Вашкевич Эльвира : другие произведения.

Око конкистадора

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Viva la muerte, y muera la inteligencia! - Да здравствует смерть, и да погибнет разум!
  (генерал Хосе Мильян Астрай, создатель испанского Иностранного легиона)
  
  Viva la muerte! - Да здравствует смерть!
  (боевой клич испанского Иностранного легиона)
  
  Глава первая. Глаз кота
  
  Облака под крылом самолета выстраивались в причудливые замки, громоздились неприступными кручами, по которым невесть каким манером ехали всадники, за плечом каждого трепетал кон с неразличимым гербом. Солнце, вырвавшееся в облачный просвет, швырнуло в глаза яркий цвет яичного желтка. Саша поморщился, потер заслезившиеся глаза.
  - Ну что, Саня, доволен, небось? - Витек игриво ткнул Сашу пальцем в бок, подмигнул насмешливо. - Такую командировочку оторвали! Пальчики оближешь. Текила, девочки... А вот говорят, что эти мексиканочки в койке - о-ей, куда там камасутре. Нервно курит в сторонке. О как! - и он назидательно поднял толсто-сосисочный палец, подчеркивая важность своих слов.
  - Ты ее еще уговори в койку с тобой лечь, - неприязненно буркнул Саша, отодвигаясь от соседа как можно дальше. Да вот беда, в самолете и отодвинуться некуда.
  - О-о! - восторженно взвыл Витек, не обращая внимания на явное нежелание собеседника поддерживать разговор. - Что там уговаривать? Болтают, что они чуть ли не сами на тебя набрасываются. Прям от порога.
  - От какого еще порога? - скривился Саша. - Где ты тут пороги видишь?
  - Ну, в аэропорту, где ж еще? - поразился Витек непонятливости приятеля. - Вот, как прилетим на место, там и мексиканочки горячие, и текила, и много чего еще. Ты хоть раз за границей был, или все по нашей Сибири шлялся? Чукчам глазки строил, - Витек расхохотался, довольный плоской шуткой, нелепо размахивая руками.
  Саша закрыл глаза. Горький обидный комок встал поперек горла, вызывая желчную тошноту. Признали, называется! Пригласили, как специалиста. Ишь ты, древние захоронения, ритуалы шаманские. Лучший археолог всех времен и народов. Палеонтолог хренов. Штатовцы поганые знают добуквенно, какие статьи написал, какие могилы вскрыл, а родные россияне смотрят свысока, да и то не видят. У нас ведь как? Пока песочный карьер собою заменить не можешь, так и не ученый вовсе. А если тебе всего-то тридцатник сравнялся, то и говорить не о чем. Сопляк. Мальчишка. А труды научные... Так что труды? Вот пусть подрастет паренек, заматереет, а вот тогда мы его и продвинем куда следует. Только вот следует обычно в задний проход, не иначе. Это ежели у тебя мохнатой жирной лапы не имеется в другом месте. Вот как у Витька, к примеру.
  Саша сердито покосился на попутчика, сжимая зубы до хруста. Ну, не приглашали этого раскормленного идиота на раскоп! Не приглашали. А вот же, летит. Лопочет что-то о девочках, о текиле. Других-то мыслей в голове и не помещается. Одна извилина, и та - след между полупопиями. А тоже - кандидат, корочки, понимаете ли, имеются. Статьи какие-то. А все дядюшка любимый, бо-оооольшой человек. Академик, директор НИИ, чуть не великий ученый. Ну, совсем немного не дотянул до великого, но рядом стоит. И племянника, конечно, не забывает. Помогает, чем может. А может он ого-го сколько.
  Вспомнилось, как письмо пришло от археолога американского. Начальника экспедиции. Приглашали, значит, в этом письме, по всей форме и очень вежливо, известного русского археолога Котова Александра Сергеевича поучаствовать в работах у озера мексиканского. У того самого знаменитого озера майя, в Чичен Ице. Там, где шаманы индейские жертвы богам приносили, Колодцу Священному, Юм-Чаку, который дождь дарил во время засухи. Жестоки были боги майя, человеческие жертвы требовали. Да не абы какие, а в строгом соответствии с ритуалом. Вот и поднимают сейчас со дна этого озера трупы. И древние, и не особо. Видно, где-то еще остались потомки тех шаманов, продолжаются жертвоприношения, задабриваются жестокие боги.
  Ну, Саша, конечно, как приглашение в Мексику увидел, так аж захлебнулся от счастья. Но не тут-то было. Полетели тут же электронные письма да факсы-телефаксы в Мексику. Типа - уважаемые археологи, а зачем вам какой-то Котов, всего лишь кандидат наук, человек, в этих самых науках почти что неизвестный? А давайте мы вам пришлем Калабушина Виктора. Тоже, понимаете, молодой ученый, но очень, очень грамотный, особливо как раз вот в культуре индейцев майя разбирается. А Котов что? Всего лишь по шаманизму сибирскому специалист. А у Калабушина и диссертация была соответствующей тематики. Можете ознакомиться. Американец, правда, который экспедицией командовал, упрямый оказался. Вежливенько этак ответил: Калабушин, конечно, хороший человек, да и ученый, наверное, но вот нам требуется Котов, и точка. Ой, что тут началось! Прям танцы на проволоке.
  - Только Калабушин! - заявил академик, хмурясь недовольно. - Он с этой темой вон сколько лет работает, еще со студенческой скамьи. Да и не первая его это забугорная командировка будет. Парень знает, как себя с этими импортными учеными вести. А Котову рановато еще в заграницу ездить. Ляпнет еще что не то. А нам потом краснеть. Короче, пошлем Калабушина. А что там американец говорит, это нам без разницы. Мы, слава Богу, под Российским флагом живем.
  Вот тут Саша решил, что Мексики ему, конечно, не видать, и уже рот открыл, чтоб высказать все, что думает нехорошего о родной науке и тех, кто ею командует. Но видно не ко всем жестоки боги майя, повезло Саше. Спасибо Петровичу. Ему на академическое звание Калабушинского дяди плевать с высокой колокольни. Сам академик, да еще и побольше годами, чем этот самый дядюшка. Застучал кулаком по столу яростно, взвыл скрипучим дискантом.
  - Вы шо-ооо это деете? - аж слюной заплевался мелко от возмущения. - Калабушин ваш - хреновый специалист! Хреномудрием занимаетесь! Хреном подтираетесь! - а дальше пошло уж такое неудобь сказуемое, что Саша только упер взгляд в дешевые сосновые плашки паркета, вытертые многочисленными ногами просителей, и дышать постарался потише, чтоб никто из верховных академиков и не вспомнил о его присутствии в кабинете.
  - А, может, их двоих отправить? - робко предложил кто-то из докторов, теснящихся за спиной академического директора. - Ну, этого, как его, Котова... Раз уж так настойчиво за него просят. И американцы, опять же, его видеть хотели. Международные отношения... - робкий доктор сбился, замолк сконфуженно, но высокое начальство уже ухватило основную мысль, вцепилось в нее, как в спасательный круг.
  - А что, Петрович, - директор хлопнул оппонента панибратски по плечу, изображая самую сладкую улыбку на пухлом лице. - Может, и вправду, отправим обоих. Котова этого твоего, раз ты хочешь. Ну и Калабушина. Все же, специалист по древним индейцам, а это что-то да значит. Котову, опять же, консультант понадобится. Как себя вести за границей, ну и профессионально тоже. Ведь он совсем по другой тематике специализировался. Я смотрел. Шаманизм. Куда ж тут за индейцев?
  - К хренам свинячьим Калабушина! - зверски скривив морщинистое личико, взвизгнул Петрович. Потом утих, махнул рукой устало, незаметно пристраивая нитроглицерин под язык. - Да ну вас совсем. Засрались окончательно. Посылайте своего Калабушина, но чтоб он никуда не лез. Это - Котовская работа, и никак не иначе.
  Саша выскользнул за дверь, постаравшись, чтобы его не заметили. На лбу выступила нервная испарина, пальцы дрожали. Он прислонился к стенке в приемной, глубоко дыша. Наконец-то можно было дышать, не думая о ругающихся академиках.
  - Ну что ж ты так расстраиваешься, Котов? - подскочил к нему Витек Калабушин, радостно скалясь. - Надеюсь, ты на меня не в обиде? - Калабушин неправильно истолковал выражение лица Саши, залебезил привычно. - Это ж не я сам придумал, это ж все дядька мой. Ну, никакого сладу с ним нет. Академики... Ты ж понимаешь. Вот вынь ему и подай племянника, исследователя Священного Колодца. Ага. Теперь в Мексику пилить. А там жара. А я плохо жару выношу...
  Он еще что-то говорил, взмахивая руками и брызгаясь слюной, то ли оправдывался, то ли утверждал свои права на вожделенную заграничную поездку, но Саша ничего не слышал. Перед ним разворачивалось странное видение: качающийся, повисший в прозрачно-хрустальном воздухе огромный дымчато-серый глаз, переливающийся острым и - как ни странно - одновременно нежным сиянием. Этот глаз смотрел внимательно, будто пытался прочесть нечто, затаившееся на самом дне Сашиной души. Но Саша знал откуда-то, непонятным озарением, что серый переливчатый глаз - вовсе не глаз, а что-то другое, что, правда, не отнимало у него странного видения, всезнания, с которым этот глаз-не-глаз заглядывал в душу.
  Мигнуло, и белая солнечная монета повисла в жарком, душном мареве блекло-голубого неба. Зеленые лианы поползли, обвивая искривленные, высокие деревья. Мертвые змеи лежали на тропе, и хляби небесные разверзлись, и с безоблачного неба внезапно хлынул ливень, а жесткий ветер рванул ветки, рассыпал пригоршнями сорванные с них листья.
  Еще раз мигнуло, и хлопнула дверь директорского кабинета.
  - ... ну, ты не в обиде на меня, Котов? - обеспокоенно спросил Витек, искательно заглядывая Саше в глаза - Эй, Котов, да ты меня слышишь хоть? - он дергал Сашу за рукав, будто действительно хотел услышать ответ.
  А глаз-не-глаз все сиял переливчатой дымкой, зависнув странным манером прямо посреди приемной. Вот только никто, кроме Саши, его не видел. Лишь Петрович, проходя под глазом, дернул плечом, оглянулся недоуменно, но пошел дальше, пожав плечами чуть растерянно.
  Теперь Саша летел в далекую Мексику, рассматривал в круглое самолетное окошко облака, выстраивающиеся рядами рыцарей, скачущих на завоевание новых земель, и видел, как вместо солнца на небе проявляется дымчато-серый, сияющий глаз, кажущийся каменным, но тем не менее внимательно наблюдающий за ним. А рядом сидел Калабушин, трепал что-то о текиле и горячих мексиканских девушках, и пытался показать Саше статуэтку, стянутую с шаманского захоронения в Сибири.
  - Я ее, Котов, как амулет за собой таскаю. Ну, на манер кроличьей лапки. На счастье. Повезло мне, досталась эта игрушка в Тунгусске. Помнишь, где могилу вскрывали? Редкая лялька. Повезло.
  - Достояние государства, - буркнул неприязненно Саша. - Ты ж не сам могилу вскрывал. Экспедиция, опять же. Находки все сдавать следует.
  Витек хохотнул с долей недоумения. Это ж надо такую чушь ляпнуть. Какой же дурень будет так честно работать, да еще за зарплату?
  - С ума сбесился, Котов, ты со своими шаманами, - сделал вывод Калабушин. - Сдавать, не сдавать... Моя игрушка. Я ее нашел, - и, помрачнев, сунул фигурку в карман, утвердил ее там поудобнее, еще и ладонью прихлопнул, чтоб уж совсем надежно было.
  Саша уставился в иллюминатор, наблюдая за всадником, несущимся куда-то верхом на драконе, и его вздернутый вверх меч вдруг обратился веером страусовых перьев под ударом ветра. Облака исчезли, растаяв снежными глыбами, и под брюхом самолета блеснуло солнечной рябью серо-голубое атласное море. Несколько островков, бусинами рассыпавшиеся по морщащейся морской ткани, были словно полевые береты спецназовцев - коричнево-зелено-желтые. К одному из них приткнулось несколько совсем уж крохотных - как казалось сверху - суденышек, ощетинившихся парусами.
  - Надо же, - удивился Саша, - вроде как у них тут передовые технологии, а флот-то парусный.
  - Яхты, - со знанием дела заявил Калабушин, перегнувшись через Сашины колени и заглядывая в иллюминатор. - Ты что ж, Котов, яхт никогда не видел, что ли? - и он хохотнул, мелко и как-то до омерзения гадостно, потирая пухлые влажные ладошки.
  Нет, не на Тунгусске дело было, - вспомнил Саша. Не там досталась Калабушину статуэтка шаманская. А было это на притоке Колыми Пантелеихе, в местечке с чудным и теплым названием Родинка. Вскрывали могилу времен неолита. У женщины, покоящейся в символической берестяной лодке, оказался целый арсенал всевозможного оружия: лук, ножи каменные, костяные, кинжалы и топоры, наконечники копий и стрел. Будто на войну покойница собиралась, да еще хотела за свой счет вооружить минимум роту. Но самое удивительное было то, что женщина оказалась усыпана бусинами из раковин и яичной скорлупы - восемнадцать тысяч бусин, их тщательно пересчитали, и там же находились ожерелья из звериных клыков, амулеты, подвески, небольшие скульптурки хищных птиц с просверленными в них дырочками - для прикрепления к обрядовому костюму. А на груди покойницы лежал крошечный костяной бубен, расписанный остроголовыми человечками - хозяевами нижнего мира. И несколько фигурок таких человечков лежало под руками женщины.
  - Шаманку здесь похоронили. Великую шаманку, уважали ее очень, вишь, какая могила богатая, - важно заявил начальник экспедиции, дрожащими от нетерпеливой жадности руками перебирая драгоценные находки. - Самая древняя шаманка Якутии тут покоится, - добавил он, склоняя в почтении голову. Археологи, годами работая в Сибири, научились с уважением относиться к шаманам.
  Калабушин, морща презрительно нос, поднес к лицу ароматическую салфетку, демонстративно встряхивая ее.
  - Тебе что, воняет, что ли? - Саша неожиданно озверел, глядя в водянистые глаза Калабушина. - Так это ж древние кости, давно высохшие, тут вонять нечему, не сортир чай.
  И, словно желая доказать нечто, подхватил берцовую кость из берестяной лодки, лизнул ее так же демонстративно, как Калабушин салфеткой тряс.
  - Точно древняя, - сказал, подбоченясь. - Ишь как к языку липнет.
  За подобное безобразие Саша был наказан выговором и долгой беседой с начальником экспедиции. Тот, наливая в стаканы маслянистую, мутную самогонку, вздыхал тяжко:
  - Ты что, Котов, думаешь, мне приятно за собой этот балласт таскать, что ли? Нет, неприятно. А что ж делать... Начальство сказало, комсомол ответил... Да ты пей, пей, может, жизнь покажется не такой уж тошнотной. К тому же, захоронение мы обнаружили истинно уникальное. И в неолите шаманы были, ото ж как... Вот за это и выпьем, Котов...
  Надрались они тогда до изумления. А один из остроголовых человечков пропал наутро.
  - Плохо посчитали, наверное, - почесал похмельную голову начальник экспедиции, да и внес в опись исправленное количество. А вон как оказалось. Калабушин, паскудник такой, стащил. И не побрезговал же. А как стоять рядом - так противно было. Эх... в морду бы ему...
  Саша покосился на попутчика, чувствуя нехороший зуд в ладонях. Захотелось устроить безобразную драку, с мордобитием без ограничений, но только губу закусил, вспомнив ту давнюю экспедицию и вздыхающего над желтоватой самогонкой археолога. Тот терпел, теперь, значит, Сашина очередь. Но отольются когда-нибудь мышам Леопольдовы слезы. Ох и отольются.
  - Глянь, глянь, похоже, материк! - восторженно задышал Калабушин в Сашино ухо. - Почитай что прилетели. Мексика! Ох, и хороша ж страна! Девочки, опять же. С нашими точно не сравнить. Мексиканки!
  - Ты же жару не переносишь, - отозвался Саша. - А девочки по жаре, это ж потное и скользкое нечто.
  - Да ну, кондиционеры на что? Я ж не на солнцепеке собираюсь с ними общаться, - отмахнулся Калабушин и полез к иллюминатору, больно толкаясь локтем, будто можно было рассмотреть хоть что-то внятное с такой высоты.
  Саша и сам прилип к стеклу, восхищенно рассматривая залитый солнцем пейзаж. Что-то мелькнуло внизу, и острый, дымчато-серый луч сверкнул яростно, ударил в глаза, потянул к себе. Саша охнул, откидываясь на спинку кресла. Он чувствовал, как на шее затягивается невидимая удавка, а в ушах звучит странно протяжный призыв:
  - Сюда! Иди сюда! Иди-иди-иди-иди... немедленно... ожидание было долгим, слишком, слишком долгим... ты должен...
  Слова слились в невнятный, муторный гул, и Саша закрыл глаза, почти что теряя сознание.
  - Эй, Котов, - закричал ему в ухо Калабушин. - Может, стюардессу позвать? Котов, тебе плохо, что ли? Да ответь же ты!
  - Отстань, гнида, - буркнул Саша, вглядываясь в дымчатую темноту, разлившуюся перед глазами. Где-то в ней мерцал глаз, который не был глазом, подмигивал с игривостью и ожиданием, звал, притягивал к себе.
  Калабушин отшатнулся от попутчика, посмотрел на него оскорбленно, сжав в кармане шаманскую статуэтку. Что-то крутилось на границе сознания, алое, разбрасывающее в стороны яркие блики цвета свежей крови. Калабушин нахмурился, еще сильнее сжимая фигурку. Ладонь заныла, рассаженная в кровь острыми гранями каменного человечка. Калабушину послышался удовлетворенный вздох, донесшийся, казалось, со всех сторон разом.
  - Эй, Котов, - позвал он еще раз, преисполнившись внезапно снисходительной доброты. "Гнида", видимо, послышалась, не мог же всегда вежливый Котов такое сказать, ну, никак не мог. - Котов, а, Котов, ты что, плохо перепады высоты переносишь?
  - Что-то вроде того, - отозвался Саша, морща занывший лоб. Калабушин успокоенно затих, поглаживая в кармане остроголового человечка.
  
  * * *
  
  Проржавелый меч, источенный годами и сыростью, покоился в земле, и лишь рукоять его поднималась над переплетением трав и корней кустарников, рассекая их навершием, украшенным кошачьим глазом. Кабошон, гладко отполированный, казалось, светился дымчато-серо, как кошачья шерсть, мягко пушащаяся вокруг маленького хищника. Камень будто подрагивал, чуть поворачивался в рукояти меча, и тонкий, почти что незаметный в солнечном свете серебристый луч следовал за самолетом, летящим в высоком жарком мареве летнего дня.
  Неподалеку от ржавого меча лежал обсидиановый нож, вырванный из земли лапой случайно пробегавшего ягуара. Каменное лезвие ловило солнечные лучи, отражало их вверх мутной темнотой, казавшейся в этот плывущий жарой день лужей густеющей крови. Красноватые блики пробегали по кинжалу, и алый тусклый свет уходил вверх, стремясь за серебристым лучом кошачьего глаза.
  - Мы всегда были когтями короля, - издалека прозвучало эхо давно произнесенных слов.
  - Мы всегда были служителями богов, - отозвалось другое эхо, жестко скрипнув, как новая кожа, сминаемая резким движением.
  - Когти короля не знают поражений, - и серебристый луч кошачьего глаза сверкнул яростно и ярко, достав, наконец, самолет, ударив в иллюминатор острым сиянием.
  Желтая змея подползла, шурша по песку чешуей, как палыми осенними листьями, ткнулась плоской мордой в обсидиановый кинжал, обвилась вокруг каменного острия, положила голову на блестящую тускло рукоять. Облако пробежало, несомое, как пух, ветром, в вышине, и тень причудливая, похожая на легкую паутину, обняла змею, умирающую на черном кинжале. Где-то тяжело плеснула свинцово-серая вода, ударив в берег, густо заросший зеленью растений. Золото, мягкое, желтое, словно масло, уходило все глубже в тину, смешиваясь с древними и не очень древними костями. Юм-Чак ворочался во сне, беспокоясь о будущем.
  А кошачий глаз, кабошон фамильный, вделанный в навершие старинного испанского меча, все разбрасывал дымчато-серые лучи, разыскивая потерянного хозяина.
  
  Глава вторая. Сумасшедший джип
  
  Раздолбанный пятнистый джип, у которого давным-давно оторвался брезентовый верх, прыгал по каменистой дороге. Калабушин, придерживая на макушке мягкую войлочную шляпу, ругался во весь голос. Саша, вцепившись в руль, старался удержать машину на дороге, иногда морщась от пронзительного, въедающегося в уши Калабушинского голоса.
  - Не, ну ты скажи, Санек, разве ж это дело? - возмущался Калабушин, пройдясь по всем чертям с матерями. - Ни встречи торжественной, ни банкета, ну, ни фига ж! Прислали какого-то пацана с дребоданом, да и все. Рази ж так в цивилизованных странах делают? Да у нас, в той же Сибири, и то лучше встречают иностранных специалистов. А водочкой какой потчуют... - Калабушин мечтательно прижмурился и тут же вновь ухватился за свой пляжный головной убор, так и норовящий улететь в неведомые мексиканские дали с ближайшим порывом ветра.
  - А чего им банкеты устраивать? - удивился Саша, отнюдь не избалованный вниманием иностранных специалистов. - Ну, прилетели археологи, так - милости просим к работе. Все четко, все правильно, - и он выматерился, больно прикусив язык - джип трясло нещадно, словно и не по дороге машина ехала, а находилась на вибростенде.
  Но действительно, встреча была более чем странной. Пройдя все формальности и провожаемые нехорошо подозрительными, черно-блестящими взглядами мексиканских таможенников, Саша с Калабушиным вывалились из здания аэропорта, волоча за собой здоровенные сумки. Там уже поджидал черноглазый вихрастый парнишка с таким дивно-смуглым цветом кожи, что Калабушин, вечно страдающий от прыщей и угрей, только присвистнул от зависти. Мальчишка переступал с ноги на ногу, постукивая деревянными подошвами сандалий по мостовой, на белых шортах расплывалось пятно от мороженого. Более никакой одежкой он обременен не был по случаю жары. Паренек высоко задирал плакат, на котором корявыми буквами тушью было выведено: "КАТТОФ И КАЛАБУХИШ". Почесав затылки, археологи решили, что это - по их душу. Оказалось, действительно так.
  Юный комитет по встрече пробормотал по бумажке на корявом русском языке слова приветствия, дождался, пока археологи закончат трясти его исцарапанную руку с обломанными ногтями, и заявил, что машина, притулившаяся к тротуару за его спиной - это транспорт, предназначенный для "русси спешиалист", карта находится в машине, и его задача полностью выполнена: русских встретил, ключи от машины и карту передал, точку Х на карте показал, а теперь он должен идти по своим делам. Последнее он высказывал уже на английском языке с таким жутким акцентом, что даже Саша, плохо соображавший в разговорном английском, понимал его - будто услышал преподавателя с родных курсов.
  - Так это что, мы сами должны до места добираться? - поразился Калабушин, вытирая мгновенно вспотевшее жирное лицо войлочной шляпой. - А хоть проводника нам дадут? Ну, хоть что-нибудь! Мы ж тут впервые!
  Сами мы не местные - вспомнилось Саше, и он хихикнул. Впрочем, ему тут же стало не до смеха. Мексиканский парнишка пожал плечами, заявил, что не понимает ни слова по-русски, впрочем, как и по-английски, и ушел, оставив добитый пятнистый джип и драный клок карты.
  - Ах ты ж, мать твою триединую через семь гробов перекисью водорода! - ахнул Калабушин. - И что делать будем, Котов? Неужто на самолет и обратно, в Сибирь, к валенкам?
  - Не-е, - упрямо наклонил голову Саша. - В Сибирь нам пока рановато. Я сюда прилетел, чтоб Колодец Жертв увидеть, по храму Чичен Ицы прогуляться. И я это сделаю.
  Он полез в джип за картой, внимательно рассматривал ее, водя пальцем по извилистым линиям дорог, прокладывая маршрут к нужной точке. И не видел седого мексиканца, который в испуге выронил сладкую булочку, услышав слово "Чичен Ица". Старик даже шагнул к археологам, но как-то странно вздрогнул, увидев дымчато-серые глаза Саши, как раз поднявшего голову от карты, сжался, втянул голову в плечи и захромал быстро по улице, иногда оглядываясь и блестя испуганными глазами. Раздавленная булочка осталась лежать на плавящемся от жары асфальте, и жирные зеленые мухи уже присаживались на нее, восхищенные нежданно свалившимся с небес пиршеством.
  Джип, несмотря на свой прибитый и ободранный вид, оказался машиной покладистой и надежной. Завелся с пол-оборота, чем вызвал одобрительное хмыканье Саши, привыкшего к капризам родного жигуленка, выплюнул черно-сизое облачко из выхлопной трубы, да и покатил весело по дороге, приближая археологов с каждым поворотом колес к великим открытиям цивилизации майя.
  - Ну ты глянь, Котов, какая все же у западников техника классная, - причмокнул толстыми губами Калабушин, перекатывая размякший шарик жевательной резинки за щекой. - Вот, казалось бы, и места живого на этой машине нет, - он ткнул пальцем в проржавевшую дверцу, - а едет! Куда там нашим!
  Правда, восхищения хватило только до проселочных дорог. Джип, который радостно катился по гладким асфальтным лентам, закапризничал на гравейке, а уж к прибитым земляным дорогам вовсе отнесся с великосветским презрением. Глох, буксовал, плевался из-под колес мелкими камушками, один из которых благополучно попал прямо в лоб Калабушину, оставив неопрятный синяк.
  - Западная техника, говоришь? - морщился Саша, сражаясь с озверевшей машиной. - Наша "Нива" шла бы, как шла, а уж за "УАЗик" и говорить нечего. Вот уж где безотказные машинки.
  - А ты все рекламируешь отечественного производителя? - хмыкал Калабушин, потирая синеватую шишку на лбу и жуя очередную подушечку резинки.
  - А я, Витек, патриот, - отозвался Саша, усмехнувшись. - Всегда патриотом был, патриотом и помру. Понимаешь ли, традиция в семье такая.
  - Во-во. За Родину, за Сталина, - окончательно скривился Калабушин, будто в жевательную резинку его попало что-то омерзительно невкусное, да еще и кислое, как лаймовая корка.
  То ли отреагировав на чуждое имя Сталина, то ли оскорбившись сравнением с далекой "Нивой", а уж тем более - с каким-то там "УАЗиком", джип взревел двигателем, и рванул вперед с неожиданной для пассажиров скоростью. С головы Калабушина наконец-то свалилась шляпа, а зубы Саши клацнули, в очередной раз прикусывая язык.
  - Котов! Ты совсем спятил! - завопил Калабушин, утверждая на место шляпу и придерживая ее руками. - По незнакомой дороге, да еще по такой, да с такой скоростью, будто в гонках участвуешь! Нажми на тормоз!
  - Да я жму, жму! - отозвался Саша, действительно безуспешно придавливая педаль тормоза. Машина не реагировала, продолжая нестись вперед, разбрасывая в стороны остроугольные кусочки гравия. Саша едва успевал поворачивать руль, вписываясь в неожиданные повороты.
  - Активнее жми! - крикнул Калабушин, бледнея в страхе. Он уже сообразил, что машина взбесилась, ведет себя непредсказуемо, а Котов не в состоянии справиться со спятившей импортной техникой. - Ну сделай же что-нибудь! - взвизгнул он, плюясь мелко слюной от испуга.
  - Сам сделай! - огрызнулся Саша, вглядываясь в дорогу. Ему было вовсе не до пререканий с нервным академическим племянником. Тут бы как-то не вляпаться во что-нибудь совсем неприятное, к примеру - в ствол пальмы, которая вон там, за изгибом дороги, только и поджидает машину, почти что потерявшую управление.
  Калабушин заскулил, заныл тихонько, глотая пугливые и злые слезы. Он проклинал любимого дядюшку, загнавшего его в такую дурацкую ситуацию - Мексика ему понадобилась, пердуну старому!; с ненавистью вспоминал начальника экспедиции, американского археолога, который пригласил Котова к Колодцу Жертв - вот ведь паскудник! своих специалистов мало, русских ему подавай!; а уж попутчика своего, Котова, Калабушин поминал вовсе непечатными выражениями, понимая, что если б не Саня Котов, то сидел бы Витенька в Сибири над шаманскими могилами, а то и ездил куда в цивилизованные места с подачи дяди-академика, но уж никак не очутился бы в Мексике, и был бы далеко от сумасшедшего джипа, который так и норовит разбиться вдребезги.
  Рука Калабушина нырнула в карман, сжала статуэтку шаманскую так, что вновь потекла кровь из раненой ладони.
  - Ну, выноси, залетная, - бормотал Калабушин, зажмуриваясь. - Давай, давай... ну же! Давай!
  Саша видел ствол пальмы, несущийся прямо к лобовому стеклу. Он зажмурился, понимая, что никак не успевает повернуть, ничего не может сделать, и машина сейчас разобьется, размазавшись по дереву. Саше живо представился переломленный пальмовый ствол, метелка листьев, скребущая гравий дороги, поднимающая в воздух волны пыли, и разбитый джип, лениво шевелящий колесами в воздухе, и два трупа, свесившихся бессильно на ремнях безопасности...
  Тьфу! Какие к... матери ремни безопасности? Тут их сроду не было! Будет лежать две кровавые кучки под джипом... - возникшая мысль мгновенно охватила мозг, и перед глазами Саши замелькали различные картины, словно жизнь его раскручивалась в обратном направлении. Но в этом мелькании попадались совершенно неясные изображения людей, которых он никогда не знал, облаченных в средневековые одежды, над серо-тусклыми морскими волнами полоскались паруса, а кто-то толстый, бородатый, взмахивал рукой с зажатым в ней искривленным ножом, кричал нечто на незнакомом языке. И, закрывая все эти видения, возник огромный кошачий глаз, дымчато-серый, прорезанный светлой, блестящей полосой.
  - Молись, Калабуха! - воскликнул Саша, последним усилием прижимая педаль тормоза. Педаль не провалилась бесполезно, как раньше, а плавно ушла вниз, скрипнули тормоза, из-под колес полетели камушки жесткими пыльными фонтанами. Саша, с выпученными от неожиданности глазами, рванул руль, выворачивая его, и джип лихо затормозил на дороге, в точности, как лыжник, развернувшийся на снежной целине после прыжка с трамплина.
  - Ну ты даешь, Котов... - выдохнул Калабушин, вытирая мокрый лоб. Ему очень хотелось проверить штаны, поскольку было подозрение, что они мокры не меньше, чем лицо. - Прям Шумахер, не меньше. Что ж ты гнал, как псих какой?
  - То не я, - пожал плечами Саша, чувствуя озноб, охвативший его посреди душного летнего дня. - Это машина. Сама, видишь ли.
  - Сами только кошки родятся, - буркнул Калабушин. - Ты мне вот что скажи, Котов, далеко ли еще до места? А то я что-то захотел пешочком прогуляться.
  - А шмотки как же? - Саша кивнул на сумки, громоздящиеся на заднем сиденье.
  - Жизнь дороже, - отмахнулся Калабушин. - Шмотки купить можно, а здоровье - ну ни за какие деньги. К тому же, какому бесу здесь могут наши шмотки понадобиться?
  Вокруг действительно не наблюдалось ни одного человека, и Саша вспомнил, что и машин на дороге не встречалось уже довольно давно. Редкие пальмы лениво шевелили перьями-листьями, высокая трава склонялась под ветром, а дорога змеилась куда-то вперед, теряясь в голубоватом мареве. В общем, Калабушин был прав. Хрен с ними, со шмотками, а за руль этого пятнистого пылесоса Саша больше не сядет. Ни-ни. Ни за деньги, ни за так. Ведь в любой момент опять спятить может импортная дрянь. А другим разом может и не повезти. Сейчас-то тормоз сработал, а если б нет? А бес его знает, как там получится. Ну уж нет, рисковать так глупо не стоит.
  Саша глянул в карту.
  - Слушай, Витек, счастлив наш Бог, - усмехнулся он довольно. - Тут осталось-то километров пять, от силы - шесть. Так что, я думаю, прогуляемся не торопясь часок. А уж там возьмем нормальную машину, да и вернемся за шмотками.
  - Я слышу глас не мальчика, но мужа, - расплылся блинной улыбкой Калабушин, выбираясь из джипа. - Пошли, Котов. Кстати, водичка у нас есть?
  В одной из сумок нашлась бутылка минералки, купленная еще в московском аэропорту, и Калабушин, со счастливым вздохом, припал к бутылочному горлышку.
  - Привет с родины! - пробулькал он, борясь с минеральной отрыжкой. - Вот только теплая, зараза.
  - Ничего, - Саша отобрал бутылку, сделал глоток. Минералка действительно была омерзительно теплой, даже какой-то склизкой. Но жажду утоляла исправно. - Тебе, Витек, шашечки или ехать?
  - Чего-о? - удивился Калабушин.
  - Ну, пить или наслаждаться? - засмеялся Саша. Настроение его стремительно улучшалось. - Главное, что вода есть.
  - Угу. Есть. Но мало, - Калабушин встряхнул бутылку, вылил остатки себе на ладонь, смывая кровь. - А глянь-ка, Котов, диво какое, - ткнул он руку под нос Саше, - поклясться мог, что разодрал ладонь до крови, а оказывается - просто грязь.
  - И обо что ты ее разодрал? - помрачнев, спросил Саша.
  - Да о фигурку эту, - Калабушин достал из кармана статуэтку остроголового человечка, встряхнул с небрежностью на ладони. - Когда джип этот чертями целованный по дороге несся, я чуть в штаны не наложил. Ну и с перепугу сдавил ляльку так, что чуть не в пыль раздушил.
  - В пыль это тяжко было бы, - пробормотал Саша, с опаской поглядывая на шаманскую статуэтку. - Камень все же. А ты, Витек, ну никак не герой былинный, что из земли воду добывает легким нажатием пальца.
  - Оно да... - вздохнул Калабушин. - Но как же так вышло? Чувствовал же, что рана натуральная! А вот что оказалось! - он вновь ткнул Саше ладонь с грязноватыми потеками минералки. - Ну, ничегошеньки нет!
  - Нет так нет, - отрезал Саша. Нехорошие мысли закрались к нему в голову, воспоминания о камланиях шаманских, легенды сибирские. Но он быстро отбросил все дикие идеи, возникшие в мозгах. Мало ли, что Калабушину привиделось с перепугу. Больно, наверное, было, вот и помстилось, что на ладони - рана живая, кровавая. А на самом-то деле - пшик. И думать не о чем. - Ты вот что, Витек, глянь на солнышко. Видишь - садится, болезное. А нам еще экспедиции стоянку найти. Вроде, даже через лесок джунглевидный кусок дороги пролегает. Она, конечно, небольшая, дорога-то. Но - незнакомая. Не хотелось бы в темноте плутать. Так что давай, ноги в руки и похромали по тихой грусти.
  Калабушин головой покрутил, на солнце глянул, спорить, конечно, не стал. Против сил природы не попрешь, а уж против времени суток - тем более. Особенно, слышал Калабушин еще в детстве, на уроках географии, что в тропиках ночь прямо как ястреб с поднебесья падает. Вот только настали мягкие вечерние сумерки, а и оглянуться не успеешь - уже все небо звездами засыпано, как огнями на улице Горького. Красиво, конечно, но как-то в Москве такое зрелище спокойнее выглядит. Не то что посреди совершенно незнакомой страны.
  Они пошли по дороге, не так что особо быстро, но и не задерживаясь. Сзади остался стоять брошенный пятнистый джип, напоминающий затаившегося в засаде ягуара. Чьи-то желтые глаза сверкнули на мгновение из придорожного кустарника, и тихо завозился невидимый, скрывающийся за плотными листьями зверь.
  
  * * *
  
  Юм-Чак, спящий на дне Колодца Жертв, ворочался во сне, ставшем вдруг неглубоким, слишком чутким. Редко теперь призывали его, о помощи просили, сладкие жертвы предлагали. Вот и спал древний бог майя, уютно зарывшись в придонный ил, напитанный жертвенной кровью. Но что-то беспокоило Юм-Чака, зудело над ухом, как зловредная мошка над болотом. Старый враг, побежденный давно, убитый, ставший прахом, несомым ветром, воскрес неведомо как, приближался. Но что-то странное чудилось Юм-Чаку в этом враге, знакомом давным давно. Что-то неизвестное, пришедшее совсем из других времен, о которых Юм-Чак и не слышал даже никогда.
  Древний бог протянул руку, впиваясь пальцами в дно, скребя его когтями, пропахивая глубокие борозды в гранитном основании колодца. Он повернулся, тяжко двинувшись всей склизкой своей тушей, и щупальца взметнулись, взбаламутив воду почти что доверху.
  - Кажется, гроза будет, - обеспокоенно сказал старенький археолог-англичанин, зябко поводя плечами и вглядываясь в воды Священного Колодца. - Сильная гроза. Хляби небесные разверзнутся, не иначе.
  - Так небо же чистое! - возразил ему другой, гораздо моложе, широкоплечий и голубоглазый скандинав. Еще и потыкал пальцем вверх, словно убеждая собеседника в нерушимости хорошей погоды.
  - Небо, вроде, чистое, - согласился старик, - а вот озеро волнуется странно. Посмотри только, какая рябь бегает. Будто и не вода плещется, а масло. В точности, как в Мертвом море. Но там-то дело другое. И ощущение такое... - он вновь повел плечами, вздергивая одно вверх, сутулясь, будто от холода. - Нехорошее ощущение. Кости ноют. Ураган будет. Точно тебе говорю. Мои кости нынче погоду предсказывают получше, чем все метеоспутники да метеозонды вместе взятые.
  Скандинав, воспитанный в нерушимом почтении к старшим и в доверии к их ощущениям, согласно покивал и отправился к начальнику экспедиции: предупредить об изменении погоды. Палатки закрепить надо бы, да и вообще, лишние предосторожности не помешают. Место глуховатое. А туземцы обходят его десятой дорогой, только косятся неодобрительно и с опаской. Нехорошие такие взгляды. Многим участникам экспедиции подобное отношение местных не нравилось. А уж рабочие, которые обслуживали машины, призванные откачивать воду из Колодца, вовсе рассказывали жуткие истории, услышанные от туземцев. Болтали, что на дне Колодца нет никакого золота, да и вовсе ничего подобного. Зря, мол, археологи топчутся, деньги тратят. А есть там только лишь трупы тех, кого приносили в жертву жестокому и злому богу древних майя. И будто бы нельзя потревожить эти трупы, потому что посвящены они богу. А если вдруг да вмешаться все же в такое дело, то накажет индейский бог, нашлет дожди из гадов мертвых, да тайфун, да еще невесть какие беды. Ну да это ж всего лишь рабочие говорят. Люди без образования. Суеверные, конечно, не без этого. Так всегда бывает. Начитаются невесть чего, насмотрятся фильмов про вампиров да зомби, а потом сами спать не могут и другим не дают, рассказывая жуткие истории.
  А Юм-Чак все ворочался в беспокойной дремоте на своем ильном ложе, шевелился, раздирая гранитные стены когтями, ломая их о твердый камень. И собирались змеи стаями в окрестном лесу, облепливали каждое дерево, каждый куст, шевелили хвостами беспокойно, а раздвоенные язычки их мелькали, подобно молнии.
  Неподалеку от обсидианового кинжала, торчащего из рыхлой, похожей на пористую резину, земли, затаился ягуар, прижимаясь к почве пятнистым мощным телом. Лишь глаза огромной кошки поблескивали грозно, двигаясь из стороны в сторону, да самый кончик хвоста подрагивал, выдавая волнение. А золотая рукоять черного кинжала спокойно сияла, как масло, выставленное на солнце в погожий день. Мягкий блеск золота сливался с мрачным светом, отраженным от каменного лезвия, и ягуар облизывался, представляя разлитую по земле кровь. Старинный враг приближался, и божество, чьим доверенными всегда были ягуары, призвало зверей к служению. Не в первый раз. Ягуар тихо рыкнул, словно отозвался на призыв божества, подтвердил готовность повиноваться. Обсидиановый кинжал дрогнул, и с рукояти спрыгнул вялый солнечный зайчик, скользнул по широкой лапе ягуара и, запутавшись в траве, потух.
  
  Глава третья. Странный лес
  
  Калабушин вновь и вновь проклинал Мексику, уже не вспоминая о горячих девушках и текиле. Ритуальные захоронения, о которых напомнил ему Саша, вызвали лишь очередной взрыв ругательств.
  - К... матери эти шаманские трупы! - взвизгивал Калабушин, неловко хромая. - Я тут пятку натер. Волдырь, чес-слово, настоящий волдырь, я его чувствую! Котов! Ты говорил, что километров шесть до стоянки, не больше, а мы уже все двадцать шесть прошли, мамой клянусь! Это что, карта такая косая, или ты на местности ориентируешься так же, как и в сексе?
  - Да шел бы ты сам лесочком, - огрызался Саша. - Моя, что ли, была гениальная идея угол срезать, а?
  Калабушин мрачно замолкал, лишь ударял носком ботинка по безвинному комку земли.
  Идея срезать угол через лес действительно принадлежала ему.
  - Слышь, Котов, какого членистоногого нам ноги по дороге бить? Давай-ка лесочком, прохладой пройдемся. Глянь, какое уютное местечко, прям для пикничков создано, - и он кивнул на недалекие купы деревьев, выглядевшие, надо признать, довольно симпатично. Дорога же, пыльная, усыпанная камушками, которые имели обыкновение въедаться в ногу, невзирая на подошвы ботинок, представлялась уже седьмым кругом ада.
  - Лишь бы не заблудиться, - Саша и сам с вожделением смотрел на лес, представляя, как отдохнут гудящие ноги на мягкой лесной почве. Будто по поролону толстому пройти. А дорога эта... Вроде и прошли - всего ничего, а устали так, словно перетаскивали мешки из вагона в вагон всю ночь. Да еще и с гирями пудовыми на ногах.
  - Да где ж тут заблудиться? - всплеснул руками Калабушин. - Ну ты даешь, Котов! Тут осталось идти совсем чуть, если верить тому огрызку бумаги, что ты тискаешь. Легкая прогулка. И приятная, к тому же. Пошли, Котов, - и он решительно свернул с дороги к лесу. - А вон и тропиночка вьется. Ну, прям в нужном направлении. Давай, Котов, не тушуйся!
  Саша еще пробормотал что-то о змеях и диких животных, с неприязнью глядя в спину академического племянника. Но жирная, складчатая спина, туго обтянутая клетчатой рубашкой, только дернулась с долей презрения, и Калабушин, не оборачиваясь, объяснил, что ни змеи, ни дикие зверюги не водятся в такой близости от дороги, а тем более - от человеческого жилья.
  - Ты что, Котов, книг не читал никогда? - Калабушин насмешливо взмахнул рукой, с зажатой в пальцах очередной пластинкой жевательной резинки. - Там же русским по белому написано, что зверье все от людей шарахается. А на змею главное - самому не наступить. Они тоже кусаться не больно-то любят. Зачем яд за напрасно расходовать? Человек - добыча крупная, в гнездо не уволочешь, сожрать тоже - пасть маловата. Так что иди, Котов, смелее.
  Саша как раз книги читал, да и не только читал - не раз приходилось в экспедициях участвовать. А там и змеи, и звери, и куча других "приятностей" вольной жизни. Но Калабушин не слушал ничего, ломился, как лось через пустыню, рассыпая за собой упаковки от жевательной резинки и пакетики из-под драже - очень он конфеты любил.
  В лесу Саша почувствовал себя неуютно. Странно даже - всегда любил леса, вне зависимости от широты, и родные, среднерусской полосы, и тропические. Чем зелени больше - тем лучше. Хорошо дышалось среди деревьев, вольготно. А тут - ну совсем, совсем иначе себя почувствовал. Словно сжимает что-то горло, вздохнуть не дает, грудь давит, даже сердце начало покалывать короткими вспышками боли. Хоть валидол под язык засовывай.
  - Что-то тут неладно, Витек, - негромко сказал Саша, пробираясь меж мощных древесных стволов, увитых плотно лианами - даже и не враз разберешь, какое дерево под ними прячется. - Точно тебе говорю, неладно.
  - Да брось ты, Котов, панику разводить, - отмахнулся Калабушин и завопил во всю глотку нечто разухабисто-матное, почти что без мотива, зато громкое. Правда, вскоре затих, заоглядывался опасливо. Будто тоже почуял нехорошее, собравшееся в лесу, как туча, налитая грозовым дождем.
  Но вначале было неплохо. Саша даже порадовался, что свернули в лес. Тихо, мирно, не то что змей или еще каких гадов, но даже мошек не видать. Земля мягкая, под ногами пружинит, а тропинка словно по заказу вьется в нужном направлении. Вот-вот уже вынырнут из леса - да и какой это лес, смех один, с нашими лесами и сравнения нет! - а там уже и стоянка археологов, и все блага цивилизации, начиная от стакана холодной, пузырящейся минералки, заканчивая нормальной машиной, на которой можно будет забрать сумки из психованного джипа. Вот только качался где-то на самом уголке зрения-восприятия длинный дымчато-серый глаз, который глазом не был, но Саша старался не обращать внимания на дикие видения. Мало ли что померещится после тяжелого перелета. В общем, жизнь, казалось, налаживается.
  Но это только казалось.
  - Слушай, Котов, а мы не заблудились, часом? - поинтересовался Калабушин через пару часов похода по лесу. - Мы ж, вроде, уже давно должны были на место прийти.
  Саша, глянув на часы, нехорошо выругался. По лесной прохладе да удобной дорожке даже не заметил, как время прошло, увлекшись собственными мыслями. Действительно, согласно карте, лесок был совсем небольшим. Аккурат за ним лежала вожделенная Чичен Ица, ну и, соответственно, ожидали пополнения из снежной России импортные археологи.
  - Кажется, мы второй или третий круг нарезаем, - встревожился Саша, углядев под ближайшим кустом, густо увешанным кроваво-алыми ягодами, пару оберток от жевательной резинки. - Странное дело, обычно я подобное замечаю.
  - Ну, а сегодня не заметил, - хохотнул Калабушин, но как-то не слишком уверенно. В глазах его плескался животный страх. И лес притих уже совершенно неестественно, даже листья не шелестели, хоть и прогуливался в вершинах деревьев ветерок. - Чувство направления твое сбой дало. Ну, или чувство ориентации. Ведь дало, правда? - словно легче станет от того, что Саша признается в измене чувства направления.
  - Не знаю, что там засбоило, но не нравится мне здесь, - пришел к выводу Саша. - Слушай, Витек, а давай-ка пойдем мирно в обратном направлении, выберемся на дорогу, а там уж и доберемся до места, не сворачивая красотами природы полюбоваться.
  Калабушин, поворчав, что столько ног сбито по лесу, а толку никакого, быстро согласился вернуться к дороге.
  - Вот только как мы ее найдем? - резонно поинтересовался он.
  - Проще простого! - изобразил бодро-весело Саша, хоть сердце продолжало ныть тупой, опасливой болью. - Мы ж с тропинки не сворачивали, никаких ответвлений не замечалось. Так что просто делаем ать-два, разворот на сто восемьдесят через левое плечо, и маршируем в обратном направлении.
  Хоть и говорил он логично и правильно, но что-то гнусно хихикало внутри, сообщая мерзеньким тонким голоском, что не выйдет ничего из этой затеи. И не выбраться из зачарованного леса, где, как в страшных сказках, ждет Змей Горыныч трехглавый - на одну ладонь положит, другой прихлопнет, в собственном пламени зажарит, а потом и сожрет, ничтоже сумняшеся.
  - Ну, пошли, что ли, - с тяжким вздохом Калабушин затопал в обратном направлении.
  - Пробовать ведь надо, - ответил больше не ему, а мерзенькому внутреннему голосу Саша. - Или так, не пытаясь даже ничего сделать, самим в котел лезть?
  - Чего? - переспросил Калабушин.
  - Да не, ничего, это я так, цветочек незнакомый увидал, - отмахнулся Саша, оглядываясь по сторонам с беспокойством. Ему показалось, что из-за недалекого древесного ствола сверкнули в наступающих дымчатых сумерках желтые глаза, прорезанные мрачной вертикалью зрачка. И шевельнулось тело огромного зверя, пятнистого, как брошенный на дороге армейский джип.
  
  
  * * *
  
  Камлай, шаман, камлай. Стучи колотушкой в бубен так, чтобы услышали тебя в верхнем мире, чтобы испугались демоны нижнего мира, чтобы пришли на помощь иччи из среднего мира.
  Камлай, шаман, камлай. Прыжки твои - попытка достигнуть Великого Древа Жизни, что соединяет все миры в единое. Взгляды твои - не в нашем мире, нет, направлены они в далекое и невидимое обычному человеку. Руки твои тянутся к границам миров, ноги твои упираются в земли абаасы Арсан Дуолая, а голова достигает владений айыы.
  Камлай, шаман, камлай. Обещал ты помощь русскому парнишке, что так доверчиво смотрел когда-то на мистическое действо твое. Понравился тебе паренек, почуял ты в нем душу родственную, силу великую. Заглянул ты в будущее через верхний мир, увидел, какие подвиги ему предстоят, узнал ты, что зависит от этого парня равновесие между верхним и нижним миром, а если нарушится оно - то и среднему не устоять. Рухнет тогда Великое Древо Жизни, потому что только ствол его и ветви зеленеющие расположены в среднем мире, а вершина уходит аж в поднебесье, где живут добрые боги-айыы, а корни проникают в царство злых демонов-абаасов. Пришло время для обещанной давно помощи. Чует шаман, как зовет тот русский парнишка, знает, что приближается урочный час.
  Камлай, шаман, камлай. Пусть звучит твой бубен звонко и яростно, пусть покажет русскому парнишке дорогу меж миров, дорогу к подвигу его. Пусть поможет этот гул найти правильный путь, исправить ошибку давнюю, погубить врага древнего. Пусть будет битва, как в прежние времена, но чтоб победили на этот раз айыы, несмотря на всю рать, которую собирают абаасы.
  Гудит бубен, поет бубен.
  Камлай, шаман, камлай. Помнишь, как сидел ты в гнезде птенцом неразумным, в самом верхнем гнезде на огромной лиственнице? Прилетали к тебе кобылицы крылатые, кормили тебя молоком белым, густым, сладким. А еще орлицы прилетали, кормили тебя орлиными яйцами. Помнишь, шаман, как учили тебя науке шаманской? Как рвали тело твое на куски мелкие и кормили этими кусками духов земли, воды и воздуха? Можешь ты теперь призывать на помощь каждого из тех, кто плоти твоей попробовал. Стал ты великим ойуном верхнего мира.
  А теперь камлай, шаман, камлай. Поддержи Великое Древо Жизни, не дай демонам подгрызть его корни, выпить его силу. Стучи в свой бубен до изнеможения, а даже после того, как слабость тебя одолевать станет - побори ее, и пусть гудит твой бубен, указывая русскому пареньку в далекой стране дорогу.
  И бьет шаман в бубен, размахивает колотушкой, прыгает высоко, вздымая руки, протягивая их к небесам, силясь достучаться до духов-помощников, призвать могучих иччи на помощь. Но не откликается никто, и чувствует шаман, как течет по его лицу холодный пот, застывая вязкими каплями, заливая глаза. И страшно становится шаману. Уже видит он, как жуткие острозубые пасти абаасов распахиваются у корней Великого Древа Жизни. Но дымчато-серый луч пробивается откуда-то сверху, заливает прозрачным, жемчужным сиянием Древо, и распадаются пасти, рассыпаются прахом острые зубы, а в небе сверкает вместо солнца серый кошачий глаз.
  И камлает шаман с еще большей яростью, вкладывая все силы свои в колдовство, скачет до изнеможения, трясет амулетами костяными и железными, стучит колотушкой в бубен. Потому что пока камлает шаман, продолжает сверкать серый кошачий глаз, протягивая ниточку, указывая дорогу тому, кто должен вступить в битву.
  Камлай, шаман, камлай.
  
  * * *
  
  Шлепнуло, и Саша отшатнулся в сторону, наткнувшись ладонью на шершавый древесный ствол. Кожа сразу заболела тупо, заныла, но он не обратил внимания на эту мелкую неприятность. Прямо под ногами лежала здоровенная змея. Пятнистая, как... как джип. И мертвая. Еще шлепнуло, еще, и дохлые змеи посыпались с деревьев, как градины во время дождя. Только успевай уворачиваться.
  - Котов, что это за херь собачья?! - визгливо завопил Калабушин, прикрывая голову руками.
  - Без понятия, - отозвался Саша, прыгая из стороны в сторону. Змеи валились со всех деревьев, некоторые, казалось, попросту возникали посреди тропинки, словно материализовывались прямо из воздуха. - Я, Витек, о такой пакости и не слышал никогда. Разве что вот об индейцах...
  - Что об индейцах? - орал Калабушин, присев на корточки. Он старался сжаться в крохотный комок, будто так мог спрятаться от того страшного, что надвигалось.
  - Да об их ритуалах вызывания дождя, - Саша прислонился к стволу пальмы, прижался плотнее. Вроде, с этого дерева уже свалились все возможные змеи, так что не должно ничего ползающего на голову упасть. - Понимаешь, Витек, когда бог индейский насылал дождь с грозой, молнией, чуть не с трубами архангелов, вот тогда гады земные с небес сыпались. Мертвые, на счастье наше. Живые хуже было бы. Представляешь, что на тебя валятся здоровые полноразмерные гадюки? - Калабушин в ужасе закрыл глаза, видно, представил эту картину со всем доступным ему воображением. - Да, так вот, дождь с гадами бог индейский насылал не просто так, а в случае, если вдруг кто-то что-то оскорбительное для него сделал... - Саша замер. Он сообразил, что Священный Колодец, который собиралась обследовать всеми возможными способами экспедиция, как раз и посвящен богу майя. Тому самому, который дождем поклонников своих радовал. И жертвы приносили именно этому богу. И оскорбить бога очень даже просто - осквернив жертвенный колодец. - Ох, Калабушин, похоже, влипли мы не по-детски, - сделал вывод Саша.
  - Это во что мы влипли? - Калабушин подскочил, широко раскрывая, даже выпучивая глаза. - Что ты там вспомнил, Котов?
  - Ничего хорошего, - отозвался Саша. - Давай-ка отсюда бегом. Потому как чует моя душа - будет сейчас дождик, прям не дождик, а целое наводнение. И как бы нам тут не утонуть. Змеи, к твоему сведению, попросту захлебнулись.
  - Как это они захлебнуться могли? - Калабушин не выдержал, и, несмотря на весь свой страх, схватил за хвост одну из змей, совершенно безжизненно протянувшуюся рядом. - Ты глянь, вполне сухая змея! Дождя ведь еще нет! - он встряхнул гадину, пристукнув ее несильно о ствол дерева. Из раскрытой пасти змеи потекла вода. Глаза Калабушина побелели, пальцы разжались, и змея выпала из руки, свернулась мягко под деревом, как пестрая тряпочка.
  - Дела божественные, - мутно объяснил Саша, покрутив значительно пальцами в воздухе. - Давай, Калабуха, ноги в руки и бегом шагом марш!
  И подал благой пример, рванув рысью по тропинке. Калабушин, взвизгивая на бегу от страха, мчался следом, натыкаясь на кусты и деревья, отскакивая от них, как резиновый мячик, и даже не замечая, что лицо и руки его уже исцарапаны в кровь.
  Первые тяжелые капли дождя застучали по листьям, ветер взвыл в вершинах деревьев, согнул ветви. С кустов посыпались ягоды, по тропинке понесло цветочные лепестки, словно где-то заработал гигантский пылесос и силился вычистить лес. Калабушин вскрикнул, когда ветер рванул рубашку, а прямо по лицу шлепнула маленькая черная змейка, к счастью, такая же мертвая, как и все остальные.
  Саша мчался изо всех сил, оглядываясь на попутчика, проверяя - не отстает ли. Калабушин, несмотря на изрядную раскормленность и лень, не отставал ни на шаг, даже, казалось, мог бежать еще быстрее. Вот только выхода из лесу видно не было, и чудилось, что тропинка ведет вовсе не к дороге, а в непролазную чащу. Лианы все гуще оплетали деревья, спускались прямо к тропинке, дивные цветы, теряющие под усиливающимся ветром лепестки, касались голов беглецов. Дождь лил все сильнее, но не так много капель пока прорывалось сквозь плотный лиственный шатер.
  - Стой, Витек, куда-то мы не туда бежим! - Саша резко затормозил, ухватил за рубашку пытающегося проскочить мимо Калабушина. - Глянь, что делается. Ты эти места помнишь?
  Сам он готов был поклясться, что подобной поляны, которая открылась сразу за поворотом тропинки, они не проходили. Калабушин рвался из Сашиных рук, все еще жмурясь в ужасе и тихонько вскрикивая. На плече его лежала крошечная змейка, свесив вяло головку с бессмысленными стеклянистыми глазами. Саша стряхнул гадину.
  - Ну, Витек, глянь! - он встряхнул Калабушина за плечи. - Да приди же ты в себя. Толку бежать, если мы еще глубже в лес забираемся!
  Дождь усилился. С гнущихся ветвей текли потоки воды, один из них плеснул в лицо Калабушину, и тот зафыркал.
  - Ну что, очухался? - Саша еще раз встряхнул Калабушина. - Посмотри, видал ты эту полянку?
  - Не-а... - растерянно отозвался Калабушин, оглядевшись внимательно. Он увидел лежащую под ногами черную змейку и содрогнулся. - Точно мы тут не были, Котов. Опять ты нас не туда завел.
  - Я завел? - возмутился Саша. - Я с тропинки не сворачивал ни вправо, ни влево.
  Он дернул плечом и, развернувшись, пошел к поляне, бросив Калабушину:
  - Я под деревьями сидеть не собираюсь. Если сейчас гроза начнется в полный рост, то лучше промокну, чем под молнию попаду, или деревом раздавит.
  Саша решил переждать непогоду, а уж потом разбираться - куда и как они попали. Кроме того, в глубине души теплилась надежда, что они каким-то образом бегали по круговой тропинке, а сейчас попали на ответвление, не замеченное раньше. Но рано или поздно - лучше бы как можно пораньше! - археологи на стоянке забеспокоятся. Как же так, русские прилетели, машину взяли, а до места не доехали. Ну, обнаружат брошенный джип на дороге, начнут искать незадачливых гостей. И, конечно же, найдут. Саша читал где-то, что у иностранцев спасательные службы организованы будьте-нате. Не успеешь заблудиться, как тебя уже нашли.
  Жаль вот только, что мы уже заблудиться успели, - печально подумал Саша, выходя на поляну. Калабушин спешил следом за ним, буквально наступая на пятки и дыша в затылок. Он решительно не хотел оставаться один в этом странном месте.
  Саша споткнулся, упал на колено, ударился ладонью о камень, торчащий из земли.
  - Ты ж под ноги смотри, Котов, - возмутился Калабушин, вытирая мокрое лицо. Ливень хлестал во всю мочь, казалось, что они стоят под брандспойтом, работающем на тушении гигантского пожара.
  - Не видно ни хрена, - прохрипел Саша, захлебываясь водой. Теперь он понимал, как можно утонуть под дождем, и всеми силами души сочувствовал несчастным змеям, завалившим лес мертвыми телами. Из-за сплошной пелены воды не видно было даже пальцев собственной протянутой руки. - Ты, Витек, поаккуратнее. Тут, похоже, не ровная площадка. Наверное, давненько садовника не было.
  Калабушин даже попробовал улыбнуться шутке, какой бы она ни была плоской. Он отошел чуть в сторону, чтобы не наступить случайно на Сашу, и присел на корточки. Калабушин старался уменьшиться, молясь всем богам подряд и уговаривая их отвести молнию.
  В мутной серой пелене дождя мелькнуло пятнистое тело, ударив Калабушина в плечо.
  - Эй, Котов! Спятил совсем! - рявкнул Калабушин, тряся головой. Он ткнулся носом в землю, грязь залепила глаза. Но когда он поднялся на четвереньки, то увидел перед собой вовсе не Котова, а здоровенную зверюгу, желто-рыжую, в черные пятна, смахивающую окраской на песчаный джип. Калабушин захрипел от ужаса, чувствуя, как пересохло во рту, а штаны, напротив, наполнились горячей жижей. - Котов... - шепнул Калабушин, ясно видя перед собой янтарные глаза ягуара. Огромный кот заурчал, ткнулся лбом в плечо человека, сбив его на землю, развернулся и скрылся за дождевыми струями. Калабушин бессильно свалился в грязь, плача от страха и унижения. - Дрессированный, наверное, - шептал он. - Точно дрессированный. Из цирка сбежал. Мать их, страну эту. Дрессированные ягуары бегают, как на воле, - но несмотря на все эти успокоительные слова, Калабушин четко знал, что ягуар, только что оставивший его в покое, не был дрессированным, не сбежал ни из какого цирка. А был он совершенно натуральным диким зверем. Перед глазами Калабушина все еще покачивались желтоватые огромные клыки, и мощные лапы отбрасывали в стороны земляные комья.
  Калабушин прижался к земле, стараясь слиться с ней, замаскироваться. Даже прокатился по грязи, надеясь, что глинистая почва, облепив тело, скроет его запах. Что-то кольнуло под лопатку, и протянутая рука Калабушина наткнулась на рукоять ножа. Подтащив к себе находку, он не поверил своим глазам: в руках Калабушина оказался обсидиановый нож, бритвенно-острый, с золотой рукоятью, изображающей причудливо перевитых в схватке змей. Калабушин даже забыл на мгновение о ягуаре, сжав в ладони найденное оружие, но тут же огляделся опасливо, пытаясь рассмотреть что-то за заливавшим глаза дождем. Нож удобно улегся в руку, словно и был для нее предназначен. От него по всему телу разливались теплые волны уверенности и покоя.
  - Мое... - хриплым голосом прошептал Калабушин. - Мое...
  Сжимая нож, он не заметил, как маленькая статуэтка остроголового человечка выскользнула из его кармана, упала на землю, закатилась под лист. Главное было - не выпустить из рук оружие.
  Неподалеку кто-то закричал, пронзительно и звонко.
  Котов, - сообразил Калабушин. - Видно ягуар на него напал... - но он уже с трудом соображал, кто такой Котов, что он сам делает на этой поляне посреди тропического леса, да и вообще - кто же он сам такой. Сознание уплывало, раскачиваясь в мутных серых волнах, и золотая рукоять ножа маслянистым блеском заменила солнце, скрытое за сплошными тучами.
  
  * * *
  
  Камлай, шаман, камлай.
  Уже сходятся мать-звери, рыча и скаля клыки, готовятся к смертному бою. Опасность великая грозит тому пареньку, которому ты, шаман, много лет назад обещал помощь и поддержку. Стучи в бубен громче, шаман. Призывай духов, тебе подвластных, ты же - ойун верхнего мира. Ты обещал.
  И несется вверх гул бубна, размахивает шаман колотушкой, а пот заливает ему глаза, как тропический ливень. Сорвалась одна фигурка с одежды шамана, покатилась, стуча, в сторону. Не смотри туда, шаман. Не опускай бубен, стучи колотушкой сильнее.
  Камлай, шаман, камлай.
  
  Глава четвертая. Меч и камень
  
  Саша поднес к глазам саднящую ладонь. Круглое красное пятно посередине напоминало след кошачьей лапы. Саша выругался, отбрасывая мокрые волосы со лба. Вся поездка не задалась. Такое невезенье, словно нарочно сделанное. Сначала навязали попутчика, бесполезного настолько, насколько это только возможно. Потом не встретили, машину подсунули какую-то невероятную, одичавшую давным давно, и в довершение всего нужно было исхитриться заблудиться в лесочке размером с носовой платок. Да еще попасть под дождь.
  Холодок страха пробежал мягкими лапками вдоль позвоночника, царапнул ледяным коготком под сердцем. Неестественный это был дождь, а уж если вспомнить падающих с деревьев мертвых змей, то и вовсе становится жутко. В свое время Саша насмотрелся на колдовство шаманское, верил в запредельное настолько, насколько возможно это для человека со складом ума рационалистическим. И вот сейчас, в далекой тропической стране, он оглядывался, разыскивая за ближайшим древесным стволом шамана сибирского, бьющего колотушкой в магический бубен. Уж очень все происшедшее напоминало результат чьего-то мрачного колдовства.
  Что-то мелькнуло невдалеке, размытым пестрым пятном качнулось перед глазами.
  - Витек, ты б не бегал тут, - окликнул попутчика Саша. - Неровен час споткнешься, упадешь, ногу сломаешь. Думаешь, я тебя смогу на собственном горбу вытащить? Мы ж в разных весовых категориях.
  Калабушин не отозвался, и Саша вновь ощутил мерзенький холодок страха. То, что бродило неподалеку, не было человеком.
  Саша зашарил по земле, пытаясь найти хоть камень.
  - Щас кирпичом промеж глаз как засвечу, - пообещал Саша неведомому. - Так что лучше не приближайся, тварь паскудная.
  Но не то что кирпича, даже приличной горсти гальки набрать не представлялось возможным. Пальцы уходили в мягкую землю, цеплялись за травяные стебли, режущие кожу, выдирали мягкие тонкие корни, с которых сыпались белесые личинки. Но ни одного камушка не было.
  Ведь только что был, ну был же, гадина такая, - думал Саша со злостью. - Ведь обо что-то я ладонь рассадил!
  Но никакие воспоминания о разбитой ладони не помогали нащупать вожделенный камень. А темная тень, прижимающаяся к земле, облитая дождевыми струями, приближалась, взрыкивая и хлеща гибким хвостом, мелькающим быстро и резко, как хлыст, рассекающим дождевые капли.
  Господи! Спаси и помилуй нас грешных! - мысленно воззвал Саша, забывая многолетний атеизм и нащупывая на груди серебряный крестик, повешенный еще в детстве бабкой, да так и не снятый из любви к старушке. Другая рука, опершись о землю, неожиданно наткнулась на что-то твердое, прохладное и гладкое.
  - Ну, держись, тварь! - воскликнул Саша, вскакивая и подхватывая камень в ладонь поудобнее. Однако, вместо камня в ладони оказалась зажата рукоять тонкого, изъеденного ржавчиной меча.
  Спата, - определил Саша автоматически, бросив взгляд на меч. - Времена Конкисты, не иначе, жаль, что придется такой раритет вместо булыжника использовать.
  И в этот момент ему стало вовсе не до раздумий. Длинное пятнистое тело взметнулось вверх от земли, широкие лапы потянулись вперед, и Саша увидел серповидно изогнутые кошачьи когти, напоминающие индийские кинжалы-маду.
  Ягуар! - сообразил Саша, увидев круглую кошачью морду с характерными прижатыми по бокам ушами. От рычания зверя дрогнуло все внутри, будто он находился внутри громадного колокола. Саша только и успел, что перехватить спату поудобнее, направив лезвие вверх. И ягуар налетел на острие, нанизался на меч, как клубок на спицу, а громовой победный рык зверя, предвкушающего легкую добычу, превратился в задыхающееся ворчание, перешедшее в хриплую отрыжку. По Сашиным рукам текла густая кровь, мерзко пахло мокрой шерстью и внутренностями. Ягуар упал на бок, увлекая за собой спату, но Саша вцепился в рукоять, словно в последнюю надежду на спасение, и меч остался у него в руках, а издыхающий зверь откатился в сторону. Дождь все так же поливал, смывая с рук Саши кровь, очищая спату от грязи. Вдалеке прокатился громовой раскат, и ветер злобно взвыл в вершинах деревьев.
  - Калабушин! - позвал Саша дрожащим голосом. - Витек, ты где там? - он уже представлял себе холодеющий труп Калабушина, валяющийся на краю поляны с вырванным животом - помнилось, что животы являются любимым лакомством кошачьих хищников. - Калабуха, мать твою, да отзовись ты! - заорал Саша совсем уж громко, не думая о возможных хищниках вокруг. Словно отзываясь на голос, вокруг поляны, окружая ее, вспыхнуло призрачное голубоватое сияние. Стволы дьявольских деревьев, напитанные фосфором, светились, будто при праздничной иллюминации. Саша оглянулся растерянно. Этот свет, каким бы призрачным он ни был, позволял довольно хорошо рассмотреть поляну, несмотря на непрерывно льющую с небес воду. Никакого Калабушина на поляне не наблюдалось. Вообще никого живого не наблюдалось, если не считать еще вздрагивающего ягуара, скребущего в бессильной злобе землю когтями.
  Саша шагнул назад, вздергивая плечи, сутулясь от страха. Ягуар, казалось, все еще силится дотянуться до него, достать врага хоть на последнем вздохе. Громыхнуло прямо над головой, и в ягуара ударила стреловидная молния. Пятнистая шкура вспыхнула мгновенно. Саша зажмурился, а когда открыл глаза, то сквозь плывущие яркие круги, увидел, что никакого зверя - ни живого, ни мертвого - на поляне уже не было. Лишь черное обугленное пятно впитывало дождевые струи.
  - Калабуха! - Саша выругался во весь голос, поворачиваясь из стороны в сторону. - Да куда ж ты пошел, придурок?! Отзовись!
  Он начал аукать, словно находился в родном среднерусском лесу и заблудился при сборе грибов. Калабушин не отзывался, и листья кустарников, плотно окружавших поляну, не шевелились даже под ударами капель дождя.
  - Калабуха... - Саша уже не кричал, только оглядывался через плечо, поминутно вздрагивая. Ладонь его скользнула по рукояти меча, и спата выскользнула, упала на землю. Саша наклонился за оружием и застыл, рассмотрев, наконец, рукоять. С эфеса на него смотрел длинный, вытянутый, дымчато-серый кошачий глаз, игриво подмигивающий серебристой полосой посередине.
  Глаз, который не глаз, - понял Саша, заглядывая в глубины камня-кабошона, украшающего рукоять спаты. - Фамильный меч, не иначе, - он разглядел тонкую гравировку герба у основания лезвия, наклонился ниже, вглядываясь в рисунок, проводя пальцем по тонким линиям.
  Камень в рукояти вспыхнул, задымился плавящимся серебром. Саша вскрикнул, проваливаясь в дымчато-серое озеро, заполняющее все вокруг. Плеснула серебряная волна, и успокоилась поверхность озерная, даже кругов на ней не осталось.
  А на краю поляны меж дьявольских деревьев, что светятся в темноте, склонилась флорифундия, и аромат ее чудный, навевающий сны, разливался над мокнущей травой.
  
  * * *
  
  Гремит бубен, гудит бубен, пляшет шаман, размахивая колотушкой. Течет по морщинистому лбу пот, уже седые пряди волос слиплись, повисли сосульками. Развевается одежда, позванивают нашитые на нее амулеты. А шаман все пляшет, все скачет.
  Смотри, шаман, уже дорожка появилась под твоими ногами, серебристо-дымчатая, как кошачья шерсть, светящаяся мягко.
  Не переставая греметь бубном, пошел шаман по дорожке, подпрыгивая высоко, танцуя на ходу. А вот гора высокая, кручи, в небеса уходящие, а вершина той горы облаками укутана, как меховой пушистой шапкой. Поднимается шаман на гору, а пение бубна сопровождает каждый его шаг.
  - Тут отдохну, - решил шаман, присаживаясь на берегу молочного озера, что раскинулось на самой вершине горы. Окружают то озеро облачные деревья, белые, как первый снег, прижимаются к прохладному молоку кустарники, такие же белые, а ветви их мягки, сделанные из тех же облаков. И не галька лежит на берегу озера, а ледяные шарики, гладкие и блестящие под солнечными лучами, иногда прорывающимися через облачный покров.
  Только шагнул шаман к озеру, желая окунуться в сладкое, прохладное молоко, как услышал голос, кричащий пронзительно, в страхе и отчаянии. Узнал шаман паренька русского, которому помощь обещал когда-то. Вздохнул, подобрал бубен, отложенный было в сторону, и вновь ударил колотушкой так, что только гул пошел.
  Всколыхнулось молочное озеро, и стоствольный тополь появился на вершине горы. Заскакал шаман по веткам, будто крылья ястребиные у него выросли. И подобно крыльям взлетала и опадала одежда шамана.
  Там, высоко, на седьмом небе, ждет шамана дух, присланный богами-айыы. Выслушает он просьбу шамана, передаст ее на девятое небо айыы, а уж те решат, достоин ли помощи колдун.
  - Не откажите, - просит шаман, перепрыгивая с ветки на ветку, и золотые тополиные листья звенят, когда касается их нога, обутая в мягкий сапожок. - Судьба всего мира серединного от этого зависит, не откажите!
  Гремит, гудит бубен шамана. Устал старик, болят руки, с трудом держат колотушку и бубен. Но не сдается шаман, только головой встряхивает упрямо, продолжает путь к седьмому небу за помощью. Не зря ведь он - великий ойун верхнего мира.
  И подхватывает шамана нить серебристая, сплетается вокруг него коконом. И от этого кокона становится старику тепло, и сил прибавляется. И куда как быстрее начинает он скакать с ветки на ветку, и веселее звенят золотые листья под его ногами, увереннее гремит бубен.
  А внизу, далеко-далеко, мерцает, светится длинный, дымчато-серый кошачий глаз, прорезанный серебристой линией зрачка, и тянется от него нить света, окутывает шамана, помогает ему.
  Гремит, гудит бубен шамана, и отзывается на эти звуки сам стоствольный тополь, что растет на вершине горы, удерживающей мир.
  
  * * *
  
  Саша открыл глаза. Никакой серебристой воды и в помине не было, вообще никакой воды. Ни озерной, ни дождевой. И вечерние сумерки, залитые грозовым дождем, сменились ярким дневным светом, в котором древесные листья казались блестящими, словно лакированными.
  Это я выключился, что ли? Сознание потерял на сутки? - подумал Саша, озираясь. Поляна, насколько он мог судить, была именно та, на которую привела лесная тропинка. Та поляна, на которой напал ягуар.
  Саша вздрогнул, высматривая горелое пятно в траве, но это пятно исчезло туда же, куда и дождь, и сумерки, и... Калабушин. Вместо кремированных останков ягуара под ногами Саши лежала спата. Кошачий глаз в эфесе меча, кабошон гладкий, полированный до шелковистого сияния, переливался дымчатым серебром. И сам меч был уже не тот проржавевший, готовый рассыпаться рыжей пылью, а - сверкающий, отточенный до бритвенной остроты, и рукоять его манила ладонь, обещая привычную тяжесть.
  Привычную? Саша помотал головой. В жизни он не держал в руках меча. Ну, разве что на раскопках, когда доставали бережно из земли артефакты ушедших времен, приходилось брать в руки останки древнего благородного оружия. Но чтоб вот так, боевой меч, новый, жаждущий крови? Нет.
  Что-то шевельнулось на границе сознания. Что-то... Нет, кто-то! Саша затряс головой, пытаясь вытряхнуть чужой голос, словно воду, попавшую в ухо во время купания.
  - Чужак-чужак-чужак! Демон! Беееееес! - голосил некто внутри головы, прочно поселившийся в мозгах. И этот некто был столь же полон ужаса, как и Саша. - Изыди, Сатана! Изыди!
  Сашина рука поднялась сама - он только с ужасом наблюдал за дрожащими пальцами - и широкий крест осенил его. Саша наклонился, подхватывая спату. Эфес меча прильнул к ладони, и от кабошона, украшающего его, по руке разлилось тепло. Кисть крутанулась, и спата свистнула, разрезая воздух, пластая его тонкими ломтиками. Саша пытался остановиться, разжать пальцы, бросить меч, но рука не слушалась, а пальцы все крепче сжимались на рукояти.
  - Viva la Virgen Santisima! - Слава пресвятой деве! - воскликнул Саша - или некто, засевший в его мозгу - вздымая меч, и с кабошона вверх ударил дымчато-серый луч, расходясь конусом.
  Кулак ударил в грудь, словно в особом приветствии, и гулко отозвалась кираса.
  Наконец разжались пальцы, и спата выпала из руки, вонзилась в землю, задрожала, будто вырваться пыталась. Саша, мотая головой и жмурясь, рвал с себя металлический нагрудник, путаясь в ремнях. А когда сорвал и глянул на полированное до зеркального блеска железо, то обомлел. Голова закружилась, а перед глазами поплыли серебристо-перламутровые волны. С отражающей поверхности металла на него смотрело совсем чужое лицо, только отдаленно похожее на его собственное. Юное. Мальчишке не больше восемнадцати, - подумал Саша почти что холодно, почти спокойно. Голубые глаза, надменно поблескивающие из-под широких черных бровей, длинные, загнутые ресницы, кудри до плеч - любая девушка обзавидовалась бы, на такие глядя. Чужое, незнакомое лицо.
  Саша опустился на землю рядом со спатой, рассмеялся глупо. Подхватил горсть земли, мягкой, душистой, разогретой солнцем, пересыпал из ладони в ладонь, растирая нежно каждый земляной комочек. Сорвал травинку, покрутил ее в пальцах, понюхал, прикусил, чувствуя, как сладковатый привкус растекается по языку.
  Руки вновь перестали слушаться, потянулись к мечу. Пальцы сами нащупали кабошон, венчающий эфес спаты.
  Кошачий глаз, - в который раз отметил Саша, разглядывая отстраненно камень. - Ох, вот влип, ох и влип...
  - Бес? - осторожно спросил некто прямо внутри головы. - Ты - бес?
  - Да не бес я, не бес! - выкрикнул Саша, не произнеся вслух ни слова. - И бесом никогда не был! - а сам все думал о том, какой диагноз поставит психиатр и даже размечтаться успел о том, чтобы доктором оказалась симпатичная девушка. Тогда - казалось ему - и психом быть не так страшно.
  - Не бес... - задумчиво протянул невидимый собеседник, с которым Саша делил одно тело на двоих. И два полушария мозга соответственно. - Вот мне и кажется, что для беса ты какой-то слишком... хлипкий. Но кто же тогда?
  Саша, путаясь в словах, попытался объяснить кто он такой и что тут делает.
  - Колодец Жертв? - удивился невидимка. - Да нет тут такого. Шаманы - эти да, эти есть. Убивают всех подряд. Дикие люди. Вот, гонюсь за такими. Целая стая их собралась. У меня и отряд есть, - Саше показалось, что собеседник гордо вздернул голову, говоря об отряде.
  Ну, еще бы! - сообразил Саша. - Пацан ведь совсем, а ему командирские погоны доверили. Вот и гордится. Законно, впрочем. А спату как крутил! Залюбуешься! У нас не каждый инструктор-фехтовальщик так сможет.
  - Слушай, парень, тут какая-то фантастика произошла, честное слово! - попробовал он еще раз наладить дружеские отношения. - Не знаю уж как, не знаю почему, но, похоже, меня в тебя забросило. А ты - ну никак не из моего времени. В общем, попал я, как кур в ощип, невесть куда, невесть зачем, и еще невесть как отсюда выбираться.
  - Да... история... - согласился собеседник. - Такое и в сказках не рассказывают, и в книгах не пишут. Правда, немного я их прочитал, - понурился парень.
  - Книжки - это неважно, - демократично заявил Саша, мысленно ужасаясь полнейшей безграмотности меченосца. А в этой безграмотности он был уверен почти что абсолютно. Нравы воинов-конкистадоров он знал неплохо. - Слушай, а зовут-то тебя как? А то неловко обращаться все время "эй, ты!".
  - Тут ты прав. Я - Алессандро дель Гатто. А как зовут тебя, незнакомец?
  Дель Гатто? Гатто? - закрутились у Саши в мыслях обрывки испанского. - Кот! О, Господи! Котов! Алессандро! Санька Котов! То-то смахивает на меня в детстве...Ох, ты ж... Теперь хоть как-то понять можно, почему меня именно к этому пацану подселило. Коммуналка, курам на смех!
  - Так как тебя зовут? - переспросил Алессандро, уже несколько беспокоясь. Кто его знает, может, все-таки бес подселился. Одержимость - штука нередкая, правда, страдают ею все больше простолюдины, а дель Гатто - род древний, уважаемый, даром что обедневший.
  - А я это... - замялся Саша, не зная, как и представиться в такой ситуации. - Саша Тигров, - в конце концов заявил он. - Ты лучше вот что скажи, Санди, каким это манером мы друг друга понимаем? Ты - испанец, я с утречка вчерашнего точно русским был, а говорим, кажется, на одном языке.
  - Так мы не говорим, мы думаем, - ответил Алессандро. - А, впрочем, я и сам не знаю. Это у священника нужно бы спросить. Вот священники - люди ученые, на любой вопрос ответить могут. Жаль, падре Хаокина мы схоронили третьего дня. Лихорадка тропическая. А, может, и кто из этих шаманов индейских болезнь наслал. Очень уж похоже было на дьявольские козни, - дель Гатто помрачнел, и пальцы его - а, может, Сашины, - побежали по рукояти спаты.
  - Говоришь, священники - люди ученые? - недоверчиво переспросил Саша и задумался глубоко. Как бы интересно ни было болтать с этим мальцом-конкистадором, но нужно возвращаться домой. В родное, так сказать, тело. Еще в Якутии приходилось Саше от шаманов слышать о подобных путешествиях, но никогда не думал, что такой путь придется проделать самому. Да еще и не зная, как вернуться. - Слушай, Санди, а еще какие священники в округе остались? Или, может, индейские шаманы? Может, они меня назад вернут?
  - И не думай даже! - пальцы оторвались от меча, сцепились друг с другом нервно. - Шаманы! Это ж - дьявольское отродье, бесов вместилище! Они тебя знаешь куда зашлют? Наверное, и сюда какой-то из них отправил. В отместку. Ты кому из них помешал?
  - Да, вроде, никому, - вздохнул Саша. Вот такой он человек был - никому не мешающий. Но тут же осекся. А как же Священный Колодец, который он обследовать собирался? Может, неведомое божество майя порешило, что приближается осквернитель, ну и обошлось с ним по свойски. С помощью, конечно же, кого-то из своих служителей. Говорили ведь, что в Колодце по сей день жертвы находят. Довольно свежие, между прочим.
  - Вот, видишь, видишь! - Алессандро чуть не запрыгал от возбуждения. Но сдержался. Дворянин как-никак, да еще и командир отряда. Невместно вести себя, как мальчишка дворовой. - А говоришь, никому не помешал! Бесы, которым они тут поклоняются, и не такое сотворить с человеком могут.
  Мысли читает, - понял Саша. - Ну, оно и не удивительно, если одним и тем же мозгом эти мысли думаются. Хорошо еще, что не все, а только самые поверхностные.
  Он не переставал удивляться собственному спокойствию. Казалось бы, вот тут-то и надо биться в истерике, кричать громко, стучать кулаками по земле, сбивая в кровь костяшки пальцев. Шизофреническое расщепление личности маячило прямо перед носом. Ан нет. Неколебимое спокойствие охватило Сашу, и он с благосклонностью старшего брата размышлял о мальчишке-конкистадоре с чудным именем Алессандро дель Гатто, о своем испанском тезке.
  - Интересно, как такое соотносится с нашей физикой? - больше сам у себя поинтересовался Саша, не ожидая никакой реакции от Алессандро. Да и что этот выкормыш Конкисты, крестоносец несчастный может знать о высоких физических материях?
  - Священники говорят, что для бесов нет ничего невозможного, если они жаждут нагадить истинному христианину, - торжественно сообщил Алессандро, не сказав, естественно, ни одного слова о физике. Впрочем, Саша так и думал.
  - Послушай, Санди, а есть кто поблизости, кроме покойного дона Хаокина? Ну, из священников. Живой чтоб.
  Дель Гатто задумался. Загибая пальцы, начал перечислять всех священников, приплывших с ним на "Espada Santa". Но из них кто уже был мертв, кто ушел с другими отрядами, и сейчас их не найти так просто.
  - К тому же, я должен выкорчевать бесовское отродье, - почти что сплюнул от злости Алессандро. - Отряд мой вдогон послан был. Пока не исполню предначертанное, пока не изведу под корень тех шаманов, что человеческие жертвы приносят, не могу помочь тебе, Саша. Никак не могу. Честь моя требует, чтоб сначала выполнил то, что должно, то, в чем поклялся. Я ж, Саша, крест целовал, что не будет мне покоя ни днем, ни ночью, пока дьявольскую заразу дымным пламенем не пущу.
  - Понятно, - протянул Саша. Дело пахло керосином все явственней.
  Шамана бы сейчас сюда, родного, сибирского, - размечтался Саша. - Он бы все сделал, как следует. И вернул бы в родное тело, и вообще... - что "вообще" Саша толком не знал, но очень хотелось верить, что это - нечто хорошее. Он с ужасом представлял себя самого, точнее, свое тело, бессильно лежащее под проливным дождем на колдовской поляне, рядом с обломанной, ржавой спатой, и дождевые капли стекают по каменному кошачьему глазу в эфесе, а рядом - обугленное пятно, воняющее паленой шерстью и жареным мясом. А ведь если душа надолго покидает тело, то это самое тело погибает! - вспомнил Саша и завопил нечто невнятное, но несомненно матерное.
  - Эй, эй, Саша Тигров! - позвал кто-то - Алессандро. - Ты что это, Саша?
  - Да не, ничего, это я так, разнервничался малек, - вздохнул Саша. - Говоришь, надобно шаманов, которые человеческие жертвы приносят, поубивать?
  - Да! - от энтузиазма дель Гатто взмахнул спатой так, что свистнуло в ушах, и золотистая молния мелькнула на лезвии меча. - Они человеческой плотью питаются. Людоеды!
  - Ну, предположим, не совсем так, - вспомнил Саша обряды жреческие индейцев и мысленно поморщился наивному черно-белому восприятию юного конкистадора. - Но жертвы человеческие приносят, это точно. Значит, поубивать... - он задумался. Мысль, конечно, была неприятная, но неведомо, что еще можно было сделать. Разве что помочь как-то пацану испанскому, мальчишке неразумному. Использовать все свои знания, принесенные из далекого будущего. А уж потом - пусть мальчишка помогает. Священника подходящего найти, обряд провести, чтоб попасть назад, в родное тело, пока оно от отсутствия души не разложилось напрочь, или пока оно другую душу - какую-нибудь бесхозную, блуждающую, - не подхватило от одиночества, как ангину от сквозняка.
  - Отряд мой здесь, неподалеку, - радостно сообщил Алессандро. Видно, уловил какую-то Сашину мысль, и идея эта ему понравилась. - Вот за теми деревьями солдаты схоронились, - он указал спатой в сторону, и длинное узкое лезвие замерло в воздухе, ловя гладкой поверхностью солнечный луч. У деревьев стоял смуглый обнаженный человек, весь разукрашенный странными рисунками, будто живая картина, лишь кожаная набедренная повязка прикрывала его, да на голове раскачивался дивный убор из перьев, столь огромный, что казалось удивительным - как вообще подобное может держаться и не падать.
  А как на показах высокой моды с девок тряпки не сваливаются? - подумал Саша и хихикнул. Похоже, перед ним оказался шаман, индейский шаман, тот самый, который и требуется. Судя по величине убора, по орлиным перьям в нем, по рисункам на коже, шаман - силы необычайной. Точно сможет вернуть в родное тело быстро и без проволочек. И убивать никого не надо будет! - обрадовался Саша. Несмотря на археологическую профессию, предполагающую выкапывание древних трупов и предметов их обихода, мертвецов Саша недолюбливал. Видимо, от того, что они были далеко не древние обычно. И, конечно же, увеличивать количество свежих покойников сам не хотел.
  - Дикарь! - отчаянно завопил Алессандро. - Шаман дикарский! Людоед богомерзкий!
  - Погодь, погодь, Санди, - заторопился Саша. - Ты это... Не пыли, парень. Кого он съел? Тебя, что ли? Глянь, стоит, смотрит лишь. Ни на кого не бросается. Положь меч, я тебе говорю! Положь!
  Но юный испанец не слушал, и спата взлетела в воздух, крутанулась, демонстрируя отточенное лезвие. Вот-вот бросится дель Гатто на индейца.
  - Парень! Не дергайся! - крикнул Саша. Ему совсем не хотелось, чтобы Алессандро ввязывался в драку. Неведомо еще, кто победителем выйдет, индейцы - бойцы крутые, а Саше было бы вовсе грустно, если б он лишился последнего телесного пристанища. Ну а если шамана убьют, тоже нехорошо. Так шанс есть, что индеец прямо здесь и сейчас отправит Сашу домой, в родное время.
  - Людоед! - голосил испанец. - Убийца невинных! Пожиратель душ!
  И дель Гатто побежал к краю поляны, размахивая мечом, не переставая осыпать индейца ругательствами на двух языках - видно, успел-таки подхватить что-то у Саши.
  - Я ж тебе сказал: положь меч! - еще раз сказал Саша, но видя, что его никто не слушает, потянулся, пытаясь разжать пальцы. Индеец, глядя на дико перекосившееся лицо противника, расхохотался, делая оскорбительные жесты, но даже не двинулся с места, хоть и совершенно рядом с ним свистело серебристое лезвие спаты.
  - Саша, что ж ты делаешь? - недоуменно спросил дель Гатто. - Это ж чудовище, проклятое Богом.
  - Нет, - Саша почувствовал, что полностью управляет телом и потянулся, разжимая пальцы. Спата выпала, тоскливо звякнув. - Он тоже человек. И, может быть, человек хороший.
  Алессандро выругался, пытаясь вновь получить контроль над собственным телом, но Саша оттолкнул его, сам ясно не поняв - как он это сделал.
  - Посиди, парень, скоро это прекратится. Вот переговорю с этим дикарем, и сразу все уладится, - он был уверен в успехе вежливого обращения. И тут же обратился к шаману, протягивая к нему пустые ладони: - Простите великодушно, но у нас тут проблема возникла, - Саша шагнул к шаману, собираясь продолжить речь. Но индеец вскинул руку, и в ладони его сверкнула золотая рукоять обсидианового ножа. - Все, все, стою, - Саша улыбнулся миролюбиво, не переставая демонстрировать пустоту и обнаженность ладоней. - С места не двигаюсь. А давайте поговорим, прежде, чем друг на друга бросаться.
  Шаман оскалился, даже рыкнул, и тут же ответило ему звериное рычание, раскатившееся подобно грому по лесу. И за деревьями мелькнуло пятнистое длинное тело, потом еще одно, и еще.
  Ягуары! - сообразил Саша. - Блин, что ж делать-то?
  И тут же заговорил вновь, пытаясь спокойной и дружеской интонацией разъяснить индейцу, что не хочет ему ничего плохого и не собирается нападать. На слова он уже не рассчитывал, ведь говорил то на русском, то на испанском, а шаман явно не знал ни того, ни другого.
  Какое-то время индеец слушал, лишь хмурился и морщился недовольно, но нож бросить не пытался.
  - ... и вот не могли бы вы отправить меня обратно? - закончил Саша длинную речь, призванную объяснить шаману положение дел. Он надеялся только лишь на ясновидение колдуна, на то, что он может читать мысли так же, как некоторые могучие якутские шаманы, которых Саша знал. А мысль проговоренная становится четче, легче для прочтения, вот Саша и старался изо всех сил.
  - Обратно? - взревел шаман на чистейшем русском языке, чем несказанно удивил Сашу. - Обратно, значит, хочешь, Котов?
  Точно мысли читать может, - обрадовался было Саша.
  - Юм-Чак назвал твое имя, поминая своих врагов, - забормотал индеец, приплясывая на месте. Орлиные перья убора его тряслись, будто в лихорадке. - Юм-Чак приказал уничтожить тебя, старинного врага своего. Ягуар, зверь бога доверенный, не справился. Значит, пришел мой черед.
  Шаман поднял обсидиановый нож, и солнечный луч стек по мрачной каменной поверхности. Взгляд индейца уперся в Сашины глаза, блеснул фанатической яростью. Но что-то знакомое почудилось Саше в чуть дергающейся изогнутой брови.
  - Калабуха, ты ли это? Ты что, совсем спятил?
  А что, не такая и дикая мысль, если я мог попасть фиг знает куда, то почему не может Калабушин? - резонно решил Саша, продолжая вглядываться в трясущегося шамана. - Ну и воплощение ему досталось, не позавидуешь.
  - Юм-Чак приказал, - заявил индеец. - Я заберу твою жизнь, как забирал уже неоднократно, и тот, кто пришел к тебе из дали времен, не поможет победить. Смотри мне в глаза, и увидь свою смерть.
  Саша взглянул в черные, блестящие, как у птицы, глаза шамана и застыл недвижимо, не в силах даже пальцем шевельнуть. Гипноз! - ему хотелось кричать, разбить колдовство, но рот не открывался, а язык застыл, обволакиваемый вязкой слюной. Шаман приближался медленно, мелкими танцующими шажками. Обсидиановый нож летал в воздухе, и индеец запел низким, гулким голосом, поминая своего бога, обещая ему в подарок душу врага.
  Тягучим, как патока движением шаман провел ножом у Сашиного горла, прочерчивая на шее тонкую полоску, тут же набухшую мелкими кровавыми каплями.
  - Я вырву твое сердце, - пообещал шаман, и потянул нож вниз, разрывая каменным лезвием рубашку. - Твое сердце будет пищей Юм-Чаку.
  - Не-ееееееет! - закричал дель Гатто, врываясь в Сашино сознание, отбрасывая его в сторону.
  Мир мигнул, где-то плеснула волна, сверкающая на солнце, как лезвие спаты, и закричала белая птица, мелькая облачком над водой.
  - Куда? Куда ты? - Саша вновь обрел речь, но в глазах его плескалась дымчато-серая вода, и кошачий глаз, венчающий эфес спаты, смотрел прямо в лицо.
  - Назад, еще немного назад, или все пропало, - ответил кто-то, и Саша почему-то понял, что это не дель Гатто.
  В плеск воды вплеталось разочарованное рычание ягуаров.
  
  * * *
  
  Гремит бубен шамана, гудит бубен, отзывается низким гулом на каждый удар колотушки. Зовет шаман духа седьмого неба, чтоб передать просьбу свою о помощи на небо девятое. Но не прилетает дух, не слышит, наверное, гром шаманского бубна.
  Встряхнул шаман плащ свой, прижал ладонь к изображению кованому - духа-покровителя, воззвал к нему. Но и тут не было ответа, будто не слова прозвучали в тишине, а негромко ветер взвыл.
  Отчаялся почти шаман. Устал очень, да и годы к земле тянут, а тут - шутка ли сказать! - такое путешествие. Молодой, в полной силе шаман и то может не выдержать.
  - Ох, беду чую... - прошептал шаман, ударяя колотушкой в бубен. - Чую, быть беде...
  И тут то ли духи отозвались, то ли само желание шамана такой силой обладало, но изобразилось перед ним зеркало дымчато-серое, перламутровой пленкой подернутое. И в зеркале этом увидел шаман русского паренька, которому помощь обещана была. Только парнишка этот на себя не похож был, в другом теле оказала. Да и в другом времени - понял шаман со страхом. Не видывал он еще никогда, чтоб простые смертные могли меж времен перемещаться. И стоял перед пареньком враг. Шаман аж зашипел от злости, увидав этого врага. Черт лица рассмотреть нельзя было - лишь облако черное клубилось, а из него щупальца высовывались, и каждое щупальце оканчивалось пастью зубатой. А паренек ничего этого не видел, считал того, кто перед ним стоит, обычным человеком. Понял шаман, что сейчас убьют русского мальчика, уже поднялась рука костлявая, и ритуальный нож, что пил жертвенную кровь столетиями, задрожал в предвкушении.
  Ударил шаман, всей своей силой, всей мощью. Помог ему дух-покровитель, и дух седьмого неба снизошел, чтоб поддержать колдовство, направленное на доброе дело.
  Отлетел русский паренек в сторону, да не просто шагов на несколько, а на несколько недель. Победно сверкнул дымчато-серый камень, венчающий эфес тонкого меча, что сжимал парнишка, и заплескались атласные волны морские, разлился в воздухе солено-йодистый аромат.
  С тяжким вздохом упал шаман, выронив колотушку. Чувствовал он усталость великую, слабость невозможную.
  - Отдохни тут, - сказал ему дух седьмого неба. - Ты заслужил.
  И подстелили шаману облака пуховые, и подали ему то питье, что боги на девятом небе пьют, и принесли ему ту еду, что богам на девятом небе приносят. И пил шаман, и ел шаман, а потом уснул на облаке, подложив под голову шаманский бубен. А колотушку все сжимал в руке. На всякий случай. Вдруг да понадобится.
  Помолчи пока, бубен шаманский. Пусть отдохнет твой хозяин. Не так много времени для отдыха ему отведено.
  
  Глава пятая. Гирлянды на реях
  
  Ягуары остались в далеком тропическом лесу. Галион вздымался на сероватых волнах, переваливался с боку на бок. Паруса, кажущиеся ярко-белыми в жемчужном утреннем свете, туго надувались ветром. Матросы, собравшиеся на палубе, поглядывали угрожающе, ворчали недовольно, в точности, как те далекие ягуары, пятнистые и грозные.
  Саша смотрел в коричневые блестящие глазки бородача, прижмуренные лукаво и сердито, и не понимал, чего хочет этот странный человек. Нечесаная борода задиралась при каждом слове, а пальцы накрепко вцепились в ремень, словно приклеились к нему.
  - Отойди с дороги, сопляк, - требовал бородач, размеренно роняя слова. - Отойди, и можешь еще остаться живым.
  Саша растерянно пожал плечами. В руке бородача, словно в фокусе Кио, появился пистолет, покрытый выбоинами, словно оспинами. Мелкие царапины на деревянной рукоятке были тщательно заполированы - оружие любили и берегли.
  Колесцовый замок, шестнадцатый век... сам папа-Леонардо изобрел, его детище, аки Буратино у папы Карло...А стоил-то очень даже не хило. Простолюдинам, вроде, и не положен был. Это что ж, мужичок из дворян будет? Благородное сословие? Белая кость? Тогда он со мной и разговаривать не будет, как кошака драного прибьет походя, - подумал Саша, холодея.
  - Отойди, - тупо повторил бородач, и зрачки глаз его расширились. Саша понял - вот-вот выстрелит. Дуло пистолета казалось огромным, в него мог поместиться весь этот странный корабль, да еще и весь океан впридачу.
  - Не понимаю, - сказал Саша, пытаясь хоть чуть потянуть время. Ситуация казалась феерически сумасшедшей, и он не знал, как из нее выпутаться. Тот, другой, что свернулся жалким клубком на границе сознания, вдруг поднял голову, залопотал что-то. Но Саша повторил тверже, заглушая надоедливый голос испанского мальчишки: - Не понимаю.
  - А чего тут понимать? - ухмыльнулся бородач, уверенный уже в своей победе над дворянским выкормышем. - Сойди с дороги. Ребята флаг снять хотят. Надоело нам, видишь ли, подчиняться. О чем речь шла? Плывем, значит, в новую землю. Свет веры несем, - бородач мотнул головой, и с бороды полетели сухие хлебные крошки. - А теперь что? Никакой новой земли, значит. Давай, сопровождай галеоны золотые. А мы что? Для этого нанимались? Где честь? Где золото для нас?
  Саша скривился. Бородач говорил уж вовсе непонятные вещи. Может тот, пацан испанский, и понимал, о чем речь, но сам Саша с трудом соображал.
  - Веселого Роджера, что ли, поднять хотите? - спросил он, и понял, что ляпнул чушь. Никакого Роджера в эти времена и быть не могло. Явно ведь не девятнадцатый век. А хотят ребятки, похоже, просто оборвать флаги, отказаться от страны своей, да и пиратствовать помалу у Канар, галеоны вот с золотом пощипать. В общем, классические буканьеры. Канон. Хоть картину пиши.
  - Чего? - переспросил бородач, а палец его напрягся на курке, и скулы побелели, даже вокруг глаз появились беловатые круги.
  Саша понимал, что вот-вот станет холодным трупом, но никак не мог сообразить: чего же этот человек хочет? Ведь он не знал бородача. Совершенно не знал. Впервые видел.
  Испанский мальчишка рванулся в глубинах сознания, напрягся совершенно уж неимоверно.
  - Ты не понимаешь! - закричал он, и Саша согласился с ним. - Мы - когти короля!
  Испанец бросился в атаку, сражаясь за контроль над собственным телом. Саша замер в этой странной, безмолвной для других людей борьбе. Бородач смотрел настороженно, и губы его истончались ниточкой, а борода задиралась все выше и выше. Саша не знал его. Не знал! И этот незнакомый человек сейчас его пристрелит!
  Он знал его. И уважал.
  
  * * *
  
  Темные волны мотали хлипкую лодчонку захудалого рыбака, как моряк, долго не бывавший на земле, треплет портовую шлюху.
  - Пьянь мерзостная, - выругался Фелипе Беньянис, - нет сил у него даже посудину свою залатать как следует. Течет, как эль в моряцкое горло.
  - Не осуждай его, - покачал головой падре - дон Антонио, распластанный черной, подраненной птицей на лодочном дне. - Человек слаб, ты тоже слаб, только твоя слабость не в вине. Так что - не осуждай. Мало ли, придет время, и тебе тоже понадобится понимание и сочувствие других людей.
  Фелипе не ответил, лишь скулы его закаменели, да встопорщилась кудрявая борода. Священнику вольно говорить все, что вздумается, на то он и святой отец, прямую связь с небом имеющий. А он, Фелипе, знает, что нет в нем слабостей, и не потребуется ему чужое сочувствие. Мир - враждебен, и он, Фелипе, собирается победить. Но эту битву не выигрывают молитвами и смирением. Битва - как море, стоит только поддаться, успокоиться, как тут же налетит хлесткая волна, забьет рот и нос соленой пеной, утащит в глубины, где русалки, хохоча звонко и издевательски, опутают бурыми водорослями, утянут на дно, и будут развлекаться, радуясь гибели моряка.
  Дон Антонио застонал, и Фелипе обеспокоенно склонился к нему.
  - Что, падре, что? - забормотал, подсовывая под голову священника свернутые узлом вонючие тряпки, кутая в какую-то рванину его босые ноги. - Попить, может? У меня еще есть вода. Хотите?
  Он совал в осунувшееся лицо дона Антонио баклажку с водой, и слезы катились по его щекам, заросшим всклокоченной бородой.
  Пятый день носило лодку по морю, и не было видно земли, и чайки не долетали в эти места, даже рыба, казалось, покинула мертвые, серые воды. Сначала Фелипе греб, как проклятый, думая, что так вернее уйдет от возможной погони, быстрее попадет в родные края. Но даже его задубелые, просоленные морем ладони растрескались и кровоточили от весел, а берега все не было.
  - Если б я учился... - Фелипе стукнул кулаком по ладони и сморщился - от удара разошлись края раны, и медленно потекла загустевшая кровь. - Если б учился, мог бы по звездам понять, где мы. Тогда бы нашли землю.
  - Ты молодой еще, - утешал его дон Антонио. - Ты просто не успел. Но знаешь, Фелипе, когда доберемся мы до кардинала, он отправит тебя учиться. Честное слово! - и падре даже перекрестился истово, подтверждая истинность своего обещания. - Мы с кардиналом родились в одной деревеньке. В горах. Ах, Фелипе, ты знаешь, какие восходы в горах? Как солнце выкатывается из-за вершины, и виноград наливается прозрачной сладостью под его лучами. Я покажу тебе свою родину, Фелипе. Мы поедем туда вместе, ты и я...
  Дон Антонио еще долго рассказывал молодому моряку о прелестях Италии, задыхаясь и кашляя. На лбу его выступил пот, и священник все чаще вытирал его слабеющей рукой, а голос становился все тише и тише, сходя на хриплый шепот. Фелипе спохватился:
  - Падре, воды?
  - Нет, нет, мальчик, там, наверное, совсем мало осталось.
  - У меня есть еще, - моряк упрямо сжал зубы, стараясь не думать о том, что воды - всего лишь полторы баклажки. Этого мало, очень мало. Еще день, а потом пить станет нечего. А еды нет уже третьи сутки. И нога дона Антонио, опухшая, покрывшаяся багровыми и фиолетовыми пятнами, пахла очень нехорошо, несмотря на то, что Фелипе постоянно поливал рану морской водой - лучшего лекарства он не знал.
  Фелипе обвел взглядом горизонт, разыскивая промельк паруса вдалеке. Корабль, вот что им нужно. Корабль.
  А все эти проклятые мавры. Твари неверные. Подлетела остроносая шебека, перехватывая ветер, и вдоль борта ее торчали разверстые пушечные жерла. Малый калибр, конечно, но телу мягкому все равно, чем его прошьют - то ли ядром полновесным, то ли картечью. И так и этак помирать. И рожи наглые скалились ехидно и злобно, будто знали, что безоружна каравелла, разве что мечом кто ткнет. Полетели абордажные крючья, распарывая доски борта, посыпались на палубу пираты, хохоча и размахивая кривыми саблями.
  Фелипе отбивался, как мог. Но одним ножом многого не добьешься, разве что удачно подставится какой пират. Один так вот и подставился. Фелипе брюхо ему вспорол, будто рыбину потрошил, да еще отскочить успел, чтоб штаны кровью не залило. Берег их, новые были, еще даже не побелели от соленой морской воды. Но, конечно, долго размахивать ножом ему не дали. Скрутили, избили страшно, в цепи заковали бессознательного. Когда очнулся в вонючем пиратском трюме, рядом дон Антонио сидел, молитву читал.
  - Я думал, ты умираешь уже, - покачал головой падре. - Совсем плох был. Но, видно, еще не твой срок. Молись Богу, Фелипе, за то, что даровал он тебе жизнь.
  - Богу ли молиться надобно в этом случае? - сплюнул моряк тягучую слюну, окрашенную кровью, и сморщился от боли. Болело все. Казалось - не осталось ни одной косточки целой, все отбили проклятые мавры. Может, даже печенка оборвалась и болтается посреди брюха, стучась о ребра. - Посмотри, падре, в плену мы. А дальше - рынок невольничий. Муки страшные. Разве ж Бог может детей своих вот так просто неверным отдать на потеху? Может, это - дело рук врага рода человеческого?
  Нахмурился падре недовольно, укорил Фелипе за грех неверия, за уныние и отчаяние.
  - Надеяться нужно. Бог нас не оставит, - сказал дон Антонио, и такой свет по лицу его разлился, что моряк даже поверил - вот отлетит сейчас крышка трюмная, и сладкий воздух родной земли заполнит все вокруг, а мавры поганые уже будут лежать мертвыми.
  Но, конечно, ничего не произошло. Видно, то был день не для божественных чудес, или чудо должно было проявиться другим образом.
  Сколько времени в трюме просидели - никто не знал. Несколько раз спускали чан с похлебкой жидкой, может, раз в день это было, а, может, два. Но вот уже выползают пленники из душной темноты, едва держась на ногах. Кто раненый, а кто просто ослабевший без воздуха и от дурной пищи.
  - Быстрее, быстрее! - мавры дергали за цепи, хохотали, белые бурнусы их развевались, надуваясь под ветром, как паруса. Один, с особо зверской рожей, жирный, весь заросший бородой по самые глаза, казавшийся даже не человеком, а зверем, завернутым для какой-то надобности в полотно, рванул к себе Фелипе, задрал его голову, словно горло собирался перерезать, взревел:
  - Моя доля добычи, - и рассмеялся, оскаливая заточенные остро клыки.
  Моряк похолодел, увидев этот оскал. Вспомнил жуткие рассказы стариков о людоедах, живущих в черных землях. Вот она, смерть позорная, не так, как всем людям умирать, а в котле, в желудке у богомерзкой твари! - представил Фелипе все эти ужасы, даже костер и побулькивающую на этом костре похлебку увидел, и скользнула его рука за пояс мавра, выдернула изогнутый когтем кинжал. Полоснул кинжал по мавританскому горлу, и страшный, зверообразный человек, упал, захлебываясь собственной кровью, ни одного звука не издав, лишь тихо рыгнув, будто отрыжка от излишне сытого обеда приключилась.
  Капитан шебеки с трудом отобрал Фелипе у озверелых мавров. Чуть не убили его. Особо надрывался брат того, первого, убитого еще на корабле.
  - Так не отдаешь, я его долей добычи заберу! Или на торгах куплю, денег не пожалею! - орал, разевая толстогубый рот. - Я ему брата не простил, а уж теперь-то...
  - Купишь - тогда твоя над ним воля, - равнодушно сказал капитан, вталкивая Фелипе в толпу пленников. - А пока погоди.
  Понял тогда моряк, что не пережить ему следующего дня, и рассвет, который увидит он сквозь решетчатое окно рабского загона - последний. А жить-то так хотелось!
  Мавр сорвал с себя ожерелье золотое, камнями драгоценными усаженное густо, швырнул под ноги капитану.
  - Покупаю! Прямо сейчас!
  - Нельзя сейчас, - поскучнел капитан, подбирая дорогое украшение. - Знаешь ведь обычай. Только через торги можно пленника купить. Чтоб большую цену за него выручить. Остальные из-за тебя не должны денег лишаться. Подожди до завтра. А побрякушку твою я возьму. Как залог. Если никто выше цену не предложит, твой пленник будет.
  На том и порешили. А Фелипе все оглядывался вокруг, глаза его шныряли мышами в клетке, ощупывая и осматривая, ища возможность бежать. Но следили за ним зорко, сам капитан шебеки в спину подталкивал, а свободный конец цепи вокруг своей руки обмотал.
  - Иди, матрос, иди, - приговаривал капитан. - Храбрый матрос. Сильный матрос. За тебя дорого заплатят. Не те, так эти. Нравишься ты мне. А смерть твоя будет так тяжела, как только может мечтать правоверный, жаждущий мученического венца. Я даже завидую тебе, матрос, - и капитан разражался хохотом, а команда вторила ему, подталкивая друг друга пальцами в бока, подмигивая, будто хорошей шутке. Впрочем, это и было шуткой.
  Фелипе заперли отдельно от остальных. Смеялись, что выделили ему покои, как гранду какому, за которого выкуп ждут. Покои были вонючей клетушкой, каменным мешком, а посередине - дыра, уходящая аж до сердца земли - как подумалось моряку. А к вечеру втолкнули в эту камеру и падре Антонио. Священник хромал - еще на корабле кто-то из мавров в шутку ткнул его саблей в ногу.
  - А вас за что, падре? - удивился Фелипе. Дон Антонио был безобидный, сухонький старичок, хлипкий настолько, что удивительно было, как мог поднимать в благословении тяжелый серебряный крест.
  - Сказали, что тебе может понадобиться утешение. Капитан сказал, - ответил падре. - Он человек неплохой по-своему. Велел подготовить тебя к мученической казни. Хоть и нехристь, а тоже понимает, что без божественного напутствия - нехорошая смерть.
  - Так, значит, вас умучить никто не собрался? - еще раз уточнил Фелипе. Он, хоть и не понимал толком догматов веры, но верил истово, самым нутром души своей, и к священнику относился с трепетом и благодарностью. Еще бы, не гнушается общаться с убогими да неграмотными, с нищими и сирыми. Каждому свет веры несет, а как взглянет светло - так на душе и легче становится.
  - Не знаю, - пожал плечами дон Антонио. - Продадут, наверное, как и других пленников. А, может, будут заставлять от веры отказаться, Аллаху поклониться. Это они любят - наших священников к своему богу склонять. Нравится им такое. Вроде как торжество веры своей празднуют, когда удается святого отца заставить в Аллаха поверить, признать его Единым и Всемогущим.
  Нахмурился Фелипе. Не понравились ему слова священника, хоть и понял едва ли половину. Одно знал твердо: Аллаху поклоняться - богопротивное дело, за такое гореть в геенне огненной вечно, рядом с другими неверными еретиками. Но плоть человеческая слаба. Мало ли, что может случиться, если сильно мучить будут. Фелипе с сомнением оглядел тщедушную фигурку падре, и лицо его обрело твердость гранитных костей земли.
  Схватил моряк дона Антонио за тощую шею, зарычал грозно, громко, так, что за дверью слышно было, и не успел священник ахнуть, как ворвался в камеру стражник. Фелипе тут же падре отпустил, а сам к стражнику метнулся. И хоть тот был воин опытный, да и куда здоровее раненого, измученного моряка, но видно Бог был на стороне испанца, и полетел стражник в колодец, что до самого сердца земного доходил.
  - Что ж ты сотворил? - испуганно спросил дон Антонио, перекрестившись над черной пастью колодца. - Теперь тебя точно убьют, а ведь мог попасть в рабы к доброму господину. Потом и бежать бы получилось, или на волю выкупиться, бывали и такие случаи.
  - Я бы выкупился, а у вас никак не получилось бы, - мотнул головой Фелипе. - Идемте, святой отец, я дорогу запомнил, сможем прокрасться к причалам. А там - в лодку, да в море. Волны не выдадут, они - божеская длань.
  Дон Антонио послушно захромал за моряком. Тяготы плена его страшили, а особо боялся священник собственной слабости телесной, которую углядел Фелипе. И - вот ведь где чудо! - повезло им. Ни одного мавра не встретили по дороге к причалам. Издали только и видели развевающиеся бурнусы, да слышали крики гортанные, хохот да болтовню. У пьяного рыбака забрали лодку, да еще и мешочек небольшой с сушеным мясом и рыбой. Ну и, конечно, сколько могли воды захватили. Только в спешке и страхе много не получилось.
  Фелипе надеялся, что Бог и дальше помогать будет, выведет к знакомым берегам. Но нет. Видно, кончился запас чудес, отпущенных на моряка и священника. Раненая нога дона Антонио загноилась, распухла, и злая горячка трепала падре, растекаясь вокруг раны багровыми и фиолетовыми пятнами, жаркими и твердыми.
  - Хоть бы какую посудину Бог послал! - восклицал Фелипе, вглядываясь в даль морскую до рези в глазах. Но даже голодной чайки не увидел.
  - Пошлет, - хрипел дон Антонио, закусывая губы. Боль мучила его жестоко, и неведомо, было бы тяжелее в мавританском плену. - Вон, вон, Фелипе, смотри! - и исхудавшая рука, похожая на кость, протянулась, указывая куда-то за борт.
  Фелипе прижмурился, глядя против солнца. Яркие блики плясали по волнам, и казалось, что лодка плывет по дворцовому залу с множеством зажженных свечей. Невдалеке действительно показался корабль, и моряк захрипел от муторной жути, подступившей к горлу тошнотным комком. На лодку надвигалась мавританская шибека, и сильно выступающий форштевень уже нависал над головами. С борта шебеки свешивались бородатые рожи, скалящиеся глумливо и злобно. Капитан махал рукою:
  - Говорил же тебе, что продам, значит, продам! - кричал он. А рядом стояли мавры, убитые Фелипе, и по мертвым лицам их ползали белесые черви.
  Моряк всхлипнул, падая на колени, губы его сами зашептали молитву.
  - Падре, падре, - теребил он дона Антонио. - Мертвецы ведь не могут восстать?
  А сам все вспоминал страшные морские истории о кораблях, наполненных покойниками, и молитва замирала на пересохших, растрескавшихся губах.
  Блеснул дымчато-серый луч, похожий на мягкую кошачью шерсть, и мир мигнул.
  - Эй, на лодке! - окликнул кто-то, и Фелипе поднял голову.
  Генуэзская каравелла покачивалась совсем невдалеке, а с борта ее махал рукою человек, разодетый в шелка и бархат. Никакой шибеки с маврами и в помине не было.
  Дон Антонио умер на каравелле, и просоленные морем матросы плакали, как малые дети.
  - Вот она, судьба человеческая, - сказал боцман, вздохнув, - стоило убежать от мавров, перетерпеть столько дней на море без еды и в лихорадке, чтоб умереть, когда уже достиг надежного порта.
  - Зато рядом были друзья, а не эти богопротивные рожи, - отозвался Фелипе, всхлипнув жалостно.
  По приходе в порт капитан каравеллы объявил Фелипе, что дон Антонио оставил для него рекомендательное письмо.
  - Он сказал, что обещал тебе учебу, моряк, - заявил капитан. - Святой отец говорил, что оставил бы тебе денег, чтоб ты учился, но он был очень, очень беден.
  - Мне не нужно ничего, - Фелипе даже было неприятно. Кто-то подумал, что он сделал все это для падре за деньги! Его посчитали корыстным.
  - Да, - согласился капитан. - Он знал, что тебе ничего не нужно. Именно поэтому ты пойдешь со мной к кардиналу. С письмом дона Антонио.
  И, не слушая возражений больше, повелел переодеться в чистую одежду, которую тут же и выдал из собственного гардероба. Фелипе даже не узнал себя, рассматривая отражение в зеркале - такой важный молодой человек смотрел на него, лишь кудрявая юношеская борода была знакомой и привычной.
  Кардинал, уронив слезу по приятелю детских лет, погибшему так глупо, тут же озаботился судьбою Фелипе. Отправил его учиться, а когда моряк явился к нему благодарить за заботу и ласку, вручил торжественно пистолет - дорогую, редкую вещь.
  - В другой раз, когда тебе придется обороняться от пиратов, ты сможешь защищать себя и своих господ куда как лучше, - сказал кардинал, и Фелипе был счастлив его доверием.
  До капитана он так и не дослужился, но боцманом стал. Матросы его уважали, даже побаивались, капитаны, под началом которых приходилось плавать, ценили.
  - Фелипе Беньянис - это нечто! - говорили те капитаны, которые сталкивались с Фелипе. - Он может одним взглядом самую последнюю сволочь поставить на место. Как только Фелипе приподнимает бровь, матросы уже мчатся выполнять приказ. Если хотите, чтоб не было у вас проблем с командой, особенно если она не слишком надежна, договоритесь с Фелипе Беньянисом, и у вас не будет ни малейшей головной боли.
  Фелипе плавал по Средиземному морю, знал каждый порт, каждую гавань, даже не отмеченную на карте. Но душа рвалась куда-то дальше, словно звал кто-то, и дымчато-серый луч снился по ночам, и Фелипе бежал по нему, как по лунной дорожке на море, а в конце луча ожидало счастье, и дон Антонио улыбался отеческой улыбкой, обещая божественную милость.
  Когда начали набирать команды для плавания к Вест-Индии, Фелипе тут же записался на корабль. "Espada Santa" понравился ему, он сразу сроднился с галиотом, словно служил на нем годами. Вот только мальчишка, примчавшийся на корабль в последний момент, когда уже убирали сходни, вспрыгнувший на палубу неловко, подвернув ногу. Тот самый мальчишка, сопляк-офицер со спатой у бедра - даже меч толком не мог носить, все съезжала спата куда-то вбок. Алессандро дель Гатто, дворянчик нищий, завербовавшийся в Новый Свет и рассказывающий всякие ученые премудрости с сияющими глазами наивного котенка. Невзлюбил его отчего-то Фелипе, хоть дель Гатто, прослышав о подвиге боцмана, о его героическом бегстве из мавританского плена, смотрел на старого моряка восторженно и чуть ли не кланялся ему при встрече. Но Фелипе все равно холодно ненавидел сопляка, а каждый восхищенный взгляд его воспринимал, как оскорбление.
  Особо злила Фелипе спата с венчающим эфес камнем - кошачьим глазом-кабошоном, сияющим дымчато-серым светом, в точности, как дорожка в снах боцмана, дорожка, ведущая к счастью. Мальчишка, по мнению Фелипе, не имел никакого права на такой меч. Дворянское наследство, - неприязненно думал боцман, сжимая тяжелые кулаки. - А вот я в нищете родился, в канаве вырос... И он все чаще доставал пистолет, подаренный кардиналом, полировал теплую деревянную рукоять до мягкого, медового блеска.
  Из-за дель Гатто Фелипе постоянно чувствовал себя ущемленным, будто сопляк-офицер был виноват в том, что у Беньяниса нет дворянской грамоты. А тут еще пошли разговоры о том, что "Espada Santa" не пойдет в Вест-Индию, а будет всего лишь сопровождать каракки с золотом, идущие в Испанию.
  - Англичане, собаки этакие, совсем обнаглели, - сказал капитан. - Каперские патенты выдают всем бандитам. А те и рады стараться. Честному кораблю уже и плавать невозможно, ежели без конвоя. Вот мы таким конвоем и будем.
  Фелипе возмутился. Его душа, все еще верующая темно и беззаветно, кричала и плакала. Как же так? Вместо того, чтоб как можно быстрее мчаться в Вест-Индию, обращать неверный к истинному Богу - вон и священников сколько на корабле! - вместо этого, значит, за золотом? Всего лишь за золотом? А кому достанутся все эти богатства? Уж никак не боцману. И в этом тоже - мнилось ему - был виновен дель Гатто.
  И трюмные крысы услышали дивные речи Фелипе, рассказывающего матросам о том, как мягко и тепло блестит золото, которое везет каракка из Нового Света.
  - До конца дней своих можно жить припеваючи, - говорил боцман, и глаза его поблескивали холодно, как сталь поясного ножа. - Где-нибудь на дальних островах, в объятиях туземных красоток. А иначе будем смотреть, как жируют эти дворяне.
  Однажды из вонючего темного угла, куда не доходил свет фонаря, мрачно раздалось:
  - Таким манером не в объятия туземных красоток попадем, а прямым ходом к гарроте. Она - любовница для всех, каждого приласкает одинаково нежно.
  А когда матросы бросились к углу со светом, оказалось, что там нет никого, лишь паутина свидетельствовала о том, что угол этот был пуст от того момента, как корабль сошел со стапелей. Но боцман быстро успокоил испугавшихся.
  - Послышалось, что отсюда сказали, - заявил Фелипе, перекрестившись украдкой - он увидел мелькнувший на мгновение дымчато-серый луч. - Видно, кто-то из вас не столь стоек, как я думал.
  - Нет, боцман, мы хоть сейчас готовы! - закричал хлипкий матросик с подбитым вечно глазом. Чем-то - наверное, тщедушностью своей, - он напоминал Фелипе покойного падре. - Мы покажем! Прямо сейчас перебьем офицеров! Чего ждать?
  - Чего? - окрысился Фелипе. - А ты сможешь привести корабль на место встречи? Как ты найдешь каракку в открытом море? Или ты уже имеешь патент капитана?
  Матросик стушевался, утих, смущенно краснея.
  А старый канонир каждый день напоминал боцману о том, что ядер почитай что и нет.
  - Ты почто одну картечь взял? - ворчал старик. - Мы супротив англичан идем, или на абордаж собрались?
  - Да не было ядер на складах, - отговаривался Фелипе, проклиная про себя въедливого канонира. - Что было, то и взял. По нынешним-то временам вон сколько кораблей от пиратов защиту держат. Потому и не досталось нам ядер. Я говорил капитану, что надо бы подождать недельку, не выходить в море. Но он уперся, мол, приказ.
  Канонир кивал головой, вроде бы понимающе, а сам потихоньку разворачивал пушки. И бомбардиры галиота ворчали, что старик совсем уж спятил, требует, чтоб постоянно горшки с горящими углями держали рядом с пушками. А ведь такое только при угрозе боя делается.
  И вот, наконец, дождался Фелипе. Пришел корабль на место встречи, вот-вот должна и каракка появиться, груженая золотом по самые борта. Настало время для бунта. И тут - как знал боцман, как чувствовал! - стал поперек дороги этот сопляк, дель Гатто. И стоит, пялится бессмысленными глазами, и почтения нет в его взгляде, и страха тоже. Лишь удивление какое-то, недоумение, что ли.
  - Уйди с дороги, сопляк, - в который раз повторил Фелипе и уже изготовился стрелять. Мальчишка, конечно, дурак, за это и помрет, гаденыш этакий. А спату боцман заберет себе, и будет любоваться долгими вечерами кошачьим глазом-кабошоном, воображать дорожку, ведущую к счастью.
  - Мы - когти короля! Мы не сброд с торговой посудины! - воскликнул этот сопляк, который даже меч не мог удержать как следует. - Мы призваны защищать истинную веру и королевскую власть. А ты, Фелипе, толкаешь этих невинных людей к бунту! - дель Гатто кивнул на матросов, и боцман насмешливо фыркнул. Только такой сопляк мог сказать про невинных людей. Где он видел невинных среди трюмных крыс, котенок?
  И когда Фелипе расхохотался грубо в лицо дворянчику, тот плавным, танцевальным каким-то движением, выхватил спату, не запнувшись даже, и одним махом пронзил боцмана насквозь, так, что острие меча вышло из спины Фелипе. Боцман упал, лишь тихо хрюкнув, словно отрыжка приключилась от излишне обильного обеда. Бесполезный пистолет уткнулся дулом в бок Фелипе, и мягко поблескивала заботливо отполированная деревянная рукоять. Крохотный пузырек, хрустально сверкнувший на солнце, покатился по палубе, и тот самый тщедушный матросик, который готов был на пушки ломиться с голыми руками, поднял его.
  Благовония, - решил матрос, бережно откручивая тугую пробку. Пузырек, принадлежавший любимому боцману, был святыней в его глазах. Он лизнул пробку, и тут же рухнул замертво, с лицом почерневшим и мгновенно распухшим. Пузырек, выпавший из разжавшихся пальцев мертвеца, улетел за борт, но никто даже не шелохнулся. Все замерли, испуганные столь страшной смертью.
  Видно, не хотел Беньянис делиться золотом с каракки - решили матросы. Подбил всех на бунт, а сам задумал отравить после команду. Случаи такие известны.
  А тут еще и канонир для острастки шарахнул картечью поверх голов бунтовщиков - не зря ведь разворачивал загодя пушки, не зря велел бомбардирам быть наготове и днем, и ночью. Опытен был старик, измену чуял издалека.
  И потянулись матросы к офицерам с опущенными головами, протягивая руки для веревок. А самых злостных бунтовщиков развесили на реях, как праздничные гирлянды, чтоб видели все, чтоб неповадно было. Те, что призваны служить королю, не должны становиться трюмным балластом.
  А дель Гатто, маленький неловкий котенок, разом превратился в опытного кота, и все смотрели на него с уважением и почтением, будто часть славы Беньяниса перешла к его убийце по наследству.
  
  * * *
  
  Отдохнул шаман, выспался. Открыл глаза, поднимаясь с пухового облака, потянулся сладко. Чуть колотушку не выронил. Привязал к ветви стоствольного тополя душу коня жертвенного, что с собой захватил в качестве подношения духу седьмого неба, и ударил в бубен.
  Загудел, загремел бубен, и конь призрачный на дыбы поднялся, замолотил копытами в воздухе. Зазвенели золотые листья стоствольного тополя. Улыбнулся шаман. Удачным был его поход. Заручился поддержкой богов в нелегком деле. Теперь можно и домой возвращаться. Отдыхать уже у себя, а не в божественных чертогах. Оно, конечно, лестно, но дома как-то спокойнее, да и привычней.
  Поклонился шаман духу седьмого неба, попросил передать благодарности и уважение безмерное на небо девятое, и полетел вниз по паутинной ниточке, что до самого его дома протянулась. И сопровождал полет этот гул и грохот шаманского бубна.
  Лети, шаман, лети. Есть у тебя время пока отдохнуть. Подопечный твой в безопасности, помощь ему позже потребуется.
  А шаманский бубен гремит, гудит, словно гроза идет, будто гром грохочет. Вот-вот ударит ветвистая молния, польет проливной дождь. И чудится шаману, что в этом сумраке предгрозовом мелькают пятнистые тела, и длинные гибкие хвосты хлещут из стороны в сторону, даже свист слышен.
  Хмурится шаман, глядя на эти видения, еще яростнее ударяет в свой бубен. А огромные пятнистые кошки ходят важно, даже головы не поворачивают. Принадлежат они другому богу, и шаман им не указ.
  Не смотри на ягуаров, шаман, иди к себе домой, отдыхай пока. Набирайся сил. Позже они тебе все, до капли потребуются.
  
  Глава шестая. Якутский шаман
  
  - Больше я не позволю тебе командовать, - мрачно заявил Алессандро. - Ты, Саша, уж извини меня, но ничего в наших делах не смыслишь. Я-то думал сначала, что ты - человек понимающий, к тому же - меня постарше будешь. А оказалось...
  Саша сконфуженно молчал. Он признавал правоту дель Гатто и не мог простить себе пренебрежительного отношения к мальчишке. Хотя, какой же он мальчишка? Это Саша против него - сопля неразумная, зеленая еще по молодости. Разве ж зрелость душевную годами считать нужно?
  - Э-э-э... - протянул Саша, собираясь извиниться.
  - Да ладно, все в порядке, - отмахнулся небрежно дель Гатто. - Только прошу тебя, чтоб больше не говорил, что знаешь что-то лучше. Сначала подумай.
  - Да, конечно, - покорно ответил Саша. А что ж ему еще было говорить? С шаманом индейским чуть в историю не попал, еще немного - и стал бы холодным трупом. Неведомо что спасло. Чудо какое-то. А потом еще хлеще, с боцманом, с бунтовщиком в переговоры вступить намеревался. А ведь нет преступления страшнее, чем бунт на корабле в открытом море. Да, хорошо читать книжки умные о временах стародавних, приятно воображать себя разряженного в кружева и ткани парчовые, с медальоном драгоценным поперек шитого камзола, да со шпагой в руке, от бандитов отмахивающегося. Ну и, конечно, все бандиты лежмя лежат, а ты сам героем-гоголем меж них прохаживаешься. Вот только на деле все иначе бывает. Вспомнил Саша пот холодный, что по спине его со страху тек, вспомнил взгляд боцмана - море оледенелое, перья орлиные, над головой индейца раскачивающиеся, и еще раз послушно сказал: - Я, Алессандро, лучше в этих делах на тебя положусь. У меня, понимаешь ли, образование книжное, жизни я почитай что и не знаю.
  Одно только Сашу беспокоило - тело собственное, родное, оставшееся валяться на зачарованной поляне в совершенно другом времени. А как помрет окончательно? А как звери пообгрызут? В существовании диких зверей в мексиканском лесу Саша не сомневался ни на йоту: вон какой ягуарище приветствовать его приходил. А придут братья-сестры этой кошатины, что останется от тельца беззащитного? Рвался Саша назад, в свое тело, в свое время, да только ничего не получалось. То ли силенок не хватало ему, то ли желание было недостаточно сильным. А скорее всего, прав был дель Гатто, когда говорил:
  - Ты, Саша, не особо беспокойся. Чует моя душа, что должны мы с тобой подвиг великий совершить. Вон глянь, как камень родовой в эфесе спаты моей светится, будто подмигивает кот. Значит, точно тебе говорю. Ждет нас подвиг. Так что, пока не совершим деяние, тебе от меня ходу нет.
  Саша, признав превосходство испанца и в вопросах запредельных, эзотерических, только молчаливо соглашался, но не переставал представлять собственное тело, лежащее, раскинув руки, посреди поляны, будто могло это помочь ему в возвращении.
  Еще думал Саша о Калабушине, внезапно пропавшем из родного времени и объявившемся отчего-то в виде индейского шамана. Мысли были мрачными, нехорошими. Неужто убить Калабуху придется? - тоскливо думал Саша, понимая, что встречи с индейцем не избежать. - Дядька его, конечно, сволочь. Хотя и приличный человек, но сволочь. А сам-то Витек... Ну, дурак, конечно, дурак. Но вполне нормальный мужик. За что убивать-то? Мало ли, что дядька... Родственников не выбирают. Они или есть, или их нет... - он даже вздохнул печально, сообразив, что у него-то как раз родственников, вроде Калабушинского дяди, нет и не предвидится.
  Саша и сам не понимал, откуда мысли об убийстве взялись. То ли ветром надуло, то ли воспринял уже жестокие нравы иного времени, когда все споры решались ударом меча, а разговор с дикарями-индейцами был и того короче.
  - Слушай, Санди, а, может, нам посоветоваться с кем знающим? - предложил Саша. - Я-то, конечно, ни разу не грамотный. Но ты вот тоже, как бы это сказать... Молод, на мой взгляд. Может, чего не досмотрел, недопонял, а? - все еще мелькала надежда, что найдется добрая душа, которая поможет.
  - Тигров, - вздохнул дель Гатто. - Я бы всей душой рад помощь найти, и посоветоваться, и покаяться, и все, что угодно. А только знаешь, что будет, приди я к кому с таким рассказом? Мол, подселился ко мне дух невесть чей. Сашей Тигровым прозывается, утверждает, что книжник он из далекого будущего. Мол, дикарь, индеец в перьях и набедренной повязке, отправил его ко мне в душу, или в голову, или не пойми куда, но поблизости. Или не индеец, а вовсе ягуар. А перед этим молнией пришибло. А индеец уже потом был, к кораблю отбросил. Как звучит, Тигров?
  Саша признал, что звучит история диковато. Но, кажется, во времена Конкисты никаких психушек не было. А если не психушек, то уж психиатров - точно не было. И вовсе, врачи еще в одной гильдии с цирюльниками и брадобреями пребывали, значит, не будет палаты с мягкими стенками и доктора с понимающе-скептической улыбочкой.
  - О какой ты там палате думаешь - не знаю, - заявил Алессандро. - А будет нам с тобой не доктор, а застенки святой инквизиции. Вот запрут нас святые отцы в трюм, закуют в цепи, да не с матросами-бунтовщиками, а отдельно. И пойдут допросы один за одним, как положено по церковному канону. А при высадке на берег - аутодафе устроят. Сожгут меня, Саша, ну и тебя заодно тоже. Беса - это тебя, значит, - гонять будут пытками кровавыми, а после - костер, чтоб ветвь засохшую, католическую церковь презревшую, уничтожить. Так-то.
  Вспомнил Саша об инквизиции и похолодел. А ведь прав дель Гатто, прав. Нельзя, ох и нельзя ни звука издать, никому рассказать невозможно. Это в родном времени хорошо. Самое худшее: покрутят пальцем у виска, пожмут плечами. Может, разговаривать больше не будут, или действительно психиатричку вызовут. Но лучше психиатричку, чем на дыбу, а потом к столбу позорному, на дрова влажные. Помнилось Саше, что жгли таких, в которых бесы вселились, на сырых дровах - чтоб мучилось дольше бесовское отродье, чтоб не чистым огнем уничтожено было, а сначала удавлено, а уж потом - в пламени до пепла развеяно. Одним словом - жуть.
  Тоскливо стало Саше до невыносимости. Забился он в самый дальний уголок мозга дель Гатто, свернулся клубком, да и перестал отзываться на призывы товарища своего невольного. Алессандро уж и так уговаривал, и этак.
  - Саша, да наладится все, - говорил дель Гатто. - Сейчас главное - осторожность, чтоб никто не догадался о том, что произошло. А уж потом найдем выход. И вернешься ты в свое тело, - и Алессандро широко крестился, положив руку на дымчатый кошачий глаз, венчающий эфес родовой спаты.
  Но Саша хандрил, мысленно прощаясь с родным миром. А в этом времени - он был совершенно уверен - жизнь будет короткой, кровавой и неинтересной. В точности, как плохие боевики. Убьют дель Гатто, точно убьют. Да и он сам нарывается изо всех сил. Вон как по палубе вышагивает гордо, рукоять спаты поглаживает. Мальчишка, как есть мальчишка. Разума еще не набрался. А время жестокое, за взгляд неправильный могут мечом проткнуть. Эх...
  По ночам повадился приходить к Саше якутский шаман, с которым он познакомился давным давно, чуть ли не в первую свою экспедицию. Молодой тогда был совсем, зеленый, в студентах еще ходил. Да и попал случайно на камлание - прогуливался как-то по тайге, забрел в свиные голосы, далеко от стоянки, ну и пробирался обратно. Так и наткнулся на чум огромный, услышал бубен шаманский. Якуты, узнав, что пришелец хаять церемонию не собирается, зазвали его в чум.
  - А будущее свое узнать можно будет? - поинтересовался Саша. Якуты только покивали. Мол, если будет на то воля богов, да желание шамана. - Ну, хорошо, - согласился Саша. - Я спрошу у него, а там видно будет.
  Шаман расхаживал по разложенным на полу юрты бараньим шкурам, и лицо его, налившееся синеватой кровью, было нахмурено и мрачно. Длинные волосы его, прошитые сединой, почти совсем закрывали лицо, лишь сверкали из-под них глаза, похожие на кошачьи, даже зрачок, казалось, был вытянут, разрезая радужку тонкой полосой. Одежда его показалась Саше странной: вся в ремнях с металлическими оконечностями - серебряными, медными, железными; да бубен в правой руке и лук в левой. И мнилось, что не человек это вовсе.
  Упершись в лук головой, шаман начал крутиться на одном месте, стал водить руками над головой, будто ухватить нечто невидимое пытался. Потом ударил в бубен и начал скакать дико, страшно и ловко, как зверь. Туловище его изгибалось змеино, голова обращалась около шеи, как колесо. Но вот рухнул шаман неожиданно, не закончив очередного прыжка. А когда подняли его, то все лицо шамана было в крови, и как ни вытирали, кровь выступала из-под кожи вновь и вновь. Наконец, шаман пришел в себя, оперся на лук и начал обходить присутствующих. И каждый задавал ему вопрос. Спросил и Саша, улыбаясь чуть испуганно и чуть смущенно.
  - Будет ли удача мне в жизни? - поинтересовался он, и шаман усмехнулся, как усмехается отец наивности юного сына.
  - Будет, - сказал шаман, встряхивая гулкий бубен. - Будет тебе удача, но не такая, на которую ты сейчас надеешься.
  Саша удивился, но тут же плечами пожал. Шаманизм - дело тонкое, а ученые по сей день спорят, что это такое: то ли истерия, которую у психиатров лечить нужно, как и делали, собственно, в советские времена, то ли в самом деле нечто запредельное, знания какие-то, пока доступные лишь интуитивно, не облеченные в строгие формулы.
  - А девушка? Девушка моя, - продолжал спрашивать Саша. Ухаживал он тогда за однокурсницей. Влюблен был по самые уши, жениться даже подумывал. - Будет ли нам с ней удача, а, шаман?
  - Девушка? Что ж... Хорошая девушка. И все у нее будет хорошо.
  Уже потом, когда эта девушка выходила замуж за Сашиного приятеля, вспомнились эти слова. А ведь и не соврал шаман ни одним словом. У нее действительно все было хорошо, и брак ее был удачен, и детей родила хороших, здоровых. Вот только с Сашей не сложилось. Но шаман этого и не обещал.
  А тогда, услышав, что девушка хорошая, обрадовался Саша. Но уточнил:
  - А любить она меня будет?
  - Мальчик, - снисходительно отмахнулся шаман. - Это неправильный вопрос. Не ты должен был задавать его, а она. Но так как ее тут нет, то я и отвечать не буду.
  Саша обиделся совсем по-детски, даже выругался тихонько, думая, что его никто не слышит. Но у шамана, похоже, не только внешность была зверообразная, но и слух соответствующий.
  - Не поминай чертей, - посоветовал Саше. - Тебе-то все равно, а мне их лишнее внимание не нужно.
  - Почему это мне все равно? - заинтересовался Саша.
  - Ты принадлежишь не им, - отвечал шаман. Потом присмотрелся к русскому мальчишке, столь неожиданно ворвавшемуся на церемонию, но бывшему - нужно отдать ему должное, - вполне вежливым и почтительным. И то, что шаман увидел, заставило его даже рот раскрыть от изумления. Великие перемены грядут в тонких мирах, и мальчик этот - в центре всех изменений. И от успеха его зависит само существование среднего мира, того мира, в котором и живут люди. Помертвел шаман, и кровь вновь выступила на его лбу, как у других от волнения выступает пот.
  - А кому я принадлежу? - спросил Саша. - Себе, наверное, - и он засмеялся, чуть неуверенно. Все же ритуал произвел на него впечатление, а шаман не казался шизофреничным истериком, напротив - вполне разумным и интеллигентным человеком, несмотря на странную одежду и увешивающие ее амулеты.
  - Знаешь, понадобится тебе помощь через некоторое время, - заговорил шаман, не обращая внимания на Сашин вопрос. - Через годы. Возможно, ты и забудешь к тому времени о нашей встрече. Но это неважно. Когда потребуется, я приду к тебе, помогу всеми силами своими. А сейчас иди. Живи, как живется, радуйся. И все у тебя будет хорошо.
  Якуты расступились почтительно, с уважением неожиданным на Сашу глядя, открыли ему выход из чума. Саша, правда, уходить сразу не захотел, попытался еще с шаманом поговорить. Но тот уже отвернулся, внимания никакого на Сашу не обращал, предсказания для других делал.
  Мужичок кривоногий, завернутый в резко пахнущий овчинный тулуп, подергал Сашу за рукав, сощурился птичьими черными глазками.
  - Иди, парень, отсюда. Пора уже тебе. Давай, давай, выходи из чума. Тут тебе больше не место.
  И Саша вышел послушно, сообразив, что иначе может на неприятности нарваться. А когда оглянулся у выхода, то обнаружил, что никакого кривоногого якута в вонючем тулупе в чуме нет. Но возвращаться не стал, углядев острый взгляд шамана, уперевшийся в его глаза повелительно. Только махнул колдуну рукой на прощанье, получил в ответ кивок, да и пошел.
  И вот теперь, когда Саша был уже вовсе душой бестелесной, притулившейся к чужому телу, к испанцу-конкистадору, начал приходить тот давнишний якутский шаман, объяснял что-то, размахивая руками. Поминал отчего-то Эйнштейна, и Саша даже думал поначалу, что все это - лишь сон, морок ночной. Ну, посудите сами, шаман - и Эйнштейн?! Но нет.
  Говорил шаман о временах разных, о вратах между этих времен. Саша возражал, вспоминая школьный курс физики.
  - Время неизменно! - восклицал. - Оно - как река, и течет лишь в одну сторону.
  - А то река петли не делает? - спрашивал шаман. И смеялся, говоря о том, что великий Эйнштейн тоже знал о переменчивости времени, потому и улыбался так лукаво на своем портрете. Мол, ведомо то, о чем другие и не догадываются, а остальные головы ломать будут, теории строить, то-то и развлекательно.
  - Ты мне лучше скажи, как я могу к себе вернуться? - спрашивал Саша настойчиво, не обращая внимания на мутные колдовские слова шамана. - Ты ж знаешь, что тело нельзя без присмотра оставлять. И звери лесные, и души бесприютные - все на бесхозное падки. Кто-то съесть захочет, кто-то - вселиться. А я вернусь потом, а деться-то и некуда. И что тогда?
  - За души бесприютные не волнуйся, - отвечал шаман. - Они к твоему телу даже близко не подойдут. Им не положено. Да и звери тоже. Тело твое под охраной.
  - Под какой еще охраной? - сердито спрашивал Саша. Представлялся ему ягуар, скалящий клыки и грызущий бессильно откинутую руку, и обида на шамана глодала душу. Казалось, что мог бы якут помочь, мог бы вернуть его назад, в собственное тело. Просто не хочет. Цену себе набивает. - Ты лучше скажи, чего тебе надо? Что взамен помощи своей возьмешь?
  Шаман удивился, потом понял, нахмурился рассерженно.
  - Мальчишка ты еще, - сказал. - Как был щенком сопливым, так и остался. За помощь эту я ничего не возьму. Не тебе помогаю, всему миру нашему. Вон даже охрану вокруг твоего тела установил, круг защитный. А вернуться сейчас назад у тебя не получится. Должен ты в этом времени бой принять. Тот, другой, в чье тело ты попал, верно все понял. Смотрю, он куда как разумнее тебя будет. Хоть и младше гораздо.
  Была бы у Саши голова - опустил бы ее в смущении. А так только вздохнул мысленно.
  - Сам пойми, нервничаю я. Ситуация - уж стандартной ее никак не назовешь. Может, ты и привычный ко всяким чудесам. Вон, говорят, что вы, шаманы, в другие миры с легкостью ходите. А я-то обычный человек, мне подобное в диковину.
  - Ну, не совсем ты обычный, - рассмеялся шаман добродушно, отмахнувшись от извинений, прощая неразумного мальчика. - Ты еще не понял, почему именно сюда попал? И почему к тезке своему?
  - Да нет. Видно, случайно притянуло. Молнией шарахнуло, меж времен врата и открылись. А к Алессандро... ну... Потому что имена совпали.
  - А почему имена совпали? - настаивал шаман.
  - Да фиг его знает! - освирипел Саша. - Совпали и совпали. Не в этом же суть.
  - В этом тоже, - строго отозвался шаман. - Ты ж - его реинкарнация, Алессандро этого. Бой у него был, точнее - еще будет, в этом вот времени. С таким злом бился, что и сказать боязно. И - проиграл. Вот тебя сюда и отправили, чтоб ты помог ему бой выиграть. Вторая попытка. Понял?
  - Еще скажи, что меня родили исключительно для того, чтоб с этим твоим злом безымянным подраться, - огрызнулся Саша. - Я, промежду прочим, в драках никогда силен не был. Вечно мне нос раскровянивали.
  - Кабы тут мускулы требовались, так ты точно не помог бы.
  - А что ж еще в драке надо?
  - Не знаю, - и шаман пожал плечами удрученно. - Разное понадобиться может. И ум в том числе, и знания твои из другого времени. Мало ли что помочь может. Я - не знаю. А тебе узнать придется. Иначе вновь будет бой проигран, и весь средний мир может погибнуть из-за этого. Сожрут его демоны.
  В демонов Саша верил не особо, но серьезность шамана его впечатлила.
  - Ладно, - ответил, - подумаю, как тут быть.
  Шаман покивал, да и растворился медленно, как рафинад в кипятке. Только полосы побежали в воздухе, словно в жаркий день над вспухающим пузырями асфальтом.
  После таких разговоров Саша не то чтоб успокоился, но почти что смирился со своим дурацким положением. Высовываться иногда начал, наблюдать за окружающим, присматриваться. Тем более, что действительно интересно было, археолог все же. А шаман приходил каждую ночь, проверял - как там Саша, поддерживал его, рассказывал истории разные. И о Юм-Чаке, страшном боге майя, тоже рассказал.
  - Так это с ним биться придется? - ахнул Саша. - С таким монстром? Да его танком не завалишь, не то что мечом каким-то, - и он с сомнением подумал о спате.
  - Танком, конечно, не завалишь, - согласился шаман. - А вот мечом... Это ж не простой меч, зачарованный. Один камень чего стоит. Я, пока этот кошкин глаз не увидел, тоже сомневался сильно. Думал - зазря погибнем все. А теперь у меня надежда появилась.
  Саша для виду согласился, а сам все думал, и невеселы были его думы.
  
  * * *
  
  Засветились желтоватым, болезненным светом воды Колодца Жертв. Открыл глаза Юм-Чак, желтые, как у ягуара, от этого и вода в Колодце светиться начала. Проснулся жестокий бог. Повернулся с боку на бок, разминаясь, вытянул длинные щупальца, царапнул когтями гранитные стены колодца. И начал подниматься наверх, подтягивая свое массивное тело. Слизь стекала с туши, опускалась на дно, отравляя воды Колодца. Жаба, плавающая на листе кувшинки наверху, квакнула в диком испуге, подпрыгнула, и упала на лист уже мертвой.
  - Глянь-ка! - воскликнул биолог, рассматривавший какой-то совершенно необычайный цветок. - Вчера еще все в порядке было, а сегодня уже вянет, - и он отбросил в сторону гниющее соцветие, посетовав на недолговечность тропической красоты. - Одно радует, что цветы сменяют друг друга, и краски вертятся, как в калейдоскопе, и никогда не становится скучно, - заявил он приятелю.
  - Странно как-то, - приятель подобрал небрежно отброшенное соцветие, посмотрел с сомнением на черные точки, прокалывающие лепестки. - Посмотри, это, похоже, болезнь какая-то.
  Но биолог отмахнулся. Болезни подобной не существовало, это он знал наверняка, а то, что тропические цветы могут умереть в течение часа - дело известное. А приятель ерунду говорит, конечно. Но и чего ждать от этих физиков. Что они понимают в живой природе?
  А Юм-Чак поднимался все выше, и ядовитые испарения облаком поднимались над Колодцем Жертв. Вот закричали пронзительно птицы, вспархивая с веток, разлетаясь как можно дальше. Заторопились от Колодца звери, даже гады ядовитые заскользили по тропинкам, стремясь убраться от проснувшегося бога.
  - Тебе не кажется, что пахнет тут как-то не очень? - спросил приятель биолога. - Сероводородом воняет, определенно.
  - Да, точно, - ответил биолог, принюхавшись. - Пошли отсюда. Гадство какое. Еще не хватало вонь такую нюхать.
  - А с чего бы это запахло? - полюбопытствовал физик.
  - Видно, потревожило что-то трупы на дне колодца, - отозвался биолог. - Может, упало туда что. Камень. Или мышь летучая. Да ладно, потом разберемся, - и он махнул рукою небрежно, уже уходя. На кисти его проступали уже крохотные черные точки - след Юм-Чака, но он их не видел.
  А Юм-Чак все поднимался, сердито сверкая желтыми глазами, зубы его скрипели от злости, и щелкали длинные клыки. Враг приближался, он чуял. На какой-то момент пропал, а после вновь появился. Только как-то странно чувствовался старинный противник, будто рядом был, а в то же время - словно за занавесом. Юм-Чак не понимал этого, и становилось ему страшно. Все непонятное пугает, даже древнего бога.
  Лист кувшинки, на котором лежала мертвая жаба, свернулся, почернев, сжался комком. Трупик жабы скатился с него, шлепнулся, булькнув, в воду, ушел на дно.
  
  Глава седьмая. Сие - парадиз
  
  "Espada Santa" покачивалась слегка близ берега, манящего яркой, праздничной зеленью. Видно было, как вспархивают с ветвей деревьев длиннохвостые разноцветные попугаи, вскрикивая, словно торговки рыбой. Иногда по прибрежному песку проползала черепаха, широко загребая неуклюжими лапами, словно плыла в песчаном море, и оставался за ней извилистый след, как кильватерная струя корабля.
  Матросы волновались, поглядывая на дивную чужую землю. Солдаты, взволнованные не менее, свешивались через борт, вглядываясь из-под руки в тропические джунгли.
  - Там, наверное, туземцы засели, - сказал офицер, увидев стаю птиц, взлетевшую с шумом. - Вон, потревожили крылатых.
  - Да нет, - лениво протянул старик-канонир, мельком глянув туда же, куда глазел молодой офицер, приоткрыв рот. - Змея проползла, или еще какая лесная дребедень приключилась. В тропиках это частенько бывает. А кабы туземцы засели, то мы б и не увидели ни шевеления, ни птиц. Вообще ничего не увидели бы.
  Офицер с почтением кивнул старику. Оно-то конечно, простолюдин, но, однако - канонир, а это дело почетное, не каждого к обучению даже допускали. А уж это-то... опытный, жизнь повидавший, и смерть, конечно, тоже. Это уважения достойно. Поговаривают, что канонир этот даже на Эспаньоле побывал, обряды жуткие над мертвецами видел. С тех пор и поседел, вон голова - как песком белым осыпанная. Коли говорит, что туземцев так просто не углядеть, значит, так оно и есть.
  Капитан в каюте своей совещался с офицерами и солдатским командиром. Епископ де Сильва тоже присутствовал, хоть военные и моряки были против.
  - Что он понимает в воинском искусстве? - горячился командир солдат. - Его дело - божественное. Пусть о вере думает. А пока вокруг местность неразведанная, то наши заботы. Мне вовсе не хочется, чтоб пошли святые отцы на землю с крестами наперевес, а их тут же на бережку, у нас на глазах туземцы рубили, как мясо на бойнях.
  Капитан был полностью согласен, однако поделать ничего не мог. Епископ бровку тонкую приподнял, пальцы узкие домиком сложил, и блеснул аметист кольца. Тут же ясно стало, что святой отец не отступит, будет в совещании участвовать, да еще и мнение свое выскажет, и настаивать на нем будет. А что из этого выйдет - одному Богу ведомо. Капитан же божественными знаниями не обладал.
  - Я знаю, капитан, - заявил де Сильва, - вы хотите, как лучше. Беспокоитесь о нашей безопасности. Но нас оберегает Господь, - епископ перекрестился, манерно поднимая глаза вверх. - И я думаю, что ваше недоверие к силе Господа, неверие в то, что Он может уберечь чад своих, граничит опасно с ересью.
  Капитан представил костер аутодафе, полыхающий на этом приветливом чужом берегу, и лицо его исказилось то ли от страха, то ли в любезной гримасе.
  - Да, святой отец, - склонился в поклоне капитан. - Вы правы.
  И епископ был допущен на совещание, где военные и моряки должны были договориться о порядке высадки и дальнейших действиях, что, конечно же, было делом сложным и ответственным, и требовало опыта немалого.
  Чтоб тебя! - ругался про себя капитан, неприязненно поглядывая на епископа. - Чтоб тебя разорвало! Поганец ты этакий! Неразумный. Думаешь героем стать? Всех индейцев разом окрестить? Ладно, увидишь ты еще, кому свет веры нести должен. Вот тогда-то я посмеюсь. Пусть даже под индейским ножом, но посмеюсь.
  Опасным было настроение капитана, но не менее опасные мысли бродили в голове епископа. Действительно, славы жаждал святой отец, признания всенародного. Представлял королевскую благодарность. Мечтал стать первым примасом Испании. А разве ж с такими мыслями должен миссионер на берег ступать? Смирение и еще раз смирение должно быть в его глазах, и - вера истовая, горячая, полыхающая куда как жарче всех костров инквизиции. И не о мирских благах должен священник думать.
  - Я считаю, что вы непозволительно затянули с высадкой, капитан, - сказал епископ медленно, тягуче, словно патоку сладкую переливал из чашки в чашку. - Мы уже почти что неделю стоим у берега, любуемся видами. Сие - парадиз, капитан! Истинный рай. И мы обязаны принести в этот рай свет веры. Недаром же корабль наш называется "Меч Бога"! А вместо того, чтоб ходить по горам и долинам, разыскивать людей, проживающих тут, отвращать их от языческих обрядов, мы чем занимаемся? Любуемся на этот парадиз в трубы подзорные! Стыд!
  Капитан кивал мрачно, но несогласно.
  - Поймите, святой отец, - попытался объяснить он, - донесения всех предыдущих экспедиций указывают, что индейцы местные - весьма кровожадны, а шаманы их не только не приветствуют появление на этих берегах истинной веры, но даже убивают миссионеров. Вы говорите, что сие - парадиз? О да! Но только внешне. На самом-то деле лишиться жизни на этом приветливом берегу можно так же верно, как прыгнув в лагуну, полную акул. Я всего лишь забочусь о вашей безопасности.
  - Как я неоднократно упоминал вам, неверие есть тяжкий грех, - епископ вновь сложил пальцы домиком и посмотрел на капитана поверх них. В глазах его отражались искры костра. При всей любви к светским удовольствиям, дон де Сильва был фанатиком веры. Но, к сожалению, кроме своей веры он ничего не видел перед собой.
  - Хорошо, - резко сказал капитан, прихлопнув ладонью по столу. - Раз вы так настаиваете... - он вопросительно глянул на епископа, дождался подтверждающего кивка и продолжил: - Я обязательно внесу ваши слова в бортовой журнал, чтоб знали все - не моя вина, если с вами случится нехорошее. И - можете готовиться к высадке. Завтра на рассвете, в сопровождении солдат, каждый святой отец направится навстречу своей судьбе.
  - Кто из офицеров пойдет со мной? - поинтересовался де Сильва. - Я бы хотел, чтобы был этот... Молоденький, совсем мальчик. Тот, что убил Беньяниса.
  Капитан закусил губу. Он помнил, что дон де Сильва - друг кардинала, того самого, что подарил пистолет Фелипе, и в просьбе епископа усматривал лишь нехорошее для молодого дель Гатто. Но ничего не мог сделать, разве что попробовать предупредить мальчишку. Бог даст, и обойдется все.
  - Хорошо, святой отец, в числе прочих отправится с вами Алессандро дель Гатто.
  - Замечательно! - епископ даже хлопнул в ладоши от радости. - В той стычке с бунтовщиками дель Гатто показал себя опытным фехтовальщиком. Знатный рубака! Спата так и летала в его руках. И меч у него дивно как хорош. Родовой, видимо. Старший сын?
  Капитан кивнул, а в глазах епископа все ярче разгорались красные искры костра, подмигивали игриво, заволакиваясь черным дымом от влажных дров. Пламенели во взгляде дона де Сильва костры инквизиции.
  
  * * *
  
  Со стороны казалось, что дель Гатто разговаривает сам с собой. Он облокачивался о перила, внезапно отскакивал, взмахивал руками, что-то бормотал себе под нос. Солдаты, видя такое буйство, крестились незаметно, перешептываясь, что юный офицер, наверное, сошел с ума от блеска славы своей неожиданной. А дель Гатто будто и не замечал косых взглядов, полностью уйдя во внутренний разговор.
  - Саша, ты слышал, Саша?! - вскрикивал он, почти что и не заботясь, что кто-то может услышать его. - Завтра, уже завтра - на берег. Ох, как же я стосковался по твердой земле! Знаешь, Саша, я понял, дель Гатто не могут быть моряками, уж слишком мы любим сушу. Разве что доплыть от одного места до другого, но всю жизнь на море? Ни за что!
  И Алессандро бегал по палубе, пристально вглядываясь в такой близкий, такой манящий берег.
  - Красивая земля, - сказал он. - Что ты знаешь об этих местах, Саша?
  - Земля-то красивая, - согласился Саша, оглядывая зеленеющий тропический лес через глаза дель Гатто. - Но опасно тут. Это же тропики, Санди. Все едят друг друга. Птица ест червяка, лиса ест птицу, лисий труп в конце концов пожрут черви. Круговорот питания в природе.
  Алессандро остановился, почесал затылок совершенно русским, бесшабашным жестом, чем несказанно удивил Сашу. Вот, нахватался, - усмехнулся Котов про себя.
  - Ты хочешь сказать, что вся эта красота - всего лишь чей-то обед? - возмущенно ахнул Алессандро.
  Саша еще раз удивился сообразительности молодого конкистадора.
  - Да, именно так, - подтвердил он худшие опасения. - Чей-то обед. И наш корабль с точки зрения этих тропиков - всего лишь корзинка, набитая едой.
  - Ну, меня-то так просто не съедят! - спата свистнула, разрезая воздух, пластая его тонкими хрупкими ломтиками. - Видишь, Саша! Меня отец учил. Лучше него вряд ли кто в Испании владеет мечом. А, может, и во всем мире!
  - В этом я не разбираюсь, - честно признался Саша. - Но машешь ты красиво. И, что главное, ни разу ногу собственную не зацепил. Я-то уж точно уже на протезе бы прыгал.
  Дель Гатто почти что не понял, что ему сказал собеседник, но сообразил - комплимент, и рассмеялся радостно, крутя мечом, выделывая разнообразные финты, гордясь своею ловкостью. Кошачий глаз в эфесе посверкивал дымчато.
  - С самим епископом пойдем, - сказал он, отпрыгавшись и вложив спату в ножны. - Честь великая.
  - И опасность тоже, - напомнил Саша. - Помнишь, поговаривали, что у епископа этого к боцману особое отношение было. Будто бы он покровителя Беньяниса лично знает, да в дружбе с ним великой. Думаю, этот де Сильва не скажет тебе спасибо за убийство боцмана.
  - Так то ж бунтовщик! - поразился дель Гатто. - Он же в корсары хотел записаться. От английской королевы патент получил бы, и плакали бы тогда испанские корабли с золотом.
  Молодой еще, - мысленно вздохнул Саша. - Жизни не нюхал. Идеалист, одним словом.
  - Говоришь ты все правильно, Санди, - попробовал еще раз объяснить Саша. - Но из правильности этой шубу не сошьешь. А вот надо бы от епископа подальше держаться, на глаза ему не лезть. Бочком, бочком, да и в сторонку. Во избежание, так сказать.
  - Но почему? - дель Гатто искренне не понимал.
  - Ну, хотя бы потому, что нас - двое, - прибег Саша к последнему аргументу. - Об этом ты еще не забыл, надеюсь? Представь, что будет, учуй епископ такую новость пикантную.
  - Это да, это ты прав, - сообразил, наконец, Алессандро. - Значит, говоришь, бочком?
  - Угу, - подтвердил Саша.
  Дель Гатто понурился даже, понимая, конечно, правоту невольного сожителя. Но все-таки обидно, что мир - вовсе не такой кристально чистый, как ручей, отзванивающий по камням в лесной чаще, поющий свою прозрачную, прохладную песню окружающим деревьям.
  Свистнула резко девятихвостка, и тут же, вторя ей, раздался пронзительный крик. Дель Гатто обернулся, чуть приседая, и пальцы его уже оглаживали кошачий глаз в навершии эфеса.
  Мимо вели матросов-бунтовщиков, оставленных в живых, как не очень запятнавших себя бунтом и злодейством. Негодяи скованы были длинной цепью, и едва переставляли ноги. На лицах их читалась безнадежность, и уныние веяло над людской цепочкой.
  - Куда это их? - поинтересовался Саша отстраненно. Ему даже смотреть не хотелось, как полосуют обнаженные плечи крючья-когти кошачьей плети. Очень, очень неприятное зрелище. А сделать ничего нельзя. Попробовал как-то прочесть Алессандро лекцию о невозможности и неприемлемости пыток, так тот ни слова почитай что и не понял. Удивился даже. Другие нравы.
  - Те, кто клясться будет именем святой нашей апостольской церкви и Господа нашего, Иисуса Христа, - дель Гатто перекрестился истово, широко, - те пойдут вместе с солдатами, будут священников охранять, чтоб не приключилось с ними какой беды. Ну а тем, что в грехе так закоснели, что подобной клятвы им не выдержать - прямая дорога на костер, во славу Бога и инквизиции.
  - То-то и оно, что во славу инквизиции, - буркнул Саша, уползая в самый отдаленный уголок мозга. Хотелось зажмуриться, забиться куда-нибудь, не видеть и не слышать ничего. Казалось бы, уже достаточно насмотрелся ужасов он на корабле, ан нет. Все равно корежило, стоило только увидеть какую жестокость. А этого, конечно, хватало. В книгах-то все не в пример романтичнее выглядело.
  В цепи скованных шевеление произошло, гимн, который тянули они монотонными хриплыми голосами, прервался внезапно, и к Алессандро бросился человек, запутался в цепях, споткнулся о товарища, прикованного рядом, упал. Дель Гатто наклонился над ним, не думая даже, что матрос тот - мужик здоровый, кулак побольше головы Алессандро будет, саданет - потом уж не подняться. Мало ли, может, за боцмана любимого отомстить рвался. Саша только хотел предостережение высказать, но, видно, дель Гатто все же в самом деле побольше понимал в реалиях жизни. Дотронулся он до плеча узника, а стражнику кивнул - мол, в порядке все, опусти плеть. Тот только углом рта дернул недовольно, но говорить остерегся. Сопляк там дель Гатто или не сопляк, а - офицер. И солдат ему подчиняться обязан.
  - Хотел чего? - спросил Алессандро. - Чего бежал? Или зло замыслил?
  - Клятву, - сорванно, хрипло почти что простонал матрос. - Клятву хотел принести тебе, господин.
  Он поднялся на колени, раскачиваясь, глаза смотрели белесо и бессмысленно. Но вот взгляд блуждающий уперся в рукоять спаты, сконцентрировался на камне, венчающем эфес. Дымчато-серо блеснул кошачий глаз, словно подмигнул матросу, и тот отозвался, заговорил быстро, уверенно:
  - Тебе клятву, господин. Я тот, кто пойдет по следу кошачьей лапы. Ты - моим хозяином будешь, повелителем. Я - твой, до самых потрохов твой!
  Мутны, почти что непонятны были его слова, и дель Гатто отшатнулся, пораженный.
  - Я же не король, чтоб мне так клясться, - махнул он рукой. - И не господин твой, чтоб вассальную присягу принимать.
  Матрос пополз на коленях, умоляюще глядя на Алессандро, и руки сложил просительным жестом, будто перед иконой Богоматери молитву читал.
  - Господин!
  - Санди, взял бы ты парня в услужение, - тихо посоветовал Саша. - Глянь, здоровущий какой. Их голодом морили, а этот - будто и не голодал ни секунды, словно от пуза жрал. И мускулы! Любой пляжный мальчик обзавидуется, на такое глядя. Хороший охранник получится, если, конечно, верность клятве соблюдать будет.
  - Как можно клятву не соблюдать? - поразился дель Гатто, воспитанный в строгих рыцарских правилах.
  А матрос уже распластался у его ног, упершись лбом в палубу. Даже и не заметил силач, что волок за собой других пленников, спотыкающихся и падающих. Все, что он видел - это своего господина и камень - кошачий глаз - венчающий эфес меча.
  - Мы - когти короля! - воскликнул Алессандро, вздымая вверх меч.
  - Я - тот, кто пойдет по следу кошачьей лапы! - вторил ему матрос, прижимая кулак к груди.
  - Расковать его! - приказал дель Гатто. - Это - мой новый слуга. В моей власти теперь карать его и миловать.
  Охранник было попробовал протестовать, но, увидев холодный, дымчато-серый взгляд Алессандро, стушевался быстро, пожал плечами, да и освободил матроса из цепей.
  - Зовут-то тебя как? - спросил дель Гатто, оглядывая нежданное приобретение.
  - Себастьяно Нуньес, - отозвался матрос, все еще стоя на коленях. Он благоговел перед новым господином, и в душе его крепла уверенность, что дель Гатто приведет к богатству и славе, и вообще, обязан он, Себастьяно, следовать за этим мальчишкой с чудесным мечом. И дети его обязаны идти по следу кошачьей лапы. Теперь все потомки Себастьяно - вассалы когтей короля. Так решил Нуньес, и так должно было быть.
  Епископ наблюдал сверху за всей сценой, и тонкие губы его кривились сердито. Не нравилось ему, что приобрел дель Гатто такого охранника, слугу, опытного и в кабацкой драке, и в военном деле. Но что ж делать, значит, такова воля Господа. Никто не обещал, что будет простым дело отыскания и обращения еретиков. Вот только об одном не думал раньше дон де Сильва - даже не снилось ему, что придется искать неверных не в чужой земле, а среди своих соплеменников. А вот ведь как получилось.
  
  * * *
  
  Шаман сидел перед плошкой, полной прозрачной ключевой воды, и вглядывался в волнующуюся поверхность пристально, хмуря прямые брови. Ох, не нравилось ему то, что он видел. Надо бы пройти как-то сквозь миры, сквозь время, предупредить русского паренька, да и испанскому мальчику не помешает узнать то, что углядел шаман.
  А увидел он злобу епископа, смерть, рисующуюся в глазах дона де Сильва. И костер увидел шаман, высоко взлетающий алыми злыми искрами. И - возможную смерть мальчика-конкистадора. А погибнет он - и пропало все. Сгниют корни стоствольного тополя, пожухнут, осыплются пеплом его листья. И не будет жизни в среднем мире. Все, все умрет на земле, отравленное страшным ядом.
  - Что же делать? Что делать? - спрашивал шаман, но не получал ответа. Лишь волновалась вода в деревянной плошке, даже выплеснулась через край, оставив на дубовой столешнице лужицу.
  
  * * *
  
  Юм-Чак ухватился щупальцем за край Колодца Жертв. Подтянулся, выталкивая массивное тело наружу. Но сорвался, видно, плохо держался камень - осыпался под когтями. Шлепнулся Юм-Чак в воду, подняв тучи брызг, и злоба, гнев темный поднялся в нем вместе с брызгами. Показалось богу, что насмехается над ним мир, сама природа хохочет, глядя на его уродство, на склизкую, бородавчатую кожу. Захрипел Юм-Чак, заскреб когтями по гранитным колодезным стенам, защелкал изогнутым острым клювом. Пообещал всем насмешникам кары, какие только мог измыслить.
  Когда же вновь всплыла бородавчатая туша древнего божества, глупый попугай, не улетевший отчего-то вместе с другими птицами, упал замертво с ближайшего дерева, и через минуту растеклось маленькое пестрое тельце сероватой слизью, так похожей на слизь, покрывающую тело Юм-Чака. И листья с деревьев посыпались, будто градины во время дождя. И они становились слизью, покрывая ядовитой пленкою землю.
  В лагере археологов волновались. Биолог, утром работавший у Священного Колодца, отчего-то упал в обморок, и тело его стало твердым, словно камень, а кожа - белой, будто не текло под ней крови ни капли. Врач экспедиции смотрел на такое чудо и только руками разводил.
  - Неизвестный вирус, - сказал. - Мало ли какие бактерии на дне этого колодца могут быть. Ну, сами подумайте, господа. Не зря же индейцы так это место не любят. Не зря оно у них запретным считалось, и только жрецы, с соблюдением различных ритуалов, приходить к Священному Колодцу могли, - врач был мексиканцем, и в злых духов верил так же, как де Сильва - в Господа.
  - С соблюдением обрядов! - фыркнул физик, приятель заболевшего биолога. - По-вашему что, у них костюмы биологической защиты были?
  - Может, и были, - огрызнулся врач, с беспокойством пытаясь отыскать пульс больного. Но, хоть дыхание и было явственно, сердце будто и не билось. По крайней мере врач не мог обнаружить ни одного удара, словно оглох. - Знаете, чтоб вы не думали, но нужно помощь вызывать. И команду соответствующую. Что-то тут не так. Как бы эпидемия не началась.
  Начальник экспедиции мрачно посмотрел на врача, перевел взгляд на лежащего, подобно трупу, биолога, белого, как полированный кусочек мрамора, сплюнул сердито и пошел к рации. Сообщать о непредвиденных обстоятельствах.
  Сейчас набегут спецслужбы, - тоскливо думал он. - А у нас еще двое русских археологов пропали невесть куда. Крику-то будет...
  Но тут же выбросил русских из головы, представив возможную эпидемию и ужасаясь подобной мысли.
  А Юм-Чак плескался на поверхности Колодца Жертв, поднимая фонтанчики брызг, ударяя по водяному зеркалу щупальцами. Ядовитая вода разлеталась в стороны, и уже падали деревья - стволы их гнили за мгновения, становясь кучами слизи. Юм-Чак смеялся, задирая острый клюв к небесам. Ему нравился звук собственного смеха.
  Археологам казалось, что где-то в отдалении прокатывается гром. Но небо было на удивление безоблачным, и ничто не предвещало грозы.
  
  Глава восьмая. Калабтун и Калабушин
  
  Жрец пел, низко, протяжно, словно и не голос человеческий звучал под лесными сводами, а гром грозовой гудел одной сердитой нотой. Дети, взявшись за руки, стояли перед жрецом, глядя на него внимательно. Сосредоточенность их казалась неестественной, а напряженность рук и ног наводила на мысли о питье, что парализует волю человека, заставляет его подчиняться командам. Но, конечно же, никто не мог сказать об этом верховному жрецу. Все, наблюдающие за церемонией, почтительно молчали, склонив головы, лишь иногда сверкали жадные взгляды, и тут же вновь упирались в землю: не дозволялось слишком пристально смотреть на тех, кто уже является собственностью бога. А Юм-Чак ждал, это ощущали и жертвенные дети, и сам жрец, и остальные, собравшиеся на жертвоприношение. Ждал грозный бог, шевелился в Священном Колодце, и птицы падали замертво с деревьев, а на руках некоторых людей появлялись зловещие черные точки, похожие на крошечные пятна ягуара - предвестники лютой смерти.
  Жрец поднял обсидиановый нож, и солнечный луч тускло отразился от золотой рукояти, пробежал вяло по сосредоточенным лицам детей. Обсидиан - магнит, опускающий силу духа в тело, позволяющий достать эту силу, передать ее нетронутой божеству, только и ожидающему пищи. Жрец помнил, сколько крови выпил этот нож. Он сам платил колдовскому орудию жизнями, чтобы приобщиться к тайнам Первоначальных Владык. И когда насытился кровью обсидиан, жрец познал неведомое для остальных, почувствовал связь свою с тем, другим, Изначальным, стал им. Шепотом, шелестом листьев древесных прозвучало новое имя жреца - Калабтун - Тот, Кто Жил Сто Шестьдесят Тысяч Лет. И новая сила вошла в человеческое тело жреца, подчинила его себе, и в черных глазах Калабтуна появился золотой отблеск рукояти жертвенного ножа.
  А сейчас гневался Юм-Чак, грозный бог, живущий в Священном Колодце, требовал жертв, требовал крови. Жрец чуть повернул нож, направляя его к груди мальчика. Тот послушно шагнул вперед, будто мысли жреца услышал, рванул на хлипкой груди рубаху, обрывая шнурки, обнажил тело, подставляя его жаждущему ножу. Калабтун ударил, точно, выверено, безошибочно, вскрывая грудную клетку. Рука его протянулась хищно, острые ногти вонзились в кровавую массу, и вот уже в ладони жреца затрепетало сердце мальчика, а тело его - еще живое и дышащее - полетело в Священный Колодец. Сердце отправилось следом. Калабтун слизнул с пальцев тягучую, соленую кровь и улыбнулся девочке, уже шагнувшей вперед, подставляющей грудь под удар.
  - Хорошая жертва, - шепнул жрец, занося обсидиановый нож, с острия которого стекали медленно кровавые капли. - Проси Юм-Чака за нас, умоли его сжалиться над народом, что поклоняется ему с начала веков. Пусть Юм-Чак дарует нам свою милость.
  Окружающие жреца люди зашумели негромко, словно волна ударила в берег и откатилась, унося в море несколько песчинок. Мертвый попугай, лежащий грудой пестрых перьев, приподнял голову, оглядел все мутным, белесым глазом, щелкнул кривым клювом, так похожим на клюв Юм-Чака. Подтвердил, значит, правильность жертвы.
  Калабтун осклабился, длинные клыки, подпиленные остро, блеснули, словно звериные, и пальцы его вновь рванули сердце жертвы. Ладонь сжалась вокруг пульсирующего комка, и кровь потекла по жилистой тонкой руке.
  - Для Юм-Чака! - воскликнул жрец, поднимая сердце вверх.
  Присутствующие запели, монотонно, низкими голосами, вторя песне жреца, а тот, торжествующий, сверкая черно-золотыми глазами, швырнул сердце вслед за трупом.
  - Юм-Чак обещал свое покровительство народу! - возгласил Калабтун торжественно. И хор отозвался:
  - Бог обещал... - в голосах слышалась надежда и какое-то жуткое безумие. Люди поглядывали друг на друга, разыскивая на коже соседа отметину бога, страшась увидеть на своих руках россыпь черных пятен.
  Когда же все разошлись, и жрец остался один у Священного Колодца, всплыл Юм-Чак, сжимая в когтистых щупальцах трупы жертв.
  - Тебе не понравилось подношение? - спросил Калабтун, склоняясь в поклоне. Вода плеснула, когда трупы были вышвырнуты из Колодца, и несколько капель ядовитой слизи попали на лицо жреца, но он стряхнул их, словно это была просто вода. И повторил: - Почему ты возвращаешь жертвы? Ты недоволен?
  - Враг приближается, - прощелкал кривой клюв. Окружающие Священный Колодец деревья поникли, и листья посыпались, растекаясь на земле вонючей слизью. - Приближается, а вы ничего не делаете, чтоб его остановить!
  - А жертвы? Жертвы - это ничто? - жрец стиснул руки. Неужто Юм-Чак останется недовольным, несмотря на все старания. Это грозит бедствиями неисчислимыми, смертями неожиданными. И неведомо - уцелеет ли сам жрец. Может, вскорости другой примет гордое имя Калабтун и будет вспоминать ночами, разглядывая в черном небе хрустальные проколы звезд, как тянулись долгие сто шестьдесят тысяч лет.
  - Жертвы - всего лишь пища, - заявил Юм-Чак. - Уж ты-то должен об этом знать лучше, чем кто другой.
  Да, Калабтун знал, но все же надеялся, что хорошая еда сможет ублаготворить жителя Священного Колодца.
  - Странное произошло с врагом, - поделился Юм-Чак, и глаза его подернулись белесой мертвенной пленкой. - Я чувствую его, он все тот же, что и всегда, и в то же время - не тот. Он - один, но иногда я ощущаю, что их - двое. И это удивительно. Я не понимаю, что это значит.
  Жрец замер. С ним происходило нечто подобное. Иногда он чувствовал, что кто-то подселился в его мозг, разделяет его мысли, но этот чужак был тих, спокоен, и проявлял себя лишь легкими касаниями. Калабтун с опаской посмотрел на тушу, перевалившуюся через край колодца. Мало ли, еще учует странность. Ведь и убить может.
  - Не косись, жрец, - щелкнул Юм-Чак, и это напоминало хихиканье. - Я знаю, что с тобой случилось. К тебе пришел другой, не родившийся еще. Тот, кто родится через столетия. Ты думаешь, что с врагом произошло то же самое?
  Калабтун вздохнул с облегчением. Бог знал - на то он и бог, но - не гневался, принял, как должное, даже повеселился чуть. Может, и обойдется все.
  - Значит, к нему пришла помощь... - задумался Юм-Чак. - Нужно остановить его, пока он не добрался до колодца. Ты же знаешь, только в этом месте я уязвим. И только через тебя можно уничтожить меня. Само это тело, - гибкие щупальца мотнулись в воздухе, складываясь сложной геометрической фигурой, - тело вечно, оно будет жить, пока жив дух, носителем которого ты являешься.
  - А если перестать кормить тело? - спросил Калабтун. То, что говорил бог, было новым, неизвестным еще, и слова эти щекотали сознание легким перышком. Потом жрец обдумает их спокойно, а пока нужно не упустить ни единой фразы, узнать все, что только возможно, раз Юм-Чак разговорился.
  - Это не страшно, - отмахнулись щупальца. - Я всего лишь усну, и буду спать, пока кто-то не принесет еду к колодцу. Но если уничтожить дух, то это будет означать мою смерть, вечную и окончательную, без надежды на возрождение.
  Калабтун почувствовал холодный озноб, будто окатили его водой из горного источника. Окончательная смерть, что может быть страшнее?! Ведь все, кто умирают, рано или поздно возвращаются обратно, правда, утратив память и о прошлой жизни, и о небесных чертогах, в которых довелось побывать. И лишь избранные удостаиваются и новой жизни, и памяти о прошедшем. Он был избранным, и тем более страшился утратить свое могущество.
  - Как же можно избежать подобной участи? - спросил жрец, думая больше о себе, чем о боге.
  - Ты отправишься навстречу врагу, - решил Юм-Чак. - Тот, кто пришел к тебе, поможет победить в схватке. У него есть знания другого времени.
  - Но ведь и у твоего врага сейчас есть такой же товарищ, - возразил Калабтун. - Ты же сам сказал, что его - двое. Как и меня. Может, его компаньон сильнее моего?
  - Главное не это. Главное, что сильнее ты сам.
  Они еще переговаривались и спорили, Юм-Чак, волнуясь, все больше выползал из колодца, размахивая когтистыми щупальцами. Ядовитая слизь летела во все стороны, и растения вяли, листья их чернели, и трупики насекомых усеивали землю, как песок.
  Девушка, затаившаяся невдалеке от колодца за гранитным валуном, на котором было вырезан суровый, хмурящийся лик бога, испуганно кусала пальцы, силясь сдержать крик. Ей было страшно. Верховный жрец разговаривал с чудовищем, вылезшим из Священного Колодца, из того Колодца, в котором, как ее учили, живет бог. Но та тварь, которая взмахивала щупальцами на закраине колодца, вовсе не походила на бога. Это был демон! А жрец разговаривал с ним, почтительно кланялся.
  Она всего лишь хотела посмотреть на бога, поэтому осталась после церемонии, спряталась, мечтая увидеть, как божество поднимется из Священного Колодца, окруженное сиянием, и суровый лик его, похожий на прекраснейшего воина, обратится к небесам, призывая милости на служащее ему племя. Но демон, выбравшийся на поверхность, пугал и вызывал омерзение.
  Капля слизи упала на валун, потекла по нему, уродуя резной лик, будто изображенный на граните внезапно заболел дурной болезнью, которую иногда насылал обитатель Священного Колодца на неугодных ему людей. Девушка отшатнулась, боясь, что слизь попадет на нее. Под ногой хрустнула ветка, и жрец обернулся, вскидывая руку с обсидиановым ножом. Юм-Чак защелкал клювом злобно, щупальца его заметались гневно и беспорядочно, разбрызгивая в стороны слизь. Жрец увидел мелькнувшую за валуном черную прядь волос, пестрый рукав, шагнул вперед. Девушка не стала дожидаться, пока ее схватят, ей не хотелось стать кормом для демона. Быть жертвой богу - почетно, но стоило представить, что тело ее пожрет та тварь, что бесновалась сейчас на поверхности колодца, как становилось дурно. Она повернулась и побежала, не оглядываясь. Сердце стучало у горла, а во рту расползался кислый привкус страха. Она решила не возвращаться домой, уйти как можно дальше. Туда, где нет жуткого демона из Колодца Жертв.
  - Ты упустил ее! - кричал Юм-Чак, замахиваясь щупальцем на жреца.
  - Что я, по-твоему, должен бегать за каждой девчонкой, что подслушает несколько слов? - огрызался Калабтун, а на душе его было нехорошо, тошнотно. Будто случилось нечто непоправимое.
  - Пошли по ее следу ягуаров, - заявил Юм-Чак, раздуваясь от бессильного гнева. - Сейчас же.
  Жрец покорно склонился в поклоне. Но посылать ягуаров за какой-то девкой? Да она сама в лесах сгинет, пропадет.
  - А как не сгинет? - вновь прочел мысли Юм-Чак. - Кто знает, много ли она услышала. И - что поняла. Пошли ягуаров. Пусть даже костей не останется от нее.
  - Как скажешь, - согласился Калабтун.
  
  * * *
  
  Камлай шаман, камлай.
  Просил ты о помощи девятое небо, и посмотри, кого выбрал для тебя в помощники дух седьмого неба. Посмотри, шаман, внимательно.
  Косы ее - как змеи толстые, черные, до пояса спускаются, гладко шевелятся, сытые. Ресницы ее - копейные наконечники, разящие без промаха. Глаза ее - стрелы, нацеленные в сердце, а губы изогнуты луком.
  Посмотри, шаман, как пошутил дух седьмого неба. Надо было богатыря найти могучего, чтоб на плечах его широких мог устоять стоствольный тополь, чтоб протянутые руки его перегородили, подобно плотине, путь злу. А кто в твоем распоряжении? Девица неразумная! Ей бы еще в куклы играть, на мальчишек заглядываться. А туда же - в извечной борьбе участвовать придется.
  И нет у тебя выбора, шаман. Другой помощи от девятого неба тебе не дождаться. А если вновь порешишь путешествовать по ветвям стоствольного тополя, то вернут тебя обратно. Скажут, что уже выполнили твою просьбу.
  Посмотри на девочку, шаман, посмотри внимательно. Бежит она, не чуя ног под собой, и испуг плещется в ее черных глазах, страхом сердце сжимается. Но - вдруг да есть в ней та сила, которой не каждый богатырь еще обладает. Вдруг да сможет она удержать зло своими ладошками. Не отбрасывай ее, шаман, лучше помоги сейчас, чтоб потом она смогла помочь тебе.
  Камлай, шаман, камлай.
  Твоей будущей помощнице поддержка и защита требуются. Уже идут по ее следу ягуары, хлеща по пятнистым бокам гибкими хвостами. Скалятся желтоватые острые клыки, предвкушая, как вопьются в жертву. Облизываются жесткие, алые языки, предчувствуя вкус крови.
  Останови их, шаман. Пусть гул бубна твоего заполнит звериные уши, испугает ягуаров так, чтоб бросились они обратно, скуля и мяукая от страха, как обычные кошки. Бей колотушкой, шаман, и пусть каждый удар почувствуют звериные ребра.
  Камлай, шаман, камлай.
  Посмотри, шаман, на ящерицу, что сидит на плече девушки, подобно экзотической, яркой броши. Бородатая ящерица, шаман. Какое название! А ведь ядовитая тварь, нет ее хуже. Один плевок - и два человека могут умереть. Что делает эта ящерица на плече? Как попала она туда? Может, это - прощальный подарок Юм-Чака?
  - Случайность, - говорит шаман, ударяя колотушкой в бубен, представляя мчащихся по тропическим джунглям ягуаров. И ягуары эти в его мыслях похожи на тигров, что живут в тайге - огромные, мощные цари леса. А джунгли напоминают самые глухие таежные уголки, и кажется, что вот-вот выглянет из-за кедра круглая рысья голова, поведет ушами с кисточками, а вон за тем ягодным кустом притаился медведь. - Случайность, - повторяет шаман, желая сам в это поверить. Но он знает - не бывает случайностей. Любая случайность суть - непонятая закономерность. И страшно становится шаману. Что делает ящерица на плече девушки? Помощь это или наоборот - угроза смертельная?
  Камлай, шаман, камлай. И наблюдай пристально. Чтоб успеть вмешаться.
  
  * * *
  
  Калабушин чувствовал себя странно. Тело его, налитое тягучей, горячей тяжестью, плавало в пространстве, и хрустальные осколки звезд впивались в глаза, будто попал Витек в сказку о Снежной Королеве, и только-только разбилось волшебное зеркало, раня своими кусками всех, кто оказался в неудачном месте.
  Он постарался пошевелиться, хотя бы рукой двинуть, пальцем дернуть. Но - ничего. Даже не ощутил мускульного напряжения, словно осталась от него одна голова, и даже хуже того - мозг, мысль, болтающаяся невесть где. Калабушин попробовал моргнуть. Пусть хоть голова останется, а то быть бесприютной душой совсем не хочется.
  - Что ты беспокойный такой? - спросил невесть кто, и Витьку показалось, что спрашивающий находится очень близко, только вот его почему-то не видно. - Дергаешься все время, волнуешься, переживаешь из-за пустяков.
  - Мое тело - это не пустяки! - возмутился Калабушин. - Это, знаешь ли, очень важная часть моей жизни. Можно сказать - единственная существенная.
  - Тело? Единственная существенная? - удивился невидимка. - Ты очень беден, незнакомец, как я посмотрю. И надо же такое придумать, что ты сможешь быть мне помощником. Хоть бы уж не мешал, что ли.
  Калабушин задумался. Темны были слова незнакомца, и в темноте этой чувствовалась какая-то угроза. Будто затаился во мраке зверь дикий, клыкастый, когтистый, только и ждет, чтоб вцепиться в мягкую, податливую плоть.
  - Чем это я тебе помешал? - поинтересовался Витек осторожно, а сам все пытался увидеть хоть пятнышко светлое, но нет, ослеп напрочь. И пальцы не шевелились.
  - А вот вспомни, как стоял я перед этим гаденышем, которого господин наш и повелитель приказал уничтожить, и ты, да-да, ты, не отпирайся, помешал мне нанести удар. То ли пожалел приятеля бывшего, то ли просто крови испугался, даже и не знаю. Но если еще раз так сделаешь, не то что другой жизни тебе не видать, вообще ничего больше и никогда не будет для тебя в этом мире, и в других мирах тоже. Ведь один удар только требовался! Один! И не пришлось бы мне кланяться Юм-Чаку, чувствуя себя виноватым. А все ты...
  Калабушин ощутил удар ненависти, затопившей его сознание мрачной, солено-железистой жижей, будто кровью.
  - Да ладно, ладно, - заюлил он, замирая в ужасе. - Это ж Санька был. Котов Санька. Как же можно было его ножом? Тут ты, по-моему, неправ. Или у вас ссора вышла? - Витек не мог представить себе такую ссору, после которой требуется обязательно ударить ножом, но кто его знает, этого психа - а что с ним разговаривает явный псих, Калабушин уже не сомневался.
  - Ссора? - засмеялся голос, даже захлебнулся смехом. - Ну да, считай, что ссора. Лет этак сто шестьдесят тысяч назад.
  - Да? - вежливо удивился Калабушин, вспомнив, что с сумасшедшими спорить никак нельзя. - Ну, может и так. В таком случае прости, виноват, помешал тебе. И в самом деле, вендетта такой давности, а я со своим свиным рылом явно не туда.
  Псих, вроде, начал успокаиваться, похмыкал даже, и в интонациях его появилось что-то нормальное, как у всех людей.
  - Ты вот что... - начал Калабушин неуверенно, - ты мне скажи, куда это я попал, что ничего не вижу, ничего не слышу, и сделать ничего не могу. Прям три шимпанзе с закрытыми ушками-глазками в одном лице.
  - А ты во мне, - хихикнул голос.
  Однозначно псих, - преисполнился уверенности Витек. - Вот ведь меня угораздило. А все дядька, пердун старый, пескоструйная машина, мать его! И что ему далась эта Мексика? Не такая уж и престижная заграница. Латинская Америка... видали и получше! Пусть бы Котов ездил, ему и Мексика - почти что Рим. И что теперь делать?
  Тут кольнуло нехорошо Калабушина. Ведь Санька Котов, которого он видел на той полянке, тоже был на вид - ну совсем не Санька. Так, пацан какой-то кудреватый испанской масти. Но - Котов, однозначно Котов. Откуда Калабушин был так уверен в столь сомнительном факте, он не знал, но от этого убежденности меньше не становилось.
  - Значит, в тебе? - Витек лихорадочно припоминал все, что слышал когда-либо о телепортации или переселении душ, но в мозгу лишь надоедливо крутилась строчка Высоцкого, даже пелась хрипловатым голосом барда, зацепившись острым, прокуренным краем за извилину: "... и мы, отдав концы, не умираем насовсем..." - Вот этакий зародыш, сейчас рожаться начну?! - у Калабушина началась истерика. Он уже не думал, разговаривает с психом или с человеком вменяемым и дееспособным. Ему нужно было высказаться. Вот и высказывался настоящим, незамутненным русским матом, объясняя собеседнику, что он думает о нем лично, о его матери, обо всех родственниках, друзьях и знакомых, а также об их привычках и склонностях. Витек даже сам не подозревал у себя подобных литературных талантов - за двадцать минут истерических криков он ни разу не повторился.
  - Все? - ледяным тоном поинтересовался незнакомец, когда Калабушин иссяк. - Или еще чем порадуешь?
  Витек поискал в памяти еще не использованное выражение и не нашел.
  - Пожалуй, все, - вздохнул он. - Ты уж, мужик, извини. Расколбасило просто. Новости уж очень неутешительные. Да это ладно. Ты б послушал, как мой дядька своих профессоров кроет, куда там быку на корове! Но - без обид. Договорились?
  Калабушин испуганно и чуть растерянно ждал ответа. Он сам не понимал, что это накатило. Никогда особыми талантами к русскому матерному языку не отличался, разве что банальный посыл по известному адресу мог высказать, а тут - прямо дивные способности открылись.
  - Ну-ну, - хмыкнул невидимка. - А у тебя, оказывается, характер есть. Я уж думал, совсем мне достался потомок - слизняк какой-то, из тех, что под корнями древесными прячутся, гнилые листья едят, страшатся на дневной свет даже одним глазком взглянуть. А ты, в общем, почти что воин. Просто вырос не там. Воспитывали тебя неправильно. Но это поправимо.
  Неожиданно солнечный луч сверкнул, вонзаясь в глаз, словно лезвие меча, и Калабушин охнул.
  - Эт-то как? - спросил он, заикаясь. Только вот темь была беспросветная, без ощущений хоть самых мелких, и вот уже мир обрушился на него в шуме и красках.
  - А это я тебе выглянуть позволил, - снисходительно заявил некто.
  Краски смешались, будто палитру художника залило водой, стянулись грязно-цветной спиралью. Калабушина скручивало болью, обливало жарким экстазом, все чувства его обострились невероятно, и медленно вползали в разноцветную спираль, сливаясь с нею.
  - Что это? Что? - захрипел Витек, вспоминая невесть почему одноклассницу, в которую был влюблен много лет назад, ее банты, вплетенные в тонкие, вьющиеся косички, похожие на бабочек, усыпанных горохами, ее туфли на низком каблуке, и оборванный ремешок, который он подвязывал веревочкой.
  - Ты ведь не надеялся на самостоятельность? - усмехнулся невидимка. - Или на то, что я уступлю тебе свое тело?
  Жизнь раскручивалась перед Калабушиным в обратном направлении, как пущенная задом наперед кинолента, мелькали кадры: вот он примеряет первый в своей жизни галстук, и никак не может справиться с зажимом; вот школьный приятель, обидевшись на небрежно брошенное слово, размашисто и коротко бьет Витьку по носу, и кровь выплескивается мелкими сгустками; вот машинка, которую он катал по песочнице; а вот смешной розовый медвежонок, с которым он спал еще в коляске - Витек даже и не думал, что помнит подобное! А вот вновь темнота, но окутанная теплой лаской. И - ничего. Пустота.
  Калабушина больше не было.
  Жрец, сидевший на поваленном древесном стволе, потянулся, как после сладкого сна, прижмурился довольно. Тот, пришелец, что так беспокоил его разум, слился с ним, вошел в него, передав все свои знания. Он опять стал единым и цельным, как и положено духу, насчитывающему уже сто шестьдесят тысяч лет. Калабтун внезапно подумал, что больше не чувствует себя древним, а даже напротив - молодым и полным жизни. Вот, оказывается, что дают Юм-Чаку жертвы!
  Калабтун улыбнулся, искривив тонкие губы. Только бы победить врага, которого боится сам Юм-Чак. А дальше... Почему бы и самому не стать богом? В конце концов, он подходит на эту роль куда как лучше, чем склизкая, ядовитая туша, что живет в Колодце Жертв. Почему бы не объединить дух и тело?
  Жрец рассмеялся. Мысль, представшая перед его внутренним взором, была привлекательной.
  Блин, вот и дядька мой всегда так думал, - неожиданно подумал Калабтун и вздрогнул. Мысль была чуждой, непонятной. - Да-да, и не надо наивные глазки строить, чай, не девочка. Всегда так: сначала считаете, что посетила классная идея, а потом оказывается, что от этой идеи одни неприятности. И хорошо еще, если удастся выбраться из гадостей, не оставив изрядного куска мяса в чужих зубах!
  Жрец закусил губу. Чужак, влезший в его мысли, вызывал омерзение. Но ничего, он справится. И не такое приходилось видеть за сто шестьдесят тысяч лет. Сначала он победит того, с кошачьим глазом, вырвет колдовской камень, вставит его в золотую рукоять обсидианового ножа, объединяя две магии - востока и запада. И тогда не будет никого сильнее, чем он, Калабтун. Никого! Весь мир будет принадлежать ему!
  
  Глава девятая. Путь через парадиз
  
   Дель Гатто с восхищением озирался, всматриваясь в незнакомый пышный лес. Орех с треснувшей, почернелой от гнили скорлупой, упал перед ним, чуть не ударив по плечу. Алессандро отшатнулся, задирая голову. Мартышка, уцепившаяся за широкий пальмовый лист, осклабилась насмешливо, в точности, как мальчишка на Прадо, отмочивший удачную шутку над проходящим мимо щеголем.
  - Пакость какая! - сплюнул дель Гатто, глядя на насмешницу, но обезьяна продолжала раскачиваться на листе, а в лапах ее уже появился следующий орех.
  - Шевелился бы ты, Санди, - сказал Саша. - Глянь-ка на дрянь кривляющуюся, вот-вот еще чем запустит. А как не промажет? Как в голову попадет? Что у вас известно о лечении проломленных голов? - и он хихикнул, думая о методах лечения, заключавшихся в том, что больному давали глотать бумажные шарики с написанным именем святого покровителя. Смех, правда, тут же пропал. Ведь голова-то у них - одна на двоих. Проломят одному, так второму тоже не сладко придется.
  Мартышка-таки орех бросила, но не в дель Гатто, а в солдата, шедшего за ним с пикой наперевес. Тот оглядывался испуганно, будто ожидал в любой момент, что из-за ближайшего дерева выскочит жуткий, неведомый зверь, похожий на порождение пустынных кошмаров, которыми полна Испания, вцепится ядовитыми клыками в горло. Но лишь мартышка на пальме швырялась гнилыми орехами, словно был у нее их неисчерпаемый запас, да пестрые попугаи галдели на разные голоса, расправляя яркие крылья, встряхивая длинными хвостами. Да гудели тихо, навязчиво насекомые, летающие под деревьями, ползающие по земле, высовывающиеся из трещин на стволах.
  - Во, смотри, Санди, колибри! - Саша увидал крохотных, радужно окрашенных, птичек, порхающих над цветами. - Посмотри только, как у них крылья работают. Не взмах вверх-вниз, а крутятся, чисто винт вертолетный. Кабы я не знал, что флорентиец тут сроду не бывал, так поверил бы, что он свою летучую машинку с этих колибри сплагиатил.
  - Какой еще флорентиец? - не понял дель Гатто. - Какая летучая машинка?
  - А... ну, Леонардо, конечно. Да Винчи, - пояснил Саша. - А вот с летучей машинкой посложнее. Ладно, забудь, Санди. Любуйся красотами природы. Птички-то стоят того, чтоб на них посмотреть. Глянь, глянь, летают-то как! Скорость... Залюбуешься. Иногда даже кажется, что они телепорт освоили...
  - Земля-то какая богатая, - сказал дель Гатто.
  - Безбожная земля, - тут же отозвался епископ, хмурясь недовольно и осеняя себя крестом. - Растет все без толку и без смысла, и даже растения попадаются ядовитые, добрых плодов не дают, - де Сильва вспомнил о солдате, умершем вчера вечером в страшных мучениях с синеватой пеной на губах, после того, как попробовал мягкий желтый фрукт, свисавший так соблазнительно с ветки дерева.
  - Незнакомая земля, - вздохнул дель Гатто, не споря с епископом, но и не соглашаясь с ним.
  - Выжечь! - воскликнул де Сильва, сжимая руки так, что побелели костяшки пальцев, а тонкие губы подернулись сухой пленкой от гнева. - Все это выжечь надобно, чтоб не было соблазна христианским душам, чтоб безбожие не расползалось, как гниль по поверхности пруда!
  - Во-во, - пробормотал Саша, сворачиваясь в углу сознания дель Гатто. - Таким только б жечь. Они б и цветы жгли, и статуи, и картины. Такие твари и книги жгли. И людей, - ему стало тошно, мерзостно, и радостно залитый солнцем пейзаж уже не вызывал почтительного восторга, а лишь недоумение: и зачем все цветет с такой силой, если существует вот этот епископ, готовый жечь и мучить все, что не похоже на него.
  Алессандро не понял настроения компаньона, лишь плечами пожал. Де Сильва уловил этот жест, решил, что на его слова рыцарь реагирует, оскорбился, и вновь закачались в его глазах пламенные язычки костра.
  Дальше шли молча, поглядывая друг на друга не то что с недоброжелательностью, но с каким-то недоумением. Мол, вот, вроде, враг, но в то же время - окружающая природа представлялась более враждебной, опасной, наполненной незнакомыми и непонятными сюрпризами, каждый из которых мог оказаться смертельным. И в такой-то обстановке казалось глупым враждовать внутри своей тесной группы. Де Сильва вздохнул почти что огорченно, потер сухие ладони и отвернулся. Алессандро его больше не интересовал. По крайней мере - на какое-то время. Вражда была отложена в сторону, но не забыта. Пусть еретик пока живет, пусть старается на благо веры. А уж потом...
  - Spirobolida! - вскрикнул епископ восхищенно, подхватывая с земли крошечное, извивающееся тельце. Множество лапок насекомого дергались, сегменты, из которых состояло тельце, наползали один на другой, расходились, и под ними мелькало нечто буро-черное, сочащееся слизью. - Такой я еще не видел! - продолжал восхищаться де Сильва.
  - Бросьте! - заволновался дель Гатто, подскакивая к епископу. Остальные напротив - отшатнулись как можно дальше, считая, что святой отец по неосторожной наивности подхватил какую-то ядовитую тварь. Мало ли, может, она и на расстоянии убивать способна, нужно отойти подальше, и еще дальше, чтоб не дотянулась гадина.
  - Да это же многоножка, - снисходительно сообщил епископ, заворачивая придавленное насекомое в платок. - Безобидна она. Но сдается мне, что сегментов у нее куда как побольше, чем у европейских подружек, да и ножки... Потом, на привале, рассмотрю как следует.
  И епископ зашагал уверенно, вздернув вверх голову. Костистый подбородок его подрагивал от удовольствия: святой отец был страстным коллекционером насекомых, энтомологом, его собрание бабочек восхищало всех.
  - Что он сказал? Что? - заволновался Саша, уловив какую-то знакомую нотку во фразе де Сильва.
  - Это многоножка, - дель Гатто в очередной раз сплюнул, вкладывая в плевок все свое отвращение. Ему подобные твари не нравились, он не понимал, как можно любоваться, к примеру, гусеницей, пожирающей виноградный лист. Убить - и вся недолга, винограда больше будет. - Она не ядовита, как он думает.
  - Нет, нет, не это. Раньше... Спиро... что-то там. Что?
  - А! Spirobolida - дух камня, - перевел латынь Алессандро. - Это он так многоножку назвал. Собиратель насекомых. Поговаривают, что наш епископ - весьма ученый человек.
  Саша не обратил внимания на разглагольствования дель Гатто, он даже не слышал обращенных к нему слов. Spirobolida - дух камня! - вот что гудело в его голове, подобно шаманскому бубну. Вспомнилось о давнем падении метеорита - болида! - в бухту, о том, что полуостров Юкатан стоит на карстовых пещерах, сообщающихся друг с другом.
  - Послушай, я, кажется, знаю! - заявил он торжественно, и дель Гатто сразу же замер, настороженно оглядывая густые заросли тропического леса. Алессандро не доверял озарениям невольного компаньона, относился к ним, как к детским шалостям. И в то же время чувствовал исходящую от подобных озарений опасность. Вот и искал ее любыми доступными методами - снаружи, вместо того, чтобы заглянуть поглубже внутрь.
  - Что ты знаешь? Нас атакуют? - спросил дель Гатто, продолжая оглядывать лес.
  - Нет, нет! При чем тут атака? - не понял Саша. - Болид! Вот в чем дело. Болид упал в море. Только теперь я думаю, что это был космический корабль. И тот, кто был внутри, выжил. Он и есть - таинственный бог Священного Колодца, которому майя жертвы приносили. Ну, или приносят, судя по тому, в каком мы сейчас времени. Инопланетянин, понимаешь, Санди?!
  Саша был в восторге от своей гипотезы. Все, что он знал о Священном Колодце, ситуация, в которой он неожиданно оказался, укладывалось в эту идею замечательно, как нужная фигурка в паззле. Вот только дель Гатто энтузиазма не проявил. Да он и не понял ничего, из сказанного Сашей, только обеспокоился - не сошел ли компаньон с ума окончательно. Саша и так казался дель Гатто несколько... не от мира сего, но в последнее время сумасшествие проявлялось все ярче и ярче, выражаясь в непонятных юному рыцарю высказываниях и требованиях. Вот скажите, кому в здравом уме придет в голову вести переговоры с язычниками? То-то же...
  - Ладно, Санди, видно, ошибся я... - печально вздохнул Саша, сообразив уже, что дель Гатто просто не в состоянии понять, о чем идет речь. А представиться ему психом - не хотелось. Отключит восприятие, и будешь потом мыслью бесплотной, придавленной в мозговой извилине. Тогда - всему хана, однозначно. И домой не вернуться, и своего тела вовек не видать.
  Дель Гатто тоже вздохнул, но уже с облегчением. Сумасшествие откладывалось. Да и вовсе, может, этот Саша Тигров и не сумасшедший вовсе. Просто чуть-чуть не в себе. Но и мир для него - необычен и незнаком. Так что понять можно. Алессандро однажды видел сумасшедшего, бредущего по пыльной деревенской дороге. Человек был измазан нечистотами, вонял, одежда его свисала лохмотьями. Он пел и приплясывал, танцевал фанданго, отчего-то молитвенно складывая ладони и устремляя взгляд к небесам. Следом за ним бежали дети, швыряясь грязью и камнями, а сумасшедший все танцевал, не обращая внимания на разбитую ловко брошенным камнем губу, на стекающую по подбородку кровь. Алессандро был тогда совсем еще мальчик - не старше десяти лет, и его попросту стошнило от отвращения, а потом он долго сидел на обочине дороги, вспоминая сумасшедшего, бегущих за ним детей, и отвращение переполняло его, а тошнотный кислый комок подкатывался к губам.
  Нет, Саша Тигров не походил на того, давнего, с пыльной андалусской дороги. Пока не походил.
  Де Сильва подбирал насекомых, казавшихся ему не опасными, складывал в платок бережно, и не переставал наблюдать за дель Гатто. У нечестивца странно подергивалось лицо, иногда даже казалось, что это лица разных людей. Двоих. Странно. Или... или дух злобный вселился в дель Гатто? Епископ не был силен в экзорцизме, и мысль о духе преисподней вызывала у него страх.
  Вскоре, отыскав в чаще поляну, окруженную со всех сторон деревьями, остановились отдохнуть. Солдаты зорко поглядывали в глухую чащобу, прислушиваясь - не рычат ли звери. Видеть крупных хищников еще не доводилось, но следы замечали: здоровенные отпечатки кошачьих лап, содранную со стволов кору, брошенную, словно в насмешку, заячью тушку с вырванным желудком. Чувствовалось, что с той же легкостью, как с этим зайцем, невидимые кошки способны разделаться с человеком, а не нападают пока лишь потому, что идут люди кучно, настороженно, и сверкают мечи, крепко сжатые в руках, и наконечники пик устремлены к темным лесным уголкам.
  Старший офицер, увидев одобрительный взмах епископской руки, вытянулся в траве, облегченно снимая шлем - уж очень пекло жаркое солнце голову через металлический колпак.
  - Давай, дель Гатто, - кивнул он Алессандро, - организуй привал. Пусть люди отдохнут, поедят. Пусть приготовят что-нибудь, мы тут до завтрашнего утра пробудем. Ну и посты, конечно, выставь, чтоб сторожили пристально. Разведчиков, опять же, пошли...
  Воин даже фразы не закончил, захрапел, повернувшись на бок и подложив совсем по-детски ладонь под щеку. Уснул.
  Дель Гатто и сам поспал бы с удовольствием, ему даже еда не в радость была, кусок в горло не лез от усталости, но - приказ. Сказано, чтоб позаботился о стоянке, значит, надо заботиться. Если же случиться что нехорошее, звери там нападут, или туземцы дикие, то будет Алессандро в ответе за смерти людские, что по недомыслию и недосмотру его приключатся.
  Засуетился дель Гатто, резко отдавая команды, разрубая ребром ладони тягучий воздух тропиков. Епископ же, собрав двух святых отцов, идущих с отрядом, отошел в сторону, заговорил с ними, колко и недобро посматривая на молодого рыцаря. Вскорости и святые отцы, слушавшие де Сильва внимательно, тоже начали поглядывать на Алессандро, хмуря широкие кустистые брови. Дель Гатто же ничего не замечал, увлеченный устройством лагеря. А даже если б и заметил, то не обратил бы внимания. В его глазах епископ был чуть ли не Божьим наместником на земле, и любое слово, изреченное им, являлось истиной. Вот только Саша все дело портил, все время отпускал какие-то ехидствующие замечания по поводу церковника, внушал сомнение, смущал простую душу юного конкистадора.
  Вопль прорезал воздух, как нож, распарывающий тонкий бумажный лист. Дель Гатто обернулся на крик, побежал, прижимая ладонь к сердцу. Другая рука цепко взялась за рукоять спаты.
  Один из солдат корчился на земле, дрыгая ногами, словно отплясывал лежа некий резвый танец. Остальные сгрудились около него, поглядывая с беспокойством и жалостью - красивая была земля вокруг, но смерть на этой земле настигала быстро, безжалостно и неожиданно.
  - Отойдите! Немедленно отойдите! - заорал Алессандро, увидев, что кто-то уже склоняется над поверженным человеком, пытается повернуть его на спину. - Все назад!
  Солдаты отшатнулись, подталкивая друг друга локтями и кулаками, но стояли все равно слишком близко, как казалось дель Гатто.
  - Что это с ним? - он приблизился, осторожно взглядывая на лежащего. Тот уже не дергался, лишь стонал хрипло, и на бледном лице его видны были закатившиеся глаза, налитые темной кровью.
  - Неведомо, - сказал кто-то. - Федерико тут присесть устраивался, чтоб костер сложить. Сегодня его очередь кашеварить была. Ну вот, присел он, значит, а потом как закричит, как покатится! Вот и лежит с тех пор.
  Дель Гатто нахмурился. Сам наклонился над Федерико, потянул его за плечо, стараясь устроить поудобнее.
  - Не-ееееет! - протяжный вопль ударил по ушам, и Алессандро отдернул руку. И вовремя. Тонкая, маленькая змейка, ярко-желтая, как весенний цветок, выглянула из черных, жестких волос Федерико, настороженно покачивая изящной головкой. Дель Гатто замер. Он видел, что змея вот-вот ударит, и не знал - в достатке ли у нее яда, чтоб убить еще одного человека. Но проверять не хотелось. Саша бился в панике, порываясь бежать, и от этого ноги дель Гатто дрожали, тряслись, как студень в тарелке, потревоженной ударом кулака по столу, а рукоять спаты выскальзывала из ставших непослушными пальцев.
  - Беги-беги-беги! - тянул Саша на одной ноте, не в силах справиться с темным ужасом, захлестывающем его волнами. - Беги-беги-беги!
  - Да прекрати ты, идиот! - гаркнул дель Гатто, не заботясь уже, что кто-то его услышит. - Ты ж мне мешаешь!
  Змея атаковала стремительно, только и видна была желтая полоска, смазавшаяся от скорости движения. Но кинжал оказался еще быстрее. Дель Гатто и не заметил, как пролетело мимо оружие, лишь тонко свистнуло, щеку огладило ветерком, да упала срезанная прядь. И змея оказалась сбита наземь, и фиолетовый мохнатый цветок на тонкой ножке покачивался над ее приколотым к плотному листу телом.
  Себастьяно Нуньес приблизился к своему господину, ворча и хмурясь.
  - Разве ж можно так неосторожно? - спросил он, склоняясь в поклоне. - Ясно было, что Федерико кто-то укусил, иначе с чего бы он так быстро помер. Так надо ж было вам, господин, соваться прямо в зубы этой твари.
  Нуньес шевельнул носком тяжелого сапога беспомощный желтый трупик, и по спине Алессандро сбежала противная холодная струйка пота: на клыках, видных в разинутой змеиной пасти, подрагивали мутные капли яда.
  Епископ, наблюдавший издали за переполохом, досадливо щелкнул пальцами. Опять этот мальчишка остался жив, избежал смерти, казавшейся уже неминуемой. Несправедливо. Видно, придется ему, де Сильва, заняться еретиком самому. Ишь, как кричал-то, как кричал! Не иначе, как к духу своему обращался. Еретик, как есть еретик. И спата эта его... Тоже ох какое непростое оружие. Да-да, это дело требуется расследовать повнимательнее.
  Де Сильва приподнял тонкую бровь, и один из священников тут же подскочил к нему.
  - Вот что я скажу вам, падре Гиймарде, - обратился епископ к почтительно склонившемуся святому отцу, - нехорошие дела творятся. В стадо наше затесалась паршивая овца, ну да вы знаете, об этом речь уже была. Но видите, вон там умер человек. А если б не дель Гатто, он был бы жив. Надобно проследить за еретической тварью, чтоб не натворил он еще какой беды.
  - О да! - с готовностью согласился падре Гиймарде, кивая большой, шишковатой головой. - Я сделаю, обязательно сделаю все, как вы желаете.
  - Как я желаю? - епископ тонко усмехнулся и вновь прищелкнул пальцами. Падре Гиймарде ответил такой же тонкой ухмылкой, казавшейся на его грубом, топорном лице неожиданно ехидной и злобной.
  
  * * *
  
  Шаман сидел, рассматривая хрустальный шар. Дешевая подделка, купил как-то в городе, в магазине, набитом якобы магическими предметами. Шаману было смешно смотреть, как старается тощая девочка-продавщица, расписывая покупателям действие того или иного колдовства, тыча пальцем с остро отточенным, наманикюренным ногтем в разнообразные амулеты и талисманы. Шаман посмотрел - все это были игрушки, вроде маленьких пластмассовых мобильников для детей: вроде, на вид в точности, как настоящий телефон, и даже звонит, если нажать на кнопочку, а на самом-то деле - просто игрушка, и звенит звоночек на батарейке.
  Но вот шар тогда шаман купил. Зачем - сам не знал. В какой-то момент померещилось, что шар этот похож на глаз, смотрящий откуда-то издали, внимательно изучающий все вокруг. А когда домой принес, так засунул как можно дальше в угол, чтоб не увидел кто. Это ж надо, позор-то какой, великий ойун верхнего мира вдруг повадился детскими игрушками баловаться. Может, из ума выживает от старости.
  А сегодня блеснул шар солнечным сиянием из угла своего, то ли свет на него так упал, то ли сам по себе - кто знает. В доме шамана всякое случиться может. И вновь показалось, что не шар это, а глаз огромный. Достал шаман из угла игрушку, пыль смахнул, взглянул повнимательнее - а ведь точно, прыгают в шаре какие-то фигурки, лес шумит, деревья качаются, облака плывут. Будто кино кто-то показывает. Вздохнул шаман. Не понравилось ему это. Привычнее куда как было бы плошку с водой взять. Воде шаман доверял. А вот хрусталю этому заводскому, невесть кем деланному... ну ни капельки! Но посмотреть все равно придется, не зря ведь показывают, значит, у кого-то мысль была, что нужно ему это увидеть. Может, дух седьмого неба старается, а, может, и кто-то из демонов абаасы издевательство обманное придумал. Это шаман потом определит, когда рассмотрит как следует картинку показываемую, да подумает над ней.
  Тропические джунгли заполнили шар изнутри, закачались широкие древесные листья, по лианам заскакали мартышки, корча рожи, будто бы прямо в лицо шаману. Одна тварюшка высунула язык, замотала головой, всплескивая широкими ладонями - дразнила. Крошечные птички - колибри - радугой летающей зависали над цветами, напоенными тягучим, жарким ароматом.
  Девушка лежала, свернувшись клубком, под пальмой, прислонившись к стволу спиной, на плече, вцепившись лапками в бахрому куртки, сидела ящерица - бородатая ящерица, одна из самых ядовитых тварей Мексики - поворачивала изящную головку, раздувала горло. Яд у нее вырабатывается гландами, плюет, гадина этакая, прямо в глаза, убивает своим плевком. И вот сейчас шевелила она хвостом, подергивала кожей на спинке, нервничала. Вот-вот плюнет, стоит только девушке голову повернуть.
  Задумался шаман, не понравилось ему то, что увидел. Задвигались тонкие, высохшие пальцы, набухли вены темною кровью. Ладони шамана кругами оглаживали нечто невидимое, будто водил он руками по шару воздушному. И ящерица, видная в прозрачном искрящемся хрустале, успокаивалась, лапки ее переставали дрожать, хвост лег ровно, и горло уже не раздувалось, готовясь к смертельному плевку. Руки шамана все двигались, и хриплое дыхание разрезало воздух. Ящерица замерла, приникла к бахромчатому плечу кожаной куртки, вжалась в него, распласталась, как диковинная брошь. Пальцы шамана толкнули невидимое, и ящерица ушла в кожу, остался лишь рисунок разноцветный, диковинный, очень точный и изящный.
  Вздохнул шаман тяжко, опали набухшие вены на руках, качнулся железный амулет на шее, и солнце серебряное, кованое кузнецом искусным, что было прикреплено на груди шамана, потускнело, подернулось молочной пленкой.
  Стукнула дверь - пришел кто-то к шаману. Колдун лежал у стола, свернувшись плотным клубком, и по лицу его текли кровавые капли - все лицо было закрыто пленкой алого пота, а пальцы все шевелились, двигались, подталкивая невидимую бородатую ящерицу, уговаривая ее и заклиная. На столе валялись хрустальные обломыши, сверкая празднично и радужно в солнечном свете - будто стайка колибри присела на дубовую столешницу, расправив хрупкие крылышки. В одном из обломков была видна картинка: черноволосая девушка, затянутая в кожаный костюм с бахромой, спала крепко под пальмой, а на плече ее куртки заметен был рисунок - бородатая ящерица, прильнувшая к тепло-бежевой коже.
  
  * * *
  
  Колибри беззаботно порхали, быстро вращая крылышками, так, что казались окруженными прозрачными вуалями. Они совсем не боялись девушку, бессильно привалившуюся к стволу дерева. А она наблюдала за крошечными птичками, летающими вокруг пышных цветков, и плакала. Ей было страшно.
  Жуткий монстр, представлявшийся богом, вызывал не такой ужас, как жрец, поклонявшийся этому страшилищу и уверявший племя, что вся благость, все удачи и неудачи, счастье и горе - результат деяний бога Священного Колодца.
  Черный какаду, хрипло и насмешливо крикнув, уселся на куст прямо перед девушкой, закачался на ветке.
  - И что надо тебе? - спросила она, сжимаясь. Показалась ей птица вестником смерти, грозным и безжалостным.
  Какаду распялил кривой клюв, щипнул зеленый, подернутый бурым по краю, лист. Девушка вздохнула с облегчением. Не страшно. Всего лишь попугай. Страхи остались позади, к ним она больше не вернется.
  За кустами послышался шум, голоса, произносящие непонятные слова. Девушка тонко вскрикнула, пытаясь зарыться в палые листья, спрятаться от новой, неведомой угрозы.
  - Эй, смотрите, что тут у нас! - заорал солдат, выскакивая к пальме. Кираса его блестела тускло, как мутный хрустальный шар. - Девка какая-то! Местная!
  - Оставь, не трогай ее! - дель Гатто вышел следом за солдатом, с любопытством посмотрел на испуганную девушку, и показалась она ему средоточием всей красоты земной, солнечным лучом, упавшим на землю. Косы черные обвились вокруг его сердца, а ресницы пронзили насквозь, глаза - колодцы, полные воды для жаждущего прохлады, руки - лепестки цветов, ароматно оглаживающие лицо. Алессандро задохнулся, не понимая, что с ним происходит.
  - Санди, да ты, никак, с первого взгляда влюбился! - поразился Саша. Он тоже смотрел на девушку, но ничего особенного в ней не находил. Ну да, индеаночка. Довольно симпатичная, надо признать. Глазки, губки, фигурка... Но - худовата на его взгляд, и дрожит, как листок на ветру. И совсем соплячка. Растление малолетних... Ну, это для него, для Саши. А дель Гатто... испанец, горячая кровь, согретая южным, щедрым солнцем. Не удивительно, что уставился на девчонку, как на икону Богоматери. А вот что это на ней? Показалось Саше, что рисунок на плече бахромчатой кожаной куртки - ящерица лежащая - шевельнулся грозно, и зверюшка приподняла голову, раздувая шею. Взглянул еще раз - нет, померещилось. Саша мысленно сплюнул. От всех происходящих с ним чудес уже начало мниться всякое-разное, непонятное и нелепое.
  - Ты кто? - приблизился к девушке дель Гатто. Кошачий глаз в эфесе меча затеплился серебристым перламутром, луч коснулся девушки, пробежал по ней, словно погладил. - Как зовут тебя?
  Она не поняла не слова, но что-то, видимо, сообразила.
  - Виналь... - шепнула тихонько, указывая на себя, имя свое называя. Виналь - месяц двадцатидневный, сияющий в темных небесах, разгоняющий мрак.
  - Алессандро... - так же тихо сказал дель Гатто. Солдат, держащий копье наперевес, ухмыльнулся, демонстрируя гнилые зубы, и глаза его прищурились игриво и похабно.
  Себастьяно Нуньес, выбравшийся из кустов вслед за своим господином, чертыхнулся тяжко и негромко. Тяжело моряку на суше. Нет привычной мягкой раскачки палубы под ногами, лишь земля жесткая. Нет ветра вольного, пахнущего морем и солью, только цветочные ароматы, да гнилостный запах джунглей. Все не так, не то. Но сказал хозяин - идти следом, он, Себастьяно, идет. Он клялся идти по следу кошачьей лапы, и будет так во веки веков, и потомки его тоже пойдут. Назовут их - que va por la huella - который идет по следу, и будут добавлять - después la pata felina - за кошачьей лапой.
  Углядел Себастьяно гнусную ухмылку солдата, отвесил тому подзатыльник мощной ладонью.
  - Ну че ты, че?! - заскулил солдат, тряся загудевшей головой.
  - А ниче, - отозвался Себастьяно. - Неча пялиться, как не положено. Команды такой не было.
  Невдалеке раздался грозный рык. То ли лев, то ли тигр - не разобрать. Но кто-то большой и настроенный злобно.
  Ягуары вышли на охоту, подчиняясь приказу хозяина.
  Юм-Чак повернулся на дне колодца, закрывая глаза. Внутренним зрением видел он врага своего, стоящего перед индейской девчонкой, глядящего на нее умильно и влюбленно. Юм-Чак щелкнул клювом. Пока не произошло ничего страшного, а ягуары, конечно же, исправят все то, что не досмотрел глупый жрец. Ах, если бы можно было обойтись без вместилища для души, как было бы хорошо! Юм-Чак задремал, и во сне он видел тонкие шпили, пронзающие густо-серые небеса, серебристый свет, изливающийся сверху, и множество своих соплеменников, торопящихся куда-то по делам. Юм-Чак обрадовался - хоть во сне он не будет одинок.
  
  * * *
  
  В лагере археологов царила паника. Уже несколько человек лежали в странной коме: недвижимые, окостенелые, белые, как мрамор, только на руках видны были черные пятна, похожие на пятна ягуаров. Врач экспедиции сидел в своей палатке, растерянно перебирая четки. Пальцы его, натыкающиеся на маленький аметистовый крест, дрожали. Он не знал, что делать.
  - Ну что? - спросил начальник экспедиции, вздрагивая всем лицом. - Как с лекарством?
  - Какое лекарство? - почти что взвизгнул врач, роняя четки. - Я даже не знаю, чем они все больны!
  - Но что-то же должно быть, - растерялся археолог. - Наука не знает поражений, - он вскинул голову гордо и уверенно, но в глазах плескался страх. - Может, вы просто не компетентны?
  - Завтра прибудут эпидемиологи, - тяжело вздохнув, отозвался врач, подбирая четки. Гладкие бусины сандалового дерева вновь мерно заскользили в пальцах. - Они, может, определят что. А я... Я просто врач. Обычный врач. Меня, видите ли, не обучали бороться невесть с чем. Ведь такой болезни просто не знает никто!
  - Вы уверены? - побледнел археолог.
  - Абсолютно.
  И в тишине палатки все замерло, только слышался негромкий стук сандаловых бусин друг о друга.
  - Ave Maria... - негромко затянул врач, отбрасывая разом весь приобретенный в университете прагматизм.
  А в джунглях рядом с Колодцем Жертв, падали гниющие деревья, и листья их расползались кучами сероватой слизи. Птицы с криками разлетались, покидая лес, и гады, торопясь, уползали прочь, мелкое зверье бежало, даже забывая в норах детенышей. Лишь ягуары бродили по умирающим джунглям, оглашая их изредка грозным рыком.
  
  Глава десятая. Схватка кошек
  
  Эпидемиологи приехали на следующий день. Загудело, заревело над джунглями, и над окраиной Чичен-Ицы, где расположился лагерь археологов, завис пятнистый вертолет.
  - Что ж они не садятся? - удивился начальник экспедиции. Врач только взглянул вверх, ссутулился и побрел к своей палатке, перебирая четки, с которыми не расставался уже ни на миг, даже ночью обматывал вокруг руки, просыпался в холодном поту, схватывал маленький аметистовый крест, прижимал прохладный камень к губам.
  С вертолета сбросили трап, и по нему ссыпались на землю люди в жестком, негнущемся желтом пластике, похожие на инопланетных монстров из дешевого боевика. Лица - закрытые прозрачными щитками, за спиной - баллоны с воздухом. Археолог только ахнул, глядя на это.
  - Господин Слимс? - обратился к нему один из монстров в желтом. Археолог кивнул, растерянный. - Я - полковник Джим Коллинз. Вы спасателей вызывали. Сказали, что у вас - неизвестный вирус, - прозвучало все то ли утверждением, то ли вопросом, но начальник экспедиции на всякий случай кивнул. - Так что ж у вас тут произошло? - переспросил прибывший. - Вы рассказывайте, ну и пойдемте, конечно, посмотрим.
  Археолог бормотал оправдания, объясняя, что он лично не виноват ни в чем, а болезнь появилась совершенно неожиданно, без всяких предпосылок. Нет, никто никого не кусал, никаких зверей в лагере не замечено, ядовитых насекомых тоже. На телах больных - никаких следов укусов или даже царапин. В общем, абсолютно ничего.
  - Может, клещи? - поинтересовался Коллинз. - Знаете, с клещами такие потрясающие истории бывают! Паралич - очень даже просто. Их яд нервную систему поражает.
  - Нет, что вы, - поморщился Слимс. - Это мы сразу проверили. Врач у нас хороший, да и остальные - не в первый раз в поле. Всякое видали.
  - Ну, мало ли. Тут же джунгли, - полковник обвел рукой окружающий пейзаж, утверждая очевидное - тропический лес вокруг кишел разнообразной жизнью. - Тут всякое может случиться.
  - Так мы ж осматривали! - воскликнул Слимс обиженно.
  - А под волосами?
  - И очень внимательно, - археолог вдруг почувствовал накатывающую волнами усталость, накрывающую с головой, подобно теплому душному одеялу. - Да вы ж поймите, полковник, мы тут люди грамотные. Если уж сказано, что невесть что приключилось, болезнь неизвестная, значит, так оно и есть.
  - Проверим, проверим, - заявил Коллинз, торопливо проходя вперед. С неба продолжали сыпаться люди в камуфляже и защитных костюмах, вертолеты разворачивались над развалинами древнего города, и археологу казалась дикой эта картина: современная техника и храмы майя, они конфликтовали друг с другом, мнилось, что здания нахмурились, укрылись тенью, а камни дрожали от обиды, им не нравилось происходящее. Слимсу тоже не нравилось. Он постоял чуть, глядя вслед полковнику, развел руками беспомощно. Сделать археолог больше ничего не мог.
  Часа не прошло, как лагерь был окружен солдатами. С каменными лицами они стояли, положив руки на автоматы, и зорко осматривались вокруг. Любой шорох вызывал острые, опасные взгляды, разрезающие зелень тропического леса, подобно ножу. В палатке с больными работали прилетевшие с полковником врачи. Слимс сидел неподалеку, устроившись на диковинной формы камне - похожем на голову жуткого существа, то ли осьминога, то ли какой страшной хищной птицы. Но несмотря на странный вид, камень был очень удобен, изогнут наподобие кресла.
  - Ну что? - спросил Слимс у врача, вышедшего из палатки. - Нашли что-нибудь эти?
  - Да что они могут найти! - аметистовый крест бросил фиолетовый луч, когда врач взмахнул разочарованно рукой. - Перебрали все волосы у больных, будто я мог пропустить какого клеща или еще что подобное. Осмотрели всех внимательно, мне уже не доверяют. Теперь совещаются, а меня попросили выйти. Особо их пятна на руках заинтересовали. Переглядываются под своими защитными костюмами с таким выражением, словно знают, что это такое, - в голосе проскользнула издевка.
  - А вы знаете, что это такое! - неожиданно сообразил археолог. - Точно ведь знаете! Что?
  Он подскочил к врачу, схватил его за плечи, встряхнул несколько раз.
  - Что это? Почему вы боитесь так? Зачем молитесь постоянно, четки за собой таскаете?
  - Отпустите, - зашипел врач, озираясь. Ему совсем не хотелось, чтобы эту сцену увидел кто-то из чужаков. - Я скажу вам, скажу. Только это ничем не поможет. Вы еще и смеяться будете.
  - Говорите, - Слимс тоже оглянулся опасливо. Один из солдат покосился в их сторону, перехватил оружие поудобнее, нахмурился строго. - В сторону отойдем. Тут глаз лишних много, - он предположил, что врач знает что-то необычайное, иначе почему боится насмешек? И в то же время, это необычайное опасно. Смертельно опасно.
  Они ушли в палатку археолога, рука об руку, словно прогуливались небрежно, но у Слимса внутри натянулось что-то, как струна, готовая лопнуть.
  - Это Юм-Чак! - выдохнул врач, только успев присесть на шаткий брезентовый стульчик. - Древний бог майя. Звери его - ягуары, дыхание его - яд, когда Юм-Чак показывается на поверхности, то все вокруг умирает. Слизь - тело его, и все обращается в слизь, стоит только Юм-Чаку направить свой взгляд, - он раскачивался, охватывая голову холодными, дрожащими пальцами.
  - Ну что вы, право, - Слимс даже улыбнулся. Тайна врача оказалась пустышкой, не стоящей ничего. Всего лишь суеверия наивных туземцев, обожающих различные страшные сказки, еще верящих в древних богов, поклоняющихся им. - Юм-Чак... Смешно представить. Вас послушать, так этот бог майя поднялся из Священного Колодца, разгневался на мир и начал уничтожать все подряд.
  - Вы не верите, - обреченно вздохнул врач, прижимая к губам аметистовый крест. - А зря, зря... Мы потревожили его в Колодце Жертв, и теперь нас настигает его месть. Вы помните пятна? Пятна на руках заболевших... Они похожи на пятна ягуаров, а ягуар - доверенное животное, слуга Юм-Чака. Кстати, вы обратили внимание, вокруг лагеря сейчас полно ягуаров. Вы знаете, что Тобс вчера нашел множество следов, и это не один зверь. Они нас взяли в кольцо, еще похлеще, чем солдаты эти. Карантин! - врач расхохотался истерически. - Ничего они не добьются своим карантином! Ничегошеньки! Юм-Чак, если захочет, пройдет через любые заграждения, и не остановить его никакими костюмами химзащиты. Ах, Томми, Томми, мы все - трупы. Я вам точно говорю!
  Слимс побелел. Прав врач или не прав, археолог не мог отбросить его слова просто так. Весь опыт работы говорил, что эта дичь о древнем боге может оказаться и правдой. Пусть не бог, пусть не при чем тут цивилизация майя, но в Священном Колодце в самом деле могла оказаться какая-нибудь инфекция, вирус, сохранившийся с давних времен. Может, тот самый вирус, который убил всех майя множество лет назад. И работы в Колодце Жертв могли вытащить эту дрянь на поверхность.
  Рядом с палаткой начальника экспедиции сидел старый испанец, тоже археолог - Эстебан Ромеро Нуньес, представитель древнего рода. Он приехал в Мексику вместе с дочерью, мечтавшей о романтике археологических раскопок, других странах и дивных тайнах, открывающихся в земле. Нуньес хмурился, слушая возбужденные голоса из палатки Слимса, а пальцы его рисовали сами в пыли след кошачьей лапы.
  - Ах, как нам не хватает сейчас тебя, победитель древнего бога! - шепнул Эстебан Ромеро Нуньес, вспоминая семейные предания. - Мы - que va por la huella, но где же тот след, по которому мы должны идти?
  Выстрел распорол тишину, как портновские ножницы - ткань.
  - Полковник! - закричал солдат. - Смотрите, ягуар!
  Длинное, гибкое тело убитого хищника лежало в траве, и сине-зеленые мухи уже жужжали над ним.
  - Джунгли, - пожал плечами Нуньес. - Все едят кого-то. Но где же ты, кошачий глаз? Somos los vasallos del ojo felino! - Мы вассалы кошачьего глаза! - воскликнул старый испанец, вспомнив древний девиз семьи.
  
  * * *
  
  Тенорьо Перес пожал плечами чуть насмешливо, чуть неуверенно.
  - У нее странный акцент, - сказал он. - Вы требуете точного перевода, но я ведь едва-едва знаю их язык. То, чему меня Перале научил. Он уже был в этих краях.
  Виналь - двацдатидневный месяц, отбросила за спину косы. Странные люди, закованные в железо, спрашивали и спрашивали ее, а она не могла объяснить - от чего же убегала так, что даже не поняла, где оказалась в результате.
  - Бог, - сказала Виналь, стараясь выбирать простые слова. Может, так им будет легче? - Бог, понимаете? Он - не бог, он - другой. Демон!
  Епископ, выслушав перевод, просиял, счастливый.
  - Туземцы хотят признать истинного Бога! - воскликнул де Сильва, поднимая вверх крест. - Они готовы отказаться от своих диких верований. Я знал! Я чувствовал! Ах, какое торжество веры!
  Дель Гатто нахмурился. Ему казалось, что епископ неправильно понимает слова девушки, но в чем неправильность - не мог бы сказать, перевод был уж очень неточен.
  - Она видела что-то страшное, - сказал Саша. - Похоже, видела этого самого бога Колодца Жертв. Помнишь, я рассказывал тебе о Священном Колодце, которому поклоняются индейцы. Она убегала от этого бога, но, сдается мне, привела за собой хвост.
  - Какой еще хвост? - изумился дель Гатто.
  - Кошачий, - огрызнулся Саша. - За ней шли, шли по следу посланцы бога, или демона, неважно. Она сама говорила о возможной погоне. А следы девочка не прятала, ломилась через лес, как через мамкину спальню.
  Дель Гатто закрутил головой, словно мог увидеть горящие за зеленой стеной джунглей глаза, жаждущие человеческой крови.
  - Там, там, - показала направление Виналь, - там город Майя. Там дворцы, полные золота и драгоценных украшений. Там даже есть комната, полностью заполненная золотом, в высокой башне, куда есть доступ только вождю и верховному жрецу. А за городом - Священный Колодец, в котором живет бог!
  Перес аж крякнул, переводя. Перед глазами толмача начали переливаться дивным, сказочным блеском золотые слитки, драгоценные камни, тиары и кубки, кольца и ожерелья - все, что считалось непременной принадлежностью клада. Перес увидел богатство почти что королевское, и было оно в словах странной девчушки, подобранной ими в лесу.
  Де Сильва, похоже, увидел то же самое, и глаза его вспыхнули теплым, мягким блеском золота, пронизанном алыми сполохами костров инквизиции. Господь услышал молитвы епископа. Не только новых верующих приведет он к подножию престола Господня, но и золото. Золото - власть мирская, а разве церкви не нужна власть, чтоб ересь не завладела миром?
  - Разбудите командира, дель Гатто, - приказал епископ. - Мы отправляемся туда.
  - Но ведь она может ошибаться, - попытался возразить Алессандро, но епископ отмахнулся от его слов, как от крохотного цертериса, пытающегося жужжанием привлечь к себе внимание.
  - Санди, не тужься, - посоветовал Саша. - Как только речь зашла о золоте, то тут у всех крыша поехала. Ты ж посмотри, у них глаза - чистые зомби, ничего больше не видят и не слышат. Только золото!
  Дель Гатто дернул плечом, провел ладонью по рисунку кошачьей лапы на кирасе и направился к командиру, мирно спящему в траве. Когда он наклонился над офицером, с лица спящего слетели несколько мух, лениво покружили в воздухе и вернулись обратно. Дель Гатто взмахнул рукой, но командир даже не шелохнулся.
  - Просыпайтесь, - позвал Алессандро, - привал закончен. Епископ требует, чтоб мы продолжили поход прямо сегодня. Похоже, город туземцев где-то неподалеку.
  Офицер не открыл глаза, лицо его, странно опухшее, одутловатое, с блестящей, натянутой на скулах кожей, было обращено прямо вверх. Дель Гатто провел рукой по этому блеклому, похожему на непропеченный блин, лицу и отшатнулся. Кожа была липкой и холодной, как у покойника недельной давности.
  - Командир мертв! - воскликнул дель Гатто. Под челюстью покойника наливался фиолетом огромный клещ.
  Отряд собрался быстро, едва только зарыли покойников. Хотелось уйти как можно быстрее, не возвращаться на страшную поляну. Да и девушка торопила, все время говоря что-то тонким, похожим на птичий, голоском.
  - Надо быстро, быстро, - втолковывала она де Сильва, и Перес уставал переводить. - Уходить надо, - говорила Виналь. - Быстро. Погоня. Ягуары. Хозяин их - Юм-Чак. Бог майя, который дает людям дождь и благоденствие. Демон страшный, насылающий болезни и смерть. Ягуары знают, что я здесь. Что вы здесь. Они убьют всех. Надо уходить.
  - Что там она лопочет? - в который раз переспрашивал епископ.
  - Говорит, что ягуары всех сожрут, - отозвался Перес. - Это кошки такие здоровенные. Вроде тигра, только в пятнах, а не в полосках. Ну да ерунду говорит девка, конечно. Где ж это видано, чтоб звери на отряд людей нападали! А ежели нападут, так мы их мечами на котлеты быстро порубим.
  Громкий рык раздался, казалось, со всех сторон одновременно.
  - К оружию! - закричал дель Гатто раньше, чем кто-то успел сообразить, что происходит.
  - Ягуары - животные Юм-Чака, бога майя, - сообщил Алессандро Саша. - Сейчас будет месиловка, Санди. Ты умеешь со зверюшками драться? Тычь в брюхо, это лучше будет, чем стараться голову срубить.
  - Сожрут... - тоскливо сказал дель Гатто, увидев множество пятнистых тел, мелькающих вблизи поляны за деревьями. - Как есть сожрут... Кабы с людьми воевать, так это понятное дело. Но с тиграми?
  - У тебя типун на языке, Санди! - рассердился Саша. - Ты мужчина, или пацан сопливый? Девица красная, что, мышку увидав, на стол лезет? Берись за меч и дерись, как мужчина!
  Дель Гатто встряхнулся, перехватил рукоять спаты поудобнее.
  - Мое мясо дешево не дастся, - заявил он. - Драться будем. Солдаты! Все ко мне! Священников в центр, остальные - плечом к плечу, вокруг святых отцов. Будут прыгать эти кошки - колите в брюхо на взлете. Мы им обедом не будем!
  Солдаты встрепенулись, бросая поклажу, собираясь кучно. Пики и мечи торчали во все стороны, людской круг ощетинился, как дикобраз. Себастьяно Нуньес, мрачный, как грозовое небо над морем, стал рядом с дель Гатто, вытащил нож из-за пояса.
  Ягуары подходили с ленцой, хлеща себя хвостами по бокам, желтые клыки мерцали в раззявленных алых пастях.
  - В глаза им не смотреть! - отдавал приказы дель Гатто. В один момент он оказался самым старшим, единственным офицером, и защита была его делом. И все мертвые, которые будут после схватки, тоже - его дело, его вина. - Пики приготовьте. Мечи наголо. Кто там пялится в лес? Думаете, что оттуда ангел на помощь придет? Так это дело святых отцов - подмогу с небес вымаливать. А вы - за рукояти мечей держитесь.
  По кругу солдат пробежал уважительный смешок. Кто-то шепнул соседу:
  - А как он Беньяниса убил, видал?
  - Ага, видал! Шикарный воин. Молодой еще, конечно. Но мастер клинка, без сомнения.
  - Думаешь, выберемся?
  - Это вряд ли, - солдат сплюнул длинно, фасонисто, в сторону неспешно идущих животных. - Но подеремся славно.
  - Следите, следите за ними! - командовал Алессандро. Он хотел сказать еще что-то, но в этот момент ягуары, будто услышав приказ своего хозяина, бросились все разом, рыча и оскаливая могучие клыки.
  Виналь пронзительно завизжала, падая на землю и сжимаясь комком под ногами де Сильва. Епископ ткнул ее носком сапога в бок.
  - Это ты их привела, ведьма, - сказал де Сильва, исполняясь гневом на туземку. Поманила золотом и торжеством веры, а на самом деле только и хотела чарами извести. Ясно же, что именно она командует всеми животными.
  В руке епископа блеснул кривоватый нож, отточенный остро, ловящий лезвием свет угасающего дня. С плеча девушки приподняла изящную головку бородатая ящерица.
  
  * * *
  
  Ягуары, рыча, бросались на людей, гибли на пиках и мечах, но, казалось, количество зверей не уменьшается - все новые и новые подходили из джунглей, вступали в бой.
  Саша сначала пугался, чем очень мешал дель Гатто, потом просто забился в угол сознания, не желая смотреть на бойню. Думалось ему, что люди просто устанут. Ну правда, сколько ж можно махать мечом? Это ж какой кусок железа! Вот-вот перестанут подниматься руки. А ягуары уже не бросаются слепо на сталь, некоторые наловчились перекусывать древки пик, рвут когтями людей, причем, уже не пытаются царапнуть кирасу, а целятся на ноги. Дело представлялось кислым. Да еще заметил Саша, как мелькнул за деревьями диковинный головной убор из орлиных перьев - не иначе, как тот колдун индейский, жрец поганый, который еще в первый день поубивать всех хотел. Саша попытался привлечь внимание дель Гатто к появлению противника-человека, но тот лишь отмахнулся, занятый отражением звериной атаки.
  - Ну и хрен с вами со всеми, - заявил Саша. - Может, перемрут тут все, а меня автоматически в собственное тело вбросит? Кто ж знает... Но вполне может быть.
  Он сжался в комок, стараясь не мешать дель Гатто ни словом, ни мыслью, задумался, вспоминая всю свою жизнь.
  Э-эх... а что было-то? Что было? Да ничего... Ну, родился-учился-работал... Ну, диссер написал... Ну, с шаманами общался... раскопки проводил... А сделал что? Что я сделал в этой жизни? Для чего жил-то? Эх... И вы на земле проживете, как черви слепые живут, и сказок о вас не расскажут, и песен о вас не споют - правильно Горький сказал. Это обо мне было, не иначе... - тоскливо думал Саша. - Вот помру сейчас окончательно, найдут потом штатовцы мой трупик холодный, и что скажут? Да ничего. Вздохнут только, да и то вряд ли. Эх...
  Странные картины замелькали перед его внутренним взором, прерывая тоскливые размышления. Видел он, как де Сильва заносит кинжал, вонзает его в грудь индейской девушки, хохочет торжествующе, задирая голову вверх, к закатному солнцу, и в глазах его плавится жаркий огонь. А бородатая ящерица, раскрывая полную ядом пасть, прыгает на епископа. Видел Саша, как выбегает из лесу колдун майя, сжимающий в руке обсидиановый нож с золотой рукоятью, и ягуары расступаются в стороны, пропуская его. Колдун метнул нож, и дель Гатто отразил удар, отбросив каменное оружие в сторону спатой. Нуньес рванулся вперед, вцепился в колдуна, вонзил в его шею клинок, и хлынула потоком темная, пузырящаяся кровь.
  - Жрец жив, - сказал кто-то гулким, густым басом, похожим на голос сибирского шамана. - Смотри, парень, выживет эта змея, потом всему миру не жить. Ножа он только лишился, это, конечно, хорошо, но недостаточно. Самого убить нужно, и нож - уничтожить. Хоть в порошок растереть. Понял?
  Саша ничего не понял, но картины продолжали мелькать, будто смотрел он кино на необычайно высокой скорости.
  Раненый жрец поднялся в ночной темноте, зажимая рукой страшную рану убрел в лес. Жуткий монстр, похожий на осьминога и птицу, выбрался из Священного Колодца, коснулся щупальцем жреца, запустил коготь к нему под кожу. И пропала рана, словно и не было ее.
  Дальше, быстрее крутился фильм.
  Страшные жертвы приносились у Колодца, и каждый раз всплывал Юм-Чак - монстр и бог, чтобы глотнуть свежей крови. Волнами расходились болезни от дыхания бога майя. Черные пятна появлялись у людей на руках, и заболевшие падали замертво на улицах своих городов. А деревья, окружающие Колодец Жертв, гнили, сбрасывая листья, становящиеся слизью.
  Увидел Саша лагерь археологов, окруженный войсками, и в одной из палаток лежали больные с черными пятнами на руках, белые и немые, окаменевшие по приказу Юм-Чака.
  - Видишь? - спросил шаман. - Жертвы приносят до сих пор. А пока это длится - силен древний ужас. Сейчас же потревожили его, и он готов уничтожить весь мир. Уже выпустил страшную болезнь, которую не остановят ни карантины, ни заграждения, ни армия. И даже если сожгут все, выжгут так, что сама земля гореть будет, не поможет это. Болезнь пойдет дальше, пока слизью не станет все, живущее на планете.
  Саша увидел военного, бегущего по археологическому лагерю. Он махал руками, командовал что-то солдатам. И те загоняли людей в палатки, и вот уже плюнули огнеметы рыжим и алым, палатки вспыхивали, как костры инквизиции. А за кордоном, за пределами стоянки археологов, падали деревья, гниющие прямо в падении, и на землю ложились кучи серой слизи.
  - Колдуна убить нужно, - сказал шаман. - Юм-Чак сдохнет сам. Он - лишь тело, а вот в колдуне - дух его бессмертный. Сейчас соединились все. Ты со своим двойником из другого времени, и этот колдун. Сейчас можно уничтожить его.
  - Но как?
  - Найди способ, - и голос шамана убрался прочь, лишь остался гул бубна, разговаривающего с айыы, просящего о помощи и поддержке духа седьмого неба.
  
  * * *
  
  Очнулся Саша, выглянул из своего убежища. Большая часть людей уже лежала, и ягуары, не обращая внимания на живых, рвали трупы, выковыривая их из доспехов. Перед дель Гатто стоял жрец, кровь лилась из его раны, но пальцы цепко сжимали обсидиановый нож.
  Подобрал опять, зар-раза! - подумал Саша. - А убить-то его как? Как эту сволочь прищучить?
  - Юм-Чак приказал, - бормотал жрец, и в словах его чувствовалось кровавое бульканье.
  Понял Саша, что катится все по сценарию давнему, тому, что показал ему шаман. Убьет сейчас жрец дель Гатто, и останется на поляне лежать спата с магическим кошачьим глазом в эфесе. И через множество лет притянет этот камень другого Алессандро, его, Сашу, чтобы закончить борьбу. И так - во веки веков, по кругу, если не разорвать сейчас душащую, окружающую жизнь ленту.
  Саша потянулся, стараясь овладеть телом.
  - Что ты делаешь? - закричал дель Гатто, надсаживая и без того сорванный голос. - Перестань!
  Меч вылетел из разжавшихся пальцев, крутанулся, вонзился в землю, и серебристо-дымчатый луч уперся в глаза жреца. Тот завертелся на месте, словно больно было невыносимо, завизжал, закрывая глаза руками. Из раны в горле вновь хлынула кровь.
  Саша напряг вновь обретенное тело, вытянул руку, и в ладони его возникла невесть откуда взявшаяся статуэтка остроголового человечка. Та самая, что стащил когда-то Калабушин с давних раскопок в Якутии.
  - Эх, Калабуха, а ты ведь неплохим был парнем, - вздохнул Саша. - Дурак только, а кто ж из нас умный... Вот точно не я!
  Статуэтка полетела в жреца, разворачиваясь в воздухе, и каменный человечек вонзился прямо в раскрытую рану. Обсидиановый нож с золотой рукоятью рассыпался пылью, тут же унесенной ветром. Ягуары, растерянно взрыкивая, убегали в лес, поджимая гибкие хвосты.
  Саша увидел, как закрутился фильм в обратном порядке, и бежал, пятясь, военный, размахивая нелепо руками, и влетало назад пламя огнеметов, из пепла вставали палатки, а люди, лежавшие больными, поднимались, начинали заниматься своими, банальными делами...
  И типун на языке Юкатана - Колодец Жертв, обвалился, закрывая гранитными обломками слизистую тушу древнего бога майя.
  - Ну вот, Санди, кажись, сладили дело... - выдохнул Саша, мотая головой. Перед глазами все еще крутились обрывки кадров. - Пойду я, пожалуй...
  Он сам не заметил, как отделился от дель Гатто, взлетел вверх, наблюдая за компаньоном с улыбкой.
  Алессандро плакал, сжимая в руках труп индейской девушки, а рядом на коленях стоял епископ, упираясь невидящим взглядом в заходящее солнце. Де Сильва выл, и вой его был воем потерявшего свет и разум. На плече его сидела бородатая ящерица, внимательно заглядывая в глаза. Шея ее раздувалась. Ящерица плюнула.
  Себастьяно Нуньес стоял за спиной дель Гатто. По щеке его текла кровь, рубаха была разорвана, но он зорко оглядывался вокруг, оберегая своего господина от малейшей опасности.
  - Ничего, Санди, все образуется, - шепнул Саша. - Ведь я откуда-то появился. Я - Саша Котов. Твой, между прочим, потомок. Понял, Алессандро дель Гатто?
  Но его уже никто не услышал, только сверкнул дымчато-серый луч, словно кошка приласкалась к бесплотной руке Саши.
  
  * * *
  
  Саша открыл глаза. Никакого дождя не было и в помине. На траве - никаких обгорелых пятен, оставшихся от туши ягуара. Вообще ничего подобного! Радостная, праздничная полянка среди тропического леса, густо усеянная цветами и жужжащими насекомыми.
  - Тьфу! - сплюнул от души Саша. - Надо ж было так головой хряснуться, чтоб сны видеть. Да еще такие!
  - Вы лежите, лежите, - посоветовал кто-то, и Саша увидел склонившегося к нему человека.
  Блин, так это ж археолог штатовский! Надо же... Значит, не приснилось... - вспомнил Саша начальника экспедиции, которого видел в странном фильме, показанном в древние времена. - Интересно, а что у них тут сейчас? Неужто эпидемия и прочие пакости? Домой не выпустят...
  - У вас эпидемия? И где Калабушин? Что с Колодцем Жертв? - поинтересовался он на всякий случай, с трудом вспоминая английские слова.
  - Какая еще эпидемия? Какой еще Калабушин? О каком Колодце Жертв вы говорите? Вас приглашали на раскопки древних храмов Чичен Ицы. И только вас. Ни о каких компаньонах речи не было, - удивился Слимс на ломаном русском и добавил, обращаясь к товарищу - старому испанцу: - This Russian is simply mad! - Этот русский просто сумасшедший!
  Эстебан Ромеро Нуньес усмехнулся, думая о снах, приходивших к нему в последние дни. Сумасшедший? Как бы не так. Старик склонился почтительно перед русским, прижимая ладонь к груди, как кланяются господину.
  - Somos los vasallos del ojo felino! - Мы вассалы кошачьего глаза! - сказал он.
  - The Spanish are mad as well as The Russian. - Испанцы такие же сумасшедшие, как и русские, - фыркнул Слимс, пожимая плечами.
  - No, only as this concrete Russian. - Нет, только как этот конкретный русский, - рассмеялся Нуньес.
  Саша хлопал глазами недоуменно, не понимая, о чем идет речь. И тут глаза его расширились изумлением. К нему подходила девушка - нет, не девушка, небесное видение! - с бутылкой воды в руках. Саша задохнулся, увидев ее. Она была до боли похожа на Виналь, оставшуюся в давних временах, мертвую, несостоявшуюся любовь Алессандро дель Гатто. И вот, неведомым колдовством индейская девушка опять была рядом, только стала чуть постарше, и даже красивее. Саша не мог отвести от нее глаз, в точности, как когда-то давным давно дель Гатто от Виналь.
  - Что он так смотрит на меня, отец? - спросила Виктория, нервно дергая плечом. Русский археолог показался ей симпатичным парнем, вот только взгляд у него диковатый.
  - Все в порядке, - улыбнулся Эстебан Ромеро Нуньес. - Somos los vasallos del ojo felino, - археолог помнил все семейные предания, а уж те, которые касались времен Себастьяно Нуньеса, вассала дель Гатто, он изучал особенно тщательно.
  
  * * *
  
  Камлай, шаман, камлай.
  Пусть гудит твой бубен, празднуя победу. Славная была битва, прошедшая через времена так же, как корни стоствольного тополя проходят через землю. Не придут теперь демоны-абаасы, не будут грызть стволы Древа. Золотые листья зазвенят празднично, когда боги-айыы украсят ветви разноцветными лентами, а над землею в этот момент встанет радуга.
  Камлай, шаман, камлай.
  Не закончился еще твой труд. Предсказанное - произошло и ушло в прошедшее. Но кто залечит раны времени? Надорвана временная ткань, перепутались минуты, и часы спешат стать один перед другим, невзирая на причину и следствие.
  Камлай, шаман, камлай. Пусть часы услышат твой бубен, пусть выстроятся в такт ударам, и золотые листья стоствольного тополя зазвенят в твою честь, а дух седьмого неба приготовит для тебя мягкое облако, скатерть-самобранку и кувшин с напитком, что пьют только айыы на девятом небе.
  Камлай, шаман, камлай. Много для тебя еще работы, но взгляни - срастаются раны, нанесенные демоном из другого мира, и уже трепещет в небесах полотнище разноцветного сияния, посланного, как привет от богов-айыы. Только не забывай шаман - дух Юм-Чака мертв, но тело еще живо, спит на дне Священного Колодца, накрытое гранитными плитами. Не позволь разбудить его.
  А на дубовом столе перед шаманом сидит бородатая ящерица - одна из самых ядовитых тварей Мексики. Сидит, смотрит на колдуна маленькими блестящими глазками, и лапки ее подергиваются нервно, а хвост шевелится из стороны в сторону.
  - Ты горло-то не раздувай, - говорит шаман и щелкает ящерицу по носу.
  Она чихает.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"