Празднование обещало быть грандиозным. Юбилей родного
института, соприкоснувшись с которым каждый почитал себя за Ромула и Рема
вместе взятых, — это дело серьезное. Совет выпускников собирался в преддверии
праздника каждую неделю. В праздничных приготовлениях уже сбилась с ног и
билась в конвульсиях сотня организаторов. Долго спорили о месте проведения
мероприятия — Колонный Зал был признан слишком помпезным, Дворец Молодежи
чересчур легкомысленным, Большой Театр и вовсе отсталым и старомодным. В конце
концов сошлись на Концертном Зале “Россия”, по крайней мере, найдется, где
разместить, быть может, десятую часть виновников торжества: поступивших,
закончивших, поступивших и незакончивших, преподающих, изредка наведующихся в
гости, — всех тех, кто оказался раз и навсегда отравлен пресловутым духом
великого института, чей облик мужественнее, чем у Мартини, традиции прочнее,
чем у обитателей знаменитого моста через Кэм, а одноименные его воспитанники к
моменту выпуска обретали заряд поболее, чем у двухтонного фугаса и
целеустремленность сродни баллистической ракете. 

Цели они ставили перед собой всевозможные, потому выпускники
института встречались практически среди всех профессиональных сообществ, будь
то космонавты, банкиры, художники, актеры или политики самого высокого уровня.
Часть света также роли не играла. Наверняка не было известно только об
Антарктиде, за остальные можно было быть уверенным — ограниченный контингент
выпускников Института там присутствует. По крайней мере, любой из лиц, себя к
ним относящих, был в этом абсолютно убежден.

Подготовка к празднику стала колоссальным событием сама по
себе. Было решено, что в небо Москвы в этот вечер взовьется громадный
дирижабль, по Тверской пройдет торжественным маршем колонна сочувствующих лиц,
сопровождаемая прочими частями тела, а фронтон Концертного Зала России
украсится рукописным полотном с эмблемой праздника во всю его (фронтона)
величину. Заснять концерт просились ведущие телекомпании страны. Активное
участие в подготовке праздника принимал один действующий президент
сопредельного государства, а также один весьма вероятный кандидат в будущие
президенты этого — также выпускники Института. Прибыть на праздник обещали все
знаменитости эпохи. В правительственных ложах было решено разместить королеву
Елизавету, Филиппа Морриса и Мика Джеггера, а места в президиуме достались
Борису Николаевичу, Христобалю Хозевичу и Виктору Шендеровичу. (Не было,
однако, исключено, что некоторые пришлют дублей.) Совет выпускников также не
сидел сложа руки. Печатали (в своих фирмах) плакаты и красочные приглашения,
оформляли (произведениями своих художников) холл, изготавливали (на своих
студиях) телевизионную рекламу. 

Среди организаторов, сплошь людей молодых и преуспевших в
разнообразнейших областях человеческой деятельности, был один по имени
Александр, или Шура, как его называли раньше, в бытность студентом
вышеобозначенного ВУЗа, в самом названии которого таинственным образом оказался
сформулирован обобщенный признак мужественности. Александр принадлежал к
разряду тех молодых людей, которые не могли не быть первыми, и, расставшись с
детской мечтой о великих открытиях и бескрайних научных горизонтах, ныне с
успехом штурмовали иные величественные вершины. Работы у Александра, как и у
всех организаторов мероприятия, в эти дни значительно прибавилось, ибо вдобавок
к собственным делам они взвалили на себя приятные, но чрезвычайно суетливые
хлопоты об устройстве предстоящего праздника. Из-за ежедневной собственной
загрузки и в память о давно прошедших, на расстоянии предстающих безмерно
счастливыми, временах, они работали по ночам, все вместе составляя программу
празднования, включающую торжественное приветствие оному от мирно почившей
вследствие старческого маразма советской пионерии, драму в стихах “Борис Годунов”,
балет “Кармен-сюита”, мюзикл “Смерть героя” и романс “Пена дней”, а также
зажжение миллиона лампочек в могучей звезде над крышей зала и остановку
надземного и подземного транспорта в окружности 15 миль от эпицентра.
Выпускников института, помимо прочего, отличало простое умение вкалывать, и
теперь, накануне праздничных торжеств, они вручную расписывали полотно 30x30 м,
призванное украсить собой фронтон Концертного Зала. Александр вместе со всеми
рисовал и писал, ваял и лепил, возводил азот-оксогеновые замки на керамзитовом
фундаменте и возделывал сады, их общие сады на сообща творимой прекрасной
планете, их любимой маленькой вселенной, отмечающей ныче свой пятидесятилетний
юбилей.

Магия совместной заполночной работы оказала на Александра
глубокое, чтобы не сказать фатальное воздействие, и однажды утром, проснувшись
в безнадежно смятом, еще пару дней назад роскошном костюме, на каком-то
топчане, за батареей пустых бутылок и банок с красками, разбуженный раскатами
безумного шестичасового хохота, Александр неожиданно почувствовал, что все
вернулось — он молод, счастлив и влюблен. Прошедшие годы не играли никакой
роли. Ошибки нужно исправлять, пока можно. А пока мы живы — у нас есть время. 

Короче говоря, он вспомнил свою давнюю любовь, свою
однокурсницу — Марию. Их отношения были слишком жгучими и так запутаны, что он
не мог объяснить сейчас даже себе, как произошло, что ее не было рядом с ним
каждый его день, ее, женщины, которая одна могла стать его женой, по которой
он, сам себе не признаваясь, сверял свою жизнь все эти годы, продолжая жить
(как сейчас стало ясно) только ради нее, ради их будущей встречи спустя годы
после той необъяснимой сумасшедшей ссоры, на следующий день после которой он,
влюбленный в Марию до безумия, не нашел ничего лучшего, как тут же сделать
предложение другой, единственным достоинством которой была ее глупость,
невероятная до такой степени, что она немедлено согласилась, и они поженились
со скоростью больных дизентерией, спешащих добраться до ближайших кустов. Позже
ему предстояло испытать искреннее удивление, когда спустя неделю после его
скоропостижной женитьбы, Мария, случайно встретив супругов близ института,
окатила его волной презрения, столь же жгучего, как и ее любовь, и смывшего,
как дезинфицирующий раствор вредоносные бациллы, микроб его умопомрачения. В
тот вечер он напился до скотского состояния в компании первой же подвернувшейся
шлюхи (ему хватило такта или, скорее, самоуважения не использовать для этого
новоиспеченную супругу) и надоел в конце концов даже ей дурацким вопросом:
“Какое она имела право так на меня смотреть? Кто она мне, в конце концов?” 

Потом потянулись серые будни. Оказалось, замужество не
повлекло за собой кардинальных изменений в умственных способностях его нелепой
женушки, и она столь же безосновательно продолжала липнуть к нему, так что
развод их предстал делом неизбежным, хоть и мучительным до занудности. И после
развода она продолжала приставать к нему, регулярно названивая и напрашиваясь в
гости, что было в общем неудивительно, учитывая его непреходящее мужское
обаяние, а также нынешнее положение в обществе. С Марией же он больше не
встречался. Учеба в институте подошла к концу. Он остался в Москве, работал
поначалу, пока не пришло время шагнуть вперед, в его сегодняшний день, в
Академии Наук, а она уехала в свой родной Киев. Теперь Александр видел странную
закономерность в том, как терялись в людском океане бывшие его женщины. Сейчас,
вспоминая их одну за другой, он должен был признать, что только в отношении
супруги может сказать наверняка, где она и кто. Остальные пропали, будто и не
принадлежали (тем или иным образом) к разветвленному сообществу детей
Института, в котором, как в паутине, за два шага можно отыскать любого, а
периодические сигналы из различных областей позволяют иметь информацию практически
обо всех.

Но — обнаружив, что Мария нужна ему, Александр, как человек
решительный, немедленно начал действовать. Проблемы по сути не существовало, и
для начала он велел своей секретарше сделать запрос в Киев о девушке такого-то
возраста и с такой-то фамилией. Оказалось, она есть, и хоть вполне могло
случиться, что это ее тезка, а она вышла замуж и сменила фамилию, Александр
сделал следующий шаг. Он взял один из редких, безумно дефицитных билетов, на
который имел право, как организатор мероприятия, и ничтоже сумняшеся послал в
Киев по предполагаемому адресу (более активная деятельность, он чувствовал,
могла бы только сломать совершенную гармонию их будущих отношений), и стал
молча, с терпением лежащего в засаде тигра, ждать общеизвестного дня, когда должна
состояться их встреча. 

С его приближением атмосфера былых времен все более
завладевала Александром, но заботы, сейчас, как и тогда, в круговерти учебы,
дружбы и спортивных мероприятий только помогали отвлечься от накала его все
возгорающейся страсти. В последний предпраздничный день воля Александра была
сконцентрирована, как у тигра перед заветным прыжком. Он уже не гадал, получила
ли Мария его приглашение, верный ли оказался адрес, решится ли она приехать,
сможет ли, узнает ли он ее, отыщет в этой толпе... Как и раньше, много лет
назад, он знал — она рядом. Он чувствовал ее близость, как в детской игре
“горячо-холодно” без единой подсказки был уверен — скоро им предстоит
встретиться. Он любил ее, как и раньше, до безумия, но, Боже мой, прошло
столько лет. Он изменился, а как она? В Киеве, говорят, живется хуже, чем в
Москве, оттуда труднее уехать, а там сложнее реализовать себя, да у нее к тому
же был строгий, старой закваски, суровый отец. Что с ней сталось? Она
постарела. Боже мой, как она постарела, потолстела, поблекла, она изменилась,
но... — это была она! И какое имеет значение, как она выглядит, чем занимается,
с кем живет, если это была Мария, Мариша, его единственная, неповторимая,
незабываемая любовь! Пока мы живы, еще не поздно. Пока мы живы, у нас есть
время. Она стояла одна в радостно галдящей толпе и оглядывалась по сторонам,
щуря близорукие глаза. Она приехала к нему.

— Шура! — позвала она сквозь толпу, и он услышал, потому что
все последние дни жил одним только ожиданием этого голоса, этого слова, ибо
нынче его звали Саша, Александр, Александр Николаевич, но только не Шура.

— Пойдем отсюда, — сказал он, и они ушли, бросив только
начинающийся великий праздник, в момент ставший неважным и чужим.

Его мощный автомобиль цвета металлик вонзался в расцвеченную
огнями плоть московских ночных улиц, как остроотточенный нож в праздничный
(быть может, свадебный?) пирог, украшенный горящими свечками. Он привез ее к
себе, в скромную холостяцкую квартиру на Ленинском проспекте, современное
лаконичное убранство которой смягчалось пушистым, во весь пол, ковром. В
пузатых дымчатых рюмках колыхался коньяк с выдержанным тонким ароматом. Их
корабль, покачиваясь на мягких волнах, тихо плыл от Цефея до Кассиопеи, от
Капеллы до Кастора и Поллукса, по бесконечному морю звезд, среди океана ее
переливающегося сиреневого платья. Они были одни, единственные люди на свете,
средь полночных волн в брызгах звезд, они были одни под их торжественными
факелами, зажженными в честь их брачной ночи. 

Их счастье будет длиться бесконечно, ночь их будет нежна, а
сон светел, и лучше бы им никогда не просыпаться, потому что наутро, едва
открыв глаза, Александр уже будет знать, что в самом деле любит ее и непременно
должен удержать при себе, и станет рассказывать, какое у него дело, сколько
денег, машина, квартира, и все, что она захочет, все будет ее.

— Ты будешь жить здесь, а если понадобится, мы купим другую
квартиру, побольше, ты обставишь ее мебелью по своему вкусу, будешь ходить в
клуб, в сауну, будешь самой красивой, я же знаю, какая ты на самом деле, и все
будут знать... 

При первых звуках его голоса Мария вздрогнула и медленно
повела взглядом по роскошной спальне, а потом встала и, не отрывая глаз от
Александра, начала тихо одеваться. А он все говорил и говорил, увлеченный
собственными словами, завороженный близостью своей мечты:

— Я куплю тебе машину (у тебя есть права?), неважно,  получишь права, будешь разъезжать по городу
в спортивном автомобиле... Мы поедем с тобой в Швейцарию кататься на горных
лыжах. Ты еще ездишь на лыжах?

— А ты помнишь?

— Маришенька, я все помню.

— Я тоже помню. Ты женился тогда, а я...

— Я давно развелся. А ты замужем? Не беда, наймем адвоката.
Разведешься на два счета. 

— Шура, — Мария стояла у кровати, одетая, собранная, готовая
уйти навсегда, — я ухожу.

— Как это?! — Александр подскочил на постели. — — Куда ты
уйдешь теперь?

— Шура, я должна.

— Черт побери, ты не можешь! — Александр кричал во всю силу
своей широкой груди.

Мария отвечала ему спокойно и ровно, и он как-то сразу
понял, что она по-прежнему идет впереди, а он... может, сейчас он...

— Я не могу остаться в твоем раю, я ничем не заслужила его.
— Мария помолчала. — Ты хоть помнишь, когда мы закончили институт? В 84 году. Я
поехала в Киев, вышла замуж. Потому что он этого хотел, а у меня не было сил
хотеть или не хотеть чего-либо. Потом поняла, что жду ребенка, и словно свет
загорелся — искорка, потом свечка, солнце. Но... — Мария произносила слова все
тише, он едва разбирал их, и все же каждое ее слово жгло насквозь. — От
первомайской демонстрации я отвертелась в связи с декретным отпуском, но уехать
из города мы не смогли, отсиживались за стенами, как умели. Видно, плохо
отсиживались. Я выла, выла, как собака, и каталась по полу, но это не помогает,
— — она еще раз вдохнула. — Мой Саша болен, и мне за ним ухаживать.

Мария взглянула на Александра, в оцепенении сидящего на
кровати, и молча вышла из комнаты. Он слышал, как она прошла по коридору,
последним ясновидением влюбленного различил, как отразилась в зеркале ее
ставшая уже такой знакомой фигура, как колыхнулись задетые ею портьеры,
щелкнул, выпуская ее, дверной замок. Спустя несколько безмолвных остановившихся
мгновений раздался звук подъезжающего лифта, кабина открылась и, приняв ее,
закрылась вновь. Она уехала. Дуновение минутного сквозняка от захлопнувшейся
входной двери взметнуло со стола щепотку легкой пыли, развеяв вместе с ней все
его мнимое могущество. Он оказался лишним и, стоя у окна все также молча (с кем
теперь говорить?) смотрел и смотрел, как она уходит, шаг за шагом уходит прочь,
и очертания ее неожиданно делаются зыбкими. Он ничем не может ей помочь, и его
тянет бросить свое тело, как есть обнаженное, через подоконник вниз, навсегда к
ее ногам, но она уходит, уходит, совсем скрывается из виду, и он идет наконец
одеваться и ставить чайник. 

Уже утро, пора на работу, сегодня полно дел.