Аннотация: мда... как бы про вампиров. Навеяно "Прелюдия и фуга ля минор" И.С. Баха.
Вечерний город, переполненный звуками и запахами, нехотя менял утомительную суету дня на бестолковую возню ночи. Начало ночи всегда нравилось Генриху - в ней ещё сохранялась насыщенность дневной жизни, давно утраченной для него.
Генрих уверенно скользил сквозь темноту, прислушиваясь к торопливым шагам молодого чуть нервного человека. Но, скорее всего, нервным юноша стал в тот момент, когда понял, что за ним идут. Генрих любил так развлекаться. Любил дать почувствовать жертве, что ждёт её: идти, изредка попадаясь на глаза и неуклонно приближаясь. Он почти никогда не звал, он предпочитал охотиться. Сначала искать. Выбирать. Присматривать, отсеивать негодных, чтобы выбрать из десятков, сотен людей кого-то одного. А потом вести его. Подстерегать у дверей, таиться под окнами дома, провожать поздними вечерами по улицам. Вести, чтобы однажды настичь. Настичь, когда голод сожмёт сладким спазмом горло, и бороться с собой станет невозможно. Как Генрих не оттягивал этот момент, он всегда наступал, и очередная высушенная жертва пропадала в безвестности.
Генрих судорожно облизал бескровные губы. Да, тот момент близок. Ещё ночь, максимум две - и голод одолеет его. Тогда он возьмёт жертву, пусть она пока и не знает о своей судьбе. Это неважно. Генрих уже не первый вечер ходил за юношей, и теперь, даже не привязанная зовом, уйти от своего охотника эта жертва не сможет. Генрих нагнал юношу и показался ему на глаза, и волна страха разбавила запах крови. Восхитительная смесь хоть и сводила с ума, но делала голод терпимым - ещё на два дня жизни.
Жертва приближалась к Святому Фоме. Обычно Генрих огибал опасное место по соседним улицам, встречая жертву дальше. Сейчас же усилившийся голод вёл следом, не позволяя отклониться ни на шаг. Голод вёл вперёд, отгоняя от обострённых чувств охотника все прочие запахи и звуки.
Так было всегда, Генрих к этому привык. Всё, что не несёт угрозы ему лично, просто отбрасывается, чтобы не мешать охоте. Поэтому прорвавшиеся сквозь отупение голода звуки не сразу были поняты им. Он удивлённо замер. Жертва уходила всё дальше, но Генрих продолжал вслушиваться в завладевший его вниманием звук.
Музыка. Просто музыка. Будто пойманный зовом смертный, он сделал шаг. Шаг навстречу музыке. И едва успел остановиться почти у самых дверей. Он метнулся в сторону, прижался к стене ближайшего дома.
Что за наваждение? Он же чуть не вошёл в ЦЕРКОВЬ! Более изощрённый способ самоубийства трудно себе представить. Так почему же сейчас, зная, какой опасностью для него обернулась незнакомая музыка, он продолжает ловить еле слышные звуки? Жадно, будто юную кровь да ещё после многолетней спячки.
Позабыв жертву, Генрих слушал. Нет - внимал, стараясь запомнить. И не надеясь уловить, понять, чем же эта музыка так приворожила его.
Вот музыка смолкла. Наваждение постепенно отступило, вернув в мир прежние звуки, а заодно и запахи, среди которых затерялся и такой притягательный запах его жертвы. Забытой им жертвы.
На улицу выскочил мальчишка лет двенадцати. Опасаясь отрываться от стены - слишком уж заманчиво открытой осталась дверь кирхи - Генрих позвал. Мальчик покорно подошёл.
- Что это за музыка?
- Музыка? Какая?
- Та, что играла сейчас в церкви?
- В церкви? Это новый кантор господин Бах играл своё произведение.
Генрих отпустил мальчика, и юный певчий убежал по своим делам.
Казалось, ничто не больше не мешало отправиться за жертвой, но Генрих пошёл в другую сторону. Ему срочно требовалось узнать, где живёт и, что важнее, где бывает вечерами этот органист. Для вампира выяснить такие мелочи не сложно. Гораздо тяжелее приспособить свою ночную жизнь под жизнь смертного. Очень не простого смертного, ради которого можно даже забыть свои привычки. Кроме главной - никогда не выходить на солнце.
Генрих смог. Приспособился. Приноровился. И на четверть века стал ночной тенью смертного музыканта. Незримый, невидимый в темноте, он мог часами ждать, в надежде услышать. Стремление услышать игру знаменитого органиста порой было сильнее голода, а музыка бодрила сильнее крови и пьянила как молодое вино, давно забытый вкус которого вдруг вспомнился Генриху.
Но что такое четверть века для вампира?
Генрих молча стоял у кладбищенской ограды. Тот, кто однажды сбежал от власти смерти, больше не может войти на её землю. Кому же суждено покоиться в мире, никогда не покинет её.
Чёрная дорожная карета остановилась в нескольких шагах за его спиной, но Генрих не обернулся. Тот, кто вылез из кареты, шёл медленно, не рискуя нервировать расстроенного вампира.
- Всё готово, Генрих. Вот документы. - Генрих протянул руку назад, и в его ладонь легла пачка бумаг. - Если с лошадьми проблем не будет, ты должен успевать за ночь добираться до наших дорожных укрытий. Но если и будет - карета прочная, щелей нет, а окно плотно закрывается ставнями. У кучера карта есть, трудностей быть не должно.
- Человек зачарован или наш?
- Наш. В дороге такие надёжнее.
Генрих провёл рукой вдоль прутьев ограды, не касаясь решётки. Повернулся и решительно двинулся к карете.
- Генрих!
- Что?
- Ты ещё вернёшься в Лейпциг?
Генрих задумался. Губы искривились в слабом подобии улыбки.
- Как говорят смертные, не в этой жизни. - Он сел в карету.
- Но, Генрих!
- Что?
- Объясни же, что тебе в этом смертном? Он всего лишь человек! Можно подумать, ты не знал, что он умрёт!
- Я знал. И он не всего лишь человек. Поверь, будет время, и его назовут великим. Но это время будет ещё очень не скоро. По человеческим меркам, конечно.
- Не понимаю! Всё равно не понимаю! Уезжать из-за смерти человека, да ещё в... в...
- В Новый Свет. Это опасно, но преодолимо. Когда-нибудь и вам, домоседам, захочется посмотреть мир. Тогда вы загляните в моё укрытие. И, может быть, расскажите, что его музыку играют другие. Тогда я вернусь.
Возница захлопнул дверь.
- Генрих...
- Понимаешь, - Генрих выглянул в окно, - от его музыки у меня слабел голод.