Аннотация: Нулевой километр - начало всех дорог...
1.
Я с удовольствием исчез под тенью арки, встряхнул головой, отгоняя от себя настойчивый жар раскаленного июня. А ведь лето только собиралось перевалить за первую треть.... Покосился с тоской на радостную безжалостность солнца, бьющего в стекла, и бодрым шагом устремился к подъезду. Хорошо еще, что окна моего нового обиталища не выходили на солнечную сторону.
В подъезде было темно и прохладно, как в уважающей себя постройке сталинского периода. Я посветил телефоном, пытаясь отыскать нужный номер на стопке почтовых ящиков. Привычка у меня такая - обязательно, проходя мимо, заглядывать в щель. По несколько раз в день даже. Люблю получать письма.
- Здравствуйте, молодой человек, - что-то продребезжало прямо над ухом. От неожиданности я вскинул голову и ударился об открытую дверцу ящика, соседнего с моим. Сталь всеми своими неровностями облупившейся синей краски основательно впечаталась в щеку, - а что это вы тут по чужим ящикам лазаете?
Во тьме обрисовались очертания местного поборника справедливости. Полноватая старушка в ситцевом блеклом платье и платке на седеющей голове упорно глядела на меня, как на преступника. За руку она держала девчонку лет семи. Та совершенно растеряла интерес к окружающему миру, периодически хлюпая носом и потирая свободной ладошкой глаза. Видимо, что-то с бабушкой не поделили. И девчонка явно вышла не победителем из этого противостояния.
- Так не по чужим, - ответил я, заметив, что в ящике что-то белело. Невозмутимо достал ключ и извлек открытку, посветил телефоном. "Дорогие Алеся и Костя!..". Ага, ясно, запоздавшее поздравление...
- Так вы из шестнадцатой? Там ведь Алеся Цветкова живет, - запротестовала бабулька, угрожающе хмурясь.
- Она моя сестра. И уже больше не Цветкова, а Вершинина.
- А...
Я усмехнулся, взял поудобнее сумку с вещами и поднялся на пятый этаж. Последний. Вот ведь разговоров будет сегодня на лавочках, думалось мне, в шестнадцатой новый жилец да такой невоспитанный, даже не попрощался, вот молодежь нынешняя... ай-ай-ай.
На третьем этаже меня сквозь железную дверь нервно облаяла собака, на четвертом, едва я направил свои стопы по лестнице, кто-то завозился у глазка, потом дверь приоткрылась, и очередная любопытная старушка проводила меня взглядом. На пятом все казалось на удивление спокойным. Я повертел ключи, без труда открыл два хилых замка и вошел в квартиру, которая на ближайший месяц должна была стать моим домом. У ног мелькнуло что-то черное, глянцевое и мяукающее.
- Ага, значит, тебя я должен кормить, так? - попытался погладить животину, но это совершенно асоциальное и заранее неблагодарное создание изогнулось и исчезло из-под моих пальцев, предварительно что-то на меня зашипев. Хорошо, что не оцарапав. А как я потом убедился, когти у нее были острые.
"У нее нет имени, - написала мне Алеся в письме, вложенном вместе с ключами, - Уже полтора года, как нет. Просто имя - это очень важная составляющая судьбы. Имя должно родиться, врасти красными корешками в образ, в плоть, стать отражением существа. Вот посмотришь в ее глаза - и тебе ничего не придет в голову. Поверь. Я смотрела. Часто. Много. И безуспешно. Она - словно рождена из пустоты и безвременья. Ей не нужен этот мир. Я так и не разгадала, чего она хочет....За это я, наверно, и люблю ее...".
Алеся избаловала свою кошку. Та абсолютно не считалась ни с кем, кроме себя, могла разбудить меня (что часто она и делала) в пять утра, словно звала смотреть на рассвет, а мой безжалостный сон на своей потрепанной шкурке прочувствовал ее особую страсть к рассветам. Я злился, вставал, брел за черной бестией на балкон. Но никогда не жалел о том, что проснулся - так завораживало увиденное.
Безымянная была похожа на свою хозяйку. Очень независимая и непредсказуемая, импульсивная и неласковая, насмешливая, дерзкая и только изредка - сентиментальная, нежная и мягкая. Я никогда не знал, когда Алеся плакала. И еще она никогда не жаловалась. Только подтрунивала надо мной, смеялась, советовала - лишь тогда, когда ее советы были нужны. И еще я считал ее счастливицей. Во многом ей везло.
Последний раз мы виделись с ней лето назад, когда она приезжала на бабушкин юбилей. Тогда я ее не узнал - так она изменилась за три года.
С Алесей, моей двоюродной сестрой, разница составляла семь месяцев и четыре с половиной вечности. Мы довольно хорошо дружили, вертелись в одной компании, но пути разошлись, когда она поступила в университет на журфак и уехала сюда, в чужой город, за пятьсот километров. Я остался в своем захолустье - учился в местном политехе, косил от армии, собирал горстями хвосты, сдавал провальные сессии, курил с друзьями травку - терял утекающее белым песком сквозь пальцы время. Иногда уходил в забытье всемирной паутины, очарование онлайн-игр и безнаказанность общения в чатах. Часто разговаривал по аське с Алесей. Она рассказывала мне о своих делах. В какие-то вечера на нее накатывала усталость, тоска, что-то неуловимо прекрасное, но тревожное и не дающее ей покоя. Она несла какой-то бред и говорила, что ни один человек не может понять ее. Я потом перечитывал логи - это был удивительный, красивый... бред...
А потом мне вдруг пришло письмо с известием о том, что она выходит замуж, а через два дня - посылка с ключами от квартиры. "Марк! Выручи меня, братец. Корми мою кошкуи поливай цветы на балконе. Я очень не хочу узреть их высушенные трупики после приезда". Это было так похоже на Алесю: выйти замуж, не предупредив никого из родных, даже собственную мать, а потом подорваться в свадебное путешествие.
Я с восторгом ухватился за предложение сестры и рванул в чужой город, как в чужую реальность - прочь от долгов, которые остались на осень после весеннего семестра, от наставления родителей, от нынешней чересчур назойливой подружки Юли. Просто хотелось перемен.
Я прошел по коридору, как на разведке по малознакомой местности. Ага, ванная, туалет, кухня, две комнаты, даже кладовка нашлась. За мной по пятам следовала молчаливая кошка. Мне показалось, что Алеся собиралась впопыхах. Вещи в спальне были разбросаны, постель абы как заправлена, на компьютерном столе в хаосе лежали какие-то бумаги. На холодильнике оранжевая записка, прилепленная магнитом-фотографией, с инструкцией по кормлению Безымянной и заманчивым обещанием: "Открой и найдешь то, что скрасит твое пребывание. Целую, Алеся". Вгляделся пристально в фотографию - луговая зелень, пронизанная тонкой изысканностью живокости и призрачными пятнами звездчатки. И где она нашла такие луга, подумал я, открывая холодильник. В морозилке лежали пачка пельменей и ведро мороженого. Ммм... знает, что я сладкоежка.
Хотелось пить. Я обнаружил банку с чаем - вновь с оранжевым напоминанием, исписанным ее неровными буковками. Такие же бумажки были наклеены на сахарницу, чайник, монитор, зеркало в ванной "Улыбнись:)", телевизор, бумбокс, выключатели "Включи меня:)" и далее по списку. После осмотра кухни я завалился спать, дабы переждать нещадную жару, а потом решить, чем заняться.
Проспал я до самых сумерек - прямо на прохладном полу под окном. Проснулся от того, что хочу курить. Вышел на балкон, дрожащей рукой теребя сигарету. С наслаждением затянулся, чувствуя такую необходимую горечь во рту, пропуская сквозь закопченное долгими дымами горло такую пьянящую гарь. Голова слегка закружилась. Я расправил плечи, отталкивая от себя липкую слабость в ногах. Не курить пять часов для меня теперь стало истинной пыткой. От которой можно было сойти с ума. Или убиться плоским камнем, бросившись на стену. И в этот момент - держа желтоватыми табачными пальцами тонкий белый стволик, от которого, казалось, зависело верное жизнеобеспечение, стоя под жарким июньским ветром, пробуя на язык дым - мне было плевать на странную тупую боль в измученных огрубевших легких, возникающую иногда по ночам. "Это потом, это будет даже не завтра, а через сто лет, а если и завтра..., - успокаивал я себя, - я ведь живу сегодняшним днем...".
Летние сумерки затягивали глубокой густой синевой, чуть прозрачной, волнующей. Я слегка улыбнулся. В такое время я жалел, что Юлька осталась за пятьсот километров...
Вся эйфория развеялась, едва я увидел поникшие за день, изжаренные солнцем стебли петуний, которые так лелеяла Алеся. Они легли, безвольно увядшие, неприятные, серо-зеленые, свешиваясь жалкими плетьми по стенкам горшков.
- Черт!.., - я судорожно выбросил сигарету и стал искать источник воды. Большой глиняный кувшин с широким горлом стоял тут же. Я попытался поливать аккуратно, чтобы не размыть потрескавшуюся землю, но кувшин явно не предназначался для таких манипуляций, вода расплескалась, я вымок до нитки сам да еще облил весь балкон и прохожих внизу, - Она меня убьет...
- Убьет, - подтвердил кто-то, - и не только она.
Я скосил глаза на говорившего. Растрепанный паренек усмехнулся, смотря вниз с соседнего балкона, потом указал мне рукой на землю. Я высунулся тоже, но тут же поспешил исчезнуть из поля зрения двух мокрых девушек, которые мне что-то гневно кричали, не гнушаясь крепкими выражениями.
- Сергей, - представился незнакомец, - а цветочки в порядок-то приведи.
- Марк, - ответил я и скрылся на кухне, ища обычную пластиковую бутылку. Пусть это и покоробит эстетические представления Алеси о том, как нужно изящно ухаживать за цветами, но зато это гораздо удобнее! Вернувшись, я опять наблюдал Сергея. Он долгий миг смотрел куда-то вдаль, а потом, заметив меня, улыбнулся.
- Она нарисовала их, чтобы они расцвели.
- Нарисовала? - не понял я.
- То, что она рисует, обязательно реализуется. Пиво будешь? Заходи.
2.
С холодным пивом в летнее пекло может сравниться разве что крепкая сигарета, выкуренная впервые за сутки.
- Так Алеся замуж вышла? - расспрашивал Сергей, открывая бутылку и протягивая ее мне, - А за кого?
- Да вот. Прислала письмо, пишет, что вышла. За какого-то Костю. Кто он - не знаю.
- На курсе с ней учился, - сказал собеседник, - Хороший парень. Любил ее очень, письма ей писал, смски, звонил...
- Ай, - я вспомнил, что мой телефон так и лежит в кармане отключенным, - Извини...
Высветилось приветствие, два неотвеченных вызова от мамы и три смс-сообщения - от Юли, от оператора и от Кольки, с которым мы еще со второго класса дружим.
- Звоночек сделаю, а то вырубил его, чтобы спать не мешал, - объяснил я, - Да, мам. Ага, все нормально, доехал. Да. Спал просто, поэтому не отвечал. Хорошо. Понял. Ага. Обязательно. Пока!
Потом набрал короткое "Доехал. Все норм" для Юльки. Отправить. Отчет о доставке удалил и убрал мобильный в карман. Друг и подождать может. Потом перезвоню.
- Ну, тогда за новую семью, - провозгласил Сергей, пригубив из бутылки. - Эх, хорошая ночь будет.... А то эта жара достала. Да и вообще солнце - вещь мерзкая.
Мне все более интересным казался этот сосед, который знал об Алесе явно больше меня, но не знал о том, что она уехала, и о ее новом качестве. И удивительного цвета были его глаза - раскаленного камня, мрачного вишневого дерева, карие, отливающие закатом.
- И чем будешь заниматься? - спрашиваю я его, прощупывая возможные варианты времяпрепровождения в этом городе. Сергей снова улыбается, хотя я чувствую - он серьезен, немного обманывает меня своей улыбкой. Зачем только?
- Ночью такие дела кипят, - отвечает он, - Можно в Сеть залезть - сам понимаешь, около полуночи всегда куча людей в Инете. Можно - пойти побродить куда-нибудь. На реку, например. А вот в пятницу вечеринка будет здесь, у меня. Заглядывай. Приглашаю.
Лишь к трем я вернулся в свое жилище на облюбованный кусочек старого паркета. Мы долго сидели с Сергеем, разговаривая о городе, людях, Алесе, ее полудикой кошке. Он поведал мне, что это не Алеся ее нашла, а кошка - Алесю, поднялась прямо на нужный этаж, села у двери в квартиру и все. Очень умная зверюга, пусть и не всегда воспитанная.
О да... про воспитанность.... Что-то пружинящее пушистое прыгнуло на меня. Я вскинулся в ужасе, ощутив негодование, непонимание и головную боль. Безымянная требовала еды. Но не в пять утра же!
- Отстань, - пробурчал я, укрываясь простыней с головой, но это не остановило ее голод. Теряя скудные запасы терпения, она начала скрестись прямо над ухом, периодически пронзая ткань иголками когтей и задевая кожу. Ощущение малоприятное. Пришлось вставать, кормить ее, ложиться вновь - но это уже был не сон, а так, что-то потерянное между временем и пространством. Зато потом днем я наблюдал мирно спящий комок черной шерсти, - Сама спишь, а мне не дала, - прорычал я, теребя ее тельце. Молниеносным выпадом она оставила мне памятку - глубокую алую царапину на тыльной стороне руки. Никогда не думал, что меня будет третировать кошка...
Ты проснешься от холодного ветра.
Я тоже стала просыпаться от холода, веришь ли? От холода и от ударов сердца, что натягивает кожу над ребрами. Нельзя так биться, нельзя. Оно не дает мне спать....
Ты проснешься, когда ветер коснется твоей щеки, струясь сквозь щели в створках окон, серыми пальцами отодвигая застежку форточки, вздыбливая полупрозрачное облако тюли.
Серые пальцы. На них - капли тумана, собранные над городом. Капли серого дыма. Струи нового солнца.
Я отыскала для тебя росы с летних трав, слетала еще до рассвета в потемки, в тяжелую гибкую ночь, на несколько месяцев назад - туда, где цвели васильки и призрачная живокость. Я пробежала по заповедному лугу, собрала в ладони живой воды и вернулась сюда, к твоему окну, в просыпающийся октябрьский мегаполис.
А сорванная ромашка засохла в руке - негаданная, неразгаданная. И пальцы сжимают обгоревшую на желание спичку.
Ты проснешься от холодного ветра, откроешь глаза за миг до оглушающей трели будильника. Если ты заводишь будильник, конечно..., ложась тогда, когда я лечу на заповедные луга с северным ветром. За час до восхода.
- Странно, форточка открыта, - ежась от зябкого льда к окошку.
Подожди, не закрывай...
Здравствуй!
Там солнце - несмело рождается над рекой, плывет кровью в стальной воде.
Здравствуй!
Там желтые маршрутки везут людей в центр. Я загадаю сотню и одно желание, стоя за твоим плечом.
Здравствуй!
Там темные пятна воды.
- Ночью шел дождь?
- Да, ночью шел дождь, - тихо отвечаю я.
Серыми пальцами дотрагиваюсь до изменчиво тонкого оконного стекла, среди мерцающих струй вижу твое отражение.
Ты смотришь на город.
И закрываешь форточку.
А холодный ветер в расшитом батисте будет сидеть на подоконнике, улыбнется, теребя бантики на косичках, и поприветствует тебя, тихо-тихо говоря: "Здравствуй!".
А в руке у ветра будет спичечный стебелек засохшей ромашки...
Нехорошо читать чужие дневники, но удержаться я не смог. Алесин дайр лежал на столе, на ворохе бумаг. Я бы и не открыл его, если бы случайно не задел, а он упал и распахнулся именно на этой странице. 23 октября. Никогда не догадывался, что Алеся может так писать. Как же она, наверно, любила этого человека... Костю...
Звонок в дверь оказался болезненным, резким и совершенно бестактным.
- Пошли. Покажу тебе Сумеречный город, - за дверью стоял Сергей. И снова меня не испугала, но насторожила его странная улыбка. И вишневая карь его глаз под беспорядочной шапкой волос.
- Эта квартира сдается квартирантам, но сейчас пустует. А вот эта дверь ведет на чердак. Как-нибудь надо сходить. А вот здесь, - продолжал он, когда мы спустились на четвертый, - живет Пелагея Михайловна, склочная старушка с каменным лицом. Еще войну видела, обитает здесь с момента сдачи дома - аж с далекого 50-ого года. Периодически прибегает с криками: "Вы меня топите!". Просто скучно - внуки-дети разъехались, делать нечего. А здесь живет молодая семья - муж, жена и двое пацанят. У них один велосипед на двоих, и они ссорятся из-за него...
Я бесцельно брожу по мокрому городу. Все больше ненавижу эту зиму. Это капающее с крыш нечто, бывшее когда-то строгими сосульками. Эти вечно протекающие сапоги. Этих толкающихся прохожих, которые смотрят лишь себе под ноги, чтобы не наступить в лужу. Я устала ловить их глаза. Глаз нет. Глаза - под ногами, в холодной грязной воде. Я брожу под пронизывающим ветром, он мокрым цыпленком лезет мне под ресницы, и я плачу. Я брожу, боясь возвращаться домой, боясь бесконечности усталой кровати и потолка над собой. Наверно, так начинается одиночество - от бродяжничества в поисках глаз...
А в голове отложилась страница дневника сестры. Сергей рассказывал о людях, а я вдруг подумал о том, что они видели ее одиночество. Видели. И не замечали.
А Сергей? Видел?..
- А вот тут, за бордовой мягкой обивкой, Клавдия Семеновна растит свою внучку Верочку. Мать Верочки была врачом и умерла - заразилась какой-то дрянью от своих пациентов. А отец спился, и бабушка решила отгородить ребенка от общения с папой. Был суд, лишение родительских прав, назначение опекунства...
Мы вышли в жидкие сумерки. Сергей выспался за день и теперь был бодр и оживленно предвкушал предстоящую встречу.
- Сейчас мы находимся на проспекте Ленина, - голосом опытного экскурсовода продолжал он, - сейчас покажу тебе местный метрополитен...
Все странные люди влюблены в трамваи.
Я чувствовал - Сергей тоже влюблен. Может не признаваться, но...
- А где ты учишься? - конкретный и внезапный вопрос вырос внутри меня впервые за сутки нашего знакомства.
- В Меде. Медико-биологический факультет. Может быть, слышал?
Я не слышал. Конечно, неизвестный факультет был под стать этому неизвестному мне человеку. Нет, он казался открытым, дружелюбным. Даже слишком. Но вязкое ощущение беды не отпускало меня. Я привык доверять своей интуиции, но все-таки жуткая сила тянула меня вслед за ним.
Так ходят за своей тенью, скользящей под фонарем.
Летняя набережная наполнилась людьми - парочками, троечками, семерочками. В основном это были люди от четырнадцати до тридцати, вышедшие под июньские звезды в поисках выпивки, знакомств и приключений.
- Хе-хе, видишь девушку, вот брюнетку в лиловом, - говорил мой гид, - она все время представляется разными именами: Катя, Маша, Света, Аня. Забава у нее такая. А вот эта...
Как в любой тусовке, здесь имелись свои завсегдатаи.
Мы спустились к нижней террасе, где я был представлен друзьям Сергея.
- Это Лаки, - я пожал руку светловолосому парню с кошачьими золотыми глазами, - Мы зовем его так, потому что он счастливчик. Это Тоха, - хмурый заросший тип стиснул мою ладонь. Я внимательно посмотрел на него. Проколотые уши, мятая черная футболка с какими-то изображенными на ней чудовищами, браслет, плетенный "кольчугой", оригинальная шевелюра. - Это Разноглазый, - а ведь у парнишки и впрямь были разные глаза - один голубой, а другой карий, - Это сердце нашей компашки, прекрасная Лерочка, - коротко стриженная блондинка выскользнула из рук обнимающего ее Разноглазого и отвесила шутливый книксен. - Мэри - наша упрямая воля, - девица отбросила окурок и протянула мне крепкую руку, - Цезарь, - а этого человека с удавьим взглядом я знал. Не лично, но мне о нем рассказывала Алеся, при чем отзывалась о нем не очень лестно - как о скользком и подлом типе.
- Леонид, - худощавый и собранно-лаконичный Леонид представился сам. Я почувствовал, что он очень прямой и честный человек. Может быть, это было субъективное и неверное суждение, но обычно я нечасто ошибался в людях.
- Андрюха, - продолжал странно улыбаться Сергей, кивая на едва перешагнувшего детство рыжего веснушчатого подростка, который все пытался научиться курить, кашлял дымом, задыхался, но выдавливал мужественную улыбку и вкладывал в рукопожатие всю свою твердость. - Эльза???
- Да, душа моя, и я здесь.
Сергей едва уловимо скривился, а я с удивлением посмотрел на невысокую девушку в широкой белой футболке и свободных шортах.
- Я Эльза, - она натянуто улыбнулась мне, победоносно взглянула на Сергея и вскинула подбородок, - Ну, как, радость моя, у тебя дела?
- У тебя не очень хорошо получается, - заметила она, улыбаясь еще шире, потом пристально посмотрела на меня и отвернулась, откликнувшись на шутку Лаки.
Всей компанией мы пошли в одно из открытых кафе, которые великим множеством раскинулись на раскаленных плитах набережной. Посидели. Лерочка танцевала - и одна, и с Разноглазым, потом с каким-то другим парнем, сидящим за соседним столиком. Мы с Мэри и Цезарем курили, глядя на черную Волгу. Тоха, Лаки и Сергей о чем-то оживленно спорили. Леонид слушал.
- Ты еще не научился жизни? Она тебя еще не обламывала? - хмуро и агрессивно спрашивал Тоха, - Ладно Олегу, - он впервые назвал Лаки его настоящим именем, - он везунчик редкостный. И может утверждать, что Свет - наше все, но ты, Серый, меня удивляешь все больше. Ты не в детской сказке, здесь добро не...
- Я не говорю о добре, - назидательно ответил Сергей, слегка наклоняясь к нему. Я заметил его сосредоточенное окаменевшее лицо и взгляд, направленный куда-то недостижимо далеко - вглубь себя. Он думал.
- Ну, разве это принципиально, - немного протяжно и с чувством собственной значимости заявил Цезарь.
- Видимо, да, - Мэри стряхнула с коленей пепел и вернулась за столик, заинтересованная яростным поворотом беседы.
- Это несколько другие категории - добро и зло, - говорил Сергей, - а ты, Тоха, их ровняешь под одну гребенку. И еще - а кто сказал, что из-за того, что в жизни случился облом, произошло зло? А?
- Хм, как говорил один мой друг: "Мир не справедлив, но прекрасен", - рядом со мной материализовалась Эльза. Она почти ничего не пила, лишь молчала, загадочно улыбаясь, и наблюдала за всеми нами, - Было приятно познакомиться, Марк. Счастливо!
- Тебя проводить?
- Я знаю реку, как свои пять пальцев. Не нужно. Если будешь у лодочной станции в районе Красного Октября, заходи в гости.
- Но ведь там темно и страшно! Это глухие места!
- Ты боишься темноты? - поддразнила она меня и, не обернувшись, зашагала прочь.
- Не боюсь..., - сказал в пустоту я и присоединился к спору. Сам того не желая.
- О! Марк. Ты как думаешь?
- Не знаю, что вы, ребята, заморачиваетесь, но я считаю эти споры бессмысленными. Зачем ломать себе головы над тем, над чем уже было сломано столько голов. Свет-тьма - какая разница? Главное - результат. Эх вы, философы, - я был настроен скептически.
- Ты не веришь?
Надо было спросить - "во что?". Но я лишь передернул плечами.
- Пойдем, - Сергей рывком поднялся, и я понял, что он пьян. А пить он не умел. А не умеешь - не берись. - Я покажу тебе кое-что.
- Пошли, - все равно надо было бы и домой вернуться, а то такими темпами и утро скоро, - Пока, ребят!
- Пока! Приходи еще! В пятницу будешь у Серого?
Мы поднялись на проспект. Сергей тяжело дышал и хрипло смеялся.
- Почему ты не веришь, Марк? - он заглянул мне в лицо. Его закатные глаза остановились на одном уровне с моими, а фонарный усталый круг рассеянно скользил по болезненно бледным щекам, - Уж ты-то.... Ты просто обязан верить!
- Почему? - удивляюсь я, мне кажется, что это просто пьяный бред. Бред сошедшего с ума, - Ничего никому я не обязан! Я верю в эту реальность. Здесь есть только труд, везение, мозги и нужные связи. И все - больше ничего не работает. Нет в мире ничего абсолютного. Какая тьма? Какой свет?
Он вдруг замолкает, трезвеет и растягивает губы в спокойной улыбке.
- Ты видишь перед собой нулевой километр - начало всех дорог, - указывает мне на диск, вбитый в брусчатку, становится на него, прикрывая на миг глаза, хватает меня за локоть..., и дрожит, рвется невидимая нить, ночь вокруг сгущается, а потом вдруг что-то идет не так, мы бьемся о тугую резину, о холодную стеклянную дверь. О закрытую дверь.
Я слышу, как матерится Сергей, а потом ноги подгибаются, и я сажусь прямо на камень. Рядом почти падает сосед.
- Косяк.... Поползли домой.... В следующий раз...
3.
Я стоял на балконе и смотрел вниз, ссыпая пепел. По улице оживленно спешили по своим делам люди, мелькали желтые маршрутки, скользили под электричеством рогатые троллейбусы. Голова болела - от выпитого накануне, от недосыпа, от удара о что-то незримое и стеклянное и от непонимания, что же произошло ночью на площади за Вечным Огнем. Как я добрался до квартиры, я не помню.
- Как ты относишься к весне?
Я обернулся на голос. Сергей придерживает голову. Лицо похоже на смятый пергамент. Он болен, наверно. Пить не умеет....
- Положительно, - отвечаю я, - люблю конец апреля. А ты?
- И я люблю. Наверно, только весну и люблю. А остальное - ерунда...
Долго молчит, наблюдая за тем, как я поливаю цветы.
- А Лукьяненко любовь с цветами сравнивал. Красиво, да?
- Угу, - соглашаюсь я, - И как Алеся их выращивает? Они же вянут...
- Это у тебя вянут. А Алеся - сама цветок. Они чувствуют в ней свою. И хотят жить вместе с ней. И для нее, - он резко замолк, махнул рукой и ушел с балкона.
Я вернулся в квартиру, с сомнением покосился на Алесин дневник и включил компьютер. Нехорошо читать чужие дневники. Ай-ай. Но можно ведь смотреть чужие фотографии? И где Алеся нашла эти березы, эти луговые холмы, эти сухие коробочки тюльпанов, крупный влажный клевер и дикую герань?..
От созерцания такого великолепия меня оторвал звонок в дверь. Он был бесконечный, пронзительный, словно кто-то повис на звонке и висел, ожидая, пока не откроют.
- Вы меня топите!
Я не удержался и фыркнул.
- Молодой человек! - голос Пелагеи Михайловны угрожающе задрожал.
- Эх, ну проходите. У меня даже вода нигде не льется, - старушка бойко протопала по коридору, едва я отодвинулся от прохода, да так уверенно, словно она была здесь не впервые. Действительно везде все оказалось сухим, и соседка разочарованно вздохнула, удаляясь. На площадке послышалось шарканье, хлопок приоткрывающейся двери и ее возмущенный голос: "Сергей! Вы меня топите!".
Я усмехнулся и понял, что хочу есть. А холодильник хранил гордую пустоту...
Возвращаясь, у подъезда я встретил Верочку. Девочка что-то рисовала на асфальте цветными мелками, подняла на меня лицо. И глаза ее были грустными-грустными.
- Привет, - сказала она и пожаловалась, - Жарко.
- Да, жарко, - я присел на корточки рядом с ней, заглядывая через плечо на неровное желтое солнце, распластанное детской рукой по плавящемуся асфальту, - Я Марк.
Вера улыбнулась и протянула мне алый мелок.
- Нарисуй что-нибудь? А то Аня не вышла, а мне одной скучно.
Я повертел мел в непослушных искусству пальцах. Когда я последний раз рисовал? Не помню.... Корявый венчик с кривыми разными лепестками расцвел под солнышком.
- Еще листики надо для цветочка, - подсказал Вера, беря зеленый кусок мела.
У меня в пакете таяли пельмени, жалкой лужей пачкая мне кроссовки.
- Я пойду, Вера. Дорисуй цветок за меня...
Я цветочек, живокость с луга. И есть люди, которые пытаются сломать меня. Они подобны ветру, они нагибают меня к самой земле, но я вопреки их безжалостной воле поднимаюсь, гибкая и упрямая. Им интересно сейчас. Они стремятся покорить меня, подчинить и увидеть мое разбитое тело и душу. Но я знаю, что потом, когда у них не получится (а я сделаю все, чтобы не получилось), они возненавидят меня... Я корнями своими ухожу глубоко в свою мечту, и я умру без нее, как она умрет без своей тайны. А твоя роль здесь?.. Ты вода... Ты губишь мгновением промедления...
Нехорошо читать чужие дневники, но я никогда не претендовал на то, чтобы нимб жал на лоб, а от крыльев чесалась спина. Странно, что открылась именно эта страница.
А вечером я почему-то попросил Сергея показать мне Волгу у Красного Октября. Мы спустились вниз мимо завода, частного сектора, какой-то военной базы. Темнело. Навстречу нам шли люди после купания, но пляж все же оставался довольно оживленным. Я снял обувь и собирался пройти вдоль берега прочь от багровых сожженных под солнцем тел, от разбросанных пакетов и бутылок, от излишне громкого хохота. Чувство чего-то, чего я не мог распознать, не оставляло меня, теснило сердце, сжимало горло. Чувство причастности к тайне. Только вот тайны я не видел. Она была настолько хорошо сохранена и спрятана, что я ее не заметил, когда подходил к ней...
- Зря разулся. Здесь стекол полно, - предупредил Сергей, плетущийся за мной.
- Скажи, Сереж, - вдруг произнес я, - а что вчера было?
Он вздрогнул и как-то напрягся.
- Ты в чудеса веришь?
- Нет.
- Ты бы рассказу не поверил. Значит, нужно было показать. Только не получилось...
- Что показать? - не унимался я.
- Мир, где есть абсолютные Свет и Тьма.
- Ты здоров?
- Здоров, - бросил он, обижаясь.
На плоском синем камне сидела девушка. Чтобы высушить, она распустила волосы, и ветер перебирал мокрые пряди. Вся из углов - плечи, локти, колени, в темном трикотажном сарафане - она показалась мне знакомой.
- Все-таки пришел? - и спрашивая, и констатируя факт, Эльза посмотрела на меня, слегка игнорируя Сергея, - И ты, душа моя, тоже?
Я спокойно выдержал ее взгляд - спокойный холодный взгляд обычных голубых глаз, может быть, чуть более прозрачных, чем у остальных. И сел рядом, закатывая до колен джинсы и опуская стопы в черную воду.
- Я боюсь этой реки, - вдруг сказал Сергей, даже не нам, а, наверно, самой реке, этой ночи, редким катерам, оставляющим звездные следы на зеркальной поверхности.
- Почему? - спросил я, косясь на Эльзу. Она молчала, смотрела на свои руки.
- Потому что мне кажется, что она хочет меня уничтожить, проглотить, сделать частью себя. Она тяжелая и ледяная. Сколько трупов в ее глубине...
- То, что не можем понять, мы либо боимся, либо безнадежно любим, - тихо произнесла Эльза, вскидывая лицо. Мне показалось, или ее глаза стали серо-стальными, и в них содержался вызов? Что они не поделили с Сергеем? Не смогли определиться, сколько крови отдавать в общую любовь?
Мне стало смешно. Я не романтик. Совсем. И вдруг я почувствовал - я ошибаюсь, здесь любовь не при чем. Здесь - что-то другое. Ведь любви вообще нет. Как явления.
- У тебя есть на все объяснение и ответ? - с издевкой поинтересовался Сергей.
- Это не так, ты же знаешь.
- А на каждый ответ всегда рождается с десяток новых вопросов, - заметил я.
- И снова ответы. И снова вопросы. И так по бесконечному кругу...
Она посмотрела на нас обоих и усмехнулась, как неразумным детям.
- Как говорили мудрые, путь к звездам лежит через тернии, - уверенно ответила она, - и звезды кажутся ярче, когда идешь к ним по шипам. Ищите ответы до самой смерти, и, быть может, вы все-таки что-нибудь найдете...
Фу, как назидательно.
- Зачем взрывать себе мозг, идти по терниям. Не лучше ли искать простые пути? - кажется, я стал понимать неприязнь Сергея. Не может она быть во всем права. Это тяжело... не ей - мне. И Сергею. И тем людям, с которыми сводит ее судьба.
- Ну, кто-то ищет простые пути, - она сделала эффектную паузу и улыбнулась еще шире, - А кто-то... идет к звездам. Нам с вами не по пути?
4.
Я дурею - медленно, но верно. Распилите мне черепную коробку - я расцелую вас от радости. Посмотрите внутрь розовых костей - я буду ловить ваши руки и прижимать их к дрожащим губам. Извлеките из моей головы мысли и бросьте их куда-нибудь за стенку, в мусорное ведро, в тридевятое царство - я буду вам благодарна. Он подглядывал мои сны, и я перестала спать. Вообще. Из ночи в ночь, из вечности в вечность, из бессловия в безыменье я сижу и ем тьму распахнутыми сухими глазами. Овец и розовых крылатых слонов нужно запаковывать в ампулы и продавать в аптеках как снотворное... по 100 миллионовевро ампула. Я бы закупала пачками.
В узкие окна входила луна, и золотые лохмотья ее содранной о проем кожи висели тонкими нитями на пыльном стекле. Безымянная сидела у моих рук и смотрела напряженно, хоть и дружелюбнее обычного. Вот уже две недели мы обитали под одной крышей. Вот уже две недели я зачитывался дневником сестры, уже забывая, что нехорошо читать чужие переживания, которыми со мной не хотели делиться... или хотели? Вот уже две недели почти каждый вечер я ходил на волжский берег к старенькому домику у лодочной станции - не для того, чтобы выслушивать дерзкие наставления, а просто чтобы смотреть на воду и небо - и говорить.
Безымянная молчаливо ткнулась в мою ладонь. Царапалась она уже реже.
- Хе-хе, вспоминаешь о вежливости, когда есть хочешь, да?
Она походила на домового - злилась, когда я забывал выключать свет или газ, шипела на телевизор, если я засыпал, а он еще работал. Вообще это была странная кошка.
Вернувшись в комнату, я вспомнил, что уже дня два не включал мобильный - уходил от своей привычной реальности, как от проблем, отграничивая себя от мира. Куча звонков от Юли, мамы, друзей. Смска от Кольки. С вестью о том, что из-за моих несданных зачетов со мной будет говорить декан, и это может грозить вычислением. А там... первый осенний призыв - мой. Даже академ мне не дадут. И поблекли и краски Алесиных впечатлений, щедрой рукой выплеснутых на желтоватые листки дневника, и загадочные фразы Сергея, и очарование нового города. Осталась лишь безрадостная перспектива. Я откинулся на спинку стула и выругался.
Потом набрал Алесин номер. Обычно "абонент находился вне зоны доступа сети". Но в этот раз мне повезло. Сейчас мне нужно было поговорить с кем-нибудь. Сестра подсознательно казалась самым близким человеком - не мама, не Юля - сестра.
- Алло! Хайре! - голос излишне веселый и взбудораженный.
Хайре - древнегреческое приветствие. "Радуйся".
- Алеська, привет! Как отдыхаешь?
- Отлично! Море, солнце. Вчера, правда, слегка штормило, но это ерунда! А как ты? Кошка еще жива? Ты ее не замучил голодом?
- Хм, кто кого еще замучил, - пробурчал я. Алеся натянуто рассмеялась.
- Это Марк, - сказала кому-то, слегка прикрывая трубку ладонью.
- Так что там с кошкой? - рассеянно переспросила она.
- Алесь, точно все хорошо?
- Да... все нормально.... Море, солнце, Костя...
- Алесь, точно любовная лодка не разбилась о быт?
- Любовная? - я почувствовал, как она грустно усмехнулась, - А была любовь?.. Нет, ничего не разбилось. Просто мне чудится, что я совершила ошибку.
- Алеся?
- Любую ошибку можно исправить, - жестко оборвала она меня.
- Ты уверена?
- Уверена, - да, это была она - решительная, жестокая к себе и людям, но прежде всего - к себе. - Мне нужно идти, Марк. Он ждет меня...
- Да.... Гелиайне...
Гелиайне - "будь здоров", при длительной разлуке.
Короткие гудки.
Так кому писала она в дневнике? А потом вышла замуж за другого...
Я встряхнул головой. Это не мое дело. А ноги сами несли меня к лодочной станции.
Эльза словно ощущала мое приближение. Нет - знала, что я приду. Вышла мне навстречу, осторожно улыбаясь. Улыбка ее не красила, делая как-то резче, грубее.
- Что с тобой? - брови взметнулись, она в тревоге коснулась моего предплечья.
- Как ты узнала, что что-то не так?
- Я умею чувствовать. Так что случилось?
- Проблемы. Из универа выгнать могут. Скорее всего, и выгонят.
- Это можно как-то исправить?
- Маловероятно. Если сдам в конце августа три зачета.... Но для этого должно случиться чудо.
- Значит, случится чудо, - сказала она.
- Не случится! - огрызнулся я.
- Ты не веришь в чудеса? - спокойно спросила она.
- Их нет, понимаешь? Где? Покажи мне хоть одно!
Мягкая улыбка заиграла в уголках губ.
- Покажу. Как-нибудь. Для того, чтобы чудо сбылось, нужно работать для него. Вместо того, чтобы страдать ерундой, открой книжку. И перестань, наконец, курить.
- Тебе не нравится дым?
- Нет, я люблю запах табака. Просто... ты ведь себя убиваешь, - она аккуратно взяла из моих пальцев сигарету и бросила ее в песок, - Боль в груди вечерами..., не правда ли?
Я схватил ее за локоть, заглянул в лицо.
- Откуда ты знаешь?
- Я верю в чудо. И сама иногда творю чудеса. Не грузись раньше времени. Поверь, все будет хорошо. Рано ставить крест на своей цели, если можно еще побороться, - она обняла меня, и вдруг вся горечь ушла - в нее. Осталось приятие и ощущение, что еще не все потеряно.
- Безответственные слова, - упрямился я, - Врешь.
- Сейчас - не вру, - она отстранилась и насмешливо смотрела в меня.
- А обычно?
Она задумалась.
- Раньше я бы сказала, что я никогда не вру.... А сейчас я стала получать от лжи удовольствие. Редко себе позволяю - лишь тогда, когда это жизненно необходимо. Когда жизненно необходимо скрыть болезненную истину. Не всем людям следует знать о моих слабостях и промахах. Раньше, действительно, я всегда говорила правду. Люди привыкли к этому. А теперь - верят моей лжи...
- Ты сильная?
- Я? Нет! - она глухо засмеялась, - По крайней мере, мне так говорили.
- Они не знали тебя.
- Нет, считали, что знают меня лучше, чем я сама.
- Люди видят лишь то, что хотят видеть, - процитировал я, - Нет, не так.... Лишь то, что могут видеть.
Она слабо улыбнулась.
- Спасибо..., - а потом вдруг без перехода, - Хочешь, я расскажу тебе о дожде? Дождь - это когда земля и небо становятся единым.
- Водой?
- Нет. Сердцем. Единым пульсом. Ты чувствовал дрожь, когда капли били по крышам, белым шапкам сирени, глазам?
- Это все лирика, Эльза. Только лирика. Ты ее мастеришь сама. А в реальности такого нет. В реальности я вижу суету и ржавый дым над заводами.
Она сжала губы и прошла в дом. Скрипнула под ногой половица. Вернулась, держа в руках белую свечу и клетчатый плед. Расстелила его на песке.
- Садись. Дай зажигалку, - высекла огонь, пламя заструилось теплым воском, - Закрой глаза. Слушай.... Ты слышишь, как вода бьется о берег? Ты слышишь, как ветер зовет в дорогу? Ветер рвет волосы и бросает колючий снег в лицо тем, кто услышал его песню. Ветер треплет ковыль на курганах тех, кто умер в пути. Слышишь? Слышишь плач свечи у тебя под рукой? Это ли не лирика? Здесь и сейчас. Когда будет дождь, вслушайся в него. И услышишь свое собственное сердце.
- Мы так давно не ждали дождя..., - я прижал ее к себе, касаясь губами ее волос, но она зашептала мне на ухо, отодвигаясь все дальше:
- Ты можешь врать мне. Ты можешь врать ей. Только никогда не ври самому себе. Хорошо? - задула свечу, поднялась и, не попрощавшись, исчезла в доме.
5.
Сергей долго копил силу, чтобы провести меня через дверь. Это жутко - когда расплывается реальность перед глазами, становится стеклом, мыльными пузырями, растекшимся на асфальте бензиновым пятном...