Аннотация: Владислав выходит в свой одинокий поход к Огненной Горе, в недрах которой, по уверениям Кольценосца, до сих пор ещё можно отыскать, в тайном капище Саурона, знак и орудие древней его силы - великое Кольцо.
Встреч неведомой будущности
Владислав присел на корточки, примостившись на большой, плоской поверхности огромного камня, скорей уж напоминающего грубо обработанную, неведомо кем и кода, базальтовую плиту, нежели простой валун естественного происхождения, и задумчиво смотрел на высящийся перед ним холм, по которому вверх, от остатков моста, к недавно оставленному им городу, белесыми петлями взбегала древняя дорога. В свете ясного весеннего дня башня Детинца, круто вздымающаяся над поясами стен, на фоне пепельного склона горы, сейчас смотрелась вовсе не светящимся призрачным лунным светом зловещим призраком, а лишь попросту чуть более светлого камня серой каменной колонной, заметно обветшавшей под бременем лет, и давно уж утратившей свою первозданную белоснежную чистоту. Но венчающая её корона всё также продолжала плавно проворачиваться, как бы озирая долину недобрым взглядом продольных щелей своих бойниц. И, вполне возможно, сейчас, из одной из них, на Владислава бесстрастно глядели, из-под тени глухого капюшона, слепые бельма заимствованного тела нынешнего предводителя Кольценсосцев. И от этой мысли он даже слегка содрогнулся, чуть покачнувшись на носках, и тяжесть заплечного мешка, оттягивавшего ему плечи, еле заметно колыхнулась вместе с телом, заставив его грузно обрушиться на низкие каблуки своих старых походных сапог, в которых он проделал, ещё столь недавно, весь столь долгий и ужасный путь от отчего дома до ныне несуществующей уже твердыни Чернограда.
Проваливаясь, вчера ночью, после совершенно измотавшего его разговора, в глухое забытье, Владислав имел намерение спать аж до самого до упора, с чётким осознанием того, что спешить ему, собственно, пока что особо и некуда. И что все возможные грядущие неприятности вполне могут и подождать - пока он наберётся достаточных сил, чтобы встретить их в ясном сознании хорошо отдохнувшего тела. Но ему едва дали поспать лишь несколько жалких часов до рассвета, и как только первые лучи от протаявшего далёким , закрытым изломанными вершинами восточного хребта небосклона, просочились в полуприкрытые ставни рабочей комнаты, его тут же и выбросило из сна - словно бы невидимым, но хорошо ощутимым пинком из той внутренней тьмы его сознания, в которой вокруг него плавали плохо различимые кошмары.
Вскинувшись на кровати, он тут же почувствовал, словно бы услышал, едва слышный шепот, идущий откуда-то из глубины его собственного слуха, и навевающий ему, что вот - нужно немедленно вставать, и - как можно скорее собираться в дальний, опасный путь. Он, всё же, таки не перенбрёг посещением помывочной, для чего ему пришлось, дрожа от холода, и кутая голое тело в тёплый, меховой плащ, спуститься вниз, и пройти к жилому корпусу, где он, кое-как, всё же согрел себе, в медном, лужёном котле, стылую воду. Оделся он, после помывки, уже в то, в чём пришёл, в эту проклятую страну, когда-то из своего, такого далёкого сейчас дома. Благо старая одежда была заботливо сложена Ладненьким в его дорожный сундук, перед их отъездом из Чернограда. Барахлишко было, конечно же, выношенным и достаточно ветхим, но, в данных обстоятельствах, именно тем, что нужно, дабы не вызывать лишних подозрений в случае какой нежелательной встречи.
Наскоро перекусив в кухне сушёным мясом с походными лепешками - ни сил, ни желания приготовить себе что-то горячее у него не было совершенно, он набил себе, тем же самым, что и ел на завтрак, заплечный мешок, прихваченный из комнаты. Перетащив его ко входу жилого корпуса, и оставив в коридоре, он, всё же, таки вернулся в башню - дабы ещё раз тщательно изучить карту местностей своего будущего похода.
Под конец, плюнув на предупреждения, он, всё же, перерисовал себе, графитовым стило, на чистый лист бумаги, общий набросок ожидавшего его пути, с пометками водосборов, а заодно - и найденную на обороте карты схему туннеля в горах перевала у него над головой, со зловещим названием "Паучье логово", через который ему, совершенно очевидно, ещё таки предстояло пройти, чтобы оказаться по ту стону горного кряжа.
Вернувшись в свою прежнюю комнату, в жилом корпусе, он без труда отыскал в конторке подобранную Тайноведом, для их так и не состоявшегося похода на тот берег реки, стопку бумаг - различного рода документы, долженствующие создать им благопристойную и правдоподобную легенду, на случай столкновения с дозорами белгородцев. Теперь всё это вполне могло пригодится и Владиславу, в его продвижении там, за горами. Выбрав оттуда то, что касалось именно его легенды, он, движимый внезапным побуждением, присоединил к бумагам также письма и портреты в медальонах, захваченные им, в своё время, на Корабельном острове.
В их общей с Тайноведом комнате, радом с конторкой того, стоял также и огромный, тёмного дерева, окованный железом сундук, который его прежние товарищи успели набить, почти до самого верха, собранными ими отовсюду золотыми монетами и драгоценностями. Особой необходимости в деньгах на ближайшее будущее не предвиделось, но Владислав, всё же, таки наполнил свой кошель оттуда, и - на всякий случай, прихватил также и пригоршню лежавших там вроссыпь мелких бриллиантов, рубинов и изумрудов. Хотя, безусловно, тащить с собой лишнее в пеший поход явно и не стоило. Но камни были не тяжелы - а золото, что ж, вполне возможной было бы и такое, что ему пришлось бы откупаться от встреченного дозора, или каких случайных разбойников.
Затем он облачился в свой старый доспех, в котором он, когда-то - и не так уж, впрочем, и давно, на самом-то деле, пришёл в Чёрную Крепость, надел перевязь с мечом и кинжалом, и, быстро окинув взглядом комнату, вышел из неё с чувством одновременно, и тяжкой, сосущей тоски, и - в то же время, определённого облегчения и освобождения от пережитых здесь кошмаров. Лук и колчан, он, по определённом размышлении, решил с собой, всё же, не брать. Судя по всему, ему следовало избегать вооружённых столкновений поелику возможно - полагаясь исключительно на скрытность и хитрость. А заговоренные стрелы в колчане, в случае пленения, могли рассказать о нём слишком много нежелательного. Брать же лишь простые стрелы в этот поход, судя по всему уже попросту не имело особого смысла.
Подхватив заплечный мешок он вышел наружу, и с содроганием увидел две чёрные фигуры в балахонах, с низко надвинутыми капюшонами, которые терпеливо дожидались его во дворе Детинца. Утро уже успело хорошо вступить в свои права, но даже в и свете дня эти фигуры распространяли вокруг себя тяжёлый, хорошо ощущаемый, просто непереносимый ужас. Лиц под глубокими капюшонами не было видно, но Владислав, всё же, как-то сумел почувствовать, что самого Предводителя среди них нету. При всей общности исходящего от них влияния, каждый из Кольценосцев имел, в этом воздействии, и нечто вполне личное, особенное - как бы некий свой, особый, невещественный запах, что резко отличал его ото всех остальных в их сообществе. И Владислав ясно осознавал, что ни с одним из этих ему, до сих пор, ещё не приходилось иметь дела.
Провожатые не произнесли ни слова, даже не поприветствовали его, да и он их не стал ни о чём спрашивать. Всё было предельно ясно - кто-то должен был закрыть за ним ворота крепости. Хотя.. Была ли в этом хоть малейшая необходимость, при их-то наличии в городе? Кто знает... Во всяком случае они проводили его до ворот Детница, и даже сами для него их распахнули. Видимо, к делу своего служения они относились вполне серьёзно - и уж если начали служить возможному будущему хозяину, то это у них проявлялось и вот в таких мелочах также.
Впервые за всё своё время пребывания здесь Владислав видел нижний город при свете дня. Спускаясь по плитам древней дороги, он сразу же отметил, что та гнетущая, ужасающая атмосфера, которая так поражала его здесь раньше, сейчас совершенно покинула эти древние развалины. Хижины по обоим сторонам пути были сейчас не более чем, просто уродливыми постройками, наскоро состряпанными из совершенно разнородного подручного мусора. Даже вонь и запахи гниющих отбросов, видимо, уже давно успели выветриться оттуда. Так что, под ясным светлым небом наступающего великолепного весеннего дня, вид вокруг был хоть и жалким, но, всё же, ничем особо не поражающим его обострённые до предела, всем пережитым за последние дни, внутренние чувства. Всё здесь теперь выглядело одной давно уж заброшенной, и оставленной всем живым - даже не было видно шныряющих крыс, свалкой строительного хлама.
Владислав испытал совершенно бессознательное и беспредельное облегчение, когда за ним, наконец-то, захлопнулись створки ворот нижнего укрепления, отрезав его от этих столь молчаливых, то ли сопровождающих, то ли, всё же - конвоиров. Они не обменялись ни единимым звуком даже и в самый момент расставания. Не было ни пожеланий счастливого пути, ни высказанных надежд на благополучное завершение всего дела. Замкнутость Кольценосцев была совершенно непреодолимой. Но ещё одно тяжёлое испытание ждало его внизу, у рухнувшего моста.
Даже и в свете дня река по прежнему исходила белесым, еле видимым, но, при этом, до жути удушливым туманом. Обломки моста, перегородившие русло, вполне позволяли, перепрыгивая с одного из них на другой, без особого труда преодолеть реку, не заходя в воду. Но испарения, поднимавшиеся меж камнями, действовали на его сознание почти как тот конопляный дым, которым так любили дышать, со своих жаровен в шатрах, степные кочевники. Владиславу, несколько раз за время преодоления реки, казалось, что он вот-вот попросту потеряет сознание, и тут же упадёт в воду совершенно недвижимым телом. Да и выбраться на дорогу с низины, заполненной обгоревшими стеблями жутких цветов, выжженных, при своём посещении долины, войском белгородцев, со всё ещё кружащейся головой, оказалось не так-то просто. Низины, подходившие к реке с обоих сторон, упирались вверху в обрывистые склоны, с которых спуститься вниз было бы куда как проще, чем на них взобраться, особенно же с тяжёлым грузом за плечами.
Так что, перейдя дорогу, пройдя через открытый проём в стене - с другой её стоны, и поднявшись, по обнаружившейся там тропе, над ядовитыми испарениями реки, Владислав, всё же, решил таки малость передохнуть на открывшемся ему там, наверху, большом камне с плоской вершиной.
С места, где лежал этот камень, вся долина просматривалась ясно, совершенно как на ладони. Здесь, прямо поперёк тропы, взбиравшейся по крутому каменистому склону хребта, в горы врезалась глубокая расщелина, пожалуй - даже небольшое ущелье, по дну которого, с гор, сбегал ручей, впадавший затем в реку, бежавшую посредине долины, и который, видимо, и промыл, за множество столетий, эту самую расщелину. Город располагался чуть ниже этой расщелины - на высоком холме - видимо, гигантской древней осыпи, перегородившей когда-то совершенно такую же, только гораздо более широкую, расщелину в склоне хребта по ту сторону реки. И тоже, наверняка, промытой, когда-то, потоками с гор, теперь полностью поглощавшимися водопроводами города, и питавшими, на вытоке, его рвы. Видимо эти-то воды, тоже как-то сбрасываемые, в результате, в реку по подземным проходам, и отравляли её чем-то совершенно отвратительным и ужасным. Питавшим, в частности, и цветы, произраставшие на лугах, возникших на плоских низинах, образовавшихся в устьях спускавшихся к ней этих двух боковых расщелин.
Возведенный на плоском навершии этой, поистине гигантской каменной осыпи, древний город жался к крутому, почти отвесному обрыву хребта, с которого, видимо, когда-то и произошло обрушение всех этих скалистых обломков. Плоскость этой выемки в теле горы, располагалась под небольшим углом по отношению к долине реки, и поэтому и весь город также был слегка развёрнут, лицевой стороной своей, от направления протоки реки, что отсюда, сейчас, очень хорошо просматривалось Владиславом.
Две эти расщелины образовывали тут, вместе с долиной реки, огромную крестообразную выемку в теле хребта. За этой выемкой главная долина продолжала круто уходить, всё более сужаясь, куда-то вглубь горного массива, но затем она делала резкий поворот вправо, совершенно скрываясь из вида за крутыми скалами. Так что отсюда невозможно было определить, завершается ли она там, и если завершается - то как скоро. Вдоль реки, скрывавшейся за этим поворотом, по противоположному к городу берегу, поток сопровождала древняя, когда-то мощёная серыми каменными плитами дорога, сейчас, впрочем, сильно замусоренная многочисленным осыпями - видимо за этим участком дороги не следили уже несчётное количество лет.
Владислав, сидя на корточках, и постепенно успокаивая своё дыхание, бездумно созерцал открывшийся ему вид. Солнце, всё ещё скрывавшееся за острыми пиками хребта, с противоположной стороны долины, тем не менее уже наполнило своим светом запредельную голубизну небесного свода, сиявшего сейчас над его головой совершенно нестерпимым бирюзовым оттенком. Впрочем, в долине было всё ещё достаточно прохладно, и Владислав зыбко кутал своё, столь недавно разогретое на крутом подъёме, а сейчас постепенно остывающее тело в тёплый зимний плащ.
Уткнувшись в расщелину, тропа здесь делала крутой поворот влево, и дальше взбиралась по её склону вверх весьма узкой каменной полкой, врезанной в крутой склон этой расщелины.
Владислав, рассеяно созерцая древний город напротив, начал всё яснее и яснее ощущать, где-то в самой глубине души своей, что сознание его постепенно как бы высвобождается от некоего такого, совершенно оцепенявшего его все эти последние недели тяжкого наваждения.
Там, по ту сторону реки, всё словно бы плыло в неясной, невидимой дымке, продолжая, тем не менее, оставаться, в заливающем долину рассеянном солнечном свете, видимым до самой малейшей трещинки, до самого малого камешка. Владиславу стало постепенно представляться, что там, внизу - это не просто река, поделившая меж собою две части огромной, узкой долины межгорья, но что это как бы чёткая, хорошо ощущаемая граница меж миром реальным, зримым, вещественным, и - миром совершенно зыбких, нематериальных, и - тем не менее предельно чётких, до жути, кошмаров. Словно бы всё в той, заречной части долины, было порождением чьего-то весьма могущественного и злонамеренного разума. Словно бы всё это было одним непрерывным, зыбким сновидением, в жестокие извивы которого Владислава с товарищами втянуло какой-то совершенно нечеловеческой и необоримой силой в ту роковую ночь, когда они пересекли этот, сейчас разваленный на множество каменных кусков мост. И что вот теперь - он постепенно выходит из плена этих ужасных сновидений, всё более и более погружаясь в привычную, плотную, чувственную и вещественную реальность.
Там - за рекой, всё словно бы пребывало за весьма ощутимым, хотя и совершенно невидимым гигантским хрустальным кристаллом - вроде того, что им, школярам, однажды, на занятии, посвящённом запредельному видению, показывал как-то Мастер. Как и тогда - там, за гранями этого кристалла, ему как бы виделось, как бы - всплывало, неясными очертаниями, что-то совершенно запретное, неясное, и, в то же время, до боли притягательное. Нечто, стремящееся всосать, поглотить в себя его взор, и за взором - и всё его сознание, разом выдернув его из мира живых, в мир бесплотных и неощутимых чувственно телом видений.
Ему вдруг пришло в голову то соображение, что, возможно, где-то так оно, собственно, и есть, и этот древний мост, силой какого-то невероятного ведовства, служил зримым соединением, зримым путём меж миром нормального течения времени, и тем осколком мироздания, где непрерывный поток времени давно уже обратился в свою противоположность, разлившись в раз и навсегда застывшее озеро древней, уже обратившейся в бесплотную легенду эпохи. Эпохи - как бы раз и навсегда уловленной, и выпавшей из течения времен и пространств этого мира. Эпохи, раз и навсегда обратившейся в чей-то никогда не прекращающийся, вечно длящийся кошмар.
Он почувствовал, что ото всего этого у него начинает постепенно всё больше и больше кружится голова. Тут он подумал, что, возможно в этом и заключался смысл действий того отряда, который, развалив этот мост, пробовал раз и навсегда совершенно прервать ту нить, которая связывала, столь роковым образом, эти две запредельно враждебные противоположности мироздания. И что - кто знает, возможно ему уже и не удаться больше никогда вновь вернуться в тот мир потустороннего кошмара, из которого ему удалось сейчас столь счастливо выскользнуть? Мысль эта, мимолётно промелькнувшая у него в голове, принесла ему разом и чувство резкой тревоги, и - в то же время, также и чувство внезапного, совершенно радостного облегчения.
Впрочем - ему нужно было спешить. До темноты желательно было добраться до какого-либо укрытия на ночь - хоть бы и до той каменной пещеры, которая, согласно срисованной карте, выводила дорогу по ту сторону хребта. У него в голове гнездилась мысль, что под её сводами, ему, возможно, удаться переждать грядущую ночь в относительной безопасности.
Тяжело поднявшись, Владислав начал долгий, и крайне утомительный для него, отвыкшего за последнее время от ежедневных походных нагрузок, подъём по этой узенькой полочке, левая сторона которой была, когда-то, буквально "выгрызена" прямо в крутом склоне расщелины. Полка эта следовала за всеми изгибами почти отвесного склона, и справа от её исщебленного края тут же распахивалась глубокая, полная непроглядной тени пропасть, на самом дне которой, в ясном свете дня, еле туда доходившего, время ото времени взблёскивала серебром тонкая ленточка водяного потока.
Но как ни тяжёл был для него, за последние недели сидения в городе полностью успевшего отвыкнуть от тяжёлых нагрузок, этот подъём по склону, всё же самое худшее, как оказалось, ещё ждало его впереди. В конце-концов, у самого устья расщелины, там, где она обращалась уже просто в неимоверно глубокую, узкую каменную трещину, по которой сверху струились потоки воды, от таявшего на вершинах снега, тропа уперлась в невероятно крутую, совершенно прямую лестницу, пробитую прямо в почти что отвесном склоне, и глубоко врезанную в его тело - так, что казалось, что она, как гусеница, прилипла, и - карабкается вверх в глубоком, похожем на трубу, проходе с высокими стенами, но, при этом - без всякого перекрытия сверху. И вот эта лестница-то, по которой ему пришлось затем карабкаться наверх, и оказалась для него совершенно невыносимым кошмаром.
Сначала дело пошло, вроде бы, совсем неплохо. Хотя состояние ступенек было более чем плаченым - за долгие годы они стерлись непогодой до покатости, часто бывали испещрены трещинами - иногда весьма значительными, в которых камень просто крошился под пальцами, но, в общем и целом, при ярком дневном свете, подъём по лестнице попервах не представлял столь уж большой сложности. Но по мере того, как час тянулся за часом, и Владислав начинал уставать всё более и более, он с ужасом наконец-то сообразил, что у него не будет ни малейшей возможности передохнуть до тех пор, пока он не достигнет самой верхней точки этого подъёма. Тут нельзя было скинуть заплечный мешок со спины, ни даже примоститься кое-как на корточках. Не было никаких промежуточных площадок, никаких переходов с пролёта на пролёт. Лестница всё тянулась и тянулась вверх одной, почти что отвесной линией ступеней, и конца ей всё не было видно.
Здесь можно было, конечно же, просто остановиться - и пережидать, в общем - на прямых ногах, почти стоя. Но нельзя было ни развернуться, ни примоститься поудобней. Сверху бил непрерывный полок леденящего воздуха с вершины горы, словно бы стремясь сдуть его вниз, куда его и так постоянно оттягивала тяжёлая заплечная ноша. Невзирая на этот поток, он был, под одежной, мокрый как мышь, и лишь тёплый плащ, не дающий ветру подобраться к телу, спасал его от того, чтобы простудиться насмерть . Пот тёк у него по лицу, из под натянутого на голову капюшона, и он постоянно утирал его рукавом плаща, орудуя плечом, чтобы не отрывать заледеневших, плохо слушающихся пальцев от той надёжной каменной опоры, в которую они так лихорадочно, и так отчаянно вцеплялись.
Выхода у него не было - вернуться, начиная с какого-то определенного момента, было уже попросту невозможно. Он должен был ползти и ползти - упрямо, безнадёжно вверх, лишь уповая на то, что силы не покинут его окончательно до того, как закончится, наконец, эта проклятая лестница. Постепенно движения рук у него у него стали совершенно бессмысленными, чисто механическими. И в голове не осталось ни единой мысли, ни единого соображения, а лишь одно отчаянное, непроизносимое желание, чтобы это всё, наконец, кончилось бы тем или иным образом.
Но всему в этом мире, рано или поздно, наступает своё завершение. Совершенно бездумно, уже совершенно не глядя вверх, нащупывая рукой очередную ступеньку, он, вдруг, обнаружил, что она почему-то гораздо шире, чем все предыдущие. Подняв же взгляд кверху, он понял, что над головой уже нет убегающего ввысь бесконечного ряда ступеней. И осознал с невыразимым облегчением, что таки достиг, наконец, какой-то ровной площадки.
Перевалиться через край последней ступеньки, и заползти на неё, особенно же с заплечным мешком сзади, оказалось делом совсем не лёгким. Пришлось, под конец, подкидывать тело кверху совершенно негнущимися ногами, чтобы перевалить его через гребень последней ступени, ползя по ней, как извивающийся дождевой червь по мокрой земле.
Перевалив за этот гребень, и проползя достаточно, чтобы ступни его не свисали над бездной, он так и остался лежать навзничь, придавленный сверху собственной поклажей, тяжело дыша, и исходя потом - почти потеряв сознание в столь долгожданном, блаженном расслаблении тела. Потом он всё же стянул лямку с левого плеча, повалил мешок набок, и, выскользнув из левой лямки, тяжело поднявшись в сидячее положение, наконец, глянул назад.
В тесном проёме меж каменными, хорошо выглаженными, ровными стенами, обрамлённом двумя изящными, вытесанными в теле скалы колоннами, которыми, как дверной рамой без перекладины, охватывалось прямоугольное отверстие над лестницей, видны были лишь вершины противоположной стороны кряжа, окружавшего долину, над которыми сияло совершенно бирюзовое небо. Встав на ноги, он осторожно подошёл к самому краю площадки, и быстро глянул вниз. Его тут же замутило, и он отшатнулся назад.
Где-то там - далеко внизу, он разглядел, словно бы с высоты птичьего полёта, приплющенный, полностью открытый отсюда для обозрения всеми своими внутренними дворами город. Высота и крутизна были такие, что у него моментально закружилась голова. Он с ужасом подумал о том, как же он будет спускаться по этой лестнице - если ему, конечно же, таки доведётся возвращаться назад. Сейчас этот спуск ему представлялся совершенно невозможным - столь круто, почти отвесно убегала вниз бесконечная чреда ступеней. Даже по своему, весьма небольшому, опыту горных походов, он хорошо знал, что схождение с горы - дело всегда гораздо более сложное, чем подъём на неё. Здесь же это представлялось ему делом вообще совершенно немыслимым!
Впрочем, сейчас ему, всё рано, предстояло не спускаться, а карабкаться дальше. Так что он лишь махнул рукой, мудро решив переживать трудности исключительно по мере их наступления. Примостившись на какое-то время на заплечном мешке, он отдохнул немного - пока ноги и руки перестали мелко трястись от пережитого напряжения. Но он тут же - в своей насквозь промокшей от пота одежде, начал разом как-то стыть на пронзительном ветру, срывавшемся сверху по проходу. Запасной одежды у него не было - так что переодеться было не во что. Спешно подхватив поклажу, он, мрачно и упрямо, двинулся по убегающему вверх меж двумя стенами скальному проходу, впрочем - всё же гораздо менее крутому, чем только что пройденная им лестница.
Проход тянулся и тянулся на долгие вёрсты, постепенно взбираясь вверх в теле горы. Он разогрелся от ходьбы, и даже начал потихоньку просыхать на этом неумолчном, стылом ветру. Затем подъём завершился небольшой, изящной аркой, за которой открылась точно такая же скальная полка, которая привела его к первой лестнице. По праву руку от него снова был крутой, вертикальный обрыв - начало той самой боковой расщелины, по склону которой он, оказывается, всё время и поднимался в только что пройденном им проходе. Расщелина, постепенно расширяясь, убегала вдаль, туда, где в лёгкой дневной дымке лежала, поперёк неё, главная долина.
Подняв глаза, Владислав увидел, что вершины по краям перевала, значительно приблизились, а седловина перевала теперь лежит у него над почти что прямо над самой головой. Во всяком случае, у него теперь появилась надежда, что он, всё же, таки успеет добраться к этой седловине до темноты. Пока что вокруг было совершенно безлюдно - даже горные козлы не прыгали здесь по скалам. Взбираясь по проходу, он, стараясь ступать как можно тише, всё время тревожно прислушивался - не раздастся ли, вдруг, впереди эхо встречных шагов, хотя - в случае чего, избежать встречи и скрыться тут было бы совершенно невозможно. Но сейчас он как-то более-менее успокоился, и потихоньку начинал верить в то, что тут действительно совсем никого не осталось. Да и правде ведь, если подумать - что здесь было бы делать хоть кому-нибудь, в этих совершенно диких и безжизненных местах, над долиной вечного ужаса? Такого рода рассуждения его немного успокоили.
Он осторожно продвинулся по полке, покрытой осыпями камней, растрескавшейся, с выщербленным краем, нависающим над самой пропастью. В конце её, по леву руку, в стене ему открылось отверстие, за которым опять начинался ограждённый стенами проход, по которому вправо уходила вверх уже новая лестница.
Владислав, мысленно проклиная всё на свете, начал по ней взбираться. Впрочем - лестница, всё же, оказалась не столь крутой как предыдущая. Склон здесь как бы отступал вглубь, и вроде бы, даже становился гораздо более покатым. Лестница змеилась, петляя по склону то туда, то сюда, и в местах её поворотов были небольшие площадки, на которых оказалось возможным даже снимать с плеч мешок, становившийся всё тяжелее и тяжелее с каждым шагом, и даже немного передыхать, сидя на нём.
Лестница здесь шла в точно таком же, врезанном в каменный склон проходе, как и весь предыдущий путь. Такое углубление его, видимо, было призвано защищать путника от каменных осыпей, время ото времени сбегающих, потоками, сверху. Когда он уж совсем выбился из сил, лестница, всё же, наконец-таки вывела его на округлую площадку, врезанную в склон, одна из сторон которой, лишённая всякой ограды, открыла перед ним великолепный вид на всю крестовину пересекающихся внизу ущелий. Там, теперь видимый сверху, смутно белел в уже надвинувшейся на него предвечерней тени недавно оставленный им город.
Присев на заплечный мешок, на самом краю площадки, и глядя вниз, Владислав рассеянно размышлял о том, смотрят ли на него оттуда сейчас его извечный обитатели. Потом он вспомнил, что им, владеющим сейчас Дальноглядом, даже ведь не нужно покидать своего логова, чтобы видеть всё, что творится не только рядом с Городом, и далеко, далеко от него. При этой мысли он содрогнулся зябко, словно бы почувствовав на себя взгляд этих мёртвых, но исполненных жуткого, призрачного свечения глаз. Он тут же встал, и засобирался дальше.
С этой площадки лестница снова, круто и прямо, взбиралась по склону - совершенно ровной линией, хотя, опять же, вовсе и не такой крутой, как та, самая первая, лестница. Изрядно попотев на этом участке пути, Владислав, наконец-то, покинул закрытый проход. Перед ним, по достаточно пологому здесь склону, меж ломанными острыми пиками скал, и каменными столбами, вытесанными из них ветрами и непогодой за бесчисленный столетия, в пологой котловине меж двумя отрогами главного хребта, к седловине перевала поднималась вытесанная в камне, открытая всем ветрам тропинка, петляя туда и сюда. На белесой синеве всё ещё светлого неба, по сторонам, на этих двух отрогаов, выделялись два пика, и тут Владислав ясно осознал, что левый пик - это, судя по всему, вершина рукотворной башни, украшенная каменной короной. Тропа, по мере его подъёма по ней, всё более и более уклонялась влево, к основаниям этой башни, господствующей над седловиной перевала.
Бойницы под короной темнели мёртвыми провалами. Но это успокаивало очень слабо. Если там, наверху, были дозорные - а их там не могло не быть, если крепость, которой принадлежала башня, была ещё обитаема, то Владислав, медленно, как муха, ползущий по склону, должен был бы быть видим им как на ладони под этим, всё ещё ясным небом.
До катастрофы в башне, понятное дело, стояла стража из Чернограда. Но вот кто бы мог бы быть там именно сейчас? Прежняя стража могла, конечно же, и разбежаться давным-давно. А - могла и, затаившись, выжидать, как они сами ещё столь недавно выжидали там, внизу. Её могли вытеснить из крепости и отряды отщепенцев. Которые наверняка ведь прошарили всю равнину за горами после своей победы. Но тогда там вполне могла сейчас сидеть их собственная стража. И Владислав, с немалыми тревогой и беспокойством всматривавшийся в чёрный силуэт на фоне постепенно выцветающего и темнеющего небосклона, лихорадочно всё пытался сообразить, какой именно расклад для него был бы, всё же, таки налучшим.
Если там осталась прежняя стража, то его принадлежность к Гвардии уже ни от чего его не смогла бы теперь избавить. Нынешние орки наверняка уже превратились в простых погромщиков, которым теперь было всё равно - кого там убивать и грабить. Можно было бы попытаться и откупиться от них деньгами и ценностями, конечно же. Можно было бы, в конце-концов, попугать их и местью Кольценсосцев - там, снизу. Но.. Кто мог бы сказать, поможет ли это выбраться ему из их лап живым и невредимым? А вот если там - отщепенцы, то, с одной стороны, он мог бы меньше переживать за свою шкуру. Но - с другой стороны, те могли бы и задержать его "до выяснения". Ведь всякому было бы понятно, кто именно может подняться сюда из долины - снизу. В общем - оба расклада были бы достаточно паршивыми. И оставалось лишь надеяться, что крепость вверху сейчас стоит совершенно покинутой.
В этих размышлениях, уже изрядно уставший и совершенно вымотанный сегодняшним восхождением, опять весь мокрый, невзирая на пронзительно холодный, ледяной, непрекращающийся ветер, который гулял здесь меж скалами, он добрался до неглубокой ложбины, которая круто взбираясь меж изломанными пиками с версту, или даже более того, упиралась прямо в высоченную, серую, круто обрывающуюся стену, совершенно преграждающую путь наверх. Повернув за очередной изгиб ложбины, Владислав увидел, что она, как то и обещала карта, упирается прямо в округлое отверстие пещеры, пробитой в этой стене.
Сначала он, вымотанный до предела, просто несказанно обрадовался близкому концу сегодняшнего похода. Но, по мере того, как усталые ноги подносили его всё ближе и ближе к этом провалу в серости отвесного каменного массива, дыра эта нравилась ему всё меньше и меньше.
Началось всё с какого-то совершенно общего чувства запредельной опасности, которым эта нора буквально-таки дышала ему в лицо. Поначалу он было рассчитывал, что обретёт здесь более-менее безопасное укрытие на ночь. Но подойдя к отверстию вплотную он почувствовал выходящую оттуда, совершенно невыносимую вонь - словно эта пещера вся была завалена полуразложившейся падалью. В смутной белесости всё ещё чуть светлого небосклона он, со всё нарастающим страхом и недоверием, напряжённо всматривался в совершенно угольную черноту, клубящуюся в этом провале, и ему вдруг остро захотелось плюнуть на всё, повернуться, и начать обратное нисхождение, чтобы попробовать отыскать затем какой-нибудь другой путь, ведущий по ту сторону хребта.
Вход был достаточно высок - туда, пожалуй, мог бы въехать и конный, если бы он, каким чудом, смог бы очутиться здесь. Верх был арочный, с крутым изгибом, и по всей полуокружности этой арки можно было разглядеть остатки какого-то то ли каменного узора, то ли почти полностью стертой вековыми непогодами надписи. Когда-то, очевидно, ровные, края проёма сейчас были изрядно изъедены и выкрошены, пересекались многочисленным трещинами, и лишь общие его очертания всё ещё говорили о том, что это - не естественная пещера, а когда-то пробитое в толще скал искусственное отверстие, сознательно сделанное здесь кем-то давным-давно тому назад.
Какое-то время Владислав всё-таки колебался, чувствуя, как неприятный холодок пробегает у него по позвоночнику. Но - делать было нечего. Путь назад был бы очевидным безумием. Он достал из заплечной сумки просмоленный горючим материалом факел из небольшой связки, захваченной им в кладовой трапезной. Резкий, буквально сбивающий с ног ветер бил в его левый бок не преставая, но ему отчаянно не хотелось входить в эту смердящую темноту наощупь, и он, всё же, решил попробовать зажечь факел снаружи.
Аккуратно вытащив из ножен меч, он положил его на камень - себе под ноги, закрылся широким плащом, как шатром, и начал упорно выбивать искру огнивом. Но даже под плащом это оказалось делом неимоверно сложным и долгим. Когда, наконец, факел всё же ярко запылал у него в руках, снаружи уже совершенно стемнело.
Зажав факел в левой ладони, и стараясь прикрывать пламя полой плаща, чтобы его не сбило ветром, он, быстро наклонившись, поднял меч, и - словно бросаясь в омут, выставив его лезвие вперёд, заскочил в чёрный мрак пещеры.
Там почти не было и малейшего дуновения. Он, словно бы, окунулся в отвратительно тёплый, вонючий студень вместо воздуха. Широкий проход, еле освещаемей языками пламени, крайне неохотно тлевшего в этой затхлости, уходил вперед как по линейке, заметно повышаясь по мере продвижения по нему. Потолок внутри был такой же арочный, а вонь настолько усилилась, и стала столь невыносимой, что Владислава тут же чуть не вытошнило. Еле сдерживая порывы рвоты, и запоздало сообразив, что нос ведь можно был бы попробовать и заткнуть каким тряпицами, он медленно, сторожко всё продолжал и продолжал углубляться в проход. Меч он нёс прямо перед собой, в полусогнутой руке, и потная ладонь у него немела от напряжения на ребристости рукояти, обтянутой вытертой чёрной змеиной кожей.
Согласно карте, проход должен был вести прямо, лишь раздваиваясь на где-то ближе к концу. Там правое ответвление выводило по другую сторону перевала, а левое - вело ко внутренним воротам крепости сверху. Но ворота наверняка могли быть и запертыми, а Владиславу вовсе не улыбалось очутиться в тупике, из которого был бы лишь один-единственый выход назад. Ибо, по мере продвижения, чувство запредельной опасности не только не уходило, но становилось всё острее и острее.
К его крайнему удивлению, по мере углубления, он встречал немало узких боковых проходов, явно пробитых - грубо и неровно, в боковых стенах, которые совершенно не были обозначены на рисунке, заимствованном им с карты в башне. Он просто шестым чувством ощущал, что оттуда в любой момент может выскочить на него что-нибудь крайне ужасное и смертельное, и поэтому упорно старался держаться самой середины прохода. К вони он так и не смог приспособится, так что его всё время подташнивало, и отчаянно кружилась голова.
Миновав разветвление, он было вздохнул чуть посвободнее. Но в самом конце прохода его поджидала совершенно кошмарная неожиданность. В колеблющемся, красноватом свете факела из темноты вдруг выплыло какое-то белесое, студнеобразное покрывало, преграждающее выход. За ним, за этим покрывалом, по току воздуха уже угадывалось открытое пространство. Но когда Владислав приблизился, и осветил его, он с крайним ужасом вдруг понял, что перед ним колышется, как облако, совершенно гигантская, густейшая паутина!
Она ничем не отличалась от обычной, виденной им и раньше, но нити её были толщиной с тонкую верёвку, и переплетены столь тесно, что сквозняк лишь с трудом, еле-еле просачивался через неё. Сразу же становилось понятным, почему воздух в проходе столь спёрт и неподвижен.
У Владислава от ужаса волосы на голове зашевелились, когда он попробовал себе представить паука, способного выплести ТАКОЕ! Впрочем, присмотревшись поближе, Владислав с огромным облегчением увидел, что там, на уровне колен, в густой паутине прорубано, или как-то прорезано достаточно большое отверстие. Края разорванных нитей колебались вокруг отверстия, под током воздуха. Это было колоссальной удачей. С ужасом поглядвая на паутину, он как-то некстати вспомнил, что от кого-то слышал то утверждение, что нити паутины, по прочности, не уступают стальной нити, одинаковой с нею толщины.
Подивившись мимолётно тому, кто же мог тут проделать это отверстие, он поскорее опустился на колени, чтобы попробовать выбраться через него наружу. Владислав весь аж дрожал, как в лихорадке. Потому что его упорно не оставляло жуткое ощущение злобного, пристального внимания, златившегося где-то в глубине прохода.
Отверстие было крайне небольшим - словно его проделали тут для ребёнка. Он быстро просунул в него голову. Подсветил факелом, и с облегчением обнаружил, что снаружи вроде бы нет ничего подозрительного. Быстро вытолкнув туда заплечный мешок, плащ и перевязь, он начал с отвращением протискиваться через эту липкую, отвратительную преграду - ногами вперёд, сжимая в правой руке меч и факел, и помогая себе свободной левой рукой. При этом он ни на мановение не выпускал из виду убегающего в темноту пространства оставляемого им прохода.
Отверстие, всё же, оказалось очень и очень тесным - он едва смог пробраться через него по другую сторону. Оказавшись, наконец, снаружи, он, воткнув факел в какую-то щель в скале, постарался облачится в снятое с себя как можно скорее. Тут вовсю свирепствовал такой же ветер, как и по ту сторону хребта. После липкой, тошнотворной теплоты оставленного прохода он моментально продрог, но, при этом, испытал лишь чувство громадного облегчения, словно бы его внезапно выпустили наружу из уже практически запечатанного каменной надмогильной плитой склепа.
Ветер срывал пламя с факела, но тот разгорелся уже хорошо, и погасит его ветру всё никак не удавалось. Владислав был бы и не прочь загасить его совсем. Но снаружи уже господствовала полная ночная темень, а ему ещё предстояло, судя по карте, пройти определённый путь до крепостных ворот. А сверзится сейчас со скалы, в этой темноте, ему совсем не улыбалось. Так что, снова зажав факел, с бьющимся туда и сюда на ветру огненным язычком, в левой руке, и всё ещё не решаясь убрать меч в ножны - чувство опасности хоть и притупилось, но отнюдь не спешило покидать его, он попробовал оглядеться, и определиться с тем, куда ему следовать дальше.
На карте тут были указаны ступени, и действительно - вперёд уходила выбитая в скалах расщелина, с круто поднимавшимся кверху пролётом древней, выщербленной лестницы. Прямо сзади над ним высилась тёмная громада скалы, и где-то слева от неё, более тёмная на фоне неба, угадывалась тёмная корона башни. То, что там не светилось ни единого окна - всё же немного успокаивало.
Взобравшись по этому пролёту до верхней точки расщелины, прямо под башней, он обнаружил, что дорога круто повернула влево, и начала ниспадать, крутыми ступенями, вниз. Стоя на небольшой площадке, вытесанной здесь, он, прямо перед собой увидал, смутно чернеющую почти что в полном мраке, всю громаду башни крепости. Она, прилипнув спиной к скале, занимала почти весь огромный выступ, образовавшийся когда-то в теле горы. Башня была, кажется трехуровневой, как бы распластанной, и разделённой на две плоские части, взиравшие в разные стороны. Подножие башни было у него прямо под ногами - саженей с тридцать пожалуй вниз, а вершина возносилась прямо над головой. У подножия башни смутно прогладывал из темноты узкий двор, вроде бы окружённый стеной, хотя Владиславу сразу же показалось, что там, внизу, что-то выглядит не совсем так, как положено. Но темнота мешала ему понять, что именно там было не так, как следовало.
И башня, и двор были совершенно мертвы и безжизненны, насколько он мог об этом отсюда судить. Он напряжённо, с тревогой всматривался в тёмные провалы бойниц, таращившиеся на него с лицевой стороны башни, но там не было не заметно ни огня, ни хоть какого-либо движения. Торопа эта, с совершенной очевидностью, великолепно могла простреливаться оттуда луками и самострелами, так что по ней никто не смог бы пройти безнаказанно, без позволения стражи в башне. Но сейчас не было слышно ни окрика, ни свиста стрелы предупредительного выстрела. Хотя его факел выдавал его присутствие совершенно однозначно.
Более-менее успокоившись, он спрятал меч в ножны, и начал осторожно, глядя только себе под ноги, спускаться по крутым ступеням, перемежающимся небольшими площадками и каменными спусками. Лишь достигнув подножия башни он, наконец, понял, что там было не так. Толстые стены, окружавшие ещё совсем недавно двор крепости, были сейчас снесены почти что самого своего основания.
Дорога, когда-то шедшая под ними, сейчас была сплошь завалена серыми массами ломаного камня. Впрочем, большую часть составлявших их камней, наверное, попросту сбросили в пропасть по другую её сторону. С трудом перебравшись через эти завалы, Владислав свободно вступил в обнажённый двор, и направился прямо к башне, смутно темневшей в его глубине.
Подойдя поближе, и присветив факелом, он с изумлением обнаружил, что проход в башню был наглухо завален и запечатан огромными обломками камней, очевидно взятыми из разрушенных стен. Присмотревшись, он убедился, что обломки не просто так были беспорядочно свалены внутрь как попало, но что их туда аккуратно укладывали, скрепляя меж собою известковым раствором. Тяжеленные, двустворчатые бронзовые двери входа были сорваны с петель, и аккуратно уложены рядом, у стены.
Видимо, построенная с тем же, ныне утраченным мастерством, как и стены города там, по другу сторону хребта, башня оказалась попросту не по зубам разрушителям крепости. Совладав лишь со внешними стенами, они решили попросту сделать её максимально непригодной для использования, и заложили проход туда камнем. Возможно даже - и на всю глубину первого этажа. Башню всё ещё можно было вернуть к первоначальному виду, но это потребовало бы громадных усилий, что, с очевидностью, лишало всякой возможности занять её внезапных наскоком. Судя по основательности подхода, тут явно потрудились отщепенцы. Но, во сяком случае, из увиденного следовал тот очевидный вывод, что они вовсе не собирались, в обозримом времени, укореняться здесь, по эту сторону гор. Иначе они попросту оставили бы здесь, в крепости, стражу. Это поселило во Владиславе надежду на то, что и там, внизу, он уже вовсе не рискует наткнуться на их разъезды.
Убедившись в том, что ночёвка в башне ему не светит, он начал обходить двор в поисках хоть какого-нибудь убежища на ночь. Разрушители потрудились здесь вполне основательно - всё, что они смогли снести и сжечь внутри, они не преминули уничтожить до основания. Но там, где когда-то были ворота в стене крепости, слева от прохода, он обнаружил уцелевшей небольшую одноэтажную караулку серого камня, грубой кладки, неоштукатуренную и с плоской, покатой крышей, крытой свинцовой черепицей.
Видимо, работавшие здесь какое-то время, и поэтому нуждавшиеся во временном пристанище, по использовании, то ли не сочли её оборонным сооружением, заслуживающим уничтожения, то ли попросту поленились заняться ею в последний момент перед уходом.
Два окна, бывшие там лишь на лицевой стороне, обращённой к проходу в воротах, были наглухо законопачены крашенными в чёрное железным ставнями - складывалось впечатление, что разрушавшие крепость там лишь ночевали, и открывать их не видели для себя ни малейшей необходимости. Свободно проникнув в лишь прикрытую, также крашеного чёрного железа одностворчатую дверь, Владислав обнаружил там стоящие по стенам двухэтажные, грубо сколоченные нары, оставшиеся тут, видимо, ещё от орочьей стажи, грубый стол с несколькими, такой же грубой работы табуретами посредине, и у задней стены - огромный погасший очаг с прямым дымоходом, с обоих сторон окружённый деревянными же стойками для оружия, сейчас совершенно пустыми.
Грязи, свойственной всякому орочьему обиталищу, тут не наблюдалось вовсе, видимо - последние постояльцы привели здесь всё в порядок, и основательно вычистили караулку, прежде чем её занять. Не было на нарах и тюфяков - орчьи те видимо сразу же сожгли, вместе с наверняка кишевшими там насекомыми, а свои - забрали с собой, уезжая.
Тщательно затворив дверь за собою, Владислав с облегчением обнаружил на ней внутри мощный запор, и тут же с грохотом его задвинул. Только лишь сделав это он почувствовал себя, наконец, в более-менее относительной безопасности. У камина была свалена груда колотых деревянных обломков - то ли мебели, то ли деревянных балок с разрушенных строений. Продрогший до самых костей Владислав тут же и завалил весь очаг этими обломками, и сунул в самую средину их уже почти догоревший факел. Сухое дерево вспыхнуло моментально, и он, скинув мешок и перевязь на ближайший топчан, присел на корточки перед очагом, зябко ловя расходящееся от него тепло раскрытыми ладонями.
Как только он немного согрелся, на него тут же навалились невероятная усталость, и совершенно необоримая сонливость. Он вяло пожевал сухарь с мясом - горячего сделать было попросту не с чего, а заваривать чай у его уже не осталось совершенно никаких сил, и тут же повалился на один из нижних топчанов, завернувшись в плащ, и сунув себе под голову полено покрупнее. Заснул он почти моментально - настолько его вымотал прошедший подъём, хотя лежать на голых досках, после тех удобств, к которым он привык за последнее время, было и совершенно тоскливо.
Выбросило же его внезапно из этого сладкого сна вдруг нашедшее на него чувство запредельной, чётко ощутимой и совершенно однозначной смертельной опасности. Распахнув глаза, он долго, напряженно вслушивался в царящую вокруг тьму - судя по всему стоял самый глухой час ночи. В очаге дотлевали прогоревшие дрова, и язычки пламени, неслышно пробегая по рассыпающемуся в серый пепел дереву, бросали неяркие блики в глубину комнаты. Снаружи же - пугающе отчётливо, слышался какой-то непрерывный шорох и постукивания, словно бы там непрестанно пробегало по камням множество лап, оканчивающихся то ли когтями, то ли острыми копытцами. Время ото времени что-то скребло в двери - словно бы их пытались выцарапать из проёма.
С ужасом осознав, что оттуда, снаружи, кто-то пробует проникнуть в караулку, Владислав панически слетел с кровати, ухватив ножны левой рукой, правой выдернул из них меч, и как был - босиком, кинулся к двери, и застыл у неё, напряжённо прислушиваясь к происходящему там, за нею.
Сон у него словно рукою сняло - моментально. Всё тело буквально ломило от вчерашнего подъёма, так что любое мускульное усилие давалась ему нелегко - с острой болью. Но сознание работало ясно, и он сразу понял, что там, за дверью - скорее всего какое-то большое животное - одно, или несколько. Это его чуть успокоило - железная дверь и ставни, в этом случае, представлялись ему вполне надёжным укрытием. Потом он почувствовал, что сквозь щели в помещение проникает снаружи совершенно отвратительный, тошнотворный запах. И тут же вспомнил, что именно этим запахом был буквально пропитан воздух в том ужасном скальном проходе, который ему пришлось столь недавно миновать на пути сюда. Тут перед глазами у него буквально всплыла колышущаяся, в багровом отсвете факела, кошмарно гигантская паутина, и его едва не вытошнило от страха и отвращения.
Вытянувшись, весь дрожа от напряжения, и буквально всем телом ощущая ледяной холод каменной плиты под голыми ступнями, он всё стоял, и всё вслушивался в это жуткое скребение и постукивание. Сколько времени прошло в этом стоянии он потом никогда так и не мог отчётливо припомнить. Но, постепенно, он всё же начал потихоньку успокаиваться. Добротная железная дверь, совершенно очевидно, вовсе не собиралась поддаваться прикладываемым к ею снаружи усилиям - она открывалась наружу, и выдавить её было почти невозможно, а выцарапать из проёма было бы непросто даже пользуясь осадными орудиями.
Когда стоять на ледяном полу стало уже совершенно невмоготу, он, всё же, таки вернулся к топчану, влез на него с ногами, и закутал совершенно окоченевшие ступни в полу плаща. В уже хорошо протопленном помещении было, в общем-то, не так уж и холодно, хотя, понятное дело, заледеневшие стены так и не смогли, за это время, хоть сколь-нибудь заметно прогреться. Тут он сообразил, наконец, снова навалить в очаг обломков сухого дерева. Пламя с готовностью тут же и полыхнуло, осветив всё вокруг багровыми отблесками, но на существо, или же существа за дверью это не оказало никакого заметного влияния. Попытки проникнуть внутрь караулки всё длились и длились, невзирая на их очевидную бесплодность. Но то, что было снаружи, видимо, не умело останавливаться, и в этих действиях отчётливо просматривалась та, совершенно тупая механистичность, которая свойственна, скорей уж, насекомым, нежели высшим животным. И это соображение отнюдь не добавило Владиславу спокойствия.
Однако же тяжкая усталость таки постепенно брала своё, и он начал, время ото времени, проваливаться в чёрное забытье на всё большие и большие промежутки времени, лишь вскидываясь моментально всякий раз, когда шум от усилий проникнуть внутрь вдруг становился чуть более громким и настойчивым.
Этот непрерывно длящийся кошмар закончился лишь когда первые лучи рассвета проникли в комнату сквозь щели в ставнях. Погружённый в провал очередного дремотного оцепенения Владислав так и не уловил самого этого момента, а лишь, вскинувшись очередной раз из забытья, с облегчением отметил, что снаружи, вроде бы, воцарилась, наконец, полная тишина.
Обувшись, он осторожно подкрался к двери, держа наготове полуопущенный клинок, рукоятку которого он так и не выпустил из ладони во всю прошедшую ночь. Там, снаружи, лишь гудел ветер в скалах и расщелинах. Всё же - он очень долго никак не решался отодвинуть запор, и высунуться наружу. Лишь когда там стало совершенно светло, он, чуть приоткрыв створку, с предельной осторожностью выглянул за двери, опасаясь, что существо может, всё же, поджидать его в засаде, притаившись у стены.
Как только он выглянул из темноты помещения наружу, ему тут же пришлось зажмуриться - слева в лицо ударил ярчайший сноп света с совершенно чистого неба, на котором вовсю блистал ярко-золотой солнечный шар, которого он не видел уже очень долгое время. Лик восходящего светила, всё ещё лишь чуть выглядывал из-за горной гряды, которая вздымалась там - по другую сторону пропасти, по краю которой проходила дорога возле крепости. Впрочем - гряда эта была гораздо ниже, чем та, через которую ему пришлось пройти накануне. И каковая сейчас тускло серела, отдельными своими пиками, прямо над его головой - по правую руку.
И в этом, непрестанном, каждое мгновение всё усиливающемся ярчайшем солнечном свете, он, оглядев осторожно заваленный обломками двор крепости, сразу же убедился, что там нет совершенно ничего живого. Лишь остатки рухнувших, старательно сровненных с плитами крепостного двора строений, да гигантская, расплющенная по скале, ступенчатая громада крепостной башни.
Впрочем, сейчас ему было не до изучения окрестностей. Сторожко, готовый при малейшем подозрении на опасность юркнуть снова внутрь, под защиту спасительных стен караулки, он начал внимательно изучать каменные, серые квадратные плиты, уложенные перед её входом. На плитах совершенно явственно читались многочисленные свежие царапины, неисчислимыми линиями пробороздившие их поверхность. Оглянувшись, и прикрыв двери, он убедился в том, что и они были во многих местах процарапаны аж до самого металла, и содранная, липкая бурая краска свисала под этими повреждениями колышущейся на пронзительном ветерке бахромой.
Присмотревшись к плитам, он увидел, что там и сям на них виднеются пятна какой-то отвратительной, студнеобразной слизистой дряни, зеленовато-бурого цвета. Именно от неё и исходил тот тошнотворный запах, который всё ещё хорошо ощущался в воздухе, невзирая на достаточно сильные дуновения ледяного ветерка.
Его аж передернуло от отвращения, когда он, всё же, таки решился чуть попробовать пальцем эту гадость, лишь для того, чтобы убедиться в том, что она на прикосновение действительно не просто липкая, но ещё и обжигает кожу - словно бы едкая щёлочь.
Вернувшись в караулку, он с отвращением, долго вытирал обожженный палец о подвернувшееся под руку полено, а потом ещё и протёр его полой плаща. Впрочем - это оказалось ошибкой, так как даже самой и малости здесь хватило для того, чтобы тошнотворный запах этой слизи намертво пристал к плащу на долгое время.
Хорошо запершись, и подложив ещё немного дров в очаг, он вскипятил в кружке воды, выварив там кусок, отломленный от чайной плитки - из принесенных с собою запасов. После чего зажевал, запивая этим варевом, несколько сухарей с вяленым мясом - он вдруг почувствовал, после всего, совершенно зверский голод.
Солнце, за это время, уже полностью выкатилось на чистый небосклон, зависнув огненным золотистым шаром над чёрными зубьями внутренней горной гряды. Снаружи всё казалось совершено мирным и тихим - лишь посвистывал ветер в скалах. Самое время было уносить отсюда ноги.
Быстро собравшись, он, почти что бегом, прошёл в самый северный угол крепостного двора, то и дело напряжённо поглядывая себе за спину, перевалил через остатки стены, и, пугливо озираясь, начал, поелику возможно поспешно, спускаться по извивающейся вдоль скалы широкой, добротной дороге.
Она же, сделав несколько поворотов, так что, по праву руку, ему снова и снова открывался вид на господствующую над перевалом башню, наконец, круто спустившись книзу, заскочила на выгнувшийся крутым горбом однопролетный мост серого камня, совершенно непритязательной, но в то же время крайне изящной постройки, перекинутый над глубокой расщелиной, отделяющей внутреннюю скальную гряду от основного горного хребта, и углубилась в тёмный провал глубочайшей выемки, с крутыми откосами, прорезанной в каменном теле внутренней гряды. Выемка была столь глубока, что прямой солнечный свет не попадал на её дно, и идти ему пришлось в полумраке. Дорога и тут была свободна от камней - видимо её до недавнего времени регулярно очищали от не могущих не осыпаться с откосов обломков скальной породы. Многоголосое эхо металось меж узких, крутых стен выемки, мешая ему определиться, нет ли часом за спиной, или вереди, каких-либо нежелательных попутчиков, и заставляя его, этим, всё более и более нервничать.
Так что, когда он наконец вышел на ослепительно сиявшую, небольшую ровную площадку по ту сторону гряды, то он ещё некоторое время стоял неподвижно, обеспокоенно прислушиваясь к постепенно затихающему эху своих собственных шагов. Лишь твёрдо убедившись, что позади совершенно очевидно никого нету, он малость успокоился, и стал с любопытством озирать открывшиеся ему с этой площадки виды равнины, раскинувшейся внизу.
Скалистая гряда у него под ногами круто обрывалась вниз, и ограждённая невысоким, каменным збором дорога скользила по ней, вырезанная в самом её теле, спадая вниз многочисленными извивами с крутыми поворотами. Вдаль перед ним, насколько хватало взора, простиралась изломанная, перекореженная каменистая равнина, на которой господствами цвета песочно-жёлтого, а также и слегка сероватого, с отливом в зелень, совершенно неярких оттенков. Слева и справа просматривались горные пики хребтов, огораживавших эту равнину с севера, и с юга. Там - далеко на востоке, как он помнил, была точно такая же гряда, замыкавшая равнину с востока, но сейчас она скрывалась в неясной дымке зарождающегося душного дня.
Прямо перед его глазами, на этой равнине чётко выделялась чёрная, базальтовая громада Огненной Горы - конечная точка его нынешнего путешествия. Где-то там, в её недрах, скрывался проход, в котором пряталась Огненная Щель, приютившая сейчас в себе Кольцо Всевластья - древнее, и совершенно жуткое изделие нечеловеческого колдовства, сама только мысль о котом наполняла его сознание щемящим, и, в то же время, столь манящим к себе ужасом. Конус горы, даже отсюда, казался сильно изуродованным, и покрытым многочисленными трещинами и провалами. Владислав с неудовольствием подумал - а могло ли там уцелеть вообще хоть что-нибудь, при таких-то потрясениях, которые горе этой, видимо, пришлось пережить столь недавно.
Впрочем - особого выбора у него не было. От него требовалось любым способом добраться туда, и проверить всё на месте. До сих пор, впрочем, путь его не был отмечен никакими особыми опасностями, если не считать этого ужасного посещения, настигшего его вчерашней ночью. Ему даже и думать не хотелось о том, что могло бы с ним случиться, не отыщись там, в крепости, для него столь надёжного укрытия. Мимолётно ему вдруг пришёл в голову вопрос, подвергались ли такому же ночному посещению те, кто разрушал стены того укрепления на перевале? Впрочем - решил он, если они смогли таки закончить свою явно не однодневною работу, то их вряд ли беспокоило что-либо подобное. Иначе они наверняка убрались бы оттуда немедленно, бросив всё как есть незаконченным. Но они ушли вполне мирно, даже убрав и подготовив для дальнейшего использования ту караулку, в которой он так удачно для себя расположился. Что вряд ли было бы возможным для людей предельно испуганных, и поспешно покидающих место своей стоянки.
Он подошёл к округлому краю площадки, окаймлённой сплошным ограждением, и, опершись на него обеими руками, как можно дальше высунулся за него, и наклонился вниз, тщательно изучая извивы дороги, а также и равнину, которая перед ним сейчас лежала, как на ладони.
Дорога, на всём своём протяжении была совершенно пуста. Извиваясь белесо-серой лентой она сбегала к подножию гряды, и там , под прямым углом к гряде, уходила прямо к остаткам укреплённого лагеря, развалины стен которого были отсюда видны совершенно ясно. Видимо, лагерь прикрывал подступы к дороге, и те, кто уничтожил крепость в горах, весьма основательно потрудились и здесь. Выходя по другу сторону лагеря, дорога расстраивалась. Одна её часть уклонялась к югу, вторая круто забирала к северу, а третья, прямой стрелой убегала на восток - прямо к склонам далёкой горы на горизонте.
Сколько видел глаз, равнина была совершенно безжизненной. Сколь ни напряжённо всматривался Владислав в самые малейшие складки местности, стремясь заметить хоть самые малейшие признаки какого-либо движения там, или, хотя бы, следы скрытого жилья - он ничего такого не мог там, внизу, обнаружить. Видимо таки да - прежние обитатели этих мест бежали отсюда сломя голову, а те, кто столь потрудился над уничтожением их укреплений, ушли, сочтя свою задачу полностью выполненной. Судя по всему - ему действительно повезло выбраться сюда в самый подходящий для этого момент. Или - так подгадали ему Кольценосцы. Из чего следовало, что они и действительно способны хорошо просматривать из своего укрытия, с помощью волшебного камня, хотя бы ближайшие окрестности.
Несколько успокоившись в отношении своего ближайшего будущего, Владислав, уже не так торопясь, начал спускаться вниз, по извивам мощённой чёрным булыжником дороги. Это оказалось гораздо более простым занятием, нежели тот подъём, который он преодолел по противоположную сторону этого хребта. Дорога, очевидно, предназначалась прежде всего для конницы и гужевого транспорта. Поэтому извивы её никогда не забирали вниз слишком круто, что, правда, существенно отразилось на её общей длине. Но поскольку Владислав никуда не торопился, то удобство спуска его радовало гораздо больше. Да и с подъёмом тут было бы хоть и подольше, чем там, с другой стороны, но тоже гораздо проще - рассудил он. Впрочем - о своём возможном возвращении он пока предпочитал не думать вовсе.
Он достиг подножия спуска уже к самому вечеру, когда нещадно весь день палившее солнце успело спрятаться, за его спиной, за верхушки столь недавно покинутых им гор. По мере спуска ему становилось всё жарче и жарче, так что он, под конец, снял не только плащ и куртку, но даже и верхнюю рубаху, оставшись лишь в одной исподней, а снятую одежду закатал в скатку, и прикрепил поверх дорожного мешка специально там предусмотренными для этого тонкими кожаными ремешками с бронзовыми застёжками. И, невзирая на это, всё дорогу всё равно непрерывно обливался потом. Впрочем, холодные ветры остались там, высоко в горах, так что простудиться он сейчас совершенно не опасался. Тут же, внизу, уже вовсю бушевала теплая, поздневесенняя погода.
Воду он особенно не сберегал, зная, что внизу должен быть водосборник, обозначенный на у него карте. Правда, его могли также совершенно уничтожить разрушители нижнего лагеря, но он всё же предпочитал наедятся на лучшее.
В разрушенный лагерь он вошёл к раннему вечеру. Невзирая на то, что небо ещё светилось над горами палевым светом, и вполне позволяло продвинуться по дороге и дальше, он решил, всё же, попробовать подыскать себе укрытие, и заночевать здесь, в лагере. Это представлялось ему гораздо более разумным, чем устраиваться, непонятно зачем, в чистом поле. Так что он не торопясь, ещё при бледном рассеянном свете, начал исследовать остатки лагеря, в поисках подходящего жилища.
Это оказалось отнюдь несложным делом. Тщательно развалив всё, что могло служить к укреплённой обороне, потрудившиеся здесь не стали заниматься многочисленными хижинами и караулками, которые для собственно оборонных целей не могли бы послужить совершенно никоим образом. Да и вряд ли у них на такое планомерное уничтожение всего и вся здесь хватило бы сил и возможностей - лагерь-то был очень велик, тут явно обитало, не так давно, не меньше нескольких тысяч орков.
Владислав обосновался в караульном помещении, находившемся у разрушенных восточных ворот лагеря. Здесь он нашёл в полном порядке и ставни, и запоры на широко раскрытых, брошенных в совершенной панике дверях. В кладовой он обнаружил немало крупы разного рода, сухарей, вяленного мяса, и целый жбан с немного стоялой, и, видимо, изначально не весьма чистой, но всё ещё вполне годной к употреблению водой. Так что ему не пришлось даже утруждать себя поисками главного водосборника лагеря.
Тщательно засеревшись изнутри, и дождавшись темноты, он даже рискнул развести в очаге небольшой огонь - вовсе не с целью согреться, ибо вокруг и так стояла совершенно удушливая духотища, но исключительно для приготовления себе горячего варева из круп и вяленины, вечернего чая, а также и для согревания воды для помывки. Благо и чугунных котлов различного размера в караулке нашлось предостаточно.
Славно набив живот горячей, хотя и не особенно вкусной похлёбкой, он, свежевымытый, блаженствующий, завалился на один из грубых топчанов у самого входа, чтобы дующий через щели в двери ветерок хоть малость освежал его, и тут же провалился в глубокий, совершенном мертвецкий сон, хотя его всё ещё продолжали терзать тяжкие опасения по поводу возможного возвращения вчерашнего ночного кошмара. Но ночь он провёл совершенно спокойно, и ничто его так и не потревожило. К его немалому изумлению, в кошме даже не оказалось насекомых, чего он немало опасался - видимо, оголодавшие ночные кровопийцы давно уже покинули опустевшее жилище в поисках более сытных мест.
Проснулся он, после всех последних трудов и треволнений, достаточно поздно, когда каменная крыша остывшей за ночь караулки успела уже хорошо нагреться от высоко стоящего на небе жаркого солнца.
Приготовив себе свежее варево - он хорошо понимал, что возможности побаловать себя горяченьким у него, в ближайшем будущем, совершенно точно уже не возникнет, и заправив её хорошо чаем, по степному обычаю, он, позавтракав на свежем воздухе, понятное дело - не стал утруждать себя ни приведением места своего ночлега в порядок, ни мыть также и грязную посуду - лишь тщательно сполоснув, в тёплой воде, свою собственную ложку. Не торопясь собравшись, пополнив свои, проеденные за первый день, припасы, а также и запас воды во флягах, и, привязав сверху скатку, он бодро выкатился за остатки восточных ворот, снесенных с поверхности земли с весьма впечатляющей основательностью.
Место растроения дороги, выходившей из лагеря, было отмечено развалинами небольшого укрепления, замыкавшего её со всех трёх сторон. Обойдя развалины, он увидел, что дорога, уходившая на восток, была перегорожена развалинами арки с остатками деревянных створок, видимо недавно её перекрывавших. Тут же лежали обломки скульптурных изображений, видимо содержавших в себе дух невидимой стражи, столь уже привычной его взгляду. Сейчас это были лишь жалки обломки, весь ужасный колдовской дух из которых куда-то совершенно улетучился.
И вот, под палящими солнечными лучами, беспощадным потоком низвергавшимися с бирюзового, кристально чистого неба, он начал третий день своего одинокого похода.
Идти по равнине, по хорошо мощённой, гладкой дороге, с одной стороны, сначала оказалось несравненно легче, чем карабкаться по горам. Но зато и солнце здесь палило нещадно, и к середине дня духота стала совершенно невыносимой. Прикрыв голову снятым с плаща капюшоном, весь обливаясь потом, он уныло тащился, час за часом, по совершенно однообразному пути, прямому, без всяких извивов и поворотов, лишь с небольшими уклонами, встречавшимися тут по временам. По бокам дороги местность выглядела совершенным нагромождением битого, ломанного желтовато-серого камня, перерезанного трещинами, и покрытого неглубокими провалами.
Мысли его, такие же неторопливые и медленные, как и его передвижение по этой равнине, неспешно плыли в его голове, переливаясь одна в другую, и не оставляя после себя ни малейшего заметного следа. Он старался не думать ни о том, что он оставил позади себя, ни уж тем более о том, что его ещё впереди ожидает. Он попросту отдыхал рассудком ото всех, пережитых им в Городе призраков кошмаров, развлекая себя неясными, скользящими по поверхности ума картинками из мира, покинутого им, как ему сейчас представлялось - столь ужасно давно, на том корабле, который унёс его, по волнам Срединного моря, из родной страны.
К вечеру он достиг первого из двух водосборников, обозначенных у него на карте. Тут даже и искать ничего не пришлось - над водосборником была возведена круглая караулка с остроконечной черепичной крышей, по счастью также оказавшаяся покинутой и незапертой. Видимо - расстояние между приютами с водосборниками как раз и было рассчитано на дневной пеший переход. Так что ещё одну ночь он провёл с полным удовольствием. Дров там, правда, не оказалось. Но он накрошил кинжалом себе щепы с одного из топчанов - как раз хватило на заварку чая. Делать себе жидкое и горячее варево он в этот раз попросту поленился, зажевав ужин всухомятку. Воды в глубоком каменном колодце оказалось вполне достаточно, чтобы даже сполоснуться на ночь, а её прохлада, после жаркого дня, была даже весьма кстати. Кошмы тут, правда не оказалось, так что пришлось стелить под себя плащ и куртку.
Он опять заперся на все засовы, но и этой ночью его никто не потревожил. Так что он начал постепенно успокаиваться, окончательно поверив в то, что ужас первой ночи в горной крепости - что бы это там ни было, к счастью так и остался там, в горах, в месте своего коренного обиталища.
Однако к концу следующего дня дела пошли у него уже куда как гораздо хуже. Он, всё так же уныло, продолжал тащиться по дороге, под тяжким гнётом полуденного солнца, сверкавшего на совершенно безоблачном, чуть белесом от жаркой дымки небе, как вдруг обнаружил, что ровный камень дороги у него под подошвами стал равномерно поскрипывать. Нагнувшись, он с изумлением обнаружил на дороге тонкий надёто крупной сероватой каменной пыли. Зачерпнув её в горсть он с удивлением ощутил её необычайную лёгкость - словно это была раскрошенная губка для помывки, вроде той, которая у них продавалась на базарах. Только, в отличие от губки, цвет у этой как бы пыли был совершенно другой, да и под пальцами она не мялась, а хрустела каменным крошевом.
По мере дальнейшего продвижения слой пыли на дороге становился всё толще и толще, а частицы её - всё крупнее и крупнее, так что ближе к вечеру ему уже пришлось разгребать её ногами. Ноги вязли в ней, как в песке, и идти становилось всё труднее и труднее.
Дальше - дело пошло и ещё хуже. На дороге, да и вокруг неё, стали попадаться оплавленные глыбы базальта, становившиеся всё больше и больше, словно бы заброшенные сюда руками каких-то могучих великанов. Затем по дороге пошли трещины вкривь и вкось, да и местность вокруг преобразилась. Жёлтый цвет исчез, трещины стали гораздо глубже и длиннее, и полотно дороги, под конец, совершенно исчезло под чёрным каменным крошевом. Единственным ориентиром теперь осталась вершина горы, значительно выросшая в размерах.
Он полз всё медленнее и медленнее. Ему уже приходилось всё время обходить огромные каменные глыбы - иногда даже в несколько человеческих ростов, и подолгу искать обхода поперечных трещин, становившихся всё длиннее и глубже. Ему уже было не до размышлений и воспоминаний - всё силы, и всё внимание теперь приходилось отдавать исключительно преодолению постоянно возникающих у него на пути препятствий.
Уже и тьма спустилась на землю, а очередного приюта с водосборником, на который он так рассчитывал, ему отыскать в этот раз так и не удалось. То ли тот был разрушен страшной каменной бурей, бушевавшей здесь совсем недавно, то ли похоронен под слоем пепла и камней, то ли Владислав попросту сбился с дороги, или так и не смог до него дойти, замедлившись в своём движении, но становилось совершенно очевидным, что, в любом случае, в этот раз ему придется провести ночь под открытым небом.
Стремясь хоть как-то обезопасить себя от возможных хищников - тех же шакалов, которые вполне могли тут рыскать по ночам, он решил взобраться на одну из многочисленных глыб, которыми была усеяна здесь равнина. Выбрав такую, с относительно плоской вершиной, почти что в полтора человеческих роста, он, уже почти в полной темноте, обдирая ладони и ногти, кое-как вскарабкался туда, и ещё долго пробовал устроится там, среди острых выступов, и бесчисленных рёбер сколов каменной породы, подсунув под голову всё ещё практически полный походный мешок, так удачно пополнявшийся в прежние ночевки припасами.
Уже окончательно улёгшись лицом кверху на неудобном ложе, которое, сквозь плащ, подпирало его со всех сторон острыми выступами, он долго глядел в сияющее звёздами, угольно-чёрное небо. Где-то там, над оставленными горами серебрился серп убывающей луны, всё ещё находящей в своей первой четверти, и поэтому очень ярко заливающей равнину своим призрачным, лучащимся синевой светом.
Вокруг стояла совершенно непереносимая, давящая ему на сознание тишина. Ветра не было, поэтому ни единый звук не нарушал покоя сна этой удушливо-жаркой ночи. Всё вокруг словно бы замерло в совершенно омертвевшем оцепенении, и он чувствовал себя безнадёжно затерянным в мире никогда не прерывающегося, совершенно замогильного кошмара.
Его вдруг пронзило чувство отчаянного, леденящего одиночества - одиночества единственного живого существа на многие и многие версты вокруг, затерянного, как мельчайшая песчинка, в царстве тяжкого каменного, безмолвия.
Тут ему, внезапно, пришло в голову, что, судя по всему, никаких водосборников его впереди уже и не ожидает, и ему придется, в следующие дни, существенно поберечь воду во флягах. Надежды достичь горы к концу следующего дневного перехода у него, судя по всему, также совершенно не оставалось. Кто знает - сколько ему ещё придется ползти по этой мешанине чёрной пыли камней, трещин, и провалов? Два дня, три дня, или даже больше? Кто знает?..
С этой тревожной думой они и погрузился постепенно в тяжкое забытье, которое, тем не менее, вовсе не мешало ему тревожно вслушиваться в самые малейшие звуки, которые могли бы раздаться в непосредственной близости от камня, послужившего ему этой ночью приютом. Он словно бы и спал, но, при этом, какой-то частью своего сознания продолжал всматриваться и вслушиваться во тьму, чутко отслеживая, какой-то полудремлющей частью своего сознания, всё, вокруг происходящее. Поэтому ранним утром, когда его разбудили первые же лучи окрасившего восток в кровавое марево восхода, он совершенно не чувствовал себя ни достаточно выспавшимся, ни даже сносно отдохнувшим.
Следующие три дня прошли для него во всё более и более утомительным переходах, по местам, становившимся всё менее и менее проходимыми. Он так и не обнаружил ни второго приюта, ни даже его остатков. На ночёвки он, уже совершенно привычно, устраивался на какой-либо каменной глыбе, возвышающейся над равнинной - благо их вокруг было немеряно.
Воду он старался сохранять как мог. Впрочем, по такой духоте, ему особо и есть-то не хотелось, даже после долгих и утомительных переходов. Хотя вот именно жажда его мучила все дни и все ночи. Но он хорошо помнил, что возможности пополнить запасы воды у него в ближайшее время, скорее всего, вовсе не будет.
К подножию горы он добрался аж под самый вечер третьего дня. Все эти дни гора медленно, но совершенно неуклонно вырастала перед ним из затянутой от жары дымки плоскости раскинувшейся вокруг равнины - совершенно чужеродное и невероятное образование здесь, словно бы какой-то невообразимый гигант, во времена совсем уж незапамятные, пришёл, и вытряхнул прямо посреди равнины этой огромное ведро шлака из горна своей подземной кузницы. И чем ближе он подходил к ней, тем яснее становились ему совершенно ужасные следы невиданной разрушительной силы, ещё совсем почти что гору эту растерзавшей.
Склоны были покрыты бесчисленными потоками свежей лавы, всё ещё газившими ядовитыми дымками, видимо, продолжавшими остывать потихоньку. Он помнил общий вид горы, пусть и несколько издали, который накрепко врезался ему в память ещё во время его первого приближения к Чернограду. И сразу же было заметно, что гора, с тех пор, существенно просела и раздалась. Малая возвышенность на её вершине теперь скорее напоминала изломы венца какой-то совершенно жестокой и чёрной короны, венчавшей собой её изуродованное тело. И из короны этой продолжали подыматься клубы серо-белого, тяжёлого дыма, так что даже и на дальних подходах к горе в воздухе уже совершенно явственно чувствовался запах серы и гари.
К вечеру последнего дня его путешествия воздух настолько был пропитан этой гарью, что ему попросту становилось всё труднее и труднее захватывать эту жуткую смесь в свои лёгкие. Уже господствовали сумерки, чёрные тени от изломанных камней стремительно расползались по направлению к её склонам, и он решил не рисковать понапрасну, и отложить восхождение до следующего утра. Тем более, что перед этим таки следовало, всё же, основательно отдохнуть. Да и куда ему было спешить, кстати? Кто знает, что его ещё ждёт там, на склонах этого, так беспокойно спящего огненного великана?
Привычно проснувшись уже с самыми первыми лучами солнца, скрывавшегося сегодня от него за вершиной горы, возносящейся над самой его головой своей чёрно-серой громадой, изломанной, и покрытой сетью трещин и языками оползней и лавовых потоков, он решил, что восхождение, пожалуй, стоит начать именно с восточной стороны. Ибо, как он хорошо помнил из прочитанной когда-то книги о падении Чернограда, и как ему напомнил это снова, совсем уж недавно, Кольценосец, вход в недра горы располагался прямо напротив юго-западного окна в обиталище Высочайшего, помещавшегося на самой верхушке башни его Цитадели.
Там, на горе, правда должна была быть, во время оно, дорога, построенная для Высочайшего, и выводящая прямо к его капищу. Но он весьма сомневался. Что от этой дороги сейчас на изувеченных склонах горы уцелело хоть что-нибудь. Так что - лучше было попробовать полнятся к возможной цели наиболее короткой дорогой - прямо по склону.
Обход горы, по той же изломанной, пересекаемой непрестанными трещинами, и совсем ещё недавно застывшими, всё ещё горячими лавовыми потоками равнине серо-чёрного камня, занял у него чуть ли не треть дня. Исходную точку для восхождения ему, впрочем, пришлось определять весьма приблизительно. Горная гряда на севере была видна лишь в смутной дымке, так что сложно было определить, где же именно там когда-то возвышалась Башня Цитадели. Стоя у начала крутого склона, и задрав голову кверху, Владислав мрачно рассматривал выпирающие каменные рёбра, щели и осыпи. Ему внезапно пришло в голову, что он ведь как раз собирается повторить то отчаянное, стремительное восхождение эльфийского короля, и первого вождя отщепенцев, о котором он столь много раз перечитывал, когда-то, в древней книге. Мог ли он даже подумать, что ему самому, когда-нибудь, придется проследовать за их восхождением на ту же самую гору!
Он вдруг ощутил какую-то совершенно нереальную сказочность всего происходящего. Да и в самом ли деле вот он, Владислав, незначительный побочный потомок совершенно захудавшего рода, собирается вот прямо сейчас восходить по следам этих эпических героев древности, примериваясь начать совершенно новый виток в этой древней, никак не могущей прерваться истории, дабы самому попробовать занять то место, с которого те, древние герои, так настойчиво стремились навсегда свергнуть своего гораздо более могущественного, и гораздо более эпического Врага?! Ну попросту - совершенно невероятно! У него вдруг сильно закружилась голова от наплыва всех этих мыслей.
Он упрямо потряс ею, приходя в себя, и, снова начал мрачно изучать взглядом изуродованный склон над собою. Тут, судя по всему, совсем недавно бушевал просто огненный ураган! И что же, что могло здесь уцелеть после такого?! Но.. Для полной ясности ему, всё же, таки нужно было пройти этот путь до конца, таки нужно было взобраться туда, на самый верх, и попробовать там отыскать то, о чём он не имел, до сего времени, совершенно ни малейшего представления. И что же - если входа в гору там вовсе не окажется? Как не оказалось, скажем, на ожидавшемся месте, ни последнего приюта на дороге, ни, тем более, того приюта, который должен был располагаться вот здесь, прямо под склонами горы, с этой вот её стороны? И что же - если всё там, на горе, было таки полностью уничтожено, как была уничтожена и вся сеть дорог, ведущая к ней, и её окружавшая? И что же тогда? Возвращение в город призраков? Несолоно хлебавши? От самой этой мысли он аж содрогнулся, как от тяжкого, внутреннего ужаса, мутным потоком захлёстывающего его сознание.
Или - попросту стразу же так и вернуться немедленно домой? Той же дорогой, какой он прибыл сюда? Золота и драгоценных каменьев выкупить свой дом у деда у него сейчас хватит с избытком. Да и на дальнейшее безбедное существование - впрочем, также. Но.. Вот - сможет ли он опять возвратиться к тому же образу жизни, который он вёл там, в своей счастливой и беспечной юности? После всего, им уже пережитого? Вряд ли. Во всяком случае, сейчас ему ни во что подобное совершенно не верилось. Впрочем - единственным способом разрешить все сомнения для него оставалось лишь вскарабкаться туда, наверх. Чтобы окончательно убедиться в том или ином исходе своего путешествия. А уж потом - потом можно будет подумать и о дальнейшем! Каким бы оно там ни было.
Тут он снова вспомнил описание восхождения из древней книги. Те, тогда, оставили внизу даже свои доспехи. Взяли лишь самое необходимое оружие. Да и ему вот - с чего бы это наверх с таким грузом тащиться? Он уже успел удостоверится в полной безжизненности окружающего пространства - по ночам здесь даже дикие животные не появлялись. Так что мысль оставить внизу почти всё своё железо, а также и основные запасы пищи и воды - мысль эта показалась ему вполне здравой.
Он рассовал по карманам сухари и вяленину, а заплечный мешок со всем остальным, кольчугу, поножи, панцирь и все свои фляги - кроме одной, он тщательно спрятал в неглубокой расщелине, завалив камнями. Рядом же с расщелиной он соорудил, из тех же камней, высокую пирамиду - чтобы потом не потерять, ненароком, этого места.
Плащ и куртку он решил взять, всё же, с собой. Там, наверху, вполне могло оказаться весьма прохладно. Особенно к вечеру. Да и не исключено было, что следующую ночь ему, всё же, придется провести высоко на склоне. Шлем он также благоразумно оставил на голове, памятуя о вполне реальной возможности получить по ней шальным камнем, сорвавшимся с вершины. Меч и кинжал он также решил, всё же, прихватить с собой - без первязи с оружием он чувствовал себя совсем как голый. Благо, разместив перевязь через плечо, он отодвинул оружие за спину, и туда же он подцепил и скатку.
Затем, под жарко палящим, уже несколько склонившимся над вершиной горы солнцем он начал медленно, как муравей, взбирающийся на кучу еловой хвои, карабкаться по непрестанно осыпающемуся под ногами склону.
Уже и в самый первый час своего восхождения он по достоинству оценил всю удачность принятого им решения - оставить большую часть груза внизу, под горой. Растрескавшееся базальтовое покрытие склона заставляло его постоянно перемещаться, то влево, то вправо, выискивая более-менее твёрдое основание, за которое он мог бы зацепиться руками, или же куда он мог бы поставить ногу более-менее безопасно. Пока он не наловчился, ему несколько раз таки пришлось съезжать внезапно вниз, по осыпям базальтовой крошки, получая по голове, плечам и, даже, спине (хотя скатка и защищала её хоть как-то) срывавшимся вместе с осыпью буквально целым градом булыжников - по счастью не очень крупных.
Вскоре плечи его покрылись синяками и ушибами. А руки были исцарапаны прямо-таки в кровь. Он вовремя вспомнил о кожаных, подбитых металлом боевых перчатках, которые он ненароком таки захватил с собой, иначе скоро он попросту не смог бы продвинуться ни на пядь с помощью своих изрезанных и кровоточащих ладоней. По счастью, обошлось без боле значительных повреждений, хотя он постоянно и опасался, что какой-либо летящий сверху камень может таки переломить ему ключицу.
К вечеру он достиг верхнего края основного тела горы, оказавшись у основания меньшей, основательно разрушенной её вершиной части. Здесь в скалах вовсю свистел ледяной ветер, и ему всё же пришлось накинуть надеть куртку, хотя та и здорово сковывала его движения. На восточном склоне горы очень быстро темнело, и он уже начал приискивать себе было какую-то скальную полку для ночлега, чтобы продолжить свои поиски входа в гору уже завтра, с утра, как вдруг, прямо у себя над головой, он увидел словно бы расширяющуюся кверху выемку, уходящую в склоне горы наискось влево. Подобравшись к ней снизу он убедился, что таки да - это была выемка, в которой виднелись остатки полуразрушенного дорожного полотна. По крайней мере - это было уже что-то.
Взобраться в выемку снизу оказалось делом отнюдь непростым. Весь склон перед ней круто обрушился, снеся напрочь куда-то вниз часть дороги, когда-то, видимо, подходившей к ней с запада. Ему пришлось карабкаться по почти отвесному, непрестанно осыпавшемуся, выщербленному, растрескавшемуся скальному основанию. А добравшись - нужно было ещё суметь подтянуться, и затем - перевалиться на уцелевший дорожный участок в выемке. Тут ему пришлось снять с себя всю поклажу, еле удерживаясь на склоне, и предварительно забросить всё туда, в выемку. Забраться же туда ему удалось лишь со второй попытки, и он, при этом, чуть не загремел вниз по склону.
Пристроившись кое-как на каменном крошеве, он посидел, какое-то время, на корточках, постепенно приходя в себя от последнего усилия. Уже весьма заметно потемнело, и небо по ту сторону горы всё быстрее уходило в палевость - видимо, солнце уже село там, за далёкой западной горной цепью. Он поднялся, и тяжело заковылял по остаткам дороги.
Выемка внезапно закончилась, и он вышел на небольшую полукруглую площадку, пребывавшую в удивительно сохранном состоянии посреди всего этого разора. Она была совершенно свободна от камней, и даже пепла, словно бы её сверху всё время прикрывала как бы какая-то соверешнно невидимая крыша. Но, при этом, она была вся покрыта чёрной копотью, словно бы её недавно опалило тяжкое, дымное пламя.
В основании этого полукруга, по правую от себя руку, Владислав увидел совершенно чёрный провал входа, тоже словно бы чуть обжатого по краям полукруга. Тут не было никакого обрамления, никаких изваяний - только совершенно ровные края отверстия говорили о том, что это не просто естественная пещера, а нечто вполне рукотворное. Но подойдя к провалу поближе, Владислав с изумление отметил какое-то вроде бы как искрение, какие-то как бы ярко-багровые вспышки, переливающиеся по её краям.
Он смотрел и смотрел на этот угольно-чёрный провал в серо-чёрной, чуть более светлой поверхности стены, словно бы срезанной здесь ножом до совершенно гладкой плоскости, и сквозь немой ступор сознания его пробивала лёгкая, зябкая дрожь. Ледяной ветер свистел в только что покинутой им скальной выемке, у него за спиной, и бил его в спину, словно бы выталкивая из неё на площадку, палево темнело закатное небо у него по левую руку, и в голове у него билось пульсом о совершенно бессмысленное, бесконечно повторяющееся - "Вот оно! Вот оно! Таки дошёл!".
И всё-таки - невзирая на все разрушения, потрясшие гору, невзирая на все катастрофы, на всю успешность действий того полурослика, невзирая ни на что - вход этот таки уцелел! Нет, не ошибался, оказывается, Кольценосец в своих предположениях - вход в древнюю мастерскую Высочайшего уничтожить было бы не так просто. Во всяком случае - это оказалось куда как сложнее, чем уничтожить самого её хозяина.
Всё в том же лёгком ступоре глядя на арку входа, Владислав отстранённо вдруг вспоил крепко впечатлённое в его памяти описание той далёкой, древней битвы, состоявшейся у этого входа неисчислимое количество веков тому назад. Вроде бы - там ничего не говорилось об этой выемке. Хотя.. Тут он внимательно огляделся вокруг - хотя, похоже, её пробили в огромной каменной глыбе, упавшей когда-то здесь, на горе, рядом со входом. Которая вполне могла тут появиться и позднее. Вот и пришлось прокладывая дорогу заново, пробивать в ней проход. Да, наверное так - рассеяно размышлял он. Кто знает - уцелела ли с тех пор та старая дорога на горе, или её восстановили лишь уже недавно - после вторичного возрождения Чёрной твердыни? Впрочем - судя по всему, сейчас от всей этой дороги опять уцелел лишь этот огрызок. Да ещё - площадка перед самым входом. Она, впрочем, видимо практически неразрушима ни при каких обстоятельствах. Вот на ней, наверное, и разыгралась тогда схватка меж Высочайшим и его двумя могущественными врагами. Стоившая им жизни, а ему - длительного провала в его существовании.
Он ещё раз окинул взглядом площадку, гадая, именно сюда ли добирались те полурослики, чтобы тут, возможно, во глубинах древнего капища Высочайшего, и совершить нечто, окончательно погубившее его хозяина, и всё то, что им было создано в этом мире. Да, наверное - подумал он. Где же ещё? Во всяком случае - что ни говори, но теперь выяснилось, всё же, что в его судьбе теперь наметилась таки некоторая определённость.
Во всяком случае - да, теперь можно было наедятся на то, что здесь уцелел не только сам вход. Но вот что там, внутри? И сможет ли он узнать и увидеть там вполне достаточно для того, чтобы.. Да, а ведь для чего именно? Вот об этом-то у него как раз и не было сейчас ни малейшего представления. Ну хоть убей -не мог он, ну никак не мог даже и вообразить себя неким таким могучим распорядителем судеб всего подлунного мира, решающим чему тут быть, и чему тут не существовать больше. И - самое главное, его по-прежнему томило чёрное, щемящее чувство своей полной беспомощности, своей совершенной игрушечности в руках умелых, отменно безжалостных, и относящихся к нему отнюдь не лучше, чем к какой-нибудь жалкой, случайной тле на рукаве своего балахона Кольценосцев. Вот не верил он ни в их честность по отношению к нему, ни в их готовность стать для него просто слугами, никак не верил. Что бы они там ни говорили бы о своём служении Великому Кольцу. Да - Кольцу-то они слуги. Но вот кто ОН будет для Кольца, если, таки, всё же наденет его, в результате, на свой палец? Если - если, впрочем, он его вообще когда-нибудь таки получит в своё распоряжение. Что пока ещё оставалось весьма, весьма неопределенной возможностью.
Тут он вздрогнул, очнувшись от своих невесёлых мыслей, и снова выпал в окружающую его жестокую реальность. Вокруг становилось всё темнее и темнее, ледяной холод уже до костей продирал его всё покрытое потом, от предыдущих тяжких усилий, тело, и ветер всё крепчал и крепчал. Нужно было срочно уходить отсюда. И - чтобы спрятаться от быстро надвигающегося холода ночи, а также и - чтобы, наконец, продвинуться дальше по наконец-таки открывшейся для него дороге во глубины горы.
С усилием выкинув тело своё на площадку, он бросил мимолётный взгляд налево - к открывающейся там пропасти, за которой лежала белесая мгла позднего вечера, в которой уже почти сокрылась и долина под нею, и горная цепь вдалеке, и очутился, лицом к лицу, перед входом в древнее капище.
Тут он, к своему изумлению, убедился, что камень возле входа был девственно чист, и совершенно гладок. Багровое же искрение там проступало, временами, как бы сквозь самую его толщу. И, скорее всего, открывалось исключительно его внутреннему взору, лишь накладываясь на внешнюю реальность этого мира. Он внимательно вгляделся в это искрение, и тут же понял, что он видит багровые буквы, проступающие цепочкой вдоль арки входа. Буквы, идя по кругу, складывались в какую-то надпись. Но хотя буквы и были ему знакомы - это было что-то из очень древних посменных языков Запада, но он так и на смог их сложить в осмысленные слова - язык, на котом звучали эти слова был ему совершенно незнаком.
Сверху же, над самым входом, сквозь камень проступал знакомый ему знак багрового ока, которое словно бы всматривалось в него, злобно, пристально и совершенно враждебно, из самой глубины этой каменной толщи.
Тут он испугался - а не заключает ли в себе эта надпись магию отрицания и уничтожения, предназначенную не допускать посторонних во глубины древнего капища? Что-то роде тех же невидимых стражей, которые ему так примелькались ещё в долине Города Призраков. Вот это был бы весёлый подарочек судьбы - ничего не скажешь! Он робко попробовал подойти к провалу, и его, при этом, ничего не ударило, и не остановило. Впрочем, тут можно было ждать совершенно любой пакости. Здешний невидимый страж мог уничтожать попросту без всякого предупреждения - совершенно очевидно, что тут появление любых посторонних совершенно не приветствовалось. Но - ничего не попишешь, на этот риск ему приходилось, всё же, идти по любому.
Из пасти закопченного провала на него дохнуло жарким, совершенно сухим теплом. Словно бы там, в глубине, постоянно были растоплены огромные, непрестанно пылающие печи. Впрочем, никакого освещения от этих печей там не просматривалось. Поэтому, у самого входа, заслонившись под плащом от тёплого ветра, ровно бьющего изнутри наружу, он зажёг один из заботливо прихваченных с собой снизу факелов.
Факел загорался крайне неохотно. Как, впрочем, и трут, который всё никак не хотел схватить искру. Воздух внутри скального прохода был тяжёлый, как бы выжженный изнутри, так что лёгкие его вбирали в себя с тяжким сипением, и Владиславу постоянно приходилось бороться с ощущением нехватки живительной силы в них. Сразу же по входе туда, у него начала кружиться голова, и немного плыло в глазах. Здесь, внутри, стояла совершенно ватная, какая-то удушающая тишина - словно всё тут было заполнено невидимым, но достаточно густым, горьким на привкус киселём.
Проход был невысок - не более полутора человеческих ростов, и достаточно узок, хотя человек мог и пройти по нему совершенно свободно. Он прямо, без наклона уходил куда-то внутрь горы. В свете факела, еле-еле тлевшем на его конце, Владислав сразу же увидел, что проход весь был покрыт серью трещин, от самых мелких, и до весьма и весьма крупных. Они шли сеткой по потолку, стенам, и ровному, каменному полу, а самая крупная, попросту - огромная трещина, начинаясь почти от двери, по левой стороне прохода, у самого пола, постепенно расширялась до такой степени, что в неё полнее мог бы уместиться человек, даже не очень ужимаясь при этом. Владислав, наклонившись, заглянул туда, и увидел, что щель как бы шла с наклоном вниз, и уходила в тело камня достаточно глубоко - видно здесь гора, расколовшись с этой стороны, даже малость просела.
Всё здесь было покрыто остатками тяжёлой, мучнистой на ощупь гари - словно бы мелкой, слипшейся пылью, совершенно угольно-чёрного цвета. И сквозь эту гарь в сознание его непрестанно вторгались горящие буквы бесчисленных надписей, как бы пробегавших по стенам прохода. Буквы были всё те же, но слова из них так и не складывались - вернее складывались в какое-то совершенно грубое, варварское звучание, разительно противоречащее изящности несущих их письменных знаков. Надписи эти пробегали по потолку и стенам, то меняя свои размеры, то уплывая куда-то вглубь них, то вновь на них выступая, и сплетаясь, при этом, в совершенно завораживающие сознание его узоры. Впрочем, сияние их оставалось исключительно внутренней принадлежностью его сознания, и копоть на стенах освещалась для его глаз природных исключительно и единственно лишь светом факела в его руке.
Ему не пришлось идти слишком уж далеко от входа. Ибо стоило ему лишь углубиться внутрь, как он, сразу же, наткнулся на трещину уж совсем ужасную, которая, к тому же, прорезала проход на две части, разрывая вертикально стены, потолок и пол. Трещина эта была вдоль никак не меньше пятнадцати пядей, и Владислав не сверзился туда лишь потому, что продвигался вперёд с предельной осторожностью, смотря затем, чтобы нога его не угодила бы в какую-либо из бесчисленных мелких трещин, которыми был покрыт пол.
Вот это было да так да! Владислав, чуть покачиваясь от постоянного головокружения, стоял, осторожно заглядывая в провал впереди, и усиленно гадал о том, что же ему теперь делать дальше. Просто перепрыгнуть такое - даже нечего было бы и думать. Там, где-то бесконечно внизу, чуть метались языки еле видимого пламени, и поднимался глухой, еле слышимый, но весьма угрожающих гул - первый звук, который он наконец услышал в этом совершенно ватном безмолвии. Он постарался высунуть руку с факелом как можно дальше и выше, чтобы определить, что же там - за провалом. Но там проход продолжал так же прямо и равномерно удаляться в темноту, которую его факел не смог просветить и на несколько аршин.
Положение было крайне глупое. Если бы у него была бы хоть верёвка! Но неопытный в горных походах Владислав попросту не догадался захватить её с собой, хотя вполне и мог бы, а Кольценосец ему о такой возможности в их беседе тогда не напомнил. И что было делать? Одолжить её тут у кого-либо, понятное дело, никакой возможности не представлялось. Возвращаться обратно, надеясь, что какое-либо вервие всё же удаться отыскать в заброшенном лагере, там, у подъёма к перевалу? Кажется, у него попросту не оставалось никакого иного выхода! Но... Это ж опять сколько дней туда тащиться! Впрочем - там можно было бы разжиться не только верёвкой, но и водой с едою.
Тупо глядя вниз, он прикидывал, стоит ли тащить с собой всю свою еду обратно, или оставить лишнее здесь? Там-то всё равно наберёшь новое. А вот воды, умудрённый опытом, он мог бы, вместо этого, затем захватить с собой и поболее. Правда, за эти дни в лагере уже могли бы и побывать и какие-то пришлые грабители - кто знает? Ему отнюдь не верилось, что столь спасительное для него безлюдье продлиться здесь сколь-нибудь долго. Во всяком случае - выходило, что как ни крути, а приходится возвращаться, снова рассчитывая лишь на чистую удачу.
И тут он вдруг услышал, как там, внизу, гул становится всё басовитее, и всё громче, стремительно взметаясь кверху, вместе с нарастающей яркостью пламени. Он испуганно отскочил назад, факел в его руке заколебался, и внезапно потух. Тут же, из расщелины, поднялась ну буквально гудящая стена огня, и перегородила проход снизу доверху, уйдя в верхний пролом!
Владислав, весь сотрясаясь от ужаса, упав на колени, смотрел на эту огненную стену, от которой его окатывало нестерпимым жаром, и вдруг почувствовал, что воздух в его лёгких словно бы полностью выжгло - он попросту не мог более дышать, хотя его разинутый рот усиленно втягивал и выпускал раскалённый как в с ухой бане воздух!
Тут стена огня опала вниз, нестерпимый гул ушёл вместе с нею, сзади ударило прохладным сквозняком, и набежавший холодный воздух, наполнив его лёгкие, снова вернул им живительную силу дыхания.
Наступила полная темнота. На трясущихся коленях он отполз как можно дальше от провала, и снова зажёг факел, загоревшийся сейчас и ещё более неохотно.
Вот это было уже совсем никуда! Он и так всё ещё плохо представляя себе, как же он будет-то крепить верёвку через провал - разве что отыщется какая "кошка" в том же брошенном лагере, а щелей и тещин, вроде бы, хватало и по ту сторону провала. Но если это пламя, а у него в этом не было никакого сомнения - тут часто выскакивает из провала, то как же здесь перебёрёшься-то! Не успеешь, захватит на середине - и поминай как звали! Сгоришь, и только пепел по проходу развеется! Тут уж одному управиться - совсем невозможно! А искать, привлекать кого? За деньги - да, можно отыскать, почему нет? За достаточно щедрую плату соответствующий народ хоть в пасть дракону полезет. Но вот только - как бы таких вот отчаянных помошничков потом удержать, чтоб не полезли бы и дальше, чем следовало бы? Да с помощью-то тоже ведь - риску ведь меньше не будет! Лезть-то ему самому туда придется, при любом раскладе! А поди тут подгадай - как бы проскочить меж приливами огня этого?
Он всё сидел и сидел, постепенно приходя в себя от тяжёлого подъёма на гору, и размышляя, и - таки дождался второго поднятия пламени! Это было уже не так страшно, как в первый раз - он уже знал чего ожидать, но всё равно - в груди снова спёрло от полностью выжженного воздуха, и он лишь еле-еле отдышался, когда всё опять закончилось.
Во всяком случае - с планами о ночёвке в проходе теперь приходилось явно попрощаться. Надо было поскорее выбираться из этого гиблого места, и проводить дальнейшие прикидки уже в более спокойной обстановке - как ни мало его радовала возможность провести наступившую ночь снаружи - на продуваемом ледяными ветрами склоне.
Он тяжело, качаясь, поднялся, и уныло поплёлся к недалёкому выходу. И вот - когда округлость арки уже ясно проступила в свете факела у него над головой, чуть тлеющую серость далёкого звёздного неба за границами каменного обрамления вдруг перекрыла чья-то огромная, совершенно угольная тень, в сопровождении столь запомнившегося ему, с той жуткой ночи на перевале, непрестанного шелестения суставов, и в нос ему ударила столь же памятная, с той ночи, совершенно непереносимая вонь! Только вот теперь меж ним, и этим неизвестным чудовищем не было ни малейшей преграды!
Не раздумывая ни мгновения, на одном только ярчайшем ужасе, он тут же развернулся и стремительно метнулся назад по проходу, совершенно ясно чувствуя всей своей незащищенной спиной, как нечто отвратительное, похрустывающее, словно бы какое-то невероятно огромное насекомое, всеми своими твёрдыми оболочками быстро и неотвратимо протискивается по проходу, уже следуя за ним буквально по самым его пятам!