Была смерть. Она неслась вместе с 'Красной стрелой' из Ленинграда, да-да, именно в то последнее десятилетие перед тем, как он вновь стал Санкт-Петербургом. Смерть летела, ожидая, когда один, едва тлеющий окурок выпившего и безмятежно заснувшего пассажира, не дососавшего сигарету, вцепится огненной искоркой в валявшуюся недочитанную газету. Та соприкасалась с дорожной сумкой, в которой протекла какая-то маслянистая жидкость. Она уже пропитала ткань, и уже слегка подлужило пол вагона.
Смерть летела в жадном предвкушении обильной жатвы. И терпеливо ожидала, когда вспыхнет сумка, затем займется огнем боковина багажного сундука. Потянет дымом. Но мужчина не проснется, как и другой, рядом спящий, насыщенный парами спирта. Им уготована роль поленьев.
Через купе тихо беседовали две подруги, одной из которых суждено вырваться из огненного пламени почти невредимой, но с помутненным разумом от постигшего кошмара, доживать свою скорбную, искалеченную воспоминаниями жизнь. Другая, Виктория, а точнее Виктория Васильевна, директор школы в одном небольшом городке, по-детски радовалась поездке в северную столицу России. Незамужние, красивые, полные впечатлений об экскурсиях, веселых встречах с белолицыми ленинградцами, женщины перебирали эти лица, намеки на флирт, просьбы оставить адрес. 'Он у нас один, - смеялись подруги, - Советский Союз!'.
Везли покупки себе и родным, и коллегам по школе, обсуждали их, предвкушали радость, которую подарят друзьям. Нет ничего лучшего, чем летний отпуск с дальней дорогой и необыкновенными для далекого захолустья встречами. С изящными домами, магазинами, забитыми тем, чего нет в их родном городке, и чем можно похвастать, даже только увидев это на полных от товаров прилавках.
И эта милая беседа утомила подруг. Виктория и не заметила, как уснула. Перед тонкой гранью от бодрствоѓвания ко сну пронеслись каѓкие-то размытые видения. Мелькнуло родное лицо мамы в каком-то истошном крике, затем, почти привычный для засыпающей Виктории всплеск-судорога по всему телу: освобождение от накопленной за день энергии. Он был неуправляемым знаком ухода в мир грез и покоя. И не пугал, и не тревожил, а был естественным.
Последний сон перед вечным. Смерть уже неслась под контактными проводами и беспокоилась только об одном: лишь бы не запаниковали люди. Она косила на этой Земле тысячи людей в секунду. Она была активной участницей каждой жизни: пережимала клапана сердец, резала, давила, топила, полыхала огнем на кухнях и полях сражений, вела учет обреченных от радиации и восхваляла разум человеческий за изобретение все новых и новых способов уничтожения жизни.
Впрочем, погоня за поездами была ее одной из бесконечных игр. Транспорт - современное средство, высокопроизводительное дополнение к химерической косе. Красиво в воздухе взорвать самолет. Необычно, со скрежетом, загнать веселящийся теплоход под настилы длинного железнодорожного моста. Пустить искру в газопровод, тянущийся вдоль рельс...
Пошло! Двое выпивших в случайной встрече в купе мужчин уже в беспамятстве задыхались и корчились, охваченные пламенем, суть которого - изымание занятого у природы кислорода и превращение его в черноту, мерзкую для взгляда человеческого - смесь сажи и несгоревшей ткани. Заскрежетали перегородки, уродливо изѓгибаясь, словно живые существа. Легко поддавшиеся огню двери, стянутые полосами легкого металла, выворачивались чуть ли не в полосы Мебиуса, становясь одноповерхностными. Купе полыхали и корчились, как и люди в них. Стекла с треском лопались и рассыпались, но образовавшиеся дыры почти уже никому не пригодились.
Резко осаженный состав, наконец-то, разбудил пассажиров других вагонов и в наступившей неожиданно тишине треск рвущего вагон пламени недолго перекрывался криками, стонами, призывами о помощи, молитвенными словами, точнее, их обрывками, которые уносились жаркими потоками воздуха с гарью ввысь. Смерть все-таки проявила милость: она как священник кадила удушливым дымом и сразу гасила сознание тех, кому было уготовано сгореть.
При резком торможении в лопнувшее пространство окна была выброшена в осветленное всполохами огня болото подруга Виктории. А ей самой от раны на боку уже не подняться. Мгновения - это та же вечность, но с обратным временным знаком. До этих ли философствований задыхающейся в дыму женщине? Но нет, она почувствовала страшный переход по оси времени, осмыслила его с отчаянным примирением, глаза закрылись не плотью век, а надавившей чернотой бескрайней пустоты. Что-то делалось с ее телом: оно растягивалось до уже безболезненных разрывов клетки от клетки, когда между ними раскаленным ножом, входил огонь; оно сжималось, когда эти клетки, носители жизни, спрессовывались, спаивались. Но была еще одна вспышка неимоверной боли: охваченные огнем волосы взорвали мозг, последнее пристанище мысли.
Виктория растворилась в пространстве, как те клубы дыма, идущие от горящих вагонов. Но они уносились, вклиниваясь фантомами в атомные решетки воздуха, в то время как дух живого существа сжался в плотный сгусток мысли, обретшей возможность видеть и чувствовать мир целиком. Это был и земной шар, освещенный наполовину и темный другим полушарием, и пустота Космоса, пронизанная лучами Солнца, словно спицами черный клубок шерсти. Было ни холодно, ни жарко, ни легко, ни тяжело, ни узко, ни тесно, ни долго, ни мгновенно. И виделся участок железной дороги с разорванной цепью вагонов и, словно резким приближением телеобъектива, черный силуэт куклы на покореженном полу вагона. Этот силуэт манил, стоял перед глазами, притягивал, пытаясь вобрать в себя Викторию. И она врывалась в него, проскакивала, ничего не задевая. Мысль тосковала по телу. Оно, безмолвное, не мирилось с гибелью миллиардов клеток. Мысль металась среди клеток, словно мать среди огромного количества детей, погибающих на глазах.
'Куклу' с рассветом солнца потревожили люди, вынесли на зеленый луг рядом с болотом, опустили в живущий мир муравьев, жучков, личинок, тростинок, стебельков и накрыли белым покрывалом. Врачи констатировали ужасную смерть.
Но они говорили об организме в целом. И еще пройдет сорок дней, пока угаснет последняя клетка, и тогда мысль обретет новую связь с этой Землей, по сути, огромным живым организмом от верхних слоев атмосферы до глубинных плазменных струй, в которых, как это ни удивительно, умудрились существовать спирали биологических клеток.
И снова пришли люди, подняли саван, начали щелкать затворами фотоаппаратов. Еще принесли деревянный ящик. Гроб.
Был самолет. Аэропорт родного города, который прекрасно выглядел сверху: река, дома, улицы, школа. 'Мое - не мое! Мое - не мое! Мое - не мое!' - твердила мысль.
Школа, где директорствовала молодая женщина. Люди, склонившие залитые слезами и гримасами сочувствия и переживаниями лица.
Никаких различимых звуков. Приглушенный фон без всплесков и эмоций. Городское кладбище. Ее гроб с закрытой крышкой, но просвеченный 'взглядом' мысли Виктории. Яма, с осыпающимися песчаными краями. Она стала заполняться, силуэты людей задвигались, задергались. Люди изучали горе и оно, как ни странно, поддерживало жизнь мысли Виктории. Это дало долгий заряд. Но и он стал постепенно меркнуть, пока все не исчезло. Вновь яркая вспышка света, не того, солнечного, что согревает Землю, а того, что несет с собой мысль миллиардов погибших людей - ушедшего в небытие человечества. В этот свет ворвался звонкий, родной голос мамы. Он был в ней, Виктории: 'Витечка, ты рядом, свиделись мы с тобой. Родная моя, горемычная! Смерть страшна людскими глазами. Но все позади, хотя еще будет путь, который даруется нам в очищение души. Пройдешь его и обретешь прекрасную небесную плоть, и мы обретем друг друга, как я своих маму, папу, как они своих родителей и своих детей. Свидимся... Я буду рядом, но не грусти, не тоскуй, а возрадуйся новой, светлой, безгрешной жизни, дарованной нам здесь великим нашим Господином. Он здесь и все его три лика обращены к твоей душе...'
Ответить Виктория не смогла. Свет исчез и снова возник.
...Стало по-земному тепло. Потоки горячего воздуха струились от горящих конфорок газовой плиты. Закипал чайник. Из сдвинутой крышки кастрюли неслись теплые вкусные запахи. Виктория скользнула вниз от решетки дымохода, вмурованной в стену кухни, к плите. Около нее сновала женщина. Она крикнула в комнаты: 'Обед готов! Садитесь!" Послышался удоветворенный вздох мужчины, радостный вскрик девочки.
Виктория увидела себя всю, только прозрачную и легкую. И поняла, что стала домовым.