Васильев Глеб Андреевич : другие произведения.

О Чём Молчат Ёжики

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    У НИХ нет имен, кроме данных чужаками. Люди созданы по образу и подобию, каждый же из НИХ - оригинал. В паре людей один всегда родитель, палач, хозяин, учитель, рассказчик, начальник, а второй - ребенок, жертва, раб, ученик, слушатель, подчиненный. Если в паре царит равноправие, это значит лишь то, что единицы внутри нее периодически меняются ролями. ИМ этого не нужно - каждому из НИХ суждена пара, и этого довольно. Человек противопоставляет себя всему, а ИМ - все равно. ИХ наделяют человеческими качествами, чтобы опустить до уровня простого и понятного, и смехом победить страх перед вакуумом неведомого. Ёж - это дикое животное, ёжик - милый и забавный человеком очеловеченный образ, скрывающийся в тумане.
  О ЧЁМ МОЛЧАТ ЁЖИКИ
  
  ***
  You say nothing at all
  Well I couldn"t have said it better myself
  ...
  Don"t say a word
  Silent is gold
  
  Meat Loaf
  ***
   Уйми предательскую дрожь,
   Захлопни пасть в немой тревоге.
   Ты тварь, а не творец. И что ж?
  Пора пришла -- так делай ноги.
  
  ГВ
  ***
  Да что ж это, нахуй, за жизнь такая?!
  
  Из архивов телепередачи "В Мире Животных"
  
  - 3. Пыль
  
  Поздний ужин на летней террасе Воронцовского дворца подходил к концу. Легкий бриз с моря, которому раскрывался портал террасы, ласкал разгоряченные обильной трапезой лица сидящих за столом людей: профессора-энтомолога Ивана Горлушкина, его супруги Аллы и доктора Джованни Скорза - итальянского коллеги профессора.
  Горлушкин познакомился с доктором Скорза на научно-религиозном симпозиуме, прошедшем с десяток лет назад в Будапеште. Тема симпозиума "Отражение Энтомологии в зеркале Ветхого и Нового Заветов" была по тем временам достаточно смелой и заинтересовала многих специалистов, именитых и не очень. Организаторы умело пропиарили событие, пустив слушок, дескать, сам Папа Римский... Концовки у слуха была две - в зависимости от того, для чьих ушей он предназначался в данный момент. Богословскую половину участников симпозиума шепотом уверили в том, что Папа сие мероприятие благословил, и был опечален лишь тем, что множество дел вкупе с пошатнувшимся здоровьем не позволяют ему присутствовать в Будапеште лично. Ученым же преподнесли другую версию, согласно которой мнение и отзывы понтифика о предстоящем действе были сугубо негативными. В качестве цитат, предоставленных "надежным источником", приводились следующие: "глумливая ересь", "оргия святотатцев" и даже "провокация более богомерзкая, чем ядерная энергетика и атомная физика". Таким образом, на открытие симпозиума и светила науки и светочи слова Божьего явились в большом количестве, возбужденные и преисполненные предвкушением чего-то поистине незабываемого.
  В первый день обсуждался Новый Завет, девятая глава Откровения святого апостола Иоанна Богослова (Апокалипсис): "Пятый Ангел вострубил, и я увидел звезду, падшую с неба на землю, и дан был ей ключ от кладязя бездны. Она отворила кладязь бездны, и вышел дым из кладязя, как дым из большой печи; и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладязя. И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы". Первым слово взял мало кому известный профессор Иван Горлушкин из России. Речь его была эмоционально пылкой, остроумной, а приводимые факты - убедительными и не вызывающими сомнения в своей научной точности. Сказал он примерно следующее: "Уважаемые коллеги! Господа, я не побоюсь этого слова! Не греша против истины, и со всей ответственностью заявляю: саранчу, как всякое другое насекомое, дымом морят. Вам должно быть известно, что пасечники окуривают ульи, чтобы снизить активность пчел. Приморить их, так сказать, чтобы появилась возможность безнаказанно полакомиться э... медком. Так же действует дым на муравьев и термитов. Насекомые дыма не любят и это факт. Ни для одного насекомого задымленные районы не могут являться не только местом размножения, но и областью простого комфортного пребывания. Более того, концентрированный дым насекомых убивает! То, что в своем труде описывает многоуважаемый Иван Богословский, является самой настоящей клопоморкой, прошу прощения за профессиональный жаргон. Такой мощный источник задымления, затмевающий солнечный свет, скорее всего просто-напросто погубил бы всю саранчу, ведь их легкие нуждаются в чистом воздухе с минимально возможным содержанием твердых частиц гораздо больше, чем человеческие. Вы когда-нибудь видели кузнечика с сигаретой (легкий смешок из зала) или богомола с трубкой (тихий гул роптания богословов)? Возможно, то что показалось выходом саранчи из дыма было лишь попыткой насекомых спастись о гибели, переместиться в безопасное место, то есть всего-навсего сработал инстинкт самосохранения. Что касается сравнения саранчи со скорпионами, то оно уместно ровно настолько, насколько было бы уместно сравнить палец с э... головой. Общего у этих насекомых, прямо скажем, мало. Напрашивается неутешительный вывод: дым, а точнее сказать, дымок в деятельности Ивана Богословского играл не последнюю роль. Грустно, но не принять это во внимание не возможно - господин Богословский явно злоупотреблял субстанциями, изменяющими, как это принято говорить, сознание. Мда-а-а... попросту говоря, пыхал. Вы можете меня упрекнуть за столь смелое заявление, учитывая, что я специалист в совершенно другой области. Не сочтите меня провокатором, но! Откуда, как не из пресловутого сизого дымка, могут человеку явиться трубящие ангелы, падающие звезды с ключами и скорпионообразная саранча?". Выступление Горлушкина произвело фурор: цвет международной науки рукоплескал стоя. Поспешившие выстроится перед трибуной священники битый час нудно вещали о символах и метафорах с таким видом, будто оправдывались. На следующий день первые полосы газет пестрели заголовками, вроде "Автор Апокалипсиса - наркоман?!", "Святое Писание или НаркоКоллапс?!" и "Что курил святой апостол?!". В этих же газетах размещались карикатуры на Иоанна Богослова: мужчина в тунике и сандалиях, с лицом, искаженным гримасой ужаса, большой тлеющей самокруткой отбивается от огромного нагло ухмыляющегося кузнечика.
  Второй день симпозиума был посвящен Ветхому Завету: "Оставшееся от гусеницы ела саранча, оставшееся от саранчи ели черви, а оставшееся от червей доели жуки" (Иоиль 1:4). Тут первым высказать свое мнение Горлушкину не удалось - в связи с конфликтом, разгоревшимся между его изнеженным пельменями желудком и венгерской пищей, профессор задержался в уборной. Когда Горлушкин наконец дошел до конференц-зала, над трибуной возвышался и восширялся тучный итальянец - доктор Джованни Скорза. Весь облик Скорза говорил о непререкаемости его авторитета и научного веса. Мелодичный бас, обаятельная улыбка и изящная жестикуляция, с которой он преподносил информацию, только усиливали положительное впечатление. Так же, от многих коллег его выгодно отличало умение рассуждать как высокообразованный, эрудированный и трезвомыслящий современный человек. На русский язык речь доктора можно перевести так: "Дамы и господа! Пищевая цепь - тема веками будоражащая людские умы. Чем же вызвано такое пристальное внимание человека к столь прозаическому на первый взгляд вопросу: кто ест что, а точнее кого? Постараюсь ответить на этот вопрос, не оскорбив при этом ни чьих чувств (из зала послышались тихие стоны священников, которые не понаслышке знали, чем подобные заявления оборачиваются). Весь процесс эволюции человека можно обозначить как борьбу, битву за выживание. И думается, что вести затяжную войну без цели и причин человечество не стало бы (сдавленный смешок и шипение из зала). О да, цель действительно была. Причем такая цель, достижение которой означало бы победу - окончательное и бесповоротное склонение чаши весов в сторону человека, а не дикой природы. Что могло служить такой целью, путеводной звездой и маяком в течение всех долгих тысячелетий эволюционного развития? Становление человека на вершине пищевой цепи, разумеется. Принцип "кто съел, тот и прав" действует безотказно по сей день. Разве мог бы человек без лукавства называть себя царем природы, оставаясь привычной закуской львов, тигров, медведей и прочих хищников? Только понимание необходимости безнаказанно и по первому желанию поедать кого и что угодно привело человека сюда (доктор широким жестом обвел весь зал). Вы спросите, зачем я рассказываю Вам об этом общеизвестно научном факте. Именно потому, что он научный. Ведь религиозная мысль, в отличие от научной, постоянно пытается внести смуту в естественный ход событий (ропот светочей усилился). Различные религии внедряют в сознание, что человек не волен есть все, что существует в природе. Ислам запрещает питаться свининой, в Индии священно неприкосновенны коровы, Христианство насаждает длительные и тягостные посты, Иудаизм спутывает все карты понятием кошерности. Ради чего, с какой целью служители культов осознанно свергают человека с вершины пирамиды питания? Ответ очевиден: чтобы воздвигнуть на него существо высшее - Бога. Именно с этой целью многие культы поощряли кровавые человеческие жертвоприношения - таким образом подчеркивалось, что человек есть пища божья. Если статус человека, как существа всепоедающего, останется незыблемым, то чем Бог будет от него отличаться? Что позволено Юпитеру, то не позволено быку. Но чтобы Юпитер оставался Юпитером, бык должен быть ограничен в своих свободах. Иначе разница между Юпитером и быком сотрется. Кому нужно божество, занимающее ту же нишу, что ты сам? Вот Вы станете за здорово живешь боготворить своего ближнего? Конечно же нет! Именно в свете всего мною сказанного, цитата из Ветхого Завета обретает свой истинный смысл: целенаправленное искажение истины, привитие человеку извращенного мышления. В действительности же дела обстоят так: саранча сжирает все - и то, что остается от гусениц, вместе с гусеницами, жуками и червями, коли тем не посчастливится оказаться на земной поверхности. Черви же с удовольствием лакомятся всем, включая и саранчу и даже наши бренные тела, погребенные в земле - их законной вотчине. Гусеницы довольствуются листвой растений. С жуками, в виду их многообразия, все сложнее - есть жуки вегетарианцы, а есть и хищники. Человеческое вегетарианство я считаю непростительным малодушием, капитуляцией, сдачей позиций. Но, повторюсь, ветхозаветное описание лишний раз заставляет меня спросить: люди, кому вы молитесь, кого почитаете и превозносите? Отстранитесь ото лжи! Вернитесь к лону матери нашей - науки!". Доктор Скорза сорвал шквал аплодисментов. Богословы были взбешены и выведены из себя, что разве только не сквернословили. Неумение вернуть на свои лица выражения смиренности и всепрощения не позволило им выступить с достаточно сильным и продуманным опровержением. Уйдя в глубокую защиту, священники необъявленную битву проиграли. Газеты не упустили возможности попинать поверженных оппонентов: "Каннибалы духа", "Кого покусал жертвенный агнец?!", "Завет или Лицемерие, ставшее традицией?!". Карикатуры изображали группы людей, облаченных в монашеские рясы, молящихся на коленях перед гигантской блохой, спрашивающей в текстовом облачке "кто у нас сегодня на обед?".
  Встретившись в буфете во время обеденного перерыва, Горлушкин и Скорза обменялись крепкими мужскими рукопожатиями, выказали взаимное восхищение выступлениями друг друга, и договорились провести вечер вместе - за бутылочкой первосортного бурбона и приятной беседой. Так завязалась их многолетняя дружба. Часто видеться им не приходилось, но переписку коллеги вели регулярную. Благодаря письмам Горлушкина, Скорза весьма сносно выучил русский язык. Когда профессор пригласил его этим летом посетить с ним Крым - "в целях научных и отдыха для", сразу же дал согласие.
  День, проведенный на черноморском побережье и обильный ужин, приятно утомил немолодых людей. Пламя факелов, расставленных вокруг стола, колыхалось, отбрасывая причудливые тени и блики на лепные изгибы ниши, в глубине которой небольшой струнный оркестрик негромко, почти сливаясь с пеньем цикад, выводил что-то из "Времен года" Вивальди. Доктор Джованни Скорза, надувая и без того пухлые щеки, полоскал рот сухим севастопольским вином. Галстук-бабочка на бычьей шее доктора был развязан и его концы ассиметрично свешивались по сторонам. Профессор Горлушкин, заметив, что его гость, с отвращением солидно переевшего человека, тщетно давя отрыжку, буравит взглядом пустую тарелку перед собой, решил заинтересовать его беседой, дабы отвлечь от угрюмых мыслей.
  - Темна украинская ночь, - глаза Горлушкина сыто поблескивали за стеклами круглых очков, - как сказал поэт. Но вот ведь парадокс! Мы-то с Вами ладно - в Крыму находимся. Тут действительно Украина, поэтому вряд ли стоит удивляться темноте. Но! - профессор решительным движением поднял указательный палец вверх, как бы подчеркивая важность открытия, о котором он собрался поведать, - в Сочи ночи ничуть не светлее. Этим, вполне вероятно, и объясняется известная строчка "в городе Сочи темные ночи". И это еще не все! В той же Болгарии - летом в девять часов темнота хоть глаз коли. Помнишь, Аллочка? - Горлушкин перевел взгляд на свою жену, которая была чересчур утомлена научными спорами мужа с его итальянским коллегой и количеством выпитого за столом портвейна Массандра.
  - Ахр? - Алла Горлушкина, вопросительно всхрапнув, открыла глаза.
  - Я рассказывал нашему дорогому Джованни, как мы с тобой отдыхали на Золотых Песках в Болгарии, - дурашливо подмигивая жене, сказал профессор. - Помнишь, лапотуля, какая там по ночам темень несусветная была?
  - Э... - Алла почему-то раскраснелась так, что это стало заметным даже в неровном факельном свете, и смущенно принялась расправлять несуществующие складки платья, обтягивающего ее бочкообразный стан. - Ну что ты, Ваня, в самом-то деле... Джованни это, должно быть, совсем не интересно. Правда, Джованни?
  - Фу-у-у-хррр, - отрыжка, которую доктор Скорза надеялся сдержать при себе, выпрыгнула из него самым бесцеремонным образом. - Ньемношка переель. Такой быфает, ништо не потеллаешь, - Джованни натянул на лицо мученическую улыбку и похлопал себя по обширнейшему животу.
  - Один раз живем! - профессор Горлушкин неискренне рассмеялся, тряся седенькой козлиной бородкой и морща нос, отчего усы его двигались вверх-вниз. - В Священном Писании к смертным грехам причисляется обжорство, но отнюдь не гурманство. Наш скромный пир можно считать достойным финальным аккордом чудесного дня, но никак не актом чревоугодничества. Согласитесь, коллега.
  - Джованни, вы бы ремешок на брючках чуть ослабили - и вмиг бы полегчало, - еще днем Алла по-матерински заботливым взглядом заметила, что штаны доктору тесноваты. Алла Горлушкина никак не могла себе представить этого тучного итальянца, вооруженного сачком и банкой-морилкой, бегающим по полям, продирающимся сквозь лесные чащи и залезающим в самые интимные складки земляных покровов. В ее голове не укладывался образ солидного европейского доктора и эта одержимость к скачущим, летающим и ползающим тварям, которой грешил ее муж. С профессором Горлушкиным все было более-менее ясно - он и сам до смешного напоминал кузнечика. Если бы его супруга не чуралась науки, как черт ладана, то, имея перед глазами такой образец, могла бы развить неплохую альтернативную теорию эволюции, согласно которой некоторые представители человеческого рода произошли не от приматов, а от членистоногих. В доказательство она бы могла привести характерные черты данного отряда животных, нашедшие свое отражение в ее муже: прожорливость, прыгучесть, подвижность суставов, сухость эпидермиса (атавистический хитиновый панцирь), плодовитость (у них с профессором было пятеро детей) и привычка постоянно шевелить усиками.
  - Спасипо, - Скорза, свой округлостью и неспешностью напоминавший гигантскую панду, благодарно икнул, - но я уше расстекнуть ширинка по самый, как вы говорить, непалуйса.
  - Кстати, вот вам еще один географический парадокс, - профессор Горлушкин придвинулся к столу так, что блики факелов заплясали на его гладкой лысине, обрамленной седым ежиком. - Чем ближе ты находишься к экватору, тем меньше можешь себе позволить съесть, не рискуя вызвать недовольство собственного желудка. Где-нибудь в лесах Конго от пары пирожков с капустой живот раздувается так же, как от килограмма свиной рульки с гарниром из кислой капусты, съеденной за полярным кругом. У меня в свое время даже была мысль задокументировать этот поразительный факт, совершив соответствующую экспедицию. Что скажете? Наверняка, этому есть разумное объяснение. Но мои скромные познания в физике не дают мне права делать выводы, не убедившись во всем самым верным способом - в ходе научного эксперимента.
  - О да, - казалось, доктор Скорза несколько оживился. - Чрезфычайно интересно! Мошет пыть дело в графитаций?
  - Да жара это все проклятущая, - Алла Горлушкина томно запрокинула голову, обмахиваясь ладошкой наподобие веера.
  - Нет-нет! - возбужденно запротестовал доктор Скорза. Вопреки какой бы то ни было логике, итальянец затараторил с усиливающимся немецким акцентом: - Это определенно есть научный феномен. Шмуциг шучьек-паутчьек ист сраный тьфу ф срафнений с это. Мой нюх чуять нопфелефский премий! На сефере ты шрать как, хрю-хрю, сфайн и ходить сфеший, как наливной апфель. На экватор ты шрать нихт и пухнуть, как апфель штрудель. Профессор, дас ист вундербра! Наш экспедиций стартофать зафтра! Найн, неметленно! Мы толшны расобраться сами и токазать фесь мир! Графитаций ни графитаций - мы фыяснять причина!
  - Джованни, дорогой ты мой, э... коллега! - профессор Горлушкин с каким-то противоестественным подпрыгиванием вскочил на ноги, перевернув при этом стол, с которого со звоном посыпалась посуда. - Дай я тебя обниму и расцелую! Вот что значит, человек, преданный науке телом и духом!
  - И я с вами поеду, - с нетрезвой суровостью заявила Горлушкина, хрустко давя каблуком осколок тарелки. - Хочу хоть перед смертью поглядеть, как мой муж сделает что-то важное для науки. Ты меня конечно прости, Джованни, дуру грешную, я обычно макаронников на дух не перевариваю. Но ты - совсем другое дело - человек интеллигентный, ты-то меня поймешь. Вот меня люди спрашивают, чем ваш муж занимается. Мне и ответить-то стыдно: яйца муравьиные высиживает да тараканов препарирует. Тьфу!
  Профессор Горлушкин хотел что-то возразить, но Алла, опередив его членистоногую непоседливость, продолжила с надрывом: - А знаешь, Джованни, дорогой ты мой, что он на той неделе удумал, изверг этот окаянный? - доктор Скорза раскрыл было рот, но высказаться ему так же не дали. - Притащил домой баночку мандавошек. Говорит, буду исследовать в естественных условиях обитания. Позорище! Профессор называется. Я и так уж сколько раз клещей с него сковыривала, пиявок отсасывала, глистов выводила! А он опять!? Так вот поедем-ка мы теперь в эту, как ее... экспедицию, и...
  Узнать, что же тогда, по мнению Аллы Горлушкиной, случится, ни профессору, ни доктору Скорза было не суждено. Все трое лишь чудом успели заметить, как звездное небо над ними с невероятной скоростью затянулось аспидно-черными тучами, а воздух мгновенно пропитался запахом озона. Через ничтожно малую долю секунды с неба, из самого сердца черноты, на землю опустился столп ослепительно-белого огня, накрывший их.
  Огонь и тучи, из которых он появился, исчезли так же внезапно, как и появились. Струнный оркестр в нише, как ни в чем не бывало, продолжал в полгромкости играть Вивальди. Теплый морской ветерок игриво подхватил на свои незримые крылья горстку пыли - все, что осталось от доктора Скорза, четы Горлушкиных и обеденного стола - промчал ее по террасе и развеял над скалистым берегом. Пламя факелов трепетало в такт с убаюкивающим шумом волн. Летя по направлению к вечному покою, душа Ивана Горлушкина терзалась лишь одним: как Алла могла так с ним поступить? Опозорить перед лицом видного итальянского ученого. Подставить под удар крепкую профессиональную дружбу с десятилетней историей. Это же надо было такое ляпнуть - "мандавошки"! Phthirus pubis, вошь-площица, да хоть лобковая вошь, наконец! Но "мандавошки" - это уже слишком.
  
  - 2. Пепел
  
  Воздух на кухне густел и туманился от тяжелого сизого дыма. Пепельница переполнилась окурками, скатерть вокруг нее была щедро посыпана сигаретным пеплом и во многих местах прожжена. Тусклая лампочка, желтевшая под потолком, казалась призрачным миражом. Все вокруг - стены, оконные стекла, газовая плитка и маленький холодильник - покрывал бурый слой копоти смол и никотина дешевых вонючих сигарет, не одна пачка которых выкуривалась на кухне каждый вечер. Казалось невероятным, что на территории этой компактной копии сернистых просторов ада может существовать хоть одно живое существо. Тем не менее, на кухне находилось целых два вполне себе живых организма: Дмитрий Курякин, вокалист/гитарист и бессменный лидер точечно популярной лет пятнадцать назад рок-группы "Хреновый Ужин", и Олег Синюков, молодой человек, некогда подающий надежды музыкант - до распада пост-альтернативной банды "The KroT", в которой он играл на бас-гитаре. Несмотря на отсутствие особых сожалений по поводу исчезновения легендарного и местами культового "The KroT", нигде больше Синюкову засветиться не удалось. Сперва он попытался продвигать свой сольный проект "Свин На Луне", но материал, подаваемый им в качестве музыки, был настолько малопонятен как публике, так и самому автору, что лавочку пришлось прикрыть в виду осознания полной бесперспективности потуг.
  Синюков, для друзей просто Свин, впервые увидел Курякина на концерте "Хренового Ужина", проходившем далеко за полночь в клубе "ПИ+рок", по праву считающемся самым грязным, убогим и блевотным гадюшником Москвы, существующем лишь по чьей-то странной мизантропической прихоти. Звук в зале отсутствовал в принципе - из динамиков и мониторов доносились разрозненные скрипы, визг, лязганье, шуршание и шипение - если бы кто-нибудь догадался понизить громкость, то можно было бы услышать богатырский храп звукорежиссера, спящего уткнувшись лбом в микшерный пульт. Возможно, на Синюкова концерт произвел такое сильное впечатление именно благодаря той техногенной какофонии, в которую аппаратура клуба превращала мелодично-драйвовую по своей задумке музыку "Хренового Ужина". Действительно, выступление являло собой зрелище макабристическое - патлатый Курякин, более известный как Курултай, облаченный в кожаную жилетку на голое тело, подчеркивающую пивной животик, сильно вмазавший, но привычно балансирующий на грани падений со сцены, мужественно пилил старенький гибсон и распевно кусал микрофон. Басист, попеременно встающий в позу то канадского лесоруба, то уимблдонского теннисиста, в конце последней песни демонстративно голыми руками порвал струны на бас-гитаре, а гриф хрустко сломал об колено. Барабанщик, восседающей за установкой с видом надменного Будды, усердно крошил палочки в щепу и мял тарелочную медь кузнечными ударами. Одним словом, Синюков воодушевился увиденным и услышанным настолько, что после концерта проник за сцену (что было не сложно, учитывая, что выход на сцену от зала отделяла лишь грязная тряпка, пришпиленная к стенам канцелярскими кнопками), дабы пообщаться с новообретенным гуру. Сейчас уже сложно установить, какой разговор произошел той ночью между Курякиным и Синюковым, но наивная восторженность юного музыканта, очевидно, не оставила старого рокера равнодушным. Так или иначе, следующим утром Синюков, мучимый страшнейшим похмельем, проснулся на кухне в квартире Курякина. Так завязалась их дружба, плодами которой стали регулярные совместные попойки все на той же прокуренной кухне и совместный проект "Морда Мо", который по обоюдному согласию музыкантов было решено не обнародовать никогда и ни при каких обстоятельствах. Дружбе этой не могло навредить ничто, даже по трезвяку прослушанные Синюковым альбомы "Хренового Ужина", делающие очевидной пропасть между записями и тем инфернальным откровением, которое он услышал в клубе "ПИ+рок". Оба были классическими спивающимися лузерами. Времена одного безвозвратно прошли, временам же второго объективно наступить было не суждено. Именно понимание этого удручающего факта и делало дружбу искренней и бескорыстной, стирающей грани между двумя поколениями.
  - Свин, слышь, глянь-кось, там еще осталось чего выжрать? - Курякин отодвинул стоящий перед ним стакан в сторону и закурил третью за последние десять минут сигарету.
  - Сам глянь. Холодильник к тебе ближе, - Синюков поморщился, но тоже закурил.
  - Кризис, - с трудом оторвав седалище от табурета, проворчал себе под нос Курякин. Это было его любимое слово-паразит, употребляемое в минуты задумчивости и могущее означать все что угодно.
  - Да ладно тебе: кризис, кризис, - передразнил Олег. Он прекрасно знал о роли "кризиса" в лексиконе друга и любил над этим подтрунивать. - Сейчас-то конечно, кризис. А ты возьми, поднапряги свой проспиртованный мозжечок, напиши мега хит. Так, ради разнообразия, а то поди уже лет десять ничего нового не сочинял.
  - Кризис, - вздохнул Курякин и выставил перед Синюковым запотевшую бутылку дешевой бесланской водки.
  - Не, я серьезно, - силясь не расхохотаться, продолжил Синюков. - Запишешь что-нибудь супер популярное, продвинутое, но доступное - чтоб все радио-эфиры забить, а чарты взорвать къебеням!
  - Свин, я че-то не догоняю: ты перепил или недопил? - на угрюмом лице Курякина появилась заговорщическая улыбка. - Это ты - кризис, пока еще ходячий. Я-то что, умом хряпнулся - нетленки новые писать? Нахуй надо. Ты слышал восточную мудрость: старый конь борозды не портит? Так вот, заканчивается она так: а новой борозды полюбас не взроет. Меня, если хочешь знать, уже второй год зовут принять участие в гала-концерте. "Дискотека 80-х" в Олимпийском, слыхал?
  - Так это я у тебя кризис, - Синюков попытался вытянуть лицо в гримасе разочарования, но предательски вырвавшийся смешок помешал этому. - Вот если бы ты сказал "пиздец", я бы сразу понял, что это про меня. Лучше расскажи-ка мне, чего это ты от дискотеки для тех кому за 80 нос воротишь.
  - Так там же под фанеру лабать надо, дурочка, - Курякин скрутил бутылке голову и разлил водку по стаканам. На закуску, как всегда, были сигареты. - А я под фанеру ну никак не могу.
  - Принципы, рок-н-ролл идеалы? - Синюков уже буквально давился со смеху.
  - Нахуй принципы, - рокер назидательно поднял указательный палец, - а идеалы нахуй и впизду одновременно. Чтоб под фанеру нормально отстреляться нужно текст учить, репетировать - чтоб с записью хоть как-то стыковаться. А ты меня знаешь - у "Хренового Ужина" каждое исполнение одной и той же песни - новая песня о главном получается. Теперь ты прикинь, если я на этой дрискотеке перед каким-нибудь Юрой Шатуновым облажаюсь. Что тогда?
  - Да ничего, - Свин сделал щедрый глоток. - Курултай, ты ж денек поквасишь и забудешь, как страшный сон.
  - Курултай-то забудет, - Курякин стукнул себя кулаком в грудь, - а Юра Шатунов - нет. Он, гнида еще всем расскажет, небось даже в книге мемуаров об этом потопчется. Знаешь, как эти выблядки придрочились под фанеру фонтанировать? Лучше чем на компакт-диске выходит.
  - Еще вариант есть, как бабла подрубить с твоего говенного наследия можно, - Свин прищурился. - Взять твою самую-самую нафталинную песню и ремикс на нее зубодрочибельный забабахать. Чтоб все просрались.
  - А еще можно в Химки поехать пойти, жопой торговать, - Курултай взъерошил длинные седеющие волосы и закурил очередную сигарету. - Ты бы о себе лучше побеспокоился. У меня худо-бедно сто дисков в год продается, да по концерту в месяц на помойке приходится. Есть на что пить-курить. А ты на себя конкретно хуйподзабил.
  - А я, блядь, виноват, что до дискотеки 80-х не дорос я, а до моей музыки не доросли все остальные?! - неожиданно для самого себя Свин напрягся.
  - Ты на зеркало не пеняй. Говно у тебя музыка, вот и вся сказка, - Курултай невесело усмехнулся. - Ты сам давай че-нить модное, продвинутое и вменяемое забубень. Чтоб радио там, клипы, чарты - всяхуйня.
  - А кто сейчас модный, на кого равняться? - зло спросил Свин. - На оригинальном жанре только отсосами и прокормишься.
  - Нашел у кого спрашивать, - задумчиво хмыкнул Курултай. - Я вообще никого из современных не знаю. А так, кого я еще помню, и чтоб по сей день на плаву держались... Ну, например... Вспомнил! Уродцы такие есть полусвеженькие, "URATUMAN" или "UMADURМAN" называются. Сейчас в фаворе: по радио сипят, в телеке харями маячат, концерты дают. Короче, если я просто знаю про их существование, то у остальных они точно уже поглубже печени сидят. Это факт. Ты слышал этих трам-пам-пам?
  - Слышал, слышал, - Свин презрительно скривился. - Музыка - дешевый синтезатор, запрограммированный на три аккорда. Тексты - "сидела птичка на лугу, подкралась к ней корова: я так ждала тебя, Вова". Голос - как жопе фаллос - кривой и не к месту. Рожи - мало того, что тупые и страшные, так при этом еще и блядские.
  - Вот объясни мне тогда, в чем секрет их популярности, - Курултай опустошил стакан, крякнул и занюхал своей волосатой подмышкой. - Почему ты по той же формуле сработать не можешь? Надеюсь, дело не в принципах и рок-н-ролл идеалах.
  - Да простой у них секрет - говна детского свежего пожрать надо, и все чики-пики будет, - с непритворной серьезностью вздохнул Свин, чем очень удивил Курултая.
  - Оно и видно, что дерьмеца навернули, - согласился он, безуспешно пытаясь пристроить окурок в переполненной пепельнице.
  - В том-то и дело, что не видно, - Свин стукнул кулаком по столу. - Чтобы трюк удался нужно сделать все по-тихому. И успех обеспечен.
  - Ты что, вправду думаешь, что они говно жрали?
  - Не просто говно, а свежие детские фекалии, и не думаю, а уверен, - Свин не шутил.
  - Да ну тебя в жопу с твоими фекалиями, - не выдержал Курякин. - Этому столику больше не наливать.
  - Я трезв, - после всего выпитого Синюковым за вечер, заявление звучало бравадой, но пьяным он точно не выглядел.
  - С чего тогда вообще весь этот бред с поеданием дерьма?
  - Это не бред. Не знаю как ты, но я всегда верил в теорию космического равновесия, - начал Свин.
  - Я тоже - иначе давно бы равновесия не удержал и со сцены бы пизданулся, - Курултай понял, что шутка не удалась, и заткнулся, позволив Синюкову продолжить.
  - Так вот, ритуал поедания фекалий - это такая форма авансовой оплаты. Если ты сам понимаешь, что творчество твое - говно из говна, но при этом больше всего на свете хочешь популярности, то должен доказать искренность своих желаний и серьезность намерений. Съедая дерьмо, ты как бы подписываешь пакт, означающий, что ты понимаешь, на что идешь и не остановишься ни перед чем. Согласись, не каждый согласится жрать говно хоть за миллиард долларов.
  - Бр, - Курякина передернуло. - Я бы точно не стал. Но при чем тут равновесие?
  - Ты собираешься кормить публику своим творчеством, то есть говном. Ты сам должен узнать, каково оно на вкус - авансовый платеж, как я уже сказал.
  - Понятно. Кризис, - Курултай задумался. - Но почему в таком случае детское, а не свое собственное? Так бы честнее было, мне кажется.
  - Свое не покатит. Максимум, чего добьешься, так это сам кайф от своей же музыки получать начнешь. А детские фекалии - это символ чистоты и искренности. Они выходят из девственного анала ребенка, в них не будет примешана ни сперма, ни наркотики, ни алкоголь. Дети - это посредники между людьми и космосом.
  - А дети не люди?
  - Нет, из них вырастают люди, как из головастика вырастает лягушка, а из гусеницы - бабочка. Только наоборот: скорее дети - это бабочки, которые теряют крылья и превращаются в гусениц.
  - А ты сам не хочешь попробовать? Ну это, самое... - невероятно, но Курякин, всю жизнь строивший из себя хронического циника, казался смущенным.
  - Я об этом не думал, - Свин равнодушно пожал плечами. - Да и где я найду свежие детские фекалии?
  - Не проблема! - Курякин расцвел улыбкой. - У моего сына...
  - У тебя есть сын?! - эта новость произвела на Синюкова более сильное впечатление, чем на Курякина способ добиться популярности путем ритуального говноедства.
  - Да, четыре года, с матерью живет, - отмахнулся Курултай. - Так у моего сына завтра в садике будет представление для родителей: стихи, песенки, хороводы - всяхуйня. Можно взять с собой каких-нибудь сникерсов, накачать их пургеном - фекалий наешься на жизнь вперед, а известность будет, как у Пола Маккартни.
  - Во-первых, не Пол Маккартни, а сэр Пол Маккартни. Во-вторых, не хочу быть как Пол Маккартни, хочу как целый, - чтобы скрыть волнение Свин отчаянно и нелепо паясничал, - И, наконец, как это я его наемся? Со стенок унитаза слизывать что ли буду?
  - Остроумно. Только ты забыл одну маленькую деталь - дети в садике на горшок ходят.
  - Я даже не знаю... - нерешительность Свина была показной. Его глаза алчно блестели - он жаждал признания, толп поклонников, платиновых альбомов, дорогущих видеоклипов, денег и славы. Пусть даже такой ценой.
  - Ну давай, за твой успех, - Курякин с ловкостью фокусника, вытаскивающего из шляпы кролика, извлек из недр холодильника очередную бутылку водки. "Странно, - подумал Свин, - вроде, последнюю уже допили".- Чтобы завтрашний день оправдал твои надежды.
  Стоило Курултаю отвинтить крышечку, как бутылка в его руках завибрировала. В ее центре возник маленький вихрь из светящихся пузырьков. Не успел Свин закончить мысль, начинающуюся словами "что за", как бутылка взорвалась ослепительно-яркой вспышкой шаровой молнии. Когда дым на кухне постепенно осел, то от Курякина и Синюкова остались лишь две кучки пепла, ничем не отличающегося от того, что лежал вокруг пепельницы. Дух Дмитрия Курякина, таящий, подобной снежинке, упавшей на румяную щеку ребенка, беззвучно бубнил: кризис, кризис, кризис...
  
  - 1. Прах
  
  Сегодня по радио услышал, что во время урагана в Великобритании погиб директор международного аэропорта Бирмингема. На его автомобиль упало вырванное ветром дерево. Если бы это был, скажем, директор Центробанка РФ, то получилось бы идеальное убийство, подумал я. А если бы на месте автомобиля директора аэропорта оказался автобус, под завязочку набитый арабским/израильским мирным населением, то лучше теракта и не придумаешь. Заем нужна вся эта суетная грязь - взрывчатка, пули, радиация, когда можно вот так, по-джентельменски изящно уронить на человека дерево. И никаких тебе "йо-хо-хо на сундук мертвеца" - природа-матушка постаралась. В случае с заказухой отмазки организаторов выглядели бы так: "Судьба-с, не извольте-с беспокоиться - мы, конечно, вступили в общество активных лесников-любителей "Зеленые Наслаждения", но за каждое отдельно взятое дерево ответственности не несем. Еще сегодня утром оно падать не собиралось. Да-да, вот расписочка. А потом вдруг упало. Почему? А что, с вами такого не бывает - шли себе, шли, потом поскользнулись или споткнулись и на тебе - уже сидите и потираете ушибленный копчик? Дереву, между прочим, не меньше чем директору досталось. Да-да, но позвольте вам напомнить, что я состою в обществе, отвечающем за защиту деревьев от людей, а не наоборот. Вот если бы дерево выскочило на дорогу с бензопилой и отпилило бы директору голову, тогда я, быть может, и поменял бы свою точку зрения. А так, прошу прощения, я все уже рассказал полиции и, смею надеяться, могу быть свободен". Организация, взявшая на себя ответственность за теракт, могла бы ограничиться более лаконичным и зловещим заявлением, типа: "И так будет с каждым". Попробуй тут докажи, что дерево само хлобыстнулось.
  Для меня такие мысли об "идеальном" убийстве, конечно же, были не более чем развлечением. Вот я по дороге домой и развлекал себя подобной ахинеей - через силу, чтобы хоть как-то подавить беспокойство, леденящим слоем инея нарастающее на легких и внутренних поверхностях грудной клетки. Походя к подъезду, я заметил, что свет ни в одном из окон моей квартиры не горит. Подумав, что тратить нервы на беспочвенные переживания глупо, и давая себе время подготовиться к переживаниям обоснованным, я, минуя лифт, неспешно поднялся на пятый этаж по темной зассаной лестнице и остановился перед дверью с номером 120. Дверь как дверь, ничего необычного - бурый дерматин, две замочные скважины и блестящая хромирования ручка. Единственная дверь на лестничной клетке, что само по себе не удивительно, только плохо вяжется с воньким убожеством клоаки подъезда и кишечника лестницы. Еще секунд тридцать я рассматривал дверь собственной квартиры - ровно столько времени, сколько нужно чтобы убедиться: дверь не закрыта, а лишь прикрыта. В лимонном свете одинокой пыльной лампочки зазор в пару сантиметров между дверью и дверной коробкой угадывался безошибочно. Смысла стоять на пороге не было, поэтому я сделал шаг внутрь темного чрева квартиры. Особого смысла в том, чтобы заходить, тоже не было. Я и так знал, что ждет (или не ждет) меня дома. На ум пришла пара строчек:
  
  Пора пришла - она съебалась,
  Да и тебя здесь не осталось.
  
  Такова была суровая действительность: она убралась. Во всех смыслах этого слова. В квартире не осталось ни единого предмета, будь то посуда, мебель, книги, телевизор. Сорвала с окон шторы, от чего оконные рамы стали напоминать глазницы выбеленного временем черепа. Забрала клетку с молчаливым попугайчиком Гошей. Выкрутила все лампочки. Не поленилась свинтить смесители на кухне и в ванной комнате. Кажется невероятным, но даже мусор она вынесла. Осталась пустая холодная пещера, с повторяющимся геометрическим орнаментом обоев, еле различимым в свете фонарей, проникающем с улицы. Зачем она так поступила? Именно для того, чтобы подчеркнуть: здесь нет не только ее или вещей, напоминающих о ней, а вообще ничего. И меня в том числе.
  Когда же мы познакомились? Я помню, как увидел ее впервые - в троллейбусе. Сейчас мне сложно в это поверить, но когда-то я действительно ездил на троллейбусах, автобусах и метро, экономя на маршрутных такси и не позволяя себя роскоши простых такси вовсе. Как давно это было? Тогда, по крайней мере, я определенно был образцовым гражданином, а значит воды с тех пор утекло немало. Плохо ориентируюсь в годах. То они идут один за другим и ничего не меняется. То вдруг - бац - и за один год происходит столько же событий, сколько за всю предыдущую жизнь. Время как пружина в старинном матрасе - может сколько угодно поскрипывать под твоей спиной, а потом совершенно неожиданно распрямиться, прорвать обшивку матраса и вонзиться в твой бок. Так вот, она стояла на задней площадке рогатого транспортного монстра, такая юная, прекрасная и неприступная, что я, не знакомый с правилами съема и едва ли имеющий опыт общения с девушками (тут точно вспомнить не удается), набрался смелости и подошел к ней. "Привет" - все что я смог выдавить из себя. Хотя нет, я еще улыбнулся. Она смерила меня взглядом, полным презрения и лишенным хоть какой-то примеси любопытства. Моего "привета" она, скорее всего не слышала, - по двум проводкам, тянущимся из-под каштановых волос и скрывающимся в кармане, а так же по тихому эху, вторящему "Ксюша-ксюша-ксюша-плюша", я догадался, что она слушает плеер. "Чётенадо урод" - ответила она без вопросительной интонации. Видимо, это был один из типовых вариантов вердикта, выносимого после проведения предварительного органолептического анализа. Я посмотрел на себя со стороны: кепочка с трехбуквием USA и орлом, напоминающим курицу, удивленную размером снесенного ею же яйца, поношенность кожаной куртки безошибочно указывает на то, что досталась она мне от папы, джинсы, давно требующие стирки, китайские кеды с посеревшими шнурками, плохо выбритое лицо искажено глуповатой, будто извиняющейся, улыбкой, пальцы нервно теребят старый дедушкин зонтик в черно-зеленую клетку. От этой картины мне стало горько, обидно и безумно одиноко. Захотелось поджать хвост, в жалкой попытке сохранить хоть часть самоуважения проскулить "боюсь, что на ваш прекрасный в своей краткости и ясности вопрос, достойного ответа у меня не найдется" и провалиться сквозь пол троллейбуса прямо на проезжую часть, чтобы колеса едущей следом машины прекратили мои мучения навсегда. Вместо этого я сказал "на себя посмотри, сука крашеная". Я был уверен, что сквозь "Ксюш-ксюш-ксюш", забивающих ее уши, она все равно ничего не разберет. Но, видимо артикуляция слова "сука" была девушке так хорошо знакома, что она прочла его по моим губам. В ее глазах мелькнула влажная слезная обида, моментально сменившаяся гневом разъяренной львицы. Она с силой толкнула меня в грудь, заставив попятиться. Как раз в этот момент водитель скороговоркой пробубнил название остановки, троллейбус дернулся и двери открылись. Я покачнулся, не удержал равновесия и выпал спиной вперед прямо к ногам удивленных бабушек с авоськами, толпящихся на остановке.
  Первое, что я увидел, открыв глаза, показалось мне невероятным - бесконечно прекрасное лицо той самой девушки на фоне белого потолка. Но сколько я ни моргал, пытаясь отогнать видение, лицо не исчезало. Оно смотрело на меня и еле заметно улыбалось уголками губ. Я заметил, что под глазами и на щеках видны темные изогнутые дорожки. Видимо, девушка плакала, и тушь с ресниц потекла. Это мне польстило, но шум дождя за окном заставил мысль растаять. Убедившись, что проводки из ушей девушки больше не свисают, я хрипло прокаркал свое имя. Она назвала свое. Таким образом, знакомство можно было считать свершившимся. Оказалось, что она, приняв мое падение близко к сердцу, остановила машину, при помощи бабулек уложила мое бесчувственное и порядком испачканное тело на заднее сиденье, и отвезла в больницу. Более того, три часа - столько я провалялся в отключке - безотлучно сидела возле моей кровати.
  Когда я выписался, мы стали регулярно встречаться и вместе проводить свободное время. Потом стали жить вдвоем, строя свой маленький уютный рай в крохотной комнатенке, снимаемой у полоумной старухи, но за вполне разумные деньги. Я до сих пор считаю (или теперь правильнее будет сказать считал?) ее своей женой, хотя мы не расписывались в Загсе и нас не венчали в церкви. Через несколько лет мне предложили весьма неплохую вакансию, занять которую я с радостью согласился и в мановение ока стал весьма обеспеченным человеком. Можно сказать, что работа, которую мне приходилось и приходится выполнять, не из приятных. Одно из условий - рассказывать о ней кому-либо, под любым видом запрещается. Конечно, возлюбленная донимала меня расспросами, но те деньги, что я приносил, заставили ее более терпимо относиться к моей скрытности. Хотя иногда, как бы в шутку, она говорила, что я, должно быть, стал наемным убийцей, высокооплачиваемым хитманом и даже пыталась сопоставить статистку отстрела высокопоставленных людей с моими командировками. Ограничения, наложенные на меня, не позволяли даже отшутиться в ответ - отрицание ложных догадок могло спровоцировать появление мысли об истинной моей работе. Пусть думает, что хочет - ей же лучше, думал я. Когда она злилась, говорила что именно из-за того памятного троллейбусного падения мои мозги встали на место и мне предложили такую важную должность. И в продолжение, что нужно было меня оставить подыхать там, на остановке. Я мысленно вздыхал, но не мог не согласиться - действительно, чтобы оказаться на моем месте, да что там - чтобы только представить себе, что на моем месте можно оказаться, нужно хорошенько стукнуться головой. Единственное, что я мог сказать, и что имело отношение к моей профессии, звучало загадочно и зловеще: "Есть вещи, о которых лучше не знать и даже не догадываться. А если вдруг узнал или догадался, то не говорить. Никому. Никогда. Ни при каких обстоятельствах". "А если я узнаю, то что? Ты меня убьешь?" - с вызовом спрашивала она. "Нет. Это сделают другие" - таким бы был правдивый ответ на ее вопрос. Но я молчал, подкупая ее терпение дорогими подарками, ужинами в шикарных ресторанах, отдыхом на самых экзотических курортах мира и всем тем, что можно купить за деньги. Чувствовал ли я, что каждый ее вопрос, оставшийся без ответа, каждая командировка без адреса и срока возвращения, отдаляли нас друг от друга? Да, чувствовал. Знал ли я, чем это закончится? Безусловно. Но я надеялся, что это произойдет когда-нибудь потом. В таком отдаленном будущем, что всерьез о нем думать и не стоит.
  Духовность и любовь в наших взаимоотношениях погибала, зато мы процветали с точки зрения количества доступных материальных благ. У нас было все, чего мы хотели. Квартира, занимающая целый этаж - раньше об этом можно было только мечтать - стала явью. Когда мы в первый раз пришли сюда, она выглядела точь-в-точь как сейчас. Разве что стены были голыми, без обоев. Тогда это казалось началом, новой жизнью, перерождением. Сейчас же я чувствовал себя тигром в покинутом людьми зоопарке. Сердобольные служащие перед уходом открыли дверь клетки, чтобы зверь мог уйти в лес и там найти хоть какое-то пропитание. Но, вместо этого, тигр сидит внутри и ждет - он помнит, как в эту самую клетку люди приносили свежее мясо. Фактически, только это он и помнит. Так и я - дверь открыта, но идти некуда - моя жизнь когда-то была здесь. И это когда-то закончилось сегодня. Она ушла, подчеркнув при этом, что забрала мою душу с собой.
  Наши отношения сильно ухудшились, когда она подняла свое должностное положение до моего уровня. Стала эдакой бизнес-вумен. Впрочем, о своей работе она тоже не распространялась, и я возражать не стал, так как первым начал эту игру в молчанку. Мы окончательно стали независимыми и свободными - ото всех и друг от друга в частности. Повзрослели. Практически перестали разговаривать. Мои подарки стали не нужны. Она завела двух любовников (может быть, их было больше, но я знал только о двух). Я старался не отставать - богатым людям блядство по статусу положено - тоже стал изредка ходить налево. Но даже тогда я гнал дурные мысли и продолжал считать, что до печальной развязки еще далеко. Глупец, слепой, как крот, зарывшийся в прямую кишку динозавра, погребенного под толщей известняка!
  Из обрывков песенки, звучавшей в фильме "Приключения Электроника", текстов группы АББА и Гарика Сукачева в моей голове сложился стишок:
  
  Если меркнет свет в окошке,
  На душе скребутся кошки,
  Ты печаль уйми:
  Take a chance on me.
  Не видала горя, боли и огня?
  Не проблема, детка. Полюби меня.
  
  Интересно, насколько ей тяжело было решиться на этот шаг? Взять и бросить меня в пропасть. Голого, одинокого и замерзшего. Все понимающего, но ничего не могущего сказать - зверя с умными и грустными глазами. Наверное, не слишком трудно. Скорее, я должен удивляться тому, что она так долго тянула с этим. Но, черт возьми, она не попрощалась! Не оставила даже паршивой записки из серии "наша встреча была ошибкой, не пытайся меня отыскать" или "я любила тебя, но ты все испортил". Действительно, я порчу все, к чему прикасаюсь, как царь Мидас. С той лишь разницей, что мое прикосновение обращает предметы не в золото, а в тлен. Но могла же она просто сказать "до свидания", хотя бы в память о тех временах, когда мы были счастливы вместе. Разве я прошу о многом? Я должен услышать ее голос. Пусть это будет последний раз, но я должен его услышать.
  Мой мобильник она унести не смогла - он был со мной. Непослушными пальцами я набрал ее номер. Мысль о том, что я впервые звоню на ее мобильный со своего, меня немного позабавила. Гудки показались мне бесконечными, в голове пульсировал припев "take a chance". По крайней мере, я попытался. Почти смирившись с тем, что придется нажать кнопку сброса, я чуть не подпрыгнул от неожиданности, когда на смену гудкам пришла тишина.
  - Привет, - сказал я, надеясь, что она слушает. - Ты меня еще помнишь?
  - Да, - после мучительно долгой паузы ответил голос, такой чужой и близкий одновременно.
  - Слушай, - я нервно облизал губы, соображая, что бы сказать, - прости меня за все. Я тебя люблю. Честное слово. Больше всего на свете люблю. Нет, ты не подумай, что я так вот хочу перед тобой покаяться, расплакаться, разжалобить и заставить вернуться. Нет. Просто мне действительно очень жаль, что все так закончилось.
  - Я тебя прощаю, - мне показалось, или она действительно вздохнула?
  - Это конечно все моя работа... Ну, и твоя тоже... Кстати, раз уж мы расстались, может хоть намекнешь, чем ты занимаешься? - зачем я спросил об этом? Мне на самом деле абсолютно до лампочки, будь она хоть наемной убийцей. Просто не могу заставить себя сказать ей "прощай". До свидания - могу, но свидания больше не будет.
  - Ты за этим позвонил? - ее голос стал предельно холодным, а тон - презрительным.
  - Нет конечно! - поспешно сказал я. - Это абсолютно не важно. То есть, конечно, важно, но я просто хотел... Я и не думал лезть в твои дела. Ты же знаешь, я...
  - Хорошо. Рада слышать, - не голос, а лед и сталь. - Тебе же лучше не совать свой нос, куда не следует.
  От неожиданности я оторопел. Ноги подкосились, я так и сел на голый холодный пол, некогда застланный персидским ковром. Она сказала то же, что я мысленно отвечал ей на все вопросы, касающиеся моей работы. Неужели... Нет! Этого просто не может быть!
  - Ты что, тоже? Как я? - меня трясло, перед глазами все плыло и кружилось в бешеном хороводе безумства моей догадки. - Ты занимаешься тем же?
  Я не успел понять, ответила она или нет - экран моего мобильного телефона засиял ослепительно-белым светом, а затем взорвался снопом смертоносных искр. Я почувствовал, что теперь меня действительно нет. Да уж, мрачная вышла шутка - этим самым огнем я уничтожил бессчетное количество людей (не так уж много, но сколько именно припомнить не могу), а теперь мое оружие обратилось против меня. Значит, догадка была верна. Мне не полагалось знать в лицо ни своих коллег, ни руководства. По сути, я даже не знал, есть ли у них лица. Деньги переводились на счет, а задачи сразу поступали в мой мозг. Меня и завербовал-то голос, в один прекрасный день зазвучавший прямо в моей голое (если бы не регулярно пополняемый банковский счет, я бы решил, что рехнулся). И вот вам результат - меня больше нет. Я всегда уничтожал и болтуна и слушателя. Значит, ей тоже пришлось не сладко. Но я не сожалею. Что ж, так оно, наверное, лучше. Я даже рад, что все так эффектно закончилось. Иначе, кто знает, сколько бы времени я сидел в открытой клетке, умирая с голода?
  Исчезающие остатки моих чувств и меня самого, лишенного тела, напоследок удивились поразительному факту: от тех, кого карал "Небесный Огонь", обычно оставалась либо горстка пыли, либо кучка пепла. От меня же не осталось ничего, кроме праха.
  
  0. Предисловие
  
  Хотите простой пример Бесконечности? Открыв любой толковый словарь легко убедиться в том, что для объяснения любого отдельно взятого слова требуется целая вереница слов, а то и несколько предложений. Разумеется, для толкования каждого из слов, составляющих пояснение, так же требуется некая словесная сентенция. И так далее до Бесконечности. Количество слов, мгновенно превращающихся из раскрывающих смысл в требующие раскрытия, растет в геометрической прогрессии. В результате получается, что любое словесное объяснение только запутывает еще больше, вовлекая в бездну буквосочетаний, подлежащих расшифровке, скрывая смысл под толщей нарастающих с каждым витком моно/диа/полилога слов. Такая вот, как сказал бы Гегель, Дурная Бесконечность выходит. Стоит ли удивляться тому прискорбному факту, что людям, общающимся вербальным путем, понять друг друга решительно невозможно? Используя слова, люди становятся этакими павлинами, распускающими пестрые хвосты бахвальства, ведь функциональности в обмене словами нет абсолютно никакой. Живую ли речь, зафиксированную ли на любом виде носителя - магнитном, цифровом или бумажном - можно рассматривать исключительно в качестве проявления искусства. Это та же музыка, в которой присутствуют свой ритм, мелодика и тональность. Каждая буква - это нота, а слово - аккорд. У кого-то слова журчат, текут плавно и гладко, у кого-то ревут водопадом или гремят раскатами грома. Чьи-то изъяснения не громче шелеста камыша на ветру или писка озябшей мыши-полевки. Порой, когда слышишь звуковой фон, представляешь себе то гундосого муравьеда с заложенным носом, то ухающую ночную сову или жалобно мяукающего котенка. Обладатель тонкого музыкального слуха может услышать нежную трель деревянной флейты лесного фавна, плачь скрипки в руках худенького еврейского мальчика, фортепианные арпеджио пианиста с паучьими цепкими пальцами, иерихонские трубы, бой африканских вудуистических тамтамов или академических литавр. Точно так же воспринимаются слова написанные, которые можно лишь видеть. Возьмите книгу, газету или журнал, откройте текстовый файл и, о чудо, глаза тут же превращаются в суррогатный орган слуха. Взгляд скользит по строчкам, улавливая их ритмический рисунок, следя за сменой вступлений, контрапунктов, лейтмотивов и кульминаций. Чем выше мастерство автора, тем приятнее музыка. Длинный текст информативного, а не повествовательно характера, усыпит читателя так же, как монотонный перестук колес усыпляет едущего поездом дальнего следования пассажира. Чем лучше писатель подберет буквосочетания, чем красивей будут фразы и динамичнее их развитие на листе, тем быстрее и с большим удовольствием и интересом воспримет их читатель. Как правило, сам же автор, создавая текст, погружается в состояние глубокого экстатического транса, завороженный пунктирным ритмом клавиш компьютера или печатной машинки, над которыми порхают его пальцы. Он покачивается на волнах одному ему слышной мелодии, наблюдая за танцем скользящего по бумаге пера. Оратора, попавшего под действие чар собственного голоса, загипнотизированного потоком звуков, исторгающихся из его же глубин, распирает от нарастающего давления сгущающейся внутри него синергетики, впитываемой порами кожи. Да, несомненно, это Искусство! И цель его, как и любого другого искусства, не обеспечить взаимопонимание, а развлечь человека в условиях образовавшегося избытка свободного времени. Свободного от чего? От борьбы за выживание, конечно. Пожалуй, это единственное разумное объяснение отсутствия связной речи и письменности у диких зверей. Процесс выживания занимает все время существования животных, и потребности в развлечениях (искусстве) не возникает. Ни мало не удивлюсь, если по прошествии некоторого времени, животные, рождающиеся в неволе поколение за поколением, научатся говорить и писать. Конечно, то будет не признаком повышения уровня их интеллекта, а лишь свидетельством того, что зверюшки заскучали.
  
  1. Наваждение
  
  О да, я жаждал крови. Я буквально ощущал, как зубами рву без разбора вены и артерии, впиваюсь в плоть, свежая горячая кровь клокочет в моем горле. Ногтями вспарываю кожу, погружаю пальцы в теплые кровоточащие раны, голыми руками вытягиваю мышцы, одно за другим с треском выламываю ребра. Представлял себе, как кровь течет по предплечьям от запястий к локтям, теряя свой парной жар, липкой пленкой сворачивается на моих ладонях, становится бурой, постепенно лишаясь кислорода. Мне было очень легко вообразить себе, что бы я сделал с этим маленьким расхлябой, который не придумал ничего лучше, чем взять в шаловливую ручонку гвоздик и нацарапать им на капоте моей машины две большие кривые буквы - ХУ.
  Перед моим мысленным взглядом разворачивалась картина: чистенький домашний мальчик гуляет во дворе. На улице довольно тепло для начала марта, но заботливая мама, прежде чем выпустить сыночка на прогулку, тщательно проследила, чтобы он надел теплые полушерстяные колготки под толстые ватные штаны. Она собственноручно повязала ему шарф, потому что если мальчик сделает это сам, шарф наверняка будет болтаться, а нежная детская шейка - такая беззащитная перед натиском холодных ветров - выглядывать из его складок. Для надежности молния куртки застегивается на максимальную высоту, а воротник фиксируется на липучке. Мама натягивает на голову ребенка шапку так, чтобы даже мочки ушей были прикрыты. Любая мама посмотрит на человека, пренебрегающего правилом "уши должна быть в тепле", как на сумасшедшего. Потом мама сажает мальчика на низенькую тумбочку в тесной прихожей, садится на корточки и с усилием втискивает его ноги в зимние ботинки, из которых он уже вырос. "Конечно, - думает мама, - пора бы уже купить ему новые. Вот только деньги почему-то на деревьях не растут. Ну ничего, уже весна - этот сезон доходит, а к следующему, глядишь, и купим" Вспотевший мальчик покорно наблюдает за тем, как мама завязывает шнурки на его ботинках. Ей тоже жарка - в крохотной однокомнатной квартирке батареи топят немилосердно, но форточку открывать нельзя, чтобы не было сквозняков. Она периодически сдувает со лба непослушную, лезущую в глаза челку, в которой тускло поблескивают редкие ниточки седины. Мальчик тяжело дышит, щеки его раскраснелись, он ждет, когда же манипуляции закончатся, и, наконец, можно будет пойти на улицу. Несмотря на то, что ему очень жарко, ребенок держит руки в карманах - он так привык. Пальцы правой руки бездумно теребят маленький гвоздик с круглой блестящей шляпкой - такими же гвоздями дерматин прибит ко всем дверям на лестничной клетке. Но вот все приготовления закончены, мама поднимается с корточек и придирчивым взглядом художника, только что завершившего картину, рассматривает результат своих стараний. После секундного раздумья она решает нанести на холст пару финальных мазков - еще раз поправляет шапку и шарф, запихивает в нагрудный карман курточки носовой платок. Мама открывает дверь, целует сыночка в пышущий жаром лоб, напоминает, что нужно вернуться к обеду, несколько секунд слушает его торопливые шажки на лестнице, после чего запирает дверь и идет на кухню - готовить тот самый обед, к которому ребенок должен вернуться с прогулки. Помешивая кипящее варево в кастрюле, она будет каждые пять-десять минут бросать беспокойный взгляд во двор через засаленное окно слева от газовой плиты, чтобы убедиться - прогулка проистекает подобающих образом. Ребенок не упал с качелей или горки, не подрался, не влез на дерево, не тискает блохастых дворняг, не берет сладости у незнакомцев - с ним все в порядке. Покидать мусорный квадрат двора, зажатого тисками пегих пятиэтажек, мальчику, само собой, запрещается.
  Но вот эта жертва ласкового и мягкого домашнего террора попала на улицу. Как по мановению волшебной палочки, шапка съезжает на затылок, а шарф повисает на шее свободными петлями. Малыш в свои десять лет прекрасно знает правила игры: мама будет следить за ним, поэтому нужно вести себя крайне осторожно. Рецепт усыпления бдительности выучен наизусть: десять минут покачивания на качелях (с минимальной амплитудой - безопасность данного действа должна быть очевидной), пять минут ковыряния палкой в песочнице возле гигантского гриба-мухомора, покрашенного почему-то в зеленый цвет, два неспешных круга по двору с обязательными остановками для подсчета голубей, дерущихся за плесневелую горбушку хлеба. Затем следует повторить упражнение с качелями, затратив на него, как и в первом случае, не более десяти минут. Если во дворе играют другие дети, весьма полезным будет подойти к ним. Пятнадцать минут в таком случае надлежит потратить на незатейливые детские игры: в куличики, дочки-матери, больницу или магазин. Салочки, классики и прыжки через резиночку не приветствуются, так как усыплению бдительности не способствуют. Если же детей во дворе в силу каких-либо обстоятельств не наблюдается, эти пятнадцать минут легко можно провести сделав еще пару кругов по двору и совершив повторный подход с палкой к песочнице. Когда все элементы ритуала соблюдены, можно не сомневаться в том, что мама спокойна, суп сварен и оставшийся час до обеда она проведет перед телевизором, подходя к окну только во время рекламных пауз. А это значит, что следующие пятнадцать минут ребенок может провести так, как ОН того хочет.
  Малыш, воровато оглядываясь, поглаживая карман, в котором лежит гвоздик, спешит к моей машине. Он давно положил на нее глаз. Мальчик знает, что эта машина - самая дорогая из всех, стоящих во дворе. Даже если его мама продаст квартиру, а папа заплатит алименты за восемь лет вперед - все равно на такую, пусть и подержанную, денег вряд ли хватит. Автомобиль притягивает мальчика, как девственница манит единорога, как сказочный дракон влечет рыцаря, что убьет его. Малыш видит себя свирепым Аттилой. Гвоздь легко заменит ему полчища гуннов, а машина - Римскую империю. Эта святыня слишком прекрасна, чтобы остаться неоскверненной. Торопливыми нервными шагами, пригнувшись, чтобы не быть замеченным со стороны дороги, размазывая по лицу невесть откуда взявшиеся сопли, мальчик подходит вплотную к блестящему вороньим глазом капоту автомобиля и становится перед ним на колени. Он сдергивает шапку и протирает ею взмокший лоб. Дрожащими руками прикасается к отрезвляюще холодному металлу, наблюдая, как от влажных ладошек на нем остаются матовые пятна. Наклоняет голову и разгоряченной щекой приникает к безразличной ко всему морде стального дракона. Мгновение застыло, и малышу кажется, что он перестал дышать - со времени последнего вдоха прошла целая вечность. Медленно, как во сне, мальчик достает свое орудие безбожного правосудия, карающий меч, по странной прихоти эпохи сжавшийся до размеров гвоздя. Холодное весеннее солнце горит на острие призрачным огнем. Мальчик чувствует, что момент требует вознесения молитвы, губы его беззвучно движутся. Малыш просит укрепить, дать ему силы, чтобы рука не дрогнула и предначертанное свершилось. Гвоздь опускается и чертит первую косую линию. Ребенок зачарованно следит за маленькими частичками краски и грунтовки, вылетающими из-под его пальцев, до боли сжимающих гвоздь. Частички послушно ложатся по обе стороны от образовывающейся канавки царапины - кровь из раны жертвенного агнца. Не прекращая молитвы, мальчик проводит вторую черту - медленно, вкладывая все силу, весь свой вес в побелевшие сведенные судорогой пальцы. Он не задумывался над тем, какой символ или знак оставить на поруганном святилище - все получается само собой, как будто им движет незримая рука, непререкаемая воля древнейших богов вселенной. Третьей косой раны, рождающейся под острием гвоздя, мальчик не видит - глаза застилают горячие едкие слезы катарсиса. Четвертая линия, более короткая, чем три предшествующие, завершают второй символ. Пытаясь подавить клокочущее, рвущееся из груди рыдание, ребенок заносит руку для начертания третьего, самого сложного знака, призванного отсечь дракону последнюю оставшуюся огнедышащую голову. Только что во всем мире не существовало ничего, кроме мальчика, автомобиля и гвоздя, но вот хрупкий кокон мгновения рушится - какая-то тень промелькнула в уголке затуманенного слезами взгляда. Может быть, случайный прохожий, облако, заслонившее сияние солнца, или просто пробежавшая мимо дворняга. Время, будто опомнившись, возобновляет свой бег с удвоенной скоростью. Мальчик, словно очнувшись от наваждения и не понимая, где он находится и что делает, растерянно хлопает порозовевшими глазами и шмыгает носом. Пятнадцать минут, в течение которых мама не будет с беспокойством выглядывать во двор, прошли. Или нет? Ребенок не может с уверенностью ответить на этот вопрос. Выронив из ставших непослушными пальцев гвоздь, нахлобучив кое-как шапку, малыш рывком поднимается с колен и опрометью бежит на детскую площадку. Сперва он несется к качелям, как к спасительному убежищу, но, увидев горстку детей возле песочницы, меняет свой курс и, сбавив скорость, приближается к зеленому грибку. Мальчик беззвучно шевелит губами, подбирает бесхозное треснутое ведерко из ярко-желтой пластмассы, руками насыпает в него песок. Он лепит рассыпающиеся песочные куличики один за другим, выстраивая из них вереницу холмиков, напоминающих рыжие верблюжьи горбы. Или свежие могилки неких маленьких созданий. Затем у маленькой девочки в розовом комбинезоне без спроса берет совок, которым возле каждого куличика-холмика выкапывает по ямке. Когда количество ямок становится равным количеству холмиков, мальчик аккуратно сдвигает куличик в ямку, заполняя ее. Действия ребенка бессмысленны, как любая детская игра с пластмассовым совочком и ведерком. Это именно то, чего он добивается - затеряться в бездумности ребячьих игр, спрятаться ото всех и от себя в том числе. Последний куличик затыкает разверстую глотку последнего углубления своим песчаным телом, мальчик возвращает совок девочке в розовом комбинезоне, отряхивает ладошки, пинком отправляет треснутое ведерко в кусты и, не спеша, удаляется с детской площадки. Время прогулки закончилось. Он сделал все, что было в его силах. Если потребуется, он наберется сил, он восстановит себя морально и завершит начатое. Дети, оставшиеся играть в песочнице, если бы им было до этого хоть какое-нибудь дело, могли бы оторваться от своих ведерок и формочек. Они бы могли проводить взглядом его крохотную фигурку и увидеть, как она исчезает, проглоченная беззубой пастью подъезда. Но и детям, и их мамашам, мусолящим страницы крохотных книжонок здесь же, на скамейках возле песочницы, маленький мальчик с задумчивым взглядом абсолютно безразличен.
  Странно. Только что я был готов вырвать бьющееся сердце из груди ребенка, исцарапавшего гвоздем капот моего новенького двухместного Порше Каррера. И что же теперь? Вся ярость и злоба исчезли, выкипели и растворились, как таблетка шипучего аспирина в стакане теплой воды. Почему-то, зная, что этот ребенок живет без отца, а мать, работающая в библиотеке, получает копеечную зарплату, я ощущаю не злость, а чувство вины. Зачем мне такая выпендрежная машина? Потому что у меня есть все, чего я хочу. Что заставило меня бросить автомобиль под окном, а не поставить на охраняемую стоянку? Да, я заскочил домой всего на двадцать минут. Но раньше-то это не мешало мне подстраховаться. Как я оказался здесь? Почему я вообще живу в одном доме с такими людьми? И не важно, что у них одна комнатенка с видом на помойку, а у меня пентхаус, занимающий целый этаж. Не хочется думать, что нравственная проблема из серии "я давлюсь лобстерами, в то время как они с наслаждением едят раскисшую овсянку" актуальна для меня. Здесь дело явно в другом. Не скрою, картина акта вандализма, нарисованная моим воображением, меня несколько обеспокоила. Да какое там несколько?! Чертовски обеспокоила. Силы небесные, что же такое творится! Что происходит?! Откуда эти мысли об осквернении святынь, убийстве драконов, предначертанных миссиях?
  Конечно, если трезво взглянуть на вещи, то все вполне объяснимо. Виной всему безделье. Скучность потребностей и безнадежная быстрота их удовлетворения. Отсутствие малейшего риска в любом проявлении моей жизнедеятельности. Ах, если бы я в юношестве торговал матрешками на Арбате, комкая в озябших пальцах мятые долларовые бумажки, а потом вдруг стал владельцем корпорации. Если бы я приехал из сибирской глубинки, без денег и вещей, кроме тех, что были бы одеты на мне. Ночевал на вокзале, днем таскал бы чемоданы пассажиров за жалкие подачки, а потом нашел лотерейный билет с миллионным выигрышем. Или вырос в детдоме, где напитался бы злобы и ненависти, стал бы сперва форточником или карманником, а к настоящему времени - крупным криминальным авторитетом, крестным отцом какой-нибудь мафии или серым кардиналом. Когда бы я помнил, чем я был, и каждый день сражался за то, чем я стал. Возможно, тогда никаких мыслей и видений у меня не возникло. Но, волею судеб, я всегда был здесь, купаясь во всем, в чем только может заблагорассудиться искупаться. Безо всяких позывов изменить что-либо. Можно, конечно, перебраться в другую страну или даже купить себе персональный остров. Но что изменится? Когда все так легко и просто - это не сказка, это - тоска. Еще можно поставить на прошлом (и настоящем) большой крест и пойти работать, скажем, тем же грузчиком на вокзале. Вот только зачем? То-то и оно. Собственное малодушие наполняет сознание мерзостью и отвращением ничуть не хуже азиатского порно. Вот только куда денешься от самого себя? Полный эмоциональный вакуум...
  Точно! Вот почему эта, по сути, мелочь - поцарапанный капот - так меня задела. Первая хоть какая-то эмоция за очень долгий период. Небольшая встряска, приводящая в чувство пощечина. Отсюда и все странности образов. Так-так-так! Только бы не упустить шанс. Схватить его зубами, раскрутить на все, что он сможет мне дать. Нужно спешить, пока рябь на моем болоте не улеглась. Во что бы то ни стало.
  
  2. Кошмар
  
  Я проснулся в холодном поту, дрожащий, сжавшийся в комок от безотчетного страха, судорожно хватая ртом воздух. Постепенно успокаиваясь и приходя в себя, я понял, что опять видел тот странный сон, ставший для меня кошмаром. Во сне я был человеком, мучающимся от пресыщения и тщетности бытия. После пробуждения образы быстро сглаживаются и зарастают будничными впечатлениями, но чувство безысходности остается надолго. Этот человек, которым я был во сне, пытался уцепиться за какой-то пустяк, как утопающий хватается за спасительную соломинку. Ему испортили дорогую игрушку, и он углядел в этом откровение. Сны, в которых я оказываюсь в шкуре этого странного человека, приходят ко мне не слишком часто, но с определенной периодичностью - около одного раза в месяц. Если от раза к разу в этих снах что-то и меняется, то изменения незначительны. По крайней мере, я их припомнить не могу. Этот раз также не стал исключением. Всякий раз, пробуждаясь, я испытываю мертвящий ужас, который постепенно переходит в глубокую депрессию, окончательно рассасывающуюся лишь за неделю до того, как странный сон вновь посетит меня. В самом сне нет никаких монстров, но что-то огромное и пугающее постоянно находится где-то рядом, на периферии взгляда или даже за кадром - зловещая тень, призрак призрака, нечто размытое, бесформенное, как сама смерть. Зловещее ледяное дыхание сопровождает меня в этой "стране грез". Да, боясь сойти с ума, я могу себе позволить лишь горькую усмешку. Предчувствие чего-то страшного, умопомрачающего, вгоняющего в летаргическое оцепенение не даст мне сомкнуть глаз в пару ближайших ночей. Так как этот раз далеко не первый, я знаю - справиться с ужасающим предчувствием не удастся, пока оно не пройдет само, затертое повседневными проблемами. Мне остается только одно - молиться о том, чтобы предчувствие не оправдалось и все шло своим чередом, как всегда.
  Безлунная ночь. Темень непроглядная. И туман. Можно ли в темноте определить, что вокруг ватными барханами расстилается туман? Ведь эти сгущенные частички влаги видны только на просвет. Нужно зажечь фонарь или хотя бы чиркнут спичкой, чтобы появился источник света, такой крохотный в этой необъятной ночи. Тогда, глядя на лучи, пронзающие пространство вокруг, можно увидеть сочащийся белой кровью срез тумана. Но фонарика, как и спичек, у меня нет и быть не может. Зная, что бессонница не отпустит, я медленно поднялся со своего жесткого ложа и размял затекшие запястья. Сейчас кажется невероятным, что мои предки, жившие в незапамятные времена, вели преимущественно ночной образ жизни. Световой день они проводили в бездейственной дреме, прячась от Невыразимого Ужаса - жуткого огненного создания, в чье существования в наше время могут поверить лишь дети с их наивностью и впечатлительностью. Зато ночная пора принадлежала пращурам почти безраздельно. Под покровом спустившейся с небес тьмы они охотились и справляли свои ритуалы. Органы зрения, слуха и обоняния предков были развиты куда лучше, чем у сегодняшнего поколения. Древние прекрасно приспособились к жизни во мраке. Остатки этих способностей, ставших атавистическими, есть и у нас. Темнота и для нас скорее друг, чем враг. Просто современный ритм жизни куда проще поддерживать при свете дня. Чтобы скоротать оставшиеся до рассвета часы, я решил совершить небольшую прогулку.
  Чтобы не зацикливаться на приснившемся мне кошмаре и связанных с ним предчувствиях, я думал о делах, которыми мне предстоит заняться завтра. Пока мой мозг был занят раздумьями, ноги сами привели меня на болото. Не знаю, ядовиты ли болотные испарения, но запах они имеют пренеприятный. Тем не менее, я всегда любил это место. Пожалуй, только здесь я мог остаться наедине с самим собой, предавшись неторопливым размышлениям. Знойным летним полднем прилечь в тени невысоких кустиков черники и спокойно пожевывать травинку, не боясь, что резвящиеся дети побеспокоят меня шумом своих игр. Болото на протяжении многих поколений пользуется дурной славой, что и делает его самым уединенным местом во всей округе. Родители передают своим детям те страхи, что унаследовали от собственных родителей. Легенды, сказания и мифы, если верить которым, недра этого болота еще до начала времен породили Невыразимый Ужас - свирепую огненную тварь, несущую смерть и разрушения. Много думать о ней запрещается, так как по поверью она приходит на зов мысли, обращенной к ее имени, и тут уж пощады ждать не стоит. Но, так или иначе, долгими зимними вечерами старики, продолжая традицию, передают знание о Невыразимом Ужасе своим несмышленышам. Чтобы те раз и навсегда утвердили себе - на болото ходить нельзя. По мне, так теория появления чего-то горящего из невоспламеняющейся жидкости не выдерживает никакой критики. Если, конечно, Невыразимый Ужас не состоял из напалма или наше болото не было когда-то нефтяным озером. Да, легко смеяться над суеверием других, но, после сегодняшнего кошмара, на болоте я чувствовал себя отнюдь не так комфортно, как прежде. Стая крошечных колючих шариков предательской паники металась внутри меня, больно жаля при каждом скрипе, треске сломавшейся ветки или уханье ночной птицы, доносящемся из темноты. Каждое дуновение ветерка, никогда не набирающего здесь полной силы, заставляло мои волосы становиться дыбом. Туман плотно обволакивал тело, липко терся об обнаженные участки кожи и застревал в горле ватой, мешая дышать - именно так я это чувствовал. Конечно, во всем был виноват сон, а не туман, но легче от осознания этого не становилось. Замирая, то и дело борясь с дрожью в коленках, я все шел и шел вперед по узенькой, едва заметной даже днем, тропинке. Конечно, в темноте ее видно не было, но ноги вели меня безошибочно. Эту тропу проторил я сам - петляя между деревьев, она шла к моему любимому месту, крохотной полянке со старой высохшей корягой, сидя на которой я частенько наблюдал, как раскаленное летнее солнце неспешно скрывается за верхушками елей. Я надеялся, что место, где проведено столько чудесных, умиротворяющих часов, поможет мне успокоиться и рассеять страх. Но я и представить себе не мог, какой жестокий сюрприз приготовило мое убежище, былое место душевного отдохновенья. Как ужасна была моя ошибка, когда я понял, куда меня ведут бездумные ноги, и не развернулся назад.
  Придя на место, вытянутыми руками я нащупал корягу, и сделал шаг вперед, чтобы аккуратно присесть на ее изгиб. Но вместо привычного мха под моей ногой оказалось что-то прохладное и вязкое. Первая мысль была проста и прозаична - наступил на лосиную кучу и все дела. Брезгливо отдернув ногу, я опустил голову и принюхался. В нос ударил запах, который поразил меня своей силой и заставил отпрянуть в ужасе. Нет, это не был запах экскрементов. То был страшнейший аромат на свете - смрад смерти - терпкий запах загустевшей крови. Пятясь, я сделал еще один шаг назад, даже не пытаясь делать догадки, что может находиться передо мной. Единственным желанием было убраться отсюда как можно дальше. Но тут, как по волшебству, туман рассеялся. Надо мной разверзлось бесконечно синее небо, испещренное россыпями ярких звезд, в самом центре которого сияла полная луна. Серебристые лучи осветили полянку призрачным холодным светом. Даже в тот момент у меня еще был шанс. Ну почему, почему я не воспользовался им!? Я мог закрыть глаза, отвернуться и бежать со всех ног. Нестись так, будто сама Смерть дышит мне в затылок. Но нет, вместо этого я стоял на месте как вкопанный и смотрел на то, что луна так услужливо для меня высветила. Крик колючим комком застрял в горле. Увиденное было столь невообразимо ужасным, безумным и невероятным, что я удивляюсь, как разум не покинул меня в то же мгновение. Не в силах бежать, кричать, вообще сделать что-либо, я лишился чувств, провалившись в липкую мглу безвременья.
  
  3. Ужас
  
  Когда я открыл глаза, то увидел лишь покачивающиеся над моим лицом стебельки болотных растений, да безмятежную голубизну безоблачного неба. Мне не пришлось долго соображать, кто я и где нахожусь. В памяти с ужасающей четкостью запечатлелось все произошедшее и увиденное до того, как я упал в обморок. Встав на ноги, я пошатнулся, заметив на своих ступнях запекшуюся кровь. Собрав всю волю в кулак и сделав десять глубоких вдохов, я посмотрел на то, что заставило меня ночью лишиться чувств - распростертое возле коряги тело.
  Оно лежало на спине, широко раскинув руки и ноги. От паха и до горла - сплошное кровавое месиво, в котором тускло белели позвонки и осколки ребер. Остатки кожи с живота и груди рваными окровавленными лоскутами свешивались с боков. От мышц и внутренностей не осталось почти ничего - все будто выгрызено огромной хищной пастью. Гениталии так же были вырваны. В лунном свете тело казалось некой призрачной декорацией, чем-то нереальным, нездешним. Но сейчас, под сенью голубого небосвода, на изумрудной зелени мха, в его реальности сомневаться не приходилось. Голова запрокинута, лицо искажено застывшей гримасой невообразимого ужаса и боли, глаза неестественно широко раскрыты, губы искусаны в кровь - практически съедены, зубы оскалены в муке, которой не суждено прекратиться. Поляна и лежащее на ней тело поплыли перед моим взглядом, и, лишь призвав на помощь все свое мужество, я устоял на ногах и не упал в обморок снова. О, небо, я узнал это лицо! Мужчина - если бы меня спросили, я без колебаний назвал бы его своим другом. Мы любили иногда поболтать за кружечкой-другой кедрового пива. Фантазировали на разные темы, обсуждали модные веянья в искусстве, актуальные научные вопросы и просто трепались. Либеральные взгляды и эрудированность делали его идеальным собеседником. И вот теперь его нет. Буквально пару дней назад я выпил лишнего и рассказал ему непристойный анекдот, который мне казался забавным. Он даже не улыбнулся. Встал из-за столика и ушел, не допив своего пива. Почему я вдруг вспомнил об этом? Наверное, когда умирает кто-то, кого ты считал близким, неизбежно возникает чувство вины. За причиненную обиду, невнимательность или черствость. За то, что не дал всего, что мог, не поддержал в трудную минуту или обманул. Не сказал того, что сказать следовало. Обиделся ли он на меня за тот анекдот? Вряд ли. Обычная мужская пьяная болтовня. Он должен был понять. Но наверняка я не узнаю никогда.
  Совсем еще мальчишка - на год меня моложе. Я буду стариться, а он так навсегда и останется молодым. У него была прелестная жена и трое детей, два мальчика и крошечная девочка. Он работал учителем истории в нашей сельской школе. Какая немыслимая, жестокая смерть! Этого просто не может быть, чтобы кто-то или что-то могло совершить ТАКОЕ. Невероятно, непостижимо - в гуще жизни, в наш век цивилизации и просвещения - убийство. Разумеется, смерть всегда где-то рядом - мы гибнем под колесами автомобилей, от болезней, которые пока не научились лечить, умираем от старости. Думаю, сейчас немногие дети даже слово такое знают - убийство. Что же это могло быть? Единственный ответ, который приходил мне в голову, звучал нелепо и ужасающе одновременно. Невыразимый Ужас - мифический зверь, доисторический враг нашего народа. Но этого просто не могло быть! Да, но мертвое изуродованное тело говорило об обратном. Мне снова стало дурно, тошнота подкатила к горлу и я, упав на колени, не смог сдержать рвоты. Меня рвало долго, тяжко и мучительно. Судороги, накатывающие волнами, сгибали меня, будто пытаясь сломать пополам. И вдруг, между двумя желудочными спазмами, меня как громом поразило: мое предчувствие оправдалось! Вчерашний кошмар имел некий, непонятный мне, смысл. Возможно даже предупреждение, ведь тревога появилась именно после него. Что, если такая же участь постигнет еще кого-то? Мне стало страшно, невыносимо страшно - такого страха я никогда не испытывал - даже когда увидел залитый лунным светом труп. Но если у меня есть хоть один шанс разгадать эту загадку, понять смысл предупреждения, я должен попытаться. Возможно, я сам паду жертвой этого ужаса, или страх лишит меня разума, но все равно нужно рискнуть. Стараясь не смотреть по сторонам, на ватных подгибающихся ногах я побежал. Путь до села казался мне бесконечно длинным. Я спотыкался, падал и снова вставал на ноги, чтобы бежать. Трава секла меня по ногам и бедрам, колени и ладони кровоточили от падений, гортань обжигала желчь. Но я продолжал бежать, сплевывая горечь и до скрипа стискивая зубы - я должен предупредить всех. Пусть я принесу дурные вести, но, раз уж судьба уготовила мне такую роль, я не буду ей противиться. Все должны узнать - где-то рядом находится опасность. Смертельная опасность. Суеверный ли, священный ли ужас заставит всех насторожиться, мне все равно. Главное - предупредить. И я молился о том, чтобы было еще не слишком поздно.
  
  4. Паника
  
  Одиннадцать часов утра. Будний день. Во дворе как всегда немноголюдно. Я сидел на самой удаленной от песочницы скамейке, пряча лицо за мятым разворотом плэйбоя. Идея пришла ко мне столь внезапно, что я не задумываясь схватил первый попавшийся под руку журнал и чуть ли не кубарем выкатился из подъезда. Если бы я притормозил хотя бы на секунду, то сообразил бы - плэйбой не лучший вариант маскировки на детской площадке. Но подниматься со скамейки, возвращаться за более подходящим, нейтральным изданием, почему-то не хотелось. Здравый смысл подсказывал: маленьким детишкам нет дела до взрослых журналов - скука смертная, а их измотанные мамаши вряд ли поднимут нос от замусоленных страниц своих дамских романов. План, несмотря на всю свою спонтанность, был прост и тривиален: не привлекая особого внимания понаблюдать вблизи за предметом, похитившим мой покой и сон - сорванцом, исцарапавшим мой Порш. Глаз прошлой ночью я действительно не сомкнул. Лежа в кровати, слушая мерное тиканье часов, ставшее ненавистным, я размышлял, и заключения, к которым меня приводили думы, откровенно пугали.
  Все началось с того, что я попытался вспомнить себя ребенком. Просто так, чтобы представить - стал бы я портить чужую машину, или нет. Интересно, что я больше всего любил делать, в какие игры играть? Пускал ли я кораблики в весенних ручьях, гонял ли мяч во дворе с мальчишками? Лепил ли из пластилина кривобоких человечков? Во что меня одевала мама, когда за окном выла январская вьюга? Катался ли со снежных горок на санках? Заставляли ли меня есть по утрам манную кашу, которую до тошноты и слезных истерик не любят все дети без исключения? Был ли у меня велосипед? Не удавалось вспомнить ничего конкретного. Все картинки, которые мне услужливо подсовывало воображение, были узнаваемыми, но имели один серьезный изъян. Если собрать эти картинки вместе, то получилось бы неплохое иллюстрированное пособие по обычным детским занятиям. Случись какой-нибудь неземной форме жизни, размножающейся делением, поинтересоваться, что такое дети, как они выглядят и чем занимаются - ответ был бы готов. Открываешь книгу на любой странице, тычешь пальцем в изображение и вуаля - вот ребенок, это качели, а это - игрушечный солдатик. Тем не менее, недостаток в картинках был и весьма досадный - все, что там происходило, не имело ко мне ни малейшего отношения. Память (если это все-таки была она) прокручивала набор стереотипных сценок-шаблонов - просто информация, известная среднестатистическому бездетному взрослому. Вспомнить свое собственное детство не удавалось никак - ни одного реального воспоминания. Что мне дарили на день рождения, какие подарки клали под новогоднюю елку? Ходил ли я в детский сад или сидел дома с нянькой? Гулял ли с бабушкой в парке? Кормил ли уток на пруду? Рыбачил ли с отцом теплыми летними вечерами? Пустота. Я попытался успокоить себя. Для современного взрослого человека вполне естественно, что его детские впечатления стираются и усыхают до размеров рождественской открытки. Забыл о том отрезке своей жизни, когда ходил пешком под стол и говорил агу? Нет проблем. Хочешь вспомнить, как звали соседскую девчонку, за косичку которой ты дергал в шесть лет, а в восемь - признавался в любви? Пожалуйста, о чем речь. Запамятовал, болел ли ты ветрянкой или свинкой? Можно получить ответ и на этот и на кучу других вопросов. Способ прост и верен - позвони, а лучше загляни в гости к своим родителям. Они нальют чая, достанут альбом с твоими детскими фотографиями и расскажут все, что ты хотел или не хотел о себе услышать. Я вскочил с кровати, чтобы немедленно, несмотря на поздний час, позвонить маме. Но, как только телефонная трубка легла в мою руку, решимость пошатнулась. Я не смог вспомнить номер. Когда я звонил ей последний раз? Кажется, на той неделе. Или раньше, когда поздравлял с праздником восьмого марта. В записной книжке мобильника должен был быть ее номер. Отыскав мобильный телефон в кармане одних из брюк, болтающихся на спинке кресла, я минут десять напрасно нажимал кнопки, листая телефонную книжку. Номера не было - ни домашнего, ни рабочего, ни мобильного - никакого. Черт! В приступе ярости я швырнул телефон на пол - мобильник послушно раскололся, вывалив наружу свои числовые интегральные внутренности, которые я незамедлительно растоптал. Немного успокоившись, я присел на краешек кровати. Как выглядит моя мама? Женщина, немолодая, чуть располневшая. Добрые голубые глаза, мягкая улыбка, крашеные волосы - чтобы скрыть седину. Милое, родное лицо, которое помнил всегда. Белый фартучек, бирюзового цвета джемпер с закатанными рукавами... И тут я чуть не свалился с кровати от поразившей меня догадки. Эту женщину, ее лицо и одежду, я видел по телевизору раз десять за последнюю пару дней. Она снималась в рекламе какого-то майонеза или подсолнечного масла. Точно, она со снисходительной улыбкой поучала непутевую невестку, как и чем правильно заправлять салат. Эта женщина однозначно не была моей матерью. А как же зовут мою маму? Конечно, я зову ее просто мамой, но ведь есть же у нее имя. Я стал перебирать в голове все женские имена, какие только смог вспомнить, надеясь, что когда дойду до нужного, что-то внутри (пусть это будет сердце) об этом подскажет. Безрезультатно. А ведь я мысленно упомянул даже Бэлу, Ладу и Анжелу (как бы это мне противно ни было). Может быть, моя мама умерла? А я нахожусь в состоянии глубокого шока? Если я сам морочу себе голову, то пора бы прекратить. Можно заставить себя не думать о чем-то, забыть. Невероятно сложно, граничит с безумием, но, тем не менее, возможно. Только если вдруг хоть краешком мысли зацепиться за что-то спрятанное в самом пыльном и темном уголке памяти, с чем ты не хочешь сталкиваться, оно тут же выскочит во всей своей красе - не извольте сомневаться. Ладно, с мамой накладочка вышла. А что с папой? Я закрыл глаза и увидел суровое, но не лишенное изящества, мужественное лицо - высокий лоб, прямой нос, волевой подбородок, пронзительный взгляд. Минутку. Это же Хариссон Форд, фильм с которым я смотрел вчера вечером! Я зажмурился еще крепче и альтернативный образ, в котором безошибочно узнавался Клинт Иствуд, не заставил себя долго ждать. Дедушки и бабушки с обеих сторон пришли ко мне под масками, в которых я без труда узнал Шона Коннери, Юрия Яковлева, Ольгу Аросеву и Элизабет Тейлор. Сцены семейных сборищ и застолий возникали, будто корабли, выплывающие из тумана, но толку в этом не было никакого - все они были увидены мной либо в рекламе соков и желудочных средств, либо в театре и кино. Может быть я сирота? С единственным подходящим объяснением я мог согласиться лишь со следующей поправкой формулировки - сирота-шизофреник. Если бы вчера меня спросили, как поживают мои родители, без колебаний бы уверил каждого, что с ними все хорошо, лучше не бывает. А что сегодня? Не могу вспомнить ни одного лица или имени хоть кого-нибудь из своих родственников! Даже не могу с уверенностью сказать, существуют они или нет. Паника широкой волной захлестнула все мое сознанье. Я почувствовал себя рыбой, выброшенной на берег, мне не хватало воздуха, я задыхался. С внезапной четкостью я осознал, что количество белых пятен не ограничивается детской порой и родственниками. Я не помнил, ходил ли в школу, получил ли высшее образование, с кем дружил, была ли у меня невеста или жена, где работал и работал ли вообще. В голове ударами кузнечного молота гремело: ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! Я бешеным зверем понесся по квартире, сметая все на своем пути, круша мебель, срывая со стен полки, разбивая окна до тех пор, пока не выбился из сил и упал на колени, закрыл лицо руками и заплакал. Разматывая клубок воспоминаний, я оказался в пустоте. Потянул за ниточку детства, и вся жизнь, казавшаяся такой пресыщенной, стабильной и скучной, распустилась, как вязаный шерстяной шарф. От жизни не осталось ничего. Я мог рассказать только то, что я происходило со мной вчера, позавчера, позапозавчера... И все эти бесконечные вчера с приставкой "поза" в степени N были похожи как две канцелярские скрепки, взятые из одной коробки. Прямой участок проволоки - утро с завтраком в постели, необременительной разминкой и принятием ванны, изгиб - выбор костюма из гардероба и поездка на машине куда-нибудь, где можно побездельничать до обеда, второй прямой участок - обед, изгиб - убийство времени в парке, прямая - посещение кино, театра, художественной галереи или гольф-клуба, изгиб - ужин, бар, клуб, сауна, последняя прямая - сон - плотно прилегает к первой - утру. Как-то скромненько для миллионера. Но раньше-то мне так не казалось. Почему я нахожусь здесь, как давно, откуда взялось все то, что у меня есть? И самый страшный вопрос, от одного намека на который кровь стыла у меня в жилах - кто я? Свихнувшийся миллионер, разбогатевший детдомовец? Единственная мысль спасла мой рассудок от окончательного помутнения (по крайней мере, хотелось верить, что спасла). Мальчик! С него все началось: с его странного поступка, увиденного мною каким-то ранее неизвестным органом чувств. Нужно за ним понаблюдать - вдруг да поможет. Ведь до его появления в моей жизни все было нормально. Или не было? Черт, опять! Все было НОРМАЛЬНО. Клин клином вышибают, рубаху петухом вышивают. Ребенок каким-то образом связан... С чем? Да со всем этим! Я просто посижу на лавочке, посмотрю, как он себя ведет, во что играет. Может, угощу его конфеткой. Уверюсь в том, что это самый обыкновенный шалопай и ничего зловещего в нем нет и быть не может. Успокоюсь, и все ко мне вернется. А сейчас это просто влияние стресса, результат повышенной мнительности и чувствительности. Но, находясь у себя в квартире, о спокойствии мечтать не приходилось. Поэтому я натянул на себя ту одежду, которая валялась ближе всего, схватил "маскировочный" журнал и поспешил во двор.
  Я глянул на часы - четверть двенадцатого. А малыша все нет и нет. Прошло всего пятнадцать минут, а ощущение такое, будто я здесь уже неделю сижу. Как на иголках. Это все нервы - они-то меня и доконают. Нужно бы заняться дыхательной гимнастикой - слышал, очень... Стоп! Вот он!
  Повинуясь внезапному импульсу, я чуть ли не со сверхзвуковой скоростью отшвырнул журнал, в два гигантских скачка приблизился к мальчику, рывком поднял его за подмышки, как маленького котенка, и решительно направился к своему авто. Не думая, зачем я это делаю и как быть дальше. Странно, но малыш ни капли не сопротивлялся - он зажмурил глаза и обмяк в моих руках. Всем известно, что перепуганные дети первым делом начинают вопить, будто их режут. Мой же клиент хранил молчание, достойное любого уважающего себя партизана. Дойдя до машины, я огляделся - на детской площадке ничего не изменилось, и детишки, и их мамочки занимались своими привычными делами. В нашу сторону не смотрел никто. Могла ли мама мальчика из окна увидеть, что произошло? Вряд ли. Иначе на всю округу вопила бы сейчас она. Я посмотрел на мальчика - его лицо было задумчивым и серьезным, только в глазах светились лучики озорного любопытства - они как бы спрашивали - а кататься мы будем? Мне стало чертовски страшно от того, что я сделал (похитил среди бела дня!) и что еще возможно сделаю с этим мальчиком. Сейчас, покатаемся, - подумал я, распахнув перед ребенком дверь автомобиля и жестом пригласив его залезть внутрь. Спокойствие, только спокойствие - твердил я спасительную мантру. Не справлюсь с паникой - угроблю нас обоих. Истеричкам не место за рулем.
  
  5. Безумие
  
  Это казалось безумием, но та черная весть, которую я так спешил донести, как будто бы позабылась. На несколько мгновений я забыл вообще обо всем на свете. Что происходило в голове, пока я бежал к своему селу? Чего я ждал? Ничего особенного - увидеть оживленную центральную улицу. Почувствовать едкий запах дыма самокруток, которые старики лениво потягивают, прячась в теньке от жаркого полуденного солнца. Приметить согнутые спины старушек, поливающих в огородах ростки табака для этих самокруток. Увидеть офисных работников, спешащих вернуться на свои рабочие места после обеденного перерыва. Возможно, я бы наткнулся на приезжих работяг - тех самых, которые уже вторую неделю ковыряют асфальт возле моего дома. Или своих родителей, возвращающихся с ежедневной прогулки - от дома до продуктового магазина и обратно. Неподалеку от двухэтажного здания школы, на небольшой площадке, стайку мальчишек, в клубах вздымаемой ногами пыли до самых сумерек играющих в футбол. Я думал услышать привычный упругий звук, который издает мяч, когда по нему хорошенько ударят. Или звонкое цоканье маленьких девочек, прыгающих через резинку или играющих в классики.
  Если бы все было таким, как я себе представлял, то мне бы, скорее всего, пришлось не сладко. Нужно было бы собрать старейшин и рассказать им все. Заставить поверить в каждое мое слово. Объяснить, что нельзя медлить ни секунды. А потом - повторить все еще раз на общем собрании. Чтобы всем вместе принять решение, что же делать дальше.
  Но то, что ждало меня, было столь неожиданным и странным, что я оторопел. На центральной улице, казалось, собрались все жители. Они стояли вплотную друг к другу. Мужчины крепко обнимали своих жен. Матери держали маленьких детей на руках, а дети постарше прижимались к их ногам. Старики и больные тоже были здесь - кто на костылях, кто на креслах-каталках, а кто и на медицинских кушетках на колесиках. Никто не двигался, не моргал, не говорил. Мне показалось, что они даже не дышали. Тишина сгустилась над собравшимися и стала такой плотной, что вот-вот могла обрушиться на их головы огромной каменной плитой. Но, что хуже всего, все взгляды были устремлены на меня. В широко раскрытых глазах каждого читался бездонный ужас, поглощающий все остальные чувства.
  Какое-то сумасшествие. Они не могли просто так выстроиться здесь, чтобы встретить меня. Я отыскал в толпе своих родителей - они выглядели такими же бледными и напуганными, как и все прочие. Должно быть, мой разум все же повредился... От того... Что я видел... На болоте! Я вспомнил, почему я так спешил вернуться в село. Предупредить их. Но, черт возьми, что они делают?! Почему они так на меня смотрят? Почему все как один смотрят на МЕНЯ?! Не привыкший к пробежкам, тяжело дыша, я стоял лицом к лицу с толпой и не знал что делать. Говорить? Судя по всему, они уже знают все. Может быть, даже больше, чем знаю я. Но как, откуда? Существует ли что-то другое, какая-то иная причина их отчаянного страха? Если так, то не убьет ли их новость, которую принес я? Или теперь уже все равно? Время шло, но никто так и не проронил ни слова.
  Страшная эпидемия, болезнь, уносящая жизни одну за другой? Да, это могло бы посеять панику, но не ввести всех в оцепенение. Кроме того, при эпидемии гораздо разумнее соблюдать правила карантина, а не вываливаться всем народом на улицу. Нападение из вне? Возможно. Но почему никто не вооружен? Да, мы мирный народ, но в случае опасности и лопата может стать весьма грозным оружием. Умер кто-то из старейшин? Но на траурное шествие это собрание тоже мало походит. Никто не плачет, нет цветочных венков. Да и минута молчания подзатянулась. Может быть, из глубин космоса на нас несется метеорит? Столкновение неизбежно, бежать некуда, погибнут все. Так какого черта все пялятся на меня, а не в небо?! Странная мысль, промелькнувшая крохотной искоркой на периферии сознанья, подожгла фитилек, бикфордов шнур, тянущийся к складу со взрывчаткой - моему мозгу. Они меня не узнают! Я снова посмотрел на своих родителей - их глаза, лица, поза не выражали ничего, кроме бесконечной пустоты ужаса.
  - Послушайте меня! - нельзя допустить, чтобы моя голова взорвалась. Невообразимым усилием я заставил себя разорвать плотный кокон тишины и заговорить. Каждое слово давалось с трудом, рождалось в муках, будто разрывало какие-то неведомые перегородки моих легких и горла. - Случилось горе! Великое горе. Один из нас погиб, и смерть его была ужасна. Но мы не должны позволять панике поселиться в наших сердцах. Мы здесь, все вместе - плечо к плечу. Нельзя бояться Смерти, какой бы ужасной она ни была. Страх отупляет, он лишает сил и воли к жизни! Если понадобится...
  Вошел ли я во вкус, произнося речь перед толпой, чьи взгляды были устремлены на меня? Почувствовал ли, что мои слова заставляют их поднять головы, отвернуться от неведомого ужаса? Возомнил ли себя полководцем, напутствующим войско перед решающим сражением? Нет. Я не знал, что говорить, и поэтому позволил фразам самим возникать где-то в глубине моей головы. Возможно, поэтому смысла в моих словах не было. Но, так или иначе, закончить речь я не смог. Меня перебили. То, что я сперва принял за звенящую тишину, оказалось тихим монотонно бубнящим голосом. Точнее огромным хором голосов, сливающихся в один, вещающий на совершенно не привычной слуху частоте. Как только я начал говорить, шум голосов стал нарастать, увеличивать громкость до тех пор, пока я смог заметить их. Теперь я отчетливо слышал слова. Говорил каждый, кто стоял на улице передо мной. Их рты не открывались. Единственное слово, повторяемое раз за разом все громче, звучало прямо в моей голове. Голос требовал - "УХОДИУХОДИУХОДИ".
  Кому это они? Я растерянно огляделся - может быть прогоняют не меня, а тот неведомый ужас? Ту тварь, что на болоте убила учителя? Быть может, все смотрят на меня, потому что ждут, когда я встану с ними в один ряд и присоединю свой голос к их хору? Я сделал шаг навстречу толпе, но тут же "УХОДИ" в моей голове загремело с удвоенной силой. Во взглядах тех, кто еще вчера были моими добрыми соседями, произошла перемена. К выражению ужаса примешалось еще одно, по силе не уступающее первому. На меня обратилась ненависть настолько лютая, что я попятился. Было ошибкой посчитать, что меня не узнали. О да, они знали, кто я такой. И ненавидели. За что, почему? Не знаю. Но сомнений в том, что гонят именно меня, не осталось. Они собрались здесь, чтобы дождаться моего появления. Все вместе, чтобы дать мне отпор, если я откажусь уйти по-хорошему. Но это же безумие! Я закрыл глаза и заткнул уши, не веря в происходящее. Как хорошо было бы открыть их снова и обнаружить, что лежишь у себя дома, в кровати. А это всего лишь сон, ночной кошмар, начавшийся со странного человека и тела на болоте. "УХОДИУХОДИУХОДИ". Мощная шумовая волна забила весь спектр слухового восприятия. Мне показалось, или я действительно смог выделить два знакомых голоса в этом жутком хоре? Но через секунду думать об этом или о чем-то еще стало невозможно - гремящее, бесконечно повторяющееся слово раздулось, разрослось так, что скрыло все вокруг, затмило небо, наполнило мою голову невыносимой физической болью. Мне показалось, что глаза вылезают из орбит. Я закричал, но не услышал собственного крика. Не устоял и упал навзничь. Незримые ноги-колонны топтали меня, вминали в землю, выдавливали воздух из легких. "УХОДИУХОДИУХОДИ". Кое как, ничего не видя и не слыша, корчась и задыхаясь, я пополз, не разбирая пути, взрывая ногтями землю, обдирая еще больше и так разбитые колени и локти. Силы покидали меня, но я продолжал двигаться, оглушенный и раздавленный. "УХОДИУХОДИУХОДИУХОДИУХОДИ".
  Не знаю, как долго я полз прочь от села, но до момента, пока голос в моей голове постепенно стал затухать, прошла целая вечность. Я умер тысячу раз и тысячу раз родился, чтобы снова услышать грозное, преисполненное ненависти приказание. "УХОДИ", раздирающее в клочья мое сознанье. Ладони превратились в сырое месиво из крови и глины. Глаза и рот забила пыль, паутина и древесная труха. Я скатывался на дно оврагов, карабкался по пологим склонам холмов, продирался сквозь колючие кустарники, пересекал мелкие русла ледяных ручейков, обползал стволы деревьев. Прошла еще одна бесконечность. Голос стих до легкого, еле различимого шелеста. Но я продолжал ползти. Лишь когда в голове стихли последние отголоски, я позволил себе остановиться. Прислушавшись, убедился, что даже эхо сюда не долетает. В тот же момент пришло ясное осознание того, что если сделаю еще хоть одно движение, то умру на месте от усталости и нервного истощения. Наслаждаясь тишиной и пустотой, воцарившейся в голове, я растянулся прямо посреди грязной лужи, вспугнув суетливую стайку крохотных черных головастиков. Мутная вода приятно холодило изможденное израненное тело, и я уснул мертвым сном раньше, чем какая-нибудь мысль успела нарушить вакуум, образовавшийся в сознании.
  
  6. Малыш
  
  Я старался вести машину с предельной осторожностью. Но сосредоточиться на дороге, знаках и светофорах никак не получалось. Мне почему-то не верилось, что рядом со мной сидит маленький мальчик. Голова каждую минуту непроизвольно поворачивалась вправо, как будто ребенок мог внезапно взять да исчезнуть. От дома мы отъехали довольно далеко, пришла пора переходить к сути.
  - Как тебя зовут? - это простой вопрос. На него легко может ответить любой ребенок. Ведь детей ругают только за вранье и "нехорошие слова". Произнести свое имя - что может быть проще? Главный вопрос, ответ на который я хотел узнать, задать оказалось не легко - никак не получалось его сформулировать. Но разговор нужно было как-то завязать Прошло секунд тридцать, а ответа я так и не услышал. Ладно, какое мне дело до его имени?
  - Это ты поцарапал мой Порш? - в том, что это дело рук моего маленького заложника, я не сомневался. Посмотрим, признается ли пацан в своем хулиганстве или будет отпираться. Ответа не последовало.
  - Так это ты сделал, или нет? - строго спросил я. Подождал. Молчанье.
  - Отвечай, черт тебя побери! - я начал терять терпение. Почему он ничего не говорит? Испугался? Боится наказания?
  - Говори! Это ты?! - я повернулся к мальчику и заглянул прямо в его глаза - две сияющие лужицы серо-голубой ртути. Малыш испуганным вовсе не выглядел. Вместо ответа он слегка кивнул головой. Может быть, он кивал и до того, но я, стараясь не врезаться в кого-нибудь, не обратил не это внимания. Я сделал глубокий вдох и заставил себя успокоиться. - Ты что, немой?
  Мальчик наклонил голову, подтверждая справедливость моей догадки.
  - Ты это серьезно? - утвердительный кивок. На вид парень откровенно начал скучать. Он зевнул, отвернулся от меня и принялся лениво разглядывать проезжающие рядом машины.
  Чудесно! Прекрасно! Лучше и быть не может! Я похитил немого ребенка? Нет, я его не похищал. Видите ли, господа присяжные заседатели, я тронулся. Да, у меня проблемы с головой. Печально, но факт. Просто вчера вечером, лежа в теплой кроватке, я как-то не смог припомнить, кто моя мама. И папа. И сам я откуда взялся. Ваша версия с капустой чрезвычайно свежа и остроумна. На досуге обязательно подумаю над этим. Так вот, как я уже сказал, крыша у меня съехала. Да, я бы допустил мысль об амнезии, если бы не одно но. Позавчера - и в этом я уверен - я помнил все. А потом - бац! И забыл. Не убедительно, говорите? Знаю, знаю... А этот ребенок... Ну, просто ему очень хотелось покататься на бибике. У меня самая шикарная бибика во всем районе, вот я и подумал: а почему бы не прокатить этого маленького инвалида? Да, просто так, по доброте душевной. Пусть малыш порадуется. Да ничего я не замыслил! Ой, бросьте вы эти штучки. Я вам не Майкл Джексон какой-нибудь. Я бы его покатал и назад привез - в целости и сохранности. Вот видите? Я уже разворачиваю машину, чтобы поехать домой. Я высажу этого славного паренька возле подъезда, дам ему мелочи на леденцы и мороженое, а сам поеду в больницу. Обращусь за помощью к специалистам-мозговедам. Пройду какой-нибудь не слишком утомительный курс лечения и буду как новенький. После выхода из клиники я обязательно прокачу мальчугана еще раз, если он за время моего лечения не превратится в огромного волосатого дядьку. Вы мне не верите? Как вы могли такое подумать?! Просто невероятно! Я захотел свести счеты с беспомощным ребенком лишь за то, что он немного напроказничал? Вы еще скажите, что я жаждал его крови. Курам на смех. Подумаешь, делов то! Нацарапал малец слово ХУЙ на капоте тачки за лимон евро. Да и то, последнюю буковку не успел нарисовать. Я про это и думать уже забыл.
  "Не ХУЙ, а ХУ?". Что это было? Звонкий голос, произнесший фразу, раздавался у меня прямо в голове. Показалось? Я посмотрел на мальчика. Тот как ни в чем не бывало ковырялся пальцем в носу. Точно, показалось. Бессмыслица какая-то. "Последней буквой должна была быть не Й, а вопросительный знак". Опять! Я отчетливо слышал каждое слово. Все гораздо хуже, чем я думал. Потеря памяти это еще ерунда, а вот голоса голове - штука серьезная. С этим не шутят. Сегодня они рассказывают тебе про буквы и знаки, а завтра ласково попросят выпрыгнуть из окна или убить соседа. Развернувшись на перекрестке я прибавил газа. Главное, не паниковать, тогда есть шанс доехать до дурки в целости и сохранности. А там пару кубиков внутривенно и кайфуй себе в мире и спокойствии, тихонько пуская слюни. Никаких тебе хуев и вопросительных знаков. Тьфу, хрень какая. "ХУ? означает Хочешь Узнать? Ты такой глупый". На этот раз вслед за словами, прозвучавшими где-то между лобными и теменными долями моего мозга, послышался звонкий детский смех. Именно послышался - я воспринимал его слухом. Я тупо посмотрел на мальчишку - тот, картинно схватившись за животик, покатывался со смеху. Резко ударив по тормозам, так что пацан чуть не разбил голову о торпеду, вызвав пару недовольных "би-биков" от едущего за мной водителя, я остановил машину возле тротуара.
  - Это ты?! - ничего не соображая я принялся трясти мальчишку за плечи. - Это ты сводишь меня с ума?!!
  "ПРЕКРАТИ" - это уже не был звонкий мальчишеский голос. Слово прозвучало весомо, как приказ, не подлежащий обсуждению. Мои пальцы безвольно разжались, и мальчик с недовольным видом заерзал на сидении. По виду он ни капли не испугался. Я думал, что он первым делом попытается вырваться из машины и сбежать куда глаза глядят. Ничего подобного не произошло.
  "Больше не делай так". Мальчик смотрел прямо мне в глаза, его губы были плотно сжаты. "Если причинишь мне вред - умрешь".
  - Ты что, телепат? - я чувствовал себя окончательно свихнувшимся придурком. Голова раскалывалась от неожиданно возникшей боли. Помассировал виски. Не помогло.
  "Можно сказать и так. Сказать вообще можно, что угодно. Если ты вкладываешь в это слово, то чем я являюсь, то я телепат"
  - Издеваешься? - я горько усмехнулся. - Либо ты читаешь мои мысли и твой голос звучит у меня в мозгу, либо я правда сошел с ума.
  "Одно не исключает возможности другого". Мальчик сделал хитрую рожицу и подмигнул мне. "Скажи пожалуйста, ты хочешь узнать?".
  - Узнать что? - решено. Попытаюсь быть джентльменом. Как там пелось в песенке? Шар земной может вдруг сорваться, превратив все живое в тлен. Ничему не удивляться должен истый джентльмен.
  "Для начала, что происходит и что это значит". Мальчик выдержал солидную паузу и добавил: "А затем - что от тебя требуется и что ты за это получишь".
  - Хочешь знать мое мнение? Никакой ты къебеням не ребенок! Человеческие детеныши не читают мысли в головах взрослых дяденек, не разговаривают внутри них. А даже если читают и разговаривают, то не строят из себя Мефистофеля, пытающегося выторговать душу по дешевке! Ты дьявол, галлюцинация, морок, наваждение, химера сраная! Прочь из моей головы, моей машины, моей жизни!!! - роль джентльмена мне явно не удалась. Чувство беспомощной ярости и отчаянья были такими сильными, что я заплакал, размазывая слезы рукавом по щекам. - Только, прежде чем убраться, закрась царапины на капоте.
  Мальчик сначала захихикал, а потом и вовсе залился серебристым веселым смехом, как будто я рассказал ему очаровательный анекдот про Чебурашку и Крокодила Гену. Глядя на него, каждой клеточкой своего тела ощущая всю абсурдность ситуации, я тоже начал смеяться. Быстро набрав обороты, я хохотал истерически, безудержно, запрокинув голову, до боли в скулах и животе, хлопая себя по коленке. Как только смех одного из нас начинал успокаиваться, новый взрыв хохота второго раззадоривал и заставлял продолжать смеяться.
  "Ладно". Лицо мальчика порозовело, глаза слезились от долгого смеха. "Не сердись на меня за эту комедию. Я бы не стал устраивать вес этот фарс. Просто пойми меня - быть ребенком совсем не просто, особенно когда хочешь, чтобы тебя воспринимали в серьез. Вот и приходится строить из себя черт знает что. Чтобы не травмировать твою психику, я бы даже не стал говорить "внутри твоей головы", если бы не был немым. Так ты хочешь узнать или нет?"
  - Давай, валяй, - меня еще трясло от хохота, - рассказывай.
  "Закрой глаза и смотри". Я не понял, как это можно смотреть с закрытыми глазами, но, подумав, что бывает всякое (у некоторых же получается без языка разговаривать), послушно зажмурился и стал вглядываться во тьму. "Иди за мной". Я мысленно пожал плечами. Куда идти? Не происходило ровным счетом ничего. "Иди за мной" повторил мальчик. И тут я заметил слабенький желтый огонек, который как будто бы горел на внутренней стороне моих век. "Иди за мной, быстрее". Огонек приблизился, стал ярче и приобрел красноватый оттенок. Я понял, что это и есть источник голоса мальчика. "Ну ты идешь или как?". Огонек стал ярко-красным и занял почти всю область моего зрения. Я догадался, что перемена цвета зависит от эмоций. Желтый соответствовал спокойному состоянию, а красный - нетерпеливости. Размер огонька менялся в зависимости от настойчивости, "громкости" мысли. Внезапно до меня дошло, что мальчик на самом деле не произносил слов, которые я "слышал". Его голос, поток информации по сути, я сам превращал во фразы, разбивал на слова и буквы. Как если бы писал диктант. Действительно, ведь я сам никогда не думал словами. Мои мысли были зыбкой, но непрерывной паутиной образов и действий. А слова... "Я не собираюсь тебя ждать здесь вечно. Еще минута и я ухожу". Шар слегка уменьшился в размерах и приобрел синий оттенок - видимо, обиды на мою нерасторопность. "Иду" - в темноте появился еще один шарик - желтый. Это моя мысль, с восторгом понял я. Тут же шарик засветился оранжевым - цветом восторга. И я действительно пошел! Мой оранжевый огонек приблизился к огоньку мальчика, снова ставшему желтым. "Давно бы так, недотепа". Бирюзовый огонек - цвет веселого озорства - закружился вокруг моего и вдруг свечкой взлетел в темную высь. Не раздумывая, я устремился следом. Кувыркаясь и попеременно обгоняя друг друга в пустоте, мы то неслись с головокружительной скоростью, то резко тормозили, меняя направление. Такого чистого искреннего восторга я, кажется, не испытывал никогда в жизни. Свобода казалась безграничной. Я физически ощущал чувство беспредельного счастья - своего и моего маленького провожатого. "Смотри". Огонек мальчика заплясал на одном месте. Я огляделся. Картина, что предстала моему взору, напоминала ту, что можно увидеть из иллюминатора самолета, пролетая безоблачной ночью над крупным городом. Море колышущихся огоньков всевозможных цветов и размеров плескалось прямо под нами. Их были тысячи, миллионы, бессчетное количество. Огоньки двигались, приближались друг к другу, и сливались в единый поток. Зрелище было завораживающе красивым. "Это все люди?" спросил я. "В основном нет". Огонек малыша стал бледно зеленым. Он загрустил. "Но людей там тоже много". Зеленый цвет быстро сменился желтым. "Полетели к ним. Теперь ты с нами". Неожиданно для себя самого я замешкался. "Ты ведь не уйдешь, правда?". Никогда бы не подумал, что смесь тревоги и надежды может быть нежно-розовой. "Не уйду. Правда". Я отбросил в сторону все свои вопросы и сомненья, и по головокружительной спирали мы полетели к мерцающему и переливающемуся "Потоку Сознания" - так малыш назвал это разноцветное море. В свое время я узнаю цену этого восторга. В свое время.
  
  7. Смерть.
  
  Из черной пустоты сна меня выдернул жаркого зловонного дыханья, который я почувствовал на своем лице. Не успев открыть глаза, я с ужасом понял, кого увижу. Смерть. Свою собственную, пахнущую сыростью и тленом. Повинуясь инстинкту, я мгновенно сжался в комок, подобрал под себя руки и ноги, крепко зажмурился. Сердце колотилось как сумасшедшее и я грешным делом понадеялся, что оно не выдержит - уж лучше смерть от сердечного приступа, чем от нависшего надо мною существа. Парализованный страхом, я ждал. Я думал, что это будет внезапная вспышка боли - сначала одна, затем вторая, третья... Огненный океан боли. Как много таких вспышек я успею почувствовать, пока жизнь не покинет свое вместилище? На сколько кусков Смерть разорвет мое тело, прежде чем оно потеряет чувствительность?
  Смерть ждала. В ее сиплом дыхании мне послышалась злорадная усмешка. Мучительное ожидание, должно быть, исполняет роль прелюдии к физической расправе. Никогда не был фаталистом, но сейчас мне казалось, что другого конца для меня и быть не может. Наверное, я должен достойно встретить свою погибель. Стоя на ногах, с поднятой головой, глядя Смерти в глаза, наплевав на страх. Но стоит ли смотреть на свою Смерть? Зачем мне знать, насколько велика ее пасть, усеянная острейшими клыками? Имеет ли какое-то значение длина ее когтей? Похожи ли ее глаза на раскаленные угли или голубые кристаллики льда? Покрыта ли Смерть шерстью, чешуей или слизью? Может быть, она закована в прочнейший панцирь? Венчают ли ее голову рога? Пускает ли она густую вожжу слюны, глядя на меня? Чем она вчера ужинала? Есть ли у нее муж и детишки - маленькие ее копии? Может быть, она недовольна своей внешностью? Лежа посреди огромной лужи, слушая тяжелое дыханье Смерти и неспешно рассуждая, на что она может быть похожа, я совершенно успокоился, сердечный ритм пришел в норму. Мое воображение рисовало тварей одну ужасней другой. Но они были воображаемыми, а значит - безопасными. Я поймал себя на мысли: прогуливаясь по этой галерее кошмаров, чувствую себя ребенком в зоопарке. Страх испарился. Я даже снова начал задремывать. Поэтому резкий мощный удар, обрушившийся на мой правый бок и последовавший за ним яростный вопль Смерти, привел меня скорее в недоумение, чем в панику. Сгруппировавшись еще плотнее, я вжался в жидкую грязь на дне лужи. Следующий удар был гораздо слабее и осторожнее, после него Смерть жалобно заскулила. Мне показалось, или ей действительно больно? Послышалась череда всплесков - Смерть несколько раз обошла вокруг меня и остановилась с левой стороны. Еще один удар, на сей раз пришедшийся на левый бок. Даже не удар, а скорее толчок. Эта игра, признаюсь, начала меня забавлять - Смерть толкается, будто хочет подвинуть меня и лечь на нагретое местечко. Мне стало жутко интересно, что за создание меня обхаживает, так ли оно ужасно, как я себе представлял. Забыв на секунду об осторожности и дав волю любопытству, я открыл глаза и повернул голову в сторону твари. При этом движении мое плечо немного приподнялось над дном лужи. Прежде чем я успел что-либо сообразить, тварь с молниеносной скоростью подсунула свою лапу под мою ключицу и резким движением перевернула меня на спину. Глупец! Как я сразу не догадался, что все удары, толчки и тычки имеют одну цель - заставить меня перевернуться и открыть беззащитный живот. Но теперь сожалеть об этом было поздно. На мгновенье, показавшееся бесконечно долгим, я оказался с ней нос к носу. Увиденное было кошмарно не чудовищностью облика, а своей близостью и несомненной реальностью. Длинная узкая морда с распахнутой пастью. Губы с редкими черными волосками усов, растянутые в хищной улыбке, ряды мелких острейших зубок и изогнутый алый язык. Дрожащие черные ноздри жадно вдыхают мой запах. Широко расставленные глаза серо-зеленого цвета пронзают меня иглами презрения и ненависти. Остроконечные уши прижаты к голове. Мощные мускулистые плечи и широкая грудь. Аккуратная, даже изящная лапа с небольшими коготками занесена в воздух, чтобы в следующий миг опуститься на мою грудь. Огненно-рыжая шерсть покрывала все существо, за исключением белого подбородка, шеи и манишки на груди. Прямо передо мной стоял персонаж сказок, слышанных мною в детстве - Невыразимый Ужас во плоти. Сам факт того, что легенда может ожить, меня коробил гораздо больше неминуемой смерти. Всю свою сознательную жизнь я отрицал возможность существования хищника. И что же? Сейчас он выпустит из меня кишки и сожрет их тепленькими? Ну уж нет!
  Отчаянным рывком я перекатился через левую сторону, подняв в воздух веер радужных брызг. Лапа зверя опустилась в воду, лишь на пару миллиметров промахнувшись мимо меня. Морда хищника отобразила смятение и крайнее удивление, он возмущенно тявкнул, как бы не веря своим глазам. Воспользовавшись замешкой твари, я вскочил на ноги и бросился бежать. Учитывая, что зверь был намного крупнее, сильнее и проворнее меня, рассчитывать на удачный побег не приходилось. Боковым зрением я заметил, как хищник сделал гигантский прыжок, сократив расстояние между нами до минимума. Еще один такой прыжок, и он окажется передо мной, и я забегу прямо в его раскрытую пасть. Но сдаваться я не собирался. Собрав все силы в кулак, я прибавил скорости, насколько это было возможно. Разницу между простым бегом, и бегом, когда сама Смерть дышит тебе в затылок, я испытал на себе. Я буквально летел, благодаря чему, после второго прыжка зверь оставался недалеко, но все же позади меня. Еще чуть-чуть, буквально десяток метров, и я смогу скрыться от преследования в густом терновом кусте - я уже видел его, мог разглядеть каждый листочек, каждую иголочку, на нижних ветках я даже заметил серебристые нити паутины с капельками росы и темными точками увязших мошек. Подобно стреле, пущенной из арбалета, мое тело со свистом рассекал воздух. Мысленно я уже был там, в самой гуще колючих веток, где ни одна сила не смогла бы меня достать. И вдруг, когда до спасительного убежища оставалось не более пяти метров, в глазах потемнело от резкой боли, пронзившей голень. Не глядя под ноги, я споткнулся - ударился ногой то ли об корень, то ли о сухую ветку. От удара мое тело подлетело вверх, продолжая по инерции движение вперед. Вихрем пронеслось видение - я лежу, растянувшись на брюхе, даже если я смогу встать, боль в ушибленной ноге и потерянное время не позволят убежать. Хищнику останется только подойти и прикончить меня. Но этого не произошло. В воздухе, не контролируемое сознаньем, мое тело сгруппировалось, приняв форму шара. Когда я вновь коснулся земли, бежать не пришлось. Лужа, в которой меня застал зверь, находилась на вершине небольшого холма, а терновый куст - у его подножья. Серым мячом, продолжая набирать скорость, я покатился дальше. Какая жалость, что в этот момент нельзя было увидеть выражения морды хищника! Как пушечное ядро влетает в стог сена, я ворвался в куст. Выпрямившись, работая руками и ногами, как пловец, зарылся в гущу ветвей возле самой земли, там где они переплетались с корнями и прошлогодней сухой листвой, и затаился. Куст покачнулся как от сильного порыва ветра и тут же раздался протяжный крик ярости и невыносимой боли - зверь попытался проскочить вслед за мной. Из своего укрытия я смог как следует рассмотреть его свирепую морду, расцарапанную острыми шипами терновника - правая щека от скулы до уголка губ разорвалась и свисала лоскутом, обнажая поблескивающие сквозь розовую пену зубы. Правый глаз вытек - из опустевшей глазницы к разодранной щеке стекал ручеек. Тоже мне, Невыразимый Ужас!
  "Мы еще встретимся" - я оцепенел - хриплый злой голос зазвучал внутри меня. Я сразу же с ужасом вспомнил то, что заставило меня покинуть село - нарастающий гул в голове, звуки, складывающиеся в слово "УХОДИ". "Я сожру всех вас, а тебя оставлю напоследок. Перед тем, как сдохнуть, ты увидишь все, что от них останется - их выеденные пустые шкурки. Запомни хорошенько - в каждой смерти будешь виноват ты, болтливое ничтожество". Последним, что я увидел проваливаясь во мрак беспамятства, был длинный пушистый хвост удаляющегося Невыразимого Ужаса.
  
  8. Наемник
  
  Вокруг было столько света, и он был так чист и ярок, что смотри я на него глазами, то ослеп бы наверняка. Каждый огонек, как я понял, представлял собой физическую личность. Здесь концентрация огоньков была настолько плотной, что между ними невозможно было разглядеть ни единого промежутка. Во все стороны простирался колышущийся океан свет, напоминающий переливами цветов северное сияние. Малыш тоже растворился в этом океане и я уже не мог отличить его огонька от прочих. Странное ощущение - я мог "видеть" себя со стороны. Мой мерцающий свет не сливался со всеми другими. Постоянно меняющийся Поток Сознания кругами огибал меня, как будто я находился в центре воронки смерча или огромного водоворота. Когда мы только подлетали сюда, я спросил у мальчика, почему при таком скоплении не слышно голосов, шума их разговоров. Малыш ответил мне, что там, внутри идут оживленные беседы и споры, люди общаются, с кем хотят. По желанию, каждый может обращаться сразу ко всем или наоборот - вести "разговор" интимный, предназначенный лишь для одного единственного человека. Слова, произнесенные вслух - лишь звуки, не способные породить ничего, кроме домыслов и сомнений. Здесь же идет общение, при котором собеседник получает образ - конкретный или метафорический, но имеющий именно ту эмоциональную окраску и смысл, который в него вкладывает "говорящий". При этом никто не копается в голове ближнего. Чтобы тебе было понятно - мысли, как и слова, могут быть "произнесены" вслух или про себя. Как здорово, - воскликнул я, - это даже лучше Интернета. Это еще что! - мальчик торопился, поэтому его мысли доходили до меня короткими рублеными фразами. Поток Сознания объединяет нас! Мы становимся единым целым. С одним общим разумом и волей.
  Мне безумно захотелось самому оказаться каплей в этом Потоке Сознания, почувствовать, каково это - быть каплей мыслящего океана. Я попытался нырнуть, но ничего не получилось. Поток смещался в сторону то меня ровно настолько, насколько я приближался к нему. Я так и остался в центре воронки.
  "Эй, я тут! Пустите меня" - абсурдная ситуация, но не висеть же здесь вечность, любуясь игрой красок. По гладкой, как зеркало, поверхности потока пробежала легкая рябь.
  "Прости, но ты еще не готов" - голос Потока, прозвучавший во мне, походил на тот, которым во множестве фильмов Бог с небес обращается к смертным. В этих фильмах Божий глас, как правило, предваряется небольшим представлением: свинцовые тучи раздвигаются, и из образовавшегося окна льется яркий солнечный свет.
  "К чему?" - кажется, сам факт моего здесь присутствия доказывает готовность к чему угодно. Хотя, где это "здесь"? Покинул ли я свое физическое тело? Скорее всего, нет. Думается, просто малыш чуток покопался в настройках сетевого доступа. Если раньше выхода в сеть у меня не было вовсе, то теперь я барахтаюсь в одной из ячеек сетки локальной, не имея доступа к полноценному интранету. Прав системного администратора у мальчишки, судя по всему, нет. Или сорванец не все галочки поставил.
  "К возвращению. Сначала тебе нужно узнать кое-что из истории." После этого голос умолк. На смену ему пришли мыслеобразы - они двигались и развивались с динамикой, наводящей на мысль, что я смотрю фильм в кинотеатре. Кино, несмотря на необычайную реалистичность ощущений, оказалось весьма посредственным и откровенно скучноватым. Сюжет картины, которую я после просмотра про себя окрестил "Глобалисты любят погорячее", рассказывал о взлете и падении человечества. Начиналось все очень мило: райские кущи, населенные обнаженными людьми, мужчинами и женщинами красоты необыкновенной. Куда ни глянь - сплошь цветущие сады. Рядом с людьми прогуливаются дикие звери с умными и добрыми глазами. Все пребывают в мире и согласии. Идиллия полная. Подробно, с использованием крупных планов, показывается, что рот и язык, как людьми, так и животными, используется только для поглощения пищи, поцелуев и прочих любовных игр. Какая потрясающая завязка! Люди не знают, что такое речь. Между собой они легко и непринужденно общаются путем обмена мыслями. С такой же легкостью они находят понимание у животных и даже растений. Едят ли люди животных и чем питаются звери, именуемые в настоящее время хищниками, не поясняется. Из соображений политкорректности, или по причине общего вегетарианства, все кадры, связанные с процессом приема пищи, демонстрируют красавчиков, которые со счастливым видом кушают яблочки и грызут морковку. Конечно, обилие голых женщин с телами совершенных пропорций подсластили пилюлю, но мыслей о сексе не возникало - слишком уж далеким казалось собственное тело. Все это благолепие продолжалось довольно долго, так что я в отсутствии попкорна, слегка придремал. Снова сосредоточиться на транслируемых мыслеобразах меня заставили появившиеся в них звуки, а именно крики, грохот и стоны. Картинка сильно изменилась. Люди выглядели какими-то грязными и бомжеватыми, замотанными в драное тряпье. От садов остались уходящие за линию горизонта вереницы пеньков. На огромных кострах поджаривались бычьи туши, целиком насаженные на вертела. Посреди этого безобразия высилось жутковатое сооружение - огромный муравейник, состоящий из сваленных в кучу камней, бревен, комьев грязи и нераспознаваемого мусора. Люди, подобно муравьям, невесть от куда стаскивали всевозможный хлам и с невероятными усилиями водружали его на вершину кучи. Мда, подумал я, вот тебе и Вавилонская башня. Строительство шло крайне вяло. Чем выше становилась башня, тем сложнее было затаскивать мусор для ее наращивания. Насколько я помнил Ветхий Завет, при строительстве Вавилонской башни, люди уже неплохо умели разговаривать, но здесь все только рычали, гавкали и орали - когда по неосторожности срывались с кучи вниз на землю. У подножья башни выросли две неравные кучи. Большая состояла из тел сломавших себе шею строителей, куча поменьше - из стонущих счастливчиков, при падении отделавшихся разными увечьями. Прошло еще некоторое количество времени, муравейник вырос до поистине впечатляющих размеров. Я заметил, что люди в перерывах между работой начали покуривать самокрутки и попивать какую-то муть из глиняных пиал. В общем, деградация рабочего класса демонстрировалась очень наглядно. Если бы я был в кино, то сделал бы закономерный вывод, что труд сделал из человека обезьяну, и покинул бы кинотеатр со стойким желанием напиться в хлам. Но я был не в кино. Сеанс передачи мыслеформ исключал возможность вольного толкования происходящего, так как все картинки имели конкретный выпячиваемый смысл. Изнеженные райским блаженством, люди заскучали и принялись беситься с жиру. Человечество встало на путь деградации. Строительство кучи стало последней каплей, переполнившей чашу терпения... Чью? В этом месте Поток Сознания помутнел. Было абсолютно ясно, что в виду имеется кто-то супер мудрый и крутой. Может быть, даже сам Бог, но так как автору "фильма" доподлинно это было не ведомо, картинку растушевали. Короче говоря, в один прекрасный день случилось неотвратимое - горе-башня таки дерябнулась, погребя под толстым слоем мусора большую часть строителей. На что была воля Всевышнего кого-то там, разумеется. Но тут оказалось, что этот супер мудрый и крутой не все предусмотрел и в результате свалял дурака. Оставшиеся в живых люди опять погрязли в безделье, но понт был уже не тот: ни тебе садов, ни львов с добрыми глазами, ни красивых голых баб. Ни тебе хлеба, ни, понимаешь, зрелищ. И это притом, что подлая человеческая сущность чего-то все равно требует. Вот тут-то и вышел на сцену под свет софитов величайший корень зла - устная речь. Люди были поражены тому, какие звуки могут извлекать из своих собственных глоток. Они начали играться звуками, как дурак фантиками: складывать их в разном порядке, произносить отрывисто и нараспев, шептать и выкрикивать. Это повальное увлечение привело к плачевным последствиям: способность обмениваться мыслями атрофировалась. Люди стали вкладывать смысл в звуки и по привычке полагали, что это смысл так же понятен собеседнику, как ранее была понятна мысль. При помощи слов люди начали разборку, кто виноват в крушении башни. Отсутствие возможности понять друг друга привело к большому мордобою. Те, кто остался в живых после драки, придумали по ходу пьесы множество ругательств, применив которые на деле, шустренько разбежались по разным уголкам земного шара. Дальше все пошло-поехало вкривь и вкось, покатилось по наклонной. Результат - то, что мы имеем в настоящий момент. Ад на земле, разобщенность, бедность духа на фоне процветающей технократии. Осталась лишь горстка людей, сохранивших способность передавать мысли. Большинство из них - урожденные глухонемые - им проще презреть слова и звуки, дать проявиться древнейшему инстинкту.
  Понятно дело, человек разверз уста, дабы извергать скверну, хулу и ложь. Спасибо большое за интересную теорию, думалось мне, но я, пожалуй, еще не готов вступить в ряды свидетелей Иеговы и заштопать рот суровой ниткой. Что дальше? И породило зрение соблазн в душах человеческих ибо увидели они грех во плоти? И влился поток скверны, хулы и безбожной лжи (см. соответствующий параграф) в уши человеческие? Такими темпами всем, радеющим за Истину, пора штопать не только рты, но еще выкалывать глаза и заливать расплавленным воском уши. Тоже мне, даосские шимпанзе нашлись. Благодарю покорнейше, но с сектантами, пусть и умеющими устраивать хороводы разноцветных огоньков, полеты в пустоте и сеансы бессловесного общения, дел иметь не хочется.
  Я уже собрался всерьез задуматься, как бы выбраться из этого разочаровавшего меня небытия, как картинки в голове изменили тональность. Прибавилась динамичность и какая-то апокалипсическая разнузданность. Теперь я видел людей, которые собирались подвое или группками и мило беседовали - кто на морском побережье, кто на лесной полянке, в салоне автомобиля или на кухне. Разговаривали они о всякой чепухе, глупо шутили, ругались и несли полный бред, вдумываться в который не хотелось. Рассуждения о том, что если картошку и помидоры поливать трехдневным чаем, то лучшего лекарства от лейкемии не придумаешь, а на земную орбиту можно выйти безо всяких ухищрений просто запив кока-колой салат из припущенных гребешков и щупалец кальмара, не вдохновляли. Однако, всякий раз неожиданно, разговор прерывался впечатляющим огненным шоу, в результате которого собеседники возгорались и рассыпались серым порошком прямо на глазах, не успев даже пукнуть. Если бы не сопроводительные комментарии, то я бы счел это уместной и красиво прорисованной затравкой для фильма типа "Марс Атакует". Согласно разъяснениям, позволив людям развить речь и возвести ее в статус основного инструмента общения, супер-пупер-мудрым-кем-то была допущена серьезнейшая ошибка. Оказалось, что буквосочетания могут набирать критическую массу и превращаться в заклинания, изменяющие реальность. Слово обрело материальность. Последовательность произнесенных слов, к досаде моих новых знакомцев, имела свойство превращаться в формулу, алгоритм, следуя которому можно добиться самого невероятно и противоестественно (богомерзкого) эффекта. Разумеется, реальность меняется непрерывно под воздействием множества переменных. Но слово оказалось наиболее губительным и зловредным элементом. Благодаря ему люди, ранее идущие в ад по схеме два шага вперед один назад, теперь кубарем катились к его распахнутым вратам. Электричество в каждом доме, телевидение, радио, скоростной транспорт, компьютерные технологии, цифра как основной материал бытия, передача информации через спутники, связь в любой точке земного шара - все, чтобы слово (будь оно проклято, разумеется) доходило до максимального количества слушателей и как можно быстрее. Да, упустили времечко - болтунов нужно было начинать обезвреживать если уж не с Эвклида и Аль Хорезми, то уж с Исаака Ньютона точно. Но даже тот ад, в котором мы живем - еще цветочки. Люди могут договориться до такого, что и представить себе страшно. Но, ура! Немые друзья не дремлют. Они придумали метод борьбы с болтунами - палить их вместе со свидетелями (слушателями) при помощи сверх секретного оружия, носящего помпезное название "Небесный Огонь". Жечь ко всем чертям. Как только в звуковом диапазоне появляется революционная сентенция и достигает чьих-то ушей, добродушные огоньки выходят на связь с наемником, который шустренько делает всю грязную работу. Залог успеха - предусмотрительность (уничтожаются все, в чьих словах есть хотя бы намек на подрыв устоев), оперативность (скорость расправы такова, что второй раз болтун мяукнуть не успеет) и полная секретность (за пределы организации не должно просочиться ни единой буковки, касающейся ее существования).
  Заметь, - Поток Сознания осветился самодовольным перламутровым сиянием, - у нас есть стиль и вкус. Зачистка происходит быстро, практически безболезненно и эффектно ровно настолько же, насколько эффективно. Наши аннигиляторы не пачкают рук кровью.
  Не то что бы я совсем не поверил в правдивость подаваемой информации. Просто мне это показалось такой же дичью, как строительство вавилонского муравейника. Утвердившись в мнении, что попал в компанию экзальтированных немых телепатов, свихнувшихся на почве комплекса неполноценности, я решил делать ноги.
  Разве нельзя придумать формулу и так же претворить ее в жизнь, держа при этом язык за зубами? - чтобы закруглить беседу, мне пришлось перебить Поток Сознания. Просто так сваливать показалось невежливым. А вдруг на меня за это прогневаются? Проверять на себе мощь Небесного Огня (если он, конечно, существует) решительно не хотелось.
  Претворить можно, - охотно ответил Поток, - только результат будет нулевым. Достижимость задуманного эффекта обеспечивает только слово, произнесенное в слух.
  О! - ну все, интерес я проявил, в беседе поучаствовал, осталось только красиво распрощаться. - Я польщен, что такие сиятельные личности почтили меня своим вниманием. Это было незабываемо, честное слово! Чертовски неприятно осознавать, что среди людей так много э... болтунов, чьи длинные языки толкают наш мир к бездонной пропасти. Да, очень познавательно. Очень. Но, я немного спешу. Так что, с Вашего позволения, я кхе-кхе... И о том, что со мной здесь было, я никому. Буду нем, как могила. Честное пионерское. Ротик на замочек, а ключик проглочу. Хе-хе. Шутка такая. Постараюсь теперь тщательнее следить за своим базаром. Обещаю всерьез задуматься над тем, чтобы научиться обходиться без разговоров вовсе. Ну, там записочки всякие, жесты... Приятное местечко, и мне правда жаль, но...
  Подожди, - властно приказал Поток. - Теперь о тебе. Мы давно тебя приметили. На подготовку уйдет совсем не много времени, врожденные качества позволят тебе стать первоклассным аннигилятором. Чтобы не возникло проблем, мы обеспечили тебя всем необходимым для максимальной автономности: жильем, неограниченным количеством денег, а так же отсутствием родных и близких. Круг твоего общения был сжат до разумного минимума искусственным образом и без человеческих жертв. Так что не беспокойся, единственное место, где мы их уничтожили - твоя голова. Твои родители живы и здоровы. Стереть память о них из твоей головы, а тебя - из их жизни шаг вынужденный. Совсем недавно в результате прискорбного стечения обстоятельств мы лишились сразу двух превосходных аннигиляторов. И все из-за сложности отношений внутри семьи. Что ж, на ошибках учатся.
  Поток Сознанья приутих, видимо почитая память усопших агентов минутой молчания. В моей же голове все смешалось. От сумасшедших можно ждать чего угодно (хочется думать, что эту мудрость мне внушила моя заботливая мама). С одной стороны, то, что я сейчас узнал, многое объясняет. Но, с другой стороны, поверить в такое объяснение все равно что расписаться в собственном безумье. Ха-ха, мне стерли память и дали кучу бабок. А я-то, дурак, переживал. Думал, строил невероятные гипотезы. А тут все ясно, как Божий день. Да уж, как из ушата окатили, только не водой, а ледяной водкой.
  Спасибо за предложение. Мне правда очень приятно - Вы только не обижайтесь. Давайте, я верну Вам деньги... те, что еще остались. Я их очень разумно и экономно тратил, честное слово. Будто чуял, что не мои. А Вы мне память вернете. И останемся друзьями. То есть, расстанемся...
  Если ты откажешься, будешь аннигилирован незамедлительно, - Поток выдержал театральную паузу, чтобы я как следует прочувствовал горько-кислый вкус этой мысли, после чего добавил, - Нам бы этого очень не хотелось. Но, повторюсь, секретность - самая надежная защита от неприятных сюрпризов. Итак, решение за тобой. Но учти, передумать ты не сможешь, какой бы ответ ни дал. Дисциплина вещь суровая, но в серьезном деле необходимая.
  Конечно, дисциплина, - моя мысль украдкой соскользнула к лужице спасительного сарказма, - хренушки бы все эти огоньки так ладненько сливались в единый поток коллективного разума, не стой у каждого за спиной по аннигилятору с внушительным набором пиротехники. Самих-то небось тоже заманивали подсадным утенком, раскрывали пару мелких карт, а потом грубо намекали, что или с нами или против нас. Если против, то чао-бамбино-сори, ты узнал слишком много, чтобы даже похмельный скорняк дал за твою шкуру больше одной затяжки своей вонючей папиросой. И думай-гадай, есть ли тут правда или сплошь блеф. Надо отметить, что особого шока от происходящего я не получил. Прочитанные книги и увиденные фильмы, щедро облитые густым сиропом компьютерной анимации, подготовили меня ко всему. Я бы вряд ли удивился, оказавшись вдруг в логове вампиров, в плену марсиан или узнав, что все происходящее вокруг, привычно почитаемое за будничную реальность, в действительности секундное помутнение миллиардной частички сна некоего великана или вообще все та же компьютерная графика. Что-то, традиционно считающееся невероятным, творится на экране, проходит через фильтры глаз и ушей, усваивается мозгом куда легче, чем окружающий мир. Как отличить реальное от виртуального? Простой критерий реальности - будничность, серость и скука. Но разве нельзя создать тоску искусственно? Выдумка - это такой вид вранья, который вроде бы должен играть основополагающую роль в отделении мнимого от действительного. Но как можно что-то выдумать? Создать в своем воображении нечто, чего не существовало в принципе? Из какого материала состоит фантазия? Сдается мне, из того же, что и все остальное, окружающее нас каждый миг существования. Так можно ли из одних и тех же блоков построить офисное здание и призрачный мираж? Вряд ли. Значит ли это, что все придуманное не может быть нереальным, так как ничего нереального придумать невозможно в принципе? Что-то я совсем запутался. Но, раз уж я почти поверил в молчаливых пироманьяков, может ли их не существовать?
  Да или нет, - с нажимом Поток напомнил, что ответа пока не получил. Мысль была окрашена в цвета терпеливого ожидания и готовности принять любой вариант моего решения.
  Не знаю, - честно признался я. Владей я сейчас руками, пришлось бы ими развести, а плечами - пожать. - Я одинаково не хочу ни сгореть заживо, ни испепелять по первому требованию людей, чья вина представляется мне недоказуемой.
  Совсем недавно такой ответ был бы признан отрицательным, - мысль Потока приобрела еле заметный игривый оттенок, будто он меня разыгрывал. - И на сиденье твоей машины сейчас бы покоилась горстка пепла или пыли. Но ты везунчик. Мир не стоит на месте, он деградирует. А это означает, что МЫ должны развиваться. Как живой и действенный организм мы растем, расширяемся. Так что слегка смягчим условия. В случае согласия тебе не придется ликвидировать ни единого человеческого существа. Технические подробности узнаешь позже, если конечно примешь наше предложение. Так да или нет?
  Я-то думал, что Вы вегетарианство пропагандируете. Вам что, нужен свой человек на скотобойне? - от резкого изменения цвета Потока от песочного до темно-вишневого мне стало не по себе. Хоть я и не чувствовал своего тела, могу поклясться, что в горле у меня пересохло, а коленки дрожали. Почему-то очень захотелось жить. Наверное, из-за странной уверенности в том, что зная правила я смогу наконец-то стать хозяином своей жизни. Побывав здесь и заключив сделку с дьяволом, я смогу как следует распорядиться тем, что получу в обмен на свою бессмертную душу. Ведь основная проблема заключается в невозможности ценить то, что дается без труда. Теперь каждая копеечка станет маленьким кусочком, отщипнутым от меня, который я оценил и продал согласно существующим тарифам. А родственники... Я не помню о них, они - обо мне. Никто не волнуется и не страдает. Все счастливы. Разве это плохо? - Всю жизнь мечтал о карьере живодера. Давайте мне бумажку, где нужно расписаться, табельную дубинку и ударим по рукам.
  
  9. Туман
  
  Я и не заметил, как меня сморил сон. Мне опять привиделся тот самый человек, со сна о котором началось мое падение в бездну страха и ужаса. На этот раз сон сильно отличался от всех предыдущих. Больше всего поражало то, что я перестал быть этим мужчиной - теперь я как бы наблюдал за ним со стороны. Я плавал вокруг него, легкий и бестелесный, подобный незримому духу. Парил, то приближаясь к лицу человека, то взмывая ввысь, пролетал сквозь потолки, стены и крыши. О том, что происходит в голове героя моего сна, теперь мне было не ведомо, но внешне он сильно изменился. Лицо приобрело суровое выражение, черты заострились, в глазах, обрамленных темными кругами, появилось сложнопостановочное выражение. Будто бы он уже умер и знает об этом, но никак не решится оставить свое тело. Как будто в телесной оболочке скрыта некая страшная тайна, малюсенький краешек которой нет-нет да выглянет из иллюминатора темного зрачка. Эта тайна не отпускает мужчину, она сидит внутри него сжатой пружиной, ждущей своего час, когда оболочка даст слабину. Тогда пружина сможет вырваться наружу, пропоров насквозь своего носителя, и они оба обретут свободу. При всем этом человек улыбается, от него исходят почти что различимые глазом волны злого черного веселья. В том, что теперь он не думает о тщетности и суетности бытия, сомнений нет. Мне показалось, что он, несмотря на разрывающую его тайну, на мертвенный взгляд и изможденный вид, сейчас был счастливее, чем когда-либо. В каждом движении, жесте и мимике чувствовалась уверенность и устремленность к цели, скрытой от меня. Боже, как мне захотелось снова очутиться в нем, стать им, понять, о чем он думает! Подобно крошкам-электронам, я раз за разом пролетал сквозь голову мужчину, но это ни на шаг не приближало меня к пониманию. Смирившись с безнадежностью попыток, я завис за его спиной, разглядывая аккуратно подстриженные светлые волосы на затылке. Столько раз я во сне был этим существом, но никогда раньше не видел его (себя) сзади. Какие смешные уши, оттопыренные и слегка... Внезапно мужчина обернулся и посмотрел на меня. Ошибки быть не могло. Его неживой взгляд не просто скользнул по мне, нет, он впился в мои незримые глаза. Исходящие от человека волны энергии вдруг превратились в длинные черные иглы, которые вонзились в меня, лишив воли и возможности двигаться. Я почувствовал себя таким маленьким, беспомощным и жалким, что захотелось плакать, но я не мог даже моргнуть, как в состоянии глубокого гипнотического транса. "Что же ты наделал, дружок" - мужчина не открывал рот, не шевелил губами, просто стоял и смотрел на меня, распятого в воздухе силой его энергетического поля. Мне опять вспомнилось жуткое "УХОДИУХОДИУХОДИ". Только голос мужчины был ласковым, сочувствующим и немного грустным. Я хотел ответить ему, что ни в чем не виноват, никогда и никому не делал и не желал зла. Но вместо слов из моего рта вырвался лишь сдавленный писк. "Поздно, дружок. Уже слишком поздно" - губы мужчины изогнулись в печальной улыбке. Иглы, пронзающие меня, исчезли, лицо человека затуманилось, и вскоре я перестал различать его очертания.
  Проснувшись в сплетении терновых ветвей, я не испытал ничего, кроме внутреннего вакуума. Нет, не так. Казалось, что в животе зародилась крохотная черная дыра - малюсенький космический объект, возникший в результате коллапса моей личности. Катастрофическая гравитация черной дыры будто бы пыталась сжать меня в точку, смять в ничто, засосать внутрь себя самого. Не было ни сил, ни желания о чем-то думать, анализировать, пытаться найти какое-то решение или выход.
  Если бы не луна, запутавшаяся в ветках над моей головой, то ночь была бы так же черна, как и дыра в моем чреве. Зачем куда-то идти, зачем покидать спасительный куст? Можно остаться здесь, уснуть и продолжать видеть сны до тех пор, пока не умру от голода. Какой смысл выбираться и продолжать путь? Есть ли вообще в природе такая вещь, как смысл, или его заменил вездесущий и недостижимый в виду своей малопонятности цимус? Но ведь ночь - это наше время. Невыразимый Ужас не охотится в темноте. И что мне с того? Нет ни одной причины даже пытаться продолжить существование. За последние два дня я испытал слишком много боли, страха и горя. Я не хочу, чтобы это продолжалось, и не могу этого прекратить. Я больше не вынесу страданий, в которые так быстро и охотно превратилась моя жизнь. Было бы лучше, сожри меня днем Невыразимый Ужас? Да, но... Я чертов трус! Я боюсь боли, боюсь боли, боюсь боли... Нельзя позволить Невыразимому Ужасу мучить меня. Это... это не правильно, так не должно быть. Его вообще не должно существовать! Но он существует. А вдруг, он не один? Может быть, их целая свора. Может быть... К черту все! У меня еще есть время до рассвета, когда злая Смерть вновь пустит слюну и устремится по моим следам. Я успею прийти на болото, к тому месту, где все началось. Шар всегда казался мне идеальной формой. При проекции на плоскость шар превращается в круг. Что может быть более плоским, чем моя никчемная жизнь... Так пусть она и завершится в точке начала, замкнув круг, пройденный мною от кошмара и ужаса к безумию и смерти. Я не заставлю себя страдать. Трясина не принесет мне новых мучений. Болото раскроет беззубую пасть, пропустит меня через свою склизкую глотку в страну сырого покоя и навсегда избавит от Невыразимого Ужаса.
  Стоило покинуть покров кустарника, как жалость к самому себе утонула в бурлящем потоке чувства вины, прорвавшего дамбу в моем мозгу. Невыразимый Ужас пообещал, что расправится со всеми, кто еще два дня назад были моими друзьями, соседями и родными. И все из-за меня. Что же я наделал? Кто знает, быть может после смерти приходит прозрение. Стараясь не думать ни о чем, я поспешил к трясине, которая, я чувствовал, меня уже ждала.
  Густой и жирный, как сливки, туман залил низину, скрыв от меня вожделенную тропу. Он лип к моему лицу и рукам, хватал за ноги своими бесформенными щупальцами, словно хотел удержать, не пустить на болото, заставить одуматься. Но все его попытки лишь добавляли мне суровой решимости покончить со всем одним махом. Бредя сквозь непроглядную сырость тумана, я ощущал себя мухой, упавшей в ведро парного молока. Я шел, переставлял ноги, но, казалось, никуда не двигался. Так же муха может до изнеможения перебирать цепкими лапками и сучить крылышками - это не поможет ей добраться до спасительного берега - края ведра.
  Иногда через войлочный покров проглядывали очертания древесных стволов, всплывали из неведомых глубин силуэты холмов, но быстро истончались и таяли. Создавалось ощущение, что я стою на месте, а причудливой формы корабли проплывают мимо. Таким же бездвижным предметом, как и я, казался только мутный круг луны.
  Заметно похолодало. Значит, скоро рассвет, а я до сих пор не приблизился к своей цели. На зрение рассчитывать не приходилось. Напрягая слух и водя носом из стороны в сторону, я тщетно пытался уловить звуки и запахи, присущие единственно ночному болоту. Неужели заблудился?! Так и есть! Обманчивые текучие образы сбили меня с толку. Я понятия не имел, где нахожусь и в какую сторону идти. Что дальше? Остаться стоять на месте, в ожидании первых лучей солнца и пробуждения Невыразимого Ужаса? Моя ослабленная, угнетенная психика быстро и без сопротивления сдала все позиции на милость госпоже Панике. Если раньше казалось, что я стою на пороге безумья, то теперь я, несомненно, заступил за этот порог. Обеими ногами. Я позволил хаосу вытеснить последние остатки разумных (или хотя бы кажущихся таковыми) мыслей из всего моего существа. Оглашая округу диким нескончаемым воплем, я побежал, как водится, выпучив глаза и не разбирая дороги. В который раз за последние два дня? Если бы мною занялась госпожа Истерика, я, пожалуй, бросил бы эти легкоатлетические упражнения и вдоволь посмеялся над всем случившимся. Действительно, сколько можно бегать и кричать. Но, видимо, у госпожи Истерики был выходной.
  Не знаю, как долго я бежал, когда внезапно туман передо мной стал настолько густым и плотным, что я ударился об него, как о мягкую белую стену. Я бежал так быстро, что столкновение вышло довольно чувствительным. Упруго среагировав, туман отбросил меня назад. От резкой встряски госпожа Паника, сидевшая у меня на плечах и закрывающая мои глаза полупрозрачными ладошками, замешкалась и чуть ослабила свою хватку. Воспользовавшись этим, я быстро стряхнул ее на землю и увесистым пинком отправил в топорщащийся щетиной тимофеевки сгусток тумана. От такого бесцеремонного обращения госпожа Паника поспешно надулась и лопнула мыльным пузырем раньше, чем успела приземлиться.
  Потерев ушибленный лоб и вдоволь проморгавшись, я отважился посмотреть на остановившую мой безумный бег преграду. Конечно же, это была вовсе не состоящая из тумана стена, как мне показалось вначале. Прямо передо мной мирно пощипывала травку белоснежная лошадь. Она была так прекрасна, что я, забыв обо всем, залюбовался ею.
  - Лошадка, - расплывшись в глупой детской улыбке, сказал я и протянул руку, чтобы ее погладить.
  - Привет, - лошадь прервала свою полуночную трапезу и пряданула ушами. Я остолбенел и на секунду лишился дара речи.
  - Чт-т-то?! - от удивления, поразившего меня, даже это короткое слово вышло с запинками.
  - Доброй ночи, - вполне отчетливо сказала лошадь приятным хорошо поставленным голосом. Я мог поклясться, что не ослышался. Даже в тусклом свете луны было видно, что артикуляция полностью соответствует произносимым словам.
  - Н-но этого п-просто не может быть! Лошади не могут разговаривать! - как после всего происшедшего со мной я еще сохранил способность удивляться уму не постижимо.
  - Ты знаешь, ежики тоже не могут разговаривать, - лошадь мотнула хвостом, будто пожимала плечами. - Но ты-то вон какой болтливый.
  - Что ты имеешь в виду? - то, что мне удалось взять себя в руки, казалось менее правдоподобным, чем разговаривающая лошадь.
  - Ах, мой маленький безумный друг, - лошадь вздохнула, - лошади, коровы, собаки, кошки и даже ежи в массе своей не умеют разговаривать. Животным это не дано.
  - Но... - я тупо уставился на россыпи косичек, в которые была заплетена грива лошади, - это же нонсенс. Конечно, коровы, собаки, кошки и все животные, даже лошади, разговаривать не могут. Но ежи-то тут при чем? Мы всегда разговаривали. В том месте, где я живу... точнее, жил, разговаривали все - от мала до велика. И ты тоже говоришь, хотя утверждаешь, что это невозможно.
  - Никакого противоречия, - от грусти, переполнявшей их, и без того большие глаза лошади казались огромными. - Лошади не должны уметь говорить. Природой в нас, как и во всех прочих животных, заложен один основной способ общения - обмен мыслями. Начать разговаривать значит пойти против природы. Моя болтливость навлекла на наш табун большое горе, хотя никакого злого умысла у меня не было. Вот теперь я и пасусь одна, ожидая, когда Пыльный Страж или Бурый Мохнач - твари, которых раньше считали страшилками для детей - придут и покончат со мной.
  - Так тебя тоже изгнали?! - меня будто громом поразило.
  - Я вижу, мы с тобой друзья по несчастью. Что ж, деваться нам некуда. Присаживайся рядышком, поболтаем, - лошадь губами отщипнула длинную травину и принялась ее задумчиво жевать. - Ты выглядишь ужасно - изможденный и весь в крови. Расскажи мне свою историю.
  Если у лошади хватает мужества встретить свою судьбу, принять кару от некоего Пыльного Стража или Бурого Мохнача, которые вряд ли лучше Невыразимого Ужаса, то и мне малодушничать не к лицу, решил я. Опустившись на траву рядом с лошадью, я тоже сорвал стебелек и начал свой рассказ.
  
  10. Расплата
  
  Вот они, мои бедные проштрафившиеся болтуны, как на ладони. Сидят себе на травке, мило беседуют, у каждого во рту соломинка. Маленький колючий ежик и великолепная белая лошадь. Они говорят, и я понимаю каждое слово. Голоса так трогательно походят на человеческие - у ежика чуть писклявый, похожий на детский, а у лошади - чувственный грудной, как у театральной примадонны.
  Не ошибся ли я с выбором? Я смотрю и пытаюсь разглядеть в них хоть что-то, присущее людям: лицемерие, лживость, жадность, эгоизм, гордыню - хоть что-нибудь. Но чем больше смотрю и слушаю, тем очевидней их наивность и непосредственность. Они невинны и бесхитростны, как новорожденные младенцы. Удивительно, как я мог думать, что лишать жизни людей сложнее и несправедливей, чем животных. Конечно, мне объяснили, что если я откажусь, моя смерть болтливым зверюшкам не поможет. До тех пор, пока не найдут нового аннигилятора, "преступников" будут карать по старинке - при помощи хищников, давно оставивших в покое "правильно" развивающиеся виды. Поток Сознанья вскользь упомянул о том, что некоторые звери изначально были задуманы плотоядными, дабы выполнять полицейскую функцию и способствовать эволюции прочих животных. Если вид развивался гармонично и приближался к понятию об идеальном обществе, цепных псов оттаскивали подальше. Представив себе, как лисица, чавкая и облизываясь, выгрызает внутренности этого милого ежика, или медведь мощным ударом тяжелой лапы ломает хребет лошади, я похолодел. Уж лучше чистый и бескровный огонь. Небесный Огонь - я горько усмехнулся. Каким же нужно быть гадом, какой бессердечной сволочью, чтобы приговорить этих чистых прекрасных созданий к смерти! И я стал их оружием, высокооплачиваемым палачом с высокотехнологичным топором. Дурак! Я ведь еще радовался, что все так хорошо получилось. Если бы только я мог хоть чем-то помочь им, уберечь от лютой погибели, то не пожалел бы собственной жизни. К чему она мне?
  - И я тоже долго не могла понять, почему все вроде бы говорили-говорили со мной, а потом вдруг бац! И как обрубило, - лошадь звонко и непритворно весело заржала. - Потом-то я догадалась, что я одна говорила в слух, а все остальные голоса звучали только внутри моей головы.
  - О-хо-хо, - ежик прыснул со смеху. - Если бы ты мне не рассказала, то я бы так и плюхнулся в болото, ничего не поняв.
  - У меня все проблемы начались после того, как я рассказала анекдот про поручика Ржевского, - от смеха лошадь немного запыхалась. - Ну знаешь, там где он говорит Наташе Ростовой, что когда ходил коров за хвост дергать, брал с собой табуретку. А Наташа ему - фу, поручик, какой вы низкий. Я тогда еще пошутила, что если уничтожить все табуретки в мире, то коровы будут давать молока раз в десять больше. Им ведь больше не придется нервничать из-за того, что в любой момент может появиться поручик и дернуть их за хвост.
  - Никогда раньше не слышал, - ежик хихикая свернулся клубком и прокатился под лошадью. - Сейчас это кажется забавным, но у меня тоже все началось с анекдота. Я рассказал его своему приятелю - тому, которого убил Невыразимый Ужас.
  - Ну и мне расскажи, - попросила лошадь. - Очень уж хочется еще посмеяться на последок.
  - Если ты настаиваешь... - ежик вдруг стал серьезным и печальным. - В обще то, это чисто мужской анекдот, но тебе я расскажу. Вопрос: почему у всех ежей кровати в спальнях ориентированы строго по компасу так, чтобы изголовье обращалось юг, и только у извращенцев - на север?
  - Понятия не имею! Но уже смешно!
  - Ответ: потому что у ежих иголки, как стрелка компаса, всегда острым концом ложится к северу, - видя недоумение на лице лошади, ежик пояснил: - ну представь себе, каково залезать на ежиху, когда ее иголки впиваются тебе в пузо. Если дама лежит попой к северу, то иголочки одна к другой укладываются и можно спокойненько и с комфортом расположиться сверху. А уж если наоборот...
  - Дошло! - воскликнула лошадь, и ее заливистое ржание слилось с тоненьким смехом ежика, сквозь который он продолжил: - а еще я сказал другу, что если боишься иголок, то лучше просто положить ежиху на спину. Только ежат тогда на земле станет гораздо больше.
  Я улыбнулся анекдотам, но тут же ужаснулся. Боже мой! Ведь как раз за эти шутки их и приговорили. Шути они себе по тихим бессловесным каналам, жили бы себе дальше да радовались. Но как можно такие шутки передавать мысленно?! Здесь же вся соль в словах. Может быть, Потоку Сознания больше понравилось, если бы живые существа стали роботами и воспринимали только команды своих программ. Хочешь чистоты и стерильности? Заспиртуй всех. Зачем нужно общение, если нет живых существ, которым оно могло бы доставить удовольствие. Ну ничего, я еще что-нибудь придумаю, я не дам этому заговору свершиться! Посмотрим, кто посмеется последним! Я буду умным, очень умным. Держа язык за зубами, я выгрызу волка в его же логове. Я... Черт! Да кого я пытаюсь обмануть...
  Прощай, милый ежик. И ты, милая лошадка, прощай. Простите меня. Сглотнув вставший в горле комок, я нажал на маленькую круглую кнопочку, и ночь озарилась ярким светом.
   22.12.2006-16.02.2007
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"