Скоро рассвет. Промокший до нитки я бреду по разрушенной дороге вдоль пустующих домов, где ещё недавно кипела жизнь. Жизнь... Какая странная штука - жизнь. Я всегда не понимал людей, живущих одним днём. Знали ли они... могли ли знать, что через пару лет всё то, во что они верили, что любили и ненавидели больше всего, обратится в прах. Ещё там, в Минске, мне казалось, что жить я буду долго и счастливо, не осознавал, что всё это лишь мечты, которым не суждено сбыться...
Я помню, словно это было вчера, как возвращаясь с работы на метро, неожиданно в вагоне погас свет и включилось противное аварийное освещение. Нас было немного, человек девять-десять. Не сразу пришло чувство чего-то серьёзного. Когда тресануло второй раз, сомнения развеялись. Наверху что-то произошло. Что-то, что перевернёт всю мою жизнь. Странно, но в тот момент я почему-то не думал о жизни миллионов людей, которым не так повезло оказаться в нужном месте в нужное время. Я не думал о родителях, которых уже, наверное, нет в живых, не думал о своей девушке, которая мило улыбаясь, продавала на углу мороженое. Её тёплая улыбка живёт теперь лишь в моих снах. Я держал в руке недопитую бутылку пива и по-дурацки улыбался. "Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка - Площадь победы". Бум!!! И всё!... Миллионы душ взлетая в небо, прощались с пылающей землёй. Ядерные ракеты, созданные для защиты, обратили свою силу против своих создателей. Два месяца мы держали связь с Москвой. Работал переделанный радиомодуль, пронесённый в метро каким-то чудаком из радиотехнического института. Никогда не забыть те длительные часы, когда эфир разрывался от рыданий матёрых командиров подводных лодок, которым больше некуда было пришвартовать своё судно. Являясь непосредственными участниками войны, они не могли поверить в то, что их родина - Архангельск и Владивосток навсегда стёрты с лица земли. Радиация сделала своё дело. Рация вышла из строя и мы, выжившие, поняли, что вместе с рацией канула в Лету наша цивилизация.
Когда мы, подгоняемые страхом и неизвестностью, бежали по тоннелю к станции Октябрьская, отовсюду был слышен усиленный интеркомом голос, который гласил: - "Граждане! Сохраняйте спокойствие! В целях вашей безопасности оставайтесь на станциях и в вагонах метро. Правительство проводит временную эвакуацию населения". Никто тогда и предположить не мог, что "временная эвакуация" будет далеко не временной.
Двенадцать минут! Ровно столько времени разделяет жизнь и смерть. Ровно столько времени наше "справедливое" правительство дало своему народу, чтобы придти домой, собрать вещи, одеть детей и добраться до ближайшей станции метро. Лимит, который нельзя было нарушить. Это грозило смертью всем - тем, кто был по эту и ту сторону гермодверей. Я видел своими глазами, как люди, отупевшие от боли и страха пытались задержать автоматическую многотонную дверь. Они были безжалостно расстреляны из автомата военными. Повсюду стоял страшный грохот и крик. Воняло так, что даже самый сильный организм выворачивало наизнанку. Мельком глянув в щель закрывающейся гермодвери, я увидел картину, по сравнению с которой самый страшный ночной кошмар покажется детским утренником.
Проспекта Независимости больше не было...
На улице была обычная августовская ночь, но красное марево на небе походило на какой-то дьявольский закат. Многоэтажные дома, простоявшие сотню лет, ломало и крошило, словно замки из песка. Молодая мать, державшая на руках ребёнка, пыталась укрыться за упавшей бетонной плитой, которая мгновение спустя, словно бумажный листик из детской тетрадки, взмыла вверх. Следующая ударная волна сорвала с неё одежду вместе с кожей и плотью. Там, где секунду назад была жизнь, теперь отчаянно пытался удержаться за арматуру, улыбающийся скелет, который горел и плавился, словно адская восковая кукла.
Всю ночь мы принимали раненых. Людей было очень много, и смотреть на их раны было страшно. Корчась на бетонном полу в дикой агонии, они затихали навсегда уже через пару минут. Лекарств не было. Да и откуда им было взяться, если деньги, инвестируемые на проект "Подземный мир", уходили неизвестно куда. Вместо того чтобы строить просторные подземные бункера, снабжённые всем необходимым на случай ядерной войны, на окраинах Минска появлялись просторные двухэтажные коттеджи, рядом с которыми парковались сверхдорогие джипы. Парадокс, но впоследствии я не увидел ни одного олигарха, спасшегося в метро. Это было выше их достоинства - прокатится на метро до работы и обратно. И где они сейчас? Сидят, наверное, в своих джипах, припаркованных возле коттеджей, и улыбаются как тот скелет на проспекте...
С первых дней военные и милиция пытались установить строгую дисциплину, но удавалось им это слабо. Люди, потерявшие всё, кроме собственной жизни, с каждым днём всё больше и больше дичали. Что значило для них наведённое дуло автомата, когда уже пятый день во рту не было ни крошки хлеба? Через несколько дней возле станции Уручье был обнаружен секретный бункер, где в достаточном количестве спецназовцы запаслись продовольствием и медикаментами. Благодаря этому мы смогли продержаться всё это время.
Насколько изобретательным становится человек на краю гибели. Построив новый мир под землёй, мы всё же нашли путь к существованию. Одна бабулька, которая везла целую корзину шампиньонов, дала новое дыхание сельскому хозяйству, ведь выяснилось, что эти грибы можно выращивать без солнечного света, практически в полной темноте. Через год мы уже жили небольшими общинами, каждая на своей станции. Появились первые сталкеры - отчаянные смельчаки, которые в спецкостюмах выходили на поверхность за порцией новых впечатлений. Люди боготворили их. Каждый рождённый мальчишка мечтал стать сталкером, не смотря на то, что жизнь этих ребят обрывалась спустя пару месяцев после первой вылазки. Больно было смотреть на детей рождённых после апокалипсиса. Бедные малыши, никогда не видевшие солнца, выглядели как мел на школьной доске. Полное отсутствие пигмента на коже, сделало из них абсолютных альбиносов. Седые волосы, бледная, прозрачная кожа. Синие губы и ногти. И всё же мы жили...
Каждый раз, засыпая после очередного изнурительного дежурства в тоннеле, я вспоминал родных. Удалось ли кому-нибудь выжить? Я бродил по пустынным тоннелям в полной темноте от станции к станции и всё надеялся увидеть знакомые лица... Вместо них я видел лишь бедствия, голод и страх. Наши учёные с Академии наук предпринимали жалкие попытки наладить нормальную человеческую жизнь. Они не замечали того, что сами постепенно, день за днём превращаются в бомжей-философов.
В тот день, когда я попросил сталкеров открыть для меня гермоворота, я не думал о том, что они захлопнутся за мной навсегда. Я не чувствовал того, что оставляю позади частицу себя, своей жизни. Я не думал о том, что со мной сделает радиация через пару часов... Я шел навстречу неизведанному, новому миру, словно первооткрыватель шагал по дорогам, где изуродованные деревья махали ветвями, навсегда прощаясь со мной и умирающей природой.
Я шёл домой...
- ... дети меня иногда спрашивают - почему мы жжем костры, если есть электричество, почему рискуем пожаром, почему выжигаем драгоценный кислород... Я не знаю точного ответа, но мне кажется, что это древний рефлекс, атавизм. Когда-то огонь сделал наших пращуров людьми, согрел их в сырых каменных пещерах... А еще - человеку надо видеть что-то... такое... Раньше мы могли смотреть на звезды, на облака, плывущие по небу, на реки, на текущую воду, на огонь, на играющих детей и животных... Это было то, на что можно было смотреть бесконечно долго. Теперь... теперь небо закрыто для нас сводами тоннелей, текущая вода для нас - опасность, с которой надо бороться... наши дети забыли, как надо играть, а животные для нас - только пища... Остался только огонь, и только эту роскошь мы пока можем себе позволить, чтобы оставаться людьми. Если когда-нибудь наступит день, когда мы погасим последний костер - умрет надежда, останется только мрак и сырость...
- ...Пап, пап, посмотри, какие я тут красивые разноцветные картинки у сталкера на три патрона выменял... Две больших пачки... Тут и дома какие красивые нарисованы, это ведь дома, да? И дядьки какие-то... Буквы, цифры... Правда, три патрона за такие картинки не жалко, а, пап? Хотя одинаковых много, ну да ладно, я с ребятами поменяюсь на что-нибудь...
- ...скажи, а звезды - они какие? Я в книжках читал, что они светят... Это как лампочки, да? Или как костер? А солнце?
- ... звезды - они как далекие лампочки, такие далекие, что почти не видны... смотришь на нее прямо - не видишь, взгляд в сторону отведешь - и видно... много их... И мерцают... Красиво это было...