Я никогда бы не коснулся этого прекрасного лица, если б так не любил его.
Я вижу робкие сполохи России на бледной коже. Нежность деревень. Линии полей. Открытость бирюзовых небес. Спугнутая радость. Брови как тропинки во ржи. Чело - скошенная нива. Губы - ласковые берега. Растает в
памяти образ. Шум суетных времен сотрёт звук его голоса. Но не остынет звенящий воздух. Черты огромной милой ржаной родины легли на простое лицо.
Если тебе хватает времени на любовь, ты любишь сочную пахучую землю. Жирные отвалы плуга будто обнажённые бёдра женщины. Шрам дороги в пугливых перелесках. Луга, одетые безискустно тонко как трель озорной пичужки и
ароматные как любовная постель. Нельзя не любить сброшенные платья осени. Кусочек неба, в котором барахтаются гуси. Снег, сладким молоком пролитый из кувшина на мятные кусочки просторов.
Так же любят Поэта. Не ревнуя к тем, кто тоже любит. Касаясь прекрасного лица и вглядываясь в его черты как на российские шири из окна самолета.
Я ушел бы в Его вёсны. Я звенел бы вместе с Ним над подолами полей. Разливался сычёной брагой. Беззаветно и грубо играл в любовь. Слушал непонятный рокот времени и мечтал о мужицком рае. Но мне жутко. Мне ужасно жутко. Мне мерещится повторяется никому не нужная Его смерть.
Был Поэт. Великий сердечный Поэт. И вдруг Он - кусок мяса. Гниющая человечина. Выдуманный символ потерянного.
Каждая смерть нелепа. Когда умирает человек. Не бывает красивой смерти. Покой и покойник. Мертвечина. Падаль. Пусть старый ворчун, скончавшийся на рассвете. Ни кому не нужный. Изводящий близких. Болячка.
Но зачем прожитая гнусность, если остановился как маятник? Замер? А ежели падает самая красивая скрипка, разлетаясь вдребезги? Сломанный звук больнее комариного жала.
Я видел смерти. Робкий алкоголик однажды сунулся совиной рожей в пыль. Увядшая женщина, зарезанная абортами, билась в эпилепсии отчаянья и трое здоровых мужчин не могли её удержать. Герой-танкист у нас на полу
истекал кровавой пеной и страшно скрипел зубами. И все замерли. Пришла Она, сумрачная, с венком героя, венком прощанья и облёванными листьями.
Правда, не было человека, к кому бы Она не приходила. Естественная смерть, даже как у Шумана и Кипренского, черта, проведённая жизнью. Но откуда берутся линии, нацеленные в висок? Когда смерть, как шлюху, затаскивают в номера. Свои или чужие руки.
- 2 -
Тёмными вечерами, когда сбавляет скорость жизнь и наступает время размышлений, развалясь на скрипучем диване, я представляю себе как умирают поэты. Я умираю вместе с ними. И мне и больно, и сладко. И жутко. Вялыми
ногами я попираю обвитый цветами эшафот.
Революционеры и мученики. Прожившие и помятой, и памятной жизнью. Певшие красивыми и хриплыми голосами. Я не знакомлюсь с памятниками, отлитыми из бронзы и высеченными из камня. Я прихожу в гости к вашей смерти. Гении тоже имеют право на смерть. Как на жизнь. Крысоловы ищут во
времени прошлые и необдуманные ваши шаги.
На земле не остается следов. Робкие отпечатки гениев безжалостно стирает ветер времени. Засыпает пепел истории. Грубые и тяжелые сапоги ступают поверх лёгких неслышных шагов.
Гении ходят рядом. Их то сутулые, то могучие плечи мелькают порой в серой толпе. Скромные тени спускаются по крутым лестницам кабаков. Вещие губы касаются обсосанных пивных кружек. Великие руки с обычной дрожью стаскивают волнующие непокорные одежды с женщин. После смерти, когда отгремят фанфары, и имя станет вдруг символом, возвышающимся над миром, крысоловам неожиданно попадаются новые и новые следы. На них бросаются как мухи, чтоб потом выспренно возгласить, что понятый облик позволил предвидеть, предугадать и предопределить найденный факт, доступный теперь биографам.
Сестре моего любимого Поэта, Марии Александровне, после смерти брата однажды позвонили по московскому телефону.
- Знаете, я воспитываю сына вашего брата,- сказала неизвестная развязным голосом.
- Кто вы? - вопросила Мария Александровна. - Я хочу с вами познакомиться!
- Незачем ответила женщина. - Я хотела только сказать, что об этом никогда никто не узнает...
Так мстят иногда смертные бессмертным именам. Гении всегда задают жестокие загадки человечеству. Все почему-то стремятся настырно узнать, как приходят в бессмертье. Чуть не расспрашивают на перекрёстках дорогу к славе. Не удерживает любопытных признание истины, что никто никогда не
смог повторить другого. Но ограниченности всегда страшно оставаться самим собой. Это удел великих.
А я вот на жалком диване мучаюсь вопросом, как уходят поэты. Почему уходят, зачем? Кому это нужно? И нужна ли умершим посмертная честь?
Я знаю - у каждой жизни не одно лицо. А у смерти - тысяча лиц.
Хоровод гипотез, из которых любая может быть истиной, раскачивают меня как на качелях. Ржавые пружины моего дивана не выдерживают тяжести смертей. У чужих могил мне больней, чем у своей собственной. Я отталкиваюсь от стены и собираюсь к кому-то в гости.
- 3 -
Как и всем, мне были известны основные факты жизни моего любимого Поэта. Он был широк и развратен. Букетами срывал наслаждения. Тратил себя расточительно, неразборчиво и изысканно. Богема совратила его. Рано открыла его исключительность. Приторно украсила его быт. Изнежила поклонением и восторгом. Он прожил слишком мало для такого количества ошибок. Но и глупость простительна Гению.
Он мог совращать красавиц, актрис, монашек, младенцев, наложниц фараона. Но последняя его ночь с женщиной была превыше всего. Не в ней ли тайна смерти?
Не знаю. Он, известность кого бесспорна, незадолго до прощания с миром неожиданно и ненужно решил соединить себя легковесными узами с величавым звуком славы чужой, с именем, глыбой нависшем над человечеством.
В его новой восемнадцатилетней жене Софье текла кровь бессмертного корифея, властелина душ, царя над царями. Неприметная Софьюшка была внучкой ТОГО, поправшего пожизненное величие, отнявшего у Бога его права.
Это кидалось сразу в историю, отсвечивало искрами: знаменитый Поэт женится на внучке незабвенного Гения. Здесь преемственность поколений. Эстафета недосягаемого. Кущи Олимпа. Он мечтал памятником воздвигнуть свой член.
А Софья была женщина, почти девочка с испуганными глазами и тонкими ивовыми неспокойными ручками.
- 4 -
Я заглядываю в чужую спальню. Бессмертье минует спальни. За пологом будуаров вступает закон молчания. Физическую сущность людей история принизила перед духовной. К чему угарные испарения тел? Тугие потоки излияний? Расслабленная истома плоти? Гений не должен спускаться с вершин, падать лицом вниз и забываться в кошмарных сновидениях. Гений в облаках, в высших проявлениях духа, в недоступном идеале смертных.
Но смерть не брезгует спальнями. Она сама в тайне ночи. Засвеченный кристалл мрака. Потухшая свеча. Последнее объятие под белой простынью. Смерть открывает и мне двери спален.
Есть в жизни жизнь, которую мне хочется вычурно назвать "единоборством с дьяволом". На это поле брани не вышлешь в разведку мысль. Здесь нет сильных духом. Отступление здесь смерти подобно. Не годен щит ненависти, ярость и тоска. Возвышенней и ниже цели нет. Поэты этот бой зовут любовью, но ни один не исповедовался до конца и не сказал, чем было это для него на самом деле.
Мой кумир небрежно написал, что вечно любит не того, кого нужно. И Его любили не за то, зато любили. Я следую за ним по ступенькам строчек.
Мне видятся боренья с дьяволом и смертью как одно явление плоти, торжественный гимн природы. Ни катаклизмы, ни революции не в силах поколебать сущность жизни. Над таёжным первородным лесом звучит призывный клич грозных самцов. Голос природы. Роковая тайна отбора.
Все приходит умирая и возрождаясь. Сочными вёснами и падучей осыпающейся осенью. Жестокими течками и порой, когда красивые головы животных падают со стоном в холодный снег. Талые воды снимают раздувшиеся трупы и несут на древние мировые кладбища. Смерть удобряет землю для новой жизни.
Люди очень давно жили стадами. Найдя дорогу в лесу, человечество сразу же заблудилось в дебрях более глухих и безжалостных. Лес - колыбель человечества рядом с рукотворным кладбищем города. Поэты призваны воспеть свои могилы. Обществу плоды трудов, себе душные спальни. В них и подонку, и гению один восторг, одна честь. Когда умолкают музы.
- 5 -
Я мучительно долго подходил к своей мысли. Я гнал её прочь. Я вконец доконал свой диван. Но мысль корявая и безжалостная всё же вошла в меня, предчувствием и каплями фактов укрепилась и заявила свои права.
Блуждая вокруг покойника, я в ужасе, будто это произошло со мной, открыл как замаскированную мину, проказу, неизвестный науке и жизни порок, тайную веру или несравнимую ни с чем страсть - но... мой любимый гениальный Поэт в последний год удивительной своей жизни... не мог спать с женщинами, стал импотентом.
Я не хотел этого открывать, однако, было так: со смертью повстречался он в декабре, а неприличная эта болезнь настигла его в начале последнего года жизни, в феврале.
За плевки в кумиров не гладят по голове. По шее! Покушаться на устоявшееся мнение всё равно что на власть. Почти три поколения, привычно потупив взор, смирялись с тем, что их Гений сердечной поэзии был пьяница и развратник. И в сыре есть дырки! Сколько на земле пьяниц и развратников, но не все ведь они гении. Среди них Гением был только один. Он!.. Но Он свой. Он ужасно свой, близкий, погрязший в пороке Великан.
Я говорю что-то новое. Подозрительное, неожиданное, мерзкое. Неоспоримая новизна только во лжи. Но обмануться куда страшней, чем обмануть. Ведь речь идет о том, кого я люблю. У меня тоже сложился непререкаемый его образ. И боли Его, и радости я давно примерял по себе.
По нём сверял свои недостатки. Его шагами измерял расстояние до вершин. И вдруг он совсем другой.
Мало того, что Он - не он. Он - не мужчина. Недостаток, которым у себя мы втайне гордимся, у него не более, как поэтический образ, блеф, забавный сюжетик. Собственное бессилие вызывает у нас страх, чужое - жалость, реже - сочувствие, и уж никогда и никого за это не уважали.
Предрассудок. Уровень нашего развития таков, что до сих пор физическая сила значит выше разума. Неявными нормами бытия в людском стаде продолжаются традиции естественного отбора. Только кажется, что мы идём не по колее.
Гении сбивают смертных с толку. Ещё хуже, когда букашки меряют исполинов своею меркою.
Я не имею права на ошибку. Моя ошибка - ниже подлости. А правда - невероятна. Все может быть - любая болезнь и случай любой, но сознательный брак взрослого мужчины с 18-летней девушкой, когда оба знают, что ничего кроме платонических чувств этот брак принести не может, представить себе трудно.
Поэт женился на Софье Андреевне в конце июля. По моим данным уверенность в половом бессилии поразила Его в феврале. Я должен, хотя бы в общих чертах, привести ход моего открытия.
- 6 -
Ещё вначале моего знакомства с творчеством Поэта меня поразили два обстоятельства. Во-первых, необычная плодотворность последнего года жизни Гения. Возможно, и гением-то Его признали за этот год. Четверть всего Им написанного свершилось или завершилось в этот период: два громких цикла стихов, три поэмы, из которых одна, по сути, повесть в стихах, два крупных прозаических произведения, драма в стихах. Каждое их этих творений, при отсутствии других, в том числе и ранних, могло бы обессмертить его имя.
Это вершины, шедевры, озарения духа, на которые возможно смотреть только снизу вверх.
В вышине мерцает ореол. Личность не рассмотришь с такого расстояния. Он как будто вознесся в небо, ушёл одним броском от бренных забот и вечных поклонников за барьер величия, хотя тут же и намекнул, что в последних стихах вся его биография. И тайна, и откровение. Исповедь, написанная птичьим молоком между строк. От умения крысоловов зависит возможность её прочесть.
Обычно рассвет дарования и вместе с ним плодовитость приходятся у поэтов с 22 до 25 лет. Лишь у Него апофеоз сливается с финалом. Всплеск гениальности отмечен в 30 лет. Всемирная история поэзии не знает таких примеров. С возрастом растёт совершенство произведений, но не их количество. У Него случилось и то, и это. Я полагаю, что похожее напряжение трудов возможно у человека, даже и у гения, при полной отрешённости от мира сего. Прозаичная русская формула: или жизнь, или работа. У поэтов она смешнее: творить или вытворять.
Что ж, мой Герой в последний год успел сыграть свадьбу, совершил два длительных путешествия на Кавказ, два месяца, с мая по июнь, лечился в Боткинской больнице. Я уж не считаю потерей времени его последнюю поездку за смертью в Питер.
Тем удивительней и бесподобней грандиозность его свершений. Тем больше подозрений вызывает факт, что в конце последнего года жизни у него почти не осталось не завершёнными сколько-нибудь значительных произведений, планов или обещаний.
Второе обстоятельство потрясло не только меня - мир не перестает удивляться неповторимой чувственности Поэта. На смертных похожее нападает стихией - сомнёт, поднимет и отпустит. Невозможно долго находиться на пределе: себя и не себя, боли и сладости, отчаянья и восторга, вызова и безразличия к былым основам. Иначе первое чувство было бы и последним. Люди бы сходили с ума.
Но в кратковременном помешательстве, приливе нежности, тоски, влюблённости в кого-то и никого, и особенно в негативном проявлении эмоций, неизбежном как свет и тень, в разочаровании и усталости - всегда панацеей, магическим проникновением в нас мы находим красивый и исчерпывающий отзвук в Его лирике. Напрасно кто-то ещё пытается писать на эти же темы - им уже сказано всё! Лучше не скажешь, а хуже - не надо.
Гений достиг предела выразительности себя и других. "Это не человек шептали про Него Это орган, инструмент, созданный для поэзии души!"
Простите, как же не человек, если вы сами в высших своих проявлениях чувств сравниваете Его с собой, находите даже иногда похожим на себя?
Другой вопрос, как можно выдержать такую высоту, жить на грани недосягаемости и возможности? Размышляя о технологии Его гениальности, я не придумал ничего лучшего, как объяснить всё ... тривиальной болезнью.
Природа стремится к равновесию: потеря в одном восполняется другим. Слепые дополняют пробел мироощущения повышенным слухом, глухие - осязанием, тупые - упорством, не любящие никого - любовью к себе. А чем объяснить болезненную, ни с чем не сравнимую чувственность, слившуюся с даром самовыражения и наградившую шедеврами человечество? Всеобъемлющее желание на уровне отчаянья? Грусть, захлестнувшую сердце и простонавшую песней?
Мой ответ как диагноз, гипотетический, требующий проверки, но настойчивый, убеждающий - неудовлетворённость, невозможность удовлетворения, импотенция.
- 7 -
Я не бросаюсь к медицинским справочникам, я роюсь в Его стихах - может Он где проговорился? Сам же утверждал, что весь до дна на полках этих строчек. Они ведут Его за собой, и Он идёт за ними. Можно же и в стихах сказать бытовую правду!
Вот почти очевидно, что юношей в 16 лет Он впервые познал женщину. Ох, уж эти первые женщины! Я прослеживаю подробность, как умудрённая дама для его храбрости была в чарующий тот миг немножко поддавши. Соловьи, ночь, остров...По словам Его сестры Кати городской Поэт подвергался суровому осуждению со стороны домашних за Его раннюю связь с помещицей Кашиной. Поэты оставляют следы на бумаге. Это другие способны только расписаться.
Но если следа не осталось - это тоже след. Негативный. Почему у моего Героя не хватило строчек, по которым можно бы было узнать Его отношение к двум неординарным женщинам: великой трагически погибшей актрисе и
знаменитой фамилией Софье Андреевне? А ведь обе значились Его официальными жёнами! Актриса, покоряющей красоты, и Софья, безжалостной памяти! Вы прошли вместе с Ним, не войдя в Него. Открывшие себя и не сделавшие открытий Поэта. Ваша вина - Его беда. Обладавший вами вас не заметил.
А вот восточная женщина, прошедшая между ними, со странным национальным именем Шагандухт, которую Поэт называл кратко Шагой, играючи всколыхнула всё могущество Гения. Ей он посвятил 15 стихотворений: целый восточный цикл, одухотворённый, напевный, страстный. Нигде более так возвышенно и тонко Он не обнажал себя. Страдание и боль, желание и прощение, отчаянье и забвенье насытили изощрённые строфы. Их теперь поют на камерных вечерах.
Известный цикл завязан как букет сюжетом. Это типичная для лирики Фирдуси и Саади, древних поэтов, которым Он подражает, цветастая лента любви. Традиционная схема признания, измены и отверженности чувства пропитана глубоко личным, сокровенным и в конце откровенно надрывным, болезненным.
Я читал "Восточный ковёр" как искусный, но тем не менее документальный роман, где каждое стихотворение - сохранившееся на века письмо любимой, отрывок из сердца.
В начале года Поэт знакомится в Батуми с Шагандухт. Он рассказывает ей о себе, о том, что в далёкой России он довольно известный поэт, уже признанный и даже знаменитый. Он приехал на роскошный Юг, чтоб найти в своей судьбе покой, отдохнуть в цветастых садах и, быть может, на коленях у милой. Правда, пишет Поэт, на Севере у него осталась любимая, страшно похожая на Шагу, и тоже очень красивая. Но Поэт уже готов забыть о дальней северянке.
Как бы не было непривычно так рассматривать поэзию, но начало сближения двух разных людей, страдающего Поэта и восточной женщины, расписано в трех стихотворениях цикла. Уж не Софью ли Андреевну помянул Поэт под именем "северянки"? Я думаю, что нет. Тональность воспоминаний о другой здесь перекликается с отношением Поэта к героине большой поэмы, работа над которой в этот период в самом разгаре. А прообразом героини поэмы была не кто иная, как подруга его юности, помещица Кашина, давно переживающая свои грёзы в эмиграции, в туманной Англии. Следовательно, "северянка" - не более как поэтический вымысел, приём, пригодный для того, чтобы увлечь чопорную восточную "пери". Как ещё можно заинтриговать женщину больше, чем не напоминаниями, что у неё есть соперница?!
В отношениях с Шагандухт, судя по стихам ей посвящённым, у Поэта очень быстро наступает прогресс. Уже через несколько дней Он пишет ей о поцелуях, обещает стать со временем нежнее и научиться восточной тонкости - поцелуям в грудь. Смело называет её "своею милой". Логическая развязка почти заурядного романа близка. Интересно только, какие слова найдёт Гений для апофеоза своей любви? На какой пьедестал поднимет очередное своё "единоборство с дьяволом"?
Но любопытство остается неудовлетворённым. Неожиданно в седьмом стихотворении цикла Поэт вдруг заявляет, что с Шагой Ему пора прощаться: нарождающееся чувство возлюбленной испарилось после какого-то события, непонятной истории, когда Герой не смог отпереть какие-то двери. Про эти "двери" как навязчивый образ Поэт повторяет в одном стихотворении пять раз. Пусть не смог Он двери отпереть, Его страдание всё равно неповторимо,
Он его не забудет, утешает себя самого Поэт в заключение. А Шаге взамен он обещает бессмертье в своих стихах.
20 февраля Поэт действительно уезжает из Батуми. В Москве Он завершает большую поэму, творчески удовлетворён, но мается духовно и как неприкаянный снова стремится на Юг. В начале апреля Он уже скитается по площадям Баку. И здесь опять вспоминает Шагандухт. Случилась ли у Него встреча с ней, или читателям Поэт предлагает поэтическую фантазию, но в стихах он описывает жуткую ситуацию, в которой Он становится свидетелем измены любимой. В очередном романтическом шедевре "Восточного ковра" Он "рассказывает" как застал свою пассию на ложе с другим. Он тихо гордится, что не поддался ревнивой отваге, и не вонзил нож в сердце изменщицы.
Жестокая грусть захлёстывает Поэта: рок, могила, нищий, расплата, усталость, разочарование в любви как таковой - все это повторяется и нагнетается в кошмарных концентрациях, несовместимых даже с болью и разлукой. Боль возводится в ранг жизни, потеря ассоциируется со смертью.
Наконец, в тринадцатом стихотворении цикла, в первом, исправленном позднее варианте, проясняется истина, объясняется коренная и откровенная причина разрыва с покорившей Его женщиной. Поэт приводит собственные слова Шагандухт, и очень может быть, что слова эти были сказаны на самом деле: как сердцу требуется песня, так телу нужно тело...
Очевидней подтвердить мои подозрения нельзя. Как бы слова не прятали суровую действительность, они исходят от того, кто их сказал. Если в молчании - признание, то и в заведомой лжи - откровение. Главное же, каждое слово, услышанное другими, - уже поступок. Можно его понять или не понять, понять так или этак, но пропустить, желающий знать, не имеет право.
Почему в тринадцатом стихотворении цикла о Шагандухт Поэт, готовя стихотворение к печати, заменил ясное выражение "телу нужно тело" абстрактным образом - "песня - жизнь и тело"? Натянутость, вымученность подстановки уже в том, что "дорогая Шага" вовсе не должна говорить о поэзии, о деле, которое, ей чуждо. Поэт явно заменил её слова своими.
Возможно, Он решил, что и без того очень многое про Него знают. А Он ведь уже готовился задёрнуть в своей жизни занавес. И начал подводить итоги.
- 8 -
Я не увлекаюсь личными мнениями. Они могут больше сказать мне о себе, чем о моём Герое. Наклонившись над ключом к смерти одного Гения, трепеща от досягаемости, я не спешу с раскрытием тайны бездны. Обжёгшись на смертных не подойдёшь к ложу Бессмертного. Минуя толпу. Расталкивая крысоловов. Моя мечта, унизав руку фактами как охранными перстнями, поймать историю как птицу. Намертво.
С того оставил я свой тоскливый диван и стал метаться по городу в поисках единомышленников. И мне очень повезло, что я повстречал Владимира Белоусова. "Литературоеда". Дотошного собирателя истин. Когда я его встретил, он шёл в люди. Тоже прикалывал факты к стене. Хотя цели у нас были разные - путь один. Он искал величие, я - падение. Он доказывал, что Гений - великий гражданин страны, я пытался отыскать в гениальности человеческие черты. Белоусова интересовало внешнее, меня - подноготное, сокровенное, в чём остерегаются сознаваться даже самому себе.
Приз, которым поделился со мной примерный крысолов-Белоусов, состоял в том, что он, как и я, измерял значение в жизни Гения одной женщины, по имени Шагандухт. Он разыскивал её несколько лет. Ставил мышеловки в архивах, откапывал чужих современников. Обращался к властям и проводил отпуск за отпуском на Кавказе. С таким упорством обязательно чего-нибудь добиваются. Он настиг свою дичь.
Вот что он мне увлечённо рассказал о женщине по имени Шагандухт.
Как многие, знающие себе цену красавицы, она в разные времена носила разные фамилии. Была Тетерян, Мравян, Смирнова, Георгадзе, Шальян. Трудно остановить такую личность. Тем выше заслуга Белоусова. Он узнал про неё почти всё. За год до встречи с Поэтом Шагандухт похоронила одного из мужей. Осталась с ребёнком на руках, как говорила она сама. Сестра Ашхен где-то добродушно колыхала маленького Рубена. Шагандухт работала в Батуми учительницей в нулевой группе национальной школы. Жила одна в маленькой комнате в неприметном и тёмном Соборном переулке. Когда она познакомилась с великим Поэтом, ей было двадцать четыре года. Несмотря на такие лета, молодая женщина уже имела неоспоримые революционные заслуги. Она принимала участие в подпольной работе в дашнакской Армении, молодость и красота не раз спасали её в самых опасных ситуациях. Офицеры-маузеристы не могли заподозрить в ней классового врага. Позже Шагандухт продолжала сотрудничать в ЧК, и одна её успешная операция вынудила на время вести тихую жизнь в захолустном приморском городке. "Так что не кто-нибудь вдохновлял нашего Гения!"- искренне восхищался передо мной Белоусов.
Познакомилась с Поэтом Шагандухт на улице по дороге домой после занятий с малышами. Она приняла его за иностранца: напомаженный, в сияющих штиблетах и заграничном макинтоше. На левой руке у него был сердоликовый
перстень. В руке трость с серебряной инкрустацией.
Белоусов пояснил, что перстнями Поэт подрожал Пушкину, а тростью отбивался от собак, которых, впрочем, любил.
Незнакомку он отпугнул не тростью. Шагандухт по известным ей причинам избегала случайных встреч. Она не на шутку встревожилась бесцеремонным преследованием и буквально сбежала в закоулок. Опыт заметать следы её не подвёл.
Но на следующий день Поэт поджидал её на том же месте. Судьба протягивала к ней руки, и она надела на них наручники. Поэт нашел повод назвать себя, и она уже не испугалась. Он преподнес ей розы. Они дошли до самого дома, и она не раз ловила на себе завистливые и восхищенные взгляды прохожих. Замечали их обоих - пара внешне смотрелась обворожительно.
Потом они встретились на вечере поэзии, устроенном в узком кругу. Шагандухт имела туда вход и без приглашения почетного гостя. Поэт читал свою кабацкую лирику. Было весело. Молодые женщины без зазрения совести заигрывали с заезжей знаменитостью. Но Он интересовался только Шагандухт.
Отодвинув одного из журналистов, сел рядом, обнял. Вольность ей не понравилась, и она её резко оборвала. Поэт не смутился и пошутил, что любит добродетель.
С тех пор они встречались очень часто. По словам Белоусова, Поэт увидел в Шагандухт черты душевной красоты, соответствующие Его представлению о прекрасном. Он артистически читал ей свои стихи, в том числе и восточные, о ней. Она знала, что предназначенные ей одной строфы будут завораживать залы и толпы, знатоков и простодушных. Она гуляла по городу-парку с Чародеем, Знатоком самых тонких извилин чувств. Величие согревало ей плечи.
Я цитирую тов. Белоусова. " Душевная чистота и рассудительность предостерегли Шагандухт от ложного шага при встречах с Поэтом: она выбрала и отстояла как раз ту форму взаимоотношений, которая более всего отвечала Его уважительному взгляду на женщину". И дальше. Расстались они в феврале друзьями. Поэт никогда не забудет до последних дней своих молодую батумскую учительницу, девочку-мать, которой Он был обязан чудесным чувством гордой дружбы-любви. Через несколько месяцев девственная красавица-мамаша тоже уехала из Батуми.
- 9 -
Больше Белоусов не рассказал мне ничего. Но и за это я его благодарил чрезмерно. Он не понял моего восторга, он восхищался собой сам. А я плыл в мутных волнах подозрений. Дурацкий скрипучий диван ещё больше стал мне противен. На нем я не находил забвения. В часы остановок грёзы не посещали меня. Факты роились без красок и не вдохновляли. Задача упорно требовала решения и лишала меня покоя. Я знал, что делать. Я взял внеочередной отпуск на работе и поехал в Эрзрум, прямо к ней.
Агония конца Гения, до знакомства с Белоусовым будоражившая меня, теперь казалась тусклой. В мозгу как на экране мельтешили деревья без листьев. Я постигал мистику без веры, изучал скупые чертежи.
Вот что я знал. Поэт уже в начале мая вошел в состояние транса. Его отчаянье и не прекращающиеся запои беспокоили не только друзей, волновали Его. Он выдумал себе последний долг. Просился за границу - не пустили. Подкрадывался к столу и падал в припадке. Бессильно плакал. Почти насильно Его посадили в поезд и отправили в Москву, в больницу. С мая по июль лечили от белой горячки. Однажды пришла Софья Андреевна и решила пожертвовать для Него собой.
Тут нет никакой тайны. В знаменитых семьях мания спасения почти что наследственная черта. Гордость дороже радости. Тем более, что Поэт стал чувствовать себя лучше, и по мнению врачей появилась надежда. На всё.
А Он уже не мог ничего решать. Плыл. В конце июля справили свадьбу. Сразу же уехали на Юг, к морю, где устроили для "святого семейства" иллюзию земного рая, прощального рая. Недалеко от Баку сняли для них ханскую дачу, с бассейнами, коврами, прислугой. Развлекали как могли - танцами, крокетом, гостями. Софья Андреевна сносно играла на рояле. Поэт почти не пил. Работал. В сентябре супруги вернулись в Москву. Молодая жена активно и дельно помогала ему подводить итоги. Возможно, не знала под чем. И вот в конце декабря Он бежит. Навсегда.
Значение Софьи Андреевны я не боюсь не оценить. Что может значить свидетель? Из-за женщины, которой не написано ни одного стихотворения, не вешаются? Он её еле замечал. Почти не знал. Спал в разных комнатах. Не принеся счастья живому Гению, Софья оказалась несчастной сама. Очень долго она считала своим предначертанием служение мёртвым. Тень Великого Старца заменяла место мужа в её постели. Она не сделала ничего выше долга.
Её духовная опора казалась детской игрушечной мебелью Великану. Он играл в другие игрушки, тоже невидимые, но в отличие от Софьиных, живые, оторванные от сердца. Оплачивая свой дар страданием, страдая сам, Он невольно приносил страдание другим. Так выходит: радость нужно завоевывать, а горе приходит само. Но большое горе - тоже награда. Софья получила её. На иное она была не способна. Слишком поздно дошла до того, что мёртвым не нужно ничего. Любовь нужна живым.
Конечно, я не могу не отметить Софьину незаурядность. Свои оценки она давала сама. Сама не испугалась быть при Нём, возвышенного легендами и грязными сплетнями. И принесла Ему всё, что могла. Но спросить у Софьи Андреевны о Его тайне я не пытаясь. Я заранее знаю её рационалистические ответы. А это не о Нём. Он жил сердцем, а не разумом.
Свои вопросы я решился направить ... Шагандухт. Предчувствие подсказывает мне, что именно она, противоречивая и путанная, неуловимая восточная фея, случайно пойманная трудолюбивым крысоловом, именно она знает больше других.
- 10 -
Дрожа от нетерпения, я приближался к тайне. В Эрзруме в душистом саду я нашёл особняк Шагандухт. Родина её не забыла. В меня ни как не укладывалось, что воспетая красавица теперь заслуженная пенсионерка. Трудно представить себе время. Трудно согласиться, что полуслепая бабка могла прельщать ушедшего Гения. Я лишь слегка постучал в могилу.
То, что я увидел, заставило меня онеметь. Я стоял перед ложем умирающей Клеопатры. Передо мной колыхались распадающиеся черты, слабо мерцающая, словно фосфоресцирующая плоть свисала кусками под тонкой материей халата и вот-вот должна была или потечь, или развалиться и шлёпнуться к моим ногам. Бесформенное существо полулежало в кресле, вперив в меня погасшие пустые глаза, тряслось и что-то мычало невнятное. Пахло не ладаном, а ядовитыми одурманивающими духами. Странным был этот запах. С усилием я назвал ужасную тень - Шагандухт. Меня даже обрадовало, что она всё же обладала даром речи. Но бормотала она только то, что я уже слышал от Белоусова.
Тогда я поступил как некий Герман, выведывавший у другой старухи тайну трёх карт. У меня было тоже три вопроса. Вооружился я игрушечным пистолетом, купленным в "Детском мире" и стреляющим водой.Но вид у моего оружия был приличный. Я пришел ночью. Когда я влез в окно и зажёг настольную лампу, Шагандухт скабрезно ухмыльнулась, будто я собрался её насиловать. Но я не питал страсти к покойникам. Меня сжигала идея.
- Тебе осталось мало жить, - сказал я.
- Я подсунула тому, кто приходил до тебя, чужое фото,- зашептала рыхлая тень. - Это была моя сестра Ашхен. Я-то выглядела настоящей красавицей.
- Не хихикай! - Я скорчил страшную гримасу и достал водяной пистолет. - Ты должна ответить мне на три вопроса...
Глыба совсем развеселилась. Перхала, качалась и подпрыгивала. Я попятился, как бы она не придавила меня своей растекающейся массой. Наконец, она успокоилась.
- Убери пугалку! Я видала и не такое. Но я тебе и так всё расскажу. Ты смешной. Смешной и глупый... Умирать мне, и правда, скоро. Пойду к Ним... Садись ближе, не бойся. Давно я так не веселилась...Надо же? Кого ты хотел испугать? И думаешь, мальчик, что хоть кто-то один тебе поверит?
Я решительно сел, замирал от страха и слушал как она колышется. Она ответила "да" на все три мои вопроса и рассказала ещё кое-что, что мне трудно повторить даже самому себе. Вышел я, как и пришёл, через окно, побежал на вокзал, и волосы на моей голове всё стояли дыбом.
В забытье я провел двое суток в поезде. "Правда!" -вопил во мне первобытный человек, и я усмирял его в вагоне-ресторане напитками. Я думал, что не выдержу, но выдержал и, наконец, очнулся перед своим разбитым диваном. Я бросился на диван как в гроб.
Мне мало было знать, нужно было представить. Горячечные видения всё плотнее окружали меня, вовлекали в свое движение, выдвигая меня то в свидетели, то в участники. Я выпукло видел, чувствовал и размышлял о том, что непременно случилось очень давно на самом деле. Я призраком шёл по последним следам Гения.
- 11 -
Моя маленькая комната на глазах превращалась в шумный перрон Питерского вокзала, куда только что пришёл поезд из Москвы. Пыхтел паровоз, бегали носильщики в белых фартуках, торопливо двигались, гомонили, исчезали пассажиры. И вот я вижу Его, Поэта, непривычно одетого, с чемоданом в руке, остановившегося, оглядывающегося по сторонам. Его никто не встретил. Он дал две телеграммы: поэту Р., чтоб снял ему комнату в гостинице "Англетер" и предупредил, что Его встречать не нужно; и Ей, чтобы встретила. Толпа захватывает Поэта, толкает, где-то сзади кричит Его носильщик:
- Куда же багаж, барин?..
Гении всегда одиноки. Я думаю даже, гениальность - это не более как высшая стадия одиночества. Принадлежа всем, в частности не принадлежишь ни кому. Их удел - общение с человечеством. Их дом - вся планета. Время
настоящее только случайно принимает гениев в свой обиход, разговаривают они с будущим. Современники не понимают этого языка. Больше того - современность враждебна гениальности. Другое дело - глупость...
Дураки всегда находят на себя похожих. Сплочённость - естественная привилегия дураков и подонков...
Я наблюдаю как растерян Поэт в толпе. Ему здесь не на что опереться. Чужой всегда - сейчас Он это чувствует особенно отчётливо. Смятенный. Неприкаянный. Несчастный. Чуть не плача, продирается Он мимо людей.
Наконец, все остаются сзади. И Ему навстречу идет Фея, удивительной до беспощадности красоты женщина. Она не просто красива, Она подчёркнуто хороша, божественна, неповторима. Я узнаю Её: глаза, как колодцы в пустыне, точёные черты, звенящий стан, охваченный блестящими мехами. Она плывёт, едва касаясь земли, и лицо Её непроницаемо. Будто нарисованное неземное лицо.
Поэт вспыхнул, как рассвет в угрюмых горах, сделал движение к Ней навстречу, как к солнцу, и вдруг замер, схваченный за ворот сомнением. Рядом с Феей приближается огромный черный человек. Поэт ростом едва достигает ему до плеча и вынужден смотреть на него оскорблённо, снизу вверх, а Она уверенно и кротко опирается на его ладонь.
Я прислушиваюсь, и сердце моё замирает, и сердце слышит жёсткие сухие далёкие звуки безжалостной речи.
- Извини, дорогой, - говорит Она, и голос Её раздается как капели в темноте. - Я уже сожалею, что вызвала тебя. Это совершенно не нужно, ни мне, ни кому. Извини. Познакомься. Этот мужчина скоро станет моим мужем.
Поэт побледнел, но безвольно отдает свою руку в огромную протянутую ладонь великана, называет себя. Кажется, что Он удивлённо шепчет:
"Очень... очень... жаль."
А огромный человек басит:
- Знаете, я где-то слышал ваше имя. Это не вы написали забавную штучку про Луку... как его... и вдову?
- Нет, нет, не я. Это Барков...- лепечет Поэт. - Так как же? Что же мне теперь делать? И откуда он взялся? - обращается к Фее и указывает как на громоздкую чужую мебель на чёрного человека, который все ещё басит: "А
забавная штучка!.."
- Он? - плавно говорит дама. - Он директор пивного завода. Удивительно мужественный, весёлый человек. Я люблю его. Ты можешь его не бояться, он очень хороший... И он всё о нас знает.
- Как?..- выдыхает Поэт, и губы Его бледнеют, и глаза останавливаются как в обмороке.
- Да!..- гордо говорит Фея. - От него я ничего не скрываю. Ты извини. И мы не можем взять тебя сегодня с собой. У нас приём. Будут очень порядочные люди.
- А как же я? - механически спрашивает Поэт и Ему хочется закрыть глаза.
- Мы взяли извозчика. Он отвезёт тебя "Англетер", где тебе сняли номер. Я знаю. А я тебе позвоню.
- Так я тебя больше не увижу?
- Я позвоню. Пойдём...- и Она берёт Его под руку, а с другой стороны привычно соединяет пальцы на Его локте огромный чёрный человек. Гигант окликивает носильщика, и Поэта как больного бережно и снисходительно выводят на привокзальную площадь, подсаживают на открытую пролётку с ободранными боками, укладывают Его вещи.
- Я должен тебя увидеть!- шепчет Поэт Фее.
- Я позвоню,- Она делает губы трубочкой и мило машет Ему красивыми ресницами.
- Трогай! - гудит великан, и извозчик подчиняется. Поэт закрывает рукой глаза и, когда оборачивается, видит, что блестящая Фея, рядом с которой уже не один, а два или три чёрных человека, стоит возле длинного нарядного, тоже чёрного автомобиля, и все подозрительно смотрят Ему вслед.
"Заговор!" - вопит оскорблённое сердце. "Стой!"- молча кричит Он извозчику и Ему хочется вернуться и аккуратно, со знанием дела разбить холодные чопорные лица вокруг Неё, опрокинуть, отбросить от Неё автомобиль и пить Её обожжённым ртом, захлебываясь, задыхаясь, отплёвываясь. Он не убивая, - убиваясь, скользит взглядом по чёрным телохранителям и Ему кажется, что под их кожаными пальто оттопыриваются револьверы.
Извозчик не слышит Его мысли. Пролётка, похожая на катафалк, уже шуршит резиновыми шинами по Невскому, и сзади не осталось ничего.
Ничего!..
- 12 -
Если бы Поэта на том свете порасспросили о Его последних часах, Он бы ничего толком не вспомнил: ни шагов, ни мыслей, ни слов. Он действовал как сомнамбула, словно заведенный и пущенный механизм, который предназначено должен остановиться. Никто уже не хотел и не мог приложить руки к этому обречённому, всеми покинутому Созданию природы и духа. Старая идея - покой! - захватила Его. Онемела внутри сладкая боль, тело стало чужим, ненужным, иногда даже неловким, мешающим последним инстинктивным движениям жизни.
...В гостинице Он спросил, где живет поэт Р. Зашёл, узнал, что может поселиться в 5-м номере на втором этаже. Р., встревоженного Его отсутствующим видом, успокоил, солгал, что устал и хочет побыть один. В одиноком номере сложили у входа Его чемоданы - номер выглядел казённым, холодным, как перрон, с которого вот-вот должен отойти состав.
Поэт забегал по комнате как волк, кольцо облавы вокруг которого сужается неотвратимо. В центре круга чернел телефон на стене. Телефон молчал. Поэт завалился в кресло и тихо завыл, уставясь в колдовской, похожий на лошадиную морду аппарат. Опомнился. Перед глазами призраком гримасничал недавний чёрный спутник. Решил непременно расправиться с ним, уничтожить, стереть. Зловеще улыбаясь, подкрался к чемодану с книгами, развязал, выхватил лежавшую сверху свою недавно вышедшую из печати поэму о кошмарном госте. Представил себе, как Он её переделает так, чтоб ТОТ чёрный человек узнал самого себя. Упал с книгой в кресло, карандашом начал суетливо черкать поэму.
Странное дело, Ему показалось, что эту поэму о госте писал вовсе не Он. Не Он! Сейчас вот Он не в состоянии сочинить ни одной подобной строчки. Было очень давно, когда Он был велик. Ныне Он жестоко обижен. Людьми и жизнью. Обманут. Отвергнут до конца, непоправимо, бесповоротно. Отвергнут так, словно Его уже вовсе нет.
Наступает пора, когда то, что сделано человеком, становится независимым от него. Поэт вложил в свои творенья душу. О вот душа, изжёванная строчками, распихана по чемоданам. Скоро багаж, отторгнутый от хозяина, расхватают жадные и добрые руки. Отдавший всё - не остается сам.
Ограбление жизни. Обворованному судьбой жаловаться некому.
В 30 лет уже не верят в чудеса. Но Он знает, что чудо есть, не верит только, что оно может спуститься к Нему, выпитому до дна. Неужели невозможно родиться вновь? Вспыхнуть? Ведь загорается даже высохший навоз! Пламенеют в мангалах угли. Что душа? Любовь и Дьявол - родня, только Дьявол душу забирает, а Любовь дарит, вторую, если одна уже есть. Но и подарки не бывают безвозмездны. А за любовь платят так примитивно, скотски. За настоящую простую любовь, не придуманную, чтоб обмануть себя.
Способен ли Он еще любить? Быть может, Он принимает за любовь отсутствие её, ту щемящую пустоту, что возникает на месте ушедшей любви?
Жажда жить и жажда любить разве не одно и тоже? Жить на холостых оборотах Он не умеет. Когда опадают цветы - умолкает разум. Он болен, Он ужасно болен, - распадом, невосполнимой потерей, крушением себя. Ещё толчок - и загремят под откос Его белые кости. В общую свалку отходов человечества. Свалку дерьма.
Отдавший себя людям, Он не может быть брошенным в одиночку. Он будет в ореоле поклонения и восторга. А люди - стая обезьян. Ему не нужна любовь человечества, ему нужна любовь одной, единственной. Неужели та, что готова любить Его, ещё не родилась?..
Звонит телефон. Трель заполняет комнату, и Поэт вздрагивает, суматошно озирается кругом и, наконец, устремляет взгляд на аппарат, похожий на лошадиную морду. Он никак не может встать с кресла, ноги и руки дрожат и испа рина покрывает тело. Возможно, это звонок, зовущий к жизни? Последним усилием воли Он бросает себя к трубке.
Это поэт Р. Он добр, он участлив - и спрашивает, как самочувствие, не нужно ли чего, не принести ли Ему еды, лекарства или ещё что...
- Оставь меня! - срывается Гений. - Имею же я право на покой?!..- и вдруг замирает. Слово, сорвавшееся с губ, обволакивает Его, тяжелеет и нагло начинает заполнять зияющую в нем пустоту. Уже тише Он говорит Р.
- Не беспокойся! У меня всё есть...всё...всё...Хватит с меня! А что мне надо, ты не дашь. Знаешь! Ты можешь потребоваться завтра. Обязательно позвони утром. Не забудь! Позвони утром... как можно раньше. Ты должен быть первым...
Смущенный Р.,чуть не заикаясь, обещает всё сделать для Него и вешает трубку.
- 13 -
Гений вновь наедине с тишиной. Уличные шаги жизни чуть слышны, как комариный писк. А Ему теперь нужно бороться с другим, с покоем. Покой и покойник - какая разница?
Он сознается, что виноват перед Р. Кричал на его доброту. Р.- вполне талантливый молодой поэт. Ему 24 года. Гений решает, что простится только с одним Р., только с ним. Достает из чемодана лист бумаги, перо. Чернила у Него нет, нет его и в номере. Берёт в своих вещах бритву, садится за стол и без сожаления чиркает себя бритвой по безымянному пальцу на левой руке.
"Так будет даже эффектней..." Макает перо в кровь и начинает писать прощальное последнее стихотворение другу. Четверостишие вылилось словно само собой, словно очень давно выношенная мысль. Не её ли Он обдумывал в свой последний час? Все умрем, но разве жизнь оригинальней смерти?.. Хотел подправить одну строчку, но вдруг опять задребезжал телефон.
Раздраженно подошёл к аппарату, стряхивая на пол кровь из пальца. "И умереть спокойно не дают..." На часах было восемь часов вечера.
Голос Её, Феи. Гений напрягся, будто перепрыгивал барьер, порозовело лицо, мгновенно забылось и стихотворение, и палец, и отдушина встала перед Ним, но из неё повеяло склепом.
- Извини, дорогой...Я немножко пьяна,- Она хихикнула, и Поэту почудилось будто её там, у другого телефона кощунственно лапают верные ей чёрные люди. - А ты разве ещё не напился?
Горло Его было сжато как верёвкой, и Он непривычно, хрипло и неуверенно ответил:
- Я давно не пью. Бросил. Я жду тебя.
- Ха...Ишь чего захотел!..
- Ты не смейся, ты мне очень нужна...Это вопрос жизни.
- Ха... А как же молодая жена? Ты её тоже решил пустить по рукам?
- Причём здесь она? Речь только о нас двоих, и ещё третья... смерть.
- Ха-ха-ха... Ну, и милуйся с этой третьей! Только она тебе пара.
Его словно хлестнули по щекам, и Он едва устоял.
- Ты - стерва!.. Знай, если до полночи ты сегодня не приедешь, я - повешусь!..
- Да разве ты сможешь?! Ты ничего не можешь! Между нами говоря, я бы тебе это даже посоветовала. Для тебя это лучший выход.
- Я великий Поэт России!..
- Вечно ты ошибаешься...Я хотела тебе сказать...ты без конца ошибаешься - и мне ты совсем не нужен, и я нужна ни тебе. Всё бред и вздор твоей больной головы. Наша история с тобой кончилась. Если я ещё и захочу
увидеть тебя, то только в гробу.
- Ты - дрянь!.. Моя кровь будет на твоих руках. Тебе этого никто не простит!
- Ха-ха-ха...Ты глупый, ты ужасно глупый...Ты даже не знаешь как меня будут благодарить...
- Но ты ведь сама говорила, что я Гений, что я велик для тебя.
- Я тоже была глупа... ха-ха-ха...
- Так ты не приедёшь?
- Нет. И я желаю тебе исполнения желаний - твоего, моего и всех. Прощай.
И в трубке запел отбой. Бал окончен. Можно подводить черту. Надежды нет. Он не Бог. И не воскреснет. Он встретит Её и докажет свою правоту Ей только на том свете. На этом свете не остаётся ничего.
Об этом вскрике мысли Он и написал залпом второе четверостишие. Словно от ужаса кровь застыла в разрезанном пальце, но на столе ещё не подсохла старая алая клякса, и Он обмакнул в неё перо. Прощание получилось. Правда, в одной строке о будущей встрече Он сбился с ритма, но это выходило как сбой Его зажатого в тиски сердца. На эти сбои будут потом молиться те, кто Его полюбит.
Художественным подсознанием Он ещё успел внести последнюю правку: второе четверостишие ржавыми срывающимися стрелами поставил первым - так выходило профессиональней и ярче.
Он знал, что простыми словами, даже начерченными кровью, нельзя выразить невыразимое. А Его спрятанная боль подошла к этому пределу.
Никогда Он не чувствовал себя более одиноким. Словно уже умер. Безразличие мертвеца вошло в Него, не встретив сопротивления. Казалось антонов огонь шаг за шагом усмирял импульсы Его тела. И с посторонней живостью Он
Запечатав стихотворение в конверт, Поэт спустился вниз и зашел в номер к Р. У того были гости - литераторы муж и жена Устиновы.
Встревоженный Р. подскочил к Нему, заглянул в голубые, остывающие уже глаза. Поэт слабо улыбнулся, издалека, будто с того света. Схватил Р. за пуговицу пиджака и неловко засунул ему в карман конверт.
- Это для тебя. Дай слово, что прочтёшь завтра?
- Ч-ч-то это?.. Ш-ш-утишь?
- Какие шутки?! Но ты можешь прочесть это только утром. Обещай же!
- Р-раз ты хочешь, пожалуйста! Твоё желание...
- Ну, прости...Прощай. Страшно хочу отдохнуть. Привет всем!..- и выскочил за дверь.
Р. постоял, поморщил лоб и, как последний в Его жизни дурак, решился благородно сдержать своё слово. Беспокойство показалось Р. померещившимся.
- 15 -
А в 5-м номере одинокий Гений уже придумал беспощадную игру, безжалостную красивость, последнее самое ужасное и ненужное произведение.
Кто бы захотел присутствовать свидетелем убийства? Со всей равнодушной жестокостью. Издевательством над немощным телом. Я закрываю глаза на своём диване. Но ни меня, ни Его ничто уже не спасёт от шороха смерти. Словно подчёркивая нелепость, для исполнения приговора смерть выбрала собственные руки Творца. Мой трепет замирает перед неизбежностью.
Таинственно, с видом хитреца Поэт раздевается. Старается не смотреть на себя, которого уже нет. В ванну заранее налита вода и её температура по Его мнению под стать Его крови. Осторожно погружается в воду, и Ему кажется, что Он не чувствует ни воды, ни себя. "Пусть они посмотрят..."
Погрузив руки на дно и, закрыв глаза, расчётливо чиркает лезвием по запястью левой руки. Чтоб не повредить сухожилие, которое в дальнейшем вряд ли потребуется. Говорят, что такая смерть самая лёгкая: человек засыпает и долго видит сны, самые заветные, самые прекрасные. Сны проводят Его в бесконечность, в новое бытие.
Поэт подсматривает, хорошо ли вскрыта вена, и видит, как кровь, пульсируя и растворяясь, закатом расплывается по чуть голубоватой воде. Он вновь закрывает глаза и ждёт, когда придёт сон. Где-то тикает совсем
неровно, суматошно часовой механизм. Кто-то стучится в висок. Скользкая и липкая вода засасывает Его всё глубже, все противнее и от неё начинает пахнуть женщиной.
Так невозможно заснуть! Поэт, открыв глаза, содрогается. Как гадко спать в этой ржавой жиже; она совсем не красная - кровь, это тоже дерьмо, грязные отходы человечества. Как ошпаренный, Поэт вылетает из мутной воды.
На счастье у Него где-то есть пластырь, в чемодане. Наклейка получилась сразу, вена закрылась, и раны будто и не было. Нужно еще спустить воду, обмыть себя и ванну. "Глупо, глупо умирать бараном!.."
Что это? Неужели Он опять отступит. Нет! Все пути отрезаны, нужно умереть гордым! Не униженным, гордым, великим Поэтом, как вышло у Лермонтова, Пушкина. Только они находили убийц, а Он сам, своими руками.Сейчас и убийцу-то порядочного не сыщешь, убивать стали или из-за угла, или в затылок... Он же обещал им повеситься!..Профессор Шейдель говорил, что это тоже лёгкая смерть. При первом рывке уходит сознание боли и тоже начинаются сны, милые, просторные. Конечно, Он им всем покажет язык! Что? Взяли живого? Вот вам! Скушайте!
В ванне не осталось никаких следов. Гений аккуратно оделся, причесался. Вполне элегантно уйти при параде, с бабочкой. Верёвку он снял с упакованного багажа. Место для неё нашлось быстро - под самым потолком у двери извивалась труба парового отопления. Гений со стула легко пробросил под трубу один конец, сделал петлю и без содрогания одел её Себе на шею.
Дверь была заперта, и ключ торчал изнутри прямо возле Его ног.
Всё готово! На часах около 12. Завтра содрогнется от слёз вся Россия. Россия любит и будет любить Его, как и Он её любил. Причём здесь женщины, и какое они имеют отношение к великому и прекрасному чувству любви?
Женщины приходят и уходят, а любовь остаётся. Уходят поэты, но остаётся Поэзия. Разве Он не всё, что хотел, сказал людям?! Пусть смерть Его доскажет им остальное. Смерть откровеннее лживой жизни.
- 16 -
Она, эта грязная Фея, не придёт. Ясно как смерть! Да и не надо! Кончается жизнь и с ней все её тяготы. На жизнь не осталось сил, на смерть их всегда хватает.
Но все-таки Он медлит, Он ужасно медлит с петлёй на шее. Не Гений, но Человек в Нём ещё таит осколок надежды. Последняя надежда может испортить не только жизнь, но и смерть.
До последнего мгновения Он всё же ждал знакомые лёгкие шаги. И Он их услышал! Он никак не мог ошибиться! Это они! Торопливый перестук каблуков, как спешат в объятья. Он был уверен, что это "те самые шаги", что задохнуться Он не успеет за 2 - 3 минуты, пока сломают дверь и Его снимут.