Настала пора рассказать мне о Тоне Поспеловой, Антонине Ильиничне, моей классной руководительнице. Конфликт мой с Тоней был более тонкого свойства, чем зарождающаяся любовь с Валей Зотовой.
С Валей мои отношения были фатальны, как судьба. Они не зависели от случайностей, определялись всем предшествующим нашим опытом - у меня рациональным, логическим, на основе знаний "чистой" теории, из которой я сознательно сделал собственные выводы; у Вали - чувственным, нежностью сердца, естественным желанием "любить и быть любимой".
Неверно найденное слово, даже ошибочный поступок не могли поколебать наше стремление друг к другу. Подумаешь, не то сказали! Следующий раз найдём нужное выражение. Главное, что мы катились навстречу как два шара в одной лунке, и отменить наше соединение было уже невозможно.
Другое дело, отношения мои с учительницей. Здесь - один незаметный штрих, словечко или взгляд - и всё могло пойти по другому, притом так, что грозило поменять и настоящую, и будущую мою жизнь, по крайней мере, чувственную мою биографию - это точно. Поскольку роль Тони в моей судьбе целиком зависела от нелепого и самонравного размещения... звёзд на небе, наша связь была нелогичным, необыкновенным смешением несопоставимого: тьмы и света, опыта и незнания, доброго и злого.
Полтора года после прихода моей соседке по улице Тони в мой класс "классной дамой" мы были с ней на самой "дружеской ноге". Чем больше я взрослел, тем чаще Тоня общалась со мной, а последнее время перед моей "весной любви" она как бы ненароком заскакивала в наш дом не реже раза в неделю.
Чаще всего повод был пустячный. Тоня заходила с письмом, которое нужно было донести до почты, а расстояние до почты было всего метров на двадцать больше, чем от дома Поспеловых до нашего.
- Извини, Толя. Окажи мне маленькую услугу, отнеси, пожалуйста, моё письмо. Мне так некогда...
Я любил повыпендриваться. Говорил:
- Королевский слуга Васко да Гама почитает за честь быть полезным своей королеве!
Иногда вместо "королевы" я величал её "дамой своего сердца". В любом случае Тоня расплывалась в улыбке и благосклонно протягивала мне согнутую в кисти руку. Я, претворяясь восхищённым, целовал ей руку выше запястья.
Для понимание последующих событий важным является наша встреча три месяца назад, когда в феврале моего памятного 1952 года Тоня затеяла мероприятие покрупнее. Она отозвала меня на перемене в школе и попросила:
- Извини, Толя. У меня очень большая просьба - папа уехал в командировку, а у нас некому напилить и наколоть дров на печку. Не согласишься ли ты помочь?
- С удовольствием, моя королева!
- Замечательно. Только не бери своих Лукьянова или Кузьмакова. Не хочу я их видеть в своём доме - слишком самостоятельные.
- А я, что? По твоему, несамостоятельный?
- Ты то - другое дело. Ты один такой, а их много!
- Ладно, - не до всего догадался я. - Возьму, вон, Колю Савкина. Не против?
Мы пришли к Поспеловым с утра в воскресенье и часа три пилили и кололи им дрова, надо признаться, что в охотку, с удовольствием.
День был морозный, солнечный, от нас валил парок, и было радостно ощущать свою силу, пышущую жаром и здоровьем.
Подошла Тоня, похвалила нас за хорошую работу и позвала в дом пообедать. Мы с Савкиным не отказались. Тоня и её мама, массивная такая дама, не скажу, что бабулька, приготовили нам поистине королевский обед - борщ по всем правилам кулинарии, жареную курицу с
картошкой, компот.
Тоня присела рядом с нами и, смущая меня, с восхищением смотрела, казалось, больше за мной - как мы едим. Тем не менее, в мгновение ока метанули мы вкусные блюда, встали. Но Тоня меня задержала.
- Подожди, Толя, я покажу тебе интересную книгу. А ты, Коля, можешь идти домой, большое тебе спасибо!
Савкин ушёл, а я остался. Тоня, конечно, заранее продумала свою программу. Убрав со стола, она достала и положила передо мной книгу, которую я никогда не видел, да и в будущем она мне больше не встречалась. Книга называлась "Айседора", автор Любовь Белогорская или
Белозёрская, точно не помню, очевидно эмигрантка. Издана книга в России в 30-е годы, желтоватая глянцевая бумага, старая, но аккуратно сохранённая литературная реликвия.
- Знаешь, наверное, поэта Сергея Есенина? - спросила Тоня.
- Конечно, - отвечал я и продекламировал, - "Был я весь как запущенный сад, был на женщин и зелие падкий..."
- Ого! - похвалила Тоня. - Ты знаешь Есенина не меньше меня и, наверное, любишь. Так вот, эта книжка про одну из жён Есенина, американскую балерину Айседору Дункан. Здесь есть фотография Айседоры и Есенина, посмотри!
Про эту Айседору я тогда, в 1952 году, естественно, ничего не знал. Увлечённо рассмотрел снимок поэта и балерины перед занавесом театра, где Есенин в тёмном смокинге и белых туфлях, а балерина
откровенно толстовата. Высказал своё мнение.
- К сожалению, дать тебе почитать эту книгу никак не могу. За такую книгу можно теперь в тюрьму попасть, из всех библиотек она давно изъята. Досталась мне по редкому случаю. Я тебе расскажу немного, если хочешь, о чём здесь написано?
Рассказывала Тоня взволнованно и пылко, будто история эта близко её касалась.
- Представляешь, она была на 20 лет старше поэта, годилась ему в матери. И совсем не говорила по-русски. Есенин не знал английского... Подумай, человек, для которого главное слово и образ, за ним скрывающийся, влюбляется и женится, а любовь у них была несомненно, не имея возможности для духовного общения. Айседора актриса, балерина, она способна говорить жестом, а точнее телом, движением и позой своих форм.
Что она была за балерина? Ученица великих русских актёров, прежде всего В.Ф.Нижинского, но она пошла дальше, отступила от классических традиций, почему и считается выдающейся балериной. Отступила же она, Толя, в эротику, красоту плотской любви. Полноватое её тело как раз и могло выразить это новое откровение в балете. Представь, что в танце вдруг демонстрируется не вполне приличное движение. Все немножко в шоке, особенно вы - мужчины, а она танцует дальше, как ни в чём не бывало, и вдруг повторяет пошлое движение вновь.
Теперь вы не сомневаетесь, на что она намекает, а она ещё гордится своей откровенностью, тем, что не хочет скрывать свои желания и способна показать их всем, кто пришёл на её спектакль, заплатил за билет...
Как с Есениным они общались? Только жестами и словами, которые оба не понимали. Поэт мог говорить ей самые грубые русские выражения, а она улыбалась, принимая их за комплименты или за то, что хотелось ей
самой услышать.
Она увезла его в Америку, где он жил как комнатный мальчик, для ночных утех, а днём был предоставлен сам себе - гулял, пил, цеплялся к собутыльникам в барах, но никому не был интересен, никто его не слушал и не понимал. Часто оказывался в полицейских участках, и Айседора снисходительно его оттуда вызволяла.
Так он прожил ни месяц, ни два, больше года! Странно, но выйдя замуж за великого русского поэта, она не поменяла свой образ жизни, доказывала свободу тела не только на сцене, но и в быту. Имела бесчисленных любовников, приводила их даже в свой дом, где ждал её
пьяненький муж, мальчик-красавчик.
Есенин всё-таки избавился от наваждения, бросил её и уехал. Отомстил своей грязной любви по своему, как поэт. В Берлине для русских эмигрантов прочёл стихи, заявив, что посвящает их Айседоре.
Самые грубые свои стихи о женщине, которые не включил даже в свой вызывающе дерзкий, озорной сборник "Москва кабацкая".
Я средь женщин тебя не первую...
Не мало вас,
Но с такою, как ты, со стервою,
Лишь в первый раз...
И потом:
Да! Есть горькая правда земли,
Подсмотрел я ребяческим оком:
Лижут в очередь кабели
Истекающую суку соком.
Если бы не потрясающее людей страдание поэта, его умение раскрыть свою окровавленную душу, аристократы-эмигранты вряд ли бы простили ему такое надругательство над женщиной. Но он и сам завершает первое стихотворение криком сердца:
К вашей своре собачьей
Пора простыть...
Дорогая, я плачу,
Прости... Прости...
Он всё-таки любил Айседору!..
Тоня рассказала ещё как Айседора восприняла самоубийство поэта, как отзывалась о нём в интервью, и, наконец, как сама трагически
погибла в Париже, посредине улицы, где её задушил собственный шарф, намотавшийся на колесо автомобиля.
Я ушёл от Поспеловых ошарашенный горячечными видениями во след необычной истории. С какой целью Тоня поведала мне о таких страстях, я даже не подумал. Меня потрясла только судьба Есенина, только образ
танцующей ведьмы, как в своём воображении рассмотрел я Айседору Дункан. Именно Ведьмой казалась мне она, Ведьмой, пытавшейся затащить Великого русского поэта в полную похоти бездну, но он не поддался, ускользнул, тоже в смерть, но добровольную, а Ведьма, не выполнив Сатанинский приказ, сама низверглась в Ад, прямо на улице, при
свидетелях, и хохот небес сопровождал её падение...
Была эта встреча с Тоней три месяца назад...
2 мая того года я вновь встретился с Тоней Поспеловой при странных и, по правде говоря, не вполне приличных обстоятельствах.
Раз уж веду речь об ушедшем "открытым текстом", придётся и об этом сумасшедшем, очередном, далеко меня не красящем, случае как-то рассказать. "Из песни слова не выкинешь!.."
Начну с натуралистической подробности... Общий туалет в нашем 2-х этажном 6-ти квартирном доме, как положено - во дворе, мало того, что был на несколько посадочных мест, но ещё начал разваливаться - доски пола сгнили, некоторые уже сломались и, того гляди, кому-то
из жильцов-соседей выпадет жестокая доля искупаться в зловонной, кипящей червями яме. Я в этот туалет старался не ходить - в таком туалете не расслабишься!
Пройдя огород под окнами милиционера Самохина, проходил во двор редакции, а там в углу, на границе с участками земли нашего прежнего дома, а теперь дома Поспеловых, стояла вполне обустроенная редакционная
"уборная". Кстати, приводила её в порядок, мыла полы моя мама - уборщица редакции.
У задней стенки этого туалета отдельно, но почти рядом стоял туалет для дома 3, тоже маленький, одноместный, не такой новый, но чистый.
В это утро я около семи часов прошёл в редакционный туалет, посидел, сделал положенное, уже собрался выходить, как кто-то зашёл в соседнюю кабинку и шумно облегчился.
Я вышел, обернулся и увидел Тоню Поспелову. Покраснел, как рак, но всё же поздоровался:
- Доброе утро, Антонина Ильинична!
Она тоже смутилась, однако ответила. Мы уже двинулись в разные стороны, но Тоня окликнула:
- Раз встретились, задержись-ка. Давай поговорим!
Я встал, как конь на узде, она подошла ко мне в лёгком цветастом халатике, в тапочках на босу ногу, маленькая, зябнущая от утренней прохлады.
- Тут не очень подходящее место, у туалета, - сказал я.- Отойдём в сторонку.
У борта кабинок полсотки или даже сотку земли занимал заросший заброшенный участок - кусты цветущей бузины, бесхозный малинник, оплетённый лопухами, чистотелом, крапивой и прочим бурьяном. Детвора
играла иногда в этих зарослях, были протоптаны тропки, под кустами очищены пятачки чистой травки. Я тоже когда-то играл здесь с девчонками "в пап и мам", понарошку...
Мы с Тоней отошли метров на пять, остановились под раскидистым кустом бузины, чуть задели свисающие ветви и на нас просыпались обжигающие росяные капли. Тоня содрогнулась от озноба, видно под халатиком на ней ничего
не было, а я был в пиджаке.
- Давай-ка погрею тебя, - предложил я, распахнув пиджак.
Не ломаясь, она прижалась ко мне спиной, я накинул полы пиджака ей на плечи, непроизвольно соединив руки на её груди. Прямо в моих ладонях под неосязаемой тканью халата оказались мягкие нежные груди.
Я замер и почувствовал как набухают твердеют их соски словно перед кормлением молоком ребёнка или, того хуже - слиянием в одно мужского и женского тел.
Мы оба обалдели. Я ощутил вдруг всю её плоть, упругие вздрагивающие ягодицы, убирающийся к позвоночнику живот, сердце её, заколотившееся как в лихорадке. Она запрокинула голову, приоткрыла рот, и я чуть не впился в него, едва удерживаясь на последней границе рассудка.
Но первой справилась с собой Тоня. Она ошевелилась, немного отстранясь от меня, заговорила с придыханием, но строго:
- Не хулигань! Лапай так свою Валю. Она ещё не задирала перед тобой подол как перед другими?
- Чего ты, Тоня, так её ненавидишь? Она что - тебе дорогу перешла?
- Я думаю о тебе, а не о ней. Обязательно ведь начнёте спать друг с другом, ещё ничего не соображая. И к десятому классу у тебя уже появится ребёнок. Сверхсрочно станешь отцом, и пропала вся твоя жизнь насмарку. Недоучишься, ничего не уяснишь как следует, даже
ласки настоящие не узнаешь...
- Уж не хочешь ли ты поучить меня этим ласкам? Ты-то умеешь?..
Тоня неожиданно вырвалась из моих объятий, зло и больно стала хлестать меня по лицу.
- Я не шлюха какая-нибудь... Ты - хам, чурбан неграмотный, лапотник, ублюдок, безотцовщина...
Это было уже слишком. Я не мог позволить себя избивать и оскорблять. Схватил её за руки и крутанул так, что она пискнула и согнувшись оказалась ко мне спиной. Сжав обе её руки одной своей, второй я случайно зацепился за куст крапивы. И жестокая мысль осенила меня. Я вырвал с корнем крапиву, задрал немножко Тонин подол, не
совсем конечно, на голову ей его не забросил, а так, на середину голых ягодиц, и несколько раз хлестанул обидчицу по обнажённому телу, больше по ногам, чем по остальному.
Она завизжала и вырвалась от меня. Отскочила на несколько шагов, обернулась, красная, злая и оскорблённая насмерть. А я, негодяй, совершил самый свой некрасивый поступок - я заржал как грубый мужик, не за что обидевший женщину.
Всё бы могла простить Тоня. Будь у меня хотя бы немного виноватый вид, и всё могло пойти по другому. Но звериный смех женщина не прощает. Все её чувства, быть может, даже нежные, мгновенно преобразились в ненависть.
- Ты горько будешь жалеть об этой своей наглости, - заорала она. - Я никогда не забуду такое оскорбление. Будь ты проклят!..
И Тоня убежала. Я понял, что у меня появился смертельный враг.
В школе я уяснил, что Тоня решила "изничтожить" меня до конца, чтобы и воспоминаний не осталось. Использовала она в качестве веского повода мою первомайскую драку с сыном нашего председателя Горисполкома
Валентином Кондрашовым. Сынку председателя тогда хорошо досталось, хотя и не по делу...
Сначала она затеяла мелкую возню со знаменем нашей комсомольской организации - для политической окраски. Я ведь был секретарём комитета, и зацепить меня было возможно. Авдеев 1-го мая по моей просьбе поставил знамя в кладовку, так как ключ от комитета комсомола
я ему не дал. Заглянув в комнату под лестницей, знамени я не обнаружил. Но кто-то из учителей сказал мне, что главная наша регалия стоит себе спокойно в учительской, и принесла её туда Поспелова.
А потом меня позвала в кабинет директриса Мария Филипповна.
- Что у тебя с Поспеловой? Объявила она тебе войну не на шутку. Смотри, какой она мне рапорт принесла! Предлагает исключить тебя из школы. - И милая наша "директорша" засмеялась.
- А за что? - спросил я.
- Пишет, что на 1-е мая ты зверски избил Валю Кондрашова, а, встретившись с ней возле дома, цинично её оскорбил. Сверх всего, чуть ли не утерял знамя комсомольской организации, и, что лишь проявив
бдительность, она его спасла.
- Откуда она узнала про Кондрашова?
- Отец сам приходил в школу.
- Тогда мне "кранты", Мария Филипповна.
- Ну уж - и "кранты"? Поборись! Может, с ней ещё побеседуй! Мы тоже тебя так просто в обиду не дадим. Но и сам думай!..
Тут я узнал, что Валя Зотова - мой настоящий друг. Ведь друзья познаются в беде! Когда я рассказал Вале о свалившихся на меня напастях, немножко и о Тоне, но без деталей, Валя утешила меня всем теплом своей доброй души. Во-первых, заявила она, что не такой уж большой у молодой учительницы авторитет, чтоб она могла победить всю
школу. А потом - пусть выгоняют! Я ведь могу уехать или в Москву, к отцу, и там кончить школу, а потом у неё есть родственники в Кирове - райцентре в нашей Калужской области, родственники учителя, Валя меня не бросит в беде и договорится вместе со мной переехать на время в Киров, там вместе мы всё равно окончим школу.
- А Кондрашов - папаша? Он ведь способен организовать мне такое дело, что загремлю я по колониям, прямо в "университеты"... - высказал я ещё одну логическую опасность.
- Это я возьму на себя! - заявила моя храбрая подруга. - Как не противно, но я встречусь сегодня же с Валентином, узнаю их с отцом замыслы и попытаюсь его убедить, чтобы тебя спасти. За разбитый нос не расстреливают! Да и Кондрашову заводить скандал на весь город из-за пустяка вряд ли выгодно. У них, властьимущих, покрупнее заботы!
Успокаивала меня Валя и девичьей лаской, нежностью своей, доверчивостью и новым вниманием, как к больному. Я был не один среди жестокости мира, и это придавало мне уверенность в себе.
Соседка по огороду, наш завуч Зинаида Степановна Мотохова рассказала моей матери о затеянной Поспеловой заварухе. Мать спросила меня:
- Чего же это Тоня так на тебя взъелась? А?
- Ох, мать, об этом не расскажешь!
- А ты расскажи! Какие от матери секреты? Да, и должна я знать, если придётся вмешаться в скандал.
- Ну... Встретились мы с ней возле огородов, утром, она была в одном халатике, без всего... Начала меня обзывать безотцовщиной, выпендриваться, я её по голой заднице и огрел крапивой...
Мать не выдержала и расхохоталась.
- Ну, сын, ты и даёшь!.. Крапивой Поспелову?.. Не будет лезть, стерва. Помалкивай, но, в крайнем случае, я ей кое-что припомню! Не только это. Знаю про неё достаточно. Зинаида Степановна говорит, что
тебя и так учителя защитят, в обиду не дадут. Посмотрим!..
В конце мая кончалась четвёртая четверть. На правах классной руководительницы Поспелова поставила мне в дневник "тройку" по дисциплине. Было забавно - по всем предметам у меня весь год были только "пятёрки", даже по "русскому" - Тониному предмету, а в конце по
поведению - "трояк". Но нужно было утвердить ещё эту отметку на педсовете, решить - допускать меня до экзаменов или нет. Тоня была одна против всех школьных учителей. Но я ей не сочувствовал.
Валя моя поговорила с Валентином Кондрашовым. С этой стороны явных угроз не просвечивалось, и я надеялся на благополучное решение всех проблем.
О скандальном педсовете рассказала маме Зинаида Степановна, а мама - мне. Поспелова как дикая кошка сражалась с учителями, используя всё - и мелкие сплетни, и явную ложь, и провокации. Сказала, что Зотова от меня скоро в школу принесёт ребёнка, сказала, что меня
поддерживает в городе какая-то банда, которая грозит и запугивает всех, кто хоть бы малость против меня выступает. Единственное не призналась, как же я её оскорбил. А сказать правду Тоню подбивала
самая моя ярая защитница Анна Семёновна Воронова.
Наконец, Тоня Поспелова заявила, что раз педсовет её не поддерживает в борьбе с этим "отпетым хулиганом", она пишет заявление в РОНО и уходит из школы, так как здесь ей, молодой учительнице, не дают нормально работать.
Но тут выступила Мария Филипповна Лохмачёва, директорша. Сказала:
- Знаешь, Антонина Ильинична, а не лучше ли будет, чтобы мы все до единого, старые педагоги ушли из этой школы, а ты здесь осталась одна? Как можешь ты одна поставить себя против всех? Где совесть твоя и уважение к старшим? Ты поняла, кто такой этот мальчишка, а мы
его не знаем?! Одумайся!..
И Тоня сдалась. В четверти мне всё-таки поставили "четвёрку" по дисциплине, годовое поведение подытожили на "пять", до экзаменов допустили. Кстати, все четыре экзамена я сдал на "пятёрки".
Вроде бы я опять победил... Не совсем я, и не за одним мною осталась победа. Вся интрига могла быть представлена и в другом свете, смотря как и откуда на неё смотреть.
Мама категорически запретила мне встречаться с верной подругой Валей. Я не стал сильно спорить после пережитых и мамой, и мной треволнений, но продолжал ежедневно встречаться с Валей тайком. У любимого пьедестала памятника Ленину, хотя бы на полчаса перед сном.
Обнять свою нежную девчонку и сказать, что я её не предам никогда...
Сразу после экзаменов Валя уехала на месяц погостить к родственникам, наверное, в свой Киров. Я собирался поехать в Брянск.
Однажды, похожим на майское, но уже июньское утро я вышел из своего пресловутого "редакторского туалета". Было чуть больше семи часов утра. На дровах возле редакционных сараев сидела Тоня Поспелова, в
том же халатике, такая же размягчённая, как тогда, зажав свои полные коленки.
Махнула мне пальчиком, мол, подойди... Я подошёл, молча сел рядом.
- Ну, что, хулиган, будешь просить прощенье?
Я говорил тихо, не глядя на неё и не издеваясь.
- С большой радостью, моя "королева", если Вам доставит это удовольствие. Теперь я всю жизнь буду перед Вами виноват. "Ведь Вы мне по-прежнему милы, как Родина и как весна..."
- Ну уж, "всю жизнь виноват"?.. А в экзаменационном сочинении я тебе исправила грамматическую ошибку, и ты получил "пятёрку"...
- Спасибо. Но зачем это надо?
- А зачем нужно мне было тебя спасать, после избиения Кондрашова? Ведь папаша пришёл ко мне и сказал, что хочет передать на тебя дело "в органы". Там бы с тобой не церемонились! Я уговорила его, что сама с тобой расправлюсь в школе, что преподам тебе урок на всю
жизнь. Мол, мальчик, без отца, хороший, но немножко избалован. Солгала, что тебе нет пятнадцати лет, хотя знаю, что уже шестнадцать...
И не просто уговорила... Обещала сама оказать ему услуги, если ему они понадобятся... Доходит до тебя это?..
- Да... Тоня... Я и думал...что ты - человек... Зря сомневался!
- Балда ты неотёсанная, а ещё мальчишка с соседнего двора?..
- Не совсем уж балда... Ладно... Знаю, вот, что тебе срочно требуется замуж. Быть Айседорой в нашем городе нельзя, а кроме того у нас нет ни одного Есенина. Ищи себе счастье попроще, хотя бы с офицером...
- Помолчал бы... Знаток поэзии и нравов... Обойми меня на прощанье!
Я обнял её и мы простились - с промелькнувшем в глубине души чувством, с невозможностью и ненужностью больше общаться на равных, с улетающим невозвратным временем. Я даже легко коснулся её тёплых губ губами.
Очень издалека вполне возможно, что мы немножко, пусть только внешне, походили в этот момент на большую актрису Айседору Дункан и самого сердечного русского поэта Сергея Есенина.