|
|
||
Выверенными движениями Тристан катил громыхающую тележку по склону горы. К тележке были привязаны лоснящиеся, толстогрудые вороны. Путь Тристана лежал вкруг горы на север, и был, стало быть, нордическим. А также твердым благодаря почве, состоящей из камней и сгустков застывшей лавы, сплошь усеявших склон. Что ж до Тристана, то он был урод — скрюченный горбун на тонких ножках, непропорционально высоких для его жалкого маленького тела. Его задачей было пасти ворон — жирных, упитанных птиц — на склонах вулкана, что возвышался поблизости от деревни. По утрам Тристан вывозил стаю поближе к вершине и там выпускал. Вороны, привязанные к тележке длинными веревками, разлетались в разные стороны в поисках пропитания. Вследствие частых извержений пропитание было свежо и изобильно. Вороны быстро жирели и начинали плодиться. Тогда деревенский таксидермист утилизировал излишек, а торговых дел мастер продавал чучела заезжим туристам. Чучела ворон составляли местный промысел, им деревня и кормилась. Остальные ее жители были заняты тем, что с утра до вечера отыскивали самоцветы в трещинах горы, но это занятие было скорее ритуальным и имело целью хоть чем-нибудь занять людей, а также обеспечить в случае извержения вулкана свежее жаркое для ворон.
Ремесло таксидермиста ценилось в деревне высоко, а пастуха — напротив, чрезвычайно низко. Ничего другого жалкому уроду, по поводу которого в деревне и так ходило множество толков, поручить и не могли. С рождения он был слабым, маленьким и тихим. Впрочем, его мать была нездешней. Как она забрела в их места, никто не знал наверняка, но вроде бы ни один вертолет с туристами в то время поблизости не появлялся. Возможно, хоть это и был первый случай в истории их цивилизации, она прибрела к окраине деревни через заснеженную пустыню и там, у золотых ворот, украшенных изображением дракона, упала замертво. Несколько деревенских парней, наткнувшись на нее и решив, что она не жива, решили было воспользоваться ее странным белым телом, но еще не все они вкусили этой чудной женщины, как она застонала и очнулась. Парни притащили находку к жрецу, и он повелел оставить ее, пока, быть может, кто из туристов заявит о пропаже, и они смогут выручить за нее хорошие деньги.
Однако проходили дни, за ними недели — за женщиной никто не являлся, и жрец пристроил ее ухаживать за драконом — у того как раз закончился период спячки, который у данного вида ящеров длится дней 300-350, и он, проснувшись как обычно голодным и злым, тут же сожрал предыдущую служку. Впрочем, до следующей спячки можно было не беспокоиться, дракон, тихо мурлыкая, будет любоваться драгоценностями, ежедневно преподносить которые от лица преданных жителей деревни и составляло основную обязанность служки. Разумеется, может случиться, ему захочется поиграть. Драконы, в сущности, непосредственны, как дети, и столь же игривы. Что ж, тогда жрецу снова предстоит торжественная миссия выбора очередной драконьей прислужницы. На эту роль могла претендовать только юная девушка, ибо мужского духа дракон не выносил, и сам жрец общался с ним исключительно телепатически, не покидая культового шатра в центре деревни. Большинство же девушек считало служение крылатому змею задачей необременительной, в чем-то даже приятной, особенно по сравнению с поиском самоцветов на склонах горы, и от души уповало, что чужестранка чем-нибудь да не угодит змею, и тот ее в ближайшее же время сожрет. Однако в этот раз дракон весь активный сезон пребывал в умиротворенном состоянии, и чужачка еще успела родить неизвестно от кого ребеночка и назвать его диковинным именем Тристан. Деревенские парни дружно отказались от отцовства, да никто их собственно и не принуждал, в самом деле, женщина, молчащая с первого дня появления в деревне, вполне могла быть беременной уже тогда. Ей еще удалось выкармливать своего ребенка около года, пока дракону наконец не надоело воздержание, и он ее таки слопал.
После ребенок рос, как придется. Деревня гордилась бытовавшим в ней высоким моральным уровнем, ежедневным обязательным пайком для всех жителей и абсолютным отсутствием случаев каннибализма. Так что Тристан дотянул до пяти лет, когда ему выдали тачку со стаей ворон. Тележка была в ту пору ему тяжела, и чуть ли не в первый день своего пастушества он упал посреди каменистой тропы, а тележка проехалась по нему сверху. Через пару месяцев, когда он наконец смог встать на ноги, походка его стала подпрыгивающей, плечи согнулись к земле, а на спине начал расти уродливый горб. С тех пор минуло достаточно лет, чтобы он смог привыкнуть к своей тележке и толкать ее по склонам горы машинально, почти легко.
Пока вороны, жадно каркая, насыщались среди камней, Тристан мог сверху озирать окрестности обитаемого мира. Со всех сторон до линии горизонта простиралась ровная снежная гладь. Снег здесь не таял, а лежал на земле толстым слоем, непроницаемым ни для какой растительности, и был покрыт глазурью тонкого наста. Есть в заснеженной пустоши было нечего, животные здесь не водились, а жили лишь вороны и люди, селящиеся тонким кольцом вокруг вулкана, гигантским прыщом прорывавшим безжизненную белизну.
Судя по багровому цвету туч, вечно скрывающих небо, день уже близился к ночи. Вулкан пыхтел, как готовящийся закипеть чайник, и временами выпускал ввысь пробную струю огненной лавы. Редкие вспышки будут озарять окрестности и ночью. А наутро жители деревни вновь выйдут из непрочных шатров, служащих им домами, на поиски драгоценных даров. Их деревня располагалась по периметру огненной горы, в узкой полоске между пылающим зевом вулкана и снежной пустыней вокруг. Временами то жар горы, то холод пустыни заливал тонкую нить человеческого существования, и она прерывалась, чтобы через некоторое время неведомым образом восстановиться и продолжиться вновь. Сельчане привыкли к природным невзгодам и стоически переносили их.
Помимо стихийных, случались в деревне и катаклизмы человеческого порядка. Касались они в основном самого уважаемого в деревне лица — жреца дракона -, и именовались переворотами. Именно жрец, поддерживая с драконом ежедневную бесконтактную телепатическую связь, указывал деревне, что им, согласно драконьей воле, надлежит делать. Должность жреца считалась пожизненной и наследственной, но, как правило, носитель ее сменялся через каждые два-три года. Обыкновенно перевороты происходили в то смутное время по окончании туристского сезона, которое аборигены называли осенью. Случались они по ночам, когда привычные и давно ожидающие метаморфоз жители различали за грохотом вулкана таинственный шелест, завершающийся вдруг истошным лебединым воплем потерявшего бдительность, а за ней и все остальное, жреца. Поутру его находили подвешенным за ноги на центральной площади (из-за чего, собственно, происходящее и получило наименование переворотов), а граждане имели счастье лицезреть перед собой нового волеизъявлением дракона уполномоченного жреца. Тот обычно начинал утверждение своей власти выпуском указов характера, во-первых, поздравительного, во-вторых, учредительного, и, наконец, указательного. В текущем году к последним относились распоряжения о строительстве моста над кратером вулкана (во славу дракона и как символа победы человеческой воли над природной стихией), а также раскрашивание снега вокруг деревни в веселые желто-зелено-розовые тона в целях дополнительного привлечения туристов. По счастью, из-за отсутствия каких бы то ни было строительных материалов, а также красок, мероприятия были естественным образом отложены до следующего наплыва туристов, когда предприимчивые граждане планировали наладить натуральный обмен предметов народных промыслов на требуемые лако-красочные материалы. Впрочем, некоторые из наиболее дальновидных жителей деревни игнорировали затею жреца даже метафорически, прогнозируя про себя неизбежный следующий переворот.
Тристан к деревенской элите не относился, но и шансов принять участие в народной стройке у него не было. С воронами, которые составляли основное сырье для деревенских сувениров, он общался только в пору их жизненной активности.
Спускаясь понемногу к деревне, Тристан заметил, что в среде ее обитателей царит необычайное волнение. Обгоняя мальчика и его тяжелую тележку, следующих привычным вечерним маршрутом, жители стремились к главной площади поселения, оборудованной для удобства туристов великолепной вертолетной площадкой. Сквозь прутья тележки и вороньи крылья Тристан различил на площади лопасти могучей машины, а раздосадованное воронье карканье не могло заглушить рев мощного двигателя и вопли перекрикивающих его жителей, от души превозносящих судьбу, пославшую им в этот тяжелый день на исходе туристского сезона не один, и даже не два, а целых три вертолета. На площади, мимо которой должен был проследовать Тристан, завозя тележку с воронами на место их ежевечернего упокоения, царило форменное столпотворение. Заправлявший цивилизованной торговлей жрец и пятеро его помощников едва могли контролировать людскую толпу, стремящуюся к вертолетам. Ибо сегодня жители деревни сами принимали участие в торге и получали свою непосредственную долю, не сходя с трапа. Сегодня в деревню прилетели не туристы — то были покупатели детей. Целых три вертолета!
На главной площади стоял невиданный базар: галдели торговцы, кричали дети, орали жрец с дружиной, силящиеся навести порядок в происходящем бардаке и контролировать каждую сделку, дабы торговцы не забывали выплачивать общественный процент полезного продукта, причитающийся деревне в целом за отдельных ее представителей.
Отвозя тележку на место, Тристан шел теперь против общего потока отцов, матерей, дядей и просто соседей, успевших подхватить из люльки, поймать на улице, вытащить из дорожной пыли, и, слегка пристукнув, волочить теперь на центральную площадь младенцев, детей, отроков, пацанов, карапузов, — мальчиков, девочек, ребят, подростков, малышей, — всех их тащили к вертолетам, надеясь сбыть приезжим подороже. Тристан видел, как какой-то дед, то ли сослепу, то ли желая одурачить чужаков, держит завернутую в грязную тряпку куклу, а Матильда, дородная матрона, не так давно к изумлению односельчан разродившаяся тройней, расталкивая грудью толпу, рвется вперед с вопящими младенцами на руках, пока ее худосочные товарки с замызганными ребятишками, доверчиво вложившими маленькие ручки в материнские ладони, провожают Матильду завистливыми взглядами — уж у нее-то детей купят наверняка. Но — на этот раз повезло всем. Три вертолета поднялись в воздух далеко за полночь, увозя из деревни всех детей.
Что у них там, недород случился, судачили потом мужики, перетаскивая в народный амбар тюки с добром, кое покупатели, набивая друг перед другом цену, отвалили за товар. Всю ночь жители деревни отмечали происшедший счастливый случай, избавивший их от лишней обузы и принесший солидную плату за не чересчур тяжкий труд по деланию ребятишек. Деревня сотрясалась от раскатов смеха, валившего сельчан с ног. Жрец, конечно исходя из пожелания дракона, даже приказал выкатить бочонок с пивом, и всю ночь деревня гуляла и веселилась, настолько уверившись в непроходимом идиотизме заезжих покупателей, что даже не считая нужным переходить к процессу производства новых малюток. “А подождут теперь наших деточек,” — потешались сельчане, продолжая пить дармовое пиво.
На следующий день гульба продолжалась, и Тристану, поднявшемуся, как всегда, затемно, пришлось немало потрудиться, запихивая ворон в клетку. Взбудораженные ночными воплями птицы ни в какую не желали рассаживаться по местам. Поэтому отправился Тристан позже, чем обычно, да и толкать тележку вверх по тропе приходилось сегодня с удвоенным усилием — вороны не переставали галдеть и скакать внутри клетки, ввязываясь в драки. После беспокойной ночи птицы, переполнившись яростью, словно посходили с ума, и в глазах их горела злоба. Тристан налегал грудью на ручку тележки, изо всех сил упираясь ступнями в каменистую землю. Пот лился по его лбу, и лохмы белых волос, свисающие вдоль лица, пропитывались им и закрывали дорогу, кроме небольшого отрезка тропы между тачкой и его собственными костлявыми ногами. Стук сердца отдавался в ушах, заглушая все внешние звуки, и Тристан ступал по тропе, ничего не видя и не слыша вокруг себя. Он знал и так, что проходит сейчас мимо украшенных сверкающими камнями торговых домов, приближается к цехам чучельных дел мастера, потом должен по боковой улице объехать площадь дракона, дабы не помешать утренней службе, собравшей всех почтенных жителей деревни. Теперь он уже выходит из поселения, минуя последние жилые шатры.
И тут тьма обрушилась на него. На голову его пала молния, ноги подогнулись, и свет, слабый утренний свет, погас в глазах урода. Тристан застыл, скорчившись в тугой узел внутри темноты, не в состоянии понять, что происходит. А когда память и способность соображать вернулись к нему, он вспомнил — как обычно он тащил в гору тележку с воронами, когда кто-то, шумно сопящий сейчас снаружи, накинул на него плотный мешок, разом скрывший галдящих птиц и привычную каменную тропу. Теперь его волокли по ней в мешке, и у Тристана появилась возможность узнать ее с другой стороны. Хотя он и обхватил голову руками и сжался, как только мог, камни, в основном составляющие тропу, были достаточно остры, чтобы проникать сквозь столь непрочную линию обороны. Его тонкие повизгивания, когда мешок врезался в какой-нибудь особо выдающийся камень, приводили к вспышке радости вокруг него, но восторг забавляющихся сельчан перешел все границы, когда, добравшись до сарая за культовой палаткой, они наконец развязали веревку и вытряхнули урода из мешка.
Они покатывались со смеху, подталкивая друг друга локтями и тыча пальцами в скрюченное, затравленно озирающееся создание, покрытое с ног до головы птичьим пометом и вороньими перьями, издавна хранившимися в мешке. Тристан переводил жалобный взгляд с одного на другого, и один этот взгляд, казалось, был способен довести сельчан до экстаза.
— Гляди, гляди, ну и рожа! — толкая один другого в бок, заходились они.
— На меня теперь уставился? Хочешь, чтоб я начал?
— Ну что, парни, так его будем, или пусть сперва потанцует?
Тристан узнал помощников жреца, здоровых сытых гвардейцев, в первом ряду толпящихся вкруг него сельчан, и понял, что надеяться ему больше не на что. Время хрустнуло и потекло в обратном направлении, отсчитывая минуты до конца. За гвардейцами торчали многие деревенские мужики, уже успевшие стосковаться по отсутствию детей и привычным формам общения с ними. Именно такого рода знакомство с односельчанами суждено было познать Тристану, когда дверь сарая со скрипом затворилась, и развлечение началось.
Прошло много времени, а больше, чем времени — боли, а больше, чем боли — ужаса, пока дверь сарая отворилась, и в проеме показалась новая фигура.
— А ну, разойдись, — раздался властный голос, и в сарай торжественно ступил жрец.
— Что здесь происходит? — пробасил жрец, взирая с высоты своей грузной фигуры на маленькое подрагивающее тельце. Два гвардейца, подскочив к жрецу, что-то зашептали ему сразу в оба уха. Тристан, поняв только, что пытка вдруг прервалась, поднял голову. Жрец степенно кивал. Наконец докладывающие сельчане отскочили от владыки и, вытянувшись в струнку, заняли почетные места по его бокам. Еще двое гвардейцев тут же вздернули урода вверх и держали в вертикальном положении, дабы великий жрец мог ласково погладить его по голове. На глаза присутствующих навернулись слезы умиления.
— Ну что ж, — пробасил жрец. — Так тому и быть. Отведем его к дракону. Великому Змею понравится герой.
Жрец степенно развернулся и зашагал прочь, а Тристан задрожал так сильно, что прицепившиеся к нему перья заколыхались и едва не попадали на землю.
Толпа не успела сомкнуться за жрецом, как вновь была разорвана гвардейцами, поволочившими Тристана из сарая. На улице добрые жители, жаждущие порядка и справедливости, а также забав и развлечений, остановились — нужно было приодеть урода, не пускать же его к Великому Дракону в таком затрапезном виде. И они постарались от души.
Вскоре голову Тристана украшал железный горшок, на груди болталась яркая тряпка. Ноги ему связали, а в руки вложили старый веник. Тристан не различал отдельных голосов в общем хоре восторга. Его тащили вверх по горе, к драконьей пещере, навстречу одной полузабытой, давно не практиковавшейся церемонии. Шаг за шагом они поднимались к драконьему логову, и наконец Тристан, подняв голову, разглядел вход в него и у входа драконью служку, стоящую на пороге, скрестив руки на груди.
Раньше, до того, как ее определили в служение дракону, Изъяслава была названной сестрой Тристана и делила с ним кров, паек и место у очага. Тристан почувствовал, как из ничего, из неведомых глубин его души, откуда-то из района желудка, поднимается надежда. Изъяслава спасет, она защитит его. Девушка повелительно выставила вперед руку, заставив смолкнуть толпу, и Тристан бросился к ее ногам. Почтенные жители, тяжело дыша, восхождение их изрядно утомило, застыли поодаль. Не обладавшие высшим социальным статусом сельчане облепили окрестные валуны сбоку и снизу от драконьей площадки. Все замерли. Наконец перед входом в пещеру появился жрец в торжественном, багряном с золотым, облачении и, опершись о тяжелый резной посох, тоже застыл в ожидании.
В наступившей тишине Изъяслава развязала веревки, стягивающие ноги Тристана, нежно потрепала его по щеке и вдруг безумно, оглушительно завизжала. По ее сигналу сельчане заорали, запрыгали, так что земля вздрогнула, а с горы покатились здоровенные булыжники. Вслед за воронами безумство охватило всех жителей деревни. Они скакали, швыряли в гору камни. Тристан с ужасом взглянул вверх, на свою бывшую названную сестру. Вцепившись ему в волосы острыми ногтями, она заходилась в безумном крике. И Тристану стало страшно, как до того еще не было.
И тут к череде сегодняшних невиданных событий добавилось еще одно. Разъяренный отсутствием утренних даров, кои увлеченные забавами и празднествами жители не сумели ему поднести, загадочным поведением служки, скрывающейся неизвестно где, и дикими воплями у своего логова, из пещеры вылез сам Великий Дракон. Никто из ныне живущих обитателей деревни, никто из их родителей, бабушек и дедушек, ежели у кого были таковые, никогда не имел случая лицезреть живого змея вне его логова (да и внутри видели его одни только служки, не больно-то трепавшиеся на сей счет). А теперь на дневной свет, бросающий багровые отсветы на его сверкающую изумрудами шкуру, предстал величественный, в восемь человеческих ростов в длину и почти три в холке, с ухмыляющейся в сотню острых зубов пастью, дракон. Змей медленно, тяжело ступая когтистыми лапами, вылез из пещеры и повел вокруг удлиненной змеиной головой. Взгляд его остановился на знакомом лице служки, держащей за волосы неведомого белого урода.
— Убей его! — снова завизжала девушка, швырнув Тристана к ногам змея.
Дракон недоуменно взглянул на мальчишку, слегка высунул язык (а языки у этих ящеров тонкие, раздвоенные на конце и могут достигать половины их собственной длины, включая и хвост) и слегка дотронулся им до лица Тристана. Служка жадно облизнулась. Единственная из присутствующих (за исключением, возможно, жреца) она понимала, что последует за этим невинным прикосновением, не причинившим уроду никакого вреда и вряд ли сколько либо неприятные ощущения. У нее были основания предполагать, что к этим последним змей перейдет позже, возможно, много позже, ей уже приходилось убеждаться, насколько он неистощим на выдумку и искушен в забавах.
— Съешь его, — вопили счастливые жители, гордые тем, что удосужились стать свидетелями легендарного события, когда дракон вдруг подмигнул Тристану одним из своих жутких, будто стеклянных глаз и, обогнув его, сделал шаг к толпе. В следующую секунду жрец, резко прыгнув за спину ближайшего сельчанина, получил возможность продемонстрировать свою приспособленность к окружающей среде и смене внешних обстоятельств. Однако и жрец не мог представить силы той испепеляющей волны, что изверг на них засидевшийся в пещере дракон. Видимо века добровольного затворничества не прошли для змея даром, и ему удалось разработать биохимический способ производства напалма, чем он сейчас и воспользовался. В результате практически все, находившиеся на площадке, включая и прыгучего жреца, оказались в зоне, максимально приближенной к эпицентру, и превратились в мгновенно вспыхнувшие и сгоревшие факелы.
Выпустив первый залп, дракон сыто икнул, отчего из его ноздрей вырвалась струя кипящего пара, и торжествующе забил хвостом. Оставшиеся в живых сельчане вжались в камни, стремясь избежать взгляда (и дыхания) огненного божества. Происходящее казалось худшим из кошмаров. На деле худшее было впереди.
Камни, сотрясавшиеся только недавно от тяжелых драконьих шагов, а теперь еще и от ударов страшного хвоста, тоже, как и все сегодня, сошли с ума, утратили покой и всколыхнулись, выплюнув наружу потоки драгоценных камней из драконьей пещеры. Сокровища взмыли вверх разноцветным, преимущественно голубым, фонтаном, и дракон, не задумываясь, бросился спасать накопленное столетиями богатство. Ни один из крылатых змеев не может здраво соображать, видя, как его камни, его прекрасные драгоценные камни, вылетают на ветер. Дракон тяжело прыгнул в гущу сверкающего голубого потока, но тут же грузно рухнул на землю. Крылья змея от долгого сидения в пещере атрофировались, и теперь дракону предстояло катиться по склону горы до самого низа, чуть не до снежной долины, давя собою и вызванной им каменной лавиной несчитанное число подданных. На время наступила тишина.
Деревня погибла, но часть жителей, в основном из низшего сословия, почти столь же жалкие, как и Тристан, смогли уцелеть во всех этих передрягах. На великом представлении им достались места на галерке, столь далекой, что детали спектакля и отдельные реплики его участников их не достигали, но и там они были потрясены и сумели уразуметь главное — Великий Дракон пал. Их божество, Великий Дракон, крылатый змей, прародитель и защитник живущих, вечный покровитель деревни пал по вине ничтожного урода. И виновник останется безнаказанным?! Сельчане дружно двинулись к Тристану. Вчерашние парии, в мгновение ока они превратились в господ и мужественно взвалили на себя их суровые обязанности. Тут уж было не до забав. Лица их пылали чистым огнем ненависти, и пламя то было столь ужасно, что разорвало оцепенение, сковывающее Тристана, и погнало его все выше и выше по горе, лишь бы уйти от рук преследователей. А они мчались вперед, желая только — добраться до урода, догнать его, втоптать в землю, вырвать глаза, выпустить кишки, разорвать на части, сожрать эти сочащиеся кровью трепещущие куски белого мяса, уничтожить урода навсегда. Кровь его размазать по лицам, дабы восторжествовать наконец над этим гадом, неизвестно откуда явившимся в их тихую обитель и — разрушившим ее, убившим божественного дракона и его служителей, нанесшего всей деревне чудовищное оскорбление, чтобы смыть которое понадобится вся его уродская кровь.
Земля сотрясалась под ногами преследователей, каменные лавины скатывались вниз, а из вулкана вылетали струи лавы и обломки камней размером с дом. Тристан бежал, слыша, что молодчики уже близко, догоняют его, когда он карабкается по самым крутым склонам, они догоняют его, вопят прямо в уши, когда он мчится вперед, спасаясь от безумия.
Он бежал, бежал вверх и вперед, но вот дорога закончилась. Время наконец вышло все — тропа оборвалась. Тристан добрался до самого кратера. Дальше пути не было. Подняв руки над головой и выпрямившись во весь рост вопреки боли и страшному горбу, он замер на мгновение у края пропасти — и прыгнул.
Безумие погони достигло предела, когда сельчане смогли сообразить, что их снова одурачили, и возмездию уж не свершиться. Они бросились друг на друга, готовые убить любого и всех, когда раздался исполненный ужаса крик, заставивший их остановиться и взглянуть куда, белый как снег, указывал один из них.
Открывшаяся картина заставила побледнеть всех: из жерла вулкана медленно поднималось невиданное существо с маленьким туловищем, поджатыми под ним тонкими ножками и огромными белыми крыльями, скрывавшимися, очевидно, в его ужасном горбу, поднимается, чтобы слегка взмахнув крылом, не оборачиваясь более на остолбеневшую толпу, устремиться ввысь, за пределы их мира, и уронить только одно перо, которому суждено будет упасть на каменистую землю под ноги сельчан, ведь в деревне не осталось ребенка, чтобы подставить перу ладонь, а одни только взрослые люди, которым теперь стоять, задрав головы и раскрыв рты, и следить за удаляющейся белой птицей до конца, пока она не скроется за тучами в глубине неба, до самого конца, до самого последнего мига, когда километровым огненным шаром не взорвется наконец гора, навсегда уничтожая несчастных, не принявших последнего ангела.
|