|
|
||
(Почти) вся правда про Физтех 80-х и не только... Читайте первую главу. Целиком роман доступен на моем сайте или в виде книги (издательство "Грант", 2002) | ||
Во сне, в зеркале, в воде пребывает мир. Чтобы убрать мир, который снится, нужно не спать. Чтобы убрать вещи, которые отражаются в зеркале, нужно не смотреться в него. Чтобы убрать вещи, которые отражаются в воде, нужно опорожнить сосуд, вмещающий их. Все, что есть и чего там нет, находится здесь, а не там. Вот почему мудрецы не устраняют мир, а устраняют знание о мире.
Гуань Инь Цзы
"Пока он так метался в неистовстве и рвении своем,
Вкруг уст и по лицу ее вдруг зазмеились чудно тени,
И беспрестанно трепетали веки и бились вверх и вниз,
В то время как за мягкими пушистыми ресницами как будто
что-то стерегло, грозило, кралось, подобное огню,
коварно и таинственно ползущему по дому,
или подобно тигру, что извивается в кустах и светится
сквозь темную листву своим желто-пятнистым, пестрым телом."
Шпиттелер
O ridicolosissime heroe!
Блез Паскаль
"...Миг между ночью и днем, между тьмой и светом, сном и явью, сознанием и подсознаньем. Краткий миг, когда Солнце и Луна протягивают мост по ту сторону неба, когда свет и тьма растворяются друг в друге, лед и пламя сливаются воедино, когда падает завеса и распахиваются веки, пропуская в огромные, еще хранящие тайное знание зрачки, светлую явь действительности, миг, когда душа, как нагулявшаяся кошка, проскальзывает в приотворившуюся калитку, будто и не думала отлучаться, будто для нее существует один только этот уютный теплый дом с привычными любящими хозяевами, и одно лишь неуловимое мгновение память хранит воспоминание о встрече дикой ночной страсти и привычной дневной упорядоченности, миг, который один только и существует в иллюзорности времени, миг, который по сути и сам не более, чем вымысел и обман..."
День будет добрым. Толстый солнечный кролик, прокравшийся в комнату сквозь неровную дыру, прогрызанную в восточной стене, плюхнулся мне на лицо и тут же размазался по полу пятном неопределенной формы и невыразительного содержания.
Общажный кот Пусик, заночевавший сегодня с нами, погнался было за ним, но врезался лбом в прикроватную тумбочку, да так и застыл в недоумении. С тех пор как неизвестные натуралисты постригли его под пуделя, Пусик часто останавливался посреди прыжка, непроизвольно вляпываясь в размышления о вечном.
И все же мне нравится просыпаться вот так, свежим весенним утром от прикосновения нежных солнечных лучей, звонкого пения птиц, неугомонного кошачьего мявканья...
Сегодня я проснулся необычайно рано. Под окном дрались воробьи, нещадным звенящим гомоном заглушая грохот пригородных электричек. В то время как дыхание свежего весеннего утра навсегда вытесняло из памяти ночь и ее грезы (nunc!), щебет невинных пташек заслонял представление о месте нашего обитания (hoc!).
День будет славным. Позавтракать уже не успеть, пора мчаться на лекции.
К несчастью, с тех пор как поддавшись на уговоры провокаторов и мазохистов, желающих совместить неприятное с бесполезным, преподавание химии в институте велось на китайском языке, места в аудитории пустовали. То ли дело в прошлом семестре, когда увлеченные валом повального увлечения лекциями на лекции валом повалил увлеченный слушатель. Размеры лектофилии тогда на полтора процента превышали аналогичные данные по нимфомании, битломании и статистике бегства Герасима из революционного Петрограда. Да и то сказать, краткий курс дзентермодинамики читала известная телезвезда, порнодива голубых кровей, Галактион Хризофилактович Нептица. Места на лекциях приходилось занимать с вечера, пробираясь сквозь окна, водосточные трубы и вентилляционные шахты. В аудиторию выстраивались очереди, а лекторов доставляли к месту функционирования на руках. Записи же их высказываний и апологем ценились как зеница ока и хранились пуще жемчуга и злата, тем паче, что последних у нас отродясь не водилось. Некоторые энтузиасты даже ночевали в аудитории, практикуя обучение во сне. То есть они желали обучаться даже в часы, отведенные для сна.
К несчастью, те давние, дошедшие до нас одними лысыми преданиями, времена миновали, и сейчас больше практиковался метод сна во время обучения. А лекции посещали лишь отдельные студенты, кто мучался бессоницей или неотвязными кошмарами. Но таких было ничтожно мало. Остальные спали в своих постелях, невинные, как младенцы, и им все еще не было мучительно больно, несмотря ни на что. Даже на поименную перекличку, проводимую бездушными женщинами-роботами, безжалостными к мольбам, но склонными обманываться и верить всякой ерунде.
В аудитории практически никого не было. Народ спал и видел сны, а проснувшись, пел и танцевал. Guadeamus, попрыгучий стрекозел!
Алисы на лекции тоже не было. Я понял это с первого мгновения, как оказался в аудитории - ее рыжую гриву и звонкий смех пропустить невозможно. Все было напрасно: раннее пробуждение, мирный солнечный кролик, забытые сны. Я чувствовал себя полным идиотом, сидя на последнем ряду, как на вершине пустого холма - по меньшей мере глупо провести два часа под недоумевающим взглядом лектора среди заросших паутиной пустых столов и белоснежных, без единого пятнышка стен, оживляемых лишь висящими здесь с прежних времен зарешетченными ликами великих ученых, косвенно либо родственно соприкоснувшихся с институтом. Ученые мужи с грустью взирали из-за решеток, и мысль, что я-то отсюда вскоре выйду, а им сидеть и сидеть, единственная грела меня в часы страданий. Впрочем, все, даже и лекция по химии, если раньше вас не прикончит, в конце концов кончается, и вы наконец мчитесь из конца в конец аудитории, лишь стоит лектору закончить. Sic transunt dioi imgrorioses... Так мчатся дни наши, бессмысленные и бесславные...
- Эй, поторопись! - мимо проскакал друг Колька, а с ним, радостно вопя и подпрыгивая от восторга, вся толпа человек в двадцать, в целях конспирации именующая себя редакцией. Я тут же завопил в унисон со всеми во славу светлого весеннего дня.
Однако восторженная ода, воспевающая нашу радость, была недоступна постороннему уху, ибо звуки ее лежали вне пределов человеческого восприятия, а мы по сути были невидимы для постороннего глаза, ибо перемещались в направлении, ортогональном его привычному представлению. То есть, встречный оказывался способным к восприятию нас как таковых, только в случае, если он обладал сонаправленным с нами мироощущением. Если же нет, максимум, что он мог заподозрить, так это что в порыве свежего весеннего ветра мимо него пронеслось нечто вдохновенное и непостижимое. О, конечно, Всевидящее Око Старшего Брата восприимчиво на всех волнах и диапазонах, и, несомненно, наблюдает сейчас за нашим передвижением, скрежеща зубами. Но в последнее время (в некоторой степени и усилиями мастеров по электронике из нашей команды) в организме Всевидящего Ока стали случаться непредвиденные сбои. Явственно слышался треск коротких замыканий, летели искры, валил дым, из нутра выносили обгорелые тела, и в системе "наблюдение-обнаружение-принятие мер" связи летели на фиг со все убыстряющейся скоростью. Когда же механизм, фиксируя нарушения режима, пытался принять меры, Карающий Молот Рыжего Проректора рушил, судя по истошным воплям и выпученным глазам его сотрудников, что-то внутри себя самого. Впрочем, неполадки не были столь уж значительными, чтобы можно было быть уверенными в безнаказанности. Нет, просто появилась ВОЗМОЖНОСТЬ не быть настигнутыми. Которой мы тут же и воспользовались...
- Слышал, - крикнул, заглушая прочих, Колька, - чего Рыжий еще надумал?
- А что?
- Говорят...
Редакция с визгом затормозила и обернулась ко мне. Командор клюнул Леську, которая держала его клетку, и уже с земли радостно завопил:
- Ура! Свихнулся! Рыжий совсем свихнулся! Хана всем! Ура!
Общими усилиями его подавили, засунув, как полагается, в темный мешок, и, перебинтовав Леськину руку, кое-как восстановили status quo.
- ? - спросил я.
- Говорят, Рыжий приказал обнести студгородок забором!
- Чтоб никто не ушел!
- И не вернулся!
- Еще и ворота приказал установить!
- Железные, витые, со скульптурками!
- Ага, точно, колхозницы и генералиссимусы, двести пятьдесят шесть пар, двести сорок три позиции, из них девять любимых - дважды, а четыре особо любимых - трижды!
- Да вы что?! - удивился я.
- АГА! - хором ответила редакция. Кроме Командора, который лелеял душевную травму и с нами не разговаривал.
Но мы проволокли его тяжеленную клетку с собой через весь студгородок, просыпающийся навстречу новой, гаснущей уже заре, невзирая на угрожающе зависший над ним Молот Проректора.
Забора, по счастью, не было. Но посреди дороги, перерезая единственную хоженую тропу, что вела от студгородка к электричке и далее, в большой город и мир, посреди этой тропы, разбитой нашими ногами в грязь и дребедень, стояли ворота. Те самые, резные, с генералиссимусами.
- Уже установили, - ахнул кто-то.
Но мы, не раздумывая, свинтили со стальных прутьев двести пятьдесят шесть железных генералиссимусов, накрепко припавших к двухсот пятидесяти шести крестьянкам в двухсот сорока трех позах, из которых девять встречались дважды, а четыре, особо чтимые и любимые - трижды. Торжественно салютуя и траурно трубя, мы закопали их у подножья холма в близлежащей березовой роще, куда отродясь не ступала нога Проректора. И не ступит, будем надеяться, до скончания времен. А на обратном пути мы уронили осиротевшую решетку ворот аккурат в разверзнутую на тропе лужу, с довольным чавканьем поглотившую ее.
- Ик, - сказала лужа.
- Вот и хорошо, - сказали мы.
И пошли в Раскрашенный Бункер, служивший редакции прибежищем в мрачное время суток, когда в общаге выключали свет, тепло, воду и прочие удобства цивилизации. Там мы и провели остаток дня двадцать шестого марта, совместно обсуждая успех операции.
Хороший день. Жаль только, Алису встретить сегодня не удалось, еще успел подумать я, мирно отходя ко сну.
2
- Пора, хозяин, просыпайтесь.
Я очнулся оттого, что Мхабу тряс меня за плечо. Я уже успел привыкнуть к его уродству, но отсюда, снизу, вид открывался новый и омерзительно непропорциональный. В противоречии с перспективой (прямой, равно как и обратной) курчавая голова его казалась еще большей на крошечном туловище с коротенькими изогнутыми ножками, которыми он держался за землю обезьяньей хваткой. Казалось, а возможно, так оно и было, он способен и лазить по веткам сродни обезьяне, и висеть на хвосте, спрятанном до поры до времени под его мини-юбкой из пальмовых листьев, как у вампира, скрывающего рабочие клыки под очаровательной улыбкой. Однако он был прекрасным проводником, и он один согласился сопровождать меня в нынешней моей охоте. Его родная деревня, испокон веку промышлявшая охотниками и туристами, вся выстроилась у околицы и хором в разноголосицу рыдала, провожая нас. Я сам едва не прослезился. Хотя в свое время я и отловил семнадцать львов семнадцатью различными способами в пустынях, степях и саваннах, на охоту за тигром я выходил впервые. Но я полагался на собственный опыт, как на абсолютную истину.
И вот, которые уж сутки мы шли по следам огромного тигра, с давних времен обитающего в лесу, хозяина джунглей, как водится, наводящего ужас на окрестные поселения. Впрочем, я не сомневался, что мощь человеческого разума, подкрепленная увесистыми огнестрельными аргументами, и на этот раз победит хитрость звериных инстинктов, и задача только в том, чтобы выследить хищника.
Мхабу вел меня скрытыми тропами по земле властелина джунглей все ближе и ближе к его логову. Третьим в нашей компании охотников за шкурами был маленький козленок, низкорослый и уродливый, как и все в затерянном селении. Он передвигался на веревке следом за Мхабу и имел свое мнение относительно целей нашего предприятия, каковое нередко оглашал ломким блеянием, слышимым, вероятно, далеко в джунглях. Мхабу отечески нежно беседовал с ним на привалах, когда думал, что я уже сплю и их не слышу. Разговор велся на родном туземном наречии, имевшем больше сходства с козьим меканьем, чем с каким-либо из человеческих языков. Обитатели деревни жили одной дружной семьей с домашними животными и лесными зверями, как и полагалось примитивному народу доцивилизованных времен.
Однако сейчас пора было двигаться. Мы шли уже который день (а точнее, которую ночь), мы шли и шли по джунглям навстречу повелителю лесных тварей, но ни разу еще не видели его, а встречали окрест только заросли, заросли кругом, колючие ветки, сплошь поросшие мелкими голубыми цветочками - как никак весна. Голубые цветочки источали приторный аромат прелестного, и жеманно тянулись друг к другу тонкими голубыми пестиками. Где только мог дотянуться, я давил их тяжелыми ботинками, и они лопались, как набрякшие воздушные шарики, наполненные пахучей вязкой субстанцией. Я обратил внимание, что Мхабу неодобрительно на меня посматривает, но мое воспитание заставляло меня и дальше искоренять это безобразие, и я продолжал ступать по ним всюду, где только мог различить.
Мы шли в темноте, а спали днем, чтобы не быть застигнутыми тигром врасплох. Большая часть жизни шла в джунглях по ночам, и часто в кромешной тьме, куда не проникало ни мерцание звезд, ни фонарь луны, рядом с нами слышались тяжелая поступь и сопение какого-нибудь дружелюбного местного обитателя. Что касается меня, я предпочитал передвигаться в инфракрасных очках, снабженных оптическим прицелом и портативным пулеметом, Мхабу, похоже, видел в темноте, как кошка, а козленок не слишком переживал по поводу того, кто же именно его съест.
В джунглях царила тишина, только изредка нарушаемая дальним воем леопарда или хриплым карканьем клюворога, надоедливым, как кашель. Неожиданно справа послышался хруст веток, и очки подсказали мне, что к нам подкралось крупное и не слишком безобидное животное. Судя по длинным лапам и способу передвижения, что-то вроде огромного орангутанга.
- Мхабу, - позвал я маленького проводника.
Тот только бросил презрительный взгляд в сторону прячущегося животного и снова двинулся вперед. Оно робко последовало вдоль нашего маршрута.
- Кто это такой, Мхабу? - я решил все-таки задать вопрос, когда и по прошествии часа животное продолжало все так же красться параллельно нашему пути. - Что ему надо?
- Не ему, а ей, - ответил Мхабу, не останавливаясь. - Это Мхеба, старая обезьяна, невеста Мхабу.
- Но, Мхабу, это же в самом деле обезьяна, орангутанг, насколько я могу судить. Как она может быть твоей невестой? - как мог вежливо спросил я.
- Конечно, не может. Я говорил ей, между нами все кончено, иди домой и Мхабу пойдет домой. Мхабу не станет жениться на обезьяне. А она бродит кругом, корчит рожи, девушке Мхабу чуть глаза не выцарапала. Ревнивая, известное дело, обезьяна.
Он плюнул в кусты в сторону бывшей подруги, откуда донеслась в ответ долгая гневная тирада. Очевидно, обезьяна так и не примирилась с отставкой и не оставляла надежды воссоединиться со своим повелителем.
Мхабу тоже долго не переставал плеваться и бормотать что-то себе под нос. Для меня это оказался первый случай убедиться, что границы его обаяния простираются намного шире континуума особей женского пола туземной деревни, и охватывают значительную часть животного, а возможно, и растительного мира джунглей.
Погрузившись в размышления о загадке женской души, а также непостижимой взаимосвязи уродливого и прекрасного, я пробирался по джунглям, пока меня не остановил предостерегающий крик проводника:
- Хозяин, не надо! Хозяин!
Оглядевшись, я обнаружил, что забрался в болото чуть не по пояс, а бедному туземцу зеленая жижа уже заливает подбородок.
- Назад! - немедленно скомандовал я, руководствуясь соображениями филантропического гуманизма, но назад, как и вперед, пути не было, а на смену дружелюбным пиявкам стремились еще более любвеобильные нетопыри и редкие в этих местах, но от того ничуть не менее страстные крокодилы.
Пришлось положиться на инстинкт козленка. Мхабу ослабил веревку, и тот, решив, что избавился от нас, рванул к спасительной тропе, оставляя на цветущей поверхности болота просеку наподобие той, что проделывает ледокол среди ледяной пустыни. Не знаю, как нам удалось добраться до сухой земли, половина снаряжения осталась в проклятом болоте, и я слышал, как чьи-то крепкие челюсти со вкусом пережевывают мою кинокамеру, зубную щетку и бритвенный прибор. По счастью, аптечка осталась при мне, и пока Мхабу гонялся по лесу за козленком, то угрожая, то заклиная его волей покойной матушки, я принялся избавляться от гадких пиявок патентованным средством доктора Кона - "чесночной палочкой от всех кровососущих". Должен отметить, что Мхабу справился со своей задачей быстрее меня, и даже успел развести костер и приготовить нам жаркое из вышедшего на его уверения кролика, а я все совал и совал под нос проклятым, обожравшимся моей кровью тварям дурацкую вонючую палочку. Наконец Мхабу помог и мне, и мы спокойно поели.
Сегодня на ранний предрассветный ужин мой проводник приготовил седло кролика по-провансальски. Умеренно зажаренные кусочки филе слегка сочились нашпигованным в них салом. Под соусом из местных помидоров, красного вина и лесного чеснока, приправленные и посоленные не более, чем достаточно, они таяли на языке, проваливаясь в пищевод уже однородной жижей. Надо ли говорить, что Мхабу не позабыл поджарить ломтики французского батона и подогреть бутылочку бордового вина как раз до той необходимой степени, когда оно еще слегка холодит горло, но уже греет утомленное одинокое сердце.
Мы ели старательно и долго, макая кусочки хлеба в горячий соус, обгрызая хрупкие косточки, смакуя тонкий аромат вина. Должно отдать должное и отдавшемуся нам кролику, и должному вину и продолговатому хлебу.
Джунгли уже начали светлеть, из сумрака стали вырисовываться цвета, и наконец страшный крик гиббона возвестил зарю. "Уа-уа," - отозвалось стадо его сородичей, и джунгли расцвели тысячами голосов: пение птиц, жужжание насекомых, болтовня никчемных обезьян. Очевидно, тигр уже отправился спать, и нам тоже пришла пора отдохнуть.
Пока я ел, ловкий туземец успел вырубить вокруг чащу ратата, приуготовляя ложе, и теперь срезал пальмовые листья и кору для подстилки. Да, далеко я забрался: в цивилизованных странствиях проводники срезали бы четыре молодых деревца, чтобы соорудить платформу из ветвей футов так на двадцать над землей, покрытую крышей из отборного бамбука, что они притащили бы из деревни.
Кутаясь в спальный мешок, я видел, как Мхабу расчесывает козленка, втолковывает ему нечто, понятное им одним. Может быть, повезет завтра, и мы наконец выйдем на след короля влажных чащ, думал я, погружаясь в объятия Морфея.
|