Улица со сквером посередине. Впереди, в конце квартала, на асфальтированной пешеходной дорожке, желтая бочка. Бочка стоит в тени деревьев, а вокруг - яркий солнечный свет. Около бочки - крупная тетка в грязном белом халате. На улице - тишина; ни машин, ни людей. Только бочка. А рядом - грязное белое пятно.
Андрей бежит к бочке; пересохшее горло сжимают спазмы; сухой, распухший язык царапает нёбо. Пить, как хочется пить! Андрей уже не бежит; он летит, перебирая в воздухе ногами и едва касаясь носками кроссовок асфальта.
А бочка приближается к нему медленно; ох, как медленно! Но вот она уже рядом, совсем близко! Кран открыт, кружка наполняется светлой жидкостью. И вот уже кружка - в руках у Андрея; с нее капает пена, течет по подбородку, по рубашке; с рубашки капает на кроссовки и на черный, лоснящийся асфальт. Андрей быстро, не глотая и не останавливаясь, пьет. Пиво громко и приятно булькает в горле, наполняет пищевод и желудок. Оно течет и течет; и вот уже пустая кружка снова в руках у тетки в грязном халате. Она смотрит на него сочувственно, наливает еще, молча протягивает полную кружку. Андрей выпивает залпом и её. Он чувствует, как пенный напиток течет прямо в желудок, полностью заполняя его. Живот распирает.
Но во рту по-прежнему сухо. Еще больше распухший язык дерет нёбо, скрипит о зубы, мешает дышать. Он пухнет и пухнет; уже невозможно закрыть рот. Язык вываливается из воспалённого рта, ползет по подбородку, сползает с него и виснет, всё увеличиваясь и увеличиваясь в размерах.
Андрей задыхается. Он дышит тяжело, громко и сипло. Так, что неожиданно для самого себя ... просыпается.
... Сознание медленно приходит к Андрею, тяжело ворочаясь где-то в глубинных извилинах серого вещества. Сначала он осознал только то, что где-то лежит, причем на спине. Язык, действительно, тяжело ворочается в сухом рту; а во рту... во рту непонятно что: то ли несколько кошек одновременно нагадили ему под язык, то ли кто-то большой и сильный мощным ударом вбил ему в рот целый батон сухого белого хлеба... И этот самый батон целиком поместился во рту; а все тот же, кто-то большой и сильный, заставил Андрея закрыть рот, плотно сжав губы.
Тяжелый затылок, вдавленный в подушку, был заполнен не мозгами, нет. Внутри него было что-то тягучее, тяжёлое, вязкое и очень, очень больное. Шевелить такой головой было очень не просто. Еще тяжелее оказалось разлепить разбухшие веки-окорока. Сначала Андрею удалось лишь приоткрыть их, сделав маленькую щелочку, в которую, к его большому удивлению, полился невиданный, мерцающий и, в то же самое время, яркий свет. Свет этот был неожиданного, розовато-желтого оттенка. В середине этого светящегося луча что-то как будто шевелилось. Или это Андрею показалось?
С трудом, но все же ему удалось разлепить непослушные веки. Еще сложнее оказалось сфокусировать взгляд на том, что шевелилось в середине светящегося круга. Но когда ему все же это удалось, непокорные веки сами распахнулись настолько, насколько им позволила кожа лица.
Посредине освещенного круга, в самом его центре, Андрей увидел спокойно умывающегося рыжего котенка. Точнее, котенок совсем не был в точности рыжим. Скорее, он был странного, грязновато-желтого цвета. А если еще точнее - цвета обычного взрослого верблюда. Разумеется, желтого. А то ведь, кто-то может мне и возразить, что верблюды бывают не только желтые, но и белые, а также и грязно-серые. Так вот, этот котенок как раз и был точно такого желтого цвета, какого и бывают обыкновенные, "рыжие" верблюды. И еще: он очень забавно и спокойно умывался, не обращая совершенно никакого внимания на уставившегося на него Андрея.
Превратившимися в чайные блюдца глазами Андрей наблюдал за рыжей бестией. А тот, как ни в чем не бывало, все умывался и умывался. Наконец, к Андрею вернулась способность анализировать происходящее. Присмотревшись повнимательнее, он понял, что котенок как бы висит в круге яркого света, который совершенно не освещал комнату. Он как бы исходил ниоткуда и уходил в никуда. А фоном, как бы это было ни странно, выступал его же собственный платяной шкаф, служивший верой и правдой ему долгие годы. Его светлые полированные бока ясно просматривались сквозь лившийся яркий, но в то же самое время, такой приглушенный, как бы "дневной" свет.
Вдоволь насмотревшись на это, очень непривычное для него зрелище, Андрей попытался хотя бы поверхностно осмыслить увиденное. Для этого, к превеликому для себя удовольствию, он закрыл глаза и попытался расслабиться, насколько это только было возможно в данной ситуации. Закрыв глаза, он ощутил такую боль во всем теле, а особенно - в голове, что ему захотелось только одного: отключиться от всего, так неожиданно для него увиденного, чтобы когда-нибудь потом, через "определенное" время, осмыслить и дать ему вполне адекватную оценку. "Отключиться от всего" ему удалось довольно быстро: уже через несколько секунд он негромко похрапывал. Впрочем, это совершенно никому не мешало.
Следующее "возвращение к жизни" у Андрея прошло довольно странно: он тяжело приходил в себя, причем "этот процесс" происходил у него поэтапно, очень неожиданно для него самого. Сначала сознание, как всегда, зашевелилось где-то между извилинами левого и правого полушарий его мозга. Этот процесс был уже как будто привычен для него: ну подумаешь, прошли какие-то мурашки по внутренней части его "пустой" головы!? Ну и что!? Это-то как раз и стало для него уже обычной процедурой пробуждения или, другими словами, возврата к "бытию" (противоположного состояния от небытия).
Итак, сознание, пробежав мурашками по некоторым извилинам Андреева сознания, пришло к той его части, которая отвечает за координацию движений его конечностей. Понимая, что проснуться можно только после того, как он проверит, все ли части его организма работают, а также - работают ли они в той мере, чем их (точнее, какими) функциями наделила Матушка-Природа, Андрей попробовал пошевелить руками. Результат его явно не обрадовал. Руки слушались его ровно настолько, насколько они хотели его слушаться. То есть, они приподнялись сантиметров на пять-десять (точнее определить ему было очень трудно, так как глаза его все еще никак не могли раскрыться из-за своей "огромной" тяжести). Благополучно уронив руки на кровать, Андрей попытался произвести некие манипуляции со своими ногами. Но это вообще ему не удалось. То есть, ноги как бы приподнялись, а затем, к огромному неудовольствию хозяина, сами по себе, рухнули на матрац.
Поняв, что овладеть властью над своим телом ему в ближайшее время вряд ли удастся, Андрей сосредоточился на другой маленькой, но такой необходимой ему сейчас проблемой: он попытался открыть глаза. И ему это удалось! И тотчас, одномоментно, ему привиделось (???) то, что именно он видел этой ночью. Такой близкой, и, одновременно, такой далекой, а точнее - этой ночью. Он увидел того самого, рыжего (или желтого?) котенка, который, последний раз утерев свою симпатичную мордочку, тут же пропал. А бывают ли желтые коты? А на его месте, по обыкновению блестя полированным боком, возвышался все тот же, такой знакомый, платяной шкаф. Сосредоточившись, Андрей некоторое время очень внимательно рассматривал родную, желтоватую фанеровку, как будто ждал, что вот-вот должно произойти что-то еще, такое же необыкновенное, необычное, но более страшное и злое.
Но ничего не происходило. Даже, более того, ему показалось, что ничего и не было, не было никакого котенка, не было этой рыжей бестии, необычного, желтого, "верблюжьего" цвета. И Андрей сдался, поняв, что ничего, ничего необычного больше не будет: не будет никаких котят, никаких верблюдов, не будет никакой другой страшной нечисти. И он сосредоточился на своих, близких ему телу и его душе, сугубо земных эмоциях. Сильно, сильно болела голова. И, как он прекрасно это понимал, - все это последствия обыкновенного русского, простолюдинского похмелья. Но, наверное, и новорусские банкиры, так же, как когда-то и дворяне простого, русского, происхождения, как и он сейчас, иногда мучаются этим, таким родным, исконно народным, болезненным состоянием.
Изучая далее свое самочувствие, Андрей пришел к неутешительному выводу: так болеть ему не доводилось давно. С трудом приподняв над подушкой свою буйную (в других ситуациях) головушку, страдалец тут же уронил её обратно в постель. Сосредоточившись, он сполз на пол. Огромных усилий ему стоило доползти до стены. Еще с большим трудом он встал, опираясь ладонями и локтями о гладкую стену. Применив всю силу воли, на которую он был способен, он "пополз" по стене.
Ему показалось, что он достиг дверного проема через час, хотя на самом деле не прошло и пяти минут. Он несколько секунд постоял, опираясь о косяк двери. Затем его ладони заскользили по обналичке. И тут же, с огромным грохотом, Андрей рухнул в проем входной двери.