Трудолюбивые свирты латали своими телами брешь, оставленную Грифоном. Оболочка, разделяющая два мира, снова становилась цельной. Разлом затягивался слишком быстро. И если секунду назад еще можно было разглядеть в зияющем пустотой окне мир Грифона, то сейчас это было не более чем пространство, надвигавшееся от горизонта каменистыми образованиями, меж которых сновал вездесущий песок. Ветра не было и потому казалось, что песок живет своей собственной жизнью. Он перемещался в хаотичном порядке, изучая каждую трещину в камне, каждый закоулок предоставленной ему территории. Мелкие песчинки, сбиваясь в потоки, ползли от одного камня к другому, оставляя за собой лишь голую землю, да скелеты ийсов, которые мгновенно рассыпались, стоило песку оставить их наедине с окружившей их бесконечностью. Здесь не было места для живых существ. Даже ийсы, забредали сюда, скорее, по глупости, чем ведомые инстинктом принести в это место растительную жизнь. Песок пожирал все живое, что встречал на своем пути, превращая в союзников, в такие же крупинки песка, как и он сам.
Взмахнув крыльями, Грифон тяжело поднялся в воздух. Песок устремился за ним. Вытянувшись в струну, он попытался дотянуться до его ног, опутать их и вернуть Грифона вниз, на землю, чтобы уже там укрыть своим одеялом забвения и лишить плоти. Еще один взмах мощных крыльев, и песочная струна рассыпалась, устлав землю мельчайшими крупинками, которые снова слились в единый, смертоносный поток.
Здесь, в этом месте, могло жить лишь одно существо. Его внешность была божественно красива. Линии лица строги, но от этого не менее идеальны. Оно могло олицетворять женскую красоту в ее первозданном виде. Необремененное косметикой и волосяным покровом. Лишь только гладкая, бледно-золотистая кожа. Его узкие губы никогда не знали улыбки. Даже когда оно говорило, его рот лишь слегка приоткрывался, скрывая несколько рядов острых, как у пираньи зубов. Его язык был расположен глубоко в горле, дабы эти зубы не могли поранить его. Отсюда и голос. Он был глубоким, поднимавшимся, словно из желудка этого существа. Когда оно говорило, его узкие плечи распрямлялись, а руки складывались возле груди в молитвенно-просящем жесте. Его груди были полными, свисавшими в низ, как у женщины, вскормившей не одного ребенка, но сосков на них не было. Так же, как не было у этого существа и отличительных половых признаков. Гладкая промежность уходила к плоским ягодицам и не менее плоской спине, на которой примостилась пара ярко-золотых крыльев. Существо это называлось Гарпия и находилось в этом месте уже очень давно. Блуждавший среди холодных камней беспощадный песок не трогал его. Здесь только он был разумным созданием, и Гарпия могла направить на него всю свою злобу. Песку до этого не было дела. Понимая это, Гарпия в бессильной злобе обливала камни сочившимся из ее когтей смертельным ядом. Это существо было создано для мести, но сейчас оно не могло отомстить даже за самого себя. Единственное, что ему оставалось - ждать. Ждать, когда песок потерпит неудачу.
Подняв с холодных камней многовековую пыль, Грифон тяжело опустился на землю. Даже для него нахождение в этой пустыни таило опасность. Песок. Вездесущий песок знал, что он где-то здесь - тот, кто вторгся на чужую территорию. Рано или поздно песок отыщет его.
- Чего ты хочешь? - спросила Гарпия, приближаясь к Грифону на своих неестественно тонких ногах.
Касаясь земли, ее когти выжигали поверхность ядом. Перед ней стоит не песок, думала Гарпия, а если так, то с ним можно бороться. Ему можно мстить. Ведь это так сладко. Мстить за то, что он не песок. Мстить за то, что он посмел прийти сюда. Мстить за то, что он - это он.
- Я не хочу драться с тобой, - громыхнул Грифон, видя намерения Гарпии. - Я хочу попросить тебя о помощи.
- О помощи? - Это слово Гарпия уже где-то слышала. Оно было таким томительным, таким многообещающим. - Что такое помощь?
- Месть.
- Месть? - Гарпия протянула это слово, смакуя каждый его звук. - Я могу отомстить тебе уже за то, что ты просто посмел прийти сюда.
- Ты не сможешь.
- Я попытаюсь.
- Попытайся лучше помочь мне.
- Ради чего?
- Ради мести.
- Снова... - Гарпия смотрела мимо Грифона. Туда, где за его спиной разверзлась нескончаемая пустыня камней, пыли и песка. - Снова я нужна.
- Я покажу тебе.
- Покажешь? - Гарпия все еще уныло смотрела вдаль. - Здесь нечего показывать. Здесь один песок.
- За песком тоже есть мир.
- Зачем мне мир? Мир забыл обо мне.
- Потому что вокруг тебя песок. Разве ты не видишь? Он убивает всех, даже ийсов. Как же мир сможет прийти к тебе.
- Значит, мир стал слишком слаб, если песок пугает его больше, чем желание отомстить. Значит, песок сильнее мира.
- Песок и тебя сильнее. Ты не можешь его одолеть.
- Не говори мне о том, что я могу, а что нет! - золотистые глаза Гарпии уперлись взглядом в Грифона. - Песок мой друг.
- Песок сделал тебя одинокой.
- Он просто отсеял слабых.
- Он запер тебя здесь.
- Я вольна в своих действиях.
- Но песок никого не пустит к тебе.
- Ты же пришел.
- Так помоги мне.
- Отомстить?
- Да. Отомстить...
Песок отыскал след Грифона, но когда он пришел за ним, это был всего лишь след. Слабый запах крови и чего-то еще. Песок долго скользил меж камней, все еще надеясь настичь свою жертву, но след петлял, слабел. Песок продолжал преследование, пока след не исчез окончательно. Вместе с ним исчез и запах крови. Осталось лишь только напряженное молчание, повисшее в тишине. Ожидание чего-то неизбежного. Запах расплаты, который таял, подобно следу Грифона, растворялся, уносясь вслед за хозяином. Вслед за Гарпией. Песок взвыл, осознав свою ошибку. Окружавшие его камни, рассыпались, превратившись в пыль. В гневе песок отыскал еще одну каменную гряду. Мириады песчинок сжали ее в своих объятиях. Столб пыли взметнулся ввысь. Вслед за ним устремился и песок, складываясь в острый шпиль. Его игла пронзила небо, из разорванного брюха которого на высушенную землю обрушился дождь. Его капли прибили к земле пыль, просочились в расщелины между камней, впитались в бесплодную почву, населив ее надеждой даровать жизнь. Тела ийсов, превращенные в пыль, проникали в поры земли, пускали корни, стремясь выбраться на свет тонкими стеблями новой жизни. Подобно тому, как гусеница превращается в куколку, чтобы потом взмыть в небо прекрасной бабочкой, так же и тела ийсов, впитав влагу, пускали ростки новой жизни, стремясь превратиться в бескрайние поля разумных аворов, шепчущихся между собой распустившимися бутонами, словно птицы в солнечное утро. Осознав свою очередную ошибку, песок осыпался вниз, застилая землю. Его беспощадные крупицы покрыли почву, пытаясь лишить ее плодородия, уничтожить зарождавшуюся на ней жизнь, вернуть ее в прежнее состояние пыли. Песчаная буря заполнила воздух. Она неслась вдоль земли, забирая у нее все живое, оставляя за собой лишь пыль, но было уже поздно. Песок сдался. Он осыпался среди камней, превращаясь в грязь. Летящая с неба вода бурлила в окружавших его лужах, и где-то рядом продолжала зарождаться жизнь.
***
Дом Мольбрантов был пуст. Его серые стены дышали одиночеством, но старик, вечный старожила этого дома, знал, что одиночество лишь видимость. Дом просыпался. Три года тишины и безмолвия закончились. Страх случившегося здесь иссяк. Теперь это была просто история, которая привлекала к особняку все новые и новые взгляды. Старик видел, как дом начинает оживать. Слышал его дыхание. Оно наполняло ночь, заставляя старика просыпаться и выглядывать в окно. Скоро, очень скоро жизнь вернется сюда. Кто-нибудь купит этот дом, поселится здесь с семьей, станет приглашать знакомых и родных, начнет устраивать праздники. Все вернется на круги своя.
Старик вздрогнул, увидев очередной кошмар, проснулся, поднялся с кровати, подошел к окну. Дом Мольбрантов был молчалив и одинок. Такой же, как и последние три года. Накинув на плечи плащ, старик вышел на улицу. Моросил мелкий дождь - плохая погода для старых суставов. Надев капюшон, старик не спеша двинулся вдоль дома. Он обходил вверенные ему владения дважды в день. Утром и поздним вечером. От сторожки к дому, от дома вдоль запущенного сада и дальше, к окраине этих владений. В том месте забор был особенно высок. Суеверные соседи, сразу после случившейся здесь трагедии, пожелали отгородиться от особняка Мольбрантов непреступной каменной стеной. Старик шел по заросшему газону, думая о том, что его нужно постричь. Газонокосилка стояла в кирпичном сарае за домом, и с каждым годом становилась все тяжелее и тяжелее. Старик давно уже перестал следить за садом, предоставив его самому себе, но на газон его сил все еще хватало. Он шел, глядя себе под ноги, вспоминая прогноз погоды и пытаясь подобрать солнечный день, чтобы собравшись с силами, достать из сарая газонокосилку. Трава под его ногами была вытоптана, выдавая маршрут, по которому он ежедневно обходил дом.
- Флетчер! - услышал старик до боли знакомый голос, когда проходил мимо ворот.
Давно уже никто не называл его по имени.
- Флетчер, это ты? - спросила пожилая женщина. - Я - Труди.
- Труди?
- Труди Сомерсет. Ты помнишь меня?
- Труди Сомерсет? - старик нахмурился. Казалось, что вот-вот и он вспомнит ее. Казалось, что эти воспоминания где-то совсем рядом. Но... - Простите. Я вас не помню.
- Как же так? - опешила женщина. Она внимательно вглядывалась в обезображенное старостью лицо Флетчера. - Неужели ты все забыл? Здесь, в этом доме. Двенадцать лет назад.
- Двенадцать лет? - старик снял капюшон и озадачено почесал затылок. - Труди Сомерсет...
- Мы были вместе, - осторожно напомнила она и, просунув меж прутьев руку, разжала пальцы, показывая лежавшую на ладони небольшую брошь. - Это принадлежало твоей матери. Ты помнишь, как подарил ее мне, перед тем, как мы расстались?
Опустив голову, старик виновато молчал.
- Я обещала, что найду тебя, если вернусь в город, - сказала женщина, убирая брошь обратно в карман и собираясь уходить. - Прости...
- Постой, - еле слышно произнес старик, но Труди его услышала. - Ты, наверно, промокла. Давай, пройдем в дом. Я заварю чай и повешу сушиться твой плащ.
Старик открыл ворота. Они молча прошли в сторожку. Труди села на протертый диван, с которого Флетчер спешно убрал шерстяные рейтузы.
- Ты слышала о том, что случилось в доме Мольбрантов? - спросил он.
- Слишком страшная история, - отмахнулась Труди. - Не хочу слушать подробности. Пусть лучше они запомнятся мне гостеприимными хозяевами, - она посмотрела на Флетчера и улыбнулась. - И теми, кто познакомил меня с тобой. - Труди взяла из его рук горячий стакан чая, пытаясь согреть о стекло замерзшие пальцы. - Я так больше и не вышла замуж... Не из-за тебя. Просто не нашла никого, - взгляд ее стал задумчивым. - В тот день, когда мы расстались, я призналась сестре, что ты лучший из всех, кого я встречала. И знаешь, сейчас, спустя двенадцать лет, я готова сказать ей то же самое. Жаль, что наше время прошло.
- Да, - Флетчер хмуро отхлебнул из чашки горячего чаю.
- Ну а ты как? Судя по всему, ты тоже один.
- Кто-то должен заботиться об этом доме. К тому же со мной живет моя внучка. С ней, знаешь ли, не так скучно.
- Внучка? Я помню. Ты рассказывал о ней.
- Она стала уже совсем взрослой.
- Мой племянник тоже очень повзрослел. Ты помнишь Джои?
Старик соврал, что помнит.
- Я видела его двенадцать лет назад, и когда вчера приехала к сестре, даже не узнала. Решила, что младшая завела себе молодого любовника.
- Кошмар.
- Это точно. А твоя внучка? Может, их стоит познакомить?
- Кого?
- Моего Джои и твою внучку.
- Ох! - старик всплеснул руками. - Рано ей еще.
- Рано? Сколько же ей лет?
- Скоро восемнадцать.
- Тогда самое время. Чем она занимается?
- Ищет работу. Пока безрезультатно.
- Тогда ее обязательно нужно познакомить с Джои. Он хороший парень. С ним ты можешь быть спокоен за свою внучку, - Труди снова снисходительно улыбнулась и, выглянув в окно, посмотрела на особняк Мольбрантов. - Какие это были времена! - торжественно прошептала она, и в ее глазах вспыхнул восторг, вызванный толи памятью о величии этого дома, толи гордостью за свои прожитые годы.
***
Татуировка на бедре Паолы. Племянник Берни - Шелл, видел ее даже во сне. Она очаровывала его, волновала, сводила с ума.
- Я хочу, чтобы ты сделала себе такую же, - сказал он Мун.
- Это было красиво? - спросила она.
- Это было бесподобно.
- И ты думаешь, твой дядька согласится сделать мне татуировку? Он ведь ненавидит меня.
- Мой дядька не единственный, кто может это сделать.
- Я слышала, что он лучший.
- У меня есть друг, который сделает это не хуже, - Шелл оживился, взволновался. - Мы можем поехать к нему прямо сейчас.
Он завел двигатель. Кудрявые деревья сменились многоэтажными домами. Включившиеся фонари освещали улицы. Несколько шлюх под одним из них выступили вперед, завлекая клиентов. Когда Шелл проехал мимо, Мун испытала гордость за то, что сейчас она не стоит среди них. Сейчас у нее есть парень. Сейчас она вместе с ним. У него есть имя. У него есть лицо. Уже это делает ее богатой. Каким бы странным он ни был, он уже отличается от тех, кто снимает ее на ночь. Да. Он был человеком, настоящим человеком, а не очередным клиентом без имени и лица.
- Приехали, - услышала Мун его голос.
Она вышла из машины. Улица была безлюдна. Несколько неоновых вывесок перемигивались между собой.
- Веселый пирсинг у Суини, - прочитала Мун.
- Да. У него странное чувство юмора, - улыбнулся Шелл, закрывая машину.
Горький опыт уже когда-то научил его, что здесь ничего нельзя оставлять без присмотра: машину, девушку, бумажник, свой зад. Пустынная улица скрывала в себе множество глаз, которые неустанно наблюдали за всеми, кто приходил сюда.
- Не была здесь ни разу? - спросил Шелл, открывая Мун дверь.
- Нет.
- Суини тебе понравится.
- Мне нравишься ты.
Они вошли в залитое белым светом и пропахшее медицинским спиртом небольшое помещение.
- Вижу, у тебя появилась новая дырка, - сказал Шелл, указывая на третью серьгу в губе Суини.
- Вижу, у тебя тоже, - взгляд Суини уперся в Мун.
Она машинально улыбнулась ему - привычка.
- Решил украсить тело своей девочки каким-нибудь извращением? - спросил Суини. - Или же у девочки появились извращенные фантазии, которые она хотела бы запечатлеть на своем теле?
- Всего лишь татуировка, - сказала Мун. - Ведь так? - она обернулась и посмотрела на Шелла.
- Татуировка и маленькое колечко, - уточнил он.
Несколько секунд Мун делала вид, что сомневается, потом кивнула.
- Только ради тебя, - сказала она и снова повернулась к Суини.
Его украшенное пирсингом лицо вызывало в ней живой интерес. Шелл продолжал о чем-то разговаривать с ним, но она видела только лишь это лицо.
- Ты сделал все это себе сам? - спросила она Суини.
- Практически, - с гордостью сказал он.
- Наверно, это больно?
- Иногда это даже приятно, - Суини задрал футболку, показывая на впалом животе старые шрамы от катинга. - Я сделал это бритвой, когда мне было пятнадцать.
- Нам нужна лишь маленькая татуировка и одно колечко, - сказал ему Шелл. - Без катинкга. Без клеймения и прочих извращений.
Он долго объяснял Суини свой замысел, затем еще дольше просил разрешения остаться и посмотреть, как его друг работает. Шелл представлял себя Дереком. Представлял себя хозяином Паолы - той девушки, на бедре которой находилась лишившая его сна татуировка.
Шелл завидовал ему. Завидовал, потому что Паола трепетала не перед ним, а перед этим Дереком, потому что истории, которые он слышал о нем, всегда заканчивались на полуслове, словно рассказчики дорожили своими знаниями, гордились ими и боялись их. Не одну неделю Шелл потратил на то, чтобы выпытать у Берни, кто такой Дерек, в чем его секрет. Но оказалось, что секрета нет. В основе всего лежали деньги. Берни не говорил об этом напрямую, но Шелл не сомневался, что это так. Деньги и власть. Бизнес, построенный на извращенных желаниях и их удовлетворении. Столько шума и тайн, а что в итоге? Мистический Дерек - просто сутенер, сколотивший себе имя и состояние на извращенных фантазиях богатых клиентов.
Это рассмешило Шелла. Он смеялся лежа в своей постели, мешая спать соседям за стенкой. Смеялся до тех пор, пока по его щекам не потекли слезы, а затем он задумался. Если один человек, этот Дерек, смог организовать все это, то почему и он не сможет припасть к этой кормушке? Кому, как не ему, знать извращенные фантазии людей? Нужно лишь найти помещение и пару красивых шлюх, готовых исполнить любое желание клиента, любое сексуальное извращение за определенную цену. Вокруг много людей, готовых платить за свои мечты. Мир полон грез и фантазий, так почему же ему, Шеллу, не стать одним из тех, кто помогает страждущим воплотить их желания в жизнь?
***
Эрик был пьян, но ему нравилось это состояние. Алкоголь бодрил и возбуждал его. Сегодня у него было все: друзья, машина, мать судья, любимая девушка. Рэйчел целовала его так страстно, а губы ее были такими сладкими, что Эрик готов был отдать многое, чтобы это никогда не заканчивалось. Она открыла ему новые горизонты, научила его веселиться, подчинила себе всего без остатка. Его мысли, его чувства, даже его либидо зависело от нее.
Кира Джонсон видела, как меняется сын, как удаляется от нее. Сначала она пыталась ему что-то объяснить, затем орала на него, но в большинстве своем она была занята работой. "У Эрика просто переходный возраст", - говорила себе Кира Джонсон, стараясь отчитывать сына как можно реже, чтобы избежать скандалов. Да Эрик и не давал себя отчитывать. Он отстаивал свой образ жизни, отстаивал право быть свободным. Иногда он рассказывал об этом Рэйчел. Она понимала его. Делала вид, что понимает. Притворялась, что все хорошо, но в действительности презирала Эрика с каждым днем все больше и больше. Презирала за то, какой он, за то, кто его родители. Особенно родители. От отца и его друзей она узнала много нелицеприятных историй о судье Кире Джонсон. Подслушала много историй. Историй для молодого ангела, который был рядом с ней. Они разбудили его любопытство.
- Судья не имеет права совершать подобные поступки, - сказал он Рэйчел. - Судья должна нести порядок и быть эталоном закона.
Примерно так же говорил и отец Рэйчел. Так же говорили и его друзья. Лишь только мать, узнав о том, что ее дочь встречается с Эриком, с сыном судьи Киры Джонсон, одобрила ее выбор и советовала держаться за него, как за билет в светлое будущее. От этих слов Рэйчел возненавидела семейство Джонсонов еще больше.
Несколько раз она пыталась поговорить об этом с родителями. Ее отец молчал, сопя что-то в свои густые усы, а мать настырно продолжала давать советы о том, как сделать свое будущее более светлым. "Да, что она знает!" - думала Рэйчел. Что касается поведения отца, то оно раздражало ее еще больше, чем поведение матери. Он умел только критиковать и не давал никаких советов. Так что в своей ненависти Рэйчел была одна. Или же нет? Она вспомнила Билли Кэхилла - молодого друга отца. На вид ему было не больше тридцати, и взгляд его был слишком прямым, чтобы заподозрить его в трусости и пустословие. Рэйчел решила отыскать его и поговорить с глазу на глаз.
- Что ты знаешь о судье Кире Джонсон? - спросила она его с порога, решив, что если заметит нерешительность сходную с той, что часто видела у своего отца, когда вопрос ставился ребром, то просто развернется и уйдет.
Но Билли не был похож на ее отца. Ангел за плечами Рэйчел впервые в своей недолгой жизни расправил крылья, чувствуя, что пришло его время. Начиналось его первое действо. У него был первый противник - демон судьи Киры Джонсон. У него был первый союзник - Билли. И у него была первая марионетка - Рэйчел.
***
Уже несколько дней Мартин Суарес не мог очнуться от наркотического бреда. Окружающий мир вдруг начал пугать его своей реальностью. Полнота чувств была настолько сильной, что Мартин не мог даже выйти на улицу, не надев солнечных очков. Все его чувства обострились до предела. Кожа, его сухая кожа, казалось, начала дышать. Она втягивала в себя окружающий мир сквозь поры, позволяя ему впитываться в кровь, и несла этот сгусток реальности прямо к его мозгам. В эти моменты боль в висках становилась невыносимой. Слишком много чувств, слишком много реальности. Это было совсем не то, что можно увидеть глазами, потрогать, ощутить вкус или же вдохнуть запах. Это был настоящий мир, целостный, не раздробленный на элементы восприятия. И этот мир разрывал на части не готовое к подобному откровению сознание Суареса. Понимание жизни открылось ему в другом ракурсе. Он видел ее изнутри. Каждую мелочь и каждую важную деталь. Ничто не ускользало от него. Легкие, которые выталкивали воздух говорившего с ним человека; горло, по которому поднимался воздух; голосовые связки, язык, губы; пространство, которое должны преодолеть рожденные слова; его собственные уши, барабанные перепонки, мозг. Он видел, как работает его желудок. Он и был этим желудком, переваривающим пищу, забирая все самое ценное, а остальное превращая в отходы, которые выталкивались из его организма, проходя сложную систему кишок. Суарес видел, из чего состоит окружавший его воздух. Он хотел перестать дышать, но тогда начинали страдать его легкие, и он тоже это видел. Сначала он закрыл все окна, надеясь, что автомобильные выхлопы, пыль и прочее не станут загрязнять воздух в его квартире, но через час он увидел, как вдыхает крупинки своей собственной кожи, парившие в замкнутом, непроветриваемом пространстве, и его стошнило.
Новые способности ужасали Суареса. Повысилась не только его чувствительность, но и понимание мира. Он видел свою собственную жизнь, жизнь своих друзей, видел, зачем они все приходят к нему. Видел их тягу к наркотикам, как меняет она их жизнь, как изменяет их организм. Суарес видел, как сложная система биологических клеток рассыпается под натиском белого порошка, который разносит по всему организму кровеносная система. Сначала он пытался обвинять кровь, за это разрушение, затем увидел, как смертельный порошок поступает в кровь. Увидел иглу, увидел шприц. Увидел руки, которые давят на поршень. В панике Суарес выбежал на улицу, но и здесь глубокое видение мира не оставило его. Люди вокруг жили своей жизнью. Их организм неустанно работал, даже когда они сидели на скамейке и читали газету. Слюна заполняла их рот, омывала зубы. У них текли сопли, кто-то кашлял, отхаркивая из легких мокроту, кто-то щурил глаза, потому что его зрение было уже давно не таким, как в детстве. Люди. Он видел их прошлое. Видел их страхи и желания. Видел причину их поступков и следствие. И этот механизм был невыносимо сложен. Ему казалось, что голова должна вот-вот взорваться от обилия жизни, проникающего в нее. Приготовившись к смерти, Суарес сел на скамейку и закрыл глаза.
- Не сейчас, - услышал он чей-то голос.
Суарес не знал, кто говорит с ним, не знал, кому принадлежат эти слова, но они нравились ему. Они были способны перекрыть чудовищное многообразие хаоса жизни, царившего в его голове.
- Мы еще поборемся, - пообещал ему ангел, даря желанную тишину и покой.
- Не хочу, чтобы это возвращалось, - проскулил Суарес.
- Тогда борись.
- Бороться? Но как? Я не знаю.
- Знаешь. Твоя сила лежит у тебя в левом кармане. Достань ее.
Суарес послушно вынул шприц, жгут и пакетик с героином. Сидевшие рядом с ним на скамейке люди поднялись и спешно засеменили прочь.
- Что я должен делать?
- Уколись. Позволь мне уйти ненадолго.
- Позволить тебе уйти? Нет. Я не могу. Моя голова. Я не хочу, чтобы мир снова возвращался в нее.
- Я заберу это с собой.
- Ты сможешь это сделать?
- Конечно.
- Тогда... Тогда я не хочу, чтобы ты возвращался.
- Все в твоих руках.
- Все в моих руках? - Суарес вспомнил, что держит шприц и дозу. - Я понял. Я все понял! Все в моих руках. В моих руках! - он продолжал повторять это до тех пор, пока не обмяк на скамейке, выронив шприц на разогретый солнцем асфальт.
Проходившие мимо люди не замечали его. Им не было никакого дела до наркомана. Им ни до кого не было дела. Ни чья жизнь не интересовала их, кроме собственной. Большинство считало, что ось мира, если и не протыкает их тело, делая его центром, то находится где-то совсем рядом. Суарес раскинул руки, обнажая свою грудь. Для него ось мира зависла прямо над ним, и теперь она готовилась пронзить его тело, пригвоздив к земле. Он вскрикнул, услышав хруст, с которым она пробила его грудь. Суарес хотел лишь одного - умереть и испытать, как можно меньше боли, но он не умер. Даже боль и та не сковала его тело. Напротив. Он испытал наслаждение. Тишина и покой, сдобренная чистым, неразбавленным наслаждением, которое вливалось в его тело сквозь пронзившую грудь ось, и единственным желанием было, чтобы это никогда не кончалось. Никогда.