сказал, что ко мне собираешься, а я-то...
- У нас все наши съехались на Рождество, - сердито ответил Зигфрид. - Будешь?.. - Райнхарт взял отломленную половину с холодным толстым колбасным овалом, впился в неё зубами, ощутив теперь, что ужасно хочет есть; благодарно промычал "спасибо!". - Бедлам такой творится... Трам-тарарам сплошной. Ты не поверишь, сестрички как слетелись в родное гнёздышко, одурели совсем, тискают, как маленького... Конрад вон по-умному поступил, удрал на реку к Ирэне к своей. А я отдувайся. Сунулся было в наше крыло, а там закрыто...
- Конечно, закрыто, завтра же большой концерт, - Райнхарт улыбнулся. - Ну и пошли ко мне, ты что, дорогу забыл?
- Так я ж говорю, я тебя и жду... Я в замке уже был, Анна-Роза сказала, что ты скоро вернуться должен. Я сперва хотел по лыжне тебя найти, а потом передумал... решил тут постоять - что такого-то? Вон какая погода отличная! Да, отец-то не приехал?
- Нет, - вздохнул Райнхарт. - И не приедет. Не отпускают из штаба.
- Ясно...
Мальчишки сняли лыжи и, на ходу жуя, пошли к замку по расчищенной садовой дорожке. Зигфрид неожиданно печально сказал:
- Уедешь через год совсем...
- Через полтора, - поправил Райнхарт смущённо. - Ну Зиг. Ну я же не могу... я же не виноват, что так...
- Да ладно... - махнул рукой Зигфрид. - И потом - полтора года ведь страшно много! - он улыбнулся.
Они оставили лыжи и палки у одного из чёрных ходов, в коротком коридорчике-прихожей. Замок уже мирно спал, только в комнате Анны-Розы горело окно и ритмично двигалась высокая тень. Мужская. Но мальчишки великолепно знали, что это всего лишь управляющий герр Шуман делает обстоятельный вечерний доклад. Барон фонМюзель, кстати, зря на него косился - историк по образованию, бухгалтер по веймарской необходимости, исследователь по натуре, герр Шуман хоть и был откровенным "сухарём", но относился к своей должности с ответственным энтузиазмом. На этой почве они и сошлись с Анной-Розой, и их общие усилия меняли замок на глазах - точней, быстро и успешно возрождали его.
Мальчишки стащили обувь (Райнхарт унты, Зигфрид - белые бурки-чёсанки, обшитые коричневой кожей) и, стаскивая куртки, пошли по тёмному коридору в кухню - поставить обувку сушиться.
- Перекусим потом, - плотоядно строил планы Райнхарт, - я твоим бутербродом только аппетит разогрел...
- А потом почитаем? - Зигфрид вдруг запнулся. - А Ральф что? Как он?
Райнхарт покусал губу, покачал головой:
- Как снег выпал - почти из комнаты не выходит. Ему вроде и не плохо, то есть - не болит у него ничего, даже смеётся, а... - и вздохнул.
- Давай зайдём, - предложил Зигфрид. - Вдруг ему что нужно? На минутку.
- Конечно, - Райнхарту стало стыдно, что он сам не подумал об этом...
...Дверь не скрипнула, и вошедшие двигались совершенно бесшумно - но сидящий у огня в глубоком плетёном кресле старик, казавшийся глубоко спящим, вдруг слегка пошевелился и сипловато спросил:
- Господин Райнхарт?
- Да, Ральф, - Райнхарт выступил из полутьмы около двери в светлый зыбкий пятачок возле кресла. Старик чуть прищурился:
- А, и рыжий с тобой?
- Ага, - Зигфрид встал рядом с другом. - Мы принесли вам горячее вино.
- Это хорошо, - буркнул Ральф. - Как там, снаружи?
- Мороз, звёзды! - Райнхарт налил дымящееся вино в большую кружку на камине. - Так здорово! Да ты сам к Рождеству поднимаешься, и...
- Да нет, господин Райнхарт, - старик принял кружку выпростанной из складок пледа сухой, но не дрожкой рукой, пригубил. - Отсюда меня теперь только вынесут. Уже скоро. Да чёрт, что там- завтра это будет. Завтра.
- Опять ты за своё! - Райнхарт присел на корточки, поправил плед на ногах у старого слуги, в то время, как Зигфрид, устроившись на скамейке для ног, подкармливал огонь дровами. - Ты вечный, Ральф. Чёрт, да ты вечный, как этот замок!
Старик отхлебнул ещё вина. Помолчал, щурясь на огонь и на две искристых головы - золотую и медную - рядом с собой. И спокойно, негромко ответил:
- Не уходите. Посидите тут. Недолго.
Мальчишки переглянулись. Снаружи был замечательный морозный вечер, хрусткие льдинки звёзд на чёрном небе, снеговые трассы на склонах холмов... но... Зигфрид молча дал место другу, и Райнхарт устроился рядом с ним на скамеечке. Старик молчал, даже о вине, казалось, забыл. Потрескивали в очаге, разгораясь, свежие дрова.
- Мне было девятнадцать лет, - сказал старик, и мальчишки невольно вздрогнули от неожиданности и того, каким отчётливым был его голос. - Гвардейские карабинеры Большого Племянника (1.)... они носили золотые каски с высоченной алой гусеницей (2.)... и казались просто огромными на своих здоровенных лошадях. И кирасы у них сияли, как золото, честное слово. Говорят, они и были сделаны из золота. А мне было девятнадцать лет, да. Нам всем было примерно столько. Больше было только капитану, но он поймал пулю ртом прямо в начале атаки, такую здоровенную свинцовую чушку, ими французские ополченцы стреляли, и ему снесло весь затылок, а потом его ещё затоптали наши же кони. А мы скакали вперёд, и я думал, что не могу думать. Мне было до того страшно, что я обоссался и знал только, что надо держаться в мокром от моего ссанья седле, не отворачивать от знамени и держать пику прямо-вправо-чуть вверх. А эти великаны скакали нам навстречу, и потом вдруг над их строем сразу - жжжих! - и как будто негаснущие молнии зажглись. Это они разом выхватили свои палаши, и на тех заиграло солнце, и они закричали - как будто буря шумела: "Вив ля Эмпрер!" - по-нашему это будет "Император да здравствует!" Но у нас тогда ещё не было императора, а у меня так и вовсе были только мои мокрые штаны... Мы столкнулись, и они смели нас, люди кричали под их палашами, как дети, которым больно, а кони - как умирающие люди, и пики ломались, как камыш. Я бы побежал, но я забыл, как поворачивать коня... так и нёсся вперёд и ждал, когда меня зарубят. И я увидел, как один карабинер - даже без своей каски огромный, чёрные усы торчали в стороны, как клинки, разрубил надвое нашего прапорщика и схватил наше знамя, стал им трясти и кричал, кричал про Императора своего и ещё что-то кричал, и смеялся... Я и сейчас иногда вижу в снах белую улыбку под чёрными усами, и мне страшно. А тогда... тогда я ощутил вдруг злость. Белую-белую злость, как вспышку на фотокамере, нас фотографировали перед тем боем. В этой вспышке сгорел мой страх. Я поскакал прямо на него, ударил его в лицо пикой, и великан подавился кровью и своими зубами вперемешку с похвальбой, он слетел с коня, и я закричал что-то, схватил падающее знамя и закричал... а мой дружок Хойце - он был рыжий, рыжий, как ты, парень, - старик кивнул Зигфриду, и тот несмело улыбнулся, - который скакал за мной, потому что - он потом мне сказал - не то что боялся, а просто не знал, как сделать что-то другое - тоже закричал, он кричал: "Их можно убивать, их можно убивать, убивайте их, парни!" - и как будто заклятье с нас спало, вот слово право... Мы бросались на них, как будто обезумели. Били их пиками, а у кого не было уже пик - рубили саблями, да что там рубили, тоже били, просто как палками, забыли мы, как учились рубить - били и тоже кричали, я до сих пор помню этот крик... - старик вдруг молодо, резко крикнул: - Хох! - и мальчишки ощутили, как сладостно стянулась кожа по всему телу, а кулаки сжались сами. - Хох, хох! Так мы кричали, а когда они - кто был ещё жив - начали поворачивать, то кто-то закричал "хайль!" Нет, это ведь не сейчас придумали, а вы что решили? Я, помню, скакал за одним и рубил его по спине и по голове, рубил, рубил, рубил и плакал в голос от досады, потому что сабля моя отскакивала от кирасы, от шлема, а он шпорил коня и убегал... И убежал, ускакал... Мы гонялись за ними по полю, как обезумевшие псы. Но знаете что? - старки покачал головой. - Когда кто из них поднимал руки или падал на колени, свалившись с лошади - их не трогали. Не трогали, нет... я не видел такого. А потом прискакал наш полковник с другого фланга. Он тоже был ранен, но его-то это не касалось, он и не обращал внимания на свою рану. Он всё видел и обо всём ему доложили. Он искал того, кто отбил знамя. И я тоже озирался и думал, где же этот храбрец? Я так удивился, когда полковник подошёл ко мне, и все кричали: "Это он, он это!" - а Хойце хлопал меня по спине. Только потом я сообразил, что у меня в левой руке - наше знамя. И вспомнил, что у меня мокрые штаны. И когда полковник прямо там, прямо на поле, наградил меня Железным Крестом, одним из первых после восстановления этой награды... я сказал: "Но это, наверное, какая-то ошибка, майнхерр полковник!" И почти расплакался, когда все засмеялись вокруг.
1."Большой племянник маленького дяди" - ироничное прозвище императора Франции Наполеона III, племянника знаменитого Наполеона I. 2.Гребень каски.
Мальчишки молчали. Молчали тихо, потрясённо. Никогда, никогда не рассказывал старый Ральф ничего... ничего такого. Они могли только догадываться - по редким обмолвкам, по привычным ухваткам старика... А тут... Ральф между тем помолчал и сказал - неожиданно повелительно:
- Дайте мне мою саблю.
Райнхарт вскочил, подбежал к стенному шкафу, достал и бережно подал старику длинный прямой клинок, украшенный на яблоке эфеса гессенским львом. Ральф принял и неспешно вытянул из ножен оружие - мальчишки заворожённо следили за тем, как бликующая алыми бегущими сполохами полоса волшебно вырастает в руке старика. По кромке её алый отсвет пропадал во множестве мелких щербинок - старательно отбитых, но всё-таки заметных, следов ударов о чужую сталь или кость. Ральф вдвинул оружие обратно в потёртые ножны и удобней откинулся на спинку кресла, держа саблю у груди.
- Хойце любил читать книжки, - сказал старик тихо, глядя в огонь. - Я-то этого не любил никогда, я и читать-то еле научился. А Хойце любил. Он даже хотел стать студентом, но всё никак не собирался, пока его не убили в Африке. Мы скакали за чёрными, которые хотели сжечь ферму. Нас было всего двое, а их много, но они очень боялись конных. Надо было бы остановиться, но мы не могли никак, каждый боялся, что потом другой будет думать: "Струсил!" И тогда остановились они. Набросились со всех сторон... Когда они бросаются, они делают так: "Йуф! Йуф!" - такой... нечеловеческий такой звук. Люди так не делают даже в злости, в ярости, чужой звук... Мы рубили их, управляли коленями, чтобы кони ходили каруселью, били копытами вперёд - и рубили. А они бежали и бежали из кустарника, низкий там такой колючий кустарник, шипы и почти нет листьев... Потом Хойце начал падать вместе с конём. Они набросились на него, я послал своего жеребца вперёд, рубил, рубил... втянул его на седло и поскакал прочь, прорвал кольцо и поскакал. Пока я скакал, Хойце умер. Саблю он так и не выпустил из рук. Он всегда говорил, что в давние времена наши предки верили, что мужчина, который умрёт с оружием в руках, попадёт в такое место... место... - Ральф трудно наморщил лоб. - Как же он говорил...
- Вальхалла, - тихо подсказал Райнхарт. Старик не посмотрел на него, но кивнул медленно:
- Да, Вальхалла. Он так говорил. Я удивлялся, зачем ему это, разве он не христианин? Но вот сейчас я думаю... мне бы хотелось, когда всё кончится на земле для меня, увидеть снова наш эскадрон, наших лошадей, Хойце, твоего деда полковника фонМюзеля, Райнхарт... прости меня, Господи, но уж больно скучно мне будет в раю, а ада я всё-таки не заслужил, по-моему... детишки захлебнулись бы в том колодце, откуда я их тогда вытащил, старшая и так с трудом держала на плечах малышей и боялась кричать, чтобы чёрные не услыхали... так что они, наверное, отмолили меня от ада... но я не хочу и в рай. Хочу попасть туда, где можно будет спросить того черноусого, не обижен ли он на меня за мой удар пикой? Или он француз, и ему не будет Вальхаллы? - голос старика стал тревожным.
- Будет, Ральф, - тихо сказал Райнхарт. - Она для всех отважных белых воинов. Ты его спросишь. Он не обижен, я думаю - ведь он не бросал детей в колодцы, и ты не делал этого, ты честно убил его в бою, спасая знамя... А твой конь тебя уже ждёт, наверное. И друзья твои тебя ждут... И мой дед ждёт. Ты ему скажи, что Германия поднялась. Что она поднялась. Он будет рад.
- Обязательно, - серьёзно ответил старик. И добавил: - Мальчишки. Внучата. Солдатики. Держитесь за знаменем. Не сворачивать. Хайль.
И замолчал. Он молчал очень долго, не шевелясь, и только присмотревшись, можно было заметить, что он ещё дышит. Зифгрид начал шептать Райнхарту: "Может быть, я сбегаю..."
- Не надо, - тихо ответил Райнхарт. Его лицо в свете очага было очень бледным и строгим. - Не мешай. Жди.
Зигфрид молча покорился. А Ральф поднял голову и очень ясно, чётко сказал, глядя упрямым и внимательным взглядом сквозь мальчишек и пламя очага:
- Не с тобой, костлявая сволочь! К чёрту... Эй, погодите меня! Мальчики, подержите узду. Они меня ждут, я вижу. Сейчас. Я сейчас! - он стиснул сухие шишковатые пальцы на эфесе сабли на груди, уронил голову назад, на спинку кресла, улыбнулся и перестал дышать.
Рванулось, застонало в очаге пламя, с треском посыпались в его глубину перегоревшие дрова. Победно затрубил в каминную трубу ветер. Чёрные, но не мрачные тени мелькнули снаружи по маленькому заиндевелому оконцу. Зигфрид невольно схватил Райнхарта за руку - ему почудился с улицы многозвучный быстрый перехруст копыт, удалявшийся по снегу.
- Не бойся, Зиг, - тихо сказал Райнхарт, вставая - в его голосе не было насмешки. - Они просто взяли его с собой. Просто взяли с собой. Сейчас он далеко отсюда скачет по звёздным полям... - глаза мальчика были задумчивы и чуточку печальны. - А тут остался только старый кожаный мешок с костями... Пошли. Надо сказать управляющему, что кавалер Железного Креста Ральф Харзе ушёл за своим Эскадроном...
