Повезло, как необыкновенно, немыслимо, непостижимо ему повезло с этой путевкой, вздумавшей гореть как раз в тот самый момент, когда он уже почти абсолютно вырубался, когда его усталость дошла до той крайней черты, что в глазах темнело, а сердце замирало пойманной птицей или жеребенком, если судить по тут же следующему неровному галопу, словно оно, бедное, пыталось стряхнуть бестолкового всадника, нещадно мучившего, вконец загнавшего его своими бессонными ночами за мерцающим монитором, долгими днями в общении со странными, мягко говоря, людьми, всей этой дурацкой работой, если ее можно так назвать, работой, за которую он взялся и теперь не мог бросить, потому что не в его привычках было не доводить дело до конца, как бы тяжело ему самому при этом не было, а еще потому, что он должен был кормить семью, любимую и единственную свою семью, хоть жена уже и в открытую заявляла, что не любит его, и настраивала против него их маленького сына, его милое, нежное, любимое сокровище, несчастное вместе со своими несчастными родителями, плачущее во сне и просыпающееся посреди ночи от кошмаров, в появлении которых жена также обвиняла только его родителя, так что тот сам стал уже задумываться, а не пожить ли им немного врозь, успокоиться, поразмыслить, словом, попытаться развязать, а не рубить сплеча узел навалившихся на них проблем, вынуждающих его пока что допоздна, с каждым днем позже, засиживаться на работе - к радости шефа, который, видя такое рвение, стал все больше нагружать его, пока не повесил полностью общение с обезумевшими ростовчанами, озабоченными своим бесконечным трубопроводом, общение, измотавшее его до самой крайности, до той самой черты, у которой на него и свалилась пресловутая путевка в бывший цековский санаторий, где теперь отдыхали биржевики, маклеры и прочие финансисты, и куда шеф, будем к нему справедливы - умевший и позаботиться о подчиненных - вызвав сегодня вечером к себе и угостив кофе, вдруг чуть не силой его вытолкал, ведь шеф, ко всеобщему восхищению, коли уж за что брался, делал это с решительностью пронзающего стратосферу метеорита, и коли он завел речь о путевке вечером, то, стало быть, и ехать надо было тем же вечером, едва только успев сдать дела и заехав домой за небольшим чемоданчиком, куда он бросил, возможно, не самые полезные вещи, а только те, что смог отыскать в отсутствие жены, по-видимому, гулявшей где-то с ребенком вплоть до самого его отъезда, так что он только набросал маленькую записку, положил ее на самое видное место - под вазу на столе, чтобы жена сразу ее заметила, - и полетел дальше, а точнее поехал, ибо по путевке следовать к месту назначения полагалось поездом, к которому он добрался на той же (еще раз спасибо шефу) машине, что забрасывала его домой, и, после нескольких бессонных ночей и несчитанных чашек кофе, задремал еще в ее уютном салоне, в вагон же садился как в тумане, по правде говоря даже не уяснив толком, с какого, собственно, вокзала отправляется состав, такой чистенький, новенький, словно только из депо, и купе - комфортное, типа люкс, с обшитым бордовым бархатом единственным лежачим местом, к сожалению тоже не лишенное привычных совковых изъянов - плотные металлические жалюзи лишь чуть приоткрывали окошко, пропуская в купе самую толику последних, закатных солнечных лучей, вносивших в его бордовое великолепие странную, щемящую ноту, но он слишком устал, чтобы к ней прислушаться, его хватило лишь бросить в угол сумку с вещами, не раздеваясь завалиться на полку и заснуть, наконец-то заснуть, заснуть еще до того, как поезд мягко тронется с платформы, и в вагоне заиграет, как всегда громко и невпопад, радио, бесцеремонно врываясь в его мозги, изнуренные до такой степени, что он все равно спал, спал, и уже видел во сне теплое море, у которого он появился на свет, и где вскоре окажется вновь, уже ощущал жгучие солнечные лучи на соленой после купания коже и нежную мякоть персика в пересохшем рту, и молодое вино, и черный виноград, он будет рвать грозди прямо с лозы, а вишня, клубника, шелковица, миндаль, они как раз созреют к его появлению, он будет собирать их, а еще он научится грести и уплывет в крохотной лодочке далеко, далеко в море, к прячущейся в жаркой туманной дымке линии горизонта, и там, в одиночестве, среди одних только любопытных дельфинов, он будет нырять в зеленую, прозрачную до самого дна воду, по которому ползают лупоглазые крабы, а наверху, в воде, парят огромные кусачие медузы и снуют юркие морские коньки, полюбившиеся ему с детства, он снова сможет увидеть их, надо только заплыть подальше и нырнуть, вот, что-то мелькнуло у дна, спряталось у поросшей ракушками и водорослями трубе, проложенной по морскому дну, из конца в конец, как нельзя, нельзя так оставлять трубы, эти водоросли могут истончить самый стойкий металл, сгрызть его, как семейка острозубых мышей, и все, тогда все, нефть протечет в море, экологи взовьются, покупатели заметят недосдачу, придется платить неустойку, следующий контракт пиши-пропало, его даже передернуло, и он понял, что слегка задремал, и море ему еще только снится, море пока далеко, а он все еще едет в поезде, мирно стучат колеса, а за окном, насколько он может видеть сквозь крошечную щелочку, царит кромешная тьма, это ночь, в купе зажегся небольшой ночник, в его слабом свете сиденье смотрится почти черным, и радио играет уже другую, тихую, убаюкивающую музыку, нельзя же, понимаешь, нельзя так зацикливаться на работе, всюду ему мерещатся проклятые трубы, ну хоть неделю-то он может о них не думать, ведь он сдал все дела, оставил их двоим толковым заместителям, ну а если не все, так шеф ведь самолично отпустил его, значит - можно не волноваться, все будет в порядке, все будет хорошо, можно расслабиться и забыть о работе, он и так едва не заболел из-за нее, но теперь - все, он едет отдыхать, его ждет море, тепло, солнце, музыка, музыка качает и убаюкивает, колеса стучат все тише, ему даже показалось вдруг, что они взлетают, но тут колеса застучали вновь, тихо, ритмично, под их мирный стук он снова слегка задремал, не засыпая окончательно, и сквозь дрему услышал, что поезд подошел к станции, потом отошел вновь, слышал крики отъезжающих пассажиров, плач провожавших, снова эта грубая музыка, которую включают на станциях, от нее так неприятно сжимается сердце, но уже слабее, спокойнее, в его купе никто не войдет, все происходящее снаружи его не касается, это промежуточная станция, а ему до конца, до самого конца, до самого синего моря, он может спать и не беспокоиться ни о чем, пусть другие пассажиры рыдают, разлучаясь с близкими, пусть поезд, въезжая в темный туннель, грохочет все громче, а за окном мелькают искорки фонарей, поезд мчится быстро, он несется к морю, к морю, все дальше от дома, где мечется в ужасе, не находя его записки, жена, где, брошенный всеми, рыдает и никак не может успокоиться ребенок, не в силах уразуметь, почему папа оставил их и не придет больше никогда, зная только - папа предал его и теперь, позабыв о нем, счастлив, он счастлив, позабыв обо всем в своем роскошном поезде, таком чистеньком и новеньком, в своем бархатном купе, за чьими стенами - твердь, тверже всех стен мира, а дверей нет, нет дверей, нет, нет дверей, и только окно, за которым еще мелькают тоннельные огни, он рванулся открыть его, жалюзи не поддавались, не поддавались, не поддавались, а туннель уже подходил к концу, эхо стихало, и купе быстро заливал свет, вместе с темнотой уходило время, последние мгновения, когда еще можно что-то изменить, и, воздев руки кверху, он кинулся на колени и закричал так громко, как только мог в этот последний миг, когда еще можно что-то сделать, перед тем, как свет окончательно и безвозвратно залил его, и ему все же пришлось открыть глаза.

Редкие утренние пассажиры с равнодушным изумлением, столь присущим завсегдатаям столичного метрополитена, смотрели, как он на коленях стоит посреди вагона, приближающегося, судя по окрестному наземному пейзажу, к родным "Текстильщикам". День начался, но солнце не вышло еще из-за домов, и бледное небо смотрело ему в глаза. Он встал с колен и, ответно взглянув в глаза рассвету, вышел из поезда и пешком направился к дому, где, он точно знал теперь, его ждет за ночь так и не сомкнувшая глаз жена и мирно посапывающий в своей кроватке ребенок. Ночью ему опять снились кошмары, но теперь все прошло, он спокойно спит, чтобы проснувшись утром, как всегда встретиться со своими папой и мамой.