-
Ты снова здесь? Опять эта старая история?

-
Мне пора.

-
Что, снова пойдешь под плети, на крест? Будешь метать бисер перед свиньями?

-
Они не свиньи, они - люди.

-
Кто? Эти черви, ничтожные твари? Они - трусы и предатели. Сколько раз они избивали
и предавали тебя? Они забывали тебя на следующий день. И это еще лучшие, а
остальные? Слюнявые идиоты, похотливые недоумки, вот они, твои избранники!
Ступай к ним! Там тебе и место!

-
Прощай.

-
Что, ты надеешься больше не встретить меня? Ну уж нет. Двуногие уроды
принадлежат мне, и они опять (в который раз?) распнут тебя. Мы с тобой еще
встретимся.

-
Все будет по-другому.

-
Ты каждый раз это говоришь. Каждый раз надеешься что-то изменить, кого-то
спасти. А им не нужно твое спасение, они давно и навсегда мои. Ступай, если
хочешь. Изменить историю тебе не дано. А мне это представление уже наскучило.
Буду наблюдать из амфитеатра.

 

Внезапно
наступило утро. С придорожного куста с карканьем снялась остроклювая черная
птица, а по песчаной дороге по направлению к сонному городку в жаркой низкой
долине побежал первый утренний лучик. Начинался день. Новый день. Еще один.

 

-
Пойдем сегодня по восточной дороге. Я слышал, там самые лучшие виноградники. 

По
песчаной тропе навстречу восходящему солнцу шло трое мужчин. Все молодые,
просто, даже бедно одетые, они несли пустые пока корзины для хлеба и овощей.

-
Давай. А далеко?

-
Да нет, до полудня вернемся. 

-
Принесем Учителю самого лучшего вина. 

- Я
бы все сделал для Учителя.

-
Иуда, успокойся. Мы все готовы умереть за него.

-
Да, Петр. Но пока мы еще так мало сделали. Я думаю, у нас недостаточно веры.
Целыми днями я ищу ее в себе - хоть с горчичное зерно веры, чтобы сдвинуть
гору, чтобы изменить мир. А ты, Иоанн, ты можешь сдвинуть гору?

-
Нет, Иуда. Ты знаешь, что нет. 

-
Веры мало у всех нас, - вмешался Петр. - Но мы должны во всем слушаться
Учителя, и он скажет, что нам делать. 

-
Он еще так много должен нам рассказать, - мечтательно произнес Иоанн, - чтобы
мы стали, как он, а тогда и все люди будут, как он, и огненные кони промчатся
по земле, а всадники из пламени возвестят о приходе нового царства.

-
Да, Иоанн. Так и будет, - отвечал Иуда. - Только когда оно наступит, новое
царство? 

- Я
не знаю, когда придет царство, Иуда, - сказал Петр, - но точно знаю, что сегодня
мы должны купить хлеба и вина.

-
Пойдем же, купим самого лучшего в Иерусалиме вина на сегодняшнюю трапезу! -
воскликнул Иоанн.

-
Нет, лучшее вино мы оставим для Пасхи. Вы слышали, это на нынешней Пасхе
учитель наконец откроет нам свое учение, чтобы мы спаслись и обрели жизнь
вечную. 

-
Ты жаждешь жизни вечной, Иуда?

-
Да. Вечной жизни и спасения. И истины. Я размышляю о земле и небе, о страдании
и спасении, о мучениках и палачах. Так много на свете болезней, и горестей, и
страданий. Зло и горе поселились в людях. И только слова Иисуса несут ответ, в
них одних любовь и утешение.

-
Да, он царь. Я думаю, когда он позовет, тысячи пойдут за ним, как пошли за
Моисеем, - убежденно промолвил Петр, - мы избавимся от владычества римлян, как
Моисей избавил наших предков от власти фараона. Будет праздник Пасхи, праздник
освобождения.

Иуда
остановился посреди дороги:

-
Ты говоришь, избавимся от римлян? Что же, мы с ними воевать станем или уйдем
теперь с земли, которую обетовали наши предки? Как ты собираешься покончить с
владычеством римлян, коли Он сказал: "Не будет ни эллина, ни
иудея"... 

Петр
не стал спорить.

-
Подождем до субботы, Иуда. Всего-то два дня осталось, и все прояснится. В
праздник он обещал сказать.

-
Подождем, - согласился Иоанн.

Но
Иуда никак не мог успокоиться:

-
Ты же помнишь, Петр, он не говорил нам, он ожидал, когда ты скажешь, что он Сын
Божий. Что же теперь мы должны делать? Неужто только ждать?

Иоанн
примирительно взял обоих под руки:

-
Но до субботы-то мы подождем? Всего пару дней.

Вдруг
Иуда остановился посреди дороги, словно наткнулся на протянутую поперек
веревку.

-
Что с тобой? Ты так побледнел, - испугался Иоанн.

-
Холодно. Стало холодно, вы почувствовали? И эта птица, видите, она глядит на
нас.

-
Где? Да это же просто ворона. Сейчас я ее...- Петр нагнулся в поисках камня.

-
Не надо, она уже улетела, - сказал Иуда. 

-
Да, я вижу, - Иоанн заслонил глаза от солнца, - теперь она уселась на сухое
дерево над обрывом.

Сзади
него раздался тяжелый стук - Иуда, потеряв сознание, упал на землю, лицом в
мелкую дорожную пыль.

Придя
в себя, он увидел обеспокоенные лица друзей и потянулся к ним, как ребенок к
матери в поисках утешения. Но на расспросы тихо отвечал, что все в порядке,
просто солнечный удар, уже можно идти.

-
Пойдем, пойдем скорее, - торопил он. - Я волнуюсь за наших. Как они там, в
городе...

-
Пойдем, коли ты можешь, - согласился Петр.

- Я
тоже волнуюсь, - добавил Иоанн, - здесь столько умников и спорщиков. И солдат.
Я боюсь солдат, - признался он.

Но
все было в порядке, когда они пришли, и Иоанн бросился выкладывать продукты, а
Иуда тихо добрел до угла и уселся там, с головой завернувшись в плащ. Его била
дрожь, а глаза испуганно глядели в щель грубой ткани. Он просидел так до самого
вечера, и его едва вытащили к столу, который украшало любовно выбранное им
самим вино. 

-
Что с тобой, Иуда, зубы болят? - спросил Фома. - Давай вырвем, сразу полегчает.

-
Не надо, - отвечал Иуда.

-
Ты выпей вина, и все пройдет, - посоветовал Матфей. - Пополощи во рту, а потом
глотай. Увидишь, перестанет болеть.

-
Хорошо.

-
Да вон ведь Учитель, слово скажет, и все. Иди к Учителю, Иуда.

-
Да, да, сейчас. Мне уже хорошо, - он выпил глоток вина. - Все прошло. Спасибо
вам.

-
Ну, как знаешь, - Матфей с Фомой отошли.

Солнце
уже клонилось к закату. Его лучи прорезали пыльную комнату огненными столбами,
медленно перемещались по стенам и тихо гасли, а в комнате минута за минутой
воцарялись сумерки. Все сели за стол в ожидании вечерней трапезы.

Учитель
преломил хлеб и заговорил. И тут к своему ужасу Иуда понял, что не слышит ни
слова. Краски мира померкли, и только серая мгла обволакивала комнату. В слепой
удушливой мгле Иуда почувствовал, что кто-то страшный, с пронизывающим ледяным
взглядом тайно присутствует среди них и рассматривает каждого, словно букашку,
взвешивая их на пустых холодных весах. Иуда окаменел. Неужели никто, кроме
него, не видит этого серого облака над праздничным столом? А Учитель? Учитель
тоже побледнел и молчит, будто ожидает чего-то, пока один за другим смолкают и
цепенеют ученики. Рыщет, рыщет по комнате ужасный, непереносимый взгляд и вот
останавливается на Иуде. То, о чем он говорит, невозможно! Это страшнее смерти,
безумнее сумасшествия! Почему он выбрал Иуду? Почему остальные смогли его
выдержать, возвратить ужас обратно, откуда он пришел, а Иуде это не под силу?
Тень обволакивает его, давит, она сжимает его в тиски, он уже не может
соображать, кто-то другой отдает приказы его членам, кто-то другой - властный,
неумолимый - заставляет его руки сжиматься, горло кричать, а ноги поднять тело
из-за общего стола! Позор, позор тебе, Иуда! Ты оказался самым мерзким из
людей, где ты будешь теперь, когда в голове у тебя серая искрящаяся мгла, а
глаза заволокло пеленой, в которой не разобрать ни зги, и только посередине,
последним светом разрывая густой туман, сияет лицо Учителя. 

-
Помоги! - шепчет Иуда, или ему кажется, что он шепчет, и протягивает к Учителю
руки, но те уже не подвластны ему, они стиснуты и прижаты к груди по приказу
беспредельной, нечеловеческой силы. - Помоги, Учитель! Услышь меня! Учитель!
ПО-МО-ГИ!

Он
сам не знает, шевелятся ли его губы, издает ли хоть один звук его замершее
горло, самое страшное - он не знает, слышит ли его Учитель, выдержит ли нить,
связующая их двоих в сером искрящемся тумане, с которым сражается сейчас Иуда,
сражается, не владея ни одной частью своего тела.

И
он мчится без оглядки, ничего не видя вокруг себя. Не замечая пути, он
сваливается в канаву, врезается в дерево, мчится, падает, кружит на месте. Куда
лежит его путь во мгле этой страшной ночи? Какие видения преследуют его? Горе,
горе тебе, Иуда! Видишь, что ты наделал? Смотри, смотри же - вот Учитель твой,
отданный тобою на поругание, вот он, избитый и оплеванный в руках солдат. Водят
его целый день, смотри Иуда, всю страшную, страстную пятницу судят Иисуса. Видишь,
Иуда, теперь ты видишь, всеми овладел тот же злой туман, через тебя вошедший в
мир, видишь, как искажены их лица, как требуют они смерти Учителя. Ты, Иуда
оказался не камнем, а грязью, комком рыхлой глины в плотине, которую вы
возводили все вместе, через тебя пришла беда, и хлещет в мир ненависть, заливая
все и всех. Смотри же, как бессилен твой Учитель, как он был глуп, доверившись
тебе. Весь крестный путь проходит Иуда, весь страстной путь последней
пасхальной пятницы проходит перед его глазами чередою безумных злых картин, и
нет ничего ужаснее их. Легче умереть Иуде, чем вынести это, но не отпускает его
чужая сила, не отпускает, пока не исполнит он своего страшного предначертания.
До той поры не позволено умереть Иуде. 

Он
бежит неизвестно куда, незнамо сколько часов подряд кружит он вокруг города
Иерусалима, и тьма застит ему глаза. О твердые корни он рассаживает голову (о,
лучше бы тебе было вовсе ее разбить!), по лицу его льется кровь, губы пересохли
и потрескались (о, лучше бы на тебя напала сотня разбойников!). Смотрите, каков
теперь наш Иуда - бровь у него разбита, один глаз заплыл, другой рвется из
орбиты. Куда он бежит? Не уйти ему из-под власти страшной силы, некуда ему
укрыться от кошмаров, один ужаснее другого, что неотступно преследуют его. Беги,
беги, Иуда! Лучше бы твое сердце разорвалось на бегу!

Его
тело обнаруживает у городской стены римский дозор. Куча грязного тряпья кажется
бездыханной массой, пока стражник брезгливо не тычет в нее концом острого
копья. Иуда тут же вскакивает и сжимает солдату ноги.

-
Скорее! Отведи меня к Каиафе! Он ждет! Он ждет меня, да, я ему нужен. Он
наградит тебя, он даст тебе много денег, когда ты поможешь мне прийти к нему, -
он бормочет и плачет, размазывая по лицу слезы и застывшую корку грязи и крови,
и стражник, сам не понимая почему, поддается на его безумные уговоры и ведет, а
вернее, волочит его к первосвященнику.

-
О, равви! - кричит Иуда и бросает стражника, чтобы ухватиться за подол Каиафы.
- Равви! Пошли скорее за Ним воинов! Ты застанешь его одного, никто тебе не
помешает, я знаю, я покажу тебе, идем, идем скорее, равви!

И
брезгливо морщущийся Каиафа перестает наконец хмуриться, видя такое усердие, и
кличет побольше солдат, а Иуда ведет их вперед так, будто пятки у него уже в
огне и, остановись он на долю секунды, пламя охватит и сожрет его, и будет
жрать всегда.

Иуда
ведет их, а страшные картины вновь встают перед его глазами - по любимому лицу
Учителя течет кровь, терновый венец ранит ему лоб, в глазах его боль и
страдание. Боль и страдание в глазах Учителя! В душу Иуде смотрят эти глаза,
когда он, повинуясь приказу, что неимоверно сильнее его, ведет стражников в
место, бывшее до этого проклятого дня прекраснейшим на земле - ведет их в
Гефсиманский сад. 

Они
забираются в гору, чтобы захватить наконец Иисуса одного, без восторженной
толпы, в окружении жалкой кучки слабых учеников. Но что это? Почему столько
факелов, столько счастливых лиц? В саду собрались толпы людей, все в
праздничных белых одеждах, и среди них растерянно озираются совсем неуместные здесь
солдаты, и Иуда, несшийся вперед, будто навстречу собственной неизбежной казни,
вдруг останавливается на полушаге и глядит умоляюще, как собака, не смеющая
поверить, что хозяин не станет прогонять и бить ее. 

А
люди в сияющих одеждах окружают его:

- Иуда,
Иуда, где ты шлялся? - смеются они.

-
Проспал целый день, напившись своего хваленого вина?

-
Учитель звал тебя, он спрашивал о тебе, Иуда, он велел нам всем молиться о
тебе.

-
Смотри, Иуда, вон он идет!

Бедный,
грязный Иуда робко поднимает глаза, с крошечной искоркой надежды смотрит, куда
ему указывают, и видит любимое лицо Учителя, в момент, как яркий свет ночные
кошмары, заслоняющее ужасные картины крови и страданий, мучившие Иуду. Он видит
чистое лицо, тонкие смуглые руки, протянутые к нему, Иуде, ничтожнейшему из
людей, и слышит знакомый ласковый голос:

-
Иди ко мне, Иуда. Не бойся. Ты не предавал меня. Тот, кто стремился завладеть
тобой, ушел навсегда. Человек, ты сутки боролся с силой, владевшей земными
мирами, с властью, бросавшей в пропасть континенты. Ты выстоял. Теперь ей
нечего делать среди людей. 

-
Иисус, - едва может выговорить Иуда.

-
Ты звал меня, брат мой, и я был с тобою. О тебе была моя молитва, как обо мне -
твоя, когда ты держал этот мир в своих ладонях.

-
Иисус, - говорит Иуда, в глазах его слезы, а в сердце любовь.

-
Блажен ты, Иуда, ибо ты поверил. И вера твоя спасла тебя. И всех нас. Иди же и
поцелуй меня, брат Иуда. Пускай наступит праздник Пасхи. Пусть начнется другая
история.