Судья Кира Джонсон не могла заснуть. Ночь, которая всегда сулила долгожданный отдых, предательски наполнила сознание мыслями. Неужели клеймо отношений с Лескоттом будет всю оставшуюся жизнь довлеть над ней? Даже брат начал косо смотреть в ее сторону. Неужели он думает, что между ней и этим недочеловеком что-то есть? Как ей теперь доказать, что она не испытывает к бывшему коллеге ничего кроме ненависти и презрения? Что ей нужно сделать для этого?
Она вспомнила свои визиты к Лескотту, когда он был уже в тюрьме. Разве они чем-то отличались от тех визитов, когда он был судьей, когда она, истекая желанием, бежала к нему домой, опасаясь любопытных взглядов? Даже в те моменты она была холодна и надменна. Ни разу они не говорили о чувствах. Между ними был только секс, в котором каждый из партнеров относился к другому с презрением. Два непримиримых соперника, объединенные одной страстью. Она помнила, как Лескотт встречал ее с бокалом вина в руке. Он делал это намеренно, желая показать свое безразличие к ее визиту. С тем же безразличием она принимала уже наполненный для нее бокал. Иногда Лескотт забывал об этом, говоря, что она знает, где бар и может сама обслужить себя. Кира Джонсон всегда ненавидела, как начинались их встречи. Обмен ничего не значащими колкостями, когда никто особенно не старается преуспеть в красноречии, желая лишь только унизить собеседника. Затем они отправлялись в спальню, туда, где шторы были плотно задернуты, чтобы никто не смог увидеть их. Они всегда запирали дверь. Всегда выключали свет. Сейчас Кира Джонсон уже не могла вспомнить целовала ли она когда-нибудь Лескотта. Если и да, то только в пылу страсти и то, она не была уверена в этом. Даже оставшись в закрытой комнате, окутанной мраком, они не удосуживались прекратить свое необъяснимое противостояние. Большая, застеленная чистым бельем кровать всегда выглядела ненавистно и желанно одновременно. Осознание предстоящей плотской близости смешивалось с отвращением. Они раздевались, начиная ненавидеть друг друга еще сильнее. Презрение - вот что они дарили друг другу вместо классических постельных фраз. Даже здесь, в спальне, каждый из них хотел доказать несостоятельность другого. Иногда побеждал Лескотт, и тогда, стараясь продлить свое победное шествие, он старался взять как можно больше трофеев у этого поверженного противника, выкинувшего белый флаг. Иногда побеждала Джонсон, что в свою очередь не делало ее менее беспощадной к проигравшей стороне. Она добивала Лескотта, заставляя чувствовать себя ничтожеством, жалким подобием мужчины, рабом в ее руках. Лишь изредка в их безумной войне побеждала сама война, расчетливо принося в жертву победе своих лучших воинов. Если Джонсон и Лескотт когда-нибудь и обменивались поцелуем, то это было именно в такие моменты, о которых впоследствии они старались не вспоминать даже наедине с самими собою. Затем, после подобных поражений, они вдвоем или один из них молча лежали в кровати, приходя в чувство, возвращая себе прежнюю уверенность. И каждый раз, прощаясь, они убеждали себя, что эта встреча будет последней.
Судья Джонсон испытала непреодолимый приступ тошноты. Ее вырвало прямо на пол возле кровати. Еще один приступ рвоты заставил ее согнуться пополам. Зажав рукой рот, она побежала в ванную. Это не было отравлением - просто воспоминания. Когда желудок оказался пуст, а отвращение немного забылось, она прошла на кухню и налила себе выпить. Водка обожгла раздраженный пищевод, принесла тепло уставшему желудку.
- И все же он сильнее тебя, - услышала Джонсон далекий голос демона.
- Нет! - настырно замотала она головой, не зная, что бесит ее больше: этот голос или же то, о чем он говорит.
- Ты проиграла, - холодно отчеканил демон.
- Нет.
- Ты знаешь, что это так.
- Нет! - судья схватила бутылку, желая утопить этот голос в беспамятстве.
***
Слухи. Когда Марк Юханссон узнал о ночных визитах Киры Джонсон в камеру Перри Лескотта, то подумал, что это может оказаться той самой нитью, потянув за которую, можно заставить судью признать за приемным сыном Мольбрантов право собственности на их дом. Дом, который купит сестра Марка Юханссона - Сильвия. Да и не только дом. Обладать подобной информацией значило куда больше - молодой судья мог держать палец на пульсе всего семейства Джонсонов. Но сначала нужно было найти охранника, который был свидетелем визитов Киры к скандально известному заключенному. Ведь слухи всегда могут оказаться просто слухами, дезинформацией.
- Почему же тогда Перри Лескотт на свободе? - снова и снова спрашивал Марка Юханссона его демон.
Спрашивал до тех пор, пока Марк не узнал, что бумаги на освобождение были подписаны лично прокурором Донни Джонсоном - братом Киры Джонсон.
- Значит, здесь действительно есть связь, - сказал молодому судье демон. - Узнай все, что знает тот охранник. Ведь он болтал так много.
Но охранник пропал. Больше. До Марка дошли слухи, что его обвиняют в изнасиловании заключенной по имени Антонина Палермо. И снова в этом деле был замешан брат Киры Джонсон - Донни, вот только Марк не знал, как и почему. Но информации хватало, чтобы заинтересоваться этим. И начать нужно было с охранника по имени Грэг Олсон.
***
Родительский дом. Впервые за последние годы Грэг Олсон вернулся сюда - в это осиное гнездо, которое ненавидел больше всего на свете. Вернулся, склонив голову. Отец и мать. Что мог он сказать им в свое оправдание? Ничего. Они всегда были слишком увлечены собой, чтобы понять то, что происходит внутри их сына. Такие правильные, целеустремленные, с хорошими манерами и любовью к порядку, они никогда не понимали его, никогда не проводили душевных бесед, когда он был еще ребенком. Все их воспитание заключалось в перечне правил, говорящих о том, что можно делать, а что нет. Следование этим правилам влекло сухое поощрение, отклонение от них - жестокое наказание. Грэг не любил этот дом, не любил всех, кто жил здесь, соблюдая негласные правила, созданные его родителями. Ему хотелось обозвать их всех лицемерами, сборищем дилетантов, способных лишь на видимый фарс, зная, что в действительности все обстоит совершенно иначе, но никогда не признаваться в этом даже самим себе. Грэг часто хотел высказать им все, что о них думает, но ему никогда не хватало смелости, чтобы сделать это. Детские страхи перед тоталитарным режимом этого дома всегда брали верх, и он молчал, опустив голову. Это была не его война. Когда он понял это, то тут же постарался покинуть это осиное гнездо, где каждый второй житель относился к нему с презрением. Относился, когда он был ребенком, относился сейчас и будет относиться в будущем.
- У тебя нет взглядов на жизнь, - сурово подытожил Теодор поздним вечером следующего дня после того, как Грэг вернулся к своей семье.
Отношения двух братьев никогда не были доверительными, однако они всегда оставались братьями, близкими родственниками, понимая это и давно смирившись с подобным обстоятельством. Теодор, всегда такой холеный и сдержанный, осудительно покачал головой.
- Не понимаю, как родители терпят твои выходки, - он посмотрел на подавленного брата, и родственные чувства в очередной раз взяли верх над эмоциями. - Наверно, плохо так говорить по отношению к той девушке, но я надеюсь, что хотя бы это происшествие образумит тебя.
Грэг промолчал, стыдливо опустив голову.
- Твой брат прав, - поддержала мужа Лилиан.
Высокая и стройная, она была похожая на их мать в молодости. Грэг всегда считал, что именно поэтому его брат и взял ее в жены.
- Ты не думал о том, чтобы остепениться? - до отвращения душевно спросила она.
- Нет.
- Послушай ее Грэг, - сказал Теодор. - Подобная жизнь не доведет тебя до добра. Твои беспорядочные половые связи становятся смыслом твоей жизни. Они уже руководят тобой. Нужно уметь управлять своими желаниями.
- Тебе-то откуда знать это? - Грэг снова смущенно опустил глаза, боясь, что его брат обидится, и он лишится последнего союзника в этом доме.
- Это жестоко, Грэг! - упрекнула его Лилиан. - Он не виноват, что родился таким.
- Ничего страшного, - поспешил успокоить свою жену Теодор. - Сейчас здесь нет посторонних. Мы можем говорить об этом, если мой брат хочет.
- Я не хочу, - щеки Грэга заплыли румянцем. - Извини. Я не хотел тебя обидеть.
- Я не обиделся. Я давно уже свыкся с этим.
- Все равно извини, - Грэг покраснел еще сильнее. - Просто иногда, когда ты говоришь мне с укором о моих связях с женщинами, я не могу понять, как ты можешь читать мне нотации о том, чего у тебя не было ни разу в жизни?
- Секс - это не главное. Я надеюсь, когда-нибудь и ты сможешь понять это, - Теодор замолчал, о чем-то размышляя. - Знаешь, иногда мне кажется, что твоя страсть - это наше общее наказание. Ты несешь крест за нас обоих.
- Я не знаю, - Грэг украдкой посмотрел на Лилиан. - Я никогда никому не говорил об этом и не собираюсь говорить, но...
- Спрашивай, Грэг. Мы твоя семья. Мы готовы ответить на любой твой вопрос.
- Как вы живете вдвоем? Я понимаю, что для тебя физическая близость - это пустые слова, но Лилиан, она ведь женщина...
- Мы любим друг друга и это главное, - прозрачно ответил Теодор.
- А секс? Я не верю, что Лилиан готова всю жизнь запираться в ванной и удовлетворять себя струей воды.
Грэг видел, как муж с женой украдкой переглянулись. Лилиан покраснела. Теодор улыбнулся ей, пытаясь успокоить.
- Можете не отвечать, - сказал Грэг. - Я и так все понял... Мне просто всегда было интересно, как Лилиан выбирает себе мужчин? Она что, советуется об этом с тобой, и вы вместе принимаете решение, или же право выбора принадлежит только ей?
- Ты смеешься над недостатками других, потому что боишься, как бы они не начали смеяться над тобой? - щеки Лилиан горели пунцовым румянцем.
- Почему ты никогда не предлагала мне провести с тобой ночь?
- Ты перегибаешь палку, Грэг! - вмешался Теодор.
- Почему? Я всего лишь хочу проявить взаимовыручку. Кажется, этому учат в этом доме?
- В этом доме учат уважению и хорошим манерам!
- Что плохого в том, что я хочу поделиться опытом?
- Какая же ты мразь, Грэг! - Лилиан поднялась со стула. - Я иду спать, - сказала она своему мужу.
- Она права, - Теодор смерил брата презрительным взглядом.
Они поднялись с женой по лестнице на второй этаж и закрыли дверь в свою спальню.
- Ненавижу его! - процедила сквозь зубы Лилиан.
- Он не виноват, - Теодор обнял ее. - Он слишком долго был на дне, чтобы, вернувшись, стать человеком всего за один день. Дай ему время. Он изменится.
***
Оставшись один, Грэг еще долго смотрел за окно. Состоявшийся сегодня разговор, был одним из самых смелых разговоров за его жизнь, которую он провел со своими родственниками. Он гордился собой. Впервые он осмелился высказать свои мысли вслух. Вернувшись в свою комнату, Грэг лег в кровать и закурил сигарету. Проблемы, которые он недавно создал себе, не беспокоили его. Он знал, что в этом доме все еще есть люди, способные их решить. Он лежал в кровати, вспоминая первую девушку, с которой они провели много ночей в этой комнате. Он до сих пор помнил многое из того, что происходило тогда между ними. Да. Тогда он был совсем другим. Такой неопытный и такой юный.
Грэг выкурил несколько сигарет и открыл окно, чтобы проветрить комнату. В прокуренное помещение ворвался свежий ветер, колыхнув шторы. На улице шумели деревья. За пеленой этих звуков, Грэгу показалось, что он услышал слабый стук в дверь.
- Я пришла извиниться, - тихо сказала ему Лилиан. - Наверное, ты прав. Этот дом полон лицемеров.
- Я этого не говорил.
- Но я все равно здесь.
Грэг чувствовал ее дыхание на своей щеке. Оно пахло мятой. Азоль возле его ног радостно захрюкал.
- У меня так долго не было мужчины, Грэг, - сказала ему Лилиан. - Так долго.