Ващенко Ксения

Черная Герцогиня.

Ночь.

Свет.

Дорога, пепельно-серая, влажная, струящаяся драконьей кожей. Автомобили, несущиеся, разрывающие мглу длинными распростертыми руками фар.

Красный. Неизмеримый, неотрицаемый, неопровержимый. Застывший, как печальный немигающий глаз. Я стояла, гипнотизируя светофор. С неба, дымчатого и далекого, падала мерзлая сырая тьма.

Зеленый, словно нервная дрожь. Наконец-то. Холод обволакивает ноги над сапогами. Я переходила дорогу и не думала ни о чем. Тяжелый серый день. Позади... Я шла на свет, на трепет огней в окнах дома сквозь старый парк. Сколько он видел... Сколько он хранит тайн в своем черном молчании... Сколько шагов чувствовал он на своей морщинистой неровной коже асфальта... Каждая новая тайна тянет к земле...

Я знаю, как тяжело содержать в себе чужие тайны. И свои. Грустно улыбаюсь, тоскливо... А еще тяжелее, когда стремишься что-то забыть.

Навстречу шла женщина с крупной породистой овчаркой. Собака бросилась ко мне. Я видела, как сверкнули в ночи ее острые зубы. Но зверь потерял свой хищный блеск и азарт и, заскулив, отшатнулся. Он узнал меня и в немом поклонении отступил. Узнал... Меня болезненно кольнула моя бесплодная попытка крепко держать на лице маску...

Животные всегда остерегались меня...

Нет, все-таки тяжело в попытке терять. Терять память...

Шаг. Еще один. Сквозь туман. Сквозь тягучий сумрак. Сквозь ледяной дождь, срывавшийся с неба. На свет. И редкие фонари играют в лужах, скользят по вороху мерзлых листьев, погибших еще осенью.

Я слышала. Я видела... Тени бесшумно сгущались вокруг, сливаясь со стволами безмолвных обнаженных деревьев. Я видела... Зрачок таил в себе то, что случилось когда-то, то, что случится через миг или через вечность. Ах, да... вечность. Я знаю, что такое вечность. Я в ней. Я ценю ее. Но иногда до безумия хочется ее покинуть, разорвать ее цепкие нити, снять с себя по волокнам, словно старую кожу...

Шаг за спиной. Неловкий. Случайный. Его не должно было быть. Но он есть. Его обладатель жалеет о его существовании, ибо родился он супротив воли... Я чувствую его вдох. Его биение сердца. Редкое. Удивительно редкое. Но знакомое мне. Сумрачно знакомое. До боли...

Рука еще не опустилась на мое плечо, а я уже обернулась.

- Здравствуй, - голос стал глуше и грубее. Чем раньше.

- Здравствуй, - отвечала я, запрокидывая голову, чтобы видеть лицо.

Зачем он вернулся?...

- Как ты?

- Хорошо.

- Я искал тебя.

- Я знаю, - я улыбнулась, но спрятала глаза, чтобы он не заметил, - Я знаю.

- И делала все, чтобы скрыться?

Глупый... Разве можно скрыться от прошлого?

- Почему ты смеешься? - спрашивает он, но я вижу, что он улыбается сам, что темные губы раздвигаются, открывая острые удлиненные клыки. А глаза, черные-черные, как сама ночь, наверно, искрятся... Не различить во тьме густого зимнего вечера.

- Тебе показалось. Пойдем?

Он берет меня под локоть, и мы молча идем по аллее. И падает дождь. Кап... Кап... Как в застенках...

...

Он лежал, такой бледный, такой бездыханный, такой мертвый... Но я знала, что он жив. Я чувствовала. Глубиной, отчаянной и смертельно опасной глубиной своего существа. Я слышала сердцем, жаждущим крови, его слабый вдох. Я стояла и смотрела сквозь решетку в окно, и через щели сочился сырой и теплый ветер. Там, над лесом, шел дождь, застилая уходящие вдаль неприступные пики гор. Холодный камень под рассеченной щекой человека отливал тяжелой дымчатой синевой. Он пошевелился, и кровь заструилась из подраненной головы на гранитные плиты.

Мы не были знакомы, но я знала, что он, Князь, и я боролись с одним врагом. Он пока был для меня незнакомцем, потенциальной жертвой, сильной и отважной жертвой, но сейчас свои чудовищные инстинкты я придерживала. Пока мы находились по одну сторону баррикад. Но когда баррикады рухнут, я...

Он вздрогнул и резко поднялся.

- Кто вы, миледи? Где мы?

Я плотнее запахнула плащ и обернулась.

- Мы в башне замка. В тюрьме.

Брови его вскинулись, а потом лицо расслабилось.

- Я вспомнил. Печально, - резюмировал он, - Можно полюбопытствовать, что такая хрупкая особа делала в таком зловещем месте, как в замке, да еще вся в крови?

- Нельзя, - огрызнулась я, вновь всматриваясь сквозь прутья решетки, отделяющей меня от свободы.

"Хрупкая особа", - мысленно передразнила я, - "Видел бы ты, как в агонии бился тот страж, когда мой кинжал поразил его"... Князь тоже пытался убить врага. Но в этот раз мы проиграли. Вдвоем.

- Нужно выбираться отсюда, - решительно сказал он, подходя ближе.

- Безусловно.

Когда он сорвал решетку, я невольно зауважала его.

- О, высоко, - он выглянул в образовавшееся отверстие, и взгляд его скользнул по темнеющей в ночи стене, теряясь внизу.

- Высоко, - я улыбнулась, когда ветер коснулся моего разгоряченного лица.

Безумство? Наверное.

Спасение? Более чем вероятно.

Смерть? Никогда.

Дождь играл полами моего плаща, когда я, замерев на подоконнике, схватила горстью камзол Князя и сорвалась со стены... Мы летели мгновение, но мне показалось, что вечность. Я закрыла глаза, вода задевала веки и щеки, стекала за ворот рубахи, холодила лоб.

- Кто вы? - он встряхнул меня, опомнившись на земле, всматриваясь обескуражено в мое лицо.

Я хрипло засмеялась, наслаждаясь его растерянностью, его удивлением. Его учащенным сердцебиением. Я чуяла его взбудораженную кровь.

- Поспешим, пока нас не хватились, - заметила я, - Рискнем совершить набег на конюшни?

Мы рискнули и уже вскоре неслись по затянутому туманом лесу на быстрых конях. Лишь к утру мы остановились.

- Я, кажется, понял, кто вы, - он помог мне спешиться, - Я видел вас на маскараде.

- Вполне возможно.

- Вы...

...- У нас не зима нынче, а нечто... - сбиваясь от воспоминаний, сказала я, - Мерзко. Смотри, там собрали большую елку.

На площади вдали темнело высокое дерево. Предновогоднее. И как мы подошли, огни на ветвях вспыхнули, заструились по проводам, смыкаясь сверкающими нитями вокруг ели. Мишки, зайчики, снегурочки... Мокрые, жалкие...

- Нелепо, правда?

- Ты сейчас молчала... Ты вспоминала? - глухо спросил он.

Я скривилась, словно меня ударили. Он научился за эти долгие века разлук читать меня, как раскрытую книгу. Понадеялась, что он не заметил заминки, и спешно проговорила:

- Да. Тщетно что-то забыть.

- Ты хочешь забыть?

- Да, - резко я обернулась, ярость клубилась внутри меня, я чувствовала ее пульсацию там, где сердце выбивает неровную дробь о саднящие ребра.

- Ты бежишь...

- Да, я бегу... - тихо и гневно прошептала я, сжимая кулаки в слепой злости. Зачем он вернулся?

- Как же тебя зовут сейчас? - он развернул мое лицо за подбородок и вгляделся так, что мне стало страшно.

- Кверра? Клаах? Кассандра? Какая разница? - я вырвалась из его рук.

- А..., - протянул, будто насмешничая, он, - ты всегда была Безымянная. Герцогиня.

- Я не Герцогиня больше. Давно не Герцогиня. Зачем ты нашел меня?

Он промолчал, прищуриваясь, словно глядя на солнце. И судорожный свет от разноцветных гирлянд плясал на высоких хищных скулах, на белых, очень белых зубах.

- Чтобы узнать, как ты, - наконец, ответил он.

- Лжешь, - спокойно и хладнокровно заметила я.

- А кто ты сейчас? Чем занимаешься?

- Я историк. Я могу много рассказать своим студентам.

- Да, - он слегка улыбнулся, - особенно о событиях, в которых ты принимала участие. Горячие битвы были, помнишь?

- Помню. Помнишь последний бой на заснеженных равнинах? - грусть закралась в мой голос, - многие из Клана полегли. Кто бы мог подумать, что враги будут использовать серебряное оружие...

...

Снег бил в лицо, колючий, дерзкий. Я брела по полю, спотыкаясь о мертвые тела, покачиваясь от усталости, опираясь об окровавленный меч. Я искала глазами... его... Я боялась за него. И что самое страшное, я больше не чувствовала его дыхания. Слезы катились по моим покрытым инеем щекам, обращаясь в лед, упрямые, жалкие, злые слезы.

Он больше не был ни незнакомцем, ни жертвой, ни чужим мужем... Он был любимым. Далеким.... Любимым так сильно, что я готова была отдать всю вечность, предначертанную мне, ему. Бросить саму Вечность ему под ноги. Распороть грудную клетку и вытащить бьющееся отчаянной птицей сердце, пачкая руки в крови, и отдать ему. Если отыщу его...

Среди живых я не нашла его. Как же больно было искать его среди мертвых...

Он лежал, неестественно запрокинув голову, сжимая похолодевшей рукой рукоять меча. На груди у него запеклась на кольцах кольчужной рубашки алое пятно. Я бросилась к нему, дрожащими пальцами касаясь рассеченной щеки, восковых век, застывших губ. Он ожил под моими руками и открыл глаза.

- Мы победили?

Я грустно улыбнулась. Какой никчемный вопрос... Горький... Безжалостный... Я люблю тебя, Князь. Я не хочу, чтобы ты умирал.

- Да, мой хороший..., - я не замечала, как крупные подвижные слезы падают на истерзанный сапогами и пеплом снег, - мы победили. Враг мертв. Баррикады рухнули..., - я ощутила, как его рука слабо стиснула мою ладонь, и губы его дрогнули и замерли в полуулыбке.

- Ради идеи... Ради мечты, - прошептал он.

- Нет, - я вскрикнула, наклоняясь к нему, - Не умирай из-за мечты... Я не позволю...

Кровь его на моих губах была тяжелой и горькой. Как слезы. Как безнадежное чувство. Как последняя отчаявшаяся попытка сохранить ему жизнь, даровав ему бессмертие, сделав его одним из нас...

Он дернулся под моими руками и оттолкнул меня, прижимая ладони к ране над ключицей. Потом взгляд его приобрел фокусировку, когда он осознал, что дышит, что живет. Вопреки року. Вопреки смерти. Но какой ценой...

Я ждала, с сумрачной тоской и испугом вглядываясь в него. Ждала, что он скажет. Ветер взвыл над нами, разрывая тяжелую мглу мгновения, невыносимо тяжелую, и осыпал белым маревом разметавшейся внезапно метели. Князь медленно поднялся, покачиваясь, и подал мне руку...

Герцог, глава Клана, приятно удивился прибытием Князя в новом качестве.

Герцог... он был моим опекуном, а я - наследницей имени, родового Замка.

И проклятия...

...- А как там Герцог? - зачем-то спросила я, прислонившись к ограде вокруг елки для опоры.

Зачем?

Зачем бежать четыре сотни лет, а потом спрашивать?... Да, глупо... Бессмысленно...

Князь не изменился в лице.

- Ему нравится, - взгляд его приобрел каменную немного агрессивную твердость. Но я заметила промелькнувшую в его черных глазах искру... Странную... Случайную... Сокрытую... для зрения, но ощущаемую сердцем.

Он аккуратно достал пачку сигарет и предложил мне. Я покачала головой. Брови его вопросительно вскинулись.

- Не будешь?

- Больше нет, - отвечала я, глядя, как он курит, небрежно стряхивая пепел, - у меня теперь другое амплуа.

Пепел, серебристый, легкий, как время, осыпался и исчезал, еще не касаясь земли. Еще не отрываясь от алеющего кончика... Он сгорал и прятался от взглядов, обращаясь в ничто. Как мечты, которые никогда не сбудутся...

Он верил в мечты...

...он сжигал их в огне...

Я помню, как в одном из походов мы сидели на камнях и курили вдвоем, наблюдая за ленивым закатом. И солнце окрашивало горы вокруг...

...

Кольцо сизого дыма рассеялось под пристальными взглядами.

- Да, я верю. А ты, Герцогиня?

Я покачала головой.

- Легко верить, когда все хорошо, - жестко и цепко ловя глазами солнце, кровавое, уходящее за молчаливые пики, я прятала в тщетном спокойствии боль и тоску. И пальцы стискивали мундштук так крепко, что белели костяшки пальцев, - я не верю больше...

Вот он сидел совсем рядом. Я чувствовала тепло его тела. Но все таким же далеким, как и раньше, оставался он для меня. Чужим. Запретным. Недосягаемым. И ничего нельзя было поделать. Никакая любовь не могла соперничать с честью и гордостью. И упрямством.

Чистый горный воздух напитывался прохладой и влагой приближающейся ночи. Редкие зыбкие травы стелились по склонам и трепетали, потревоженные ветрами, дерзкими, беззастенчивыми, безжалостными.

- Чудес не бывает, Князь. Неужели вы не знаете?

- А мы с вами разве не являемся частью чудесного? - мягко парировал он.

Я замолкла, обдумывая его слова, а потом внезапно слабо и насмешливо улыбнулась.

- Я уже теряю смысл такого чуда. К чему? Зачем? Нужно ли?

- Легко верить, когда все хорошо? - повторил за мной он, я чувствовала кожей его странный сумрачный взгляд, - А что же плохо у вас, Герцогиня? Вы сильны, отчаянны, ваш домен процветает, ваши враги мертвы. О вас говорят как о великой воительнице, как о Черной Герцогине. И они правы. Так в чем же дело?

- Существуют моменты, в которых я проявила себя не лучшим образом. Я проиграла. И это... Я не могу проигрывать, я не имею права проигрывать, понимаете? Проигрывая, я погибаю...

Не знаю, что он прочел в моем лице - ярость, боль, разочарование, убитое и растерзанное, дикое оглушающее безумство - но он легко встряхнул меня, будто пробуждая от мрака, будто сдирая, скидывая с моего тела тяжелые, невыносимо тяжелые оковы, вытаскивая меня на свет из глубокого забытья, из которого не вернуться.

- Вы говорите чушь, Герцогиня. Что за бред? А знаете, почему вы потеряли веру в чудеса? Потому что вы перестали верить в себя.

- Нет, вы не понимаете... Верить просто не во что... не в кого...- слезы жгли раскаленным серебром глаза, но я держала их внутри упорно. Гибельно...

- Почему? Не верить нужно учиться... - задумчиво протянул он.

- Научилась. Научили, - я потушила огонь неточным скомканным жестом и откинула спутанные волосы со лба. К концу дня косы расплелись, и теплый ветер играл прядями.

- Кто?

Он наивен или глуп? Иногда меня посещали эти вопросы.

Нет. Он просто слеп.

Я скривилась и ничего не ответила.

- Мы должны верить, Герцогиня, - продолжал он, глядя вдаль, - Мы должны верить, чтобы жить. Чтобы обретать цели. Чтобы побеждать. Мы должны верить во имя тех, кто нас любит, - при этих словах я не выдержала и посмотрела на него, - кто верит в нас, кто нас ждет.

Грустная и горькая улыбка тронула мои губы. Я подняла на него внимательные глаза. Долгий миг. Три вздоха.

- Кто любит, - сумрачное эхо его слов прозвучало, как реквием, - кто верит... Кто ждет, Князь... Вас ждет ваша жена, княгиня. Она проглядела все глаза, ожидая вас у окна. А меня, боюсь, не ждет никто, - тихо-тихо завершила я, поднимаясь, - Спокойной ночи. Завтра тяжелый переход.

Он поймал меня за руку.

- Постойте, Герцогиня.

Долгий миг. Три вздоха...

Нет, ничего не будет. Ничего... Ничего... Ничего... Ничего нет. И не будет ни долгого мига, ни тепла его пальцев на моем запястье, ни пристального взгляда его черных непроницаемых агатовых глаз... Просто потому, что им не суждено родиться. А если и суждено, то их примет смерть. Радостно. Плача. Обнимая. Не отпуская больше. Обращая в тлен.

Как же, наверно, мучительно и трепетно сладко умирать, в любимых объятиях превращаясь в огонь и огнем в прах, в пепел, дрожащий на ветру пепел... И слетать из алого жара на суровые камни...

А потом придет ночь и сомнет все: и горы, и небо, далекое ледяное небо, и жар убивающего огня, и серебристую звездную пыль пепла, и долгий миг, и вздох, и прикосновение...

- Нет. Зачем? - я передернула плечами, разрывая по нитям, уничтожая мгновение, чтобы не знать, как оно бьется в огне, умирая, словно белый слабый мотылек, и вопросительно перевела взгляд со сцепления наших рук на его лицо, - отпустите.

Пальцы его разжались, как мне показалось, с неохотой. И я твердой походкой зашагала прочь.

... Я смотрела, как он курил, как умирал пепел, словно мечты. Интересно, а он разучился верить? Или все осталось по-прежнему?

- Другое амплуа? - переспросил он, - странно. Я не думал, что ты изменишься. А кем ты была эти века после бегства?

- Бегства? Нет, ухода.... Не поверишь, я играла в театре, занималась политикой, несла жизнь сестрой милосердия, была разбойницей, княгиней... Кем я только не была...

- Княгиней? - он нахмурился, а потом выпалил, - из-за меня?

- Нет, - я взглянула спокойно и чуть удивленно, - Я просто вышла замуж за князя.

Не знаю, почувствовал ли он ложь?

В сумочке задрожал телефон. Как-то предательски. Исподтишка. Я вздрогнула и, посмотрев на дисплей, нажала кнопку "ответить".

- Да, - говорила я, не отрывая взгляда от лица Князя. Он пристально смотрел на меня, - да, мой хороший. Иду, уже иду. Прости, что задержалась. Ставь чайник.

Часы показывали семь. Да, дома я должна была быть полчаса назад.

- Пойдем, угощу тебя чаем, - я убрала телефон и направилась по аллее. Затаила дыхание. Примет ли он приглашение? И вдруг осознала, что не чувствую больше ничего, ни печали, ни боли, ни тоски. Все сгинуло. Сгорело вместе с сигаретой где-то, в каком-то давно пролетевшем веке... Осталась только неясная незабвенная грусть. Грусть и удивленное спокойствие...

- Пойдем. А можно полюбопытствовать, кто это был? - что-то большее, чем любопытство высветилось в его голосе.

Или мне показалось...

- Мой сын. Марк.

Тишина. Странная. Густая. Напряженная. Обдумывающая что-то. Я мысленно улыбнулась. Сумела-таки пошатнуть его невозмутимое спокойствие. Но он сказал очень сдержанно и серьезно. И очень ровно.

- Познакомишь?

- Безусловно.

- А сколько ему лет?

- Семь.

- А муж не будет против незнакомого гостя? - долгий миг. Три вздоха, - Или ты не замужем?

- Замужем, - я помолчала немного для эффекта, - он в командировке.

Я была очень зла на супруга за неожиданную предновогоднюю поездку. Все-таки праздник, семейный праздник... А тут - работа.

- А ты не жалеешь, что ушла тогда? - спросил он вдруг.

- Нет, - глухо и упрямо слова растворились в неясном гуле ночного города.

А город жил... Проносились по влажной дороге автомобили, скользили огни, свет вспыхивал в окнах, разбиваясь о стекла. Жалостливо и неторопливо, с глубоким внутренним шепотом дышали голые деревья в парке... Шаг... Другой... Я шла осторожно, вслушиваясь в его голос, в тщетной и робкой надежде вновь ощутить его сердце. Как когда-то, в давно пролетевшем веке...

- А тебе не больно, что ты переживаешь своих детей?

Я вздрогнула, будто кто-то вонзил под лопатку нож. И мне показалось, что кровь медленно потекла по спине, расплываясь алым маревом на темной материи пальто. И стало больно и горько. И слезы зародились, соленые, подвижные, живые. Как же хотелось сейчас забрать их пустую и тяжкую жизнь... И лезвие... холодное... обжигающе ледяное... иллюзорное лезвие кинжала цепляло сердце... Иллюзорное? Нож под лопатку... Хотя, впрочем, так и было.

- И скольких ты похоронила?

Я остановилась так резко, что он столкнулся со мной.

- Троих, - отчетливо, с гранитной маской на лице. Мерзавец. Зачем он так сильно бьет?

- Значит, за четыре сотни лет ты была замужем всего три раза? - я жаждала прочесть в агатах его глаз то, что он чувствовал, ради чего задавал дерзкие болезненные вопросы, но гнев и тоска клубились непрозрачным туманом у меня в зрачках, скрывая свет.

Как мучительно умирать в любимых руках... Когда они сжимают твое горло... и ты задыхаешься и хочешь и не хочешь сопротивляться... Когда они режут тебя изнутри, и сверкающее в ночи острие кинжала тянется к сердцу... Глупый! Я же бросила свое сердце однажды тебе под ноги... И ты растоптал его. Теперь у меня нет для тебя сердца.

Ах, ты... у меня не находилось слов.

- Нет, ты не прав, - а ярость от внезапной боли, от ударов, которые он хладнокровно наносил, ибо знал, куда бить, от сдерживаемых волей слез заклокотала во мне и лишь упрочила маску, - два.

Вот только попробуй, спроси, почему.

- Почему же? - он не заставил долго ждать.

Я стиснула кулаки, и ногти впились в ладони.

- Какая тебе разница? Зачем ты явился?

- Чтобы узнать, как ты, - повторил он.

- Со мной все хорошо. Узнал? Оставь меня в покое, - я шумно выдохнула и, развернувшись на каблуках, пошла прочь по аллее.

Дома меня ждал сын. Дрожь скользнула по пальцам, по плечам, по щекам вместе со срывавшимся с черного неба снегом. Я шла, упрямо впиваясь взглядом во тьму, не желая вслушиваться в его шаги за спиной, в его дыхание. Но когда они погасли, растворились в вихрях колючего мороза, пришло внезапное разочарование....

Стоп. Разорвать мгновение... Ничего нет. Не было... Ничего... Ничего... Ничего... Горечь утраты, поражения, поверженной на камни в пыль гордости, прощания и прощения захлестнула стремительно, помутняя рассудок. Как тогда, в давно пролетевшем веке...

Я забежала в магазин возле дома, рассеянно глядя на прилавок и кивая здоровавшимся со мной кассирам.

От стены магазина, скрываясь во мраке между качающимися пятнами фонарей, отделилась тень. Точная. Четкая. Опасная.

- Я хочу увидеть твоего сына.

Я попыталась уничтожить его взглядом. Безжалостный. И скрывает что-то.

- Хорошо. Пойдем.

Он вскинул голову, чтобы увидеть небо.

- Ты всегда любила зАмки, Герцогиня, - заметил он, когда мы вошли в подъезд дома старой постройки с лепниной и высокими потолками.

Я ничего не ответила, обозленная на него за дерзкое и преднамеренное вмешательство в свою жизнь.

Звонок. Шаги, торопливые, мелкие. Марк спешил.

- Мам?

- Да, открой, - ответила я, и дверь решительно распахнулась, на площадку упал узкий луч света из квартиры, - привет. Возьми, разбирай сумки, Марк.

- Здравствуй, Марк.

Ребенок посмотрел на незнакомого мужчину и, преодолев мгновенное замешательство, расплылся в улыбке.

- Привет. А..., - наверно, сын хотел спросить "ты кто?", но вопросительно взглянул на меня и вспомнил о корректности.

Я не знала, как представить Князя, и передала инициативу позднему гостю. Он наклонился к ребенку, и в руках у него откуда-то возникла шоколадка.

- С Новым годом, Пират.

Я вздрогнула, недоверчиво посмотрев на Князя. Сейчас Марком завладела страсть к морским путешествиям, пиратам, приключениям и кораблям. Он зачитывался книгами о капитанах, морях, баталиях. Как мог узнать об увлечениях моего ребенка Князь?

Мальчик, услышав долгожданное имя, улыбнулся еще шире и взял протянутую шоколадку.

- Спасибо, - и прошел по коридору на кухню.

- Заходи, - сухо бросила я, стягивая черные сапожки. Он помог мне снять пальто и направился вслед за Марком.

Я положила сумку на стул в своей комнате, сняла пиджак, оставшись в тонкой короткой шерстяной безрукавке. Пройдя по коридору мимо зала с мелькающей огнем елочкой, я неслышно оказалась на кухне и остановилась, прислонившись к стене и наблюдая за гостем, вернувшимся из прошлого, и своим сыном. Они, видимо, нашли общий язык, и Марк улыбался и, открыто смотря на Князя, что-то оживленно ему рассказывал. Внезапная тревога поднялась внутри меня, окатив цепким нескидываемым холодом, стискивая горло так, что стало трудно дышать. Я вздрогнула отчего-то, словно ветер, колючий и злой, коснулся шеи, скользнул по позвоночнику, обвиваясь вокруг тела, проникая под ключицы...

- Марк, - сдавленно произнесла я, разворачивая его к себе и гладя по волосам, - там у меня в сумке книжка новая, как ты любишь. Пойди, посмотри.

- Ух, ты! - удивился мой малыш и побежал в мою комнату, где я оставила ему подарок.

Князь пристально смотрел на меня, прищуриваясь, будто ухмыляясь.

- Хороший у тебя мальчик, - заметил он.

- Спасибо, - чайник закипел, и я стояла спиной к Князю, заваривая чай, но чувствуя кожей его странные пронизывающие насквозь взгляды.

- Вы уже елку поставили, - сказал он, поднимаясь, - я посмотрю?

- С каких это пор ты стал интересоваться елками? - ядовито поинтересовалась я, набрасывая на маленький чайничек полотенце, - я провожу.

- Как с тобой встретился, - ответил он на мой выпад, - Да я не заблужусь, хоть это и отдаленно напоминает зАмок, не беспокойся.

- Я не беспокоюсь, - смутное предчувствие беды не покидало меня, и я решила и близко не подпускать свое прошлое к сыну, - но провожу.

Он пожал плечами, и мы пошли в зал, где переливалась разноцветным светом ель. Настоящая ель, не сосна, душистая, свежая, терпкая...

- А почему ты ушла? - вновь спросил он.

- Тебе обязательно знать?

- Я за этим и пришел.

- Так ведь четыреста лет прошло, - я обернулась к нему, и огоньки, отражаясь в полных глянцевых боках новогодних шаров, падали на его лицо, - не велик ли срок? Навсегда - это слишком долго, мы о многом забываем...

- Четыреста лет - не срок для тех, у кого в распоряжении вечность. Так что же было причиной?

Я молчала, уставясь на свечи гирлянд.

- Или кто? - не унимался он.

Что он хочет из меня вытянуть? Зачем он так тщательно бередит едва затянувшиеся раны? Чтобы я снова истекла кровью?...

...

Два года длился поход. Победы. Опасности. Отчаяние. Слезы под чужими сапогами. Мой плащ пропах кровью.

Возвращаясь в родной домен, я не знала, что будет дальше, как я буду дальше жить... после того, что случилось... Я ехала на своем черном коне в мрачной задумчивости, и люди моих деревень кидали под копыта цветы, хрупкие полевые цветы. А в глазах у них таилось уважение и страх. Необыкновенный страх, заставляющий застывать, заставляющий склоняться. Они боялись за свою жизнь.

Глупые... Я узнала, что такое смерть. Я изменилась... Я стала милосердной...

А вечером был маскарад, бал в честь победителей. Герцог обрадовался нашим успехам, обрадовался золоту, которое мы привезли, землям, которые мы захватили, нам, которые вернулись невредимыми.

Яркие краски, дорогая парча и струящиеся шелка, свечи, древние баллады во имя доблестных рыцарей и податливых дев.

Я видела, как в залу вошел Князь. Под руку со своей женой. О, она была великолепна в своем темно-зеленом платье, в геннине с вуалью, прикрывавшей незримой дымкой ее правильное лицо. Я стояла у лестницы и поймала его взгляд, смятенный, черный, как сама ночь. Он тоже ничего не понимал. Он просил у меня прощения, я замечала, какой мольбой наполнились его глаза, мольбой о прощении, тоской, нечеловеческой, неживой, безысходной... Он сделал выбор...

И я поняла, какой...

И внутри разорвалось сердце...

Оно, оказывается, слабое и мягкое. И хрупкое. Оно может разбиваться. И от этого становится больно.

...Покинь. Забудь. В плену не жить до слез.

И вечера стирают все границы.

Ты между тех задумчивых берез

Пройди, чтоб в небе жадном раствориться...

Затянул задумчиво трубадур, перебирая струны лютни. Я вздрогнула. Я всегда плачу под эту песню.

...Ты выбираешь. Путь? иль клетку дней?

И только сердце жалостливым роком

В груди стучится чаще и сильней,

И слез поток струится вниз по строкам...

Я не замечала, как запела тоже. Тихо. Печально. Так пело мое преданное сердце.

...Покинь. Забудь. Нет, нет! Не уходи!

Не рви сердца, ведь для надежд нет срока.

Ты выбираешь. Чувство позади?

А впереди лишь лунная дорога...

И катились по щекам слезы. Горячие. Жалкие. Подвижные. И он видел, как я плакала, стоя над сверкающим огнями и торжественным золотом залом и глядя вниз. На него. На поющего трубадура. На свою рушащуюся жизнь.

Герцог заметил мое присутствие и знаком приказал певцу замолчать.

- Моя дражайшая победительница, - поприветствовал он меня, и все лица обратились в мою сторону.

Я спешно стерла со щек слезы, расправила плечи и выступила из тени, гордо глядя на свой народ. Сделала легкий реверанс, отвечая на поклон опекуна.

- Не поддержите ли вы, моя дорогая, вторую партию? Я знаю, что вы очень проникновенно и прекрасно исполняли эту балладу раньше, - предложил Герцог.

- Право же, милорд, я не держала в руках лютню два года, - попыталась возразить я, но все мои протесты пропали втуне.

- Нет, нет. Утешьте наш слух своим замечательным пением.

Я взяла лютню и провела по струнам, напевая и изредка бросая скомканные взгляды на Князя. Он стоял, окаменев, словно неживой, бледный, смятенный.

...Порвешь ты нить, забудешь и уйдешь,

Как только звезд лучи скользнут по лицам,

И сердце в кровь о память разобьешь,

Чтоб меж берез печальных раствориться...

И вдруг струна задрожала и оборвалась, наполнив зал дерзким острым звуком...

- Дурной знак, - хрипло выдохнула я и, вернув поврежденный инструмент, отступила в толпу.

Князь пригласил меня на менуэт. Я хотела спросить его о многом, но слова застывали у меня в горле, и я молчала, только смотрела на него сквозь свою черную маску. И чувствовала смертельный холод его ладоней даже через перчатки. А он смотрел на меня. Со скорбью. С мольбой. С болью.

Мы должны уметь прощать...

Мы прощаем тех, кто нам дорог. Тех, кого мы любим... Тех, кто уходит...

Я прощала. Предательство своего чувства. Его прощание. Отрицание.

Но мы погибаем от отрицания...

Я умирала в его руках под струящуюся мелодию менуэта...

- Моему сыну полтора года, - глухо сказал он, - Отпусти...

- Я не держу тебя, - упрямо шептала я, чувствуя, как у меня подкашиваются ноги, - Ты делаешь все правильно...

Скажи ему! Что любишь... Что умираешь... без него... Что исчезаешь, отпуская...

Но я безмолвствовала. Только смотрела, впитывая в себя черты дорогого лица.

Тут танец завершился, и руки наши разомкнулись.

А в эту же ночь я ушла. Покинула свой домен, свой замок, свое прошлое...

Я не плакала, я скользила зыбкой тенью, закутанной в черный плащ. Мои бальные туфли разорвались, и я шла босиком. По звездной дороге. По тонкому льду сокрушенных надежд. По выжженной траве одиноких желаний. Я шла, чтобы больше не возвратиться...

Я не плакала. Я тихо пела, завершая песню, оборвавшуюся на балу.

Пой. Когда тебе больно. Когда тебе невыносимо холодно. Когда тебе страшно. Когда нет сил сказать хоть слово.

Пой. Когда хочется кричать. Когда хочется биться в агонии своего бессилия. Когда у тебя не осталось ни веры, ни сострадания.

Пой. Когда тоска сжимает твое горло, и вместо песни вырывается лишь тревожный загнанный хрип.

Пой. Когда отчаяние делает твою кровь неподвижной.

Пой. Вместе с ледяным безжалостным ветром, зовущим в бесконечность.

Пой. Когда выбор заливает твою жизнь слезами и кровью...

Покажите мне дорогу... Но я знаю, что я по ней не пойду...

Пой. Когда уходишь вслед за ветром. Уходишь в неизвестность.

И, кажется, что лучше умереть, чем уйти...

...Перечеркнешь прошедшую судьбу...

А у костра тоски мне не согреться.

Ты выбираешь... Лунную тропу?

Или покой для раненого сердца?...

...

Я ощутила его руки на своих плечах.

- Где ты так себя изуродовала? - пальцы его скользнули по поверхности руки, касаясь глубокого разреза, пересекающего черные розы с мелкими листьями и шипами, вытатуированными на моем плече.

Но даже раны не смогли вытравить с моей кожи печать, поставленную проклятием, ядом в крови. Ни раны, ни самая едкая кислота, ни свет, ни серебро. Печать моих предков... Такая же печать стояла и на плече Князя, и других...

- Алхимик помог мне, когда я уходила из замка.

- Помог? - нахмурился Князь, я не видела, но почувствовала по голосу, по дыханию, что он нахмурился.

- Да. Сорви печать, и освободишься от проклятия. Я больше не хочу крови. Я уже четыреста лет не хочу крови, - я посмотрела на него через плечо, - Но печать не сорвать. Я не смогла...

Я вспомнила, как прокралась в темную лабораторию алхимика после того памятного бала, как просила его помочь мне уйти. Я уходила от смерти, от того, чтоб не нести больше смерть. И он помог. Я помнила боль, едкий запах паленого мяса, черную кровь, брызнувшую из пореза, и слезы, скупые, горькие, тихие...

- А как алхимик?

- Он мертв, - с какой-то расчетливой жестокостью ответил Князь.

Мне стало страшно.

Я нетерпеливо передернула плечами, и руки его опали. Я боялась его. Как никогда раньше. Что стало с ним за четыре сотни лет? С тем, кого я любила тогда, в давно пролетевшем веке....

Князь взял с полки нашу семейную фотографию, чтобы лучше рассмотреть ее.

- Это он, да?

- Да, - глухо отвечала я, глядя на фото. Марк держал родителей за руки, и солнечный летний день вокруг...

- А ты любишь его?

- Да, - не задумываясь, сказала я, внутренне вся сжавшись.

Что я испытывала к мужу? Благодарность. За Марка. За настойчивость. За заботу. За то, что его не оттолкнули моя инертность, моя пассивность, моя холодность.

Любовь?...

...

В битве, последней перед возвращением домой, меня ранили. Очень сильно. Серебряным заговоренным кинжалом. В самое сердце.

И теперь, лежа в тревожном жалком бреду на мягких шкурах в шатре, теряя периодически реальность, чувствуя боль, заставляющую неметь клеточку за клеточкой тела, я содрогалась от подкатывающего к горлу вместе с горько-соленой кровью зыбкого страха. Страха близкой смерти. И казалось, что Смерть серебристым туманом подходит все плотнее, обволакивая мое лицо непроницаемым пологом. И мне становилось трудно дышать.

И я вдруг с безжалостной ясностью поняла, что ощущали мои жертвы, умирающие у меня под руками, и острое чувство стыда и вины поднялось внутри. И безысходности. Ведь я была не в силах ничего изменить, исправить свои преступления... Исправить...

Какая насмешка... дерзкая, скупая насмешка... в последний миг жизни потерять последние крохи веры и обрести цель... Вот только времени не осталось... Осталась пара мгновений, не более, чтобы увидеть, как бьется внезапно очнувшаяся совесть...

Как же страшно...

терять...

теряться...

Цепляться за тщетно рождающийся миг... стирать пальцы до крови, чтобы ухватить его ускользающее великолепие...

Как больно осознавать все безразличие и бессмысленность жалких попыток...

Я ощутила легкое прикосновение ветерка к своим щекам. Значит, кто-то откинул полог и вошел. Я подняла чудовищно тяжелые веки и слабо улыбнулась.

- Вы пришли, Князь...

Лицо его расплылось перед воспаленными глазами, но мне удалось заметить смутную и глубокую тревогу, даже печаль в его черных глазах. Он лихорадочно сжал мою руку, и я улыбнулась снова.

- Герцогиня, - тихо позвал он меня. Слова рвались внутри него, рвались, но погибали, как затравленные звери, он много хотел сказать, бесконечно много, я чувствовала дрожь его горячих мертворожденных слов, - какие у тебя холодные пальцы...

- Я умираю, Князь, - жестко оборвала я его.

- Неправда, - протестовал он.

- Ах, не лгите... Я не чувствую рук, ног, я не чувствую даже сердца, - горько выдохнула я,- серебряный клинок точно нашел свою цель...

- Прости, что не уберег тебя.

Его шепот, едва слышный, пронзительный, на короткий взбудораженный миг вернул меня из забвения. Я даже приподнялась на подушке, смотря на его скорбно опущенную голову, бледные щеки, темные круги под глазами. Он волновался за меня... Но боль пробудилась тоже от моего скупого движения и взорвалась под левой ключицей ядовитым расплывающимся пожаром. От этого внезапного предательского удара я вздрогнула и уперлась затылком о подушку, стискивая зубы, чтобы не закричать. Я не должна плакать при нем. Он должен видеть меня сильной.

Или победить. Или умереть.

Я умирала. Победа досталась слишком дорого.

Или победить. Или умереть. А третьего не дано. Если мы не побеждаем, мы умираем. Это было горько и страшно. И больно. Но... я жила именно так. Чтобы, проиграв однажды, погибнуть. Избежать особенного позора поверженной в пыль и тлен.

Но даже в смерти я старалась не плакать, старалась сохранить в себе жалкие обломки силы, чтобы не разбить иллюзию своей жизни.

Или победить. Или умереть...

Скупая слеза выскользнула из уголка глаза. Глупая... Сгинь... Тебя не должно быть, слеза...

Он заметил и склонился ко мне.

- Тебе больно?

- Больно... - я взглянула на него из-под свинцовых век.

- Ты наполнила глаза небом?...

Сердце остановилось, скованное серебряными обручами векового льда. Я попыталась вздохнуть.... И не смогла... Конец? Уже?... Когда в глазах - небо?...

- Не умирай... Я прошу тебя, родная...

И я поняла здесь, что не умру. Что кровь вновь бьется во мне. Ради него. Благодаря ему. И пальцы его сжимают мои ладони, и горячий шепот надо мной... что в нем? Я не помню, не слышу... Но знаю - он любит. Он со мной. И жизнь моя - ему... Небо в глазах... оно глубокое, оно не отпустит, Князь... Я не отпущу...

Когда мы любим, когда мы любим миг, а кажется, что вечность, мы всегда делим свою кровь пополам. А бывает и так, что ни капли не оставляем себе в удел. Все - до дна, до слез, до снов - все отдаем. И даже обескровленные, чувствуем себя счастливыми... Такими счастливыми...

Я понимала, что больше никогда не умру. Никогда-никогда.... И, вновь шагая в пропасть болезненного забытья, я верила, нет, я знала, что обязательно вернусь. Потому что меня здесь ждут...

Я не задумывалась, что все оборвется при возвращении. Я отдавала свою кровь, свое сердце, свои мысли - ему. Я была счастлива... Безумная. Глупая. Любимая...

... - Мам! - в комнату вбежал Марк, - Я забыл сказать. Папа звонил. Он завтра приедет. Там что-то раньше закончилось.

- Замечательно, - я мягко улыбнулась, - и Новый год мы будем праздновать всей семьей.

Князь посуровел. Или мне показалось?...

- Там чай готов, пойдемте, - я взяла Марка за руку и, вопросительно взглянув на гостя, направилась на кухню.

Мы сидели и пили горячий чай. Я с все возрастающей тревогой замечала, как пристально смотрит Князь на моего сына, как ясно улыбается ему Марк, с радостью найдя отзывчивого слушателя увлекательных историй о морских путешествиях.

- И что, Пират, он взял тот корабль на абордаж? - Князь серьезно задавал вопросы, эффективно провоцирующие ребенка на оживленные описания прославленных подвигов.

- Да! И победил, несмотря на преимущества в десяток больших пушек...

- Все, господа, - я оборвала их разговор, поглядывая на часы, - Марк, тебе спать пора. Уже поздно.

- Ну, мам, а можно еще?... - ему очень не хотелось уходить.

- Никаких "еще", пошли, уложу тебя.

- Да, ладно. Я сам лягу, - сын удивился такой внезапной родительской опеке, но я была готова сделать все, чтобы поскорее увести его подальше от Князя, в котором таилась опасность. Все-таки он был носферату...

- Что, Пират, было приятно с тобой поговорить, - Князь пожал ему руку, как взрослому, - может быть, мы еще встретимся.

Я помертвела от его слов, застывая в лед подобно воде за окном. Он хочет заполучить моего Марка?... Я встряхнула головой, чтобы отогнать наважденье. Нет, это просто усталость тяжелого дня, общая нервозность и подозрительность, рожденная горькими и счастливыми воспоминаниями.

Проводив взглядом удаляющуюся фигурку ребенка, Князь резко спросил:

- Зачем ты отдаляешь его от меня?

Я фыркнула, стискивая в руках раскаленную чашку, чтобы унять дрожь.

- Я поступаю так, как считаю нужным. Что тебе до моего сына?

Брови его вскинулись.

- Интересно узнать, сын ли он своей матери?

Чтобы не уронить, я поставила чашку на стол и сузила глаза.

- О чем ты?

Миг. Три вздоха...

- Алхимик пытался сорвать с тебя печать. Но он мертв, - я напряженно следила за ним, а он хладнокровно продолжал, чеканя слова, - А твой сын? Кто он? Неужели просто человек?

- Все мои дети были человеческого рода, - я ощущала, как медленно затягивается ужасом сердце.

- Все. Но не Марк.

- Его минула чаша сия..., - твердо ответила я.

- Неужели?

Я вскочила на ноги, опрокинув стул.

- Прочь из моего дома, - приказала хриплым шепотом, чтобы не разбудить сына, - Прочь! И не появляйся еще сотни лет. Я не отдам своего ребенка.

- Я знаю.

Что-то мягко стукнулось в окно. Если не прислушиваться, то покажется, что просто шелестит дождь. В коридоре мелькнула тонкая, словно вырезанная ножницами, тень. И еще одна. И еще...

Мне стало трудно дышать. Я бросилась на Князя, как дикая кошка, пытаясь... что пытаясь?... глупо... бессмысленно... что могла сделать одна я с высоким и сильным врагом....

Он крепко держал меня, перехватывая колотящие его руки.

- Уходи... я не позволю... Слышишь? - я задыхалась, но боролась. Тщетно..., - Тебя послал Герцог?

Герцог осуществлял пополнение своих рядов, отдавал приказы, кого и когда нужно перевоплотить... И теперь выбор пал на мою семью? Я не отдам своего Марка злу. Я победила его в себе однажды... Никогда моим сыном не будет управлять зло...

- Ответ неверный, - промурлыкал Князь, сдерживая мой яростный натиск без особых усилий. Я будто билась о каменную стену. В пылу борьбы высокий ворот его черной рубашки откинулся, и я замерла в его руках, увидев над левой ключицей королевскую печать... Там, где я когда-то укусила его... Когда-то, в давно пролетевшем веке...

- Ты и есть Герцог..., - выдохнула я, потрясенная таким резким скачком вверх по иерархической лестнице, - А как же твой предшественник?

- Его больше нет. Он передавал тебе пламенный привет.

Я внезапно дернулась, он не ожидал, и мне удалось вырваться. В коридоре он меня нагнал и приказал одной из теней войти в детскую.

- Нет, пожалуйста..., - всхлипнула я от своего бессилия, но разве кто-то услышит мольбы?...

Дверь медленно отворилась, и в темную комнату упал мелькающий луч от новогодней елки. Миг казался таким тонким, что мог оборваться...

Я слегка осела в его руках, голова безвольно упала на грудь. Мне не справиться с ним, с этими безжалостными тенями, с системой... с прошлым... своим прошлым...

А потом спину выгнуло оглушающей болью, плечи рванулись на взлет, клыки заострились. Я чувствовала, как они царапают мне губы. А шрам выше локтевого сгиба зашевелился, как живая змея, смыкая свои порванные и обожженные края, и печать вновь вернулась. А по руке заструилась черная ниточка крови... А гортань свело дерзкой плохо контролируемой жаждой, которую не утолить ни водой и ни вином...

Я с силой оттолкнула Князя от себя и резко развернулась, чтобы нанести удар. Старый облик приносил физическую силу, ловкость и жестокость.

Но он вместо того, чтобы защищаться, протянул мне руки и хрипло рассмеялся.

- С возвращением, любимая. Я знал, что ты вернешься...

И тут я с удивительной ясностью поняла, что попала в его искусно расставленную ловушку, и застыла посреди темного коридора, расширяя глаза, не веря.

Не веря, что проиграла.

Ему.

Прошлому.

Тьме и смерти.

На улице вдруг завыл ветер. Ледяной. Дыхание зимы. Дыхание пустоты. Такой ветер обычно поднимается из бездны, принося черный горьковато-соленый пепел выжженного дотла сердца...

И путь - единственно верный - шаг?

Шаг...

Князь, ты однажды разбил вдребезги мою жизнь... Зачем ты сделал это снова? За что?

Я успешно скрывалась от тебя и от крови четыре сотни лет. Но ты нашел меня. Нашел, чтобы вернуть. Даже вопреки моей воле, Князь. И, не задумываясь, рванул струны на скрипке моей материнской души... За что?

Он обнял меня. Я видела, как по его знаку тень выскользнула из детской и осторожно прикрыла за собой дверь. Мой мальчик остался там. Живой. Невредимый.

- Марк..., - прошептала я слабо и обернулась.

Князь не отпустил меня.

- Тебе к нему нельзя. А вдруг ты сорвешься...

Что он прочел в моих глазах? Муку? Горечь утраты? Упрек?

- За что, Князь?

- Я люблю тебя, Герцогиня.

- Нет, неправда, - упрямо я покачала головой, - Зло не может любить...

Он лишь пожал плечами.

- Пойдем домой.

- Я дома, Князь.

- Нет, у тебя больше нет здесь дома.

Лучше бы он дал мне пощечину.

На какое-то сумасбродное мгновение я возненавидела его. Но тут же все прошло. Все - абсолютно все. И любовь, и ненависть, и ярость, и горечь... Все погасло. И ветер над бездной перебирал сумрачными горстями горько-соленый пепел сердца.

Первую половину сердца я потеряла тогда, в давно пролетевшем веке... А вторую - сейчас.

Теперь у меня не осталось сердца...

Пустота... Беззвездная... Далекая... Чужая...

Что может быть страшнее ненависти? Только безразличие...

Ветер рывком ударил в окно, распахнув форточку в зале. Потянуло холодом. Что-то разбилось. Я побежала в зал. Наша семейная фотография упала с полки под порывом вьюги и теперь лежала, расколотая, на полу, засыпаемая снегом...

Он уводил меня в ночь. Не было сил сопротивляться его правде. И печать на плече жгла и болела. Я бросила последний взгляд на спящего сына через щель прикрытой двери и отступила во мрак.

Сыночка... Кровинушка моя... Прости меня...

Князь помог мне надеть пальто. Я посмотрела на себя в зеркало. Черты лица уже медленно исчезали под действием проклятия. Но кого я видела там? Бесконечно усталую... Усталую от бесконечности... глубоко несчастную женщину с бледным лицом, темными кругами осыпавшейся за день туши над скулами и застывшим в безысходности взглядом.

Часы в зале, поднатужившись, заполнили квартиру тяжелым губительным звоном. Будто набатом моего счастья... Мое отражение в зеркале, дрогнув, исчезло...

Я снова уходила.

И теперь возвращения не было...

В груди моей разверзлась бездна... Серая пустота... А дальше - небо...

Небо - в глазах...

полных слез...