Году в 1957-58 самый интеллектуальный среди москвичей-студентов «нефтелавки», сведущий о культурной жизни Москвы Володя Грачёв для себя и своего нового друга-провинциала Кости Истомина добыл пригласительные билеты не куда-нибудь, а в один из немногих оставшихся в столице настоящих литературных салонов. Эти собрания избранных назывались «Никитинские субботники», проводились регулярно практически с начала века. Небольшие перерывы случались в суровые дни, когда говорят пушки, когда не до искусств - это в разгар революций и войн, докатившихся до подъезда. Попасть в круг литературных корифеев, общающихся между собой и со своими поклонниками, было непросто - Никитиных знали многие и считали за честь побыть в их доме. Эти старорусские собиратели и знатоки литературных реликвий, а когда-то и издатели, остались целыми в бесконечно смутные времена Совдепии как известные культуррегенты, которых признавал даже сам Лев Николаевич Толстой, «зеркало нашей революции». Больше того, они в своём доме организовали филиал литературного музея, и на дверях их квартиры висела табличка «Общественная собственность. Охраняется Государством».
Володе и Косте повезло несколько раз стать свидетелями этих "субботников", не гостями, а именно, свидетелями, - в гостиной, чаще всего, даже стоять им было негде. Вот из коридора и наблюдали за чаепитием и разговорами знатных людей.
Квартира в старой Москве, в Газетном переулке, была сплошь заставлена книгами. Полки-стеллажи занимали пространство от пола до потолка, начиная с прихожей, и даже в туалете. В отдельном шкафу находились книги с автографами - от Льва Толстого, Максима Горького до Исаака Бабеля, Фадеева, Шолохова и всех новых "инженеров человеческих душ". Они и сами, великие и знатные, здесь все бывали, в этой просветительской подвижнической семье. Прослышали мы, что захаживал когда-то сюда трибун Маяковский, заглядывал разболтанный жизнью и богемной средой певец (а не инженер!) русской души Сергей Есенин. Потом от Есенина осталась в квартире, кроме книг с его надписями, его посмертная маска. Гипсовых слепков с лица повешенного поэта сделали несколько: два из них были в Москве - один в Литературном музее на улице Димитрова, второй - у Никитиных.
За огромным столом, занимавшим почти всю неказистую гостиную Никитиных (стареньких мужа и жены), умещались человек двадцать гостей. В центре стола стоял большой русский самовар, лежали печенья в вазах, конфеты, варенья для угощения. Кроме чая ничем не потчевали, только выступлениями. Поговорить пожилые
литературные мужи, а молодые гении сюда приходили редко, большие любители! Заводил, например, известный поэт Илья Сельвинский воспоминания о своих знаменитых знакомых, вспоминал битый час, а рядом сидящие очарованно вздыхали: "надо же! Сам Сергеев-Ценский!..", "надо же! Борис Пастернак!.. Владимир Луговской!.. Михаил Исаковский!.." Косте с Володей из коридора вкушать даже мудрые речи было муторно, благо, хоть до прихода они заблаговременно всегда оздоровливались "портвешком".
Читали за столом стихи начинающие, подающие надежды, представляемые, например, самим Сергеем Островым - толстозадым седовласым живчиком со впалой грудью. Этих начинающих Володе и Косте слушать совсем было не интересно - их превосходил даже официальный поэт «Нефтяного» Юра Полухин.
Пользуясь доступом к книгам в коридоре, Володя Грачёв выудил пару редких изданий, кажется, Андрея Белого и Николая Гумилёва. Не мудрствуя лукаво, Володя запрятал тонкие старые томики себе под брючный ремень. По примеру Горького он считал, что хищение книг не есть воровство, а лишь приобщение к недоступной иными путями культуре, по личному мнению, ему эти книги были нужнее и полезнее, чем
"старым памятникам и их гостям".
Костя в криминальный момент было возмутился:
- Что ты, Володя?.. Неудобно так... Пользоваться доверием стариков...
- Ты тут не причём, и твоя хата с краю... Не чистоплюйствуй! А как ещё я могу добыть такие книги?
И Костя смирился с особой моральной позицией своего друга. Хоть и корёжила его вызывающая бесцеремонность, но он тоже не сомневался, что от книг в руках будущего литературного мастера будет больше проку, чем на этих пыльных полках. Вот, восстанавливать таким образом справедливость распределения духовных благ, к сожалению, ещё не принято.
Из-за Костиной непонятливости Грачёв чаще ходил в дом Никитиных без него. Но именно ему однажды в институте он признался в своём кощунственном проступке.
- Совершили мы с Толиком Глебовым настоящее преступление: увели от Никитиных маску Есенина. Подумали - какой от неё у них толк? А вот, если замахнуть её в зарубежный музей, какой-нибудь Лувр или Метрополитен в Нью-Йорке, могут столько заплатить, что всю жизнь можно не работать, заниматься творчеством, вроде прежних господ Толстых и Тургеневых. Сделать-то сделали, а сейчас подумали - загремим мы с этим делом по-крупному, до конца лет будет небо в клеточку! Надо же искать покупателей среди иностранцев, а их знаешь, как пасут органы, не подберёшься! Поскольку ты здесь не причём, помоги, Костя, отнести маску обратно этим старичкам! Скажешь, отобрали у студентов - фанатов Есенина. Они только погладили её своими руками - и всё! А мы догадались, что это ваша вещь - вот, возвращаем. Благодарности, мол, не требуется. Пойдёшь?
- Конечно! Надо вас спасать, если старики уже не заявили в милицию... Ну и дураки вы с Толиком! Сначала делаете, а потом думаете!
- Да уж, конечно...
Доехали до Воздвиженки Костя с Володей вместе, Володя остался на "стрёме" на улице, а Костя зашёл в дом. В газетном пакете под мышкой была гипсовая реликвия. Он тоже разглядел и погладил своею рукой нежные великие черты. Очень красивым и правильным было лицо Поэта - аккуратный нос, высокий чистый лоб, славянский овал черепа. Не даром Его обожали женщины! Никаких следов травм на лице от драк и побоев на слепке не сохранилось. Ежели они и были когда-то, ведь говорили, что нос Есенина однажды был сломан, их, возможно, отшлифовали наёмные мастера. Внутри маски сохранилось несколько русых, прилипших ко лбу волосинок - почти наверняка это были его подлинные волосы. Покушаться на такое достояние - вероломство!
Дед и бабка Никитины встретили Костю как своего - пригласили угоститься свежим борщом, время было обеденным. А что? Никаких лживых объяснений не потребовалось. Костя, когда снимал плащ, незаметно для стариков сунул свой пакет на книжную полку и пошёл на кухню есть борщ. Пусть Володя понервничает в подворотне! Заработал!
- Тоже стихи пишите? - спросила бабулька, пока Костя наворачивал вкусную домашнюю стряпню.
- Немножко, - поскромничал Костя. - Но не думаю, что поэзия моё призвание. Недавно догадался, что чувства можно выражать и в прозе.
- Конечно, - согласилась Никитина. - Главное, любить подлинное искусство. Не искать выгоду, а служить ему.
Зашёл на кухню дед, сказал:
- Нашлась, Евдоксиюшка, наша есенинская маска. Я ж говорил, зря волнуешься - завалилась она куда-то за книги. Так и оказалось. Разве на такую реликвию может кто-то покуситься? Это же вандализм!
Костя ушёл от Никитиных удовлетворённый.
- Ну что? - спросил Грачёв.
- Сказали, что только вандалы на музейные редкости и искусство покушаются. Понял, что вы чуть ли не натворили?
- Грех был большой, но идея - великая! - засмеялся Володя.