Маленькая горная республика, февраль 1995 года, безымянный блокпост, каких бесчисленное множество разбросано по всей, и без того небольшой, территории.
Уазик-"буханка", наспех переделанный в передвижной КП, стоит, спрятавшись под защитой огромного камня, нависающего козырьком над дорогой.
Бой, начавшийся ещё полтора часа назад, сейчас перешёл в стадию нерешительной перестрелки. Короткое затишье внезапно оглашается бешенным и шквальным огнём, затем опять наступает оглушительная тишина.
Апти Мубараев, полевой командир Освободительной Армии раздражённо бросил карандаш на карту, привычным движением снял с предохранителя "стечкина" и вылез из машины. Морозный ветер хищно вцепился в незащищённую кожу лица, попытался втиснуться за шиворот. Апти зябко поёжился, затянул было потуже воротник, но, перехватив насмешливый взгляд Фархива - ливийского наёмника, нарочито распахнулся: мол, мы дети гор не боимся прохладного ветерка. Сам Фархив - бешеное дитя жарких песков, прошедший один Аллах ведает, сколько войн, небрежно накинул на плечи армейский бушлат, выставив напоказ толстый свитер, связанный старой чеченкой. Тёмные, как маслины, глаза ливийца смотрели резко и прицельно. И, тем не менее, насмешливо.
"Обезьяна чернозадая, - подумал раздражённо Апти. - Презренный пёс войны, готовый сражаться за кого угодно, лишь бы заплатили. И непременно юсовскими долларами. Сволочь".
- Что там за херня? - намеренно грубо спросил он. В прошлом преподаватель истории, Апти панически боялся, что свирепые "воины Аллаха" не будут воспринимать его всерьёз, поэтому природную деликатность и вежливость старался прятать под маской хамства.
Фархив недовольно покосился на него - мог бы и на английском спросить, ведь знает же. Раз уж благословенный арабский не может выучить, ничтожество.
- По моим прикидкам - четверо. Может и больше, но отстреливаются только эти.
- Что-то слишком долго. Времени хватило бы уже батальон перебить.
Фархив поцокал языком:
- Хорошо дерутся, эфенди. Может это спецназ?
Апти поморщился:
- Какой на хер спецназ - там пацаны по девятнадцать-двадцать лет, недавние школьники.
Фархив зло процедил:
- Тогда они не просто храбрые воины - они герои. Эти "пацаны", - он постарался произнести это слово как можно язвительнее, - за последний час положили двадцать шесть человек. Двадцать шесть отборных воинов.
Фархив, будучи профессиональным солдатом, тихо ненавидел этого гражданского командира, возомнившего себя гением партизанской войны. Учитель истории, шайтан сожри его кишки! Если бы не его родство с одним очень уважаемым тейпом, самое большее, на что можно использовать этого Апти - подносить патроны...
Апти уже открыл, было, рот с намерением обматерить придурков, подставляющихся под пули русов, но сдержался, взял бинокль и осторожно выглянул из-за камня.
Страшная картина недавнего боя постепенно пряталась под тонким, скупым слоем колючего снега. Но и его явно не хватало, чтобы спрятать всё - местами виднелись голые, пыльные участки камней. Два "бэтэра", сгоревшие в самом начале боя мгновенно, как спичечные коробки, теперь испускали только слабые чадные дымки. Из-под них виднелись обгорелые ноги солдат. Повсюду в жутком беспорядке валялись тела этих "пацанов", зверски истерзанные пулями и осколками так, что совсем потеряли человеческий облик. На миг проснулась жалость - это же всего лишь дети, неразумные дети, вынужденные воевать по приказу своих алчных отцов, но он легко подавил это чувство - их сюда никто не звал. "Это моя земля", - подумал он свирепо.
Призрачные облачка пара, вздымающиеся тут и там над камнями, выдавали присутствие воинов, короткими перебежками продвигающихся всё ближе и ближе к полуразрушенному строению, где засели эти неверные.
Апти зло прищурился: у подножия блокпоста в самых неестественных позах застыли его люди. Нет, уже не люди - просто трупы, бывшие когда-то его людьми. Он, как командир, испытывал горечь потери и недовольство собой, свом неумением сберечь людей, доверивших ему жизни. Пусть они все воины Аллаха, для которых умереть в бою - честь, но погибать от шальной пули поганых свиноедов - то же самое, что по-пьянке захлебнуться блевотиной.
Он взглянул на небо, затянутое мрачными тучами: только бы эти русы не успели вызвать "вертушки" - их чудовищная огневая мощь способна всё ущелье превратить в кипящий ад буквально за секунды.
- Если бы они их вызвали - "вертушки" уже были бы здесь. Им лёту всего минут двадцать, - словно прочёл его мысли Фархив. Или он уже, сам того не замечая, начинает думать вслух?
- Атакуйте до победного, - приказал Апти.
Фархив пожал плечами, поднёс рацию к губам и отрывисто бросил несколько слов в микрофон. Получив подтверждение, кивнул и молча сунул рацию обратно. Он всего лишь выполняет приказы, а нравятся они ему или нет - ему за это платят.
- Нургалиев, глянь - что там, - приказал Ничепорук. Воспользовавшись небольшой передышкой, он старательно затягивал повязку на голове рядового Ходжаниязова.
Оставшись за старшего, сержант Ничепорук с одной стороны испытывал гордость за то, что они всё ещё сражаются, а он командир, с другой стороны - досаду: надо же - с ним остались только эти "молодые". "Духами" их назвать теперь язык не поворачивался. Хотя он сам уже почти "дембель".
Нургалиев взобрался на пустые патронные ящики, вскинул "эсвэдэшку", через прицел внимательно обозрел подступы к их временной крепости.
- Продвигаются, басурмане, - доложил он.
- Далеко? - забеспокоился Ничепорук и потянулся к пулемёту.
- Метров триста с небольшим. Но продвигаются медленно.
- Значит ещё покурить успеем, - заключил Ничепорук и довольно осклабился. - Эй, Коваль, у тебя ещё курёха осталась?
Андрей Ковалёв, почему-то постоянно называемый Ковалём, словно он хохол какой, тупо смотрел невидящими глазами на "командира". На почерневшем от копоти лице резко выделялись только белоснежные зубы и белки необычайно чистых серых глаз.
Правда, про белки уже можно было сказать - зрачки в томатном соусе. Забрызганный с головы до ног своей и чужой кровью, в обожженной "афганке", он выглядел жутко и жалко. Как, впрочем, и все, до сих пор оставшиеся в живых товарищи. Нет, уже не товарищи - соратники. Побратимы Огня!
- Что? - тупо переспросил он, судорожно вцепившись в цевьё автомата.
Ничепорук нахмурился.
- Эй, парень, ты чего тупишь? Аллё, пациент, мы вас теряем, - он пощёлкал пальцами перед глазами Коваля. - Дай закурить, говорю.
Коваль судорожно сглотнул.
- Курить?! Ах, да, закурить, - закивал он торопливо, и растерянно захлопал по карманам.
Ничепорук хладнокровно вытащил у него из нагрудного кармана пачку "Оптимы", вытряхнул оставшиеся четыре сигареты.
- Оп-паньки, как раз по одной на всех, - обрадовался он, и сунул сигарету в зубы Ковалю. Остальные раздал братве. Ну и пусть, что они: один татарин, второй - узбек, а Коваль так и вовсе москаль, здесь они все - одна братва-солдатня.
Вытащив китайскую подделку под знаменитую "Zippo", он эффектным жестом чиркнул по штанине, дал всем прикурить.
- Красота! - выпустил Ничепорук тонкую струйку дыма в потолок.
Коваль затянулся и тут же закашлялся. Виновато посмотрел на сержанта.
- Не пыли, пехота! - добродушно хлопнул его по плечу Ничепорук. Могучему сержанту самое место где-нибудь в "краповых беретах". Зверюга!
Коваль вжался в угол и затравленно улыбнулся. Этот хохол что, вообще ничего не боится, что ли? Отморозок, блин.
Сам Коваль боялся. Боялся умереть, боялся боли, боялся смерти. Боялся до ужаса, до икотки, до желудочных спазмов, до свинячьего писка... Он не просто боялся - он испытывал настоящий животный ужас. Всё его существо надрывалось в беззвучном крике - ЖИТЬ!
По лицам этих азиатов вообще ничего нельзя было понять, но Коваль нутром чуял - они перепуганы не меньше его. И все стараются не думать о трупах их товарищей, сваленных внизу, в полуподвале.
Одному только хохлу всё нипочём: ходит себе, посмеивается, шутит, балагурит, хохмит. Опять же пули его обходят, как заговорённого. Вон только две несерьёзные царапины на морде...
Ничепорук перехватил его взгляд, едва уловимо подмигнул, мол, не боись...
И только теперь Коваль понял, что неустрашимый сержант Ничепорук боится ничуть не меньше его, но тщательно скрывает это - ведь он сейчас самый старший по званию, командир подразделения. Пусть даже их в подразделении осталось всего четверо...из тридцати шести!
Ничепорук улыбнулся ему самым краешком рта, Коваль снова сглотнул. Он хотел что-то сказать, но горло перехватил неожиданный спазм, глаза увлажнились.
- Всё будет ништяк, пацаны, - не очень твёрдо заверил Ничепорук. - Что там, Соколиный Глаз?
- Девять харь, расстояние - триста двадцать, скорость - ползком, направление - двенадцать часов, - отозвался Нургалиев.
Сержант хохотнул.
- Ты не выделывайся, пальцем покажи!
Нургалиев вымученно улыбнулся.
Они шутят, чтобы скрыть свой страх, понял Коваль.
Сигарета обожгла пальцы, он выругался и уронил окурок на пол, задавил прикладом.
- Это же зверьё, - сказал он неожиданно, так некстати вспомнив растерзанные трупы пленных солдат. Соратники недоумённо уставились на него, Коваль продолжил с жаром - Они считают себя потомками людей-волков, спустившихся с гор на равнину.
Нургалиев с Ходжаниязовым переглянулись, а Ничепорук сплюнул зло.
- Херня, - заявил он твёрдо. - А пусть даже так - и чо? Наши предки - могучие лесные беры вышли из такой дремучей тайги, что эти волкодлаки хвосты поджали бы только от одного её вида. Так что мы их ещё сами сожрём!
- А ты что, совсем ничего не боишься? - осмелился спросить Коваль.
- Почему не боюсь!? - удивился Ничепорук. - Просто я вырос в таких жутких кварталах Казани, что эти люди-волки обосрались бы там в первый же день. У нас в городе каждый квартал поделен на независимые территории, сунешься на чужую - башку в момент проломят. Так что я насмотрелся на подобное. Да и здесь пострелял...
Он обвёл рукой насквозь простреленное, забрызганное кровью помещение.
- А у нас в Лисичанске такого никогда не было. Там у нас хорошо и тихо, - подал голос Нургалиев, не отрываясь от окуляра прицела.
- А где этот самый Лисичанск? Блаженный край, наверное...
- На Украине, - улыбнулся татарин.
Коваль тоже невольно улыбнулся.
- Надо же, татарский хохол и хохляндский татарин. А узбек наш откуда?
- Из Махачкалы, - хмуро отозвался Ходжаниязов.
Они дружно заржали.
- Занимательная география, - утёр Ничепорук выступившие от смеха слёзы. - А ты сам-то, Коваль, откуда? Только не говори, что откуда-нибудь из Воркуты...
- Из Нарьян-Мара, - вздохнул Коваль.
- Класс! - счастливо заржал Ничепорук.
- А чего ты меня всё Ковалем называешь? Моя фамилия Ковалёв, - наконец-то осмелился спросить Коваль. Уж очень обидно это звучало.
- Ну ты даёшь, чудак-человек! Так ведь твоя фамилия и пошла от коваля - кузнеца, то есть. Не просто кузнеца, а КОВАЛЯ - мастера, который ковал мечи. А это всегда было самым почётным. Ведь меч - это душа воина! Так что гордись, чудило.
"Ух ты, - подумал Коваль потрясённо, - а ведь и верно!"
- Братва, жопу в горсть: кажется "чичи" попёрли, - заорал вдруг Нургалиев, и торопливо сделал три выстрела подряд. - Минус два, блин! - заматерился, неумело мешая татарские ругательства с самыми изощрёнными - русскими. - Ах, шайтан-ибад-оглы! Злой чечен кинжал свой точит, злой татара их стреляй!
Он торопливо спускал курок, наводил на следующего - снова стрелял, каждый раз отряжая всё новых остроклювых и безмозглых посланниц Смерти...
Ничепорук подхватил пулемёт, метнулся к окну.
- По местам, пехота, - скомандовал он, и добавил свирепо, - Растерзаем этих волчар, бля...!
Фархив скомандовал в рацию:
- Гранатомётчикам распределиться по номерам. Снайперы, не дайте им уйти. По моей команде - залп по зданию.
Через три минуты ему доложили: все на позициях, готовы к выстрелу.
- Огонь, - тихо скомандовал Фархив.
Шесть ракет одновременно ринулись к крепости.
- Твою мать! - заорал Ничепорук. - Все вниз! Вниз, пехота, чтоб вас... У них "РПГ-шки", не меньше пяти штук!
Коваль замешкался у люка, Ничепорук рывком вздёрнул его на ноги и мешком сбросил вниз. За доли секунды он ещё успел схватить за шиворот Ходжаниязова и закинуть туда же, в люк, вниз головой. Нургалиев вроде побежал, но запнулся за ящики и повалился на сержанта...
В этот момент ракеты ударили с трёх сторон, взорвались с чудовищной силой, разнеся весь верхний этаж по камешкам. В воздух взлетели обломки камней, досок, оружия, конечностей. Кровавые ошмётки падали на землю с отвратительными влажными шлепками, словно мокрые тряпки.
- В десятку, - довольно оскалился Фархив, поднёс рацию к губам - Прочесать весь склон, всех добить...
- Нет, - вмешался Апти, - если есть живые, оставить.
- Слышали? - зло спросил Фархив в рацию.
Получив утвердительный ответ, свирепо посмотрел в спину "командиру", теперь так смело шагавшему к разрушенному зданию, торчавшему из земли словно больной зуб.
"Вот-вот, - подумал Фархив неприязненно, - тебе, ублюдку, только бы с пленными воевать. Ты ещё настоящих солдат не видел".
Коваль очнулся, лёжа на спине. Всё тело сотрясало от холода, руки онемели, он их совсем не ощущал.
"А вдруг их оторвало взрывом", - подумал испуганно.
Только бы не остаться калекой! Мама этого не выдержит. В ушах стоял звон, похожий на звон оружия...рыцарских доспехов!? Голоса то отдалялись, то приближались снова, слов разобрать он не мог. Открыть глаза он боялся, ещё больше боялся вдруг узнать, что он свихнулся и теперь сидит где-нибудь в лазарете, пускает слюни по подбородку.
Рядом кто-то закашлялся - тяжело, надсадно. Коваль рискнул повернуть голову и открыть глаза. В шею стрельнуло резкой болью, он жалобно застонал.
- Жив, курилка, - раздался рядом хриплый голос сержанта.
Ничепорук лежал рядом с ним на снегу, руки у него оказались туго скручены за спиной тонкой стальной проволокой.
"Как и у меня, наверное, - подумалось почему-то Ковалю. - Такую не порвать".
Правая половина головы сержанта залита кровью и выглядит как сплошное кровавое месиво. На месте глаза - мясистая дыра, зато левый смотрит живо, хоть и затягивается на секунду поволокой с тем, чтобы снова на короткий период очиститься.
- Как...ты живой? - прохрипел Коваль.
- Это ненадолго, - успокоил его Ничепорук, и оскалился. - Меня Нургалиев невольно прикрыл: упал на меня, кривоногий. Бедолагу в клочья, а меня просто выбросило на улицу. Можно сказать, повезло. Как я - красавчик, правда?
Коваль вздохнул со всхлипом. Про то, как он сам выглядит, даже спрашивать не хотелось.
- Слышь, Коваль, - с жаром заговорил сержант, - они там пока в нашем дерьме возятся: ещё живых ищут...
- Нас что, в плен взяли? - испуганно перебил его Коваль.
- Вряд ли. Скорее всего, они нам сейчас башки отрежут. Не бзди, пехота, это не так больно, как выглядит. Эх, - добавил он мечтательно, - мне бы только умереть стоя, как и положено мужчине - не хочу, чтобы меня зарезали как овцу. А ты держись, не дай себя запугать, да и сам не обосрись от страха. Не позволяй над собой глумиться, и не унижайся.
Коваль жалобно всхлипнул - он вообще не хотел умирать. Никак!
Отвернувшись от сержанта, он уставился в небо и попытался вспомнить хоть одну молитву. Хоть какую-нибудь! Где-то в "афганке" у него даже была одна - ещё мама зашивала - но он так и не удосужился её не только заучить, но даже просто прочитать. О чём теперь горько сожалел. Он слышал, что молитва придаёт силы в минуты опасности. А порой и помогает...
Голоса боевиков приблизились. Коваль затравленно смотрел на них, но они, похоже, на него не обращали никакого внимания. Чего нельзя сказать о сержанте.
Ничепорук приподнял голову и смачно обматерил и самих боевиков, вкратце перебрав всех их ближних и дальних родственников, и весь тейп, и всю Чечню, вместе взятую. Причём выразил это настолько витиевато, что даже у Коваля уши покраснели. Некоторые слова он вообще слышал впервые.
Боевики расхохотались.
- Ты смотри - этот тварёныш ещё говорит! Живучий, паскуда.
- Сейчас мы это исправим, - со смехом подхватил второй и вытащил страшного вида загнутый кинжал.
Перевернув сержанта на живот, он задрал ему голову, больно защемив волосы, и быстрым, умелым движением перехватил горло. Чвиркнуло, жутко и освобождено зашипел, забулькал воздух, вырываясь из горла пополам с кровью. Палач отпрыгнул назад, не желая забрызгаться кровью неверного. Ничепорук вскочил на ноги, упал, снова вскочил и остался стоять, наклонив голову, словно бодливый бычок, в тщетной попытке пережать рану.
Боевики посмеивались, наблюдая.
- Вот она - предсмертная агония, - с хохотом констатировал палач.
Губы сержанта беззвучно шевелились, пытаясь выговорить не то проклятья, не то просто ругательства. Наконец колени его подломились, и он упал на спину, уже мёртвый.
Коваль, потрясённый и заворожённый ужасным зрелищем, не сводил глаз с кинжала. Время словно замедлилось: кровь с кинжала срывалась тяжёлыми каплями и медленно-медленно падала на землю, но не впитывалась ею, а сворачивалась мутными, грязными шариками.
"Даже их земля не принимает нашу кровь, - потрясённо подумал Коваль. - Значит мы сильнее!"
Он вновь перевёл взгляд на небо, и тут с трепетом увидел, что на него смотрит, грозно нахмурив брови, седой бородатый великан. В деснице его - чудовищная секира, шуйца покоится на плече воина помоложе, но столь же свирепого вида. За их спиной выстроилась самая необычная дружина, какую только Коваль мог себе вообразить: там были и латники, и рыцари в полных доспехах, и гусары с эполетами. Тем необычней выглядели между ними парни в беретах, касках и бескозырках. На мгновенье показалось знакомая улыбка сержанта.
Небесная Дружина, понял он потрясённо! В ушах зазвучала самая прекрасная музыка.
Ему показали путь! Он достоин!
- ... готов умереть, рус? - ворвался в сознание противный земной голос.
Боевик стоял прямо над ним, кровь сержанта капала на сапог Коваля.
- Рус? - переспросил он непонимающе. - Ты назвал меня русом? - и вдруг сказал потрясённо, сам удивляясь неожиданному пониманию, - Да, я рус!
Ощутив внезапный порыв, он встал на ноги, даже не вспомнив, что руки то ли связаны за спиной, то ли их вообще нет...да это и неважно!
- Да, я РУС! - повторил он ликующе.
Он словно стал выше ростом, глаза бешено светились холодным огнём.
Боевики насторожено отступили на пару шагов - ещё покусает.
- Вы думаете, что вы люди-волки!? С-суки! - неожиданно даже для себя всхлипнул Коваль подвывая. - Да вы даже не суки - сучата! Псы помойные! - Теперь голос его набрал силу и зазвенел пугающе в морозной тишине. - Да, я - рус! Молитесь, чтоб никогда сюда не пришли братья мои - истинные Русы, дети Сварога, внуки Даждьбогьи! Молитесь сейчас, пока Небесная Дружина...
Его затрясло, на губах выступила розовая пена. Один из боевиков лениво врезал прикладом по лицу. Коваль упал на спину, надсадно закашлялся, подавившись крошевом белоснежных зубов (маминой гордости) и густой, тягучей кровью из разбитых губ.
Повернувшись на бок и сплюнув вязкую противную кашицу, он расхохотался им в лицо - глумливо, оскорбительно, и в то же время красиво и страшно. Боевики невольно отступили. Даже у самых стойких по спине пробежались предательские мурашки от этого обрекающего смеха.
Боевик с кинжалом решительно шагнул к распростертому Ковалю, наступил ботинком на горло, замахнулся, метя в глаза.
- Стой, - приказал подошедший Апти.
Коваль хрипел, придушенный грязным ботинком как кролик удавом. Апти несколько долгих секунд смотрел в выпученные глаза руса. С удивлением отметил, что в них совсем не было страха. Серые глаза смотрели на него не просто безжалостно, а с лютой злобой.
Апти вдруг понял - что надо сделать, свирепо оскалился.
- Этот рус должен жить...пока. Для того, чтобы показать - как будут умирать на нашей земле его братья - русы. - Он посмотрел на остатки башни, на разбросанные вокруг доски, подмигнул Ковалю, - Поздравляю, ты станешь святым.
Фархив, мгновенно всё поняв, презрительно скривился - мало чести глумиться над побеждённым. Тем более что этот парень - настоящий герой - далеко не поверженный и не побеждённый, а заслуживает уважения.
Но, тем не менее, он кивнул воинам выполнять. Это их война, ему только платят, чтобы он воевал и выполнял приказы.
Спустя полчаса боевики, собрав трофеи, медленно удалялись от разбитого блокпоста. Коваль, раздетый донага, висел на самодельном кресте, прикрученный намертво стальной проволокой. Морозный ветер удивлённо шевелил неприкрытые русые волосы.
А Коваль улыбался, глядя пустыми, окровавленными глазницами в облака. Фархив недовольно поглядывал через плечо на распятого руса. Внезапно до них донёсся жуткий хохот, испуганное эхо заметалось между камней, перекликаясь разными голосами.
Апти показалось, как будто из мрачных облаков на него грозно взглянуло свирепое, бородатое лицо и протянулась могучая волосатая рука. Не рука - настоящая звериная лапа! Он в ужасе замер - от неё не спрячешься...
Резкий звук выстрела сбросил наваждение, Апти испуганно обернулся - Фархив, зло сверкая тёмными, как маслины, глазами, и презрительно поджав губы, убирал от плеча СВД-шку. На груди Коваля растекалось красное пятно, голова безжизненно упала на грудь.
- Показалось, - прошептал Апти беззвучно, и дрожащей рукой достал сигарету, - Просто показалось...