прохожие и навсегда остаются личности. По-разному они влияют
на окружающих: одни - открывают нам неизвестные страницы
бытия, другие - вдохновляют своими жизненными принципами, но чаще яркие люди воспитывают нас своим примером, внешним и внутренним качеством своего облика - манерой поведения, манерой общения, делами и поступками.
Этике (читай что - морали и нравственности) очень
трудно научить, она таинственно, но неоспоримо передаётся от поколения к поколению, и, упрощённо говоря, в первую очередь связана с теми, кто нас учит. Смотрю сейчас на нашу вырождающуюся смену, на школу, в которой идеалом будущего у многих малолеток зреет мечта стать килером (бандитом и наёмным убийцей) или проституткой. Собирают семена те, кто их сеет. В наш последний цивилизованный век - и в этом нет сомнения, что идёт последний период существования человечества, - слепые ведут слепых, шлюхи выращивают шлюх, жулики - жуликов... Дело только до "страшного суда", когда он грядёт, откуда и как. Остальное всё явственно!..
В моей привоенной школе нравственного созревания
обстановка была иной. И был рядом возле меня такой человек, учитель, не вписывающийся в рамки назначенных тем, и который, плохо-бедно, повлиял на моё последующее критическое миросозерцание. Звали этого учителя Валериан Николаевич Фаворский.
Валерьян Николаевич, самый старый по возрасту среди
педагогов моей средней школы, преподавал малозначительные предметы - психологию, логику, астрономию. Мы - дети войны их учили, а позднее такие науки, вообще, изъяли из школьной программы. Действительно, зачем будущим "строителям коммунизма" иметь представление о какой-то логике, ещё засомневаются в бесспорной теории, которая на вечные времена - "всесильна, потому что она верна"? Детям много полезнее изучать биографию товарища Сталина и "Краткий курс истории ВКП/б/." Мы это тоже проходили, но сначала в седьмом и восьмом классе пообщались с Фаворским.
Отношения мои с Валерьяном Николаевичем начались вовсе не на уроках - мы сошлись с ним за шахматной доской. Моё приобщение к шахматам произошло не совсем обычно. Дело в том, что на моей улице Сталина пацаны такой игрушкой не увлекались. Мы любили подвижные игры, развивающие мыш-цы и ловкость, а не мыш-ление. Играли в лапту, городки, "хлёстик", "попа" - теперь большую часть этих полезных развлечений забыли, а жаль. Заводилой и всегдашним лидером был здесь, как и положено, наш вожак - Колька Иванов. Попасть к нему в пару считалось удачей, победа всегда была за ним.
В 1950 году, в седьмом классе меня осенила мысль, что не плохо было бы в своём стремлении к новому научиться и игре в "умную" игру - шахматы. Но как? - учиться среди своих было не у кого. Я придумал. Купил в книжном магазине книжку - "Шахматы для начинающих", дешёвые шахматишки с картонной доской и начал осваивать теорию.
Быстро понял шахматную нотацию, выучил элементарные дебютные ходы и ошибки, вроде "детского мата", ловушки, основные комбинации, типовые окончания, например, мат двумя слонами и слоном с конём, пешечные окончания, правило "оппозиции"...
Но играть мне было все равно не с кем. И тут в школе вывесили объявление, что производится запись в шахматный турнир на первенство школы. Не долго думая, я записался, и первую в своей жизни шахматную партию с партнёром сыграл официальную, на соревнованиях.
Участников турнира было около 20 человек, в основном старшеклассники - девятого и даже десятого классов. Играли вне конкурса и два учителя - учитель физики Константин Афанасьевич Новиков (с нехорошим прозвищем у ребят - Костя -"бездело-мученик") и старичок Валерьян Николаевич Фаворский, в последующем так мною уважаемый.
Получилось так, что я, не имеющий даже малой
практики игрок, сразу стал лидером турнира. Теорию ведь из
ребят никто не знал, шахматных книжек не читал, кроме всего, я оказался внимательным, не "зевал" и, естественно всех наказывал. Ощутив вкус побед, я вошёл в азарт - безжалостно обыгрывал старших и в разгромном стиле "нокаутировал" Костю - "бездело-мученика".
В последнем туре нужно было играть с дедом
Фаворским. У старого человека, на мой взгляд, развлечений в жизни почти что и не было, только шахматами он и
увлекался, и играл довольно хорошо. У нас обоих перед личной встречей было потеряно по одному очку. Я всё-таки однажды "зевнул" партию не очень сильному пацану, а Фаворский сделал две ничьи - с Новиковым и ещё одну.
Хотя учитель Фаворский как "внеконкурсник" чемпионом школы стать уже не мог, чемпионом, первый раз играя в эту игру, уже стал я, наша встреча все равно была принципиальной. Мне не хотелось быть чемпионом, заняв всего лишь второе место, за Фаворским, а старый учитель, уже впадающий в детство, тоже был азартным игроком - проигрывать кому бы то ни было не хотел и не умел.
Так что игра наша с Фаворским велась "не на жизнь - а на смерть". Старик тужился, краснел и пыхтел. Беспрерывно после моих ходов повторял свою любимую поговорку - "Эх, жизнь наша меланхолическая - сущее недоразумение..." Все участники турнира сгрудились вокруг нашего стола, "болели", в основном, за меня. И я сражался как лев.
В конце концов, небезошибочная напряжённая наша
партия завершилась вничью. Мы с Фаворским разделили первое и
второе место.
- Сущее недоразумение... - ещё раз сказал Фаворский и снисходительно меня поздравил. - Хоть я играл сегодня отвратительно, очень невнимательно - недооценил тебя, но всё-таки должен тебя похвалить. Молодец! Как руководитель этого турнира провозглашаю тебя, Веремьёв, чемпионом этого года. Но учиться тебе этой умной игре ещё много надо.
Мне вручили приз - настольную лампу, повесили на доске объявлений "Молнию", чтобы школа знала, кто у них чемпион. Я несколько дней ходил по школе как петух, оттоптавший курицу. Но, вообще-то, шахматисты (а я им теперь всё же стал!) нравственно благородные люди и зазнайством, как правило, не страдают.
Я стал встречаться с Фаворским на шахматном кружке, который он вёл, а пообщавшись, узнав, что до этого турнира я никогда в шахматы не играл, Фаворский стал меня уважать и пригласил однажды, зимой 1951 года, к себе домой в гости.
- Человек я одинокий, Веремьёв (называл он меня больше по фамилии). Сделай визит старику. В шахматишки сыграем... Деликатесов не обещаю, но чайком побалуемся. Мне будет приятно, а тебе - небесполезно.
Я с удовольствием согласился.
Выглядел Фаворский как состарившийся аристократ, дряхло, но все равно импозантно и благородно. Высокий ростом, ссутулившийся, вероятно, страдающий подагрой - а чем же ещё болели аристократы? - передвигающийся с трудом на негнущихся ногах, с густой абсолютно седой шевелюрой, ослепительно белыми блестящими зубами. Потом мне кто-то подсказал, что у него вставные челюсти - и я удивился. Пацан!
Мама рассказала мне, что Фаворский - "очень вредный старик". Жена у него умерла, есть у него две дочери, но он с ними в ссоре, даже не переписываются.
- И, вообще, он ни с кем не общается в нашем городе. Живёт один как бирюк. Но, если тебя зовёт, сходи. Может и бирюк сможет подучить тебя уму-разуму, - завершила мама наш разговор перед моим первым визитом.
В воскресенье я пришёл в коммунальный дом на проспекте Революции. Сразу после обеда. На втором этаже сделал три звонка (так предупредил меня Фаворский), и старик в костюме и шлёпанцах открыл мне дверь. Встретил меня радушно, не очень был избалован гостями, проводил в свою комнату и всё называл меня "юношей". Никто ещё меня так не называл, и мне было приятно.
- Проходите, юноша. Раздевайтесь. Рад видеть вас, юноша, хотя принять достойно, сами понимаете, в наших условиях непозволительно... Сущее недоразумение...
Комнатка учителя была слишком маленькой, каких-то метров 6-8 квадратных. Наверное, когда-то в этом помещении была кладовка или чулан, но уж навряд ли здесь жили. Окно тоже было полумерка, прорублено в деревянной стене, когда оборудовали коммуналку, и сэкономили на раме и стекле. В уголке гнездились керосинка и посуда - старик, видно, здесь готовил, избегая общей с соседями кухни.
Валерьян Николаевич, заметив мой взгляд на убожество его жилища, прокомментировал:
- Вот так, юноша, в таких, значит, апартаментах доживает свой век столбовое дворянство. Знаете, наверное, почему называли их "столбовыми"?
Я пока не знал, но, на всякий случай, решил отшутиться:
- Думаю, Валерьян Николаевич, что на столбах вешали этих дворян в революцию хулиганы-матросы.
Фаворский слегка опечалился, но словце моё - " хулиганы" ему понравилось, и он пожурил меня ласково:
- Эх, молодёжь, молодёжь... Молодо - зелено. А надо бы знать, юноша, что столбовые дворяне - это знатные люди древних колен, с начала славной Российской державности занесённые в столбцы - специальные родословные книги. Уяснили истину, юноша?
- Да, я ведь пошутил, Валерьян Николаевич...
- Понимаем, понимаем, юноша... Шутки - это хорошо. Над бедным русским народом с 17 года всё шутят и шутят. Если бы у нас не хватало юмора, повымирали бы все до последнего. А так, извините за грубость, народ размножается, извините, плодится... на зло здравому смыслу... Вы как, не приверженец пролетарской идеологии?
- Учусь жить своим умом, Валерьян Николаевич.
- Я так и думал. Если человек занимается шахматами, у него обязательно должен быть свой ум и свой взгляд на окружающее ... сущее недоразумение. Будет приятно с вами побеседовать, юноша. До шахмат, и после... Шахматы требуют сосредоточения и за ними, извините, не празднословят.
Мы устроились с Валерьяном Николаевичем у самого окна, чтоб средь бела дня было что-то видно, за низким журнальным столиком. Другого у учителя не было, да другой бы и не поместился в его каморке.
Шахматы у него были приличные, на настоящей деревянной доске. Разыграли право первого хода. Валерьян Николаевич сказал:
- Хотя партии у нас и тренировочные, будем играть по правилам. Как говорили французы - "плеф-жуе, плеф-туше", что в переводе значит: взял - бери, тронул - ходи... Эх, жизнь наша меланхолическая...
Сыграли мы три партии. В первой я, изощрившись, победил, от чего старик пришёл в уныние, а две последующие успешно проиграл - и настроение хозяина стало благостным.
Стали пить чай, потчевал меня учитель печеньем и тонкими бутербродами с маслом (бутерброд всегда с маслом, с немецкого - "хлеб с маслом", как объяснил Фаворский). Здесь же начал старый учитель излагать мне историю своей жизни, в основном, в дореволюционные времена. Рассказывал он неторопливо и задумчиво, подбирал выражения и факты, которые мне - "юноше" были, на его взгляд, позволительны. Я впитывал рассказанное как губка, живо представлял все его путешествия и образ жизни, как будто и сам побывал в иной эпохе.
За первый мой визит рассказ, конечно, не завершился. По приглашению учителя я ещё не раз побывал в его убежище и дослушал историю до конца.
Попытаюсь в общих чертах передать своими словами, то, что я услышал от Фаворского.
В 1910 году, сорок лет назад, началась у Валерьяна Николаевича самостоятельная жизнь, он окончил Московский университет, факультет русского языка и литературы. Дворянский род его был обедневшим, поддержки со стороны не было, и Фаворский решил податься в учительство - чтоб и кусок хлеба был надёжным, и в социальном плане остаться на довольно высокой ступени, потому что учителя в те времена, в отличие от наших, пользовались большим уважением.
По старой Москве начала нашего века ездил "на извозчике" молодой учитель, рядовой преподаватель словесности в одной из гимназий, и ни о чём не горевал. Учителя в гимназиях были тогда на полном государственном обеспечении: бесплатная форменная одежда, бесплатно снятое для него жильё, даже бесплатное питание. Платили также неплохое жалование, тратить которое было почти что некуда.
Тем не менее, Валерьян Николаевич половину жалования "прогуливал", как сам он выражался, - театры, холостяцкие компании, девочки - а половину - аккуратно откладывал в банк. К летним каникулам, а они были почти что три месяца, скапливалась приличная сумма. На эти деньги вполне было доступно провести всё лето за границей.
Четыре года Фаворский проводил лето в Европе. Самый дорогой отдых был в Париже, соблазны которого были расточительными. Не обладая достаточными средствами Валерьян Николаевич предпочитал Швейцарию, где у него даже завелись надёжные друзья.
К открытию Лейпцигской ярмарки обычно приезжал в Германию. Здесь в 1913 году совершил он первый свой полёт на аэроплане. Дорогой это был аттракцион! Целых 10 рублей стоила воздушная прогулка на "раме" вокруг территории ярмарки, и длилась она всего 15 минут. Но Валерьян Николаевич решился на такие затраты, словно предвидел, что дорогая экзотика скоро ему будет недоступна.
К концу сезона, когда денег оставалось совсем мало, приобретя опыт, Фаворский обычно на пару недель заезжал в Финляндию. Финляндия тогда входила в состав России, но всё ж была "заграницей". Финны с огромным уважением относились к русским и, услышав русский язык, старались обслужить их, доставить любые удовольствия бесплатно. Не брали с русских денег в гостиницах, не брали денег в кафе... За 2-3 рубля в Финляндии можно было прожить почти месяц. А в августе море в Финском заливе было тёплым, погода устанавливалась приятная, мягкость климата и неброская красота ландшафтов доставляли отдыхающим большое удовольствие.
Идиллистически проходили молодые годы учителя, но в 1914 году началась Мировая война, и всё прервалось. Для русских людей оказалось, что "достойная достойных людей жизнь", как сказал Фаворский, исчезла навсегда. И никогда не вернётся.
- Если и придут другие времена, в чём я глубоко сомневаюсь,- рассуждал за чаем старый учитель, - то нас, старых русских, они не застанут. Пропала Россия. На карте страна с непонятным прозвищем - СССР, Советский Союз, богатый советами... Жизнь наша, подлинно и беспросветно, абсолютно меланхолическая и, само собой разумеется, - сущее недоразумение...
- Я допустил опрометчивость, - делился с несовершеннолетним слушателем Фаворский, - что отложил решение своей судьбы на 1915 год. В Швейцарии я сдружился с семьёй одного учёного-биолога, ухаживал за его прелестной дочкой. Дочке только исполнилось 18 лет, я хотел сделать ей предложение на следующий год. Кто же знал, что следующего года для меня практически не будет.
- В 14-том году я ещё поучительствовал в Москве, а потом на несколько лет уехал в глухомань, в сельский район, в Сибирь, Тобольскую губернию, - завершал свою историю учитель.- Преподавал в гимназии в Берёзово. Здесь застали меня революции 1917 года, сначала Февральская, потом пролетарская. Изменить свою судьбу я не мог, так и разделил её вместе со всей русской интеллигенцией, оставшейся на Родине... Вот и вся моя жизнь - сущее недоразумение: четыре года радости, до Первой Мировой, и 36 лет тоски...
- Драм в моей жизни практически не было, - в другой раз делился со мной опытом жизни Фаворский. - Больные ноги избавили меня от воинской службы - никогда я не держал в руках винтовку, ни в первой Германской войне, ни на последней. Прожил свой век как улитка в панцире, и вовремя, надо сказать, туда спрятался. Наблюдал как премудрый пескарь окружающее бесстыдство из своего болота - щуки меня не слопали, но и золотая рыбка в мою тину не заплывала. В Берёзово женился ни милой спокойной женщине, тоже учительнице, но естествознания - про амёб всяких и микробы детишкам разъясняла. Жалко, что умерла она раньше меня. Вырастили мы двух дочерей, но у меня с ними отношения не сложились: одна пошла по партийной работе, доказывать несокрушимость советской власти - а раз это необходимо доказывать, значит существуют сомнения в её естественной правомерности... А вторая дочь выбрала торговую часть - обвешивает нищих работяг, гуляет с такими же проходимцами, как сама, уже третьего мужа недавно поменяла - всё не найдёт себе пару. Бог с ними, с дочерьми. Не удалось мне привить им благородство души, но, видно, такой мой жребий - терять, терять и ничего не находить взамен...
Меня глубоко тронула одинокая беспросветная старость русского интеллигента. Наслушался я его брюзжания, наблюдал необоснованные раздражительность и обидчивость как у малого дитя, и ко мне он относился не всегда справедливо и доброжелательно. Заставал иногда Фаворского в минуты досуга, когда, нацепив древнее пенсне, читал он советские романы и ругал на чём свет стоит беззубость и безликость служащих от литературы при самозванной власти.
Не было в его существовании радостей - действительно, умирающая от немощи и духовной пустоты улитка, вот кем представлялся он мне, отринутый сам по себе от живого мира. У учителя Фаворского я учился как нельзя жить. Нельзя жить "без божества, без вдохновенья, без слёз, без жизни, без любви..."
Умер Фаворский через год после моего окончания школы, когда я уже ушёл в свои поиски истины. Бытиё - как "сущее недоразумение" лишь изредка приглядывалось ко мне печальными глазами Фаворского. Я был из тех немногих его бывших учеников, кто о нём пожалел.