Почти каждое утро в автобусе по дороге на работу Клим Александрович Березин... влюблялся. За сорок минут пути он успевал пережить все перипетии своей очередной самой настоящей страсти - и млел от робости, и томился нежностью, и мысленно уходил от всех вдвоем в известную лишь ему возвышенность духа, и уставал от пресыщения, пока,
наконец, раз и навсегда не расставался. Его любовь распускалась как волшебный цветок в совершенно не пригодной для этого обстановке: в тряске и толчее, в зловонном чаде толпы и бензиновых выхлопов, без
ответа и понимания - бессловесная, стерильная, красочная, идеальная любовь.
Клим Александрович обрывал свой цветок, когда вываливался из растерзанной двери салона на своей остановке, он ещё наслаждался этим цветком в недолгой пробежке от остановки до порога своего служебного учреждения, и только тут беззлобно выбрасывал его из себя и
забывал совсем, без остатка, без сожаления, словно удача вовсе никогда не витала возле его рук. Он не имел привычки вспоминать о своих переживаниях, он не ожидал их нового возвращения - он просто так жил.
Автобусная любовь восполняла Климу Александровичу то, чего он был лишён в обыденной жизни.Это осуществленная надежда расточала его ласку, очищала душу от шершавости мелочей, приносила ему победы, которых у него не было. Он таким образом убегал от засилья несовер-
шенств к случайной, поверхностной, частично надуманной им самим полноценности.
Почти каждый день сорок минут он жил необычной для него жизнью, жизнью сердца. Расставшись с домашним чадом, отвлечась от скучных забот, забыв даже на малый счастливый срок самого себя: - "Ах, что нам этот забитый Березин!", Клим Александрович, втиснувшись в скромное терпение пассажиров, машинально выискивал свою цель. "Вот она, красивая и молодая!.."
Да. Клим Алексадрович мог полюбить только красивую. Зачем страдать, если не знаешь из-за чего?! И куда деть не нужное никому свое сердце, как не бросить его на алтарь красоты! Благо ему, красота многолика, многогранна и не такая уж редкость для человека, умеющего ее рассмотреть. Что ж, что красивость - ещё не красота? К приятным
глазу чертам красоту можно придумать. Главное, отдохнуть от бесконечных грустных дефектов - этих нечёсаных выцветших косм на голове, пергаментных шелушащихся шей, морщин, высохших грудей, кирзовых
ягодиц, поникших осанок, знакомых до боли противных складок.
Клим Александрович изучал всю энциклопедию недостатков у старящейся вместе с ним жены; знал, где растет у нее волосинка, жесткая и толстая как проволока, где выступают потницы, словно ржавые ожоги, как слышен запах её перед пробуждением ото сна, болотный болезненный
сигнал распадающейся плоти. Не видеть, не слышать, не помнить заставлял он сам себя из года в год, ото дня на день, от ночи до ночи - но нельзя не заметить того, что сам себе внушил, в чём убедился на безжалостном своем опыте.
Клим Александрович пробовал завести любовниц; брал отпуск у недостатков одних, чтоб убедиться в других, - и ни разу их не миновал, не избавился от их наваждения, словно судьба специально спустила ему бесконечный урок по женским дефектам. То попадались ему дамы, похожие на мужчин, жесткие и плоские, как скамейки, то жирные и толстые,
мясомолочной породы, у той одна нога разительно не походила на другую, а у той была гусиная кожа. Третья сутулилась и ходила как гусеница, четвертая пила водку, курила и была абсолютно бесчувственна, пятая... шестая...восьмая..., а девятая оказалась просто шлюхой.
Клим Александрович открыл еще один порок, которого никто не минует - старость, возрастной ценз качества. Червоточиной разъедает она полноценность, чтобы превратить в дефект. Это ошибочное мнение, будто старость естественна, будто морщины прибавляют ума и требуют
добавочного уважения. Почему же тогда прожитые годы по разному действуют на разных людей? Почему одни встречают осень жизни как немножко поблекшие цветы, а другие выглядят как выжатые лимоны? Преждевременные следы времени на лице Клим Александрович безапелляционно считал следами деградации, а молодящиеся старухи казались ему веселящи-
мися ведьмами. Он знал, на что они способны, он испытал болезненную страсть мегер, пришедших в познании жизни к обескураживающему бесстыдству и неприкрытой половой алчности. Если в женщине-вообще с рождения заложено зерно разврата, то у старой женщины этого добра набирается целый элеватор. Незнание рождает страх и болезненную скром-
ность, все пройдя - приходят к цинизму. В извращенной женской чувственности особый вкус приобретает открытость отношений."И что ж это такое, когда нет никаких запретов, когда не о чём вдвоём помолчать?"- возмущался сытый грубостью Березин и делал вывод: "Морщины -
следы пороков, а не разума..." Он устало обзывал пожилых своих приятельниц "старыми облигациями", но думал про них гораздо хуже.
В плохом настроении Клим Александрович с воодушевлением развивал критическую теорию старения идеалов. Главным в ней было то, что идеал по природе своей не может быть постоянным, а вывод из главного
утверждал, что нигде никогда человек не может остановиться там, где хочется. Может поэтому Клим Александрович покорно жил всю свою жизнь возле собственной жены, убежденный в бессмысленности поисков лучшего и выбрав из всех зол самое близкое. Его бунт на коленях развивался
только в сорокаминутном угаре времени, настигавшем его в салонах автобусов.
"Надоели мне ненормальности!" - молча кричал затравленный мозг, когда его хозяин поспешно убегал от уютной заботливости преданной семьи. А за норму Клим Александрович почитал молодость и красоту.
Они были вечны, поскольку всегда ему удавалось обнаружить их прямо возле себя. Вот они, приятные беззвучные тени, стройные линии, не доступные для рук, подчёркнутые одежды, неизвестной ему модели и цены, формы богинь, улыбки издалека, естественность толпы, кокетли-
вость в глубине. Они не для него, для всех - это лицо времени, украшенное, цветущее, меняющееся, это явление жизни, касающееся его плечом, это подтверждение возможности счастья, даже если его у тебя нет. Счастье бывает так близко. Предчувствие его - уже цель,
предчувствие счастья - любовь, стремление к высшему - любовь. Но не любовь - тяжелое обладание, пресыщение, чумной пир страсти. "Как этого не понять?!" - молчал Клим Александрович и гладил, гладил бережным взглядом спрятанные чужие руки, губы, тела.
Зимой чувствительность Клима Александровича полыхала без перерыва - каждое утро он находил достойный её идеал. Летом пауз случалось больше. Причин тому могло быть несколько. Зимой больше катались с ним в автобусе молоденькие студентки. Самочувствие зимой у Клима
Александровича тоже было лучше - более экономно без напряжения работал весь организм и его жизненных сил хватало на возвышенность духа. И, наконец, зимой, когда женские тела больше сокрыты, в них подразумевается больше тайн. А что же как ни тайна влечёт лирическую душу?
Особенно на эту душу воздействовали меховые шубки. Даже искусственные меха, не говоря уж о натуральных, обладали повышенной утончённой негой. Они ведь беспрерывно ласкали своим касанием, мягким и пушистым, нежные тела своих хозяек, обволакивали их, сохраняли, не растрачивали их тепло. И что-то неосознанно звериное скрывалось под
шкурами, поскольку как же их было нужно ласкать избалованных, заласканных и без того очень долгою лаской, чтобы они ощутили настоящую человеческую нежность!
И Клим Александрович представлял эту высшую чувственную игру со всем арсеналом возможного и невозможного, прикрывая от несказанных видений свои глаза и утомляясь. А несведущие кокотки спокойно, всего
в нескольких шагах от Клима Александровича куда-то везли среди сытных дыханий пассажиров драгоценные свои сокровища, и духом не ведали, как они способны блистать и восхищать.
Клим Александрович никогда не позволял самому себе нечаянных прикосновений, но когда его очередная избранница непроизвольно прижималась к нему, ручкой, ножкой, плечом или нежными формами, он замирал от полноты своих ощущений, через несколько нервных клеток получал настоящее блаженство любовной игры, горел и томно удивлялся, что сами красотки от его воображения нисколько не воспламенялись. В редких случаях они только замечали нечаянные касания, и ещё реже не устранялись от них, а осознанно или невольно продолжали крохотную игру до своей остановки. В такие минуты Клим Александрович доходил
до изнеможения, ощущал без пропусков всю полноту любовного счастья, и, расставаясь, чувствовал такое удовлетворение, что благодарно озирался у выхода на объект своей невидимой страсти. А объект уже безропотно и, наверное, бесчувственно прижимался к другим. Но это было
совсем не то, совсем не то, что подарила она Климу Александровичу и как возвышенно отвечал ей он сам. Такой восторг чувств повторить было невозможно, такие моменты больше не случатся, и Клим Александрович был в этом совершенно уверен. Его самого воспоминание о нём согревало порой целый день, а бывало, что его хватало и на несколько серых дней.
Однажды старый начальник отдела профессор Иванов предложил Климу Александровичу в обеденный перерыв вместо обычных для них шахмат пройтись по майскому цветущему парку, раскинувшемуся рядом с их хилым учреждением. Они с Ивановым глотнули пьянящего каштановым цветением воздуха, пробежались по аллейкам, обозревая томящихся весной и
заботами студенток, и профессор неожиданно разоткровенничался:
- Многие возмущаются, что молодежь стала носить такие короткие платья. А я вот, знаешь, смотрю и радуюсь. Я думаю, красивая женщина, да ещё подчеркнувшая свою красоту немножко нескромной одеждой, даже для такого старика как я - это слабое возбуждающее средство. Не
вино, конечно, но что-то вроде пепси-колы. А возбуждающие средства в малых дозах помогают поддерживать тонус жизни. Благодарить нужно встречных красавиц, что они такие, как есть. А? Как ты думаешь?
Клим Александрович так и думал. Формулировка Иванова ему понравилась. "Слабое возбуждающее средство..." Ведь точно! И с пьяных глаз тонких чувств не заметишь. Но особенно его утешило, что не один он такой, тайный развратник. Очень много сегодня людей, стремящихся
к красоте, ищущих ее в пространстве. "Не хлебом единым жив человек!.." Идёт век накопления, потребления вещей, благополучия и красоты. Подспудно зреют новые оценки ценностей; новые понятия - открытия сытых желудков, раздобревших и жадных телес, обобщения развращённого опыта.
Клим Александрович сожалел, что, вернее всего, лично ему не придется быть свидетелем нового скачка человечества вперёд или назад. Женщину грядущего века обнимет не он, не он оценит её новые качества во всей полноте. Ему и сейчас достаточно лишь восторга вооб-
ражения, достаточно мысленных ощущений и представлений и не доставляет ни какой радости свершение, фактический ритуал. Быть может, в салонах автобусов наблюдает он будущие отношения полов.
Как-то вечером одно юное создание прижалось к нему так пылко, что ему самому стало неудобно. Однако, чуть позже он решил, что женщина тоже может быть обуреваемой такими же симптомами, как и он. И Клим Александрович завершил свою игру, мысленно представив все возможное развитие их отношений.
Девица, по всему комплексу его ощущений нежного дрожащего тела рядом с ним,занималась тем же самым. Только, если у Клима Александровича игра представляла собой чисто мыслительный процесс, движение клеток мозга, то у неё участвовал в наслаждении не только мозг, но и ещё какие-то железы, вся её налитая соком упругая плоть. И вот, задыхаясь, она подняла к нему зарумянившееся в испарине веснущатое лицо.
Вначале Климу Александровичу стало её жалко. Он представил, как увлажнился ее пах и пряные соки поползли к ее холодным коленям. Сейчас ей станет стыдно, подумал он, но девица, вопреки его ожиданиям, доверчиво и облегченно ослабла у него на груди. И тогда Клим Александрович оценил глубокую возвышенность случившегося между ними,
похожего и непохожего на подлинную любовную игру. Сознание как высшая материя выполнило интимный процесс без примитивных низменных трений и раздражений, одной фантазией. И тело рядом с ним завершило свою
чувственную функцию. С благовением посмотрел Клим Александрович на свою случайную попутчицу. Она очень естественно улыбнулась.
- Я проехала свою остановку, но я сейчас выхожу, - легко как старому другу сообщила девушка.
Клим Александрович шепотом и потому очень нежно сказал:
- Очень жаль, что мы больше не встретимся, любовь моя...
Девушка, вздыхая и оборачиваясь к нему, пошла к выходу и ушла. Ушла совсем. Может быть, она хотела, чтоб он последовал за ней, но у Клима Александровича даже мысли такой не прорезалось. Он взволнованно ощущал, что коснулся сейчас свободных и прекрасных отношений между мужчиной и женщиной. Звездная посетительница слегка притронулась
к нему и исчезла. Он ещё некоторое время наблюдал за ней внутренним зрением, знал, как она идет по парку, слегка потряхивая головой, снимая напряжение, в какой момент она вдруг побежала, немножко, просто так, чтоб ветерок смыл с её лица глупое выражение счастья и
сердце застучало как всегда равномерно. Но она, ещё будучи в его городе, уже была за пределами досягаемости его чувств.
Сам Клим Александрович никогда не позволял себе превращения действа духовного в физиологическое. Ему достаточно было малого ускорения собственного сердцебиения, достаточно было знать, чтобы
чувствовать, а не чувствовать, ощущать, чтобы понимать.
Интуитивное знание за многие годы настолько укоренилось в Климе Александровиче, что, заходя в автобус, он, ни с кем не заговаривая, мог рассказать о своих спутницах так много, словно они уже провели с
ним самые открытые и доверительные беседы.
Иногда отвращение испытывал Клим Александрович, когда его ненароком прижимали к даме, проведшей накануне слишком бурную ночь. Все её тело было словно выжато, пустое как у надувной куклы, а снаружи оно еще сохраняло дух излияний, которые недавно перенесла. Этому телу, уставшему каждой клеткой, было уже всё безразлично; опустившиеся его складки казалось болтались в тряске автобуса, и Клим Александро вич это слышал, и его начинало тошнить, будто он раздавил огромный чужой гнойник.
Впрочем, чаще рядом с Климом Александровичем оказывались женщины ещё не остывшие, но удовлетворенные не полностью. Они ещё допереживали свои недавние подвиги, повторяли в мозгу каждый свой жест и движение. Ничего не видя вокруг, они ещё не освободились от возбуждения, и Клим Александрович знал, как они млеют от любого прикосно-
вения, представляя себе, что это касание другое, другого, избранного друга тела. Эти женщины воплощали извращение, когда отдаются одному, а думают о другом. Они продолжали любовную игру, незавершённую час или два спустя. Уже орошённое тело их еще добрело и распускалось, к старому аромату добавлялся новый, свежий. Но это были цветы, куплен-
ные другим, обнюханные, обмятые, не украшающие вазу. Клим Александрович не брезговал такими букетами, но сознательно сторонился, отступал за барьер ощущений, поскольку ему было оскорбительно занимать место какого-то прохиндея. Правда, иногда пикантное место неведомо
уступали вполне интеллигентные и небезынтересные соперники,- Клим Александрович это доподлинно знал - но его не манили огарки свеч, сожжённые без него, поскольку для его чувств требовались только
изысканные совершенные блюда.
Он один ведал обескураживающую истину смрадных женщин. Сознание её пришло к нему как-то само собой, по ходу изощрения рядовых ощущений, и Клим Александрович скорее сожалел, что он так хорошо распознает тайны жизни, чем радовался этому и гордился этим. Истинность
своих предопределений Клим Александрович подтверждал неоднократно, когда вдруг случайно слышал разговоры своих объектов наблюдения.
Женщины, в отличие от мужчин, делятся своими похождениями более обнаженно и грубо, совершенно не стесняясь показать свою интимную наготу друг перед другом. Потом он перестал прислушиваться к пошлой
болтовне, так как уверенно знал, что он не ошибается, что его подспудное знание равносильно самим фактам, и лишний раз купать себя в чужом похмелье, в чадных испарениях ему уже просто не хотелось.
Выпадали дни, когда эта грязь буквально кишела вокруг, и Клим Алексадрович, не в силах выкарабкаться из неё, так и ехал в салоне словно в мокром влагалище. Слева, справа и вокруг него словно нарочно собирались все виды извращений, ещё сохранявшие свой жар в чужих
телах, порой настолько разнузданные, пропащие, что Клим Александрович поражался, сам не способный даже на приближение к похожему, и думал, что иногда переполненный автобус становится экипажем, перевозящем грешниц в ад. А может, это последний рейс перед концом света, и люди просто успели проститься с живым на обречённой земле в сознательном пароксизме отчаянья?
"То, чего принято сторониться, о чём молчат, - убеждал сам себя Клим Александрович,- быть может и не грязь...Ведь не кастратов же соберут на Страшный Суд! Нужно пересилить отвращение, гнать предрассудки старых норм и становиться из меланхолика оптимистом. Чуть-чуть заменить знак своих ощущений, и вот вокруг уже не распад плоти, а плодоносящий сад. Нектар пьют с открытых чаш растений, срывают и мнут лепестки, но они живы, они цветут не для себя в затемнённых аллеях, они услаждают своим ароматом мир. Плохо, что я это знаю, но
хорошо, что пытаюсь не отвернуться, а понять..."
И Клим Александрович смирялся, успокаивал свою гордость чистоплюя. Выбрав общий для всех маршрут, он чувствовал себя не хуже, чем банщик в женской бане. "Чужую страсть нужно уважать, а собственную - беречь!"- вот ведь какое резюме от лицезрения коллективного секса
может сделать разумный человек.
Клим Александрович мог припомнить и "салоны всех несчастий". Были времена, что он попадал в автобусы, словно заполненные не людьми, а сухим песком. Озлобление и жестокость читал он в почитаемых женских чувствах. Большинство пригодных для любви богинь или провели
одинокую ночь, или спали накануне вдвоём в одиночестве, лицом к стенке. Они не хотели цвести во мраке. Задавленные заботами, жёлчно переваривали свою тоску. На прелестных глазу формах были словно бы заклеены все поры. Пластыри суеты, корысти, служебного рвения,
склок, долга, огорчения - их много всех сторон несчастья, которые нежность доводят до уровня бесполой ограниченности, из женщин делают роботов. "Оскопление" - было на вывеске мрачных рейсов, направляющихся будто бы на бойню.
Из таких автобусов Клим Александрович часто выходил, не доезжая своей остановки: не выдерживал угрюмости. К его удовлетворению их становится все меньше - общество добреет, общество жиреет, общество молодеет.
Клим Александрович ещё давно неоднократно встречал на своем закрытом пути нимфеток - девочек-полудетей, обезображенных сексом.
Некоторым это шло - преждевременно вспухшие груди, озорной и усталый блеск юных глаз, непринуждённость развинченных поз. Но Клим Александрович не был нимфоманом, чтоб радоваться растлению малолетних.
Эта болезнь развития только наступала. Как-то он случайно подслушал шептание школьниц.
- Нужно пользоваться, пока мы ещё не умеем рожать...пока не надо предохраняться...
- А это не вредно?
- Дура. Наоборот, это лучше всякой гимнастики: массаж внутренних органов...
Клим Александрович стал более внимательно присматриваться к развитым малолеткам. И открывал жестокие тайны.
Половина девчонок до 15 лет уже познали слишком многое. Большую их часть растлевали родители, в основном, своим примером, равнодушием к зрителю-дочке, которая "ничего не понимает", нежеланием сдерживаться, отсутствием нормальных условий для интимности. Или нагими
играми в нетрезвом виде.
Но были родители непосредственно развращавшие своих детей. Клим Александрович бледнел от ужаса, представляя забаву бесчувственных животных возле детских непознанных тайн. Болью и презрением платило невинное тело. И самомнение пошлости накладывалось на наивность,
обезображивая красоту естества и невинности. Не познание, а кощунство отражалось в раскрытых глазах.
Эта страсть не достойна прощения!
Клим Александрович считал, что до определенного возраста люди обязаны постигать другие, не запретные стороны мира. Потом долгую жизнь человек будет нырять только в море страстей, в пропасти тайн, обманывая, что ищет ориентиры в открытом пространстве. А ведь на
светлой поверхности, под чистым солнцем он плавал едва десятую часть своей жизни. Остальные девять десятых - или шёл на дно, или стремился ко дну.
Детский маразм - преждевременное крушение мира; его развитие ведет к безумию человечества, и, если человечеству нужно вверх, то нимфоманов не стоит прощать.
Вывод Клима Александровича по его собственной логике принадлежал не только ему. Морщась от жалости к бедным нимфеткам, мудрый чиновник не отчаивался: "Болезнь времени - это пройдет. Люди откроют другие, более утончённые чувства". И он возвращался к открытой им
изысканной автобусной страсти: любви без цинизма, любви только мозгом.
Не к повторению он шёл - к новизне. Судьбе уготовлено было дополнить его прогулку в незнаемое. В вечернем интимном салоне после долгой разлуки он встретил опять свою веснущатую радость, звёздную свою мечту.
Ещё не видя друг друга, Клим Александрович и Девушка почувствовали, что они вместе, в ореоле досягаемости, между ними только чужие тела. Солидный мужчина и юный шедевр создания рванулись сквозь толпу как в битву, сминая барьеры и посторонние внутренности. Возмущенным
пассажирам было не понять, к чему на них такой натиск, откуда такая страсть. Зло слов хлестало их по лицу: "Сумасшедший...", "Ненормальная...", "Что прешь как паровоз, псих что-ли?.."
А счастье было так близко. И вот уже брызнули навстречу глаза, дрожь тонкой руки слилась с волнующим пожаром в усталом теле. Они сошлись на переходной площадке. Стена чувств защитила их от остального, свирепого неинтересного мира. Пусть он толкается, мается в заскорузлой своей примитивности. Из его чрева двое уже взлетели туда, где чисто и светло. Пришел черед двусторонней игры, и, как бы не было чарующим парение над всеми одному, совместный полёт двоих открывал невиданные дали.
Жадно они обволокли друг друга мягкими волнами нежности. Через узкую полоску прикосновений разумные токи переносили всё, что мог выдержать каждый из них: тропический зной, прогулку по звёздам, солнечный берег страстей, любовную пляску непуганых птиц. Девушка дро-
жала как раненая газель, и её тело источало восторг. Клим Александрович с трудом удерживал в мозгу этот огненный шар,- он пепелил его, утомлял, но за порогом растраты сияло блаженство. Силы покинули их обоих, и они удерживались друг за друга побледневшими глазами.
- Я думала, что ты такой же красивый, но немного моложе,- сказала Девушка.
Клим Александрович понял, что только что пролитый бокал был наполнен ему 20 лет назад, но это вовсе не меняло сути.
- Почему мы так долго не виделись,- спросил он.
- Мы кончаем занятия в 6-45.
- А я уезжал в 6-15. Но теперь я буду ждать каждый день.
- Я не буду опаздывать... Ой... Я опять проехала свою остановку.
- Ничего... Теперь я расстаюсь с тобой не на долго.
Клим Александрович оставшись один опять видел её до самого дома. Ах, она совсем девчонка!.. Прыгает на одной ноге и озирается, чтоб никто не подсмотрел её глупости. А тело её ещё дрожит, ещё светится и набухает прекрасным познанием страсти. И кажется прямо над ней снижаются и отдают свой блеск до этого незыблемые звёзды.
"Как бы глупо не был устроен мир, в нем всегда остаётся место прекрасному,- рассуждал Клим Александрович.- Я твердо знаю, есть на свете чудо, и меня не разуверит это наглое море пороков. От скуки
люди пускаются во все тяжкое, но есть и другой выход из тьмы - на свет!"
Так уж случилось, что Клим Александрович изменил своему привычному непостоянству. Из разноликой красоты он вроде бы нашёл свою, подлинную. Встречаясь чуть не каждый день с необычной Девушкой, он изощренным потоком мыслей дорисовывал её, и она шла навстречу тоже всё зная, обновляясь и удивляясь.
"Вчера ты была королевой, а сегодня ты будешь гетерой",- внушал Клим Александрович, не слова не говоря, только возбуждая спутницу токами, только прикасаясь к ее биополю незнамым своим знанием.
"Давай, давай", - лепетала игривая плоть и отдавалась ему распущенно и пряно. Краснело её лицо и иногда она, чтоб проверить свои предчувствия, спрашивала:
- А может быть, это нехорошо, может, такая игра не дозволена?
- Да разве можно запретить чудо! - отвечал перезрелый искуситель.- Самое страшное, что тебе угрожает, если ты захочешь стать такой же, как все.
- А ты не можешь сам стать таким? Как все!
- Я - уже нет.
- Но мне не хочется с тобой так быстро расставаться.
- Я тоже жалею, что наш автобус идёт не до звёзд.
- А почему только автобус? Разве мы не можем вместе выйти за дверь?
- Нет, малыш. Если мы однажды выйдем, всё исчезнет.
Противоречие ещё не дозрело, но оно нарастало с каждой встречей таинственной пары. Мозг Клима Александровича и юная плоть Девушки были не взаимозаменяемыми как сознание и материя. Окружение предвзя-
тых традиций толкало партнёршу на обычное действо влюблённых - отдать в расплату за чувство всё. Как логичен для всех испуг потерять то, что нашёл, и как трудно признать, что нашёл ты то, чего нет на самом деле.
Клим Александрович однажды представил, как он согласится вдвоём выйти за дверь. У него был приятель, который без лишних слов уступил бы ему на вечер для странных занятий свою обставленную квартиру. На
худой конец, можно ведь снять и номер в гостинице. Но какие чудеса случаются в спальне? Как остаться на собственной высоте, если миллиарды людей проходят эти ворота чуть ли не ежедневно?
Клим Александрович, конечно, сумеет опытом своим и чувством уберечь Девушку от пошлых движений. Он чётко представлял себе как всё это будет.
Они выполнят обряд раздевания с достоинством королей. Лягут друг против друга на расстоянии вытянутой руки. И без участия грубых гениталий начнут приторно и изысканно ласкать напрягшиеся тела глазами. Он ли не знает самые чувственные нежнейшие места женской
стати? "Расслабь свои бёдра, малыш!.. Верь мне и ощущай, что ты невесома. Ты погружаешься в тёплый ароматный бассейн. Я не человек, я спрут с десятками щупалец, и они обжигают тебя вот здесь, вот там и вот там. Кровь наливает твои соски, готова прорвать твой пах. И ты
выворачиваешься, выворачиваешься наизнанку, поднося мне тот жар, который неведом другим. Я разделяю тебя на части, нежно касаюсь цветка, которого не видел никто, никто не познал. А ты уплываешь, плывёшь, и нет ничего - только этот костёр. Он горит, он как солнечный круг, расплавляющий кости. Что хочешь сделать мне ты? Я - бенгальский огонь, и тебя обжигают как молнии мои искры. Пусть капает кровь,- это не кровь, то толчёный рубин. Мы шлифуем им нежность. Мы бросим в омут тела и, слившись, улетим как воздушные шарики выше и вверх. Ещё один миг и нас раздавит неземной восторг..."
В изнеможении любовники упадут навзничь, невольно рука коснется руки, и чудесный дар мозга вступит в реакцию с вековым познанием страсти. Что победит, что возникнет из неуправляемой и бессмысленной жажды ласк? Скатятся ли они вниз, в рядовую усталость или воспрянут
как боги многорукими Шивами? Какой женский дефект раскроет ему веснущатый разврат или какую неземную разгадку подскажет ему звёздная пришелица? Да, и Березину ли идти по минному полю незнаемого, если познанное и раскрытое его мучительным воображением уже приносит ему
блаженство, которым преступно рисковать? Нет, Клим Александрович не шагнёт в приоткрытую дверь. Из салонов любви не уходят в потёмки страсти. Он убедит свою невинную спутницу дорожить тем, что уже есть.
А Девушка продолжала искушение.
- Ты меня обманываешь,- однажды сказала она. - Твой мозг многолик. Я с ним превращаюсь в шлюху. Каждый раз я встречаюсь с новым тобой, а я хочу принадлежать одному, быть плотью, а не абстрактной идеей.
- Разве ты не знаешь, малыш, что только многообразие не надоедает.
- И любишь ты не меня, - не слушала его Девушка, - а собственные фантазии под моей личиной...
- В этом и чудо - быть началом всех начал.
- А я хочу самоутверждения в жизни, а не мечте!
- Значит ты хочешь не того, что хочу я. Если ты устала, нам пора расстаться.
- Нет! Если с тобой мне хорошо в толпе, ещё лучшее произойдёт, если мы будем наедине. Выйди со мной на этой пустынной остановке!
- Я уверен, что здесь, а не там моё счастье.
- А я не уверена, не уверена...
- Беда в том, что назад возврата нет. Узнав вкус моих губ, ты забудешь аромат моих мыслей.
Они вовсе так не говорили. Но они знали, что каждый из них думает. Девушка прижималась к усталому телу старого друга, а он не чувствовал сил, чтоб решиться на новые испытания. Она же - юная, ненасытная - звала,звала в новый огонь, на новый костёр, раздувая тлеющие в груди Клима Александровича угли. И он сдался.
- Хорошо. Завтра мы выйдем в открытую дверь.
Решение казалось Березину отложенной казнью, новым распятием на кресте рядового приключения. Даже изощрённое мироощущение Клима Александровича не могло подсказать ему, что же случится завтра.
Назавтра был выходной и, взволнованный назначенным на вечер, Клим Александрович ещё в обед ушёл из дома и бессмысленно и бессистемно бродил по городу и катался в своих излюбленных салонах автобусов. Это были прогулки по прошлому. Он встретил себя юного, томяще-
гося чувствами и не знающего с чего начать. Он видел себя же, но уже жадного, бросающегося за каждой юбкой и никогда не откладывающего победы на завтра, если есть шанс одержать их сегодня. Он повстречал мудрого, доводящего преследование до изнеможения себя и жертвы и по-
жинающего полный урожай с созревшей нивы. И заметил себя старого, ищущего свет на небесах и оттягивающего завершение подготовленного дела так долго, что оно уже заканчивается без него, само собой.
Когда Клим Александрович огляделся, он, как послание свыше, узнал вдруг в прижавшейся к заднему стеклу салона автобуса паре свою веснущатую Девушку и так похожего на юного Березина, но чуть-чуть другого 20-летнего парня, жадно державшегося за её потную ладонь.
Даже не напрягая мозг, он прочёл, что они встретились 45 минут назад, очень быстро поняли друг друга, разгадали свои томления и желания, а сейчас едут как будто бы в гости в душную неуютную комнату общежития, где парень ждёт не дождётся, когда сорвет блеклую одежду с горячего тела, как вопьется в него, вонзится, и вечный как мысль
угар озарит роковую игру, недостойную разума.
Воспоминание о нежности колкой рукой схватило взбухшее сердце Клима Александровича. Боже, что это было за ощущение?! Казалось, всё море ласки со всеми ухищрениями, которое он испытал за всю свою
жизнь, вдруг пролилось на него огненным водопадом и, не замечаемый людьми, он тонул сейчас прямо в салоне, захлебываясь, теряя сознание и пульс. Вот оно возмездие - то, что накапливалось по каплям, теперь настигло его сполна, разрывало дряблое тело, затихающий в агонии
мозг, занемевшую в боли душу. Он стонал, распадаясь внутри, судорожно ухватившись за железный поручень автобуса, и не было ему прощения, не было спасения, не было пощады - поскольку этот итог подводил под собой он сам.
И он постиг выход. Он так прост, так удивительно прост. Сейчас он доползёт до своего дома, найдёт аккуратно смазанную свою "вертикалку", из которой, кажется, он до сих пор так никого и не убил, и, не жалея губы, возьмёт оба пахнущих маслом ствола в рот. В ванне,
сидя на холодном блестящем краю, он дотянется слабой рукой одновременно до обоих курков, нажмёт их враз... Что там будет?.. Удар молнии, мировой катаклизм, крушение - не всё ли равно?! Его нежность, всё, что он накопил и сразу вдруг вспомнил, останутся навсегда с ним, совсем, во все оставшиеся для других времена.