Когда люди начали пользоваться плодами изобретений,
ставших возможными благодаря науке, их подавленные аппетиты и
приглушенные желания воспряли и воплотились в действии. Новая сила,
которую им давала наука, была прямо пропорциональна прежней беспомощности
человека в удовлетворении собственных желаний. Примером для подражания в
обществе в целом (а не просто для нескольких лиц здесь и там) стали nouveaux
riches1 . ( 1 новые богачи (фр.)-нувориши. )
Можно не сомневаться, что большинство индивидов не имели
удовольствия владеть сколько-нибудь значительной долей в молоке и меде
обетованной земли. Но нашлись и те немногие, которые не поддались
очарованию науки, манившей их своими техническими применениями.
Впрочем, все, что я сказал, относилось лишь к негативному аспекту ситуации.
Ее позитивный аспект состоял в глубоком освоении технических возможностей
новой науки - сначала производством, управляемым финансовым капиталом, а
затем силами политического национализма. Современная угроза научному складу
мышления с его свободным, пытливым, экспериментальным подходом и заменой
вечных и незыблемых истин рабочими гипотезами-угроза со стороны того,
чему м-р Рассел дал название новых религий, - есть в конце концов не что иное,
как устрашающий выход на поверхность тех сил, которые вели свою работу в
течение всего периода, пока наука одерживала технические и материальные победы.
Взрывной расцвет нового способа мышления и действия всегда восприни-
мается как неожиданность. Ведь мы обычно не ведаем, что творим, до тех пор,
пока критические последствия наших действий не обернутся против нас самих.
Но мы можем быть уверены в том, что при всей внезапности возникновения
новых форм их скрытые факторы задолго до этого орудовали в подполье.
Здесь не место углубляться в исследования по национализму и экономи-
ческому капитализму. Но крайне кстати будет уделить внимание фразе, вхо-
дящей в уже процитированное нами предложение м-ра Рассела. Эта фраза
-"новая опасность хаоса и анархии".
Подобная опасность вытекает из неуправляемого функционирования нашей экономической системы, с одной
260
стороны, и нашего политического национализма-с другой. Эта опасность
реальна, потому что она является неизбежным продуктом союза экономи-
ческих и политических сил. Страх перед анархией и хаосом, которые уже
являются не просто угрозой, а наличным фактом, рождает новую настоя-
тельную потребность в демонстрации принципа авторитета.
В старину, когда наука еще не могла ответить на эту потребность, возникли апелляции к
внешнему, догматическому авторитету. Апелляции эти стары; в основном
они объяснимы именно в контексте установленных нами исторических пре-
цедентов. Но теперь они обрели новую и тревожную форму выражения,
поскольку к их услугам-все возможности технического применения на-
уки. На опасность хаоса, обусловленную войной как плодом политического
национализма, мы отвечаем мобилизацией ресурсов науки для подготовки к
еще более масштабным войнам.
Опасности анархии и хаоса, проистекаю-
щей из экономического разлада и нестабильности, противостоят диктатуры,
в которых контроль над всеми процессами производственной жизни осуще-
ствляется в интересах того или иного класса. В обоих случаях возникнове-
нию опасности хаоса способствовало использование приемов, созданных
наукой. В обоих случаях эта опасность связана с эксплуатацией эмоций и
воображения при помощи технических возможностей, появившихся благодаря науке.
Поэтому Рассел вполне обоснованно называет упомянутые вея-
ния новыми религиями. Им сопутствуют официальные догматические ве-
рования, постоянные ритуалы и церемонии, у них есть центральный авто-
ритетный орган, четкое отличие приверженцев от неверных с вытекающим
отсюда преследованием еретиков, не разделяющих истинного вероучения.
== Случайно не партия советских коммунистов оказалась сбродом безмозглых "религиозников политиканства"? ==
Именно данная ситуация, на мой взгляд, придает такую важность и на-
стоятельность вопросу об общественной роли и задаче науки. Как бы не
получилось так, что единственным путем, который останется человеку даже
в этой стране, будет мобилизация одной веры и соответствующего институ-
та на борьбу против других и, как следствие, новый тип религиозной войны.
== Чем идеологическая борьба в совдепии отличалась от разновидности войны религиозной? ==
Я не хочу сказать, что в нашей стране проблема непременно обретет форму
прямого конфликта между силами, ведущими к фашистской и коммунисти-
ческой диктатуре.
==Надо думать, что разница между фашизмом и коммунизмом так велика, что никто не додумается называть коммунизм другой формой фашизма. Итак, где найти анализ этой разницы? Или советский режим кроме наглого самовосхваления ничего не имел? ==
Но наши хаос и анархия при нас. И малейшая заминка в
реакции на ситуацию посредством применения терпеливого и опытного ме-
тода исследования будет способствовать усилению опоры людей на какую-
либо форму внешнего, догматического авторитета, могущего создать из ха-
оса иллюзию порядка. Манера устраивать войну и называть ее миром не
отошла в прошлое с эпохой Тацита*. Она просто приняла новые формы.
Среди нас уже встречаются группы "интеллектуалов", вынашивающие иде-
ологию внешнего авторитета и готовые стать официальными философами
соответствующего движения.
Ведь данный вопрос из числа тех, которые касаются философии не мень-
ше, чем науки. И в этом пункте я, к сожалению, вынужден лишь частично
согласиться с м-ром Расселом.
Наиболее несомненным философским значе-
нием обладают те места в тексте м-ра Рассела, которые мы находим в главах
о душе и теле, космической цели и науке и этике. Мои расхождения с Рассе-
261
лом не относятся к выводам, сделанным им по поводу традиционных кон-
цепций религии; они связаны с философскими концепциями, развиваемы-
ми в его рассуждениях. Наш очерк не предполагает отведения времени и
места для экскурса в философию восприятия и философию ценности, да я
бы и сам не счел нужным углубляться в этот вопрос, если бы он не показал-
ся мне близким к той главной теме, которая вызывает столь серьезный и
вполне законный интерес м-ра Рассела.
В центре этой темы - вопрос о "приватности" восприятия и опыта в
целом, а также "субъективного" характера ценности*, то есть две идеи, ко-
торые тесно взаимосвязаны. М-р Рассел убежден, что "видение", восприя-
тие вообще есть процесс частный и что "опыт всякой личности является
частным опытом этой личности". Нет таких двух человек, которые бы виде-
ли, помнили и переживали совершенно одно и то же; и поскольку физичес-
кая наука образуется выводами из воспринимаемого и вспоминаемого, "дан-
ные физики, если в них разобраться поглубже, обладают того же рода при-
ватностью, что и данные психологии", причем тут же добавляется, что дан-
ные психологии могут иметь ту же степень "своего рода публичности", ко-
торая свойственна физике.
М-р Рассел объясняет это тем, что когда мы го-
ворим: "мы видим объект"-допустим, солнце,-то этот объект есть только
отдаленная причина восприятия, а то, что мы воспринимаем, зависит еще от
стоящего между ним и нами посредника, а также от определенных процес-
сов в нашем теле, особенно в мозгу.
Я не в состоянии понять, какое это име-
ет отношение к приватности восприятия или его "психическому" характе-
ру. Вероятно, данный аргумент должен показать, что восприятие-это слож-
ное объективное явление, возникающее в объективном мире при взаимо-
действии множества факторов. Это более сложное явление, чем, скажем, так
называемое сияние солнца.
Но чем оно отличается от последнего, кроме
более сложного переплетения обусловливающих его факторов, я смогу по-
нять, наверное, только если неукоснительно последую положениям тради-
ционной дуалистической психологии. Более того, сама сложность воспри-
ятия просто дает нам основания, чтобы делать некоторые выводы о роли,
которую эти различные объекты - "солнце", "среда взаимодействия" и
"нервная система" - играют в его появлении.
Что касается аргумента в
пользу приватности опыта, состоящего в том, что у двух людей не может
быть абсолютно одинакового опыта, то, как мне думается, столь же верно и
то, что никакое физическое явление никогда не повторяется в точности. Но
покуда индивидуальный характер явления приписывается таковому до вся-
кого прояснения понятия о частности, то есть исключительно на словах,
я не в силах понять, почему богатое разнообразие форм существования
указывает на частный характер последнего.
Как я уже говорил, я не стал бы затруднять себя подобными коммента-
риями, если бы они не имели прямого отношения к вопросу о социальной
функции науки. Нелегко и, похоже, логически невозможно объединить при-
зывы считать ее авторитетом в определении верований, которые связывают
людей друг с другом в совместных действиях, с учением о глубокой приват-
262
ности ее процедур и заключений. Будь это учение доказательным, нам при-
шлось бы принять его, невзирая на его печальные общественные послед-
ствия. Но оно не подтверждено и тем не менее уже принимается на веру; оно
способствует закреплению идеи о том, что при конфликте частных воззре-
ний мы вновь должны обращаться к внешнему авторитету и силе, чтобы
обрести видимость общего порядка. Данный вопрос станет для нас еще бо-
лее ясным, если мы переключим внимание на природу ценности и связан-
ную с ней сферу морали.
Согласно м-ру Расселу, "этика не содержит никаких утверждений- ни
истинных, ни ложных, но состоит из желаний общего характера"*. Поэтому
расхождения в том, что хорошо и что плохо, по сути обусловлены разницей
вкусов. Оценить нечто как благое и положительное-это оригинальный
способ сказать "мне это нравится", подобно тому как в другой области мы
говорим, например, об устрицах: сказать, что они плохи, не значит вынести
объективное суждение, а значит просто засвидетельствовать чье-то личное
и субъективное их неприятие.