Вениамин Петрович был художником. Не то, чтобы великим, или
известным, или хотя бы подающим надежды молодым дарованием. Честно говоря,
только он знал, что является художником. Впрочем, он был так молод, что вполне
могло статься, он еще будет и богатым, и знаменитым. Сам-то он в это верил
твердо и смотрел в мир, стоя у воображаемого мольберта. Когда Вениамин садился
завтракать, на столе стоял натюрморт, шел гулять — вокруг простирался пейзаж,
замечал красивую девушку — это был портрет. Но однажды, слоняясь без дела по
улице, что, собственно, было его обычным время провождением, Вениамин первым
заметил дым, поваливший из окна дома, бросился туда и вынес из-под огня,
рушащихся стен и обваливающейся крыши старую женщину, уже потерявшую сознание от
угарного газа. Старушка выжила, а Вениамин сильно обгорел и практически ослеп.
Ему вручили медаль, писали о его героизме в газетах, бургомистр приходил в
больницу и долго жал ему руку, а Вениамин думал только о том, что теперь ему
уже никогда не стать художником. Он прожил еще долго, но всю жизнь жалел, что
не осуществил свою мечту, свое призвание. Что ж, ему был дан еще шанс.

В следующей жизни он стал женщиной, мечтающей покорить
Эверест. С юности Ирина Семеновна, так теперь его звали, только и делала, что забиралась
на разнообразные скалы, одна или в связке с Сергеем, своим будущим мужем. Они
подолгу жили в Крыму, чередуя восхождения с занятиями любовью, ездили на
Кавказ, выбирались в Альпы, но мечтой ее оставался Эверест. Экспедиция
готовилась многие годы. И вот, чуть ли не когда рюкзаки уже были уложены, и до
заветной мечты их отделяли считанные дни, выяснилось, что Ирина беременна. Само
собой, она предпочла ребенка и осталась дома, надеясь попасть на вершину через
год-два. Однако роды были тяжелые, произошло защемление какого-то нерва, и
Ирина оказалась навсегда прикована к постели. У нее был верный муж, чудесный
сын, потом прекрасные внуки, но ледяная вершина Эвереста, оставшаяся
непокоренной, сияла перед ней в ее последнее мгновение.

В следующий раз она была фотографом. Ее работы уже начали
публиковать журналы, так — цветочки, зайчики, но она знала: из нее выйдет
настоящий профессиональный фоторепортер, без чьих работ не обходится ни одна
ведущая газета, который опережает на время щелчка фотокамеры любую сенсацию,
оказываясь всегда в нужное время в нужном месте. И однажды ей повезло. Она
выследила одного известного политического деятеля, когда он направлялся к своей
любовнице, и только собиралась заснять его у тайной двери, как оказалось, что
выследила его не она одна. В медленно подъехавшей машине приоткрылось окно, и
оттуда выдвинулось дуло пистолета. В ее голове успела промелькнуть мысль, что
это уже суперсенсация, как она громко заорала: “Берегись!” и неизвестно зачем
запустила в машину фотоаппаратом. Политик от неожиданности присел, а убийца
выстрелил по ней. Историю как-то замяли, ибо из всех действующих лиц только ей
одной могло захотеться изобразить дело в истинном свете, но ей, после того как
выяснилось, что руки ее отныне будут дрожать, и она не сможет держать камеру,
все было безразлично. Политик оказался лицом благодарным и тайно выплачивал ей
пенсию, но она никогда не смогла по-настоящему утешиться, считая себя после
происшедшего недочеловеком.

Потом она, в этой жизни — он, был ученым, двадцать лет
шедшим к эпохальному открытию и ставшим обычным доктором, когда к городу
подступила эпидемия. Потом — пловцом, претендовавшим на Олимпийскую медаль, и
неожиданно повздорившим с крокодилом, которому чрезвычайно приглянулась одна
беспечная молодая особа, потерявшим в этой драке ногу и так никогда и не
поднявшемуся на Олимпийский пьедестал. 

Еще он был автогонщиком, врезавшимся в грузовик, чтобы не
задавить пушистую собачку, переходившую улицу в неположенном месте.

Еще — восходящей кинозвездой, бросившей карьеру ради
заболевшей матушки.

Еще — выдающимся математиком, попавшим в лапы людоедам,
цирковым акробатом, разбившимся из-за маленького котенка, оперным певцом,
ставшим настройщиком роялей, прекрасной Золушкой, так и не вышедшей замуж за
принца, Машенькой, оставшейся доживать с медведем, и еще многими, многими
другими.

А звезды в небе качались от смеха, наблюдая за ним. Такими
нелепыми казались им попытки этого забывчивого ботхисатвы снова, всякий раз
снова ввязаться в детские игры средь густой травы, в то время как дорога сама
вела его служить и гореть.