Был день. Обычный весенний день. А потом вечер. А после него на всем протяжении определенного часового пояса наступила ночь. Тихая, кроткая ночь начала середины мая, когда все живое замирает в покое, тишине и недвижности. На затихшие в напрасном ожидании бури, скоро грянет бури, деревья, изредка бросал прохладные взгляды только что народившийся месяц, до самого носа укутанный пеленкой туч, тонкий, прозрачный, едва не призрачный. Под нескромными взорами ночного светила деревья тихо подрагивали, кокетливо трепеща незрелой подростковой сыпью листвы, а юные цветочки прятали свои не в меру распустившиеся головки под ладонями листьев. Лесные зефиры за день успели равномерно перераспределить исходящие и нисходящие воздушные потоки и самозабвенно предавались заслуженному отдыху в укромной тиши. Даже соловьи затрахались выводить коленчатовальные рулады и завалились в гнезда спать по-быстрому. Хрупкую тишину весеннего леса нарушала лишь унылая песнь запоздалого путника, глухо раздающаяся из волчьего лога, да цоканье копыт сбившегося с пути ездока и очумелое гоготание его лошади, да раскатистое эхо регулярной вечерней перестрелки с крыш банд и чердаков формирований, да дребезжание межконтинентальной баллистической ракеты, неожиданно эрегировавшей из шахты, таящейся в зарослях можжевельника, да легкий шелест бронированных шин двухцилиндрового пятиосного повсюдуходия, наматывающего на гусеницы километры единственной в округе приличной асфальтовой дороги, которая упорно упиралась прямиком в кирпичный забор, окружавшей единственный в округе ночной бар, судить о приличности которого читатель получает полное право согласно его собственным представлениям об уме, чести и совести.

Справедливости ради следует отметить, что последние звуки, а именно легкий шелест бронированных шин двухцилиндрового пятиосного повсюдуходия, наматывающего на гусеницы километры единственной в округе приличной асфальтовой дороги, которая упорно упиралась прямиком в кирпичный забор, окружавшей единственный в округе ночной бар, судить о приличности которого читатель получает полное право согласно его собственным представлениям об уме, чести и совести, так вот шелест этот вполне заглушался страстным воем, доносящимся из нутра упомянутого уже повсюдуходия, производимым (вой, а не повсюдуходий) тройкой здоровых молодых глоток - четвертая, сменяясь строго поочередно, дабы не нарушить стройности пения, жадно поглощала высококачественный пенный напиток, не забывая при том и о верном повсюдуходии.

Глотки эти, вкупе с присоединившимися к ним частями тела, составляли весь экипаж мужественного неразговорчивого повсюдуходия. Нем он был от рождения, ибо тогда же был напрочь лишен органов речи и жестикуляции, равно как и извилистых мозговых полушарий, о чем неоднократно стоически сожалел, стоя в утепленном стойле. А экипаж, для обозначения которого всего целиком мы пользуемся на данный момент термином "экипаж", составлял несомненно хоть и сроднившееся за долгую дорогу друг с другом и с верным повсюдуходием, но все же разнородное тело, а точнее, ограниченное множество тел, каждое со своей кровеносной системой, цельным пищеварительным трактом, полным набором необходимых хваталок и разглядывалок и могучим мочеполовым органом, представляя, таким образом, довольно-таки разобщенное сообщество особей, лишь поверхностное, а точнее внутриполостное, сквозь распахнутый люк любезного повсюдуходия, знакомство с которым вынуждает нас именовать их этим безличным, хоть и определенно родовым термином.

Однако, пока мы углублялись в отвлеченные семантические рассуждения, верный повсюдуходий приблизился непосредственно к бару и даже успел осуществить заданную контактную парковку, разнеся тем самым кирпичную ограду, предварявшую оный бар с севера, со стороны его подхода, буквально на отдельные разобщенные корпускулы, из которых набежавшие китайцы, трудолюбивые служители заведения, успели уже сослужить точную копию великой китайской стены в соответствующем временном и пространственном масштабе, расписать ее золотистой киноварью и охряной глазурью, украсить маковками, луковками и донжонками, отполировать, залакировать и смести наконец прочь в соответствии с древним ритуалом Желтого Императора и последней инструкцией генерального секретариата Великого Кормчего; командир корабля небрежно, через плечо отпасовал ключ от стреноженного повсюдуходия услужливо загасившему его китайцу; и экипаж, весь как один в продырявленных, диаметром семь шестьдесят два, косухах через плечо, украшенный тату грозной скалящейся пасти, частично скрытой густым волосяным покровом, дружно, на счет три ступил наконец в ожидающе развергнутое чрево единственного в округе ночного бара "H'amlette", предоставив внезапно опустошенному повсюдуходию, с которого, собственно, и началось это несколько затянувшееся предложение, икать и срыгивать в одиночестве.

Бар "H'amlette", названный так по имени известного литературного персонажа, а также за преобладание затейливых яичных блюд в меню его китайской кухни, неизменно производил неизгладимое впечатление на неподготовленного посетителя (или, другими словами, обычно оставлял абсолютно равнодушным завсегдатая). Открывался бар скромным холлом, служащим шлюзовой камерой для вновь поступающих. Холл был украшен с любовью исполненным плакатом, каллиграфической китайской вязью приглашающий посетителей заходить, раздеваться и брать номерок в порядке очередности. Властвовал тут невозмутимый индеец-гардеробщик. Некоторые ошибочно принимали его за восковую фигуру, настолько невозмутимо беззлобно реагировал он на подергивание перьев и даже одалживание раритетной курительной трубки не обремененными мозгами посетителями из числа зеленых новичков. Сам он отставлял трубку исключительно ради пополнения своей и без того обширной коллекции скальпов каким-нибудь особо выразительным экземпляром, принадлежавшим до тех пор юному зазевавшемуся посетителю, клюнувшему на удочку рекламного плаката и воспользовавшемуся раздевалкой самообслуживания. Помощником индейцу-гардеробщику служил миссионер-помощник гардеробщика, в чьи обязанности входило забирать пальто зазевавшегося посетителя, а в удовольствие - с низким поклоном благодарно улыбаться, чтобы где-то в закоулках подсобных помещений уложить вещи в тюки и отправить их прямым рейсом основному объекту его попечений - голодающим афроамериканцам сумрачной Суматры. Перечить ему случайные посетители побаивались, а постоянные боялись до сумасшествия. Они уже приспособились и к нему, и к кривым зеркалам (по замыслу администрации, поднимающим настроение) в темном коридоре, и к в меру интимной обстановке, создаваемой то гроздью разноцветных светящихся насекомых, прирученных почетным энтомологом в отставке, ныне швейцаром заведения, профессором Дуськом, то дюжиной смолящих и смердящих факелов по стенам, то парой десятков тусклых электрических лампочек под низким бревенчатым потолком, украшавшим бар к настоящему моменту, и ..., да что там говорить, заходите в зал, чего в дверях-то торчать.

О да, внутри совсем другое дело! Огромные, широкие, окаймленные дубовой резьбой окна пропускали бы потоки слепящего солнечного света, кабы не ночь, да не тяжелые шторы, старательно их занавешивающие, такие миленькие, с витиеватыми бикфордовыми шнурочками по краям, с изящными кисточками, фигурными заплатками из шкурок мышек и норушек, и прочим, и прочим, и прочим. Но гордостью заведения были не только окна - меж ними вдоль стен расположились однорукие бандиты, одноногие коки и прочие мафиози на пенсии, а на самих стенах вольный соседский таможенник изобразил флюоресцирующей краской избранные сцены древней, средней и новой истории, а также отдельные забавные случаи из жизни завсегдатаев заведения. Картины, выполненные в смешанном поп-стеб-арт стиле, приятно оживляли периферию зала, вызывая время от времени рыдания особо проникнувшегося зрителя, в то время как центр содрогался от топота топающих толп, толпящихся вокруг стойки с музыкальным автоматом и пулеметом обслуживающего его бармена-китайца, в чьи функции входили также обязанности диск-жокея, фэйс-контроля и хранение большой королевской печати. Украшением стойки служил водруженный в незапамятные времена ритуальный столб индейцев навахо, полный эзотерический, экзотический и экзотермический смысл которого, по счастью, оказался скрыт от большинства присутствующих, что не мешало им, отбросив последний стыд и запрятав подальше бумажники, отплясывать вокруг испещренного таинственными засечками и символическими рисунками столба под внимательными взглядами змеи, совы, орла и пятачка, пристально глядящих с четырех его тотемных граней. В настоящий момент нашего повествования из недр музыкального автомата раздавался тонкий голосок популярного поэта-песенника и музыканта-исполнителя, клявшегося в вечной любви неведомой поклоннице, с которой, согласно популярной теории профессора Фрейда, тут же счастливо отождествлял себя каждый присутствующий, независимо от возраста, пола и расовой принадлежности.

В прочем же обстановка бара оставалась обыденной, неприметной и непривлекательной. Потому столь эффектно оказалось появление в нем компании наших героев. Особенно если смотреть в хороший оптический прицел с вершины столба.

Едва куранты пробили полночь (жертв и разрушений не обнаружено), как дверь бара с грохотом распахнулась (установка произведения грохота была последней режиссерской находкой бармена-китайца, монтировалась в наружную стену и приводилась в действие в соответствии с его ощущением значимости происходящего), зазвучала бравурная музыка в стиле "хип-хап", в холле, спугнув замечтавшуюся парочку, зажегся ослепительный свет (килограмм магния равномерно распределить по полу и ждать прихода дорогих гостей), и в зал ступили четверо. Глаза их сверкали, волосы стояли дыбом, отвороты брюк после прохода по намагниченному коридору слегка дымились. В уважительном молчании посетителей они прошествовали к стойке. От молниеносных взглядов их вертикальных зрачков трепетали бикфордовы шнуры на занавесках и лопались прыщи на нежных юношеских щеках. Некоторые дамы сочли за лучшее сразу пасть к ногам героев, что немного замедлило их продвижение к цели. Но все же не в их привычках было отступать от задуманного.

- Доктор Мо, - уверенно произнес главарь, добравшись наконец до стойки.

Седой орел на вершине навахистого столба уважительно какнул. Бармен-китаец принялся исступленно листать меню, затем книгу вкусных и здоровых советов товарищей Молотова и Микояна, и наконец сборник изобарических рецептов докторов Кришнамурти-Блаватской-Малаховец, после чего протер загаженную орлом стойку свежим махровым полотенцем, вежливо поклонился, большим кухонным ножом, предназначенным для усекновения головы вошедших в половую зрелость цыплят, совершил ритуальное харакири и с удовлетворением покинул рабочее место. Верные змея, сова, орел и пятачок покончили друг с другом справа налево, покусав отравленным зубом, растерзав на окровавленные клочки, подавившись отравленным мясом и поперхнувшись изогнутым в изощренный иероглиф гибким телом. Некоторое время спустя порядок в зале был восстановлен, трупы сожжены, перья выметены, стол отшлифован и раскрашен в веселенькие узорчики. Место бармена мужественно согласился занять глуховатый борец с умом.

- Что вы сказали? - развернув ухо к главарю, будто невзначай осведомился он.

- Мо. Доктор Мо, - повторно представился главарь, - с братьями: Валентайн, - последовало вежливое расшаркивание братка и лаконичный комментарий главаря, - влюбчивый он очень. Плакса, - поклон, - он всегда мокрый...

- Пиво больно любит, - заржал Валентайн.

-... И Трескунчик. - щелк-щелк, - Ну, этот просто трескает.

- Что трескает? - вежливо поинтересовался бармен.

- Да что придется, то и трескает. Так что будьте поосторожнее, - посоветовал Доктор Мо.

Названные наконец поименно герои ожидающе уставились на бармена. Тот расшаркался, исполнил танец знакомств, типичный для борцов с умом династии Вэй, и вновь вежливо обратился к предводителю.

- Что вы сказали?

- Мы пить хотим, - знаками объяснился последний.

- Очень хотим, - согласились братья.

- А, - обрадовался бармен, - конечно, милости просим. В конце коридора, по лестнице налево.

Окружающая толпа, в почтительном молчании внимавшая диалогу, выпихнула из себя пожилого заслуженного педераста.

- Позвольте, джентльмены, я провожу, - захлопотал тот, - а то, вы не поверите, девки нынче совсем озверели, ломятся без очереди, все запрудили. Нигде от них проходу нет. Вот я, - продолжал причитать педераст, пока парни в изумлении разглядывали его - о, извините, я не представился, ваш покорный слуга, скромный учитель пения младшей школы гуманитарного профиля, так вот только вчера я зашел справить свои естественные, я повторяю, совершенно естественные потребности, как меня тут же хвать...

Он не успел продолжить, как Трескунчик, не дожидаясь волнующей развязки, треснул его по голове и развернулся к стойке.

- Короче, так. Выпить чего давай. Ты понял?

- Я понял, добрый человек, - помятуя о древней китайской истине согласился бармен. - Желаете нашу фирменную - горсть перманганата калия в кружке борной кислоты растворить, но не размешивать. С лимонкой на ободке бокала?

- Лей, собака корейская, - разрешил Трескунчик.

Бармен налил. Добрый глоток знаменитого пойла умиротворил жаждущих героев и настроил их на спокойный созерцательный лад. Развернувшись, они бросили удовлетворенные взгляды в зал.

- Шеф, а что тихо так? - резонно заметил Плакса.

- Музыку!!! - заорали все, вынуждая бармена нажать кнопку, и разухабистые скачки, прерванные было появлением Доктора Мо с братками, понеслись по новой.

Полчаса спустя веселье в зале подошло к зениту, ловко обогнуло надир и выпало в затяжной зюйдвест. Трескунчик горящим взором обвел зал. Нетвердой походкой маньяка он направился в задний угол, где заметил нечто для себя интересное. Вскоре глаза его уперлись, а будь скорость передвижения чуть выше, так и лоб расшибся бы о слабо мерцающий экран игрового автомата. При виде маньяка автомат затрепетал, и свечение его стало ярче и искристее. Так уж был устроен наш Трескунчик - он просто тащился от слабо мерцающих экранов, и те отвечали ему взаимной искренностью. В личной жизни он придерживался в общем справедливого принципа: "Или я их, или они меня", поэтому любой электронный ящик мог разобрать за нормативные 20 секунд, и тут же на месте стрескать несчастного. Поэтому, случись ему задержаться у какого-либо дивайса долее минуты, друзья начинали всерьез за него беспокоиться. Никак, впрочем, внешне своего беспокойства не проявляя. Так, Доктор Мо остался стоять у стойки, Плакса взял пару пива и отполз в укромную нору в тихом уголке, а влюбчивый Валентайн вовсю предавался обаянию Зазу, того самого пожилого педераста, что уже предлагал им свои услуги. Они немного прогулялись, потом выпили, и наконец уселись друг напротив друга за отдельным столиком.

Как мы видим, компания подобралась разносторонняя, и каждый был по-своему интересен.

Немного погодя независимый наблюдатель, случись ему заглянуть в бар, нашел бы наших друзей совершенно распоясовшимися, а местами и разрубашевшимися в различных углах заведения. Валентайн в компании Зазу обсуждал щекотливые вопросы половой гигиены, Трескунчик, разобравшись с игровыми автоматами, одну за другой трескал лампочки, гирляндой свисавшие с потолка. Разомлевший от пива Плакса, рыдая, любезно отвечал на вопросы местного червя ноутбука и угря телеканала, и даже демонстрировал ему интимные элементы собственного прикида.

- На веки мы накладываем флюоресцирующие тени, а для глаз используем контактные линзы с продольными зрачками. Помаду я могу порекомендовать сверхустойчивую, цвет кроваво-алый или бордовый в зависимости от окраски хаера. Некоторые пользуютя оттеночными шампунями, но я обычно меняю парики. Так, знаете, легче отследить колебания моды или смену настроения или, - он слегка понизил голос, - бывают такие дни, когда особенно трудно...

- И что же вы посоветуете нашим читательницам? - извился вопросом угорь.

- Больше бывать на воздухе, гулять в лесу, среди елей, под луной...

- Ах, как романтично, - разомлев, окончательно размяк угорь, стек в сток, чем и закончил интервью, оставив Плаксу в горе и одиночестве разбираться со следующей дюжиной пива.

А Доктор Мо тем временем мирно любовался танцем живота, который исполняли вокруг тотемного столба две славные сестрички-невелички. Живот мерно колыхался в продольном альфа-ритме, затем подхватил танго, под забористый рэп взмыл вверх до шестой чакры и, разделившись на три основных источника всего сущего, в экстазе слился с праматерью мироздания. Под общие аплодисменты сестрички пали на колени Доктора Мо и тут же погрузились в исследование тайников его души, чресел и карманов. Со стороны их можно было принять за юных Красных Шапочек у постели больной бабушки, цепенеющих и стекленеющих от каждого следующего открытия. Однако эту игру, в которую, сказать по правде, сестрички наловчились играть давным-давно без ущерба для собственной наружности, эту сегодняшнюю игру им не суждено было закончить. Внезапно, когда они уже вплотную приблизились к сокровенному (бумажки в 10 000 японских лир в потайном отделении докторского бумажника), степень остекленения достигла 70% и непосредственно приблизилась к критической отметке, Мо неожиданно вскочил на ноги и ринулся вперед, по дороге избавляясь от застрявших в карманах мелких стеклянных осколков. И лишь с десяток нежных, переливающихся мыльных пузырей медленно закружились в перегарном чаду, поднимаясь все выше и выше, до самого потолка, где и были проглочены прожорливым Трескунчиком, по всей видимости принявшим их за некую разновидность электрических лампочек внутреннего сгорания или поверхностного натяжения, кто в сущности разберет, особенно, если уже столько времени провисишь под потолком.

Но куда же направился Доктор Мо? Куда он так нетерпеливо устремился, спросит нас читатель? Дело в том, что острый взгляд его различил в самом темном, самом дальнем углу этого вертепа сами знаете чего нечто действительно заслуживающее внимания. Аккуратно, не торопясь, чтобы не спугнуть, возможно, все лучшее возможно, теперь главное незаметно деликатно приблизиться...За маленьким столиком, спиной к тяжелой портьере сидело и в изумлении от происходящего попивало оранжад (как он сразу не почувствовал запаха!) некое юное и, очевидно, непорочное создание, утопающее в благоухании своей первой поистине девичьей весны, все в непревзойденном ореоле нежнейшего, безмятежного шестнадцатилетия.

По соседству с ней с бокалом оранжада в лапе громоздилось еще одно существо, по всей видимости также женского пола, которое наблюдательный Доктор Мо немедленно идентифицировал как мамашу своего предмета. Предмета своего обожания, разумеется. Они были просты, свежи и с виду походили на хуторянок. Обе паковались в грубые балахоны без рукавов, распространенные в среде местных крестьян. Балахоны, очевидно, не прошли детальной подгонки по фигуре в руках опытного модельера. А попросту говоря, сидели мешком, что, впрочем, никак не скрывало стройного юного тела младшей из хуторянок. Внимание Доктора Мо сосредоточилось на ней с самого первого момента, как он различил ее в глубине зала. Его неудержимо влекло обаяние ее свежести, а также какой-то еще простой, сочный, естественный запах. "Аромат женщины?" - пронеслось в голове у стремительно надвигающегося Доктора Мо.

- Разрешите вас, - осведомился он, подобравшись к девушке. Та недоуменно взглянула на мамашу, которая ощутимо напряглась, отчего стал заметен ряд рельефных бицепсов на обнаженных руках. Доктор Мо поспешил разрядить обстановку.

- На тур вальса, - склонился он перед девушкой.

Обстановка заметно разрядилась.

Тем временем Трескунчик разделался с гирляндой, что еще прибавило интимности в атмосферу, и сверзился с потолка на мирно попивавшего очередную дюжину пива Плаксу. Вместе они надругались над музыкальным автоматом, ударяя по всем его клавишам одновременно, отчего несчастное устройство некоторое время порывавшееся запевать "Катюшу" в сопровождении буги-вуги с элементами тяжелого хэви, сдалось, выкинуло белый флаг и прикусило язык. Бармену-китайцу (вы его еще не забыли?) пришлось спешно выкатить старый, работы мастеров Гамбса и Ах-и-вариуса рояль, и залудить убойный вальс для всей почтенной публики.

Пары кружились на небольшом пятачке, спешно расчищенном друзьями от праздношатающегося сброда и лишних столиков. Пары кружились, свечи горели, ветер сдувал со столов окурки и пепел. Пары упоенно кружились.

- Как вас зовут, прекрасная незнакомка? - шептал Доктор Мо на ухо девушке, - Ах нет, не отвечайте, я не хочу узнать вашего имени. Пусть это останется тайной, вы будете незнакомкой с бокалом солнечного аи, ваше лицо скрыто вуалью, тонкие руки в ажурных перчатках...Что вы делаете сегодня вечером?

- Сижу в баре с мамой, - честно ответило дитя.

- Вы здесь впервые. Не говорите, я знаю, вы впервые пришли сюда. Вам нравится?

- Не особо, - призналась девушка. - Душно. И шумно... Ничего интересного.

- Вы ожидали большего?

Девушка простодушно посмотрела на него.

- Понимаете, я столько лет смотрела оттуда, снаружи, на эти огни за шторами, на горящую вывеску, мелькающие тени. Я слышала музыку, отдельные звуки, смех,.. Вы знаете, мне казалось,.. я думала,.. вы понимаете?..

- Я все понял, - сказал Доктор Мо, - Вы ожидали большего. И вы вправе рассчитывать на большее. Вернемся к столику. Уйдем отсюда. Я - тот, кого ты ждала. Сегодня, в день вашего рожденья...

От переполнявших его чувств Доктор Мо терял дар речи, способность говорить и согласования слов в предложении.

- Но у меня не день рожденья. Просто мама сказала, что вот теперь я взрослая, и мы пошли сюда, к людям...

- Твоя мать знала, что делать. Она привела тебя ко мне. - Доктор Мо сильнее сжал ее руку.

Распахнутые навстречу ему глаза засияли столь искренне, что он даже чуть было не повернул вспять. Но девушка была так искусительно свежа.

- Пойдем отсюда, - переборов минутную слабость, мужественно продолжил он, - я подарю тебе блаженство.

- А мама? - вскинулась девушка.

- Извини.

Доктор Мо оглушительно свистнул. Все братки, включая вдрызг разнежившегося Валентайна, в момент оказались подле него и с готовностью выслушали распоряжение.

- С мамой все в порядке. Она ведь не откажется прогуляться немного по свежему воздуху с моими братьями?

- Думаю, нет, - в форме отрицания согласилась девушка, провожая мать доверчивым взглядом.

И та, действительно, не отказалась. Под руки ведомая предупредительными братками, она уже продвигалась к выходу.

- А твои братья всегда тебя слушают? Ты только сказал, и они пошли? - в задумчивости спросила девушка.

- Ничего, они тоже получат удовольствие, - успокоил ее Доктор Мо.

- Ну, если ты так считаешь. А куда мы пойдем?

- Для начала наружу. Не понимаю, как ты могла сидеть здесь...

- Но ведь здесь я встретила тебя, - искренне возразило дитя.

Разговор затих в отдалении. Если наблюдать со стойки, разумеется. В самом деле, ведь не собираетесь же вы, читатель, и далее следовать за нашими героями? Ай-яй-яй, не может быть, чтобы вас действительно привлекала та омерзительная сцена кровавого насилия, что разыгрывается сейчас неподалеку от честного, но, увы, обездвиженного повсюдуходия. Неужто вы не испытываете жалости, или сострадания, или хотя бы немного сочувствия? Неужто нет? А хотя... может быть, вы и правы. Как никак, они сами напросились. В самом деле, можно ли считать жертвой того, кто так охотно, можно даже сказать, рьяно, сам залез в пасть хищника? По первому зову пошел на зов, как бабочки на свечку, как таракан на печку, как крысы на дудочку, как рыбы на электроудочку?

Впрочем, мы опять отвлеклись на отвлеченные рассуждения и пропустили процесс активного действия. Прошу прощения. Метрдотель откланялся, повар свалил, ресторан закрыт, меню капут. Остался один эпилог. Будете смотреть?

...Луна давно зашла, но небо, с каждой минутой все дальше удаляющееся от земли согласно закону красного смещения и еще одной древней китайской истине, глубокое заполночное небо еще позванивало миллиардом тончайших звезд, выстукивающих дрожащими от космического холода зубами вечный гимн благословенному сущему. В их сложнопеременном свете пристрастный наблюдатель все же мог бы различить две тени, бесшумно скользящие меж упокоившихся в предрассветной спячке деревьев, а острое ухо расслышало бы и разговор.

- Вот ты и стала взрослой, дочка. Инициация завершилась. Ты довольна?

- О, мама, это было ужасно. Я не могла представить себе, что это так ужасно. Этот запах и вкус крови, он все еще преследует меня. Вкус крови на моем языке, мама.

- Успокойся, милая. Ты все сделала правильно. И ночь прошла.

- Но, мама, это вернется? Это повторится вновь?

- Да, милая. Конечно. На несколько дней в месяц, на несколько ночей, когда рождается новая луна, это будет возвращаться вновь. Мы потеряем нашу теплую шерсть, и встанем на задние ноги, и пойдем к ним. Кровь поведет нас. Это закон.

- О, мама!

- Всего несколько ночей в месяц. Ты привыкнешь. А потом, не сразу, потом, только в эти дни ты будешь чувствовать себя настоящим волком.

- Никогда!

- Посмотрим, милая, посмотрим.

Тени волков скрылись в чаще, пропали, слились с тенями деревьев.