Настоящая любовь-морковь, цветы-торты, дрозды-звезды. Хе-хе. Ну, чисто как та ботва. Да не эта, другая. Про две семейки накрахмаленных уродцев - тех, что, как стемнеет, орали "Хале-гале" и скакали на водяных матрасах, точно сивильские блохи. Дури много, денег тьма. Но слишком много дури не бывает. А у них аж с губ, обнявшись с салом, сочится. Едрёныть-матрёныть! Аж зуд промеж лапши пробирает. А лапша-то густющая! Индо ложка в ей торчмя стоит. Ну да ладно - пустое разъездяйство берет. И вот энти самые братки - Монтеки и Капулетти родственных чувств хоть бы с гулькин хрен. Хреновая горчица - горькая хреновина. Это да - чего есть, того не проколбасишь в отрубях канавах замшелых. А ить не все там так плесенью продриснулось. Была парочка непорченых не перченых в печёнках бочонков. Хлеще, чем бочонков! Соплячьё, конечно, но благой пыл с жаром из ноздрей так и хлещет. Зато не вопят на каждом углу, в подворотне и у аптеки: "Слава нам! Все остальные - гниды гнойные". И то ничаго, и то похвально, самопально ужо закосельно. Да не сильно - пацанва, тьфу-тьфу, крепкая. И таковая симпатия промеж теми ребятишками завязалась, что старым фрям ором "Ежова запупыка! А ля хер, ком а ля хер. Шумахер - шухер на хер!" не отделаться. Тут и вагона первосортного навоза маловато покажется, хе-хе. Да где ж его взять, первосортного-то? Чай такие пузастые бестии, аки Монтеки с Капулеттями все порастаскали. Чисто вот жлобоедства на них не хватает, ей-ей. Ну да понос им на нос, чума на оба ихних дома, а на попу - насморк. А подростки промеж тем вовсю хлестались соловьями - он ей конфетов-букетов-лонжалетов, она ему еще чего покруче. И гику - на всю Ивановскую. Да еще Тамбовские алтухи слыхали - те краем уха да из кювета. Кажись, все тип-топ, муху по лбу хлоп и в лабаз топ-топ, Гитлер дум коп. Ан нет! Хренушки! Родителя в сучью позу встали, задницы оскалили да хреначат и хреначат по чем зря. Видать, дерьмецо в кровушке-то забродило. Аж шнобеля посинели от дюжего хрюкотанья. Молодо - зелено, им до крайней фени родителевы выдрюконы с забамбасами голимыми. Эх ма, шершава криворулька! И я, пень чарвивый, вспомятал своейную юность - ужо кутил! Да ну, чё старьё-берьё бередить? А то разслюнявлюсь, чисто бабенка поддатая. Те перечницы-солонки, унитазные заслонки, сквозь крюкастые свои грабли лупать ни по чем не хотели. Одни сюсюкали: "Дочурка, драть тя в хримузду. Чаво? В монашки приспичило? Аль в сиротки намылилась, стервозинка погульливая?" Другие: "Сынулька, долбать тя в чресполосицу! Видать, давно из тебя говно-то не выколачивали, что шляешься по девкам - вражноватым раздвиножкам!". Пацан-то, хоть бычара и подневольный, но мужик. Кричит: "маманя! Папаня! Чтоб вы тут все поперегадились. За шлюшку ответите". И сам таку дурандасину запрокинул, что сам Гегель опростался б. Ломанулся пацанчик в вооруженные силы - помирать, так с пулей в кишках, да со штыком в потрошках. Благородство, туды его в качель! Вот дрездуны! У самих брюхо за кренделябры цепляет, а мальчугану - подыхать так с той курочкой-цыпочкой и недомутив. Я б таких свинобздей на компост пустил бы да и в рот компот! А цыпочка та, как прознала про пацанчика сваво, чуть слезьми долину Тигра, Ефрата и пару-другую Свинксов не потопила - так огорчилась, бедолажка задрюченная. Рыдает стихами: "Хрена ли мне теперя белый свет". Обожралася демидролу под завязочку. Тут к ней глюк злой повадился, дескать, померла, голуба. Родственнички в раз засопливились, разгунделись. Но, к счастью, перепились все как один и сдохли. И на нашей Нижнекалловке еще празднючёк будет, со слонами да с мосорылочками. А за раз и пацанчик прискандычил, дезертировал то есть, молодчинка. Глядь поглядь - девчушка, кажись, отпапиросилась. Он дюже расстроился. Про себя думает: "Ща дырок в пузе наделаю. Авось, подохну скоропостижно". Но папаша его остановил. Грит: "Счастье - дело наживное, а дырки в пузе - дело ножевое". Папулька-то родился идиотом, но с каждым годом вроде как чуток умней становился, червеглотина. Уж все смекать стали, что вот-вот совсем умником заделается педрило. Да обломались по полной - его маразм старческий спохабил, хе-хе. Пацанчик, однако, торопиться не стал. Девчушку пнул с полпня, та запорхалась - жива, значит, дуреха разбитная. Он ее лобызаниями сорокасемиградусными откачал. И они обжанились. Тут на радостях все родственники, как водится, привалили и опять за свое. Даже те, что дохлее мотыля в уксусе болтались - и то прискакали. А соплячки не растерялись - говорят: "папеньки, маменьки, дядюшки, тетушки и прочие дорогулечки! Идите вы все в попу бегемота - она большая и вонючая, аккурат под вас". А сами ну плодиться и размножаться. Ото дело, ото славно. Аж радость за жабры берет.