Ночь была тёплой, но, в тоже время, не томила. Дневной зной казался отцу Варфоломею карой небесной, посланной человечеству за грехи тяжкие. Днём он изнывал в душной церкви, во время обедни грузное тело монаха покрывалось испариной, отчего ряса тут же делалась мокрой. Какие только средства не были употреблены священником - ничего не помогало. И вот сейчас, когда солнце уже было за горизонтом и с речки дул освежающий ветерок, Варфоломей блаженствовал, располагаясь на лавочке возле церкви. Молиться не хотелось, лучше было просто посидеть и отдохнуть. Желудок потихоньку давал знать о себе, но Варфоломей держался (взамен молитвы), что - то упорно заставляло его сидеть на месте, вместо того, чтоб отправиться в келью, аккурат за иконостасом, и отужинать. На столе его ждала картошечка с маслицем, жирный кусок свинины (да простит Господь такие аппетиты), селёдочка с молоками и разнообразные соления...
Настроение было хорошее (ибо погода к этому располагала), но беспокойные мысли всё же блуждали в голове: думая о предстоящем ужине, Варфоломей невольно вспоминал детство, когда в пост наедался у безбожницы бабы Марьи блинов с мясом, отпыхиваясь шёл он домой и знал, что ему попадёт. Дома он признавался сначала Матушке, что изволил скушать две тарелки(!)(..."уж больно хороши были"...), последнее признавал даже суровый отец, но всему своё время; он стягивал с Варфоломеюшки портки и липовыми розгами учил чтить религиозные каноны, после чего неделю нельзя было присесть. Но на следующий день он снова бежал к бабе Марье , уже стоя уминал тарелку, другую чего - нибудь отнюдь не постного и с пунцовыми щёчками (а они непременно были пунцовые, после такого стола) шёл домой, вытирая снегом масло с губ - розги отца не научили Варфоломея воздержанию. Не научили этому и розги духовной семинарии, когда он видел кусок мяса под чесночным соусом (хотя и без него тоже не дурно), он не мог удержаться - мысли о грехе не казались в те моменты столь ужасными, хотя человеком, по природе своей, был он беззлобным, даже добры, не жадным и, иногда, набожным.
Наступил один из таких моментов, когда расплывшийся, в свои тридцать пять лет, во все стороны священник начинал подозревать, что олицетворяет собой проявление всех самых тяжких грехов. Захотелось помолиться, но лень пересилила. Он снова представил палящее солнце и ему сделалось дурно.
"Кажется, Глафира обещала завтра с вечера истопить баню и принести отвару из берёзовых почек - от пота, говорят, помогает".
Варфоломей встал со скамейки и, перекрестившись у входа в церковь, пошёл ужинать, аккурат за иконостас.
Глафира сидела на лавке возле покосившейся бани, из которой доносился рёв батюшки, нещадно хлеставшего себя свежим дубовым веником. Она аккуратно сыпала в бочонок берёзовые почки, нашёптывая при этом какие - то непонятные слова. Вдруг сзади послышался грохот, дверь заскрипела и из бани вывалился красный Варфоломей, закутавшийся в простыню. Он развалился на лавке и захрипел.
- Квасу, батюшка? - Глафира зачерпнула деревянной кружкой из бочонка и подала ему. Он быстро схватил кружку, перекрестился и быстро осушил её.
- Ах, хорош квас, ядрёный! Дала бы пару бутылей, а то ведь на обедне помираю от жары, крепче, чем у тебя в бане, а тут опрокинешь кружечку, всё ж легче!
Она хитро засмеялась, грозя пальцем. Отец же, поставив кружку, отерев бороду, с коварным лицом потянул руку в сторону Глафиры и попытался ухватить её за грудь, но женщина оказалась проворнее и ускользнула в последний момент, отчего мокрый отец проехал по лавке и угодил в крапиву растущую у забора.
- Эка чёртова баба! Так и зашибиться не долго! Ты чего такое вытворяешь?!
- А ты чего лезешь?! Чёрт в рясе!- она перекрестилась. - Мужика нет, так и лапать можно? А вот вернётся он, а тут ты лазаешь! Он на рясу смотреть не будет! Ха - ха - ха!
- Тьфу, дрянная баба!
Варфоломей махнул рукой и вернулся в баню.
Густой, томящий пар жадно клубился во всех углах. Отец восседал на пологе и лениво хлестал себя веником тяжело отпыхиваясь - париться было трудно. Неожиданно отворилась дверь и из предбанника на попа уставилась испуганная Глафира. Он охнул и прикрылся веником.
- Ты чего, сдурела?! Аль поумнела? А раз так, тогда квасу сперва принеси - шибко в горле пересохло!
-Да, а навозу тебе, для вкуса, туда не бухнуть, козёл безрогий?! Иди сюда, только тихо.
Варфоломей нехотя слез с полока и пошёл к Глафире.
- Ну чего тебе?
- Да тише, чего разорался! Погорели мы с тобой батюшка - мужик мой вернулся! Увидит тебя здесь - пропал ты, да и я с тобой, будь ты не ладен, кабель недоезжаный!
Поп побледнел и на минуту выпустил веник из рук (но потом опомнился и подобрал его).
- Чего ж делать - то, Глафирушка?!
- Чего - чего, убегать. Вот, я тебе кальсоны твои принесла, натягивай!
- Отвернись, - буркнул он стеснительно.
- Да пропади ты со своим срамом! Окно видишь? Сигай через него, в заборе три доски сломано. - Она быстро оглядела монаха с ног до головы. - Наверное, пролезешь. Если застрянешь, ломай оставшиеся. Вылезешь, беги прямо, до старого колодца, там дорога будет, свернёшь налево - аккурат к озеру выберешься.
- А рясу - то! - спохватился Варфоломей, засовывая ногу в окно.
- Беги, скажу стирать забрала!
В то время, пока Глафира обхаживала мужа, отец Варфоломей в изорванных кальсонах (он еле влез в дыру) по мере своих немногочисленных уже сил приближался к густому ельнику, за которым пряталось кладбище. Хотя священные писания запрещали суеверия, как остатки темного дохристианского мира, батюшка верил и в ведьм, и в русалок, и в леших, банников, домовых, даже в воскресающих покойников, ибо не раз слышал ночами со стороны кладбища какой - то вой. В такие ночи бежал он к себе в келью, плотно закупоривал дверь, тушил свечи, менял засохший чертополох на свежий и всю ночь лечил расшатанные нервы спиртовыми настоями, да так, что спал до самой обедни (средства оказывались весьма эффективными). Так вот и сейчас, несмотря на страшный испуг - муж Глафирин, чего доброго, мог и вдогонку побежать, суеверный поп свернул в сторону поля. Настало как раз то время, когда начинали сгущаться сумерки и разумней бы было отсидеться в кустах (благо вечер выдался тёплый), но по простоте душевной, да ещё распалённый кладбищем отец сиганул прямиком в поле, рискуя быть замеченным. Пробравшись сквозь густой березняк на дорогу он услышал скрип колёс и мерное цоканье копыт.
- Пропал!- прошипел запыхавшийся беглец.
Выход оставался один - бежать к реке через кладбище. Один Господь ведает, откуда нашлось столько сил у монаха, но он со скоростью ветров, задувающих в крещенские морозы, понёсся в сторону погоста.
Замелькали первые могилы. Силы иссякали и совсем скоро Варфоломей остановился, переводя дух. Старые кресты будоражили воображение и один за другим стали вспоминаться рассказы бабушки, когда шесть внучат летними ночами собирались вокруг неё на сене, где - нибудь, за сараем. И она рассказывала им истории о леших, злых домовых, девичьих посиделках, гаданиях. Во время этих сказаний маленький Варфоломей вглядывался вдаль, туда, где простирались бесчисленные луга и леса, потом смотрел на родной дом и мурашки пробегали по телу - тёмная даль казалась ему такой страшной. Потом он всю ночь лежал на печке вместе с матушкой и батюшкой и всё представлял, как под окнами и дверями снуют черти, в пруду, за околицей, плещутся русалки, в бане банник со своей нечистой свитой хлещет себя веником, оскаливая от удовольствия острые зубы.
Совсем стемнело. Варфоломей схватил крест, висящий не шее и зашептал молитву, пробираясь тихонечко между могил. Где - то сзади послышался шорох осыпающейся земли, поп застыл. Аккуратно повернув голову он сперва не смог разглядеть, что же там шевелится, но чуть поднатужив взгляд увидел коричневую руку торчащую из могилы, которая ежесекундно пыталась что - то ухватить. В это время чуть в стороне от перепуганного монаха зажглись два зелёных глаза, а вторая рука, тоже торчащая из земли, окончательно сорвала с Варфоломея его порванные кальсоны: батюшка стоял посередине кладбища, наполненного нечистью, в чём мать родила, за исключением креста (да и тот прикрывал совсем не те места, которые бы надо было прикрывать). Молитва не действовала. По всему погосту из стороны в сторону гулял дикий хохот. Не представляется ныне возможным выяснить чем он был вызван (времени с тех пор прошло не мало), возможно нечисть потешалась над своей дерзкой выходкой в адрес священнослужителя, или же голая фигура последнего так забавляла смеющихся, не суть важно. Но как бы там ни было, Варфоломей вырвался и... побежал, долго получая под зад удары еловыми ветками. Проломив и без того ветхую ограду он сиганул в поле и скоро был уже у реки.
Говаривали рыбаки, варившие похлёбку на другой стороне реки, что к церкви бежал голый мужик (был толст, но бежал быстро (!), а бабы на следующий день, во время отдыха в поле всё тараторили о том, что батюшка цельный день носу на улицу не кажет и на обедню церковь тоже не отпер, может быть замаливал грехи?
Грехи здесь были не причём: Варфоломей снова лечился спиртовыми настоями...