И вот, наконец-то! После шипящего молчания запрятанных в стены динамиков (громкость вывернута до максимума!) приходит время "Сатисфэкшн" от Бенни Бенацци! Мгновение - и тишину взрывает мощное "ТУ-У ДУ-ДУ!", так что все вокруг начинает возмущенно вибрировать, а это значит, что сейчас! мы! будем!! ТАНЦЕВАТЬ!!!
Разрешите представиться: мы - это
мои ноги,
мои руки,
мое туловище и,
конечно же, моя голова!
А вместе мы - Усачев Максим Александрович, и сейчас, в эти несколько чудесных минут, когда все пространство каюты превращается в подсвеченный неоном танцпол, мы зададим жару всем этим мониторам, тумблерам и рычажкам!
В бешеном данс-ритме мы кружим по каюте, мы подпеваем незабвенным "Тил ай кэн гет май сатисфэкшн!", потому что драйв бьет ключом, потому что бешеное веселье уже захватило нас целиком и тащит волоком, закручивает волчком, распластывает по отсвечивающим серебром гладким стенам и низенькому потолку.
Подумайте сами, как можно не веселиться, когда
в кармане у тебя,
именно тебя, ведь ты - еще просто ты, а не мы, и Максим Усачев - просто Максим Усачев, хомо сапиенс прямоходящий, а не набор соединенных друг с другом болтиками-гаечками деталей - так вот,
когда в кармане у тебя нет ни гроша,
потому что ты, как последний дурак, работал-работал-работал на одном месте целых шестнадцать лет, а тут р-раз, и "ну, ты понимаешь, ничего личного - просто плановое сокращение",
а ты больше ничего не умеешь,
а специализация у тебя узкая-узкая,
и ты уже не молод, чтобы начинать карьеру с нуля.
И вот, ты шатаешься от одного бюро занятости к другому, и в каждом тебе просят подождать еще,
и еще,
и еще немного,
потому что безработица нынче за тридцать процентов, и ты такой весь в тяжких раздумьях, потому что по ипотеке платеж просрочен вот уже как два месяца, и еще чуть-чуть, и окажешься без крыши над головой, а ведь она очень важна, эта крыша, ведь под ней - любимая жена, нянчит трехлетнего умницу-сынишку, и ее жалкие декретные выплаты закончились полтора года назад, и еще лапочку-дочку надо как-то снарядить в школу, как-никак, третий класс уже, слава Богу, да и блатной породы кот Вильмхельсон, любимец детей, огненно-рыжий, холеный и важный, как его имя, тоже имеет права на трехразовую недешевую пайку, и ведь не выкинешь его на улицу, и не усыпишь, и даже не сдашь в приют, потому что дети - они ведь не поймут...
Поэтому, когда в один прекрасный день в твою дверь стучатся двое очкастых умников в дорогих костюмах и рубашках с накрахмаленными воротничками, один лысоватый и пониже, второй космато-бородатый и повыше, и оба из себя все такие видные профессора-ученые, и говорят,
мол, здравствуйте, как поживаете,
мы тут случайно прослышали про ваше нелегкое положение,
и, в общем, у нас есть для вас предложение, от которого вы не сможете отказаться,
ну вы сами подумайте:
сто тысяч долларов сразу,
и еще по десять тысяч ежемесячно мы будем перечислять вашей семье
в течение двадцати лет,
да нет, Бог с вами, какой розыгрыш, мы же серьезные люди!
Как тут не подпрыгнуть, рискуя ушибить голову о низкий потолок каюты, и не заорать во всю глотку: "сатисфэкшн!!!"
Адреналиновый шок от внезапной удачи настолько силен, что не обращаешь внимание на всю ту хрень, что холеные очкарики начинают нести дальше, например,
про твою уникальную психическую устойчивость "героя-одиночки", которая встречается не чаще, чем у одного на десять миллионов,
про нелегкую и ответственную, но чертовски важную миссию, которая тебе предстоит - стать первым человеком, ступившим за край солнечной системы, за ту невидимую границу гелиопаузы, где не дует солнечный ветер и начинается межзвездное пространство, и, вернувшись обратно, рассказать всем, как это было клево,
про благодарность потомков, памятники тебя в бронзе, улицы, названные в твою честь,
вот на это все и тому подобное ты не обращаешь ни малейшего внимания, хотя следовало бы, и подписываешь, подписываешь всякие шелестящие бумажки, которых оказывается целая кипа...
Смысл всего происходящего доходит до тебя лишь тогда, когда первый трэк подходит к концу, и настает время немного погрустить, потому что следующая на очереди
Трэк N 2 - грусть и боль
песня Энио Морриконе - та самая, под которую в "Профессионале" убивают героя Бельмондо.
И вот, мы прекращаем бешеную скачку.
Мы двигаемся мелкими выверенными шажками, медленно и плавно, изящно кружимся вокруг своего скрипучего, вмонтированного в пол каюты кресла, чтобы двигаться в один ритм с музыкой.
Торопиться нельзя, иначе не поймаешь, не прочувствуешь вновь всю ту боль, что так внезапно сваливается на тебя,
пока еще тебя,
огромными ревущими волнами, которые следуют друг за другом, превращая происходящее в одно сплошное безумное цунами:
первая волна настигает тебя в Центре управления полетами, когда до тебя доходит наконец магический смысл трех цифр, составленных в единое число
"СТО ШЕСТЬДЕСЯТ",
ведь именно столько земных лет, разумеется, по предварительным расчетам, будет длиться полет туда и обратно, и ты понимаешь, что больше уже не увидишь никого из тех, ради кого и решился на все это,
и вот, пока ты пытаешься хоть как-то осмыслить эти "сто шестьдесят" и наладить с ними совместное существование,
вторая волна уже поджидает на операционном столе,
она очень коварна, эта вторая волна,
до поры до времени она выжидает, прячась за туманной пеленой общего наркоза,
она хихикает в кулак, пока безжалостные хирурги выполняют свою работу, кромсая на кусочки твое беззащитное тело, без сожаления выкидывая в большой черный мешок ставшие вдруг ненужными ноги, руки, ошметки туловища, внутренние органы и даже то, что делало тебя мужчиной...
она в истерике катается по полу, держась за живот и стараясь не лопнуть от хохота, пока от тебя отрезают все новые и новые части, пока не остается всего-ничего, из которого выдирают позвоночник, головной мозг и глазные яблоки - все это дело затейники-хирурги помещают в питательный раствор и после в прямом смысле умывают руки, потому что теперь за дело берутся биоинженеры, они помещают остатки тебя в надежную искусственную оболочку, способную выдержать и сто шестьдесят, и двести, и даже пятьсот лет эксплуатации, не обозначив при этом ни малейших признаков износа.
Тогда-то, когда ты лежишь на столе посреди лаборатории и постепенно приходишь в себя после операции, она, рыча от нетерпения, набрасывается и заливает тебя всеми своими многочисленными литрами фантомных болей, которые еще долго будут отдаваться в мозгу пульсирующим эхо.
А следом за ней торопится и третья, куда уж без нее,
и вот она, не дав передохнуть,
выныривает откуда-то из-за зеркала, в которое ты разглядываешь свое новое тело -
и бьет под дых!
Получите, мол, распишитесь:
все сплошь металл и биоволокно!
тогда и понимаешь окончательно, что ты - уже не ты, а мы,
ведь единственное, что осталось здесь от Усачева Максима Александровича - грустные карие глаза под веками из искусственной кожи, вмонтированные в пазы-глазницы металлического псевдочерепа,
и ты орешь,
ты кричишь,
визжишь об этом во всю глотку,
а из механического рта доносится лишь смешное поскрипывание, потому что команды твоего мозга еще никто не умеет исполнять, ведь вам -
тебе и твоей новой оболочке -
только предстоит установить дружеские взаимоотношения.
Но полноте, наконец говорим мы себе, окончив вращение и стирая со щеки несуществующую слезу, ведь мы не умеем плакать, грусть не может длиться вечно, ведь есть на свете штука, гораздо более жестокая и изощренная,
и для нее сейчас самое время,
потому что начинается последняя, третья из случайно затесавшихся на винчестер бортового компьютера песен, и это -
Трэк N 3 - одиночество
безымянная румба, у которой нет ни исполнителя, ни названия, а есть только горящая зеленым неоном в черном окошечке плеера продолжительность.
Итак, этот временной отрезок, что продолжается наш последний танец,
длиной в три минуты сорок четыре секунды,
мы официально объявляем
"временем одиночества"
Знакомьтесь, мы - Усачев Максим Александрович!
Мы очень рады,
рады поговорить хоть с кем-нибудь,
кроме нас самих,
и даже если вы - просто плод нашего воспаленного воображения,
мы все равно вам безумно,
безумно рады!
За отведенные нам три минуты одиннадцать секунд мы хотим столько всего вам рассказать! Впрочем, если будем говорить о нас, то все равно не уложимся в срок, поэтому говорить буду только я, и вести речь буду только обо мне, а моему механическому организму в этот раз придется помолчать - ты уж извини, старина...
Говорить я, конечно же, стану о румбе - об этом волшебном танце-чувстве, танце-любви, танце-одиночестве,
буду говорить о нем потому, что его так любила моя жена,
я расскажу вам о том, что мы танцевали его при любой возможности, на любой вечеринке, где играла румба,
и даже занимались под эту музыку любовью...
так вот, я всегда слушаю румбу последней.
Кто-то когда-то сказал, что в жизни каждого мужчины должно быть три женщины:
хранительница домашнего очага,
любовница
и мать его детей.
Мне несказанно повезло - моя жена стала для меня каждой из этих трех женщин, и из пестрой мозаики тоски по прежней человеческой жизни самый большой и яркий кусок -
тоска по той, что так и не простила меня за то, что оставил ее без мужа, а детей - без отца.
За оставшиеся минуту и тридцать четыре секунды я также попробую объяснить вам, каково это - провести одному в тесной каюте тридцать восемь долгих лет, из которых
тридцать шесть лет - без интернета,
а тридцать один год - без радиосвязи, то есть в полной изоляции от человеческой цивилизации,
и все это вдруг отключается так внезапно, что оказываешься совершенно к этому не готов, ведь все фильмы, передачи и музыку ты смотрел и слушал он-лайн, и совсем не утруждал себя захламлением винчестера, на котором теперь - всего три случайные песни,
и это - одно из двух доступных тебе развлечений,
а второе - отключить ненадолго тяготение и поплавать в невесомости, словно неуклюжая рыба...
Нет-нет, я понимаю: все это звучит смешно и выглядит совсем не так трагично, как есть на самом деле, и я только зря сотрясаю воздух и трачу ваше драгоценное время, но послушайте,
в оставшиеся сорок пять секунд, когда ритм мелодии начинает постепенно замедляться, ведь румба потихоньку близится к своему завершению,
я хочу, чтобы вы осознали всю никчемность и бесполезность моей жертвы, всю бесцельность моего практически бессмертного существования...
Я скажу так:
на этом долбаном корабле я просто шатаюсь без дела,
ему - этому долбаному кораблю - совсем не нужен пилот, ему начхать на меня и на подвиг человечества, потому что всем здесь заведует бортовой компьютер,
и я - только сменщик, лишь страховка для искусственного разума, на случай его аварийного отключения, вероятность которого - один шанс на миллион.
Шепну вам по секрету, что я давно бы покончил с собой,
никто бы этого даже не заметил,
никому не стало бы от этого ни жарко, ни холодно,
но встроенная в меня система безопасности никогда,
никогда не даст мне этого сделать.
Я - всего лишь заложник моих старых новых друзей из стали и биоволокна,
и все, что мне доступно - это одно маленькое шулерство,
его-то я и проворачиваю каждый раз после того, как заканчивается румба и в каюте вновь воцаряется тишина,
и обязательно проверну вот-вот, когда истекут оставшиеся десять секунд,
и вы знаете, что же я сделаю?
О, скажу я вам, это так просто и в то же время так гениально, что остается только сожалеть о том, что я додумался до этого только на шестнадцатый год полета,
всего и делов-то,
упасть на колени возле кресла,
и биться,
биться,
биться головой о стальной подлокотник,
пока система безопасности, почуяв неладное,
не впрыснет в мой мозг порцию транквилизаторов, подарив мне целых