Аннотация: - Запомни. Детские игрушки получают вторую жизнь на кладбище! - словно карканье ворона, раздаётся за спиной дребезжащий голос старика.
- Запомни. Детские игрушки получают вторую жизнь на кладбище! - словно карканье ворона, раздаётся за спиной дребезжащий голос старика.
- Помню, помню. И люди боятся не смерти, а что их запомнят слабоумными идиотами с трясущейся головой, энурезом и вечным брюзжанием. Они боятся не сгнить в гробу, а получить инсульт, который прикует к кровати, где они будут покрываться пролежнями и ходить под себя, бессмысленно уставившись в потолок. Шамкать беззубым ртом, зовя матушку или жену, которые скончались лет так -дцать назад, чтобы забрали к себе, в безмятежный мир темноты, червей и холодного надгробного камня.
- Даже бесхозная могила счастливее, чем старость брошенных детьми и живущих в городе. За кладбищем хотя б смотритель приглядывает, а старики никому не нужны и заживо гниют в коробках квартир, освобождения которых ждет толпа родственников!
- Лучше быть никому не нужным здесь, чем достаться своре оборотней там.
Он надрывно хрипит, срываясь на высокие ноты, которые разрезают тьму кладбища. Спятивший смотритель. Давно тронулся умом, обхаживая молчаливых подопечных.
Во влажном воздухе витает угроза. Втягиваю запах сырой земли, тлена и гнилой травы. Явно чувствуется душок легиона. Скоро будет совсем рядом. От деревушки и так немного осталось. Центральная часть, приближенная к городским застройкам, почти опустела, и среди брошенных зданий снуют партизаны - мелкие шайки народного ополчения. Всеобщая мобилизация давно вывела всех военнообязанных на границы - в поселениях держат оборону жалкие остатки.
Никогда не известно, с какой стороны ожидать нападения. Их чуешь, когда уже поздно куда-то бежать: по запаху, по дрожащему сырому воздуху. По плывущей под ногами земле.
Я их прекрасно ощущаю. Иногда мне кажется: они прочно обосновались здесь. Что притягивает, знать бы.
Проходя по узкой дорожке меж захоронений, невольно ежусь, когда что-то легкое, словно отсыревшая паутина, касается лица, пахнув плесенью в лицо.
Старику ничего не будет, он плотно с ними повязан, хоть и не скажет ничего толкового.
Не оборачиваться. Вопль, запах крови. Мгновение - и кишки старика намотаны на столь любимый им кельтский крест у часовни.
А ведь я возлагал на смотрителя большие надежды. Для моего расследования его помощь была б очень кстати. Но кроме неадекватного бреда о жизни и смерти не добился. Мое расследование застряло в его эпицентре. Туман, которого боялся весь регион у меня под боком. Но ничего кроме исторических сводок у меня нет. Старик, который знает больше всех, абсолютно не вменяем.
Выдыхая, делаю шаг в жидкое месиво тропинки. Если б не знал, что он неприкосновенен, давно б сорвался с места, но старик, видимо, на своем месте - для обоих измерений. Устраивает и их, и нас.
"Остановись, прохожий, навести мой прах, Я уже дома, а ты ещё в гостях..." - написано на одном из надгробий на выходе. Мрачноватая эпитафия.
"В гостях ли мы? И дома ли он? Да и где этот чертов дом?" - киваю могилке, прочитав надпись.
Вдоль забора, за скрипучую тяжелую калитку, к городку.
Некогда здесь была дорога, теперь же скорее каша, замешанная сотнями тысяч ног - невидимых, шагающих чётко и слаженно. Поваленные деревья им нипочем, а вот я заплутал. Через мосты запрещено ходить маршем. Сильная вибрация резонансом разбивает опоры и крепления моста. Мост через реку рухнул, почти обрезав селение от цивилизации.
Все правила не для войска. Их марш бесконечен и продолжается не одну тысячу лет. И какой-то мост для этих ног не повод сбиться с ритма. Неся разрушения, они прут, пугая гулом тысяч сапог. Сумрачный змей отрядов, прущих напролом по одним им известным маршрутам.
Окончательно заплутав, взбираюсь на горку и залезаю на старый дуб, цепляясь за ветви, выглядываю деревню. Вместо привычных домов на меня смотрят: статуя, парк, заросший плющом, и опутанный стеблями фонтан. Воздух дрожит, проплывая перед глазами. Пара вдохов, и притяжение отпускает. Цепляюсь за ветви, один толчок, и я перепрыгну на соседнюю ветку, оттуда - еще несколько рывков, набирая скорость. И вот я в центре парка, в центре событий.
Но с грохотом ломая ветви, падаю среди перекореженных пожаром деревьев. Ни парка, ни плюща, ни огромной статуи, до макушки обросшей зеленью и больше похожей на скульптуру, вырезанную из огромной туи, как в парках столицы.
***
Легенда о легионе ожила: редкие всплески активности, поддерживающие память о черном войске, стали реальностью. За один день темный сырой морок поглотил все. Окна затянуло черным туманом с запахом гнили. Липкий спрут забирал одного за другим всех, кто осмеливался выйти наружу, и так же исчезал, тая под лучами солнца. С того времени прокатилась волна: то тут, то там в разных уголках расплывалась густая, словно кисель, тьма, сквозь которую раздавался лязг металла и грохот марширующих ног. Отряд за отрядом сметая все на своем пути, проходит легион, исчезая там же, откуда пришел. Никакие силы не могут его остановить. Ему плевать на технику. Ему не страшна ядерная атака, для него не имеет значения прогресс. Он его постепенно стирает, оставляя после себя разбитые деревушки - без света, воды и тепла, - овеяв все паутиной тлена и оставив шлейф затхлости могил.
Чтобы разобраться, я долго отслеживал активность аномалии. Но хаотичный график ее передвижения не имел никакой закономерности. Из него выбивается только это селение, где присутствие черного облака почти постоянно.
Провинциальная деревушка, на территории которой некогда располагалось городище, со временем пришедшее в упадок и разграбленное аборигенами. По историческим справкам до пожара речной порт при городище процветал, а город разрастался. Отличное войско. Богатые дома. Источник цивилизации. Покровительство людям от искусства. Художники, музыканты, архитекторы. Огромная библиотека. Практически университет, раскинувшийся на десятки километров. Охраняемый стенами и рвом, питающийся от порта - мечта поэта, а не город. Никому не подвластны, со своим собранием. Провозгласивший себя республикой.
До XVII века город не знал поражений: набеги отбивались, порт расширялся, а город рос, плодя вокруг себя деревушки и отвоевывая себе новые территории. Пока пожар не уничтожил его дотла. Поговаривали, что его подожгли за язычество, за сбор дани, что то ли сам князь был проклят, то ли город. Но пепелище восстанавливать было уже некому. Тяжелые ворота с подъемным механизмом заклинило, когда перепуганные люди пытались вырваться из горящей крепости. Кто не сгорел живьем, тот задохнулся; караул бросался в ров со стен, разбивая себе головы и сворачивая шеи. Единственное, что уцелело, - то самое кладбище и деревушки на окраине, которые после краха центра быстро ушли в забвение.
Не так давно сюда вернулась жизнь - селение заново отстроили. Свежие постройки, новая работа, новые постояльцы кладбища. И старик, словно вечный сторож. Самый старый житель деревушки, но самый бесполезный в смысле информации. Кроме любимого кладбища, он ни о чем слышать не хочет. Вьюн, покрывающий оградки, для него что розы тетушки под окном.
А вот и дорога. Выплутал. Меж деревьями виднеются серый асфальт и первые дома. Затопленная канава, через которую от каждого дома брошены мостки. Частные небольшие домики, выстроенные из добротного кирпича. Наверняка хозяева не местные, а городские, приезжают насладиться благами природы.
Дверь первого приоткрыта. Странно, что в такую рань: не больше пяти утра, небо еще не озарилось лучами, а похоже на стальную сетку, натянутую на голубой щит. Сквозь приоткрытую дверь видно, как по ступеням сбегает вода цвета свернувшейся крови и разливается лужей на тропинке, ведущей к мосту. Нехорошее ощущение закрадывается меж лопаток, но, отбросив его, шагаю дальше. Низина. Вообще поразительно, как здесь решились строить. Вода стоит и на кладбище, и в частном секторе. По весне наверняка разливаются заливные луга, а пока просто чавкающее месиво и лужи. Пожаров здесь быть не может: слишком влажно.
Знакомые крыши и мост через ручей, старый велосипед у забора словно напоминание о счастливом поселковом детстве. Здесь есть усадьба и местный барин-старожил. Что-нибудь нарыть можно у него: местные разбежались и не особо жалуют пришлых. А вот барин вроде как никуда не выходит. Нужно дождаться полудня и заглянуть, а пока есть время обшарить деревушку. Частные дома сменяются малоквартирками. Хлам под ногами и голоса над головой. Где-то на втором - люди, хотя они редкость в недостроенном центре.
Вверх по лестнице. Стараясь не сломать ногу среди строительного мусора, поднимаюсь на второй. Большой коридор и припертые вместо дверей листы фанеры. Отодвинув их, иду на звук голосов. Не факт, что меня примут, но стоит рискнуть поболтать с не очень дружелюбными аборигенами.
То, что по прибытию местные не очень радушно меня встретили, ещё мягко сказано. Косые взгляды - мелочи, а вот ощущение, как дышат в затылок, присматриваясь, с какого угла лучше дать по темечку, напрягает. Так что осторожно, чтоб не спугнуть, подкрадываюсь, стараясь подслушать разговор.
Тихий бубнеж за фанерным шитом, прикрывающим проем в стене. Шорох шагов и звяканье какой-то жестянки, которую то ли катают, то ли мнут ботинком, ни черта не разобрать. Подхожу ближе, перебираясь через лежащее бревно; видимо, прямо на кровлю, которая так и не была достроена. Под ногами громко хрустит кирпич, прокатываясь под подошвой - нога подворачивается, только и успеваю подставить руки и упереться в бревно, чтоб не шлепнуться в мусор.
Тишина, прерываемая голосам, топотом и шкварканьем фанерного ребра о плиту пола. Поднимаюсь, оборачиваясь. Три мужика, явно с далеко не благими намерениями. Широко улыбнувшись, поднимаю руки, чтоб показать что абсолютно беспомощен, и, развернувшись, даю деру. На ощупь несусь вдоль коридора по лестнице и на улицу, оттуда - в переулок меж домами, петляя как заяц.
Пробежав пару кварталов, останавливаюсь, поняв, что окончательно оторвался. Мда. Не горят ребята желанием болтать, но да черт с ними. У меня еще особняк остается.
***
Присев на лавочку и перекусив под пристальным взглядом какой-то бабки, больше похожей на старую ведьму, я проверил, не потерял ли чего. Все на месте. Рюкзак при мне, карманы по дороге не оторвал. Приведя себя в порядок, тронулся дальше. Мне нужен особнячок на окраине поселка, самое старое здание в округе. Некогда при нем располагалась церквушка, которая позднее сгорела, но все документы удалось спасти. Они могли быть только в барском доме. По секрету, сделав большие глаза и заговорщически, как великую тайну, мне поведала одна девчонка, еще когда я вчера вечером добрался сюда.
- Там живет колдун.
Тихонько зашипев, чтоб не выдал взглядом, она, приложив маленький пальчик к губам, сказала, что тот крадет маленьких детей и приближаться к дому нельзя, но мальчишки из тех, кто постарше, бегали. И видели страшного седого колдуна, который хотел их поймать, но им чудом удалось ускользнуть.
Она хотела еще что-то сказать, но, увы, ее окрикнула девушка - видимо, старшая сестра, - и девчонка, махнув на прощанье тощими косичками, скрылась за дверью маленького ухоженного домика с поваленным, словно закоптившимся заборчиком.
Раздумывая, я добрался до развилки. Вот и тропа - почти заросшая грунтовая дорога, скрытая кустами, в отличие от кладбищенской, широкой и превращенной в месиво. То-то я ее в прошлый раз не заметил. Поправив рюкзак и отведя кусты руками, шагаю в колючие заросли. Некогда колея, а теперь почти по пояс заросшая травой дорожка вряд ли пользуется популярностью. Когда я, уже отчаявшись, хотел повернуть назад, вдали мелькнула крыша.
Есть, нашел. Теперь только шагать по направлению крутого ската. Не заблужусь.
Еще будучи студентом журфака, я зазубрил одну истину - хорошая статья выйдет из-под пера только тогда, когда тебе самому интересна тема.Помимо сухих фактов аналитики, которые вполне пойдут для вестей и сводок, для статьи в журнале необходим азарт, которым будет пропитано каждое предложение, читатель должен быть вместе с тобой внутри события.
Спасибо вам, Юрий Юривич. Если б ни вы сидел бы я где-нибуть в пыльной библиотеке. Или допрашивал вдову художника, выспрашивая как ее покойный муж относился к полотнам Моне.
Раскатав рукава, обычно задернутые до локтя, пробираюсь среди колючек, накинув капюшон на голову. Может, дед этот давно там скопытился? Не заметно, чтоб за участком следили. На крайний случай переворошу дом - что-нибудь да найду. Выматерившись, вылезаю из зарослей.
Центральная двухэтажная часть с острой крышей и два крыла - видимо, хозяйственные пристройки. Всё покрыто плющом, который обвивает даже темные, поблескивающие на скупом солнце окна. Я бы сказал "красиво", если б не ветхость здания. Центральное крыльцо перекосило, и прогнившие доски обвалились, так что зайти можно только с хозяйственного крыла. Козырек открытой веранды прикрывал собой небольшую дверь. Старые клумбы с цветами порядком заросли сорной травой, даже толком не понятно: это кусты роз или колокольчиков. Цветущие лианы вьюна обвили столбы веранды, закрыв ее своей тенью, а дикий виноград разбросал мелкие гроздья, похожие на незрелую смороду с огромным листом.
Дверь заскрипела, поддавшись, и, томно застонав, открылась. В лицо пахнуло пересушенными глядящим через большие окна солнцем досками и пылью. Ну, хотя б не мертвечиной: в таком доме дед мог попросту превратиться в мумию, умерев в кровати или за столом.
Выдохнув, шагаю в узкий коридор. Наверное, кладовка, отхожее место, или что там еще может быть. Не дергаю за ручки. Черт его знает, но неприлично шариться по дому, когда хозяин может сидеть в толчке.
Хмыкнув про себя, прохожу в конец коридора и оказываюсь в холле с лестницей наверх, дверью в противоположное крыло и ещё парой - сбоку. Видимо, напротив кухня-столовая, наверху спальни, внизу зал и кабинет или комната гостей. Пыльные перила лестницы намекают, что наверху вряд ли кто есть, но на всякий случай кричу:
- Есть тут кто-нибудь?
- Есть тут кто-нибудь, кто-нибудь? - вторит мне эхо, постепенно затухая в пустынном коридоре. Обернутые тканью кресла, еще какая-то мебель. Возможно, хозяева попросту убрались отсюда в город.
Поднимаюсь вверх по скрипучим ступеням. Дергаю дверь ближайшей комнаты. Точно так же обернутая чехлами мебель и пустота. Никто давно не прикасался ни к чему. Следующие двери тоже не радуют признаками жизни. Становится не интересно. Сняв рюкзак и взяв его в руку, уже собираюсь спуститься вниз, как за дверью раздается тихий стон и словно скрип половиц под ногами.
Сглотнув, открываю дверь, шагая в комнату. В глаза бьет солнце, после темного коридора заставляя жмуриться. Передо мной раскачивается простыня, а протяжный "у-у-у-й-у-у-у-й" раздается прямо над ухом. Рефлекторно дергаю за ткань, стягивая ее вниз.
Зеркало. Старое, овальной формы, в темной резной раме, с человека высотой, на подставке с двумя болтами, чтоб можно было изменить наклон и закрепить его в нужном положении. Болты давно расшатались, и черная гладь раскачивается от малейшего сквозняка. На меня уставился человек в пыльной куртке с испуганным лицом: суженные от яркого света зрачки прищуренных глаз, взъерошенные волосы. Зеркало пыльное несмотря на простынь, которой было прикрыто. Провожу рукавом, смахивая пыль.
Темное. Таким зеркало становится после смерти, когда его не накрыли, а поставили напротив другого, точно закрыли створки трельяжа, образуя замкнутый коридор.
Смахиваю пыль, смотря самому себе в глаза и задумавшись. Перелопатить весь дом - это не уломать старика рассказать сказку о бравых солдатах, погибших сотни лет назад, и байку о заколдованном кладбище.
- Бры-ысь!
- Брыс-сь!
Из зеркала на меня смотрел седой иссохший старик с бородой и крючковатым носом.
- Бр-ры-ысь!!!
Тонкий палец словно кость, обтянутая кожей. Тычет мне прямо в лицо:
- Бры-ы-ысь!!!
Зажав рукой лямки рюкзака, толкаю дверь спиной, вваливаясь в коридор, и, перепрыгивая ступени, несусь вниз. Распахиваю первую попавшуюся дверь и влетаю в столовую.
- А вас как сюда занесло?
На меня испуганно косится маленькая полная старушка с половником в руках. Живая. Видно по тому, как она бодро поднимает поварешку, готовясь то ли напасть, то ли защититься. А возможно, просто вскинула руки, как это обычно делают пожилые люди. Пол под ней тихо поскрипывает, шаркают тапочки.
- Я это... я к вам по делу. Узнать кое-что хотел, - от пережитого страха заикаюсь и, сглотнув, сдерживаю дрожь. - Здравствуйте, я историк, разбираю фольклор - легенды, старые рукописи, церковные записи...
Вздохнув, старушка отряхивает руки и, махнув в сторону стула, приглашает сесть. Присаживается сама, вытирая руки о передник:
- Чай будете?
- Не откажусь.
- Вы ведь не студент, так ведь? Как вас зовут?
- Денис.
- Ну вот что, Дениска, а я Марь Васильна, ты же про иродов этих проклятых ищешь, так? - Она зажигает огонь под старым пузатым чайником и, поправив юбку, присаживается, положив перед собой пухлые руки. Ее добрые серые глаза чуть щурятся, как это бывает, когда оживают воспоминания, и смотрят чуть выше меня.
- Так вот. Единственно куда они не зайдут, дак на территорию усадьбы. Я здесь одна осталась, за домом присматриваю. Хозяин помер давно, а ребятишки здесь жить не хотят, да и продать не могут.
- Так вот. Бабка рассказывала, что стояла здесь церковь, которую еще несколько веков назад возвели, когда христианство пришло, а город, что стоял там, где сейчас чаща леса, у самой реки, - город веру не принял. Долго бились за кресты. В те времена за веру город стоял до последнего, да сожгли всех и устроили кладбище. И здесь на холме церковь построили, в назидание. Говорят, с тех пор-то и начали дела темные твориться, как пошло крещение крестьян.
- Туманы черные стали приходить. Страшные дела по ночам творились. Пока не освятили всю землю, а город практически не стерли с лица земли - обратно он так и не возродился. Но кто ж расскажет? Только если мертвые, а они с живыми не говорят, да и торопиться к ним не стоит. Все успеем. Вот и барин успел.
- Потом затихло. А когда стали заново отстраивать город, разбудили спящих. На месте домов, что сейчас отстраивают, пепелище было. Сами виноваты, потревожили их покой. - Принеся чашки горячего чая, старушка присела. - Не успокоятся они, пока им спать не дадут.
- А здесь?
- Не ходят. Церквушка старая, место священное. Да и людей почти нет из-за старого хозяина. Боялись они его особливо. Михаил Федорыч, царствие ему небесное, предупреждал, что не стоит тревожить, даже документы поднимал, да только кто деда послушает?
Горестно покачав головой, она прошептала:
- Помер он, как только стали машины подгонять, дома строить, ямы рыть. Вот и считают теперь, что он перед смертью поселок проклял. Здесь же порт, карьеры - место удачное. А он яростно защищал лес от строительства.
***
Проговорив со старушкой ещё около часу, я решил вернуться назад, на кладбище, к тому самому месту, где мне парк привиделся. Как оказалось, бабулька осталась присматривать, чтоб дом не разграбили: жила в одном крыле, в комнатушке рядом с кухней, в остальном доме стараясь не появляться - больно он ветхий стал. Боялась ноги сломать, наступив на прогнившую доску. Родни у нее не было, всю жизнь при доме работала, детишек воспитывала, убиралась, до последнего оставалась верна хозяину, который рано овдовел. Да и уходить из старого, но безопасного дома она не собиралась. Как никак, стал крепостью.
Понемногу картинка начала складываться из мелких деталей во что-то единое. Это старый погибший город с разрушенным кладбищем. Месть неупокоенных душ. Единственное желание, которое у меня возникало, так это коснуться тумана, войти в него.
Если долго смотреть в бездну, то бездна начинает смотреть в тебя.
И я чувствую ее ненасытный взгляд, от которого по всему телу пробегают мурашки. Помимо растерзанных тел в тумане остается след из десятков пропавших без вести душ. Но куда он их забирает? В параллельную вселенную? В прошлое? Но для чего? Разве что высасывать из них остатки живого.
И бездна, пустота, что смотрели на меня изнутри, кажется, протягивая тонкие руки, приглашая последовать за тонким шлейфом тумана, ускорить шаг, погрузиться в него.
Добредя до развилки, где дорога опять уходила к кладбищу, я, оглядевшись, прикинул, куда мог забрести в прошлый раз. Скорее, влево забрал от дороги. Определив направление, пошагал в лес. Перешагнув через поваленный ураганом молодняк и продравшись сквозь редеющие кусты, я уперся в стену. Старая, каменная и поросшая мхом. Обогнув развалину, увидел привидевшуюся мне статую. Высокая, из камня, обвитого плющом, похожая на те, что ставят в парках культуры: полуобнаженный мужчина, некогда сжимавший в руках какой-то предмет, который, увы, обломился, оставив после себя только поднесенную к лицу руку, словно символ скорби. Чуть дальше тот фонтан, похожий на вазу, посреди отделанного камнем пруда и колонны, спрятанные меж стволов деревьев. Потрогав плешивый камень пьедестала, я направился к колоннам, оставшимся, видимо, от здания. Черный сумрак опустился за моей спиной. Тихий лязг металла, словно комариный писк, дзыкнул на ухо. Замерев, выдыхаю. Догнали. А ведь расслабился после дома. Тихо там, светло, не как в поселке. Пара шагов вперед, и передо мной площадка из белого мрамора с каменным троном в центре. На нем мужчина в доспехах, окруженный войском. Шепот и гам сотен голосов, лязг тысяч лат. Тихий переклич птиц сменяется звоном оружия.
Старик - кладбищенский сторож - сидит на ступенях у трона.
- Лучше быть мертвым на кладбище, чем живым и никому не нужным.
Люди боятся не смерти, а слабоумия. Боятся остаться запертыми дома и прикованными к кровати. Боятся, что их запомнят страшными брюзжащими стариками, которые внушают ужас детям.
- Тем, кто не ценит жизнь, смерть!
Договор. Старик заключил с ними договор. Смерть все рыщет и уравняет всех до единого. Став частью легиона, они перестанут быть угрозой. Станут едины. Те, кто не дожил до старости, те, кто ее боялись, те, у кого было, с кем ее прожить, и запертые в доме.
На кладбище игрушки получат вторую жизнь. Так же, как ее получу я, присоединившись к войску. Влажная черная дымка касается затылка.
Я выключу диктофон, и слова, которые я сейчас запишу в этих заметках для статьи, могут стать последними. Но только в этой части.
Упрямо смотрю в глаза старика, соединившего оба берега реки Стикс, но так и не ставшего частью ни одного из них...
Eсли ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя.
Ну, здравствуй, Харон.