Накануне они разрешили ему встретиться с женой. Не знаю, кто принял такое решение, вряд ли он сам об этом просил. Они вообще, там, в своих кабинетах, плохо представляют, что происходит на местах, чем живём мы. Видимо, какая-то светлая голова решила просто его отметить, сделать ему подарок, так сказать, на добрую память. Ничего себе, подарочек, скажу я тебе, представляю, что он пережил. Видимо, у него уже тогда были не все дома, потому что даже любой гражданский на его месте сообразил бы - какая встреча, ну какая встреча... Город окружён, и со дня на день тут такое начнётся.
Но он пришёл. Время и место были указаны в шифровке, он хорошо знал это кафе и пришёл заранее. Она была не одна, и он не мог к ней подойти, а лишь смотрел на неё издали. Он не знал главного - шифровку перехватили, и с ней был человек из гестапо. Когда тот отошёл пропустить рюмочку, они, наконец, остались одни и, не таясь, могли смотреть друг на друга. Видимо, он совсем озверел от одиночества, потому что ничего не заметил. Хотя, последний лох заподозрил бы неладное - какая жена, ну какая жена... Разумеется, это была загримированная актриса, конечно, очень хорошая. И она старалась вовсю: закатывала глаза, хмурила брови, улыбалась, а потом чуть не разревелась и ушла, вся поникшая, якобы, убитая горем, словом, конкретно его развела. Ну, ты же знаешь, как женщины это умеют.
И он повёлся, и я понимаю, почему. Ох, как я его понимаю. Ты не поверишь - я иногда начинаю говорить сам с собой. Утром просыпаешься - серые сумерки, во рту горечь, суставы не гнутся. Подойдёшь к зеркалу, а там - небритое опухшее лицо, взгляд тяжёлый, под глазами мешки. Стоишь, смотришь на него, долго, а потом спросишь: "Так кто же ты такой, чёрт бы тебя побрал. Кто ты такой, на самом деле?"
А он молчит. Всегда молчит. И идёшь, умываешься, бреешься, пьёшь утренний кофе, куришь, надеваешь, когда-то ненавистную, а теперь привычную, форму, одним словом - приходишь в себя. Выгоняешь машину из гаража, едешь на работу, машинально отвечаешь на приветствия, тянешься перед начальством, носишься с какими-то бумагами - и так каждый день. И, самое страшное, что привыкаешь ко всему этому - комфортабельным автомобилям, ровным дорогам, облегчённому, скорострельному, более удобному в работе, оружию, хорошему алкоголю и табаку. И уже привычно ругаешься и шутишь на чужом языке, покорно заказываешь сардельки к пиву, без тоски по стопке водки и тарелке наваристого борща, перед сном читаешь их книги, в общем, постепенно становишься одним из них. По субботам напиваешься, вернее, позволяешь себе напиться, словно спускаешь себя с поводка, да раз в месяц, когда совсем невтерпёж, притащишь шлюху, всегда другую - вот и все развлечения. В общем, как-то держишься. Вот только ночью совсем плохо - просыпаешься от каждого шороха, а если птица ударится о стекло - вскакиваешь с вытаращенными глазами, в одних подштанниках, с взведённым пистолетом а руке - а это всего лишь птица. А утром снова встаёшь, смотришь в зеркало и думаешь - на сколько тебя ещё хватит?
Короче, он сломался. Я думаю, он сломался именно тогда, а не позже, во время пыток. Это и продолжалось каких-то пять минут, но ему хватило. Ему бы уйти домой, но его уже понесло. Он быстро набрался и начал шуметь. Ругал немецкую кухню и армию. Приставал к каким-то девчонкам. Говорил им, что немцы хорошие солдаты, но плохие любовники. Пытался затеять ссору с барменом. Тот вызвал полицию, но те проверили документы и побоялись с ним связываться. Но всё-таки сообщили, куда следует.
Его взяли ночью. Взяли с поличным - он уже собирался, чтобы уйти из города, им даже дом обыскивать не пришлось, все вещдоки были тут же, в солдатском ранце: бутылка "Столичной" водки, восемь коробок папирос "Беломорканал" и командирский "ТТ" с наградной планкой "ХХ лет РККА". Крыть ему было нечем - он попал по полной.
И тогда они, просто для порядка - ты же знаешь, какие они зануды - решили проверить его на детекторе лжи. А детектор у них тоже свой, особый. Привязывают тебя к креслу - обычному, без всяких проводов. Работают втроём. Один держит тебя за горло. Второй с диктофоном. А третий встаёт перед тобой на колени и как вжарит тебе молотком промеж ног! Ну, ты, само собой, орёшь, а тебя - за горло, и диктофон - в рожу, и как врежут - по яйцам! Они же звери. Но они не хотят тебя калечить, иначе, они бы просто переломали тебе кости - им нужно другое. Им нужно слово, одно только слово, как они его называют - волшебное слово. Все агенты всех разведок всех стран мира выкрикивают его во время дознания. И каждый кричит его на своём родном языке, совсем как женщина, которая рожает. В этом и состоит метод. И когда он закричал на испанском, они сначала своим ушам не поверили. Ведь после того, как его пальчики обнаружили на кофре с рацией, никто даже не сомневался, что он русский. И когда он закричал "путана мария", они просто обалдели.
Ещё раз перерыли весь особняк и в сортире, в бачке, в прорезиненном пакете обнаружили томик Борхеса с дарственной надписью. "Полковнику Альваресу от автора..."
И всё такое. Тогда все и встало на свои места.
Начали его колоть, да было уже поздно - у него уже совсем крыша съехала. На допросах нёс всякую чушь, каждый раз прощался со следователем, говорил, что возвращается домой, что хочет работать учителем в сельской школе. А потом и вовсе перестал отвечать на вопросы - сидел на шконке целыми днями, обхватив себя за плечи, и улыбался.
И всё, говорят, какую-то песенку напевал себе под нос. Чудная такая песенка, мотив простой и слова, вроде, простые, а о чём - не разобрать.