"Что трудно? Спокойно и достойно перенести перемены к худшему" изречение Бианта
Тщеславные намерения относительно единственной дочери и опасения за собственную жизнь оказались главными подстрекателями в безжалостной корысти леди Анны. Не будучи по природе бессердечным чудовищем, но распаленная ревностью и обидой, подгоняемая ужасным и постоянным преследователем - страхом - она нисколько не задумалась об оборотной стороне медали, то есть о самой картине своего поступка. Посылая гонцов в Гринвич, королева размышляла, прежде всего, о себе и будущем Елизаветы, а падчерица, против которой были направлены действия, ее волновала менее всего. Мария оказалась ее врагом, олицетворением опасного разворота в прошлое, возможной угрозой для жизни младшей сестры. Анна ненавидела принцессу не за личные качества ее души, а за ее существование на земле, где двум дочерям короля одновременно было тесно. Но, пожалуй, одержимость леди Болейн несколько убавилась бы, если бы она пожелала воочию убедиться в правильности исполнения собственного приказа. Окажись она свидетельницей разыгравшейся в Гринвиче сцены, чувство стыда, несомненно, переполнило бы ее сердце. И не только сердце женщины, по естеству склонной к сентиментальной жалости, но и нутро закоренелого злодея похолодело бы при виде произвола, учиненного в загородной резиденции, где жила в эти дни самая несчастная девушка на свете. Во всяком случае, таковой Мэри Тюдор выглядела в собственных глазах.
Чужая беда по закону человеческого самосознания всегда представляется если не ничтожной, то, по крайней мере, куда меньшей, чем собственная. И эту черту трудно расценивать как порок, ибо это проявление врожденного эгоизма естественно и неискоренимо. Пока существует человек, пока он имеет способность мыслить и сравнивать окружающий мир со своими понятиями о нем, он, прежде всего, будет сознавать себя, и лишь потом своих ближних. И, увы, чем богаче и привлекательнее его быт, тем уже стороны его обозрения извне, тем сильнее его слепота. Нищий горемыка, не испытавший в жизни более светлых времен, не ведавший достатка, не считает свою обездоленность таким горем, как человек, прежде обладавший всеми благами мира и теперь лишенный доброй их части. Бывшая ранее светом родительских очей, самым избалованным и благополучным ребенком в стране, обладавшим самой завидной судьбой и не знавшим слез, старшая дочь короля остро и тяжело переживала свою опалу.
Король развелся с ее матерью, Екатериной Арагонской, объявив их брак незаконным. Дабы прикрыть свой поступок вуалью благочестия, он перед лицом государственных мужей, не смевших под страхом смерти перечить суверену, сослался на изречение из Книги Левит: "Если кто возьмет жену брата своего: это гнусно; он открыл наготу брата своего, бездетны будут они". Хотя старший брат Генриха Артур в дни супружества с испанской инфантой был слишком еще юн, к тому же нездоров, и физически не мог исполнить свой мужеский долг, формально Екатерина считалась его женой. После смерти Артура молодой Генри принял не только страну и трон, но и вдову - ради упрочения связей с Испанией. И подтверждал ее девственность на момент свадьбы. Он прожил с ней двадцать три года, вполне счастливый и довольный, в любви и преданности. Во всяком случае, со стороны королевы. Только продолжение рода омрачало их союз - все рождавшиеся у них мальчики умирали в первые дни после появления на свет. Единственным выжившим ребенком осталась дочь, Мария, названная отцом в честь сестры. У нее было самое безоблачное и прекрасное детство, которое только можно пожелать ребенку, но король, любя ее, никогда не относился к ней всерьез, как к наследнице и преемнице своей. Он считал девочку лишь объектом для удачного замужества с кем-нибудь из европейских властителей, и присматривал ей заморских женихов, едва она покинула младенческую колыбель. Доказательством тому был целый список возможных брачных контрактов, с которым Марию даже не считали нужным знакомить, и который Генрих рассматривал исключительно по собственным соображениям. В конце концов, ни один из них не удостоился одобрения монарха, и принцесса, словно выставленная на торгах вещь, так и осталась, не дождавшись достойного покупателя. Она стерпела эту безжалостную игру отца, хотя он даже не спросил, желает ли она принимать в ней участие.
Сам же он всегда мечтал о сыне. И обвинял жену в его отсутствии. По его словам, Екатерина не могла рожать сыновей. Он-то доказал свою состоятельность, произведя на свет ребенка мужского пола. В тени придворной жизни, обласканный почестями и титулами, признанный и холеный, подрастал незаконнорожденный отпрыск, Генрих Фицрой. Но он был, хоть и королевским, а все ж бастардом. А Генрих, самовлюбленный лицемер, гордился своей законопослушностью и желал обзавестись наследником на брачном ложе, а не в постели одной из любовниц. А их число выглядело далеко не скромно. На момент происходящих здесь событий список фавориток венценосного быка оканчивался на сестрах Болейн, старшей Мэри, и младшей Анне. Анне Болейн! Женщине настолько поработившей волю и воображение монарха, что он окончательно потерял голову. Одержимый страстью к ней король без особых раздумий вычеркнул из жизни первую супругу, затворил ее на задворках памяти, опозорил заявлением о богопротивном союзе и даже отыскал оправдательные этому поступку строки из Священного Писания. Безвинно изгнанная из монаршего сердца Екатерина взывала к его свести и состраданию. Генрих обезумел от любви к другой даме, остальные, включая надоевшую за годы совместной жизни королеву, просто прекратили для него существование. Он был глух, слеп, беспощаден.
Новая пассия Генриха повела себя, как опытный кукловод. Получив неограниченную власть над его душой, она поставила условие, что не подпустит его к своему телу до тех пор, пока ее голову не увенчает корона. И добилась желаемого. Перекроив сложенные веками уклад и обычаи, упразднив влияние католической церкви, рассорившись с папой Римским Клементом, уничтожив немало своих верных друзей и соратников, пройдя ногами по крови и трупам, безудержный Генрих бросил-таки ошеломленную державу к ногам леди Анны. Та приняла ее со снисходительной благосклонностью. Кто из женщин мог претендовать на подобный свадебный подарок? Екатерине Арагонской, послужившей ключиком к альянсу Англии с Испанией, ревностной католичке, с присущим набожным смирением, подобный поворот событий не приснился бы и в кошмаре.
Ее робкие возражения и слезливые воззвания разбились у замкнутых ворот души бывшего супруга и не спасли положение. Двадцать с лишним лет были от нее отторгнуты, словно не прожитые. И вот, уже не королева и супруга Генриха, а всего лишь принцесса Уэльская, вдова давно почившего Артура покинула двор. Не желая ее видеть возле себя, Тюдор отослал ее подальше и даже запретил общаться с дочерью. Последнее повергло несчастную мать в отчаянье. Мало того, что она в одночасье лишилась всех своих прав. Возможно, по наущению Анны, супруг-оборотень окончательно разорвал ей сердце в клочья, отлучив от собственного ребенка. Сначала ей приказали удалиться в Хантингдоншир, где она прожила несколько лет. К осени 1535 года ей позволили переехать в замок Кимболтон в графстве Кембриджшир. И ни разу с момента разлуки она не виделась с Марией. Та получала известия о матери лишь со слов господина Шапюи, подданного императора Карла, especial amigo (особого друга), как по-испански называла его Екатерина. Даже переписываться они не могли. Мать и дочь были отъяты друг у друга, разъединены, как душа с телом, по прихоти новоявленной хозяйки английского престола и попустительству околдованного ее чарами тирана.
Первое время Анна Болейн, почивавшая на лаврах и бесконечном, как из рога изобилия, обожании мужа, обращалась с падчерицей доброжелательно. Даже пыталась подружиться с нею, несмотря на запреты в отношении матери. Королеве хотелось выглядеть хорошей в глазах девушки, у которой она отняла родителей и положение. Особенно предупредительной и нежной она сделалась, вынашивая в чреве ребенка. И нарочито демонстрировала перед принцессой свой выпирающий беременный живот, словно напоминая, как скоро ей придется уступить свое место другому претенденту на сердце и наследство отца.
Мария, естественно, нежных чувств к мачехе не питала и хотя бы на людях умело усмиряла свою ненависть. Но две самки кобры не могут ужиться в одном гнезде, и скоро Марии пришлось уехать в Гринвич. Это произошло одновременно с рождением маленькой Бэсс. На смену разочарованию, что первенцем оказалась девочка, пришел холодный расчет. Анна вознамерилась расчистить своей дочери путь к трону. А путь этот был уже занят - Марией! С появлением сына вопрос решался сам собой. Однако из двух дочерей старшая сестра имела преимущества, ведь от нее король не отрекался, как от Екатерины. И Анна решилась на отчаянный шаг. Она не испытывала к Мэри ничего, кроме ревностной неприязни, и боялась, что та все еще занимает место в сердце монарха и однажды сможет заявить о правах на первенство перед маленькой Елизаветой. Тогда мачеха начала преследовать ребенка своей предшественницы. Он ей мешал. Усыпив совесть короля, шантажом, ласками, уговорами, истериками она вынудила его составить акт о престолонаследии. Согласно ему, Мария лишалась права считаться дочерью Тюдора, она становилась бастардом, таким же незаконным, как Фицрой. Тот даже имел преимущества, поскольку был мужского пола. Единственным чадом и наследницей, рожденной в браке, становилась Елизавета. Вновь по расторгнутому браку венценосных родителей нанесли разящий удар, объявив его вовсе не существовавшим. Анна осталась довольна.
Нашлись возражающие. Хотя перечить королю было чревато и грозило неминуемой расправой, смельчаки все же отыскались. В очередной раз Генрих пролил кровь своих друзей: канцлер Томас Мор и священник Джон Фишер взошли на эшафот. Их обвинили в измене за отказ признать новый закон. Их отрубленные головы, как у предателей, выставили на шестах на обозрение публики. Их семьи были изгнаны, а владения изъяты в казну. После Мора, прославившегося своими гуманистическими идеями, должность канцлера досталась, человеку, наделенному недюжинным умом и смекалкой, но беспринципному и бесчестному - Томасу Кромвелю, бывшему ученику покойного кардинала Вулзи. Именно Кромвель с его отчаянными идеями способствовал продвижению леди Болейн к чертогам власти. И за эти заслуги Тюдор пожаловал его титулами, отчего у именитых дворян от зависти заскрипели зубы. Бывший солдат, без роду и племени, волей случая подручный его преосвященства взлетел настолько высоко благодаря науськиваниям и умению пролезать даже в игольное ушко, а именно господин с подобными задатками и нужен был королю.
На короткое время наступил час торжества Анны. Но трон уже зашатался под ней самой. Трудно было ожидать от Генриха верности на долгие годы, если вспомнить, каков его характер, какими способами он устранял близких людей, как легко он воспламенялся от новой чаровницы. Анна пожинала плоды, которые до нее доставались другим. Разозленная оса больно жалит. Она пустила струю яда в сторону, которая казалась ей наиболее уязвимой и по-прежнему опасной. Поскольку она слишком хорошо знала переменчивый нрав мужа, слишком ясно понимала, что следующий день может обернуться неприятным сюрпризом.
Заручившись неохотным разрешением Генриха, леди Болейн отправила к падчерице экспедицию из трех своих нарочных. И абсолютно не с дружественным визитом. Перепуганная приближением собственного краха Анна вознамерилась лишний раз напомнить Марии, где ее место, сильнее унизить и без того обиженную, растоптать окончательно и принудить к признанию поражения. Уже не для себя, как прежде, а для Елизаветы она старалась. Ведь умри она завтра, не окажись она рядом, и две сестры начнут пожирать друг друга, хотя бы от того, что обе они Тюдоры по крови. И в этой схватке первой не выдержит та, которая слабее, то есть младше. Анна не была провидицей. Просто она за несколько лет неплохо усвоила, в каких направлениях дует ветер, по каким подземным каналам течет поток жизни при дворе ее мужа.
"Ваше величество! Державный отец мой и господин! Я пишу Вам как любящая дочь, смиренная подданная и просто слабая женщина. Для меня нет пущего горя, чем быть отлученной от Вас, не иметь соизволения видеть Вас и ежедневно доказывать преданность своему государю! Уже минуло несколько месяцев, как Вы ни словом, ни взглядом не являли мне Вашу милость, и я пребываю в полнейшем несчастии от мысли, что забыта Вами. О Вас я узнаю только от слуг и бесконечно рада, что Вы, хвала Господу, здоровы. Я мечтаю воочию встретиться со своим отцом и благодетелем, прижаться щеками к его рукам, поцеловать край его одежды и вновь, как в былые годы, воссоединиться с ним единой семьей. Я не смею укорять и приму безропотно любое Ваше решение, даже смерть мою, ибо Вы даровали мне жизнь, и я готова отдать ее ради вашего удовольствия. Но я верю в Вашу доброту и не перестаю надеяться, что по-прежнему любима Вами, мой дражайший властитель. Я уповаю на Вашу справедливость и молю дать мне возможность явить свою дочернюю благодарность, ибо даже отлученная от Ваших прекрасных глаз я не перестаю думать о Вас и молиться о Вашем благополучии.
Мой государь! С невыразимой тоской и тревогой я получила известие, что моя бедная мать занемогла. Вы не позволяли мне видеть ее. Но я, рискуя навлечь на себя Ваш гнев, вновь обращаюсь к милосердию своего короля за разрешением о свидании с ней. Одном только свидании! Матушка больна, и только Богу известно, сколько дней отпущено ей на земле. Я буду всю жизнь корить себя, если не смогу увидеться с нею хотя бы еще раз. Я взываю ко всему лучшему, что есть в Вашем сердце, к Вашему состраданию и благородству с мольбой о соизволении посетить Кимболтон. С трепетом и надеждой жду ответа Вашего величества и молю Господа, чтобы просьба моя нашла отклик в Вашей душе.
Ваша покорная дочь и раба, Мэри"
Она отложила перо в сторону и еще раз перечла письмо, проверив, нет ли в нем оплошности. От волнения у нее тряслись пальцы. Любое проявление гордыни со стороны опальной принцессы могло сослужить дурную службу, и всякое, даже самое малое прощение отклонили бы. А просила она о том, в чем ей не раз уже отказывали. Но Мария была урожденной Тюдор, чтобы с покорным сердцем смириться с этими лишениями. В ней текла кровь не кроткой овечки, но упрямого и властолюбивого родителя, и она не забывала об этом ни на минуту, всей душой сопротивляясь несправедливости, исходившей из Лондона. Она помнила, как девочкой сиживала у отца на коленях и играла его бородой, как он носил ее на плечах и играл с ней. Его глаза источали любовь. К этим воспоминаниям она пыталась его вернуть, неоднократно и тщетно. Генриха словно подменили. Обзаведясь новой семьей, он показательно отвернулся от старой, но отверженная дочь не хотела сдаваться без боя. Но не о престолонаследии она мечтала, хотя мысль о короне изредка зарождалась в ее голове. Душа ее страдала без семьи. Нынче она чувствовала себя очень одинокой и обездоленной. Слуги обращались с ней безупречно, но они были всего лишь слугами, чужими, просто исполнявшими свои обязанности. Более того, штат камердинеров для принцессы подбирала сама Анна Болейн, все они были ее ставленниками, следовательно, лицемерными и продажными. Лишь двум людям из этой свиты Мария доверяла: юному письмоносцу шотландцу Керку Мак Доулу и камеристке миссис Келли. И еще Шапюи, который раз в месяц навещал ее, передавал приветы и заверения в нежности от Екатерины Арагонской. Только устно. Обмениваться записками матери с дочерью запрещалось. Мария безмерно скучала по ней. Даже увидеть родной почерк она почла бы за счастье. Ей оставалось довольствоваться визитами посыльного, и она всегда неохотно отпускала его от себя. Ведь он оказался единственной ниточкой, связующей ее с матерью.
Нынче Шапюи привез в Гринвич дурные вести. Екатерина слегла, и врачи разводили руками в бессилии. Тонкий слух, точно из подземелья, коварный и не подкрепленный доказательствами, но вполне правдоподобный, что бывшую королеву отравили медленно действующим и почти не определяемым ядом, сразил Марию. Она заметалась, слезы ужаса душили ее. Перед глазами стояла мать, покинутая и умирающая в одиночестве, как выброшенная за порог, испорченная вещь. И мачеха! Ей мало показалось того, что он получила, ей потребовалось, чтобы Екатерина Арагонская не просто ушла с дороги, но вовсе канула в вечность. Во всех своих бедах принцесса винила Анну. С каким бы удовольствием одурманенная жаждой мести девушка вцепилась ей в горло! Но королева была недосягаема. Мать - тоже. Мария почувствовала себя узницей, обреченной на пожизненное затворничество, неспособной что-либо изменить. Бездействие иссушало ее рассудок.
Она кинулась к столу. Несколько начатых и скомканных писем бесславно сгорели в подсвечнике. Пара сломанных перьев полетела в камин. Шапюи молча стоял рядом и наблюдал сцену начинающейся истерики. Усилием воли Мария заставила себя успокоиться. Чем могла она помочь матери и себе, продолжая биться в невротическом припадке? Для короля она была никем, само ее существование тяготило его. Если она открыто бросит ему в лицо обвинения в жестокости, он попросту ее уничтожит. В лучшем случае вышлет за границу, в худшем - заточит в монастырь. Девушка перевела дух, собрала в кулачок обуревавшие ее эмоции, вспомнила елейные фразы, и надолго замерла над листом бумаги. Бог свидетель, сколько мужества и притворства понадобилось ей, чтобы сочинить кроткое и жалостливое послание родителю. Хотя на самом деле ей хотелось сказать совершенно иное: "Король, вы сошли с ума! Вы убиваете всю жизнь любивших вас жену и дочь ради корыстной твари, которая вас использует. И вы об этом пожалеете!" Мария вздрогнула, вообразив налитые бешенством глаза Генриха. И она вывела неровным почерком: "Любимый отец..." На последней букве третье перо чиркнуло и переломилось пополам. Мария разрыдалась.
Лишь через час письмо, вымученное, неоднократно переписанное, нарочито вежливое и подобострастное, было закончено. Мария показала его Шапюи, и он одобрительно кивнул.
- Я не сомневаюсь, что его величество дрогнет, прочитав эти строки, - сказал он. - И вознаградит вас встречей с матушкой. Не отзовется на мольбы горестной дочери только тот, у кого вовсе нет сердца.
- Вы отвезете письмо моему отцу? - с надеждой спросила Мария.
- Я охотно бы выполнил поручение, но вряд ли смогу это сделать, - бесстрастно ответил Шапюи. - Его величество знает о моей дружбе с леди Каталиной. Стоит мне появиться в Виндзоре с вашим прошением, король может заподозрить, что вы с нею в сговоре. И мое миссионерство на этом завершится.
- Ах, да, - разочаровано согласилась принцесса. - Вы правы. Я не подумала...
Хотя Шапюи был вассалом императора Карла, безопасность в Англии ему никто не гарантировал. И прежде всего он заботился о себе. Его отказ занозой кольнул самолюбие Марии. Никто не хотел рисковать ради нее.
На этой щекотливой ноте Шапюи поспешно удалился. Он итак уже превысил свои полномочия и провел в покоях девушки больше времени, чем ему дозволялось.
Мария вновь остро ощутила одиночество. Она свернула письмо, залив его воском. Раньше у нее своя была печать, теперь у нее отобрали право именовать себя в переписке высочеством. Даже эта деталь подчеркивала униженность ее положения. Неимоверно уставшая от волнений она присела на стул, чтобы отдохнуть несколько минут. Лишь Богу она могла доверить свою тоску, лишь на него уповала, поэтому часами простаивала на коленях перед распятьем и изливала слезы на страницы молитвенника. Ей казалось, что Христос не может не внять боли ее души, она ждала чуда, спасения. Но каждый новый день не приносил никаких улучшений. Она по-прежнему жила в Гринвиче, мать оставалась в Кембриджшире, отец со второй семьей находился в Виндзоре и общаться с дочерью не торопился. Бедняжке думалось, что его не расстроило бы известие о ее смерти, а кое-кого оно бы даже порадовало. Подавив тяжелое всхлипывание, с гнетущим ощущением обиды и непокоя она встала, взяла четки и хотела уже удалиться в часовню, но ее намерения прервало появление миссис Келли.
Эта сорокалетняя дама, жена начальника охраны замка, уже полгода состояла в услужении принцессы и пользовалась ее особым расположением. Хотя бы по причине, что она не состояла ранее в свите Анны Болейн и обращалась с юной Марией почти по-матерински. Она вошла в комнату с растревоженным видом и объявила, что трое всадников подъехали к воротам и именем короля требуют, чтобы их немедленно впустили.
Сердце девушки учащенно забилось. Неужели отец смилостивился и шлет ей приглашение? Она скоро его увидит! Даже необходимость часто сталкиваться с мачехой ее не страшила, ведь та при желании могла причинить ей зло и на расстоянии. Воодушевленная надеждой она подалась всем телом к дверям, но быстро отступила, поскольку возникшие на пороге визитеры с первой секунды не внушили ей никакой радости.
Те сперва осмотрелись по сторонам, будто дочери короля и вовсе не было в помещении. Двое с деловитым и презрительным видом, не отдав ей дани вежливости, разошлись по углам, бесцеремонно изучая обстановку. Столь разнузданно могли бы вести себя воры либо нарочные с описью имущества за долги. Третий замер напротив Мэри и лишь ради приличия склонил голову. Она всеми фибрами души ощутила, что они явились не с добрыми намерениями, и напряженно ждала, когда закончится затянувшаяся пауза, столь отличная от правил хорошего тона. Оскорбленная их поведением она охотно бы выгнала их прочь, но они явились по приказу короля, отчего странная манера их поведения делалась угрожающей.
Она не стерпела и заговорила первая:
- Господа, извольте объясниться! Чем я обязана вашему вторжению?
Те двое, что разглядывали интерьер, даже не повернули головы в ее сторону, а их спутник с легкой ухмылкой неторопливо вынул из рукава свиток и протянул его принцессе. Она не шелохнулась, обескураженная и разгневанная этой неслыханной наглостью. Стоявшая рядом с ней миссис Келли приняла послание, развернула его и начала вслух читать. Смысл написанного не сразу проник в сознание Марии. Даже осознав его, она отказывалась верить своим ушам. Она привыкла, что из Виндзора не приходят хорошие известия, но это превзошло все грани и превысило все пороги воображаемой гнусности. Будто само чудовище говорило словами, подписанными Генрихом Тюдором.
Приказ гласил: "Марии, рожденной вдовствующей королевой, принцессой Уэльской, следует добровольно и незамедлительно передать в пользу ее высочества Елизаветы все меха, украшения и ценную утварь, включая личные вещи, принадлежащие королю Англии либо некогда подаренные им. В случае неповиновения или учинения препятствий действиям полномочных лиц, оным дозволяется устроить обыск без церемоний..."
У Марии похолодело в груди. Миссис Келли невольно охнула и с ужасом переводила взор то на нее, то на посыльных. Маленькая и хрупкая девятнадцатилетняя принцесса, внешне почти еще девочка, но с печальным и взрослым взглядом, словно эти глаза повидали в жизни слишком многое, смотрела на троих гостей, стараясь ни единым намеком не выдать своего истинного отношения к ним.
Камеристка продолжала: "В течение недели Мария, дочь Екатерины Арагонской, обязана предстать перед его величеством и принести клятву верности наследной принцессе Елизавете, дабы затем состоять при ее высочестве фрейлиной с обязанностями, кои будут на нее возложены по усмотрению королевы. С нынешнего дня она поступает в полное распоряжение ее величества..." Поразмыслив, Анна решила, что сможет проще управлять падчерицей, ежели та будет постоянно находиться в поле ее зрения.
Девушка пошатнулась, как от удара. Неслыханное унижение! В очередной раз ей приходилось оспаривать кровное право считаться дочерью короля. В указе даже не упоминалось, что Генрих Тюдор и Мэри состоят в близком родстве, ни единой фразой ей не было выказано элементарного уважения, не говоря уж об отеческой нежности. Возможно, лично Анна придумала оскорбительный текст, а король только поставил под ним свою подпись, но это не важно. Он всегда принимал решения сам, а после мог сослаться на кого-то, если в том была его выгода. Но контролировал он всегда и всех. Иначе он не стал бы величайшим из королей. Таким считала его Мария. И любила не меньше, чем мать, несмотря на причиненные ей обиды. Сейчас, еще находясь под впечатлением от визита Шапюи, мысленно повторяя строки написанного ею письма, она почувствовала, что старания оказались тщетными. Она не понимала, отчего отец каленым железом выжигает из ее сердца дочернюю привязанность. От жалости к себе ей хотелось расплакаться, но слезы словно высохли и не проступали. Все ощущения девушки притупились под гнетом убийственного сознания, что под родительским кровом ей уготована весьма печальная участь.
Отвергнутая! Но не изгнанная... хотя лучше бы ее вовсе оставили в покое! По крайней мере, она чувствовала бы себя свободной. Но можно ли испытать свободу и не бояться направленных в спину взглядов, не опасаться теней за углом, бесстрашно вкушать еду без риска быть отравленной? Ведь в ее жилах струилась кровь Тюдоров, и ни король, ни Анна об этом не забывали, хоть и дали ей понять, что она годится только на роль служанки. Лучшим будущим для нее могло быть лишь удачное замужество. Она с малолетства усвоила, что ей уготована судьба стать женой короля, но не править самой. Сначала ее сватали за французского дофина, она даже не помнила этого события, потому что была чересчур мала. Англия обручилась с Францией, но затем настроение властелина изменилось, и страна в его лице пожелала союза с Испанией. Предыдущую помолвку расторгли и объявили о новой: с императором Карлом. Мэри шел седьмой год, ему - двадцать третий. Он обворожил малютку и покорил ее детское воображение, показавшись ей сказочным чародеем из дальних краев: невероятно красивым, с приятным цветочным запахом, загадочной улыбкой. Она даже посылала ему маленькие подарки, безделушки вроде куколок и платочков. Нелепо думать, что в нем самом она вызывала ответные чувства, разве только нежность к непосредственному ребенку возникла у него. Они на многие лета сохранили теплые дружеские отношения и порой переписывались, хотя замысел Генриха не осуществился. Виной послужили перемены в политике короля, вновь обратившего помыслы к Франциску I и его сыновьям. Являя непостоянство нрава и вольность собственных решений, он манипулировал дочерью, как марионеткой. Очередная запланированная свадьба не состоялась, Мария не сразу об этом узнала. Да и зачем ей говорить? Она ведь была всего лишь игрушкой, одной из тех тряпичных кукол, когда-то врученных Карлу. Кого назначат следующим претендентом в ее супруги? Пусть и без прав на престол, она по-прежнему оставалась самой выгодной невестой на английской брачной ярмарке. Она не сомневалась, что однажды так и произойдет: король сторгуется с кем-нибудь из соседей и продаст ее другой стране в знак собственной гарантии межгосударственного или денежного союза.
Разве сия перспектива утешила бы юную леди, нуждавшуюся в любви и семье, особенно сейчас, когда весь ее прежний мир катился в пропасть, и сама она летела следом в урагане, созданном мачехой?
Угодно ли милели следовать за гемеродрами? Услужливое обхождение гарантируется...
Взгляд Марии обдал наглеца ледяным презрением.
- В указе не сказано, что я должна ехать вместе с вами. Сколь ни горько, я предпочту путешествие без вашего сопровождения... На вас возложили миссию опустошить этот дом? Полагаю, сравнение с варварами не слишком отяготит тех, кто пользуется их методами. Извольте начинать, господа! Я всего лишь слабая женщина и не могу вам противодействовать, поэтому прошу лишь об одном: исполняйте свой долг без промедления и не принуждайте меня долго находиться в вашем обществе.
Произнеся эту короткую, величавую речь, девушка замерла с прямой, как струна, спиной, сложила перед собой руки и опустила голову. Она не знала, как ей поступить и пока лишь покорялась грубой силе. Обида, разочарование и надежда боролись в ней жестоким боем, и ни одно из этих чувств не могло одержать верх. На бумаге, сотканной из тряпки, недавно высохли чернила, а невольно оброненная слезинка растаяла желтым пятнышком в конце письма к отцу. Имело ли теперь смысл его отправить или дать волю оскорбленной гордыне и отправить послание в огонь? Не рассмеется ли Генрих ей в лицо, прочтя его? Чего доброго, еще выставит ее страдания напоказ и поругание Анне, а та уж не преминет поглумиться над падчерицей. Не достаточно ли того, что ее принуждают служить сводной сестре? Что прикажут ей делать? Носить ночной горшок Бесс, менять грязное белье или держать зеркало? Дать им возможность вволю натешиться над нею? На миг ее взору привиделась картина, как она, мятежная и несломленная, неуступчивая, горделивая, поднимается на эшафот и в последний миг своей жизни шлет проклятья королевской чете, взиравшей на ее казнь с крыльца Тауэрской башни. Пускай ценой гибели пробудить покаяние родителя и отомстить ему за несправедливость. Как сладко умереть, зная, что он до конца дней своих будет ее оплакивать, утратив покой! Ужасная мысль, черная и затягивающая в бездонную воронку!.. Мария вздрогнула от нахлынувшего головокружения и сжала под пелериной кулачки.
Гемеродры вовсе не нуждались в ее разрешении. Они приступили к сокрушительно разбойничьим обязанностям, начав с гостиной залы, в которой и разыгралась первая сцена бездарно написанной и безобразно сыгранной пьесы под названием "Разграбление". Для них существовал только приказ. Мария застыла неподвижной статуей посреди комнаты, но вандалы не церемонились с ее присутствием. Они хозяйничали в ее покоях, оскверняли ее обитель. Один из них задел ее плечом, походя мимо, и даже не извинился.
Сначала их внимания удостоились сундуки и шкатулки, стоявшие по углам и на каминной полке, в длину занимавшей почти всю стену. Содержимое, большую часть которого составляло личное приданое ее высочества, аккуратно сложенное вместе с сухими ветками лаванды от моли, было в одночасье перевернуто и вывалено на пол бесформенной грудой. Платья в синих и зеленых цветах Марии, исподнее, верхняя одежда вперемешку с мелочами вроде перчаток, валиков под кринолины, упали общей массой, и их топтали ногами. Золотое шитье с инкрустацией драгоценными камнями, которым прежде покрывала свои наряды королева Екатерина, бережно хранимое дочерью в память о матери, складывали пополам и заворачивали в менее ценные ткани. Таким же методом упаковывали меховые накидки. Все, что не представляло интерес для воров, отшвыривалось в сторону. Жемчуг и другие украшения высыпались на стол, перебирались алчными руками и по списку отправлялись в сумки и мешки, которые вассалы мачехи привезли с собой. При этом часть колец и россыпь бусин, удивительным образом не упомянутых в описи изымаемых вещей, нашли свое место в карманах "благородных джентльменов". Искушение легкой наживой оказалось слишком велико для этих господ, и они пользовались тем, что их никто не контролировал. Униженная Мария лишь мечтала, чтобы они поскорее убрались с ее глаз, и не следила за ними. Посему они надзирали только друг за другом и цепко примечали, кому из них что досталось в качестве трофея. Вполне можно было догадываться, что они продолжат процесс дележки за пределами Гринвичского замка, а сейчас они торопились покончить с пожитками опальной принцессы. Ведь она могла и пожаловаться на варварское обращение.
На стенах зала для аудиенций висели древние шпалеры времен Ричарда III, Елизаветы Йоркской и гобелены с запечатленной встречей Генриха VIII и Франциска I в 1520 году в местечке близ Кале, впоследствии получившем название "поля золотой парчи". На одной ткани свита британского монарха грузилась на корабль в Дувре, на другой - она уже высадилась на континент и направлялась в сторону шатров, где ее ожидали французы. По воспоминаниям очевидцев, по роскоши и куртуазности то была последняя дань уходящему веку рыцарства. Миниатюрный силуэт короля Франциска виднелся на дальнем плане, в правом верхнем углу шитья. В сравнении с ним фигура Генриха, изображенная крупнее остальных в самом центре композиции, выглядела огромной и могущественной. Благодаря этому льстивому нюансу художник удостоился поощрения, десяток вышивальщиц воплотил в реальность одобренную фантазию, и полотно с королем мира украсило собой интерьер официальной приемной в Гринвиче. Во время эпидемии "английского пота" королевская фамилия со всем скарбом и домочадцами, включая грумов и конюших, скрываясь от инфекции, кочевала из одного дворца в другой. Часто она перевозила с собой даже мебель и ковры. Но эти гобелены ни разу не покидали стен резиденции, настолько удачно и к месту они пришлись. Теперь настал и их черед. Леди Анна пожелала видеть их в Хэмптон-Корте. Ее слугам пришлось повозиться, чтобы снять их и свернуть в рулоны, такими плотными и тяжелыми они оказались. Ткани обвязывали лентами и шелковыми чулками из разворошенного сундука с бельем несчастной Марии.
Когда дело дошло до корсетов и нательных сорочек, девушка не выдержала. Ей почудилось, что липкие пальцы негодяев, лазившие по предметам ее туалета, касаются ее кожи.
- Я ухожу! - объявила она. - Ваша любезность и обходительность не имеет границ, но я вынуждена отказаться от удовольствия видеть вас. Я не стану вам препятствовать, и вы можете забирать все, чем прельститесь. Уповаю, что Господь Бог узрит ваши деяния и не забудет этот день. Но буду молиться, чтобы он простил этот поступок вам и тому, кто вам поспешествовал.
Один из посыльных повернул голову в ее сторону, и на его лице появилась почти змеиная ухмылка. Он промолчал, но выражение его глаз слишком явственно дало принцессе понять, как чуждо ему понятие о чести и сострадании. Казалось, он получал удовольствие от возмутительного действа, и полные упрека, достойные слова принцессы вызывали лишь его насмешку. Тем паче, его отяжелевшие карманы уже порядком оттопырились, и он успел посчитать, какую сумму можно выручить, продав парочку безделушек, украденных у королевской дочери.
Мэри уже не была свидетельницей того, как в общий холщовый узел увязывались серебряные кубки и позолоченные блюда из столовой залы. Утварь, которой когда-то счастливая семья Екатерины Арагонской пользовалась во время торжественных приемов, также подлежала изъятию по распоряжению мачехи. "Любезные" гости не погнушались забрать всю металлическую посуду, оставив только глиняные плошки и чугунные горшки.
Едва не падая от нервного переутомления, Мария медленно вошла в спальню и закрыла за собой дверь. Жестокий акт вандализма не покидал ее мысленного взора. Она стойко выдержала эту неслыханную, унизительную сцену и, только оставшись в одиночестве, дала волю своим чувствам. Слезы рекой хлынули из ее глаз. Она упала навзничь на постель, содрогаясь от рыданий всем своим худеньким телом. Она недавно оправилась от болезни, которая унесла немало ее сил, и нынешнее вторжение, объясненное с таким черствым цинизмом и издевательством, стало последней каплей в чаше ее терпения. Она понимала, что никому не было дела до ее мучений, и от этого ей становилось еще больнее. Горше яда являлось для нее, что эти люди варварски вверглись в ее комнаты и превратили их в хаос, что они обворовывают и глумятся над ней с согласия короля, ее родного отца. Она чувствовала себя такой одинокой и оскорбленной, что долго не могла успокоиться и плакала, пока бледное личико не покраснело и распухло.
- Ваше высочество...
Мэри вздрогнула, приподнялась на кровати и повернула голову в сторону быстрого и встревоженного шепота.
- Мастер Керк?..
Юный шотландец скользнул из-за портьеры и кинулся на колени перед девушкой. Она не слышала, как он вошел. Он умел передвигаться бесшумно, словно кошка. Он был моложе ее (ему не исполнилось и восемнадцати), обликом походил на викинга со старинных гравюр: высокий, мускулистый, смуглый, с длинными волосами, на висках заплетенными в косы. Для довершения образа северного горца ему не хватало килта, но в Англии тартан не был в моде. Здесь не чтили национальные традиции северного соседа. Керку не стоило демонстрировать свое происхождение, поэтому он одевался в скромную пажескую одежду, чтобы не выделяться среди слуг принцессы. Он не так давно появился в ее окружении, но уже снискал ее симпатию. У Марии было слишком мало друзей, а юноша неоднократно уверял ее в своей верности и служил ей с преданностью домашнего пса. Она знала, что он влюблен в нее, но ответить взаимностью не могла. Хотя молодой потомок горцев ей нравился, эта связь не повлекла бы ничего, кроме горя. Поэтому она соблюдала установленные ее статусом правила, всей душой питая к Мак-Доулу привязанность и благодарность. Возможно, он и надеялся на большее, но не осмеливался докучать Марии своею страстью и довольствовался положением посыльного. Он бы согласился бдеть у порога, дабы стеречь ее сон, держать ее молитвенник во время мессы, бродить за нею, как тень, и ничего не просить взамен. Подобное обожание вызвало бы смех у зрелых мужей и оправдывалось только его летами, когда сердце стучит громче голоса рассудка. Этот маленький рыцарь с юношеским пушком над верхней губой видел в Марии не столько желанную женщину, сколь прекрасную даму, чьим именем герои древних легенд совершали свои подвиги. Иначе он не мирился бы с жалкой долей носителя шлейфа монаршей дочери, которая не дарила ему ничего, кроме душеспасительных бесед, благосклонных улыбок и небольшого жалования.
Она очень обрадовалась появлению близкого друга и протянула ему руки, которые он тут же принял в свои. Увидев его горящий вдохновенный взор, девушка на минуту утешилась, но затем пара слезинок вновь выкатилась из-под ее ресниц.
- Ваше высочество, я все знаю. Они посягнули... на святое!
- О, Керк, это так ужасно!
В порыве отчаянья она уткнулась ему в плечо и сотряслась от очередной волны рыданий. Он целовал ее запястья, целиком поддавшись желанию отомстить за причиненные ей оскорбления, кровь воинствующих предков кипела в нем, подобно вулканической лаве.
- Мой баллок (шотландский кинжал (прим.)) всегда при мне. Только прикажите, и я перережу их презренные глотки. Они не выйдут отсюда и найдут смерть в доме, который дерзнули разгромить.
- Ах, нет, мой добрый друг, вы только хуже сделаете!
- Они подохнут, как того заслужили!
- А что будет со мной? Меня бросят в Тауэр, а вас просто убьют. Они же присланы отцом... они действуют по его приказу. Я не смею ослушаться, это чревато...
- Ради вас я отдам жизнь, лишь бы вы были счастливы! Разве вам не опасно оставаться здесь, среди врагов? Сегодня они посягнули на добро моей госпожи, а завтра придут за ней самой.
- Что вы предлагаете?
В его обществе ей не было нужды притворяться и соблюдать этикет, присущий знатной леди. Рядом с пылким поклонником, который ни словом, ни делом не давал ей повода страшиться компрометации и не покушался на ее честь, она становилась обыкновенной слабой девушкой. В этот момент он оказался единственным человеком, который жалел ее и сулил свою помощь, пусть необдуманную, в духе дикаря, но искреннюю и бескорыстную.
- Вам надо уехать из этих злополучных мест, миледи. Подальше. Туда, где вас не смогут найти.
- Бежать?! - ужаснулась Мэри. - Вы с ума сошли! Это невозможно, за мной следят.
- Если бы вы только пожелали, я бы увез вас. Я готов сопровождать вас повсюду до тех пор, пока вы сами меня не прогоните. Лучшее место, где вам ничто не будет угрожать, это Эдинбург.
Марии подумалось, он бредит. Он говорил с таким жаром, что ей хотелось ему верить, но она сознавала несбыточность его предложения.
- Как вы себе представляете это путешествие? - с вялой улыбкой спросила она. Слезы ее высохли, горечь обиды невольно отступила перед бурными эмоциями юного Мак-Доула.
- По морю, - с полной серьезностью ответил он. - Решайтесь, ваше высочество! Вы переоденетесь мальчиком и назоветесь... моим братом. Мы сядем на корабль, и через несколько дней вы предстанете перед вашим кузеном, королем Джеймсом, и тетей, королевой Маргаритой. Я изучал генеалогическое древо дома Тюдоров и Стюартов. Леди Маргарет - старшая сестра вашего отца и не откажет своей родной племяннице. Едва она услышит, сколько горестей выпало на вашу долю, то сразу смягчится и осудит своего родственника Генриха. Любая женщина на ее месте не осталась бы равнодушной... король Джеймс тоже будет добр к вам. Шотландский двор беднее и скромнее здешнего, но там вас не обидят.
Видимо, он не один день посвятил приготовлениям к этому разговору, просто нынче выдался наиболее удобный момент, и он раскрыл перед принцессой свои соображения. Конечно, подобные затеи могли родиться только в наивном мозгу, но ведь Керк и был еще очень молод, а Мария - немногим старше его. Дворцовые правила несколько остудили ее сердце, но ей, как и любой девушке нежного возраста, хотелось любить и мечтать.
- Все не так просто, - вздохнула она. - Тетушка ненавидит моих родителей, и есть причины ее неприязни. Она винит их в гибели своего первого мужа, отца вашего короля, и не простит этой утраты. Она не захочет принять меня, ведь я - дочь победителя и его жены, ликовавшей в день поражения шотландской армии у Флодденского холма. Мать послала отцу в подарок сорочку с тела Джеймса IV, обагренную его кровью. Да, тетя Маргарет может мне посочувствовать, но едва она вспомнит, по чьей вине овдовела, гнев ее заслуженно обрушится на меня. Я боюсь неизвестности. Уж лучше терпеть невзгоды дома, чем навлечь на себя новые в чужой стороне.
Ее доводы показались юноше убедительными. Но он не хотел отказываться от благородной и героической мысли вызволить мученицу из плена жестокосердного государя. Все его нутро просило рискованных приключений, и сия жажда заглушала голос рассудка.
- А если Генрих окончательно отвернется от вас, моя принцесса?
Мария вздрогнула. Ведь он был прав, этот юноша. Она не сомневалась, что после сегодняшних событий именно такое будущее и ждет ее: доля отшельницы и бастарда.
- Я не знаю... - бессильно прошептала она. Новые слезы застелили ее глаза, очертания комнаты расплылись, и комок спазма пережал горло. В отчаянии она невольно тянулась к Керку, как к единственному шансу избавления.
- Тогда напишите письмо в Холируд! - не унимался он. - Если вы страшитесь бежать немедленно, начните переписываться с родней. Расскажите его величеству об унижениях, которым вы подвергаетесь, попросите разрешения приехать. Я не верю, чтобы он сохранил холодность, узнав о несчастьях сестры.
- Но кто же передаст ему вести о моих бедах?
- Я, ваше высочество! - не раздумывая, воскликнул Мак-Доул. - Хотя мне страшно и горько оставить вас и на миг, особенно теперь, когда вы нуждаетесь в друзьях, но я согласен пуститься в плаванье, чтобы облегчить вашу судьбу.
- Но если в дороге с вами что-то случится, мой милый Керк, и письмо перехватят, - медленно и печально проговорила Мэри, - судьба моя окажется гораздо плачевней, нежели сейчас. Я и в кошмаре не могу вообразить, как разгневается отец, узнав об этом... предприятии.
- Я не расстанусь с вашим посланием даже под страхом смерти. Ежели она пойдет за мной по пятам, я уничтожу его прежде, чем испущу дух. Если же я пойму, что моя миссия не удалась, я верну это письмо вам и буду молчать, что вы когда-либо вручали мне его. И ваша репутация не пострадает.
- Керк, вы готовы так рисковать ради меня?
Благородство души молодого человека, искренность его непорочных чувств выплеснулись наружу. Он стоял на коленях перед сидящей на кровати, заплаканной Марией и с жаром предлагал ей самое дорогое и единственное, что мог подарить: собственную жизнь.
- Для вашего блага я пущусь в любое путешествие, ввяжусь в самую жестокую драку, последний вздох посвящая вам. Я боготворю вас, леди Мэри! Вы моя Святая Дева, моя хозяйка и королева, и ничто не вырвет эту любовь из моего сердца. Я - ваш слуга, без права на большую милость, но с робкой надеждой считаться вашим другом. Если судьбе будет угодно соединить руку короля Джеймса с вашей, миледи, я буду счастлив видеть свою любимую госпожу на троне моей страны.
- Милый мой, великодушный Мак-Доул! Я подумаю...
Он просиял, словно она пообещала ему целую вселенную.
- Грампианские горы суровы, но надежны, небо над ними облачно, но высоко. Озера глубоки, а нивы бескрайни. Моя родина прекрасна, ваше высочество, и она примет вас! Я буду ждать ответа и пока соберусь в путь, чтобы немедленно выехать по первому вашему слову.
Он осторожно поцеловал носок ее туфельки, прикрытый подолом платья, и тотчас исчез за портьерами так же бесшумно, как и появился. Мария еще некоторое время сидела без движения, отрешенно глядя на свисающую тяжелую штору, в ее ушах звенели пышущие пламенем клятвы юного горца, для которого, казалось, нет ничего невозможного. Как ей хотелось, чтобы его словами глаголила истина, чтобы все сложилось легко и романтично, сообразно его обещаниям! Сердце ее тянулось к спасению, но она боялась принять решение.
Совсем недавно император Карл в память о прежней детской дружбе и гонениях на Екатерину предложил принцессе убежище. Мария ответила отказом, еще лелея надежду вернуть себе положение в доме. Они вели долгую, тайную переписку, но Мария мужественно воздерживалась от соблазна уехать. Когда же она готова была смалодушничать и принять приглашение, замысел раскрылся. Благодаря стараниям ищеек лорда-канцлера. Томас Кромвель имел в своем распоряжении целую свору шпионов и донес королю о готовящемся побеге. У Марии с отцом состоялся разговор. Она навсегда запомнила, как раскраснелось его рассерженное лицо, как злобой налились глаза, а из уст исторглись такие ругательства, о каких бедняжка прежде и не подозревала. Она стояла перед ним, съежившись, ожидая побоев, и только молилась, чтобы завтрашнее солнце взошло для нее на свободе, а не за решетчатыми окнами темницы. Запугав дочь до полусмерти, Генрих повелел ей сидеть взаперти в Гринвиче и забыть о прогулках и развлечениях. Она итак о них давно забыла... Она на коленях просила прощения у грозного властителя, пока он не соблаговолил сменить гнев на милость. Рядом с ним сидела Анна Болейн и холодно взирала на падчерицу. Она не пошевелила бы и пальцем, чтобы пресечь произвол мужа, вздумай он замахнуться на дочь. Она одобряла его решение наказать девушку. Марии не хотелось опять пережить нечто подобное, ведь во второй раз она бы только страхами не отделалась. Первые дни после несостоявшегося бегства за ней действительно очень бдительно следили, но вскоре мысли короля перекинулись на жену. Леди Анна ждала ребенка. И о мятежной девушке на какое-то время забыли. Чтобы вспомнить сегодня!
Мэри измученно сползла с кровати и глянула за ставни. Давешние визитеры еще не уехали, они возились во дворе, прямо под окнами ее спальни, укладывая мешки в повозку. Добыча, собранная в единую кучу, оказалась весьма внушительных габаритов, одних ковров было около десятка. Значит, зимой в этих комнатах похолодает. Ковры и шкуры развешивали по каменным стенам, чтобы те не остывали в морозы, когда огня в каминах не хватало для обогрева больших залов. А болезненная девушка с самого детства могла захворать от малейшего сквозняка. Меховую одежду у нее тоже забрали. Не говоря уже о золоте и драгоценностях. Если ее пригласят на бал в Виндзор, ей даже нечем украсить свой наряд... Опять просится слеза? Нет, плакать нельзя! И снова ее разум обожгла дерзкая решительность Мак-Доула. Что она теряет? Что осталось для нее дорогого, с чем она не могла расстаться? Мать? Она никогда больше не увидит Екатерину, нынешние события развеяли иллюзии, что король разрешит им встретиться. Титул? Пока на троне сидит Анна Болейн, ей не на что рассчитывать. Жизнь? Что такое жизнь, если родной очаг превратился в тюрьму? Ждать, кода тюрьма заменит дом?.. Монастырь? Она набожная, преданная католичка, но еще слишком молодая и не окончательно сломленная, чтобы добровольно запереться в келье. Супружество? А чем и впрямь для этого не хорош кузен Джеймс? Ему едва за двадцать, он - король, родственник и иностранец. Все эти условия совпадали с предпочтениями Генриха. Он не должен быть против. Так отчего бы ей не выйти замуж за шотландца? Пока она размышляла, посыльные закончили возиться с поклажей и, оживленно обсуждая исполненное поручение, с видом триумфаторов отъехали от замка.
Мария снова забралась на кровать и спрятала лицо в подушках. Она пребывала в глубоком смятении и не заметила, как долго пролежала без движения. Мысли вихрем крутились в ее голове, страхи опережали решимость и вновь менялись местами, боль и обида брали верх и не уступали смирению. Терзаемая противоречиями, она думала и думала, не находя покоя и исхода. Но больше уж не плакала.
В шесть часов после полудня миссис Келли заглянула в спальню хозяйки. Она напрасно ждала распоряжений и сама принесла ей еду на подносе, случайно уцелевшем в суете на кухне. Принцесса сидела за столом и что-то писала. Заметив вошедшую даму, она немедленно встала и повернулась ей навстречу. От камеристки не ускользнуло, что девушка торопливо прикрыла лист бумаги платком и в спешке нечаянно задела чернильный прибор, обрызгав себе ладонь. Она предусмотрительно сделала вид, будто ничего не заметила.
- В пище нет яда? - осведомилась Мария, и сама удивилась, как отдаленно и чуждо прозвучал ее голос.
Женщина замерла с подносом в руках, ошеломленно воззрившись на нее. Ни разу прежде от нее не требовали пробовать еду, подаваемую принцессе, и сейчас она растерялась, не упустила ли нечто важное.
- Простите, миссис Келли! - печально молвила девушка. - Я сама не знаю, что делаю и говорю. После всего, что здесь произошло... Если нынче король издал указ ограбить собственную дочь, то завтра ему вполне может прийти на ум отравить ее.
- Миледи, его величество любит вас... - попыталась возразить служанка, но тотчас замолчала под многозначительным взглядом госпожи.
- Вы разве не заходили сегодня в гостиную? - спросила та с торжественной грустью. - Или у вас были закрыты глаза? Может, вы не видели, как опустели и превратились в хаос комнаты после налета доверенных лиц короля? Или не его подпись стояла под приказом? Вы свидетельствовали сегодня, как сильна его любовь. Я так остро ощутила ее, что до сих пор не могу собраться с чувствами. Если вы хотите уверить меня, что я обманулась, так хотя бы сами себе не лгите.
- Прикажете отправить посыльного с письмом его величеству? - спросила миссис Келли.
- С письмом?.. - как-то странно встрепенулась Мария. Она и забыла, как утром сочиняла для отца слезливые строчки. Как за минувший день изменилось состояние ее души! Но где-то в глубине ее сердца еще теплилась надежда, что она старалась не зря.
- Которое вы изволили писать сегодня... Ваш курьер Мак-Доул...
- Ах, нет! - взволнованно прервала ее Мария. - У меня для него есть иные поручения. Отвезите письмо сами!
- Это не входит в мои обязанности, миледи! - заявила камеристка поледеневшим тоном. Девушка на мгновение осеклась, встретив неожиданный отпор со стороны служанки. Оказывается, она пребывала в идиллическом мире и не догадывалась, что та вовсе не питает к ней нежности и оказывает лишь услуги, перечень которых оговорен в ее жаловании.
- А мои личные просьбы вы должны выполнять? - нарочито вкрадчиво поинтересовалась Мэри.
- Да, ваше высочество.
- В таком случае, мистрис Келли, я очень прошу Вас!
- Слушаюсь, миледи!
- Благодарю вас! Я знала, что вы не откажете мне, - она улыбнулась и добавила: - Унесите еду! Я верю, что она не отравлена. Просто я не голодна. Я так устала, что в состоянии вкушать только духовную пищу. Оставьте молоко, а остальное уберите.
Служанка послушно кивнула, но уходить не собиралась. Ей надо было кое-что выяснить.
- Когда прикажете мне отправиться в Лондон, госпожа?
- Не позднее, чем завтра. Мне дорог каждый день.
Миссис Келли сделала вид, что собирает посуду обратно на поднос и уходит. Мария вздохнула с некоторым облегчением, зажала в кулачок четки и удалилась в альков, где возвышалась фигура Богоматери. Она была бледна и слегка дрожала, лишь с первыми словами молитвы лицо ее прояснилось, а к щекам вернулись краски. Она так погрузилась в свое занятие, что не заметила, как камеристка прошмыгнула к столу и тихонько приподняла платок, будто ненароком упавший на исписанный лист бумаги. Мэри была прилежна в науках и все делала с примерной аккуратностью. Ее почерк не являлся исключением. Миссис Келли не составило ни малейшего труда в несколько секунд прочесть то, что не предназначалось для ее глаз.
"Мой венценосный кузен Джеймс! Моя дражайшая тетушка леди Маргарита! Позвольте мне заверить вас в своих родственных чувствах и поведать историю, от которой мое бедное сердце рвется на части...
Взгляд камеристки загорелся изумлением. Приоткрыв рот от неожиданности, она алчно впитывала в свою память содержание запретного текста. После подробного описания происходящих при дворе Генриха событий оскорбленная дочь и отверженная наследница просила шотландского короля о сострадании и убежище.
"... Я верую в великодушие моей родни, чей дом представляется мне единственным оплотом, где почитают семейные узы... вы не дадите мне погибнуть... я мечтаю о встрече с вами..."
Стол размещался таким образом, что из алькова не было видно, что возле него происходит. Но все же камеристка осторожничала. Ей почудилось, что Мария замолчала и пошевелилась. Опасаясь быть застигнутой на месте преступления, она кинула платок на прежнее место и быстро вынырнула из спальни. Увиденного было довольно, чтобы миссис Келли поняла, как ей надлежит действовать. Более того, теперь она точно знала, какими "иными поручениями" в ближайшее время займется Керк Мак-Доул.