АНАТОЛИЙ ВЕРЕМЬЁВ
НАЧАЛО КОНЦА - 2
Быстро я получил от своей игры ожидаемые результаты.
Не прошло и недели после низвержения Валиного "любимого",
как мне самому пришла записка.
Это было целое событие. До сих пор, если мне и
писали, то только мои компаньоны, а тут записка от девушки,
Зотовой Валентины, и непосредственно мне. Лукьянов и
Кузьмаков подняли шум на весь класс:
- Это Толику! Лично! Чтоб никто не развернул - голову
открутим...
Защищали ребята мои интересы, а Лукьянов поражался:
"неужели Харитонов выиграл пари?!" И его распирала
гордость... за меня.
Я прочитал: "Толик! ИзвЕни 1, 0 что тебя беспокою. Но
меня очень интересует всего один вопрос. За что ты меня так
ненавидишь? За что? Пожалуйста, ответь!"
Конечно, я давно предусмотрел свои ответы. Ведь леди
Ди знала своё дело!
Я написал: "В.З. У тебя и без меня слишком много
поклонников. Почему я должен быть среди них? Хотя бы для
разнообразия твоей жизни, у меня своя позиция. Но зла я тебе
не желаю, не огорчайся! Т."
Следующее Валино послание пришло лишь на другой день.
Вероятно, ей нужно было хорошо продумать своё поведение со
мной.
"Толик! Про меня распространяют очень много
несправедливых слухов. Я не такая, как ты обо мне думаешь. Я
бы хотела тебе всё рассказать. Моя мечта - стать твоим
другом".
"Мечтать не вредно!" - ухмылялся я. И хотя никакие
чувства во мне не шевелились, холодный и расчётливый, я
должен был довести начатое до конца, Кондрашова оставить с
носом. Для этого нужно было Валю не оттолкнуть, но и не
бросаться собачонкой к её стопам. Нужно было вести интригу.
И я написал нудно и занозисто: "В.З. Друг - слишком
великое слово, чтобы можно было им стать по заказу. Я думаю,
нам предоставится случай с тобой побеседовать".
Случай представился буквально через день. У меня
записана эта автобиографическая дата: "7 апреля - начало
моей дружбы с Валентиной Зотовой". Так вот прямо и записано.
Правда, проставлен и день конца этой дружбы - 5 октября
будущего года. Но до конца (да, и был ли конец?) ещё много
воды утечёт, многое познается в индивидуальной и
удивительной истории чувств. Я и попытаюсь про эту историю
немножко поведать бумаге...
7 апреля наш класс пошёл вечером, в 10 часов, когда
напряжение электрической сети самое стабильное, в городскую
больницу на флюорографию, на рентген. Толпились мы в широком
коридоре, по пять человек заходили в тёмную с аппаратурой
комнату, влезали в железный отсек, и можно было подсмотреть
как у твоих товарищей в грудной клетке трепещут лёгкие и
довольно крупное живое сердце. Было для нас это внове,
таинственно и волнующе. Позднее время, едва освещённый
коридор, все здесь свои и какие-то новые, раздевающиеся и
ожидающие неизвестно чего.
Конечно, не приговор врачей нас волновал, впервые
просвечиваемых невидимыми лучами, - в здоровье своём мы, в
большинстве, не очень-то сомневались,- а стучащаяся в дверь
юность, неизвестное пока грядущее своего сердца.
Когда я случайно оказался один на казённой лавке, ко
мне вдруг подошла Зотова. Было ей это не вполне привычно,
она в стеснении покраснела и, превозмогая себя, сказала:
- Толик. Я бы хотела, чтоб ты сегодня проводил меня
домой.
Я тоже растерялся, сказывалась и интимная обстановка
больницы, проговорил в ответ нерешительно:
- Я-то, пожалуйста... Но Кондрашов ведь с тобой рядом
живёт! Обидится.
- Меня он больше не интересует. Всё кончено. Так, ты
меня подождёшь?
- Конечно. С удовольствием!..
Валя специально пошла в рентгенкабинет с одной из
последних партий. Почти все уже разошлись. Я шатался по
коридору. Кондрашов, посмотрел на меня, хмыкнул, и тоже
ушёл, ехидно ухмыляясь.
Я особенно не переживал, что Кондрашов может меня
встретить. Знал, что сам он до крайности труслив, а "кодлу"
против меня собрать в такое позднее время, ему вряд ли
удастся. Да и финка у меня ещё была с собой.
Валя вышла улыбаясь.
- Пошли?!..
Мы ступили в тёмную промозглую весеннюю хлябь. Сырой
затаившийся мрак обволок нас кладбищенской тишиной и
заброшенностью. Мы были словно одни в целом мире. Валя сразу
уцепилась мне под ручку, я взял её руку так, как недавно
меня научила доброжелательная учительница, - открыл ей свою
ладонь, и Валя, довольная, улыбнулась...
Её родители - парикмахеры. И отец, и мать работали в
нашей единственной парикмахерской, по статусу и достатку они
были повыше многих горожан и одевали дочь хорошо. На ней
были ловкие резиновые сапожки, мягкое модносшитое пальто. Я
был в ботинках и прорезиновом плаще... Но всё внешнее сейчас
не имело никакого значения, нам предстоял сложный словесный
поединок, в результате которого я надеялся сделать Валю
своей союзницей против никчемного Кондрашова. Свои "козыри"
я учёл - по сравнению с другими более начитан, говорить и
уговаривать умею, и не сомневался, что смогу убедить девушку
во всём, что "требуется доказать".
- Думаю, что ты меня не слишком всё-таки ненавидишь?
Ведь ты со мной! - сказала Валя.
- Ненавидел... только за одно, что ты связалась с
Кондрашовым, который ничего не стоит. Это же пустое место за
папиной спиной! Неужели с ним было интересно?
- Если, значит, я буду дружить с Кондрашовым, то ты
опять начнёшь меня ненавидеть?
- Да,- сказал я. - Но думаю, что ты уже начинаешь
разбираться в людях.
- А сплетням, которые про меня распускают, ты,
выходит, не веришь?
- Сплетни я не слушаю. А потом - дело твоё, как жить.
Просто, есть вещи, которые не стоит так рано портить. Я имею
в виду честь, доброе имя...
Валя поняла, что такое "честь" по-своему, и начала
горячо и страстно меня переубеждать, что она "честная".
- Толик, Толик!.. Я могу тебе поклясться своей
матерью, жизнью и свободой, что я до сего дня невинная.
Ничего у меня ни с кем не было. Чтоб я сдохла на этом месте,
если тебе вру! Могу тебе рассказать самые интимные
подробности... Осенью ходили гулять с компанией ребят и
девчонок в Малаховку. А у меня начались "месячные" - знаешь,
что такое? Я была в одном светлом платье и запачкала его. И
эти же девки пустили про меня слух - Женька Никонова, Верка
Крюкова. Сами гуляют с парнями, по-моему, уже давно ни в чём
никому не отказывают, а про меня распустили небылицу. Поверь
мне, Толик!.. Я честная, и никогда не опущусь до распутства.
Меня удивляло с каким жаром Валя мне доказывает своё
целомудрие. В глубине души, я знал, что окажись она
"блудницей" меня бы это тоже не сразу оттолкнуло, есть
притягательные свойства в спрятанной свободе, не даром,
учила леди Ди, что "дороже ценятся женщины доступные, чем
недоступные". Но то, что идущая рядом девчонка чиста и
невинна, что она оболгана, но незапятнанна, что она
порядочная и гордая, а гордой девушка может быть только
честная, у шлюшек гордость подменяется высокомерием, - это
меня вдохновляло.
Чем больше Валя расписывала своё неведение "грязных
вопросов", тем теплее становилось у меня на душе. "Она же
такая, как я. Мы одной крови!" - мог бы сказать ей, как
когда-то признался своему другу Витьке Красильникову. Но я
не перебивал её откровения.
- А с парнями гуляла по Большой, на лавочках сидела,
чтоб подразнить подружек. Мы же девчонки - глупые, нам
хочется, чтобы все завидовали, какие мы красивые, удачливые
в любви. Но, что такое любовь, сама я до сих пор не знаю.
Может, это ещё впереди, а может, не повезёт, и не узнаю...
- Повезёт, Валя, - наконец, вставил я своё
заключение. - На мой взгляд, ты достойна любви. А, что
репутация подпорчена, так я давно знаю, что человек и мнение
о нём - вещи разные. Я сам, если хочешь знать, совсем не
соответствую своей репутации. Вынужден "с волками жить - по
волчьи выть". Хорошие качества характера приходится
скрывать, а то заклюют вороны.
Мы уже дошли до громады Благовещенского Собора и, не
сговариваясь, свернули не влево, на Валину улицу Ленина, а
направо, в Ленинский сквер. Всё говорили, гуляя по песчаным
дорожкам аллей.
Я почти забыл про наставления своей сволочной леди
Ди, скоро забуду совсем, решив, что Валя Зотова - девушка
другой природы, нашей, где люди с открытым сердцем, где нет
борьбы полов и есть согласие душ. Но ещё один, быть может,
последний совет я вспомнил. И использовал. Леди Ди говорила:
"больше всего возбуждает чувства женщины любовь другой,
несчастная любовь - ещё притягательней". Я решил рассказать
Вале свою историю про Риту Борискову.
- Раз ты со мной откровенна, давай и я открою тебе
свою тайну. Про мою первую детскую любовь. Но настоящую.
Никому не рассказывал, а тебе расскажу.
И я поведал свою "сказку". Правда моя была воистину
как сказка, про мальчика с сердцем-ледышкой, про красивую
добрую девочку, беспощадно обиженную судьбой, про то, как
вдвоём они постигали нежность и как всё вдруг безжалостно
кончилось. Как девочку увезли навсегда в ледяную пустыню.
Я не стал говорить о княжеском происхождении Риты,
боясь обидеть внимательную слушательницу тем, в чём она
никак не виновата - её невысоким происхождением.
"Парикмахерская дочка" могла позавидовать распятой княжне и
не испытать к ней жалости. А я так жалел, что в рассказе
голос мой дрожал, и я едва сдерживал слёзы. Это
подействовало на Валю не меньше печальных фактов,
растрогалась до того, что стала меня утешать. Хотя и не
поняла, но возмутилась "жестокой силой", сминающей жизни
людей.
Куранты Благовещенского собора давно пробили
двенадцать ночи. Я довёл Валю до её дома и сам помчался к
дому своему. На душе было тепло и печально, и я вовсе не
думал, что моя дружба с девушкой уже началась. Да, мы
пооткровенничали, открыли друг другу, что мы совсем не
такие, как многие о нас думают, разобрались, что ненавидеть
кого-то из нас нет оснований. Ну, и что? Ненависть ушла, но
на её место пришло пока что обычное человеческое тепло - не
больше того. После слова "начало" ещё стояло многоточие или
вопросительный знак...
В школе мы разочек посмотрели с Валей друг на друга
ласково, и на этом остановились - ни одной записочки мне
Валя не написала. Лукьянов, наверное, уже подумал, что моё
пари проиграно. А Кондрашов послал Вале записку. Мне
доставили копию. Я прочёл без особой радости, как сыгранную
пьесу:
"Валентина! Ты подло предала меня, и я порываю с
тобой окончательно и бесповоротно. Но ты всю оставшуюся
жизнь будешь горько сожалеть, что не приняла протянутую тебе
руку друга. Тот, кого ты выбрала, человек 3Низкий
(подчёркнуто и с большой буквы, как имя собственное). С ним
ты не узнаешь, что такое счастье. Твой бывший В."
Валя целых два урока, как я предположил, писала
Кондрашову ответ. Моих "адъютантов" послание миновало - она
собственноручно вручила целый манускрипт своему "бывшему".
Меня такая потеря тоже не взволновала, поскольку я примерно
знал, что там может быть. Обычная девичья логика: создания
эти редко способны на решительные поступки, оставляют
запасной вариант, чтоб, если что, не остаться в одиночестве,
объясняют и размусоливают самими же придуманные чувства
долго и нудно. Не думаю, чтобы Валя Зотова разительно
отличалась ото всех остальных. Все они одинаковые!
На большой перемене ко мне подошёл мой вечный недруг
Женька Авдеев и неожиданно доставил мне хоть бы какую малую
радость.
- Отойдём на пару слов, - предложил Женька.
Мы отошли к окну в коридоре и без свидетелей Женька
сказал:
- Я слышал, что Валька Кондрашов подбивает компанию
городских ребят, чтобы тебя немножко проучили.
- Я тоже слышал, ну и что?
- А то, что здесь я на твоей стороне. Кондрашу
сказал, если из-за него тебя тронут хотя бы пальцем, я лично
намотаю его кишки себе на локоть. А против его "кодлы" у
меня есть своя, покруче. Посоветовал Кондрашу отбросить и
забыть свои дурные мысли.
- Не ожидал, но... слышать такое приятно. Будет
случай, и я могу стать на твою сторону.
- Это-то я сомневаюсь... Но Кондраша терпеть не могу,
не хуже тебя...
"Кобыле легче",- вздохнул я, и "поза" Авдеева меня
порадовала, потому что убеждала в торжестве правого дела.
Ну, а что "любовь прошла, завяли помидоры" - беда не велика.
Главное, чтобы Зотова опять не возвратилась к Кондрашову.
"Тогда придётся кого-то из них убивать", - свербела
заносчивая мысль.
После окончания уроков, я сразу смылся домой. К 8-ми
часам вечера пришёл на репетицию драмкружка, к Анне
Семёновне, и до половины одиннадцатого мы репетировали
очередную инсценировку. Кроме меня задействованы были и
Лавренов, и Аркаша Ильин, пара девчонок, которых я не помню.
Пора было уходить, но я ещё задержался возле Анны
Семёновны и Лавренова, обсуждая какие-то перипетии
спектакля. Заглянул в актовый зал Ильин:
- Анна Семёновна, простите, но мне срочно нужен
Толик. Отпустите его!
- Да я его и не держу, - в своей манере возмутилась
Анна Семёновна. - Зачем он, да и ты мне нужны, когда у меня
есть Володя Лавренов? Володя и до дома меня проводит. А ты,
Аркаша, уж не вздумал ли начать обучение Харитонова разврату?
- Откуда вы всё знаете, Анна Семёновна? - уклончиво
подтвердил Аркадий.
- Ну, что ж? Это дело хорошее, рано или поздно
начинать надо. Гуляйте!
Я, красный со стыда, вышел за Аркашей.
- Ты что мелешь? - разозлился я.
- Как мелю? Уже больше часа тебя ждёт на улице твоя
Валя с моим "Крючочком", Верочкой Крюковой, девочки
замёрзли, истосковались, губки обкусали, а он - чего мелешь,
чего мелешь? Что мы, на мельнице, что ли? Совесть нужно
иметь, Толик, раз теперь вместе гуляем!
"Ничего себе!" - продолжал я краснеть, и стало мне
очень жарко.
На школьном крыльце маячили две девчонки. Верочка
тотчас же прыгнула к высокому Аркаше на шею, была она
маленькая, ниже его плеча, и ей нужно было подпрыгивать до
него буквально с разбегу. Они поцеловались при мне прямо под
фонарём. Я подошёл к Вале. Вале демонстративно подставила
мне щёчку, я неловко её чмокнул.
- Сколько можно ждать? - стыдливо и с вызовом
засмеялась Валя.
- Мы же не договаривались! - серьёзно ответил я.
- А сам догадаться ты не смог?! Ничего, скоро
научишься!
- С такими учителями, чему хочешь можно научиться! -
отшутился и я.
Наши напарницы прицепились к нам с Аркашей подручки,
и, тихо воркуя, одна парочка за другой, неторопливо пошагали
в сторону Ленинского сквера.
Волновался я как "любовник молодой в минуты первого
свиданья" - ладони стали потными, нос заложило, и я не знал,
что мне с ним делать. Выручила Валя, тоненький носик которой
уже озяб в весенней стылости: она спокойно достала носовой
платочек, непринуждённо им воспользовалась. Достал и я свой
платок, который всегда имел по причине хронического
насморка...
О чём шептался в первые минуты с Валей, из памяти
моей выскочило. Возможно, и не совсем глупо, по инерции.
Одновременно с незначащим разговорчиком в голове сверкала
яркая и замысловатая мысль, однако, чёткая, будто записанная
чернилами на бумаге: "Господи! Это же у меня первое в моей
жизни свидание! Первое свидание с девушкой! Когда
встретились не по делу... Детские мои встречи с Ритой
Борисковой - не считаются. Да, и не гуляли мы по улицам! Мы
вместе учили уроки и учились уважению. Пришло время учиться
любви. Со мною рядом взрослая оформившаяся и, надо сказать,
красивая девушка. Я сам почти взрослый. Только неопытный
совсем в этих делах, бестолковый, как необученный солдат...
Игра началась не просто в чувства, пошла игра в любовь, и
жизни, и смерти подобна".
(ОКОНЧАНИЕ ПОСЛЕДУЕТ ЗАВТРА)