- Друзья, вы не поверите, что я вам сейчас расскажу. Это самая невероятная история, какую вам только приходилось слышать, - едва не выбив стеклянную дверь кафе, Алексей наконец остановился и перевел дух.
Сергей и Денис, отставив пиво, в изумлении поглядели на него.
- Может, пива сначала выпьешь, жарко ведь, - Денис сделал знак рыжей официантке, - Сергей, тебе не жарко в твоем смокинге? Еще пива будешь?
Сергей кивнул, Денис показал официантке три пальца, и Алексей заторопился рассказывать дальше:
- Нет, вы только послушайте. Выхожу я сегодня, как обычно, из дома, было у меня несколько дел, все в центре, я прикинул маршрут - выходило так, что лучше было б обойти все пешком, чем ехать по одной-две остановки на метро с пересадками. Ну, я и пошел, скорым таким шагом, весь в мыслях о делах, и задумался до того, что заблудился. Вы представляете?
Друзья недоверчиво забурчали.
- Так уж и заблудился?
- В центре города?
- Спасибо, - Алексей кивнул официантке, принесшей наконец заветные кружки. - Ну, вы понимаете, не то, чтобы совсем так уж и заблудился. Я знал, что нахожусь в центре родного города, среди привычных знакомых улочек, знал, что если сосредоточусь, вмиг узнаю, где нахожусь, но в том-то и было дело, что сосредотачиваться мне вовсе не хотелось, а просто - был такой солнечный августовский денек, уже не удушливое асфальтовое лето, а теплое, почти свежее, почти… Тем более, что шел я по бульвару, а невдалеке виднелись пруды, но только - Чистые ли, Патриаршие ли, я узнавать не желал, так же, как то, как я сюда попал и куда бреду дальше, город, знакомый наощупь, как любимая женщина, которую не надо распознавать, разгадывать, выучивать схему метро и карту улиц, а просто можно побродить по поверхности, по живым пыльным переулочкам, погладить, заползти в какую-нибудь тайную нору. Я не знаю, каким путем шел, сворачивая в подворотни, проходя сквозь дворы к другим дворам и закоулкам, минуя настежь распахнутые резные, позапрошлого века ворота, даже поднимаясь где-то черной лестницей по черному ходу, чтобы выйти из парадного подъезда по другую сторону здания, и везде двери были раскрыты для меня, ворота распахнуты настежь, ни тебе кодовых запоров, ни амбарных замков - город, отрытый моим ласкам, отдающийся мне, как любящая женщина - без стыда, без жеманства, не скрывая ни одного своего дворика, ни закутка, ни закоулка. В одном дворе я постоял немного, наблюдая за мальчишками, играющими в футбол, как за птицами небесными, в другом застыл надолго, вслушиваясь в звуки детской скрипки, простой ученической мелодии, исполняемой старательно и иногда сбивчиво, но я застыл, пораженный гармонией, доносящейся из раскрытого, с пошлыми шершавыми фиалками окна. Я вслушивался в мелодию, остолбенев от понимания ее сути, ее истинной, сокровенной природы, и одновременно очень четко видел дом, из окна которого она вилась - я мог бы его нарисовать сейчас, точно, во всех деталях. Его облезлую желтую штуратурку, отколовшуюся на правом ребре, белесые пятна оборванных объявлений на двери подъезда, окно на третьем этаже, в тени которого промелькнул вдруг женский силуэт, приблизилось лицо и пропало в сумраке комнаты. Не сомневаясь ни мгновенья, я двинулся навстречу.
- А дверь была без замка, открыта? - перебил его Сергей.
- Говорю же я, ни одного замка мне не встретилось. Дверь подъезда была раскрыта…
- Это редкость нынче в Москве, - протянул Сергей.
- Ничего не редкость, - не согласился Денис. Летом, в жару, в центре города, в тихих двориках, где бабуси целый день на лавках сидят у подъезда, двери часто открыты. Были бабуси у подъезда?
- Не было никого, - развел руками Алексей, - только скрипка пела и показался мне женский силуэт.
- Ага. И ты?
- Погоди минутку. - Денис подозвал официантку, - Леночка, еще всем по кружечке. Спасибо, дорогая. Вот теперь рассказывай.
Алексей кивнул.
- Я поднялся на третий этаж, подошел к правой двери, и тут она выскочила, как ошпаренная.
- Что? Кто? - хором спросили Сергей и Денис.
- Девушка. Она бросилась мне на грудь и зарыдала: "Она вся белая! - жаловалась она". - "Кто?" - не понял я. - "Комната, белая комната, она вся белая…" - зарыдала она. Я осторожно толкнул дверь и вошел. Девушка, не отпуская меня, завыла в голос. "Видишь, белая, белый пол, - дощатый пол действительно был покрашен белым, - белый потолок, стены тоже белые. И все, все - белое!". Я не понял, что это все - комната была абсолютно пуста. И только сейчас я заметил, что на девушке, похоже, тоже ничего не было, одна только белая простыня, в которую она завернулась, как в хитон.
- Ага, - сказал Денис.
- Она продолжала сотрясаться в рыданиях у меня на плече. Я обнял ее покрепче и потихоньку усадил на пол.
- Ага, - повторил Денис.
- Только не надо вот этих вот пошлых намеков. Что мне было делать? Незнакомая девушка в непонятной квартире, рыдает, как по покойнику. И тут она вдруг перестает выть и снова заводится: "Я должна рассказать тебе самую невероятную историю, которую тебе приходилось слышать. Эта комната, когда я была здесь прежде, она… она была иной, - девушка всхлипнула, - темные бархатные гардины до пола, с кистями, с махровыми кистями, тяжелые, как вечность. Вешалки, открытые шкафы в шесть рядов вешалок от стены до стены, и на каждой - роскошное платье, пышное, в золоте или алых цветах, или густо-синее, или бордовое. Они были как живые, и, кажется, переговаривались друг с другом. На каких балах они побывали, какие красавицы их носили, какие мужчины склонялись к их декольте? А знаешь, - она подняла на меня заплаканные, но от того не менее прекрасные глаза, глубокие, как северные озера, прозрачно-голубые и такие чистые. Кто мог обидить это дитя? По ком она плачет? - Да, - продолжила она, - мне ведь тоже довелось надеть одно из них, голубое". Она могла бы и не говорить этого, конечно, ей следовало одеваться в голубое. "Да, я надела голубое, шелковое, оно струилось по моим ногам, как вода ручья. Никаких украшений, только голые плечи и голубое платье." Плечи у нее были удивительно мягкие, хоть она выглядела худышкой, плечи у нее были такие мягкие, и теплые, и вроде тоже мокрые. Она прижалась ко мне, как котенок, и стала рассказывать дальше, хоть речь ее и была прерывистой, а смысл не всегда ясен: "Я надела голубое в тот день. Я была как во сне, я поднималась по широкой лестнице, играла скрипка, горели свечи, и мои плечи, такие открытые в этом платье, пылали от их жара. Или от взглядов мужчин, взглядов, еще более жарких, чем огонь сотен свечей. Перед глазами у меня все плыло и качалось, звучала музыка, пели голоса, плыли лица. Прекрасные женщины, молодые девушки, о, какие были на них платья! Мужчины там находились просто в смокингах, но женщины! Ты просто не можешь себе представить, - она стиснула мою руку, - какие на них были платья!"
Раздался звон бьющегося стекла, выпал бокал из рук официантки Леночки, что застыла, зачарованная, у их столика. Под взглядами обернувшихся к ней друзей она засмущалась, покраснев, дернула рыжими кудряшками и убежала прочь.
- Хм, - откашлялся Алексей. - Так вот. Она говорила мне: "А потом, потом я почувствовала взгляд. И двинулась навстречу ему, даже не видя, не зная, кому он принадлежит. Я встретила его. Того, кого ждала всю жизнь, веря - он появится, обязательно появится на моем пути, - она попыталась заломить руки, - но я не смогла, не сумела понять его, не смогла выслушать! Он не показал вида, что разочарован, что обиделся. Но он… он оставил меня. Понимаешь, он сказал, что должен встретиться с друзьями, но я знаю - я его потеряла, потеряла навсегда. Я хотела его понять, я пыталась, я слушала только его, хоть сердце мое и колотилось между ребер, его теплое дыхание у моего лица, но я слушала, слушала голос, что шептал: "Я хочу рассказать тебе кое-что, цвет мой. То, что тебе нужно знать, то, что ты никогда не слышала, самую невероятную историю на свете". Он замолчал, его дыхание отдалилось от меня, я стояла, как в трансе, ничего не видя и не слыша, только чувствовала, что он рядом, рядом со мной, и никого больше, мне больше никто не нужен, никого нет вокруг. Лишь он один рядом со мной, я чувствовала его тепло, его любовь, его печаль. Наконец он решился заговорить снова: "Цвет моей жизни, я хочу познакомить тебя со своим другом, - прошептал он наконец. - Но ты должна знать, что это опасный человек, в самом деле опасный. Игрок, мот, циник невероятный! Но - гений". Он так и сказал - гений, обычно, как говорят, ну, вагоновожатый или пьяница, и я поняла, что он всерьез, не преувеличивает нисколько, и по моей спине побежали противные мурашки", - она поежилась, словно ей снова стало холодно, и я обнял ее покрепче. - "Он сказал: "Он - гений, потому что может сделать все, что хочет. Его уму нет преград в мире вещей. Его мастерская - самое необычное место на свете! Ты, может быть, ожидала бы увидеть в мастерской современного ученого компьютеры, лазеры, всю эту хренотень", - его передернуло от отвращения, а меня - оттого, что это было неприятно ему, и еще оттого, что он употребил жаргонное словечко, так ему не шедшее. А он продолжал с жаром рассказывать о своем удивительном приятеле: "В его мастерской можно встретить только настоящие вещи: перегонные аппараты, кунсткамеру вымерших существ, ряды склянок с сыпучими, жидкими, вязкими субстанциями, не хотел бы я попробовать их на вкус! Для друзей, правда, он держит весьма недурной чай, который разливает в крошечные китайские чашечки тонкого, почти прозрачного фарфора. На чашечках, чуть потреснувшихся от старости, изображены побеги зеленого бамбука и крошечная пагода вдали за бамбуковой рощей. Я любил рассматривать ее, я приходил к нему без предупреждения, когда он работал - в колбах что-то булькало и потрескивало, по тяжелому чугунку над печкой стекали прозрачные янтарные слезы, но он сразу готовил чай, я принес маленькие песочные пирожные, он взял одно и - уронил его в чашку. И вот, глядя, как мягкое пирожное еще больше размягчается и размокает в чае, он вымолвил: "Я хочу рассказать тебе самую невероятную историю, какую ты только можешь себе представить. Ты знаешь, я человек не самый откровенный". Я и в самом деле не назвал бы его открытым человеком, внешне он общительный, кажется, это он - душа компании, всегда поднимает бокал, произносит мудрый или веселый тост, но на самом деле - он закрыт, можно долго проводить с ним время, но так ничего о нем и не узнать. Огромное количество женщин, что едва не разорили его, ничего по сути для него не значили, ибо вовсе не понимали его. А теперь - дрожь в голосе, и даже пальцы его дрожали, когда он говорил: "Это пирожное, так смешно рассыпающееся на крошки в моем чае, вызвало к жизни старые, давно затерянные в глубинах снисходительной памяти воспоминания, что ноют, когда их вытаскивают на свет, как старая рана перед непогодой. Это пирожное напомнило мне мою сестру". - Я не смог скрыть удивления. Сестра? Он никогда не рассказывал. - "Я вижу, ты удивлен, да, я не рассказывал тебе, хотя на самом деле это моя сводная сестра. Мой отец женился на ее матери, когда у него уже был я, а у нее - Леночка. Елена прекрасная, золотая девочка, в детстве я верил, что когда вырасту, обязательно женюсь на ней. Ее золотые волосы, длинные, вьющиеся как змеи, потом, когда она пошла работать, она остигла их, ты можешь представить себе, остригла свою золотую косу, тяжелое золото, спадающее по ее плечам, скрывающее плечи, спину… Она сказала, что длинные волосы, даже и заплетенные в косу, будут мешать ей - она пошла в официантки". Я вздрогнул, но он говорил, уже не замечая ни меня, ни кого другого, ничего вокруг, весь во власти воспоминаний, чувств, тайных страстей. "Я думаю, ей мешали не сами волосы, а внимание мужчин, всех этих здоровых мужиков, забегающих выпить пива и не отказывающих себе в удовольствии ущипнуть хорошенькую официантку. Я часто сам захожу в ее кафе, беру кружку пива и смотрю на них, ловлю их взгляды на Леночку. Но она не позволяет никому ни грубости, ни пошлости. Она может перемолвиться словом с посетителем, посмеяться вместе со стариком-завсегдатаем, даже анекдоты, что рассказывают в ее присутствии, не бывают сальными. Она всегда приветлива, даже и со мной. А однажды, остановившись у нашего столика, она сказала: "Я должна рассказать вам самую невероятную историю, что вы можете себе представить. Знаете, работая здесь, с людьми, мне многое пришлось услышать", - я похолодел, подозревая худшее, а она дернула плечом, будто отбрасывая никчемное, ненужное, и продолжила: "У нас ведь заведение старинное, с отборной клиентурой, да и цены приличные, так что шваль всякая вокзальная не полезет, можешь не волноваться", - по-моему, она подмигнула мне. Или мне это показалось, и она просто моргнула? - "Хотя… чего с людьми не насмотришься, чего не наслушаешься? Какой клиент рассказывает, как он Чубайсу в восемьдесят третьем червонец до получки одалживал, какой - как страну переименовывал, а третий - как он с Миком Джеггером… ну, это самое, ну, в общем, даже фото показывал, все мятое, а сам счастливый… Не врал, наверное… Но я хочу рассказать историю, которую услышала от одного невзрачного типа, из тех пижонов типа при понтах, ну все уж такие из себя крутые, а по городу пешком ходят и счет всегда внимательно рассматривают, вроде как подсчитывают. И кто бы мог ожидать от этого сопляка…"
Стеклянная дверь кафе снова распахнулась, пропуская миловидную блондинку лет двадцати в легком голубом платье до пят.
- Господа, - приподнялся навстречу ей Сергей, - позвольте представить вам цвет моей жизни…
- Вика?! - охнул Алексей - Это ты?!
- Ох, - выдохнула рыжая официантка, падая в обморок на руки Дениса.
- Что случилось, что это за невероятные истории вы тут рассказываете? - удивилась Вика.