Вашкевич Эльвира : другие произведения.

Дань Великому Лесу

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  Война - это не покер.
  Ее нельзя объявлять, когда вздумается.
  
  Сидя на войне, войны не выиграешь!
  Тут и побегать придется, да еще как.
  
  (Валентин Пикуль, "Честь имею")
  
  Глава первая. Великий Лес
  
  Кто привел на междусобойчик эту девушку - Славик не знал, но вот она, стоит напротив, пялится огромными травяными глазищами, брови дугами приподняла, а на губах - усмешка, то ли ласковая, то ли насмешливая - не разберешь.
  - С днем рождения, - сказала незнакомка протяжно. - Поздравляю, князь.
  - Спасибо, конечно, - Славик внимательнее посмотрел на девушку. Она ему нравилась, но было в ней что-то такое... неуловимое, что заставляло волосы на затылке приподниматься. - Только я не князь, не было в предках дворян совершенно. Черная кость.
  - Так, может, прозвище такое было? - рассмеялась девушка. - Ну, в детстве? Должно было быть.
  - Не-а... - замотал головой Славик. Странной была интонация собеседницы, и взгляд ее, обшаривающий его лицо, был странен. Будто искала что-то, хмурилась даже, морщилась слегка, вглядываясь в неведомо что. - Не было такого прозвища. Ничего подобного!
  Он уже хотел отойти, но девушка остановила его, протягивая бокал.
  - Хоть выпей со мной, князь. Шампанское. За твое ж здоровье. Все же не каждый день человеку двадцать пять исполняется. Всего лишь раз в жизни.
  Славик чуть не отказался - таким страхом морозным окатило спину, но бокал взял. А что было делать? Это ж кому рассказать - обхохочутся. Ему выпить предлагают, а он, аки девка непорочная, ломается, глазки строит. Да ладно бы просто так выпить, а то ж - по случаю дня рождения, на его собственном междусобойчике, его же, между прочим, шампанское.
  - Ну, я, вообще-то, шампанское не очень... - вяло сказал Славик, беря бокал. С легким звоном чокнулся, выпил одним махом, как только водку пьют.
  - Конечно, князь, тебе лучше б медовуху, - легко согласилась девушка, и смех ее запрыгал серебряными шариками, отскакивая от стен.
  Славик еще успел удивиться, что никто не обращает на них внимания, не смотрит на девушку, не слышит ее смеха. И провалился в густую, чернильную темноту.
  
  * * *
  
  Волк нервно переступал лапами, оставляя глубокие, словно оплавленные следы в камне. Он не помнил, как попал в это место, не помнил вообще ничего, будто жизнь его началась только в этот момент, на одинокой скале, торчащей, словно палец, посреди дремучего леса. Волк завыл тоскливо, призывая ушедшую в неведомое память. Он знал, что там, позади, осталось что-то очень важное, то, что необходимо вспомнить. Но странный гул, от которого дыбом вставала шерсть, не давал вернуться памяти, не допускал ни одной мысли.
  - Жертвоприношение... - шептал ветер, путающийся в ветвях деревьев. - Кшшшшш... оборотень... - доносилось от ручья, обегающего скалу, - смотри внима-ааательно... слушшшшай... запоминааай...
  Волк вновь взвыл отчаянно, затряс головой, пытаясь не слышать вибрирующего, говорящего гула деревьев. Влажный мох, торчащий из трещины в скале, подвернулся под лапу, и зверь чуть не упал, оскользнувшись неожиданно.
  - ... жертвы кровавые... - послышалось волку, словно шепнул кто-то в уши, низким, грозным голосом, - великие жертвы... все племена ваши должны платить за колдовство древнее, изначальное, охраняющее род...
  Волку померещилось, что тонкий лунный серп качнулся в небе, как доска детских качелей, ударенная небрежно ладонью. Воздух задрожал, поплыл маревом. Что-то билось о накрепко запертые границы памяти, старалось прорваться на волю. Волк зажмурился, прижимая плотно уши к голове, а когда открыл глаза, увидел дорогу, вьющуюся небрежно меж громадных деревьев, подходящую почти что к подножию каменного столба, на котором он стоял. В древесный шепот, назойливо лезущий в уши, вплетались другие звуки, чужие для леса, но странным образом кажущиеся гармоничными и естественными. Волк прислушался. Тяжкое дыхание многих людей доносилось до него, шарканье усталых ног, сбитых на дороге, резкие командные вскрики, скрип колес - волк увидел темную массу, надвигающуюся на него по лесной дороге.
  - Тысяча девятьсот сорок седьмой... - шепнул лес, и волк согласно кивнул, словно понял мутные слова. - Не забудь, оборотень, сорок седьмой. Следующая жертва...
  Волк вновь помотал головой, соглашаясь, и его желтые, светящиеся в ночной тьме, глаза сверкнули, как серебряное кинжальное лезвие, подернутое пленкой лунного света.
  А люди все шли и шли, колонна уже текла, подобно черной реке, вдоль каменного столба, и некоторые из проходящих поднимали глаза, крестились непривычно, сведенными судорогой пальцами, в испуге - они видели громадного черного волка, скалящегося в гордой усмешке, рассматривающего их с небрежением высшего.
  Волк вновь переступил лапами, и следы его вгрызлись в камень.
  Как велики жертвы, - подумал волк, печально опуская голову. - Слишком велики... Но как же быть? Как?
  Ему хотелось спрыгнуть со скалы, слететь, как птице, рыча и завывая в азарте атаки, рвануть клыками горло охранника, опрокинуть следующего, разгрызая с хрустом руку, держащую оружие, метаться меж ними, увеличивая панику, освободить пленников, подарить им свободу и право жить.
  - ... все племена ваши должны платить за колдовство древнее, изначальное, охраняющее род... - вспомнилось волку, и он замер, прищуривая горящие глаза.
  Разогнать охранников? Освободить тех, кто назначен в жертву? Да, он мог бы, мог...
  Волк напрягся, и клыки его блеснули шелково в лунном неярком свете.
  
  * * *
  
  Темный ночной лес надвигался на Славика, громадные ветви нависали над головой, царапали острыми сучками плечи. Отовсюду доносились шорохи, топот ног, словно масса народа пробиралась к сердцу Великого Леса, туда, куда даже в ясный полдень не проникает ни один солнечный луч. Славик, хоронясь за деревьями, шарахаясь от каждого шума, пошел вслед за остальными. Ему было страшно, вдоль позвоночника будто втыкались ледяные иглы, мурашки бежали по коже, но он шел, чувствуя, как его притягивает нечто, находящееся впереди, там, где должны были собраться все люди, находящиеся в лесу.
  Поляна открылась неожиданно, словно обрыв, возникающий под ногами среди яркой влажной зелени луга. Высокие ели - запрокинь голову, а вершин не видно, - окружали поляну, вокруг которой вздымались, подобно волнам морским, головы людей, бормочущих что-то непонятное, напоминающее заклятие древнее, еще древнее, чем сам род человеческий. Славик замер, прижавшись к шершавому стволу, укрылся за еловыми лапами.
  Багровое пламя с ярко-желтыми проблесками, билось в конусе каменного горна, что возвышался посреди поляны. Старики в серых балахонах, стоящие вокруг горна, низкими, надтреснутыми от усталости голосами, пели, с трудом вытягивая длинные, мрачные ноты, и люди в лесу подхватывали песнопение. Славик хлопнул себя ладонью по губам, почувствовав, что тоже начинает петь, не понимая, не узнавая слов, которые рвались изнутри. Кузнецы, поводя влажными от пота плечами, совали в белые от жара угли причудливые куски металла, удерживая их длинными щипцами, бросали их на каменную наковальню, и громадный молот ударял по мягкому железу, почти что прилипая к нему, с гулким, отдающимся во всем теле звуком, и тут же небольшие молоточки начинали отзванивать по наковальне, поддерживая диковинное песнопение стариков. Изможденный седой кузнец, из тела которого уже давно ушла сила, а руки превратились в переплетение сухих жил, сидел у горна, не отводя тусклых глаз от пламени, изредка поднимал обожженную ладонь, и, повинуясь этому знаку, кто-нибудь подбегал к горну, вбрасывая уголь либо раздувая громадные мехи из овечьих шкур, поддерживая злое алое пламя. Молоты не смолкали ни на мгновение, и их музыка все так же вплеталась в песню-заклинание.
  - Колдовское оружие... - шепнул кто-то Славику. - Древнее колдовство, пришедшее в мир вместе с первым солнечным лучом. Колдовство, требующее жертвы. Охраняющее род.
  Славик оглянулся, но никого не было рядом, лишь колыхались ветви деревьев, кажущиеся черными в дрожащем свете полной луны.
  Голоса поющих взлетели вверх, будто силясь добраться до облаков, низко нависших над вершинами елей. Славик откуда-то знал - может, таинственный голос нашептал в уши? - что кузнецы эти ковали неведомое оружие уже не первый год, и так же пели старые волхвы, укрепляя каждый удар молота своим колдовством. Но именно эта ночь, в которую занесло его случайным желанием, должна была стать окончательной, ставящей последнюю точку, последний удар молота по таинственному оружию, и к первому рассветному лучу солнца оружие будет готово, многолетние труды завершатся. Именно поэтому собрались в Великом Лесу люди, желая помочь колдовству, присутствовать при последнем жертвоприношении.
  Жертвоприношение? Славик зябко вздрогнул, еще крепче прижался к еловому стволу. На жертвоприношение смотреть ему совершенно не хотелось, но взгляд сам притягивался к двум столбам, возвышавшимся рядом с наковальней.
  Песнопение усилилось, стало громче, некоторые из поющих волхвов падали в изнеможении, на их место приходили новые, небрежно отталкивая ногой упавших товарищей.
  - Это что ж делается? - почти беззвучно шевеля губами спросил Славик. - Что ж творится-то, а? Люди, вы что делаете?
  - Главное - оружие, все остальное может подождать, - зашептал таинственный голос. - Ты, парень, смотри внимательно. Думаешь, они копье выковать силятся? Или меч там? Нет, это они судьбу твою куют. Так что присматривайся.
  И вновь никого не оказалось рядом, кто мог бы сказать эти слова.
  Из-за деревьев на поляну выходили мужчины и женщины, несли к горну куски металла самой разной формы и размера.
  - Звездное железо, - пояснила молоденькая девушка, почти что девочка, показывая одному из кузнецов причудливо изогнутый кусок. - Гремело, небо ночью сверкало, будто костер на нем разожгли, а потом мы нашли вот это, и старшие сказали принести сюда.
  Кузнец осмотрел внимательно подношение, одобрительно крякнул, подцепил щипцами. Девушка заулыбалась, отбегая обратно, под защиту ветвей.
  - Кровь земная, - старик, согбенный годами, с трудом опирающийся на сучковатую палку, протянул кузнецам горшок, в котором плескалась черная, вязкая жидкость. - В огонь плесните, куда как жарче гореть будет.
  И горшок полетел в горн. Полыхнуло так, что у старого кузнеца, сидящего рядом с горном, затрещала опаленная борода. Он ухмыльнулся, кивнул скрюченному деду, даже - как показалось Славику - поклонился слегка, уважительно сгибая шею. По лесу поплыл резкий серный запах верхней нефти.
  - Кости земные, - мужик деревенский, густо заросший шерстью до самых бровей, громадный, как бурый медведь, только-только вылезший из берлоги, подал мешок. - В горн бросьте, да поддувайте, поддувайте!
  Полетел мешок в горн, разбрасывая из распахнувшейся горловины антрацитово блестящий каменный уголь. Мехи из овечьих шкур застонали протяжно, подпевая песне Великого Леса, и белое пламя побежало по черным угольным комьям.
  Каждый кусок металла, приносимый к горну, кузнецы вплетали в кующееся оружие, и песня молотов изменялась, становясь то тише, то громче, то гудела низко, басово, так, что Славик ощущал тянущую в солнечном сплетении дрожь, то взлетала звонкой нотой к вершинам елей. Он знал, что железо для колдовского оружия собирали по всей земле, из каждого закоулка приносили хоть крупинку, чтобы то, что ковалось на поляне Великого Леса могло защитить каждое племя, каждый род, преградить дорогу любому врагу, вздумавшему посягнуть хотя бы на частичку родной земли.
  - Ух, упрямый! - воскликнул чернобородый кузнец, похлопывая себя по волосатой груди, сбивая искры, рассыпавшиеся фейерверком. - Надо же, древляне что принесли! Лесные люди... - он размахнулся молотом, крякнул, впечатывая железную полосу в ковку, и Славик почувствовал нелепую гордость за неведомого древлянского мастера, вложившего свою упрямую, твердую душу в кусок металла - словно что-то родное узнал.
  Но вот тише застучали молоты, а голоса поющих волхвов напротив стали громче, увереннее, и лунная монета заблистала дивно, разгоняя светом собравшиеся было спиралевидные облака. Лучи будто сплелись сетью, осветили столбы, глубоко врытые в землю, задрожали над ними, обливая их лунным серебром.
  Что-то готовится, - понял Славик. Ожидание дрожало над сердцем леса, вихрилось в еловых лапах, заставляя вздрагивать каждую иголочку, каждую травинку, прильнувшую к земле.
  Двое вышли на поляну - юноша и девушка, держащиеся за руки. Одеты они были - не в пример остальным - богато, по-княжески, самоцветы разбрасывали разноцветные лучи от шеи и запястий. Славику захотелось кричать, выскочить следом за парой, ухватить их за руки, потащить с поляны, ставшей вдруг жуткой, опасной, как яма, полная ядовитых гадин. Но что-то удержало, может, таинственный голос, шепчущий в уши, обещающий объяснить все, советующий не мешать происходящему.
  - Ты же не понимаешь ничегошеньки, - бормотал невидимый собеседник. - Только испортишь все. Годы труда волку под хвост пойдут. Сиди, парень, не рыпайся. Твое дело тут - наблюдать.
  - Да ведь... - начал было Славик и умолк, сам не зная, что же хотел сказать. Тем, двоим, в княжеских одеждах, кланялись даже поющие волхвы, кузнецы смотрели на них с почтением, так что ж дергаться-то? Кого спасать? От какой беды?
  - И правильно, парень, - согласился невидимка с мыслями невысказанными. - Спасать не надо. Не для того они сюда явились.
  Славик прижал ладони к шершавой еловой коре, вжимая их до боли в коже. Опасность холодила спину, стучала болью в висках, но на вид - ничего страшного не происходило, лишь муторное, темное чувство плескалось где-то в горле, как лишний, с недобрым пожеланием выпитая чарка.
  Те двое, вышедшие на поляну, сбросили одежду, нимало не стесняясь собравшихся людей, и обнаженные их тела мягко засветились в грозных алых отблесках горна. Девушка первой подошла к столбу, забросила руки вверх, соединяя кисти, и волхв, подскочивший тут же, путаясь в длинном сером балахоне, завязал колючей веревкой нежные запястья. И тут же привязал ко второму столбу юношу, улыбающегося гордо и покорно.
  - Вот, видишь, они даже не сопротивляются, - шептал некто Славику. - Так надо, парень, поверь, только так и надо. Нет другого пути. Мудрые уж все мозги вывихнули, головы сломали. Не нашли, как иначе сделать. Лишь кровь может остановить зло.
  - Но это - тоже зло! - кивнул Славик в сторону столбов. - А что может породить зло, кроме еще большего зла?
  - Это - не зло, - отозвался невидимый. - Это - жертва во искупление, парень.
  Славик сжал кулаки, туго вжимая ногти в ладони, так, что полумесяцы белые остались на коже. Зубы скрипели, сдерживая протестующий крик. Эх, силу бы сейчас немереную. Да чтоб летать еще. Подхватил бы, прямо как в сказках, эту парочку глупую, что сама в жертвы напросилась, да и унес бы куда подальше от всех озверелых маньяков.
  - Дурень ты, - зашептало. - Дурень и о дурном думаешь. Это ж - дети княжьи, сами пришли, долг свой сознавая, жертвуя жизни свои юные, невинные на благо родной земли. А ты что? Все испоганить хочешь?
  - Да ты глянь только, глянь! - Славик повел рукой вокруг, пытаясь ухватить невидимку за ворот, ткнуть его носом в происходящее. - Молодые совсем! Сопливые! Им же еще жить и жить!
  - Им жить, а другим - умирать? Так, что ли? Не-еееет! Эти двое туго свой долг понимают. Тебе б так. Ты вот на них смотри, запоминай и учись. Князь жизнь свою положит, а людей своих спасет. Даже самого распоганого смерда вперед себя поставит. Таков долг княжий. А ты - жить да жить... Эх, дурак, как есть дурак.
  Голос умолк, а Славик поморщился недовольно. Поучения не радовали, и казалось ему отчего-то, что болотная ведьма ухмыляется неподалеку, скаля почерневшие редкие зубы, насылает ему видения разнообразные.
  - Ну, чисто школьные уроки, - буркнул он обиженно, но в ответ только хмыканье усмешливое прозвучало.
  А молоты меж тем почти что совсем смолкли, лишь в песнопениях волхвов звучала мелодия ковки, словно все еще громыхали тяжко по наковальне могучие кузнецы, поправляя последние штрихи колдовского оружия.
  Старик-кузнец поднялся со своего места у горна, взглянул на вытянутый по наковальне меч, багрово светящийся на камне. По кромке меча пробегали бело-желтые искры, вспыхивая и потухая. Рядом лежал диковинный наконечник копья, похожий на изогнутый кинжал, блестящий черным пламенем. Старик протянул руку, провел ладонью над оружием, впитывая огрубелой кожей полыхающий жар. Кивнул одобрительно, и почерневшие, растрескавшиеся губы его растянулись улыбкой.
  Два кузнеца, напрягая зачем-то могучие руки, блестящие от пота, подхватили щипцами меч и копейный наконечник, сунули их в белое пламя горна. Волхвы, собравшиеся около привязанных к столбам княжьих детей, запели громче, ритм песнопения изменялся. Славик вцепился в еловый ствол, чувствуя, как земля покачивается под ногами, разрыхляется выпирающими вверх корнями, странные белые цветы, светящиеся лунным призрачным светом, вылетели из почвы, как стрелы из множества луков. Диковинные плотные лепестки развернулись, и поляну залил тягучий, сладкий аромат, странным образом вплетающийся в песню волхвов.
  Песня взлетала и опадала, затягивая всех присутствующих в магическое действо. Жертвы у столбов тоже пели, и высокий голос девушки дотягивался, казалось, до самого неба, касался звезд, раскачивал их в такт мелодии.
  Славик увидел, как по краю поляны люди становятся на колени, утыкаются лицами в землю, лишь странные белые цветы стояли прямо и уверенно, словно и не качался весь мир.
  Кузнецы отошли от горна, распростерлись на земле, даже старик опустился на колени, покорно опуская глаза, лишь двое, державшие щипцами оружие, остались стоять. Два волхва приблизились к ним, выхватили меч и наконечник копья, словно и не заметив жара. Оружие дивно блестело, будто облитое солнечными лучами. Повернув оружие в руках, показывая его всем присутствующим, волхвы вонзили тонкие сверкающие острия в тела жертв: в девушку - наконечник копья, в юношу - меч, рассекший тело наискось, от ключицы до середины груди.
  Славик закричал страшно, протяжно, губы его поднимались яростным рычанием, зубы щелкали. Он чувствовал, как по предплечьям побежала черная шерсть, и бешенство при виде крови закрывало глаза черной пеленой.
  - Стой, дурень, сто-ооой! - кто-то уцепился за рубашку Славика, повис на плечах. - Не двигайся!
  Парень и хотел бы стряхнуть невидимку, да только покачивающаяся под ногами земля не давала упора, не позволяла решительно двинуться. Внезапно Славик понял, что длящийся в ушах крик - не его, а кричат все, стоящие на коленях вокруг поляны, и даже волхвы прервали песнопение, присоединившись к этому горестно-яростному крику.
  Славик шагнул вперед - единственный, кроме волхвов, стоящий на ногах. Девушка у столба приоткрыла глаза, уже подернутые мутноватой смертной пленкой, рука ее приподнялась, словно приветствуя, и с указательного пальца скатилось что-то, похожее на звезду, затерялось в густой траве. Голова девушки повисла бессильно, длинные пряди волос свесились вниз, шевелясь под легким ветерком, как водоросли, льнущие к берегу.
  - Как было предсказано - жертвы принесены! - возгласил старший из волхвов, склоняясь в низком поклоне перед мертвецами, все еще удерживаемыми путами у столбов. - За оружие, долженствующее спасти племена наши, плата будет высокой, мы только начали платить. Лучшие будут уходить, чтобы остальные могли жить.
  И вновь закричали, заплакали люди на поляне. Некоторые катались по земле, стуча кулаками, выдирая клочья травы, и белесые черви осыпались с тонких, шевелящихся корешков.
  Волхвы, кланяясь почтительно, даже с каким-то страхом, приблизились к мертвым, с бережением вытащили колдовское оружие, уложили его в уже приготовленные пелены. Руна Дагаз полыхнула алым, кровяным блеском с белого полотна, предвещая перерождение. Меч и наконечник копья были завернуты плотно, увязаны продолговатыми тюками, и руны, вышитые камнями и бисером по ткани, сверкали, ловя звездный свет.
  Конь вороной, с лентами черными, вплетенными в гриву и хвост, стукнул копытом нетерпеливо. Бледный всадник склонился с седла, прижимая правую руку к сердцу, протягивая левую, в которую и вложили волхвы драгоценный сверток. Всадник ударил каблуками в конские бока так, что скакун всхрапнул, поднялся на дыбы, замолотил тяжелыми копытами в воздухе.
  - К кручам Борисфена скачи! - приказал старший из волхвов, кивая всаднику. Тот прижал сверток к груди, управляя конем лишь коленями, склонился почтительно.
  - Все выполню, как договаривались. В точности исполню, не сомневайся, - прошелестел голос бесцветный, как и лицо всадника. Славику на миг померещилось, что не лицо человеческое над черным воротом рубахи покачивается, а морда козлиная, рогами витыми, острыми, увенчанная. Присмотрелся - нет, человек, только бледный очень, словно всю жизнь под землей провел.
  Качнулся всадник в седле, и пошел конь с поляны, медленно, торжественно переступая тонкими ногами, а с самого края поляны взвился свечой, да и в галоп. Только грохот копыт по лесу прошел.
  А Славику вновь козлиная морда померещилась. Будто раскачивалась эта гнусная харя над поляной, кривилась злобно, зубами щелкала. Не нравилось твари козломордой то, что волхвы тут наколдовали.
  - А накося, выкуся! - отчего-то злорадно прошипел Славик, показывая козьей морде банальный кукиш. - Не по твоим зубам волхование это.
  И тут же оборвал себя, недоуменно пожимая плечами - сам не понял, откуда мысль взялась, почему видение рассердило так и ехидство вызвало.
  А волхвы меж тем вновь запели. Только на этот раз песнопение их не пульсировало, как сердце земное, а длилось протяжно, тягуче, печальными переливами обвивало княжьих детей на столбах. Когда же утих грохот копыт вороного коня, из жутких черных ран мертвых скользнули к звездам две полупрозрачные белые струйки.
  - Души их, - зашептал жарко Славику в уши невидимка. - Окончательная смерть была, бесповоротная. Не возродятся они никогда на этой земле, да и ни на какой другой тоже.
  - Ох, - только и сказал парень. - Да как же так? Это ж еще хуже, чем просто убить...
  - А ты как думал? - грустно вздохнул невидимый собеседник. - Уж больно сильное колдовство волхвы учудили. Все племена защитить - это тебе не танцульки над кинжалом серебряным. Те, княжьи-то отроки, знали, на что шли. И другие потом пойдут. Все ради того же - людей спасти от смерти злой, неминучей.
  Славик кулаки сжал, вглядываясь в заострившиеся черты девушки, стараясь запомнить каждый изгиб медовых локонов, а в глаза почему-то лез острый, колючий блеск кольца, упавшего с ее пальца и схоронившегося в траве.
  А сам смог бы так? - спросил себя Славик. - Вот так, зная, что впереди - лишь безнадежность и забвение. Смог бы? - И не нашел ответа, хоть и хотелось сказать, что не хуже он этих двоих, но не смог солгать сам себе. Просто не знал.
  Волхвы, не переставая петь, кланялись, подходили к столбам, становились на колени, целовали руки мертвых. Старейшина колдунов обрезал золотым серпом веревки, и тела мягко упали на подставленные почтительно руки волхвов. Мертвецов бережно и почтительно уложили на расстеленные шелковые ковры, одели богато, роскошно даже, унизали пальцы кольцами, на шеи навесили ожерелья и цепи драгоценные. Славик только всхлипнул, увидев, как медовые волосы девушки заплетают в косы, вплетают в них жемчужины и ленты атласные, укладывают на груди девушки. Плакал не только он - всхлипывания и рыдания доносились отовсюду, словно страдал, заливаясь слезами, сам Великий Лес.
  Трупы, одетые уже, как на праздник, положили в челны узкие, накрыли полотнами, рунами затканными - свадебными покровами, и руны те призывали благополучие молодой четы, плодовитость ее; и волхвы, сгибая старческие худые плечи под тяжестью мертвого дерева, понесли челны с поляны, а вслед им несся поющий плач.
  Дивные белые цветы, заливавшие густым ароматом поляну, сжали плотные лепестки, как только челны, покачиваясь, удалились из виду. Люди, окружавшие поляну, потянулись вслед за похоронной процессией, подпевая волхвам, протягивая руки к мертвым, благодаря их невнятно и слезно.
  Славик почувствовал, что лицо его мокро от слез. Он потер глаза сильно, до боли, до багровых пятен, тут же поплывших перед глазами. И эту красноту разбил острый, злой луч, сверкнувший из травы.
  - Ну, иди сюда, парень, - позвал кто-то, и Славик увидел старого кузнеца, недвижимо сидящего у потухшего горна. - Иди, иди. Тут, похоже, для тебя подарок остался.
  - А почему, дедушка, думаете, что для меня? - парень приближался к старику с опаской, косился сторожко. - Может, это для кого другого подарочек. А?
  - Другие все ушли, - пояснил дед, сплетая узловатые пальцы. - А ты остался. Значит, еще не все дела твои тут завершены.
  - А вы-то что сидите? - охрипшим враз голосом спросил Славик. Представился ему вампир злобный, который только и ждет, чтоб вцепиться кривыми вонючими клыками в горло. - Чего не пошли с остальными?
  - Мне уже ходить незачем, - махнул рукой кузнец. - Моя работа вся закончена. Княжата жизнь свою положили, а я - душу отдал, всю силу, все мысли. Все в оружие, все - для славы племени, для жизни его. Здесь и помру, так же, как огонь в горне. Закончился я в тот миг, когда оружие началось, а огонь погас.
  - Огонь и зажечь можно, - Славик выбросил из головы упырей, нащупал в кармане зажигалку. - Вот сейчас чиркну разок, и будет вам опять огонь. Хорошо, дедушка? - он уже крутил колесико, выбивая из кремня синеватую искру.
  - Ох, княже, - усмехнулся старик. - Молодой ты еще, глупый по молодости. Неужто твой огонь колдовской заменит тот, живой, что трением добывали под волхования, чтоб этот горн зажечь? Спрячь свою волшебную штучку. Она тебе еще пригодится, а тут - без надобности. Лучше иди, забери свой подарочек, - и он кивнул на блестящую в траве звездочку.
  Славик присмотрелся - кольцо, упавшее с пальца девушки, лежало на земле, зарывшись в рыхлую почву, лишь руна Дагаз, выложенная гагатом и рубинами, сверкала с мягкого красноватого золота.
  - Тебе это, - покивал кузнец. - Точно говорю, что тебе. Чувствую.
  Парень наклонился, и кольцо, казалось, само впрыгнуло в ладонь, прижалось рунными камнями к коже, прильнуло тепло и ласково, будто губы девичьи. Примерил Славик кольцо - тяжелое, крупное, видно, не на девичью руку назначенную, может, подарил друг милый - как раз на безымянный палец подошло, чисто обручальное.
  - Ну, здравствуй, князь, - поклонился старый кузнец. - Дождался я. Довелось еще увидеть того, кто будет защищать землю нашу от века до века, пока солнце восходит, да месяц светит. Ох и спасибо богам.
  Славик расправил плечи, чувствуя, как от кольца что-то проникает внутрь, бередит самую душу, будит неведомое. Поднял он глаза к небу, к высоким насмешливым звездам, погрозил им рукой с кольцом, только сверкнула грозно руна Дагаз - руна перерождения. И опустил взгляд к земле, почувствовал родство изначальное.
  И стал уже не Славик - Всеслав Брячеславович. Князь Полоцкий. Волхв. Колдун. Защитник. Оборотень.
  Глаза его приобрели неведомую ранее остроту зрения, расступились перед взором леса, и увидел Всеслав всадника черного, плащом укрытого, лишь глаза, побелевшие от напряжения, сверкали из-под шлема, да конь переступал с ноги на ногу, нервничая, чувствуя настроение хозяина.
  - Не видать тебе земли русской, - тихо, казалось бы, сказал Всеслав, но слова его разнеслись далеко, докатились до кручи над Евфратом, и дрогнул конь под всадником, затряс головой, и посыпались из-под копыт камни, сваливаясь в реку.
  Всадник поднял руку, и волны реки свились спиралью, багровым засветилась вода, словно колдовской котел заварил мрачное варево, и вот-вот хлестнут из Евфрата молнии, распарывая небо и землю.
  На крутой берег Борисфена выехал бледный человек на вороном коне. К груди он прижимал трепетно сверток, увязанный в полотна, затканные рунами. Рванул человек пелена, скрывающие ношу, и в руках его оказался меч, сияющий серебром и золотом, и наконечник копья, изогнутый хищно. Кумиры, стоявшие за спиной всадника, казалось, увеличились в размерах, разбухли, и серебряная голова одного из них сверкнула, взвились золотые усы.
  Тот, на берегу Евфрата, закричал яростно и тонко, кусая костяшки пальцев. Колдовской котел в реке утих, распрямились водяные спирали, медленно поплыли ночные волны. Всадник приподнялся в седле, зажмуриваясь от боли - острый яркий луч, прилетевший с далеких берегов северной реки, ожег глаза.
  - На восток! - закричал всадник - Великий Завоеватель, чье имя будет повторяться спустя многие столетия после его смерти. - Наш поход - на восток!
  И армия за спиной Завоевателя дрогнула, перестраиваясь, а всадник все вглядывался вдаль, пытаясь рассмотреть - кто же разговаривал с ним на неведомом языке через моря и горы. Но лишь волны реки были видны ему, да шумели воины, бряцало оружие, всхрапывали кони.
  Завоеватель пожал плечами, уже забывая о случившемся. Колдовское варево, расплескавшееся по реке, потеряло силу.
  - Я завоюю весь мир! - воскликнул Завоеватель, разворачивая коня, вздергивая поводья, поднимая скакуна на дыбы. - Весь мир!
  Годы спустя, уже в Индии, он понял, что мир - не один. Странные философы, приручавшие змей на мраморных ступенях лесных храмов, рассказали ему о разнообразии звезд, у каждой из которых таится мир, который он не сможет завоевать.
  - И даже тут, в этом мире не все подвластно тебе, - сказали мудрецы, сидящие на ступенях храма. Сверху на них надменно смотрело человеческое лицо, украшавшее торс льва - статуя неведомого бога. - Есть земля, которую ты не сможешь покорить. Ты даже не вспоминаешь о ее существовании, ибо защита у этой земли такова, что ни один завоеватель не сможет овладеть ею.
  Александр понурился, рисуя тонким прутиком в пыли неведомые знаки - руну Дагаз, означавшую перерождение. Мудрецы, увидев рисунок, переглянулись значительно.
  - Где эта земля? - спросил Великий Завоеватель.
  - Там, - махнул коричневой рукой один из мудрецов. - На севере.
  Александр вспомнил ночь на берегу Евфрата, видение колдовского котла, в котором варились его великие воинские замыслы, и острый луч, сверкнувший во тьме, ослепивший глаза, заставивший идти на восток.
  - Пока растет на нашей земле Великий Лес, не пройти тебе к нам, не видать нашей земли, - прошептал тихий голос, и на этот раз Великий Завоеватель понял слова. - Никогда не видать.
  Тонко и яростно вскрикнул Александр и упал на ступени храма, закатывая побелевшие глаза. На губах его выступила пена, руки беспорядочно скребли по мрамору. Мудрецы печально улыбнулись, но никто из них не двинулся с места.
  
  Глава вторая. Сосед и болотная ведьма
  
  Славик открыл глаза. Голова болела нещадно, буквально лопалась от боли. Под черепом поселился дикий зверь с неисправной дрелью, и поворачивал с писком и хрипом свой инструмент, издевательски топая лапами.
  - Всегда не любил шампанское, - буркнул Славик, охватывая голову ладонями, сжимая ее крепче. Может, если стиснуть как следует, то зверь с дрелью уберется, испуганный таким напором.
  В квартире было пусто. И - что самое странное - никаких следов междусобойчика, так гудевшего накануне. Даже грязных тарелок в раковине не было. Только стояла у дивана бутылка из-под шампанского, насмешливо поблескивая темно-зеленым боком, враз напомнившим Славику травяные глаза девицы, подсунувшей бокал.
  - И что там было, в шампанском? - удивился Славик. - Такие сны...
  Он сел на диване, нашаривая тапочки. Фиг с ними, со снами, с тяжкого похмелья и не такое снится. А вот то, что исполнилось вчера двадцать пять - это уже серьезно. Пора о жизни задуматься. Ведь - ста-а-арость на пороге. Почти седая древность. Славик засопел печально. Жизнь после тридцати казалась ему медленным умиранием, и вот, с этого дня он уже переступил границу и начал приближаться к пугающему тридцатнику.
  В дверь забарабанили.
  - Тьфу, делать кому-то нечего, - Славик потер ноющий лоб. Судя по активности стука, Колька-сосед явился, местный алкаш, что живет этажом ниже. Когда-то Колька со Славиком в детский сад вместе бегал, потом в школу, да вот, спился вконец. Правда, иногда заглядывал к старинному приятелю на огонек: то сигареты стрельнуть, то денег на бутылку одолжить. Славик одалживал, хоть и знал, что безвозвратно. Но все время перед глазами вставал вихрастый мальчишка, поднимающий к небесам совок, как рыцарский меч, слышался его радостный крик, раскатывающийся по залитому солнцем двору, и Славик молча протягивал купюру, стараясь не видеть осоловелые Колькины глаза, подернутые красными прожилками.
  - Князь, чего не открывал так долго? - Колька покачивался на пороге, хмуро оглядывая Славика. - Я к тебе, как к человеку, поздравить пришел, а ты... - он продемонстрировал початую водочную бутылку, и взгляд стал еще сумрачнее.
  - Какой я тебе князь, - отмахнулся Славик. Совсем народ спятил, вчера эта девица, невесть откуда взявшаяся, сегодня вовсе Колька. - Да и пить я с тобой не буду. Не пью я.
  - Совсем зазнался, князь. Двери не открываешь, в дом не зовешь, на пороге держишь, как бомжа какого, что за пустыми бутылками забрел, - Колькины глаза недобро сощурились. - Нет в тебе к людям простым уважения. А ведь приятельствовали когда-то. Мамаша твоя меня котлетами кормила, как сейчас помню. Хорошие котлеты были, вкусные. Моя-то мамаша так готовить никогда не умела. Ладно, пошли, что ли, выпьем, - Колька будто и не слышал отказа. - Пошли, князь.
  - Да не пью я, не пью. Хочешь, котлеты дам? Не хуже, чем мама делала. Со вчера остались, - предложил Славик и уже начал поворачиваться к кухне, когда Колька размашистым движением саданул его в челюсть. Славик только охнул.
  - Зазнался, князь, - повторил Колька, раскачиваясь, будто молился. - Совсем зазнался. Ну ничего. Я из тебя эту княжью дурь повыбью.
  Словно и не Колькины глаза глянули на Славика. Пронзительные, острые, и не было в них ни капли пьянства. Трезвость злобная, ядовитая. Черные глаза! А ведь у Кольки - Славик точно помнил - серые, серые глаза. Что ж творится?
  - Княжья дурь, - Кольку заело, словно поцарапанную пластинку. - Повыбью. Никого не уважаешь. Думаешь, княжий стол тебя ждет? Не-ет, брат, не выйдет. Сдохнешь в капкане, волчью шкуру твою на воротник пустят, или на шубейку какой-нибудь деревенской крале, чтоб зимой ей красоту свою не заморозить. А то и плащ чей подобьют, опять же для тепла. Больше ни на что не годишься, князь.
  - Ты что, совсем спятил? - растерялся Славик. Челюсть почти что и не болела. То ли несильно Колька ударил, то ли промазал по пьяни, вскользь удар пришелся. Но глаза-то, глаза... Вновь глянула чернота неба ночного, крутанулось где-то внутри созвездие, россыпью блесток посверкивая. Жуть фантастическая.
  - Пошли выпьем, князь. За твой день рождения, - серые Колькины глаза вновь моргали неуверенно, пьяно, прижмуриваясь от яркого света. - Я проставляю, князь, пошли. За нас, хороших, за дружбу вечную, - он прищуривался, словно и не было никакого удара, никаких слов мутных, непонятных, похожих на пророчество безумной гадалки.
  - Не пью я, - еще раз отказался Славик, окончательно теряя связь с происходящим. Казалось, крутится диск, крутится, перескакивает на одну и ту же фразу, и хриплый голос рок-певца повторяет все те же слова, давно надоевшие, и нет сил остановить этот диск.
  Колька усмехнулся потерянно и пьяно. Славик вздохнул с облегчением. Померещилось. И глаза черные, и агрессивность Колькина непонятная. Да, алкаш он, конечно, но добродушный. В драки не ввязывается. Даже наоборот: как напьется, начинает весь мир любить. И чем больше выпьет, тем активнее любит. До навязчивости.
  Туманные полотнища заколыхались вокруг Колькиной фигуры, смазывая ее очертания. Тусклая лампочка, едва освещавшая площадку, мигнула, рассыпала сноп искр и лопнула с оглушительным треском. За спиной Славика раздался еще один хлопок. В прихожей квартиры тоже разорвалась лампочка, разлетевшись льдистыми осколками по паркету.
  - Шел бы ты домой, - посоветовал Славик Кольке, нащупывая дверной проем. Тьма навалилась душным одеялом. Окутала весь подъезд. Даже в подслеповатые подъездные окошки не заглядывали вечерние сумерки. Будто разом наступила ночь непроглядная, бессветная, беззвездная.
  - Домой? - Колька захихикал как-то особенно противно. Славик почувствовал, как повлажнели ладони. Колькин смех наводил на мысли о склизких змеях, свивающихся в клубок, шипящих угрозою. - Сейчас пойду, князь, сейчас... вот еще чуть поговорим, и сразу же пойду. Тебе ж не жалко парой слов с другом детства перекинуться?
  - Занят я, - извиняясь, сказал Славик, отступая в прихожую. Темнота пугала. Странно, он никогда не боялся темноты. Да и сосед казался уже каким-то монстром, в точности, как в ужастиках, которые они вместе смотрели в детстве, вскрикивая лихо в самых кровавых местах и подталкивая друг друга локтями для ободрения.
  - Угу, - буркнул Колька, и перед Славиком закачались три белесых пятна, фосфорически светящиеся зеленоватым. Нижнее расползлось, растянулось ухмыляющейся зубастой пастью, верхние сжались горошинами, и два злобных глаза, ярко горящие, уставились на Славика.
   - Что, князь, страшно? Коленки подрагивают, ручки потряхивает? Ну, признайся, Князь, ты ж уже почти что в штаны наложил. Вижу, вижу, сбледнел весь, как мукой обсыпанный.
  - А пошел ты... - на этот раз Славик точно сказал, куда должен пойти сосед. Конкретный адрес сообщил, куда ни на собаках ни доехать, ни на самолете не долететь. Надо ж, как перепился бывший приятель. И куда всегдашнее добродушие делось?
  - Ну-ну, князь, - протянул Колькин голос. Только со странной хрипотцой, высокомерной, тягучей, как темная патока. - Гордости в тебе куда как больше, чем храбрости. А уж знаний так и вовсе нет. Дитя ты неразумное. Схарчат тебя, даже косточек не останется, похоронить будет нечего. И ни-икто-ооо не узнаааа-аееет, гдееее могии-иилка-ааа тво-я-аааа! - дурашливо заголосил Колька, подмигивая огненным глазом, и тут же вновь стал серьезен и важен. - Верь мне, князь. Ничего хорошего тебя впереди не ждет. Только беды неисчислимые, предательство и смерть. Так что сиди, не рыпайся. Занимайся своими программками. Самое твое дело. О княжестве и не мечтай даже. Не для тебя это. Простой ты парень, как амеба болотная. А то вообразил себе невесть что. В волка перекидываться, на луну выть... Не дело это, князь.
  Зеленоватые пятна взлетели к потолку, закружились. Жутковато было видеть два глаза, извивающихся вокруг ухмыляющегося рта.
  - Фокусники, блин, - буркнул Славик, прикидывая - кто ж решил сыграть с ним такую шутку, да еще и Колькиной помощью заручился. Да и что это такое за фокусы? Голограмма, что ли? Как сделали поганцы? Вот, блин, Кулибины. Из самовара лазер соберут, а все чтоб людям беспокойство устроить.
  Славик поднял руку, загораживаясь от мерзкой рожи, и в фосфорическом, зеленом свете блеснуло тяжелое кольцо, украшенное древней руной, плотно сидящее на пальце. То самое кольцо, что видел он на руке давешней девицы, да и во сне о Великом Лесе - тоже. Славик вздрогнул, ухватившись за палец, пытаясь сдернуть кольцо.
  Светящиеся глаза приблизились к его лицу, вспыхнули острым, болезненно-белым светом. В уши ударил колокольный звон, странным образом похожий на хриплый высокомерный голос, медленно тянущий слова. Мерзко запахло сероводородом, будто кто яйцо тухлое разбил, да не одно, а десяток минимум.
  - Я тебя отучу княжить, князь, - прогудел колокол. - Не хочешь по-хорошему слушать, так я тебе покажу твою судьбу. Убедишься во всем сам, маловерный.
  Потом что-то еще вспыхнуло, погасло, и наступила тьма, изредка разрываемая, как молниями, искрами, что сыпались из разбитого патрона коридорной лампочки.
  В темном подъезде всхлипывал Колька, внезапно протрезвевший и совершенно не помнивший, как попал этажом выше под двери соседа-программиста. И что он там делал. Вроде ж домой шел. Тихо и мирно, никого не трогая. И - где же сам сосед? Что ж творится-то, люди добрые?! Дверь в квартиру нараспашку, а человек пропал, как не было его вовсе.
  
  * * *
  
  Капли тяжело падали в ведро. Шлеп. Шлеп. ШЛЕП.
  - Крыша протекает, - сказала болотная ведьма, тоскливо глядя в угол. - Отремонтировал бы кто. Осенними дождями по хате плавать будем, как по озеру какому. Вот только рыба не заведется. А жаль. Хоть бы толк какой был.
  - Сама виновата. Распугала всех, а теперь жалуешься. Вон деревенские уже давненько нос не кажут. Все опасаются, - небольшой коричневый зверек вытянулся на лавке, слегка царапая некрашенную доску когтистой лапкой. Желтое пятно на горле казалось кокетливым галстуком. - А что до рыбы... - зверек быстро облизнулся, прижмуриваясь в предвкушении удовольствия, - так ты б ее заранее в бочку запустила. Как раз к осени бы и развелась в лучшем виде. Вкуснятина!
  - Я еще от всякой куницы поучения выслушивать буду, - отмахнулась ведьма. - Лучше б залезла под потолок, да и заткнула дыру, а? Я тебе тряпку дам, в смоле вымоченную. Еще и заклятьем подкреплю, так будет крыша, как новенькая.
  - Не... не дождешься... - лениво протянула куница, поворачиваясь на бок и взмахивая хвостом. - Не полезу. Я высоты боюсь.
  - А сырости не боишься? - освирипела ведьма. - Простуды не боишься, я спрашиваю? Воспаления легких?
  - У меня организм стойкий, - ответила куница, прикрывая глаза. Разговаривать ей не хотелось. Всегда одно и то же. Стоит только начаться небольшому дождику, как болотная ведьма сразу начинает жаловаться на застарелый ревматизм, головные боли, хруст в суставах и прочие болячки. А и не удивительно. Ведь три сотни лет сравнялось ведьме. Что уж тут говорить. Куница столько жить не хотела. Долго, нудно. Скучно, одним словом. Да и лениво. Правда, когда сама родилась - не помнила. Только и осело в памяти, что смотрит она - малюсенькая совсем - в глаза с прозеленью девицы рыжекосой, а что дальше было - и не упомнить. Но, видно, не так и давно это было. Молодая совсем, седины в шерсти не проблескивается.
  Ведьма заохала, держась за поясницу, подняла тяжелую крышку расписного сундука, полезла внутрь. Во все стороны полетели разноцветные тряпки, холщовые мешочки, стянутые узорчатыми тесемками, терпко пахнущие травами. Куница зашевелила носом. От сухого летнего аромата захотелось чихнуть, но она сдержалась, потерев переносицу лапкой. А то потом не оберешься ехидных подмигиваний, да разговоров о том, что стойкости к простуде никакой нет. Еще опять погонят щель в потолке заделывать, под тем соусом, что насморк начинается от сырости и холода. Оно бы, конечно, надо помочь ведьме. Да только с лавки слезать неохота.
  - Колдовские зелья ищешь? - поинтересовалась она у болотной ведьмы. - Думаешь, ревматизм свой каким притиранием вылечишь? Типа вытяжки из желчного пузыря речной жабы. Или отвар из мочи новорожденных мышат, - куница захихикала, представив подобное лекарство. - А еще можно змеиные хвосты да цветы репейника, в полнолуние собранные, под воскресным дождиком расцветшие. Получше рыбы будет. Особливо на вкус.
  - Не простой дождь идет, - проскрипела ведьма негромко, будто враз голоса лишилась. - Чую, что не простой. Что ревматизм... тьфу, ерунда. В мои-то годы его и замечать не следует. Так, мелкая неприятность, вроде лужи на дороге. А вот видения, что приходят нынче, пророческими оказаться могут. А ты все ерунду какую-то городишь. Хвосты жабьи... Тьфу! Где ты жабу с хвостом видала? Даже в чужедальней стороне таких нет.
  - Так загляни в ведро с водой, - посоветовала куница, все еще хихикая. - Погадай на водичке-то. Может, соломинки, что из-за стрехи упали, сложатся в предсказание толковое. Бывало уже неоднократно. Вообще гадания у тебя неплохо получаются.
  Она свернулась клубком, накрыв хвостом нос. Сделала вид, что засыпает, но круглый коричневый глаз внимательно наблюдал за ведьмой. Куница была любопытна.
  Ведьма еще поохала, поахала, согнувшись крючком над широко распахнутой сундучной пастью, извлекла с самого дна сверточек небольшой. Обтерла его бережно от пыли и грязи, что от долгого лежания скопились.
  - Опять развела бардак, - недовольно прошептала куница, оглядывая исподтишка разбросанные вокруг вещи. - А убирать и не думает. Дожидается, пока все плесенью покроется, да прахом рассыплется. Эх, жила бы я в палатах княжеских, да пила б молоко из серебряной миски с золотой отделкой по краешку. Да лежала бы не на лавке жесткой, а на подушках, узорами расшитыми, жемчугом речным разукрашенными. Во жизня была бы! Эх, не повезло мне, так уж не повезло, что и словами не описать.
  Ведьма будто и не слышала. Развернула тряпицу черную, чумазую, полюбовалась на камушки разноцветные, огнем в ее ладонях вспыхнувшие, поковыляла к столу.
   Руны - сообразила куница и быстро нырнула под лавку. Смотреть на гадание ей расхотелось. Страшное дело эти рунные предсказания. Случается, что рожи всякие собираются вокруг гадалки, а бывает и такое, что эти рожи нападать пытаются. Конечно, ничего особо плохого не сделают, но удачу могут отвести. А это само по себе нехорошо. Потом не то что молока в миске не будет, а радоваться станешь, если мышь тощая попадется раз в дней несколько, чтоб с голоду не помереть. Так что лучше на глаза этим рунным рожам не попадаться. Береженого, как говорится, даже лешаки хранят и русалки привечают.
  - Не-ет, дорогая, вылазь, - болотная ведьма резво сунула руку под лавку, выдернула куницу за хвост. - Ишь, спрятаться удумала. А советы-то какие давала! Мол, в водичку загляни, соломинки раскинь. Гадания, мол, хорошо получаются. Мне твоя помощь требуется, чтоб ладненько все прошло. Глаза-то уже не те, что в молодости. А на руны нужно внимательно глядеть, чтоб не упустить чего важного. Не маленькая, знаешь ведь.
  Куница сопротивлялась. Извивалась изо всех сил, рвалась из цепких пальцев. Но ведьма держала крепко. Не вывернуться. Куница засопела обреченно.
  - Ладно, ладно, отпусти хвост-то. Доброй волей пойду. Ну, не дергай, больно же! Ай!
  Ведьма разжала пальцы. Куница тут же сиганула резвым прыжком к двери, но была вновь поймана за хвост.
  - Обещала ж доброй волей пойти, - возмутилась ведьма. - Я ж тебе, как приличной, поверила. А ты опять за свое.
  - А говоришь, что глаза не те, старость, дескать, наступила да не радует. Ревматизм пальцы крутит. Врешь все, - оскорбленно произнесла куница, поджимая хвост. - Вона как ловко меня выловила. Не каждый в молодости так сможет.
  - Хе-хе, - скрипнула старуха. - Лезь на стол. И сиди смирно. Чтоб вокруг не было, твое дело маленькое - за камушками наблюдать. И на тех, кто придет, глаза не поднимай. Если ты на них глазеть не будешь, они тебя не заметят. Поняла?
  - Ох, поняла я тебя, поняла. Не впервой ведь. Тебе б только издеваться над беззащитным зверем. Пользуешься тем, что сильнее, - куница покорно вспрыгнула на стол, замерла столбиком, как суслик перед норкой. - Давай только быстрее, а то тяжело так стоять-то. Я ж четверолапое, или четвероногое, в общем, на двух лапах и заднице сидеть невместно.
  - Постоишь, - жестко отрезала ведьма. - Дело серьезное. Так что терпи. Тем более, что сама присоветовала.
  Куница закатила глаза вверх, возмущаясь таким отношением, но перечить вслух не посмела. Кто ее знает, ведьму болотную, еще превратит в какую мышь бессловесную. А потом кошкой обернется, да и схарчит, облизываясь. С нее станется. Добротой никогда не отличалась. Даже в молодости. Всякое деревенские рассказывали. И редко что хорошее. Ну да ведьмам так положено.
  Болотная ведьма уселась на табуретку трехногую, зажгла, прищелкнув пальцами, тонкую черную свечу, покряхтела. Мол, раньше для того, чтоб огонь возжечь, достаточно было мыслью пожелать, а теперь приходится и пальцами шевелить. Старость она и есть старость.
  - Ничего, для твоего артрита это полезно. Движение - жизнь, ты ж меня сама так учила, - съехидничала куница и тут же умолкла, поймав злобный ведьминский взгляд. Заюлила умильным голоском, хвостом повиливая подобострастно: - Ну так пальцы же тренируются, а то вовсе закостенеть могут. Боги, в милости и мудрости своей, так решили - раз ты болеешь, так надо дать тебе возможности для излечения.
  - Лучше бы болезни не давали, тогда б и лечиться не пришлось, - буркнула ведьма, сердито нахмурившись. Седые брови ее нависли над глазами, грозно подрагивая. - Ладно, умолкни теперь. Тишина должна быть абсолютная. Как в могиле.
  Куница усами нервно дернула и замолкла, не комментируя старухины слова. Колдовство начиналось, и любой посторонний звук мог повести его по жуткому, неправильному пути. Вот тогда-то даже рожи, что рунами притягиваются, покажутся лучшими друзьями.
  Тонкая струйка черного дыма поднялась от свечи, завилась спиралью, потянулась к скрюченным пальцам болотной ведьмы. Запахло травами и грозой. И еще чем-то, смутно знакомым, неожиданным. Куница дернула носом и обомлела. Пахло кровью, застарелой, засохшей, но кровью.
  Неужто старуха вновь некромантией баловалась? - подумала куница испуганно. - Нет, бежать, бежать надобно было. Но под дождь... в холод такой... а ведьма молоко теплое дает... Эх... все мы - рабы своего желудка... и старых привязанностей...
  Ведьма зашевелила пальцами, навивая на них дым, как пряжу. Морщилась от боли. Старость, что ж поделать. Артрит проклятый. Когда же пальцы были укутаны в серость пушистую, как в пуховые варежки, ведьма встряхнула руками. Во все стороны полетели лохматые клочья, собираясь комками по углам стола. Четыре муторно-серые твари оскалились из углов, созданные из дыма колдовством болотной ведьмы. Куница глянула на них и зажмурилась. Уж больно страшны были твари: тело львиное, лапы орлиные, а головы... головы человеческие! И свирепый оскал голодных вампиров на лицах. И очи рубиново-алые горят грозно, аж искры из них сыплются, вот-вот стол загорится.
  - Не закрывай глаза! - зашипела ведьма. - Смотри внимательно! Смотри, дура!
  Куница поежилась, но глаза открыла. Клыки дымных тварей тускло поблескивали в сумрачном свете. Хвост куницы затрясся от страха, но она послушно смотрела на ведьму.
  - Да не на меня, бестолковая, на камни смотри! - скомандовала старуха. - Судьба не на моем лице написана.
  Покатились камни черные, засверкали глазами рубиновыми, как каплями кровавыми по граням. И замерли руны Старшего Фрутарха, будто плача неведомо по горю какому. Красное на черном. Гагат - уголь мертвый, окаменелый, рубин - кровь живая. У тварей из дыма слюна потекла, пачкая блестящие клыки.
  - Что за руна? - подняла ведьма ближайший камушек.
  - Феу, - пискнула куница, стараясь не смотреть на дымных монстров. Пялилась послушно на рунные камни, смаргивая слезы от едких трав, горящих на свече.
  Посмотрела болотная ведьма на руну Феу, задумалась над ее смыслом. Богатство обещала эта руна, владения обширные. Странно. Откуда бы такие обещания? И, что главное, кому обещано?
  Разжала ведьма руку, отвела ее в сторону от стола, ударилась руна Феу о земляной пол, откатилась с глухим стуком.
  - Это что? - подняла со стола ведьма другую руну.
  - Уруз это, - тихонько сказала куница.
  Покрутила болотная ведьма руну Уруз в пальцах, полюбовалась игрой кровянистых рубинов на черном гагате. Силу обещала эта руна, мужественность. Еще более удивительно! Значит, не для женщины предсказание.
  Вновь разжались старухины пальцы, и стукнула руна Уруз о бок руны Феу.
  - Эта? - третий камень лежал на ладони ведьмы.
  - Хагалаз, - выдавила едва куница, и коричневые глаза ее потускнели от страха. Страшную руну показала старуха. Редко такая кому выпадала, и никогда хорошего не получалось в той судьбе, на которую упала тень руны Хагалаз.
  Растерялась болотная ведьма. Руна Хагалаз о разрушении вещала, о планах рухнувших, ставших дымом и пеплом, развеявшихся облачным небом.
  Отбросила ведьма руну Хагалаз в испуге, как змею ядовитую, вокруг руки обвившуюся. Покатилась руна по плотно убитому полу, засверкали злобно глаза рубиновые.
  - Эти? - сразу две руны подняла со стола ведьма, кривя тонкие губы. Рядом камушки лежали, бок о бок, словно пытались в один слиться, прижимались плотненько друг к другу.
  - Наутиз. Перт, - шепнула куница, прижимаясь к столешнице, будто давило ей что-то на спину. Нехорошим выходило предсказание, и очень, очень удивительным.
  Поразилась ведьма. Глаза ее расширились в изумлении. Всякое случалось при гадании, но такое - редкостью было. Руна Наутиз нужду и боль предрекала, а руна Перт - посвящение в тайны неземные. Может, посвящение должно через боль произойти? Странно, очень странно.
  Уронила старуха и эти руны на пол. Откатились камушки в сторону, отдельно от остальных легли. И только пыль серая укутала рубиновые глаза, что кровавыми каплями сверкали с черных граней.
  - Последняя! - на коричневой ладони болотной ведьмы лежал камушек, поблескивающий червонным золотом.
  - Дагаз! - взвизгнула куница неожиданно громко. - Дагаз это! - и всхлипнула, переполненная смутным предчувствием жути.
  - Перерождение... - задумалась ведьма. - Ох...
  Завыли, закричали твари из дыма, слюна, что из пастей их стекала, прожигала черные пятна на дубовой столешнице. Тени заклубились в углах комнаты ночные, из теней этих глаза сверкали узкие, желтые и зеленые, будто кошки щурились, нападением грозились.
  Отмахнулась ведьма от этих криков, палец кривой на тени наставила, и истаяли они под лучом света, что из пальца вырвался.
  - Хех, - ухмыльнулась старая, - могу еще что-то, не вся сила ушла.
  Накрыла болотная ведьма ладонью черную свечу, и, как только погас колдовской огонек, исчезли дымные твари, что по углам стола сидели.
  - Чудные дела творятся, - сказала старуха, собирая разбросанные по полу руны. Сложила их бережно в мешочек из рыбьей кожи шитый. Руну Феу, руну Уруз, руну Перт, руну Наутиз. Остались на ладони руны Хагалаз и Дагаз. - Интересные дела творятся, - вздохнула ведьма, катая черные камушки, оглаживая гагатовые грани корявыми пальцами. - Давненько такого не выпадало. Чтоб и нужда, и боль, и богатство. И все сразу. Бывает ли подобное?
  - Может, врут твои руны? - куница, как твари дымные пропали, осмелела. - Ведь могло такое быть, что рука у тебя дрогнула, не те камни выбросила. Вот и получилась ерунда на постном масле.
  - Нет, - ведьма будто и не заметила нахальства, говорила спокойно, задумчиво. - Руны не врут. И рука моя, если б и дрогнула, значит, так оно надобно. Случайностей, как известно, не бывает вовсе. И руки дрожат только тогда, когда так назначено. Только кому ж такая странная судьба выпала? Вот на что посмотреть интересно.
  - Нашла ты чем интересоваться! - фыркнула куница. - Лучше о здоровье подумай. А то все куда-то лезешь.
  - Такая у меня судьба. Тоже вот руны когда-то выпали, - непонятно отозвалась ведьма и огладила кончиками пальцев руну Дагаз и руну Хагалаз. Перерождение и планы рухнувшие.
  
  * * *
  
  Славик бежал куда-то, волчьи лапы двигались быстро, как в кино, мелькали, сливаясь сплошным серым маревом. Он знал, что нужно бежать еще быстрее, мчаться так, как и птицы не летают, быстрее крика собственного, быстрее луча солнечного. Только так можно убежать от врага, притаившегося за спиной, тянущего уже когтистые лапы, пытающегося дорваться до беззащитного горла.
  Славик - нет, громадный черный волк! - мчался, не разбирая дороги, и лес, окружавший его, казался лишь буро-зеленой полосой под блекло-голубым небесным куполом.
  Острая железяка метнулась под лапы, рванула резкой болью. Волк взвизгнул, покатился по земле, споткнувшись. Растянулся же недвижимо на земле уже человеком.
  Громыхнуло так, что заложило уши, а в голове загудело похмельной болью.
  - Блин! - с чувством сказал Славик, приподнимаясь. - Надо ж так набраться... И Колька хорош. Что ж мы с ним пили? Неужто водка паленая попалась?
  - Лежи, придурок! - заорал кто-то, и Славика больно толкнули в спину. Он вновь упал, оборачиваясь с обидой. Но вся злость, вся обида враз пропали, когда он увидел толкнувшего его парнишку. Тощий, грязный, прыщавый по молодости, под облупленной каской бледные, словно обожженные глаза. И винтовка в руках.
  - Ты это... ты чего? - испуганно спросил Славик.
  - Вишь, идиот, фрицы в атаку пошли! Тебе что, жизнь вовсе не мила? Она тут никому не мила! Так хоть отдай с толком, чтоб не зазря подыхать, - длинно и презрительно сплюнул парнишка.
  Славик глянул перед собой. Окоп! Самый настоящий, залитый водой, хлюпающая грязь по колено. А перед окопом, в поле... танки! Немецкие танки...
  - Тут фильм снимают, что ли? - жалобно поинтересовался Славик, но чувствовал уже, что не фильм, что все куда как проще и куда страшнее. Не зря ведь тянуло над полем дымным пороховым запахом, и воняло в окопе настоящим потом и настоящей кровью.
  - Свихнулся, как есть свихнулся, - еще раз сплюнул паренек. - Ну ты, главное, винтовку из рук не выпускай, да стреляй, как гады ближе подберутся. А там - как карта ляжет. Может, еще и очухаешься. Если выживешь, конечно, - он рассмеялся ехидно и в то же время печально. - Эх, паря...
  Славик задрал голову, рассматривая затянутые пылью небеса. Вторя парнишке, оттуда раздался злобный хохот.
  - Тысяча девятьсот сорок первый, князь! - хохотал некто гулким, протяжным басом. - Тысяча девятьсот сорок первый! Тут тебе и смерть!
  Неподалеку разорвался снаряд, и Славика окатило земляными комьями, как водой.
  - Хрен тебе, - неожиданно злобно сказал Славик, обращаясь в неведомое. - Вот хрен, и все тут! Сам сдохнешь. А мне еще жить и жить. В двадцать пять жизнь только начинается!
  
  Глава третья. Dans la guerre comme dans la guerre
  
  - Слышь, паря, херня-то какая, - бормотал Васька, повернувшись на спину и раскинув руки, будто и не в окопе валялся, а на пляже каком, ожидая, что морская волна вот-вот огладит ноги, - приказ зачитывали. Сказано - стоять до последнего, вплоть до окружения. А стоять-то как? - он поднялся на колени, посмотрел на Славика красными, как у больного кролика глазами. - Винтовки - через двоих у третьего, снарядов нет, танков - раз, два и в дамках. А фрицы-то утюжат... И танками, и артиллерией, и самолетами... Видал, что творится, - Васька кивнул в сторону невидимого из окопа поля. - Трупы кругом! Вот уж отожрутся вороны... - словно подтверждая его слова, раздалось хриплое от обжорства карканье. - Пристрелил бы гадину, так боеприпасов нет. Лучше уж для немца какого поберегу...
  Он вновь завалился на спину, раскидывая руки. Но за винтовку держался цепко, даже в этот момент не отпускал. Сведенные судорогой пальцы побелели, а вот лицо, напротив, расслабилось, обвисло складками кожи на выпирающих скулах.
  Славик осторожно выглянул из окопа. Поле дымилось, жутковатые жирные клубы дыма поднимались к небесам, как простертые в молитве руки. Вот только не верилось, что молитва эта обращена к Богу, скорее уж к другой стороне. Неподалеку валялась оторванная нога, как игрушку сломанную кто-то отбросил небрежно. Смятый сапог был измазан глиной, из остатков плоти медленно сочилась черная, гнилостная кровь. Славик закашлялся.
  - Эй, эй, паря! - засуетился Васька, подсовывая Славику прямо к лицу ободранную флягу. - Ты это... водички выпей. А блевать и не вздумай. Тут и так вонищи да грязи хватает.
  - Точно, - согласился Славик, клацая зубами по фляжному горлышку. - Антисанитария полная. Куда только начальство смотрит? Тут бригаду для дезинфекции вызывать нужно срочно.
  Васька расхохотался, хрипло, будто ворона закаркала.
  - А ты веселый, паря. Вот только дурной еще. Но ничего... пару дней в окопах - пооботрешься. Если выживешь, конечно, - он с сомнением оглядел собеседника и отвернулся. Неинтересно стало. Ну, известно, своя шкура всяко ближе, а на трупы Васька уже насмотрелся сверх желания и возможностей. И разговаривать больше со странным парнем, свалившемся в окоп невесть откуда, уже не хотелось. Ясно ведь, что убьют его скоро. Таким, как он, не выжить, это точно. Так лучше и не завязывать знакомство, чтоб потом не сожалеть о погибшем приятеле. Да, лучше так... не видеть, не знать, не слышать... Куда как лучше...
  Васька уставился в тускло-серое небо, набухающее мелким, противным дождиком.
  - А где стоим-то вплоть до окружения? - поинтересовался Славик, глотнув водички, теплой, но такой восхитительно мокрой и освежающей.
  - Да под Минском, - махнул Васька рукой куда-то за спину, и Славик послушно уставился в указанном направлении, словно ожидал увидеть там город, вскинувшийся в верх высотками.
  - Понятно... - протянул Славик. - Под Минском, значит. Бороним, значит. Ясненько.
  - Вот ведь мерзость какая, - Васька сплюнул в сторону. Слюна была вязкой от пыли, а во рту - полынный, горький привкус дыма. Не наплюешься. - Казалось бы, лето на дворе. А дождит сейчас - как осенью. В точности такая же сырость и морось. Только что жарко.
  - Природа плачет, - отозвался Славик, задумчиво изучая небеса. - Не нравится, понимаешь ли, природе на все эти трупы любоваться. Покойников хоронить нужно торжественно, в гробах с узорчатыми ручками, да и помирать они должны от старости, в окружении толпы родственников. А тут что? Ты глянь только. Пацанва совсем. Им бы жить да жить... - Славик подумал, что ему самому всего-то двадцать пять, тоже бы пожить еще хотелось. Но по сравнению с мальчишками в окопе он был уже стариком - мальчишкам не больше восемнадцати, а то и меньше. Это если по возрасту брать.
  - Природа, говоришь, плачет? - удивился Васька, даже на локте приподнялся, с любопытством разглядывая собеседника. - Да ты, паря, поэт. Девкам, небось, стихи читал на скамеечках парковых. Девки это любят.
  - Нет, не читал, - мотнул головой Славик. - Да и не пишу стихи. Никогда не получалось. Вот программу какую - это за милую душу. Или взломать что в интернете. Тут я тоже специалист.
  - Ну, ясное дело, - завистливо протянул Васька. - Высшее образование. Небось, институт закончил. Да? - сам-то Васька только восемь классов и осилил, а потом не до того стало. Отец помер, мать с сестренками по хозяйству билась, ну так как же без мужской руки? Вот и бросил учебу. А что ж делать? Правда, говорил ему учитель физики, чтоб не бросал. Мол, дар у него свыше ко всяким физическим штучкам. Прям Ломоносов новый, не меньше. Да Васька только плечами пожал, да и пошел коровник ремонтировать. Ломоносова, небось, хоть рыбой кормили забесплатно. А тут никто не поможет, если сам горбатиться не будешь. Чай, не прежние времена. От каждого - по способностям. Вот Васька все свои способности и прилагал к хозяйству. Ну и мечтал трактористом стать. Почетная работа, все уважают, и заработки неплохие. Тогда б мать с сестренками не кусок хлеба в воде размачивала. А, да что сейчас думать. Отдохнуть надобно, пока фрицы в очередную атаку не пошли.
  Славик, будто мысли его прочитал, посмотрел сочувственно, вздохнул.
  - Ничего, Вась, ничего, - сказал утешающе. - Будет и на твоей улице праздник. И диплом университетский, и докторские корочки. Все у тебя будет.
  Васька засмеялся, поглаживая винтовочный приклад. Ох, вот послал Господь соседа по окопу, обхохочешься. Малахольный какой-то. Жизни не знает, не понимает ничего. Правда, говорит занятно. Как есть поэт. Жалко, девчонки у Васьки нет, а то попросил бы, чтоб сочинил этот поэт какой стишок для нее. Васька б похвастался, сказал бы, что из собственной головы вымучил, вроде как от великой любви. Вот только странно, что не в форме парень этот. Рубаха клетчатая, теплая, таких и не видывал никогда, да штаны диковинные, да перстень золотой на пальце со странной фигуркой, выложенной камушками блестящими. Может, шпион какой? Васька с подозрением покосился на собеседника. Нет, не шпион. Вон глаза-то какие наивные. Пороха не нюхавшие. Студент, наверное, или инженер - это скорее всего. Сбежал, значит, на войну, как дитя малое. Дурень.
  - Эх, поэт, поэт, - сказал Васька, присаживаясь. - Не будет нам похорон почетных в окружении родственников. Здесь и сгинем.
  Вспомнил Славик голос неведомый, что гибель ему пообещал, смерть неминучую, и разозлился вновь.
  - Хрен я сгину, - сказал злобно. - Хрен. Слышишь, Васька?!
  - Да слышу я, слышу. Не ори. Толку-то орать...
  - Ну не-ееееет! - завопил Славик уже во весь голос, вкладывая в этот крик свой страх, растерянность и желание жить. - Не-ееееееет! Врешь, гадина, не возьмешь!
  Словно отзываясь на его крик, ударила артиллерия, и снаряды завизжали, пытаясь настичь живые мишени. Взрывы вспахивали землю, поле вновь заволокло дымом, и из-за дыма послышался лязг танковых гусениц.
  - Все, закончился отдых, - Васька вскочил. - Щас фрицы нас в блин раскатают.
  - Подавятся таким блином, - сквозь зубы процедил Славик и вытер выпачканный грязью рот - его вновь окатило земляными комьями. - Хрен им всем.
  - Весе-елый ты, - протянул Васька, устраиваясь поудобнее. Винтовка подрагивала в его руках. - А вот как прямо перед собой немца увидишь, посмотрю я, как запоешь. У тебя ж даже ножа паршивого нет.
  - А я его руками! - бешеный азарт овладел Славиком, хотелось петь и смеяться. Да и потом, что опасного происходит? Сон. Еще один сон. Достоверный, правда, но все-таки сон. Мало ли что примерещилось. Видно, точно водка паленая оказалась, теперь вот маяться головной болью придется. Но это потом, потом. А сейчас даже охота досмотреть этот сон. Напинать поганым фрицам на полную катушку. Мало ли, что в реальности бой этот проиграли, мало ли, что пленных сотнями тысяч считали. Это там было, в книгах. А здесь все будет по другому.
  - Руками, говоришь? - фыркнул Васька. - Ну-ну. Глянь вон, танки. Их тоже руками?
  - А я, друг ты мой ситный, клялся эту землю от ворогов боронить, - заговорил Славик, и сам поразился своим речам. Но ведь записано русским по белому в паспорте - Полоцкий Всеслав Брячиславович, князь-волхв, значит, оборотень. Славик вспомнил, как волком бежал по лесам и дорогам, и расхохотался радостно. - Вот я и буду боронить! Так, что полетят клочки по закоулочкам! Бензин есть? - спросил он уже деловито и серьезно.
  - А на хрена тебе бензин? - удивился Васька. - Ты это... молитву отходную читай. Самое время.
  - Еще не время, - отрезал Славик. - Давай бензин. Будем коктейль Молотова делать.
  Васька только и понял, что малахольный поэт надумал что-то инженерное, за этим и бензин требует. Ну, мало ли, может, что и толковое надумал. Их в университетах и не такому учат. Молотов - фамилия известная, правда, о коктейле слыхать не приходилось, но этим образованным виднее. Завопил куда-то в окоп, замахал руками, и вскорости передали небольшую канистру с бензином, поглядывая с любопытством и недоумением. Славик налил бензин в бутылку, оторвал клок от рубашки, заткнул горлышко.
  - Спички есть?
  Кто-то протянул коробок.
  - Вот и ладушки. Ща мы им покажем, на какой горе мать Кузьмы свистит! Вы, ребятки, тоже бутлями-то запаситесь. Делайте, как я.
  Васька подмигнул сгрудившимся солдатам, и все разбежались по окопу, заняли места свои, но у каждого вскорости оказалась в руках бутылка с бензином, заткнутая тряпичной пробкой.
  - Винтовку-то покажь, - попросил Славик. Видывал он такие, знаменитые винтовки Мосина, которые стреляют, даже если их предварительно в грязи топить, но только в музеях, на витрине, подернутые чернотой и ржавчиной от времени, с почетными табличками рядом. А тут - живьем, можно даже в руках подержать.
  Васька протянул винтовку, но смотрел сторожко. Мало ли. Может, все-таки псих. Или шпион. А ну как стрельнет?
  Славик удивился - винтовка, несмотря на кажущуюся массивность, оказалась неожиданно легкой. Килограмма четыре, ну, четыре с половиной от силы. Приложив приклад к плечу, Славик ощутил неведомое ранее родство с оружием, словно и не винтовку в руках держал, а продолжение себя.
  - А ну дай, - Васька отобрал винтовку, встряхнул ее, затвор гулко клацнул. Уверенным движением открыл затвор, достал из подсумка обойму с патронами, дунул на нее, вставил, одним движением большого пальца толкнул патроны, тихо хряснуло, и вся обойма вошла в винтовку, серебристый полумесяц, служивший креплением патронов, звякнув, отлетел в сторону.
  Славик смотрел широко раскрытыми глазами: Васька не отводил взгляда от поля, а движения все были уверенными, плавными, словно щеголеватый курильщик доставал папиросу из узорчатого портсигара. Сквозь серые облака прорвался солнечный луч, коснулся винтовки, и алмазно сверкнул срез трехгранного штыка.
  - Ну вот, - вздохнул Васька. - Видал? А ты говоришь - руками...
  А первый танк уже разворачивался неподалеку, раскачивая пушкой, словно насмехался над всеми потугами невооруженных русских солдатиков, совсем мальчишек, которых бросили под гусеницы умирать. Вверху загудело, заревело, и бомба, сброшенная с самолета, влепилась прямо в окоп.
  Славик заорал что-то невразумительное, перед глазами его все затянуло красно-черной злобной пеленой, и он рванулся из окопа, размахивая над головой бутылкой с бензином.
  - Из-за остро-ова на стреже-ееень! - донеслось до солдат. - Вставай, страна огромная! Ур-рррааааа!
  И то ли безумие заразительным оказалось, то ли воспоминания о Стеньке Разине, а, может, просто русская бесшабашность и презрение к врагу, но вслед за Славиком бросились все, крича и размахивая дурацкими бутылками.
  Славик-таки добежал до танка, дивным наитием угадал моторный отсек, и швырнул в грязный загривок танка бензиновую бутылку. Вспыхнуло пламя, зачадило дымно, черно.
  - Так-то, - сказал он, отряхивая руки. - Из-за вас, скотов, хорошую рубашку испортил. Сволочи вы все же.
  Свистнуло что-то около уха, ударило в спину, и Славик с недоумением глянул на серое, моросью дождливой полное небо.
  - Псих ненормальный! - зашипел Васька. - Тут же стреляют. Это ж не игрушки тебе!
  Он оставил Славика валяться в грязи, а сам бросился вперед, стреляя и вопя нечто громкое и героическое.
  - Добей их! - крикнул вслед Славик. Муть закрывала сознание. Грохотало так, что закладывало уши, а пороховой дым въедался в ноздри, и очень хотелось чихнуть.
  Рядом упал солдатик, совсем мальчишка, сжимающий в руках такую же, как была у Славика, бутылку. Кровяное пятно расплывалось прямо по его лбу, и видно было, что пацан уже не встанет, он мертв, окончательно и бесповоротно. И Славик понял, что ничего гордого и героического не было в этой смерти, лишь кровь, грязь и ужасающая несправедливость.
  - Моя земля! - зарычал он, и по рукам побежала черная, жесткая шерсть. - Моя! Не отдам!
  Черный волк подхватил выкатившуюся из мертвых пальцев бутылку с бензином, сжал зубами скользящее горлышко, рванулся к ближайшему танку. Издали казалось, что держит в пасти волк не бутылку, а шар хрустальный, аж горящий в блеклом свете хмурого дня.
  
  * * *
  
  - Бли-ииииин! Гляди, че деется! - вопила куница, подпрыгивая нервно на столе. Лапки ее выбивали дробь, как заяц из бревна, а хвост мотался из стороны в сторону. - Щас этот оборотень твой ненаглядный под этим зверем железным подохнет! Как есть подохнет, точно тебе говорю!
  В хрустальном шаре, медленно поворачивающемся на подставке, было видно, как бежал черный волк, встряхивая лобастой головой, как горела в пасти его бутылка.
  - Этот дурень не иначе как думает, что сон видит, - недовольно буркнула ведьма, проводя хрупкой ладонью над шаром. - Ничего не боится. Собственно, как герою и положено.
  - Так ведь раздавит его щас! - всхлипнула куница. - Помоги, ведьмулечка, а? Ну, что ж тебе стоит? Вытащи его оттудова. Там ему не место, сама ж понимаешь. Это ж князь Полоцкий, собственной персоной. Ему - другие войны назначены, а этот супротивник - даже оборотню не по зубам.
  - Больно умная стала! - прикрикнула ведьма. - Все-то ты знаешь. И кому какие войны назначены, и все остальное. А я тебе вот что скажу: никто не знает, что на роду написано. А этому, - она кивнула на шар и нахмурилась обеспокоено - волк уже подобрался почти вплотную к танку, и жуткая башня поворачивалась, уставясь черным пушечным глазом в желтые глаза зверя, - этому вот всякие войны по плечу. И если оказался на этой войне, значит, там ему и место. Ведь не я решаю, куда его... Не я князя на это поле послала.
  - А кто? - пискнула куница. - Всяко не с добром его туда отправили. Точно тебе говорю. Ты глянь, глянь только! В клочья разнесет. Видала я, как эти железки огнем плюются. И косточек от князя не соберу-уууут! - зверюшка завыла тонким, скрипящим голоском, будто по стеклу железным гвоздем потерли.
  - Соберут косточки, не дергайся! - строго заявила ведьма, а у самой уже в глазах разливалось болотной лужицей беспокойство. Что-то шло не так. Когда собралась посмотреть на человека с судьбой необычайной, которую даже руны с трудом читали, не ожидала увидеть князя Всеслава. Но - а кому ж еще такой путь в жизни назначен? Только тому, кто клялся отечество свое боронить до последней капли крови, до последнего глотка воздуха. Знала ведьма - суждены князю битвы великие и малые, всякие, разные, и не привязан он к Колесу Времени, как другие, может перемещаться туда, где более надобен. Вот только странным было это перемещение, на поле бранное, к битве проигранной. Ведьма помнила Всеслава, доводилось уже встречаться, но был тот князь, которого она знала, постарше да поопытнее того, что увидела в магическом хрустале.
  "Ох, так это ж в будущем он был старше! В его будущем!" - сообразила ведьма. - "А сейчас-то... а-яй! Это ж силы злые заманили его в ловушку. И коли не выберется, то не будет у нас ни посиделок с чайком да медовухой, ни разговоров неспешных. А со страной что будет-то? Охо-хонюшки... грехи наши тяжкие..."
  Муторно стало ведьме, даже горло потерла, стишивая подступающую тошноту. Враг изначальный шутки с князем шутит, не иначе. Взял сопляка безмозглого, жизнью еще не тертого, швырнул посреди войск вражьих. И крутись, волчара, как хочешь, все равно помирать.
  Задумалась ведьма, пальцы ее быстро бегали по поверхности шара. Вот железное чудище, что перло на волка резво, бесстрашно, закрутилось на одном месте, как собака, за хвостом своим бегающая. Волк запрыгал рядом, примеряясь - куда б бутылку швырнуть.
  От ведра воды, стоявшего у стола, повалил пар. Плотные белые клубы поднимались к закопченному потолку хижины, опадали мутными, белесыми каплями. Ведьма обернулась. Мерзостная рожа, покрытая язвами, смотрела на нее из парового облака.
  - Слышь, болотная, - заявила рожа. - Тебе вмешиваться не след. Отстань. Не твое это дело.
  - Захочу, так мое будет, - огрызнулась ведьма. - Кто б командовал.
  - Да я разве командую? - расхохоталась рожа. - Я так, напоминаю тебе о Законах Силы, которые даже ты соблюдать обязана.
  - Никому я ничем не обязана! - освирипела ведьма. - Уйди.
  - Я-то уйду, другие придут, - примирительно сказала рожа и неожиданно ловко плюнула в ведьму. Тугой черный комок свистнул над головой старухи, развернулся тонким покрывалом, окутал ее с ног до головы плотно. - Так-то, болотная. Попробуй с этим справиться.
  Рожа злоехидно захихикала и пропала с легким хлопком. Вода в ведре запузырилась было, но успокоилась быстро, только мутная стала, и вонь от нее пошла, как от места отхожего.
  Куница выползла из-под лавки, волоча хвост по пыльному полу, с волнением посмотрела на ведьму. Та стояла недвижимо, воздев руки вверх, только пальцы едва заметно подрагивали, и на самых их кончиках играли крохотные молнии.
  - Что? Что? - куница подскочила к ведьме, завертелась у ее ног. - Ты только намекни, что сделать надобно? Принести что? Ты не смотри, что у меня рук нет, я ловкая.
  Ведьма невнятно захрипела, на губах ее выступила пена, а пальцы затряслись сильнее.
  - Не понимаю, - сокрушенно вздохнула куница. - Ты чуть внятнее говорить можешь?
  Молнии заструились вокруг ведьмы, прожигая не струганные доски пола. Во все стороны полетели хлопья сажи. Черное покрывало, укутывавшее старуху, распалось. Тесную комнатку заполнила вонь протухших яиц.
  - Апчхи! - сказала куница. - Что за колдовство гнусное? Воняет-то как, аж в носу свербит без передышки.
  - Сглаз такой, - скривила рот ведьма. - Сильное заклятие.
  - Ну, ты сильнее, - подобострастно вильнула хвостом куница. - И минуты не прошло, как избавилась.
  - Да нет, не избавилась. Временно в сторону отвела. Но если не получится сладить с заклинанием, помру в расцвете сил.
  - Ага, в самой молодости, - хихикнула куница. - Едва три сотни лет сравнялось. Совсем девочка.
  - Я и до тысячи жить могу, - запальчиво ответила ведьма. - Так что триста лет не срок.
  - А как же артрит?
  - Через пару сотен лет и от него лекарства появятся, - убежденно заявила ведьма. - Так что недолго ждать.
  - Ладно, - согласилась куница. - Это все потом. А парня спасать будешь?
  - Теперь это для меня - дело принципа, - поджала губы ведьма. - Спасу, конечно.
  Из обтрепанных складок одежды ведьма достала кленовый лист, испрещенный прожилками, уставилась на него пристально. Водя пальцем по линиям и завитушкам, начала завывающим голосом читать заклинание. Куница накрыла нос хвостом и заткнула лапами уши. Ни словечка слышать не хотела. Вдруг да осядет в памяти, да и выскочит в самый неподходящий момент. Жди тогда громы и молнии небесные на мохнатую голову. Ну их.
  Картинка в шаре начала изменяться, задрожала. Железный зверь, крутившийся на месте, как бешеный, замер и начал растворяться, как кусковой сахар в кипятке, трясясь и взревывая. Волк замер, так и не бросив бутылку, поджал хвост.
  - Нет, не могу... - тяжело опустилась на лавку ведьма, подперла голову ладонью, даже глаза прикрыла от усталости.
  - Чего не можешь? - подпрыгнула куница. - Чего?
  - Думала, что вытащу его оттуда, - объяснила ведьма. - Да силенок не хватает. Бой его крепко держит. Железяку эту я все ж припечатала, да толку... Вона их сколько на поле согнали. Тут другое надобно.
  - Ну что? Что? - волновалась куница, вновь забегав по столу. На шар она старалась не смотреть, чтоб не увидеть что-нибудь, могущее испугать.
  - Спутник ему нужен, - решила ведьма. - Такой, чтоб объяснил что, где и почем. Чтоб растолковал: не сон это, взаправду все. Чтоб понял князь - судьба его в войне за славу отечества. О как!
  - Да... Где ж такого взять? - задумалась куница, потом уловила нехороший блеск в ведьминских глазах и заорала дурным голосом: - Ты это, ты мысли такие брось! Ни-ни! Не дождешься! Не пойду я!
  - Не пойдешь, значит? - ведьма привычно ухватила куницу за хвост, встряхнула сердито. - А кто ж мальчишку оттуда вытащит? Кто ему объяснит, куда попал и зачем? Кто всем премудростям обучит? Нет, шалишь, зверюга. Как советы давать, так ты тут как тут. Умная, прям спасу нет. А как до дела доходит, так тебя не дозовешься. Но на этот раз не смоешься. Я тебе силы дам, чтоб могла из этого боя князя увести. Как с ним рядом окажешься, все сработает в лучшем виде. Это через время и расстояние мне тяжко...
  - Не-еееет! - отчаянно извивалась куница в цепких старухиных пальцах, и куда только артрит подевался! - Не на-ааааадо!
  - Имя тебе дам, - пообещала ведьма. - Именем к нему и привяжу накрепко. Он-то пока парень наивный, от него сбежать просто будет. Да только не выйдет.
  - Не надо мне имени, - запротестовала куница. - Меня вполне устраивает "Эй, ты!" или просто "Куница". Ну или попросту - Martes martes. Куница, значит. По-латыни. Это даже звучит приятно. Гордо звучит.
  Ведьма только ухмыльнулась, да и плеснула на куницу странной розовой водой, отчего-то пахнущей фиалками. Зверек завизжал, дергаясь, скребя когтями столешницу. Чуть шар магический не свалила.
  Крик ее захлебнулся в розовой воде, забулькал возмущенно. Только и слышался важный голос ведьмы, тянущий слова:
  - Нарекаю тебя Мартой. Заклинаю тебя... - и дальше шла какая-то вовсе невразумительная ведьмовская тарабарщина, которую куница не разобрала, но почувствовала тоску смертную. Закончилась вольная жизнь. Придется теперь повеления болотной ведьмы в точности исполнять. А ведь они почти подружились. И столько лет вместе. Она ж ведьму почти что родной считала, а тут... Обидно-то как!
  - Ну что, Марта, отправляйся за пареньком. Судьба великая его дожидается, только того и ждет, что он ее в руки возьмет. Так что пусть не мешкает.
  - А как откажется? - спросила куница недоверчиво. - Я ему, значит, судьбу пообещаю, а он меня пошлет малой скоростью к моим куньим родственникам. Что тогда?
  - А ничего, - хихикнула ведьма. - Будешь с ним ходить, внушать ему правильные мысли. В конце концов, никуда он не денется. От Судьбы не уйдешь. Это тебе не курица какая.
  - Курица... - куница плотоядно облизнулась. - Ну, дай хоть кусочек мяска на дорожку, что ли.
  - На голодный желудок лучше думается, - отрезала ведьма и прищелкнула пальцами. - Счастливого пути, Марта.
  Прокатился гром, мелькнула молниевая ветвь, чучело совы свалилось на пол, подняв тучу пыли. Куницу завертело на месте, закрутило, только визг и было слышно.
  - Говорила же, что есть вредно, - смеялась ведьма, продолжая щелкать пальцами. - Отправляйся!
  Притопнула болотная ведьма ногой, гикнула, свистнула, чисто разбойник, и пропала куница невесть куда, словно и вовсе не было ее в домишке. Лишь миска с недопитым молоком в углу осталась. Ведьма подошла к миске, покачала головой сокрушенно, подняла глиняную посудину. Молоко допила - не пропадать же добру, а миску вымыла, на полку поставила. Пусть подождет, когда куница вернется. Тогда и пригодится. Не век же ей шляться.
  За окном по-прежнему шуршал дождь, камыши на болоте повесили коричневые султаны и выглядели совсем жалко. Искривленные деревца тянули ветви к небу, будто просили прекратить это неурочное наводнение. Им и так воды хватало, болото же.
  
   * * *
  
  Славик лежал в окопе, тяжело дыша. На джинсах - дыра рваная, прямо на колене, от рубашки - одни клочья обожженные, на лбу шишка. "Тьфу, ну и красавец!" - оценил он свой внешний вид и расхохотался неожиданно.
  - Че ржешь? - спросил Васька, толкая товарища локтем в бок. - Че смешного увидал?
  - Радуюсь, что живой, - отозвался Славик, прижимая руку к животу. Внутри крутило что-то болью, то ли аппендицит проснулся - не дай Бог! на поле боя-то! - то ли просто расстройством желудка со страху прошибло. Да и то, кого б не прошибло. Танки в атаку ломились, как бультерьеры на крыс. Оружия - почитай что никакого, только глупая на первый взгляд идея бутылок с бензином и спасла. Вона сколько танков стоят теперь посеред поля, аки тополи на Плющихе, дымятся, сволочи. А один, на которого Славик то ли волком кидался, то ли примерещилось подобное с перепугу да в боевой горячке, вовсе растворился в дымном пламени, пропал, покрутившись сначала - видать, гусеницу заклинило.
  - Ага... - согласился Васька. - Живой - эт хорошо, эт правильно, дорогой товарищ. А славно мы фрицам накостыляли!
  Славик кивнул, пытаясь вспомнить школьный курс истории. В сорок первом Минск быстро сдали, это он помнил. Оружия ни хрена не было, триста с чем-то тысяч солдат в плен попали, даже генералы там же оказались. Котел под Минском был самый настоящий. И фрицы крышечку этого котла надежно захлопнули, с шутками и прибаутками, привыкшие к легким воинским походам, к быстрым победам. План Барбаросса, мать его за три ноги через семь гробов и медным купоросом об колено. Но то - в истории. А в этом сне побеждала русская армия, била врага в хвост и в гриву, а танки немецкие благополучно горели от такой банальной, детской штуки, как бутылка с бензином. Вот только авиация...
  "Ничего, - подумал Славик. - Мой сон, сейчас поправлю и авиацию. Они у меня без бензина насидятся, или на чем там самолеты летают. В общем, хрен они хоть одну птичку свою стальную подымут".
  - Ребятки, пить не хотите? - робко прозвучал рядом тонкий голосок.
  Славик обернулся и замер с открытым в изумлении ртом. У окопа стояла девчонка, совсем соплячка еще, годков этак четырнадцати. Ну, может, пятнадцати. Худющая, в грязном платьишке. Тощие голенастые ноги в царапинах и струпьях. Босая, а пятки аж черные от грязи. Вот только глаза... Зелень лесная выплеснулась на Славика из этих глаз, и черный волк рыкнул одобрительно. Золотистые пятнышки, словно солнечные зайчики, поигрывали в этой зелени, а Славику мерещилось озеро, спрятанное в глубине леса, и толстый, плотный лист кувшинки, плывущий по прозрачной воде, и желтый пышный цветок, растопыривший яркие лепестки. Ух, какие глаза!
  Девчонка засмеялась, и Славик сообразил, что последнюю фразу произнес вслух. Он даже покраснел, смутившись.
  - Ну, че там у тебя? - нарочито грубо спросил Васька, а в его глазах так и скакали смешинки, и уголок губ подергивался от сдерживаемой улыбки. - Воды принесла, что ли?
  - Ага, - согласилась девчонка и потерла ногу о ногу. - Свежая вода. Тут колодец недалеко. Мы тутошние... - объяснила она, видя недоуменные взгляды. - Ну, деревня наша туточки. Километров пять будет. Все ушли, а мы остались. У меня мамка больная. Так мы в погребе... Уж больно грохочет. Мамка меня и послала с водой. Говорит, после драки всегда пить хочется.
  Васька расхохотался, говоря об умной девчонкиной мамаше, которая вот так правильно понимает мужскую душу и потребности. Славик же только пялился восхищенно в зеленые глаза, не в силах и слова произнести. Так же молча принял у малявки из рук кувшин с водой, сделал несколько глотков.
  - А приятель твой язык проглотил, не иначе, - кивнула на Славика девчонка, подмигивая Ваське почти что игриво, кокетливо. - Молчит все.
  - Это у него после боя, - охотно объяснил Васька, больно ткнув приятеля в бок пальцем. - Геройствовал, понимаешь ли. Несколько танков поджег. Да и вовсе, если б не он, туточки уже не мы были бы, а только косточки наши, по которым фрицы проехались бы, как по асфальту.
  - О как... - сказала девчонка неожиданно севшим голосом. - А я-то смотрю, что он такой странный...
  - Малахольный, - философски согласился Васька. - Дай еще глотнуть-то. И вправду вода хорошая. Пьешь - душа радуется.
  - А зовут-то тебя как? - спросил Славик хрипло. - Ну, имя твое как? - словно она могла не понять вопроса, уточнил он.
  - Маринка, - ответила девчонка и почему-то покраснела еще гуще, чем Славик.
  - Слышь, Маринка, - зашептал Славик жарко, подходя к ней почти что вплотную. - Ты это... ты не бойся... мы защитим. Точно тебе говорю. Вот те крест! - и перекрестился зачем-то, размашисто и истово. - А если вдруг уйти придется, ну ты ж пойми, война, всяко бывает, так мы вернемся. Не сомневайся даже! - он сорвал с пальца тяжелое золотое кольцо, украшенное руной Дагаз - руной перерождения, - что было когда-то на руке княжеской дочери, отдавшей жизнь свою ради всего рода, сунул в грязную ладошку незнакомой, чужой девчонки. - Вот, возьми, Маринка. Помни, вернемся мы. Не оставим вас тут.
  - Ой! - только и смогла сказать Маринка, увидев неожиданный подарок. - Не, не возьму. Не могу. Маманя заругает.
  - Бери! - прикрикнул даже на нее Славик. - Бери и помни. Я-то уж точно вернусь. За тобой - вернусь, - добавил он неожиданно и умолк, испугавшись собственных слов.
  Девчонка еще раз ойкнула и побежала, расплескивая воду из кувшина. В грязной ладошке крепко было зажато колдовское кольцо, пришедшее из Великого Леса. Славик зачарованно смотрел ей вслед и видел плещущиеся неспешно воды лесного озера, кувшинку, плывущую важно на плотном зеленом листе, золотистые блики солнца, отражающегося в воде.
  - Какая княгиня будет! - восторженно сказал он, и сам не понял своих слов.
  - Красавица будет, - согласился Васька, тоже глядя вслед девчонке. - Если, конечно, доживет до того, чтоб в красавицу вырасти.
  - А вот это уже от нас зависит, - строго заявил Славик, клятвенно обещая себе вернуться за этой девчонкой, что так неожиданно и надежно запала в душу.
  - И-иииии-ех! - завизжало, завопило что-то пронзительно в небесах, и небольшой коричневый комок с размаху свалился Славику на плечи. Он не удержался на ногах, упал, больно ударившись плечом. Коричневый зверек с желтым пятном на горле сидел в окопе и разглядывал Славика блестящими бусинами глаз.
  - Эт-то еще что такое? - удивился Славик. Мир странно дрогнул, мигнул, в разрыв серых туч прорвалось солнце, залив поле желтым, праздничным светом. Где-то тяжко грохнул гром, сверкнула молния, и радуга встала над дымящимися танками разноцветной дугой, яркой, будто нарисованной. Васька, солдаты в окопе, сам окоп - все подернулось смутной пеленой, будто смотрел на них Славик через немытое стекло.
  - Я - Martes martes. Ясно? Ну, куница. Лесная. Обыкновенная. Хвойные леса предпочитаю, с валежником и прочими прелестями. Общее описание давать или так обойдемся? - представилась зверюшка, картинно взмахивая хвостом. - А ты у нас, друг ситный, князь, значит, Полоцкий. Всеслав Брячиславович, Чародеем нареченный. Ну, еще не нареченный, - поправилась она, - эти подвиги у тебя еще впереди. А меня Мартой нарекли.
  - Чего? - глупо переспросил Славик.
  Мир мигал беспрерывно, а радуга становилась все ярче, ослепляя разноцветными огнями.
  - Чего-чего, - передразнила куница. - Уходить отселева надо, если ты еще не понял. Ты-то, дурень стоеросовый, дубина шерстяная четверолапая, думаешь, что тебе сон приснился. Так вот я тебя разочарую. Не сон это, а вступаешь ты на путь, Судьбой самой предназначенный. Так и вступай без разговоров!
  - Не понял... - окончательно растерялся Славик. - Какой путь? Какая судьба? И вообще... куницы не разговаривают! Да что я несу! Вообще звери не разговаривают. Если это не сон, так точно белочка!
  - Не белочка я! - разозлилась Марта. - Сказано же - куница. Лесная. Обыкновенная. Даже не экзотика какая-нить.
  - Белая горячка, - пояснил Славик. - Вот я так и знал, что с Колькой пить нельзя. Вечно у него дрянь какая-то...
  - Ох и ду-уууурень! - взвизгнула куница. - Ладно, что это я с тобой лясы точу. Щас тут очередная атака будет, и даже следов не останется от тех пацанят, что с тобой в окопе сидят. А тебе уходить пора. К другим подвигам. Понял?
  - Нет, - честно сказал Славик.
  - Ну, кто не спрятался - я предупреждала! - заявила куница, и радуга бросилась прямо в лицо Славику завывая, как атакующий истребитель.
  Мир мигнул в последний раз и заволокся болотным туманом. Пропало поле боя, исчезли горящие танки, растворился в тумане жирный, черный дым. Последним пропал Васька, испуганно и растерянно глядящий на то место, где только что стоял малахольный поэт, влюбившийся с первого взгляда в деревенскую девчонку, такую сопливую, что с ней и целоваться еще рано, не то что о чем другом помыслить.
  - Ва-аааааська! - отчаянно завопил Славик. - Мари-иииинка-аааа!
  - Будет тебе дудка, свисток и Маринка, - пообещала куница. - Все тебе будет, князь.
  Мир обрушился Славику на голову глыбой льда.
  
  Глава четвертая. Трактир-на-болоте
  
  Розовое солнце послушно заваливалось в зеленую равнину, уходящую вдаль. Где-то на горизонте видна была зубчатая линия леса, такая крошечная, что казалась всего лишь росчерком карандаша ребенка, когда рисует он картинку, старательно высунув язык. Небо наливалось вечерней синью, и в вышине уже появлялись бледные звездные тени.
  - Значит, говоришь - не сон? - переспросил Славик в сто двадцать первый раз, с подозрением поглядывая на странного коричневого зверька, сидящего перед ним в задумчивой позе жующего суслика. - А что это, в таком случае? Психоз оригинальный? Нормальный псих себя кем воображает? Правильно, Петром Первым, Наполеоном, Львом Толстым - ну, это писатели всякие, в основном. В общем, чем-нибудь известным и желательно героическим. Александром Македонским еще можно. А я? Я что, Всеславом Чародеем себя представил? Чушь какая! Я даже водку эту не пил никогда, резковата на мой взгляд.
  - Ну не скажи... - облизнулась куница. - Водка хороша. Чистая, аки водичка колодезная, прозрачненькая... И в голове так прозрачно и чисто становится. Ни одной мысли, только жидкость плещется да булькает, как кипяток в чайнике.
  - Алкоголичка! - сплюнул Славик. - И где ж ты "Всеслава Чародея" попробовала? Неужто в моем времени побывала? Вот так завалилась в магазин, когти веером, хвост трубой, да и заявила - а дайте-ка мне вона ту бутылочку. Ха! У нас даже с собаками в гастроном нельзя, а уж чтоб кунице водку продали... да еще чтоб ты заплатила... нереально, подруга.
  - Тьфу на тебя, охальник! - обиделась куница. - Я что, не человек, что ли? Ну ладно, ладно, не ехидничай. Конечно, не человек. А водочку ведьма болотная как-то наливала. Ну, не совсем чтоб наливала. Она ее где-то добыла, сидела, в одно свое ведьминское рыло употребляла потихоньку, от простуды зверской лечилась, да отвлеклась. Ты ж понимаешь, старая женщина, температура там, то-се, кашель, насморк. Ну я и лизнула пару раз из чашки, пока она не видела.
  - Ладно, уговорила, - вздохнул Славик. - Ведьма, значит, болотная. Куница водку пьет. А я - не сплю, ну вот нисколечки. И не сон у меня бредовый, а самая что ни на есть бредовая действительность. Типа я тот самый князь-оборотень, знаменитый на весь мир, в "Слове о полку Игореве" отдельной хвалебной строкой прописанный.
  - Точно! - обрадовалась куница, прижала лапку к желтому пятну на горле, задекламировала проникновенно: - На седьмом веке Трояновом бросил Всеслав жребий о девице, ему любой. Изловчился, сел на коня, поскакал к городу Киеву, коснулся копьем золотого стола Киевского. Из Белгорода в полночь поскакал лютым зверем, завесившись синей мглой, утром отворил ворота Новугороду, расшиб славу Ярославову, поскакал волком от Дудуток до Немиги... Ему в Полоцке звонили заутреню рано у святой Софии в колокола, а он звон тот в Киеве слышал. Хоть и вещая душа была в отважном теле, но часто он беды терпел. Ему вещий Боян такую припевку, мудрый, сложил: "Ни хитрому, ни умному, ни ведуну разумному суда божьего не миновать"...
  - Эй, эй! Хватит! - замахал руками Славик. - Верю, читала ты "Слово", только не нужно этих цитат, от них понятнее ничего не становится.
  - Да? - удивилась куница. - А я-то, глупая, думала, что ты враз себя признаешь. Особо в той части, где жребий о девице брошен был. Ты ж там какую-то Маринку звал, когда мы перемещались, - Марта хитро прищурилась, даже язык высунула дразняще.
  - А вот это не твое дело, кого я там звал, - сердито сказал Славик, встряхивая куницу за хвост, и сам поразился привычной ловкости, с которой изловил юркого зверька.
  - Ну вот чисто та, болотная, - всхлипнула куница жалостно. - Тоже вот, чуть что - враз за хвост и трясти. Ладно, князь, хватит штаны просиживать, тем более, что они у тебя рваные. Пошли-ка до ведьмы, она тебе все разобъяснит, как положено, чайку нальет, а может, и водочки твоего имени капнет, там и мне перепадет. А уж потом и решай, куда тебе бежать надобно. То ли за Маринкой своей, то ли еще куда.
  Славик нахмурился. Ситуация была феерически неправдоподобной, но почему-то не удивляла. По всем канонам - должна бы поражать, приводить в полнейшее изумление вплоть до истерических визгов и катания по земле. Так вот нет. Он был спокоен и собран. То ли фантастики в детстве обчитался, то ли в самом деле ощутил себя, наконец, князем-чародеем. А для чародеев такие шуточки, как переход из времени во время - детские игрушки, не стоит даже чихать из-за них.
  - Не сон... - раздумчиво повторил Славик, вспоминая травяную зелень глаз малолетней девчонки, которой отдал кольцо там, на поле боя, в далеком сорок первом. Ах, хороши были глаза. - Что ж, княгиню я себе, похоже, уже нашел, - рассмеялся парень. - Теперь будем искать ведьму, без нее, как я понимаю, не видать мне моей княгини, как калаша без зеркала.
  Куница почесала лапой за ухом, хотела было прокомментировать мутные княжьи слова, да плюнула. Чего уж там. Пусть поболтает малец. А вот посмотрим, как он с ведьмой заговорит. Болотная - не какой-то лесной зверюшке чета. Образованная, вона где-то водочку колдовскую добыла даже. Она этого князя быстренько прищучит, да и заставит за Судьбой следовать, рунным приказам подчиняться. А княгиня... ха! Видала Марта ту княгиню. Ни кожи, ни рожи, разве что глаза. Но из глаз шубу не сошьешь. Так что обойдется князюшка, другие дела есть, неча по девкам бегать.
  - Пошли, - заявила куница. - Вон и дымок виден, это хата ведьминская. Стоит посеред болот, ни дорог к ней нет, ни тропинок, а все знают, десятой стороной обходят.
  - Потому и обходят, что дорог нет, - резонно заметил Славик, но послушно зашагал за зверюшкой. В самом-то деле, нужно эту ведьму повидать. Куница, конечно, тварь грамотная, многое знает, но все ж не человек.
  - Вот и пришли, - вскорости пискнула куница. Радостно ей стало. Ведьма сейчас молока теплого в миску нальет, погладит, похвалит за хорошую работу. А потом, молока накушавшись, можно свернуться в уютной корзинке, накрыть нос хвостом, да и уснуть мирно, выбросив из головы и князя, и все колдовские дела. Марта шагнула вперед, уже чувствуя на языке сладкий молочный вкус, и замерла, подняв одну лапу. Глаза ее выпучились, будто силилась сказать что-то, да слова с языка не шли.
  - Эй! Ты что замерла? - Славик похлопал куницу по спине. - Может, поднести?
  - Это не ведьминская хата, - всхрипнула Марта. - Это ж... это... Трактир-на-болоте!
  Она завалилась на бок, разом обессилев, лапы беспорядочно сучили, загребая мокрую землю. Страх-то какой! Трактир-на-болоте! Собрание всей нечисти, на земле обретающейся. И она, собственными лапами, привела сюда этого мальчишку-недоумка! Ох, не похвалит за это ведьма, не похвалит. Если, конечно, будет кого не хвалить - Марта помнила, какие рассказы ходили про посетителей Трактира.
  Двери Трактира были распахнуты широко, и из них вырывался разноголосый гул, прерываемый иногда чьим-то важным басом. Когда звучал этот бас, все замолкали, слушали с почтением. Потом разноголосица возобновлялась. Небольшие окошки светились в сумерках, как волчьи глаза.
  Из окна, разнося в пыль мутное стекло, вылетел глиняный кувшин. Мутно-багровое, резко пахнущее, вино выплеснулось прямо под ноги ведьме. Густой бас захохотал.
  - Князюшка, что ж стоишь, как не родной? Мы тут тебя давненько дожидаемся. Почетный стол накрыли. Давай, заходи, выпьем, поговорим за жизнь.
  - Не ходи, не ходи, - дернула Славика за штанину куница. - Убьют. Съедят. Они такие...
  - Не боись, мохнатая, - погладил зверька Славик. - Ежели меня танк немецкий не задавил, то и нечисти не сладить. Не народился еще тот черт, который мог бы русского князя к ногтю прижать.
  Он шагнул вперед, вошел в распахнутые трактирные двери, задев плечом за косяк, неожиданно наклонившийся к нему. Такое уж это было место - тут и неживое двигаться могло, чтоб пакость устроить.
  - Добрый... - пробормотала куница, глядя вслед Славику, почесала в очередной раз лапкой за ухом, чихнула, да и бросилась следом, незаметно проскользнув у стены. - В засаде буду, - решила она. - Ежели что не так пойдет, помогу. Парень-то добрый, ну да ему и положено. Но дура-аааак!
  Славик споткнулся на пороге, чуть не упал, только и удержался, ухватившись за стол. Длинная заноза тут же впилась в ладонь.
  - Ну что ржете? - спросил Славик, оглядев покатывающееся со смеху общество. Посетители трактира были так же необычны, как и пейзаж за дверью. Тут были бараны с песьими головами, лисы с петушьими хвостами, бородавчатые жабы, разевающие перед толстостенными рюмками широкие пасти. Были и такие, которые с первого взгляда могли сойти за людей, но, присмотревшись внимательно, можно было заметить извивающиеся змеиные хвосты, или руки, больше похожие на медвежьи лапы. Некоторые щеголяли острыми козьими копытами, барабаня ими по трухлявым доскам пола.
  Правда, столь разнообразное общество не произвело на Славика почти что никакого впечатления. В фильмах и не такое видать приходилось, так что уже не страшно.
  Ну, или почти не страшно.
  - Не сердись, князюшка, - здоровенный козломорд, восседавший во главе длинного стола, подмигнул ему. - Они это не со зла. Просто тебя приветствуют, рады видеть.
  - А мне все едино, - буркнул Славик. Не нравилось ему, что над ним смеются. И козломорд не нравился, так бы и плюнул в глаза его рыжие, вертящиеся.
  - Давай, присаживайся, - козломорд кивнул на лавку рядом с собой. - Поговорим. Ты пришел, не испугался. Я тебе совет должен. Бесплатно. Почти! - и он захохотал, явно довольный собою. Этот глумливый хохот подхватила вся компания, в Славика тыкали пальцами, щипали за руки, кто-то подставил ножку, и он чуть не упала, пробираясь к лавке.
  - Для нафига мне твой совет? - удивился Славик, плюхаясь на лавку. - Я тут, собственно, проездом. Заглянул на огонек. Думаю - вот ресторанчик в стиле ретро. Выглядит симпатично, дай-ка зайду, может, тут и повар неплохой. А время вроде как к ужину, - он бравировал собственной храбростью, а сердце уже заходилось холодным, нехорошим предчувствием. По всем правилам, сейчас должен козломорд предложить что-то очень соблазнительное, а взамен душу потребовать. Или услугу какую. Да такую, что все равно душу потом заберет.
  - Да не нужна мне твоя душа, - отмахнулся козломорд, отвечая больше на мысли Славика, чем на слова. - Что я с ней делать буду? Солить? Коптить? Или так, вприкуску к чаю употреблять?
  Собравшиеся вновь зашлись хохотом. Славик обиделся.
  - Уйми своих шавок, - попросил, хмурясь. - Нехорошо получается. Ты тут, вроде, за хозяина. Меня за стол пригласил, вежливый разговор ведешь. А они? Некрасиво это.
  - А ну, цыц! - прикрикнул козломорд, и все сразу стихли, отводя блудливые глаза. Облезлая лиса, взмахивающая гладким ящеричьим хвостом, вся обвешанная жемчужными бусами, с золотыми резными кольцами, свисающими с ушей, подскочила к козломорду, плюхнулась ему на колени, звонко чмокнула мерзкую рожу. Он скривился, столкнул лису на пол, ухмыльнулся, когда она злобно выругалась, осев на тощий зад.
  - Ну и ладушки, - кивнул Славик. - Так что там с советом? Ты ж, вроде, предлагал.
  - Да ситуация у тебя гнильем попахивает, - козломорд сморщил черный нос, крутанул оранжевыми глазами так, что искры посыпались. - Попал ты, князюшка, как кур в ощип. А почему б тебе не взять мирно свою Маринку - ну да, ту самую, что ты на ратном поле приглядел, - да и не поселиться тихонько у себя во времени? Жили бы, поживали, детишек наживали. Хорошо. Благолепие-то какое! И Господу угодно, - он завел глаза вверх, будто бы в молитве. - Господь, он такой, нравится ему, чтоб люди в любви жили. А ты опять воевать рвешься. Нехорошо, князюшка.
  - Это и есть твой совет? - усмехнулся Славик. Он уже подхватил чью-то двузубую вилку и ковырялся в миске с маринованными грибами, старательно подхватывая на вилочный зуб ускользающий масленок. - Так не стоило и огород городить, приятель.
  Козломорд хмыкнул понимающе, налил в чарку вина, подтолкнул Славику.
  - Что ж ты закусываешь, князюшка, прежде, чем выпьешь? Давай, опрокинем чашу другую, а там и совет будет. То, что я тебе рассказал, не совет еще, а жизненная программа.
  - Ну-ну, - пожал плечами Славик. По спине уже бежали холодные струйки пота, но он упрямо сжимал зубы. Врете, гады, русские князья не сдаются! Подхватил чарку, одним махом влил зеленоватую жидкость в рот, да так и замер, не в силах продышаться.
  - Крепки наши напитки, князюшка, - ухмыльнулся козломорд радостно. - Людишкам бы поосторожней надобно. Мелкими глоточками. Но ты ж всегда бесшабашностью отличался.
  Все заржали, счастливые, подталкивали друг друга, пальцами и хвостами в Славика тыкали.
  - А князь-то, князь, совсем мальчишка нынче, - радостно вопил некто с кошачьей гнусной рожей, облизываясь шершавым языком. - Его на одну ладонь положить, второй по темечку, и вот нет князя!
  - Ах, по темечку? - возмутился Славик, или это вино, которым нечисть горе заливает, взыграло. - Ща я тебе самому по темечку!
  - Не на-ааааадо! - завопила куница, выпрыгивая из угла и повисая на плечах Славика. - Не трожь дурня, пусть сам сдохнет!
  Нечисть так и покатилась со смеху. Котоподобный стоял, подбоченясь, уперев картинно лапу в бок, крутил хвостом радостно.
  - Что, князь, слабовата кишка прямая? - ласково поинтересовался козломорд. - А и то дело, подружка твоя лохматая правильно говорит. Не лезь в драку. А то ж намнут бока, что я твоей маменьке скажу?
  Славик заскрипел зубами. Куница висела на плечах, как воротник, шептала в ухо нечто успокоительное, обещала, что после визита к болотной ведьме все утрясется, обиды забудутся, а нечисть... ну что нечисть? Тьфу на нее, большего и не стоит.
  - Слушай, князь, я тут пузыречек углядела, там для ведьмы лекарство. Вот, вот, уже в карман тебе сунула, береги. Пошли отселева, князь, ведьме пузыречек отнесем, она спасибочки тебе скажет. Ты ж пойми, старая женщина, болезни замучили, нехорошо, ежели ей придется микстурки дожидаться. А, князь?
  - Ну нет! - взревел Славик. - Честь князя Полоцкого отмщения требует!
  - Ох, слова-то какие... - насмешливо протянула кошачья рожа. - Честь... князь... хе, пацан, а ты хоть в геральдике разбираешься? Кто там в гербе у тебя намалеван? Не осел ли с длинными ушками?
  - Нет! - выскочил вперед еще один гаденыш, смахивающий на бородавчатую серую жабу. - У него там зайчик нарисован. Чтоб все видели, какова душа княжеская!
  Славик побледнел от злости. Аккуратно ссадил куницу на стол:
  - Посиди тут, Марточка. А то щас дядям больно будет, так чтоб тебя не зацепило шальной миской.
  Сам схватил чарку козломорда, ахнул ее разом, даже не поморщился, и повернулся к нечисти, усмехаясь криво, нехорошо и грозно.
  - Ну, кто тут зайчик? - вопросил, поводя плечами. И показалось всем на мгновение, что не драная рубашка у парня на плечах, а плащ богатый, княжеский, редкими мехами подбитый. Куница только тихо взвизгивала от испуга, закрывая глаза лапами. Но в щелочку подглядывала - а как же, ей потом перед ведьмой отчитываться за каждый чих княжеский.
  Козломорд, посмотрев, как Славик лихо вино пьет, оскалился.
  - Что ж ты, князь, хозяина не уважаешь? Чарку отобрал, вино выпил... Нехорошо, не по-княжески.
  - А ты не по-хозяйски себя ведешь, - огрызнулся Славик, закатывая остатки рукавов. - Твои тявкалки гостя оскорбляют, а ты - ни ухом, ни рылом, сидишь только, лыбишься, как выпускник даун-класса.
  Козломорд лапищей по столу хлопнул, аж столешница прогнулась, и трещина по ней побежала, как змея в пыли.
  - Хозяина оскорблять?!
  - А плевал я... - и Славик тут же плюнул прямо в наглую оранжевоглазую рожу.
  Конечно, кинулись тут на него все. Нечисть визжала, пиналась, царапалась, пыталась достать Славика зубами, когтями и даже хвостами - у кого хвост особой, змеиной гибкостью отличался и в качестве плети мог быть использован. Но уж очень много было их, жаждущих добраться до княжеской шкуры. Больше друг другу мешали. Славик же, крякнув истинно по русски, зажевав злой винный привкус хлебной коркой, вспомнил детское увлечение дзюдо и боксом, да и пошел махать кулаками, руками, ногами, в общем всем, чем махалось в тот момент. Поганцы разлетались в стороны, визжа и вскрикивая, многие просто отползали к стеночке, зализывая шальные раны. Куница уже глаза не закрывала, подскакивала радостно на столе, хвостом помахивала, подбадривающе орала:
  - Так их, князь, так! Вон того еще достань, он на меня косо посмотрел, и вообще у него клык сломанный и гнилой!
  Как за дверью Славик оказался - сам упомнить не мог. И куница - мелочь мохнатая - на плечах ехала, вновь воротник изображая. В трактире все продолжалась драка, нечисть месила друг друга с полным удовольствием, вскрикивая и размахивая лавками. Посуда летала, как при семейном скандале.
  - Так их, так! - продолжала орать куница, прыгая по плечам Славика.
  - Тихо, Марта, - погладил зверька князь. - Не голоси. Им там еще надолго разбирательства хватит. А мы пока спокойно удалимся.
  - Куда? - удивилась куница. - Ты ж их всех победить мог!
  - Не-а, не мог, - отказался Славик. - Это все хорошо было, пока они дрались каждый сам за себя. А если б скооперировались, то просто живой массой задавили бы.
  - Нда... - почесала куница ухо, бодро задирая хвост. - Ладно, князь, двигаем-то куда? К ведьме?
  - Нет, Марточка, не к ведьме, - улыбнулся Славик. - Мне тут мысля в голову посетилась, пока я там Рэмбо изображал. Если я могу через время с легкостью прыгать, а задача моя - родину боронить, отечество от напастей избавлять, то надо бы в Берлин мотануть. В год этак сороковой, ну, в начало сорок первого. Чтоб черноусенького красавчика придушить по тихой грусти. И - никакой войны. И Васька цел, и Маринка в парадном платьице бегает. Мечта!
  - Не-ееее! - взвыла куница. - Мы так не договаривались! Только к ведьме тебя отправлю, и никуда боле!
  - Не договаривались? Ну, так сейчас и договоримся! - Славик привычно уже тряхнул куницу за хвост. - Давай, Марточка, будь хорошей девочкой, поехали под Берлин!
  Хлопнуло, грохнуло, мир мигнул, и в глаза Славику бросилась яркая, разноцветная радуга, будто нарисованная. А вслед несся дикий вой козломорда:
  - Мы еще встретимся, князь! Еще встретимся!
  И черная невесомая пыль полетела в радугу, вырываясь изо всех окон Трактира-на-болоте.
  
  * * *
  
  Болотная ведьма, кряхтя, тащила с чердака плотно увязанный сверток. Выволокла на середину комнаты, распаковала, охая и вздыхая, поминая чертей и домовых.
  - Забыла уже, какая пакость тяжкая, - постанывала она, сдирая ветхие, расползающиеся в руках тряпки. Под всеми покровами сверкнуло серебряно, мягко, и открылось зеркало металлическое, полированное колдовством, не иначе - на гладкой поверхности ни пылинки, ни царапинки, словно только-только от мастера. Зеркало обрамляли змеи золоченые с глазками рубиновыми, прячущиеся в лепестках цветов, тускло поблескивали острые змеиные клыки.
  Ведьма установила зеркало, подперев его сзади лавками, покачала, чтоб увериться - не упадет, а то ведь тяжеленное, рухнет да и задавит. Зажгла тонкие, витые свечи. Слабый аромат иноземных цветов поплыл по комнате вместе с дымом, окутывающим вычурную зеркальную раму.
  - Ну, ладно, - покивала старуха, словно соглашалась с какой-то невысказанной мыслью. - Пожалуй, можно и позвать. Столько лет не обращалась.
  Она монотонным голосом читала заклятия, а в глазах проскальзывал испуганный огонек неуверенности. Сова под потолком закачалась, будто ветер подул в комнате, свечное пламя наклонилось, стало изжелта-фиолетовым, и в зеркале изобразилась козлиная морда, увенчанная гнутыми острыми рогами. Козломорд сидел в глубоком кресле, обитом вишневым бархатом, уже потертом, из дыр торчала волосяная набивка. Он наклонился вперед, глядя прямо в глаза болотной ведьмы, ухмыльнулся, оранжевые глаза сверкнули.
  - Любушка! - воскликнул козломорд, всплескивая мохнатыми лапами и картинно закидывая ногу за ногу. - Сколько ж лет не виделись! А ты все краше да краше становишься, - он умильно оскалился, прижмуривая глаза.
  - Не трать время, - отрезала ведьма, но руки ее подрагивали. - Все равно комплиментами ничего не добьешься.
  - Хм... - вроде бы даже удивился козломорд, покачал копытцем из стороны в сторону, царапнул когтями кресло, от чего образовалась еще одна прореха в обивке. - А для чего ж тогда звала? Поди зеркало давно пылью покрылось, а вот достала. Значит, что-то очень надобно. Что?
  Ведьма смутилась, отвела взгляд, изображение сразу начало тускнеть, словно паутиной покрываться, трескаться.
  - Эй! Потеряешь сейчас! - крикнул козломорд. - Забыла уже, как разговор поддерживать? Опростилась совсем, кроме приворотных чар, поди, ничего и не помнишь. Или там на покраденную вещь, от зубной скорби, - он явно насмехался. Но ведьма на смех его ехидный внимания не обратила, лишь послушно уставилась в зеркало. Изображение дрогнуло еще раз, и паутинные трещины осыпались. Вновь рисовался козломорд четко, ясно, будто сидел тут же рядом, в комнате.
  - Да знаешь ты, что мне надобно, - буркнула ведьма сердито. - Это ж кто-то из твоих меня сглазом припечатал так, что ни вздохнуть, ни охнуть.
  - Ну, а если и из моих? - не стал особо отпираться козломорд. - Нечего лезть было, любушка, куда тебя не просили. Почто князю помогать удумала?
  - Так ведь сама земля его требует! - всплеснула руками ведьма. - Ты ж знать должен, что против Судьбы не попрешь.
  - Земля, может, и требует, - согласился козломорд. - А тебе-то какое дело? Ты ж ведьма, любушка, ведьма! Пакости делать назначена. А что сотворила? Ась? Ладно, от меня-то ты чего хочешь?
  - Противоядия, - опустила глаза старуха. Противно было ей унижаться, а что ж делать, помирать ведь тоже не хочется. Тем более, когда впереди почитай еще семь сотен лет жизни, никак не меньше. - Видишь же, удалось мне сглаз хитрый в сторону отвести, но щит дрожит, трескается, вот-вот сломается. Сколько продержится еще - не знаю. А как рухнет, так и мне не жить.
  Расхохотался козломорд глумливо.
  - Есть у меня противоядие, есть, - заявил. - А вот что взамен отдашь? Голову князя отдашь?
  - Окстись! - от неожиданности ведьма и сама перекрестилась, чем вызвала опасное дрожание металлического зеркала и недовольный вопль козломорда. - Ты ж все знаешь, ведомо тебе, что князя просто так не убить, а если извести каким хитрым манером, так ждут землю беды неисчислимые, коли не совершит он положенного количества подвигов.
  - А мне что за дело до этих бед? - удивился даже козломорд ведьминой наивности. - По мне, так чем хуже - тем лучше.
  Понурилась ведьма. Нехорошо все это, гнусности от нее требовали, а куда деваться... жить всем хочется, да еще как!
  - Покажь лекарство-то! - потребовала. - А то знаю я твою манеру, наобещаешь с херову тучу, а окажется - с гулькин пупок.
  - Да пожалуйста, любушка, - улыбнулся козломорд. Протянул лапу в сторону, подхватил фиал хрустальный, узорчатый. - Вот, гляди, тут спасение твое.
  Присмотрелась ведьма к фиалу, и кривая улыбка перекосила ее лицо.
  - Не то лекарство, рогатенький, - сказала ласково. - Это для тех, кто винопитием злоупотребляет.
  Козломорд глянул на фиал в лапе и взвыл дурным голосом.
  - Кня-яаааааазь! Сволочь! Скотина! Тварь подзаборная! Спер-таки пузырек!
  Он орал еще что-то, ругался всячески, но ведьма слушать не стала. Присела в подобии реверанса быстренько, да и затушила свечи.
  - Это Марточка его надоумила, - задумчиво сказала старуха, пеленая зеркало в обрывки ветхих тряпок. - Ну да он хороший мальчик, принесет бабушке лекарство. Ах, князь, княже, великая Судьба у тебя, но и тяжкая. Да я помогу, чем сумею.
  А в Трактире-на-болоте бесновался козломорд. Нечисть затаилась по углам, кто-то даже под половицы забился. Боялись глянуть в рыжие, озверелые вконец глаза своего господина.
  
  Глава пятая. Украденная победа
  
  Над головой, со свистом отжимая воздух, пролетело ядро, плюхнулось где-то невдалеке, и оттуда раздались крики и стоны, будто кошке на хвост наступили. Славик огляделся недоуменно. Колышущиеся массы усеивали невысокие холмы, забивали распадки, словно разлила нерадивая хозяйка жидкое тесто, и пучится оно, волнуется, набухает пузырями. И низко прошивали воздух тяжелые чугунные ядра, с хлюпаньем врезающиеся в эти тестоподобные массы. Где-то пронзительно ржали кони, и этот звук напомнил Славику отчего-то крик морской птицы, тоскующей над волнами, и - неведомо каким вывертом сознания - женский плач. Кто-то ругался, витиевато и долго, хрипя сорванным голосом, кто-то просто орал на одной плаксивой ноте. И мерзкий, холодный дождь поливал осенний пейзаж, сбивая с деревьев буро-желтые листья.
  - Эт-та куда нас занесло? - поинтересовался Славик. - Марта, глянь вокруг. Ведь никак не тридцать девятый год. Ну, никак. Ежели мы под Берлином, так тут тишь да гладь должна быть. Нет, не скажу, чтоб совсем уж кладбищенская, но не война.
  Куница поднялась на задние лапки, вытягивая вверх мордочку. Влажный нос ее шевелился, подергивался, глазки блестели, хвост выписывал странные фигуры в раскисшей грязи.
  - Слышь, князь, прав ты, - понурилась куница. - Ты тридцать девятый год просил, а мы - в шестидесятом.
  - В будущем, что ли? - не понял Славик. - Эк нас... А разве в будущее можно?
  - Нельзя в будущее! - завопила куница, подпрыгивая в непонятной ярости. - Нельзя! И не думай даже. По дороге растворишься в небытии, и вся недолга.
  - Так где же мы? - начал злиться Славик. - Скажи толком!
  - В тысяча семьсот шестидесятом году, - неожиданно тихо ответила куница. - Осада Берлина русскими войсками. Война с Пруссией. Понял теперь, князь?
  - Ох и понял... - Славик сел прямо в лужу, охватывая голову ладонями. - Мать твою, мохнатая, но неужто нельзя было точнее прицеливаться?
  - А я что? Я ничего... Я нормально. Хотел под Берлин - сюда и попали. А что год не тот... Так ведь рожа та рогатая, в Трактире-на-болоте, нас вслед заклятием погладила. Видал пылюку черную?
  - Ну, видал. И что?
  - А ничего. Это - заклятие следа было. Хорошо еще, что в нужное место попали, а то могли бы где-нибудь в змеиной яме очухаться. Или в айсберг замурованными.
  - Ну да, а айсберг этот аккурат "Титаник" атаковал бы в самый лирический момент, да?
  - Ну тебя, князь, - куница обиделась, демонстративно развернулась задом и уселась, сердито облизывая поникшие от влаги усы. - Всегда ты какую-нибудь гадость скажешь. Я к тебе всей душой, а ты ко мне - прям как фортуна, всей тазобедренной областью.
  - Образованная... - протянул Славик. - Откуда такая на мою голову? Или нынче зверюшек у ведьм специально обучают?
  - Так я ж с тобой уже путешествовала, - отозвалась куница не оборачиваясь. - Знаю, знаю, что не помнишь, а было. Только для меня это прошлое, а для тебя - будущее. Такая вот петля времени. Так что словечек я не от ведьмы нахваталась, а от тебя, княже.
  - Нда... - Славик почесал затылок и вновь пригнулся. Очередное ядро разгладило волосы, и уши заложило расходящимся в стороны от металлической чушки воздухом. - Марта, ну, я извиняюсь. За все, что наговорил. И за маму твою - тоже извиняюсь. Но делать-то нам что?
  - Ты князь, ты и думай, - огрызнулась куница. - А я у тебя на посылках.
  - Точно, как золотая рыбка у старухи, - усмешливо согласился Славик.
  Куница тихо зарычала, мотая хвостом в точности, как рассерженная кошка.
  Густо затарахтело, и Марта подпрыгнула.
  - Долго ты тут сидеть собираешься? - нервничая, спросила она. - Ладно, ядра летали. Такой бандурой еще попади по одинокой мишени, но сейчас-то картечь в ход пошла. Того и гляди накроет.
  Славик поразился собственному спокойствию. Подумаешь, артобстрел, мелочи какие. После танковой атаки под Минском ему уже ничего страшно не было, вот только трупы видеть не хотелось.
  - Гляди, гляди! - запрыгала куница, забыв все обиды. - Вон они, пушечки-то!
  Огненные сполохи прокатывались у леса, словно кто-то быстро зажигал бенгальские огни.
  - Картечью всегда поочередно палят, - со знанием дела заявила Марта. - Это ядрами могут все разом.
  - А почему так? - заинтересовался Славик.
  - Фиг его знает, - отмахнулась куница. - Одно известно - так делают.
  - Ну и ладно, - согласился Славик равнодушно. - Поочередно так поочередно. А нам сваливать пора. Эту битву и без меня выиграют.
  Он уже оценил противостоящие войска. Явственно было, что русская сторона имела неоспоримое преимущество, пруссакам только и оставалось, что забиваться в щели, как тараканам, сдаваться на милость победителя.
  - На аккорд возьмут город, - сказал Славик, припомнив читанный в школе роман Толстого. - Так что, Марточка, давай перемещаться, подруга. Мне в другой год надобно. Княжеский долг зовет.
  Куница съежилась, глянула виновато, даже хвост вокруг лапок закрутила винтом.
  - Понимаешь, князь, не получится сейчас переместиться. Что-то у меня заклинило. То ли ведьминское колдовство ослабло, то ли дрянь действует, что нам в Трактире привесили. Время надо, чтоб очухаться. Тогда и переместимся, куда скажешь.
  Славик так и осел. Одно дело - сохранять неколебимое спокойствие, зная, что в любую секунду можешь сбежать от опасности. И совсем другое - когда известно, что просто так не уйти.
  - Дела... - задумался парень, оглядывая себя. Внешний вид его никак не подходил для восемнадцатого века. Драные джинсы и остатки рубашки сложно считать костюмом, в котором его примут за своего. А значит, если вдруг налетит какой гусарский разъезд, то попадет Славик прямым ходом либо под саблю горячую, либо под пулю, и хорошо еще, если заинтересуются господа гусары, заберут для допроса и выяснения обстоятельств. Славик лихорадочно пытался припомнить: была ли пытка в конце восемнадцатого века, или вежливыми разговорами обходились. При Петре Первом пытали - об этом тот же Толстой писал. А вот как насчет Елизаветы? С ней-то как было? Хотя, оно и без разницы, что там историки говорят. Ведь стоит Славику только рот открыть, да попытаться обсказать в подробностях свою историю, как тут же минимум в зубы получит, а стоматологов на горизонте не предвидится. Ну, или заключение пожизненное. Как особо опасный тип, шпион и пособник врага человеческого. С козломордом вино пил? То-то же...
  - Ну, что замер, как конная четверка Большого театра? - куснула его за ногу куница. - Давай, князь, шевели ножками, прятаться нужно. Пока там мои способности восстановятся, лучше где-нибудь в овражке пересидеть.
  - Это точно, - уныло согласился парень и побрел в хилый лесочек, теряющий вялую листву при каждом пушечном выстреле. - А скоро восстановятся-то способности?
  - Без понятия, - бодро ответила куница, прыгая по палым листьям.
  
  * * *
  
  Гонец не спешил. Конь его шел лениво, иногда даже позволял себе щипнуть несколько травинок с обочины дороги - чувствовал настроение всадника.
  - Нет, ну почему я? - в который раз возмутился Оладьин и метко плюнул меж ушей коня. - Вот уж не просил такую докуку на мою голову. Никак не просил! Поручение самого императора... честь какая! Нет в этом чести!
  Оладьин, забыв о дворянстве, восходящем ко временам Рюрика, злобно выругался.
  - А-а-а, тварь ненасытная, - он сердито хлопнул коня ладонью по шее. - Все жрешь и жрешь. Да нашел что! Траву пыльную! Тьфу на тебя. Зачем тебе эта трава? Овса мало, что ли?
  Конь, конечно же, не отозвался, лишь покосился на всадника укоризненно теплым печальным глазом.
  - Нет, ну ты, конечно, не виноват, - Оладьин снял украшенную позументом шляпу, склонился в седле, будто извинялся перед конем. - Это у меня настроение такое поганое. Ты вот сам посмотри, вот-вот город возьмут. А я что делаю? Приказ везу! Да какой! Ох, за что мне такое? Потом ведь хоть людям в глаза не смотри, хоть стреляйся. Пусть не я этот приказ написал, но спросят - а доставил кто? Граф Оладьин доставил. И все. И закончился род Оладьиных. Да было б за что! - он весь кипел возмущением, руки нервно дергали поводья. Конь же не обращал никакого внимания на порывы всадника, понимал, что все рывки - не приказ, а лишь случайные жесты.
  Кто-то завизжал прямо под копытами, мелькнуло небольшое тельце в траве, и конь внезапно понес, всхрапывая от ужаса, роняя клочья пены. Оладьин, не ожидавший ничего подобного, упал, только и увидел, как мелькнуло перед глазами хмурое, слезливое небо, да толкнуло что-то в спину так, что дух вон.
  Очнулся от того, что кто-то лил воду ему прямо в лицо, да еще крики, визги какие-то прямо над головой раздавались. Первое, что подумал - плен. Выругал себя нехорошо: у него ведь поручение самого императора, приказ, который передать должно, пусть это и не к душе лежит, но - приказ, так что некогда в плену рассиживаться. Потом решил, что так оно и к лучшему. Пусть уж не будет получен генералами этот приказ, да не по его, Оладьина, вине. Потом все равно стреляться, но так хоть честь офицерская не замаранной останется. А уж когда прислушался Оладьин, что кричали над ним, то и вовсе растерялся.
  - Мундир, мундир его отряхни! - вопил кто-то пронзительным, почти что женским голосом. Оладьин еще удивился вяло: откуда баба взялась? - Что ж ты его водой поливаешь, только грязь разводишь. Ему ж не камуфляжка нужна, а нормальный офицерский мундир. Зеленый, а не в пятнышки!
  - Спятила! Как я отряхну? - отвечал неведомой истеричной бабе мужчина. - Тут грязь кругом, да сверху дождик поливает, да ты еще прям в физию ему воду выплеснула. Ну не бестолочь ли? Будет теперь под спецназовца маскироваться, а что делать...
  Оладьин открыл глаза.
  - Очнулся, очнулся! - радостно заверещал женский голос, но говорящей видно не было.
  - Ну, слава Богу, поручик, - вздохнул с облегчением странный парень, наклоняясь к Оладьину. - Как вы? Ничего не болит? Пошевелите руками, ногами, чтоб я знал, что позвоночник ваш в целости.
  - Я не поручик, - обиделся граф, оглядывая собеседника. Оладьинская челюсть отвалилась. Парень был одет в лохмотья, наводящие на воспоминания о родных, московских нищих. Вот только тканей таких графу видеть никогда не доводилось. - Э-э-э... - замялся Оладьин, - а вы, простите, кто?
  - Князь Полоцкий, - взвизгнула невидимая женщина. - Ты, офицеришка несчастный, ему даже в подметки не годишься. Он - герой, отечество защищающий, во всех войнах воюющий. О как!
  - Вы уж простите, - развел руками парень. - Вид у меня, конечно, не того... Но сами понимаете - театр военных действий. Вот и костюмчик соответствует пьесе.
  Говорил князь странно, с трудом можно было понять его акцент, но Оладьин списал все на дальние окраины России, из которых явным выходцем являлся этот Полоцкий. Ну, а так как он - князь, то и пообщаться можно, как дворянину с дворянином, без малейшего урона для графской чести, а даже и наоборот.
  Оладьин пошевелил по просьбе князя руками, дрыгнул правой ногой, обутой в высокий сапог для верховой езды, обнаружил, что на левой ноге остался лишь полосатый носок, присланный в казармы вдовой, бездетной тетушкой, огорчился.
  - Князь, вы сапожка не видели?
  - Да как же, как же, - Полоцкий явно старался услужить, что очень понравилось графу. Видно, не кадровый офицер, вот перед военными и склоняется. - Сейчас будет ваша обувка. Марта, отдай ботинок графу, не устраивай из него зонтик.
  Оладьин вздернул брови. Таинственной Марты он так и не увидел, но рядом шлепнулся искомый сапог.
  - Зонтик не устраивай, - сердито забормотал женский голос. - Уже и от дождя не укроешься, обязательно мораль прочтет. Вот ведь, зараза какая, князем себя почувствовал. А я теперь что? На меня теперь и плевать можно...
  Женщина бурчала еще что-то, но Оладьин уже не слышал - слова слились в сплошной гул, аккомпанирующий шелесту дождя в листьях деревьев.
  - Вы не знаете, князь, как мне генерал-поручика графа Чернышева отыскать? У меня приказ срочный, аж из Питербурга везу. От императора лично.
  - Марта! - позвал князь женщину. - Марточка, не злись, лучше скажи, где тут генералы обретаются? И как к ним пробраться, чтоб под обстрел не попасть?
  - Я те что, справочник по генералам? - сердито огрызнулась баба. Князь сделал быстрое, едва уловимое глазом, движение рукой, и в ладонях его забилась пойманная куница, визжащая яростно человечьим голосом: - Пусти, охламон, иначе ничего больше не скажу!
  Оладьин глянул на говорящую куницу, на князя в отрепьях, вздохнул и тихо провалился в обморок. Конь его посмотрел на хозяина с любопытством, обнюхал ухо, подышал в лицо и отошел аккуратно в сторону. Трава, зеленеющая в нескольких шагах, показалась ему изумительно сочной и сладкой.
  
  * * *
  
  В следующий раз Оладьин пришел в себя уже не на дороге, а в какой-то грязной хижине. Он лежал на куче прелой соломы, воняющей гнилью и плесенью, а в зубы ему тыкалась жестяная кружка, заманчиво пахнущая водкой.
  - Эт-та что такое? - почти риторически полюбопытствовал граф, заглатывая обжигающую жидкость. Водка ухнула в желудок, наждачно рванув горло.
  - Водка, уважаемый, - давешний странный парень, представленный князем, забрал опустевшую кружку. - Мы тут, с вашего позволения, в домишке обретаемся. Невесть чей домишко. Брошенный напрочь. Ну, нашли пару пузырей. Оно и неплохо по осеннему времени, да с учетом дождя. Ну и вам, граф, здоровье поправить.
  - Что ты с ним разговариваешь, как с недоумком? - вмешалась говорящая куница, но на охмелевшего Оладьина это уже не произвело впечатления.
  - Да он, наверное, иначе и не поймет, - пожал плечами князь. - Да ладно, Марта, не придирайся, - и вновь Оладьину: - А вы, простите, чем так расстроены были, что с лошадки звезданулись?
  - Конь это! Конь! - отчаянно вертя хвостом, прошептала куница. - У-у-у! Учи тебя, обалдуя! Коня от кобылы не отличишь!
  Оладьин, обнаружив в своей руке еще одну кружку с водкой, да увидев такую же у князя, чокнулся, выпил быстро, даже не ощутив горько-резкого вкуса, и заплакал. Князь, конечно, утешать бросился, по плечу хлопать.
  - Ну, друг, ты это... ты не того... - князь растерянно встряхивал Оладьина. - Плакать не надо. Водка еще есть. Я еще налью. Только не плачь.
  Оладьин подставил кружку и начал рассказывать о своей незадачливой судьбе. И о невесте рассказал, что сидит сейчас дома, традиционно - с незамужней тетушкой, ждет жениха, уехавшего с почетным поручением самого императора. А жениху - стреляться впору.
  - Стреляться-то зачем? - удивился князь. - Все вопросы можно урегулировать мирным путем, даже без мордобития, - тут громыхнуло так, что с бревенчатых стен хижины посыпалась труха и опилки. - Ну, по крайней мере, если это между отдельными людьми вопросы, - поправился князь. - Международная политика традиционно была мутным делом.
  - Да ты, князь, юродивый, что ли? - удивился Оладьин. - Императрица-то старая померла, царство ей небесное! - он перекрестился, истово закатывая глаза к небесам, но взгляду предстал лишь закопченный потолок, и граф вновь уставился в кружку с водкой. - Император-то наш, Петр Третий, он же Фридриху готов портки стирать! - Оладьин был бесшабашно и пьяно храбр. - Вот, выгляни за порог. Посмотри - наши Берлин берут. А я что везу? Что я им везу, я тебя спрашиваю?
  - Не знаю, - резонно ответил князь, подливая водку. - Да и откуда мне знать, друг? Мы ж с Мартой тебя не обыскивали.
  Оладьин с подозрением осмотрел говорящую куницу, которая все больше молчала, топыря длинные усы, обнюхал водку в кружке и продолжил рыдания.
  - Приказ я везу, князь! Всем войскам отойти, оставить позиции. Не воевать с пруссаками - вот в чем дело! Петр-то не в деда пошел, чуть не прощения просит у Фридриха, плачет и сопли вытирает. Что генералы скажут? Они семь лет воевали, за что? Чтоб какой-то сопляк победу украл? - граф спохватился, что, кажется, наговорил лишнего, замялся неловко, чувствуя, как уходит пьяный угар. - Ну, князь, вы же меня понимаете. Я ж за отечество болею...
  - За отечество? - задумчиво подхватил князь. - Так я вам вот что скажу, друг ситный, не возите приказ.
  - Как это? - опешил Оладьин, окончательно протрезвев.
  - А вот так! - грохнул кружкой по столу князь. - Подождем тут, пока наши войска Берлин возьмут. А приказ вы уж потом передадите, я ж понимаю, что нельзя совсем его похерить. Но - Берлин-то взяли, прецедент будет! А это - главное. Украденная победа - все равно победа, не поражение!
  Мысль ввинтилась в пропитанные алкоголем мозги Оладьина, вызвав приступ радостного смеха.
  - Охо-хо, князь! - заходился Оладьин. - Правильно мыслишь! Сейчас я тут пересижу, а потом выскочу, аки чертушка из табакерочки, вона приказец-то. А генералы при победе останутся, а солдатики по пруссакам гребешком частым пройдутся. Ха, князь, наливай, еще выпьем!
  Темно-зеленый мундир Оладьина покрылся пятнами грязи и водки, Славик залил водкой рваные джинсы. Куница, посмотрев на собутыльников, вздохнула тяжко, отбежала ненадолго, вернулась с заячьей тушкой - и как доперла только, заяц жирный попался.
  - Ну, алкаши, - рявкнула куница. - Закусь жарьте! - и бросила зайцем в Оладьина, добавив на мундир кровяных разводов. Граф было возмутился, но быстро утих, когда ему объяснили, что в таком виде ему проще будет отговориться нежданной схваткой, оправдывая опоздание.
  Через некоторое время из избушки доносился радостный гогот Оладьина, которому наперебой рассказывали анекдоты, а конь, привязанный рядом, вторил хозяину не менее счастливым ржанием.
  До конца дней своих граф Оладьин рассказывал всем, желающим послушать, как свалился с коня уже подъезжая к позициям войсковым, как зашибся до того, что пролежал без сознания целый день, да еще потом не враз в себя пришел, как привиделся ему в этом бессознательном состоянии вещий сон. А то, что мучился граф после сна этого тяжким похмельем, он никому никогда ни словом не обмолвился. Да и вовсе, может, это и не похмелье было, а всего-то результат падения. Конь-то высокий, до земли далеко, пока долетишь, можно так голову ушибить, что дай Бог вовсе встать.
  
  * * *
  
  Болотная ведьма сидела перед магическим зеркалом, тонкие витые свечи чадили, потрескивая.
  - Ну что, князь, не туда попал? - грустно усмехнулась ведьма. - Но ничего, ты и там себе занятие найдешь.
  Зеркало показывало внутренность замызганной избушки, сломанную табуретку, хлипкий стол, за которым сидело двое мужчин, чокаясь жестяными, мятыми кружками.
  Ведьма провела рукой вдоль металлической гладкой поверхности, по-особому прищелкнула пальцами, и картина сменилась. Поле боя заполнило зеркало, и старуха даже отшатнулась, когда прямо перед лицом ее рухнул солдат, прижимающий руки к страшной, рваной ране на груди. Пушки палили без перерыва, ядра легко летали над полем, словно мячи на пляже, картечь выкашивала солдатские ряды, громоздя мертвых друг на друга, как бревна в плотовом заторе.
  - Ох и жертва... - загрустила ведьма. - Напрасная ведь жертва. Столько смертей, столько всего. Зачем, Великий Лес? Ну ответь, зачем? Ладно бы, коли страну от ворога боронить надо было б. А то - в чужой стороне воевать, в чужую землю кости складывать, а в своей - мальчишка, дурак на троне, который на своих покойников плюнет, достоинство русское забудет.
  Зашумел, загудел Великий Лес, застучали громадные сучья, посыпалась усталая листва. И перед болотной ведьмой замелькали картины.
  - Ох, не надо, не надо, поняла! - ведьма отшатнулась от зеркала, закрывая глаза рукой. - Да, правильно, не напрасная жертва. Страну спасли... Мальчишка ведь и вправду дурак, сделал бы из России Пруссию. А это великой кровью обернулось бы. А не укради он победу под Берлином, так и царствовал бы. А вышло иначе - Екатерина на трон взошла... Да, Великий Лес, прости меня, по недомыслию усомнилась.
  Ведьма еще долго бормотала извинения, а магическое зеркало отражало мертвых и умирающих, отчаянную борьбу, солдат, целующих лафеты пушек, но не бросающих их, солдат, кидающихся на врага с одной рукой - вторая была оторвана, и еще многих и многих, совершивших и не совершивших подвиги, которые забудутся историей. Лишь немногие мудрые будут помнить о них.
  - Прости, Великий Лес, - еще раз поклонилась болотная ведьма. - Главное - безопасность рода. Остальное - пыль, несомая ветром, пузыри на болоте...
  Зеркало показало парня в драных джинсах и остатках клетчатой рубашки. На плече его сидела куница, зорко оглядываясь по сторонам. Парень шел по дороге, насвистывая насмешливую песенку и не обращая никакого внимания на рвущиеся невдалеке пушечные ядра.
  
  Глава шестая. Ночью все кошки серы
  
  Весеннее небо казалось голубой тарелкой, опрокинутой над землей. Редкие белые облачка были брызгами сметаны на тарелочной голубизне. Беленький, аккуратный, провинциальный городок лежал у подножия холма, прижавшись к неторопливой реке.
  - Эх, хорошо жить! - заявил Славик, потягиваясь. - Слышь, Марта, хорошо жить?
  - Хорошо, хорошо, - пробурчала куница, недовольно дергая носом. - Гад ты, князь, все-таки. Вот подай тебе Гитлера, и все дела. Вот вынь да положь. Жизнь, вроде, тебе нравится. Но в кого ты такой бестолковый?
  - В папу с мамой? - предположил Славик и рассмеялся. - А Берлин-то где?
  - В Германии Берлин, - злорадно ответила куница.
  - А мы где? - не понял Славик.
  - В Австрии, - куница нагло ухмыльнулась, демонстрируя острые зубы. - В тысяча восемьсот восемьдесят девятом году от Рождества Христова. Весна, птички поют, вон внизу Браунау белеет. Городишку видишь? Вот он и есть Браунау.
  Пасторальные окрестности огласились неприкрытым русским матом.
  - Ты куда меня забросила, дрянь мохнатая? - кричал Славик, встряхивая куницу за шкирку. - Я ж тебя о чем просил? О чем? Мне заразу эту извести надо. Чтоб никаких Гитлеров! Никакого рейха! Чтоб никакой второй мировой. Ни-ни! А ты... Эх, ты, Марта... Дура ты. Сразу видно, что не человек.
  Славик отпустил куницу, даже поставил ее на землю бережно, легко шлепнул по заду и отвернулся, обиженный.
  - Ну чего ты, князь, чего? - засуетилась Марта. - Ты вот сам подумай, княжеской своей башкой, ты немецкий язык знаешь?
  - Нет, - ответил Славик, не оборачиваясь. - А какая к лешему разница? Я, между прочим, в английском неплохо ориентируюсь. Особо - в техническом английском.
  - Во-во, - кивнула куница, забегая перед Славиком. Она уселась с самой умильной рожей, часто заоблизывалась, смотрела ласково. - Английский. Технический. Молодец, князь! А немцам, особливо разведке немецкой, контрразведке и всяким разным эссэсовцам будешь рассказывать, что ты - программист, поэтому в немецком языке ни разу неграмотный. Да? Не забыть бы еще упомянуть, что ты - русский программист. И государственная квартирка тебе обеспечена. Кстати, я забыла добавить, что из тюрьмы перемещаться не могу. Какие-то там законы межпространственного континуума. Если из тюрьмы - так только в другую тюрьму и никак не иначе.
  Славик задумался. Все, сказанное куницей, было правильным и логичным, но авантюрная жилка внутри него дрожала, требовала активных действий. Он представил себя Тихоновым, с перекошенным ртом бьющего офицера СС по голове резиновой милицейской дубинкой, переодевающимся в чужую форму, и вот уже новый Штирлиц вышагивает по коридорам рейхстага в поисках обожаемого фюрера, а в кармане ловкая ладонь сжимает парабеллум с дарственной пластинкой: "Лучшему всаднику Буденного от Ворошилова".
  "Тьфу, вот анекдот в чистом виде!" - отмахнулся Славик от видений.
  - Ладно, Марта, логику твою я понимаю, - сказал он. - Даже принимаю, хоть и не хочется. Но - что мы тут делаем?
  - Вот ведь дурак, - беззлобно фыркнула куница. - Мы в месте рождения твоего Гитлера, - Славик тут же буркнул: "Не мой он!", но не был услышан. - Значит, родился этот усатенький красавчик в городке Браунау, что от нас в пяти минутах ползком на четырех костях. Аккурат в 1889 году и родился. То есть, в том самом, где мы находимся. Ну, а что это событие произошло двадцатого апреля, думаю, ты и сам знаешь. Кстати, отмечу, что сейчас у нас девятое мая. Чудный денек, не правда ли?
  - День Побе-еееды! - заголосил Славик, подхватывая куницу на руки и кружась с ней. - Вот это да! Марта, ты гений!
  - То-то же, князь! - куница гордо задрала голову. Усы ее дрожали. - Запиши это куда-нибудь для памяти и перечитывай несколько раз в день. Чтоб не забыть.
  
  * * *
  
  В городе заблудились быстро. В самом-то деле, не будешь ведь спрашивать у всех прохожих и проезжих: "Простите, вы не подскажете, где тут проживает будущий немецкий фюрер? Ему несколько дней от роду, а кличут Адольфом". Приходилось соблюдать конспирацию.
  - Ты, князь, особо не выступай, - наставляла куница. - Тут, конечно, еще и до первой мировой - как до Луны пехом, но все же, все же... Австрия. У них по жизни с Балканами беда. Все на Россию оглядываются, чтоб, значит, русские какую пакость не подсуетили. Так что делай вид, что ты - просто турист невесть откуда, больше молчи, в крайнем случае - мычи и объясняйся жестами, изображай глухонемого. Если уж совсем туго придется, то представься глухонемым нищим. А я пока побегаю, послушаю. От зверей люди не больно прячутся, а городишка - тьфу городишка, с Москвой не сравнить. Два притопа, три двора. Провинци-яаааа! Так что найдем твоего Адольфушку.
  - Ты сама-то не высовывайся, - Славик нежно погладил куницу по мохнатой спинке. - На кошку смахиваешь только издали, а любая собака за тобой за счастье увяжется, да еще с подбрехом. Ну и не заставляй добрых и наивных австрияков размышлять - откуда взялась нормальная русская куница посреди их австрийской пасторали. Еще в шпионы запишут.
  Так и разбежались в разные стороны, беспокоясь один о другом. Куница скользила тихо и незаметно, по лесной привычке прячась так, что и не враз углядишь. Тень мелькнула, так это не зверь, а солнечный луч от стекла отпрыгнул. Славик шел напролом, пялясь на окружающие дома как самый беззастенчивый турист. Правда, вскорости ему это надоело. Дома были похожи друг на друга, как яйца в одной корзине. Разве что к одному перышко прилипло, к другому - комочек грязи, а третье пометом измазано.
  - Социализм есть унификация всей страны... - сердито бурчал Славик себе под нос, разглядывая одинаковые кирпичные строения. - Вот кабы действительно унификация, так вся Австрия уже была б социалистической. Тьфу на них. Никакой фантазии, никакой индивидуальности. Отливки с конвейера, аж противно!
  Он с любовью думал о родном русском охламонизме, не признающем ни границ, ни невозможностей, о бесшабашности, когда шваркают на землю шапчонку и идут, поплевав на кулаки, в одиночку против стенки, и стенка рассыпается. Даже Колька-сосед вспомнился с нежностью. Вот ведь, пьянь болотная, грош цена человечишке, а с бутылкой в гости тянется, норовит приятеля угостить. Где такое за бугром увидишь? Да тут от тоски удавишься!
  В момент самых лирических размышлений, когда Славик прислонился к беленому заборчику и рассматривал такую же беленую стену дома, его крепко ухватили за шиворот и встряхнули нещадно, сопровождая эти действия воплями явно нецензурного характера на совершенно незнакомом языке. Наитием Славик решил, что ругают его на немецком.
  - Твою мать! - от неожиданности Славик даже забыл, что должен представляться безъязыким.
  Краснорожий мужик, что держал его за шкирку, как нашкодившего котенка, растерянно выпустил парня.
  Славик, недолго думая, шмыгнул вниз по улочке, стараясь не оглядываться. Вслед ему несся звериный рев, в котором он отчетливо узнавал слово "полиция".
  - Нет, вот полиции нам не надо, без нее обойдемся, - приговаривал Славик, не замечая, что редкие прохожие шарахаются от него, с подозрением глядя вслед. - Мы уж сами с усами, особо Марточка. Вот усы так усы, куда там товарищу Чапаеву...
  Он бормотал без перерыва, успокаивая себя монотонностью речи, пока с забора на него не бросилась коричневая гладкая кошка, злобно воя и норовя вцепиться в глаза. Славик шарахнулся, больно ударился плечом о забор и застыл, потирая больное место.
  - Ты ж у нас глухонемой! - заверещала Марта ему на ухо. - А я тебя, глухого, немого, за пять кварталов услышала. Так матерился, что мужички пьяные у пивнушки заслушались бы. Тебя в пособии о русском мате печатать требуется.
  Славик пытался оправдываться, но куница ничего не хотела слушать.
  - Молчи, дурак, не говори ничего. И так весь городишко на ушах подпрыгивает. Твой знакомец раскормленный уже в полицию помчался. С жалобой, что объявился в городе грабитель и насильник, а, может, еще и убийца. Стоял, мол, этот жуткий тип напротив дома, высматривал, чего б украсть и кого б убить. Так что еще немного, и за тобой все честные австрийские граждане гоняться начнут с дрекольем. Князь, тебя когда-нибудь били палками?
  Палками Славика не били. Да и вообще не били, разве что кулаком по носу, ну и на тренировках, конечно. Но живое воображение быстро дополнило недостаток опыта.
  - Не хочу палками, - твердо сказал Славик. - Да и никак не хочу.
  - Чудненько! - обрадовалась куница, и глаза ее игриво блеснули. - Значит, делаем так...
  
  * * *
  
  Третий день Славик колол дрова. Также он чистил свинарники, мыл полы, в общем, выполнял всю грязную работу, которую только мог найти. Одет Славик был в невообразимые отрепья.
  - Марта, ты что, огородное пугало ограбила? - воскликнул Славик, когда впервые увидел будущий костюм. Куница даже не смутилась, честно созналась в грабеже на ближайшем поле.
  - А что ты хотел, князь? Коли с чьей веревки стащим тряпье, так весь городишко знать будет, как ты выглядишь. А в этом... ну, нищий и нищий. Мало ли. Забрел в город. Подзаработать охота. Главное показать, что ты человек трезвый, просто не повезло в жизни. Глухонемой. Потому и ходишь абы в чем.
  - Ну, ладно, - согласился Славик, натягивая на себя огородные тряпки, и тут же взвыл, укушенный шальной блохой.
  - Не ори, князь, тебе еще повезло. Тут всякая живность есть. Так что одна махонькая блошка не стоит воплей, - утешила его куница.
  На этот раз Марта отправилась с ним, изображая ручную зверюшку, привязанную сердечно к своему глухонемому хозяину. Славик гугукал, активно размахивал руками и кормил куницу хлебными корками. Хозяйки умилялись, глядя на нищего, так нежно любящего свою непородную кошку.
  И все бы ничего: полиции не попались, работы хватало, еды тоже, даже обживаться начали потихоньку в этом времени, Славик уже с пятого на десятое понимал, что ему говорят, особенно, если эти слова подкреплялись выразительной жестикуляцией. А одна дама из розового особнячка с пузатенькой колоннадой, даже глазки строила Славику, томно вздыхала, и, когда кухарка выдавала работнику миску с едой, все норовила пройти мимо, потрепать глухонемого по плечу.
  - Чего это она? - удивлялся Славик. Он лично ничего привлекательного в себе не находил. Одет невесть во что, грязный, вонючий, наверное, хоть и старательно мылся в реке каждое утро.
  - Понимаешь, князь, некоторые женщины считают, что у глухонемых... - куница смущенно поперхнулась, но, махнув лапкой, закончила: - ... мужские достоинства у них поболее, чем у нормальных людей. Ну, не только у глухонемых, а вообще у всяких убогеньких. Болтают, что у дурачков - больше, чем у кого иного.
  - Так она что?! - замер Славик, и густой, кирпичный румянец разлился по его лицу. - Она на меня, как на призового быка смотрит?
  Марта захихикала.
  Больше в розовый особнячок Славик не заходил, хоть кухарка, отыскав его к вечеру на речном берегу, помогла стирать тряпье и долго уговаривала прийти, показывая руками горы неколотых дров и немытой посуды. Когда же это не помогло, начала расписывать прелести хозяйки. Увидав, что сама кухарка поглядывает как-то масляно, Славик забрал у нее тряпки и сбежал.
  - Ну и что ты деру дал? - хохотала куница, едучи на плече Славика. - Чего бежал, князь? Одна баба краше другой. У хозяйки глазки кошачьи, к переносице съехавшиеся, а кухарка в двери боком пролезает, предварительно выдохнув. Как бы повеселиться мог, князь!
  - Я тут не для веселья, - огрызнулся Славик. - Ты вот посмотри лучше, неделю уже тут болтаемся, а толку никакого. Разве что мускулатуру накачал на этих дровах.
  Куница посерьезнела, нахмурилась, усы ее встопорщились строго.
  - В кабак надобно идти, - решила она. - Вот представь сам, княже, папеньке твоего Адольфа годочков пятьдесят-пятьдесят два будет. А маменьке - двадцать. Да и вовсе, он третьим браком женат. Как думаешь, когда винные пары ударяют в головы, болтают о такой парочке, или как? К тому же, папенька пьет, как сивый мерин, вымотавшийся за плугом.
  - И откуда ты столько всего знаешь? - восхитился Славик. - Из тебя даты и события сыплются, как из исторического романа. Заслушаться можно.
  - Училась, - скромно ерзнула лапкой куница. - Меня ж не просто так вывели, а из яйца высидели.
  - Чего? Куницы из яиц не вылупляются, - неуверенно сказал Славик, пытаясь вспомнить курс биологии.
  - Так то куницы, - презрительно фыркнула Марта. - Это обыкновенные не вылупляются. А я... Я случайно вылупилась. Ведьма-то болотная затеяла василиска выводить, ну и вывела... меня. То ли злости ей не хватило, то ли дел вредных, но вместо василиска вылупилась из петушьего яйца куница. Во как бывает, князь. Потому я и говорящая, и все остальное.
  - Ясно, - откашлялся Славик. Он представил процесс получения василиска, петушиное яйцо и жабью кровь, и почувствовал, как ум заходит за разум. На счастье из-за угла показалась покатая крыша кабака.
  Двери питейного заведения были распахнуты настежь, а за мутно-желтыми стеклами угадывались силуэты посетителей, сидящих за плотно сколоченными столами на лавках.
  - Не нравится мне здесь, - шепнул Славик. - Трактир-на-болоте напоминает. И двери раскрыты так же. Заманивают...
  - Не боись, князь, - дружески ткнула Славика лапой в ухо куница. - Тут не болото. Заходи. Только рта не раскрывай. Слушай, запоминай, что болтают.
  - Ну, это если пойму, - засомневался Славик.
  - В крайнем случае я пойму, - пообещала куница и нырнула за пазуху приятелю. На всякий пожарный. Мало ли, пьяным мужикам зверюшку зашибить не фокус, а вот зверюшке потом тяжко может быть.
  Кабачок встретил Славика негромким гулом и запахом пива. Он быстро объяснил хозяину, что требуется всего-то кружка пива, отдал монетку и забился в угол, где его не было видно. Хозяин еще некоторое время косился на гостя, морщился, видя его лохмотья, но деньги всегда деньги, а этот нищий честно заплатил за свое пиво.
  Славик тянул густое, крепкое пиво, разглядывал некрашеный пол, закопченные балки потолка, всматривался в красные лица посетителей, пытаясь понять чужую, резкую речь. Получалось плохо. Но из того, что Славик понимал, становилось ясно, что ни о каком Гитлере речи нет.
  - Эдак можно год тут просидеть, а потом узнать, что семейство переехало. Тьфу, вот ведь напасть...
  - Проблемы, князь? - козломорд, игриво взмахнув длинным хвостом, плюхнулся на лавку против Славика. Тот вздрогнул, огляделся в недоумении: странно, но никто не заметил необычного посетителя, взгляды скользили по козломорду, скатывались с него ртутными, не прилипающими шариками. "Колдовство!" - понял Славик и поежился.
  - Чего надо? - грубо спросил он у козломорда, бравируя собственной храбростью. Особый ужас вызывало то, что мужички не замечали не только козломорда, но и самого Славика, будто оказался он одним махом где-то в другом месте.
  - Не волнуйся, князь, я всего лишь чуть изогнул пространство. Вот и получается, что оптическое излучение не прямо идет, а немножко боком. Потому нас и не видят, - козломорд нагло демонстрировал чтение мыслей и скалился при этом злоехидно.
  - Ясно, - Славик попытался изобразить невозмутимость и полное наплевательство на жуткую козью морду. Получилось плохо, все же страх дрожал внутри облезлым заячьим хвостом. - Слушай, мужик, ну что ты ко мне привязался? Я ж тебя не трогал, жил себе спокойно, работал. Вдруг ты ни с того ни с сего накинулся, пакости строить начал. Зачем?
  - Ах, князь, я тебе честно скажу, - козломорд наклонился над столом, отхлебнул пиво из кружки Славика, облизнулся длинным, черным языком. - Тут ведь дело такое, кто первым успеет. А кабы не я? Вот если б тебе все разобъяснили сразу, да отправили подвиги совершать, может, ты и насовершал бы целую кучу, а от меня только рожки да ножки остались. Так что я меры принял. Превентивные, - козломорд с удовольствием выговорил длинное слово и вновь облизнулся. - Самооборона, князь, не более того. Ничего личного, ты не думай. Ты мне даже нравишься. Иногда.
  Славик заглянул во вращающиеся рыжие глаза и сплюнул в отвращении. Показалось ему, что глазницы козломорда полны запекшейся кровью, разлагающейся, гниющей, пучащейся пузырями.
  - На, пей, - подвинул он кружку собеседнику. Все равно сам бы уже до пива не дотронулся.
  - А ведь знаю я, что ты здесь делаешь, - нежно постукивая когтями по столу, сказал козломорд. - Мальчишку ищешь. Моего, между прочим, мальчишку. Ну да я тебе помогу.
  - А с какой радости? - насторожился Славик. - Ты ж должен мне мешать, насколько я понимаю.
  Куница за пазухой забилась, зацарапалась, заверещала что-то негромко. Славик прижал руку к груди, успокаивая мохнатую подружку, уговаривая ее помолчать.
  - Хочешь этого мальца убить - да пожалуйста, - равнодушно пожал плечами козломорд. - Думаешь, другого тебе подсуну? Не-ет, у нас, как в банке, все честно и чисто.
  - Ну-ну, не злыдни, а больничный персонал в белых халатах, - сморщился Славик. - Так обещаешь, что нужного мальчишку покажешь?
  - Поклясться, поклясться заставь! - высунула мордочку куница. - Даже нечисть не имеет права клятву нарушить. Пусть клянется жизнью своей и Силой своей!
  - Да за ради чего угодно! - осклабился козломорд, поднял мохнатую лапищу и загнусил слова клятвы. И такая мерзость разлилась вокруг, что Славика чуть не стошнило. - Устраивает, князь?
  - Д-да... - с трудом выдавил Славик, пообещав себе, что более никогда не потребует клятвы у козломорда, уж больно гнусная штука оказалась.
  - Вот и ладушки, - козломорд схватил Славика за руку, притопнул, прихлопнул, буркнул что-то о Сириусе, кольцами распавшемся, и оказались они уже не в кабаке за столом, а перед небольшим домиком на окраине городка. За забором хрюкали свиньи, лаяла собака, на веревке сушилось белье, латанное и штопанное. - Вам - сюда. А я покараулю, - нехорошо ухмыльнулся козломорд.
  - Ну, давай, чего стал?! - засуетилась куница, перебираясь на плечо Славика. - Пошли, князь. Этот гад поклялся, значит, мы там, где надо. Пошли, пока никто не очухался.
  Славик медленно, как во сне, зашел в домик, прошел по тесным, темным комнаткам. Казалось ему, что все это - горячечное видение, а проснется сейчас и увидит перед собой чашку с малиновым чаем, таблетку аспирина и носовой платок, аккуратно сложенный на тумбочке. И - никаких приключений, никаких войн, лишь негромкое гудение включенного компьютера.
  - Иди, иди, - рванула когтями плечо куница. - Не стой столбом, еще увидит кто. Будет тогда воплей. Давай, князь, я чую, что младенчик - в дальней комнате. Вот прямо по коридору, а там и в дверь упрешься.
  Славик послушно двинулся в указанном направлении. В голове крутилась мысль, билась, будто в стену стеклянную, но толком никак не формулировалась. Не нравилось Славику, что козломорд так помочь решил. Нет, действительно, зачем ему Славику помогать? Наоборот, мешать должен всеми силами. До этого момента и мешал, как мог. Вон, в сорок первый год заслал. Кабы не болотная ведьма, да не куница, погиб бы там Славик, как пить дать погиб. Хотя бы потому, что лез, куда не нужно, без страха и не подумав ни капельки, за сон все считал. Вот и тут должен был козломорд ножку подставить, чтоб порадоваться, когда ненавистный князь шлепнется, нос расшибет. Ан нет, сам пришел, как друг лучший, помощь предложил. Почему?
  Дверь перед Славиком распахнулась сама, словно толкнул кто. В тесной комнатке было темно - единственное окно закрывали плотные шторы. Посередине комнаты стояла люлька - Славик еще удивился: "ну чисто наше изделие, а, вроде, Австрия...", на низеньком столике лежало рукоделье. Никого не было, только в люльке покряхтывал ребенок.
  Славик шагнул вперед, заглянул в люльку. Прозрачные, младенческие глаза уставились на него, будто видеть могли. Из-под полотняного чепчика, робко украшенного полоской фабричных кружев, выглядывала черная прядка волос. Дитя собиралось плакать, уже и крохотный ротик был раскрыт для крика, личико налилось нездоровой краснотой, малюсенькие кулачки сжались.
  - Нет, не надо! - подскочил к люльке Славик. - Ты чего это? Орать удумал? Чтоб сбежались все?
  И сам не соображая, что делает, он начал качать люльку, успокаивая ребенка монотонной песенкой.
  - Он мокрый просто, - принюхалась куница. - Да и обгадился. Вот и пытается маманю свою позвать. Тебе, небось, тоже не понравилось бы в собственных отходах валяться.
  Славик машинально кивнул. В голове что-то щелкнуло, и мысль стала на место, как будто сложилась головоломка.
  - Вот что, Марта, пошли-ка мы отсюда. Лучше, если прямо сейчас переместишь.
  - А убивать? - куница кивнула на бессмысленно пялящегося ребенка, взмахивающего ручками. - Ты ж по его душу пришел. Неделю горбатился на всех подряд, чтоб именно его найти.
  С улицы раздался крик, будто чайка заплакала над морем. Славик глянул за окно и сжал зубы. Соседский мальчишка бил щенка. Собаченыш подвывал, вскрикивал совсем по-человечески, пытался отползти в сторону. Но мальчишка не отставал, прыгал следом, с каждым прыжком ударяя щенка ногой. Из-за беспомощно оскаленных крошечных зубов уже показалась кровяная струйка. Славик отвернулся, зажмуриваясь. Куница прыгнула было к окну, но, взглянув на приятеля, притихла, сжалась комком.
  - Не буду я его убивать, - заявил Славик, продолжая качать люльку. Дитя гулькнуло тихонько, пустило пузырек уголком рта. - Пойми, Марта, не все так просто. Думаешь, он один, что ли? - Славик кивнул на ребенка, качнул привешенную к люльке погремушку. - Нет, подружка, он - муравей на Эвересте. Знаешь, сколько их было, теоретиков паршивых? До херовой кучи. Поле вспахано, зубы драконьи посеяны, сейчас всходы дают, - он кивнул за окно, где мальчишка продолжал избивать хрипящего собаченыша. - А этот пришел уже на готовенькое. Ну, удавлю я его сейчас подушечкой. Спишут, конечно, на детскую смертность, она в эти годы высока... И что дальше? Придет другой, точно тебе говорю - придет. Отравлено все, Марточка. Яд отовсюду сочится. Его огнем выжигать нужно. Мечом пламенным! Пойми, подруга, царь Ирод уже пробовал младенцев давить. И что? Знаешь ведь, что ничего из этого не получилось. Ну, не будет Адольфа Гитлера, зато будет какой-нибудь Гюнтер, Фриц или еще как там назовут. Кабы он один был, так и проблемы бы не было. Эх, Марта... Не сегодняшнего дня это дело, корни в глубину веков уходят. А нам остается только драконов убивать.
  - Князь! - восхищенно ахнула куница. - Вот это - князь, а не сопляк бездомный, это я понимаю!
  Славик ее даже не услышал.
  - А козломорд все знает, все понимает, - продолжил негромко. - Он потому и помощь предложил. Убью я сейчас дитя - еще невинное - и сразу в его власти окажусь. И буду уже не защитник отечества, а так... еще один бесенок у сковородки.
  - Грамотно рассуждаешь, - согласилась куница. - Мне подобное и в голову не пришло. Обрадовалась, что найдем то, на что столько сил и времени убили. Но скажи честно, а вот если б все не так? Если б не козломорд помог? Если вот этот, в люльке, единственный, и других не будет?
  Славик посмотрел на ребенка, заглянул в прозрачно-мутные, бездумные младенческие глаза, тронул тонюсенькие черные волосики, выбившиеся из-под чепчика, качнул головой.
  - Все равно не могу, Марта. Все равно. Рука не поднимается. В драке - это да... Защищая свою жизнь - легко. Или отечество... Но вот так... Дитя беззащитное... Не могу. Пойми, ночью кошки серы, а дети - невинны. Ведь пока-то этот младенец ничего не сотворил. А в будущем... Так ведь оно еще не наступило...
  А на душе стало так муторно, так нехорошо, что хоть топись.
  - Князь... - вновь шепнула куница и щелкнула зубами.
  Радуга развернулась над люлькой, вобрала в себя Славика, мазнула разноцветным краем по личику дитяти, исчезла.
  Козломорд, подпиравший забор, учуял неладное, взвыл дурным голосом, бросился в домик, да только и увидел краешек радуги, уже поблекший, растворяющийся в углу комнаты. Он сплюнул, нехорошо обругал Славика, подошел к люльке.
  - Ну что, малец, оставили тебя мне, - оскалился он. - Ладно, не вышло так, будет иначе... - и козломорд махнул хвостом вслед гаснущей радуге.
  
  * * *
  
  В Ховбурге, в сокровищнице Габсбургов, на бархатной подушке, траченной молью, шевельнулось Копье Судьбы, почуяв кровь.
  Болотная ведьма, рассматривающая в магическом зеркале разности любопытные, неожиданно перекрестилась, услышав, как взвыл злой ветер, летящий меж деревьев Великого Леса.
  
  Глава седьмая. Эх, дубинушка, ухнем...
  
  - Слушай, а куда это мы попали? - вопросил Славик, оглядывая окружающий пейзаж. Невдалеке катила воды река, закручиваясь иногда небольшими водоворотами, когда шалил водяной, выбрасывая на берег комки водорослей. На горизонте виден был лес, темно-зеленый, летний, раскинувшийся под золотыми солнечными лучами. Откуда-то ощутимо тянуло гарью.
  Куница сделала стойку, принюхалась, всплеснула лапами и закрутила хвост таким винтом, который казался невозможным из чисто физиологических соображений. После чего она выругалась настолько грязно, что Славик покраснел, как школьница, которой слюнявый мужичок в подъезде шоколадку предлагает.
  - Марта, ты чего это?
  - Да чтоб его триединым по голове, а потом по брюху! Чтоб его расперло да распучило! - продолжала разоряться куница, и Славик подхватил ее на руки, зажал пасть ладонью.
  - Марта, ты внятно скажи. Нормальными русскими словами: что случилось?
  Куница, отдышавшись, несильно укусила зажимающую дар речи ладонь. Славик тут же убрал руку.
  - Это я про козломорда, - тяжело дыша, сказала Марта. В глазах ее еще плескался гнев, сменяясь обидой и растерянностью. - Судя по запаху, мы сейчас в июле тысяча пятьсот семьдесят второго года. Речечка, что ты видишь - Ока. Гарь, что нюхаешь - это войско князя Воротынского обед готовит. Ну, мужики, что с них взять, стряпня у них всегда такая: не сгорит, так сырым будет.
  - Тысяча... пятьсот... семьдесят... второй? - заикаясь, переспросил Славик и, увидев подтверждающий кивок куницы, выронил мохнатую подружку. - Мама дорогая, как же нас так приложило?
  - Говорю ж тебе, князь, козломорд это постарался. Вспомни, один раз он нам чары на след бросил, мы фиг в куда влетели, теперь вновь с ним встретились, и опять - не там, куда направлялись. Ни место не то, ни время...
  - А куда отправлялись-то? - тупо поинтересовался Славик, аккуратно пытаясь вырвать прядь своих волос. Густые черные волосы держались крепко и лишь скользили в дрожащих пальцах.
  - Как куда? К болотной ведьме, конечно, - охотно просветила товарища куница. - Ты не забыл еще, что у тебя в кармане лекарство для старухи? Ну и вообще, неплохо было бы отдохнуть от всех этих походов за вселенской справедливостью. Переодеться, опять же, тебе не помешает. А то видок... на паперти краше видала.
  Славик еще раз рванул себя за волосы, получилось неожиданно больно, он даже заорал.
  - Ах ты ж, медным купоросом по загривку да перекисью водорода в глотку! - вспомнил Славик далекие школьные годы. - Да спиртовку поперек брюха, чтоб жизнь медом не казалась. Одна к ведьме тащит, другой вовсе отправляет невесть куда. Вот скажи, Марта, сюда-то меня зачем этот придурок отправил? Тут танков не наблюдается, размазать по берегу реки - проблематично. А восстановятся твои способности, уберемся отсюда к козломордовой матери, и все дела.
  Куница с жалостью посмотрела на приятеля, даже вздохнула тихонько и так по-бабьи лапкой мордочку подперла, хоть плачь от умиления.
  - Ты что, князюшка, в истории вовсе ни уха ни рыла? - спросила, продолжая смотреть слезливо. - Мы тут перед битвой с татарами оказались. Нам деваться некуда. Раскатают, похлеще, чем танками. Ты что думаешь, дырка от меча лучше, чем дырка от пули? Так ты ошибаешься, князь. От пули лечат, там дырочка крохотная, а мечом как распахают от плеча до... кхм... в общем, сильно, так никакие перевязки не помогут, разве что имплантация органов, а она еще плохо освоена.
  - Нда... - задумался Славик. - Что татары, что танки - одна сатана. Так я начну думать, что все, начинающееся на "та" - как-то связано с нашим рогатым приятелем.
  - Нет, князь, не только на "та", - сообщила куница. - Еще турки будут, кроме татар.
  - Ну и ладно, что турки, что татары, мне все едино, как той сове - пень. Ты лучше скажи, образованная, что тут войско русское делает?
  - Оборону занимает, - охотно пояснила куница. - Значицца, смотри, князь. Вот отсюда хан Девлет-Гирей валит, сто двадцать тысяч воинов с собой ведет. Там и ногаи, и янычары - аж семь тысяч, - Марта принюхалась, развернувшись к реке, и согласно покивала головой. - Да, семь тысяч янычар, воняют, как тухлые яйца. И еще вся артиллерия султана. В общем, не хиленькое такое войско.
  - Да уж, - согласился Славик. - А с нашей стороны что?
  - А с нашей - дохлятина, - поморщилась куница. - Тридцать тысяч воинов всего-то. Казачки там донские есть, потом еще купцами Строгановыми нанятые ребятишки, еще казаки атамана Черкашенина. Знаменитые воины, конечно, но маловато их. Иванушка-то Грозный с остальным войском в Новгород отвалил, шкуру свою спасая. Вот теперь князь Воротынский и строит тут линию Мажино, будет пробовать Девлет-Гирея остановить, не дать русскую землю на поругание.
  - Тридцатью тысячами сто двадцать остановить? - не поверил Славик, но увидев тоскливые куньи глаза стал строг и серьезен, скулы закаменели, побледнел весь, руками намертво в ремень джинсовый вцепился. - Ладно, подруга, пойдем-ка.
  И зашагал по берегу Оки, сердито вздернув плечи.
  - Ты куда это, князь? - заскакала следом куница. - Пошли лучше в лесок, пересидим там. Не впервой ведь. Под Берлином сидели, и ничего. Без нас обошлись.
  - Под Берлином обошлись, а тут не выйдет, - отрезал Славик, продолжая вышагивать, ориентируясь на запах гари. - Что я, зря, что ли, в игрушки стратегические играл? Ошибается Воротынский, не так тут действовать надо. Глухая оборона не получится.
  - Да брось! - куница вцепилась зубами в штанину, чуть зуб не выломала, но приятеля не остановила, только проехалась по влажной приречной земле, извозившись грязью. - Князь! Стой, тебе говорю! Ты ж ни хренушечки в войнах не понимаешь. Тебя ж еще не обучили!
  - Много ты знаешь, - огрызнулся Славик. - Да и вовсе, тут русскую землю боронить будут, а я, значит, в уголок? В лесок? Да мне лешие в морду плевать начнут, если я, имея возможность помочь, в сторону уйду, схоронюсь, оберегая себя. Жизнь-то сохраню, а честь?
  - Вот уж много чести мертвому князю, - буркнула куница, но послушно пошла следом, уже не пытаясь остановить. Только ворчала себе под нос различные ругательства, да посматривала на Славика со смесью недоумения и уважения. - Князь, одно слово, - решила она в конце концов. - А кто я, чтоб в княжьи дела путаться?
  
  * * *
  
  - Да помешай в котелке-то! - Гаврюшка, прозванный Кривым за низко нависшее над левым глазом веко, тянул ложку. - Ванька, кому говорю, помешай, пригорит ведь, опять горелое жрать придется. А тут ни кустика, ни деревца, спрятаться негде. Будет с нас все войско ржать, когда начнем в сторонку со спущенными штанами бегать.
  - Сам мешай... - Ванька лениво потянулся, да и вновь улегся, подложив под голову удобно свернутый кафтан. - Мне живот не болит.
  - Сальца бы сюда, сальца, - затосковал Гаврюшка, вытряхивая из тряпицы пару луковиц и кусок хлеба. - Ты, рожа несытая, все сожрал. Теперь вот пустой кашей давиться. Эх, Ванька, Ванька, и как я тебя терплю - уму непостижимо!
  - Так по-родственному же, дядя Гаврила, - отозвался Ванька, поворачиваясь на бок. В животе его уютно урчало съеденное сало, обволакивая нежно желудок. - А ты кашу-то помешай, не то и вправду понос прошибет.
  - У-у-у, глаза бесстыжие! - Кривой замахнулся ложкой, да так и замер, задрав руку выше головы и выпучив удивленные глаза.
  К костру приближался парень в странных, иноземных отрепьях. А уж портки-то, портки... Гаврюшка проглотил ставшую вязкой слюну. Ладно бы дырища на колене, и не такие видали, но вот из чего они пошиты, портки эти? И покрой дивный. Одно слово - немец.
  - Ванька, Ванька, не спи, зараза! Глянь, сам дьявол явился! - богатому воображению Гаврюшки уже померещились копыта, выглядывающие из-под диковинных порток подходящего парня, да хвост, мотающийся сзади. Ванька же, приподняв голову сонно, глянул разок, да и захрапел вновь, будто усыпленный бесовскою силою. Гаврюшка побледнел, нащупывая лежащую рядом саблю.
  - Здоровеньки булы, мужички! - бодро воскликнул Славик, подходя поближе.
  - От и дурень! - возмутилась куница, принятая Гаврюшкой с перепугу за бесовский хвост. - Кто ж так здоровается? Поклонись, обалдуй, с вежливостью, ладошку к груди приложи. Перекрестись, в конце концов!
  - А креститься как? У них, кажись, раскольники были... - растерялся Славик.
  - Да это не у них, это позже... никониане там всякие, - заворчала куница и умолкла - сама толком вспомнить не могла все догматы веры. Ну да ей простительно, все ж животное.
  - Ну, здравствуйте... - гораздо тише сказал Славик, приближаясь к Гаврюшке почти вплотную. Правда, тут же отошел на пару шагов в сторону: уж больно крепкий чесночно-сортирный дух валил от стрельца, прямо с ног сшибало.
  - Ты это... ты не подходи... - Гаврюшка нашарил-таки саблю, выставил ее вперед себя, как баба метлу против крысы тычет. - Убью беса! - Кривой перекрестился и перекрестил Славика, что, конечно же, не возымело никакого действия. Гаврюшка даже успокаиваться начал, но смотрел все равно сторожко.
  - Ну, если тебе так убивать охота, и убивал бы. Вон татарвы сколько за рекой собралось. Саблей своей ткнешь - точно попадешь в какую гадину, - Славик спокойно присел у костра, взял выпавшую из пальцев Гаврюшки ложку, помешал кашу в котелке, попробовал, скривился. - Слышь, мужик, а что у вас каша такая горелая? Или я чего не понимаю...
  Гаврюшка, увидев, как бес кашу жрать начал, вовсе дергаться перестал. Всем ведь известно: нечистая сила кашу есть не будет; значит, парень этот, при всех его странностях, к бесам отношения не имеет. Ну, юродивый, скорее всего. Во время войны много таких-то появляется, у которых мозги набекрень сваливаются, не выдержав тягот и жизненных суровостей. Но когда оборванец заявил, что каша горелая, Кривой у него ложку из рук выдернул с возмущением: мало того, что к жрачке примазался, так еще и хает. Но как попробовал Гаврюшка кашу, так и взревел дурным голосом:
  - Ва-аааанька! Скотина безрогая! Убьюуууу!
  Ванька подскочил, ошалело глазами спросонья хлопая, да пику нашаривая. Потом увидел дядьку с перекошенной мордой, заулыбался искательно. Кашу, правда, пробовать отказался.
  - И что за разговоры у вас такие, чуть что - убью, убью, - недовольно поморщился Славик. - Неужто иначе нельзя?
  Что Гаврюшка, что Ванька, уставились на приблуду с недоумением. Надо ж как, не нравится ему! То каша, то разговоры. А и вовсе, откуда он тут такой взялся? Посреди войска, и никто не заметил... Может, все-таки, колдун? Колдуны могут христианскую пищу употреблять, ежели, конечно, не освященная она.
  Ванька побледнел, за пику ухватился, наставил прямо в лицо ведьмака. Гаврюшка саблю покрепче сжал, а непонятный парень словно и не заметил всех этих приготовлений.
  - Мужик, отпусти ножик-то, - предложил Славик Косому. - Присаживайся, поговорим. А ежели у тебя есть что выпить, так еще и посидим хорошо.
  И как ведь уговорил, как обошел бес! Гаврюшка даже рот раскрыть не успел, а Ванька уже заначеный пузырь достал из сумы, тряпки с него смахнул, подышал на зеленое толстое стекло с благоговением. На икону б так смотрел, паразит!
  Правда, когда Ванька, задрав к хмурым небесам тощую бороденку, задергал кадыком, проталкивая в брюхо водку, Гаврюшка саблю отложил в сторонку - но недалеко, чтоб под рукой была, ежели что, - и тоже потянулся за бутылкой.
  - Ну, проглот, не жадничай, - даже залебезил перед племянником, заговорил ласково, прощая подгорелую кашу. - Дай и мне глотнуть!
  Ванька, дядьку уважая, еще сделал пару глотков, да и оторвался от бутылки с сытой рожей.
  - На, я че, не понимаю, че ли, - заявил, протягивая бутылку.
  Через некоторое время всем было уже плевать на то, что каша горчит страшно. Закусывали ею, да нахваливали наваристость. Куница притащила некую зверюшку, не разбери поймешь что, одно понятно - в шерсти, но жи-ииирную, страсть! Зажарили ее на палочках. Ничего так зверюшка оказалась. А кунице внутренности кинули. Гаврюшке, правда, показалось, что куница человечьим голосом что-то буркнула недовольно, разглядывая потрошеную тушку, но, увидев нормальную звериную морду, решил - помстилось. Водка крепка была.
  - А что, мужички, - через некоторое время вопросил приблуда, - помирать, небось, неохота?
  Гаврюшка сразу построжел, нахмурился. Вот оно! - понял. Сейчас начнет бес прельщать, соблазнять царствами земными, уговаривать князю изменить, долг перед отечеством забыть. А Ванька - вот ведь дурень! - уже заенчил, слезу роняючи:
  - Вестимо, неохота! У меня жена дома, детишки по лавкам скачут. Вон, дядька соврать не даст, - кивнул Ванюшка на Косого. - Огород, опять же... Эх, и хороший огород! За ним глаз да глаз нужен, а рази ж бабы досмотреть могут? С голоду попередохнут, ежели я в скором времени не возвернусь. А ежели и вовсе тут костьми лягу, так никого из семейства моего не останется...
  И - вот глаза бесстыжие! - не в очередь водку отхлебнул.
  Гаврюшка хотел было племянника оборвать, стукнуть его по раскормленному, красному загривку, да передумал. Правду ведь сказал гаденыш. Помирать никому не охота.
  - Ясненько, - заявил приблуда, забирая водочную бутылку. Косой только проводил ее тоскливым взглядом: вот глотнет сейчас пару раз, и не останется ни капли, а выпить еще бы охота. - А помирать-то зачем?
  Мужички, конечно же, объяснять начали про долг, про отечество, про татарву поганую, что в плен угоняет, в кабалу вечную.
  - А силища у них огромная! - вздохнул Гаврюшка, поглаживая прохладную сабельную сталь. - Как же не помирать? Порубят нас тут...
  - Ну, ребята, если жить хотите, отведите меня к вашему князю, к Воротынскому! - сказал приблуда, ухмыляясь красным, мокрым ртом, на котором еще водка не обсохла.
  Тут совершенно явственно Гаврюшка услышал, как куница сказала: "Дурень безмозглый!". У Косого так челюсть и отвалилась.
  - Фокус такой, - объяснил приблуда, поймав ошалелый взгляд Гаврюшки. - Звери не разговаривают. Взрослый мужик, а тени воображаемой боишься.
  Долго спорили, рядили, думали, но порешили - вести приблуду к князю, к тому же, объяснял тот, что план у него есть, как татарву перебить, а самим живыми остаться. Очень этим Ванька соблазнился, ну а Гаврюшка, хоть с жизнью и попрощался заранее, все равно задумался о красотах окружающих, вспомнил бабу уютную, что возле кабака Федькиного живет. Подумывал Гаврюшка на ней жениться, да война помешала.
  Так и повели приблуду, охраняя с двух сторон. С пикою да саблей. Приблуда, конечно, бежать не собирался, но Гаврюшка решил, что правильнее будет оружными его привести. Ежели вдруг окажется, что приблуда - соглядатай поганый, татарами засланный, или колдун какой зловредный, который только и хочет, что русскую кровь извести.
  О чем приблуда с князем говорил, о чем договорился - ни Гаврюшка, ни Ванька так и не узнали. Только и поняли, что стоять на Оке не надо, снялось войско быстро да тихо, даже костры не затушив, отошло в сторону, пропуская татар.
  - Неужто к Москве пропускаем? - вздыхал Гаврюшка, вспоминая свою несостоявшуюся жену. Ванька только зубы стискивал и бледнел злобно. У него ж семейство все на московских посадах осталось.
  Но когда нападать начали на татарское войско, рвать его на части, как волки, что рвут матерого кабана, загоняя и обессиливая его, Гаврюшка с Ванькой повеселели.
  - От это придумал князь! - восторженно говорили они, глотая водку на привалах. - Не дойдут гады до Москвы. Ох, не дойдут!
  А приблуда пропал невесть куда еще до того, как войско с позиций у Оки снялось. Князь, говорят, искал его долго, но не нашел даже следов. Только и обнаружилась заячья тушка, лежащая у княжеского шатра.
  - Куний подарок, - дружно решили Ванька с Гаврюшкой. - Князю зайцем поклонилась зверюга.
  
  * * *
  
  Козломорд сидел в любимом бархатном кресле, глядя в тарелку с водой.
  - Ох, хитер ты князь, ох, хитер, - бормотал козломорд, и рыжие глаза его крутились в разные стороны. - От татар, значит, Русь оберег. Вот ведь гаденыш! Я-то думал, что ты там смерть свою найдешь, а ты...
  Бесенок, смахивающий на небольшого кота, подлез к хозяину с поклоном, протянул книгу толстенную с золотым обрезом. Козломорд глянул в густые печатные строчки, прочел вслух:
  - Битва 1572 года явилась вершиной русского воинского искусства шестнадцатого века. Князь Воротынский верно рассчитал, что сдержать врага на Оке не удастся, а если русские ввяжутся в прямое сражение, то будут окружены и уничтожены. Но если дать противнику прорваться за Оку, а затем внезапно атаковать его на марше, Девлет-Гирей утратит инициативу...
  Козломорд перестал читать, глянул на бесенка озверело, схватил тяжелый том, впечатал его в круглую кошачью голову.
  - Ты мне что подсовываешь, паразит? - завопил.
  - А еще второго августа - день десантника, - мстительно сказал кошкоподобный бес, прячась под стол. - Аккурат в честь той самой драчки с Девлет-Гиреем. Вот!
  И показалось ему, что старушечий смех заполнил Трактир-на-болоте.
  
  * * *
  
  Славик сидел на берегу реки с самодельной удочкой. Небольшой полосатый окунь проплыл мимо, неторопливо взмахивая хвостом. Стайка пескариков, удивительно толстых, зависла у самого дна, быстро тычась носами в песок.
  - Хорошее место, - сам себе кивнул Славик. - Рыбное. Вон сколько их тут плавает. На уху точно будет.
  - Котелка нет, - сказала куница. - Надо было у стрельцов стащить.
  - Тебе б только стащить что... - лениво ответил Славик, положил удочку аккуратно, а сам улегся на землю, закинув руки за голову. - Хорошо тут, Марта. Спокойно так. А вот скажи, что за меч такой у Воротынского? Я все смотрел, смотрел... Знакомое что-то в нем есть.
  - Знакомое? - ухмыльнулась куница, и усы ее дернулись вверх. - А ты про Великий Лес слыхал? Ты же, князь, Великим Лесом призван. Так напряги память.
  Славик закрыл глаза, и давний сон пришел к нему опять. Вновь качались над головой ветви Великого Леса, снова тягуче и важно пели волхвы, на поляне горело жаркое пламя...
  - Меч! Тот меч, что выковали в Великом Лесу! - завопил Славик, разбивая криком видение. - Вот что у Воротынского в руках! С таким мечом ему поражения не знать!
  - Точно, князь, - подтвердила куница. - Твоими молитвами теперь Русь от татар избавлена. Не оправиться нехристям от того, что с ними Воротынский сотворит.
  - А меч-то, меч?
  - А что меч... - лениво потянулась куница. - Пока - у Воротынского побудет. А потом, насколько помню я, в Кириллово-Белозерском монастыре его место. Разные полководцы к нему на поклон приходить станут. А и как же иначе, оружие Великого Леса, выкованное с одной целью - от ворогов землю родную защищать. Собственно, князь, ты - такое же оружие, только что не из стали...
  Славик вновь закрыл глаза. Думать не хотелось. Перед ним вставали зеленеющие могучие деревья, открывалась тропинка, убегающая вглубь леса, туда, где плещется прозрачное озеро, и плывет по хрустальной воде зеленый лист кувшинки, и сам цветок, золотой, как солнце, качается на этом листе. А на берегу озерца сидит девчонка с глазами зелеными, как лист кувшинки. Сидит, охватив руками колени, смотрит в воду, а на пальце ее горит жарким золотом тяжелое кольцо, украшенное руной Дагаз.
  - Маринка... - прошептал Славик. - Эх, Маринка, ты подожди, я вскорости буду...
  - Не ной, не ной, - отозвалась куница. - Еще пару деньков рыбалки, и отправишься ты к своей Маринке.
  
  * * *
  
  Болотная ведьма прикрыла тряпицей магическое зеркало, и улыбка искривила старушечье лицо.
  - Ну, князь, ты даешь! - сказала она, продолжая улыбаться. - И в этой битве смог поучаствовать, не ввязываясь в драку. Теперь я понимаю, почему тебя Великий Лес выбрал.
  Ведьма сдернула тряпицу, посмотрела в гладкую, металлическую поверхность. Змейки, обрамляющие зеркало, высунули крошечные головки из цветков, зашипели, извиваясь. С тонюсеньких клыков потекли ядовитые капли. Ведьма загрустила, глядя на трупы, громоздящиеся на лугу под жарким, золотым солнцем. Повис в зеркале на дыбе князь Воротынский, и Иван Грозный, хмурясь недовольно и истерично, хватал князя за выступающие ребра, орал, брызгаясь слюной:
  - Рассказывай, как на власть царскую умышлял! Небось, для того и разгромил хана, чтоб самому на престол воссесть!
  Клонилась кудрявая голова князя, стекала по лицу кровавая струйка.
  - Отчизну берег... - шептал Воротынский. - Не нужен мне твой престол, зачем... я воин, не царь...
  - Врешь! - плевал в покрытое синяками лицо князя Грозный. - Все вы врете!
  Широкая спина палача заслонила князя. Царь отошел в сторону.
  - Давай, крути...
  И мягким движением вздернул палач князя выше, выворачивая суставы.
  - Покайся, - предложил дьяк, смотревший с испугом на зверство над героем воинским. Но что он мог сделать? Только рядом под плети лечь...
  - Великий Лес, неужто нельзя без этого обойтись? - понурилась ведьма, подпирая худую щеку ладонью. - Ты ж посмотри, ужасы какие. Кровь льет. За что? Зачем?
  - Только кровью жертвы можно купить счастье рода, - прошелестели листья невидимых деревьев, и болотная ведьма заплакала.
  
  Глава восьмая. Колдовской кинжал
  
  Славик потер мерзнущие ладони. На лес мягко падал снег, и еловые лапы топорщились из-под пенного белого покрывала, как рукава модницы из-под кружев.
  - Слушай, мохнатая, куда ты на этот раз меня затащила? Вроде ж, собирались в сорок первый год вернуться. А где оказались?
  - В сорок первом и оказались, - огрызнулась куница. - Вот только чуть промазала. Вместо чтоб в лето тебя вернуть, в зиму попала. Да ты порадуйся. Там-то точно погиб бы. А здесь поживешь еще.
  - Ты мне гибель каждый раз обещаешь, - отмахнулся Славик. - Поживу, говоришь? Ну, это если не замерзну насмерть. Сама видишь, на мне шмоточки рыбьим мехом отделанные, а вокруг - мороз трескучий.
  - А ты шкуру смени, - посоветовала куница. - Волчий мех от мороза бережет, как хороший замок амбар.
  - Где ж я волчью шкуру возьму? - удивился Славик, а перед глазами замелькали картины, виденные то ли во сне, то ли в мутной яви. Вот он, черный волк, стоит на столбе в далеком краю, рассматривает людскую колонну, тянущуюся мимо на муки. Вот он - волк! - зажав в зубах стеклянную бутылку, полную вонючего бензина, бросается к танку... - Да нет, Марта, ерунду ты говоришь, - потряс головой Славик, пытаясь избавиться от странных видений.
  - Ерунду? - лукаво поинтересовалась куница. - Ну, может, и ерунду. А вот только одно еще скажу: как припрет, так живенько вспомнишь, каким манером волчью шкуру напяливают.
  - Угу, - буркнул Славик. - Как замерзать начну, так я какого хошь волка до мяса раздену, абы только шубу приобрести.
  Куница тихо рассмеялась.
  - Ты, Марточка, лучше б принюхалась, - попросил Славик. - Может, нанюхала бы Маринку, а? Мне б хоть знать: жива ли она...
  - Да жива, жива... - куница послушно поднялась столбиком, передние лапы на груди сложила, и желтое пятно на ее горле затрепетало: вдох... выдох... вдох... выдох... - Точно жива! - завопила радостно Марта. - Но что-то с ней не так...
  - Что? Что не так? - Славик даже не заметил, как острые волчьи клыки приподняли губу, а из груди вырвалось рычание. - Да говори толком, не томи!
  Он тряс куницу, словно мог таким образом вытряхнуть из нее вразумительные слова.
  - От-тттпусттттииии, бестолочь! - выдавила Марта. - Я ж слова сказать не могу!
  Славик извинился, но куницу не выпустил, так и удерживал, баюкая, как младенца.
  - Она тут не шибко и далеко, - пояснила Марта. - Идет через лес. Поручение у нее какое-то. Я сдуру ляпнула, что с ней что-то не так. Просто холодно, голодно, в общем, тяжелая дорога. Если пойдем вона туточки, - она ткнула носом в тропинку, протоптанную в снегу, - то догоним твою девицу в лучшем виде. Не сегодня, так завтра догоним.
  - Так чего же мы ждем? - Славик забросил куницу на плечо, зашагал решительно в указанном направлении. Марта вздохнула, подумав о глупости человеческой. Сейчас догонит девчонку, да начнет за деревьями прятаться, издали за ней наблюдать, вздыхать будет, воображать себя мучеником неразделенной любви. Вот меж зверей такого и в заводе нет. В точности по Библии живут: да будет слово ваше: да - да, нет - нет, а все, что сверх того - от лукавого. Эх, людям бы так, скольких бед можно было бы избежать.
  Ближе к ночи еще брели лесом. Славик уже не нес куницу на плечах, бежала сама, своими лапами, да еще жаловалась, что наст режет, а снег в шерсть забивается, от чего холодно. Славик напоминал, что сам чуть не голышом идет, и не жалуется особо, разве что так, покряхтывает, постанывает, да иногда в пляс под елками пускается, охлопывая себя по плечам и бедрам ладонями звонко.
  - А вот, говорят, что далай-ламу когда выбирают, то выпускают его, значит, на мороз ночной в одной простыне, а простыню ту предварительно водой смачивают. О как! - рассказывал Славик кунице, ежась от снега, падающего на драную рубашку. - И ежели не смог согреться на морозе, да мокрую простыню высушить, значит, не далай-лама, а самозванец поганый, коего батогами лупить нужно нещадно.
  - Знаю я об этом, - отмахивалась куница, а нос ее дергался беспрерывно. Чуяла мохнатая мышей под снегом, спящих мирно в своих норах. Эх, была б одна, уже охотилась бы, так вот ведь, навязала судьба князя. - Высушить простыню - не фокус. Болотная ведьма и не такое умеет. Правда, для этого нужно энергией собственной управлять так, как обычному человеку и не снилось.
  - Так что, твоя ведьма может и далай-ламой стать? - расхохотался Славик. Даже потеплело как-то от смеха, про снег, сыплющийся беспрерывно, забыл.
  - Окстись, дурень! Какая из нее далай-лама? - возмутилась куница. - Мало ли, что простыню высушивает. Для того, чтоб далай-ламой стать, большее нужно.
  - Вот и я так думаю... - Славик уныло посмотрел на темнеющее небо.
  Серые тучи нависли над лесом низко. Казалось, что и снег идет потому, что какая-то из высоченных сосен пропорола мутное брюхо тучи, разорвала, как подушку, вот и посыпались перья, кружась и взлетая под несильным ветерком.
  Когда же стало совсем темно, куница велела на ночлег устраиваться. Отыскала елку разлапистую, ветви аж до земли спускались.
  - Глянь, княже, вот тебе и шалаш лесной, - кивнула на ель. - Забирайся туда, там теплее.
  - А, может, костерок развести? - Славик покрутил в пальцах зажигалку, невесть как не затерявшуюся во всех прыжках меж временами. - Давай разведем, а то я и под ветками замерзну в сосульку, если вдруг засну.
  Вскоре так и сидели у костерка, разожженного прямо у елового ствола, благо места там хватало. Куница аппетитно чавкала пойманной мышью, еще несколько лежали рядом на снегу, скрючив окровавленные хвостики. Славик смотрел с завистью. Тоже бы поел, но не мышей же!
  - Ты спи, князь, - посоветовала куница, внимательно всмотревшись в глаза приятеля. - Я костер покараулю. Если что - веток подброшу, чтоб ты не замерз.
  - Разбуди меня к середине ночи, - попросил Славик. Глаза его уже закрывались, и он чувствовал подступающий сон.
  Куница молча кивнула, оскаливаясь в улыбке. Вспомнила желтый, волчий огонек, мелькнувший в глазах князя, и махнула хвостом.
  - Говорила же, как подопрет, быстро про вторую кожу вспомнит, - шепнула куница, подбрасывая вверх мертвую мышь.
  
  * * *
  
  Черные камни, разукрашенные золотом и рубинами, сухо стуча, сыпались в пыль. Руны переворачивались, насмешливо поблескивая в холодных лунных лучах. Малахитовая чаша, стоящая на трухлявом пне, поражала тонкой резьбой. Листья, вырезанные по краю, казались живыми, точно слетели с дерева, прилипли к зеленому камню. В чаше темно плескалась вода, ловя лунное отражение, замыкая его в малахитовой глубокой зелени.
  Славик поднял чашу, удивляясь, как тепло прильнула она к ладоням. Глотнул холодную воду, и лес, молчащий до этого момента угрозой, расцветился звуками. Тихая болтовня доносилась отовсюду. Гадюка прошуршала в кустах, издевательски шипя и голодно свивая кольца тугого тела. Славик слышал ее шепот:
  - Вот, стоит двуногий. Дурак дураком. Стоит, не понимает. Укушу. Нет, проползу мимо. Еще наступит. Двуногие такие неосторожные, ничего под ногами не видят. Дураки...
  Гадюка шептала еще что-то, но Славик отвлекся. Белка, выглянувшая из-за сосновой ветки, заверещала изумленно.
  - Человек! - и по лесу откликнулось эхо: человек-человек-человек - бормотал каждый листок, каждый куст, каждая травинка. - Человек, который слышит! Который понимает! - белка захлебывалась удивлением и страхом. - Бегите! Бегите-бегите-бегите! Спасайтесь! Он знает, он слышит!
  Издали раздался приглушенный вой. Кто-то звал... Нет, не звал. Предупреждал - не подходи, мое! Волк, убивший дикого поросенка, сообщал, что не позволит отнять добычу. От этого воя волосы на затылке Славика взъерошились, и он сам не заметил, как зарычал.
  - Захочу - отберу! И никто не остановит! - слышалось в этом рычании. - Мое будет!
  Малахитовая чаша, перевернувшись в воздухе, расплескивая остатки воды, упала на мягкую лесную почву, зарылась резным краем в хвойный ковер. Черные камни перевернулись, будто шевелила их невидимая рука. Руны Перт и Дагаз сверкнули кровяным рубиновым блеском. Посвящение в тайны неземные и перерождение.
  Славик засмеялся. Громко, бесстрашно, закидывая голову. Потянулся рукой к рунным камням, замер. Рука дрожала и переливалась, оглаживаемая лунными лучами. Пальцы втягивались, укорачивались, черная шерсть побежала от ногтей к локтю, закрыла плечо. И вот уже волк стоял, уперев массивную голову в луну, ловя зрачками холодный свет.
  - Оборотень! - истерически закричала белка, и лес отозвался глухим эхом. И была в этом эхе насмешка и приветствие.
  В трухлявом пне подрагивал серебряный кинжал, его рукоять - две сплетенные схваткой змеи - была украшена россыпью драгоценных камней. Волк ткнулся носом в серебро, отпрыгнул, скульнув от боли ожога. Потряс головой, посмотрел на кинжал с опаской. Ведь не было его раньше. Чаша стояла - это волк помнил. Малахитовая. Он еще пил из нее. Правильно старики болтали - вода, выпитая из малахитовой чаши, позволяет язык зверей понимать. Правда, зачем ему была нужна эта вода? Ведь он и так знает язык. Он ведь волк. Или нет? Или... или не совсем?
  Волк отскочил от пня, продолжая коситься на кинжал. Змеи казались живыми, чешуйки их тускло блестели, кажется - вот-вот бросятся гадины, раззявливая пасти, стараясь впиться ядовитыми клыками. Задняя лапа провалилась в мокрый мох. Волк обернулся. Лужа воды была похожа на провал, идущий до самого центра земного, пышущий темным жаром. Волк подошел, заглянул в водяное зеркало. Человек? Надо же такое придумать! Ничего человеческого, только вот... глаза странно смотрят. Туманно и пристально одновременно. Нет в них охотничьего блеска. Хищности не хватает. И шерсть странного окраса. Где и когда были черные волки? Да еще с чудным белым воротником. Ну, мало ли... Леса велики, зверей много. А если и родился где черный волк, так это мало кого удивляет.
  Волк встряхнулся, отбрасывая чуждые, глупые мысли. Это все вода навеяла. Из странной зеленой посудины, пахнущей человеческим колдовством. Он побежал, легко отталкиваясь от упругого мха, проскальзывая под низкими ветвями деревьев. Добыча манила - волк чуял косулю, пугливо спускающуюся к недалекому водопою. Прыгнуть, погрузить острые клыки в податливое горло, глотнуть теплую, пульсирующую сердечными ударами, солоноватую кровь... Ах, хорошо!
  Резкий кошачий запах ударил по нервам. Рысь прыгнула сверху, промахнулась, торопясь. Волк отпрянул, стараясь стряхнуть врага, вцепившегося в бок. Рысь держала крепко, рвала когтями, рычала, взмявкивала грозно. Волк покатился по земле, но рысь не отпускала. Он заметался меж деревьев, стараясь ударить тварь о ствол. Но только ободрал лапу, задев колючую ветку. Бок, в который вцепилась рысь, горел от боли. Глаза застилало гневом и страхом. Какая глупость - истечь кровью! Закончить жизнь, сожранным рысью! Волк взъярился, рыкнул, опять покатился по земле. Рысь отпустила и тут же прыгнула вновь, упала на волчью спину, закричала, торжествуя. Волк бросился в кусты, не обращая внимания на острые ветки, так и норовящие выколоть глаза. Рысь жалко мяукнула, скатилась с его спины, отстала.
  Волк бежал еще долго, тяжко дыша, всхрипывая от усталости. И как не учуял рысье логово, в котором пищали котята? Увлекся будущей добычей. А ведь рыси до него и дела не было, пока не ломанулся со всей дури прямо к логову. Ничего удивительного, что напала. Детенышей защищала. А нет никого в лесу опаснее, чем мать, даже если это мышь жалкая с выводком мышат.
  Эх, Славик... - подумалось волку неожиданно. - Плохой из тебя еще лесной зверь. Дурной. Ничегошеньки ты не знаешь о лесной жизни. Учителя бы... Да где ж те учителя, которые способны курс волковедения прочесть?
  Волк остановился. Осел, нервно шевеля хвостом. Мысль была не его. Человеческая. Откуда? Он потряс головой, завыл, упираясь взглядом в лунный блин, сверкающий с черного неба, переливающийся опаловым блеском. Поднялся, побежал обратно. Рысье логово обошел стороной. Вернулся на поляну с трухлявым пнем. Серебряный кинжал все так же подрагивал, воткнутый в рыхлую древесину, будто прошло всего несколько мгновений, не больше.
  Волк подкрался к кинжалу, как подкрадываются к добыче - ползком, осторожно, не шевельнув палую листву, с наветренной стороны. Рубиновые глаза змей на рукоятке озорно смотрели на него. Волк вздохнул совсем по-человечески, поднялся, напружинил лапы, прыгнул. Перелетая над кинжалом, почувствовал, как втягивается внутрь шерсть, покалывая обнаженную кожу. Упал, перекатился по мягкой земле. Встал на ноги уже человеком.
  - Оборотень! - заверещала белка с дерева, перебегая с ветки на ветку. - Оборотень! Спасайся!
  - Да не ем я белок, - расхохотался Славик. Странная, веселая и дикая сила бродила в нем, горячила кровь. Он выдернул кинжал из пня, провел пальцем по блестящему острому лезвию. Острому, как волчьи клыки. На указательном пальце выступила алая кровяная капля, а серебро кинжала затуманилось под розовой пленкой.
  - Оборотень! - продолжала вопить белка, впадая в истерику.
  - Ну, оборотень, - легко согласился Славик, и показалось ему, что кровь впитывается в кинжальное лезвие, соединяет его с колдовством. - Все равно белок не ем. Невкусно, знаешь ли.
  И так показалось ему это смешно, что даже на пень сел, ослабев от хохота.
  - Веселишься? - тонко пискнул кто-то над ухом. - А ведь еще недавно помирал совсем от холода. Забыл все? Оно и видно, что забыл. Памяти никакой, даже на лесной орех не наберется. Вот они, человеки...
  Славик, еще вздрагивая от смеха, приоткрыл глаза. Рядом сидела куница, и шерсть ее казалась серебряной в лунном свете. Холодно не было, да и какой холод, когда снега нет.
  Снег все-таки был. Лежал кругом ели, лишь под еловыми лапами моховая подушка была густо устлана прошлогодними иглами, даже торчал замерзший в ледышку гриб. Славик разжал ладонь, и на гриб, разбивая его стеклянными осколками, упал серебряный кинжал с рукоятью из переплетенных змей. Гадины смотрели рубиновыми глазами, по чешуе пробегали искры от догорающего костра.
  - Ох ты ж... - открыла пасть куница. - Кинжал оборотнический к тебе сам пришел!
  Славик с изумлением посмотрел на кинжал, челюсть его отвисла, и он почувствовал приближение испуганного обморока.
  
  * * *
  
  - Ну зачем, зачем мне этот кинжал? - Славик с опаскою смотрел на поблескивающее холодом оружие. - Я вовсе с ножами никаких отношений не поддерживал в своей жизни.
  - Ты князь или где? - верещала куница так, что с ели сыпалась хвоя, перемешанная с сухим снегом. - Князь должен при кинжале быть. А ежели кинжал колдовской, то тем лучше. Ты хоть соображаешь своей дурьей башкой, что с этим оружием ты в любой момент можешь в волка обратиться, даже если надобности особой нет. Достаточно только твоего желания, да через кинжал перескочить. Понял?
  - Ну, понял, - кивнул Славик. - А как кинжал потеряю?
  - Ты и без него можешь справиться, - ответила куница. - Просто с ним проще. А сейчас не майся дурью, князь, втыкай кинжал в землю, прыгай через него, да и помчались через лес, девицу твою разыскивать.
  - Княгиня... - улыбнувшись прошептал Славик, сам не слыша себя. - Красавица... А глаза - как трава зеленая... весенние глаза...
  - Вот-вот, - мазнула хвостом ему по носу куница. - Побежали, князь, за княгиней. А то мало ли, вдруг ей кто на лапу наступит.
  Воткнул Славик кинжал в землю - задрожала узорчатая рукоять в виде переплетенных змей, загорелись глаза рубиновые, шевельнулись хвосты золоченые. Прыгнул через кинжал, и побежала шерсть черная по белой коже, вытянулось лицо, и вот уже не человек - волк стоит у ели, уткнув лобастую голову в лунный свет, воет громко, оповещая весь лес о своем появлении.
  Заверещала белка, что сидела на ели, разглядывая странных посетителей.
  - Оборотень-оборотень-оборотень! - прокатилось по лесной чаще.
  Ухнул филин, как захохотал. То ли действительно смешно ему показалось, что человек в волка обращается, то ли приветствовал хищника могучего.
  - Ну что, Марта, пошли отсюда, - взмахнул хвостом волк. Куница оглядела его внимательно, осталась довольна: сильный волк получился, а огромный какой! Тут и тигр не очень страшен.
  Волк, широкими прыжками помчался вглубь леса, куница ехала с удобствами - на его спине, вцепившись покрепче в жесткую, густую шерсть.
  О кинжале они забыли, и так и осталось колдовское оружие торчать в земле под елью. Тускнели рубиновые глаза, позолота осыпалась со змеиных хвостов.
  Козломорд возник у ели с легким хлопком воздуха. Белка, увидав его страшные, рыжие глаза, заверещала дурным голосом.
  - Уймись, визгунья, - отмахнулся козломорд. - Не уймешься - заклятием приглажу так, что шерсти не соберешь.
  Белка, подумав, умолкла, прильнула к ветке, постаралась слиться с хвоей и древесной корой, внимательно наблюдала за козломордом. А тот, легко выдернув из земли оборотнический кинжал, захохотал глумливо:
  - Ну что, князюшка, эту ляльку я, пожалуй, с собой заберу. Посмотрю, как ты будешь без него выкручиваться.
  Белка закрыла глаза от ужаса.
  Еще раз негромко хлопнуло, и козломорд пропал. Вместе с ним исчез и серебряный кинжал с рукоятью в виде переплетенных змей.
  
  * * *
  
  - Долго еще? - спросил волк, уныло глядя на солнце, выкатившееся над лесом. Хотелось есть, но вместо еды был только снег, и волк схватывал морозные комья на бегу. - Ты говорила, что вот-вот нагоним, так где ж она?
  - Скоро, скоро, - успокоительно сказала куница, озираясь. - Вот недавно совсем она здесь была. След еще не остыл.
  - Хорошо тебе, ты вчера мышей ела, - позавидовал волк, сглатывая голодную слюну.
  - А кто тебе мышей не давал? - сделала наивные глаза куница. - Да ты погоди, денек без еды - это не голод. Вот найдем твою красулю зеленоглазую, так и на охоту сходим. Косулю завалим. Нажрееееемся! - куница мечтательно закатила глаза и свалилась в экстазе с волчьей спины.
  Волк, выскочив из лесу неожиданно для самого себя - лес закончился резко, словно отрезали кусок ножом, даже не заметил, что потерял подружку. Впереди виднелась деревенька, спрятавшаяся меж невысоких, пологих холмов, прилегающих к лесу. А в овражке близ деревни...
  Волк зарычал злобно, и пена показалась из его пасти.
  Он увидел девчонку, завернутую в драную телогрейку, и двух здоровых мужиков, что держали ее за руки. Девчонка тонко вскрикивала, вырываясь, а один из мужичков уже приноровился штаны расстегивать.
  Черная пелена с кровавыми проблесками заслонила мир, и волк рванул к овражку, не обращая внимания на дикий визг куницы, несущейся следом.
  
  Глава девятая. Через поле, через лес
  
  Глухо и мягко ударило неподалеку - с еловой лапы свалился снег, подняв белую, сверкающую на солнце пыль. Маринка даже не вздрогнула, лишь глянула исподлобья на ель, сморщилась недовольно. Неделю почитай пробиралась по лесам, насмотрелась всякого, так что уже падающие с деревьев комья снега не пугали. Это ерунда, совсем не страшно. Только неожиданно бывает.
  В желудке заурчало, и Маринка споткнулась, чуть не упала, подхватила пригоршню снега, сунула в рот, сдувая снежинки с овчинной варежки. Влажная прохлада растеклась по языку, промораживая изнутри щеки. Вкуса Маринка не чувствовала, да и какой вкус у снега.
  Маринка выругалась, ткнув палкой в осинку, и тут же извинилась перед деревцем. Оно-то чем виновато. Сама сглупила, подошла к деревне близко. А ведь предупреждали, чтоб обходила селения стороной, на глаза никому не показывалась. Даже браунинг дали и аж четырнадцать патронов к нему.
  - Ты гляди, Маринка, стреляй в любого, кто приблизится, - наставлял ее дядя Миша, командир партизанский, собирая в дорогу. - В любого, девочка. Чтоб следов твоих никто и не увидел, чтоб не знал никто, что ты прошла этим путем. Уж больно важную бумагу несешь.
  - Во всех стрелять? - удивилась девочка. - И в своих тоже?
  - А сейчас для тебя своих нету, - нахмурился дядя Миша строго. - Все чужие. Вот отдашь бумагу кому следует, там уже - твоя воля. Хошь стреляй, хошь - пусть идет, жизни радуется. А до того - ни-ни, ото всех хоронись.
  Маринка только головой покивала, вроде как поняла, о чем речь. Но через несколько дней дороги через лес так захотелось на людей хоть глазочком одним глянуть. Просто чтоб увериться - не одна она на свете, не только елки неохватные в мире существуют, есть еще кто-то, кроме зверей диких. А то уже мниться всякое начало от пути долгого да от усталости. Вот и подобралась к деревеньке близко. Заходить и не думала - наказ дяди Миши накрепко в голове засел. Но глянуть: как бабы к колодцам с ведрами идут, как дымки из труб тянутся. Просто на жизнь человеческую посмотреть так хотелось, хоть плачь.
  Ну и затаилась в овражке за деревней, посматривая сторожко по сторонам. Да только, видно, плохо смотрела. Подобрались эти двое незаметно, тихонько. Может, охотники, привыкли по лесам дичь гонять. Один Маринку за локти схватил, на ноги вздернул со смехом глумливым. Второй, бормоча что-то, уже и штаны расстегивать начал.
  Ох, война... Раньше-то и речи ни о чем подобном не было. Чтоб мужики здоровые на четырнадцатилетнюю девчонку кинулись? Да ни в жисть! Но нынче времена лихие, жестокие. Многие последнюю совесть потеряли. В мирные-то времена страх был, а теперь...
  И не вывернулась бы Маринка. Лежать ей в овражке этом, брошенной, как сломанная кукла, за ненадобностью. Даже не похоронили бы, землей бы не присыпали. Разве что снегом чуть забросать могли. И браунинг не спас бы - как достать оружие, когда за руки крепко держат? Да случай помог. Выскочила собака громадная, черная, невесть откуда. Оскал страшный - вся морда стянута бешенством, с клыков слюна капает, аж дымится на морозе. И где прятался такой здоровый? Ведь снег белый, черного-то пса издали должно быть видно. На мужиков бросился молча, без лая, даже без рычания. Того, что за локти держал, ударил плечом, с ног сбил, резво так за шею куснул, а потом уж и на второго кинулся. Мужик, в штанах своих запутавшись, и сделать ничего не мог, только завопил дурным голосом, тонко, пронзительно, в смертном испуге, и тут же забулькал, захлебываясь собственной кровью - пес ему горло вырвал. Маринка дрожащими руками браунинг достала - а ведь думала, что уже ничего и не боится, но жутким показался пес черный с пастью окровавленной. Голову повернул, на нее глянул желтым глазом, Маринка чуть оружие не выронила. Но зубы сцепила, аж до боли, уставилась в ответ упрямо. Пес губами дрогнул, клыки показал будто бы в усмешке, да и поскакал легко по снежной целине. Маринка с перепугу аж прижмурилась. Не собака это была, не собака. Волк громадный!
  Только где ж видано, чтоб волки черными были, да с воротником белоснежным? Ох, странные дела творятся нынче...
  Маринка уже и размышлять над странностями не стала, огляделась - живых вокруг нет, да и рванула к лесу вслед за диковинным волком. А котомка-то так и осталась валяться рядом с загрызенным мужичком. Хорошо еще, что бумажка, которую дотащить нужно было, в воротник тулупа зашита.
  - Голодай, голодай, дура, - буркнула себе под нос Маринка, перекатывая языком заледенелый снежный комочек. Прошлым днем хоть ягоды попадались. Там пригоршня, тут веточка. Рябина алые гроздья свешивала, словно уговаривала: съешь меня. Маринка и ела. Под кустом потом, правда, долгонько сидела, живот ноющий поглаживая. Но все ж еда. На верховом болотце, замерзшем, клюква попалась, сладкая по морозу, багровая, как кровяные капли - в точности такие же кровянистые кружочки были вдоль следа черного волка. Маринка сразу, как увидела клюквенные шарики, почувствовала, что дурнота накатывает, но укусила себя за палец сердито, так обошлось. Да и не ко времени все эти рассусоливания, испуги да обмороки нежные. В лесу никто не поможет, никто не пожалеет. А есть надо. Морщилась Маринка, хоть и сладкой была клюква, но ела, силком в рот ягоды вталкивала, себя поругивая нехорошо. Под елкой брусника отыскалась. Так что вчерашний день, хоть и голодноватый был, но все ж ничего. Можно сказать, что витаминный. А вот нынче уже - ни ягоды, ни травинки, только комочки снежные. Да еще голова болела от яркого солнечного света, переливающегося радужным разноцветьем по снегу.
  От ходьбы по морозу пить хотелось постоянно. Язык пересохший распухал, заполняя весь рот. Маринка лизала снег, заталкивала в рот небольшие пригоршни, морщилась - горло перехватывало холодом, а как, не приведи Господи, болезнь подкрадется? Так и помирать в этих лесах, что ли?
  Помирать не хотелось. Да и не верилось в близкую смерть.
  Ветка орешника хлестко ударила по плечу, и Маринка споткнулась, запутавшись короткой лыжей в торчащем высоко корневище. Хорошо еще, что успела на палку опереться, а то валяться бы со сломанными лыжами, уж это точно. А тогда попробуй пробраться по этим буеракам, заметенным снегом. Только ноги зазря переломаешь.
  - У, дура! - выругала себя вслух Маринка. - Под ноги смотреть надо, а не в небеса пялиться и воспоминаниями заниматься. Дойти сначала надобно, а уж потом и вспомнить то или это можно. Внукам, значит, рассказать. Как сказку, небывальщину. Пусть бы слушали, да дивились.
  Мысль о внуках показалась четырнадцатилетней девчонке такой веселой, что она расхохоталась, ослабленно приседая в сугроб, похлопывая себя ладонями по бокам.
  - Вну-уууукам! - хохотала она, закрывая лицо колючей варежкой. - Ох ты ж! Надо ж как! Внукам! Ото ж удумала! - Маринка вдруг перестала смеяться, потянула из-за пазухи облезлый кожаный шнурок. На шнурке мягким золотым блеском светилось массивное кольцо, украшенное камнями. Девчонка потерла пальцем алый рубин, улыбнулась мечтательно. Глупо, конечно, вспоминать про того солдатика, что подарил перстень, может, убили его давно, косточки в земле гниют, но вот ведь, вспоминалось. - Вернуться обещал... - шепнула Маринка, не слыша собственного голоса. Надела кольцо на палец, полюбовалась. - Сказал - обязательно. Сказал - просто так не дамся, вернусь, этим меня не ухайдакать. Сказал - помни, не забывай никогда. Вернусь за тобой - сказал. Я помню! Ты не думай, я все помню... И кольцо никому не показала, да. Ведь только покажи - отберут... А я не отдам никому. Ни за что! - она продолжала водить пальцем по кольцу, оглаживая каждый изгиб, касаясь каждого камня. Руна Дагаз вспыхивала ласково от этих прикосновений, будто обещала что-то девчонке, может - исполнение желаний. Кто их знает, эти руны...
  Над головой возмущенно застрекотала белка, перепрыгивая с ветки на ветку. Прокушенный орех свалился прямо на нос Маринке, заставив ее засмеяться вновь.
  - Ну ты, лохматая! - окликнула девочка белку. - Куда зимние запасы подевала? Поделись, а? Или сама забыла, куда все попрятала? - с белками такое частенько бывает. Набьют дупло-кладовочку всякой разностью, а потом и забудут. Мозгов-то - куда как меньше, чем ядрышка в лесном орехе, вот и памяти нет. Но найти беличью кладовую Маринке хотелось. Там бы и орехи, и ягоды сушеные, и грибы. Все лучше, чем снег морозный пережевывать.
  Она задрала голову, высматривая среди ветвей пушистый хвост, но только получила еще одним гнилым орешком по носу. Видно не судьба полакомиться беличьими запасами.
  - Жадина ты, лохматая, - жалобно сказала Маринка белке, поправляя вожжу, крепившую лыжи к валенкам. - Что тебе стоило чуть хотя бы поделиться? У тебя ведь еще есть, я знаю...
  Но белка ускакала, взмахивая пышным хвостом, не слушая голодную девчонку. Да и то, что ей до человечьего детеныша? Небось, если б бельчата голодали, никто из этих человеков не ахнул бы даже.
  Маринка вздохнула, провожая белку взглядом. Обидно, конечно, ну да ладно. Вот только есть хочется...
  Волчий вой заполнил воздух. Казалось, что стая волков несется со всех сторон, а в центре круга, который сжимают волки, она, Маринка. Девочка сбросила варежки, откинула лыжи в сторону, переступила поудобнее, прислоняясь к дереву - чтоб со спины хоть какая защита была, подняла браунинг, криво усмехаясь. Четырнадцать патронов. Ну что ж... Вряд ли волков больше. Значит, можно выбраться. Еще как можно. Клялась ведь, что бумажку с этим самым расписанием поездов донесет, куда следует, из рук в руки отдаст. На нее надеялись. Неужто подведет? Да никогда!
  Маринке показалось, что невдалеке мелькнул черный здоровенный зверь, смахивающий на волка. Может, тот самый, что в деревне выручил? Один раз помог, вдруг да еще поможет, а?
  - Волк, волчик... - позвала девочка. - Волчонок... Иди сюда... Вишь, окружили меня со всех сторон. А, волчик? Подмогни...
  Звала, как собаку зовут. И волк пришел, уселся неподалеку, совсем по-собачьи обвив хвостом лапы, уставился на Маринку. Но вот странность - не в глаза смотрел, а будто кольцо изучал, на руну непонятную пялился.
  - Это мне солдатик подарил, - зачем-то пояснила Маринка. - Ну, знаешь, бой там был... А я воды принесла. Вот он и подарил. Влюбился, что ли... - девочка рассмеялась смущенно, покраснела густо, даже лоб краской залило, покрутила кольцо, ощупывая осторожно камни. - А вот теперь, видишь, волчок, не дождаться мне солдатика. Волки нападают. Съедят. Видно, тоже голодные, мяса хочут. Во как...
  Она еще говорила что-то, не обращая даже внимания - что именно говорит, лишь бы слышать собственный голос, да и волк, казалось, успокаивался, усмехался совсем по-собачьи. И вдруг запрокинул голову, раззявил пасть, завыл жутко. И тотчас со всех сторон раздался волчий вой, будто сжималось кольцо серых охотников, вот-вот уже из-за деревьев выскочат. А волк черный, повыв, уставился лукаво на Маринку, даже голову на бок склонил, только что не подмигивал игриво.
  - Так это ты так выл? - догадалась девочка. - Ты меня испугал?!
  Она шагнула к волку, протягивая руку. В солнечном луче мягко блестел золотой перстень, и руна Дагаз - руна перерождения - связывала осторожно световые блики.
  - Иди ко мне, волчок, - Маринка уже представила, как этот волк стал - ее волком. Вроде домашней собаки, только куда как лучше.
  Волк отошел чуть в сторону, изображая на морде не то что недовольство, но какую-то укоризну. Маринка понурилась. Вроде ведь и не думала даже волка на цепь сажать, как собаку дворовую, но видно уловил зверь мысль невысказанную, нехорошую, обиделся.
  - Ну, не сердись, - Маринка села, прислонившись к еловому шершавому стволу. - Не злись, волчок. Не буду я тебя в будку сажать. Ты - вольный зверь. По лесам шастаешь. Делаешь, что хочешь. Волюшка! Это мы вот... Ну да мы - люди, нам так положено.
  Девочка рассуждала серьезно, высказывая думанные-передуманные мысли, но при взгляде на желтые насмешливые глаза волка, эти мысли казались чем-то несущественным, легковесным, совсем уж детским.
  - А ты что надо мной смеешься? - рассердилась Маринка, когда волк демонстративно зевнул и подмигнул горящим солнечным глазом. - Можно подумать, ты сам лучше понимаешь. Да и вообще, разве ты хоть что-то понимаешь?
  Волк поднялся, подошел к девочке, заглянул ей в лицо проникновенно, подышал, вывесив алый, тряпичный язык сбоку зубатой пасти, в нос лизнул бережно.
  - Ой! - только и воскликнула Маринка, и тут же рассмеялась, рассыпая морозные, серебристые шарики смеха под елками. Волк одобрительно мотнул головой, ткнулся носом в ладонь, пошевелил рунное кольцо, и показалось Маринке, что стоит перед ней не волк черный, диковинный, а тот солдатик, совсем еще мальчишка, с автоматом поперек груди, в грязной, рваной гимнастерке, дышит тяжело, с натугой, а в глазах - ярость боя плещется еще. - Ты что это, волчок? - прошептала девочка, зарываясь пальцами в густой белый воротник зверя. - Зовут-то тебя как? - и даже поверила на мгновение, что сейчас волк ответит, внятно так скажет, как его имя. Маринка уже почти что верила в сказку. А и то, где ж еще, кроме как в сказаниях, такие звери бывают?
  Только волк, конечно же, повел себя совсем не сказочно. Отпрыгнул от девочки, подскочил к ближайшей ели, задрал нагло лапу на ствол.
  - Ох, волчок... - расстроилась Маринка. Обидно ей показалось, что обманулась, и волк - всего лишь волк, только ручной какой-то, а вовсе не герой сказочный, волшебный, и солдатик тот, что кольцо подарил, далеко сейчас, если жив еще, конечно.
  Маринка расплакалась горько, роняя горячие слезы в снег. Круглые дырочки испрещили белизну, будто мышь в сыре ковырялась. Волк вновь завыл, переступая лапами, мотнул головой куда-то в сторону, словно приглашал девочку за собой следом.
  - Не пойду, - отказалась Маринка, все еще всхлипывая. - Мне не туда надо. Тороплюсь я. Понятно, волчок? Важные дела у меня, не то что твои, звериные.
  Волк мигнул усмешливо, оскалился, прыгнул за куст калиновый, да и пропал вмиг за деревьями, словно растворился в сухой снежной поземке. Маринка даже сморгнула от неожиданности: вот только что был зверь тут, огромный, черный, а вот - и нету его, как вовсе и не было.
  Потом брела дальше по снежной целине, с трудом волоча короткие, охотничьи лыжи. Цепляла крючком палки ветки орешника, наклоняла, все рассматривала - нет ли где орехов с осени. Но нет, пусто было. Маринка глотала злые, голодные слезы, ругала себя, поедом ела, но продолжала идти, упрямо сцепляя зубы.
  - А сама виновата, дура, - в который раз повторила Маринка, вспоминая густо усыпанный солью кусок сала, оставшийся в позабытой котомке, головку чеснока, прислонившуюся к хлебной краюхе, пахнущую так остро, резко, аппетитно, что слюна сама заполняла рот, даже когда, казалось, есть и не хочется. А уж когда хочется... - Неужто два дня не выдержу? - прикрикнула на себя девочка. - Вон медведи вовсе зимой спят, не едят ничего, а живы. А я что, хуже медведя, что ли?
  И вновь переставляла отяжелевшие усталостью ноги, сердито считая шаги, назначая себе расстояния.
  - Вот до той кривой березки дойду, - обещала себе Маринка, - а там и отдохну чуток.
  Однако, доходя до березки, высматривала впереди другое деревце, брела к нему, закусывая губу до крови. Навалилась усталость, желудок тупо ныл, иногда взрываясь вспышками голодной боли, голова болела, казалось, что к затылку привязали увесистый камень. Но Маринка все равно упрямо шла вперед.
  От усталости очень захотелось спать, в глаза - будто песку сыпанули, кололо внутри, как иголками, а веки, отяжелев, сами опускались, прижмуриваясь в преддверии сна. Маринка уже не чувствовала холода, даже голод как-то притупился, лишь тянуло что-то в животе: тонкое, вязкое, противное. Сон лез в глаза, повисал гирями тяжкими на ногах, опутывал липкой сетью руки.
  - Нельзя спать, нельзя, - бормотала Маринка, борясь с непреодолимым почти что желанием плюхнуться в ближайший сугроб, зарыться в него, как в перину мягкую, пристроить под щеку колючую варежку, да и уснуть спокойно, забыв обо всем. - Мне ж важный документ доверили, - уговаривала она себя, отгоняя наваливающийся сон. - Вот замерзну тут до смерти, и что тогда? Скажут - эх, глупая была Маринка, зря мы на нее понадеялись. А то и вовсе предательницей сочтут. Родителям - беда... И никто больше никогда меня добрым словом не вспомнит.
  Палка зацепилась крюком за сук, вывалилась из ослабевших пальцев, сдернув с кисти варежку. Маринка задумчиво посмотрела на руку, покрутила ладонью перед глазами. Вырвавшийся из-за древесных крон солнечный луч уперся ярко в рубиновый глаз кольца, вспыхнул сердито.
  - Ну что, солдатик, - шепнула девочка кольцу, прижимая его к щеке, вдавливая в кожу до боли, - не дождусь я тебя, наверное. Похоже, помру я вот тут прямо, в лесу этом. С голоду помру. Или замерзну. Оно уже и все равно как бы.
  Из-за тонкой рябинки - и как только исхитрился спрятаться за таким хлипким деревцем? - выскочил черный волк, взревел грозно, ухватил Маринку за полу, затеребил, продолжая рычать. И слышалось девчонке в этом рыке почти что внятное:
  - Что удумала, дура сопливая? Помирать, что ли? Так ведь рано. Кольцо тебе зачем дадено? Думаешь, просто так этакое разбрасывают? Вот ведь бестолковая. И не мысли даже, что я тебе умереть дам!
  - Волчо-оооок! - расплакалась Маринка. - Не хочу я помирать, не хочу... Так ведь получается... - и завыла в голос, уже не стесняясь, размазывая слезы по бледным щекам.
  - Дура, как есть дура! - возмущенно рычал волк. - Шевелись! Не сиди сиднем, а то точно замерзнешь!
  Только тут Маринка сообразила, что не бредет уже, цепляясь лыжами за корни, торчащие над снегом, а сидит посреди сугроба, в точности, как мечталось в бредовых видениях. Вот только волка там не было, не теребил никто, и сон приходил мирный и опасный, как враг, затаившийся до поры за ласковой улыбкой да словами нежными.
  Волк вновь рванул полушубок, вцепился зубами в воротник, встряхнул девчонку. Мол - вставай, хватит разлеживаться.
  - Ты мне не позволишь помереть? - всхлипнула Маринка. - Правда, ты меня не оставишь?
  Волк рыкнул, затряс сердито воротник полушубка, требуя, чтоб девочка поднялась. Каким бы ни был он громадным, но поставить ее на ноги не мог. Разве что тянуть волоком по снегу, как санки.
  - Эй, эй, волчок! - зашевелилась Маринка, проводя пальцами по волчьей морде. - Воротник-то отпусти. Донесение там зашито. Еще спички... да... Так что не дергай, а то порвешь. Потеряю бумажку, тогда лучше сразу помереть.
  Волк словно понял. Выпустил воротник из зубов, уселся рядом с девочкой, плотно обернув хвостом лапы. Ни дать ни взять - собака около хозяина присела. Охраняет.
  - Не бойся, волчок, я уже помирать раздумала, - сказала Маринка, тяжело поднимаясь на ноги. Ее качало, руки-ноги покалывало мерзко, больно - отходили, замерзшие. - Не, спать тоже раздумала, - кивнула девочка то ли себе, то ли волку. - Тут же так, как уснешь, так и замерзнешь. Зима ведь. До лета еще, как до луны пехом.
  Она рассуждала еще и еще, говоря уж совершеннейшую ерунду, а волк все так же послушно сидел, иногда кивая тяжелой, лобастой головой. Давал в себя прийти.
  - Ну вот, волчок, вроде, я уже и дальше идти готова, - Маринка вздернула плечами и тяжело оперлась на палку. - Хорошо все будет. Потом надо бы костерок развести, но для этого подальше в чащу забраться придется. Чтоб не увидел никто, не учуял. А то будет опять... - девочка закусила губу, вспоминая вновь свой неудачный поход в деревню. - Не, так уже не будет. Я теперь ученая! - она даже засмеялась, то ли над собой, то ли просто от того, что живой себя почувствовала. - Пошли, волчок, не ждут дела важные. А я бумажку обещалась доставить как можно пораньше.
  Волк поднялся, потянулся, растопыривая когти, взрывая задними лапами снег аж до жухлой серой травы, мотнул прямым жестким хвостом. Мол, пошли, коли не шутишь, коли уже в силах себя чувствуешь. И метнулся черной стрелой за деревья. Маринка захромала следом, тяжело опираясь на палку.
  - Ты, волчок, не быстро, - попросила она. - Я еще толком идти не могу, но стараться буду изо всех сил.
  Но волк не вернулся, лишь цепочка следов вилась меж деревьев, обходя ямы и кусты, показывая удобную тропинку.
  Часа через два, торопясь по волчьему следу, Маринка нашла ляжку косули, еще не остывшую. Все вокруг было истоптано волком, и еще какой-то зверек помельче составил компанию Маринкиному приятелю.
  - Спасибо, волчок! - голосила девчонка, оборачиваясь во все стороны, но ответа не было.
  Мясо она зажарила. Ела, давясь от жадности, облизывая пальцы. Ах, хорошо! И жизнь показалась разноцветной и радужной, а тяжелое золотое кольцо было напоминанием о грядущем празднике. Умирать Маринка уже и не думала.
  Так и вышла к условленному месту по волчьим следам. Волк-то будто знал, куда она торопится, самый безопасный путь показывал. Маринка на этом пути ни живой души не видела, только несколько раз находила оставленное для нее мясо, кричала, кланялась, благодарила.
  - Ну ты, девка, молодец! - заявил ей седоусый мужик, чем-то похожий на родного дядьку, что остался сидеть в хате с малыми детьми да больной женой. - Не ожидали, что так быстро доберешься.
  Маринка, вспоров воротник, отдала бумагу. Мужик враз посерьезнел, брови низко нависли над глазами, а когда прочел бумагу, подхватил Маринку на руки, закружил по поляне.
  - Ох, какие вести ты принесла! Какие вести!
  Маринку накормили, приодели, котомку для обратной дороги плотно едой набили, проводили даже по лесу немного.
  - Привет передавай, - наказали. - А с оружием поосторожнее. Старайся не пристрелить кого. Немцы нынче туда-сюда, а вот полицаи лютуют... Выслужиться хотят, не иначе.
  Маринка в лес пошла уже совсем бесстрашно. Чуяла - волк где-то неподалеку. Наблюдает. Охраняет. Да с таким сторожем никуда не страшно пойти! Так и шла, оглядываясь, высматривая за деревьями промельк черный. Но не увидела. И правильно, ежели всякая девчонка сможет волка в лесу углядеть, то грош цена такому волку.
  
  * * *
  
  - Ну и что мне делать? - скулил волк, толкая куницу лапой. - Ты глянь, на что я похож? Это ж страх Господень в чистом виде! Как я ей на глаза покажусь?
  - А как до сих пор показывался? - отвечала куница, отталкивая волчью лапу. - Ты не пинайся, не пинайся. Ишь, здоровенный какой! Говорила тебе, что сможешь в любой момент в человека перекинуться. Только подумай - надо ли тебе это сейчас? Девчонке разве ухажер сейчас нужен? Ей защитник надобен. Ну и будь защитником!
  Волк завыл тоскливо, но грустная песня оборвалась неожиданно на самой высокой ноте. Зверь задумался. Защитник... А какой защитник лучше, чем он? Вон какой здоровенный, зубы - как кинжалы, вес - килограмм этак восемьдесят, если не все девяносто. Да такую тварюшку в темном углу увидишь, всю жизнь будешь зайчиком подпрыгивать. Хм...
  - Знаешь, Марта, я, пожалуй, погожу в человека обращаться, - высказался волк. - Побегаю пока в этой шкуре. А как у Маринки надобность отпадет, так и обернусь в кого следует.
  - Пузырек-то отдай, - попросила куница. - Пока ты будешь за княгиней своей хвостом носиться, я к ведьме мотнусь, лекарство отнесу.
  - А-ааааа, да, ладно, сейчас, - заторопился волк. Поднялся, отряхнулся, и по длинному черному меху скользнул в снег хрустально поблескивающий пузырек. - Вот, бери. Не забудь только вернуться. А то я ж в этом времени застряну.
  - Забудешь, как же, - заворчала куница. - Болотная ведьма быстро напомнит. Да и связана я с тобою намертво...
  Прощались недолго. Носами потерлись, хвостами помахали, и разбежались в разные стороны. Куница к болотной ведьме рванула, а волк бежал вслед за девчонкой, вышагивающей по лесу, и мечтал о прогулках по осеннему бульвару, видел падающий кленовый лист, густо-алый, с золотистой каймой, слышал девичий смех, подобный серебряным шарикам, ударяющимся в тонкое стекло. И крутилось чертово колесо, вознося пластмассовые кабинки над парком, над шелестящими деревьями, что, казалось, силились объяснить что-то, рассказать о неведомом.
  
  * * *
  
  В пол Трактира-на-болоте был воткнут серебряный кинжал с рукоятью в виде двух переплетенных змей. Нечисть скакала через него, тыкала друг в друга лапами, махала хвостами. Уж очень смешным им казалось - в кого обращаются. Кто в кота, кто в змею, а один умудрился стать фиолетовой жабой с зелеными пятнами вдоль спины.
  - Господин, а вы попробуйте, - умильно скалясь попросила облезлая лисица, что сидела на коленях у козломорда, прижимаясь к его груди. - Вы, наверное, тигром будете, не меньше!
  Козломорд усмехнулся, стряхнул бесовку с колен- только и успела взвизгнуть, шагнул к кинжалу. И попятилась в стороны нечисть, испуганная до предела возможности. Вместо тигра или еще какого благородного животного, стоял у колдовского кинжала козел, вращал рыжими глазами и мерзостно блеял.
  Дрогнул воздух в углу трактирном, поплыл, как над песком пустынным марево в жаркий день, и шагнула из этого марева седая старуха, засмеялась, протягивая сухую руку к кинжалу.
  - Ну что, козлик мой ненаглядный, - сказала болотная ведьма. - Посмотрю я, как ты выкручиваться будешь.
  Выдернула кинжал из пола, да и исчезла в трактирном углу, как и не было ее вовсе. Черный козел заорал дурным голосом, но его блеяния никто не понял. Нечисть брызнула по углам, не дожидаясь, когда гнев хозяина обратится на них.
  А вечный Великий Лес все шумел, сплетая чудные песни ветром и шорохом лиственным, и люди несли дань ему: кровью и счастьем своим, радея лишь об одном - о счастье и славе рода своего.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"