Варга Василий Васильевич : другие произведения.

Часть третья

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


  
   Варга В.В.
   НРАВЫ НОВЫХ РУССКИХ. (12.59)
   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ( роман в трех частях)
   1.
   Главарь абхазской криминальной группировки Тимур Амиджба приобрел еще один дом в Париже и вел переговоры о покупке двухэтажного особняка в Риме поскольку дом в Испании, приобретенный им несколько лет тому, не приносил ожидаемой прибыли, а скорее был убыточным. На покупку нового дома в Париже и произведенный там евроремонт он ухлопал около миллиона долларов, а что будет с покупкой еще одного, третьего дома в Италии, он просто не задавался вопросом. А вот зачем эти дома, ради кого и ради чего он их приобретает, этот вопрос встал перед ним, когда появились слухи о возможности выкупить один из корпусов гостиницы Севастополь. Гостиница это вещь, это баснословная прибыль. К тому же это в Москве, а не в далекой Франции или Италии
   Тимур серьезно задумался по пути в Южный округ, где его ждало одно известное лицо по фамилии Забродин.
   Поскольку вход для рядовых граждан в Округ был не только закрыт, но и заблокирован вооруженным толстомордым работником в камуфляжной форме, Забродину пришлось спуститься на первый этаж, встретить Тимура и провести его в свой кабинет на четвертый этаж.
   Не предложив даже раздеться гостю, Забродин усадил его в кресло напротив, а сам уселся за большой двух тумбовый стол, извлек зубочистку и стал ковыряться в зубах.
   -- Не будь дураком, не трать деньги на приобретение собственности за границей, - сказал Забродин в ответ на жалобу гостя, что у него кошелек отощал в результате покупки недвижимости за границей. - Какой от этого всего толк? Это деньги, выброшенные в помойную яму. И к тому же большие деньги, должно быть. Сколько ты заплатил за дом во Франции?
   -- Семьсот тысяч долларов, -- сказал Тимур.
   У Забродина померкло в глазах, а жидкие волоски на лысине зашевелились как от дуновения ветерка стоявшего поодаль вентилятора. Он дважды чихнул, прежде чем открыл рот, а потом еще несколько раз икнул и только потом стал шарить по карманам в поисках носового платка, а когда поиски окончились безрезультатно, прикрыл нос и рот рукавом пиджака, вытер влажный нос и с только потом начал:
   -- Да ты что? Да за эти деньги ты мог бы у нас купить весь завод ЗИЛ, когда-то называвшийся ЗИС -- завод имени Сталина. -- И даже за меньшую сумму мог бы его приобрести, а ведь этот завод стоит сотни миллионов долларов. Ты, я вижу, не ориентируешься в обстановке. Так вот послушай. Моя задача просветить тебя темного толстосума. Сейчас государство практически развалено. И в этом вина Горбачева: он развалил страну. И теперь, когда хаос, любую недвижимость можно приобрести за копейки, а потом эта недвижимость будет стоить миллионы. Ты понял? миллионы. Я эти миллионы вижу и у меня слюнки текут. Ничего с собой не могу поделать. Если бы у меня твои капиталы, я в будущем стал бы миллиардером.
   -- Так, может, начнем готовиться к такому приобретению, Роман Данилович, -- сказал Тимур, упираясь в спинку кресла, -- но сумму надо бы уменьшить наполовину. Я, право же, не знаю, что с этим заводом делать. Если только пустить его на металлолом. В моей гостинице, где я выкупил всего лишь пять квартир, живет много китайцев. Они скупают металлолом, и оборудование не прочь бы закупить. У них этих долларов полные карманы, а возможно и целые мешки надежно спрятанные под полом в туалетной комнате. Я никак не могу понять, зачем им этот металлолом, ведь его у нас везде полно, в каждом захудалом дворе валяется. Раньше его хоть пионеры собирали, а теперь все мимо проходят и брезгливо посматривают, думая, когда же уберут этот мусор. Он не только ржавеет, но и мешает гражданам прогуливаться во дворах и скверах. Молодцы китайцы, что скупают его и увозят к себе на родину. Только почему они так поступают, я никак не могу понять. Иногда голова пухнет от этих мыслей, но ответа все равно нет. А когда спрашиваешь китайцев, зачем им нужен этот металлолом, они только посмеиваются, либо произносят дежурную фразу: ми не понимайт ваш вопрос.
   Роман Данилович почесал за ухом. Он и сам не знал, зачем китайцам металлолом, а что касается продажи ЗИЛа, то этот вопрос решает не он лично, а его непосредственный начальник -- глава административного Южного округа Дураков Афанасий Петрович. К тому же, претенденты на покупку завода уже есть и не один. Их несколько. Друг перед другом, как петухи прыгают. Просто Афанасий Петрович выжидает, кто больше даст на лапу.
   -- Я займусь этим в ближайшие же дни; переговорю с Афанасием Петровичем, подготовлю его, так сказать психологически к этому вопросу, а тебе я сейчас дам хороший совет, - произнес Роман Данилович.
   -- Какой?
   Роман Данилович не торопился с ответом, он философски стал тарабанить пальцами левой руки по зеленому сукну массивного стола, а правую, немного усохшую руку, как у великого человека, держал на коленях. Тимур мгновенно сообразил, что самый раз открывать черный ящик -- дипломат. Он осторожно вытащил коробку из-под конфет, перевязанную розовой лентой, и смело положил на стол.
   Роман Данилович наклонил голову в знак благодарности, зная, что в коробке не конфеты, а зеленые бумажки. Ничего другого, кроме зеленых бумажек, там не могло быть. И не должно быть. Ибо если бы действительно были конфеты, Тимуру навсегда были бы закрыты двери в Южный административный округ и к нему, Роману Даниловичу, в особенности.
   -- Там ровно десять штук, десять конфет в зеленой обертке, спрессованные и перевязанные, к коим с интересом отнесутся двуногие существа в любой точке земного шара, -- произнес Тимур, давая понять своему благодетелю, что десять штук равны десяти тысячам долларов. Роман Данилович слегка улыбнулся, и его рука невольно потянулась к коробке с десятью конфетами, цепко схватила эту коробку и поднесла к носу, чтоб насладиться ароматом и спрятать в ящик стола. Он не произнес ни одного слова по этому поводу, не позволил себе раскрыть коробку в присутствии посетителя, - мало ли его непосредственный начальник, Афанасий Петрович, распорядился установить подслушивающее устройство, либо где-то имеется скрытая камера, записывающая не только движения рук, но и моргание глаз, одобрительный кивок головы и радостную улыбку его толстых губ.
   -- Так вот, -- пальцы левой руки снова выстукивали дробь, что означало напряженную работу мысли, -- если не получится с заводом ЗИЛ, то я советую тебе выкупить у государства один корпус гостиницы "Севастополь". Семнадцать этажей. Произведешь евроремонт и... - Роман Данилович набрал воздуха в легкие и выдул струю воздуха вместе с завистью, которая его нещадно мучила. - Правда, это другой округ, но я отлично знаю господина Подь - Подько, помощника самого Раскорякина, главы ЮЗАО, то есть Юго-Западного административного округа, на территории которого находится гостиница "Севастополь". Я созвонюсь с Том Ивановичем, либо мы в баньке встретимся. Хочешь с нами попариться? Девочки там -- во! Пальчики оближешь. Одна другой лучше. Все не старше двадцати лет. Даже я, у кого шестой десяток за плечами, прихожу в такое возбуждение, что эти малышки, глядя на меня, готового к бою, без конца рукоплещут, и каждая норовит утащить меня, именно меня, а не кого-то другого на ложе нескончаемой умопомрачительной любви. Я дольше всех мусолю милашку, а она визжит подо мной, как юная избалованная хрюшка во время щекотки. Молодой только взберется, проникнет в глубины и готов, а я, я очень вынослив, ты понимаешь, - вынослив: я и тебя перещеголяю. Ох мать моя честная, ты родила на свет настоящего мужчину. - Роман Данилович почесал подбородок, расхохотался и вдруг, как по команде, принял серьезный, сугубо рабочий вид, вид слуги народа. - Там будет и Том Иванович Подь-Подько. Но учти, затрагивать эту тему в сауне не следует, а вот познакомиться стоит. Я тебя отрекомендую. И моя рекомендация, ох как много значит. С тебя еще одна коробка конфет, такая же, с таким же рисунком, но может быть и потяжелее по весу. Договорились? И...чуть не забыл. И я и Том Иванович хотели бы стать совладельцами гостиницы, которую ты выкупишь. Ну, ты не подумай: ты выкупил, а мы ее захватили, нет, ты и останешься хозяином, а мы получим жалкие проценты имущества. Скажем, я правда, не готов сейчас назвать свою долю и долю Том Ивановича, а еще Раскорякин, глава района...
   -- Спасибо, Роман Данилович, кавказское спасибо. Правда, я не знаю, во сколько обойдется этот корпус в семнадцать этажей. Но все равно надо что-то делать. Откажусь от покупки дома в Риме, объявлю о продаже дома в Париже, донага раздену своих многочисленных родственников на Кавказе и, в конце-то концов, соберу требуемую сумму.
   -- Ладно: я вижу ты серьезно хочешь взяться за дело, придется выложить карты, так сказать...Он этот корпус стоит порядка двести миллионов долларов, а мы его выкупим за двести тысяч, понял? Но, я должен иметь долю, ну, скажем, одну пятую часть, поскольку Том Иванович тоже что-то себе оттяпает, да и сам господин Раскорякин не менее одной третьи отберет, оформив это на какую-нибудь дальнюю родственницу.
   -- Я вижу: ртов будь здоров, а что мне останется? -- не стесняясь великого человека, спросил Тимур.
   -- Половина точно останется, -- сказал Роман Данилович. -- Ты знаешь, а я хотел бы быть на твоем месте. Ить если подсчитать, прикинуть умом, а не тем местом, на котором мы с тобой сидим, то затраты окупятся за два дня, а дальше зеленые бумажки потекут рекой. Так-то. Только ты, когда станешь сказочно богат, как наш Гусинский или Березовский, не задирай нос кверху. Русские этого не любят. А я русский и мой босс Афанасий Петрович тоже русский мужик: мы в Москворецком районе возглавляли районную партийную организацию при Горбачеве. Он был первым, а я третьим секретарем райкома по идеологии. Как видишь, мы из мягких кресел пересели в еще более мягкие кресла. Мы с господином Раскорякиным тоже будем иметь собственность где-нибудь на Кипре.
   Роман Данилович поднес усохшую правую руку к виску и после короткого, едва заметного массажа, встал с кресла, давая понять, что аудиенция окончена. Тимур, понимая, что сидеть больше не имеет смысла, тоже поставил свое туловище на короткие ножки.
   -- Ага, чуть не забыл совсем, е...его мать, банька-то когда? пойду, попарюсь, а почему бы нет? - произнес Тимур, весело улыбаясь.
   -- В пятницу, в пятницу, а когда же еще. Позвони мне по прямому проводу, короче по мобильному телефону для уточнения; и смотри, чтоб копченый угорь был. Страх, как я люблю эту рыбу.
  
   В пятницу Тимуру нагрузили полную машину всякого добра, в том числе и десять килограммов копченого угря, целую сумку черной икры и всевозможных других деликатесов, а также ящики с водкой, коньяком, пивом и шампанским. Машина "Ауди" заметно просела, но Тимур посадил к себе еще двух помощников, в задачу которых входило выгрузить все это добро у гостиницы "Россия" и спустить в подвальное помещение, где располагалась самая шикарная сауна.
   Эта сауна работала каждую ночь и тут поправляли свое здоровье самые выдающиеся сыны столицы России в зависимости от занимаемой должности: по понедельникам тут дышали сухим паром вместе с девочками чиновники низшего звена, по вторникам оздоровлялись чиновники следующий ступени и так вплоть до субботы. Пятница, как считал Роман Данилович, отводилась людям наиболее высокого ранга. И представительницы прекрасного пола были наиболее изыскано одеты...то бишь без одежды, и внешне красивы. В пятницу оздоровлялась московская чиновничья элита, исключая работников столичной мэрии и глав административных округов.
   Заведующая сауной Елена Акимовна вытаращила глаза на Тимура и его двух помощников, притащивших тяжелые сумки, и стала крутить носом. Ей не понравилось то, что какие-то кавказцы привезли с собой провиант и спиртные напитки. Зачем все это, если на втором этаже шикарный ресторан, и там можно заказать все, кроме дедушки и бабушки, заплатив несколько дороже, а поскольку она сама принимала этот заказ, а потом доставляла его в подвал на лифте конечно, она не была и не могла быть обижена. А что? у этих чинуш денег -- куры не клюют.
   Но тут незнакомый мужчина невысокого поста с черными волосами, черными глазами вытащил пачку долларов, пристально посмотрел на Елену Акимовну и, наградив ее многообещающей кавказской улыбкой, спросил:
   -- Сколько?
   -- Одну тысячу баксов, -- четко произнесла Елена Акимовна.
   -- Возьмите полторы.
   -- Благодарю. Пожалуйста, туда вниз, там налево, потом направо, прямо и снова налево.
   -- Это что, катакомбы что ли? Кто это все разберет?
   -- Подождите минутку. Томочка, проводи этих господ, грузинских князей, покажи им наши хоромы, а потом возвращайся, надо встречать и провожать остальных наших гостей.
   Молодая девушка тут же взяла Тимура за руку и повела вниз, как мать маленького ребенка.
   -- Вы, должно быть, впервые здесь, -- сказала она, приятно улыбаясь и сдавливая его руку. Ее живые и выразительные глаза все время заглядывали в глаза Тимура, черные, жгучие, кавказские глаза, которые так нравятся русским девушкам, что они часто, не задумываясь над тем, что будет потом, мимо воли идут на самый близкий контакт с обладателем этих волшебных кавказских глаз.
   -- Я помощник короля Марокко, -- соврал Тимур. -- Я хочу, чтоб вы были при мне и выполняли все, что я потребую. Передайте это своей начальнице.
   -- Го-го-го, это так мило с вашей стороны, король Марокко, но боюсь, что это невозможно, -- защебетала Томочка, -- вот если бы вы выслали мне приглашение, я с удовольствием провела бы отпуск в Марокко. Сколько у вас там жен и откуда вы так хорошо знаете русский язык?
   -- Я учился в университете имени Патриса Лумумбы. Приглашение я вам вышлю потом, но мы должны убедиться в том, что мы подходим друг другу.
   -- Если только в конце рабочей смены. Я вас найду. Побудьте вот здесь, а я должна вернуться наверх, -- сказала Томочка, отпуская руку Тимура. - А пока вам предстоят несказанные наслаждения здесь, вон в тех комнатах, только не всю энергию расходуйте, оставьте и на меня хоть что-то, король Марокко. Я не хуже тех амазонок, что обитают в этих катакомбах, уверяю вас.
   Тимур низко наклонил голову, а потом присел на кончик большого дивана, обтянутого черной кожей в освещении зеленых фонарей, издающих мягкий успокаивающий свет, но не разрушающий полумрак, где так хорошо чувствуешь себя вдвоем с какой-нибудь амазонкой.
   Вскоре показалась целая толпа высоких, стройных хохотушек, довольно изысканно одетых, которые прошли дальше мимо Тимура, даже не взглянув на него. Тимур аж вспыхнул от такого высокомерия тех, кто прибыл сюда, чтоб весь вечер услаждать мужскую половину.
   Но вот, буквально через минуту показался и Роман Данилович с каким-то незнакомым мужчиной невысокого роста, но крепкого телосложения, с довольно моложавым лицом и родинкой на правой щеке. Тимур встал, наклонил голову и протянул руку, однако подслеповатый Роман Данилович вместе с незнакомцем прошагали мимо, даже не взглянув на него.
   Вслед за Романом Даниловичем в коридоре показались еще несколько мужчин, один из которых к удивлению Тимура кивнул ему головой, а затем и протянул руку.
   -- Вадим Петухов, депутат, -- представился он. -- Экая скверная сегодня погода, только в бане и сидеть. Пойдем, что ли?
   Тимур с радостью присоединился и вместе с депутатом вошел в раздевалку. У женщин была другая, своя раздевалка, поэтому мужчины освободились от пут одежды, не торопясь, и как бы стали похожи друг на друга, отличаясь только ростом и размером живота. По животам можно было судить об обладателях этих мешков, расположенных ниже подбородка. У Тимура не было никакой торбы впереди, он выглядел не только плоскогрудым, но и плоскобрюхим. И потому он думал, что среди этих тузов с огромными курдюками он самый маленький человек и на него мало кто обратит внимание.
   Все освободились от одежды полностью и направились в столовую, где уже спешно накрывались столы. Две официантки совершенно не обращали внимания на голых мужчин, они молча делали свое дело, а когда все было доведено до конца, в один голос произнесли:
   -- Приятного вам вечера, господа.
   2.
   Тимур с трудом узнал Романа Даниловича в обществе бородатых, подслеповатых, толстобрюхих, с двумя тремя подбородками совершенно обнаженных мужчин, одинаково важных, одинаково темпераментных, но разно амбициозных обитателей подземного притона, называемого сауной. Он долго присматривался к двум старичкам, сидевшим в самом углу на небольшой скамейке, почти что в обнимку. "Неужели это он? Гм, развалина. Да кто на тебя позарится? кто из этих красавиц, что щебечут, как сороки в другой комнате, даст тебе погладить морщинистой дрожащий рукой свою тугую грудь? или кто из них примет тебя в свое лоно, пусть давно лишенное невинности? Подойду, однако, поближе, и ты поднимешь свою харю, и наши глаза встретятся, а то ишь прошел мимо, не сказал ни слова".
   Тимур уверенной походкой направился к Роману Даниловичу, что-то кому-то живо доказывающему, грозящему кулаком и размахивающему руками. И когда он подошел к Роману Даниловичу так близко, что коснулся его колена, Роман Данилович, перевел свой взор, полный презрения и возмущения, - кто это осмелился нарушить его покой, как вдруг вспомнил, что перед ним тот самый кавказец. Тот, который собирается выкупить один из корпусов гостиницы "Севастополь". А то и завод ЗИЛ целиком.
   -- А, так это ты, голубчик? А я все рыскаю глазами и не могу тебя нигде увидеть. Уж очки собирался напялить на переносицу, да Том Иванович не разрешил. Присаживайся, голубчик Тимоша: мы как раз с Том Ивановичем обсуждаем этот вопрос. И находим взаимопонимание. Особенно в части соучредителей. Мне бы тоже не мешало отхватить хоть два процента, ну хоть один про?цент, да Том Иванович опасается за мой имидж: ведь районы-то у нас разные, а вдруг этот Ейцин уйдет на покой, а ему на смену придет новенький с гаечным ключом и начнет заворачивать гайки, да так, что резьба не выдержит?
   -- Нет, нет, -- запротестовал Том Иванович, -- мы ограничимся в масштабах одного района. Как бы я ни любил вас, дорогой Роман Данилович, но позволить такое просто непозволительно. Это слишком щекотливый вопрос, он, можно сказать, государственный вопрос. Государству нужны капиталы и оно решило некоторые объекты передать отдельным гражданам на взаимовыгодных условиях. Я могу только согласиться на предварительный звонок, скажем завтра вечером, я буду на даче, и мы можем встретиться на Минском шоссе, 26--й километр и там начать переговоры. Позвольте вашу визитку.
   -- У меня, к сожалению, нет с собой визитки, -- произнес Тимур, хитро поглядывая на солидного человека с массивным животом, опирающимся нижней своей частью на колени.
   -- Тогда, как быть, Роман Данилович? я тебе и только тебе доверяю полностью и окончательно, как скажешь, пусть так оно и будет.
   -- Отдай ему свою визитку с номер своего мобильного телефона, и дело с концом, -- сказал Роман Данилович.
   Тимур получил карточку и побежал в раздевалку, чтоб спрятать ее в карман пиджака. Когда он открыл дверь, амазонки чуть не свалили его с ног. Одна из них с нарочитой улыбкой преградила ему путь, чмокнула его в губы, и ручкой, такой мягкой и такой нежной пощекотала ниже пупка, затем расхохоталась и только потом вошла в столовую, где не смолкали мужские аплодисменты.
   Тимур сплюнул и, войдя в раздевалку, прилип к визитной карточке, на которой золотым теснением было написано: "Правительство Москвы. Юго--Западный административный округ. Подь-Подько Том Иванович, помощник главы администрации ЮЗАО. т. 128--88--77".
   Тимур бережно спрятал визитку во внутренний карман, затянул его молнией и вернулся в столовую, где застал весьма пикантную романтическую картину, от которой однако не испытал никакого восторга. Молодые девицы, уже розовые от вина, как спелые помидоры, сидели на коленях своих кавалеров и гладили бархатными ручками по огромным животам, а чиновники от тридцати до шестидесяти, лихорадочно массировали девушкам интимные места, пытаясь жирными губами ухватить сосок груди, как это делают маленькие дети. Кажется, все девушки были при деле, и Тимур понял, что ему здесь делать больше нечего.
   Но уйти, не поставив в известность Романа Даниловича, он не мог и потому стал напрягать зрение, чтобы отыскать его в объятиях красотки, в полулежащем виде совершенно немощного, безвольного, способного только мычать. Так оно, в сущности, и случилось: Роман Данилович, как никогда хотел принять готовность номер один, и когда партнерша гладила его по животу, закрывал глаза и мурлыкал от необычного ощущения.
   Тимур подкрался к нему и ухватился за плечо, но Роман Данилович, думая, что это рука партнерши, которая тормошит его, чтобы он проснулся и увел ее в другую комнату, комнату любви, не открывая глаз, пробормотал:
   -- Позже?, позже?...
   -- Это ваш товарищ, -- сказал ему девушка на ухо.
   -- Тимур, -- подсказал Тимур, что стоял рядом и улыбался.
   -- Кто бы ты ни был -- изыдь, долой с моих глаз, -- проворчал Роман Данилович и принялся лизать коленку своей партнерши. Тимур постоял еще некоторое время, пытаясь найти Том Ивановича, но ему снова не повезло: Том Иванович, находясь в полной боевой готовности, схватил на руки свою партнершу, ту самую с голубыми глазами, и направился в комнату любви. Девушка с блаженной улыбкой на лице дважды успела моргнуть Тимуру и стала болтать ножками, как бы пытаясь высвободиться из цепких рук великого человека принявшего готовность номер один.
   "Дела не будет, -- подумал Тимур, -- все пребывают в другом мире и это очень даже хорошо. Если бы можно в этих условиях заключить сделку на покупку второго корпуса гостиницы, он бы мне достался за копейки. И Роман Данилович и Том Иванович сейчас мягче разогретого воска: они не только гостиницу продадут, они Родину продадут и возьмут недорого. Что ж! придется заняться этим в другой раз".
   Тимур, медленно ступая, вышел из столовой и направился в раздевалку. По пути в раздевалку он успел выкурить сигарету, прогуляться по коридору, потратив на все это минут десять, а может и все пятнадцать, и только потом открыл дверь раздевалки.
   Едва он успел надеть нижнее белье, как в раздевалку ворвалась та самая вертлявая, голубоглазая девчонка, которую уносил Том Иванович, и тут же повисла у него на шее.
   -- Ты куда? -- спросила она. -- Останься, мы поладим. Этот осел ни на что не годен. Он может только раздразнить женщину. А я...вся горю. Я твоего дружка так обработаю и верхними и нижними губами, что ты верещать будешь от удовольствия, отдай мне его, отдай добровольно, не то ухвачусь и оторву.
   -- Я не приемлю коллективный секс: я южанин, -- объяснил Тимур.
   -- Я пойду, приму душ, вымоюсь с мылом и вытрусь чистым полотенцем и явлюсь чистой как стеклышко, только ты не уходи.
   -- Хорошо, иди, я подожду.
   Девушка направилась принимать душ, а Тимур в это время оделся и вышел на улицу. Его машина стояла рядом, а шофер, откинув сиденье, дремал, прислонив голову к боковому стеклу.
  
   В субботу и воскресение Тимур в кругу своих близких родственников, прикидывал, сколько же прибыли он получит в месяц, если выкупит гостиничный корпус с первого по семнадцатый этаж в течение месяца. Если в течение суток всего один этаж, который он снимал за наличный расчет, стоил пять тысяч долларов, то выходило что за месяц он выручит два миллиона пятьсот пятьдесят тысяч долларов. Москворецкий рынок приносил прибыли в двадцать раз меньше.
   Когда Артур, старший брат Тимура, а именно он занимался подсчетом прибыли в месяц, огласил эту фантастическую сумму, все схватились за голову.
   -- Надо бросать эту бандитскую группировку. Ты, дядя Тэймур, откажись от руководства ею, -- зачем она тебе теперь нужна, пусть они грызутся там, режут друг друга, стреляют друг другу в спину, нам до них дэла нэ будэт. Ми будэм заниматься крупным бизнесом и начнем всех посылать на х.
   -- Ти молчи, сопля, -- произнес Артур покровительственно. -- Ми с Тэймур сначала усо закупим, узаконим, а потом будэм смотреть: пойдет прибыль, как ми рассчитываем -- бросим этот рынок, как бросили Пицунда ради Москвы, нэ пойдет прибыль -- будэм расширять влияний на рынок. Как думает мой мудрый брат Тэймур?
   -- Приблизительно я думаю так же, как думаешь ты, Артур. Завтра я звоню Подь - Подько, он мне назначает встречу где-нибудь в лесу, а возможно и у себя в кабинете, тогда и начнутся переговоры один на один. Если он запросит два-три миллиона долларов, я не найду таких денег.
   -- Ми продать дома на Пицунда, -- предложил Гиви, отец Тимура, который до сих пор молчал.
   -- Не дома, а квартиры, -- поправил сын.
   -- А, какой разница? -- сказал отец, несколько недовольным голосом: на Кавказе не принято, чтобы сын возражал отцу, даже если отец неправ на все сто.
   -- Разница в том, -- не уступал Тимур отцу, -- что за одну трехкомнатную квартиру в Пицунде можно получить не больше четырех тысяч долларов, а это все равно, что ничего. Я эти четыре тысячи соберу на рынке за пять минут.
   -- Продай дом на Испания, -- предложил отец.
   -- И на Франция, -- подсказал старший брат Артур.
   -- Возможно, придется так и сделать, -- согласился Тимур. -- Хотя можно поступить и по-другому. Есть хороший парень Борис Громов: у Бориса можно взять миллион долларов взаймы.
   -- А потом его чик-чик, -- добавил племянник Заур.
   -- Я на это не пойду, -- возразил Тимур, -- не все измеряется деньгами. А ты, племянничек не воспитывай в себе кровожадную крысу, потому что сам можешь попасть акуле в зубы.
   -- Все! Хватит. Моя запрещает вам начинать раздоры. Лучше, скажи Теймур, есть ли тут хоть один ресторан, где готовят кавказские блюда? -- спросил Гиви, отец Тимура. -- Моя предлагает поужинать всей нашей семье и как следует выпить за будущую покупку гостиница. Толко пригласи всех наших. Ми не только выпьем, но и помолимся за счастливый исход дэла.
   -- Заур, иди всех собери. Сколько там нашего брата?
   -- Сорок пять человек, -- ответил Заур.
   Тимур позвонил директору ресторана на седьмом этаже и заказал обед с ужином на сорок пять человек.
   -- Мы -- кавказцы, -- сказал Тимур, -- смотри, чтоб были одни грузинские и абхазские блюда.
   Кавказцы веселый народ, они пьют умеренно, едят много, веселятся долго. От их танцев и песен несет горами, буйством и удалью, а что касается культуры, то далеко не все блещут в этом вопросе. В не столь отдаленные времена, когда их земляк Джугашвили был великим сыном русского народа, горцы впитали в себя некое превосходство над русскими, и это превосходство передалось не только детям, но и внукам.
   Если Тимур был русским абхазцем, то его племянник Заур был грузинским абхазцем и к русским относился несколько пренебрежительно, свысока.
   Когда в ресторане начались дикие пляски родственников Тимура, Заур подходил к столам, за которыми сидели русские парни и девушки, и беспардонно предлагал:
   -- Идите, смотрите, ви такое у себя не увидите, у вас у русских ноги кривые, ви можете только водку пить.
   Тимур пил мало. Он наблюдал, как ведут себя его близкие люди, среди которых он вырос, но долгое время жил среди русских и немного отвык от своих.
   -- Пусть попляшут, лучше работать будут, -- сказал себе Тимур.
   Мужчин было много, а вот женщины ни одной: на Кавказе женщина отличается тем, что она создана только для того, чтобы рожать и воспитывать детей, а остальное не ее дело.
  
   3.
   Встреча Тимура с Том Ивановичем состоялась в среду на следующей неделе не на 26-м километре Минского шоссе, а в бывшем райкоме партии на Севастопольском проспекте, где ныне разместился Юго-западный административный округ. Если быть справедливым, то надо отметить, что раньше в это здание мог пройти практически любой житель столицы, не предъявляя никакого удостоверения личности. Редко в какие дни перед зданием в четыре этажа, в котором размещался и райком партии и исполком, дежурил работник милиции.
   Теперь же, после победы бархатной революции, демократическое правительство отгородилось от народа узкой проходной в правом крыле, закрыв парадный вход на вечные времена. Теперь простому гражданину, желающему попасть в какой-нибудь отдел, бесполезно было предъявлять не только паспорт, но и все свои бывшие правительственные награды дежурному милиционеру, сидящему в специальной будке и заблокировавшему вертушку, чтоб не подняться на второй этаж.
   Почему оградились так называемые демократы от собственного народа, как коммунисты от всего цивилизованного мира колючей проволокой, на этот вопрос никто ответить не может. Но это еще не все. Так называемым демократам, вчерашним коммунистам, перекрасившимся в истинных слуг народа, можно задать еще один вопрос: почему вы, господа демократы, продаете общенародную собственность, не принадлежащую вам? Карманы у вас трещат по всем швам. А чтобы зеленые бумажки не падали мимо уже набитых карманов, вы переводите миллионные суммы за границу, покупаете там шикарные коттеджи и даже маленькие острова? Почему вы выкачиваете миллионы тонн нефти и газа из недр земли русской, продаете это добро за границу и держите, вырученные деньги там же за границей, объясняя это неким запасом на черный день, а народ при этом, остается в нищете? И этим грешат все. Даже вождь Российской компартии Зюгаганов.
   Болезнь незаконной наживы поразила буквально всех, начиная от заведующего баней и кончая руководителем государства. Вы погубите страну, господа, очнитесь! Обратитесь к словарю и прочитайте, что такое совесть, ибо вами это слово давно забыто.
  
   Тимур подъехал к окружной управе и выскочил, одетый в новый костюм с иголочки, открыл входную дверь и, глядя на указатель, принял вправо. Там будка и вертушка, а в будке милиционер, смотрел через стекло стеклянными глазами и ничего не сказал посетителю. Тимур попытался отодвинуть крыло вертушки, но вертушка стояла прочно, как бетонный столб.
   -- Ну, ты, харя, что не видишь, что человек идет? Пропусти, я к Подь - Подько.
   -- Не велено, -- буркнул дежурный и сомкнул веки глаз.
   Тимур вытащил свой мобильный телефон и набрал 128--88--77.
   -- Я у телефона, чо надо? -- раздался бас Тома Ивановича.
   -- Это Тимур. Меня не пускают к вам в кабинет.
   -- Я сейчас спущусь, -- сказал Том Иванович.
   Тимур вернулся в фойе и начал маршировать из угла в угол. Том Иванович не появлялся. Через пятнадцать минут Тимур позвонил снова.
   -- Еще пять минут. Ждите, никуда не уходите, -- сказал Том Иванович.
   Наконец, он спустился, взял Тимура под руку и увел его в противоположную сторону, набрал код, дверь открылась, и они поднялись на второй этаж, и зашли в столовую закрытого типа.
   -- Нам только по бокалу пива, -- сказал он девушке, которая тут же подошла к ним. -- А мы сядем сюда подальше: здесь нет подслушивающих устройств и в спокойной обстановке можно обсудить наболевшие вопросы.
   Том Иванович извлек пачку сигарет, прикурил от зажигалки и глотнул из бокала свежего пива. У него был самодовольный вид, как у полководца, выигравшего трудную битву. Это самодовольство не сходило с его лица в течение рабочего дня, разве что его непосредственный начальник Раскорякин стучал кулаком по столу в его присутствии и этот стук застревал в руках от плеч до кистей, вытянутых вдоль швов брюк. Тогда Том Иванович застывал в виде вопросительного знака и произносил одни и те же фразы: слушаюсь, господин..., или: так точно, господин...Раскорякин.
   -- Сейчас в это историческое время для России, когда государственная, а точнее выражаясь, ничейная собственность переходит из состояния ничейной в хорошие частные руки, -- начал Том Иванович витиевато, -- только дураки могут остаться ни с чем. Я иногда искренне сожалею, что нахожусь на службе, служу так сказать народу, а не занимаюсь бизнесом, иначе я сам выкупил бы эту гостиницу и не один корпус, а целиком весь гостиничный комплекс, и жил бы как король. Ведь гостиница будет приносить миллионные доходы. Сиди себе, подсчитывай прибыть и отсылай в швейцарские банки. Да, да, именно в швейцарские банки, потому что товарищ Зюгаганов спит и видит себя в должности нового секретаря ЦК КПСС. А кто знает, куда ветер подует. Я тоже вчерашний коммунист и не рядовой, кстати, но твердо уверен в том, что Зюгаганов не простит мне то, что я работаю в структурах новой демократической власти. А посему...только швейцарский банк. -- Том Иванович потушил сигарету о крышку стола, а окурок бросил к ногам и снова глотнул пива уже со второго бокала и продолжил: -- Значит так, ну, я малость, отвлекся. Итак, вас рекомендовал мой коллега Роман Данилович, мой кореш, с которым мы -- не разлей вода. Иногда мы даже пользуем одну бабу на двоих, и я совершенно не брезгую, представляете? Итак, как вас зовут?
   -- Тимур.
   -- Итак, Тимур, гы--гы--гы, Тимур и его команда. Знаешь, давай на "ты". Итак, Тимур, какой суммой ты располагаешь в данное время? Начнем с этого. Претендентов на гостиницу много, но у них у всех карманы тощие, вот в чем беда. Ты-то как? Сколько ты мог бы выложить? Учти, что от толщи твоего кармана, так сказать его наполняемости, его веса зависит, будешь ли ты хозяином гостиницы "Севастополь"? Ты все корпуса хочешь выкупить, или только один? Один корпус это проще, это легче. Видишь ли, мой верховный главнокомандующий, тоже, так сказать ищет способ приобрести один из корпусов, да и я, грешный, прицеливаюсь.
   У Тимура не было два высших образования, как у Тома Ивановича, но Тимур оказался чертовски сообразителен, он сразу уловил ситуацию. Сюда он шел с мыслью, что надо будет выложить как минимум четыре миллиона долларов за этот корпус, но последнее, краткое, с оттенком витиеватости, предложение Тома Ивановича о том, что у всех предыдущих покупателей в карманах ветер гуляет, мгновенно шепнуло ему на ухо: достаточно будет и сорока тысяч.
   -- Я могу, если выгребу все свои карманы и карманы моих родственников выложить тридцать пять, в крайнем случае, сорок тысяч долларов за этот корпус. Кстати: один этаж я уже выкупил. Но я имел дело с другим человеком. Геннадий, Геннадий Петрович, кажется.
   -- Да, знаю. Этот Геннадий Петрович уже в Америке. Он продал швейную фабрику и одно грандиозное здание прямо здесь, на Севастопольском проспекте, что по соседству с нами. Оно еще не достроено, сейчас там работают люди, завершают так сказать недоделки бывшего государственного строительства. Ну, нельзя же быть такой свиней: нахапал, ни с кем не поделился и драпанул. Я, так человек более скромный, всегда делюсь. Всем надо жить, верно? все мы люди, все мы человеки.
   Том Иванович приблизился к собеседнику так, что его нос почти касался носа Тимура и шепотом произнес:
   -- Сорок тысяч долларов...наличными, четыре упаковки по десятке каждая и еще четыре тысячи отдельно, это то, что пойдет в казну государства, плюс соучастие, доля так сказать каждого собственника гостиницы, и процедура купли-продажи будет оформлена в течение двух недель.
   -- Если моя доля составит две трети, то я согласен, -- сказал Тимур.
   -- Две третьих не получится, а вот шестьдесят процентов может выйти, ведь ты пойми: двадцать процентов пойдет Раскорякину, главе округа, ну, может, не ему, а его племяннице; десять процентов Попикову из городского управления гостиниц, а десять процентов человеку, который берется все это оформить в кратчайшие сроки. Этот человек ночами спать не будет, думая, как сделать так, чтоб и овцы целы и волки сыты; он вот, перед тобой сидит, время тратит, а там возле его кабинета целая очередь бизнесменов, таких же, как ты, жаждущих поднять то, что прямо скажем, плохо лежит, благодаря бархатной революции.
   Тимур откинул голову назад, почесал затылок, а затем прилип к бокалу с пивом и сделал вид, что у него дрожат руки. Том Иванович внимательно наблюдал за поведением своего клиента и уже стал переживать, что тот откажется от сделки, чем нарушит его грандиозные планы, и он не дотянет до своего предшественника Попикова, как Тимур почти выдавил из себя:
   -- Согласен.
   Он не мог сказать иначе, ведь Роман Данилович ориентировал его на двести тысяч долларов и ни цента меньше, а тут сорок тысяч, да это же просто даром.
   -- Ну вот, ну вот, хорошо иметь дело с состоятельным человеком, скромным, вежливым, таким, как ты. Ты кто, араб? кожа смуглая, волос черный до блеска, и хорошо говоришь по-русски, видать в Москве родился, а отец, небось, король Марокко.
   -- Да нет, -- сказал Тимур, широко улыбаясь и демонстрируя при этом свои белые, как у негра зубы. -- Я из Грузии, вернее из Абхазии и по национальности я -- абхаз.
   -- А какую должность ты занимаешь здесь? вернее, где служишь, у тебя, небось, свой банк.
   -- Я -- руковожу ОПГ, -- сказал Тимур и засмеялся.
   -- ОПГ?! Это организованная преступная группировка, так кажется?
   -- Так.
   -- Ну, там тоже есть хорошие ребята. Вот, например, Михась, руководитель Солнцевской преступной группировки. Это же личность. С нами он, правда, не общается, берет повыше: Лужков там, Ельцин, члены правительства -- вот его круг общения.
   Том Иванович изменился в лице, не стал проявлять торопливость, перестал посматривать на часы, намекая, что у него как у государственного человека дефицит времени и заказал еще...шесть бокалов пива.
   -- А мне говорил Роман Данилович о тебе так: солидный, весомый человек, человек слова и деловой, с ним можно иметь любое дело не подведет, не продаст.
   -- Так оно и есть, -- подтвердил Тимур.
   Вскоре раздался звонок по мобильному. Том Иванович нехотя нажал кнопку и произнес "алло".
   -- Нет, не могу, занят. У меня важная встреча. Может быть завтра. Это вы по поводу гостиницы? Уже занято, все! Было, да сплыло. Не звоните больше по этому вопросу. -- Том Иванович чуть не швырнул трубку со злости. -- Я ему, дураку, предлагал в рассрочку за пятьдесят тысяч долларов, а он мог наскрести всего двадцать. А что такое двадцать тысяч? С гулькин нос. Если раскинуть на всю братву -- получится пшик. А ты, дорогой, готовь документы: заявление, копию паспорта, выписку из места жительства.
   -- Я прописан в Пицунде, -- сказал Тимур.
   -- Как?!
   -- А вот так.
   -- Зайди к начальнику паспортного стола, договорись с ним, он тебе не только паспорт выдаст, но и сделает тебя гражданином России, -- посоветовал Том Иванович.
   -- Позвони ему, Том Иванович, ты же великий человек, все можешь, -- сказал Тимур.
   -- Хорошо. Знаешь, будь завтра у него в 18 ноль-ноль. Адрес: Большая Черемушкинская, 62. Я позвоню ему сегодня же. Когда все будет готово, -- дай знать.
   -- Благодарю за встречу, -- сказал Тимур, поднимаясь.
   -- И я благодарю, -- сказал Том Иванович, пожимая руку Тимуру.
  
   4.
   Натали Роскишенцева родилась и выросла в Крыму, подаренного когда-то Хрущевым Украине, и таким образом, стала гражданкой этой страны, не придав этому решительно никакого значения: она свободно ездила в Москву и возвращалась обратно в Крым, к матери, имея на руках украинский паспорт. В свои семнадцать лет, она уже стояла на Тверской, центральной улице Москвы, демонстрируя свою великолепную фигуру и такую же восхитительно обворожительную улыбку. Не каждому клиенту она давала добро, зная себе цену. Возраст клиента, его внешность и тугой кошелек -- вот визитная карточка для Натали, в отличие от остальных, стоявших рядом и готовых на все за двадцать долларов.
   Натали брала не меньше сотни за вечер. Клиенты были ею чрезвычайно довольны и часто просили адрес. Но адрес она не давала никому: у нее не было этого адреса.
   Когда в кармане оказалось около двух тысяч долларов, она вернулась в Крым, накупив всякого добра, среди коего была не только одежда, но и продукты. Это была вторая половина августа: не так жарко, но еще довольно хорошо поваляться на пляже в Алупке, недалеко от великолепного дворца русского князя Воронцова.
   Как-то, в одно из воскресений, уже на закате солнца, она лежала на спине без лифчика и углубилась в чтение стихов Байрона, всемирно почитаемого поэта-романтика, непревзойденного лирика, великолепно разбиравшегося в сложных хитросплетениях любви.
   Отдыхающие, мужчины и женщины, проходили мимо, некоторые из представителей сильного пола, явно громко вздыхали, но никто не решался присесть и спросить: девушка, что вы читаете?
   И вдруг двое мужчин уселись по обе стороны, и только потом один из них извинился и тут же представился: Ефим Андреевич.
   Натали свернула томик Байрона, поправила полотенце, чтоб полностью закрыть грудь без лифчика и уставилась на Ефима Андреевича.
   -- Вы, должно быть, москвичи, -- сказала она, глядя на Ефима с укором.
   -- Почему вы так решили? На лбу-то у нас не написано, откуда и кто мы.
   -- Потому что только москвичи такие нахалы, как вы. Просто сесть рядом к незнакомой девушке могут только москвичи. Эта наглость от самоуверенности: вам кажется, что вам все можно. Никто вам ни в чем не откажет. А я..., мне просто неохота знакомиться с вами, -- произнесла приговор Натали.
   -- Девушка, вы не знаете, кто с вами рядом уселся, ибо если бы вы знали, вы вели бы себя совсем иначе, -- сказал мужчина, что уселся справа от Натали?.
   -- Что ж, может быть, но все же...
   -- Давайте разрешим эту проблему следующим образом. Я приношу извинения, что мы помешали вам, мы сейчас уходим, но если вы не возражаете, завтра от трех до четырех дня, мы могли бы здесь встретиться и пообщаться. Вы согласны? Том Иванович, пойдем, пусть девушка отдыхает.
   -- Я тоже иду, -- вдруг сказала Натали, -- вы только отвернитесь, я экипируюсь.
   Натали поднялась во весь свой рост и еще больше поразила воображение Ефима Андреевича, который краешком глаза проглотил ее стройную обнаженную фигуру, отчего в груди дико начало колотиться сердце.
   Вечер они провели в ресторане, а ночь в номере гостиницы Ефима Андреевича. Натали была так хороша в постели, что Ефим Андреевич потерял ориентацию: он забыл, кто он, где находится и что у него в Москве жена и двое детей, один из которых уже на втором курсе института.
   Натали перебралась в Москву, получила новый паспорт и российское гражданство, а также шикарную однокомнатную квартиру в доме улучшенной планировки, отстроенном еще летом одной турецкой фирмой.
   Шикарная квартира была с шикарной мебелью, а дорогостоящую посуду ей подарил Том Иванович ко дню ее рождения, 25 ноября, когда Натали исполнилось девятнадцать лет. Как верная и любящая дочь, она хотела вызвать к себе мать из Крыма, но Ефим Андреевич не одобрил ее намерение, и просил отложить это решение, по крайней мере, на один год. И Натали? согласилась. Ибо не согласиться было бы глупо. Могущественный Ефим Андреевич приходил к ней каждый вечер и вел себя как молодой мужчина, словно ему было не пятьдесят четыре, а только тридцать четыре года.
   -- Я ожил, я стал совсем другим, -- твердил он ей, уронив седую голову на роскошную грудь, -- и все это благодаря тебе. Твоя сила, твоя молодость переходит ко мне, стоит только прикоснуться к твоему прекрасному молодому телу, как я сам становлюсь молодым и не знаю, откуда берется эта мужская энергия, в результате которой мы можем произвести до шести сеансов любви за непродолжительное время нашего свидания. Мне кажется, я тебя замучил своей ненасытностью. И если так будет всегда, я брошу семью, женюсь на тебе и сделаю все, чтоб ты была счастлива даже тогда, когда меня не станет. Я тебя сделаю богатой, осыплю золотом и навешаю на тебя бриллианты. Мой помощник Том Иванович продает кому-то гостиницу, кажется "Севастополь", что у метро "Каховская". Он выручит гроши, конечно, но не в этом дело. Дело в другом. Двадцать процентов активов -- твои. Даже это тебе даст возможность жить безбедно, если меня убьют.
   -- Ах, ты, мой милый старичок! Да я тебя на самого Филиппа Киркорова не променяю. Он певец так себе, но мужик то, что надо: бабы от него с ума сходят, -- лепетала Натали?, обнимая и целуя его от пят до макушки. -- Я тоже с тобой счастлива. И..., и если ты уйдешь из дому, бросишь свою старуху, -- буду только рада. И детей от тебя хочу. От мужчины такого, как ты, в годах, и молодой свистушки, такой как я, родятся талантливые дети. Мне мать об этом твердила, начиная с шестнадцати лет. А что касается твоей ненасытности, то лучшим свидетельством того, что ты классный не истрепанный мужчина и быть не может. Сейчас молодые мужики через одного - импотенты. Это оттого, что они ведут дурной, распущенный образ жизни: много пьют, беспрерывно курят, употребляют наркотики и ведут беспорядочную половую жизнь с девицами сомнительного поведения. У меня был такой симпатичный мальчик, он мне очень нравился, я не стану этого скрывать, но в постели он оказался совершенно никуда не годным. Я и сама за него переживала, долго терпела, а потом бросила и окончательно забыла о нем, когда ты у меня появился, ненасытный мой, ненаглядный мой.
   Натали? действительно испытывала к своему благодетелю нежные чувства, но, будучи чрезвычайно хитрой и чуточку коварной, как всякая женщина, которой невозможно верить до конца, она скрыла от Ефима то обстоятельство, что ей вовнутрь врачи поставили спираль, и она не может иметь детей, пока не посетит того же врача.
   Она ценила то, что ей больше не надо было стоять в ожидании богатого клиента на "Тверской", и то, что у нее все вдруг появилось, как по мановению волшебной палочки, и благодарила Бога за то, что наградил ее красотой и хорошим характером. Многим красота приносит неудобство и даже страдания, а ей все шло на пользу. Прошел всего лишь месяц ее купания в роскоши, роскоши и любви, и Натали, смотревшаяся по сто раз на день в зеркало, поняла, что прибавила в весе и решила, что пришла пора ограничивать себя в пище и как можно больше двигаться. Она отвергла предложение возлюбленного подарить ей новенькую машину "Вольво" и заявила, что будет отправляться в Битцевский лесопарк пешком и там гулять по три-четыре часа в день.
   -- Если хочешь, мой ангел, я пришлю тебе домработницу, она будет все для тебя делать, и гулять вы будете ходить на пару. Не могу же я позволить тебе расхаживать одной в лесу, мало ли, кто там еще разгуливает.
   Натали??? промолчала, и это значило, что она не возражает, а потому уже на следующий день в ее квартире появилась девушка чуть старше ее по имени Оксана по фамилии Костенко. Оксана все время хохотала и чудесно расшифровала фамилию Натали.
   -- Роскишенцева от украинского слова "роскишница", что в переводе на русский значит женский орган, откуда выходят дети, -- сказала Оксана и залилась хохотом.
   -- А Костенко? -- спросила Натали.
   -- Костенко от слова кость, тазобедренная кость, -- опять расхохоталась Оксана. Одним словом, девушки поладили и даже подружились. Натали? и в голову не могло прийти, что Оксана шпионит за ней и докладывает о каждом ее шаге Ефиму Андреевичу. Теперь, когда Ефим приходил в "гости", Оксана испарялась и приходила вновь на следующий день к десяти утра.
  
   Вскоре Натали позвонил Подь - Подько.
   -- Созвонитесь с Тимуром, запишите его телефон 318--19--90, договоритесь с ним о встрече и с паспортами приезжайте сегодня к шестнадцати часам на оформление собственности. У вас двадцать процентов одного из корпусов гостиницы "Севастополь". Ефим Андреевич машину уже выслал.
   Натали вместе с Оксаной сели в бронированный Мерседес и подъехали к гостинице "Севастополь" за шесть минут. Девушки вышли полюбоваться высоким зданием в виде полу развернутой книги, одна половина которой отрезана, а Натали поднялась по ступенькам и вошла в фойе первого этажа. Здесь, окруженный своими соратниками, стоял Тимур, увешанный мобильными телефонами и, казалось, давал каждому срочное задание.
   Натали, шурша широкой юбкой без рукавов, с цепочкой, украшенной бриллиантами на шее, внесла с собой так много света, помесь луны и солнца, что у Тимура, когда он ее увидел, отвисла челюсть. Он тут же отдал свои телефоны Баху и бросился к своей компаньонке навстречу.
   -- Тимур, владелец гостиницы..., -- сказал он и растерялся.
   -- И я владелица, -- смеясь, ответила Натали.
   -- Поедем на моей машине: у меня BMW с бронированными стеклами, -- похвастался Тимур.
   -- Нет, я на своей, у меня бронированный Мерседес.
   -- Жаль, а то поехали бы рядом, -- сказал Тимур.
   -- Раз мы компаньоны, то нам сам Бог велел быть рядом, я вам еще во как надоем. У меня очень скверный характер и я въедлива, не пытайтесь меня надуть. Дележ должен быть честный, иначе -- развод.
   -- Хотел бы я быть на месте того, кому вы могли бы угрожать разводом, -- сказал Тимур.
   -- Тот еще не скоро появится, -- смеясь, заявила Натали.
   Каждый сел в свою машину, и каждый думал про свое. Тимур впервые стал думать, что самое прекрасное в мире это женщина, которая может обладать неземной красотой и каким-то священным, таинственным магнитом внутри, рядом с которым ты невольно становишься куском металла и липнешь к ней, как к магниту, независимо ни от чего.
   "Если она действительно племянница этого Раскорякина, чтоб ему тротиловую шашку подложили под сиденье, Натали -- моя. Тамилу я отправлю в Донецк, пусть там сидит. Но если Натали просто подружка этого жлоба, тогда дело швах, как говорят немцы. Интересно, насколько он ее старше? Я, должно быть, увижу его сегодня". И действительно случилось это: бумаги подписывались и вручались в кабинете самого Раскорякина. Ефим Андреевич, поздравляя Натали, дольше обычного задержал ее ручку в своей лапищи, а она, должно быть, потеряв контроль над собой, чмокнула его в жирный подбородок под всеобщие аплодисменты.
   Том Ивановичу он просто пожал руку и следующему компаньону Лобанову улыбнулся, а когда очередь дошла до Тимура, уставился на него не мигающими глазами, которые как бы говорили: смотри, а то раздавлю, как муху.
   Тимур выдержал этот взгляд и взял один из экземпляров свидетельства о собственности гостиничного корпуса, свернул его в трубочку и уложил в дипломат. Он устремил взгляд на дверь, но ему приказали присесть для того, чтобы выслушать напутствие хозяина округа Раскорякина Ефима Андреевича.
  
   5.цыц
   Ася пролежала в больнице долгих два месяца, и когда ее выписали, чувствовала себя удовлетворительно. Физическая немощь постепенно уходила, а духовная травма не покидала ее ни на минуту, наоборот, усиливалась с каждым днем. Она так и не поняла, кто жил у нее внутри, почему врачи избегали разговора с ней по поводу ее родов.
   В ее сознание закралась мысль о неком заговоре, особенно после того, как попыталась однажды заговорить об этом с Борисом. Борис был хмурый и какой-то злой, все отнекивался, возможно, щадил ее, или в глубине души винил и себя, но ответа на вопрос: почему врачи не могли сохранить жизнь ребенку, она так и не получила ни от врачей, ни от мужа.
   "Да, я должна сделать все возможное и невозможное, чтоб у нас были дети. И они будут у меня, я еще рожу, возможно двоих, а то и троих, это нормально, ибо, что это за семья, если нет детей? Борис так богат, он может иметь хоть десять детей", успокаивала себя Ася.
   В день выписки из больницы он приехал за ней на новой машине, ту, разбитую, сдал в ремонт, а себе купил новенький БМВ. Ася была легкая как перышко, куда только девалась ее упитанность, ее вес, который она с трудом носила на своих двоих.
   Борис смотрел на нее и скупо улыбался: перед ним была не Ася, а худая девочка с проседью и гусиными лапками у нижних век и двумя глубокими морщинами на бледных щеках.
   Впалый живот, с которого только вчера сняли швы, побаливал, как бы возражая против резких движений, а мышцы на ногах превратились в труху, так что ей пришлось опираться обеими руками на руку Бориса, когда они спускались со второго этажа.
   Как только они вышли на улицу, во всех ее членах появилась дрожь, хотя на дворе стоял август и Борис был в костюме. Она не знала, куда деваться от холода, а признаться Борису так не хотелось, но все же она сказала, когда села в машину:
   -- Холодно здесь что-то. Нельзя ли включить печку?
   Борис нажал какую-то кнопку на передней панели, и тут же струя горячего воздуха обдала ее парным молоком, а затем стала, как бы жечь, пока не выступил пот на лбу.
   Ася не желала возвращаться в свою квартиру на Таганку: она была одна и не могла бы за собой ухаживать. Но Борис даже не спрашивал ее об этом. Он подвез ее к своему дому и остановил машину у знакомого ей подъезда.
   Домработница Маша приготовила диетический обед: легкий овсяный суп на курином бульоне и печень трески с яйцом сваренным вкрутую.
   -- Ну, вы тут без меня обойдетесь, -- сказал Борис, едва коснувшись плеча Аси, -- а то у меня в пять часов важная деловая встреча. Я буду довольно поздно.
   Ася не успела раскрыть рта, как он уже взялся за ручку входной двери и тут же вышел на лестничную площадку.
   -- Кушайте, -- сказала Маша, садясь напротив. -- Вам врачи предписали диету, недели на две, а затем, когда пройдете повторные анализы, вам разрешат употреблять обычную пищу.
   Ася помешала суп серебряной ложкой в тарелке, хлебнула два раза и отодвинула в сторону: он показался ей совершенно безвкусным. Яйцо, сваренное вкрутую и где-то с чайную ложку печени трески, она проглотила только ради того, чтоб Маша не приставала к ней с вопросами, вкусно это или не вкусно и почему она совсем ничего не хочет кушать.
   -- Мне рекомендовано дробное питание, -- сказала она Маше, когда та устремила на нее вопросительный взгляд, и губы у нее стали шевелиться, чтобы задать традиционный вопрос: почему вы так мало кушаете. -- Маша, все очень вкусно, приготовлено добросовестно, никаких у меня претензий к тебе нет. Я просто не могу много есть. Но это временное явление.
   -- Врачи рекомендовали вам диету, но не сказали конкретно какую. Если вы помните, скажите, будем ее придерживаться, нет ничего проще.
   Маша стала убирать со стола, выливать суп в ведро, а печень трески и одно яйцо, которые Ася не съела - в холодильник.
   -- Я потом, примерно через час доем, -- сказала Ася. -- А есть, кроме жирного и жареного, мне можно все, но не переедать. Ты можешь быть свободна до трех часов дня, а я побуду одна. Хочу почувствовать себя хозяйкой этой большой квартиры.
   -- Да, да, конечно. Я съезжу на рынок, наберу продуктов, будут ли у вас заказы? что бы вам хотелось на обед?
   -- Мандарины, апельсины, грейпфруты и все что имеет зеленый цвет, -- сказала Ася и улыбнулась.
   Оставшись одна в квартире, она подошла к входной двери, подергала за ручку слабыми белыми пальчиками, в которых было так мало молодой крови, как и в ее теле и убедилась, что дверь заперта и запор этот надежный. "Ну вот, теперь буду делать то, что мне хочется, я одна, полная хозяйка...чужого добра. Сколько мне еще здесь быть, когда мне станут намекать на то, что не мешало бы пожить в своей квартире на Таганке, дабы там все не отсырело и не покрылось плесенью и пылью. Он не будет со мной жить, если я не смогу родить ему ребенка. Не везет моему Борису: с первой женой у него ничего не вышло, и я его вторая хоть и не законная половина тоже оказалась никудышной. В таком случае, он будет искать подругу до тех пор, пока она не родит от него наследника. И было бы глупо поступать иначе. Господи, как я хочу быть здоровой, стать матерью, ибо если этого не будет, то...".
   Она подошла к зеркалу, расстегнула халат и ахнула: во весь живот, подобно жгуту зиял красноватый рубец, с которого не так давно сняли швы. И рубец этот все еще ныл, если до него дотрагиваться, если делать резкие движения и даже если спускаться вниз по каменным ступенькам.
   Ася тут же застегнула халат на все пуговицы и стала разглядывать морщины на лице, под глазами и ниже подбородка. Их, этих морщин, было много, тоненьких, едва заметных у глаз и две предательские дугообразные бороздки, опоясывающие рот. Гусиные лапки у глаз можно убрать, если постараться, а вот две бороздки..., с ними придется смириться.
   Она достала пинцет и стала выдергивать посеревшие, еще не белые волосы у правого виска, тут их был целый пучок, но в конце концов махнула рукой на это и перешла к бровям: они нехорошо разрослись и их путем выдергивания тоже надо было привести в порядок.
   "Нет, это все бесполезно. Даже в самом дорогом салоне из меня не сделают ту, которой я была года два тому назад. Мне нужно другое, я должна выздороветь: в здоровом теле здоровый дух, как говорили древние римляне. А потом буду наводить марафет. Я так хотела, чтоб все было хорошо, и радовалась, когда почувствовала, что у меня будет малыш. Но, должно быть, я совершила что-то такое, незаконное, пыталась увести мужика от больной супруги, и вот Бог наказал меня за это. Иначе и быть не может".
   Ася вошла в спальню, не закрыв за собой дверь. Фотография Бориса и Люды все еще висела над кроватью, на прикроватных тумбочках те же ночники и кровать точно так же аккуратно убрана. Здесь она когда-то предавалась страсти с Борисом, когда его жена лечилась в Италии, совсем не думая о том, хорошо это или дурно. Она долго стояла у спинки кровати, устремив свой взор в лица чужих людей, в чью жизнь она так необдуманно вмешалась. Люда красивая как королева, но недуг отнял у нее эту красоту, недуг способствовал тому, что Борис привязался к Асе еще больше, а она была только рада этому. И вот что из этого вышло: Ася вслед за Людой стала очередной жертвой.
   " Если я уйду из жизни, как ушла Люда, кто следующий будет стоять здесь на моем месте? Надо будет предложить Борису, чтоб он сменил этот портрет. Я должна быть на месте Люды. А когда меня не станет, пусть на моем месте будет третья. Таков закон природы, если уж мы, слабые существа, попали под эту губительную струю. Но прочь пессимистические настроения, а то так рехнуться можно. У меня и так уже сдвиг по фазе".
   Она медленно подошла к изголовью, открыла верхний ящик, на дне которого лежал имитированный под золото ключик, и открыла им нижнюю дверку. Там, на полках лежали пачки стодолларовых купюр. Она не стала извлекать и считать, сколько там пачек, быстро закрыла дверку и поставила ключ на место.
   " У Бориса много денег, но зачем проявлять такую беспечность, ведь деньги -- зло, он должен знать это. Сегодня же я напомню ему. Когда он придет, интересно? и с кем он проводит время? Не может быть, чтобы молодой мужик так долго обходился без женщины, особенно когда у него практически неограниченные возможности".
   Она ушла из спальни и в одной из комнат стала рассматривать библиотеку и из многочисленных книг выбрала Стендаля "Красное и черное". Она уже когда-то читала этот роман, но смутно помнила его содержание. Страстная романтическая любовь привлекала ее теперь больше, чем раньше. Ей так хотелось быть главной героиней, хоть на какое-то непродолжительное время, что она, не отрываясь от страниц, в течение нескольких часов просмотрела четвертую часть книги.
   Уже Маша вернулась с Черемушкинского рынка, принесла всяких фруктов и овощей, вкусной рыбы и отменного свежего мяса, молодой телятины.
   -- Анастасия Ивановна, заказывайте обед, я все принесла, -- сказала Маша, заглядывая в комнату Аси.
   -- Я ничего не буду заказывать, что приготовишь то и будет, -- сказала Ася и снова уткнулась в книгу.
   -- Надо кушать, поправляться. Вашему мужу не семьдесят, не надо забывать об этом. Это я так по бабьи, с советом, а вы...сами решайте, как поступать.
   Ася промолчала, но когда Маша закрыла за собой дверь, подумала, что она права. Надо что-то делать. Она закрыла книгу и пошла на кухню к Маше.
   -- Ты принесла семгу в готовом виде. Вот я ее и буду...с вареным яйцом.
   -- И коньячку немного...для аппетита, -- добавила Маша.
   -- Нельзя: врачи запретили.
   -- Можно, но только немного, не более пятьдесят грамм. Это даже полезно. И попросите Бориса Петровича, чтоб вам достал путевку в Турцию, Болгарию, там вы быстро поправитесь. А то тут одной в четырех стенах, да еще переживаете, небось.
   -- Да, случается. А ты, ты замужем?
   -- Да, замужем, -- соврала Маша. -- Муж -- водитель троллейбуса, зарабатывает не то чтобы..., но жить можно.
   -- А дети у вас есть?
   -- Нет. И я не знаю, кто из нас виноват. Надо обращаться к врачам, -- сказала Маша, накрывая на стол.
   -- Ну и как без наследников?
   -- У нас, кроме квартиры, ничего нет, поэтому никто из нас не думает, кому останется нажитое после нашей смерти.
   Ася немного выпила коньяку, сделала всего два глотка, и поела лучше, чем утром. Ее сразу стало клонить ко сну.
   -- Пойду, прилягу, -- сказала она, вытирая губы и поднимаясь из-за стола.
   6.цыц
   Самая большая страна в мире по количеству населения -- Китай. Это знает каждый школьник. Китай это уникальная страна во многих отношениях. Только китайцы могли соединить коммунизм с капитализмом, получив возможность, таким образом, не только возродить мертвую коммунистическую экономику внутри страны, но и совершить экономическую агрессию на всем пост советском пространстве. В России, на Украине и в других республиках бывшего Советского союза почти нет товаров из других стран, только из Китая, ...от чулок до компьютеров. Китайские товары самые дешевые в мире, но истинны ради, следует добавить, что китайские товары самые некачественные в мире. Это товары одного дня.
   Китайцы активно засылают не только свои никудышные товары в другие страны, но и своих граждан. Если рождаемость у белой расы будет и дальше катастрофически падать, то, в конце концов, она вовсе исчезнет с лица земли и на ее место придет желтая и черная расы, и это не расизм, это предположение.
  
   Как только Тимур оформил гостиничный корпус на себя, выкупив его за гроши у государства, которое все еще катилось вниз, благодаря алчности чиновничьего аппарата, так в гостиницу ринулись китайцы еще в большем количесве. Они платили по двадцать долларов в сутки за каждого человека. Среди тех, кто привозил негодные товары по дешевым ценам, были и дистрибьюторы, заключающие на первый взгляд выгодные для российских дельцов, торговые сделки.
   Большая часть торговых посредников из Китая интересовалась металлоломом. Поначалу у российских чиновников, как и у всяких других дельцов предложение заключить договор на продажу и вывоз металлолома, вызывало просто удивление и недоумение. Как так? металлолом, который еще с советских времен валяется на каждом шагу, и никто не знает, что с ним делать, куда его девать, нашлись наконец чудаки, которые готовы очистить не только дворы от этого металлолома, но еще и предлагают за него деньги. Копейки, правда, но ничего. Территории заводов и фабрик, дворы и тупики будут очищены от валяющихся железяк, которые ни в какой мусорный контейнер не помещаются. Раньше хоть пионеры собирали во дворах металлолом, а теперь просто некому это делать. Беда, да и только.
   При заключении договоров с китайскими компаниями, уже имеющими солидный опыт торговых сделок проклятого капитализма, внедренного чрезвычайно мудрым китайским политиком Ден сяо Пином, счет шел не на килограммы, а на тысячи тонн металлолома.
   (Жаль, что в Политбюро ЦК КПСС, начиная с Ленина, не было ни одного Ден сяо Пина, за исключением Горбачева. Тупоголовые гении оказались недалекими, малообразованными еврейско--кавказско--русскими медведями. Дальше закостеневших марксистских талмудов они не шли, и в экономических законах ориентировались исключительно плохо).
   За тонну металлолома китайцы платили неслыханную сумму -- пять долларов, а этого металлолома на территории свободной России валялись сотни миллионов тонн. В этом деле был маленький штрих, на который русские чиновники даже не обратили внимание. В договоре указывалось, что пять долларов за тонну можно получить только, когда эта тонна пересчет русско--китайскую границу. Да это само собой понятно: не тащить же китайцам этот никому ненужный металлолом, на собственном горбу через всю страну.
   Но, к великому сожалению, ни при одном главе государства не нашлось человека, который бы сел да посчитал, что тонна металлолома, преодолевшая расстояние от Москвы до Китая в семь --восемь тысяч километров обойдется нашей стороне в сто долларов за тонну. Итак, мы получали пять долларов за тонну, а сами теряли девяносто пять долларов. Обвинить в постыдном головотяпстве можно было бы Бориса Ельцина, но не он виноват в этом. Головотяпство тянулось еще с советских времен. К примеру, на далеком западе советской империи, укажем точный адрес: арматурный завод в Кобелецкой Поляне производились задвижки для сибирских нефтяных скважин. Себестоимость одной задвижки выражалась в копейках, но когда их везли через всю страну, эта стоимость возрастала до тысячи и больше рублей за штуку.
   Теперь же сотни вагонов с металлоломом двинулись в сторону Китая. Бизнес просто кипел. Если сказать о том, что бизнес цветет и пахнет, то он пах так, что первыми забеспокоились китайцы. Они боялись, что металлолом вскоре кончится, вывозить станет нечего и усилили атаку. Главный из тех, кто проживал в гостинице Пын Дэн Хун, а именно он вел расчеты с Тимуром за проживание, стал чаще подходить к нему с одним и тем же вопросом.
   -- Моя знает, твоя не знает, моя хочет, твоя не хочет купить-продать металл, дохлый металл, понимаешь, дохлый -- ни президент, ни директор на завод не нужен.
   -- Да ты говори медленней и с толком, -- сказал Тимур. -- Я совершенно не понимаю, что тебе надо.
   -- Моя знает, твоя не знает...дохлый металл, такой...балка, кувадла, ми купить, ви продать, -- лепетал Пын Дэн Хун.
   -- Ты хочешь купить кувалду? зачем она тебе нужна? я тебе могу так подарить, пойдем со мной на рынок, там они копейки стоят.
   -- Много кувадла, очэн много, целый вагон, сотня вагон, не один вагон, а мульон вагон.
   -- Позови свою переводчицу, я что-то тебя не пойму, -- сказал Тимур.
   -- А, Хуа Муа Ли, -- сказал Дэн.
   Пришла Ли и все объяснила.
   -- Господин Дэн, -- сказала она, -- беспокоится, что скоро запасы металлолома закончатся и тогда нам надо будет вернуться в Китай. Нельзя ли вам, господин Тимур, купить завод в Москве, распилить станки и другое оборудование на металлолом и продать нам. Мы согласны увеличить закупочную цену до десяти долларов за тонну.
   -- Это можно, -- согласился Тимур. -- Только вывозить будете сами. Я не стану платить за его доставку в Китай ни цента, так и скажи Дэну.
   Ли перевела все, что сказал Тимур. Дэн побледнел, а потом залепетал:
   -- Моя, твоя, хю--ха хоха, дзянь--бянь--мянь...
   Дэн говорил еще очень долго, и Тимуру показалось, что он превратился в кота, потому в речи Дэна была какая-то кошачья речь. Наконец, Дэн повернулся к переводчице Ли и произнес: сяо!
   -- Господин Дэн говорит, что ваше предложение будет доложено руководству в Китае и что солнечная страна Китай, над которой до сих пор реет красное знамя, знамя великого китайского кормчего Мао, чьи идеи о благосостоянии китайского народа, достигнутого любым путем, путем социализма или капитализма, живут и развиваются. И тогда, когда эти идеи достигнут металлолома, находящегося в России, дружественной нам страны, можно будет сесть за стол переговоров и подписать договор о дружбе и сотрудничестве между нашими компаниями и нашими народами с обязательным расчленением станков и превращением их в металлолом. Господин Дэн немедленно отправляет своего заместителя в Пекин к Пун -- Хун -- Зун для доклада и для выработки единой линии в отношении закупки металлолома в России, если это не противоречит установкам великого кормчего, который развил и дальше продвинул собственное учение о путях развития китайского общества.
   - Сьяо! - воскликнул Дэн.
   -- Достаточно, -- сказал Тимур, видя, что Ли могла бы говорить еще бесконечно долго. -- Я все понял. Пусть господин Дэн посылает своего представителя в Китай к Мао, пусть он советуется с ним, а я тут прозондирую, сможем ли мы купить такой завод в Москве, сколько он будет стоить, и сможем ли мы что-то заработать в результате этой сделки. Если же мы ничего не заработаем, то и браться за эту аферу не будем.
   Ли перевела, а Дэн обрадовался, обнял Тимура и трижды по русскому обычаю поцеловал его в губы. Тимур долго вытирал слюну платком, а когда китайцы ушли, плевался и крыл их матом.
   -- Чукчи косоглазые, -- сказал он и стал набирать номер Натали?.
   Натали в это время принимала хвойную ванну, но телефонная трубка лежала рядом на сухой мочалке, поскольку хозяйка отмокала. Ей так нравилось собственное тело, что она невольно приходила к выводу о том, что ее роскошное тело достойно другого тела, молодого, состоящего из одних мышц, бугристого, как перепаханная почва и...бесконечно жадного, неутоленного и ненасытного. О, если бы можно соединить экономические возможности ее благодетеля Ефима Андреевича с каким-нибудь обладателем такого тела, то ее счастью не было бы границ. И почему все так устроено: ни в чем нигде нет гармонии? Если в одном везет человеку, то в другом сплошной провал. Сама природа, что ли так устроила, чтоб человек никогда не был до конца счастлив?
   Натали сильно закусила нижнюю губу до боли и трижды ударила ножкой по поверхности зеленоватой поверхности, пахнущей хвоей. Уже раздался четвертый сигнал вызова в трубке. Натали лениво взяла трубку левой мокрой рукой, думая, что это интересуется ее настроением все тот же Ефим Андреевич, но оживленно и четко произнесла:
   -- Я у телефона, мой пупсик.
   -- Я вовсе не пупсик, я Тимур. Впрочем, я не возражал бы быть на месте этого пупсика, -- сказа Тимур твердым мужским голосом.
   -- Ах ты, кот! ишь, чего захотел. Давай выкладывай, а то я ... лежу в ванной, отмокаю.
   -- Мне надо с тобой встретиться. Как только ты отмокнешь окончательно, спустись вниз, у подъезда твоего дома будет стоять моя машина. Брякни, когда освободишься.
   Спустя два часа, Натали одетая, расфуфыренная, спустилась, с тремя мобильными телефонами на шее и села в машину Тимура, не подозревая о том, что следом за этой машиной, в которой она сидела, следовала другая машина, старенькая "Вольво", но все еще прыткая, от которой и Мерседес не мог оторваться.
   Но свидание с Тимуром было сугубо деловое, оно проходила в фойе гостиницы на первом этаже под посаженной пальмой.
   Тимур подробно изложил ситуацию с китайцами и просил ее посодействовать в приобретении завода по максимально низкой цене.
   -- Здесь, на "Каховке", в ста метрах отсюда есть небольшой завод метало хозяйственных изделий. Выкупи его, он все равно не выпускает продукцию. Всякие там кастрюли, щипцы, конфорки, гвозди, утюги, -- кому все это нужно? Китай завалил нас этой продукцией. И эта продукция в три раза дешевле нашей. Люди, правда, страдают: потеряли работу, но что такое люди? Люди это овцы, а при советской власти человек стоил меньше букашки. Так что тут ничего нового нет. Я поговорю с Ефимом. Скажу ему, что ты хочешь возродить завод, начнешь выпускать утюги. Идет? А там делай с ним, что хочешь. Ефим мне рассказывал, что ваш Дураков пытался продать автозавод имени Лихачева, да Лужков вмешался. А тут мы сами хозяева.
   -- Ты не только сказочно красива, ты еще и чертовски умна, -- сказал Тимур, глядя на нее масляными глазами. Наверное, этому Раскорякину нелегко с тобой, хоть он и хозяин большого района Москвы. Я боялся бы быть мужем такой красавицы. Вот, Пушкин, например, погиб из-за своей красавицы, она обошлась ему ценою в жизнь.
   -- Я думаю, что моего Ефима никто на дуэль не вызовет, не так ли?
   -- Жаль, дуэлей сейчас нет.
   -- А то что?
   -- Просто так. Короче, я ничего такого не говорил.
   -- Это правильно, -- сказал Натали, и поднялась с кресла.
  
   7.
   Завод метало хозяйственных изделий работал на старом оборудовании, которое было приобретено в Англии еще до революции. Это были массивные токарные и револьверные станки, небольшие печи для плавки и отливки металла, сработанные мастерами на совесть и рассчитанные на несколько поколений. После пятидесяти лет непрерывной работы, был произведен капитальный ремонт, заменены некоторые детали, и завод заработал снова. Он выдавал нужную всегда дефицитную продукцию для населения города. На нем были заняты полторы тысячи рабочих.
   Бархатная революция, как это ни странно перевернула все с ног на голову. Завод тут же стал нерентабельным и прекратил выпуск продукции: утюги, стамески, сверла, дрели, топоры и всякий хозяйственный инвентарь, хлынул из-за границы в таком количестве, что народ просто растерялся -- что покупать. Продукция завода на Каховке, по сравнению с импортной, выглядела сиротливо и жалко.
   Администрация Юго--Западного административного округа просто не знала, кому бы этот завод сбагрить. Нашелся человек по фамилии Волков, который предлагал закупить за рубежом новое оборудование и возобновить выпуск продукции, но над ним только посмеялись.
   Когда Натали сказала своему возлюбленному, что Тимур хотел бы выкупить завод метало хозяйственных изделий, Ефим Андреевич, будто речь шла о продаже устаревшего телевизора, сказал:
   -- Пусть этим займется Подь - Подько, я подпишу любую бумагу. Этот завод сидит у меня на шее, как и другие предприятия. Интересно, что он с ним, с этим заводом собирается делать?
   -- Он разрежет его на металлолом, и этот металлолом продаст китайцам, -- сказала Натали. -- Я сегодня к нему ездила в гостиницу. Он мне отсчитал двадцать тысяч долларов. Это моя прибыль за прошлый месяц.
   -- Я знаю, что ты к нему ездила, -- сказал Ефим Андреевич и осекся.
   -- Ты что, следишь за мной? И тебе не стыдно? А что если я переоденусь в комбинезон дворника и махну на улицу Тверская? Ты этого хочешь?
   -- Успокойся. Если следят за тобой, это значит, что следят за мной. Есть службы, которые получают за это зарплату. Вот они и следят. Пусть следят.
   -- Это ужасно, -- сказала Натали. Она была очень расстроена и тут же в присутствии гражданского мужа позвонила Тимуру и сообщила, что проблема с приобретением завода, решена и что ему надо согласовать этот вопрос с Подь - Подько.
   Тимур не стал откладывать в долгий ящик решение этого вопроса и отправился к Подь - Подько на следующий же день. Том Иванович уже знал, он получил устное распоряжение от своего начальника Раскорякина, а так как договора не было, сколько же надо запросить за этот проклятый завод, то Том Иванович, руководствуясь собственными сиюминутными интересами, запросил всего четыре тысячи долларов. Тимур тут же вытащил эту сумму из портмоне и вручил их помощнику Раскорякина.
   Через два дня все документы на покупку завода уже были в руках Тимура. Тимур стал собственником завода. Он и на этот раз не растерялся. Внимательно следя за китайцами, он заметил, что Дэн и его помощники никуда не отлучались. Следовательно, согласование по цене превышающей в два раза за тонну металлолома -- это просто выдумка Дэна, его тактический ход.
   Тимур не стал напоминать о сделке китайцам, и Дэн издали начал подбираться к этой теме.
   -- Моя не поехала на Китай, у нас металл так много, моя не знает, куда его девать этот металлолом: сушить, молоть, в землю закапывать, -- говорил Дэн.
   -- Девай, куда хочешь. А я завод выкупил и в ближайшее время мой человек отправится в Южную Корею с предложением заключить договор на продажу десяти тысяч тонн металлолома. Корейцы покупают наш металл в Томске по шестьдесят долларов за тонну, а здесь я отдам им по сорок.
   Дэн снова побледнел, резко повернулся и ушел, не оглядываясь. Он тоже мог платить по шестьдесят долларов за тонну, потому что у себя на родине фирма платила ему девяносто долларов за тонну. Дэн долго не появлялся, но его сотрудники следили за каждым шагом Тимура. Когда Тимур разгадал их тактику, он всем объявил, что уезжает в Сеул сроком на две недели. Он заказал билет на самолет, упаковал чемодан и стал спускаться к машине, что ждала его перед подъездом. Тут-то, на ступеньках и подкарауливал его Дэн вместе со своими помощниками и переводчицей.
   -- Твоя туда, моя сюда, ловить тебя и заключать договор на десять тысяч тон металл. Моя платить сорок доллар, это так много, так много, великий кормчий, прости раб твой, почитатель твой Пын Дэн Хун и не дай ему разориться. Один тонн сорок доллар. Только никому не сказать, сколько ми платить, это есть коммерческий тайна. Сяо, кяо -- рао. Хуа Муа Ли, переведи все пожалюста.
   -- Наш коммерческий директор господин Пын Дэн Хун говорит, что во имя дружбы между нашими народами и защиты социализма в обеих странах, надо ненужный металл одной страны, переправить в другую страну, озаренную идеями Мао. Идеи Ленина - куку, идеи Мао живут вечно, поскольку они бессмертны. Там наш промышленность сделать ракета, ракета послать в космос, чтоб господин Буш видел и слышал мощь китайского народа, и никогда не планировал разрушить идеи Мао. Потому мы платить сорок доллар на один тонн металл, что подлежит строгой коммерческой тайне. Один тонн металл на граница с Китаем, сорок доллар на карман Тимур: ваш доллар, наш металл.
   -- Это другое дело, -- сказал Тимур. -- А то я уж в Корею собрался. Корейцы могли бы и пятьдесят долларов дать за тонну металлолома, они щедрые люди, я их хорошо знаю: сам служил в Монголии, а это по соседству с Кореей.
   Дэн что-то долго говорил на своем родном языке, понятном только переводчице Ли и другим китайцам, что стояли рядом и смотрели на него, раскрыв рты, будто перед ними был сам великий кормчий Мао.
   -- Наш дорогой, наш мудрый директор Дэн, вооруженный идеями Мао говорит, -- начала Ли, -- что никуда Тимур ни ходить, ни ездить не надо. Корея это очень далеко, за высокими горами, за синими морями, за тысячи миль от поднебесной. И это Южная Корея, не такая дружественная нам страна, как Северная Корея с великим Ким Ир Сеном во главе, который после нашего кормчего Мао, занимает первое место в мире по уму, по доброте, по красоте, и по всем остальным показателям.
   -- Я ничего не понял, -- сказал Тимур. -- Зачем так много говорить и все вокруг да около, скажите конкретно: будете подписывать договор на закупку металла или нет?
   Ли повернулась к Дэну, уставилась на него недобрыми глазами и произнесла, как показалось Тимуру, всего одно слово, типа, мяо--бяо--ляо.
   -- Будэм подписяо на договоряо, -- проговорил Дэн на русско-китайском языке и снова повернулся к переводчице Ли. Казалось он произнес одну фразу, при этом дважды топнул ногой, после чего Ли стала пересказывать то, что запомнила.
   - Наш выдающийся коммерческий директор Дэн имеет честь заявить, что он готов к подписанию договора о покупки ненужного металлолома, который годится только на переплавку и который можно переплавить только в Китае на заводе имени Мао, но у него нет печати, печать была только у Мао и Дэжн Сяо Пина. Когда Мао ушел на отдых до четыре тысячи пятисотого года, он забрал эту печать с собой, а нам разрешил заключать международные договора, в том числе на закупку металлолома за границей без печати, с одной только подписью
   -- Да хоть с отпечатками пальцев, были бы деньги, - сказал Тимур.
   - Сьяо! произнес Дэн и срочно достал шариковую ручку.
   Наконец, договор был подписан. Начался трудный процесс расчленения станков и другого оборудования, погрузка металлолома на самосвалы и доставка его на Казанский вокзал. Работа закипела и уже через месяц от завода, построенного когда-то вдали от города, а теперь оказавшегося в районе жилых домов, остались только стены. И стены подлежали сносу: к зданию профтехучилища, закрытому и тоже проданному коммерческим структурам, планировали пристроить еще один корпус.
   Тимур выложил двадцать четыре тысячи, а заработал четыре миллиона долларов. Ни господин Раскорякин, ни господин Подь - Подько и вообразить не могли, что эти чудаки китайцы могли заплатить такие деньги не за военный самолет или баллистическую ракету, а за обыкновенный металл, никому не нужный в Российском государстве. Это гораздо позже, уже при новом президенте, дотошные журналисты стали кричать на всю страну, что на Дальнем востоке демонтируются целые, в том числе и оборонные заводы на металлолом и все это увозится в Китай для продажи. Даже взлетно-посадочные полосы разбирают и увозят. Русские губернаторы, чувствуя, что они далеко от Москвы и находятся как бы в зоне недосягаемости, просто творят чудеса: сами себе платят налоги, а когда им этого не хватает, распродают национальные богатства страны. И это не только заводы. Это и рыба, ценная рыба, икра, -- все идет в Китай за зеленые бумажки. А министры в Москве, что они делают, как они реагируют на эти вопиющие факты? А никак. Министры тоже люди и они хотят жить. И не только сейчас. Каждый знает, что портфель министра -- ненадежный портфель: сегодня он при тебе, а завтра надо его передавать другому, такому же голодному и потому ненасытному, как и всякий русский человек.
   Кто из министров не отстроил себе дачу стоимостью в пятьсот-шестьсот тысяч долларов, кто из них не положил в швейцарский банк несколько миллионов долларов на черный день? Если это сделал первый президент, если миллиарды долларов украли и увезли за границу всякие Гусинские, Березовские, да еще гадят нам оттуда, то почему скромному министру, который никогда не будет гадить своей стране, а будет сидеть тихо, как мышка в норке, не сэкономить несколько миллионов долларов на черный день? Должна же существовать справедливость в конце концов.
   Если учителя, врачи сидят на нищенской зарплате и получают ее с перебоями, то в этом нет ничего нового. И при советской власти учитель получал жалкие гроши, да еще отдавал половину своей зарплаты в долг государству после победы над Германией.
  
   Получив все до копейки, Тимур позвонил Натали, и попросил встречи с ней. Он был в это время в своем номере в одних трусах, с рассыпанными волосами чернее гуталина. За дверью торчали не только его родственники, но и другие посетители, которые не давали ему теперь покоя. Любая конфликтная ситуация на рынке разрешалась только Тимуром. Ему достаточно было сказать одно слово, и все становилось на место.
   -- Натали, божественная Натали! у меня есть для тебя подарок. Если ты можешь вырваться так, чтоб этот твой прыщавый старик не знал, приезжай ко мне в гостиницу. Это ведь наша с тобой гостиница. Что касается Попикова: всякое может случиться, человек что роса -- сегодня есть, а завтра его уже нет. И тогда у тебя, солнышко, будет не двадцать, а тридцать процентов акций. А вдруг, когда-нибудь мы их соединим, а?
   -- Ах ты плут, -- сказал Натали в трубку, -- я так и вижу твои черные глаза и черные как гуталин волосы, и все думаю, как бы их намотать на пальчик и подергивать во всех направлениях.
   -- Приезжай, на месте разберемся. Я на седьмом этаже. Машину послать за тобой?
   -- Нет, не надо, у меня теперь своя машина и я сама сижу за рулем, -- сказала Натали, и повесила трубку.
  
   Тимур ждал Натали недолго. Она ворвалась к нему в номер как вихрь, когда он уже был в брюках, но без рубашки и майки.
   -- Хорошо, что ты пришла. У меня для тебя королевский подарок. Здесь сто двадцать тысяч долларов. Двадцать твоя доля за аренду гостиницы, а сто я тебе дарю просто так из любви к тебе. Я думаю: ты вознаградишь меня за это.
   -- Прямо сейчас, что ли? Я психологически не готова к этому, да и время неподходящее. Знаешь, ты мне тоже нравишься и я...подумаю, как это сделать. Мы должны быть свободны, абсолютно свободны хотя бы в течение суток. Не животные же мы, верно? Увиделись, соединились и тут же разбежались. Я так не могу. А за подарок спасибо. Он просто так, за красивые глаза?
   -- В основном да, но ты еще и заслужила его.
   -- Каким образом?
   -- Благодаря тебе, я приобрел завод и продал его китайцам за четыре миллиона долларов.
   -- А купил его за двадцать четыре тысячи, так?
   -- Да, -- ответил Тимур.
   -- Ну и жук же ты. У моего Ефима мозгов не хватило на это, а ты, ты облапошил нас всех. Придется прибавить..., сколько же прибавить? сколько не жалко? Говори, не жмись, как непочатая девочка.
   Тимур растерялся.
   - Ладно, назови цифру, прибавлю.
   - Еще четыреста тысяч. Только не жмись.
   -- Пусть будет так, как ты говоришь, только не говори Ефиму об этой сделке, хорошо?
   -- И не подумаю, -- сказала Натали. Она уже собралась поцеловать Тимура в щеку, как раздался звонок по мобильному. Это звонил всемогущий Ефим Андреевич.
   -- Мой пупсик, я здесь, в гостинице, сегодня у меня получка. Я сейчас спускаюсь вниз и сажусь на свой "мерсик". Целую, -- сказала Натали ласково. Тут же нажав кнопку на телефонной трубке, нахмурила брови, схватила сумку с долларами, поправила очки и, забыв сказать "до свидания", вышла из номера.
  
   8.
   Большая часть человечества влачит жалкое нищенское существование и только ничтожно малое количество людей утопает в роскоши, считая это обычным явлением, нисколько не задумываясь о том, что судьба им щедро раскрыла свои объятия. Убогие души, развращенные роскошью, не вмещаются в своей шкуре и рвутся к власти. Однако и здесь им нет покоя: власть и деньги еще больше портят натуру человека, особенно, если этот человек, волею случая, вылупился из нищеты, где был всегда унижен и очутился на пирамиде власти с пустым саквояжем, который надо наполнить долларами во что бы то ни стало.
   Тимур, как только сказочно разбогател, стал меняться на глазах. Он мог в одной майке с тяжелой золотой цепью на груди и босиком выйти на улицу и долго прогуливаться, вызывая недоумение в прохожих. За ним в десяти шагах шла охрана. Когда он перегораживал путь молодым девушкам, растопырив руки, как птица крылья, а девушки возмущались и даже грозили милицией, один из охранников подходил вплотную и елейным голосочком цедил:
   -- Извините, мадам, это король Марокко, вы понравились королю.
   Если девушка менялась в лице, и ее взгляд выражал готовность познакомиться поближе с королем, Тимур лез под лифчик и выражал неудовольствие скромной грудью.
   -- А почему у короля Марокко нет даже тапок? -- спрашивали некоторые и, хохоча, уходили своей дорогой.
   Это забавляло Тимура. В его окружении тупые и малограмотные бузосмены стали употреблять наркотики и стремились во что бы то ни стало приобщить к этому зелью своего шефа. Тимур стал задумываться: а что если и самому попробовать?
   Первое легкое прикосновение к волшебному зелью Тимур сделал в компании юных амазонок, на теле которых не было даже золотого пояска, кроме серьги в носу, и получил небывалый кайф.
   По его команде амазонки выстроились в ряд, сделав чуть-чуть грудь колесом, он подходил к каждой, массировал грудь, а потом и волосяной покров между стройными ножками, а затем доставал пачки долларов и разбрасывал над их головами. Они поднимали стодолларовые бумажки и кидали в него, потому что им было совершенно все равно: доллары это или обыкновенные игральные карты. Никто из них ни Тимур, ни амазонки даже не пытались проявить хоть какой-то интерес к противоположному полу. Девушки были деревянными, а Тимур кастрированным котом: наркотики отняли у них все, что даровано человеку природой.
   Дня через два, когда Тимур полностью пришел в себя, он дал себе зарок: не притрагиваться больше к этой гадости.
   Тамила умоляла его вернуться к семье, хоть на какое-то время, дабы могло появиться потомство, но он только смеялся, а в качестве оправдания высыпал ей в угол целый мешок с долларами. Она испугалась, стащила одело с кровати и накрыла злополучные деньги, из-за которых ее могли придушить в любое время.
   Тимур не захотел больше жить в своей квартире на Ломоносовском проспекте и в гостинице "Севастополь" тоже, он перебрался в центр города, в гостиницу "Пекин", что рядом с площадью Маяковского. Здесь он платил тысячу долларов за номер в сутки. Сюда же и позвонила ему Натали, когда ее любовник Ефим Андреевич, по приглашению мэра столицы Лужкова, выехал с ним в Севастополь всего на трое суток.
   Натали была не только внешне роскошная девушка, на которую теперь работали многие модельные магазины города, но и шикарная любовница, прошедшая отличную школу еще задолго до знакомства со своим благодетелем Ефимом Андреевичем.
   Она появилась в гостинице, увешенная телефонными трубками, в коротком платьице, едва прикрывающем прелестную попку, с оголенными руками и плечами без лифчика, с едва прикрытой шикарной грудью и без какой-либо подготовки, психологической притирки, расстегнула рубашку, а потом ухватилась за брючный ремень Тимура.
   Тимур только мычал от блаженства и предвкушения чего-то необычного, не испытанного им ранее ни с одной Афродитой, такой огненной и красивой женщиной, сжигающий все на своем пути и превращающий любого мужчину в половую тряпку, после первого же контакта.
   Но на этот раз какая-то сила, вернее, бессилие, неизвестно откуда взявшееся, подвело Тимура, вернее опозорило его перед Натали, от одного взгляда которой он воспламенялся небывалой до того страстью. Что такое? почему? - шептал он себе, щупая свою плоть и если бы это была не его плоть, а скажем плоть Бахтияра, он оторвал бы ее, как бурый стручок фасоли ни на что не пригодный и вышвырнул бы его в окно к подножью памятника Маяковскому.
   Натали смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых застыл один единственный вопрос: что случилось, почему ты медлишь? Твоя царица перед тобой обнажена, она вся твоя, бери ее, а то будет поздно. Тимур начал дрожать. У него дрожали руки и ноги, а плоть уменьшилась до безобразия.
   Натали оттолкнула его, чтобы посмотреть, что там и расхохоталась. Это был злой хохот, он звенел в ушах Тимура еще неделю спустя.
   - Ты что- кастрированный? Да там у тебя ничего нет, импотент! А я, дура, мчалась, как угорелая и у меня там, ниже пупка все пылало и пылает сейчас, я не знаю, что делать, как унять свою страсть. Ну-ка, покажи язык!
   Тимур покорно высунул язык.
   - Короткий, даже клитора не достанет, - отрезала Натали, и стала облачаться в роскошную одежду.
   - Не уходи, я приду в себя, куда я денусь, - впервые в жизни попросил он женщину, которую никогда раньше не считал себе равной.
   - У меня нет времени, - презрительно отчеканила Натали. - К тому же у тебя член, как у пятилетнего ребенка, а мне нужен...толстый, длинный, красивый, с большой шляпкой и чтоб эта шляпка дышала. Я, ты знаешь, беру эту шляпку в рот, она такая нежная и такая эластичная, просто балдеж; и когда начинаю чувствовать, что она как бы пульсирует у меня во рту, тогда я раздвигаю свои прелестные ножки, прижимаю колени к животу, и прошу партнера, чтоб он внедрил эту шляпку туда, где ей положено быть. А ты как думал? За что мы вас, оболтусов, любим? за эту шляпку. Тяжело рожаем и делаем аборты, и снова ложимся в постель и все ради этой шляпки. А ты что? Да у тебя там нет ничего, фу, ты не мужик...и не баба! прощай!
   - Да не шляпка это вовсе, а головка, - произнес Тимур, чтобы сказать хоть что-то.
   -- Иди ты...
   -- Сама иди.
   Натали, одетая, взялась за ручку двери.
   - Давай, выпьем, - произнес Тимур, наполняя бокал коньяком.
   -- Дерьмо, -- произнесла Натали, и исчезла за дверью.
  
   Тимур проснулся на следующий день, в десять утра, как маленький ребенок в собственной луже.
   Кто-то нажимал на кнопку звонка с той стороны двери. Это был Бахтияр.
   -- Что надо? -- спросил Тимур, кулаком протирая правый слипшийся глаз. - Кто это?
   - Бах.
   - Иди в п...
   Но Бах не уходил. Он знал, что батона протрет глаза и только потом их откроет. Но замок молчал. Бахтияр подбородком едва коснулся кнопки звонка. Дверь неожиданно раскрылась.
   - Входи, - произнес Тимур, одетый только в трусы. - Снимай штаны!
   - Для чего, батона?
   - Я попробую тебе сунуть, а ты скажешь, длинный у меня член или нет.
   - Не могу, батона.
   - Почему?
   - У меня геморрой.
   - А, я и забыл. Ну, хорошо. Говори, зачем пришел, почему ты, как мой зам, не можешь без меня решить ни одного вопроса? И сейчас..., небось, кто-нибудь чихнул, и ты уже прибежал.
   -- Прокурор Дупленко тебя ищет, -- виновато произнес Бахтияр.
   -- Пошли его на х...
   -- Сам пошли. Тебя он не арестует, а меня уже к вечеру в Москве не будет.
   -- Дай мне его телефон.
   Бахтияр порылся в портмоне, достал телефон Владимира Павловича. Тимур набрал его номер и, не здороваясь и не спрашивая, как у него дела, как семья, сразу бросился в атаку.
   -- Я таких прокуроров в гробу видал! Не звони мне больше, я тебе ничего не дам. Что, что? Пошел ты в п.., у меня прокурор города, господин Иваненко под пятой, понял? Ну, если понял, то не х. меня беспокоить. Тимур теперь великий человек. Он уважаемый человек, он все может: всю вашу прокуратуру выкупит с потрохами и продаст испанцам, понял? Его состояние знаешь сколько? шестьдесят миллионов долларов. Так-то. Ну, как, ты меня понял? Если понял, то приезжай в гостиницу, пообщаемся. Не придешь, ну как знаешь, дело твое. Но я к тебе тоже не поеду: времени жалко. А приедешь, бросишься мне в ноги, отвалю тебе что-то, так и быть.
   Тимур выключил телефон и теперь набросился на Бахтияра. Бахтияр опустил руки вдоль швов потертых джинсовых брюк, согнулся в туловище и уперся подбородком в худую грудь, на которой можно было без особого труда сосчитать ребра. Обычно люди кавказской национальности долго и эмоционально спорят, доказывают друг другу свою правоту, если даже один из них явно виноват в чем-то, и иногда дело доходит даже до потасовки, а тут Бахтияр, как любой русский парень, молча выслушивал несправедливые порицания в свой адрес.
   -- Ты почему, твою мать, тут же соглашаешься с каким-то прокурором и выполняешь его задание? Ты должен отвечать так: я маленький человек, ничего не знаю и не могу знать, мне не положено знать, поскольку я всего лишь туфли чищу своему боссу. Да иногда ему в жопу заглядываю. А ты что? как только усек, что с тобой болтает прокурор, сразу, даже не выслушав его до конца, помчался через весь город, чтобы тут поднять меня с кровати и сообщить, что, видите ли, он мне названивает. Да на х. он мне нужен. Смотри, у тебя ширинка на брюках не застегнута, оба шнурка на ботинках развязаны.
   -- Я...не успел, шеф...
   -- Молчать, когда с тобой разговаривает Тимур. Ты не знаешь, что Тимур -- все?! Кто тебя вытащил из грязи? Из дерьма, где ты валялся. Ты в помоях рылся, в мусорных бачках копался, чтобы найти старые кеды без шнурков, у тебя задница сквозь штаны светилась, потому что ты носил одни штаны по три года, так это было или нет?
   -- Так, шеф.
   -- Тогда почему ты не ценишь добро, свинья неблагодарная?
   -- Так точно, свинья, шеф... кастрированный вепрь.
   -- Иди, и чтоб я тебя не видел, на мои глаза не попадайся, пока я тебя не позову сам. Ты понял или не понял?
   -- Понял, шеф.
   -- Что понял?
   -- Не попадаться на глаза, сидеть в своем номере и не выходить, даже если гостиница будет объята пламенем, до тех пор, пока вы сами не позовете, шеф.
   -- Где входная дверь?
   -- Не могу знать, шеф, -- простонал Бахтияр, не поднимая головы.
   -- Как от тебя воняет, -- сказал Тимур и дал Бахтияру коленкой под зад. Тот быстро сообразил, что дверь у него за спиной, мгновенно повернулся, ухватился за ручку и когда получил второй удар босой пяткой ниже ягодицы, выскочил в коридор.
   - Благодарю, шеф, - зазвенело в коридоре.
   После ухода Бахтияра Тимур стал у окна, громко расхохотался: он как бы компенсировал свое непредвиденное поражение этой ночью, и стал разглядывать площадь Маяковского и сам памятник поэту. "Какой он маленький, -- подумал Тимур, глядя с высоты. -- Интересно, из чего он состоит? Если из камня, не годится, а если из металла, я выкуплю его и отправлю в Грузию. Маяковский, он же грузин, он в Грузии родился, чего ему тут делать? Сейчас все можно купить, потому что все продается, были бы деньги. А у меня много денег. Даже у президента их столько нет, сколько у меня. -- Он смотрел на свое отражение, слабое, расплывчатое в окне, поднимался на носках и расправлял руки в стороны, чтоб самому себе казаться гигантом. -- А, эта сучка Натали, просто не может возбудить мужчину, вот и все. Я здесь причем? я не причем. Надо ей сказать об этом. Да я ее тоже выкуплю у того же Раскорякина за пять миллионов долларов. Он жадный, он ее продаст. И она, когда станет моей рабыней, я заставлю ее лизать пятки, а потом мою шляпку до тех пор, пока она не затвердеет. И все равно я ее не стану трахать. Покажу ей эту шляпку, поднесу к ее губам, но глотнуть не дам. Это будет моя месть за издевательство надо мной. Ишь, кобыла! Ей двадцать сантиметров нужно. Да скольких я трахал, все были довольны, благодарили и говорили, что я - супер мужик. Так-то, Натали, Севастопольская сучка. Чего еще? А, пожрать надо". И он позвонил в ресторан, чтоб принесли ему завтрак.
  
   9.
   Тамила, жена Тимура, в жилах которой пульсировала все еще молодая кровь, делая ее щеки не только розовыми, но и пунцовыми, сейчас бродила по комнатам совершенно одна, что-то искала, как маленький ребенок, затерявший куклу еще вчера с вечера. Уже целую неделю многочисленная шумная родня Тимура не беспокоила ее: все они поселились в роскошных московских квартирах и потеряли интерес к дому своего благодетеля. Тем более что Тимур как бы находился в бегах.
   В первые дни Тамила считала, что у нее гора свалилась с плеч, и теперь она свободна, как птица в безлюдном поле: любую комнату она может занять, петь и танцевать, ходить раздетой, и никто не скажет ей ни плохого, ни хорошего слова. Она снова обрела права цивилизованной женщины, избавилась от восточного базара, ибо ее квартира была превращена именно в такой базар. Не стало ругани, мата, плевков на пол, по ее коврам никто теперь не ходил в грязных сапогах, ей никто не говорил: молчи, женщина.
   Но прошла неделя, другая и Тамила затосковала по общению с людьми. Ей хотелось, чтоб хоть кто-то издавал человеческий звук. У нее была кошка, которую она назвала Флоренс, но кошка только мяукала и то, когда хотела кушать, либо же просилась на улицу.
   И вот, появилась забота: Тимур высыпал целый мешок долларов в угол, а потом исчез. Где он бродит, в чьих объятиях он пребывает, она не знала. А деньги остались. Их так много, просто ужас! Что с ними делать?
   Похоже, что Тимур не интересуется деньгами так же, как и своей женой: свалил в кучу и пропал без вести. Но деньги, не только зло. Деньги это огромные возможности, они приносят радость, независимость, роскошь: у тебя все есть. Нет необходимости экономить на собственном желудке, на тряпках, без которых в молодые годы просто не обойтись. Ты, встав, идешь умываться, медленно вытираешься полотенцем и приходишь в восторг от своего посвежевшего за ночь лица, потому что сон был хорош, и сны были просто райские, неземные, а потом думаешь, что приготовить на завтрак, теряясь в выборе блюд. Ты серебряным голосом болтаешь по телефону с подругой или с дружком, от чьего голоса теплая волна окутывает твое сердце, -- и все это потому, что у тебя все хорошо, ты как гражданин Америки с вечной улыбкой на лице. Вот, что такое деньги.
   Ты можешь отправиться в центр, на Тверскую, или в Божий храм -- церковь, и оказать помощь нищим с протянутой рукой: там ведь не только люди, способные к труду, но предпочитающие этот вид заработка, -- там есть действительно нищие, для кого просить подаяние -- это единственный способ избежать голодной смерти. А к божьему храму жулики не ходят вовсе.
   Ты можешь возродить благородную деятельность меценатства, процветавшую в России, до захвата власти большевиками, взять шефство над круглыми сиротами и больными, помочь нищему писателю, или неизвестному композитору, чье признание придет к нему только после его смерти. Вот, что такое деньги.
   Тратит же американский миллиардер Сорос огромные деньги на помощь нищим в других странах, в том числе и на содержание прогрессивных партий, находящихся в оппозиции к правящему антинародному режиму.
   Но...надо иметь мужество и не поддаваться соблазну, ведущему к разврату души и сердца.
   Эти мысли будоражили мозг тридцатилетней женщины, никогда не знавший гармоничного полного счастья. В безнадежном отсутствии личного счастья, похожего на четкую линию горизонта в горной местности, она хваталась за материальное счастье, так похожее на весенний снег.
   "Где найти место в доме, чтобы спрятать эти деньги? -- спрашивала себя Тамила. -- Если Тимур вспомнит и спросит, я скажу: спрятала, вот они здесь. А если не вспомнит, что ж, прекрасно. Но то, что я могу взять отсюда тысяч сто и спрятать в другой тайник, он не догадается и это совершенно точно".
   Она осмотрела все углы в каждой комнате, но они не сулили ничего хорошего: все было четко пригнано: дощечка к дощечке, полоска к полосе. И только в туалете, где проходили трубы с верхних этажей, и уходили вниз, был едва заметный короб, сколоченный из пластика и закрывающий трубы. А там, на самом верху, с трудом можно просунуть руку и обнаружить пространство между полом верхнего этажа и потолком туалета.
   Тамила так обрадовалась, что захлопала в ладоши. Там можно спрятать не один, а два мешка денег: просторно, сухо, незаметно. Тамила стала упаковывать пачки долларов в газету, перевязывать тесемочкой и, взбираясь по домашней лестнице, укладывала их, заполняя пространство между потолком и полом. Эта процедура длилась несколько часов, у нее пот выступил на лбу и между лопатками, но, казалось, не было никакой усталости. Лишь бы никто не звонил в дверь, лишь бы никто из родственников не порывался войти с целью просто проведать и удостовериться, кто в квартире находится еще кто-то, кроме нее, Тамилы.
   "Надо вызвать отца с каким-нибудь порванным рюкзаком и чтоб он был в рваной одежде: в таком виде он не привлечет внимание не только жуликов, но и пограничников, заполнить его рюкзак долларами, пусть везет на Украину. Они там голодные сидят. Или самой отвезти? Но..., что, если отец не выдержит, у него начнется мандраж при виде такого количества денег? ведь все может сорваться, а отец погибнет. И я...не смогу выдержать. Вот если сейчас мне позвонят в дверь, у меня руки и ноги начнут дрожать, бандит сразу все поймет и холодным тоном процедит: жизнь, или кошелек? И я скажу: жизнь! берите все, только оставьте мне жизнь".
   Тамила бросилась к входной двери, чтоб убедиться в надежности запоров, обрадовалась и побежала принимать душ. Она делала это с невероятной поспешностью, будто куда-то спешила. Наспех вытершись чистым огромным полотенцем, она завернулась в него же и, сунув босые ножки в тапки, бросилась на кухню. Бутылки с шампанским были не только в холодильнике, но и в буфете. Тамила выбрала французское шампанское и наполнила бокал. Волшебная жидкость растеклась по всем жилочкам, согрела их. Тамила глубоко вздохнула и впервые произнесла: а все же хорошо жить на свете!
   Второй бокал остался недопитым, так как ее хорошее расположение духа прервал звонок в дверь. Тамила вздрогнула и осталась без движения. Больше не звонили, но загремел телефон. Она сняла трубку.
   -- Это Талейран, племянник Тимура. Открой дверь.
   Тамила открыла дверь.
   -- Сними обувь, пожалуйста, -- сказала она. -- Чай будешь?
   -- Где Тимур? Почему нет Тимура? Что это за жена, от которой муж куда-то уходит и дома не ночует? Вы что, все время ссоритесь с ним?
   -- Я ни с кем никогда не ссорюсь и с Тимуром тоже. А вот где он ночует и с кем ночует, лучше бы спросить вам, ну, может, не тебе, тебе он никогда не признается, а вот отец Тимура мог бы это сделать. Ты передай ему мою просьбу.
   -- У тебя тут кто-нибудь есть? -- нагло спросил Талейран.
   -- Ты с этим и пришел сюда? Тогда иди, все посмотри, не забудь залезть под кровать и заглянуть под ванную, а потом выметайся. Мне все это неприятно и даже оскорбительно. Я вам не абхазка и не грузинка, я русская и у нас другие отношения с мужьями, и с мужчинами вообще. Я такой же человек и если муж не прикасается ко мне по полгода, я имею полное моральное право завести любовника. Передай это своим родственникам.
   -- Ну, знаешь, ты немного права. Не говори Тимуру, что я приходил к тебе, -- сказал Талейран и стал собираться. -- Мне-то, в общем, все равно: ми просто иногда думаем, что ты виновата в том, что наш Тимур все дни в бегах.
   -- Конечно, у вас всегда женщина виновата во всем. Даже в том, что ее муж потаскун.
   --Эй, женшина, не забывай, кто ты есть, -- сказала Талейран, выходя на лестничную площадку.
   Тамила смотрела в спину Талейрана и думала о том, что если бы она была мужчиной, то могла бы более круто поговорить с ним, нахалом, а то и грубо вытолкать за дверь, наградив хорошей оплеухой. Но... и она почувствовала, как слезы душат ее горло от обиды и от бессилия что-либо сделать.
   Она вернулась в прихожую и набрала номер Бориса. Борис был на работе, и поднял трубку.
   -- Борис Петрович, ты у себя? я сейчас подъеду, ты не очень занят? О, это очень хорошо.
   Она быстро собралась, сунула в сумку несколько сто долларовых бумажек и спустилась во двор. На остановке вытянула руку, иномарка мчащаяся куда-то, остановилась, Тамила открыла заднюю дверь и назвала адрес.
  
   Борис встретил ее тепло: обнял и поцеловал в щеку.
   -- Ты не сердись, что я приехала так неожиданно: со мной происходит что-то необычное в последнее время. Меня преследует страх, -- сказала она, глядя ему в глаза, как старому другу. -- Скучно мне и тяжело, вот потому я и приехала.
   -- А где твой ненаглядный? -- спросил Борис.
   -- Шляется, где еще.
   -- Он, кажется, очень разбогател: приобрел целый корпус гостиницы "Севастополь" и получает шестьдесят тысяч долларов в месяц, а может и больше. Это слухи, правда, но слухами земля полнится, -- произнес Борис, широко улыбаясь. -- Так что тебя можно поздравить.
   -- Не в деньгах счастье, Борис. Ты тоже не беден, но ты счастлив? Едва ли. Видишь, как все выходит. Если бы тогда, в доме отдыха, я не познакомила тебя с Людой, может быть, мы с тобой были бы счастливы? Я иногда думаю об этом, но все не решаюсь признаться тебе в этом.
   -- Возможно, да, но теперь уже поздно, не так ли? Поезд ушел.
   - Еще не ушел, Борис. А где твоя новая любовь и как у тебя с ней дела?
   -- Я отправил ее в Грецию на курорт. Остальное все сложно, я не хочу пока думать об этом, потому, что мы с ней оба загнаны в тупик. Судьба нас туда запихнула. А вот выйти из этого тупика мы, целыми и невредимыми не выйдем. Остается только разрушить этот тупик. Только хватит ли сил?
   -- У нее были трудные роды?
   -- Да, очень: оба ребенка неживые родились, и больше детей у нее не будет.
   -- Я вам не завидую, -- сказала Тамила. -- И я тоже в тупике. Денег полно, а счастья нет. Недавно он притащил целый мешок с долларами, вывалил мне в угол и, хохоча, удалился, я до сих пор не знаю, где он, что с ним, и что делать с этими деньгами.
   -- Мне сказали, что он стал употреблять наркотики, это очень опасно. Его надо спасать. А что касается денег это нагрузка на психику. Самое лучшее, что можно придумать, это отправить их за границу. Там все надежно, а у нас нестабильно: сдашь, а потом тебе покажут дулю, как это уже было не раз.
   -- Мы оба страдаем одним и тем же недугом.
   -- Каким? -- спросил Борис.
   -- Отсутствием детей.
   -- Да, это правда, -- согласился Борис и почесал за ухом.
   Разговор как будто был закончен, но Тамила не собиралась уходить. Она рассказывала всякие то смешные, то грустные истории, а потом сказала:
   -- Не оставляй меня сегодня одну, мне страшно.
   Это прозвучало неожиданно и свалилось, как снег на голову. Борис растерялся и скороговоркой произнес:
   -- Что ты, что ты? Как можно? Давай, я тебя куда-нибудь спрячу, пристрою на ночь у своих друзей. А Тимуру, если он появится, скажу, что тебе угрожали, ломились в дверь, не давали заснуть, и ты не знала к кому обратиться, вот и...
   -- Все так, но я имела в виду несколько иное направление, я...мне не с кем даже пообщаться, я так одинока, как может быть одинок человек в большом городе, до которого решительно никому нет дела. Нет, ты, пожалуйста, не думай Бог знает что, мне от тебя ничего такого не нужно, чтоб не вписывалось в рамки морали, хоть сейчас не поймешь, где границы между моральным и аморальным поведением. Я хочу пройтись с тобой по бульвару, потолкаться в толпе, может, зайти в кафе, выпить бокал шампанского.
   -- Тамила, лапочка, нет ничего проще. Я оставлю машину здесь, и мы можем, как простые смертные добраться до Арбата городским транспортом, там погулять, как в девятнадцатом веке. Идет?
   Тамила подпрыгнула от радости и захлопала в ладоши.
   -- Да, конечно, поехали, тем более что я там ни разу не была. Я живу в Москве, а Москвы совершенно не знаю: все время в четырех стенах. Даже если вместо обоев наклеить доллары, все равно счастливой не будешь. Мне не нужны его доллары, квартиры, дачи, мне нужно нечто другое.
   - Что именно?
   - Мне нужно так много, так много и в то же время, так мало, словом, мне нужно то, что вмещается в одно слово: счастья.
   - Оно у тебя будет, не все сразу, - утешал ее Борис.
   Когда они вышли на улицу, Тамила взяла Бориса под руку, прижалась как маленький ребенок к его плечу и всю дорогу щебетала, как сорока. В метро уже начался так называемый час пик, когда в каждом вагоне пассажиров как селедка в бочке. Бориса прижали к спутнице так, что он чувствовал каждую частичку ее тела, а она от несказанной радости то закрывала, то открывала глаза и не шевелилась, словно замерла.
   На Арбате они долго гуляли, дурачились как в молодости, и этим Тамила заслоняла свою настоящую жизнь, полную неразрешимых противоречий.
   Борис тоже будто проснулся. Он рад был тому, что их никто здесь не знает, никто на них не обращает внимания, и они принадлежат только себе.
   -- А, давай бродить всю ночь, -- сказала Тамила.
   -- Нельзя, к нам начнет приставать милиция.
   -- Но я домой не хочу: там меня никто не ждет.
   -- Ладно, поедем ко мне, -- сдался Борис.
   -- Поедем, поедем, с удовольствием, -- запела Тамила и чмокнула Бориса в щеку.
   10.
   Было два часа ночи, когда Борис с Тамилой, подошли к метро "Арбатская". Но вход оказался закрытым.
   -- Я сейчас поймаю такси, -- предложила спутница Бориса, -- ты только стань подальше от меня, я сделаю вид, будто я одинокая женщина, которой можно воспользоваться, стоит на обочине шоссе, дрожит вся от холода и готова ко всему на свете, лишь бы ее подвезли. Но как только машина остановится, сразу, не мешкая, подбегай ко мне, и мы оба прыгнем на заднее сиденье.
   -- Давай, действуй, а я посмотрю, что из этого получится, - сказал Борис.
   Народу в ночной Москве все же мало, но транспорт, особенно легковушки все шастают, развозят влюбленных парами по домам. Среди водителей есть и такие, кто не прочь побаловаться случайной пассажиркой, а то и изнасиловать и ограбить ее. Тогда уж, не ждите, что вас отвезут по указанному вами адресу, а скорее куда-нибудь к старым гаражам, где в темноте и грязи начнут стаскивать с вас одежду, как с животного кожу, чтоб совершить над вами насилие. Если после того, как вас обесчестят, вернетесь домой, считайте, что вам крупно повезло. Тамиле внушали это родители еще тогда, когда она была в девятом классе.
   А сейчас она недолго стояла с вытянутой рукой. Иномарка тут же остановилась и водитель, не спрашивая, куда ехать, открыл дверь.
   -- Я не одна, -- сказала Тамила, хватаясь за ручку задней двери, и тут же подошел Борис. Деваться было некуда, но водитель все же проворчал:
   -- Я держу курс на Варшавское шоссе, если вам в другую сторону, прошу извинить.
   -- Нам по пути, -- сказал Борис и вытащил двадцать долларов.
   У офиса Бориса они пересели в его новенькую машину "Вольво" и направились в Черемушки.
   -- Борис Петрович, подожди.
   -- Что случилось? -- спросил Борис. -- Тебя отвезти домой?
   -- Да. Но не совсем так. -- Тамила повернулась вполоборота к нему, положив свою руку на его руку, руку друга и глядя ему в глаза, продолжила: -- Уж если мы друзья, то выручай, я добро никогда не забываю. Сейчас мы поедем к моему дому, ты остановишь машину за углом и подождешь, пока я не вернусь. Я соберу эти проклятые доллары в мешок, пусть они хранятся у тебя. Мало ли, какие времена могут наступить. Может, он меня выгонит совсем из дому, а у меня ни кола, ни двора, ни копейке в кошельке.
   -- Ты трезво рассуждаешь, -- сказал Борис, -- но Тимур может кинуться, а денег нет. Что тогда?
   -- Он ничего не помнит. И, кажется, деньги его интересуют мало. Только гостиница ему приносит шестьдесят тысяч ежемесячно и столько же рынок.
   -- Тамила, я тоже не знаю, куда девать свои миллионы и что с ними делать. И если с тобой что-то подобное, о чем ты говоришь, произойдет, я сам назначу тебе пожизненное обеспечение, -- зачем тебе рисковать?
   -- Я прошу тебя, не откажи мне в этой просьбе. Я на эти деньги куплю хорошую квартиру и переведу родителей в Москву, вот я и буду обеспечена всем необходимым.
   -- Мне нечем возразить, и отказать я тебе не могу. Но учти, даже под пыткой ты не должна признаться, у кого ты хранишь свои деньги, вернее, деньги своего мужа.
   -- Не беспокойся, -- сказала Тамила.
   Когда они подъехали к ее дому, уже начинался рассвет. Тамила выскочила и стрелой помчалась к себе домой, а вернулась минут сорок спустя, волоча тяжелую сумку с долларами. Теперь она сама села на заднее сиденье и дрожащими руками обхватила сумку, пытаясь взгромоздить ее на колени.
   Двадцать минут спустя, они поднимались в квартиру Бориса. Теперь он держал этот груз в правой руке. Дежурный на первом этаже клевал носом и даже не обратил внимания на поклажу. Он узнал Бориса и приложил пальцы к фуражке.
   Квартира Бориса была пуста. Тамила навещала своих друзей очень редко. Причина этому была одна: болезнь, а потом и трагическая смерть Люды.
   Борис вошел, пропустив Тамилу вперед, включил свет, а сумку забросил в угол. Он ждал, что она примется считать деньги, но она только сказала:
   -- Покажи, где мне преклонить голову, а остальное -- завтра. Я, кажется, хочу спать, и сон у меня будет хороший.
   Борис показал ей комнату, где обычно ночевала домработница Маша, а сам, после душа, лег в своей спальне. Он долго ворочался в кровати, стараясь уснуть, но сон не шел к нему: слишком поздно лег. То, что в его доме, за стеной, женщина, очевидно раздетая и ждет, не дождется, чтобы он появился, будоражило его нервы. У него с полгода никого не было. "Тамила не откажет, в этом я уверен на сто процентов, но, как я буду ей в глаза смотреть завтра? Что я ей скажу? Дружба, которая была у нас годами, будет растоптана в один миг. Нами же. Мы будем корить себя, а потом и друг друга. Есть черта, которую нельзя переступать. Мы не родственники, правда, но Тамила в глубине души будет считать, что она имеет на меня право и ждать случая, чтоб повторить то, что было сегодня. Можно позволить себе все, кроме этого. Жаль, что она так близка мне".
   Он включил ночник, посмотрел на часы. Стрелки показывали половина шестого утра. Он встал и как был в пижаме, отправился на кухню, чтобы достать димедрол. Как он ни старался пройти беззвучно, дверь издала глухой звук. Борис услышал, что в той комнате тоже что-то зашевелилось.
   Это Тамила. Она тоже не спала. Она ждала, что Борис вот-вот появится. Даже если бы он просто пришел, посидел рядом и подержался за ее трепещущую руку. "Я никогда, никогда на него не буду претендовать. Мы останемся такими же друзьями, ты слышишь, Борька. Баламут ты, вот, кто ты есть. Я сейчас сама встану и пойду к тебе и изнасилую тебя. Неужели ты откажешься от такого кайфа, дурачок?"
   Когда дверь издала глухой звук, она просто вскочила и стала прислушиваться. Но опять наступила глухая тишина. Никто даже муха в ночной мгле не нарушала эту тишину. Борис разжевал таблетку, запил ее водой на кухне и бесшумно прокрался к себе в спальню и вскоре заснул.
  
   В десять утра Борис постучал в дверь, она еще спала.
   -- Уже десять часов. Вставай, полуночница. Завтрак готов.
   -- Брось мне халат, а то я...голенькая. Ты не боишься меня?
   -- Боюсь, -- сказал Борис. -- Я не столько тебя боюсь, сколько самого себя.
   -- Моралист, -- как бы с упреком сказала Тамила. -- Мы оба в одинаковых условиях: постимся. Ты так любишь свою Асю?
   -- Я жду тебя на кухне.
   Борис повернулся и ушел. Тамила побежала в ванную, умыла лицо прохладной водой и в халате Люды, вошла на кухню.
   -- Я должен появиться на работе, а ты вернешься домой. Если мне удастся, я поговорю с Тимуром. Тебе надо хоть какую экономку пригласить в дом. А пока покушаем, вывалим все, что в этом мешке, пересчитаем.
   -- Я голодная как волк, -- сказала Тамила и набросилась на пищу. -- Ты хороший муж. Мне бы такого. Чтоб поднял часиков этак в десять -- одиннадцать и пригласил к столу. А посуду ты сам моешь?
   -- Когда как. Но, как правило, сам.
   После завтрака Борис принес сумку с долларами, и все всыпал на пол. Тамила ползала на коленях, складывала пачки. Вышло пятьсот пятьдесят тысяч долларов.
   -- Сегодня же я поговорю, как их отправить за границу, в швейцарский банк. Позвони мне вечером.
   -- Боря, дорогой, спасибо тебе за все. Если этот наркоман меня прикончит, оставь себе эти деньги, а пятьдесят штук отвези моим родителям.
   -- Не говори глупости, и не смотри так мрачно на жизнь.
  
   11.
   Матильда старательно осваивала гуманитарные науки в Лондоне и к концу второго года обучение уже читала Шекспира в оригинале. Кроме английских, бегло читала французские и итальянские газеты, выходящие в Лондоне. Она очень старалась, дабы доказать своему благодетелю Борису Петровичу, что он не зря потратил значительные деньги на ее заграничное образование. Этот благородный жест никак не вмещался в ее голове: за что ей такие блага? Борис не родственник, не друг семьи, - неужели она, по существу еще девочка, нравится ему?
   " Не может такого быть, - размышляла она, - угловатая, грубоватая, с прыщиками на носу, вон Зоя и Жанна надо мной посмеиваются, я простофиля, а у него такие возможности...Не может быть, чтобы я ему нравилась. Это у него просто барские замашки, не более того. Но все равно, я должна доказать, что я по крайней мере не дура. А если я ему действительно немножечко нравлюсь, о тогда я буду самой счастливой на свете".
   Освоить чужой язык, находясь среди англичан, оказалось не таким трудным делом, как это представлялось ей в родном городе, а потом и в Москве, где она пробыла два года.
   Вместе с ней в группе учились еще две девочки, Жанна и Зоя. Отец Жанны работал в министерстве иностранных дел России, а Зоя была дочерью крупного бизнесмена Валуева, в чьем ведомстве находились многие заправочные станции Москвы.
   Зоя и Жанна каждый день меняли платье, два раза в неделю посещали лучших парикмахеров Лондона, разгуливали по городу, знакомились с молодыми людьми.
   В колледже господствовала дисциплина с соблюдением правил поведения, но только во время учебы, с понедельника по пятницу, а в субботу и воскресение студенты были предоставлены самим себе. Но они были предупреждены еще на первом курсе, что любое задержание полицией в непотребном виде приведет к немедленному исключению из колледжа, а учащиеся из других государств будут высланы из страны.
   Матильда держалась особняком, она не могла рассчитывать на то материальное обеспечение, которое было у Жанны и Зои. У девочек из обеспеченных семей всегда водились евро в кошельках, в любом количестве.
   -- Кто у тебя отец? -- спрашивала Зоя.
   Матильда не знала, что ответить: врать не хотелось, но и правду говорить не торопилась.
   - А может, тебя прислал какой-нибудь старичок, которого ты уже много раз ублажала в Москве, либо богатый родственник, признавайся, не темни, - настаивала Зоя. - Знай: все тайное становится явным.
   - С какого возраста ты стала его любовницей, с пятнадцати? Впрочем, я в пятнадцать отдалась мальчику, - сказала Жанна.
   - А я в тринадцать, - сообщила Зоя.
   - Ну и как? - спросила Матильда.
   - А никак, он был моего возраста, а в этом возрасте у мальчиков гнется и они не могут пробраться вглубь. Он меня только топтал как петух курицу. Ну, так с какого возраста ты с ним живешь? Только не темни.
   - С девяти, - рассмеялась Матильда.
   - Ну, будет тебе шутки шутить. Если бы ты начала заниматься сексом с этого возраста, то у тебя уже были бедра ого-го! И кроме того, ты шлялась бы по улицам Лондона, как сучка во время половой охоты, а ты ведешь себя, как монахиня. Тебе надо сменить платье и выходить в свет, хотя бы по выходным, -- не отставала Зоя. -- Если твой любовник так беден, или так скуп, мы с Жанной могли бы тебе помочь, у нас денег куры не клюют.
   Матильда нахмурила брови, а потом выжала из себя скупую улыбку и сказала:
   -- Спасибо. Выходить в свет мне еще рано, с этим можно и повременить, да и охоты у меня особой нет. Вернусь в Москву -- наверстаю упущенное.
   -- Не будь дурой, -- покровительственно произнесла Жанна, -- у тебя довольно приятная внешность. Хорошее, модное платье, соответствующий макияж и ты сможешь подхватить какого-нибудь короля Гвинеи-Бисау, а лучше всего, богатого англичанина. Останешься здесь, чего там в Москве делать? Москва -- нищий город. У тебя любовник-то кто, ты так и не сказала.
   -- У него фирма...
   -- На грани банкротства? -- не отставала Зоя. -- Назови фамилию и его фирму, я напишу отцу, мой отец нефтяной король, может он возьмет его к себе.
   -- У него хоть среднее образование-то есть, или всего два класса? -- с ехидством спросила Жанна.
   -- Пока мне ничего не нужно, спасибо за заботу. А что касается помощи моему благодетелю, надо у него спросить, я напишу ему об этом. Если он попросит помощи -- я буду только благодарна за содействие. А что касается короля Гвинеи-Бисау, я не хочу быть королевой: корона тяжелая, а у меня шея тонкая, может не выдержать, -- рассмеялась Матильда. -- Когда ты, Зоя, или ты, Жанна поработишь короля Марокко, пригласите меня на свадьбу в качестве подружки, может, и я займусь ловлей королей и шейхов, а то и принца Англии на крючок поймаю, коль принцесса Диана приказала долго жить.
   -- Хитрая ты, однако, -- сказала Зоя, -- на чужих плечах хочешь выехать.
   В колледже, наряду с литературой, историей, преподавались и другие предметы, в том числе и взаимоотношение между противоположными полами, с показом видео фильмов и муляжей, а также правила хорошего тона, виды танцев, музыкальные жанры, -- словом здесь "выращивали" светских дам, как бы возрождая традиции золотого девятнадцатого века.
   У Матильды, начиная со школьной скамьи, был свой рыцарь. Он витал пока в облаках, иногда являлся во сне, а когда этот рыцарь вызвал ее в Москву и она его увидела, и узнала естественную, но такую щемящую новость, что он женат, этот рыцарь отдалился от нее на непреодолимое расстояние. С этой мыслью она и отправилась в Лондон два года тому, а теперь, когда она полностью сформировалась, как девушка и когда зеркало говорило ей: ты хороша, ты победишь, и твой рыцарь будет побежден, Матильда решила ждать. Она стала надеяться, что время работает на нее.
   Раньше она не звонила и не писала в Москву Борису Петровичу, считая неприличным беспокоить его по пустякам. Да и что писать, не имела понятия. Написать, что любит его? Но ведь он наверняка это знает. А потом, какой толк? у него жена и возможно куча любовниц.
   Теперь же, когда Зоя предложила услугу, Матильда уцепилась за это. Она села за письмо. Письмо вышло коротким и чересчур сухим. Пришлось его порвать и бросить в печку. Второе письмо вышло слишком нежным, оно дышало бескорыстной симпатией, от которой всего шаг для признания в любви. Оно было самое хорошее, даже несколько капелек слез упало на него, но это письмо нельзя посылать. А вдруг прочитает жена Бориса Петровича. В семье разразится скандал, и все может кончиться тем, что Борис Петрович вынужден будет отказаться от финансирования ее учебы в Лондоне.
  
   "Уважаемый Борис Петрович! Нет, дорогой Борис Петрович!
   Здесь, вдали от Родины, я все чаще думаю о том, кто послал меня сюда осваивать науки и культуру Запада и не могу найти объяснение Вашему поступку. Неужели Вы так добры и так великодушны? Я ничем не заслужила такого отношения к себе и поневоле приходит мысль в голову, чем я буду расплачиваться, когда вернусь в Москву. О, да, я готова на любые жертвы, если таковые потребуются. Только Вы...не забывайте меня, не выбрасывайте меня из своей души и сердца. Знайте, что нет, не было и не будет души более преданной Вам, чем моя душа, в которой так много несбыточных надежд.
   Я уже могла бы написать это письмо на английском языке, но пока не решаюсь: не хочу затруднять вас. Мои дела не так уж и плохи, думаю, что Вы сможете когда-нибудь гордиться своей "дочкой". Со мной здесь учатся две девушки из Москвы -- Зоя и Жанна. Я по сравнению с ними, веду довольно скромный образ жизни. А у Зои отец нефтяной магнат. Зоя говорит: если у твоего папы трудности и его фирма на грани банкротства, я могу попросить отца, он поможет ему. Я посмеялась в душе, а потом подумала: а вдруг вам пригодится такое знакомство. Почему бы ни воспользоваться им? Такое редко бывает в жизни. Сообщите мне, пожалуйста, письмом или телеграммой: Лондон, Лобби стрит, 10. Звездычевой Матильде".
   Через две недели на ее имя пришла телеграмма из Москвы: "Срочно открой счет в любом банке Лондона и сообщи свой номер счета телеграммой, я вышлю тебе тысячу долларов -- Борис".
   В кошельке Матильды было всего сто пятьдесят долларов. Она тут же побежала в ближайший банк и открыла счет, положив сто долларов. Банковский клерк высоко поднял брови и когда выдавал карточку, спросил:
   -- Вы, должно быть, русская? Только в России люди так бедны, что могут положить в банк сто долларов. Но не беспокойтесь: тайна вашего вклада гарантирована, -- и расхохотался.
   Прошла неделя. Матильда решила снять пятьдесят долларов, чтоб обменять их на евро. Когда служащий банка достал ее карточку, у него стали квадратные глаза.
   -- Ого! все о?кей! У вас на счету шестьдесят тысяч долларов. Давайте еще раз возьмем образец вашей подписи и поменяем вам карточку.
   Матильду бросило в жар: новость, которую она только что узнала, буквально ошеломила ее.
   " Что это может значить? И что я должна делать с этими деньгами? тратить на одежду, на макияж, на кафе и рестораны? ни за что в жизни. Что это с Борисом Петровичем? Он, должно быть, любит меня, любит, любит, любит", говорила Матильда последние слова вслух.
   - Who "любит", who "любят?" - спросил клерк по-английски.
   - Папа меня любит! любит, он меня любит, потому что я у него одна. Одна единственная.
   Она вернулась в колледж пешком, крепко зажав сумку, в которой находилась банковская карточка с умопомрачительной суммой. Сославшись на головную боль, она не пошла на последнюю лекцию, а вернулась на свою квартиру, где сейчас проживала. Не выпив даже чашки кофе, разделась и зашила карточку в трусики, которые решила не снимать даже, когда придется лечь на ночлег.
   "Надо дать телеграмму. Как вести себя, что делать? куда девать эти деньги?"
   Матильда села к столу и стала составлять текст телеграммы. Но ничего путного не выходило. Нельзя было написать: куда девать шестьдесят тысяч долларов, которые вы мне прислали. А придумать описательную форму, выразить свою мысль Эзоповским языком не получалось. Так она и заснула с ручкой в руках и видела всякие приятные и страшные сны. То крупная собака вдруг возникала, пытаясь лизать ей руку, то кто-то с вилами гонялся за ней. А когда наступило утро, Матильда открыла глаза и тут же убедилась, что карточка на мести, вскочила и бросилась к большому зеркалу. Увидев себя во весь рост, спросила:
   -- Что будем делать, Матильда? Ничего, совсем ничего? Вот и хорошо, вот и хорошо. Поспешишь -- людей насмешишь.
   В этот день она подошла к Зое и попросила у нее в долг пятьсот долларов.
   -- Долларов у меня нет, а вот евро есть. Четыреста хватит?
   -- Спасибо. Через неделю верну. Мне обещали выслать, -- сказала Матильда.
   -- Обещанного три года ждут, знаешь?
   -- Не три года, а три дня, -- засмеялась Матильда. После занятий она отправилась на телеграф и дала Борису телеграмму такого содержания:
   "Град выпал в таком количестве, что я просто растерялась: не знаю, что делать. Жду вашего совета -- Матильда".
   Текст телеграммы, посланный в Москву Борису, успокоил ее и вернул к нормальной жизни. Занятые у Зои евро она расходовала бережно до тех пор пока не получила телеграмму от Бориса в которой сообщалось, что град еще будет падать, поскольку это естественный процесс, а она не должна теряться и поступать по своему усмотрению, тепло одеваться и носить с собой зонтик.
   " Я могу снимать и тратить эти деньги, но разумно, ибо поступать по своему усмотрению, значит поступать разумно, а когда вернусь в Москву на летние каникулы, отчитаться перед Борисом Петровичем за каждый доллар. Надо снять немного денег, поменять свой наряд, посетить парикмахерскую, сфотографироваться и послать фото матери, и...Борису Петровичу. Чем я хуже этой Зои и Жанны?"
   Когда она появилась в банке и предъявила свою карточку, клерк пробил ей еще миллион долларов. Дважды по пятьсот тысяч с интервалом в три дня.
   -- Я хочу снять...десять тысяч, -- заикаясь, сказала Матильда.
   -- Брать наличные нет необходимости. Я сделаю вам карточку, с которой вы можете пойти в любой магазин и там купить все, что хотите, и с вашей карточки снимут, потраченную вами сумму, -- просвещал ее клерк.
   Матильда сменила свой наряд, сделала модную прическу, сфотографировалась, и вернула занятые деньги, Зое. Фотографии вышли хорошие: Матильда сама себе понравилась, но отправлять не стала, ни матери, ни в Москву Борису Петровичу: близились летние каникулы, и она готовилась к отъезду сначала в Москву, а потом в Днепропетровск к матери. Зоя с Жанной теперь еще больше приставали к ней: что, да откуда? Но Матильда отмалчивалась. Хвастаться своим богатством не имело смысла, это и так было видно. Теперь она одевалась намного лучше и прическу меняла чаще и даже тусоваться ходила, но куда, никто не знал.
  
   12.
   Анастасия Измайлова отдыхала в Салониках на берегу Эгейского моря, где не только теплые дни, но и сказочные ночи, которые окутывают человека теплом, как шикарным одеялом из самого нежного гагачьего пуха. В первые дни ей казалось, что она не на земле, а в раю, настоящем раю, потому, что на земле такого просто быть не может. Здесь так много отдыхающих и у всех такой счастливый вид, что глядя на все это, невольно сам становишься счастливым. Сам воздух пропитан любовью и счастьем. Уезжая из Москвы, она положила в банк десять тысяч долларов и взяла карточку, по которой могла тратить здесь, сколько душе угодно.
   Ася с первого же дня поняла, что ее окружают зажиточные люди, среди которых немало новых русских, но это не просто любители погреться под лучами южного солнца, поваляться на шикарном песке, чистом, как кукурузная крупа импортного производства, а это люди с тугими кошельками. Здесь и шага не сделаешь без денег, или без карточки, с которой стекают доллары, как вода с желобка под уклоном.
   Единственное что ее беспокоило и заставляло чувствовать себя не в своей тарелке, это шрам во весь живот, не позволяющий появиться на пляже в миниатюрном купальнике, к которому так липнет мужской глаз. Но и здесь она нашла выход: загорала в закрытом купальнике, а на пляж шла в миниатюрном светлом халатике, застегнутом на все пуговицы.
   К концу второй недели ее личико не только загорело, но и округлилось и ребра, выпиравшие раньше, покрылись жирком, талия приняла более четкие очертания. И...появилась мажорная (завораживающая) улыбка. Ей казалось, что здесь отдыхают сплошные американцы: все улыбаются по всякому пустяковому, ничтожному поводу и без повода. И она стала улыбаться. А как же? Эта улыбка и главное глаза, живые, зовущие, бездонные, привели к тому, что по ее следу, на некотором расстоянии, несколько вразвалку начал следовать двуногий зверек с рыжими волосами, гордо поднятой головой и приобретенной уверенностью, пришедший к нему вместе с тугим кошельком.
   Он шел в миниатюрных плавках туго прилегающих к ногам, заложив туда кусок свернутого в рулон полотенца, зная, что многие женщины оценивающим взглядом смотрят на мужскую фигуру, и, в то же время краешком глаза, как бы невзначай, задерживают свой взор на мужском достоинстве. И, увидев такой бугор, поневоле начинают испытывать внутреннюю дрожь, а потом ищут пути к знакомству. Рыжие волосы, веснушки на лице, низкий лоб и приплюснутый нос мало кого интересуют.
   На ногах покрытых темной шерстью, с едва заметными завитками, были дорогие пляжные тапки, чем-то похожи на сандалии, в которых ходили когда-то богатые древние греки. Генрих или попросту Гена следовал за Асей на расстоянии десяти метров и эту дистанцию не сокращал и не увеличивал. Так удобнее. Если она случайно повернет голову, все равно ничего не поймет, мало ли отдыхающих направляются в сторону моря. Ася свернула вправо и направилась туда, где меньше народу, расстелила полотенце, сняла блузку и легла на спину. Генрих устроился чуть поодаль.
   -- Простите, который час? а то у меня часы..., купался в них, и после этого начали барахлить, хоть и выложил я за них шесть тысяч долларов. Наверное, подделка.
   Генрих стоял во весь свой гигантский рост, демонстрируя свой интим нестандартных размеров. Ася приподняла голову, захлопала глазами, она не присматривалась специально, просто ей это в глаза бросилось, но она тут же повернулась, извлекла свои часы из-под полотенца и сказала:
   -- По-местному: десять.
   -- Благодарю вас, -- сказал Генрих. -- Если не возражаете, я устроюсь поближе и буду вас охранять. Я рад, что вы русская. А то уж думал: гречанка. Признаться, я преследовал вас, на расстоянии, конечно. Смотрю: идет впереди красивая зверюшка, и я тут же, мимо воли, превратился в охотника: вы уж не обессудьте.
   Ася приняла сидячее положение, еще раз критически оценивая его внешность, и тут же почувствовала что-то неладное внутри, некая горячая волна атаковала ее таз и застряла в потайном месте, будто ей кто-то шепнул: этот мужчина -- гигант.
   -- И много зверюшек вы полонили? -- спросила она.
   -- Да что вы, я не из тех, а потом, я приехал недавно, всего дня два тому. Давайте знакомиться: Генрих Иосифович, или просто Гена.
   -- Анастасия Ивановна.
   -- Искупаемся?
   -- Пожалуй, -- согласилась Ася.
   Ася хорошо плавала, а Генрих хорошо нырял. Он подплывал снизу и как бы невзначай касался груди, иногда ног. Ася визжала, стучала кулачком в рыжую грудь, и все это кончилось тем, что он брал ее на руки, крепко прижимал к своему телу, а потом кидал в воду.
   Вскоре Ася устала и вышла на берег. Генрих же поплыл так далеко, что она его почти не видела. Вскоре греческие службы погнались за ним на моторной лодке и заставили вернуться к берегу. Ася в это время была занята собой. Она поняла, что произошло что-то такое, над чем надо серьезно подумать и выбрать правильную линию поведения.
   С одной стороны Борис, который любит ее, и когда она вернется крепкая, цветущая, будет ласкать ее ночи напролет, стараясь, чтобы она забыла все, что с ней случилось в больнице. А с другой стороны... Борис далеко, почти на другом конце света, он никогда не узнает, как она вела себя, с кем подружилась..., целовалась и все такое... "А этот Генрих..., да у него там двадцать пять сантиметров. Интересно, какие ощущения можно испытать с таким мужчиной? Должно быть кайф необыкновенный. Что если попробовать, не изменять, нет, об этом не может быть и речи, а только попробовать, всего один раз? Ну что тут такого? Девственности ведь я не лишусь, правда? Я это давно сделала".
   Она успокоила себя, но не надолго. Мысль о том, что она уже давно живет на деньги Бориса и что отдыхает здесь, благодаря Борису, подобно муравью, ползущему по спине, тревожила ее совесть. "Нет, этого не будет, и быть не может. Проклятая похоть, как ты смазываешь мои пятки, чтоб я поскользнулась на каменных плитах!"
   Она повернулась на живот, уткнула лицо в полотенце и плотно закрыла глаза.
   Вскоре появился Генрих, он улегся почти рядом и какое-то время щадил ее уединение, не прикасался к ней. Она оценила его рыцарский поступок, повернула голову и спросила:
   -- Вы спортсмен?
   -- Да, у меня первый разряд по плаванию, но я покончил со спортом. Бизнесом занялся. Бизнес это деньги и неплохие, а спорт..., он пока на задворках. У вас тоже фигура...спортсменки.
   -- Да. У меня бег. На кухне, -- рассмеялась Ася.
   -- У вас семья?
   -- Нет, я одна.
   -- И я один, -- сказал Генрих.
   Ася смотрела на его физиономию, искала хоть что-то, что бы ей импонировало, но ничего не находила.
   -- У меня есть друг в Москве. Я ему многим обязана.
   -- Москва далеко. И если вы поплаваете рядом, посидите со мной в ресторане, а вечером пройдетесь под луной, -- что здесь плохого? И потом, сейчас другие времена -- другие нравы. Даже если произойдет что-то такое необычное, казнить себя не имеет смысла. Неужели вы думаете, что ваш друг ничьих пальчиков не подержит в своей руке в ваше отсутствие?
   -- Мужики все одинаковы, -- как-то зло произнесла Ася.
   -- Это неверный тезис. Мужики не со слонихами общаются, а с женщинами. Изменить женщине можно только с женщиной, но ни с кем другим. Я думаю: все мы одинаковы.
   -- Оно конечно так, но инициатива принадлежит вам, а мы существа слабые, -- сказала Ася и осеклась. -- Но не все, я к ним не принадлежу.
   -- Вы волевая женщина, хотя эта воля появляется ближе к сорока, а вам нет еще и тридцати. А потом не забывайте, что сила женщины в ее слабости.
   Генрих повернулся на спину, раскинул руки. Левая рука невольно коснулась плеча Аси. Она вздрогнула: ее глаза снова прилипли к мужской фигуре и к тому волшебному, слишком высокому горбу, и ее ладонь невольно легла на пальцы того, кто поглаживал ее плечо. Так она проявила силу в своей слабости. Генрих был прав: он умный мужик.
   -- Не знаю, как вы, а я не могу долго лежать на одном месте. Если хотите, можем пройтись вдоль берега моря.
   Ася повиновалась.
   Они шли долго, он все рассказывал, совсем заморочил ей голову своими рассуждениями о жизни, о том, что все временно, что ничего нет вечного, что надо брать от жизни все, пользоваться моментом, так как у каждого человека слишком мало времени отведено для счастья.
   Пляж давно кончился, они шли совершенно одни, уже достигли бамбуковых зарослей. Генрих вдруг схватил Асю и поднял на руки, покружился с ней и направился в заросли. Ася прижалась к нему, но, поняв, чем это сейчас закончится, а также свой шрам на животе, который, конечно же, он увидит, стала перебирать ногами и отталкивать его руками.
   -- Не сейчас, нет, это невозможно, -- лепетала она, хотя страсть в ней стала просыпаться. -- Для этого есть ночь...
   Услышав слово "ночь", Генрих опустил ее на ноги, поцеловал в лоб и сказал:
   -- Пусть будет ночь. Трудно так долго ждать, ночь еще не скоро, но я...мужественный человек.
   Они вернулись в санаторий и разбрелись, кто куда. Ася обрадовалась, что все так прошло благополучно, и была убеждена, что теперь-то она сможет держать себя в руках, чтобы сохранить верность своему возлюбленному и гордиться тем, что она все же не тряпка, а личность.
   К вечеру это решение в ней настолько укрепилось, что она решила посетить любое зрелищное мероприятие, занять последний ряд, чтоб Генрих не смог ее обнаружить.
   После захода солнца Ася быстро перекусила в кафе и отправилась на танцплощадку, где уже гремела музыка и танцевала молодежь. Она присела на свободную скамейку, пытаясь сосредоточиться на греческой мелодии, но мысли ее прыгали с Бориса на Генриха, в сердце шла борьба между соблазном и долгом. Вдруг кто-то мягко опустил ладонь на плечо, и Ася тут же поняла: это он.
   -- Зверюшка скрылась от меня, но я ее обнаружил, -- сказал Генрих. -- Пойдем, столик в ресторане заказан на двоих.
   -- Я не одета, -- механически ответила Ася.
   -- Пустяки. Здесь свои правила. И все же, если так надо, я подожду, пока вы переоденетесь.
  
   После ресторана, Ася, слегка покачиваясь и хохоча, стала более покладистой и податливой. Генрих вел ее к себе в номер, не спрашивая на то ее согласия. Это само собой подразумевалось. Номер был, как у нее, шикарный с притушенным светом, большим зеленым деревом -- пальмой в углу.
   Генрих открыл холодильник и извлек бутылку шампанского. Он не спешил, как истинный джентльмен, давая понять Аси, что он не какой-нибудь петух и только потом, после второго бокала стал расстегивать пуговицы на кофточке Аси. Ей удалось отключиться от всех моральных тормозов, связанных с верностью любимому человеку и погрузиться в неотвратимый мир страсти.
   Генрих прикасался губами к ее груди, и это было так здорово и так хорошо, что она почти полностью потеряла власть над собой. Тогда он взял ее на руки и отнес на кровать.
   -- Свет! выключи свет, я...не могу при свете и...я сама.
   Она вскочила, нажала на выключатель, сняла с себя все и юркнула под тонкую шелковую простыню. Маскировка шва на животе была проведена как нельзя лучше. Генрих улегся рядом. Рука Аси невольно скользнула к ногам партнера, чтобы довести его до экстаза, но, увы: Генрих был, как и все остальные. К тому же он слишком долго готовился к атаке и если бы не помощь Аси, которая уже не отдавала себе отчета в том, что делает, партнер, казалось, мог бы заснуть, не выполнив свого долга.
   Правда, отношения у них потом наладились: Генрих реабилитировал себя полностью. Ася поставила крест на своей верности кому бы то ни было, в том числе и Борису, и облачилась в тогу грешницы. Только шрам на животе не давал покоя. Генрих долго ее спрашивал, как это у нее получилось? Она врала, но неубедительно.
   И однажды Генрих пропал. Как в воду канул. Ася искала его повсюду. Ходила на то место, где они впервые встретились. И только когда решила совершить экскурсию к тому месту, где рос бамбук, увидела его с другой женщиной, совершенно обнаженной, которая убегала от него, а когда он ее догонял, впивалась ему в губы и обнимала его не только руками, но и ногами.
   -- Ах, так, -- сказала себе Ася, -- я тоже не лыком шита. Я найду себе партнера, не хуже чем ты, узколобый, с приплюснутым носом. И никакой ты не гигант. В трусах у тебя свернутое в рулон полотенце. Даже Борису ты и в пятки не годишься.
   И она пошла пустынным пляжем, со спазмом в горле, ненавидя себя, свое падение, брезгливо вспоминая контакт с чужим ей человеком, который легко пришел и легко ушел. Нет людей честных и чистых, одна сплошная грязь, куда ни повернись.
   "Так тебе и надо, пустышка: на кого напоролась, на того накололась. Как я теперь посмотрю в глаза Борису? Я все ему расскажу, и пусть он меня прогонит, как суку. Ненавижу себя, ненавижу--ууу!"
   В этот вечер она напилась у себя в номере, и пьяная, сначала хохотала до тех пор, пока не стало плохо: ее начало рвать, а затем ревела как белуга и рвала на себе волосы.
   Утром следующего дня она пошла на переговорный пункт и позвонила Борису.
   -- Мне надо остаться еще на один срок, -- сказала она несколько сухо, думая, что Борис будет уговаривать ее немедленно вернуться в Москву.
   -- Если это нужно для улучшения здоровья, оставайся. Спасибо, что предупредила, -- сказал Борис и повесил трубку.
  
   13.
   Положив трубку, Борис задумался. А почему бы ему самому не поехать в Салоники хоть на недельку? "Отдохну, погреюсь на солнышке, может, удастся заключить договор на поставку оливкового масла, ну а что касается Аси, то пусть для нее это будет сюрпризом. Должно быть, отдохнула, поправилась. Возьму отдельный номер, переведу ее к себе, покувыркаемся, эх, где наше ни пропадало", подумал он и сладко потянулся. Все же Ася для него много значила. Сейчас, когда он вспомнил о ней, вопрос будущего наследника, а этот вопрос его всегда мучил, куда-то ушел на задний план, уступил чисто мужскому желанию, и он представил Асю в постели, такую жаркую, такую ненасытную, с которой всегда чувствовал себя мужчиной, как ни с одной другой женщиной.
   Он снял трубку, позвонил Тимуру и поделился с ним своими соображениями.
   -- Гм, черт! ты вовремя позвонил, -- сказал Тимур. -- Дело в том, что и я хочу куда-то уехать. Надоело все, все мне надоели. Хоть на несколько дней уехать из этого сумасшедшего города. Уже переселился в одну из лучших гостиниц, плачу бешеные деньги за номер, но и здесь мне нет покоя, представляешь. Этот дурак Бахтияр по нескольку раз в день приезжает, чтоб спросить, можно ли собирать бабки на рынке. Знает же дурак, что каждая вторая суббота -- сбор денег, но все равно спрашивает.
   -- Значит, я заказываю билеты и путевки на двоих, -- сказал Борис. -- Только не знаю, на кого оставить дела, их так много, товар прибывает, надо его принять, платежи производить и многое другое.
   -- Возьми Диму, пусть отрабатывает шестьдесят тысяч, которые ты ему дал в долг. А вообще, у тебя должен быть заместитель, но не такой, как у меня Бах. Учу я вас, как надо работать, но вы никак не внемлете голосу разума.
   -- Я подумаю над этой проблемой. Зам мне, конечно же, необходим. Мы могли бы уехать через недельку, не так ли?
   -- А что в эту пятницу; получится? Давай, чтоб в пятницу. Перезвони потом.
   Заказать путевки и билеты на самолет до Афин оказалось не так-то просто. Но Борис был щедр, как любой бизнесмен такого масштаба, и в турбюро, и в кассе аэрофлота сделали все возможное и невозможное, чтобы два крутых парня отправились в Афины в пятницу в восемнадцать часов вечера.
   Поставив квартиру на сигнализацию и посадив Диму в свое кресло, Борис сел в машину, заехал за Тимуром в гостиницу "Пекин", и они отправились в аэропорт.
   Уже в самолете Борис признался, что в Салониках отдыхает его подруга Ася, у нее недавно путевка кончилась, но ей так понравилось, что она пожелала остаться еще на один срок. Тимур расхохотался.
   -- Что тут смешного? -- удивился Борис.
   -- Да не Салоники ей понравились, -- загадочно произнес Тимур.
   -- А что же ей могло понравиться? -- спросил Борис.
   -- Не что, а кто. Новый хахаль ей понравился, вот кто ей мог понравиться, -- твердил Тимур.
   -- Ты не шути так. Это нехорошая шутка. Я и обидеться могу.
   -- Извини, если обидел. Но я тебе скажу так: давай поспорим на десятку, это мелочь, конечно, ну на ресторан: снимаем весь зал, а сядем только вдвоем или вчетвером, найдем же мы там баб. Если твоя куколка -- пай девочка никому не подставляет свои лживые губки -- я проиграл, ресторан за мной, а если наоборот -- ресторан за тобой. Вот это без обид. Ты все еще романтик, веришь всем, в особенности бабам. Уж если моя жена Тамила, такая скромница, поролась с Димой в первый же вечер встречи, то, что говорить о тех, кто за тысячи километров от тебя на песочке весь день изнывает от скуки, а вечерами под пальмами прогуливается. Да ни одна порядочная женщина не устоит: на юге сам воздух напоен любовью. Я-то уж знаю: на море вырос. Еще не было ни одной бабы, которая бы не уступила какому-нибудь половому гиганту, который в трусах полотенце носит, чтоб производить впечатление.
   Борис задумался. Тимур рассуждал несколько однобоко, но вполне логично, однако это не относилось к нему и, в особенности к Аси: она, при всех ее минусах, женщина вполне самостоятельная, гордая и не может себе позволить случайную, временную связь. К тому же, она его так любит.
   -- Ну, так, как? спорим?
   -- Ладно, согласен, -- сдался Борис.
   -- Только ты мне не мешай действовать и слушайся меня. Ты должен ходить в очках и прилепить себе небольшую бородку. День-два потратим и все увидим. Твоя меня не знает, мне маскировка никакая не нужна, ну а ты...сам понимаешь.
   Борис сам загорелся миссией сыщика и уже засомневался в своей победе, но уже было поздно, сделка была заключена.
   Самолет приземлился в семь часов по местному времени, но в Салоники они добрались только на следующий день. У Тимура и у Бориса были свои отдельные номера, и когда оба устроились, Тимур через бюро услуг узнал, в каком корпусе, и в каком номере проживает Измайлова Анастасия Ивановна.
   В тот же день после ужина Тимур прохаживался возле номера Аси под цифрой 13, почти до двух часов ночи, но хозяйка к своему номеру не подходила.
   Он дважды обращался к дежурному с вопросом: живет ли дама в номере 13, и почему ее до сих пор нет? Дежурный только улыбался и пожимал плечами.
   -- Они -- гуляйти--гуляйти, -- ответил, наконец, дежурный и уткнулся в книгу регистрации.
   Тимур вернулся к себе в корпус, зашел к Борису, который еще не спал, ждал его известий.
   -- Ну что? -- спросил Борис. -- Ничего не приметил? Проиграл, вот это да!
   -- Ее нет в своем номере, -- сказал Тимур, -- я спрашивал у дежурного, где она, может быть, и живет ли в этом номере? Дежурный подтвердил, что живет, а то, что ее нет, сказал: гуляет.
   -- Не может быть. А если она утонула? Пойдем, обратимся в службу спасения на водах, -- сказал Борис вскакивая с постели.
   -- Сиди, а то сорвешь мероприятие. Сейчас глубокая ночь, кого ты станешь поднимать? только лишнего шуму наделаешь. Подожди до завтра. Утром все выяснится.
   Для Бориса ночь была трудной, практически бессонной. Кажется, он заснул под утро и то ему снился кошмарный сон, будто крысы грызут его коленки, а он никак встать не может, и бесполезно зовет всех на помощь.
   В девять утра по расписанию два новых русских спустились в столовую, но не стали занимать места, а устроились у колонны недалеко от входа. Борис в очках, с бородкой мило беседовал с Тимуром, переодетым в женское платье. Основная масса отдыхающих уже прошла, Борис подумал, что напрасно он это затеял, как вдруг в столовую вошла Ася в сопровождении высокого кавалера с крупной головой и роскошными волосами, как у Мишеля Болтона. Она прилипла к нему как банный лист, без устали щебетала, ни на кого не обращая внимания. Мимо Бориса они прошли на расстоянии одного шага. Борис нарочно кашлянул, но она даже бровью не повела.
   Кровь бросилась в лицо Борису, нижняя губа начала дрожать, руки затряслись. Он рванулся, хотел догнать изменницу, но Тимур удержал его.
   -- Спокойно, Шерлок Хомс, -- сказал он, -- будь мужчиной. Мы перекусим, как и все, а потом посмотрим, что будет дальше.
   В талонах был указан номер стола. Найти стол помогла дежурная. Он оказался недалеко от стола, за которым сидела Ася со своим кавалером. Борис плохо кушал: ревность мешала ему. Все казалось дурным сном.
   -- Нам надо немного выпить. А потом, если хочешь, я подойду к твоей Асе, поздороваюсь и передам от тебя привет, -- сказал Тимур. -- Мне интересно, как она будет реагировать.
   Борис молчал: он был в шоке, не знал, как поступить, какую линию поведения выбрать, и подталкиваемый ревностью, все время порывался подойти к ней и сказать: вот я, Борис Громов. Что ты делаешь, распутная женщина? Но всякий раз Тимур удерживал его.
   После завтрака они ушли в буфет и немного подкрепились горячительным. Борис пришел в себя.
   -- Не принимай близко к сердцу. Самое лучшее, найти кого-нибудь, завести в свой номер и трахаться всю ночь: стресс, как рукой снимет.
   -- Боюсь, что не смогу.
   -- Хочешь, в бордель пойдем, снимешь стресс.
   -- Покажи мне ее номер, -- вдруг попросил Борис.
   -- А если ты упадешь в обморок?
   -- Не упаду, не переживай, -- заверил Борис.
   -- Тогда пошли. Может, она у себя. Если одна, зайдем, поговорим, а если с хахалем, решай сам.
   Они поднялись на второй этаж и по ворсистому ковру, подошли к тринадцатому номеру. Борис тихо надавил на дверь: дверь оказалась закрытой, но вдруг, приложив ухо к дверному полотну, услышал стоны. Это были знакомые стоны.
   -- Что делать? -- спросил он Тимура шепотом.
   -- Не знаю.
   -- Давай выбьем дверь, -- предложил Борис.
   -- Я отказываюсь, -- произнес Тимур. -- Лучше подождем. Когда все кончится, я постучу, и если откроют, передам от тебя привет.
   Борис кивнул. Они поседели в креслах под большой пальмой с полчаса.
   -- Пора, -- сказал Тимур. Он поднялся, медленной походкой направился к пресловутому тринадцатому номеру и слегка постучал.
   -- Подождите минутку, -- раздался женский голос.
   Минут через пять из номера вышла розовощекая женщина с покусанными губами и раскиданными волосами. Она удивилась: кто бы это мог быть. Что за смуглая женщина стоит перед ней, что ей надо? Тимур молчал.
   -- Кто вы, что вам от меня нужно?
   -- Я от Бориса Петровича. У меня к вам дело. Может, вы пригласите меня в номер на минутку, я скажу вам, что-то очень важное,-- говорила девушка - Тимур.
   -- Что с Борисом, он жив? говорите скорее!
   -- Пригласите в номер, -- нагло заявила незнакомка.
   -- Но я не могу, у меня в номере...брат, мы с ним встретились случайно, и вот он зашел проведать.
   -- Хорошо, познакомьте меня с ним. Я так одинока.
   -- Это, что, проверка? Вас Борис прислал шпионить за мной? Я не из тех, что он думает, я порядочная женщина и люблю только его одного. Так и передайте ему: я не из тех.
   Ася побледнела. Она вернулась в номер, и вскоре кавалер вышел оттуда. Он все говорил на английский манер: о?кей, о?кей.
   -- Женя, не дури, не прикидывайся, скажи этой женщине, что ты мой брат, ну понимаешь, двоюродный брат. Это для меня очень важно, Женя, постой.
   -- О?кей, о?кей, -- повторил парень и тряхнул головой. -- День на пляж, ночь на мой номер: трах, трах.
   И любовник расхохотался.
   -- Подлец! -- произнесла Ася.
   -- Трах, трах! -- повторил "Женя", не понимая, что от него требуют. Он скрылся в мгновение ока, а Ася, казалось, пришла в себя, во всяком случае, не растерялась, или как человек, приговоренный к расстрелу, сделала вид, что ей теперь уж все равно: хуже не будет.
   --Заходите, прошу! -- сказала Ася.
   -- Пожалуй, не имеет смысла: картина и так ясна. Борис просил передать, что, возможно, скоро приедет сам.
   -- А вы где остановились? И что вам ясно? Вы думаете, что я того?
   -- Ваше тело -- ваше дело, моя хата с краю, я ничего не знаю.
   -- Вот, вот, мне это нравиться, понимаете..., -- осеклась Ася.
   -- Не надо ничего говорить, я и так знаю: все бабы одинаковы. Я уехал, а моя супруга Тамила тоже трах-трах, только я не знаю, с кем.
   -- Так вы -- Тимур? О, Боже! Вы тот самый, про которого мне говорил Борис, но вы же баба...переоделся, это ... недоразумение какое-то.
   -- Я к вам еще зайду, -- сказал Тимур. Борис по-прежнему сидел в кресле и кусал губы.
   -- Ну, вот и все дела, -- сказал Тимур. -- А теперь если твоя душечка просит, подойди к ней.
   -- Нет, -- произнес Борис.
   -- Почему нет?
   -- Да потому что она упадет на колени, и будет извиваться ужом, а я...все еще люблю ее, и прощу ей на какое-то время. И она затянет меня в постель, а я не смогу отказаться, а потом возненавижу себя за эту позорную слабость. Лучше вот что: давай уедем совсем отсюда, и чем быстрее, тем лучше. Поедем к тебе в Испанию, у тебя там особняк.
   -- В Испанию? С радостью. Где наше не пропадало. А как же ресторан на двоих?
   -- В Испании, сразу же после прилета, -- сказал Борис.
   -- Вот это поездка в Грецию, будь она неладна. Может, хоть два, три дня побудем, -- начал сетовать Тимур.
   -- Нет, прошу тебя. Здесь, на каждой дорожке, в том числе на песчаном берегу везде битые стекла: куда ни ступишь -- сплошные порезы. Я не только поранюсь, но и паду в собственных глазах.
   -- Ну, черт с тобой и с твоей романтической любовью, поехали. Только здесь тебе не Москва и билеты тебе никто не продаст, тут же по звонку. Нам все равно придется побыть здесь несколько дней. Возьми себя в руки и не будь слюнтяем, -- убеждал Тимур Бориса.
  
   14.
   Ася вернулась в свой номер, бросилась на кровать лицом вниз и долго лежала без движения. Ей хотелось одного: умереть. Умереть, как можно скорее. Она тут же стала составлять план: сядет на прогулочный катер, будет веселой, жизнерадостной, чтоб ни у кого не вызвать подозрение, а когда катер начнет делать разворот, чтоб вернуться к пристани, выбросится с палубы в хвостовой части, где лопасти мотора изрежут ее тело на куски и пойдет на корм рыбам.
   Или..., а может это кошмарный сон, всего лишь, а? Не может такого быть, чтобы она Ася, посланная Борисом на курорт, так неожиданно и так просто была уличена в этой проклятой измене. Ну что тут такого? легла под мужика, профилактики ради, разогнал он ей кровь по всем жилочкам, что способствует укреплению пошатнувшегося здоровья и все. Никакой тут измены нет. Измена, это когда полюбишь другого сердцем и душой и отдаешься ему со всей страстью каждый день, каждый вечер, а того, кому ты изменила, вспоминаешь с неким презрением и сожалением, что связалась с ним, когда-то по глупости, по неопытности. "...а я Бориса не предавала, я всегда думала о нем с величайшей нежностью и благоговением даже тогда, когда лежала под этим жлобом, тут изменой и не пахнет. Вот вернусь в Москву, упаду перед ним на колени и скажу: отруби мне голову, но мое сердце до последнего биения будет полно тобой, только тобой одним и никем другим. Надо возвращаться в Москву, пока не уехал этот кавказец Тимур, что любит переодеваться в женское платье. Он -- голубой, это совершенно точно. Ведь если бы он был мужчиной, он зашел бы ко мне в номер и...ради его молчания я уступила бы ему: где наше не пропадало. Следов-то все равно никаких не остается. Ни один мужик еще никогда не определил: изменила ему жена или нет, вот почему раньше всякие приспособления придумывали вплоть до железных трусов. Бедные мы, бабы: все шишки на нас падают, хотя мы..., не под собак же ложимся и не под лошадей, как Мария Терезия, а под мужиков. Так какие к нам могут быть претензии? С кем мы изменяем? с мужиками же, такими, как твой, например. Кто придумал эту дурацкую верность, древние? Так они это от отсталости. Почему это из одного источника пьют многие воду, а вот наслаждаться тем, что у нас есть, а это тоже своего рода источник, источник наслаждения, многим нельзя? Это несправедливо, тем более, что наша подружка никак не протестует, чтобы ею наслаждались многие, она хорошо это переносит. Я все это выложу Борису, пусть он решает, как быть дальше".
   Ася так убедила себя в своей правоте, что на радостях, приняла сидячее положение, поправила роскошные волосы на голове, а потом и вовсе поднялась на собственные ножки, которые надежно держали ее туловище и бедовую голову с роскошными волосами, магическими черными глазами, требующими отражения в зеркале.
   Зеркало оказалось за спиной. Достаточно повернуть голову и ты вся на виду от головы до пят. Совсем недавно, когда этот "о?кей, о?кей" лежал внизу, а она была сверху, исполняла балетный номер, она то и дело поворачивала голову налево и видела картину, которая даже во сне не может присниться. А потом...потемнело в глазах, и она уже ничего не видела до тех пор, пока не раздался этот проклятый стук в дверь. Это был стук злого рока, который всегда мстит человеку за его маленькие земные радости.
   Ася поближе подошла к зеркалу. Два синяка предательски высвечивались на ее теле: один на губе, другой на шее ниже правого уха. Синяк на шее можно присыпать пудрой, а вот на губе этого не сделаешь. Но все равно можно демаскировать, чуть прикусив губу.
   "Интересно, -- подумала Ася, -- у этого "о?кей--о?кей" есть жена или нет? Если бы он оставил адрес, я бы написала его жене. Как бы она реагировала? Должно быть, отнеслась бы к этому спокойно: люди на Западе более образованны, чем мы. Ведь эта пресловутая верность присуща домострою, она ничего общего не имеет с цивилизацией. Я бы, например, простила Борису, если бы нашла его в постели с другой. Да, да, простила бы. Надо ему сказать об этом. А, может, он здесь? Куда девалась эта баба в лице Тимура? Надо за ним проследить. Если Борис с ним -- подойду и скажу: здравствуйте, милорд! Я не Медея, и ты не будь Отелло".
   Ася ликвидировала синяк на шее и после короткого макияжа, пришла к выводу, что можно показаться на публике. В таких стрессовых ситуациях, хоть и не хочется никого видеть, и, не дай Бог встретить знакомых, все же самое лучшее выйти на люди, потолкаться, поглазеть на чье-то радостное лицо, услышать чей-то беззаботный хохот, поскольку ничего не проходит даром: радость другого и тебе передается. Пусть в миллионной доли микрона, но передается.
   Ася вышла из номера, но тут же вернулась: забыла сумку, да и номер не закрыла на ключ.
   Теперь она шла одна, а не опираясь на руку этого "о?кей--о?кей" и чувствовала некое неудобство, некий вакуум. Чего-то ей не хватало? Она задумалась над этой проблемой и пришла к выводу, что не зря дамы ходят с собачками: собака -- друг человека. Это мудро сказано.
   Море было совсем рядом, но она слишком долго шла к нему. Перед ней вдруг возник "о?кей--о?кей" и пытался взять ее под руку, но она пришла в ужас, замахала руками и неожиданно для самой себя стала громко произносить:
   -- Прочь, прочь! Меня больше нет. Изыдь, я не Ася, прочь!
   -- О?кей! -- произнес мужчина и удалился.
   Ася теперь искала смуглую девушку, вернее мужчину, переодетого в женское платье. Но он теперь..., ему незачем переодеваться в женскую одежду, он свою черную миссию уже выполнил.
   -- Я все равно его найду, -- сказала она себе и прошла дальше.
   Но среди толпы снующий туда-сюда, а так же среди тех, кто лежал в креслах, или просто на песке, прикрыв лицо полотенцем, найти Тимура было просто невозможно. Да и катера не было. Это хорошо, что не было катера, ведь она не оставила предсмертную записку в номере: прощай, Борис! а прощаться с жизнью просто так, не оставив записки, просто не стоит. Да и вода холодная на глубине и эти акулы, у них такие зубы - просто ужас. Нет, нет, не стоит бросаться с катера, жизнь так прекрасна. А, может, еще все обойдется. Она ведь еще не жена Борису.
   " Сколько у меня денег в Москве? кажется, десять тысяч. Скромно, на один год, а там пойду работать. Пойду уборщицей. Уборщицы тоже люди".
   Ася успокаивала себя, как могла, но это успокоение не было стабильным и длительным, и любой шаг, который она предпринимала, как и любое решение, не были верными и не могли ее вывести из нарушенного равновесия. Уже вечером она стала упаковывать чемодан, оказавшийся без ручки, который и нести тяжело и бросить жалко, но, тем не менее, надо собираться в путь. А путь был один -- вернуться домой.
   И вот московская земля, воздух свежий и прохладный, десятки тысяч выхлопных труб, знакомый запах, масса людей, молчаливых, чем-то озабоченных, -- все такое близкое, такое родное, такое знакомое. Нет лучше города в мире, хоть ты и не больше пчелы в этом огромном улье, и куда ты улетела, вернулась ли ты, или тебя проклюнула птица, или какой хомячок проглотил, решительно никому нет дела. Все так же будут вращаться колеса гигантской мельницы, все так же будет дымиться гигантский котел, в котором варятся человеческие судьбы.
   Сквозь опущенные печальные глаза и побледневшие щеки, как цветок из суглинистой почвы, пробивалась надежда и светилась улыбка. Знакомая станция метро "Таганская", во всякое время кишит народом, и она -- частичка этого народа..., поднимается по эскалатору и направляется домой. Не на вокзал, чтоб сесть на другой поезд и умчаться в Тмутаракань, а здесь в свой родной дом, войти в свою квартиру, пусть не такую шикарную, как у Бориса, но все же в свою.
   Была вторая половина дня. После короткого отдыха, еще не приняв ванную после дороги, она схватилась за телефон и набрала рабочий номер Бориса.
   -- Вы ошиблись, -- прозвучал женский голос, и тут же раздались гудки. Она набрала повторно этот же номер и стала извиняться и уточнять, правильно ли она набрала номер.
   -- Номер вы набрали правильно, но наш телефон изменился. Это прачечная. Есть ли еще вопросы?
   Ася набрала домашний телефон, но там никто не поднимал трубку.
   " Попалась птичка в клетку, -- подумала Ася и ринулась к холодильнику, но ни одной бутылки там не оказалось. -- Завтра же пойду к нему на работу, думаю: свой офис он никуда не перетащил, он стоит на месте. А вот, что я ему скажу, просто ума не приложу".
   Достав алфавитную книжечку, она набрала номер телефона Тамары и пригласила ее к себе в гости. Надо было с кем-то поделиться своей бедой. Тамара приехала, они приготовили закуску и сели к столу. Ася все рассказывала, и каждый раз они запивали вином до тех пор, пока головы у них не отяжелели до такой степени, что с трудом удерживались на плечах.
   -- Э, все ерунда, подумаешь? -- говорила Тамара. -- Да мы еще покажем, кто мы такие.
   -- Я тоже так думаю, -- поддакивала Ася, грозя кому-то кулаком.
  
   Офис Бориса на Нахимовском проспекте никуда не девался, и Анастасия, увидев все ту же вывеску, не только обрадовалась, но заволновалась, как необстрелянный новичок перед первым боем. Она остановилась и стала искать причину, как бы повернуть обратно, отложив свой визит к Борису на неопределенное время. Однако, некий двойник, который есть в каждом человеке, толкал ее к ступенькам, ведущим наверх, и она послушно начала подниматься, и также, мало соображая, что делает, взялась за ручку входной двери.
   В приемной сидела та же девушка Женя, она узнала ее, поздоровалась и предложила занять кресло. В приемной было очень тихо и уютно, да и Женя не задавала никаких вопросов. "Так, хорошо, -- подумала Ася, -- вежливая девочка, не лезет не в свои сани, молодец. Посижу здесь, а потом спрошу, где Он. Кажется, нет его. И хорошо. Я все еще не выработала тактику поведения. Увижу его -- расплачусь, да так громко, что эта Женя услышит".
   Вдруг широко распахнулась дверь кабинета Бориса, и на пороге показался ...Дима во всей своей красе.
   -- Вы ко мне? -- спросил он Асю. -- Тогда заходите, а то мне идти на прием к президенту Путину. Осталось всего каких-то три часа. Час на дорогу, час на подготовку, а час..., короче, там разберемся. Там буфет, министры, Волошин с маленькими сверлящими глазками и все такое. Короче, заходите, Анастасия, как вас?
   -- Ивановна, -- сказала Ася, вставая.
   Дима, как истинный джентльмен, пропустил Асю впереди себя и предложил ей шикарное кресло.
   -- Садитесь, рассказывайте, Анастасия Ивановна, я вас внимательно слушаю и даже могу включить вот эту маленькую штучку, она все записывает, а потом прокручу все это Борису Петровичу после его возвращения из Греции.
   -- Так он в Греции? -- спросила Ася.
   -- Так точно, в Греции вдвоем с Тимуром, великим человеком, к которому сам прекурор Дупленко стоит в очереди, чтобы попасть на прием.
   Дима снял трубку.
   -- Алло, я слушаю. Нет, это не Борис Петрович, это Димитрий Димитрович, инструктор, нет, не так выразился, внештатный сотрудник Белого дома. Чем могу помочь? А, нет, у меня тут сидит подруга самой Аллы Пугачихи, бывшей певицы, а сегодня заведующий кафетерием. Пердонюсь, пердонюсь, некогда.
   -- И давно они там? -- спросила Ася.
   -- Уже вторая неделя. Но они, знаете какие? Им взбредет в голову: и они ужа завтра в Риме, или в Мадриде, или в Лондоне.
   -- Дмитрий, Дмитриевич, не говорите, что я сюда приходила и я буду вам очень обязана.
   --Даю слово: никто не будет знать, -- сказал Дима и тут же нажал на кнопку вызова секретаря. -- Женя, о том, что приходила эта симпатичная особа сюда сегодня, ни одному человеку не говорить: ни бухгалтеру, ни продавцу, ни сторожу.
   -- А Борису Петровичу? -- спросила Женя.
   -- Гм, Борису Петровичу...- Дима почесал за ухом. - Если тебе велит Борис Петрович ничего ему не говорить, то и не говори, но если велит, то тут, я и сам не знаю, как быть. В Белом доме все подчиненные говорят то и так, как им велят их начальники, следовательно...
   -- Дмитрий Дмитриевич, это все шутки, -- разочарованно произнесла Ася. -- Я ему сама позвоню, как только он приедет, либо по мобильному в Мадрид. Не поменялся ли у него номер мобилки?
   -- Э, они с Тимуром меняют кожен день, соревнуются даже, кто сколько раз поменяет свой номер. Так что на этом можно поставить крест. Надо будет спросить у президента: он так же часто меняет свои номера в целях безопасности? Наверное, да. Все великие люди так делают. О--ох, я уже опаздываю, извините и простите, или как бы сказал хранцуз, спардоньте.
   Женя расхохоталась и вернулась к себе в приемную, а Ася неуверенной походкой направилась к выходу.
  
   15.
   После завершения евроремонта в квартире Анны Ивановны, бабушки Светланы Кукушкиной, прокурор Дупленко намеревался поселиться в одной из комнат, во всяком случае Света так хотела этого, что тут же, не откладывая на потом, напомнила бабушке о своем долге и даже об обязательствах, данных прокурору накануне ремонта.
   - Об этом не может быть и речи, дитя мое, - запротестовала вдруг Анна Ивановна.
   - Почему, бабушка? он ведь так любит, так любит меня и кажется, я тоже неравнодушна к нему, - произнесла Света, чуть ли не со слезами на глазах. - И кроме этого, я уже взрослая, ничего такого ему не позволяю, так целуемся и не больше. Да и не позволю ему ничего такого до загса, уверяю вас.
   - Не морочь мне голову. Сама была молодой: знаю, как все это происходит, когда двое молодых жеребец с кобылкой вместе, да еще в темноте остаются. Ты же не деревяшка, а живой человек, небось, когда он впивается в твои губы, у тебя там костер пылает и только боязнь забеременеть останавливает. Ну, это ладно, все мы не без греха. Но тут есть еще одна закавыка и очень опасная. Надо быть опытной, чтобы приковать его, приклеить намертво в постели, а ты такими навыками, слава Богу не обладаешь. А что если у него наступит разочарование и он тут же съедет? на бобах останешься. Жди загса, а опосля загса, хоть на головах нагие ходите, я только радоваться буду. Потерпи, внученька, осталось недолго, али страсть тебе спать не дает?
   - Да нет, бабушка, все нормально, - успокоила бабушку Света. - Так, простой интерес и даже некоторый страх..., ведь повредит он мне все внутри, раз кровь должна быть...
   - Да, да, это верно, - сказала бабушка, - хорошего мало.
   Разговор Светланы с бабушкой прервал звонок в дверь. Это был звонок прокурора. Света красная, как помидор, бросилась открывать дверь, не успев поглядеть на себя в зеркало. На пороге стоял он с букетом свежих белых роз.
   - Много роз одной розе, - сказал он целуя ее в подставленную щеку. - Я не пошел на совещание в городскую прокуратуру, а послал зама, сказал, что дурно чувствую себя. И вот я здесь. Ты для меня нечто больше городской прокуратуры. Тут шампанское, коньяк, осетрина и всякие закуски. Немного проголодался, сейчас, если не возражаешь, устроим маленький пир в домашней обстановке.
   - А мы с бабушкой..., - Света хотела сказать, что они с бабушкой обсуждали возможность его поселения в одной из комнат, но вовремя передумала и осеклась.
   - Что вы с бабушкой? небось обсуждали мое поведение, не так ли?
   - Нет, нет, мы восторгались евроремонтом. Давайте, я поухаживаю за вами. Вот тапочки, это вам подарок от меня и свежее полотенце в ванной, теперь оно ваше, только вы им будете пользоваться. Позвольте ваш плащ, туфли снимайте сами и в ванную, а я пока накрою на стол.
   Света была радостная, возбужденная, щебетала за столом и даже сжимала пальцы жениха у себя выше колена.
   Владимир Павлович больше слушал, чем говорил, больше работал руками, чем языком: его пышные пальцы стремились коснуться разных частей тела, в том числе и того места покрытого растительностью, которое всегда скрыто под ворохом одежд, но которое притягивает как магнитом, может быть больше потому, что оно тщательно маскируется и обладает некой таинственностью.
   Света уже сидела у него на коленях, ее губы горели от поцелуев, она не возражал против того, что Владимир Павлович расстегнул лифчик и обнажил два пышных бугорка и даже стал прикладываться губами к каждой по очереди, но когда попытался стащить трусики, она резко схватила его за кисть руки и строго посмотрела ему в глаза.
   - Это уж слишком! Нельзя, Владимир Павлович. Вы понимаете? - нельзя.
   - Если нельзя, то можно, - сказал прокурор.
   - Да? вы так думаете? А если я сейчас запущу руку и ухвачусь за кое-что?
   - Я не возражаю, - спокойно сказал прокурор. - Все что мое- твое и надеюсь: все, что твое - мое.
   - Хорошо, я посмотрю, что вы за мужчина и есть ли у вас сила воли, - сказала Света расстегивая ширинку на брюках Владимира Павловича.
   Помня наставление подруг Марины и Лины, запускала бархатную ручку вглубь штанов Владимира Павловича, без труда отыскивала затвердевший отросток и мяла, как доек коровьего вымени, испытывая при этом простой интерес, как ребенок, играющий с куклой. Ей было все интересно: и то, что он горяч, и то, что он тверд, казалось и живот проткнет в любом месте, но больше всего ей хотелось определить длину. Она страшно боялась, что когда это случиться, он ей все там порвет, а брачная ночь это не разовый контакт, - как же она израненная внутри, сможет выдержать эту страшную пытку?
   Владимир Павлович пытался вызвать у нее нечто такое, когда женщина теряет ориентацию и становится ели не зверюшкой, то мягкой как шелк и податливой как веревка в результате охватившей ее страсти, но со Светой ничего подобного не происходило. Она вела себя как ни в чем не бывало и даже пыталась посмотреть на сучок, который мяла в руках, а потом закрыла молнию и сказал:
   - Хватит баловаться. Хотя, никогда не видела живым. Так, в школе муляжи показывали, и то мы только хихикали: эта штука казалась такой уродливой, - лепетала Света, глядя в расширенные глаза своего жениха.
   Владимир Павлович не выдерживал такой пытки, схватил Свету, поднял как маленького ребенка на руки и направился в спальню.
   - Нет, нет, что вы?! Это все потом..., после загса.
   - Но мы же любим друг друга, я не вижу препятствий к нашему полному счастью, - сказал прокурор и поставил ее ножки на пол.
   -- Нет, нет, ни в коем случае! Только после загса. А до загса ни за что в жизни. Мне это внушила мама. И уезжая сюда в Москву к бабушке, я ей дала клятву, что если что, то только после загса. Я должна предстать перед мужем девственницей. Это правда не модно сейчас, но ничего не поделаешь: из песни слов не выбросишь: я дала слово и не кому-нибудь, а матери.
   -- Но я люблю тебя и с удовольствием на тебе женюсь, если только ты согласна. Тебе нечего бояться. Или ты мне не доверяешь?
   -- А вдруг я вам не понравлюсь в постели? Вы такой опытный; начнете сравнивать и придете к выводу, что я серая мышка и не гожусь даже коту под хвост. Тогда вы начнете цепляться за любой сучок, искать какую угодно лазейку, лишь бы скрыться, смазать пятки салом как говориться, а я останусь с носом, а возможно и с ребенком на руках. Вы думаете, я не хочу узнать вкус этой штуки, которая так просится ко мне в сказочную пещеру? Она так пульсирует, как бы дышит в моих ладошках, мне даже жалко его бедного, но он там натворит такого..., короче ... смастерит новую жизнь, и я начну увеличиваться в размерах. Так ведь? так. А теперь сами подумайте: есть ли смысл в этом? Это при советской власти модно было разводить безотцовщину. Прошли те времена. Вы должны быть сильным, как я: когда очень хочется, надо сказать себе: нет и все тут!
   -- Хорошо, Света, я прошу твоей руки. Будь моей женой. Я делаю тебе официальное предложение не ради того, чтоб ты мне все разрешала, а потому что полюбил тебя, кажется с первого взгляда, как только увидел тебя в первый же день. Вы тогда с бабушкой стояли внизу, это было очень рано, и я как увидел тебя, сразу понял: это она. Я конечно старый волк, был уже женат однажды, но и после развода знакомых было много и сейчас есть, но это все не то. Ты..., тебе я изменять не буду, никогда, ни с кем, я так думаю. Надо ли обсуждать мое предложение с бабушкой?
   -- Не надо с бабушкой, я ей сама скажу об этом. Вы мне тоже нравитесь. И сколько вам лет, это неважно. Человеку столько, насколько он выглядит.
   Света прилипла к губам своего жениха, но больше к молнии его брюк не притрагивалась.
  
   В загсе им назначили регистрацию брака на одиннадцатое апреля. До свадьбы оставалось два месяца. Света была такой же недоступной, как и раньше, но осторожно стала намекать бабушке, что неплохо было бы выполнить обещание, данное когда-то Владимиру Павловичу, что он может поселиться к ним незадолго до свадьбы.
   -- Теперь реализацию этого обещания надо попридержать, -- твердо заявила бабушка. -- Я уже тебе говорила об этом. Неча поселяться вам в одной фатире до свадьбы. Знаю я, чем это кончается. Али ты уже все с им имела? признавайся, неча темнить.
   -- Что вы, бабушка, как вам не стыдно? -- вся красная, возмущалась внучка.
   -- Совсем не стыдно: сама такая была. Но было это, ужо и не помню када, -- смеялась бабушка.
   Света, как бы в оправдание того, что обещала, но не сдержала своего обещания, как-то сказала о своей позиции Владимиру Павловичу:
   -- Я не прочь, но бабушка, ни в какую. Мы могли бы жить почти рядом: вы в одной комнате, а я в другой. Тем более, что я в вас уверенна: вы не станете насильничать и ничего такого не сделаете против моей воли, не так ли?
   -- Светик, давай уважим мнение старого человека и подождем до загса, -- неожиданно сказал Владимир Павлович.
   Света чуть ли не в слезы. Как это так? Он не хочет находиться рядом с ней. При первой же встрече со своей однокурсницей Лииной, она выказала свое непонимание этого вопроса.
   -- Я знаю, почему он отказался переехать к тебе до свадьбы, -- сказала Лина.
   -- Ну да, знаешь. Откуда ты можешь знать, он, что говорил тебе об этом? да вы даже не знакомы, не так ли?
   -- Если бы не была такой клушей, и не берегла свою подружку до свадьбы, он бы давно к тебе переехал, не особенно спрашивая твоего согласия. Но ты ведь просто деревяшка. Я представляю: дают голодному понюхать вкусной пищи и тут же говорят: нельзя, запрещено. Жди. Да это же пытка для мужчины. Что толку, что ты такая храбрая, расстегиваешь молнию, достаешь бесценное древко и, мнешь, как жвачку и ничего более. Да он просто молодец, что выдерживает такую пытку. Я, будь я на его месте, давно бы тебя взяла силой, да еще по мордашке надавала. И ты была бы на седьмом небе от счастья. Нам, бабам, в этом случае небольшая боль просто необходима. Короче, ты манюня и больше никто.
   -- Ну и ладно. Осталось-то совсем недолго ждать, я все компенсирую потом. Ты, Лина, у меня свидетель, поняла?
   -- Вы только в загсе или и в церкви?
   -- О церкви Володя ничего не говорил.
   -- Ну и ладно: в церкви можно и потом, -- сказала Лина. -- Главное загс: после загса ты приобретаешь определенные и весьма существенные права. Это юридические права и конечно доступ к его тугому кошельку. А он, надеюсь, у него тугой. Эх, мне бы найти такого, с деньгами, пусть бы и хромал на одну ногу, как поэт Байрон.
   Никто, в том числе и бабушка, не обратили внимание, что одиннадцатое апреля это Страстная пятница перед Пасхой и что свадьба в этот день это просто кощунство и никто, ни одна влюбленная пара в любой стране христианского мира не стала бы справлять свадьбу в этот день.
   Молодые в этот день на машинах отправились в загс, потому что в одиннадцать часов одиннадцатого апреля была назначена регистрация брака.
   Только после обеда соседка по этажу Мавра, узнав каким-то образом о том, что сегодня внучка Анны Ивановны выходит замуж, на костылях приковыляла к двери и трижды нажала на звонок. Напуганная Анна Ивановна появилась в проеме двери.
   -- Ты..., чтой-то ты, сказывают, погнала внучку замуж? Сегодня ить страстная Пятница, Бога не бишьси. Счастья у ее не будеть, голову даю на отсечение, вот те крест, -- сказала Мавра чуть не плача.
   Анна Ивановна схватилась за голову.
   -- Не знали мы, как пить дать, не знали. А, иде ты, голубушка была раньше, почему не просветила меня старую темную бабу? А дите-то откуда знаеть? Жаних взял за руку, повел, а она, бедняжка, не стала упираться. Сама знаешь: наше бабье дело таково: кто позвал, за тово и пошла. Ай--яй--яй, что теперя делать? Пойду звонить у эту ихнюю загсу, пущай прекращают это безобразие.
   Но было уже поздно. После довольно скучной церемонии бракосочетания в загсе, кортеж машин с молодыми во главе, выехал на кольцевую автостраду, чтобы совершить почетный вояж вокруг Москвы. Но автострада оказалась такой загруженной, что пришлось потратить три с лишним часа, чтобы преодолеть расстояние в сто три километра и вернуться на то же место, откуда выехали. И удовольствия кот наплакал.
   К восемнадцати часам они подъехали к ресторану "Арбат", самому престижному ресторану в Москве, в котором обычно справляют свадьбы своих любимых чад правительственные чиновники.
   Владимир Павлович пробился сюда при помощи прокурора города Иваненко и очень гордился этим.
   Кроме прокуроров, судьей и высших милицейских чинов, были приглашены и Тимур, Борис Петрович и Дима. Тимур выделил Дупленко пятьдесят тысяч долларов на эту свадьбу, Борис Петрович десять тысяч, а Дима принес огромный букет роз и дольше всех аплодировал, а также выкрикивал "горько".
   Высокие чины поздравляли, подарков не преподносили молодым, ибо само их появление на свадьбе уже считалось королевским подарком, а потом стали по одному незаметно исчезать. Владимир Павлович хмурился, возмущался и переживал одновременно, а Светлана не обращала никакого внимания на исчезновение высоких чинов.
   Вскоре начались танцы под хорошую музыку с притушенным светом. Каждый из гостей мужского пола считал своим долгом пригласить молодую на танец. Света охотно соглашалась, и когда разогретые кавалеры прижимали ее к себе, иногда так, что косточки трещали, она не возражала, а к некоторым кавалерам и сама липла, как опилки к магниту.
   Особенно пришелся ей по вкусу Борис Петрович. Порой казалось, что она перепутает его с Владимиром Павловичем и вопьется ему в губы. Не будем осуждать ее за это, ибо она прощалась со всеми, всеми мужчинами, красивыми и менее красивыми и меняла их всех на милого старичка Владимира Павловича.
   -- Вы..., пригласите мою подругу Лину, она такая милая, такая добрая и, кажется, все время поглядывает в вашу сторону. Словом, мы обе немного влюблены в вас, Борис..., как вас там по отчеству?
   -- Петрович, -- сказал Борис и сильнее прижал ладонью ее тугую грудь. -- Вы думаете, что ваша подруга.... но если честно, то..., впрочем, теперь уже поздно.
   -- Говорите, говорите, до конца, а то я буду мучиться. Вы,.., такой милый, такой симпатичный, вы, кажется певец, где это я могла вас видеть? Но неважно, важно то, что вы недосказали.
   Но тут музыка кончилась, и Борис Петрович отвел молодую на место. Владимир Павлович никак не реагировал на то, что его юная супруга переходила из рук в руки. Он знал, что сегодня ночью Света не станет брыкаться в постели, потому что теперь она принадлежит ему и только ему. Даже скучным это показалось.
   " Странно устроен человек, -- подумал он разочарованно. -- Когда он видит спелое яблоко на ветке, тянет руку, чтобы сорвать его и съесть, но достать не может. И в это время слюна во рту появляется, так хочется попробовать его на вкус -- страх Божий, но стоит его достать и ..., ты еще не поднес его к губам, чтобы надкусить, оно уже кажется, так себе: яблоко, как яблоко, ничего особенного. Вот если бы Света не упрямилась, мы могли бы провести чудесные дни, вернее, ночи, ведь только запретный плод сладок. Я достаточно испробовал женщин и знаю, что это такое. Так что ты, лапочка, моя деревяшка, ничем меня не сможешь удивить сегодня ночью".
   Свадьба длилась до трех часов. Дупленко с молодой женой уходили не последними: в зале все еще оставались Дима, Тимур, Борис, Лина и еще несколько подруг Светланы.
   Дима прилип к Марине, как банный лист. Если бы он меньше говорил и еще меньше хвастался своими связями с президентской администрацией, он, вполне возможно, смог бы покорить сердце будущей журналистки, довольно миловидной девушки из приличной семьи. Марина прекрасно понимала, что каждый мужчина, присутствующий на этой свадьбе далеко не простой человек и что любой из них, в том числе и Дима -- это золотая жила, вернее гора за которой никогда не бывает ветра, дождя, не говоря уже о сквозняках и бурях.
   Но Дима просто чудак какой-то. Либо он прикидывается шутом гороховым, либо он на самом деле шут. А жаль. И справки навести не у кого: неприлично все же. И Тимур не идеал. Заносчив уж больно, да и словечки всякие употребляет, словно находится в цыганском таборе, а не в приличном обществе. Один Борис на все сто. Но к Борису прилипла Лина. Если бы могла, изнасиловала бы его, это точно, она такая: ее ничто не остановит.
   Марина задумалась. Расстроилась и выпила лишний бокал шампанского.
  
   16.
   Бабушка Светы Анна Ивановна плохо спала в эту ночь. Она слышала поворот ключа в замочной скважине, стук обуви того и другого о паркетный пол в прихожей и громыхание двери в спальне, когда они оба вошли, чтобы совершить кощунственную случку в канун Пасхи, но не подала признаков жизни. Она лежала тихо, как мышка с мокрым платком в правой костлявой руке и все время вытирала им слезы. Пойти и сказать им, что она думает об их свадьбе, она не могла решиться. По крайней мере, сегодня. Ведь часто бывает так, что люди не знают, что творят, и они движутся наобум с завязанными глазами, и сваливаются в тартарары.
   А тем временем Света медленно, поглядывая на мужа и как-то неестественно улыбаясь, направлялась на брачное ложе в длинной ночной рубашке, распустив волосы вдоль плеч и неуверенно ступая босыми ногами по ворсистому ковру. У самой постели она зацепила пальцами правой ноги за какой-то предмет и чуть не упала, но все туда же, на кровать.
   -- Свет. Вырубите свет, -- попросила она с дрожью в голосе.
   Владимир Павлович, хоть ему очень не хотелось познавать свою супругу в темноте и под одеялом, выключил ночник и снял с себя одежду. Когда он лег в кровать, Светлана лежала на спине и ее тело охватила неестественная дрожь. Муж почувствовал это и спросил:
   -- Что с тобой, ты боишься?
   -- Не знаю. Но все равно, делайте это. Теперь вы имеете полное право. А я...не обращайте на меня внимание.
   -- Света, я хочу включить свет. Помни, что мужчина любит глазами. А ты, должно быть, очень красива, не так ли. Раньше я видел тебя только в одежде и мечтал, что придет такой час, когда ты будешь лежать передо мной, в чем мать родила.
   -- Только не сегодня, я прошу вас. Темнота друг молодежи. Пусть это произойдет в темноте.
   -- А где твоя бархатная ручка? Я уже привык к ней.
   -- Нет, нет, сегодня я это делать не буду, -- сказала она, тесно прижимая руки к туловищу.
   Владимиру Павловичу пришлось выполнять свои обязанности без ответных ласк. А зря, ибо он с трудом лишил ее невинности и произошло это так, будто он пробивался через сухие заросли, встречая на своем пути одни кочки и камни. Это не принесло радости ни ему, ни Светлане. Разница была только в том, что Света как бы проснулась, ее потянуло на разговоры, на выяснение дальнейших отношений, а его стало нещадно клонить ко сну. Да так сильно, что он никак не мог противостоять этому. Он сделал вид, что внимательно слушает и как раз в то самое время, когда Светлана готова была пойти на повторную жертву, дабы понять, что же это такое на самом деле, он непроизвольно отяжелел, как бы глубже вдавился в постель и засопел. Света прислушалась, затем, убедившись, что слух не обманывает ее, приняла сидячее положение и включила ночник. Ее глазам предстал усталый мужчина и то, что было там, то, что она хотела принять в себя, походило теперь на копченую сморщенную сардельку, слабо начиненную кашей.
   Ужас и разочарование охватило все ее существо. Она быстро вырубила свет, повернулась на другой бок и тихо заплакала. О, если бы был этот Борис на месте этого мешка, он бы ее на руках носил, всю ночь целовал, гладил от пят до макушки, а эта кишка, набитая и утрамбованная камушками, находилась бы все время в ее пещере, до тех пор, пока она бы не потеряла сознание. Ибо так ей говорила Лина: потеряешь сознание от кайфа. Только с мужчиной можно испытать этот кайф.
   Света накрыла голову подушкой, чтоб не слышать это противное сопение и погрузилась в состояние, близкое ко сну. Но это был слабый и тревожный сон. Уже в десять утра она открыла глаза и стала прислушиваться. Сопения не было.
   "Не умер ли он? -- спросила она себя, но увидела его волосатую, плавно поднимающуюся и опускающуюся грудь. -- Проснешься ли ты когда, муженек мой -- тугой кошелек мой?"
   Владимир Павлович проснулся в двенадцать. Света притворилась, что спит. Он мягко опустил босые ноги на ковер и встал, направился в ванную, но скоро вернулся. Откинув одеяло и сняв ночную сорочку с полусонной жены, он приятно улыбнулся, затем провел ладонью по волшебному бугорку. Света открыла глаза.
   -- Что вы делаете, хулиган? -- спросила Света, приподнимая голову.
   -- Если ты все еще стесняешься меня, закрой глаза или запрокинь голову и смотри в потолок: я хочу полюбоваться куколкой, которую я приобрел, -- произнес Владимир Павлович прокурорским голосом, будто произносил обвинительную речь. Света подчинилась этой команде. Она скрестила пальчики рук у себя на затылке, вытянула стройные длинные ноги, крепко зажав чернеющий треугольник, красовавшийся ниже пупка.
   Пролежав с закрытыми глазами некоторое время не шевелясь, она почувствовала, как мужская ладонь движется от колена вверх, очевидно к тому самому волшебному треугольнику, из-за которого и разгорелся весь этот сыр бор. Но от этого прикосновения ей стало тепло, и это тепло разливалось по всему телу, а в тазу сладкой истомой замирала непонятная власть. Света открыла глаза, но все еще стесняясь, устремила их в потолок, чуть запрокинув голову, как страстная женщина в минуту наивысшего наслаждения любовью.
   Володя однако не торопился к волшебному треугольнику, хорошо зная, что практически все мужчины совершают одну и ту же ошибку: они торопятся, будто опаздывают на поезд и тогда результат ни себе, ни людям.
  
   То, что предстало его восторженным глазам, было выше чисто мужского желания немедленно овладеть волшебной пещерой, чтобы потом, чувствуя благородную усталость, как после сытного ужина, свалиться на мягкую подушку, оставив партнершу в невеселом настроении. Перед ним лежало красивое, молодое розовое тело с причудливыми изгибами плеч, роскошным бюстом и узкой талией. Ниже ключиц торчали два маленьких бугорка, что поднимались то вверх, то опускались вниз при глубоком, но несколько беспокойном дыхании. Впалый живот, казалось, прилип к позвоночнику и замер в ожидании. До чего могущественна природа, если она так смастерила женщину и наделила ее невидимой внутри заложенной силой, вечно манящей и непредсказуемой.
   Он прикасался к этой красоте, но только руками и губами. Покрыв ее бугорки поцелуями, он поднялся с кровати и накрыл ее одеялом.
   -- Спи.
   -- Я не хочу спать, -- сказала Света, приподнимая голову. -- Не уходите, я протестую.
   -- Ты слишком холодна со мной и слишком неопытна. Это простительно: я у тебя первый. К тому же, у тебя, должно быть, все там болит.
   -- Не болит, а свербит, -- произнесла она, вскакивая и кидаясь ему на шею. -- Мне и больно и хорошо, но больше хорошо, чем больно, и...и ..вы не имеете права так со мной поступать.
   -- Ты моя прелесть, -- произнес Владимир Павлович, поднимая ее на руки и кружась с ней по комнате.
   -- Знайте, Володя, что у вас на руках ненасытная кошка в период половой охоты, какие там могут быть боли, там сплошной огонь. И я высосу из вас все соки, чтоб вам ни одна баба не будоражила кровь.
   -- Я рад это слышать, только зови меня "ты", -- сказал муж, укладывая ее на брачное ложе.
  
   Около шести вечера Анна Ивановна стала негромко стучать в дверь.
   -- Дети, обедать и ужинать пора.
   У Анны Ивановны были хорошие руки, они обладали не только навыками, но и мастерством в смысле приготовления блюд.
   -- Ну, теперь зятек ты у нас не гость, а полноправный хозяин. Дай вам Бог счастья и красивых деток. Жаль только, что попал такой день, когда вы играли свадьбу.
   -- А что такое? -- спросил Владимир Павлович.
   -- Как что? вчерась была страстная пятница, негоже было играть свадьбу. Неизвестно, как теперя сложится ваша жизнь.
   -- А почему вы нас не предупредили, бабушка? -- с тревогой в голосе спросила Света.
   -- Почему, почему? да потому, что я и сама не знала. Соседка пришла, стыдила, а я за голову ухватилась, вот оно как.
   -- Но, если мы не знали, какой же это грех? -- удивилась Света.
   -- Если ты поджигаешь дом, но не знаешь, кто в нем находится, есть ли там маленькие дети, разве с тебя сымут вину? -- не сдавалась бабушка.
   -- Ну, сказала...
   -- Ничего, мы дадим на моление и посетим храм Божий, -- сказал зять, уплетая бутерброд с икрой.
  
   Три дня молодожены провели в непрерывных любовных играх, как очевидно проводят все молодожены, но без свадебного путешествия, которое они по взаимному согласию перенесли на летние каникулы.
   Владимир Павлович вернулся на работу. Уж слишком много там готовилось сладких пирогов для него, которые он собирал уже привычно, спокойно, без ажиотажа, намереваясь теперь подарить молодой жене новенький заграничный автомобиль.
   А Светлана Кукушкина, теперь уже Дупленко, прокурорша ушла на занятия, штудировать свою излюбленную журналистику. Ее тут же обступили подруги Лина и Марина.
   -- Ну, как первая брачная ночь, расскажи! -- пристала Марина, как только увидела Свету.
   -- Как обычно. Но мы оба были чертовски усталыми после свадьбы, так что кайфа там почти не было никакого. Потом уж все наладилось.
   -- Ну, как он, у него размеры средние или выше средних?
   -- Не измеряла.
   -- Глупая. Ты должна все знать. А в рот брала?
   -- Нет, что ты.
   -- Эх, ты, давай я тебя обучу всему, -- предложила Марина.
   -- Отстань от нее, -- сказала Лина. -- Сама разберется.
   -- У меня есть один альфонс: заплатишь немного денег, и он тебя всему обучит. Твой прокурор сойдет с ума от тебя, вот увидишь.
   -- А разве так можно поступать? Ведь это не танцам обучаться, верно? Когда-нибудь, если возникнет в этом необходимость, я поступлю на эти курсы, -- рассмеялась Света.
   -- Послушай, Света, ты разыщи мне этого увальня Диму, он хоть и лопух, но карманы у него достаточно тугие, не так ли? - просила Марина.
   -- Возможно, а что, понравился?
   -- Да как сказать...ты вот нашла себе богатого мужа, хоть и не такого молодого, но все же...ты теперь -- кум королю. А я чем хуже?
   -- Я спрошу у Володи. Думаю: все будет о?кей!
   -- Созвонись с ним, мы можем встретиться втроем, сходим куда-нибудь, посидим, а потом я его уведу к себе. Уж он, если попадется в мои коготочки, то все: у меня и останется.
   -- Марина, будет тебе! Сколько можно? Ты уж больше сотни перепробовала, -- упрекнула ее Лина. -- Не морочь парню голову.
   -- Ничего ты не понимаешь, -- сказала Марина. -- Вот Света за меня, я знаю.
  
   17.
   Марина Ерофеева росла в семье дипломатов. Ее отец Николай Харитонович не дослужился до высоких чинов в МИДе, хотя в одно время работал секретарем посольства в Болгарии, в то время социалистической стране. Повышению по службе препятствовали работники КГБ: Николай Харитонович не очень добросовестно выполнял их задания и слишком лебезил перед болгарами, называя их не только братьями, но и лучшими людьми среди славян. Почти на закате коммунистической империи, когда Марина была уже достаточно взрослой, отца перевели в ГДР советником посольства.
   Марина хоть и ходила в отдельную русскую школу при посольстве, но довольно часто общалась с немками. Она полюбила их за вольное поведение и за почти доскональное знание все еще запретных в Советском союзе половых вопросов и за то, что там девушки после шестнадцати уже вовсю жили половой жизнью с мальчиками сверстниками.
   Когда ей было семнадцать лет, родители взяли ее с собой в Кепеник на дачу к своим друзьям. Тут было много молодежи.
   Когда все взрослые основательно накачались русской шнапс, молодежь ушла в сосновый лес на прогулку. Юноши и девушки, как только отошли от родителей на некоторое расстояние, разделись донага, взяли свернутую одежду под плечо и пошли дальше, углубляясь в лес. У Марины - глаза на лоб. Как так, разве это допустимо? Здесь она впервые увидела у мальчиков то, что не видела раньше даже на картинке и вся залилась краской. Она не знала, куда деть глаза, понимая, что на нее смотрят, хотят определить ее реакцию, зная, что в России слишком строгие нравы.
   -- Русише мыдхен -- стыд, стыд, -- сказали немки и рассмеялись. -- Ты, как это? раздевать, раздевать, наш малчик тебья не тронет, зи отвечайт за это.
   Марина переключилась на своих сверстниц немок и поняла, что они никак не реагируют на то, что мальчики раздеты донага, они сморят на своих сверстников совершенно одинаково, что в глаза, что в лицо, что ниже пояса. А она, нет, это не для нее, у нее даже пот выскочил на лбу.
   - Marina, nimm von sich allen ab. Es bedeutet nicht, dass du einem unserer Jungen zurЭckgegeben werden sollst, - сказала Катрин, самая симпатичная среди немок.
   Марина поняла о чем ее просят и решила повиноваться: сняла платье и лифчик, но осталась в трусиках. Она все еще стеснялась своей груди. И не только стеснялась, но считала, что такую ценность как грудь не стоит выставлять на всеобщее обозрение. А что касается того места, которое находится под такой бдительной личной охраной, начиная с семи лет, демонстрировать перед какими-то швабами? об этом не может быть и речи.
   - Больше не могу. Может в другой раз, - сказала Марина с мольбой в глазах.
   - О, но проблем, - произнесла Катрин и больше к ней никто ни с какими просьбами не приставал.
   Юноши с девушками играли в мяч и бадминтон, и решительно никто не обращал внимания на то, что у мальчиков болтаются сосиски между ног: у кого меньше, у кого больше, толще, тоньше и так далее. Часа через два, когда уже все собирались возвращаться обратно, только Катрин взяла своего дружка за руку и потащила в лес. Ее подруга Моника объяснила Марине, что Катрин влюблена в мальчика и повела его в лес, для того, чтобы там делать динь-динь.
   -- А как же ребенок, кинд, что она с ним будет делать?
   -- О, нет. Таблетка проглотить и никакой кинд не будет. Это очень просто. Хочешь, я и тебе принесу таблетка. Ты выбери себе мальчика и делай с ним динь--динь, сколько хочешь.
   Марина кивнула головой в знак согласия. Ей эта мысль очень понравилась. Тем более ей хотелось быть, как все -- современной девушкой. Моника не только достала для Марины, но и привела ей высокого, белобрысого, прыщавого мальчика, который увел ее к себе домой, пользуясь тем, что его родители были в отпуске. Он тут же разделся донага и сказал Марине:
   -- Глотай таблетка.
   Марине он сразу не понравился. Лицо бледное, все в веснушках, нос картошкой, зубы редкие, кривые, одна губа толстая, другая тонкая, живот синий прыщавый, а там внизу рыжие жидкие волосы и длинная тонкая с мизинец сосиска, совершенно безжизненная да еще скривленная. Марину чуть не вырвало.
   - Ich will nicht, ich kann nicht. Mir ist es nach Hause notwendig, - сказала Марина, глядя на таблетку, как на смертельную дозу яда. Хайнс вытаращил водянистые глаза и даже слегка покраснел от обиды. Видно было по его прыщавому лицу, что он что-то решал напряженно и быстро. Наконец, он как-то шамкая, произнес:
   - Sei dumm nicht. Dir wird es, siehe sehr gut sein, sonst wirst Du bemitleiden.
   Он схватил ее за руку и потянул вниз. Когда ее ладонь ощутила нечто неприятное, почти слизкое, он сжал ей пальцы и удивительно, эта противная штука начала затвердевать, брезгливость куда-то запропастилась и наружу выползло любопытство: а как он будет вести себя там? Если он реагирует на простое прикосновение ладони и пальцев, то что с ним будет там, в глубине?
   - Ладно, черт с тобой конопатый кавалер, - произнесла она проглатывая таблетку.
   Хайнс снял с нее одежду, заставил ее стать на четвереньки, дабы она приняла позу суки или любого другого животного и стал вводить свою сосиску в нужное отверстие.
   Процедура лишения девственности была весьма прозаичной, начисто лишенной романтики, без поцелуев и жарких объятий и, конечно же, без признания в любви.
   -- Это что-то похоже на случку животных: я была сучкой, а ты кобелем, -- сказала Марина Хайнсу, когда они уже сидели и пили пиво, а Хайнс при этом курил какой-то вонючий табак.
   -- О, зер гут, -- сказал Хайнс, -- у тебя дыр...дыр, как это сказать на русский? -- Ханс порылся в словаре, -- а дырочка, у тебя очен узкий дырочка и горячий дырочка и ми получайт кайф. Моя еще будет динь, динь.
   Марина посмотрела на него злыми глазами и показала ему комбинацию из трех пальцев.
   -- А это не хочешь, конопатый хмырь?
   - Во ист хмырь? - спросил Хайнс, но Марина пожала плечами. Он долго рылся в словаре, но не смог найти это слово и очень расстроился.
   -- Динь, динь хочет моя. Давай динь-динь на попка.
   -- Подожди свой муттер, (свою мать), и сделай ей в попку, свинья, -- расхохоталась Марина.
   -- О, нет, "их" не есть швайн. Руссише швайн -- "я". ( Я не свинья. Русская свинья -- это да).
   Марина оделась, оттолкнула Хайнса у двери, он пытался преградить ей путь, и уехала домой. Благо матери не было дома: она бы определила, что с дочерью что-то неладное. Марина приняла душ, тщательно намылила тело и вымыла свою теперь уже греховную подружку и дала себе слово, что больше с мужчинами ничего такого иметь не будет, поскольку никакой радости от этого нет и быть не может, это все так противно и грязно. А когда вспомнила про попку, так вообще в глазах помутилось.
   О своем разочаровании она рассказал Катрин. Та посочувствовала ей и сказала, что из любого положения можно найти выход. Она приглашает ее на свой день рождения, где будет много мальчиков.
   -- Какой тебе понравится -- скажи мне, и все будет тип топ.
   Так Марина познакомилась с Томасом немного смуглым, чуть кудрявым мальчиком с темными волосами. У него, правда, были серые глаза и жидкие брови.
   Как и предыдущий мальчик, Томас не особенно церемонился с ней. Он снял с нее трусы здесь же на вечере, запершись с ней в одной из комнат, но в отличие от предыдущего (Хайнса), уложил ее на спину, долго целовал в живот, в грудь и ниже пупка, а потом заставил ее обнять свою уже затвердевшую сосиску ладошкой. Она это сделала, и ей показалось, что это хорошо. Во всяком случае, она знала, что это не деревянная палка, которую ей предстоит принять в себя, а нечто живое, как бы дышащее, как бы упрашивающее: скорее-скорее, ибо только там я могу выдать все, на что я способен.
   Это было уже нечто другое, и Марина стала податливой и мягкой, как воск. Томас делал все очень осторожно, заботился не только о себе, как этот противный прыщавый Хайнс, но и о ней. Она это оценила и шла с ним на контакт, как ее папа на свою любимую работу. Так Томас стал тем человеком, с которым она гуляла не только в лесу, держа свою одежду под мышкой, но и где угодно и решительно никого не стеснялась.
   Большой любви у нее к Томасу не было. Да и незачем было проявлять какое-то сумасшедшее чувство, от которого одни головные боли: он был всегда под рукой, и всегда выполнял ее желания.
   В основе этого некоего равнодушия к своему партнеру лежала полная уверенность в том, что шваб, как она его называла, не способен на большое красивое чувство. Да и вообще, немцы холодные натуры. Это русский способен потерять голову и натворить черт знает что ради любви. А здесь любовь сводится к постели: когда кончается постель -- кончается и любовь.
   Однажды на вечеринке к Томасу пристала одна незнакомая ей немка Роузика и утащила его пьяного в дамский туалет. Закрыв дверь изнутри, развязала ему ширинку, вытащила безжизненную сосиску и стала жевать как жвачку. Жвачка через некоторое время ожила, Томас пришел в себя и произнес: О, майн Гот и направил оживший предмет под короткую юбку Роузики, которая демонстративно не носила трусов. Марина стояла у двери и сильно дергала за ручку. Она не то чтобы ревновала, она просто была возмущена. Как это так? Ведь она сама не прочь была оказаться на месте Роузики. Почему это он выбрал ее? А если и она его выбрала, значит, он безвольный мальчик и потому грош ему цена.
  
   Вскоре стало известно, что родители возвращаются в Москву: ГДР пришел конец.
   В Москве Марина завершила среднее образование, но не сразу поступила учиться дальше. Так все перемешалось, что даже отец не мог разобраться, что же происходит, не то, что она.
   Только когда ей исполнилось двадцать лет, она решила поступить в МГУ на факультет журналистики. И удивительно: ее приняли без крупной взятки. Она принесла с собой слишком хороший рассказ о немецкой девушке, которая добровольно и безвозмездно ухаживала за могилами советских солдат в районе Зееловых высот, где проходили кровопролитные бои.
   -- Похоже, что из вас выйдет отличная журналистка, а то и писательница, -- сказал ей председатель приемной комиссии Порфирий Порфирьевич, маленький совершенно лысый человек с короткими усиками.
   Марина хорошо училась и как это ни странно, совмещала учебу с постоянными загулами и любовными куражами. О ней пошла не очень хорошая слава на курсе, и в то же время все хорошо знали: если кто-то не справится с выполнением задания, Марина всегда поможет.
   Марина по достоинству оценила натуру русского ухажера, его страсть, его способность ко всему. Немец никогда не пойдет на конфликт с соперником, а русский готов изрезать соперника на куски и сесть потом на долгие годы за решетку.
   На факультете она была чем-то в виде белой вороны, поскольку она все же выросла на западе и все время подчеркивала это. Со Светой Кукушкиной они были разные, но, тем не менее, подружились, а затем к ним примкнула и Лина. И Лина и Света с удовольствием слушали ее просветительскую деятельность, но ни разу не согласились заняться практикой любви в постели.
   -- У тебя не будет детей, -- стращала ее Лина.
   -- Глупости. Когда выйду замуж, пойду к врачу и скажу: сними спираль с детородного аппарата. Вот и все.
   -- На тебе никто не жениться: давалкиных у нас не очень любят, -- добавляла Света.
   -- Что ж, буду старой девой.
   Но обе девушки, Света и Лина, стали замечать, что на вечерах Марина никогда не бывает одна. Ее всегда приглашают, она щебечет как сорока, а потом, куда-то исчезает, ее куда-то уводят, либо она сама уводит, не разберешься.
   На свадьбе у Светы Марина впервые задумалась над тем, что и ей, грешной, не мешало бы привязать кого-то не только на одну две ночи, но и на постоянно, что, однако, не сможет помешать ей, если она вдруг заскучает, завести себе нового дружка.
   Она положила глаз на Бориса Петровича, но тем же опытным глазом определила, что Борис нескоро загорится как спичка, а то и вовсе никогда не загорится, а вот Дима, он уже горит как сухое полено. Косноязычен он, с ним в высшем обществе не появишься, но он, должно быть, твердо стоит на ногах. Да и положительного у него немало: его всегда можно будет обвести вокруг пальца. Такие мужья очень высоко ценятся, правда, это понимают далеко не все, особенно такие дурочки как Лина и Светлана. Ну, да Бог с ними.
  
   18.
   Лина, самая старшая среди трех подруг, ее уже называли старушкой, готовилась отпраздновать свое двадцатипятилетние, своего рода юбилейную дату. Вопрос, где праздновать обсуждался очень долго и кропотливо, и не только дома с родителями, но и среди подружек. Родители Лины всегда любили ее без памяти, она была единственным ребенком в семье, братик и сестричка не доживали и до года, поэтому мать всегда говорила одно и тоже: как сделаешь, так и будет, ласточка моя ненаглядная. Потому ласточка перестала мучить родителей и решила обсудить этот вопрос с Мариной и Светланой.
   Светлана выразила мнение, что лучше было бы провести этот праздник в тесном кругу, тем более, что Марине и Лине тоже не мешает очаровать какого-нибудь богатого человека, не обращая особого внимания на внешние данные, а больше приглядываясь к кошельку, поскольку самое главное: стерпится -- слюбится.
   -- Есть еще один способ компенсировать какие-то нравственные потери в связи с выходом замуж за богатого увальня, типа моего будущего муженька Димы, -- сказала Марина, хохоча.
   -- Завести любовничка? -- спросила "старушка" Лина.
   -- И не одного, -- закончила свою мысль Марина.
   -- Девочки, бросьте болтать глупости, -- сказала Лина. -- Я жду конкретных предложений.
   -- Я приняла бы всю команду у себя, но у меня старенькая бабушка, а старость не радость, бабушка, очень капризна. Значит, у тебя, Лина, и стоит устроить этот сабантуй. Твои родители часто выезжают на дачу в Жуковку. И в день рождения отправь их туда же, зачем они тебе нужны? мешаться только. К тому же ты именинница, тебе и карты в руки, как говорится.
   -- Да, да, ты только постарайся отправить своих стариков подальше, чтоб никто не мешал, я этого Диму изнасилую, -- поддержала версию Светы Марина. -- Я его так обработаю, что он от меня уже больше никуда не денется. А ты, Лина, направь все свои чары на Бориса, он парень то, что надо, ну а у Светы уже есть прокурор. Эх, ты прокурорша. Ну, как, сколько ходок вы делаете за ночь?
   -- Иди ты..., -- поморщилась Света.
   -- Ну, он у тебя выносливый?
   -- Я не жалуюсь, -- сказала Света.
   -- Эх, если бы он был в моих руках, он бы у меня всю ночь работал. Вы обе, к сожалению, ничего не понимаете в сексе. Надо побольше смотреть фильмов на эту тему, там все показано наглядно. Наши женщины очень стеснительны и даже брезгливы. Этот мужской отросток надо почаще брать в рот, он слаще конфетки, уверяю вас.
   -- Фу, -- сказала Света. -- Помять ладошкой еще можно, но чтобы в рот...
   -- Если ты не можешь преодолеть брезгливость, намажь его медом или вареньем, а потом глотай. Быстро привыкнешь. Разумеется, гигиену надо соблюдать, тут никуда не денешься. Ну, да ладно, мы отвлеклись. Итак, день рождения отмечаем у тебя, а Света обеспечит нам явку Бориса и Димы, -- распоряжалась Марина, -- а я приведу Жору для разнообразия и еще какую-нибудь клушу, может Наташку, как отвлекающий субъект.
   Лина согласилась с разумными доводами Светы и Марины: они как бы обе были лидерами не только среди тройки и на курсе тоже.
   Лина когда-то любила парня и отдалась ему после трех месяцев настойчивых домогательств. Должно быть, она не понравилась ему в постели, потому что он куда-то исчез сразу же. Лина тяжело пережила эти дни и месяцы. Она решила избегать прямых контактов с противоположным полом и не позволяла своему сердцу раскрываться перед кем бы то ни было. Ее останавливало еще и то, что она прекрасно знала, что Марина дважды лечилась от гонореи и что у нее там целый букет других болячек, именующихся стрептококками, гонококками и всякая другая гадость. Осталось заболеть только сифилисом или СПИДом. Развязное поведение Марины чаще всего показное, хотя она как всякая живая женщина, наверняка страдает, и кошки на душе скребут.
   Как ни трудно было уговорить родителей уехать на дачу на субботу и воскресение, Лине это блестяще удалось.
   -- Как тебе будет угодно, ласточка моя ненаглядная, -- сказала мать дочери. -- Если ты разрешишь, я буду стряпать часов до шести вечера, а потом мы с отцом сядем на свой драндулет и уедем, дабы вам, молодежи, не мешать. Веселитесь, проздравляйте друг друга и за нас, стариков, хоть один тост произнесите. А мы со отцом тама, на даче, поставим перед собой твою фитографию, подзарядимся немножко и тебя проздравим.
   -- Мамочка, прости. В воскресение вечером, когда вы вернетесь, я уже буду свободна, тогда все вместе попразднуем, -- сказала дочь, целуя мать в щеку.
  
   Дима купил красивую цепочку с бриллиантом за четыре тысячи долларов, Света с мужем столовый сервиз, Борис Петрович пять золотых рублей царской чеканки, а Тимур взял пачку в десять тысяч долларов для именинницы. Кортеж машин подъехал к дому Лиины, что находился недалеко от Черемушкинского рынка.
   Владимир Павлович нес шикарный букет роз. Все подарки понравились Лине, но больше восторгов высказала Марина.
   Гости расселись в столовой за большим столом овальной формы, на который подавали Света и Марина. Но Марина вскоре запротестовала:
   -- Я что рыжая, что ли? Я тоже хочу поседеть рядом и подержаться за бокал с шампанским, -- заявила он, ища глазами, где бы ей присесть.
   -- Сюда, -- сказал Дима, который специально держал для нее место. Марина уселась рядом и тут же стала ухаживать за ним.
   В этот вечер Дима вел себя скромно, правильно и даже загадочно. Он много не пил, все время молчал, где-то услышав, что молчание -- золото и удачно произнес тост.
   -- Позвольте поздравить нашу именинницу с двадцатилетием, пожелать ей успехов на благородном поприще журналиста, который для, бизнесменов иногда опаснее любого соперника. Недаром говорят: что написано пером, не вырубишь и топором. Я первый раз выступаю перед журналистами и почти чувствую себя президентом, на худой конец Чубайсом. За красоту нашей именинницы. Если бы не журналистка по имени Марина, что сидит рядом со мной, к которой я испытываю очень агрессивные намерения: все хочу взять ее в плен, но боюсь, что не получится, -- то я непременно уселся бы рядом с Линой, нашей уважаемой именинницей. За вас, Лина!
   -- Получиться, Дима, только не теряйтесь: зверюшка далеко не убежит, -- рассмеялась Лина. Мысли Лины подтвердила и Марина: она крепче сжала пальцы Димы и сильно наклонила головку к его плечу.
   Дима дважды чмокнул ее в плечо и выпил рюмку до конца.
   Прокурор произнес тост с нравственной окраской и заслужил аплодисменты, но не такие бурные как Дима. Когда дошла очередь до Тимура, он уже был немного бухой и потому в его тосте было много эротики: он предлагал тост за полную свободу -- танцы в чем мать родила. Марина одобрила эту идею, но Света не поддержала, Лина смутилась и молчала, а прокурор был категорически против. Только Наташа внесла некоторую приемлемую ясность:
   -- Это могут быть только парные танцы...по разным комнатам, -- произнесла она, хихикая.
   Марина ухватилась за эту идею. Она тут же шепнула Диме:
   -- Надо же кому-то показать пример. Сначала исчезаю я, а потом и ты через какое-то время. Я буду держать приоткрытой дверь, чтоб не перепутал комнату.
   Марина поднялась и ушла, когда тост произносил Борис. Дима подождал окончания речи Бориса и ушел под аплодисменты оратору.
   Марина скрестила свои длинные тонкие ручки на шее Димы, и мягко сказала:
   -- Поцелуй же свою зверюшку, ты ее, кажется, поймал.
   Дима впился ей в роскошные губы. Он был на вершине счастья. Марина была видная девушка, она не могла не нравиться любому мужчине. В ее кошачьих лапках было столько нежности, а в глазах, такие глаза бывают только у довольно распущенных особ, светилось нечто манящее, зовущее, настолько парализующее волю мужчины, что всякие моральные устои трещали по швам.
   Дима был в двойной зависимости: Марина ему понравилась еще в прошлый раз, это, во-первых, а во-вторых, чары грянувшие на его всегда открытое и несколько наивное сердце, поразили его воображение настолько, что он стал просто заикаться.
   -- Итак, с чего начнем? -- спросила Марина, глядя ему в глаза. -- Не прячь глаза, смотри на свою зверюшку, или ты уже виноват передо мной. Перед тем, как приехать сюда и увидеться со мной, ты уже был в чьих-то руках, признавайся! Только честно, не смей мне врать, я не люблю этого. Я всегда искренняя и того же хочу от других, смотри мне в глаза, ну!
   Дима заморгал глазами, но посмотрел ей в лицо.
   -- Не виноват я перед тобой, клянусь! -- едва произнес он.
   -- Верю, верю. Ты, должно быть, честный парень. Это мне и нужно было знать. Так вот, есть такой метод игры. Опрокидываем по рюмке и что-то снимаем с себя...до тех пор, пока на нашем теле не останется ни одной тряпки, а там посмотрим, решим, что делать дальше; согласен?
   Дима что-то промычал, вроде того, что он не возражает, а Марина уже сняла кофту, а там лифчика нет, экая прелесть открылась перед его взором. Дима заморгал глазами и тут же прилип губами к мягким волшебным шарам.
   -- А я..., я сыму пинжак, -- сказал он.
   -- Не "пинжак", а пиджак, -- поправила его Марина. -- Наливай еще.
   После следующего тоста Дима снял галстук, а Марина сбросила юбку. Но, о Боже! что это? Она уже была практически голенькая: там остались только колготки, через которые все было видно. Экая буйная растительность темного цвета на отчетливо выпирающем бугорке.
   Когда Дима сбросил с себя рубашку, Марина уже была в костюме Евы.
   -- Это несправедливо, -- сказала она, приняв вид балерины. -- Надо ускорить этот процесс. Придется самой подключиться.
   Она стала на колени и принялась расстегивать молнию на брюках Димы. Дима еле стоял на ногах от волнения.
   -- Вот он! Знай, Дима, ты без этой штуки никто, ничто. Гордись ею и всегда держи в чистоте. Пойдем я его помою...потому что я хочу его поцеловать, прежде чем отправить в пещеру, где он будет балдеть и ты вместе с ним.
   После этой нехитрой процедуры, Марина повела Диму в постель. И тут уж она продемонстрировала все свое искусство обольщения. Дима почти ревел:
   -- Лю--у--блю, лю--у--блю! Навсегда, навсегда. Женюсь немедля и ни одну женщину никогда, за миллионы долларов не подпущу к себе близко, потому как такой как ты больше нет на свете. И никогда не было.
   -- И не будет, медвежонок мой сладкий, -- лепетала Марина, целуя его тело и дразня его плоть мягкими пухлыми губами и слегка покусывая ее до тех пор, пока у него не начались судороги.
   - Ну, теперь пора, - скала она, - а то с ним случится инфаркт. Она тут же вскочила и превратилась в волшебную всадницу.
   Что было с гостями, кто когда ушел, их не интересовало. Только часов в двенадцать в воскресение Лина бесшумно вошла к ним в комнату, накрыла их обнаженные тела покрывалом и повернулась к выходу. Но Марина в это время открыла глаза.
   -- О, как было сладко всю ночь! Спасибо, что приютила. А где все остальные?
   -- В три часа ночи уже никого не было, все разошлись, -- грустным голосом произнесла Лина.
   -- А где Борис? почему ты его выпустила, эх ты, клуша. Надо было меня позвать.
   Лина пожала плечами, кисло улыбнулась и произнесла:
   -- Вставайте, сластены, завтракать пора.
  
   19.
   Дима неделю побыл у Марины, познакомился с ее родителями и произвел на них довольно приятное впечатление. Николай Харитонович понял, что будущий зять звезд с неба не хватает, но рад был тому, что дочь, наконец, остановится и у нее будет семья, дети, а сам он с супругой станут дедушкой и бабушкой.
   Марина объявила родителям, когда впервые переступила порог родительского дома вдвоем с Димой, что она привела жениха, надежного человека, за которого она согласна выйти замуж и потому оставляет его у себя под бочком, поскольку главное между ними уже произошло.
   -- Дык он уже почал тебя, моя доченька, как же это случилось так рано? -- удивилась Аглаша Селивановна, мать Марины.
   -- Мама, не задавай глупых вопросов, -- произнесла Марина недовольным голосом. -- Сейчас другие времена и другие нравы.
   -- Я, доченька, до замужества оставалась непочатая, -- как же это ты так: дочь всегда похожа на мать.
   -- Мы дали друг другу слово, что отныне, нет, со вчера: мы -- муж и жена: одна сатана, -- сказал Дима, -- и никто из нас не нарушит нашей клятвы, честное слово.
   -- Но если так, то прости вас Бог, а я прощаю и благословляю вас для совместной жизни.
   Так Дима остался у Марины на целую неделю, а когда ей это немного надоело, она отправила его улаживать свои дела и договориться в загсе, чтоб их расписали как минимум через недельку, родители устроят ей шикарную свадьбу. А потом они отправятся в свадебное путешествие по Греции и Италии.
   -- И по Гишпании, -- выпалил Дима, целуя будущую супругу в подбородок.
   -- В Испанию, грамотей.
   -- Да, да, в Испанию. Как же я попутал, я же там был, особняк смотрел, хотел приобрести, да Тимур мне отсоветовал мать его ети.
   -- Мы в Италии купим. Италия -- сказочная страна, а итальянцы очень темпераментные мужчины, если...
   -- Что "если", ласточка? Ты мне это брось. Если ты все еще не накушалась, то я никуда не ухожу, я остаюсь, пеняй на себя: я тебе не дам заснуть ни на минуту, -- искренне говорил Дима.
   -- Ладно, я пошутила. Ты мужик то, что надо нам бабам. На недельку я даю тебе выходной. Кстати оставь свой мобильный телефон, я как только заскучаю, тут же..., ты понял меня?
   -- Понял. Свою мобилку я всегда буду держать включенной, днем и ночью.
   Дима спустился вниз, сел на свою колымагу и подался в офис к Борису Петровичу.
   Женя пробовала остановить его, но не тут-то было: Дима прорвался в кабинет и, несмотря на то, что там сидела Ася, бросился обнимать Бориса и рассказывать, что он женится, что необыкновенно счастлив и вскоре приглашает на свадьбу.
   -- С деньгами только туговато. Может, подбросишь двадцатку, Борис Петрович.
   -- Дима, у меня тут нелегкий разговор, зайди через полчасика. А вообще я рад за тебя.
   Дима вернулся в секретарскую, уставился на Женю, мысленно сравнивая ее с Мариной, и пришел к выводу, что его Марина гораздо лучше, красивее и умеет себя подать, как ни одна женщина на свете.
   -- Дима, что ты на меня уставился? сравниваешь меня с кем-то? Но для того, чтобы сравнивать, надо знать того, с кем сравниваешь кого-то другого. А ты же меня совсем не знаешь, -- сказала Женя, отрывая глаза от бумаг.
   -- Я смотрю и думаю: могла бы ли ты быть, как моя Марина, на которой я вскоре женюсь?
   -- Нет, не могла бы, -- сказала Женя.
   -- И я так думаю, -- произнес Дима, пытаясь откусить заусеницу от пальца.
   -- Дима, не грызи ногти: твоей Марине это не понравится.
   -- О, да, конечно, спасибо, что сделала замечание, вовремя, надо сказать.
   Тут загорелась сигнальная лампа. Женя взяла трубку.
   -- Заходи, Дима, тебя зовут.
   Дима влетел в кабинет.
   -- Проводи даму до метро и возвращайся обратно, -- сказал Борис Петрович.
   -- А что ей плохо? -- спросил Дима, глядя на Асю с сожалением, будто она сильно пострадала.
   -- Она неважно себя чувствует, -- сказал Борис.
   -- Пойдем, Анастасия Ивановна. Однажды я вас уже сопровождал от вашего дома сюда в этот офис.
   -- А теперь обратно, -- с трудом произнесла Ася, вытирая мокрые глаза.
   Спускаясь на первый этаж, Ася опиралась на руку Димы, но ничего не спрашивала, сама не высказывалась. И Дима молчал. Он понимал, что ей очень трудно. Что-то произошло между нею и Борисом, а вот что, он не мог никак определить.
   -- Посадить вас в метро, Ася, или вы сами сядете? -- спросил он, кода они подходили к станции.
   -- Посадить, -- едва слышно произнесла Ася.
   -- Побудьте здесь, -- сказал Дима, и сам бросился ловить машину. Машина тут же остановилась. -- Вот тебе десять зеленых, отвезешь эту даму в Рогожский поселок, недалеко от метро "Таганска". И чтоб без балды, понял? я номер твой запишу.
   Он втолкнул Асю на заднее сиденье, а сам вернулся к Борису занимать деньги.
   -- Но ты у меня уже шестьдесят тысяч взял, а не вернул ни одного доллара, как же так?
   -- Я их вложил в завод, но, кажись, меня там здорово надули. То ли бюсгалтер, то ли дилехтор, не пойму. Я обговорю этот вопрос с Тимуром, и мы накажем их по всей строгости закона нашей команды.
   -- Дима, не сочиняй, это будет лучше. Ты не умеешь врать. Это и хорошо и плохо. Денег я тебе пока дать не могу. Попроси у Тимура, он денежный король. Одна гостиница ему приносит сто тысяч дохода.
   -- Но, Борис Петрович, я же женюсь. И на ком? на Марине, женщине, которой нет равных. Она за один вечер привязала меня к себе невидимыми нитями, да так, что уже сейчас, хоть мы и недавно расстались, чувствую себя не в своей тарелке. Дай хоть десятку: я к свадьбе готовлюсь, и ты у меня первый свидетель.
   -- Но ты же десять тысяч долларов получаешь у Тимура ежемесячно, что ж ты так быстро тратишь их, голубчик?
   -- Да только эта цепочка с бриллиантами стоила пять тысяч, которую я подарил Лине. Кстати, тебе Лина не по сердцу? а то давай, подсоблю.
   -- Я пока не думал об этом, -- сказал Борис, доставая пачку с десятью тысячами долларов. -- После твоей свадьбы, может, на что-то решусь.
   -- А с Асей, что: концы в воду?
   -- Дима, хорошенькие женщины, как правило, недолго сохраняют верность одному мужчине, учти. Марина будет точно такой же. И Лина пойдет по ее стопам. Вот тебе десятка. Можешь ее не возвращать. Считай, что это тебе подарок на свадьбу.
   -- Благодарю. Я сейчас держу курс на загс. Мне там надо договориться, чтоб нас расписали в течение недели. Как ты думаешь, если я вручу заведующий сто баксов, этого ей достаточно?
   -- Думаю, да. У них, бедных, зарплата маленькая. А не слишком вы с Мариной спешите покончить с вольной жизнью?
   -- Это я спешу, -- горячо сказал Дима. -- Дело в том, что она может передумать. Что я тогда делать буду?
   Марина не задумывалась над проблемой своего замужества, ей и в голову не приходило отказывать Диме. Она была твердо уверенна, что, будучи замужем за Димой, получит еще большую свободу. Если он раньше иногда беспокоилась за последствия сладких моментов, то, будучи замужем, любую ситуацию можно было списать на мужа.
   В то время, когда Дима уговаривал заведующую загсом Полину Анатольевну, расписать их в течение недели, Марина поджидала своего любовника Жору у Центрального телеграфа, под часами. Жора опоздал на пятнадцать минут, дико извинялся и в качестве компенсации за причиненный моральный ущерб, отвез ее к своим друзьям, где групповая случка была в самом разгаре.
   -- Жора, ты разве не знаешь, что я предпочитаю индивидуальный метод любви, а ты куда меня привел? я что должна подставлять еще кому-то? Разве тебе безразлично, если меня будет вот этот рыжий с отвисшим брюшком мусолить?
   -- Ласточка, -- сказал Жора, -- курочка моя ненаглядная, когда тебя кто-то будет мусолить, я возьму себе вот эту блондинку с распущенными волосами. Нам обоим будет хорошо. Этот рыжий очень богатый человек, к тому же он когда-то прошел процедуру обрезания.
   -- Так он что-- еврей?
   -- Евреи очень богатые люди, лапочка.
   -- А он подарит мне остров в Греции?
   -- Если ты ему понравишься, конечно.
   -- Ну, смотри. Ведь что касается меня, то я понравлюсь любому, мне стоит только захотеть, ты же меня знаешь.
   -- Да, конечно, раз ты мне нравишься, то ты не можешь не понравиться кому-либо другому, я же очень разборчив.
   Рыжий еврей по имени Бронштейн все еще был занят, но как только Жора появился в дверях и произнес приветствие на иврите, тут же сделал заявку на новенькую. Таким образом, Марина была сразу же востребована и не то чтобы гордилась этим, но была вполне удовлетворена: мало ли ей отвалят остров в Греции.
   Но, как выяснилось позже, Бронштейн только мечтал побывать на одном из островов Греции и при этом выяснял возможность пятидесяти процентного вклада партнерши в эту романтическую поездку.
   -- Жора, а Жора, где ты? -- нервничала Марина. -- Жора, ты слышишь? мне никаких островов не надо, мне нужен ты и только ты, иначе я сейчас сбегу. Я позвоню Диме, моему будущему мужу. Он тут же явится, и мы с ним будем всю ночь...
   -- Не дури, -- отозвался Жора из другой комнаты. -- я сейчас освобожусь. Меня никто не заменит, учти.
   -- Скорей давай, распущенная тварь.
   -- Козочка, потерпи.
   20.
   Как и предполагала Ася, разговор с Борисом был чрезвычайно трудным и главное он не принес ей ничего утешительного. Она долго решалась на этот, с ее точки зрения унизительный шаг, оттягивала, как могла, и только когда стали ощущаться финансовые трудности, кошелек у нее катастрофически опустошался, а источников пополнения не было, начала усмирять свою гордыню.
   В первые дни и даже недели, после возвращения из Греции она неудачно съездила в офис, а потом дипломатично молчала, будучи уверенна, что Борис сам позвонит, а то и приедет для выяснения отношений. "Будет бурная сцена ревности, упреков и даже оскорблений, но все это можно выдержать с достоинством, сделав вид, что это тебя не касается, а потом как бы невзначай бросить всего несколько слов: я люблю тебя, Боренька, и только тебя одного, я это поняла сразу же, как оступилась. Ну, с кем ни бывает, все мы ошибаемся, натура человека состоит из одних сплошных ошибок. Но некоторые ошибки помнятся очень долго, возможно, всю жизнь. Я всю жизнь и буду помнить свою ошибку, прости, если ты хоть немного меня любишь. Вот что я ему скажу. Он не выдержит, он сдастся, как любой мужик, если он одинокий, как мой Боря".
   В первые дни Ася почти не отходила от телефона, но телефон молчал. Лишь однажды, в воскресение раздался долгожданный звонок. У Аси все выпало из рук. Она бросилась в прихожую, потеряла тапок и едва не грохнулась на пол. Она так поспешно схватила трубку, что трубка выскользнула из рук и грохнулась на пол. Пластмассовая трубка раскололась в той части, глее был микрофон. Дрожащий рукой она приложила телефон к уху и только услышала, что это звонит Жанна.
   -- Я не слышу тебя совсем, -- сказала подруга, -- что у тебя произошло? Хрипы какие-то раздаются. Я, возможно, к тебе сегодня приеду. Ты слышишь меня? алло, алло! Где ты? даже хрипов не слышно.
   Сожаление по поводу потери телефона уступило месту разочарованию: звонок был не оттуда, откуда ожидала Ася с таким нетерпением. Она с ненавистью бросила трубку на рычаг и невольно воскликнула: что же мне теперь делать?!
   В холодильнике все еще валялись несколько бутылок шампанского и бутылка коньяка "Отборный" и ей ничего не оставалось, как сделать несколько глотков смеси шампанского с коньяком. Это помогло, как нельзя лучше. К ней вернулось прежнее состояние, и появилась некоторая уверенность в том, что все обойдется. Закрыв все краны в ванной, дабы вода не хлестала попусту: импортная ванная и подводы к ней, все было импортным и работало как часы, Ася вернулась в спальню и стала перед большим зеркалом.
   С той стороны на нее смотрела цветущая женщина с едва заметными ниточками морщин вокруг глаз и по одной правее и левее губ. И то потому, что еще никакого макияжа она не наводила. Грудь, правда, несколько опустилась, но и этот изъян можно легко ликвидировать при помощи лифчика. Ася расстегнула две верхние пуговицы, погладила свои груди и потом стала расстегивать пуговицы до самого низа. Шрам на животе все еще остался легко заметным, но живот почти прилип к хребту, как до беременности и вся фигура выглядела не хуже, чем это было в молодости. А внизу все то же, что было раньше и никто не сможет определить, какой образ жизни она вела во время своего отпуска, да и кому какое дело, как она себя вела? Главное, что она здесь, в любое время может разделить постель с Борисом, стоит ему только пожелать.
   Правда, после возвращения из Греции, там, внизу начался едва заметный зуд и несколько неприятный запах, придется посетить гинеколога. Эти распутные любовники вполне могли наградить ее какой-нибудь болячкой. Никто не должен узнать об этом. "Если только поделиться с Жанной, она все же имеет отношение к медицине. А ты, Боренька, потерпи, сколько сможешь, посмотрим, чья возьмет".
   К вечеру приехала подруга Жанна. Они обе выпили, а потом Ася поделилась своими мыслями относительно своего поведения в Греции, визита Тимура, друга Бориса, а возможно и его самого.
   -- Ну и что? -- сказала Жанна. -- Если он любит тебя по настоящему, он все тебе простит, вот увидишь. А как мужья прощают своим женам измену? Это было всегда. Измена процветала в Средние века: королевы изменяли своим мужьям, а теперь, в наше время, в век атома и компьютеров измена не считается, Бог знает чем. Подумаешь, поцеловали тебя несколько раз! Главное не это, главное то, что ты снова хочешь, чтоб он был у тебя, не так ли?
   -- Я собираюсь к нему, чтоб выяснить отношения, -- сказала Ася. -- Но у меня есть еще одна проблема. Кажется, эти жлобы наградили меня какой-то болячкой. Мне надо провериться у гинеколога. Ты можешь мне устроить такой осмотр?
   -- Могу, отчего же нет. Приезжай завтра. А что касается твоих взаимоотношений с Борисом, терпи, сколько сможешь. Он сам сделает тебе звонок, вот увидишь. Мужики с великим трудом забывают тех, кто им на протяжении долгого времени приносил радость в постели. Это мы, бабы, полностью забываем мужика, если у нас появился кто-то другой.
   Ася ждала звонка еще неделю, но звонка не было. Мастер по ремонту аппаратов приходил во вторник, заменил трубку полностью, телефон работал исправно, но, увы: звонков от Бориса не поступало. В ближайший понедельник Ася посетила гинеколога, отнесла врачу коробку дорогих конфет, та произвела осмотр, заставила сдать анализы, но уже сейчас сообщила ей, что по всем внешним признакам выделения гнили и специфического запаха, у нее трихомоноз.
   -- Откуда? -- ужаснулась Ася.
   -- От случайной связи с малознакомыми мужчинами, которые ведут распутный образ жизни. У вас был такой контакт?
   -- Да, был, -- призналась Ася. -- Я недавно вернулась из Греции, отдыхала в Салониках. А там без этого обойтись невозможно: там столько соблазнов. У меня был болгарин, а потом англичанин.
   -- Придется лечиться. Лечение длительное, кропотливое. Лишь бы не сифилис, -- сказала врач, тщательно намывая руки.
   После посещения врача, Ася немного остыла к немедленному свиданию с Борисом. Так она сделала только начальный шаг к непримиримости, а если они помирятся, и она его наградит его тем же трихомонозом, тогда прости -- прощай всякие связи, не то, что близкие, но даже товарищеские.
   Но Асю прижимал другой вопрос - вопрос безбедного существования.
   " Помириться надо, -- решила она, а что касается постели, придется повременить, пусть помучается мой Бориска. Вылечусь окончательно тогда и уступлю ему: ценить больше будет". Это было разумное и окончательное решение Аси.
   Теперь она сама стала браться за телефонную трубку. Но номер телефона был не тот: поменялся, видать. И Ася решила поехать на Нахимовский проспект. Эта поездка результатов никаких не дала: Борис не оказался на месте, а секретарь пожимала плечами, а сообщить новый номер телефона вежливо отказалась. Было ясно, что здесь что-то не то.
   -- Может быть, Борис Петрович, потерял мой номер телефона? я могу оставить. Запишите, пожалуйста.
   Женя посмотрела на Асю, будто видела ее впервые и не поняла, что от нее требуют, и снова уткнулась в бумаги. Ася постояла, глядя на секретаря оценивающим взглядом, но решила идти до конца. Свой замысел хоть как-то дать понять, что она ищет контакта с хозяином этого кабинета, решила довести до конца.
   -- Бумагу и карандаш, -- произнесла она повелительным тоном.
   Секретарь, не глядя на нее, положила листок бумаги и карандаш на край стола и снова уткнулась в компьютер. Когда номер телефона был написан, она так же, не глядя на гостью, убрала бумажку с телефоном и положила ее под календарь, книгой развернутый на столе.
   -- Передайте, будьте добры.
   -- Угу, -- произнесла секретарь.
   Ася ждала три дня, но Борис Петрович не позвонил. Его молчание становилось пыткой для Аси и чтобы не натворить глупостей, она в четверг помчалась к подруге Жанне.
   Жанна сказала, что если она на гране белой горячки, то делать нечего, надо бросаться в атаку, хуже ведь не будет.
   -- Если ты виновата, а из твоих слов выходит, что так оно и есть, тогда тебе искать встречи с ним, а не ждать, что он позвонит первый. Даже если он и тюхтя, как все мужчины, то все равно у него есть своя гордость. Иди, проси, не теряя времени. Знаешь, в этих делах есть одна, на первый взгляд, непредвиденная опасность. Такие люди как твой Борис Петрович, благодаря своему богатству, да и внешности тоже, пользуются спросом у женщин, в том числе и у молоденьких девушек. У тебя есть надежда на победу только до тех пор, пока какая-нибудь молоденькая девчонка не покорит его воображение. А потом все: ты его ничем не вернешь. Даже танки тебе не помогут, не говоря о твоих чарах.
   -- Да, ты права. Спасибо. Значит так: я побежала. Как только мы помиримся, я тебе тут же позвоню.
   Когда Ася примчалась на Нахимовский проспект, был уже седьмой час вечера, офис Бориса был закрыт. "Завтра с утра, -- мелькнуло у нее в голове. --Я буду не я, если завтра с ним не встречусь и не очарую его".
   На следующий день Ася поднялась с дивана раньше обычного и целиком, не разжигая плиты, занялась своим туалетом. На это ушло два часа. Перед самым уходом из дому, зеркало стало говорить ей, что она вполне хороша и что Борис, каким бы он ни был черствым, не устоит перед ней. Ася улыбалась и даже подмаргивала самой себе, а потом сказала: пора брать крепость и выскочила на лестничную площадку, трижды повернув ключ в замочной скважине двери.
   Путь до метро "Нахимовский проспект" показался очень длинным и нудным, хотя на самом деле она доехала быстро. Была половина девятого утра. Дверь офиса оказалась еще запертой. Без пяти девять появилась секретарь. Ровно в девять появилась машина Бориса, он сам сидел за рулем. Ася смотрела на него широко раскрытыми глазами, и холодный пот прошибал ее оттого, что он, закрыв дверь машины и поставив ее на сигнализацию, направился к входной двери, не обращая ни малейшего внимания на когда-то родного человека, так нуждающегося в нем сейчас в эту самую минуту.
   Ася не растерялась и последовала за ним. Когда он открывал дверь своего кабинета, она стояла позади и так же, не говоря ни слова, последовала за ним.
   -- Я пришла, -- бросила она самую глупую фразу. -- Я немного виновата перед тобой, но ты человек добрый: простишь глупую бабу за то, что она сделала один неверный шаг.
   -- Я зла на вас не держу, не думайте, Анастасия Ивановна, просто я убедился в том, что женщины все на один манер, и потому я решил взять тайм аут.
   -- Почему "вы", а не "ты"? Я ночей не сплю...от любви к тебе, казню себя за свой поступок, а ты так встречаешь меня. Почему?
   -- Анастасия, не пытайтесь вызвать меня на откровенный разговор, ибо все, что я мог бы сейчас сказать, было бы неправдой. Рана, которую вы нанесли человеку готовому сделать для вас все, пока еще кровоточит. Как только эта рана заживет, я позвоню вам сам и скажу, какое решение я принял. А до тех пор прошу меня не беспокоить, да и самой попусту не нервничать.
   Ася залилась слезами. Борис посмотрел на нее, кисло улыбнулся и произнес оскорбительную фразу:
   -- Оказывается, сучки тоже могут плакать.
   Он тут же нажал на кнопку вызова и в кабинет вошел Дима.
  
  
   21.
   Дима заплатил двести долларов заведующий загсом Полине Анатольевне: сто за ускоренную регистрацию брака, сто за регистрацию этого брака на дому, при свидетелях, как это положено по закону, который был принят еще советской властью.
   -- Мы это делаем в исключительных случаях, -- сказала Полина Анатольевна, -- и то весьма неохотно, но коль вы так уж просите...
   -- Это и есть исключительный случай: моя будущая супруга внучатая племянница самого президента Путина. Возможно, и он будет присутствовать, если его не вызовут в Америку, либо у Хранцию. Вы только подготовьтесь, как следует. Речуху там хорошую произнесите, проздравьте всех, не только нас молодых, но всех присутствующих и так же родственников и самого президента, даже если он и не будет присутствовать, ему все равно передадут.
   -- Хорошо, хорошо, я постараюсь.
   Полина Анатольевна поверила Диме. Ее просто хватил мандраж: шутка ли, сам президент, который созванивается с Бушем и говорит часами по телефону, прибудет на свадьбу. Да тут язык может, неожиданно подвергнутся параличу. Что тогда делать? мычать? Надо потренироваться.
   Поэтому день регистрации был назначен на четверг. Это рабочий день. В субботу президент уезжает на дачу, а в субботу у него еще рабочий день. Наговорится он по телефону с лидерами других стран и пожалует, чтоб отдохнуть на свадьбе внучатой племянницы.
   В первый четверг июня, в пять часов вечера в торжественной обстановке на квартире Ерофеевых, состоялось бракосочетание под руководством Полины Анатольевны. Правда, долго ждали президента, Дима всем обещал, что он непременно будет, поскольку он, президент с ним советуется по многим вопросам, и даже звонил по мобильному телефону в канцелярию президента. А потом, швырнул трубой и громко произнес:
   -- Президента неожиданно вызвали в Токио, вопрос Курильских островов будут решать с Мицуки Хотаямой, или как его там, уже подзабыл малость. Уже год прошел, как мы с им встречались.
   Присутствовавший на регистрации Борис Петрович хитро улыбался: Димина болтовня, замешанная на хвастовстве, веселила его, а теща надулась как лягушка на мороз. Она переполнилась гордостью за свою дочь, которая выходит за такого знаменитого человека. И только Николай Харитонович понимал всю пустоту болтовни зятя, но не мешал никому чувствовать важность, если не сказать историчность момента.
   Как только сообщение Димы прозвучало о том, что сам президент укатил в Японию, Полина Анатольевна приступила к церемонии бракосочетания.
   Марина была в белом платье, высоко держала голову, но при этом старалась делать два дела одновременно: пощипывала Диму, и тут же подмаргивала Жоре, который стоял рядом с Линой, и держал ее руку для отвода глаз. Аглаша Селивановна заметила это первая, подошла к тыльной стороне и шлепнула Марину по мягкому месту. Марина вздрогнула и тут же чмокнула Диму в щеку.
   -- Согласны ли вы, гражданка России, Ерофеева Марина Николаевна, вступить в брак с...
   -- Нет, не согласна. Мы поедем в Италию с Димой, а вы мне предлагаете по России, -- рассеяно ответила Марина.
   Тут раздался уже более громкий хлопок по пятой точке. Марина даже повернула голову.
   -- Будь повнимательнее, дитя мое, -- сказала мать.
   -- Повторяю еще раз... согласны ли вы вступить в брак?...
   -- Согласна, согласна, а как же?! мы уже поженились в постели неделю тому назад, и хорошо, не правда ли, Димульчик? -- уже лепетала Марина. -- Где тут расписываются? Дим Димович, солнышко, давай подпишем бумаги и сядем к столу, я уже проголодалась.
   Марина поставила свою подпись первой, но так небрежно, что если бы криминалисты взялись когда-нибудь сличить с ее подлинной подписью, они стали бы пожимать плечами. Дима на это не обратил никакого внимания, он рад был, что его богиня стоит рядом с ним и на все соглашается. Сегодня он останется в ее комнате навсегда. Его тут пропишут, и он станет полноправным москвичом, и никто ему не может сказать: лимита проклятая.
   Тут раздались аплодисменты и зазвенели бокалы с шампанским. Марина не допив шампанское до конца, плесканула как помоями в лицо Диме, а потом швырнула пустым бокалом в угол.
   -- На счастье, -- сказала она, как только закончился звон разбитого бокала. Дима заморгал глазами, но тут же прилип к губам Марины. Она впилась ему в губы со всей страстью и мусолила его до тех пор, пока он на радостях не уронил свой не допитый бокал на пол и не придавил его ногой.
   Прокурор Владимир Павлович хлопал в ладоши, как и все остальные, и в то же время думал о своем. Ему повезло, у него жена всегда знает, что ей нужно, как себя вести в общественном месте и ни разу не была замечена в чудачестве, граничащем с хулиганством. Тимур стоял в стороне и посмеивался. Он хорошо понял, что Марина с Димой -- два сапога --пара.
   Борис Петрович тоже был занят своими мыслями. У него в кармане лежала телеграмма из Лондона: прилетаю в Шереметьево в субботу в пятнадцать часов дня московского времени --Матильда.
   Тимур посматривал на шикарный стол и с нетерпением ждал, когда все усядутся, и готовился произнести кавказский тост. Жора нервничал. Он не привык к тому, чтобы Марина в его присутствии кого-нибудь целовала. Дима, какой он муж, это так для прикрытия и как источник доходов. Теперь не он а она будет рассчитываться в ресторане, либо ему сунет пачку долларов: на мол, мне неудобно как-то.
   Лина пожирала глазами Бориса. Он казался ей не только богатым, но очень симпатичным, а это так важно. Почему бы ей ни очаровать этого скромного с виду, но должно быть весьма заносчивого мужика? Но как это сделать? напоить и потащить в постель? Но он же потом скажет: я ничего не помню. Надо подключить Свету.
   А Света в это время витала в облаках. Сейчас ей было все доступно. Из бедной провинциальной девочки, которая и мечтать не могла о такой жизни, она вдруг, как по мановению волшебной палочки, превратилась в знатную даму, владелицу огромных богатств. Ее муж уже угрохал четыреста тысяч долларов на строительство огромного двухэтажного особняка на берегу Пахры и совсем недавно купил ей роскошный "Мерседес" последний модели.
   "Я, конечно, не Татьяна Дьяченко, дочь Бориса Ельцина у которой банковский счет в Австралии, -- подумала она с некоторой завистью, -- но иметь особняк в Испании, или Италии пара пустяков. Мой муженек давно причислен к когорте новых русских, а где он там и я. Как только он приобретет особняк в Италии, либо в Греции, я попрошусь у него туда на несколько месяцев, и отхвачу себе какого-нибудь смуглого грека, они страстные должно быть", размышляла Светлана, чувствуя, как у нее в одном месте увеличилось количество влаги.
   -- Гражданка Дупленко! отчего вы так размечтались? -- спросил прокурор Дупленко.
   -- Хочу, чтоб ты купил особняк в Греции, либо в Италии, -- сказала она ему на ухо.
   -- Потерпи немного, моя радость, не все сразу. Но я обещаю: будет тебе особняк за границей, -- сказал муж.
   -- И я буду там проводить лето?
   -- Думаю: да. Почему бы нет? Я буду здесь произносить обвинительные приговоры, а ты будешь лежать на берегу Эгейского моря, пока твоя кожа не превратится в шоколадный цвет.
   -- Ах, ты мой дорогой, до чего же ты у меня умный!
   -- Го --о --рько! -- произнес Тимур.
   Молодые встали. В этот раз Марина перестаралась: у Димы пошла кровь. Марина перекусила ему губу...в порыве страсти.
   -- Прости! но я так тебя хочу, просто не могу. Выпей этот коньяк, а я тем временем посмотрю, в какой комнате мы могли бы уединиться.
   Дима кивнул головой в знак согласия. Марина поднялась с места и громко сказала:
   -- Музыка! Где музыка? гости не должны скучать.
   Музыка тут же загремела.
   -- Дамский танец! -- произнесла Марина и схватила Жору за руку. Лина поднялась и подошла к Борису, а Света пригласила своего мужа. Один Дима остался. Почувствовав одиночество, он налил себе еще и заметив, что Тимур тоже не у дел, поманил его к себе пальцем.
   -- А, может, покурим ...анаши? -- спросил Тимур.
   -- Сперва коньячку тяпнем, -- сказал Дима и налил стакан.
   Они отпили немного, потом Тимур спросил:
   -- А где твоя Дульсинея? Почему ее так долго нет?
   -- Она пошла, искать интимный уголок. Мы давно не трахались. Она сейчас вернется и позовет меня, -- не без гордости произнес Дима.
   -- Брось ты, ее, должно быть, трахает этот амбал с бородкой. Видишь: он тоже исчез.
   Дима вскочил, будто его кто-то уколол шпилькой в бок. Тимур приподнялся и незаметно последовал за ним. Дима приложил ухо к двери спальни Марины и тут же услышал радостные вздохи. Отступив на шаг он со всей силой ударил ногой в дверь и очутился в спальне. Марина лежала полностью раздетая под Жорой. Жора, с перепугу стал натягивать на себя простынь. Дима схватил его за волосы и стукнул несколько раз коленкой в подбородок.
   -- Дима! ты? оказывается, я тебя спутала с этим Жорой, будь он проклят. Иди ко мне, мой козлик!
   Дима накрыл ее одеялом и стал ждать. Жора выплюнул два зуба и стал одеваться. Тимур подошел и приставил пистолет к виску.
   -- Прощайся с жизнью, кобель вонючий, -- сказал он и взвел курок.
   -- Не надо, Тимур! прости его, он не совсем виноват, -- запричитала Марина, пытаясь встать.
   -- Хорошо. Пусть он, кобель, разденется, -- потребовал Тимур. -- Ну, кому сказано? считаю до трех: раз..., два...
   Но Жора покорно стал снимать с себя то, что на нем было.
   -- А теперь дуй отсюда, в чем мать родила. Спасай свою шкуру, -- потребовал Тимур.
   Мать Марины Аглаша Селиванова схватилась за голову при виде голого человека, который смотрел на всех и никого не видел, кроме двери, куда он стремился как угорелый, а остальные гости поддались слабости и начали неистово хохотать.
   -- Согласно брачного кодекса, если один из супругов в первый же день уличен в измене, то..., -- сказал прокурор для устрашения, но дальше говорить было не о чем. Ни один кодекс не может предусмотреть все оттенки нравственных поступков одного из супругов.
   -- Дима, давай уедем отсюда, -- предложил Тимур.
   Дима стал собираться. Но и Марина оделась.
   -- Куда ты, туда и я, -- сказала она. -- Меня отец выгонит из дому. Накажи меня ты. Я, правда, перепутала тебя с ним, верь мне, дорогой. Я больше никогда так не поступлю, слово чести.
   -- Если бы у тебя была честь, -- сказал Тимур.
   Дима начал колебаться. После некоторого размышления, он произнес:
   -- Ладно, посмотрим, как будут развиваться события в дальнейшем.
   Услышав эти слова, Марина впилась ему в покусанные губы и находилась в таком положении, пока все гости не разъехались по домам.
  
   22.
   Вылет самолета из Лондона откладывался ровно на один час из-за густого тумана. Матильда услышала объявление об этом по радио на английском, а затем и на русском языке. Из ручной клади у нее была только одна довольно увесистая сумка на колесиках и сумка через плечо. В сумке через плечо она везла красивые часы --будильник для Бориса Петровича и его супруги, а в большой сумке платья, туфли, босоножки, и еще костюм для матери. Матильда планировала побыть несколько дней в Москве, а затем уехать в Днепропетровск к матери на все лето. Она была уверена, что уж теперь-то, на этот раз она обязательно познакомится с женой Бориса Петровича и постарается понравиться ей. Если это произойдет, она задержится в Москве еще на некоторое время. В ее мозг пробивались и другие мысли, но она отгоняла их от себя путем переключения на какую-то другую проблему.
   " Если Борис Петрович пришлет за мной машину, очень хорошо, а если нет, я пристроюсь к Жанне или Зое. За ними уж точно приедут родители". И она тут же закинула удочку насчет того, чтобы уехать с ними в город, если ее никто встречать не будет в Шереметьево.
   -- Если будет свободное место, почему бы нет? -- сказала Зоя.
   -- А за мной и женихи приедут, -- похвасталась Жанна. -- Поедем вместе, не переживай.
  
   Самолет приземлился в Шереметьево в шестнадцать часов. Матильда спускаясь с трапа самолета, всматривалась в толпу встречающих, но толпа была слишком далеко, и кто приехал встречать, приехал ли кто-нибудь вообще, не определишь. "Если бы приехал сам Борис Петрович, но не судьба: Борис Петрович не мой, не мой. Он принадлежит другой женщине, а я так. Если только жена в отпуске, или в командировке. А почему бы нет, ведь я же люблю его с самого детства, неужели я не заслужила...побыть с ним наедине, как взрослая со взрослым, а там будь что будет. Только Борис Петрович может быть моим первым мужчиной. Только он и никто больше". Слова "только он и никто больше" так разволновали ее, что она стала чувствовать, как у нее подкашиваются ноги. Она совсем забыла, что у нее там чемодан и надо зайти в специальный зал, куда выгрузят вещи пассажиров.
   Перед выходом она замедлила шаг и стала пристально всматриваться в толпу. "Нет его, не суждено. Что ж, на "нет" и суда нет, а то ишь что задумала. Разве такой человек, как Борис может быть один? Да если бы я была его супругой, он бы у меня никогда не был один. Не был, не был".
   Она уже стала догонять Жанну: Жанна была впереди и Матильда ускорила шаги. Но не прошла она и десяти метров, как ее схватили за локоть.
   -- Матильда! Куда? -- произнес Борис, с сияющей улыбкой на лице.
   -- О, Борис Петрович, дорогой, как я рада! -- неожиданно для себя воскликнула Матильда и повисла у него на шее. Такое уже было с ней. Еще в детстве она кидалась ему на шею и сейчас не могла поступить иначе. В ответ он тоже обнял ее и прижал к себе, чувствуя ее тугие шары на груди.
   -- Я не думал, что ты так изменилась. Ты расцвела: я с трудом узнал тебя, -- сказал Борис, глядя ей в широко раскрытые глаза, не выпуская ее руки. -- Поздравляю: ты просто красавица. У тебя вещи есть?
   -- Есть чемодан. Чемодан без ручки: нести тяжело и бросить жалко, - рассмеялась Матильда, и этот смех делал ее еще более прелестной. - А вы? почему так много денег выслали на мое имя? Вы...купили меня? Что ж! покупатель достоин товара. А где ваша жена? Почему...
   - Матильда, оказывается, ты способна говорить глупости. Больше ни слова о цене, о товаре, о покупателе! Я запрещаю тебе говорить об этом. Побудешь денек и я отправлю тебя к матери. Так будет лучше для нас обоих. Вернешься осенью, а там определимся, что делать дальше.
   -- Тогда пройдем в зал заберем чемодан. По поводу немедленного отъезда к матери... вы меня гоните?
   Ее чемодан сделал несколько кругов на движущейся ленте, Матильда, как бы забыла о нем. Ее глаза были прикованы к Борису.
   - Где наш чемодан? - спросил Борис.
   - Да вот же он! О, оказывается, и ручка есть, и колесики выросли. Я сама!
   Она ухватилась за чемодан, это был последний чемодан, все уже разобрали, и волокла его рядом с собой, а Борис шел налегке.
   -- Как ты там, не скучала по Москве?
   -- Скучала, конечно, а как же. Если бы вы мне хоть одно письмо написали...
   -- Но я же посылал тебе телеграммы и деньги. Шесть миллионов долларов. Ты теперь богатая невеста, не так ли?
   -- Я уже их прогуляла, Борис Петрович, я такая транжирка - ужас!
   - Правда, что ли?
   - Если бы! Но это не мои деньги, они ваши. Я, правда, израсходовала пятнадцать тысяч долларов за все это время, но вы мне сами разрешили тратить. Теперь я ваш должник, -- лепетала Матильда, уже сидя рядом с Борисом в машине.
   -- Придется возвращать с процентами, -- сказал Борис.
   -- С удовольствием. Возьмете меня к себе на работу, и если я за два года заработаю такую сумму, считайте, что я все верну с процентами.
   -- А где и кем бы ты хотела работать у меня? -- спросил Борис.
   -- В вашем офисе секретарем: я каждый день буду вас видеть.
   Борис ничего не сказал на это. Он включил музыку, последний диск Селин Дион.
   В течение полутора часов, пока не подъехали к дому Бориса, Матильда выбирала тактику поведения на ближайшую ночь. Что если Борис один, как прошлый раз? Что ей делать, как вести себя? Если три года тому, когда он пригласил ее к себе на субботу и воскресение из элитной школы в Москве, она порывалась к нему в спальню, но все же не пошла, то теперь она...нет, нет, ничего такого не будет. Это так дурные мысли лезут в дурную голову.
   Матильда сидела тихо, как мышка, слушала музыку и в то же время напряженно думала, как ей поступить. Сценарий, однако, часто менялся, вплоть до того, что она ( если супруга Бориса дома, уйдет в гостиницу), а о том, чтобы соблазнить Бориса забудет раз и навсегда. Свет клином не сошелся на ее благодетеле. Подумаешь: меценат. Много их было в России. Борис Петрович начал возрождать эти традиции, ну и молодец.
   - О чем ты думаешь, Матильда? - спросил Борис, не поворачивая головы.
   - О том, о сем. А куда вы меня везете?
   - Пока к себе домой, а там...отвезу тебя в гостиницу.
   - У вас жена, должно быть, очень ревнивая.
   - Да, берегись: глаза может выцарапать.
   - Я все время буду прятаться за вашу спину.
   - Разумно. Если и я не получу по кумполу, то я буду для тебя надежным прикрытием.
   - Сойдет, - сказала Матильда.
  
   Когда они поднимались на третий этаж, ей казалось, что сердечко выпрыгнет из груди. Ноги подкашивались, пальцы дрожали.
   Но Борис не нажимал на кнопку звонка, он сунул ключ в замочную скважину уже знакомой двери и повернул его дважды.
   - Входи, - сказал он.
   - После вас, - едва выговорила Матильда.
   Матильда вошла, прислушиваясь и ожидая появления грозной супруги, но в квартире была тишина. Никто не выходил встречать ее. "Нет ее дома, о Боже, что теперь будет. Никого нет, только он и я. Как я должна вести себя?"
   - После дороги положено принять ванную, - сказал Борис, когда они, убрали вещи. - Ты отдохни, потом прими душ, а я тут займусь на кухне, кое-что приготовлю перекусить. Только не стесняйся, будь как у себя дома.
   - О мой дом далеко, - произнесла Матильда и покраснела.
   Борис ушел на кухню, а Матильда извлекла модный халат из своего чемодана, достала новые тапочки, хотя возле входной двери стояли те же тапочки, что и три года тому назад. Как и тогда, в прошлый раз, в квартире было чисто, листочки цветов протертые от пыли, влага в горшках свидетельствовала о том, что женская рука прикасалась ко всему совсем недавно. Матильда заглянула в "свою" спальню, где она ночевала тогда, а также в спальню Бориса и только потом отправилась в ванную.
   В это время Борис возился на кухне. У него ничего не получалось: и ножи оказались не точены, и кофе свежего не было и колбасы не те, и икра черная кончилась. Куда смотрела эта клуша Маша, почему она не наполнила холодильник свежими продуктами, если он оставляет ей немалую сумму денег на питание.
   "Матильда, как она выросла и похорошела! а что если... попытать счастья в последний, третий раз? Она родила бы мне ребенка, а потом пусть бы нашла себе молодого и вышла за него замуж, - я обеспечил бы ей хорошую жизнь. Надо поговорить с ней об этом. Но что скажет мать? а она скажет: так я и знала, сманил, соблазнил, заставил рожать. Нет, этого не стоит делать. Она слишком юная, а я уже старик. Разница у нас почти двадцать один год. Она вполне могла бы стать моей дочерью, но никак не женой. И потом, я обещал ее матери...завтра же я отправлю ее домой, а сегодня, после ужина в гостиницу".
   Борис напряженно думал, перебирал разные варианты, но ни один из них не годился. Как ни крути, а разница в возрасте налицо, тут ни убавить, ни прибавить. " Она, должно быть, еще девственница, никого не любила, ни в чьих руках не была и не знает, что это такое. Возможно, я смог бы ее соблазнить, возможно, она дала бы согласие на брак со мной, и мы прожили бы несколько лет в любви и согласии, а потом что? Первый же контакт с молодым мужчиной мог бы вывернуть ее наизнанку. Взять хотя бы Натали, и ее благодетеля Раскорякина. Да она спит и видит молодого кобеля, способного не только разогнать ее бешеную кровь, но и усмирить эту кровь. Нет, нет, я должен держаться, быть мужчиной. Никакого контакта с Матильдой у меня не должно быть".
   Он стал у окна, отодвинул занавеску и невольно обратил внимание на детишек, играющих во дворе и может быть впервые задумался о своей судьбе. Он богат, все у него есть, а вот счастья нет. Нет семьи, нет детей. Кому достанутся его миллионы? Зачем они ему? А если Матильда? Пусть она родит ему ребенка, а там, как хочет: он не будет препятствовать ее счастью, она так молода. Только уговор: ребенок останется с ним. Если надо, он его выкупит у нее. Шесть миллионов долларов он уже перевел на ее имя и переведет столько же. Решено. Сегодня Матильда будет у его постели. Ему даже секс с ней не нужен, ему нужен от нее ребенок.
   - Можно войти? - раздался голос Матильды, прозвучавший музыкой в его ушах. - Ужин уже готов? Я проголодалась. И кроме того, я соскучилась по русскому столу, обильному, сытному, не то, что в Англии. А почему здесь все пусто? не получилось?
   - Да я, вот, ножи не точены, холодильники пусты, моя экономка Маша совсем разленилась. Я кажись, накостыляю ей, - как-то бессвязно говорил Борис, как провинившийся мальчик.
   - Сейчас все будет, - произнесли розовые пухлые губки Матильды, наполнивший кухню свежим ароматом. - Я тоже кое-что привезла из Лондона.
   - Я спущусь за хлебом и принесу шампанское, коньяк и еще, - пробормотал Борис и выскочил в коридор. Он захлопнул за собой дверь и только на лестничной площадке обнаружил, что у него нет сумки, куда можно уложить покупки. Пришлось нажать на кнопку звонка. Матильда тут же открыла, на ней уже был передник.
   - Что? что-то забыли? - быстро спросила она.
   - Хозяйственную сумку.
   - А где она?
   - На кухне.
   - Я сейчас принесу, подождите, пожалуйста.
   Она тут же вынесла сумку, он схватил ее помчался вниз, не вызывая лифта.
   - Чудак, - произнесла Матильда едва слышно, мой дорогой, мой любимый чудак, мой серебряный старичок. Я сегодня останусь здесь. Я не должна уходить в гостиницу, не должна, не должна. Напьюсь и пусть он меня тащит на руках, он же носил меня на руках, когда я была маленькая.
   Матильда обошла все комнаты, заглянула во все шкафы, чтоб обнаружить что-то женское, что свидетельствовало бы о том, что кроме Бориса в этой квартире есть кто-то еще. Но беглый осмотр ничего не дал, он скорее был утешительным: в шкафах, где висела женская одежда, был хаос: все валялось мятое, плечики оголены, гора платьев внизу, примятая каким-то ящиком. Но, надо бежать на кухню.
   В двух холодильниках она нашла икру, колбасу сервелат, всякие паштеты и две бутылки с шампанским.
   Вскоре появился и хозяин с тяжелой сумкой в руке.
   - О, тут на десять человек. Кто-нибудь придет еще?
   - Я никого не приглашал, - сказал Борис. - О, я вижу: стол уже накрыт, откуда все это?
   - Я помахала волшебной палочкой и все появилось, - засмеялась Матильда. - Присаживайтесь, Борис Петрович. Я буду шампанское, напьюсь и буду хулиганить.
   -- Сейчас будет и шампанское, садись вот сюда. Сначала немного закусим, как в Лондоне, а уж потом напьемся и начнем песни петь. Матильда кушала как-то неохотно, и все поглядывала на шампанское, находившееся в корзине со льдом. Борис открыл бутылку и наполнил бокалы.
   -- Коньяку подбавить?
   -- Несколько капель, -- согласилась Матильда.
   -- За твой приезд! -- произнес тост Борис.
   -- Спасибо.
   Матильда выпила бокал до дна и попросила налить еще. Видно было, что спиртное снимает ее стрессовое состояние. На ее прелестном личике появился румянец, и как-то по-другому заблестели глаза. Эти глаза все чаще посматривали на Бориса.
   Борис стал посматривать на часы. Стрелки приближались к десяти вечера. Пора, решил он. Пусть она ночует в гостинице, а завтра или после завтра отправлю ее к матери...самолетом.
   - Что вы посматриваете на часы, вы опаздываете?
   - Просто так, - сказал Борис вместо того, чтобы сказать: нам пора.
   23.
  
   - Я уже пьяная, - сказала Матильда, - мне больше не наливайте.
   - Пожалуй, ты права. К тому же нам уже пора.
   - Что значит пора, вы меня прогоняете? я должна ночевать на улице?
   - Я решил отправить тебя в гостиницу, - произнес Борис страшную фразу, от которой ее передернуло.
   - Налейте еще! - потребовала она.
   - Только немного, хорошо?
   - Полный!
   Она тут же опрокинула бокал, встала с места и сказала:
   - Я пошла одеваться.
   " Все хорошо, все идет хорошо, - думал про себя Борис Петрович, - все что ни делается, делается к лучшему. Я обещал ее матери и не имею права нарушить этого обещания. Матильда еще дитя. Это видно по ее поведению, по...ее лицу. А я гожусь ей в...отцы".
   Он выпил еще рюмку коньяка и стал присушиваться, ему показалось, что Матильда плачет. Он напряг слух. В доме царила тишина, но в этой тишине раздавались какие-то неясные звуки. Он поднялся со стула, направился в спальню и увидел Матильду лежавшую поперек кровати, положив личико на раскрытые ладошки. Она лежала вниз головой и всхлипывала. "А может обговорить вопрос рождения внебрачного ребенка? - мелькнуло в его голове. - Самый раз. А почему бы нет? Отчего же она плачет? Сама себя боится и в гостиницу не хочет. Странно однако.
   - Матильда, что с тобой, отчего ты плачешь? - спросил он, стараясь оторвать ее ладошки от заплаканного лица.
   - Уйдите от меня, не хочу вас видеть! - сказала она и еще пуще вдавила лицо в розовое покрывало.
   - Чем я перед тобой так провинился, что ты не хочешь меня больше видеть?
   - Тем...
   - Ну-ка встань и посмотри мне в глаза.
   - И не встану.
   - Экий ты ребенок, ты все еще маленькая.
   Она резко вскочила и как-то зло посмотрела на него все еще детскими заплаканными глазами. Расстегнув халат, она резкими движениями рук сбросила его на пол и предстала перед Борисом, в чем мать родила.
   - Я давно уже не ребенок, я...давно вас люблю, люблю, люблю, я буду вашей рабой, вашей любовницей, вашей служанкой, только не гоните меня. Зачем мне эта гостиница? Я вот, вся ваша, - лепетала она, сверля кулачками свои глазные яблоки. - Я давно решила, что только вы будете моим первым мужчиной. Я берегла свою невинность для вас и если это будет хоть каплей благодарности за все, что вы для меня сделали, я буду счастлива. Я не требую, чтобы вы женились на мне и ребенка от вас не собираюсь заводить. Можете не сомневаться в этом. Возьмите меня на руки, покружитесь, сделайте это как в детстве, когда мне было шесть лет. Я с шести лет люблю вас. И чувство любви никогда не покидало меня.
   - Что ты делаешь со мной, Матильда, ведь ты мне в дочери годишься, я старше тебя на двадцать один год. Я не хочу портить тебя, ты, мне кажется, еще девушка. Однако не думай, что я деревянный. Вот сейчас возьму тебя и положу на кровать. Ты потом жалеть будешь. Может быть всю жизнь. Хотя, если ты родишь мне ребенка, я переведу на твое имя еще десять миллионов долларов, ты станешь богатой невестой и выйдешь замуж по любви за своего сверстника.
   - Да мой милый, да мой дорогой, возлюбленный мой старичок, каждая клетка моего бархатного тела хочет соединиться с твоей, смотри, разве я не хороша? И я не все согласна, я нарожаю тебе кучу детей и никакие миллионы мне не нужны. Даже если у тебя было много невинных девочек, то пусть я буду одна из них. Еще подростком я говорила матери, что ты у меня будешь первым мужчиной и только ты. Еще тогда, когда ребенком приехала в Москву по твоему вызову, я дала себе слово, что ты у меня будешь первым, а если ты откажешься, я покончу с собой. Ты слышишь? покончу с собой. Я даже не спрашиваю, где твоя жена и есть ли у тебя она.
   - Ну, ну, это глупости, - бормотал Борис, прижимая ее к себе и водя рукой по бархатной коже. Погладив тугие шары, он не мог удержаться и положил ладонь на бугорок ниже пупка. Он понял, что воля покидает его, и если эта девочка решила пожертвовать собой, то...
   Дрожащими ручками Матильда стала расстегивать пуговицы на рубашке Бориса Петровича. На очереди был брючный ремень. Одежа Бориса и Матильды валялась на полу. Как Адам с Евой они стояли друг против друга и любовались друг другом.
  
   Матильда быстро заключила его в свои объятия, прижалась всем телом, так что он чувствовал биение ее сердца, а вдоль щек из ее счастливых глаз полились слезы.
   - Ты чего?
   - Не обращай внимания, это слезы радости, - произнесла она как в бреду, а потом впилась в его губы.
   - Ты что так дрожишь? - спросил он, подхватывая ее на руки.
   - Не знаю, - ответила она, все теснее прижимаясь к нему.
   Он покружился с ней как в детстве и унес в свою спальню.
   - Постой, - сказал он, откидывая покрывало и поправляя подушки. - А теперь прыгай туда.
   - Подушку под попку, - потребовала она.
   - А ты откуда знаешь это?
   - Я теоретически подготовлена, ходила на курсы гейш, но отказалась от практики, а теперь эту практику можно пройти с человеком которого я всегда любила, люблю сейчас и буду любить всю жизнь. Это так здорово! Я немножечко и боюсь, но должно же это когда-то случиться.
   Свет в спальне был ярким, и Борис видел, как меняются краски на личике Матильды. Он сделал первую попытку и увидел, как она морщится от боли.
   - Тебе больно? Почему слезы?
   - Мне и больно и хорошо. Это слезы радости. Не жалей меня, милый. Эту боль и эту радость я буду помнить всю жизнь. Я хочу стать женщиной, давно хотела, но только с тобой, мой первый, мой любимый мужчина...
  
   Матильда проснулась в восемь утра. Свет за окнами разыгрался в полную силу. Лицо Бориса, освещенное лучами утреннего солнца, проникающими через окно спальни, походило на изображение молодого апостола Андрея, оно слегка покрылось густой темной щетиной. Матильде так хотелось провести ладошкой по щеке, но она прикоснулась щекой, и почувствовала тысячи иголок, и это было так хорошо. Потом стала прикасаться губами, и это возбудило ее. Просунув бархатную ручку под одеяло, она нашла то, что можно было найти, обвела ладошкой и слегка сжала. Борис открыл глаза.
   -- Милый мой, хороший мой, любимый мой, я..., не удержалась, -- лепетала она, впиваясь ему в губы. Затем последовало молчание вперемежку с радостными стонами, отдых, короткий, правда, потому, что Борис, казалось, был неистощим. Он сам удивлялся, откуда у него берутся силы. Этого у него не было с Асей. Матильда была нечто необычное, не сравнимое и если бы она сутки напролет лежала, в чем мать родила, на белых простынях с разбросанными черными волосами до плеч, сверкала тугими шарами и оформившимся бюстом, он, как мужчина, не смог бы лежать равнодушно. Это была какая-то бесконечная симфония любви. Борис и не знал, что такое возможно. Ни его миллионы, ни шикарная квартира, ни положение, которое он занимал в обществе, не приносили ему столько радости и счастья, как это существо, в чьих объятиях он сейчас находился. Нет, перед ним было не обычное женское тело, которым можно насытиться и думать о том, что пора сматывать удочки, -- перед ним лежал вулкан нежности и красоты. И еще. В чисто физическом плане Борис не испытывал ничего подобного ранее. "Роза" Матильды состояла из мышц и эти мышцы работали во время близости и приводили его в необычное состояние, какого он не испытывал ни с одной женщиной до этого.
   Как хорошо, что ни один мужчина до него, не любовался этим телом, не целовал эти губы, не лежал на этой роскошной груди!
   Матильда лежала тихо и с ее лица не сходила восторженная улыбка.
   -- Я сейчас приготовлю завтрак, -- сказала она и тут же вскочила. -- Где же мой халат? все так перепуталось, перемешалось, и получился радостный хаос. Сколько мы так будем жить?
   -- До конца дней своих, -- ответил Борис.
   - А семья? Где твоя семья?
   - Ты и я - вот это и есть семья.
   -- Правда, что ли? Мне кажется: все это сон. Не может быть, чтоб так было хорошо в реальной жизни. Теперь надо вызвать маму, либо я поговорю с ней по телефону, как ты думаешь?
   - Ее надо вызвать и пусть она останется с нами, - сказал Борис.
   - А что ей еще сказать?
   - Скажи, что ты собираешься менять фамилию. На днях мы посетим загс.
   -- Нет, этого я говорить не буду, -- произнесла Матильда, (разговор продолжился уже на кухне), я скажу, что ты меня соблазнил, и я очень довольна, нет, просто счастлива. А то могу сказать, что я сама тебя соблазнила. Прилетела из Лондона, попросилась к тебе на ночь, а так как никого больше не было в квартире, я ночью, когда ты спал, тихонько, на цыпочках, забралась к тебе под одеяло и...
   -- Если ты так скажешь, мать тебя просто отшлепает.
   -- И не отшлепает, я уже большая, я уже женщина. Как долго я ждала этого момента, если бы кто знал.
   -- Но ты могла это сделать раньше, гораздо раньше, ведь девочки сейчас после пятнадцати уже становятся женщинами, это просто стало модно.
   -- Да, это так, но я ждала..., я тебя ждала. Я знала, что моим первым мужчиной будешь ты и только ты, -- я этого хотела с шести лет, неосознанно правда, но хотела. Помнишь, я тебе говорила, что когда вырасту, я выйду за тебя замуж, а пока ты будешь моим папой?
   -- Я всегда воспринимал это, как детский лепет, хоть и любил с тобой поиграть. Ты и тогда была прелестной девочкой, такой говорливой и ласковой.
   После завтрака Борис вышел в прихожую и увидел начищенные до блеска туфли, повязанный галстук и только что отглаженную рубашку.
   -- Не делай этого больше, -- сказал он Матильде, -- у нас для этого есть домработница Маша, она вот-вот должна подойти.
   -- А я что буду делать? лежать на кровати и набирать вес? Ты меня быстро разлюбишь, а я не могу допустить этого. Я должна двигаться и даже нервничать. Если бы не возвращаться в Англию на эту учебу, я бы устроилась на работу, я еще и работать хочу.
   -- В Англию ты больше не поедешь. Это тебе уже ничего не нужно. Если только в банк съездить, но это будет нескоро. Ты у меня богатая невеста: у тебя шесть миллионов долларов приданое.
   -- Не смейся надо мной: это твои деньги, -- сказала Матильда, -- а все мое приданое со мной и все мое богатство вмещается в одном чемодане, как это было в советский период.
   -- Выкинь это из головы, -- произнес Борис, надевая пиджак. -- Раз и навсегда, хорошо? Все, что в этом доме, все, что в моем кошельке -- отныне наше. Я не хочу думать, что мои деньги тебя привлекли. Это было бы ужасно. И не давай повода мне больше так думать. Одно условие: когда я буду тратить крупные суммы на что-то, я буду согласовывать это с тобой, а ты должна делать то же самое, исключая мелочь, конечно. Тысяча, две, до пяти тысяч долларов будем считать мелочью и ни с кем согласовывать не станем.
   -- Хорошо, возлюбленный мой! -- певучим голосом произнесла Матильда, целуя его.
   24.
  
   В спальне над кроватью уже не было семейного портрета Бориса и Люды, но Матильда нашла альбом и все же увидела свадебную фотографию. Она никогда не видела эту женщину и стала думать, что Борис с ней в размолвке, а точнее в разводе. Она перелистывала альбом несколько раз, но нигде фото ребенка не находила.
   "Должно быть, у них не было детей, -- подумала Матильда, -- ведь если бы были дети, хоть один ребенок, то его фото было бы здесь в альбоме на руках у матери, либо у отца, либо они втроем красовались бы на одной из семейных фотографий. Нет, больше смотреть не буду, а вдруг что там такое обнаружится, и я расстроюсь. Не хочу расстраиваться. Мне так хорошо, Боже, как мне хорошо! За что, за какие заслуги? Что может быть лучше любимого человека, да еще такого богатого? Я собственно, кроме молодости, ничем не выделяюсь. Борис мог бы найти себе что-то получше..., какую-нибудь балерину или певицу, известную на всю страну".
   Она вернулась на кухню, где висело изображение Бога в образе человека. Никто не знает, так ли именно выглядит Бог, но такому изображению поклоняются христиане во всем мире, а это так просто. И Матильда стала на колени, начала молиться. Этому ее научили в Лондоне, она там молилась дважды в день: утром, после умывания и вечером перед тем, как ложиться спать.
   И сейчас она стоя на коленях, молилась со слезами на глазах, благодарила Бога за счастье, которое он ей дал. Она меньше думала о том, что сказочно богата, а о том, как она счастлива, потому что любит, и ее наверняка любят.
   Только в молодости и только у неразвращенных натур любовь выше всякого богатства. Даже неимущие, у кого вместо подушки кулак под головой, могут быть счастливы, если они не бросаются в пламя любви с закрытыми глазами, совершенно не думая, а что их ждет завтра. Матильда бросила семена в благоприятную почву, возможно за нее это сделала ее судьба в день ее рождения и потому она воспринимала свою любовь, как распустившийся цветок розы, который никогда не увянет.
   Как здесь все красиво и хорошо, подумала она и стала кружиться как в детстве от счастья, когда приезжал отец. Вдруг раздался телефонный звонок.
   -- Вас слушают, -- сказала она, поднимая трубку.
   -- Ласточка, -- произнес Борис мажорным голосом, -- машина уже около дома. Можешь, если хочешь совершить экскурсию по городу, а потом, к четырем часам подъехать к Курскому вокзалу.
   -- Спасибо, любимый. Ты сам, когда вернешься?
   -- Возможно к шести вечера.
   -- К шести мы с мамой будем тебя ждать, и ужин уже будет на столе.
   Матильда не стала совершать экскурсию по городу, ей было хорошо и дома. Все так ново, так прекрасно.
   Вскоре появилась Маша, домработница. У Маши свои ключи от входной двери, и когда она вошла и поняла, что в квартире есть человек, насторожилась.
   -- Простите, кто вы? -- спросила Маша.
   -- Я Матильда..., невеста Бориса Петровича, а вы, должно быть, Маша, Борис мне говорил, что вы придете. Садитесь, раз вы уже здесь. Мы могли бы отметить мое новоселье, ибо я здесь буду жить. Вот шампанское, присоединяйтесь.
   Матильда была так обворожительна, что Маша сразу поняла, что эта юная особа надолго и в серьез.
   -- Я впервые познакомилась с Борисом Петровичем, когда мне было шесть лет и с тех пор...
   -- А вы откуда приехали?
   -- Из Лондона. Я там училась.
   -- Тогда за ваш приезд, -- сказала Маша, поднимая бокал и разглядывая ее лицо.
   Матильда верно определила, что Маша многое знает, и не ошиблась. Маша ей рассказала всю историю Бориса с Людмилой и о его связях с Асей Измайловой после смерти Людмилы. Только где сейчас Измайлова, не знала.
   -- Долго ли эта Ася была здесь? -- с тревогой в голосе, спросила Матильда.
   -- Я бы не сказала. Но недельки две точно. Но вообще Борис Петрович довольно цельная натура и в этом плане вам крупно повезло. Только не выдавайте меня, он вам сам все расскажет, когда посчитает нужным. Мы, бабы, не можем долго держать язык за зубами. Но если вы меня не выдадите, я может еще когда что-то расскажу.
   -- Не надо. Я полностью доверяю Борису Петровичу. Вы могли мне и этого не говорить. А теперь я собираюсь на вокзал встречать маму. Вы отправляйтесь в офис к Борису Петровичу, он вам скажет, что делать дальше.
   Оставшись одна, Матильда надела модное платье и дамскую шляпу с большими полями. Став перед зеркалом, сама себе улыбнулась: она походила не на молоденькую девочку, а на солидную даму.
   -- Пожалуй, мать не узнает меня, -- сказала она себе. -- Может мне надеть простое платье, или джинсы, а то я собралась как на бал.
   Она глянула на часы: стрелки показали пять минут четвертого. Надо бежать. Машина давно во дворе.
   -- Проводить вас? -- спросил водитель Гена, когда остановил машину недалеко от Курского вокзала.
   -- А как же, разве можно допустить, чтоб дама одна толкалась в этой толпе? У меня кошелек, а в кошельке деньги. К тому же я приехала встречать маму, а у нее, должно быть два чемодана битком набитых, один с салом, другой с чесноком и солью, -- лепетала Матильда, покровительственно глядя на водителя.
   -- А мне кусочек сала достанется?
   -- Если будете тащить оба чемодана и довезете нас с мамой без тряски и всяких там происшествий, тогда получите целый килограмм, мне не жалко. Дайте же мне руку, а то споткнусь и упаду. Эх, если бы вы были водителем в Лондоне, там бы вас живо научили, как обращаться с пассажирами, особенно, если это слабый пол.
   -- Прекрасный пол, -- сказал водитель.
   -- Вот именно, прекрасный. Побежали, слышите, объявляют о прибытии поезда?
   Но Матильда бежала впереди, водитель едва поспевал следом за нею. Она спешила к десятому вагону. Именно в этом вагоне находилась ее мать. Она первой увидела ее и громко закричала:
   -- Ма--ама! я здесь. Гена, срочно хватайте у нее чемодан, а авоську она сама потащит.
   Гена подбежал, вырвал чемодан из рук Вероники Семеновны и стал рядом с Матильдой. Дочь бросилась матери на шею.
   -- Я так счастлива, мамочка, так счастлива, ты представить себе не можешь. Я такой не была, никогда, никогда, я знаю. Я за двоих счастлива: за тебя и за себя. Вот так вот.
   -- Это он? -- сурово спросила мать, глядя на Гену.
   -- А что, не нравится? Парень то, что надо. Только молодой уж больно, почти мой ровесник, а это мне не подходит.
   Матильда все время болтала и все время целовала мать то в глаза, то в щеки, то в губы.
   -- Что с тобой, дочка? я не узнаю тебя. Ты такой действительно никогда не была. А выросла как! Наверное, уже выше меня.
   -- Сто семьдесят четыре сантиметра, а у тебя только сто семьдесят, мамочка, так что я тебя переплюнула. Ты видишь: я выше Гены. И потому он мне не подходит. ...Мама, он мой шофер. Правда, Гена, ты мой шофер?
   -- Истинно так, сеньора.
   -- Перестаньте дурачиться, -- потребовала мать.
   Матильда села к матери на заднее сиденье и скомандовала:
   -- Поехали.
   В машине негромко зазвучала музыка, водитель профессионально сдвинулся с места так, что никто этого не почувствовал. Вероника Семеновна находилась в объятиях дочери и слушала ее болтовню о том, как она счастлива.
   -- Мамочка, теперь я тебе скажу самое главное, -- почти шептала она матери на ухо, -- я потеряла девственность. Это было так здорово, ты представить себе не можешь, ты уже и не помнишь, когда это у тебя было и как это было. А я помню, и всю жизнь буду помнить.
   -- Это все, что ты можешь сказать матери? Для этого ты меня позвала в Москву? И кто же тебя соблазнил? Этот водитель?
   -- Не меня соблазнили, а я соблазнила, мамочка. Ты меня родила такой нетерпеливой, разве я в этом виновата, скажи?
   -- О Боже, час от часу не легче, -- вздохнула мать, когда они уже подъезжали к "Новым Черемушкам". -- А куда мы едем?
   -- К себе домой. Теперь мы будем жить вместе.
   -- Ты что вышла замуж? так скоро?
   -- Нет, еще нет.
   -- Тогда, какого черта ты это сделала?!
   Водитель остановил машину у подъезда, выскочил из кабины, открыл заднюю дверь и подал руку Веронике Семеновне и Матильде.
   -- Чемодан мы унесем сами, а ты возвращайся в офис, скажи: теща приехала, -- приказала Матильда, хватаясь за чемодан. -- А ты сало привезла, мама, а то я обещала Гене половину чемодана за то, что он нас довез.
   Но водитель уже повернул ключ в замке зажигания, и машина плавно сдвинулась с места. Они поднялись в квартиру на третий этаж. Матильда вытащила длинный ключ с перьями вразлет и быстро открыла входную дверь.
   -- Входи, мамочка, теперь это наш дом.
   -- Я не пойму..., ты...с Борисом Петровичем, что ли? Он ведь мне обещал, прохвост эдакий. Обманул меня, значит. Ну и как же ты, кто ты ему будешь -- любовница, временная подстилка?
   -- Не знаю, кто буду для него я, а вот он для меня -- все: муж, любовник, друг, наставник.
   -- Ты веришь в то, что он женится на тебе?
   -- Мы на днях идем в загс. Если ты Фома неверующий, пойдешь с нами и убедишься в этом.
   -- И пойду, и пойду, почему бы ни пойти: я так переживаю за тебя.
   -- Хорошо, мамочка, теперь будем переживать вместе.
   Она тут же сняла трубку и позвонила Борису.
   -- Дорогой мой, поздравь тещу с приездом, -- сказал она, подавая, матери трубку.
   Вероника Семеновна выслушала все, не перебивая Бориса Петровича, а потом произнесла всего оду единственную фразу:
   -- Что ж! дай вам Бог счастья.
   -- Ну, вот видишь, мамочка, все хорошо, не правда ли? А что касается соблазна, то никто никого не соблазнял, все само собой вышло. Бывает так в жизни: хочешь ты или не хочешь, а оно само выходит. Я могу только одно сказать: я никогда не была так счастлива. Мы, как только сыграем свадьбу, это будет приблизительно через неделю, сразу же уедем в Италию, либо в Грецию недельки на две, а ты останешься здесь. Надо же кому-то сидеть на мешках с деньгами. У Бориса так много денег, девать их некуда. Он и мне в Лондон выслал шесть миллионов долларов, и я открыла счет в банке. Так-то, мамочка, я родилась в рубашке, да еще под счастливой звездой.
   -- Но Борис Петрович был женат в то время, когда мы сюда приехали, где же его жена теперь?
   -- Она умерла. У нее была ужасная болезнь.
   -- Какая?
   -- Сахарный диабет. И ребенка ему не оставила. Я должна нарожать детей, пять человек не меньше, если не разленюсь и не испорчусь как эти жирные дуры, жены новых русских.
   Матильда провела мать в ванную, выдала ей новое белье и показала комнату, где она будет ночевать.
   -- Да, это квартира, не то, что у нас в Днепропетровске. Видно, что Борис Петрович не простой человек. Если ты не возражаешь, я полежу с часик, а потом поднимусь и займусь кухней. Ты можешь посидеть рядом со мной: я так давно тебя видела, теперь не нагляжусь.
   -- Хорошо, мамочка, отдохни, а я...я к зеркалу: скоро должен прийти Борис, и то как я выгляжу, очень важно, ведь основное наше оружие -- красота, помноженная на аккуратность.
   В шесть часов вечера явился Борис, как и обещал. У него был несколько измученный вид: он тащил две увесистые сумки с продуктами. Матильда открыла дверь, схватилась за сумку, но сумка оказалась неподъемной.
   -- Ах, да, кажется, я немного ослабла, -- произнесла она, целуя его в губы. -- Мать отдыхает. Она, должно быть, заснула. Я буду стряпать сама. Меня этому учили в Лондоне. Была ли у тебя Маша, и что ты ей сказал?
   -- Я отправил ее в отпуск на два месяца, -- сказал Борис.
   -- Надо было на шесть: я буду кормить тебя сама, и квартиру стану убирать, и мать поможет мне в этом. А, вот, она уже проснулась. Мама, я сейчас.
   Вскоре вышла Вероника Семеновна в длинном светлом халате, худая, стройная с приветливой улыбкой на лице.
   -- Ну, зятек, где твой чуб? Сейчас от него ничего не останется, -- сказала она, подходя к Борису и подставляя щеку для поцелуя. -- Отобрал у меня дочку, сначала заманил и пользуясь тем, что нет материнского глаза, околдовал. Ишь, ты!
   -- Это я, это я околдовала Бориса Петровича, -- залепетала Матильда, повиснув на шее жениха.
   -- Так уж вышло, Вероника Семеновна, -- сказал Борис, усаживаясь в кресло напротив Вероники Семеновны, будущий тещи, которая теперь смотрела на него как на родного провинившегося мальчика. -- Сначала я относился к Матильде как прелестному ребенку, и мне даже в голову не приходило, что мы с ней можем стать единым целым. Потом, когда она подросла, я стал доверять ей как самому себе. Она может подтвердить это. Я на ее имя перевел шесть миллионов долларов, будучи уверен, что она никогда не станет претендовать на них. А потом...потом, это случилось буквально на днях, когда я встретил ее в аэропорту Шереметьево, передо мной предстала вполне взросла прекрасная девушка.... она буквально очаровала меня. Вы, Вероника Семеновна, не переживайте: ваша дочь попала не в самые плохие руки.
   -- В плохие, в плохие, -- протараторила Матильда.
   -- Почему? -- удивился Борис.
   -- Потому..., надо было это сделать гораздо раньше, -- произнесла она, прыгая жениху на колени. -- Гм, а у тебя тут прыщ вскочил, -- не унималась она и не стесняясь матери, поцеловала в подбородок, где светился прыщ.
   -- Матильда, лапочка, принеси нам сюда шампанское и закуску, -- произнес Борис, поглаживая ее по голове.
   Матильда вскочила и вприпрыжку побежала на кухню. Мать смотрела ей вслед, поморщилась и сказала:
   -- Она все еще ребенок.
   -- Нет, Вероника Семеновна, это не так. Матильда вполне серьезная, талантливая и одаренная девушка, а то, что она так ведет себя, это от хорошего настроения. Возможно, она нашла то, о чем мечтала. Кстати, я тоже изменился. Я стал смотреть на мир другими глазами. Моя бывшая супруга, которую я похоронил в прошлом году, не оставила мне ребенка, а знакомство с другой женщиной страшно разочаровало меня. И я, несмотря на свое состояние, остался один, как перст. Вроде невест много, а выбрать некого. Сейчас время немного другое. Жена богатого человека, такого как я, непременно должна иметь кучу любовников, иначе будет выглядеть белой вороной среди таких же, как она сама. Да любовники еще ладно, а то еще и на Тверскую выходят в качестве проституток. Это жены новых русских. Я еще не сказал о наркотиках, о групповом сексе и остальных ритуалах современной цивилизации. А Матильда девушка не испорченная, она сумела сохранить свою невинность, она как бы представитель другого мира, вернее другого века, 19 го века. Поэтому она для меня бесценный клад. А деньги, что такое деньги? Деньги способствуют тому, чтобы человек был счастлив, но сами по себе не приносят счастья. Это счастье состоит из многих составляющих.
   -- О чем это вы тут судачите? -- спросила Матильда, входя с подносом на руках и расставляя все на столе. -- Мама, давай напьемся сегодня. В дым! Пусть видит Борис Петрович, кого и что он выбирает. Можно, я сяду напротив, рядом с мамой, мне так удобнее, а то я сижу рядом и тебя не вижу. А ты смотри на нас и сравнивай. В будущем я буду такой как мама, хи--хи--хи.
   Матильда уселась напротив Бориса и все время смотрела на него, будто только что вернулась из Лондона. Она поддерживала все тосты, но только касалась губами бокала: она уже была пьяна...любовью. Ей хотелось, чтоб все скорее завершилось, чтоб мама ушла в свою комнату, а она вместе с Борисом в спальню, где они оба будут брать от жизни то, к чему, через определенное время потеряют интерес. Нет вечной любви, а если и есть, то она принимает иные формы, а затем уступает привязанности и только сейчас, быть может, считанные месяцы, пока она не почувствует в себе новую жизнь, они оба так ненасытны. И надо спешить, нельзя обкрадывать себя.
   -- Ты о чем задумалась? -- прервал ее размышления Борис.
   -- Я? -- встрепенулась она. -- Я думаю: как хорошо, когда..., когда..., ну, Боря, я скажу потом. Могут же у меня быть секреты от мамы?
   Вероника Семеновна была от природы не только скромной, весьма вежливой, но и предупредительной женщиной. Она как бы незаметно поднялась и пошла на кухню, ставить чай.
   -- Какие же у тебя секреты от матери? -- спросил Борис, когда теще ушла на кухню.
   -- Я думала, как хорошо, когда человек становится вдруг таким близким таким родным, что каждая черточка его в нем тебе нравится. И еще я думала о том, чтоб скорее мать ушла в свою комнату, положила голову на подушку, а мы с тобой отправились в нашу спальню и там наслаждались друг другом до самого рассвета. Ну-ка, дай, я проверю: на месте ли тот, кто уносит меня в иные миры. -- Матильда быстро расстегнула молнию на брюках жениха и ловко просунула руку. -- О, вот он, уже просыпается, едва я его коснулась. Нет, нет, отдыхай, мой сладкий. Тебе сегодня предстоит трудиться, как никогда.
   -- Шалунья, -- сказал Борис, застегивая молнию. Как раз в это время и теща вошла с подносом на руках.
   Но чаепитие затянулось. У Вероники Семеновне было слишком много вопросов и как всякой женщине, не лишенной такого качества, как любопытство, ей непременно все хотелось узнать, все выяснить.
   Ее интересовало даже то, как они назовут своего сына, если будет сын? как мужчины переносят тот период, когда супруга ходит в тяжести и половая связь для нее нежелательна?
   -- Я найду способ, я уже знаю, -- вмешалась Матильда. -- Сейчас это модно. Я, правда, еще не пробовала, но...
   -- Молчи, бесстыдница, -- сказала мать.
   -- А что? девушки, с которыми я училась в Лондоне, уже испробовали и говорили: это такой же кайф, как и традиционный способ.
   -- Эх, молодежь, до чего вы дойдете? -- вздыхала Вероника Семеновна. Она встала из-за стола, пожелала молодым спокойной ночи, а сама ушла в свою комнату и накрылась с головой.
  
   25.
   -- Мы так делать не будем, -- сказала Матильда в кровати, - я боюсь, что нам обоим понравится и тогда естественный способ любви отойдет на второй план, а я хочу рожать, рожать, рожать. У нас будет много детей, и тогда ты никуда от семьи не уйдешь, не так ли мой дорогой...муж, друг, любовник?
   -- Матильда, откуда ты так много знаешь об интимных связях, ты же новичок в этом вопросе, не так ли? -- спросил Борис, поглаживая ладонью по ее бедру.
   -- Нас учили этому на всяких муляжах. Я изучила устройство ствола досконально, знаю его строение, приблизительные размеры, его реакцию на ласку, что с ним происходит, когда он находится в пещере, почему у нас растет живот после этого, как предупредить беременность, как доставить партнеру набольшее удовольствие. Я не завершила обучение в школе гейш и хотела бы это сделать, если есть такая школа в Москве. Я теперь могу пользоваться и муляжами, до тех пор, пока не смогу удержать вес в пять килограмм, как японки, и тогда я твой ствол сожму так, что ты будешь лететь на собственных крыльях. Тогда ни одна женщина не сможет сравниться со мной. Ты мне изменить не сможешь. Я привяжу тебя к себе невидимыми нитями.
   -- Что ты испытывала во время учебы, не хотелось ли тебе попробовать, как это в реальной жизни?
   -- Хотелось, даже очень, -- серьезно сказала Матильда.
   -- И почему же ты не...
   -- Я тебя ждала. Разница между мужчиной и женщиной состоит в том, что женщина пойдет на все, но только с тем мужчиной, который ей нравится, а мужчина..., ему подавай любую.
   -- Это не совсем так, -- сказал Борис. -- Мне любая не подойдет. Ты, кажется, уже гейша. Я ни с кем еще не испытывал то, что с тобой.
   - Давай тренироваться: сегодня ты лошадка, а я наездница, согласен?
   -- Я не возражаю.
   -- Тогда будь моим учеником и если ты не возражаешь, я проведу с тобой занятие по вопросу близости, вернее перескажу то, чему меня там учили, -- предложила Матильда, приподнимаясь на локоть.
   -- И я буду твоим учеником? Вот это да! Ну что ж, начинай.
   -- Сначала теория. Только ты молчи, даже если тебе все это уже известно. Итак, вот он состоит из, - Матильда коснулась головки ствола, задрала кожу, - вот эта шляпка с веночком, она там творит чудеса ..., но я, меня не туда повело : я не то хотела сказать. Секса вне любви не должно быть. Секс вне любви -- распущенность, сползание к статусу животного. Мужчина любит глазами, а женщина -- ушами. Если ты начнешь смотреть на меня, в чем мать родила, с тобой будет твориться что-то невероятное. Почему? да потому что я всегда перед тобой в одежде, а в костюме Евы появляюсь в редких случаях. А вот, немки как нудисты, даже за грибами ходят раздетые. Мужчины привыкают, и нет никакого кайфа. А если ты произносишь ласковые слова, о том, как ты меня любишь, обожествляешь и даже как ты меня хочешь, то я начну терять волю, и мое сопротивление будет равняться нулю. Женщина всегда сопротивляется, хоть так же хочет, как и мужчина. Исключение составляет муж, любовник. У женщины тоже есть эрогенные зоны, их много, вот почему лесбиянки отказываются от естественной любви. Когда влюбленные ложатся в одну кровать, на них не должно быть одежды: половая связь длится всего несколько минут, и люди в этот период не принадлежат себе. Эстетическое, духовное наслаждение начисто отсутствуют. Секс как таковой приносит радость после предварительной подготовки, любованием друг другом что ли. Именно это дольше помнится и ярче светится. Теперь о размерах. Многие мужчины страдают оттого, что у них не двадцать и даже не шестнадцать сантиметров. Это сущая ерунда. Женщина так устроена, что у нее все наверху, а не глубоко внутри, как многие думают.
   -- А ты теоретически хорошо подкована, -- сказал Борис.
   -- А теперь будем проходить практику, -- произнесла Матильда, целуя Бориса в губы. -- Лежи. Ни ты, ни моя мать не знаете, как я счастлива во время прохождения этой практики. Даже если ты завтра прогонишь меня и не захочешь больше видеть, я не буду сожалеть о том, что проходила эту практику. Такое может быть только один раз в жизни, когда тебе восемнадцать, девятнадцать, двадцать. Я ждала этой практики с шести лет, хоть и не понимала тогда, что это такое. Это мог быть просто природный инстинкт, который толкал меня к тебе.
   -- Матильда, любимая моя девочка, больше не говори ничего, поскольку мне может показаться, что все это сон, такого не может быть в реальной жизни. Должно быть, я тебя тоже ждал и очень долго, только я не знал этого. И то, что ты здесь -- это щедрая улыбка судьбы. Я так хочу, чтоб ты всегда была счастлива со мной и все для этого сделаю. Если деньги для тебя что-то значит, то считай, что шесть миллионов долларов, что выслал тебе в Лондон -- твои. О, как здорово, у тебя там огонь, я чувствую твои мышцы...я лечу, я проваливаюсь в пропасть, - бормотал он, как в бреду сильно сжимая ее ноги выше колен.
   -- Нам обоим хорошо, милый, -- сказала Матильда, запрокидывая голову. -- Я ...хочу жить ради тебя, ты мое все, ты мой сладкий любовник, мой наставник, мой отец. Ты весь во мне и я тебя проглочу всего, всего, - говорила она, а затем впилась ему в губы и радостный стон вырвался из ее груди.
   - А теперь отдыхай, мой милый.
   Они ворковали в объятиях друг друга долго за полночь и заснули только под утро.
   Вероника Семеновна, которая проснулась где-то около четырех часов, ходила в ванную и обратно на цыпочках, а в восемь утра отправилась на кухню готовить завтрак. Она была несказанно рада, что так повезло не только дочери, но и ей, уже планирующий, как она будет нянчить внука или внучку.
   Борис с Матильдой сели к столу в десять утра.
   -- Мам, мы с Борей отправляемся в загс сразу же после завтрака. Если хочешь, поедем с нами.
   -- Спасибо, детки, езжайте сами, чего мне, старухе мешаться, я тут на кухне начну наводить порядок, вон пауки по углам гнезда вьют, холодильник надо бы разморозить и помыть. Если бы ты, моя деточка с месяц тому сюда приехала, тебе бы от меня здорово влетело.
   -- Я не виновата. Это Борис Петрович плохо за своей домработницей смотрел, -- произнесла Матильда, нарочито подозрительно глядя на Бориса.
   -- Виноват, исправлюсь. Хотя, теперь я тебе доверяю эту почетную миссию.
   -- Не обижай тещу. Тещи надо поручить смотреть за домом, правда, мамочка?
   -- Если мне доверят, почту за честь, сказала Вероника Семеновна.
  
   В загсе Юго--Западного Административного округа Борис подал оба паспорта с заполненными заявлениями и подписями жениха и невесты. В оба паспорта было вложено по сто долларов. Заведующая загсом Капитолина Ефимовна, освободив паспорта от лишних бумажек, вскинула брови и негромко спросила:
   -- Будут ли какие пожелания?
   -- Будут, -- сказал Борис Петрович. -- Если можно, сократите нам срок регистрации до двух недель, а то и до одной недели. Нам предстоит поездка по Европе. Точной даты отъезда я пока не знаю, но желательно не затягивать этот вопрос.
   -- Сейчас посмотрю журнал подачи заявлений, надо куда-то вписать вас, ведь срок регистрации два месяца с момента подачи заявлений. А, вот, нашла, повезло вам. Первое июля в 12 часов дня. Это устроит вас?
   -- Какой это день?
   -- Пятница.
   -- Вполне устроит, -- сказал Борис Петрович и раскланялся.
   Уже в машине Борис спросил свою невесту:
   -- Где будем играть свадьбу?
   -- Дома, -- ответила Матильда с сияющей улыбкой на лице. -- Я бы хотела, чтоб было поменьше народу. Ты, я и мама.
   -- Так не получится. Куда девать свидетелей? Да и знакомых полно. Скажут: жадный, нехорошо.
   -- Я хотела бы в тот же день венчаться в церкви, скажем в Елоховском соборе.
   -- Поехали в Елоховский, -- скомандовал Борис водителю.
   Машина вскоре подъехала к Красным воротам, а там недалеко Елоховский собор, уступивший первое место храму Христа Спасителя.
   Здесь венчание назначили на день позже загса. Это была суббота. Борис отдал на нужды церкви пятьсот долларов. Его благодарили и обещали провести венчание в максимально торжественной обстановке.
   -- Давай, совершим круг почета, -- предложил Борис, когда они вышли из храма.
   -- Какой круг почета? -- не поняла Матильда.
   -- Круг почета это объезд Москвы по кольцевой дороге длиной в сто пять километров. Сейчас кажется реконструкция кольцевой подходит к концу. Теперь эта дорога соответствует европейским стандартам. Заслуга мэра Лужкова.
   Матильда с интересом вглядывалась в лесные массивы, которые, казалось, уходили в бесконечность.
   -- Завтра или после завтра поедем на Красную Пахру, посмотрим, как идет строительство нашей дачи, -- сказал Борис, когда машина пролетала над Калужским шоссе. Маму возьмем с собой тоже.
   -- Так всего много, голова кругом, -- сказала Матильда. -- Ты не перегружай меня, а то я не выдержу, помни: я существо слабое.
   --А что такое?
   -- Как что? Ты, загс, Елоховский собор, сказочное путешествие вокруг Москвы, эти прекрасные места, ничем не хуже загородных вилл Лондона, -- как все это можно вместить в голове одновременно? А ты еще и дачу. Я никак не приду в себя, после одного события, а ты...
   -- Что это за событие?
   -- Встреча с тобой. Это самое большое событие.
   -- Хорошо, дачу отставим. А как насчет путешествия по Европе?
   -- Если б ты увез меня куда-нибудь в глухую деревню, чтоб я и ты и больше никого. Медовый месяц прошел, баба успокоилась и тогда хоть на край света.
   -- Матильда, не переживай: посмотрим.
   Машина сделала разворот на Калужском шоссе и выехала на Профсоюзную улицу.
   -- Это наша улица, запомни. Когда ты окончишь курсы водителей, я подарю тебе машину, и ты станешь ездить по этому шоссе и по этой улице: на дачу и обратно.
   -- Я хочу джип, чтоб был как танк, -- сказала Матильда. -- Если кто врежется в меня, чтоб я не пострадала. От многих событий и впечатлений Матильда впервые чувствовала себя усталой и как только она переступила порог дома, сразу нацелилась принимать душ. Поздний обед уже был готов. Мать давно ждала их возвращения.
   Матильда долго плескалась в ванной, а потом вышла, окутана в темный халат, с длинными распущенными мокрыми волосами и весело улыбаясь, присела к столу на кухне.
   -- Я выпью немного вина, -- сказала она. -- От шампанского отказываюсь. Нельзя пить шампанское каждый день. А ты, мамочка, поздравь нас: сегодня мы подали заявление, а через две недели у нас свадьба.
   -- Я очень рада. Поздравляю вас и желаю вам счастья.
   -- Как только я Бориса Петровича захомутаю, мы установим над ним строгий контроль, не так ли, мамочка? нас двое, а он один. Меньшинство подчиняется большинству, меня этому учили еще, когда я носила пионерский галстук. Вы не боитесь, Борис Петрович?
   -- Не обращайте на нее внимания, -- сказала теща, -- это она от радости такая. И в школе с ней было то же самое.
   -- Я уже назначил тебя главнокомандующим в этом доме, -- сказал Борис. -- Дальше уж некуда. Не хватает только генеральских погон.
   -- Я куплю погоны, -- заявила Матильда, перебираясь к Борису на колени.
  
   26.
   После пышной свадьбы, состоявшийся в ресторане "Арбат", на которой присутствовало много друзей Бориса Петровича, среди которых были мужчины с молодыми женами, примерно одного возраста с Матильдой, молодые намеривались совершить свадебное путешествие по Европе. Но в их планы ворвались непредвиденные обстоятельства, и поездку пришлось отменить, по крайней мере, отодвинуть ее на какое-то время.
   Бориса Петровича срочно вызвали в Брест по вопросу нелегальной поставки тушенки из Германии. От этой поездки нельзя было отказаться, поскольку вопрос касался законности не только поставки, но и покупки тушенки на многие тысячи долларов. Матильда хоть и сожалела по поводу временного расставания с мужем, но в принципе, несостоявшееся турне по Европе, восприняла с некоторым удовлетворением. Уж больно ей не хотелось мотаться по городам, по пляжам, ночевать в разных гостиницах и при этом всегда быть на высоте перед своим возлюбленным.
   Мать тоже поддержала ее в этом.
   Борис Петрович вылетел в Минск через день после свадьбы, а потом добрался в Брест поездом и каждый вечер названивал в Москву. Матильда подходила к телефону, будучи твердо уверенна, что может звонить только ее любимый муж, которого она теперь воспринимала совсем иначе, чем до загса и венчания в церкви. Муж говорил ей по телефону слова, от которых она просто млела, слушала, не перебивая, и только потом щебетала как птичка о том, как она без него скучает.
   Но однажды, ближе к вечеру, она услышала женский голос, когда подняла трубку и немного удивилась.
   -- Кто это? -- спросила она.
   -- А я хочу знать, кто вы, вернее, кто ты? Домработница, что ли? Говори, -- раздалось в трубке.
   -- Я жена Бориса Петровича, -- сказала Матильда с гордостью. -- Может, вы перепутали телефон?
   -- Мы ничего не перепутали. Мы с Борисом Петровичем уже два года трахаемся, и у меня от него были дети. Так что, прошу любить и жаловать, как говорится.
   Матильда первая повесила трубку и расплакалась.
   А на том конце в трубке раздавались гудки. Ася не знала, что делать. Рядом стояла ее подруга Соня и хлопала глазами.
   -- Что случилось? -- спросила Соня.
   -- Он..., женился, ты представляешь, женился, что я теперь буду делать? Я думала, он подуется, подуется, а затем растает, а он... и все это так быстро. Только два дня тому я пересчитывала свои сбережения, и оказалось, что все на исходе. Что теперь будет?
   -- Попроси в долг, может, не откажет?
   -- Уже просила: отказал. Не то, что отказал, но не предложил, а раз не предложил -- не даст, я его хорошо знаю.
   -- Тогда превратись в Медею.
   -- Что это значит, какая еще Медея?
   -- Это древняя ревнивая женщина, которая убила своих двоих детей в качестве мести, изменившему супругу.
   -- Но у меня же нет детей, -- посетовала Ася.
   -- Тогда надо попортить ему нервишки и, прежде всего, его супруге.
   -- Гм, молодец, -- сказала Ася. -- Всякая женщина мстит. Неужели я такая дура, что оставлю все так, как есть и сама при этом останусь на бобах? Подумаешь, я там поцеловала одного грека, кажись и одного американца, а он мне умудрился засаду устроить. Избавиться хотел, видать. Я же не изменила ему в том плане, что вообще и надолго связалась с другим, или вообще ушла от него навсегда. Один трах это еще не измена, один поцелуй, какая же это измена? А вот он, подлец, втрескался в какую-нибудь сучку, и тут же женился, вот это и есть измена. А измену простить невозможно. Тем более, что я лишилась материальной поддержки. Куда я теперь без денег? Где найти замену? Как выйти из этого проклятого положения, неужели надо устраиваться на работу? Хотя я тоже дрянь порядочная. Послал меня человек на свои деньги в эту Грецию, будь она проклята, а я..., мне мужик понадобился. Слюнявили они меня оба, а толку то что? Дуры мы дуры, каких свет Божий не видел.
   -- Поедем на Тверскую, может там найдется мужик не хуже Бориса, -- предложила Соня.
   -- Нет, это не для меня. Во всяком случае, не сегодня. Зайдем лучше ко мне домой, и составим план действий. У меня есть вино, напьюсь сегодня до потери пульса.
   -- Ты несколько грубовато разговаривала с его супругой, а могла бы быть ласковой и предупредительной, назначила бы ей встречу и обрисовала всю картину в самых ярких красках, -- советовала Соня.
   -- А толку-то что?
   -- Как что? Если не все, то хоть что-то. Может мне ей позвонить? я представлюсь твоей сестрой, начну жалеть вас обоих, а вдруг что получится?
   -- Может, это и пригодилось бы, -- сказала Ася, открывая дверь своей квартиры. В квартире был спертый воздух и душно при закрытых окнах. Ася, сбросив с себя туфли, грохнулась на кровать в спальне. Это была та самая кровать, на которой они с Борисом получали удовольствие друг от друга чуть меньше года тому.
   Соня решила ее не беспокоить. Она прошла на кухню, порылась в холодильнике, а также в ящике, где обычно хранилась картошка и приступила к прозаической процедуре приготовления ужина.
   Ася лежала на животе, размазывая слезы по лицу и поверхности подушки, запустив пальцы в свои все еще роскошные волосы, подвергшиеся сейчас испытанию на прочность и отражаясь болью для того, чтобы унять душевную боль. Но это удавалось плохо. Ее мысли были настолько хаотичны и неутешительны, что она не могла найти себе места.
   " А чем виновата эта девушка, которую он, должно быть, привлек, как и меня своим несколько заманчивым трагическим взглядом больших коричневых глаз и густых черных бровей? А потом эта показная вежливость, молчаливость, прячущаяся за меткими убийственными фразами и, конечно же, финансовое могущество, на что мы, женщины так падки и так бессильны перед словом "нет", способным спасти нас от перспективы очутиться у разбитого корыта. Я должна принести ей свои извинения. Если примет их -- хорошо, если нет, Бог с ней".
   Наконец, она поднялась, зашла на кухню и стала шарить глазами по полкам, а затем открыла холодильник. Там, в бутылке, все еще находилась успокоительная жидкость. Это было красное грузинское вино "Ахашени".
   -- Прости, но это единственный способ избежать чего-то более ужасного, -- сказала Ася, наливая вино в двухсотграммовый стакан.
   -- Ася, ты делай свое дело, а на меня не обращай внимание, садись вот сюда, а я составлю тебе компанию. Скоро ужин будет готов.
   Ася выпила залпом, достала сигарету и закурила. Прохладное вино согрело ее внутренности, а дым заволок бурю в голове так тесно связанную с неким комком, распиравшим грудную клетку.
   -- Ты знаешь, -- сказала она, глядя в глаза подруге, -- я поступила весьма неосмотрительно и грубо повела себя с этой женщиной. Если правда, что он женился на ней, то теперь никакие силы не могут изменить сложившуюся ситуацию. Я Бориса потеряла навсегда. С этим надо смириться. Единственное с чем трудно будет смириться, так это с нищетой, которая у меня уже на пороге.
   -- Нет такого положения, из которого нельзя было бы выйти, нет такой ошибки, которую невозможно было бы исправить. Давай, я позвоню этой женщине, и все объясню ей. Я реабилитирую тебя в ее глазах.
   -- Попробуй, -- сказала Ася, наполняя второй стакан.
   Когда все было готово, Соня положила картошку, заправленную соусом, кусок телячьей отбивной и широкие литья крест салата.
   -- Бери. На сытый желудок настроение намного улучшится. Попробуй, посмотришь.
   Но Ася не притрагивалась к еде.
   -- Попробуй, позвони ей. Вот его телефон, телефон Бориса, а она там. Я поеду к ней, я должна ее увидеть.
   Соня набрала номер и стала ждать. Гудки раздавались, но трубку никто не поднимал. Соня стала пожимать плечами.
   -- Набери еще раз, -- предложила Ася, -- а то, давай, я наберу.
   -- Пожалуй.
   Ася стала набирать дрожащими руками, держа трубку у левого уха. Там сняли трубку. Ася быстро передала Соне.
   -- Мы вам уже звонили, -- произнесла Соня, -- разговор у нас получился несколько далек от интеллигентного. С вами говорит Соня подруга Анастасии, которая вам несколько грубовато представила свои отношения с вашим мужем, а теперь переживает. Вы извините ее. А чтобы это получилось, представьте себя на ее месте. Ася не работала. Борис Петрович выделял ей значительные суммы, они какое-то время состояли в гражданском браке. У нее были неудачные роды, не так давно, между прочим, всего с полгода тому, а потом Борис Петрович, как бы исчез. Как всякий мужчина, а Ася еще не вполне оправилась от этих родов, которые едва не отправили ее на тот свет.
   -- Сколько ей нужно денег? -- невольно вырвалось у Матильды.
   -- Я...не могу сказать. Можно, я передам ей трубку?
   Ася взяла трубку и сказала:
   -- Я приношу вам свои извинения. У офиса? во сколько? Хорошо: через час мы будем вдвоем с моей подругой Соней. Будем стоять у входа в офис.
   -- Куда ехать, и зачем? -- спросила Соня подругу.
   -- Поедем и побыстрее. Я хочу видеть свою соперницу.
   -- Ася, причешись.
  
   Матильда вызвала водителя, села в машину и направилась к метро "Нахимовский проспект", где рядом находился офис Бориса.
   -- Гена, вы мой охранник, -- сказала она, прежде чем выйти из машины. -- У меня тут встреча с двумя дамами и...мало ли что? сейчас такое время: от любого гражданина свободной страны можно ожидать всего, что угодно. Вы рядом, Гена, ни на шаг от меня. Я передам одной даме деньги, и мы тут же вернемся обратно.
   -- А я уже приблизительно знаю, в чем дело, -- сказал Гена, открывая дверь и подавая руку Матильде. -- Одну из этих дам я хорошо знаю. Положитесь на меня. Ведите себя с достоинством и сохраняйте спокойствие.
   Они подошли к ступенькам, где стояли Ася с Соней.
   -- Кто из вас Ася? -- спросила Матильда.
   -- Я, -- ответила Ася, делая шаг вперед.
   -- Что ж! у Бориса Петровича неплохой вкус, -- сказала Матильда. -- Я принесла вам тысячу долларов. Это вам на лечение, хотя трудно предположить, что вы в этом лечении нуждаетесь.
   -- Ей надо лечить психику, а это похуже всяких других болезней, -- сказала Соня. -- Вы уж нас простите.
   -- И вы меня простите, -- сказала Матильда, поворачиваясь к машине. -- Гена, поедем, у меня почти нет времени.
   Ася держала деньги в дрожащей руке, и все силилась вернуть их владелице, но Соня схватила эти деньги, свернула их в трубку и положила в сумку.
   -- Борису Петровичу не говорите, если можно!
   Но Матильда уже сидела внутри, и машина начала движение.
  
   27.
   Прокурор города Иваненко пошел на повышение благодаря своим связям с прокуратурой России, а на свое место рекомендовал земляка Дупленко Владимира Павловича.
   Владимир Павлович с трудом поверил в то, что случилось, хорошо зная, что Иваненко не жаловал своих земляков. Мало того, он недолюбливал их за слишком ретивое отношение к службе и унизительное, слишком очевидное лизоблюдство. И вот тебе на.
   -- Чтобы хохол хохла поддержал, да этого просто не может быть, -- твердил он своей жене Светлане, чьи корни были исконно русскими. В глубине души он гордился тем, что у него жена русская и сам считал себя таковым, поскольку уже давно мыслил на русском языке.
   -- А я не вижу разницы между русскими и украинцами, -- сказала Света. -- И честно никогда не задумывалась, что сам-то ты у меня хохол. По-моему, все это выдумка политиков. А вот твой Иваненко..., вполне возможно, что ты ему просто понравился по каким-то другим причинам, а землячество тут ни причем.
   Вроде бы так оно и вышло. Иваненко вызвал его и сказал:
   -- Ты человек слова, тебе можно доверять, а коли так, то связь у нас не будет прекращаться и в дальнейшем. Здесь возможностей гораздо больше, чем в твоем Южном округе. Здесь банкиры сами приносят. Один Гусинский чего стоит. У него по всей Москве собственные банки.
   -- А вы у кого будете работать? -- спросил Владимир Павлович.
   -- Я буду со Скуратовым. Он -- генеральный прокурор России. А ты..., я тебе скажу, кого убрать, назову тебе ненадежных людей. На них нельзя положиться: продадут. А возможно, и сами следят, что делает прокурор города. Говорят: Скуратов и сам вскоре лишится должности. Дело связано с кредитом США почти в пять миллиардов долларов. Верхушка станы прикарманила эти деньги, а Скуратов хотел расследовать этот вопрос. Тут, брат, дело очень и очень рискованное и сложное. Может, тебе пойти по моему пути. Бери дань с прокуроров округов, как это делал я. А сам..., если только иметь дело с Гусинским. А что касается Березовского, то он уже номенклатура правительства страны и президентской администрации.
   -- А баньку посещать будем?
   -- Это сложный вопрос. По-моему, Скуратов на этом погорел. Во всяком случае, надо быть максимально осторожным. Я тебе оставляю ключ не только от своего кабинета, но и от трех сейфов. В этих трех сейфах у меня три миллиона долларов, это мизерная сумма. Я несколько позже, как только закончится отделка моей дачи, заберу эти деньги.
   Иваненко был особенно разговорчив и добр к Владимиру Павловичу. Все же повышение благотворно повлияло на его психику и вдобавок вселяло надежду на то, что с уходом Скуратова, он вполне возможно, станет Генеральным прокурором.
   -- Дачу, -- продолжал Иваненко, -- отгрохали в три этаже с двумя подземными гаражами и бункером в шесть метров глубины. Я уже израсходовал на ее строительство чуть меньше миллиона долларов и еще столько же надо на отделку. Тысячу двести квадратных метров полезной площади. Это все жена с дочерью. У нас дача должна быть ничуть не хуже, чем у господина Дубинина, или Чубайса, -- твердит она мне до тех пор. Я окончательно сдал свои позиции.
   -- Я..., я тоже собираюсь построить дачу. Я не так давно женился, вы...помните мою Светку, молоденькую, красивую, вы же были на свадьбе у меня. Так вот, она хочет дачу. А раз она хочет, то..., ничего не поделаешь. Я уже веду переговоры о выделение участка где-нибудь на берегу Пахры, а может и в Архангельском, -- сказал Владимир Павлович.
   -- О, это прекрасные места. Там одна сотка земли стоит до восьми тысяч долларов. Правда, это пустяки, не так ли, дорогой?
   Владимир Павлович поерзал в кресле, затем почесал за ухом и дипломатично произнес:
   -- Думаю, что на этой должности, которую до сегодняшнего дня занимали вы, уважаемый Пантелеймон Григорьевич, я значительно поправлю свое финансовое положение и тогда восемь тысяч долларов за сотку площади под стройку, будут не так кусаться. Я, конечно, не буду забывать и о том, что я перед вами в вечном долгу.
   -- Закури, Владимир Павлович, -- предложил Иваненко.
   -- Я думаю, -- сказал Дупленко, -- что мое назначение надо отметить в ресторане. Как вы к этому относитесь?
   -- Положительно.
   -- Не мешало бы нам взять своих жен. Как вы думаете?
   -- Положительно. Только у меня еще двое деток, их тоже придется взять, -- сказал Иваненко.
   -- Я буду только рад, поскольку я их еще не видел.
  
   В четверг вечером в ресторане "Юбилейный", куда нередко захаживают представители элиты Москвы, чтоб посмотреть на других и самим показаться, свыше десяти человек заняли небольшой зал, рассевшись за двумя сдвинутыми столами. Дети Иваненко уже были вполне взрослые, в особенности сын Михаил, которому недавно исполнилось двадцать пять лет, а дочь Зоя, уже дважды побывавшая замужем и оба раза неудачно, в возрасте двадцати трех лет, была в самом соку. Ей не очень нравился этот зал, похожий на некий замкнутый круг и она уже наметила себе в подружки Светлану. Как только в большом зале начнется музыка, они обе выйдут на свет и начнут плясать так, чтоб люстра содрогалась. А там кавалеры сами налипнут, как пчелы на мед.
   Супруга Иваненко, дама солидных размеров по имени Марьяна, заняла два кресла одновременно, и то одно из кресел под ней поскрипывало, издавая раздражающие звуки, на которые никто из гостей не обращал внимания.
   Супруга Владимира Павловича Светлана давилась от смеха, а потом шепнула своему мужу: ущипни меня за попу. Муж ущипнул, но не за попу, а выше колена, да с таким старанием и прилежанием, что она взвизгнула и вынула палец изо рта, который она нещадно грызла.
   Сама Светлана заметно подобрела, она уже была беременна, но по-прежнему выглядела как куколка.
   Миша, сын Иваненко, сидел напротив Светы и бессовестно пожирал ее глазами. Губы произносили слова, которых никто не слышал. Это был внутренний монолог, означающий самые серьезные намерения уложить эту красотку в постель, снять с нее всю одежку, если она сама этого не сделает и доставить ей величайшее удовольствие, которое она не познала и познать не может с этим морщинистым и немного пузатым стариком.
   Но Света никак не реагировала, она глядела на толстуху Марьяну и все думала, что же надо делать, что кушать, сколько двигаться, чтоб не быть такой толстой и неповоротливой, как эта прокурорша. Она, бедная, тащит на своих ногах лишних сто двадцать килограмм и это должно быть очень трудно и неудобно, а сделать уже ничего нельзя.
   Миша в это время просунул руку под стол, чтоб нащупать колено Светланы, но по ошибке, ухватился за колено Дупленко, слегка сжал пальцы, а затем принялся массировать. Владимир Павлович вытаращил глаза и не знал, что дальше делать. Самое лучшее: дать по физиономии этому сопляку, получившему дурное воспитание в семье, а проще никакого воспитания, как у всех великих людей, но..., как это сделать? Честь жены и его собственная честь, а они должны быть защищены, может слишком дорого обойтись. Иваненко уже прокурор России, а он еще не прокурор города: приказ пока не подписан.
   По этой причине Дупленко только поморщился и ограничился этим. Светлана слушала смешную историю о том, как Зоя, переодетая в мужчину, пыталась отобрать себе подругу на ночь на улице Тверской и не могла это сделать: от каждой девицы легкого поведения исходил дурной запах.
   Когда Миша Иваненко понял, что это не женское колено, он со злобой одернул руку и немного покраснел. Но не надолго. Схватив бокал с шампанским, он стал произносить тост за знакомство, не забыв пожелать отцу успешной работы в масштабах всей страны.
   -- Через год, два, я хочу видеть тебя, папа, в должности Генерального прокурора России. В этом случае я перевожусь в юридический институт и пойду по твоим стопам, пахан.
   Каждый осушил свой бокал до дна и взял на себя дополнительное обязательство: поцеловать прокурора республики в щеку. Только два человека: Марьяна и Владимир Павлович наградили Иваненко поцелуем в губы. После бурных аплодисментов, послышались звуки музыки со сцены большого зала.
   -- Света, пойдем, -- сказала Зоя, но Миша преградил ей путь. Он неуклюже наклонил голову и тут же ухватился за кисть руки Светы.
   -- Я ждал этого момента, -- сказал он Свете на ухо. Света приятно улыбнулась. Ей, как и любой женщине, казалось очень важным то, что она кому-то еще нужна и ее судьба не замкнулась на одном Владимире Павловиче.
   -- Вы давно поженились с Владимиром Павловичем?
   -- Скоро будет уже год.
   -- Ну и как? Разница в возрасте не сказывается?
   -- Ничуть, -- сказала Света. -- Владимир Павлович мужчина в соку. У нас будет ребенок, я уже ...того, беременна.
   Это сообщение сильно разочаровало Мишу и теперь, танцуя со Светой, он уже глядел по сторонам. Вскоре к ним присоединились Зоя с Владимиром Павловичем, и Света тут же обхватив шею мужа длинными руками, сказала ему очень хорошую фразу, которая сразу сняла всякие подозрения мужа по поводу ее поведения:
   -- Какой противный этот сынок Иваненко, не правда ли, дорогой?
   -- Знаешь, он меня за коленку схватил, наглец, перепутал меня с тобой. Я бы ему выбил два передних зуба, да отец у него..., мы друзья с его отцом. Ты не обращай на него внимания.
   -- Если ты разрешишь, я потанцую с его отцом, он куда приятнее сына.
   -- Это надо бы сделать для пользы дела. Ты у меня просто умница, -- сказал Володя, целуя свою жену.
   Следующий танец Светлана танцевала с Пантелеймоном Григорьевичем и очень ему понравилась.
   -- Я возьму вас к себе на работу, если только Володя отпустит, -- сказал Иваненко.
   -- Спасибо. Но я собираюсь стать матерью, а потом, через какое-то время, если вы не забудете свое обещание, разговор может быть возобновлен.
   -- Я никогда не забываю то, что говорю, в особенности то, что кому-то обещаю, -- сказал Иваненко, усаживая Светлану за стол.
   Жена прокурора не обращала никакого внимания на поведение мужа, она была занята своими делами: активно уплетала ветчину, съела три порции салата, а потом почти половину торта с чаем. Света тоже много ела, поглядывая на жену прокурора. Все были на месте, не оказалось только Михаила, он прилип к кому-то в общем зале.
   -- Спасибо за компанию, -- сказал Иваненко уже в первом часу ночи, -- пора по домам.
   Этой команды все с нетерпением ждали. Пиршество, немного скучноватое, подошло к концу.
  
  
   28.
  
   Борис Петрович долго улаживал дела в Бресте, связанные с поставкой тушенки, которая направлялась в Россию в качестве гуманитарной помощи. Это согласование и улаживание обошлось ему не так уж и дорого, всего шестьдесят тысяч долларов. На границе с Польшей вагоны с тушенкой загоняли в тупик и продавали по довольно приемлемым ценам не только Борису, но и другим новым русским.
   Сам он очень спешил. Дома его ждала молодая жена, которая была не только женой, но и необыкновенной любовницей, что бывает чрезвычайно редко, если вообще такое бывает, чтоб жена, всегда доступная, всегда под боком, а то что доступно и под боком, теряет остроту, оставалась желанной, новой, необыкновенной. Он названивал почти каждый вечер и рад был тому, что она брала трубку, весело балагурила, тонко, как-то невзначай намекала, на то, что не спится одной, что перед сном ей нужен массаж, который уносит ее за пределы реального мира. И только однажды в ее голосе не было той искренности и любви, к которой он так привык и так ей радовался.
   Но на другой вечер Матильда была такой как раньше, она долго щебетала, рассказывала о том, как они с матерью совершают экскурсию по Москве и возвращаются поздно, усталые, измученные валятся с ног.
   -- Ты старайся не звонить раньше десяти вечера. Я покажу матери все, что смогу до твоего приезда, чтоб быть свободной и всегда находиться рядом. Когда ты вернешься? уже вторая неделя пошла. Разве можно молодую жену оставлять так надолго, а то я тут, знаешь, разоденусь и выйду вечером на прогулку. Вот так-то!
   -- Потерпи немного. Осталось два-три дня, ну четыре от силы, -- лепетал Борис, но сам старался управиться как можно раньше и вернуться домой. И так и вышло. Он вернулся на второй день. Уже в шесть вечера он был дома. И Матильда с матерью оказались дома. Она была немного растрепана, поэтому перепугалась и обрадовалась одновременно. Только Борис мог уловить, что она про себя решала, куда бежать: к зеркалу срочно наводить марафет, или предстать перед ним непричесанной.
   Но Матильда бросилась на шею Борису, и ему показалось, что она тащит его в спальню: она повисла у него на шее и прижалась всем телом к нему, будто ее приклеили скотчем.
   -- Ну, как ты там? никаких неприятностей не тянется за тобой хвостом? Я так переживала, а теперь..., миленький, хорошенький мой и только мой. Тут какая-то дама, Ася, кажись, устроила мне сцену ревности по телефону, потом я согласилась встретиться с ней, отдала ей тысячу долларов, потому что она плакалась: денег нет.
   -- Зачем ты это сделала? Она..., она...не достойна такой помощи. Она...
   -- Ты можешь мне не рассказывать. То, что было до меня, то ушло, и его нет, кошки на душе не скребут, а вот если что-то будет в дальнейшем, это меня очень сильно огорчит. И я, пожалуй, не смогу простить. Ну, давай раздевайся и, если хочешь, иди в ванную. После дороги это полезно, снимает усталость. А я голодная, учти.
   Они ужинали втроем. Раньше всех из-за стола встала Вероника Семеновна. Она отправилась к себе в комнату, включила телевизор на повышенную громкость, а молодые, оставив вина и закуски, вскоре ушли в спальню. Это было место, куда они стремились оба без каких-либо намеков. Здесь их ждал некий неведомый, но добрый и страстный зазывала, который бывает только в молодости и служит тем парам, которые сгорают от любви друг к другу.
   Контакты между противоположными полами так похожи один на другой, что, кажется, нет смысла искать чего-то нового и необычного, но в тоже время это та точка соприкосновения, которая может принести ни с чем не сравнимое счастье и сцементировать союз двух существ на долгие годы.
   Люди, которые опустились до того, что считают это простой необходимостью и идут на такой контакт по зову похоти, как курильщик, достающий сигарету, лишили себя самого главного -- получения несказанной радости от контакта с любимым человеком. Для этих людей нет, и не может быть любви.
   Борис, умудренный опытом и немолодой годами, впервые почувствовал, что с ним происходит нечто необычное. Он носил в своем сердце не просто образ красивый девушки, а некий драгоценный сосуд, к которому надо бережно относиться. Он слишком хрупкий и слишком ранимый этот сосуд.
   Матильда старалась не подавать вида, что встреча с Асей очень огорчила ее. Она внушала себе, что это ее не касается, не имеет к ней никакого отношения, но не могла справиться с живущим в ней чувством собственности. Как это так, человек, который значит для нее все и который ее обожествляет, был в каких-то других руках, целовал чьи-то губы и говорил кому-то красивые слова. И в то время, когда ей было очень хорошо, она старалась делать ему больно: кусала ниже подбородка, щипала в районе спины.
   Борис думал, что это от порыва страсти и прощал ей нестандартные выходки.
   В это утро они спали очень долго, что свидетельствовало о бессонной ночи, и мать Матильды притаилась на кухне, стараясь припомнить свою молодость и отношения со своим мужем, который, подарив ей трех дочерей и одного мальчика, сбежал от нее навсегда.
   Первой поднялась Матильда, напялив халатик на голое тело, и зашла на кухню.
   -- Мама, я так счастлива, так счастлива! спасибо, что ты меня родила. Я никогда не думала, что в жизни могут быть такие великолепные минуты, -- лепетала она, обнимая седую голову матери и целуя ее в бледные, покрытые морщинами щеки. -- У тебя этого не было, я знаю, мама, и мне тебя очень жаль. Упущенного не вернешь.
   -- Я за тебя счастлива, дочка. Мне кажется: ты это я. Ты это почувствуешь, когда станешь матерью. Счастье ребенка это счастье матери.
   -- Я нарожаю много детей, я буду хорошей мамой, такой, какой была ты. Ты нас не бросила в самую трудную минуту, как это сделал наш папа. Мужчины, должно быть, ненадежные люди...за исключением Бориса Петровича, правда, мама? Ты веришь, что он надежный человек, что он человек, на которого можно положиться?
   -- Борис Петрович, безусловно, хороший человек, но, к сожалению, успел наделать ошибок. Правда, возраст такой, что можно было еще больше наделать, а он только однажды был женат и однажды состоял в гражданском браке с какой-то..., как ее, уж не помню.
   -- Мама, он меня никогда не бросит: я прошла хорошую теоретическую подготовку в Лондоне, я знаю, как вести себя с мужчиной, чтоб он никогда не смог найти другую, лучше меня.
   Матильда уселась напротив матери, глядела на нее восторженными глазами, а потом сказала:
   -- Мы с Борисом уедем недельки на две, сделаем круиз по Европе, а ты останешься здесь и будешь ждать нашего возвращения.
   -- Поезжай, дочка, конечно, не стоит отказываться, -- сказала мать, поглаживая руку дочери. -- У меня не было никакого свадебного путешествия. Я не знаю, что это такое и зачем это нужно, но раз муж предлагает, надо ехать.
   -- Я пойду, умоюсь, а потом и его разбужу, пора за стол садиться.
   Матильда недолго находилась в ванной, она дольше пропадала в спальне, но зато вывела мужа сонного из спальни и отвела к умывальнику.
   Борис поцеловал тещу, а потом, став лицом к иконе, перекрестился. Его примеру последовала Матильда, а затем и Вероника Семеновна.
   -- Я предлагаю за завтраком ничего не пить, -- как вы к этому относитесь? -- произнес Борис.
   -- Я поддерживаю, я поддерживаю и ты, мамочка поддерживай, -- стала тараторить Матильда, садясь напротив мужа. -- А теперь, а теперь, мой дорогой муженек, гм, какое это хорошее слово "муженек", так вот мой золотой муженек, какие наши планы на ближайшее будущее?
   -- Мы должны отправиться в небольшой круиз по Европе. Вылетаем во вторник, а в субботу, а может быть, и в воскресение уже вернемся обратно.
   -- А если я там захочу остаться? вот захочу и все, что ты будешь делать?
   -- Возьму тебя на руки и отнесу в самолет, -- сказал Борис и рассмеялся.
   В это время зазвенел телефон.
   -- Я возьму трубку, -- сказал Борис и поднялся с места.
   У Матильды запрыгало сердечко: она.
   -- Не обращай внимания, -- сказала мать, -- кушай.
   -- Я хочу вина, -- заявила Матильда и стала прислушиваться.
   -- Тут таких нет, -- сказал Борис и повесил трубку. Он вытащил шнур из розетки и со спокойным видом, вернулся к столу.
   -- У меня есть предложение, -- вдруг заявила Матильда.
   -- Какое, солнышко?
   -- После завтрака садимся на твою колымагу и едем на Красную Пахру, глянем на дачу и погуляем в лесу. Леса там просто божественны. Не жарко, комары не кусают, и, кажется, сырости нет. Кто за?
   -- Я за, -- сказал Борис. -- Вот только надо вызвать водителя. Я не хочу вести машину. А так, поедем, проветримся.
   -- Мам, поедем с нами, а? ты просто не видела Подмосковье. Это такая прелесть. Здесь даже есть своя Швейцария, кажется на Москва -- реке. Я так хочу туда поехать! Вернемся из свадебного путешествия, поедем, хорошо, муженек мой дорогой?
   -- Можем даже сегодня поехать, если тебе так хочется, -- сказал Борис.
   -- Хочется. Сегодня едем на Пахру. Мама, собирайся.
   Борис вызвал водителя, и уже через полчаса они все втроем стояли на первом этаже.
   Был конец июня. Погода действительно способствовала отличному настроению. Зеленый ковер расстилался по обеим сторонам шоссе, а дальше шли девственные леса. Затеряться в таких лесах, побродить по влажной земле, послушать пение птиц, что может быть лучше для горожанина, изолированного от красот природы?
   Матильда вела себя как ребенок: прыгала, пряталась за деревья от Бориса, и если он находил ее и ловил, награждала его поцелуем. Водитель Гена с Вероникой Семеновной остались у машины и принялись готовить шашлык.
   Молодые надолго затерялись в лесу, а потом явились с красными лицами, но тихие умиротворенные. Гена сразу понял, что молодая супруга соблазнила мужа прямо на природе ради спортивного интереса.
   Шашлык подали с сухим вином и свежими помидорами. Матильда уплетала больше обычного, и все подмаргивала Борису, словно он был ей не мужем, а любовником.
  
   29.
   Свадебное путешествие Бориса и Матильды длилось целых двадцать дней.
   Получилось так, что первую неделю они загорали в Салониках в тех самых местах, куда не так давно ездил Борис с Тимуром, чтобы отдохнуть, а заодно проверить и Анастасию. В том, что Борис купался теперь не только в солнечных лучах древней Эллады и целебных водах Эгейского моря, но и в сказочных лучах любви юной Афродиты, которая, казалось, отдавала ему не только свое тело, но и свое дыхание, основную роль сыграл Тимур. Он с кавказской настойчивостью и прямотой взялся за разоблачение очередной женщины, которая по природе своей слаба и безвольна, если только на ее глаза попадаются мнимые сильные личности, и доказал, что это так и есть на самом деле. Поэтому он и к Тамиле относился с неким пренебрежением, зная, что и она небезгрешна.
   Но Матильда, практически еще юная и не успевшая подпортить свой внутренний мир такими липкими и въедливыми бациллами современной цивилизации, как что хочу, то и ворочу, держалась своего мужа, как растение влаги. Для нее Борис был самым лучшим пловцом, самым изящным кавалером, а что касается любовника, поведения его в постели, то о лучшем она просто не мечтала. Она была всегда рядом и ему не позволяла отлучаться ни на шаг.
   Прекрасное знание английского языка пригодилось им как нельзя лучше. Она всегда брала инициативу в свои руки и договаривалась с любым иностранцем.
   Как-то на танцплощадке к ней подошел белобрысый парень, он был немного под мухой, и оригинальным способом пригласил ее на танец.
   -- Я танцую лучше всех в Америке. Если вы хотите, чтоб нам вся танцевальная площадка аплодировала, пойдемте, потанцуем.
   -- Спасибо, но я во время быстрого танца могу натворить..., короче, у меня проблемы с кишечником. Извините, пожалуйста.
   Американец захлопал глазами и отошел.
   -- Что ты ему сказала? -- спросил Борис.
   -- Я не хочу повторить то, что сказала человеку, которого больше никогда не увижу.
   -- Тогда, ладно, пойдем, потанцуем.
   Матильда предпочитала медленные танцы. Борис это знал. И сейчас она обвила его шею тонкими длинными руками и прилипла к нему всем телом.
   -- Скажи, Матильда, а если бы я отправил тебя одну сюда, где сам воздух пропитан любовью, что бы ты делала? только честно.
   -- Не знаю. А зачем ты спрашиваешь?
   -- И все же?
   -- Не могу сказать. Хотя...-- Матильда задумалась. -- Я бы сюда одна не поехала. Зачем испытывать судьбу? Человек сам себя не знает до конца. Человек это сложная живая машина с непредсказуемым поведением. Надо избегать подобных прецедентов, дабы бес не попутал, как говорится. И ты не пытайся куда-нибудь от меня уехать надолго. То, что ты был в Бресте, еще мириться можно: служебный долг, а что касается всяких там экскурсий -- ни, ни.
   -- Но нельзя быть рабом любви.
   -- Можно и даже нужно. Любовь -- расширяющийся сосуд. Когда мне будет под тридцать, я, возможно, изменю свою точку зрения, а пока я остаюсь в стане консерваторов. Есть такая партия в Англии. Это хорошая партия. Многие традиции прошлого она сохранила, это хорошие традиции. Люди не должны превращаться в животных в половых вопросах, это очень опасно.
   -- Я расстался с Асей именно здесь, в Салониках. Я послал ее сюда подлечиться после неудачных родов, а месяц спустя, решил навестить ее. Когда мы приехали с Тимуром, он еще со мной поспорил, что Ася тут берет от жизни все, оказалось, что это на самом деле так. Тимур поймал ее с поличным, я даже не показывался ей на глаза. Мы вскоре с Тимуром улетели в Мадрид отсюда.
   Матильда долго молчала. Она только теперь поняла, что в том, что она рядом с Борисом, в качестве жены, заслуга Аси. Именно Ася уступила ей место. Добровольно, по собственной инициативе.
   Они уже сидели за столиком под большим навесом. Матильда постукивала пальчиками по столику и едва заметно покусывала пухлую нижнюю губу.
   -- Ты и сам виноват, -- наконец высказалась она. -- Мог послать ее в Подмосковье и самому чаще наведываться, а то послал...к черту на кулички. Хотя, после такого стресса, как неудачные роды, броситься в объятия первому встречному поперечному..., я это не могу объяснить и конечно, не могу одобрить. Твоя Ася хорошая кошка..., прилипла к тугому кошельку. Но я не Ася и никогда ею не стану. Надеюсь, ты мне не дашь повода мстить тебе в вопросах верности друг другу.
   -- Матильда, твои слова музыкой отдаются в моих ушах. А как бы ты вела себя в случае моей длительной болезни? Все ведь может быть?
   -- Как бы я себя вела? Да нормально. Изменить человеку, который прикован к постели это просто кощунство. На это способны только животные, а мы, надеюсь, к ним не относимся, не так ли? Без секса человек может прожить, как без табака, например, или без сала, скажем, хоть это и не способствует нормальной психике, но люди от этого не слепнут.
   Эти слова, сказанные Матильдой, резанули по живому грешного тела Бориса. Он помнил, как дурно вел себя, когда его жена Люда была прикована к постели тяжелой болезнью. Даже перед тем, как поехать к ней на Донбасс, провел ночь с проституткой Мариной в сауне, а затем и с Анастасией, высосавший из него все соки, и он как пустой сосуд, с опустошенной душой, спешил в аэропорт, чтоб не опоздать на рейс самолета, вылетающего в Донецк. И это было тогда, когда она его так ждала. И если у нее не было здоровое тело, то был здоровый дух, гораздо лучше, чище, чем у него самого.
   Борис тут же схватил бутылку с вином, налил себе полный фужер и выпил залпом, как путник прохладную воду после длительного похода. Он и второй бокал порывался наполнить, но Матильда схватила его за руку.
   -- Что с тобой, рыцарь мой на белом коне? -- спросила она, глядя ему в глаза.
   -- Подлец я, вот кто я есть, -- процедил Борис сквозь зубы.
   -- Этого не может быть. Я не могу поверить в то, что ты сейчас сказал. Ты кому-то сделал подлость и решил покаяться? Но здесь не место, Борис Петрович, опомнись.
   -- Я дурно вел себя в тот период, когда моя жена лежала почти на смертном одре...Ты со своими взглядами, правильными взглядами, которые свойственны только цельным натурам, таким, как ты, задела мое больное место, дремавшее где-то на дне души.
   -- Ты путался с Асей в это время, не так ли? А она знала, что творится с твоей женой? Если знала, значит, она сама виновата. Вот Бог и наказал ее. Я помню ее жалкий вид, когда я передавала ей тысячу долларов возле твоего офиса незадолго до твоего приезда. Передо мной она стояла как нищенка с протянутой рукой. Я ее жалела, а теперь не жалею. Что касается тебя и твоей бывшей жены, то...поставь ей хороший памятник на могилу. Это будет незначительной реабилитацией в собственных глазах, по крайней мере.
   Борис хотел сказать, что Люда не просто умерла, а повесилась и в этом его тоже немалая вина, но сдержался. Эта девушка, с ангельской душой, могла возненавидеть и отвернуться от него.
   Он снова сделал движение в сторону фужера и бутылки, в которой было уже меньше половины вина, но Матильда сидела спокойно, не шевелясь, и о чем-то напряженно думала, словно теперь ей было все равно, сколько муж выпьет, и как он будет потом выглядеть. И он выпил, и еще заказал бутылку. Матильда даже поддерживала его: каждый раз старалась пригубить бокал с вином и ставила его на место.
   И Борис окосел. Это было даже интересно. Матильда смотрела на него, радуясь тому, что муж ведет себя абсолютно спокойно и во всем соглашается с ней. Она знала, что немалая часть сильного пола, особенно среди русских, если чуть выпьют, кулаки обнажают, ищут возможности, как бы кому-то задвинуть и в ответ самим получить. А Борис даже не намекал на это, не куражился.
   -- Ну, мой дорогой муженек, ты танцевать уже не в силах, может, пойдем в свой номер, да и завалимся спать. А чем плохо, а?
   -- Пожалуй..., а почему бы нет? Хотя, давай еще немного посидим. Отяжелел я что-то, не поднимусь самостоятельно. Ты уж извини. Я не пьяница, ты не думай, нет. Я только дважды был крепко выпившим. Один раз, после демобилизации из армии и вот теперь. Это от расстройства. Надо же когда-то расстраиваться, не всю жизнь улыбаться, -- я что, американец, что ли?
   Впервые Матильда тащила своего дорогого мужа, повисшего у нее на плече в номер на второй этаж, в тот самый номер, в котором Ася грешила с неким американцем, прозванным ею "о?кей, о?кей". Она бережно уложила его на широкую кровать, сняла с него туфли и постепенно раздела до трусов. Он только бормотал и выговаривал довольно членораздельно всего одно единственное слово "виноват".
   Матильда притушила свет в номере, сбросила халат и юркнула под простынь.
   "Вот он мой большой ребенок, а я совсем взросла и разумная женщина, шефствую над ним, таким могущественным человеком, который когда-то носил меня на руках, качал на качелях, а я говорила: когда вырасту -- выйду за тебя замуж. Это было сказано в счастливую минуту, потому, что оно так и вышло, как по мановению волшебной палочки. Видимо, мысль материальна и если что-то сказать в счастливую минуту, должно сбыться. Как много в нашей жизни того, о чем мы не имеем ни малейшего представления. Боже, что я должна сделать, чтоб все это так осталось, без бурь и потрясений, поскольку мы не более маленьких букашек, невидимых невооруженным глазом. Вот Ася потеряла тебя, лишилась своего счастья не только по своей глупости, но и благодаря своему поведению. Разве можно отнимать мужа у больной жены? Видать, когда Бог хочет наказать человека, он лишает его разума. Я не хочу лишиться разума, не хочу, не хочу".
   Она улеглась рядом, обняла его и прижалась, как когда-то к материнскому телу.
  
   Они опоздали на завтрак. Борис все извинялся перед Матильдой за вчерашнее, а она только хохотала в ответ.
   -- Давай уедем отсюда. Это нехорошее место. Здесь была та, кто предал тебя, -- зачем здесь оставаться? Куда бы ты хотел поехать, милый?
   -- В Италию, -- сказал Борис.
   -- Поедем в Италию, я там никогда не была. Италия -- сказочная страна.
   -- Если тебе очень понравится Италия, будем искать дом на окраине Рима. Я куплю его, сколько бы он ни стоил. Я подарю тебе этот дом.
   -- Ты, кажется, подарил мне свое сердце, а это гораздо больше, чем какой-то дом на окраине Рима. Давай пока достроим дачу в Пахре, а там посмотрим. А сейчас я хотела бы позвонить матери, как она там? У тебя работает эта штука, по которой можно связаться с Москвой?
   -- Мобильный, что ли? Работает: звони.
  
   30.
  
   Одну неделю Борис Петрович со своей супругой Матильдой отдохнули в Италии, а затем вылетели в Испанию. В Испании их принимали, как им казалось более тепло и дружелюбно, чем в Италии. Заслуга русской нации перед испанцами все же была: в 1937 году русские солдаты воевали в Испании, а затем, после полного захвата власти Франко, многие испанцы иммигрировали в Советский союз. Матильда уже склонилась к тому, что здесь можно было бы купить особнячок, тем более, что тут и Тимур имеет дом.
   И вот Тимур, легок на помине, позвонил Борису в Мадрид и стал жаловаться на свою горькую судьбу.
   -- Задавили суки со всех сторон. Теперь им уже не по десять тысяч надо отваливать в месяц, а по сто. Х. им в рот. Никому ничего не дам. Они за мои деньги дачи себе отгрохали, любовниц содержат и все им мало.
   -- Надо в Испанию перебираться, -- сказал Борис в трубку
   -- Я уже думал об этом. Возьму свою клушу Тамилу и уеду к чертовой матери. Но, тут есть одна задержка. Если уж удирать, то надо гостиницу продать. Купи у меня, недорого продам. Десять миллионов долларов и гостиница твоя.
   -- Я не так сказочно богат, как ты думаешь, -- сказал Борис. -- Пока давай отложим этот разговор до моего возвращения.
   Борис отключил телефон и задумался. Если собрать все, что у него есть и не покупать никаких особняков в далекой стране, которые никакой радости не принесут, кроме забот и нервов, то такую сумму он мог бы собрать. В течение пяти --десяти лет эта гостиница могла бы окупиться.
   Борис чувствовал по голосу, что с Тимуром происходит что-то неладное, и искал причину, как бы скорее вернуться в Москву. Борис по -- своему любил Тимура: он многим был обязан именно ему, Тимуру. Да, Тимур руководит одной из так называемых бандитских группировок, у него много денег, добытых не совсем честным путем, но кто теперь, в этой суматохе, ведет честную игру? Куда девались пять миллиардов долларов, выделенных ВМФ? кто их украл, бывший президент со своим окружением? А сколько их, людей в милицейских погонах, по долгу службы обязанных следить за соблюдением законов, в том числе и экономических, сами становятся отъявленными казнокрадами?
   А Тимур..., он где-то справедливый и даже добрый, во всяком случае, не тот, кто любит стрелять из-за угла в спину своему приятелю.
   Борису удалось заказать два билета на Москву только к концу недели, а Тимур в это время пил водку с расстройства, а потом баловался и наркотиками. Ему поступало много звонков от друзей, которые предупреждали его, что над ним сгущаются тучи, но Тимур не придавал этому значения. И в этом его трагическая ошибка. Он сидел на мешках с долларами, не зная им счета, и был уверен в своей неуязвимости, словно находился в бетонном убежище, в котором ему ничего не грозит.
   Люди, сидевшие в мягких креслах чесали затылки, наливались яростью до тех пор, пока не пришли к единому выводу: Тимур лишний, а всякий лишний должен уйти с дороги. Если он это не сделает добровольно, ему надо помочь.
   Так была разработана нехитрая операция по физическому устранению того, кто отказался платить сто тысяч вместо десяти.
   Теперь все разговоры Тимура фиксировались службой прослушивания, благо, техника позволяла это делать, и в один вечер, довольно поздно, когда все уже видели сны, к гостинице "Севастополь" был послан стрелок, который устроил засаду.
   Тимур вышел из новенького роскошного Мерседеса с небольшой сумочкой под плечом, которая была набита опять же долларами. Долларов было много, каждая бумажка достоинством в сто долларов. Тимур даже не знал, сколько у него денег в этой сумке.
   Была глубокая ночь. Даже рестораны закрылись. Во всех номерах гостиничного комплекса свет был потушен и только не первом этаже, куда направлялся Тимур, горел яркий свет, а дежурный сидел в кресле и клевал носом. Обычно, рядом с дежурным находился вооруженный пистолетом работник милиции, так как вход в гостиницу не закрывался ни днем, ни ночью. Но в этот раз такого дежурного не было. Вроде бы и приходил с вечера, а затем ушел в неизвестном направлении и больше не появлялся.
   Тимур вышел и стал насвистывать мотив какой-то песенки, направляясь к ступенькам, ведущим ко входу на первый этаж. Эта лестница была ему знакома, как собственные туфли, поэтому он не поворачивал голову во все стороны и был крайне рассеян.
   Вдруг из темноты появилась незнакомая мужская фигура и преградила Тимуру путь.
   - Что надо? Тебе нужны деньги? возьми, - произнес Тимур, расстегивая портмоне и извлекая сто долларовую бумажку.
   - Мне нужна твоя жизнь, - произнес убийца спокойным ледяным тоном. - Убери деньги.
   - Я тебе дам много денег.
   - Ты, коротышка, слишком долго ходишь по земле и следишь, мне это не нравится.
   У Тимура тоже был пистолет. Он болтался у него сзади на ремешке через плечо. Он бросил свой портмоне на асфальт и стал доставать свое орудие защиты, но убийца хладнокровно поднял бесшумный пистолет и выстрелил ему в голову. Кровь, смешанная с мозгами брызнула на лицо. Он уже лежал без движения, но убийца, как положено по инструкции, произвел еще два контрольных выстрела, спокойно повернулся и ушел к машине, которая ждала его недалеко от гостиницы. Он даже не взглянул на портмоне, которое Тимур выронил еще до того, как получил первую пулю.
   Где-то около часа спустя дежурный по первому этажу вышел просвежиться на свежий воздух. Уж сильно клонило ко сну в районе пяти утра. И ступеньки, и часть территории, включая и крышку водосточного колодца, были ярко освещены, и труп Тимура сразу бросился в глаза дежурному. Он его узнал. Тимур часто приходил поздно и давал ему десятку зеленых запросто так. Увидев окровавленного Тимура, хозяина гостиницы, он закричал не своим голосом. Но никто не отзывался: все крепко спали.
   Как и всякий служащий он знал, что надо срочно звонить по телефону 02. Дрожащими руками он крутил барабан телефонного аппарата, дважды уронив трубку из рук. Наконец, там ответили и пообещали приехать. Но приехали только через час и милицейская, и скорая. Труп был опознан, составлен акт и приобщена к делу портмоне с долларами. Подчиненные Тимура попрятались. Кто занял туалетные комнаты, кто наспех оделся в женскую одежду и драпанул, кто залез под кровать.
   Но вскоре подъехала еще одна машина, и труп увезли в морг. Члены группировки облегченно вздохнули, что их никто не собирается расстреливать, и собрались на экстренное совещание. Надо честно признать, что это были щуплые, безвольные ребята, такая же шпана, как и уличная, и поэтому нет ничего удивительного, что они проявили такую трусость и разлетелись как перья на ветру в трудную минуту, минуту гибели своего командира, которого они просто боготворили при его жизни.
   Борис с Матильдой едва совершили посадку в Шереметьево, как Бахтияр, обливаясь слезами, путано докладывал о чрезвычайном происшествии.
   -- Я еду, -- сказал Борис Петрович, -- завезу жену домой и к вам, подождите меня, ничего пока не предпринимайте.
   Борис тут же созвонился с Димой Бельмегой и поручил ему съездить в морг и выяснить, что надо для того, чтобы получить труп.
   В два часа дня в офисе Бориса собрались все родственники Тимура. Женщины плакали, а мужчины куражились, гадали, кто же такой подлец и преступник, кто мог осмелиться поднять руку на Тимура, великого человека. Сразу же была организована группа во главе с Шония, призвавшего брать в руки автоматы Калашникова и идти на азербайджанцев.
   -- Успокойтесь все, -- сказал Борис, -- сейчас не время для выяснения отношений. Погибшего надо получить и достойно похоронить. Решайте пока эти вопросы. Где хоронить и как хоронить. Гроб надо заказывать и всякие другие неотложные дела решать, а выяснять отношения будете потом.
   -- На Пицунда хоронить будем, -- сказал Шония, -- памятник поставим нашему великому земляку. Пусть в Грузии будут два памятника самые дорогие для нашего народа. Первый памятник установлен зятю Грузии Грибоедову, а второй такой же будет Тариэлу Аджба. Увезем на самолете, похороним с почестями, а потом вернемся сюда, и перестреляем всех армян, азербайджанцев, таджиков, киргизов и всякую сволочь, кто незаконно проживает в Москве, городе нашего великого земляка Сталина.
   Вскоре примчалась и Тамила вся в слезах, упала на грудь Бориса, как бы ища в нем выход. Она никак не могла понять, почему же это произошло. Тимур хоть и был гулящим, и немного пьющим, и возможно давал команды кого-то убрать, но сам производил впечатление доброго человека. И ее не обижал в том смысле, что не давал волю рукам.
   Борис не заметил, что родственники Тимура несколько косо посматривают на невестку, наследницу огромного состояния, а Тамила вообще не думала об этом в эти тяжелые для нее дни.
   -- Тамила, ты должна поехать вместе со всеми, принять участие в похоронах мужа, а потом уж вернешься в Москву, -- сказал ей Борис.
   -- Конечно, какие могут быть вопросы. Квартира на сигнализации. Я думаю, что с обыском никто не придет, даже если убийство Тимура дело рук милиции.
   Вскоре Дима сообщил, что труп можно получить в любое время. Его заморозят, и он будет пока в морозильной камере, а затем специальный гроб запаяют и только в таком виде он может быть посажен в самолет.
   Убийство главаря абхазской группировки произвело тягостное впечатление на земляков покойного Тимура, работающих на рынке. Некий Саша Габрия, дальний родственник покойного, слывший не лучшем представителем Кавказа, узнав о трагической гибели своего земляка и родственника, так перепугался, что у него произошло непроизвольное мочеиспускание в присутствие своей помощницы Анны Ивановны, довольно миловидной женщины. Она не только работала у Саши, но и ублажала его. Саша бросил свои магазины, а затем, переодетый, то ли в муллу, то ли в раввина, с наклеенной бородой и усами, никем не узнаваемый ходил по рынку, беседовал с продавцами, пытаясь узнать, как они относятся к убийству Тимура и будут ли преследовать его дальних родственников.
   Ничего толком не узнав, он бросил свои магазины, в срочном порядке продал роскошную четырехкомнатную квартиру в Москве и уехал в неизвестном направлении. Возможно, у него в кармане лежало достаточно денег, чтобы достойно прожить где-нибудь на одной из Абхазских гор с видом на море.
   Не будем осуждать его, он, возможно, поступил более разумно, чем все остальные, кто так или иначе был связан с Тимуром, или превратился из пастуха овец кавказской породы в "великого чэловэка" благодаря Тимуру.
   На похороны в Пицунду поехал только Дима Бельмега, да супруга Тамила, остальные члены группировки русской национальности, остались в Москве. Бахтияр тоже не поехал. Обезглавленная группировка решала сложный вопрос: что с ними будет дальше. Родственники покойного теперь образовали свой клан. Война за сферы влияния и передел собственности, начнется уже через неделю, после того, как все возвратятся в Москву.
  
   31.
   Тимур не оставил никакого завещания, и огромное его имущество теперь как бы повисло в воздухе. Тамила знала, что у них есть дом и торговый магазин в Испании и что ему принадлежит один корпус гостиничного комплекса "Севастополь", а то, что у него дом в Париже и Риме, а также двенадцать миллионов долларов в швейцарском банке, просто не имела понятия. В сейфе хранилось два с половиной миллиона долларов, но код от замка сейфа ей был неведом. То, что было в ее распоряжении, составляло около двенадцати миллионов долларов.
   Четырехкомнатная квартира, обставленная итальянским оборудованием и мебелью, в которой был произведен евроремонт в прошлом году, тянула на полмиллиона долларов. Тамила понимала, что ей одной в таких лабиринтах просто нечего делать. Если все это продать -- на всю жизнь хватит. Жаль: Борис женился, а так она могла бы быть ему хорошей женой. Но что делать, если счастья нет. Да его и никогда не было. Людмила могла быть счастлива, но здоровье, а затем и смерть в молодые годы, лишили ее этого счастья. А тут все наоборот: здоровья хоть отбавляй, а счастья ну ни капли. Лишь в течение короткого периода, когда она встречалась с Димой, было что-то похоже на то, что можно бы назвать счастьем. Но Дима испугался, сиганул в кусты, а затем женился на девице, которая ему тут же наставила рога в день свадьбы.
   Грузия христианская страна. Родственники и земляки убитого Тимура ждали поминок, которые во всем христианском мире отмечаются на сороковой день и не предпринимали никаких шагов по разделу не только имущества покойного, но и сфер влияния на рынке.
   Тамила нередко задумывалась над тем, будут ли ближайшие родственники Тимура претендовать на квартиру в Москве, дом в Испании, или же она сможет жить спокойно, не подвергаясь давлению, а то и угрозам со стороны многочисленной родни ее покойного мужа.
   По истечении месячного срока со дня гибели мужа, в продолжение которого ниоткуда не дул сквозняк, Тамила успокоилась, и уже собралась, было, навестить Бориса. Она намеревалась посоветоваться, как поступить в сложившейся ситуации. Но тут нагрянул сороковой день. Готовились грандиозные поминки. Она, как жена погибшего, не могла остаться в стороне от этого. Мало того, близкие родственники решили, что именно в ее квартире будут справлять эти поминки.
   На поминках присутствовали Борис Петрович со своей молодой супругой и даже Дима с супругой, но подойти к ним Тамила не решалась. Поминки проходили как обычно по христианскому обычаю, но ближе к концу Артур брат Тимура поссорился с племянником Зауром в результате чего возникла небольшая потасовка, закончившаяся битьем дорогостоящий посуды. Заур, кроме того, что состоял в банде своего дяди Тимура и получал не десять тысяч долларов в месяц, как другие члены банды, а пятнадцать, промышлял еще и наркотиками на Москворецком рынке. Наркобизнес приносил ему вдвое больше прибыли, чем зарплата у дяди.
   Несчастье подавляющего числа нарко дельцов, и Заура в том числе, в том, что он не только поставлял наркотики на рынок, но и сам баловался чудодейственным зельем. И сейчас он нанюхался до такой степени, что не узнал Артура и потребовал, чтоб он убрался отсюда к такой-то матери, так как его рожа не внушает абсолютно никакого доверия. И только вмешательство дедушки, отца покойного Тимура немного успокоило Заура.
   Тамила, глядя на гору разбитой дорогой посуды, начала возмущаться и высказывать недовольство почти что непрошенными гостями. Действительно никто ее не спрашивал, где проводить поминки, и согласна ли она, чтобы это происходило в квартире, где она была теперь прописана и имела больше юридических прав на эту площадь, чем кто бы то ни было.
   -- Ти что это возмущаешься? -- спросила племянница Тимура Манана. -- Если твоя недовольна, или тебе что-то мешает, можешь достать свой чемодан, упаковать вещи и уехать к своим родителям. Что ти будешь здесь делать одна, без мой дядя Тимур? Ишь приросла к богатому мужчине!
   -- А тебе-то что? Ты, какое имеешь отношение к тому, что я здесь? -- невозмутимо спросила Тамила.
   -- Тимур сказала дедушке Гиви, а дедушка Гиви отец Тимура, что когда он тебя бросит и женится на испанке Изабелле, эта квартира будет принадлежать дедушке. А я его любимая внучка. Так что пошла на п. отсюда.
   Тамила почувствовала слабость в ногах от этих слов. Она ничего не сказала Манане на ее бестактность. Уйдя в одну из комнат, зажгла свет и закрылась изнутри, а потом, уткнув голову в подушку, долго плакала. То, что ей не дадут здесь жить эти кавказцы, было совершенно ясно, как божий день.
   В доме все затихло, и как Тамила ни прислушивалась, нигде ни шороха. Надо закрыть входную дверь, подумала она и встала с кровати. В комнатах свет был потушен, и только над входной дверью горел ночник. Убедившись, что никого в доме нет, она достала ключи, затем подошла к двери, сунула ключ в замочную скважину и попыталась повернуть его дважды вправо, как обычно, но это было невозможно: дверь оказалась уже закрытой. Значит, у них есть ключи. Они или у Мананы, или у Заура.
   Тамила побрела в свою комнату, улеглась, но сон оказался зыбким и каким-то тревожным. В шесть утра она уже поднялась. За окнами едва забрызжет рассвет, а в комнатах все еще темень, видны только контуры отдельных предметов. Пришлось включить люстры, но картина представшая глазам Тамилы, привела ее в ужас.
   Везде все было облевано, изгажено, а от ковров несло мочой. Она давно знала, что абхазы спустились с гор, и стали жить в Пицунде не так давно, и всякие там удобства цивилизации в быту были им чужды. И ничего удивительного нет в том, что кто-то из них перепутал ворсистый ковер на полу с зеленой лужайкой, которую можно полить из собственного краника и от этого будет только польза.
   Несколько глотков кофе вместо завтрака, и хозяйка, засучив рукава, принялась наводить порядок. Она добросовестно трудилась весь день как проклятая. Решение принятое ею, когда-то о том, что если будет возможность, они с Тимуром, как только остепенится, поменяют свою слишком просторную квартиру на более маленькую и уютную, теперь только укрепилось и приняло силу окончательного вердикта.
   В минуты краткого отдыха Тамила названивала Борису в надежде на то, что она упросит его назначить ей встречу для краткого совета: что делать, как быть дальше. Но попытки связаться с Борисом оказались тщетными: то он куда-то уехал, то у него в кабинете полно народу, то он с немцами отправился ужинать в гостиницу "Севастополь".
   Надо позвонить Матильде, решила она.
   Матильда оказалась дома, была с ней чрезвычайно вежлива и даже приглашала к себе на чашку кофе, но Тамила все откладывала, пока не наведет порядок после поминок.
   -- Мне очень нужен Борис Петрович, -- держалась своего Тамила. -- Мои дела он знает лучше, чем кто-либо другой. Его совет для меня очень дорог. Как он скажет, что мне посоветует, то я и сделаю. Если он скажет: пакуй чемодан и уезжай, как можно скорее, я тут ни минуты не останусь.
   -- Если вам что-то угрожает, бросайте все и к нам: здесь вы будете в безопасности. Делайте это срочно. Я дома. А вечером и Борис Петрович явится, он позже восьми, ну девяти вечера, не приходит, боится получить от меня выговор,-- щебетала Матильда в трубку.
   -- Я еще перезвоню, -- выдавила из себя Тамила и повесила трубку. Ни она, ни Матильда не могли догадаться, что их разговор прослушивался. Близкие родственники Тимура, в особенности Заур и Артур следили за каждым шагом Тамилы. Любой звонок в квартиру или из квартиры прослушивался.
   Около семи вечера Тамила вновь позвонила Матильде и сказала, что выходит из дома и минут через двадцать позвонит в дверь. Повесив трубку и набросив на плечи легкий плащ, она спустилась на первый этаж и вышла из дому. Ей предстояло пройти метров сто, чтоб сесть на транспорт и доехать до метро "Новые Черемушки".
   Вдруг перед ней возник Заур.
   -- Привет, как дела? У меня к тебе дело. Может, вернемся, поговорим.
   -- Меня ждут, я сейчас не могу, -- сказала Тамила.
   -- Надолго? -- спросил Заур.
   -- Не знаю. Думаю: нет.
   -- Садись, подбросим. Мы с Артуром едем в центр, закажем памятник Тимуру, а на обратном пути, если ты скажешь, где будешь стоять, заберем тебя и дома втроем, обговорим все проблемы.
   За разговорами они дошли до машины "Ауди", и тут же перед глазами Тамилы открылась задняя дверь.
   -- Садись, невестка, -- произнес Артур.
   Тамила как-то не соображая, подчинилась приказу и юркнула на заднее сиденье. Заур последовал за ней, уселся рядом. Машина тут же двинулась с места. Выехав на Профсоюзную улицу, Артур повернул не направо, в сторону метро "Новые Черемушки", а налево, к Кольцевой автомобильной дороге.
   -- Куда вы меня везете? -- спросила Тамила, сообразив, что они не в ту сторону едут.
   -- За кольцевую, -- спокойно ответил Артур. -- Там, в одном месте, недалеко от Калужского шоссе, в лесочке, зарыт железный ящик, набитый долларами. Мы его выкопаем, погрузим на машину, а дома вскроем и честно разделим. Таково было решения покойного брата Тимура, с которым мы прятали эти деньги не так давно. Тогда он мне и сказал: если что случиться со мной, Тамилу не обидь. А мы, кавказцы, люди чести, люди слова.
   -- Но это можно было и в другой день сделать, -- я просто не подготовлена к этому. Можно же было сказать мне вчера об этом. А сегодня, что за спешка? Меня там ждут люди, я уже договорилась.
   -- Мы быстро вернемся и извинимся за опоздание, либо ты извинишься от нашего имени, -- сказала Артур, прибавляя скорость.
   Переехав мост через Десну, они свернули налево, Артур сбавил скорость и Заур, которому так не терпелось кончить дело как можно раньше, обнял ее а шею и сильно прижал к себе. У Тамилы помутилось в глазах.
   -- Что ты делаешь? -- выдавила она из себя.
   -- Молчи, сука, -- сказал Заур.
   -- Оставь ее пока, еще не прибыли на место, -- не поворачивая головы, приказал Артур.
   Наконец машина углубилась в лесную чащу. Кругом ни души.
   -- Теперь действуй! -- приказал Артур.
   -- Что вы собираетесь делать? -- в ужасе спросила Тамила. -- Отпустите меня, я все вам оставляю, и в чем мать родила, уеду к родителям в Донецк.
   -- Поздно уже, невестка. Семейный совет вынес решение отправить тебя на тот свет, вслед за Тимуром. -- произнес Артур, останавливая машину. -- Это древний обычай абхазов. Заур, действуй, чего ты ждешь?
   Заур быстро сунул мокрую тряпку в рот Тамилы, та брыкалась немного и затихла. Артур набросил ей веревку на шею, она была смазана жиром, и сильно потянул на себя, придавив ее к подголовнику сиденья, на котором сидел. Послышались хрипы, и едва заметное подергивание рук и ног. Артур не отпускал до тех пор, пока не убедился, что у Тамилы стали коченеть руки и ноги.
   Заур вышел из машины и вытащил Тамилу за ноги. Артур работал штыковой лопатой, он рыл яму в темноте, потому она оказалась неглубокой: убийцы торопились. Они разровняли едва заметный холмик и забросали место захоронения старыми сухими ветками, замели следы. Все было сделано в высшей степени профессионально и аккуратно. Они возвращались в Москву с зажженными фарами. Надвигающаяся темень одинаково накрывала, как их грязные души и жестокие звериные сердца, так и место захоронения страдалицы Тамилы, которая никого никогда не обидела, не обманула, никому не сделала зла. Она жила честно и как всякое живое существо, страстно желала счастья. Кто знает, почему это счастье обошло ее стороной, кто и за что ее так тяжко наказал?
  
   32.
   Семейный клан Тимура, который теперь уже не ведал, что творят его ближайшие родственники, не спешил занять четырехкомнатную квартиру, отлично зная, что Тамилу будет искать милиция. Соваться туда или заявлять претензии на эту жилую площадь пока преждевременно и опасно. Когда улягутся страсти, можно будет решить вопрос наследования в течение недели. Доллары самые надежные и верные помощники в любом вопросе. В России и мать родную продадут за доллары. Кавказцы более щепетильны в таких вопросах. Правда, они тоже, хоть и плетутся в хвосте, но все же шлепают за мировой цивилизацией, которая, сама того не зная, медленно, но верно катится к закату. Кавказцы не только пьют и курят, но употребляют наркотики, грабят и убивают друг друга и норовят там, где это возможно, вести распутный образ жизни.
   Из всех только Гиви, отец Тимура, поморщился, когда услышал, что его невестка Тамила отправилась на небеса, а там всего полно, там коммунизм, который обещал им их великий земляк Джугашвили, уничтоживший не один миллион русских. Эх, Русь -- матушка! каких только казусов не происходило в твоем живучем чреве.
   Татары согнули твою гордость, но не сломали ее, ничтожный кровавый маньяк, в жилах которого текла частичка еврейской крови, с невиданной беспощадностью уничтожил твои храмы и покрыл страну виселицами, да концлагерями, обезглавил мозг нации -- интеллигенцию!
   Жестокий грузин Джугашвили на протяжении тридцати лет топтал твою грудь, подрезая жилы и наслаждаясь реками крови, боготворивших его граждан. Он был лидером русской нации, хотя ни одного русского слова не мог произнести без грузинского акцента. Он был духовным сыном кровавого маньяка с бородкой задранной кверху и даже перещеголял его. Он уничтожил не тринадцать миллионов, как Ленин, а все шестьдесят, а может и того больше безвинных людей, наших отцов и дедов. И оба их трупа до сих пор на Красной площади -- главной площади страны. И многие люди, не вышедшие из комы, считают их гениями. Да, они гении, только чего? Добра? или зла? История робко начинает раскрывать глаза на правду. Она все еще ждет, когда уйдут те, кто со дня рождения находятся в состоянии комы и считают головорезов благодетелями и даже гениями.
  
   Семейный клан бывшего руководителя организованной преступной группировки, теперь уже во главе с Артутром ринулся на рынок, пытаясь удержать этот рынок в своих руках, но теперь война приняла совершенно другой характер. Артур был застрелен у своего дома буквально через неделю после убийства Тамилы. А через три дня без вести пропал Заур.
   Гиви, отец Артура и Тимура одним из первых бросил разумный клич: пора возвращаться домой, пока живы. Зачем трупы возить в такую даль.
   Похоже, в стране начали происходить позитивные изменения, иначе как объяснить, что за границей очутились самые богатые евреи Гусинский и Березовский, а за третьем евреем Мавроди началась охота, а позже и четвертый еврей Ходарковский сядет за решетку.
   Гостиница, вернее один из ее корпусов, оказался брошенным, четырехкомнатная квартира пребывала под замком и никто не претендовал на владение ею.
   Мелкие сошки из бандитской группировки, такие как Володя Струбе, да Бахтияр -- это то жалкое, что осталось от могущественного клана. Струбе накурился до такой степени, что не помня себя, вышел навстречу движению и был раздавлен движущимися машинами, как бездомный щенок. Бахтияр бросил свои магазины и растворился в неизвестности.
  
   Дима Бельмега, случайно затесавшийся в банду и чудом избежавший бандитской пули, расхаживал теперь спокойно, хоть и с некоторой озабоченностью по поводу материального благополучия. Он никого не убивал, не участвовал ни в каких драках, ни с кем из противников не вел никаких переговоров, а имел дело исключительно с прокуратурой и в особенности с милицией. Он у Тимура был посредником между бандитами и властью.
   Его супруга Марина уже ходила в тяжести. Дима оберегал ее, как мог, и старался не посвящать в возникшие проблемы. Он аккуратно приносил домой деньги, с шиком приезжал на слегка подпорченной машине "Волга" в одной руке волоча сумку с продуктами, а в другой цветы.
   -- Ты, почему так поздно? -- спрашивала Марина, нахмурив брови.
   -- Да я сидел в приемной Путина, -- уверенно заявил Дима. -- Там народу, не продохнешь. Я сперва шел прямиком, не обращая ни на кого внимания, да перед самой дверью мне преградила путь женщина с повязкой, оказалось, что она активистка этой очереди и следит, чтоб никто на халяву не пролез. Я тут и остановился и стал ощупывать карманы в поисках удостоверения. А его и след простыл: нет удостоверения и все тут.
   -- Но Дима, ты все мило шутишь. Какое там удостоверение? Они, эти удостоверения продаются на каждом шагу. Даже дипломы можно приобрести. Я ведь собираюсь купить диплом кандидата наук. А что? ты по приемным мотаешься, с президентами за ручку здороваешься, а я, хуже тебя что ли? Отвали мне одну тысчонку и дело в шляпе: твоя жена не просто студентка четвертого курса факультета журналистики, а кандидат... юридических наук, а то и медицинских. Практику буду проходить на тебе. Вырежу твои шарики и посмотрю: годишься ты в мужья или не годишься.
   -- Но, но, Мариночка, солнышко мое ясное, лучик света в темной келье, я... на такую прахтику не могу согласиться при всем моем уважении и при всей моей великой любви к тебе. А что касаемо тысчонки, то чичас посмотрю, -- сказал Дима, доставая свой портмоне. Но там было всего двадцать долларов. -- Знаешь, повелительница моя, я все денежки отдал прокурору Дупленко, он теперь прокурор города, второй человек после Лужкова, или Лужмана, как его иногда называют. Он у меня занял.
   -- И что не отдает? Я позвоню Светлане, она ему даст под хвост, -- произнесла Марина и тут же взялась за телефонную трубку.
   -- Не надо, моя дорогая, прошу тебя. Я, знаешь, пошутил малость, прости.
   -- Ах, так ты мне соврал! Ну, бесстыдник! Если будешь мне врать -- я разлюблю тебя. А пока, на этот раз прощаю тебя, ты голоден как волк, по глазам видно. Переоденься, вымой руки и садись к столу: соловья баснями не кормят. Знаешь, кто сказал это?
   -- Это говорил покойный Тимур, -- как ни в чем ни бывало, произнес Дима и стал снимать пиджак.
   За столом он сидел, как солдат в армии и все что подавала Марина, уничтожал.
   -- Рюмочку не мешало бы, -- осторожно произнес Дима, зная, что лучше попросить, чем самому лезть в холодильник.
   Марина была на четвертом месяце беременности, и свои супружеские обязанности она исполняла добросовестно и с большим воодушевлением. Отсюда исходило стремление прощать мелкие грешки Диме, кормить его добротной пищей и налить рюмку -- другую, если он просит.
   Несмотря на то, что она уверовала в свои способности заглядывать в душу человека и отчетливо видеть, что там творится, внутренняя борьба мужа проходила мимо нее. Когда она, после жарких объятий, сладко засыпала, Дима ломал голову, где же завтра достать денег, что б не раскрылась голая правда перед глазами Марины. С ней может быть истерика. Она, не помня, что делает, выгонит его из дому, а он так ее любит, он просто не сможет без нее жить.
   " Я кругом должен. Даже некоторым женщинам. У кого мне одолжить еще хоть пять десять тысяч долларов? -- размышлял он, лежа рядом с Мариной, лежащий на спине с раскинутыми ручками и ножками. -- Борису я должен, кажется, уже восемьдесят тысяч, а у него я мог бы взять в долг до...лучших времен. К Дупленко не подойдешь: жадность его мучает. А, небось уже миллионер. И сестра у меня учится в институте. И обучение у нее платное, это не то, что было раньше, куда бы завтра поехать, к кому обратиться за помощью?"
   Дима ворочался, думал, размышлял, но верного решения так и не нашел.
   Рано утром, Марина еще спала, он тихо поднялся, прошел на кухню, выпил чашку кофе и, оставив записку на кухонном столе о том, что к десяти его ждет президент, а он должен быть первым в очереди, ушел из дому.
   По дороге Дима вспомнил владельца прачечной Карапетяна и направился в сторону Водного стадиона на другой конец города. Карапетян просил за свою прачечную, а ее можно было переоборудовать под складские помещения для хранения тушенки и даже три магазина, оснастив их предметами домашнего быта, -- пятьдесят тысяч долларов. Это пустяковая сумма. Он же брал у Бориса шестьдесят тысяч в долг, не вернул, правда, но разбогатеет -- вернет, но проблем, а почему бы этому Карапетяну не подождать годик-два, пока он, Дима Бельмега, не разбогатеет и тогда все отдаст. Да еще проценты прибавит.
   Карапетян оказался на месте, да еще обрадовался ему, как покупателю.
   -- Так дэнга нужна, так нужна, -- сказал он Диме, -- если твоя тут же отдает дэнга, я уступаю еще пять тышш. Итого сорок пять тышш, и весь здание твое, делай, что хочешь. Бордель можешь организовать. Прибыльное дэло я те скажу. Ну, по рукам?
   -- По рукам, а как же, -- с радостью произнес Дима, -- только, у меня сейчас, в сию минуту нет денег.
   -- Поезжай домой, привези.
   -- И дома нет, -- простодушно сказал Дима.
   -- Ти что, смеешься надо мной? Ти прохвост, дурачок?
   -- Да нет, это совсем не так. Президент Путин мой друг, а с Лужковым я в бане парюсь, -- сказал Дима, гордо задрав голову.
   -- Ти, значит, оттуда, сверху?
   -- Да, а как же.
   -- Если так, я тебе этот прачечный дарить, но только после того, как ти мне сдэлаешь один дэло.
   -- С удовольствием. Что надо сделать -- говори.
   -- Мне нужен допуск на участие в конкурсе покупки завода. Я завод куплю дешево, за два тысяч доллар. А прибыль этот завод двадцать тысяч в месяц, а потом и все двести.
   -- Завтра я буду у Лужкова и решу этот вопрос, -- сказал Дима, протягивая руку Карапетяну.
   -- А как я буду знать, что ти договорился? -- спросил Карапетян.
   -- Я сам к тебе приеду, -- пообещал Дима, огорченный, что халтура не вышла.
   33.
   Никто не заметил исчезновения молодой женщины Тамилы, которую лишили самого ценного: права на жизнь. Если муравей вышел за добычей из огромного муравейника, а потом заблудился, или его кто-то раздавил чисто случайно по пути за добычей, никто этого не заметит. На следующий день с раннего утра муравьи, как обычно отправятся на поиски пищи и за стройматериалом для своего муравейника.
   Так и Тамила. Вышла из дому и не думала, что больше не сможет вернуться обратно в свою квартиру.
   Где-то за тысячу с лишним километров были родители. Они через полгода, через год забили бы тревогу. А пока... хорошо: был друг -- единственный и потому бесценный в этом огромном человеческом муравейнике. Это Борис.
   В день ее убийства Борис вернулся домой довольно поздно, около девяти вечера. Матильда встретила его, как обычно: расцеловала, поухаживала за ним и пригласила на ужин. Она не задавала лишних вопросов: где был, почему так поздно вернулся, почему не позвонил, и это всегда обезоруживало Бориса. Он сам стал чувствовать вину перед ней и уже хотел объясниться.
   -- Не надо ничего говорить, я знаю, что у тебя были неотложные дела, даже позвонить мне не смог, -- сказала она, сидя напротив и любуясь тем, с каким аппетитом муж уплетает все, что она подала на стол. -- Тут звонила твоя знакомая Тамила, жена Тимура. Она обещала быть к определенному часу, но не пришла, может с ней сучилась оказия какая, позвонил бы ей.
   Борис тут же схватил трубку и набрал номер Тамилы. Гудки были, но трубку никто не поднимал. Это насторожило Бориса. Куда она могла деваться? обычно она не выходит из дому, да и уходить ей некуда.
   -- Нет ее дома.
   -- Может, вышла на прогулку, подожди немного, -- сказала Матильда.
   -- А она тебе не перезванивала, что прийти не сможет?
   -- Нет, ничего не было.
   -- Тогда дело труба. Тамилу могли убрать либо те, кто убил Тимура, либо родственники Тимура. Это борьба за наследство. Скорее, это дело рук родни покойного Тимура. Гостиница "Севастополь", особняки в Испании и других странах и возможно счета в швейцарских банках -- это огромное состояние, на всю Абхазию хватит, а не то, что на родственников Тимура. А Тамила -- жена убитого. Она имеет право на имущество, и она не последняя в очереди на долю.
   -- И что теперь делать?
   -- Позвоню Владимиру Павловичу, -- сказал Борис и стал набирать номер прокурора города.
   Дупленко уже был дома. Он теперь не ходил по саунам, не путался с девицами легкого поведения: Света родила ему сына, которого они с супругой назвали в честь отца Владимиром.
   -- Тамилу могли убрать ближайшие родственники Тимура, члены его банды, -- сказал он Борису, когда тот доложил ему о таинственном исчезновении Тамилы. -- Люди, которые убрали Тимура, свою задачу выполнили профессионально, а его женой они не интересовались и не должны были интересоваться. Обстановка сейчас несколько меняется. Многие главари бандитских группировок удирают за рубеж. А за ними следом драпают и те, кто незаконно награбил миллионы долларов. Это мы с тобой люди бедные, сидим здесь, потому что нам нечего и некого бояться. Где будем Новый год встречать? по домам?
   -- Можно на даче, -- сказал Борис. -- Моя дача скоро будет готова, так что приглашаю.
   -- С удовольствием приму приглашение.
   Владимир Павлович был как никогда любезен. Он сам страшился перемен. Он чувствовал, что борьба со взяточничеством начинает набирать обороты. И если его уличат однажды, он потеряет не только престижную должность, но и нажитые миллионы нечестным путем.
   -- А как все же быть с Тамилой? -- спросил Борис, желая получить ответ от прокурора.
   -- Я переговорю завтра с начальником управления милиции Москвы Дойкиным, -- сказал Владимир Павлович.
   -- Это тот Дойкин, у которого три Мерседеса?
   -- Да, это тот самый.
   -- Так он за "спасибо" не возьмется, -- сказал Борис Петрович.
   -- Ладно, разберемся, у меня с ним свои расчеты, -- сказал прокурор. -- А, извини, Света зовет. Малыша купаем. Вдвоем, представляешь? А тебя, когда можно будет поздравить с наследником?
   -- Я пока не могу ответить на этот вопрос, -- ответил Борис.
   -- Заставь жену провериться у врача: они знаешь, какие? вставят себе пружинку и ходят королевами. А, иду, иду, лапочка, -- сказал прокурор жене Светлане.
   -- Всех благ, извини, -- произнес Борис, вешая трубку.
   Матильда во время разговора Бориса с прокурором находилась в другой комнате и не могла слышать, о чем муж говорил с представителем закона города. Она как всегда заботилась о своем теле, принимала душ перед сном, долго выстаивала перед зеркалом, разглядывала свою фигуру, еще лучшую, чем раньше. Пока на то, чтобы раздаваться вширь и намека не было. У нее в соответствующем месте действительно была вставлена пружинка: наслаждайся, сколько хочешь и последствий никаких.
   "Сегодня я лягу раньше Бориса, -- думала она,-- согрею ему постель, а когда мой Борька ляжет, согрею его горячим телом, прижмусь своей подружкой к его достоинству, а потом возьму двумя пальчиками за эту штуку, потом обниму всей ладошкой, и буду ждать... Эх, хорошо-то как! С детьми надо повременить, ну, хотя бы год, два. В двадцать три, двадцать четыре года рожать в самый раз, а до тех пор пусть будут полные наслаждения, каждый день. Потом это кончится и начнется материнское счастье. Я ему так и скажу, если он начнет спрашивать, почему детей нет".
   Матильда не заходя на кухню, сразу направилась в спальню. Она надушилась какими-то новыми, возбуждающими духами, была горячая как печка и легла в теплую кровать, раскинув ручки и ножки и ничем не накрываясь. Она так и продолжала лежать, пока не появился Борис. Даже когда он вошел, она продолжала лежать в такой же позе, только ноги соединив.
   -- Ты настоящая Обнаженная Маха, -- сказал Борис, любуясь ее фигурой.
   -- Я лучше. Обнаженная Маха полная, а я у тебя, как Наталья Гончарова, жена Пушкина. Разве не так? А ты у меня Аполлон. Раздевайся и свет оставь включенным. Мужчины любят глазами. Но я тоже не прочь полюбоваться твоей фигурой и еще кое-чем.
   В этот вечер, уже довольно поздно, когда, казалось, оба насытились ни с чем не сравнимой пищей, Борис осторожно намекнул Матильде, что их прелестный и всегда желанный труд в постели не приносит результатов.
   -- В этом я виновата, милый, -- сказала Матильда.
   -- У тебя что, не будет детей? -- с дрожью в голосе спросил Борис.
   -- У меня там пружинка. Я вставила сразу же после свадьбы.
   -- Ты не хотела согласовать этот вопрос со мной?
   -- Виновата. Но я хочу стать матерью несколько позже. А вдруг что? А вдруг я не подойду тебе?
   -- Ты мне подходишь, подходишь, и никогда не думай о том, что я разочаруюсь в тебе. Знай, что лучше тебя нет на свете, для меня во всяком случае. И я хочу стать отцом.
   -- Не торопись. Кажется, я довольно страстная натура, и постель для меня так много значит, что я уже с обеда думаю, когда ты вернешься домой, чтоб я могла взяться за ремень твоих брюк и освободить тебя от одежды. Давай сначала насытимся, друг другом и тогда, пожалуйста, я начну рожать и не одного, а несколько..., троих, четверых, сколько захочешь.
   -- А если меня убьют как Тимура? Ты останешься одна, а одной трудно. Видишь, как обошлись с Тамилой. Быть женой богатого человека это и не только хорошо, но и очень опасно.
   -- Я думаю, что после рождения ребенка уже буду не та и разонравлюсь тебе.
   -- Ты мне никогда не разонравишься, не переживай. Дети только цементируют семью. Уже больше года как мы женаты, пора.
   -- Я подумаю над этим, -- пообещала Матильда, прижимаясь к бочку мужа.
   Борис заснул первым. Он видел Тамилу во сне. Она в черном платке плыла на лодке в каком-то грязном мутном пруду, и все время махала ему рукой. Он сел на катер, чтоб догнать ее и взять к себе, но когда катер приблизился к тому месту, где покачивалась лодка с Тамилой, все исчезло: ни Тамилы, ни лодки.
  
   Утром, когда он проснулся, Матильды рядом уже не было: она в ванной стирала белье. Борис набросил на себя халат, прошел на кухню, а потом заглянул в ванную.
   -- Доброе утро, солнышко, ты уже трудишься? -- спросил он Матильду.
   -- Труд облагораживает человека, -- ответила Матильда, держа над ванной руки, с которых стекала мыльная пена.
   -- Надо вернуть домработницу. Тебе нет необходимости заниматься стиркой, убирать квартиру, готовить, что ты? Побереги себя, солнышко.
   -- Мой дорогой муженек! если я перестану трудиться, я тут же растолстею, -- сказала Матильда. -- И не только это.
   -- А что еще?
   -- На работу ты меня не берешь и не разрешаешь самой устроиться. У меня времени полно. А если я еще и дома стану барыней, я умру со скуки. Это может кончиться тем, что я ринусь за развлечениями, как это делают жены всех новых русских. Узнав, что я этим занимаюсь, и ты пойдешь по бабам. И вот тебе новая семья, семья новых русских. Когда у нас появится ребеночек, тогда у меня будет занятие. И домработница понадобится, а пока я одна справляюсь.
   -- Матильда, я тебя отведу к врачу.
   -- Зачем?
   -- Снимать пружинку.
   Матильда расхохоталась. Она не сказала ни да, ни нет, а это означало, что она не будет категорически возражать против того, чтобы стать матерью.
   -- Потерпи пять минут, -- сказала она, -- я тут закончу и примусь за приготовление завтрака. Хорошо, милый? А ты займись гимнастикой. Кстати, не мешало бы нам посещать какой-нибудь корт, а то и в сауне побывать. Только в приличной компании, без всякой там групповухи.
   -- Если хочешь, можем пойти в закрытую сауну только вчетвером: мы и супруги Дупленко.
   -- Это тот, городской прокурор?
   -- Это тот, которому я вчера вечером звонил по поводу Тамилы.
   -- Я не возражаю.
  
   34.
   По всей видимости, идея посетить сауну, самим показаться и других посмотреть, возникла и у Светланы, жены прокурора, потому что в тот же день она позвонила Борису и высказала ту же идею: сходить вчетвером в сауну.
   -- Я одобряю, -- сказал Борис, -- Мы с Матильдой уже говорили на эту тему. Если мы договариваемся и назначаем дату, то я могу позвонить в гостиницу "Россия" своей старой знакомой Елене Акимовне, сделать заказ на четверых.
   -- Очень хорошо, Борис Петрович, но я боюсь, что состав может расшириться. Если узнает Марина, а где Марина там и Лина, они от меня не отстанут. Им тоже захочется. Кроме того, Марина все еще влюблена.
   -- В кого?
   -- В Бориса Петровича, так что берегитесь, -- лепетала Света.
   -- Я весьма польщен, -- ответил Борис, -- но мое сердце принадлежит другой.
   -- Мы все это знаем, но для сравнения, чтоб еще больше оценить свою молоденькую жену, следовало бы вам попробовать, как ведет себя Марина в мужских руках, ведь когда мы выбираем какой-то плод, мы его пробуем на вкус, снимаем пробу, так сказать, что тут поделаешь.
   -- Света, у вас уже есть опыт в этом вопросе? Вы убедились, что пробовать и сравнивать это хорошо? А вдруг понравится, что тогда?
   -- Я не пробовала, что вы?! Тут Марина мне все время внушает: надо рискнуть. Я пока стойко держусь. Думаю этой стойкости мне хватит надолго.
  
   В подвалах гостиницы "Россия" так много помещений, оборудованных под сауны, что можно обслужить одновременно целый квартал. Сюда тянутся городские начальники, нередко бывают мелкие и средние сошки из Белого дома и Кремля, которые всегда ведут себя покровительственно и высокомерно по отношению к тем, кто ниже рангом. Редко, но все же попадается кто-то из финансовых воротил, тогда чиновники за рюмкой распускают язык, рекламируют свои знания всевозможных инструкций и постановлений правительства по налогам и в государственном регулировании экономики в целом.
   -- Инструкция номер 765439999/ 986 от 29. 15. 003 года, -- читают они наизусть, как стихи с трибуны, и ждут реакции богатого человека, имеющего два, а то и три высших образования, но не имеющих среднего.
   -- Ммм, -- произносит, какой-нибудь новый русский и семенит в раздевалку, чтоб достать очередную пачку долларов.
   Правда, Борис Петрович, ни разу не находился в такой ситуации. Во-первых, он имел одно высшее образование после среднего, не тратился на покупку дипломов у книжных и газетных киосков, во-вторых, усвоил нехитрую, но довольно сложную методику лавирования между бандитской группировкой, курирующий рынок и правоохранительными органами. Тимур, главарь банды и прокурор Дупленко стали его не только доильными аппаратами, но и друзьями.
   Теперь он названивал Елене Акимовне, самой влиятельной женщине в подвальных помещениях гостиницы Россия, чтоб заказать парилку на десять-двенадцать человек.
   Дима Бельмега узнал, что они с Мариной пойду в сауну почти в то же самое время, что и Светлана. Такая информация поступила из других источников. Он несказанно обрадовался, потому что теперь в узком кругу своих друзей, которые так прочно стояли на ногах, а его дела сильно пошатнулись, после убийства Тимура, решил блеснуть прочными связями с Белым домом. А вдруг это подействует, и тогда занять еще каких-то шестьдесят тысяч ему будет проще простого.
   Он сагитировал одного еврея, который сильно шепелявил и носил сверхмодную прическу и представил его влиятельным работником Белого дома, у которого кабинет на том же этаже, что и у Касьянова.
   -- Господа, -- сказал он, -- позвольте мне представить вам моего друга, одного из влиятельнейших людей в Белом доме Франка Шенкеля.
   Шенкель привстал, царственно наклонил голову. Пряди рыжих волос наполовину покрыли его лицо, он величественно поднял руку, вернул их на место и сел.
   Дима разочарованно посмотрел на своего друга. Он ожидал, что Шенкель тут же толкнет речь, но Шенкель скромно сел и даже, чтоб подтвердить свою скромность, опустил голову.
   --Ф-франк Моисеевич, вы скажите пару слов от имени правительства России, дайте так сказать установки на ближайшую перспективу. Хотя мы не при галстуках и у нас тут интим, наши дамы все голенькие, как вы видите, и мы при них, но воспринять и внять полезным советам ничего не мешает. Даже если мы начнем заниматься сексом со своими женами. Секс и правительство -- близнецы и братья, как сказал один поэт, кажись Соломон Абрамович.
   Шкенкель выпрямился, величественно тряхнул головой, оглядел всех и устремил глаза к потолку.
   -- Насе правительство во главе с Куськосьяновым проявляет неустанную заботу об отдыхе народа. Свидетельством тому наса сауна. Здесь свет и тепло. Мы увелицили поголовье скота, просу просцения, мы увелицили энергоснабзение и ведем борьбу не на зизнь, а на смерть с Цубайсом Анатолием Борисовицем. Анатолий Борисовиц требует: плати за каздый киловатт и все тут. А если пенсионер ресит посетить сауну, ему и пенсии не хватит. В этом вопросе и наса неоценимая заслуга с Димой Буль--Бульмегой. Он дает полезные советы, а я их тут зе Куськосьянову под нос. Вот и не повысаются тарифы на баньку.
   -- Ура! -- воскликнул Дима и захлопал в ладоши, но его, кроме Марины, никто не поддержал.
   -- Поцему такое относение к...слуге народа? -- с возмущением спросил Шенкель. - Я зе цлен правительства. Мы с Артюховым и Свыдким родственники.
   -- Я часто бываю в Белом доме, -- произнес Дупленко, хитро улыбаясь, -- но что-то не замечал этой выдающийся личности. Должно быть, мне просто не везло. Либо Франк охраняет общественное место премьер-министра, и все время пребывает в нужнике, там есть такая будка с глазком: сидишь внутри всех видишь, но тебя никто не видит, либо господин Шенкель...
   -- Господин Шенкель человек очень скромный, -- сказал Дима, -- он все время сидит у себя в кабинете и думает о благосостоянии народа.
   -- Кажется, я видел этого человека, -- сказал жених Лины полковник Обормоткин. -- То ли в охране, то ли среди дворников, точно не помню.
   -- Быть этого не может, -- не сдавался Дима. -- Франк, ну ты скажи им, чего скромничать? Скромность хоть и украшает человека, но она не всегда уместна, господа.
   -- Господа, -- не растерялся Шенкель. -- Не место красит целовьека, а целовьек место. Одно непродолжительное время я был правой рукой Бережовского, а когда Бережовский отправился на экскурсию по западным страна и раздумал возвращаться обратно в Россию, я перешел помочником и советником премьера по интимным делам. Давайте выпьем, как следует, а потом я нацну давать консультацию как вести себя на свободе, как мы сейцас, когда на нас нет никаких одияниев, огранициваюсцих наши действия. Если зенцины сейцас потанцуют перед нами в натуральном виде, мы выберем луцшую, и я награзу ее поцелуем.
   Шенкель выпил рюмку водки залпом и поцеловал в донышко.
   -- Франк, произнеси здравицу за нашего прокурора, -- шепнул Дима на ухо Шенкелю.
   -- За насего прокурора, за его покойного, царствие ему небесное, -- произнес Шенкель, не вставая, а только поднимая стакан.
   Ђ Наш прокурор еще живой, слава Богу, Ђ зачем вы его хороните раньше времени? Ђ спросила Света, жена прокурора.
   Ђ По моим наблюдениям одни прокуроры умирают, а другие нарождаются, и занимают освободившиеся мета. И не только прокуроры, но и банкиры, такие как господа Гусинский и господин Бережовский, Ђ произнес Шенкель и выпил вторую рюмку.
   Владимир Павлович нахмурился. В словах Шенкеля, которые воспринимались всеми участниками коллективного отдыха в сауне, как грубая и неуместная шутка, свидетельствующая о невоспитанности Шенкеля, была только им, прокурором, уловлена реалистическая нотка, или хорошо замаскированная насмешка над чиновничеством высокого ранга, которые выдвинулись при бывшем президенте Ельцине. А теперь новая метла по-новому стала мести и потому над ним, городским прокурором, давно уже стали сгущаться тучи. Конечно, об этом его жена Светлана, пока что не знает и не догадывается.
   Высокая должность во всех отношениях хороша, но она, как и все в окружающем нас мире, имеет свои минусы: она порабощает человека до того, что становится для него всем, она выше любви, выше счастья, выше самой жизни. Человек не может с ней расстаться добровольно. Собственно таких случаев в мировой истории единицы. Кажется, только Вацлав Гавел добровольно покинул свой пост в начале третьего тысячелетия. Марксистские вожди, даже на смертном одре, держались за власть когтями и зубами. Власти они лишались только вместе с жизнью.
   Владимир Павлович не был исключением, потому что у него на это было много причин, основная из которых молодая жена, жена прокурора города, основательно уже подпорченная славой мужа и маленький сын Владимир. Ему бы вырасти, скажем, лет до семнадцати и оставаться сыном прокурора города, совсем бы не помешало, а там уж почетный пенсионер, увешанный орденами и медалями. Что поделаешь, годы берут свое. Но чтобы так, ни с сего, ни с того лишать такого человека места, нет, нет, такого быть не может.
   -- Борис Петрович, выйдем, покурим, -- предложил Дупленко, устремив свой ясный взор на Громова.
   -- Так я же не курю, -- произнес Борис не совсем уместную фразу.
   -- Тогда поддержи компанию.
  
   Из присутствующих здесь дам, чьи мужья занимали высокое положение в обществе, только Марина, супруга Димы, находилась в наиболее шатком, если не сказать подвешенном состоянии, хоть и старалась показать, что у нее дела ничуть не хуже, чем у всех остальных. Она, хоть на душе скребли кошки, шутила, смеялась, рассказывала смешные анекдоты.
   Она давно поняла, что ее супруг мастер навешивать лапшу на уши и это может привести семью на грань ниже прожиточного минимума. Все чаще раздаются звонки кредиторов, требующих вернуть деньги, взятые Димой в долг под покупки магазинов и других помещений. А у Марины сын, Тарасик, ему всего полтора года, что его ждет в будущем и не только его, но и ее тоже, неизвестно. Все игрушки в доме для единственного и потому любимого сына, тоже приобретены на полученные деньги мошенническим путем.
   Марина с завистью смотрела на Матильду, красоту которой она нарочно не замечала: ее муж Борис был не только богатый, но и выглядел лучше остальных. Он был моложе, сохранял спортивную фигуру и вдобавок не пил, не курил, -- одни положительные качества от которых Марине было тошно и завидно в одно и то же время.
   "Повезло этой пигалице Матильде, Ђ думала Марина. Ђ Неизвестно, откуда она взялась и кто она такая. Молчит все, хитро улыбается, должно быть оценивает каждого, кто здесь находится. А оценивать-то особенно нечего, вон какие все пузатые: карманы не только тянут вниз, но и распирают вширь. Светка, как ты выдерживаешь, когда ночью такая туша на тебя навалится, фу. Должно быть, дых у тебя спирает, как и у меня от моего жирного поросенка Димы".
   После многочисленных тостов и катастрофического падения закуски, Борис с полковником Обормоткиным отправились в парилку вместе со своими дамами. Марина моргнула Светлане, и они обе направились туда же.
   Ђ Борис Петрович, если ваша супруга меня не поколотит, я сяду рядом с вами, Ђ сказала Марина полушутя и, глядя на Матильду.
   Ђ Не стоит волноваться. Присаживайтесь, пожалуйста. Лишь бы ваш муж не превратился в Отелло: он ведь не знает, где вы и с кем вы. А мой супруг у меня на глазах, Ђ сказала Матильда и приятно улыбнулась.
   Марина села рядом с Борисом, ее обнаженное тело впервые касалось того, на кого она глаз положила в первый же вечер, года три тому.
   Ђ Я не просто так села рядом с вами, Борис Петрович, Ђ сказала она. Ђ Вы могли бы оказать мне услугу, и тогда я была бы вашим вечным должником.
   Ђ Говорите. Что смогу, то сделаю, Ђ сказал Борис Петрович, глядя на Марину.
   Ђ Мой супруг, как я думаю, из вашей команды, но он ни кого из вас не похож. У него колоссальные связи, как он сам утверждает и он же кругом в долгах, как в шелках. Я боюсь, что скоро явятся кредиторы и возьмут нас с ребенком в заложники.
   Ђ Он и мне должен, Ђ сказал Борис.
   Ђ Много?
   Ђ Не так уж и мало.
   Ђ Сколько же? Ђ с нетерпением спрашивала Марина.
   Ђ Каких-то семьдесят тысяч долларов.
   Ђ О Боже! И вы ни разу нам не позвонили. Что же делать? Что делать? Борис Петрович, что мне с ним делать? Бедный мой Тарасик. Ему придется расти без отца. Вы-то с ним говорили хоть раз на эту тему? Он что, не работает нигде?
   Ђ У меня он не числится.
   Ђ А где же он числился раньше?
   Ђ Пока был жив Тимур, Дима у него выполнял отдельные поручения и получал неплохую зарплату, а теперь...вся беда в том, что Дима все еще продолжает верить в чудеса. Если бы он пришел и выложил свою просьбу и заверил, что будет добросовестно трудиться, я бы его определил куда-нибудь, а так...
   Ђ Пусть ко мне обратится, Ђ неожиданно произнес полковник Обормоткин. Ђ Мы его возьмем интендантом.
   Ђ Спасибо, Ђ сказала Лина своему жениху. Ђ Только Диму следовало бы отправить куда-нибудь на Урал. Марина, бедняжка, уж измучилась вся. Сделай, Сережа, доброе дело: мы с Мариной будем тебе благодарны.
   Лина раньше не думала, что ей придется стать женой военного, да еще четвертой женой. Полковнику не везло с женами. Раньше он терпел, как мог. Офицеру нельзя было менять жен как перчатки, несмотря на то, что жены, мягко говоря, могли бы быть гораздо лучше, но теперь, когда наступила демократия, полковник Обормоткин развелся уже в третий раз.
   Лина, как и Марина со Светланой окончили факультет журналистики еще в прошлом году, но никто из них по специальности не устроился. Света стала женой прокурора, а Марина вышла замуж за кремлевского авторитета Диму и только она, Лина вынуждена была подыскивать работу, чтобы как-то существовать.
   Ей удалось устроиться референтом в министерство обороны, где она и познакомилась с Обормоткиным, старше ее на двадцать лет.
   Лина, как и Марина отдалась любви и подкрепила эту любовь постелью до загса, как будто ничем не рискуя, благодаря современным достижениям медицины, так изменившим отношения между противоположными полами.
   Ђ Я сейчас приведу своего муженька, будущего интенданта, Ђ сказала Марина, вставая.
   Она вскоре вернулась с Димой. Дима был навеселе, а когда он находился навеселе, он болтал, не умолкая.
   Ђ Господа! Я рад видеть всех вас. Мой друг Шенкель, а он непростой человек, он сейчас заместитель премьера, только что сообщил мне по секрету, что президент Путин пошел на мировую с мэром столицы, а это значит, что в Москве все останется по-старому. Кто, какую должность занимал, в той и останется. Я, к примеру, как был связным Лужкова с Кремлем, так и останусь с им.
   Ђ Не с "им", а при нем, Ђ толкнула его в бок Марина.
   Ђ Мне что-то не нравится Волошин, руководитель президентской администрации. На днях я встречаюсь с президентом и скажу ему: снимай Волошина с должности. Зажрался человек.
   Ђ Молчать, ефрейтор Бельмега! Ђ скомандовал полковник Обормоткин.
   Дима захлопал глазами и тут же встал, руки по швам.
   Ђ Мною подготовлен приказ о зачислении вас, господин ефрейтор, на должность интенданта войск стратегического назначения. Это назначение согласовано с президентской администрацией.
   Ђ А мне присвоят очередное воинское звание? Ђ спросил Дима.
   Ђ После прохождения курса молодого бойца вам сразу присвоят офицерское звание, Ђ сказал полковник.
   Ђ Что ж, я люблю дициплину, Ђ произнес Дима и уставился на Марину, свою супругу. Ђ Думаю, это скажется и на поведение моей любимой женушки. Появится уважение и все такое прочее. А я буду служить вплоть до енеральского чина.
   Ђ До чего здесь скучно, Ђ шепнула на ухо Борису его супруга Матильда. Ђ Мы не можем удрать раньше отсюда?
   Ђ Потерпи немного, Ђ ответил Борис Петрович.
   Ђ Этот Дима..., у него не все дома.
   Ђ Ты не знаешь Диму, Ђ сказал Борис. Ђ Он не такой глупый, как кажется. Все, что он сейчас говорил Ђ не более, чем шутка.
   Ђ Вы меня простите, Ђ произнес Дима со всей серьезностью, Ђ я должен вернуться. Надо оказать помощь прокурору. С ним и так уже плохо. А вы, Светлана, не смотрите за своим мужем, вот что я вам скажу.
   35.
   Дупленко был снят с должности городского прокурора. Несмотря на свои огромные финансовые запасы, составляющие около двух миллионов долларов, он воспринял потерю должности как жизненную катастрофу и готов был к самым решительным действиям. Эти действия могли быть самыми разными, начиная от протеста с плакатом в руках, обжалования в президентскую администрацию, и кончая уходом из жизни в знак протеста против несправедливого, ничем неоправданного решения. Уход из жизни решал только его проблемы, но ведь у него оставались два дорогих ему человека -- супруга и маленький сынишка. Двух миллионов хватило бы супруге, она наверняка вышла бы замуж во второй раз, и нарожала бы детей, забыла бы о нем, а вот сын..., он всегда будет чувствовать себя чужим в новой семье.
   "Нет, нет, я не должен допустить этого: ребенок ни в чем передо мной не виноват, -- размышлял Владимир Павлович в то время, когда жена еще ни о чем не знала. -- Я пошел бы прокурором и в один из округов Москвы, даже в свой Южный округ мог бы вернуться, но мне никто не предлагает. Они что, сговорились против меня? Я готов с ними делиться, но никак не определю, откуда же ветер дует, кто инициатор моего смещения в прокуратуре республики?"
   Но ни на один из задуманных шагов он окончательно не решился и практически ничего не предпринял для своего восстановления или направления его на такую же должность в другой город, скажем в СанктЂПетербург.
   Его решительным шагам мешала супруга. Когда она увидела его: в этот четверг он вернулся домой гораздо позже обычного, она сразу поняла, что с мужем творится что-то неладное.
   Ђ У тебя неприятности по работе? Ђ спросила она, целуя его в холодные сомкнутые губы.
   Владимир Павлович с трудом освободился от одежды, выдавливая из себя дежурную улыбку, чтоб показать, что ничего серьезного с ним не произошло, но у него это не получилось. Светлана стояла перед ним в качестве семейного прокурора и ждала ответа. Он попытался пройти в свой кабинет, находившийся в одной из комнат, но жена преградила ему путь.
   Ђ Я больше не прокурор, Ђ сказал он, наконец, и повис на руках у жены.
   Ђ Что ты, что ты? Ну-ка возьми себя в руки. У тебя жена, ребенок и...денег полные карманы, чего тебе бояться? подумаешь, должности лишился. Наплевать на эту твою должность. Ты сам себе никогда не принадлежал. Девяносто процентов своего времени ты отдавал работе и только десять семье и, наверное, самому себе тоже. А теперь... , Ђ Света запнулась, она и сама не знала, что же они должны делать дальше. Но пока она потащила его на кухню, открыла холодильник, достала бутылку охлажденной водки и закуску.
   Ђ Я хочу выпить вместе с тобой. Не отказывайся. Давай обмоем это событие, пусть оно для тебя не очень радостное, но для нас, для семьи, оно много значит. Уедем на дачу... на все лето, и пусть нам будет хуже.
   Она налила мужу полный стакан, который он схватил и тут же жадно выпил, как путник, миновавший пустыню, из чистого родника.
   Ђ Ну, вот, тебе скоро станет легче. Выпей еще.
   Второй стакан он выпил с такой же жадностью, но состояние внутренней дрожи не покидало его. Он чувствовал себя таким немощным и таким жалким, что расплакался, уронив голову на колени жены.
   Света вспомнила фильм, вернее всего один эпизод из фильма, в котором некогда могущественный человек России Николай Второй плакал на груди своей супруги, тяжело признаваясь в том, что он вынужден был отречься от престола. Теперь она не только испытывала жалось к супругу, но и беспокоилась за его дальнейшее здоровье.
   - Я с тобой всегда, и везде буду рядом, куда бы тебя ни отправили, если ты в чем-то очень провинился. А, может, нам уехать на какое-то время в глушь, подальше от всех и ото всего? Я с удовольствием поеду.
   Слова жены, к которой он вначале почти не прислушивался, были бальзамом на его бушующую душу. Спиртное разогревало внутренности, расширяло сосуды, препятствуя неминуемому инфаркту, благотворно влияло на его воспаленный мозг. Он как бы ухватился за волшебное слово "глушь", где можно пересидеть грозу и сказал:
   Ђ Ты говоришь: глушь? Это хорошее слово. Мне сейчас не мешает добровольная ссылка... на годик, а то и на два. Я не знаю, как поведет себя Лужков и конечно, Устинов, новый Генеральный прокурор. Но лучше исчезнуть. На всякий случай. Это будет разумнее. Нет человека Ђ нет проблемы. У меня на Волыни двоюродная тетка, может, махнем туда на какое-то время? Она приют нас первое время, а потом мы купим домик, обставим его по всем правилам.
   Ђ А я цветы буду выращивать, а возможно и помидоры, огурцы, картошку, мне это нравится. Я уже давно выписываю журнал "Приусадебное хозяйство" и кое-какие знания есть. К тому же я выросла в деревне в Тамбовской области. Мои родители на кусочке в десять соток около дома выращивали лук, чеснок, помидоры, огурцы и картошку до тех пор, пока Хрущев не отрезал им участок по самые углы дома. Мать рассказывала и плакала при этом.
   Ђ Когда Хрущев отбирал у крестьян последние крохи земли, тебя еще на свете не было, Ђ сказал Владимир Павлович.
   Ђ Да, это так, я росла в более благоприятное время. Родилась, когда Леонид Ильич формально правил страной, а потом насупили горбачевские времена. Я хоть и моложе тебя, но успела пережить много. Так что добровольная ссылка для меня вовсе не трагедия. Там ведь тоже люди живут, а не звери, надеюсь. Язык наших младших братьев я освою уже через месяц. А не понравится, на Тамбовщину махнем.
   Ђ Это так. Но все же Украина теперь другое государство. Мы, как бы удираем за границу, ты понимаешь? И это хорошо, пока сохраняется безвизовый режим. Никто знать не будет, где я.
   Стремление скрыться, как можно быстрее, где-нибудь в далекой глуши, объяснялось некоторой передозировкой мздоимства прокурора по отношению к совершенно случайным людям, в том числе и тем, кто совершал убийства и крупные хищения государственной собственности. Это были и должностные лица города. Они остались на местах, а ему самому пришлось покинуть свой пост, видать, его уже заложили, подставили ему ножку.
   " Мне давали, я брал. Брали и сейчас берут все, даже те, кто сидит в Белом доме и в Кремле. Только она, взятка, как бы вне закона, а я по своей должности обязан был следить за соблюдением этого закона. С меня вдвойне спрос. Но что делать? Если бы у меня была настоящая зарплата, я, может быть, реже поддавался бы соблазну, а так..., не взять, когда предлагают, было просто глупо, когда кругом берут все. Я выглядел бы белой вороной среди волков, а мои подчиненные, они ведь тоже брали и берут сейчас, называли бы меня промеж себя ДонЂКихотом. Они еще, должно быть не знают, что я уже не их начальник. Надо завтра собрать всех и попрощаться. Скажу, что сам попросился в отставку: поверят Ђ хорошо, не поверят это их дело".
   Владимир Павлович размышлял, ворочаясь в кровати, когда была глубокая ночь. Супруга уже видела сны. Она была с ним ласкова и нежна, будто он долго отсутствовал и только что вернулся, а потом заснула, словно провалилась, куда-то и тихо посапывала. А у него сна Ђ ни в одном глазу. Так все неожиданно и так несправедливо. Да если бы он знал, что ждет его на этой престижной должности, где он просидел чуть больше года, ему лучше было оставаться в Южном округе и ничего такого с ним бы не сучилось.
   Он спустил ноги на мягкий ворсистый ковер и, осторожно ступая в темноте, прошел на кухню, зажег свет. Было три часа ночи, а сна ни в одном глазу. Как успокоить бушующие нервы. Димедрол? Нежелательно после спиртного, но все же выхода просто нет. Половина таблетки. Должно помочь.
   Он проглотил таблетку, запил ее несколькими глотками воды и лег под бочок молодой жены. Ее тело было горячо, как бывает в молодости. Володя прижался к ее спине, плотно закрыл глаза и постарался ни о чем не думать. Где-то глубоко в сознании мелькнула спасительная мысль: а ведь, у него не так уж и мало зеленых хрустящих бумажек, с ними нигде не пропадешь, только удирать надо как можно быстрее и дальше.
   Ђ Вставай, мой дорогой, завтракать пора, Ђ тормошила его жена в восемь часов утра.
   Ђ Да? уже пора? куда? я... я ...
   Ђ Ты чего? Ђ удивилась Света. Ђ Давай поднимайся. Ты, видать, поздно заснул.
   Только сейчас могущественный вчерашний прокурор города осознал, что его будит супруга, а не конвойный и немедленно вскочил с кровати.
   Ђ Да, я заснул довольно поздно и то при помощи димедрола, Ђ произнес он, радуясь, что жена так и не догадалась о его замешательстве.
   В десять утра, после плотного завтрака, Владимир Павлович надел новый костюм и после осмотра внешнего виды супругой и сладкого поцелуя, вышел на лестничную площадку, чтоб спуститься на первый этаж. Внизу как обычно, жала его служебная машина и тот же водитель. Обычно водитель выскакивал, чтоб открыть дверь, а сейчас сидел, обхватив руками руль, будто о чем-то задумался.
   Владимир Павлович взялся за ручку задней двери и как обычно занял место на заднем сиденье.
   Ђ Доброе утро, Ђ произнес он. Ђ О чем задумался? Что-то случилось?
   Ђ Случилось, а как же, Ђ сказал водитель, не поворачивая головы. Ђ Или вы не знаете? Вчера вечером передали по московскому телевидению, что...вы больше не...прокурор, а я, мне вас жаль. Значит, последний раз, так?
   Ђ Что последний раз? Ђ спросил Владимир Павлович.
   Ђ Последний раз я вас везу на работу. А новый прокурор, у него, должно быть, свой водитель. Водитель у большого начальника это что-то вроде подстилки, но проверенной подстилки, к которой полное доверие, не так ли? И мне придется искать работу.
   Ђ Не переживай Толик, я переговорю с вновь назначенным прокурором и он тебя оставит при себе, Ђ пообещал Владимир Павлович и погрузился в свои размышления.
   Значит, уже сообщили. Должно быть, работники городской прокуратуры, его вчерашние подчиненные, уже знают, что он, Дупленко, не их начальник.
   Подержанный служебный Мерседес мчался на обычной повышенной скорости, не всегда реагируя на запрещающие знаки дорожного движения. На первом же перекрестке машину остановили работники ГАИ. Как и раньше, Владимир Павлович извлек из внутреннего кармана удостоверение прокурора города и ткнул в нос стражу порядка на дорогах. Тот козырнул и сделал шаг в сторону.
   Водитель улыбнулся и нажал на газ еще сильнее. Машина рванула с места и забрызгала грязью постового милиционера, работника службы дорожного движения.
   - Прибавь скорость, - приказал бывший прокурор. - Смотри только, чтоб не сбил кого-нибудь из пешеходов. Остальное...положись на меня.
   - Да, ваша волшебная книжечка все еще действует, - сказал водитель, нажимая на педаль акселератора.
   Машина двигалась с недозволенной скоростью.
   - Включай мигалки! - приказал бывший прокурор.
   После включения мигалок, работники службы дорожного движения стали не только козырять, но и останавливать движущиеся потоки на зеленый, разрешающий движение сигнал светофора. А машина с бывшим прокурором города мчалась даже на красный свет, будто ехал по трассе сам президент.
   Владимир Павлович хохотал до упаду. Но хохот его был несколько необычным, хоть и торжествующим, как у приговоренного к повешению, уверенного, что веревка непременно оборвется.
  
   36.
   Его кабинет, теперь уже бывший его кабинет, все еще был свободен. Приказа об его освобождении от должности никто пока еще не видел и сам он в том числе. Это так ползли только слухи.
   Владимир Павлович, как обычно вошел в приемную с торжествующим видом. В приемной сидела все та же секретарша Ангелина с длинными роскошными волосами на голове, но она только поздоровалась, даже не приподнялась с кресла, как это она обычно делала, когда входил, широко распахивая дверь, ее могущественный начальник. Она только кивнула головой и уткнулась в свои бумаги.
   Эти бумаги она обычно приносила на подпись в двенадцать часов.
   Владимир Павлович сам открыл свою дверь, повесил в шкаф верхнюю одежду и уселся в свое мягкое кресло, теперь уже как будто чужое кресло и стал ждать. "А что если не подчиниться приказу свыше? Собрать коллегию и вынести решение: пересмотреть подход к личности прокурора города и оставить его в прежней должности. С минуты на минуту должны появиться помощники и заместители на традиционную ежедневную летучку, на которой выслушивались сообщения замов и краткая постановка задач на текущий период. Вот тут-то и надо осторожно намекнуть на решение коллегии Московской городской прокуратуры, сказать, что земля полна всякими слухами, и напомнить, что дыма без огня не бывает.
   Однако часы пробили десять ноль-ноль, но никто из замов не пришел. И вообще в его кабинет никто не заходил. Некий внутренний протест у Владимира Павловича нарастал с каждой минутой. Наконец, он не выдержал и нажал на кнопку вызова секретаря. Ангелина вошла ленивой походкой и уставилась на своего начальника немигающими глазами.
   - Вызови ко мне всех. Срочно.
   Не сказав, как раньше "слушаюсь", Ангелина ленивой походкой повернулась и исчезла за массивной дверью прокурора города. Но прошло немало времени, а никто не появлялся. Наконец вошла прокурор Федосеева. Она заняла кресло без приглашения, подняла нахальные глаза, прежде такие робкие, масляные, угодливые и уставилась на Владимира Павловича, как директор детского дома на нашкодившего воспитанника.
   - Ну что, Владимир Павлович, вы уже не наш начальник. Какого рожна, я вас спрашиваю, вы собираетесь усадить нас, занятых людей, в эти кресла ровно на два часа, чтоб переливать из пустого в порожнее? Придет новый человек, должно быть, выдающийся юрист свободной демократической России, тогда мы с ним начнем балагурить, улыбаться, кивать головами в знак того, что мы со всеми его установками на ближайшую перспективу согласны. А вы-то кто теперь будете, Владимир Павлович? почетный пенсионер? Так что, сдайте ключи от сейфов и адью, как говорится. Чего голову людям морочить? Ну, чего, скажите на милость. Я от имени всех, ваших бывших подчиненных, пришла поговорить с вами.
   -- Я..., я это слышу впервые и, и как вы так можете? Я же вас брал на работу, собственно, я вас вытащил из грязи да в князи, как говорится, а вы, эх, Мария Федоровна, не, неблагодарный вы человек. А что касается моей должности, то никакого приказа я не видел и видеть его не хочу. Сейчас в эпоху развития социалистической демократии, вернее, не социалистической, а народной демократии, можно собрать коллегию и вынести решение: не подписывать приказ об увольнении прокурора города Дупленко. Вот что надо сделать, Мария Федоровна, а вы..., эх вы, Мария Федоровна! Самый близкий мне человек и...и, по непонятной причине, этот близкий мне человек, ждет не дождется, когда же я покину по праву принадлежащее мне прокурорское кресло. Да я не хочу видеть никакого приказа и не подчинюсь ему. Так и передайте всем: не подчинюсь!
   Для подтверждения своих слов Владимир Павлович стукнул кулаком по столу, да так что у Марии Федоровны самопроизвольно закрылись глаза, и голова вошла в плечи на необыкновенную глубину. И только тогда, когда она почувствовала, что капли влаги потекли по ее ногам и достигли колен, только тогда она повернулась к двери и произнесла: есть доложить ваше мнение всему коллективу московской городской прокуратуры! Позвольте идти!
   -- Идите! Но через пять минут все должны быть здесь.
   -- Есть! -- произнесла Федосеева и скрылась за дверью.
   Но прошло более двадцати минут, и никто не появлялся. Что бы это могло значить? Если гора не идет к Магомеду..., то надо идти к горе.
   Владимир Павлович встал из своего, пошатнувшегося, но все еще мягкого прокурорского кресла и решил сам пройтись по своим заместителям.
   Первый зам Драпочкин Юрий Селиванович с трясущимися руками и немного отвисшей нижней челюстью, встретил его как работник занятый неотложным делом: он все мычал, произносил через нос "мгм, мгм" и тыкал пальцем в какой-то параграф уголовного кодекса. Он был довольно слабым работником и не самым грамотным юристом. Как-то они познакомились в сауне. Драпочкин тогда работал прокурором Северного округа столицы, а прокурор города в то время Иваненко, не любил его и при первом удобном случае издал приказ об его Драпочкина освобождении от должности с последующим само устройством.
   Драпочкин прямо рыдал в кабинете Дупленко, когда тот еще был прокурором Южного округа.
   - Потерпи, - сказал тогда Владимир Павлович, - я скоро перейду в городскую прокуратуру и возьму тебя к себе, ты будешь моим заместителем.
   - Благодарю, благодарю, дорогой друг, - лепетал Драпочкин, целуя Дупленко в ладони обеих рук.
   Так Драпочкин стал первым заместителем городского прокурора и на протяжении всего периода службы смотрел в рот своему начальнику, уверяя себя и Владимира Павловича в том, что он просто боготворит его.
   Теперь же, когда волею рока, Дупленко сам остался у разбитого корыта, Драпочкин, а он немало сделал для того, чтобы дискредитировать своего начальника, стал просто неузнаваемым замом.
   - Ммм, постойте за дверью, господин бывший прокурор, - почти закричал Драпочкин, - я занят: жду звонка от Генерального прокурора. Впрочем, идите и подготовьте к сдаче дела. Кажись, я у вас буду принимать. Там, - он поднял указательный палец кверху, - подготовлен приказ о моем назначении на должность главного прокурора города. Генеральный сейчас согласовывает вопрос о моем назначении с мэром столицы. А так уже все на мази.
   Произнося последние фразы, Драпочкин уже стоял в проеме двери, как бы выталкивая и преграждая путь своему вчерашнему начальнику, которого он так боготворил.
   - Я все понял, - произнес Дупленко и направился к себе в кабинет.
   - Еще вот что..., - Драпочкин медлил, то ли капля совести едва просыпалась где-то на дне души, то ли он боялся, что приказ все еще не , - впрочем, потом, потом, это успеется. И он тут же закрыл дверь. Драпочкин знал, что в сейфе прокурора с секретным наборным замком, хранится определенная сумма, до пятидесяти тысяч долларов в виде некоего "нз", так на всякий случай, о чем не знает даже собственная жена. И эти денежки, конечно же, он не решится унести так сразу, до ознакомления с приказом о его смещении.
   Но в секретном сейфе было совсем немного, всего двадцать тысяч долларов. Они вместились во внутренний карман пиджака Владимира Павловича. Он предусмотрел это и вынул деньги из сейфа, как только вошел в свой, теперь уже чужой кабинет.
   "Вот тебе и Драпочкин, - подумал Владимир Павлович, - пригрел змею у самого сердца. - А он ведь бывший комсомольский работник, окончил юридический институт заочно, а потом написавший диссертацию на тему "Ленин и право". Это человек ленинской морали, где все аморальное морально".
   Всего каких-то полчаса спустя, секретарь Ангелина получила приказ по факсу о назначении господина Драпочкина Юрия Селивановича городским прокурором и об освобождении от этой почетной должности Дупленко Владимира Павловича. Ангелина тут же поднялась и, на радостях помчалась на второй этаж к Драпочкину. Она ноготком поводила по дверному полотну, обтянутому кожей малинового цвета и просунула свою кудрявую головку в дверную щель, дрожащий рукой удерживая волшебную бумажку.
   - Прика-а-з-з, Юрий Селиванович, - едва выговорила она, захлебываясь от восторга.
   - Давай срочно, - молвил Драпочкин повышенным и повелительным голосом.
   Ангелина двинулась к столу Драпочкина кошачьей походкой, Юрий Селиванович почти вырвал у нее драгоценную бумажку и знаком руки велел Ангелине немедленно удалиться. Прочитав все предложение приказа, а затем, по словам, потом по буквам, он трижды поцеловал бумажку и как в былые советские времена, промолвил: слава КПСС!
   Истинное дитя КПСС, ее продукт и моральное уродство, Драпочкин закрыл кабинет изнутри, зная что сейчас все ринутся с поздравлениями, трижды вприпрыжку оббежал вокруг стола и, запыхавшись, остановился у большого зеркала. Теперь он сам себе нравился, как никогда в жизни.
   - Позвонить надо...жене Янулечке, срочно, пре срочно и провозгласить здравицу в честь КПСС, нет, КПСС кончилась, а в честь ... за здравицу мэра можно.
   Он тут же ринулся к одному из телефонных аппаратов, но в кабинет стали стучать кулаками, локтями и ногами.
   -- Проздравляем!!! -- ревела толпа.
   - Чичас! - воскликнул Драпочкин, открывая дверь.
   Толпа сотрудников городской прокуратуры ввалилась в кабинет, чуть не повалив на пол великого человека Драпочкина, и каждый наперебой стал провозглашать поздравление. Дамы были с букетами цветов, приготовленными заранее, мужчины, а их было большинство, с пакетами и даже с бутылками французского коньяка и колбасой "сервелат".
   - Ура нашему дорогому коллеге! - провозгласила одна дама, сумевшая пробраться ближе всех к новому прокурору.
   -Ура-а! - поддержали мужчины.
   - Спасибо, - скромно выговорил прокурор. - Я благодарен всем, кто пришел меня поздравить с назначением на высокий пост. Меня долго уговаривали в прокуратуре республики, и сам мэр столицы постоянно мучил меня, пока я не дал согласие. И вот я решился... Надеюсь, все мы будем трудиться добросовестно на благо нашего народа, не то, что мой предшественник, который заботился только о своем кармане. Кстати, он сейчас в своем, бывшем своем, а теперь уже моем кабинете, прячется. Я думаю: мы его всем миром попросим освободить этот кабинет.
   - Вышвырнем его оттудова, - предложила Федосеева. - Кто со мной? все? тогда пошли, господа и госпожи. И вы с нами, Юрий Селиванович, дорогой.
   Драпочкин, зажав приказ о своем назначении в правой руке, не закрыв даже дверь за собой, последовал на третий этаж за разъяренной толпой на расправу с бывшим прокурором.
   Но Дупленко уже сидел в приемной: Ангелина сообщила ему о том, что приказ о новом назначении поступил по факсу, и она только что отнесла его Драпочкину.
   - А, он здесь, голубчик! - произнесла Федосеева, распахивая дверь приемной. - Ну, тогда другое дело. А то знаете, как сейчас бывает? не подчиняются некоторые начальники приказам свыше. Вон директора некоторых предприятий! их сымают с должности, а они закрываются в своих кабинетах и ни в какую: никому не уступают своего мягкого кресла. А Владимир Павлович оказался сознательным юристом, теперь уже пенсионером. Проходите в свой кабинет, господин Драпочкин и занимайте свое законное мягкое кресло. А вы, Владимир Павлович, коль вы проявили такую сознательную дисциплину и решили поступить честно, можете зайти выпить с нами рюмку и поздравить нашего выдающегося коллегу Драпочкина с назначение на высокий пост. А вдруг он смилостивится и вам какую-нибудь должность предложит, пусть маленькую, но все же, вы не будете совсем уж выброшены на улицу.
   Владимир Павлович слушал эту словесную тираду без особого интереса, но учитывая свое состояние, готов был пройти со всеми и выпить...целую бутылку водки, но Драпочкин прошел мимо него, даже не повернув головы, что значило: не входи сюда, бывший, ты не нашего поля ягода.
   - Ну, идите, что ж вы! - сказал секретарь Ангелина.
   - Да нет, обойдусь, - сказал Владимир Павлович.
   - Какой гордый! - произнесла Ангелина.
   - Нет. Просто в отсутствии всякой гордости у кого бы то ни было, вам кажется, что я гордый.
   - Подождите, - сказала Ангелина. - Я пойду, спрошу, можно ли вам уходить, или к вам есть какие претензии.
   - Идите, я подожду.
   Ангелина исчезла за массивной дверью и долго не возвращалась. Владимир Павлович уже было собрался уходить, как Ангелина просунула голову и, моргая слегка пьяными глазками, сказала:
   - Можете быть свободными: Юрий Селиванович верят в то, что вы порядочный человек и оставили бумаги в надлежащем виде.
   Дупленко вышел во двор и по привычке стал искать глазами служебную машину. Но машины не было.
   - Возьму такси, - сказал он вслух и вышел за ворота.
   Было три часа дня. Когда он сел в какой-то джип, похожий на танк, водитель спросил:
   - Куда ехать?
   - К ресторану "Пекин", - произнес Дупленко все еще прокурорским голосом.
  
   37.
   Владимир Павлович вместе с супругой взяли такси и отправились на автомобильный рынок, присмотрели и купили подержанный джип на солярке за двадцать пять тысяч долларов и в тот же день отправились на регистрацию по месту жительства. Здесь его еще знали и относились к нему с почтением.
   Начальник ГАИ Козюлькин взял всего пятьсот долларов за оформление, хотя Владимир Павлович совал ему тысячу. Пока шло оформление, Света, жена бывшего прокурора столицы, уехала на такси домой и принялась собирать вещи. Отъезд намечала на пятницу после пасхальных праздников. Оставался, таким образом, всего один день до отъезда.
   Оформив машину, Владимир Павлович, закрылся в своем гараже, смастерил второе дно в багажнике и спрятал туда девяносто тысяч долларов. Завинтив шурупы и всякие другие крепления, он взял напильник, изрядно поцарапал бока машины, а затем деревянным молотком начал стучать по крыше и обоим крыльям, делая небольшие вмятины.
   На эту нехитрую операцию ушло три часа. Он залюбовался своей изуродованной колымагой, на которой ни один пост патрульной службы нельзя было пройти ни в одной стране, кроме России и других бывших республик. У машины был изуродованный вид, будто она побывала в нескольких авариях, но при этом всякий раз легко отделалась.
   По его звонку подошла Светлана и схватилась за голову.
   - Что ты натворил? - спросила она. - Да я на таком драндулете никуда не поеду. Есть же поезда, самолеты. А это колхозный трактор, настоящий трактор. В такой машине могут ехать только жулики, либо озорные мальчишки, а ты все-таки прокурор города, хоть и бывший теперь уже.
   - А ты знаешь, что в этом драндулете почти сто тысяч долларов на самом дне?
   - Ну и что?
   - Как что? На этой колымаге мы будем спокойно ехать до самого места, и никому из дорожных бандитов и в голову не придет, что мы что-то везем, равно как и тем, кто рыщет по дорогам в поисках приличных автомобилей. Они зажмут нас со всех сторон, убьют, а машину отберут и продадут в другой город. А на этот драндулет никто не станет обращать внимания. Поедем по Минскому шоссе и даже столицу Белоруссии объедем, город останется справа, и на Волынь. Все. Все проблемы. А там, на месте я отдам ее мастеру, он выправит и заново покрасит. А то и в Польшу махнем на какой-нибудь авто центр по ремонту. Так-то, лапочка.
   - О Боже! Никогда не думала, что все так сложно. Я могу идти?
   - Идем, я уже все сделал. Теперь надо набрать продуктов: там, на Волыни, должно быть, ничего нет, кроме отцветающего национализма. Мои дорогие земляки все свои беды перекладывают на русских. Нет хлеба - русские виноваты, разворовывают национальные богатства страны и продают за рубеж - опять русские виноваты. Так что готовься. Ты там будешь москалькой. А кто буду я, еще не знаю. Во всяком случае, я смогу общаться с местной знатью только на русском.
   - Ты не пугай меня, а то я откажусь ехать. Еще не хватало, чтоб нас там вырезали.
   - Будем надеяться, что до этого дело не дойдет.
  
   В пятницу на рассвете семья в составе трех человек выехала за пределы Кольцевой автомобильной дороги и взяла курс на Минск. Владимир Павлович был одет в потертый спортивный костюм, с кепкой на голове, сдвинутой немного набок, и выглядел довольно забавно. Света с ребенком сидела на заднем сиденье и видела его в зеркало заднего обозрения. Иногда она строила ему рожицу и даже показывала язык. Он в ответ моргал ей, но ни разу не повернул головы. Скорость колымаги достигала ста километров. Машин на трассе было так мало, что просто становилось скучно. В час дня они сделали остановку недалеко от Крупок, где хорошо пообедали, а Света даже выпила немного вина.
   Мальчик Володя, которому исполнилось полтора года, всю дорогу спал от качки и не ведал, куда его везут и зачем они это делают. Случись катастрофа, он бы просто не знал об этом.
   В десять часов вечера они достигли Волыни. Тетка Владимира Павловича жила в деревне Клевань, почти в двадцати километрах от города. Проехать двадцать километров не составляло труда. Но они потратили еще около часа на поиски дороги, ведущей в эту самую Клевань.
   В Клеване было темно, хоть глаз выколи. Энергетики регулярно, как только стемнеет, вырубали свет. Просто так, чтоб потешиться над простыми людьми. У них был составлен график отключения: каждый день по четыре часа. Начальник РЭС давал команду отключать только с наступлением сумерек. От злости. Народ не желал платить за энергию, к тому же все бесстыдно воровали: счетчики были отключены, но лампочки во многих домах горели. Довольно хитрую операцию, как отключить электросчетчик и получать ток все селяне освоили очень быстро. И поймать никого нельзя.
   Джип Владимира Павловича остановился у дома тетки Пелагии, осветив фарами не только дом, но и улицу. В домах кое-где все же мелькал едва заметный свет. То горели керосинки, как в прошлом веке, в виде подарка от президента "незалежной Украины" и коррумпированной Верховной Рады.
   Тетка Пелагия поднялась с кровати и прилипла к маленькому окошечку.
   - Ой, лышенько мое! - воскликнула она и бросилась к входной двери, запертой на засов, как в прошлом веке. - Володя, племянничек, ты? какими судьбами? сколько лет тебя не видела? почему не писал и даже не сообщил, что едешь, а вдруг бы я уже концы отдала, где бы остановился? А это твоя половина? какая красивая и молодая. Не боишься, что начнет погуливать через некоторое время?
   - Только если он первым начнет, - сказала Света, - а так, пусть не надеется. У вас тут хорошо, свежо так.
   - Я так рада, а то скучно одной, - тараторила тетка Пелагия и все спрашивала, что да как. - А вы надолго? небось, завтра же и укатите.
   - Мы на все лето, если не прогоните, - сказал Владимир Павлович.
   - Я чичас возвернусь, - сказала тетка Пелагия и направилась в погреб, где у нее хранился крепкий самогон.
   Света тоже достала закуску из чемодана и всякие напитки, закупленные в Москве. Получился шикарный стол. Пелагия зажгла три свечи, и ей казалось, что свет в комнате такой яркий, просто глаза колет.
   Маленький Володя стал капризничать, пока мать не покормила его. Владимир Павлович все посматривал на супругу, пытаясь уловить ее настроение в связи с переменой места жительства и изменением условий быта, который так много значит для женщины. Но Светлана держалась бодро. Ничего не говорило о том, что Света тяжело переносит отсутствие электрического света, теплой воды в доме и то, что туалет во дворе, а на дворе темень, хоть глаз коли.
   Тетка Пелагия положила их в большой комнате на широкую деревянную кровать с периной, и хоть в комнате не было протоплено, они спали все втроем, как дети в коляске.
   На следующий день разнесся слух по всей деревне, что к бабке Пелагеи, у которой нет ничего около дома, кроме одной дохлой козы, хромающий на левую заднюю ногу, приехал племянник на старой задрипанной колымаге, способной развить скорость не более десяти километров в час.
   Утром появилось электричество. Света привезла с собой утюг и стала гладить мятые вещи.
   Владимир Павлович отправился на своей колымаге к начальнику рай отдела милиции майору Кушниренко. Знакомству способствовало удостоверение прокурора города, и Владимир Павлович сразу приступил к делу.
   - Мы с супругой решили поменять обстановку, - сказал он. - Она у меня гораздо моложе, а молодая жена требует особого внимания и не только внимания, но и постоянного наблюдения, а проще сказать контроля, и это возможно только в том случае, если постоянно находишься рядом. А у меня работа с восьми утра до десяти вечера и довольно часто без выходных. Я пришел к выводу, что если я буду находиться на работе, я потеряю семью. А семья для меня дороже всякой работы. Поэтому я подал в отставку. Что касается финансов, то я позаботился о том, чтобы какая-то копейка осталась на черный день. У меня в Клеване тетка Пелагея Литвиненко. У нее мы нашли прибежище. Но поскольку мы, как братья, стали жить врозь, Украина пожелала стать независимой, полагая, что с приобретением этой, так называемой независимости, сразу наступит рай, то получается, что с супругой приехали из другого государства. А я-то по национальности украинец. Я и хочу тут пустить корни. Для этого мне нужен украинский паспорт и моей жене тоже. Сколько это будет стоить, меня мало интересует. За два паспорта я предлагаю две тысячи долларов. Только вы не думайте, что я подосланный, чтоб вас скомпрометировать. Можете сесть со мной на мой джип, я отвезу вас к своей тетке Литвиненко и познакомлю с женой.
   - Я согласен, - сказал начальник милиции. - А вы можете взять на себя еще одного человека.
   - Кого?
   - Начальника паспортного стола. Подбросьте ему пятьсот долларов и дело в шляпе.
   Через неделю два новеньких паспорта были вручены гражданам иностранного государства. Владимир Павлович и Светлана Дупленко стали гражданами Украины.
   Дальше все пошло как по маслу. Владимир Павлович купил старенький дом и довольно солидный кусок земли и построил двухэтажный особняк, какого не было не только в этой Клеване, но и в районном центре.
   Местные жители были шокированы непрошеными гостями, которые стали пускать корни в селе Клеване и, похоже, надолго.
   Задрипанный джип был отремонтирован, покрашен заново и превратился в нечто сверкающее на солнце, отчего у местных жителей стали побаливать глаза. Особенно действовал на психику двухэтажный особняк. Ни у кого нет ничего похожего. Даже старуха Пелагея туда перебралась. А какой сад посажен на участке, сколько молодых деревьев, просто ужас.
   - Кипятком надо поливать молодые деревья, - предложила Лена Сморчок.
   - Фары ему разбить на машине, шоб не мог ездить на колесах, пущай ходить пешком, как мы, - предложила Парасковья Заголяйко.
   - Самое лучшее поджечь дом, - добавил Василий Чирь. - Принесите мне керосин, бензин на худой конец, я перелью в пластиковую полутора литровую бутылку, просверлю отверстия в пробке и оболью стены, как поливает хозяйка грядку, а потом спичкой чирк и готово.
   - Так-то оно так, но ить дом у его, у этого Дупленко, из кирпича, не загорится ни от керосина, ни от бензина, вот в чем вся промблема, - посетовала Заголяйко.
   - Малыша надо похитить и продать цыганам, либо мериканцам, - внес предложение бывший колхозный бригадир Пропади Надия.
   В дом к ним зачастила некая Мария, прославившаяся пристрастием к спиртному и мужчинам любого возраста. Она всегда просила одолжить ей пятерку на хлеб детям. А детей у нее было шесть человек мал, мала, мал. Света давала ей деньги без каких либо вопросов, жалела ее, но однажды Мария явилась совершенно бухая, в разных носках и разных кедах со слезами на глазах.
   - Одолжите мне пятерку, - слезно попросила она.- Я тебе уже должна, кажись, пятьсот гривен, но я отдам, клянусь тебе пузом и...тем местом, откуда растут ноги. Знаешь, сколько там побывало...палок? Если все их сложить, вернее выстроить, то отсюда да самой Москвы хватит, га--га--га!
   - Тебе на хлеб, или на какие другие нужды? -нахмурив брови, спросила Света.
   - На бутылку, - честно призналась Мария.
   - Тебе не стоит унижаться ради бутылки, это просто ужасно. Ты же женщина. Как смотрит на это твой муж?
   - У меня нет мужа, и никогда не было, - ответила Мария, гордо вскинув голову. - А что касается бутылки, то вы не сможете понять меня. Вы, видать, никогда плохо не жили и не знаете, почем кусок хлеба, а я всю жизнь маюсь, и мучаюсь. Я плохо сплю, и все думаю, почему так? А бутылка...она уносит меня в другой мир, в мир, где я забываю все свои беды, и мне кажется, что я не мучаюсь, а царствую на земле. Вы не знаете этого мира, да он вам и не нужен. У вас реальный мир, в котором вы счастливы.
   - Но как же детишки? разве вам их не жалко? - допытывалась Светлана, касаясь самых уязвимых материнских чувств.
   - Нисколько не жалко. Вы видите, какой у меня синяк под левым глазом? Меня старший сын Миша наградил. Он тоже потягивает: пошел по материнским следам.
   - Мария, надо же что-то делать, нельзя так.
   - Уже все поздно. Да и я не одна, таких много. Нищий человек тянется к тому, что доступно. Вам это не грозит. Среди богатых людей нет алкоголиков, должно быть.
   - Всякое бывает, - сказала Света.
   - Но мы зря болтаем. Я не затем пришла. Одолжите мне пятерку, я верну вам сегодня к вечеру, клянусь честью. Мне очень плохо, так плохо, так плохо, не рассказать.
   Светлана дала ей пятерку в очередной раз, зная, что Мария не вернет долг: у нее просто нет, и не может быть денег. Пособие, которое она получает на детей, тут же раздает долги, иначе самогон ей не продадут и на веру в долг не дадут.
   У Марии была своя жизнь. Постоянные пьянки, драки, мат на всю округу.
   Владимир Павлович знал ее бабушку Лену. Бабушка Лена вела несколько необычный образ жизни. Она изменяла мужу на его глазах, любила выпить, но поведение ее было вполне приличным: в доме никогда не было драк и беспробудных запоев. Бабушка Лена вела хозяйство, держала домашний скот и довольно прилично содержала семью. У внучки же Марии не было даже курицы, она предпочитала жить на подачки, а пособие на детей пропивала до последней копейки.
  
   38.
   Маленького Володю никто не похитил. Когда все работы по строительству и благоустройству дома, двора и прилегающей к нему территории были полностью завершены, семья бывшего прокурора отправилась в кругосветное путешествие. Пятилетний малыш не понимал, почему они все время в дороге, то на поезде, то в самолете, а то и пешком: он воспринимал мир однообразно, его интересовало тепло и пища, а больше ничего. В этом плане мальчик походил на ягненка, но все тяготы пути переносил стойко и уже через три месяца спрашивал у матери: а поцему мы никуда не едем?
   Много впечатлений получает каждый человек от поездок в другие страны. Однако в результате контакта с другими народами, знакомство с их культурой и бытом, приводит все к той же мудрой поговорке: все люди человеки. Как жизнь одного животного похожа на жизнь другого животного, в какой бы стране это животное ни находилось, так и жизнь одного человека похожа на жизнь другого - китайца, русского, француза, немца.
   И любого путешественника тянет домой, в свой уголок, свою норку, туда, где его знают, где его любят и ненавидят, где стараются подлить крутого кипятка в корни посаженных им молодых деревьев, дабы они не прижились, где на него могут настрочить донос, или сделать еще какое зло. Просто так, от злости, ненависти к себе подобным, от зависти, если опередил кого-то.
  
   Владимир Павлович, кому судьба так щедро улыбнулась, втайне от своей семьи, мучился тем, что он в своей жизни поступил подло по отношению к своей первой супруге, которая избавила его от бродячего образа жизни, ночлега на садовой скамейке, или в шумном вокзале, где-то на бетонном полу. Она была той стартовой площадкой, откуда он совершил прыжок в новые русские, а затем женился на молодой, красивой и жизнерадостной девушке, подаривший ему свое чистое сердце и раскрывший перед ним свою непорочную душу.
   А как же та, где она, с кем она? все также считает копейки, складывает грошик к грошику, чтобы в праздник купить кусок некачественной колбасы, или раз в году заменить поношенную юбку? За что ей Бог послал такую тяжкую судьбу? " А я, такое ничтожество, способное только на подлость и предательство тех, кто сделал мне добро, разъезжаю по миру, просиживаю денежки в дорогих ресторанах и этим деньгам, добытым нечестным путем, нет, и не будет конца. Я должен отыскать ее, во что бы то ни стало. И если я ее найду, я подарю ей...сто тысяч долларов. Я частично искуплю свою вину перед ней и перед Богом".
   - Я должен явиться в Москву, - заявил он Светлане однажды.
   - А почему так, вдруг? - спросила Света.
   - У меня в Москве есть еще незавершенные дела. Кроме этого, мы там не были три года. Похоже, что мы напрасно метали икру. Никому я не был нужен. Таких, как я, разбогатевших неожиданно легко и быстро, тысячи, если не десятки тысяч. Все в каталажку не поместятся. Руководство страны занято более масштабными личностями. У таких как Березовский, Гусинский, Ходорковский, не миллионы, а миллиарды, нажитые нечестным путем и незаконно вывезенные в другие страны, а я по сравнению с ними, мелкая сошка. Всего лишь.
   - И когда же ты хочешь уехать?
   - Как можно раньше. Кроме того, надо платить за квартиру, посмотреть на дачу, а может, ее уже разграбили.
   -- Хорошо, поезжай и скорее возвращайся.
   Он рассказал Свете о своей первой супруге, о том, насколько он виноват перед ней и как ему хочется хоть как-то загладить свой гадкий поступок, который теперь все больше и больше будоражит его душу.
   - Ты что, любишь ее? - задала сугубо женский вопрос Света.
   - Когда женился на ней, мне казалось, что я ее люблю. Но, не в этом дело. Любовь и нравственность, любовь и человечность - разные категории. Когда любовь уходит - человек не должен превращаться в животное. Я трусливо сбежал от нее в самую трудную для нее минуту и не знаю, где она, что с ней, не наложила ли она на себя руки? Только я виноват перед ней. И..., если она жива, я переведу на нее сто тысяч долларов, пусть она, как и я, не знает нужды. Ты не будешь возражать?
   - Я рада, что ты способен на благородный поступок. Если только это еще больше не растравит ее душу, то это будет очень хорошо.
   - А почему ты думаешь, что она расстроится еще больше?
   - Женская душа непредсказуема. Ты не знаешь этого, должно быть. Но, может ей очень тяжело, и она согласится принять у тебя эти деньги.
   Светлана проявила нейтралитет к его намерению, она горячо не одобряла, но и не возражала против стремления мужа хотя бы частично искупить свою вину. Володя был рад в душе и благодарен ей за это.
   В сентябре, в разгар бабьего лета, в Подмосковье необыкновенно красиво. Умирающая зелень приносит человеку радость и в тоже время зарождает в его душе и сердце нежную любовь к своему отечеству.
   Владимир Павлович вернулся в Москву и сразу же приступил к поиску своей первой жены. Он поехал по старому адресу на Большую Академическую улицу, но оказалось, что Валя там уже не живет. Новые жильцы стали пожимать плечами, мол, не видели, не слышали, знать, не знаем. Пришлось прибегнуть к помощи работников паспортного стола. Они, надо отдать им должное, быстро нашли адрес Вали Жуковой. Он очень волновался, отправляясь к ней домой без предварительной договоренности.
   " Сегодня суббота, она, должно быть дома, - думал он, выходя из станции метро "Сокол". Хорошо бы, чтоб она оказалась замужем, но тогда, как представиться, не внесет ли мой визит недоразумение в ее семью? Как представиться, что сказать?"
   С волнением он нажимал на кнопку звонка в одной из комнат старого двухэтажного барака. Поначалу никто не отвечал. Он стал ждать. Через некоторое время появилась сгорбленная старушка, вся седая с костылем в руках.
   - Кого вы ищете? - безразлично спросила она.
   - Я ищу Валю Жукову. Этот адрес я получил в паспортном столе города, вот бумажка, посмотрите, пожалуйста.
   - Она выехала в неизвестном направлении, - сказала старушка, близко поднося к глазам и рассматривая бумажку с адресом. - Я плохо видеть стала.
   -- Давно?
   -- Несколько дней тому назад.
   -- Передайте, что ее разыскивает ее бывший муж. И...и этот пакет.
   - А что тама в пакете?
   - Деньги.
   - Сколько?
   - Пять тысяч долларов.
   - Деньги я не возьму. Оставьте свой адрес. Когда Валентина Алексеевна вернется, я ей передам, пущай к вам приедет...в гости, али как?
   -- У меня есть семья.
   -- А коли семья, то зачем вам Лексеевна? -- спросила старуха. -- Все дело в том, что Лексеевна одинокая женщина. Все время вспоминает какого-то Володю и плачет при этом. Омманул ее, подлец. Ну и она, видать, продолжает его любить.
   -- Я и есть тот подлец, -- сказал Дупленко. -- Приехал, чтобы просить у нее прощения.
   -- Ну, ну, давай. Лучше позже, чем никогда. Я передам ей, а ты наведайся эдак через месячишко. И деньги отдашь, коли в долгу перед ней. А мне зачем оставлять, а вдруг я , того, расходую все это добро...
   -- Спасибо.
   Владимир Павлович побывал на даче, уплатил за квартиру все долги и еще за год вперед. Он твердо решил, что весной будущего года они с супругой и сыном вернутся в Москву, и все лето будут жить на даче. Вроде бы он никому не нужен. Перелистав прессу, он нигде не нашел свою фамилию, значит все, что он делал против закона, ему простилось. И хорошо.
   Был февраль, очень холодный месяц. Владимир Павлович взял билет до Минска, а оттуда добирался до Волыни на перекладных и порядочно окоченел уже на подъезде к дому. Дома он был на рассвете. Супруга с ребенком еще видели сны. Он постучал по раме окна. Света тут же вскочила, прилипла к стеклу и узнала мужа.
   -- Водка есть? -- спросил Владимир Павлович, входя в дом.
   -- Нет ни грамма. А для чего?
   -- Я весь окоченел.
   -- Давай ложись, я тебя согрею.
   -- Мне нужно и внутреннее согревание, иначе беда.
   -- Хорошо бы чай с мятой, но вот, мяты нет. Ложись так.
   Владимир Павлович разделся, бухнулся в постель, но согреться не мог. Даже Света не помогла. А вечером сердечный приступ. В доме никаких лекарств. Света схватилась за голову.
   Бабушка Светы, когда была еще жива, говорила ей, что в доме, в каждом доме, должен быть перечень самых простых лекарств: нитроглицерин, анальгин, аспирин, димедрол.
   Пришлось вызывать врача. Местный врач, у которого вчера были именины, находился в состоянии похмелья. Врач явился с улыбкой до ушей, долго доставал тонометр (прибор) для измерения давления, который показал 240\190.
   -- Давление немного повышенное, -- сказал врач, доставая таблетки давно просроченного дибазола. -- Лижите спокойно. Если сердце здоровое, все обойдется, а это примите, и все как рукой снимет. Желаю вам скорейшего выздоровления. Позвольте откланяться, меня все еще ждут друзья. Спиртное...раз в году, оно, безусловно, очень полезно.
   Врач ушел. Владимир Павлович, после нескольких бессонных ночей, вдруг почувствовал облегчение и заснул. Он полежал неделю и стал приходить в себя.
   "Лишь бы не повторилось, - думал он. - Черт с ней с этой работой, здоровье дороже".
   39.
   После окончательного разрыва с Борисом Петровичем Ася Измайлова долго время пребывала в нескончаемом стрессовом состоянии: сон был нарушен, даже снотворное не помогало, а прием алкоголя еще больше усугублял нарушенное психическое равновесие. Подруги Аси склоняли к новым знакомствам, в надежде, что она влюбится и эта любовь поможет ей начать новую жизнь. Так начались ее новые многочисленные знакомства. Они всегда кончались постелью, а после постели либо уходил мужчина, либо сама Анастасия не хотела больше видеть своего кавалера.
   Словом, сама того не замечая, она катилась вниз медленно, но верно, без остановки и дошла до того, что постель не мыслилась без выпивки, а выпивка без постели. Кавалеры попадались случайные, наградили ее массой всяких болячек, которые обычно появляются у женщины, ведущей беспорядочный образ половой жизни.
   Она уже страдала от своих привычек, от болячек, но выйти из порочного круга, куда ты попал однажды, не так-то легко. У нее не было для этого ни условий, ни силы воли, а свое кредо: будет день-будет пища, держало ее крепкими цепями неблагосклонной судьбы, возможно уготованной ей еще до ее рождения.
  
   В один из воскресных дней она собралась на свидание к новому знакомому Юрию Пенькову. Выйдя на метро "Арбатская" ровно в семь вечера, Ася долго стояла у колонны, опершись плечом и всматривалась в движущуюся толпу, вываливающуюся из эскалатора, но парня с усиками и небольшой лысиной так и не увидела. "Застрял где-то, - подумала она. - Ну и черт с ним. Пойду, пройдусь по Арбату".
   У выхода она подошла к палатке с мороженым. Плечистый мужчина в засаленном халате бойко предлагал свой товар. Крепкие волосатые пальцы, желтые как воск от никотина, сжимали стаканчик с мороженым, а другой рукой он, растопыривая пальцы, брал мелочь.
   Ася встала сбоку палатки, вглядываясь в его лицо, будто где-то когда-то она уже его видела. Когда ни одного покупателя не было, он сам обратил на нее внимание и сказал:
   - Подойдите ближе, не стесняйтесь, я вам подарю самое вкусное мороженое. И денег мне не нужно.
   - Мне кажется, я вас где-то уже видела, или я ошибаюсь? - произнесла Ася, подходя к окошку.
   - Да, да, я вас тоже помню. Мы были в сауне, только вы с Жорой, а я с другой девушкой. Я Толик Шарапов. А вы Анастасия.
   - Толик, вот это да! А где же твоя подружка?
   - Мою подружку отобрал у меня Жора. Я всегда думал: если вас увижу - захомутаю, а потом скажу: вот Жора, ты отобрал у меня Розу, а я у тебя Асю. Теперь мы квиты.
   - Ну и хитер же ты, Толик Шарапов. И до какого часа ты работаешь сегодня?
   - Да я могу закрыть хоть сию минуту.
   - Тогда закрывай, - сказала Ася, уплетая мороженое.
   Толик набросил немного потертое пальто на свои могучие плечи, закрыл палатку на замок, поиграл ключами перед глазами Аси и дыша на нее винным перегаром, сказал:
   - Здесь у меня ключи и от гаража. Гараж отапливается, там свет, раздвижной диван, холодильник. Если не возражаешь, можем уединиться. У меня давно не было никаких встреч и в плане "вверх- вниз" я голоден как волк.
   - Ну хорошо, посмотрим, на что ты способен.
   Ася взяла его под руку, прижалась к его плечу своей все еще прелестной головкой, чувствуя легкий зуд ниже пупка, от которого стало подниматься тепло вверх до самых ушей.
   - У мене только водка там, взять ли тебе вина? - спросил Толик, не глядя на Асю.
   - Сколько у тебя там?
   - То ли две, то ли три бутылки, - ответил Толя.
   - Смотри сам, я и водку цежу. Мне можно, а вот тебе...не переусердствуй. Мужчинам это вредно.
   - Нет, что ты! я как выпью, так всю ночь могу. Ты не думай, жалеть не будешь.
   - Хи-хи, посмотрим. В моих жилах течет частичка южной крови, - сказала Ася.
   - А в моих текет частичка татарской крови. Как видишь, мы: два сапога - пара.
   Гараж оказался действительно уютным, если не считать запах бензина не то из выхлопной трубы, не то откуда еще из машины марки "Москвич" с одним разбитым стеклом и одним приспущенным колесом. Два скрипучих стула и один скрипучий диван, накрытый старым солдатским одеялом, а вместо подушки валик их поролона, перевязанный шпагатом в нескольких местах. Вся эта роскошь располагалась в глубине под ярко горевшим фонарем, как в цехах, какого-нибудь завода. Ася поняла, что здесь тепло и обнажилась до короткого платьица выше колен.
   - Ну как я выгляжу?
   - Очень сексуально, - сказал Толик.
   - Тогда наливай.
   Столиком им служила потрепанная тумбочка без дверки, накрытая сверху газетой. Толя выставил две бутылки, достал банку с консервированной фасолью и немного вареной колбасы, чуть потемневший по краям среза от времени.
   - Не отравимся? - спросила Ася.
   - По бутылки выдуем и никакой яд нам не страшен, - произнес Толик, доставая две алюминиевые кружки сомнительной чистоты. -За нас, - добавил он и опрокинул почти залпом волшебную жидкость.
   Ася последовал его примеру, вытерла губы тыльной стороной ладони и схватила корку черного хлеба, чтоб унять появившуюся икоту.
   - Сымай с себя одежку, здеся тепло, - потребовал Толя.
   - Так быстро? Пришла телка на случку к бычку. Бычок, как только увидел то место, куда можно влезть, тут же возбудился. Нельзя ли повременить с этим? Выпьем еще, а там... нетрадиционная первая случка меньше будет ударять по совести. Как бычок думает, а?
   -- Со всем я согласен, но есть одно обстоятельство, оно-то и заставляет меня спешить, -- сказал Шарапов, стараясь прилипнуть к ее губам.
   -- Какое еще обстоятельство? -- удивилась Ася.
   -- Звиняюсь: я немного наврал. Я, когда выпью, не гожусь в любовники, там у меня -- крючком. Так что если вы, мадам, не возражаете против нашего более тесного союза и единения, снимайте с себя платьице и ложитесь на топчан: я и так знаю, что у вас там, откуда ножки растут. Топчан, вернее диван, жесткий, под матрасом доски, но зато мне будет мягко, и поэтому я проберусь глубоко-глубоко на радость вам, моя царица.
   Слова "глубоко-глубоко" и " моя царица" тронули подпорченное сердце Аси, и она отказалась от своей первоначальной мысли, высказанной вслух. Однако сближение, ничем не отличающееся от обыкновенной случки, не обрадовало, и не огорчила Асю. Оно было похоже на глоток теплой мутноватой воды в тропическую жару и свершено не взбодрило ее все еще мятущуюся душу.
   -- Ну, ты все? Влезай в штаны, и давай приступим к трапезе, я что-то проголодалась, да и в горле пересохло, - произнесла она нарочито, языком бульвара.
   -- Слушаюсь, моя госпожа, моя аппетитная телка, -- произнес Шарапов, прикладывая руку к пустой голове.
   Гаражная трапеза была рабоче-крестьянской, она состояла из черного зачерствевшего хлеба, дешевой колбасы, консервы из фасоли, соленого огурца и двух бутылок водки.
   -- Наливай, -- сказала Ася. Она уже держала сигарету во рту и глубоко затянулась.
   -- Из горлышка не хочешь?
   -- Из горлышка? Да ты что? Или мы уже отпетые алкаши?
   -- Я работал в Бангладеш, дык там все с горлышка дуют, -- сказал Шарапов, хватаясь за бутылку.
   -- А я не буду.
   -- Тады у кружку.
   -- Давай кружку черт с тобой, мой милый немощный кобель.
   -- Га--га--га! Милый, какое звучное слово, "кобель". А почему немощный? Я что - не достиг глубины?
   Толик достал другую кружку из мешка цвета хаки, довольно грязную, эмалированную внутри белой эмалью и разводами от грязи, с крупинками, прикипевшего песка на дне. Темные разводы внутри говорили о том, что ее давно никто не мыл и не вытирал чистым полотенцем. Ася посмотрела и, хотела, было возмутиться, но вспомнила, что уже пила из другой кружки, стала шарить глазами по полу и увидела, что эта, предыдущая кружка, валяется в луже, пахнущей мочой.
   -- Ладно, кобель, -- произнесла она и, не дожидаясь реакции напарника, поднесла горлышко бутылки ко рту и потянула как в младенчестве материнскую грудь.
   -- За твое здоровье, моя дорогая пышка, -- произнес Шарапов, поднося свою бутылку ко рту. -- Я-то всегда с горла?, с горла?, так вкуснее и ...и полезнее для здоровья. - Он причмокнул и едва слышно сплюнул на пол, но Ася не обратила на это внимание и потянула еще с горла. Ася набросилась на колбасу. Она жадно кушала и поедала его своими глазами, она ждала не только красивых слов, но объятий, на которые был так скуп Толя, особенно сейчас, когда он держал бутылку в руках и согревал жидкостью свои внутренности.
   -- Она, -- сказал он вдруг, поглаживая бутылку ладонью правой руки, -- способна заменить любую женщину, даже такую красивую, как ты. И это очень хорошо. Женщины, подобные тебе, слишком много хотят, у них высокие требования. Мы мужики, не всегда способны дать им то, чего они хотят. Да и нужно ли это?
   -- Так может рассуждать только не любящий человек, или сухой, вроде тебя. У меня был Борис. Так это был настоящий мужчина..., а ты...один разок и то, так себе. Короче, раздразнил ты меня только. Обслюнявил всю.
   -- Чо вы разбрелись в разные стороны со своим Борисом? Кто виноват в этом? Надо было держаться мужика, вцепиться руками и ногами и не отпускать, а теперь что толку сожалеть? Видать, ты сама хорошая бл...
   Толя еще потянул из горлышка, да так, что на дне не осталось ни капли. Ася пододвинула бутылку к себе поближе и посмотрела на него злым, уничтожающим взглядом.
   -- Ладно, последним поделюсь, я человек не жадный, - сказала она.
- Но, все же, как вы, кто от кого драпанул? - зло глянул он ей в глаза.
   -- Мы оба. Он -- в свою сторону, а я в свою, -- покривила душой Анастасия.
   -- А сейчас, если мы разбредемся в разные стороны, только ты будешь виновата, поняла?
   Ася посмотрела на него ласковыми, но уже мутными от алкоголя глазами и села ему на колени. Ее рука постепенно остановилась на безжизненной плоти, помяла ее и, убедившись, что Толя прав, снова уселась на свое место.
   -- Давай оденемся и прогуляемся по Крымскому мосту. Мне этот мост очень нравится. Пойдем, а? - предложила Ася.
   -- Пока есть хоть капля в одной из бутылок, я не сдвинусь с места, -- твердо заявил Толя и приложил губы к горлышку.
   -- Ну, черт с тобой, -- сказала Ася, -- где наше не пропадало.
   Когда посуда была не то чтобы чистой, а пустой, Ася с Толей оделись и вышли на улицу.
   Вот уже и Крымский мост. Тут так красиво. Время ближе к двенадцати ночи, машин немного, влюбленных пар, то же самое, Толя не хочет идти по краю шоссе, он все норовит выйти на проезжую часть с поднятой рукой и кричит: Такси! Такси! Но машины не останавливаются, а мчатся с еще большей скоростью, словно за ними гонятся работники милиции.
   Наконец одна машина стала подавать непрерывные сигналы, но Толя практически преградил ей путь, держа Асю за руку. Вдруг, как показалось, легкий стук и темень в глазах: открывай, не открывай, ничего не увидишь. Ася запищала, завизжала, а Толя не издал ни единого звука - слишком сильный удар получил он в области темени, когда машина сделала второй разворот, и тут же заснул вечным сном. "Скорая" подъехала через несколько минут, он еще был теплый, еще дышал, но в сознание не приходил. А что касается Аси, то у нее был перелом обеих ног и отрыв почек.
   Врачи констатировали алкогольное опьянение первой степени, Толю отвезли в морг, а Асю в больницу на операционный стол. Одну ногу заключили в гипс, а другую, правую пришлось ампутировать из-за того, что сильно была раздроблена берцовая кость. Только несколько дней спустя, она пришла в себя и узнала страшную новость: ей дадут инвалидность первой группы, а Толя...на вечном отдыхе, у него уже ничего не болит, и никакие мирские проблемы его не интересуют.
   Она никогда не была в таком отчаянии и все думала: "Почему я осталась жива, а Толя погиб, отмучился, а я..., видать Бог меня наказал. Напишу Борису. Ни в чем не стану его винить, просто сообщу, что я теперь не только брошена им, но и сам Господь от меня отвернулся. А он, пусть он живет правильно, никого не обижает, никому не делает зла, потому что часто при жизни зло приходит к человеку после того, как он сам сделал кому-то зло".
   Она написала дрожащей рукой. Письмо было коротким, но страшным. Борис прочитал и пришел в ужас. Он послал гонца с двумя тысячами долларов и написал короткую записку, в которой выразил сожаление по поводу случившегося.
   " Пропью я эти деньги, - решила Ася, - а когда они подойдут к концу, наложу на себя руки. Нагулялась, нагулялась, наплакалась, хватит. Жизнь это сон, но это может быть и тяжелый сон. А у меня вперемежку. Сама виновата. Не стоило мне посещать Грецию. Я оказалась бессильной противостоять соблазну, у меня не выработался иммунитет, а Борису не следовало отправлять молодую бабу одну. Не каждой женщине можно верить. Я, видать, одна из таких. Что ж, поделом, как говорится".
   Ася с трудом привыкала к костылям. А почки ей подшили, хотя она их чувствовала всю свою долгую жизнь. Она прожила еще тридцать лет, и свою романтическую любовь к Борису вспоминала все чаще и чаще со слезами на глазах. Написать хоть открытку - рука не поднималась. У нее была своя жизнь, такая далекая от жизни Бориса, что напоминать о себе лишний раз было просто смешно.
  
   40.
   Владимир Павлович ничего не мог с собой сделать: он тяжело переносил самую глубокую травму в своей жизни; она заключалась в лишении должности городского прокурора. Он и сам не знал до этого, что власть выше всех благ земных, потому что власть источник этих благ, она залог успеха у женщин, она источник богатства и еще чего-то такого, необъяснимого, притягивающего, порабощающего человека любого уровня. Он знал многих людей, умных, выдающихся, но ни одного из них не было столь сильного духом, кто бы отказался от власти. Ради женщин идут на преступления, но это очень редко, а вот ради власти, всегда. Несмотря на длительные лесные прогулки в одиночестве, где, как ему казалось, его сопровождают птицы и поют для него радостные песни, он при подходе к дому, чувствовал непроходимую тоску. Казалось, Светлана спросит, а если не спросит, то обязательно подумает: кто ты теперь? почему ты себя так дурно вел, что тебя лишили должности городского прокурора?
   Но супруга, как могла, отвлекала его от безысходных мыслей, он кивал головой, соглашался с ней, но чем активнее она шефствовала над ним, тем глубже он загонял эту обиду вовнутрь себя и страдал от этого еще больше.
   Иногда помогало спиртное. Света видела, что муж тянется к рюмке чаще, чем к ее губам, но, чувствуя его настроение, не возражала, наоборот, агитировала: выпей, легче станет.
   Вскоре Владимир Павлович почувствовал, что у него нелады с печенью, а это значило, что со спиртным надо заканчивать.
   В один из дней апреля он намотался по кабинетам местных чиновников, а председатель Дырявое Корыто повышал на него голос и говорил, что он, Владимир Павлович, теперь никто и нечего ему задирать рыло, поскольку это рыло давно в пушку.
   После этого разговора он сел в свой джип, мотор долго не заводился, что окончательно вывело его из равновесия.
   Домой он вернулся в восемь вечера, сел перед экраном телевизора и вдруг почувствовал, что его клонит ко сну. Прилег на диван, как был одетый. Света решила не трогать его. Она думала, что около двенадцати, в это время он обычно поднимался, посещал туалетную комнату и возвращался на место. Так вот в это время он и ляжет в семейную кровать, рядом с ней. С этой мыслью, она легла, пригрелась и крепко заснула.
   А Владимир Павлович в это время погрузился в другую жизнь: перед ним во всей привлекательности и доброте возник образ его первой супруги Валентины на том самом месте, недалеко от Центрального телеграфа. Она так же, как и тогда стала спрашивать его: вы не из Прибалтики? У вас прибалтийский акцент. Потом она увела его в Александровский сад, долго и жарко целовала его так, что у него появилась кровь на губах. Тогда Валя достала белоснежный платочек и вытирая ему губы, спрашивала:
   - Зачем ты бросил меня, что я тебе такого сделала? Я приютила тебя бесприютного, не позволила тебе жить на вокзале, пожалела тебя, вернее, проявила к тебе гуманные чувства, а ты так обманул меня, почему, скажи на милость?
   - Прости меня, я страшно виноват перед тобой.
   - Останься со мной и никогда не уходи от меня,- произнесла она и взяла его за руку. Они шли дорогой, затем поднялись выше туч, любуясь луной и звездами, а под ними крутилась земля, маленький шарик с пожарами, наводнениями, разводами, войнами, разрухой и голодом.
   - Не будем больше возвращаться на землю, - сказал он Вале.
   - И я так думаю, - произнесла Валя, хватая его за руку и увлекая в бездонный космос.
   Света поднялась только утром, когда свет вовсю проникал в окна и тут же бросилась к мужу. Муж спал... вечным сном. Ужас свалился на ее бедную голову так быстро и так неожиданно. Она даже не могла реветь: душа закаменела, слезы, как ручеек в пустыне, высохли. Она ожидала всего, что угодно, только не этого. Она осиротела, оставшись с маленьким ребенком на руках. Его надо поднять на ноги, а как это сделать, не имела решительно никакого понятия. Высокий забор и золотая крыша над ее прелестной головкой вдруг исчезла, забор развалился и перед ней предстала жестокая действительность, где надо было вертеться волчком, чтобы выжить да еще сына поднять на ноги. И потом, как это так? Вчера был, говорил с ней, улыбался, а сегодня его нет. Вот он лежит как во сне, с маленькой едва заметной застывшей улыбкой на губах, и эти губы никогда больше не изрекут ласковое слово в ее адрес.
   Смерть мужа заставила ее думать о том, о чем она раньше никогда не думала. Оказывается, жизнь это не что-то вечное и незыблемое, данное раз и навсегда. И правильно делают те люди, которые думают о том, что придется умирать. Это ведь сказывается на поведении, на отношении к другим. И ей очень хотелось сделать что-то для окружающих.
   Не утешало даже то, что муж оставил неплохое наследство: прекрасный дачный дом в Подмосковье, отремонтированную квартиру по европейским стандартам, два автомобиля и полмиллиона долларов.
   И здесь дом, стоимостью в триста тысяч, а в нем много добра. А сколько одежды мужской и женской, и особенно детской. Надо раздать все людям, а дом продать и вернуться в Москву. Светлана раздала все это, не думая о том, что сколько стоит.
   После похорон мужа, а похоронила она его здесь же, в Клевене, поскольку не было никакой возможности перевести тело в Москву, к ней подошли два алкаша и стали просить забор, что опоясывал дом на могильные ограды.
   -- Но...забор...ограждает участок и дом, как же я могу это сделать? А потом он недешево стоит.
   -- Дом вы все равно продадите. Вы-то здесь жить не будете, -- сказал один из них, нагло глядя ей в глаза. - А если не продадите, его и так разберут по частям.
   -- Откуда вы знаете? а может, я здесь останусь?
   -- Мы усе знаем, -- сказал патлатый.
   -- Ну и хорошо. Только забор разбирать я не намерена, -- заявила Света уже более твердо и повернулась, чтобы уйти.
   -- Она давно не обнималась, -- добавил второй мужик и захохотал.
  
   Вскоре Света повесила объявление о продаже дома. Оно читалось издалека на любом заборе из деревянного штакетника. Слух о том, что продается москальский дом, облетела всю округу с быстротой молнии. Уже на следующий день председатель местного совета Дыртко Корыто появился у калитки, запертой на ключ, и со всей силой стал нажимать на кнопку звонка. Светлана выбежала в халате, узнала председателя, его невозможно было не узнать, и открыла калитку, пригласила в дом.
   -- Я еще раз прибыл выразить вам свое сожаление по поводу гибели так сказать вашего мужа, -- патетически произнес Дырко Корыто.
   -- Премного благодарна. Но почему гибели? -- нахмурив брови, спросила Света.
   -- Я, знаете, не совсем затем пришел сюда, я сюда пришел по объявлению, а так у меня к вам и вашей семье нет никаких претензий. И вы, и ваш муж являются гражданами незалежной Украины, они могут иметь свой дом не только в Клевене, но и в Бердичеве, они так же могут и продать этот дом за денежки, разумеется, за зеленые. Я все жду, не дождусь, када Украину примут у етот Евросоюз и завалят нас продухтами, построят нам дома, такие же как у вас етот дом. Но пока там Юшшенко раздумыват, вступать али не вступать у ету Европу, или к американцам податься, я решил не затевать строительство своего особняка. Но..., э, все не то. - Дырко Корыто почесал затылок и снова заложил руки за спину, как в добрые старые времена, когда он обитал за Уралом на валке леса, где ходили, туда и обратно только так: руки за спиной. - Мине доложили, что продается этот дом, и когда я подошел, действительно увидел, что дом продается. Сколько он мог бы стоить? Я прошу учесть, что при его строительстве, я, так сказать, все льготы предоставил вашему мужу, дай ему Бог здоровье, простите: дай ему Бог озможность посетить царствие небесное и тама остаться на вечные времена..., так вот, я подписал ему за всех, за архитектора, пожарника, землеустроителя и все-всех единым махом.
   - Нам с покойным мужем этот дом обошелся в триста тысяч долларов, - сказала Света.
   - В три тысячи долларов, так?
   - Вы, Дырко, глухой малость: не три, а триста тысяч долларов.
   - У меня таких денег в жисть не было, и быть не могло. Я вел скромный образ жизни, понимаете, а не то, что вы там, в Москве. У вас, должно быть, там своя скважина, откуда идет газ, и вы его продаете нам же, - так?
   - Знаете что, Дырко Корыто, я вам буду платить триста долларов в году.
   - За что?
   - Вы будете присматривать за моим домом. Чтоб крышу не разобрали, окна не выбили и цветные стекла не растащили, чтоб забор не унесли.
   - И шоб калитка на заборе была цела, - в восторге произнес Дырко Корыто.
   - Вот именно.
   - Тогда по рукам!
  
   Так Света с маленьким Володей уехала в Москву, не сумев продать дорогостоящий дом. Отъезд не сопровождался ни радостью, ни печалью: Света здесь жила немного и не успела привыкнуть, так как она привыкла в Москве.
   Ее отъезд был воспринят по разному: соседки наперебой доказывали, что Света была хорошая женщина - к ней можно было обратиться по любому вопросу и в любое время, она никому никогда ни в чем не отказывала и даже долги прощала.
   -- Наш председатель виноват в ее отъезде, -- говорила соседка Авдотья соседке Фросе, -- ён стремился завладеть домом, вот и щипал ее со всех сторон.
   -- Так-то оно так, но, кажись, и ты старание к этому приложила, внесла свою лепту в то, чтобы Светка быстрее уехала отселева. Кто на калитке все время выводил: буржуи, убирайтесь вон, неча нас тутечки ксплуатировать?
   - Да не карябала я ничего никогда на заборах, а тем более на калитках. Мальчики там мелом что-то выводили, а больше-то ничего и не было: и Света, и покойный Владимир Павлович нисколечко никому не мешали, и никто бы этого не стал делать.
   -- Молчи, Авдотья, вон идет Степан. Он виноват во всем. Кто нас с тобой посылал забор фекалиями окроплять? Он и посылал, не помнишь, рази? А Светлана хорошая женщина: и укол могла всадить в попку лучше любого врача и лекарство посоветовать, когда в правом боку кололо, и жалобу написать, а теперь что? Обе мы виноваты, и не только мы.
   -- Все одно, такой дом нельзя строить на селе. Вона, и теперь этот Дырко Корыто, наш преседатель там живеть незаконно, иде он набрал столько тышш долларов?
   -- Нас с тобой ограбил, вот где он взял. Раньше при коммунизьме было куда лучше: никто домов не строил, а если и строили, то не выше первого этажа и даже редко кто жестью покрывал. Никто никакой зависти не испытывал. Раньше, так справедливость была, все одинаковы: зря молодежь на запад поглядывала, -- доказывала Авдотья, расчесывая левую ногу около пятки, которая ее беспокоила перед переменой погоды.
  
   Света вышла из поезда на Киевском вокзале в Москве вместе с сынишкой Володей, который уже топал собственными ножками, держась за руку матери.
   - Куда ехать? - наперебой спрашивали владельцы машин, желающие подзаработать.
   - Недалеко.
   - Тогда садитесь, - сказал молодой парень и тут же схватился за ручку большого чемодана на колесиках.
   Света уехала на квартиру бабушки умерший пять лет тому. Трехкомнатная квартира, в которой был произведен евроремонт, выглядела довольно шикарно и была удобной во всех отношениях.
   В Москве Светлана немного ожила, и все чаще стала подумывать, что ее ждет в будущем. Ей исполнилось всего двадцать девять лет, а это возраст, когда все еще впереди.
   Ее навещала Марина и советовала брать от жизни все, что может.
   - Жизнь дается один раз. Твой прокурор был хорошим человеком, но ты не виновата в том, что его нет. Если бы он был жив, тогда ты, при живом муже, могла бы раздумывать: морально ли побывать с другим мужиком в постели? а теперь что?
   -- Я не могу так, сразу, -- объясняла она Марине свое поведение. -- Образ покойного мужа все еще перед моими глазами.
   -- Для того, чтобы этот образ исчез, вернее, чтоб образ твоего мужа не появлялся, ты должна переспать с другим. Это же так просто. Тот, кто будет на твоей груди, изгонит образ твоего покойного мужа, -- наставляла Свету Марина.
   -- Марина, скажи, образ твоего Димы давно изгнан из твоего воображения? И как это было, когда это произошло?
   Марина пожала плечами. Образ Димы для нее померк прямо в день свадьбы, очевидно в тот самый момент, когда она перепутала его с другим.
   -- Знаешь, для меня всякие там нравственные категории все равно, что смена северного ветра на южный. У меня с Димой хорошие взаимоотношения с самого начала. Все равно, лучшей женщины ему не найти, он это прекрасно понимает, а если я получаю радость еще с кем-то, и доставляю эту радость в ответ кому-то, вернее, разделяю ее с кем-то, значит, я могу. У меня больше энергии, мой потенциал выше, чем, скажем, у Лины, или даже у тебя.
   -- Не в потенциале дело, -- сказала Света.
   -- А в чем?
   -- Какие мы все-таки разные, Марина. Я часто думаю об этом, и не могу найти ответ на этот вопрос. Мы смотрим на один и тот же предмет и видим его каждая по-своему. И потом, ты производишь впечатление сытой, довольной всем барыньки, так ли это на самом деле? Мы все же подруги и мне хотелось бы знать.
   Марина опустила глаза. Дела у нее были далеко не так блестящи, как ей хотелось, и как она показывала перед всеми. Дима писал редко, а денег вообще не присылал. В коротких письмах, в одну две строчки он сообщал, что оклад у него ниже среднего, кормят их плохо, поэтому вся скудная зарплата уходит на дополнительное питание. Все шло к тому, что ей Марине, такой энергичной и такой коммуникабельной надо было искать работу, а она так хотела слыть женой нового русского. Ведь жены новых русских не работают. Их работа это смена нарядов, их заботы, как лучше одеться, их проблемы - ожидание мужей с работы, иногда и до рассвета.
   - Нет, у меня ничего этого никогда не было и не будет. Не за того замуж вышла. Дима..., он хороший человек, но не тот запал у него. Толку от него мало. Это я так...
   Марина залилась слезами и уронила голову на плечи Светы.
   - Ну, ну, будет тебе. Все образуется, все будет в порядке. Сын у тебя растет, Дима вернется. А когда он вернется, сядем втроем, поговорим...
   41.
   После убийства Тимура часть его родственников покинула Москву по собственной инициативе, часть наиболее упрямых, кому удалось пустить корни более глубоко, была изгнана из столицы не столько другими группировками, претендующими на Москворецкий рынок, сколько правоохранительными органами. Теперь хозяйкой гостиницы "Севастополь" стала Натали. Она еще раньше требовала от Тимура расписки по всякому поводу, складывала их в отдельную папку, а после его гибели предъявила в судебные органы и выиграла не только гостиницу, но и квартиру Тимура. По этим распискам, в которых были искусно подставлены цифры, Натали возместила лишь часть своих кредитов.
   Она значительно подобрела, страсть к вкусной пище выровняла ее талию с объемом бедер, раздвинула плечи, наградила вторым подбородком и основательно раздула щеки. Натали дышала сытостью, могуществом, и ее жизненная энергия била через край. В личном распоряжении Натали - три Мерседеса, две машины "Вольво" и пять дюжих молодцев личной охраны, готовые за нее положить живот свой, если потребует обстановка.
   На своего благодетеля Ефима Андреевича Раскорякина, сегодняшнего мужа, она уже смотрела несколько свысока и относилась к нему, как к старой изношенной кофте, все еще удобной, в которой она чувствовала себя комфортно, но выглядела как будто старомодно: и носить уже неохота, и сбросить еще не время.
   Ее подруга Моника из города Кельна дала ей хороший совет:
   - Твоя задавить муж на постель. Муж весь ночь не может, а твоя требует весь ночь бим-бим. Муж старый, а ты молодой, голодный на постель: требуй бим-бим, не переставая.
   - Спасибо, я так и сделаю, - сказала Натали, и в ту же ночь не слезала с Ефимчика-херувимчика, как она его называла. Когда он уставал и казался ни на что негодным, она пускала слезы, обвиняя его в том, что он уже разлюбил ее, что путается с другими бабами, а она страдает, заснуть не может, ей снятся эротические сны, чувствует себя нервной. Даже специальные статьи под нос совала. Ефимчик - херувимчик читал эти статьи и убеждался в том, что женщина без секса становится мегерой, поскольку отсутствие такового отрицательно сказывается на ее психике, а следовательно на здоровье.
   - Я начну пить настойку женьшеня, это поможет, потерпи немного.
   - Не могу-у! Я вся горю. Откормил меня на свою голову! И выходит: сам виноват. Хоть кобеля какого ищи. И найду, ты не думай, я страдать не привыкла. Вот только одна проблема...
   - Какая проблема, золотце мое? - спрашивал все еще могущественный любовник, целуя ее в жирное плечо.
   - Да люблю я тебя, черта старого, вот какая проблема. Если бы не любила, давно бы бросила. Эх, дуры мы бабы, дуры несусветные. Это только русские бабы такие: втрескаются в одного...какого-нибудь карлика немощного и...до гробовой доски. Вон моя подруга Моника из германского посольства,... у нее каждый вечер другой.
   - Потерпи, ласточка моя прыткая, моя пышка ненаглядная, мой пряник сладкий, всегда свежий и всегда горячий, - лепетал Ефимчик, - сегодня же я дам задание разыскать эту настойку. Говорят, от этой настойки...словом ты будешь сыта, как от черной икры.
   - Это надо ждать, а я ждать не люблю. Буди своего дружка, ленивого и пусть он работает, балдеет, умирает и снова оживает.
   У Ефимчика слиплись жидкие пепельные волосы на макушке, а струи пота текли вдоль морщинистых щек, но он старался, сколько было сил.
   Утром он встал, как побитый, после бессонной ночи и выпив только чашку кофе, отправился в мэрию по вызову к Лужкову. Там ему крепко досталось за то, что он не завершил ремонт перехода у метро "Профсоюзная" дабы убрать светофор на оживленном перекрестке. Он так расстроился, что отказался от обеда. Домой вернулся раньше обычного, это был его уже новый дом, роскошная четырехкомнатная квартира, бывшая квартира Тимура, где он проживал с Натали уже около четырех месяцев. Но Натали дома не было.
   Великий человек отрезал себе тонкий кусок старой копченой колбасы, съел с черствым, слегка заплесневелым хлебом, и, через некоторое время почувствовал резь в животе.
   Около двенадцати ночи открылась дверь, громко вошла Натали, сбросив с себя все на пол и сверкая телесами, сказала:
   - Ефимчик- херувимчик, пошли в душ! Я так тебя хочу, я горю вся, ты понимаешь? твоя Натали извелась по тебе, ну давай, поднимайся, мой пупсик! - и расхохоталась. Хохот у нее был такой сексуальный, что Ефим Андреевич, несмотря на расстройство желудка, вскочил как мальчик, и побежал следом за ней в ванную. Там была широкая ванная на двоих.
   - Сними с себя все, перестань стесняться своей возлюбленной. Или твой дружок уже не поднимается самостоятельно? Так я его живо подниму.
   Ефим Андреевич обнажался медленно, не глядя в лицо молодой супруге, он все же робел перед ней и когда дошел до трусов, сказал себе твердо: нет, и опустил руки.
   - Ладно, иди, я сама сниму с тебя, - сказала Натали, лежа в ванной совершенно нагая и протянула ему руку. Ефимчик-херувимчик подчинился и уселся напротив.
   - Я сегодня..., - начал, было, Ефим Андреевич и осекся.
   - Можешь не продолжать, я знаю, что ты скажешь. У тебя был трудный день, и ты предпочел был полежать рядом с молодой женой с полузакрытыми глазами, но меня сегодня так возбудили эти испанцы, что я, чуть было не пошла с ними в сауну. А ведь они меня приглашали, но я подумала: у меня есть любимый муж.
   - Я, я поступил бы точно так же, моя дорогая, моя ненаглядная Нефиртити, - произнес он дрожащим голосом и положил ладонь на ее ногу выше колена.
   - Выше, выше, - умоляла она. - Я давно не пробовала в ванной. В ванной должно быть чертовски хорошо.
   Контакт в ванной был неудачным, и Натали приказала убираться к чертовой матери. Ефим Андреевич повиновался. Он ушел на кухню, глотнул немного коньяку с шампанским, зная, что его супруга не отстанет.
   И действительно, вскоре она появилась в набедренной повязке, чистая, мягкая, лоснящаяся, надушенная, схватила его за руку и потащила в постель.
   - Только не вздумай заснуть, а то..., - пригрозила она, пожирая его хищным чувственным взглядом.
   Ефим Андреевич на этот раз не ударил лицом в грязь, но Натали была ненасытной: то, к чему он так когда-то давно стремился, было здесь, перед ним, его было так много и оно дышало такой страстью, что ему было явно не по зубам.
   " Вот черт, снова проснулся в ней этот бес, которого я унять уже не в силах. Не те годы, не тот запал, ей нужен еще один жеребец. Это мог бы быть..., скажем, Подь - Подько Том Иванович! что если их свести? В сауне, например. Скажу, что ..., что же я скажу? А вот. Пойдем втроем, затем я позвоню по любому ложному номеру и - приду в ужас. Мне срочно бежать. Побудьте тут без меня, скажу, я чичас вернусь. И срочно уйду. Том Иванович кот еще тот, к тому же он молодой кобель. Так лучше Том, чем эти охранники, которые, конечно же, трахают ее по очереди".
   - Ну, ты, Ефимчик-херувимчик, работай, давай, не то я пойду на панель. Мне нужен массаж. Внутренний массаж, ты понимаешь? ни черта ты не понимаешь. Ты скоро станешь полным импотентом, что я тогда буду делать, скажи? Ну-ка, покажи язык! придется тебе поработать языком. Ничего не поделаешь, голубчик: надо ублажать свою молодую жену, иначе беда.
   - Я еще в состоянии, - заявил совершенно обессиленный муж. - У меня вчера был трудный день, ты должна понять меня.
   - У тебя каждый день - трудный день. У меня это уже здесь, - изрекла Натали, ткнув пальцем выше горла.
   Ефим Андреевич все же заснул в объятиях молодой жены. Теперь не только его плоть спала, но и он сам спал.
   Натали поднялась на рассвете и, перекусив на скорую руку, бесшумно открыла и так же бесшумно заперла дверь. Ефим Андреевич проспал еще долго и проснулся только без пятнадцати десять. О завтраке нечего было и думать.
   "Гм", сказал он себе, просовывая ноги в нечищеные туфли. Сегодня в десять ноль-ноль планерка, а на планерках обычно присутствует кто-то из мэрии столицы. А Том Иванович Подь - Подько в последнее время ведется несколько независимо, если не сказать вызывающе. Во всяком случае, в мэрии знают все, что бы он ни сказал на любом совещании закрытого типа.
   В этот день Раскорякину явно не везло. Вдруг раздался звонок от зампреда Лужкова Шанцева, который потребовал лично явиться к двенадцати и доложить об открытии небольшого рынка "Радужный" на Нахимовском проспекте. Ефим Андреевич вызвал водителя. Тот явился с опущенной головой. Вчера был на именинах и немного перебрал: сегодня дико болит голова.
   - Поедем в мэрию Москвы, - сказал Раскорякин.
   - Поедем.
   Но водитель, как только выехал, нажал на педаль и поехал на красный свет. Все бы ничего, да в них врезался микроавтобус. Ефим Андреевич стукнулся головой о лобовое стекло, да так, что из виска потекла кровь. Он не стал разбираться, что там дальше, а вызвал другую машину и уехал домой почивать. Даже от скорой отказался. Кровотечение остановилось, а вот головная боль не проходила, а наоборот усиливалась.
   Поев, подсохшей колбасы и запив чаем, Ефим Андреевич стал ждать супруги. Может, она пожалеет его, ведь та, предыдущая жена, которую он бросил на произвол судьбы, пыль с него сдувала. В девять часов вечера он включил телевизор, послушал новости, а после новостей стал поглядывать на часы. Иногда до его ушей доходило громыхание лифта, и всякий раз ему казалось, что это она. Но Натали не являлась. Ее не было ни в десять, ни в одиннадцать, ни в двенадцать ночи.
   "Где это она, что могло произойти? - думал он напряженно и никак не мог найти ответ на свой вопрос. - Может, напали на нее, как знать, все в наше время возможно. А если убили? Где искать? только в морге. Если не явится до утра - обзваниваю морги. Один морг здесь рядом, рукой подать, даже сходить можно".
   Ефим Андреевич вышел на балкон и, напрягая зрение, несколько пошатнувшееся, всматривался в пешеходную дорожку, по которой редко, но все же мелькали одинокие женщины, а иногда и мужчины с волосами как у женщины. И в каждом таком человеке он старался узнать свою несравненную Натали. Она возвращалась поздно и раньше, но чтобы ее не было в первом часу ночи, такого ни разу не случалось.
   Он вернулся в столовую, снял трубку и позвонил начальнику управления МВД округа полковнику Звонареву домой. Полковник уже почивал.
   - Послушай, Звонарев, у меня жена с работы не вернулась. Ты можешь чем-нибудь помочь?
   - А как же. Я сейчас всю милицию подниму на ноги. Пусть ищут до тех пор, пока не найдут, - сказал полковник.
   - Благодарю!
   - Рад стараться вашество!
   Натали искали всю ночь и не нашли. Правда под утро она сама явилась с провалившимися, но счастливыми глазами, какие у нее были только много лет назад, когда она приехала в Москву вместе с Ефимом Андреевичем в качестве любовницы.
   - Ну, ты даешь! - произнес Ефим Андреевич.
   - Всю ночь давала, - заявила Натали, и ушла в ванную.
  
   42.
  
   Целых семь лет Борис прожил с Матильдой без детей. Это были самые счастливые, наполненные лирикой годы, когда они наслаждались друг другом, как может наслаждаться человек жизнью, у которого есть все, что он может только пожелать. И живет он тогда в ладу со своим мятежным духом.
   Матильда не надоедала ему, она всегда казалась новой, свежей, нежной и страстной. И страсть эта всегда была умеренно навязчивой: Борис Петрович всегда чувствовал себя молодым с ней.
   И вот Матильда в возрасте двадцати пяти лет решила стать матерью. Она всего лишь навестила врача, сказала ему об этом и в скором времени сообщила мужу, что у них будет потомство. Борис был несказанно рад. Вопрос, который его раньше как-то тревожил, был снят раз и навсегда. Теперь он проявлял о ней заботу, как о маленьком ребенке: возвращался домой раньше, чем обычно, гулял с ней пешком допоздна. Но пришлось нанять охрану. Борис не за себя боялся, а за нее.
   Их уже встретили хулиганы, мелкие, правда и он без труда откупился от них.
   - Тебе нужна постоянная охрана, что ты жалеешь денег, их у тебя куры не клюют. Жизнь дороже денег, пойми ты это, - уговаривала его Матильда.
   И вот в семье Громовых родился мальчик. Его назвали Борисом, по отцу.
   - Я еще рожу тебе сына, - сказала Матильда три месяца спустя после родов. - У нас должно быть трое детей, не меньше. А после третьего ребенка закончу курсы гейш и буду еще лучше в постели, чем когда мы впервые оказались в одной постели. Это немножко тяжеловато, но я проявлю упорство и добьюсь задуманного.
   - Я буду счастлив.
  
   Несмотря на занятость, Борис в отличие от других бизнесменов, старался быть дома как можно раньше, даже если находился в командировке. Дома его ждало милое существо, которое он любил постоянно и страстно: медовый месяц у них продолжался многие годы.
   Матильда всегда выглядела великолепно, приветливо встречала его, и говорила одно и то же: я так по тебе соскучилась! Она часто провоцировала его на интимную близость, будто они не виделись несколько недель. После третьего ребенка, а это была дочь Галина, Матильда поправилась, налилась, но фигуру не теряла, не была толстушкой, просто немого округлилась, морщинки едва заметные на лице разгладились, и она сделалась аппетитной тридцатилетней дамой. А после окончания школы гейш, снова была, как в девятнадцать лет, если не лучше.
   Ничего подобного у него раньше не было, ни с покойной ныне женой Людой, ни с Анастасией также отправившийся в мир иной.
   У Бориса не было ничего подобного ни с женой Людмилой, ни с Анастасией, ни даже с опытными девицами в саунах, с которыми он встречался до Матильды. Его домашнее гнездо, где жила Матильда, всегда манило его, ибо дома его ждала царица его сердца и души, это был своего рода магнит с мощной притягательной силой, а его сердце все из железных опилок.
   Борис много сделал для своей молодой жены: купил ей новенькую машину "Ауди-4", нанял двух домработниц, личного врача, няню, а затем и воспитателя для ребят, а также персональную охрану. Матильда отказалась от водителя, она сама сидела за рулем, быстро приобрела навыки, и водила машину вполне удовлетворительно.
   - Не хочу, чтоб ты думал, что я, как многие жены новых русских, поглядываю на водителя, как на собственность и если эта собственность мне нравится, я могу распорядиться ею, как мне заблагорассудится. И охранник мне не нужен. Пусть стоит у входа, это - пожалуйста, а вот сидеть рядом со мной, когда я катаюсь по городу, или еду на дачу, ни к чему.
   - Солнышко, я тебе верю, как самому себе. Но времена для нас немного изменились. За мной, а, следовательно, и за нашей семьей начнут охотиться. Когда будешь отправляться на дачу с детьми, пусть машина с охранниками следует за тобой на некотором расстоянии. Ты только не возражай, пожалуйста.
   Если Борис уезжал на несколько дней в командировку, он постоянно названивал Матильде по мобильной связи. Матильда полностью затмила образы предыдущих женщин, с которыми Борис был знаком. В отличие от жен многих финансовых воротил, которые не знают, куда девать свою энергию и чтобы ее куда-то выплеснуть, занимаются сексом со своими водителями, охранниками, заводят любовников и даже выходят на Тверскую, Матильда никогда о подобном и не помышляла. Когда ей говорили, что жена Ходарковского купается в ванной, наполненной шампанским, а два любовника ждут ее за дверью совершенно нагие, она брезгливо морщилась и говорила:
   - Разврат в пустой душе и развращенном теле пускает корни, как верба в сырой почве легко и быстро. Слава Богу, я этим не страдаю, мне достаточно мужа, которого я люблю и ценю.
  
   Матильда объездила все достопримечательные места Москвы, обошла все Московские театры и поддерживала связь с начальником отдела культуры английского посольства в Москве Сильвией Стоун.
   В пятницу Борис ушел на работу несколько раньше, намереваясь вернуться до обеда и уехать с Матильдой на дачу. Матильда теплая, мягкая пышечка вскочила, чтобы лично подогреть кофе для любимого мужа.
   - Не задерживайся и будь предельно осторожен, - сказала она, наливая кофе с молоком в маленькую чашечку. - Я буду ждать и даже позванивать тебе, напоминать, так сказать, а то тебя заговорят, заорганизуют, и вместо двух, ты явишься в шесть вечера. Она подошла к нему, обняла его голову и прижала к груди. - Ты - мой дорогой мальчик. Я так тебя люблю...
   - Матильда, я могу опоздать, - сказал он, охватывая руками ее талию.
   - Да я ничего, так обняла, вот и все. А то, о чем ты сейчас думаешь, будет тебе на даче. Идет?
   - Пусть будет так, - сказал Борис, накидывая плащ.
   Внизу его ждал бронированный лимузин и два вооруженных охранника. Они приходили к семи утра, садились в лимузин, курили и обсуждали всякие истории, случившиеся в криминальном мире накануне. К тому, кого охраняли, относились без особого почтения, но свои обязанности исполняли добросовестно.
   Когда Борис вышел из подъезда, задняя дверь лимузина открылась и он сел на заднее сиденье. Несколько минут спустя, они были у станции метро "Нахимовский проспект", вблизи которой располагался офис Бориса.
   Борис заметил, что у входа стоят два блатных парня, ведут себя довольно спокойно, но держат руки в карманах. Это насторожило его.
   - Что будем делать? - спросил он у охранников, тоже обративших внимание на двух загадочных незнакомцев.
   - Это киллеры, - сказал один из охранников. - Вы оставайтесь в машине, а мы выйдем и спросим, что им нужно.
   Борис не стал возражать. Охранники вышли, держа руки в карманах, пальцы на спусковой крючок пистолета, стали приближаться к незнакомцам.
   - Уберите пальцы со спусковых крючков: я Белок, а это мой кореш Болтон. Если вы грамотные, вы должны знать, кто такой Белок и Болтон. Но нам нужен ваш хозяин, скажите ему об этом. Мы ореховские, ...с добрыми намерениями.
   - Вы должны дать слово чести, что у вас, кроме добрых намерений, нет никаких других фокусов: мы в городе, и стрельба здесь нежелательна.
   - Если Белок говорит, что не имеет никаких претензий к вашему хозяину, значит, так оно и есть, и нечего тут разводить болтовню, - сказал Белок, устремив стеклянные глаза на одного из охранников Бориса Петровича.
   Охранник вернулся к машине. Борис, приспустив боковое стекло на сантиметр, сказал:
   - Пусть подойдут сюда.
   Белок с Болтоном подошли к машине. Белок, демонстративно играя ключами от своей машины, дабы подчеркнуть роль миротворца, козырнул и сказал:
   - Выходи, не бойся. Мы люди более высокого полета, чем ты, и у нас капиталов в несколько раз больше, чем у тебя, так что пачкать руки мы не станем, по крайней мере, сейчас.
   - Что вам от меня нужно? - спросил Борис, выходя из машины.
   - Ты должен нам платить, как все честные бизнесмены. Команда Тимура разгромлена, теперь мы здесь хозяева.
   - Сколько же я вам должен платить в месяц?
   - Пять тысяч баксов ежемесячно, - сказал Белок.
   - Я не могу платить такие деньги, - сказал Борис. - У меня дояров так много, что я не знаю, куда от них деваться. Вы, должно быть, переоцениваете мои возможности.
   - Тогда будешь платить десять тысяч в месяц. Мы знаем, сколько у тебя магазинов, какой у тебя доход, где ты живешь, на ком женился во второй раз, короче, мы знаем все о тебе и таких как ты. Если ты будешь кочевряжиться, наши ребята встретят тебя в другом месте, и ты отправишься за Тимуром.
   Сказав эти слова, Белок с Болтоном сели в свой Мерседес и уехали. У Бориса уже было испорченно настроение и ему работалось плохо. В двенадцать позвонила Матильда. Она по голосу определила, что что-то случилось.
   - У тебя неприятности, мой дорогой?
   - Приблизительно, - ответил он нехотя.
   - Чем я могу помочь?
   - Никто мне помочь не может, кроме меня самого. Я скоро приеду, мне не работается сегодня.
   В час дня он уже был дома и рассказал Матильде о визите бандитов.
   - Плати ты им, сколько просят, пусть подавятся. Жизнь дороже денег всех вместе взятых. Сейчас очень опасное время. Может тебе бросить этот бизнес. Уедем в другую страну, и будем жить спокойно, - предложила Матильда.
   - Я не могу уехать из своей страны. Поговорка: где родился, там и пригодился, относится ко мне, как ни к кому другому. Поедем сейчас на дачу, там пообедаем. Я напьюсь сегодня, предупреждаю заранее.
   - И хорошо, я не видела тебя, выпивши ни разу. Посмотрю, как ты будешь себя вести. Если начнешь буянить, я куда-нибудь убегу.
   - Ну, это тебе не грозит, - сказал Борис, поглаживая ее руку.
   В два часа дня он уже сидел за рулем бронированной машины, а внутри была Матильда с тремя детьми. За ними следовала машина с охраной.
   Мать Матильды Вероника Семеновна с ранней весны и до поздней осени безвыездно жила на даче, выращивала огурцы и помидоры, убирала комнаты, готовила завтраки и обеды, когда приезжали Борис с Матильдой. Забор из алюминиевого профиля производил впечатление богатого дома, поэтому охрана действовала круглогодично. Матильда приезжала с детьми, но не оставалась на ночь, а возвращалась к мужу. Обслуживающий персонал на даче был довольно значительный. Это няни, воспитатели, уборщицы, истопники, охрана. Два работника посыпали красным песком дорожки, поливали цветы.
   - Мне здесь очень нравится. Речка только маленькая, - сказала Матильда мужу, когда они приехали.
   - У нас бассейн, какая тебе речка, - сказал Борис. - Вода подогревается, плавай, сколько хочешь.
   - Побродим по лесу?
   - Я не возражаю, только мы оденемся в рабочую одежду, дабы не привлекать внимания посторонних, - сказал Борис. - Я боюсь не только за свою, но и за твою жизнь.
   - Да, сейчас трудное время, - согласилась Матильда. - Взял бы отпуск недельки на две.
   - Хоть на год. Надоел мне этот бизнес. Я чувствую, что хожу по лезвию бритвы.
   - Давай уедем далеко, далеко. Всех денег не заработаем. А потом нам и нашим детям на жизнь хватит. Куда-нибудь в глухомань, где нас никто не знает.
   - Куда угодно, только не из своей страны. За рубежом я чувствую себя не в своей тарелке. Но... на кого оставить магазины? И весь наш бизнес?
   - Пригласи полковника Обормоткина, он производит впечатление порядочного человека и его супруга Лина тоже.
   - Да, пожалуй, можно рискнуть.
  
   43.
  
   Полковник Обормоткин звезд с неба не хватал, он нуждался в сильной личности, которая бы руководила им, а что касается самостоятельной работы, то тут он плавал не очень уверенно и мог, в пылу неожиданно нахлынувших на него чувств, допустить ошибку, на первый взгляд совершенно безобидную, но обычно приводившую к нежелательным последствиям. С Димой он тоже дал маху, ибо, в первые же полгода работы интендантом, Дима разрушил хозяйственную деятельность дивизии настолько, что сам командующий генерал Подметкин схватился за голову и потребовал немедленно заключить виновника под стражу. Но Димы к тому времени и след простыл.
   Борис определил своему заму Обормоткину тысячу долларов в месяц, но о том, чтобы оставить его вместо себя командовать значительной частью рынка, заключать торговые сделки, вести дипломатическую войну с рэкетом и представителями власти пока не могло быть и речи. Борис надеялся, что уже через три четыре года его, дисциплинированного полковника Обормоткина, можно будет оставить на недельку вместо себя, а самому отправиться на море, либо отдохнуть у себя на даче.
   Никто не знал, каким состоянием обладал Борис, а все, кто сдавал выручку, только догадывались о размерах несметных богатств своего хозяина, иногда спорили, путаясь в расчетах, равно как и правоохранительные органы и бандиты, которые доили его умеренно, не зная, сколько же миллионов долларов у него в загашнике.
   Борис, а в этом его активно поддержала и его супруга Матильда, делали все, чтобы не особенно бросаться в глаза окружающим. Квартира и дача с хорошей отделкой, но без излишеств, две машины, личная охрана - вот все показатели для бизнесмена средней руки.
   Матильда одевалась не кричаще, а Борис появлялся на работе в потертом костюме, да истоптанных туфлях. Активный образ жизни и умеренное питание позволяли ему сохранять спортивную фигуру, выглядеть моложаво, так что его юная супруга Матильда, с которой он состоял уже около пятнадцати лет в браке, почти сравнялась с ним по внешнему виду. Бориса выдавали только волосы, которые с каждым годом все больше и больше стали покрываться пеплом и редеть на макушке.
   И в вопросах интимных отношений Борис, как и раньше, играл роль первой скрипки. И даже тогда, когда Матильда стала воспринимать это как нагрузку для себя, он с пониманием относился к ее отговоркам и ссылкам на то, что она устала или что у нее в боку покалывает, или дремота одолела, не обижался и на сторону не смотрел: Матильда заменяла ему всех остальных женщин.
   - Знаешь, ласточка, - сказал он как-то за ужином, - наш капитал достиг значительной суммы и мне кажется, нам бы не грех подумать о тех нищих, что стоят с протянутой рукой и просят подаяние, а также о сиротах, о немощных стариках, которые на свою скудную пенсию живут впроголодь.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Мы должны помогать бедным материально.
   - Тоже мне Лев Толстой.
   - Я далеко не Лев, но не забывай, что все мы равны перед Богом, а в жизни получилось так, что у нас все есть, а у других нет практически ничего. Я не имею в виду алкоголиков, наркоманов, проституток, кто сам себе могилу роет и, в конце концов, прозябает в ней, а тех людей, кто.... словом, тех, кто волею судьбы, оказался на задворках жизни. И особенно детей и больных. Кто им поможет? Наши бизнесмены, во всяком случае подавляющее большинство, думают только о собственном кармане, а мы с тобой образованные люди и потому бизнесмены, с которых следовало бы брать пример.
   - Я не возражаю, - сказала Матильда. - А сколько у нас денег?
   - Приблизительно шестьсот миллионов долларов, - сказал Борис, глядя в лицо супруге.
   - Мы могли бы пожертвовать теми шестью миллионами долларов, которые лежат в Лондонском банке на мое имя. Ты мне прислал эти деньги, когда я еще училась в Англии и не помышляла о таком богатстве. Признаться, я была очень ошарашена и первые ночи плохо спала, но потом пришла спасительная мысль: да это же не мои деньги. И вот случилось так, что они почти мои. Я была для тебя очень богатой невестой, не так ли?
   - Ты и сейчас - самая богатая жена. Только те шесть миллионов, а теперь уже больше, гораздо больше, за пятнадцать лет наросли проценты, - я снимать со счетов не буду, мало ли что? А там деньги лежат, на твое имя. И не шесть миллионов нам нужно на благотворительные цели, а гораздо меньше. Всю Россию мы накормить не сможем. Так, что-то сделать можно, да и пример надо показать нашим толстосумам, а то они от жиру бесятся.
   - Да, среди новых русских, мало тех, кто думает о бедных и нищих. Богачи инвестируют политические партии, тех, кто проходит в Государственную Думу, а о простых людях никто не заботится, - сказала Матильда. - Я сегодня пойду в универсам, там много старушек бродит и каждая подходит к полкам, где лежат продукты, в том числе и дорогие, но кошельки у этих старушек тощие. Обычно они берут дешевый хлеб и редко когда пакет молока. Я раздам каждой по две три сотни рублей. Это мизер конечно, но все же...
   - Попробуй, - сказал Борис, - а я пойду в пенсионный отдел и в день раздачи пенсии сяду рядом с кассиром и каждому вручу по сто долларов сверху.
  
   Универсам "Балко" на Севастопольском проспекте не самый дешевый продовольственный комплекс, но в нем можно найти все, от свеклы и лука до оливкового масла. Он работает с восьми утра до двадцати вечера без перерыва на обед и без выходных. Все, как на загнивающем западе. Единственная разница в том, что, в отличие от Запада, далеко не все граждане России могут здесь отовариваться. Большинство ходит, выбирает что подешевле, по карману так сказать и не найдя ничего подходящего, разводят руками, тяжело вздыхают, а чаще ищут виноватых.
   Матильда с хозяйственной сумкой подошла к универсаму в десять утра; перед ней автоматически раздвинулись входные двери, она вошла, взяла тележку и прошла вовнутрь. Здесь она сразу же пристроилась к интеллигентной старушке, которая стояла сначала в молочном отделе, внимательно рассматривала упаковки с творогом и сыром разных сортов, изучала стоимость, потом извлекала свой тощий кошелек, что-то подсчитывала и разочарованно ушла в хлебный отдел.
   "Она нуждается, - мелькнуло в голове Матильды. - Я ей выделю пятьсот рублей. Это чуть меньше, чем ее месячная пенсия. Только как предложить? что сказать, чтоб не обиделась?"
   - Извините, я вижу: вы колеблетесь, что взять. Вероятно, вы забыли деньги дома, в таком случае я могу вам помочь. У меня здесь пятьсот рублей, они оказались лишними и...и мы с мужем..., мы люди не бедные, решили, что неплохо было бы оказывать помощь нуждающимся. Возьмите, потом вернете...
   Женщина повернула голову и уставилась на Матильду как на врага народа. Губы ее стали вздрагивать, она явно не знала, что сказать.
   Матильда поняла, что бедная пенсионерка увидела в этом какой-то подвох, а то и провокацию и поспешила объяснить более популярно.
   - Да вы не стесняйтесь, пожалуйста. Мы...должны помогать друг другу, что здесь такого? Мой муж успешно занимается бизнесом, а я воспитываю детей. Он выделил мне пятьсот долларов по моей просьбе, я вот пришла, чтобы раздать бедным.
   - Мне ваши подачки не нужны, - гордо заявила женщина. - Умирать буду, но не возьму. Вы из тех, новых русских, так? Так вот отдайте народу награбленное, тогда можете считать, что у вас совесть чиста. Да, да, так и передайте все свое, нечестным путем нажитое, вернее награбленное имущество. А если нет, то мы вас заставим это сделать. Да, да, заставим, вот увидите.
   Оскорбленная женщина кричала все громче, так что другие покупатели начали останавливаться и обращать на них внимание.
   - Ну, если вы так ..., то простите, я хотела как лучше, - робко произнесла Матильда, пятясь назад.
   - Она проворовалась и теперь хочет для очистки совести искупить свою вину подачками, - сказала какая-то дама помоложе, явно не пенсионерка, - и правильно вы, Сталина Иосифовна, поступили, что отказались от подачки. А вам, дамочка, не с подачками лезть к народу, а разоружиться, полностью и окончательно. Геннадию Андреевичу надо об этом доложить и пусть он организует массы на борьбу с этими новыми русскими, Чубайсами да Гусинскими, Потанинами.
   Матильде в самый раз надо было смываться, что она и сделала. На шум, устроенный Сталиной Иосифовной, бывшим инструктором московского горкома партии еще при Гришине, прибежала охрана с целью молниеносно навести порядок. Достаточно было блеснуть униформой, могучим ростом, чтобы те, кто любил помитинговать даже на пустой желудок, тут же разбрелись по разным отделам универсама.
   Матильда вышла с пустой тележкой, отдала номерок и взяла сумку, ничем не наполненную. Сразу у входа ее обступили алкоголики.
   - Пожалуйте на бутылку!
   - Рупчик не хватает, одолжите бедному человеку, я скоро уже пойду на пенсию, пока не работаю, а выпить хоцца.
   - А у мене дома куча внуков, ужо три дня не емши и не пимши, - сказал один рослый, широкий в плечах мужик без двух пальцев на левой руке, - пожалуйте рупчиков сто. Я отработаю ежели надо, я сантехник по профессии, у ЖЭКе работаю, но тама зарплаты три месяца, считай не было.
   Матильда вытащила из кошелька несколько тысяч рублей, сунула в руку сантехнику и сказала:
   - Раздайте остальным, - а сама ушла, не поворачивая головы в сторону тех, кто устроил потасовку из-за общих денег, поскольку разделить по-братски не представлялось возможным.
  
   Вечером Матильда сказала мужу, который тоже только что вернулся из пенсионного фонда:
   - Меня чуть не поколотили в универсаме. Одна дама из бывших партийных крыс страшно оскорбилась, когда я предложила ей помощь и устроила скандал. Я понимаю - гордость, наша чисто национальная черта, особенно интеллигенции, но я искренне собиралась помочь, так сказать от души, но добро превратилось во зло. Алкаши на улице обступили меня, я отдала им пять тысяч, по-моему они там на этих деньгах драку устроили, не могли поделить. Мне кажется, не так надо помогать бедным. Может быть перечислить на какой-то счет в госучреждение...
   - Разворуют чиновники, а твои бедные не получат ни одной копейки, - сказал Борис.
   - А ты как сходил, - удачно?
   - Почти так же, как и ты, с той разницей, что на меня никто не шумел, наоборот вежливо со мной общались в пенсионном фонде. Но просили им оставить деньги по ведомости, а уж они-то сами раздадут пенсионерам, поскольку только они знают фамилии наиболее остро нуждающихся. А я понимаю, чем это кончится: моя помощь уйдет в карман чиновникам.
   - И что же делать? Может, пойти к тем, кто стоит у метро с протянутой рукой?
   - Там тоже своя мафия. У нищих есть командир. Поздно вечером, перед закрытием метро, все, кто стоял весь день с протянутой рукой, в том числе и дети, сдают всю милостыню своему боссу. Словом везде, куда не кинься - мрак. Даже гуманитарная помощь, поступающая из западных стран, не доходит до тех, кому она предназначена. Даже во времена Ельцина украли почти пять миллиардов кредита, поступившего от всемирного валютного фонда. Что говорить о более мелких сошках в логове чиновников сверху донизу.
   - Так что, нет выхода?
   - Из каждого безвыходного положения есть как минимум два выхода, - произнес Борис, улыбаясь. - Я подумаю, посоветуюсь, и мы свою миссию мини меценатов выполним, не сомневайся. Кроме того, я получил приглашение от твоей бывшей директрисы Волковой Тамары.
   - Тамары Семеновны?
   - Да. У нее группа каких-то необычных детей от шести до десяти лет. Если хочешь, пойдем вместе. Что-то очень интересное обещает показать. Может быть над этой группой мы и возьмем шефство.
  
   44.
   Борис получил приглашение на необычную педагогическую конференцию в ту самую спец школу, над которой он продолжал шефствовать даже после отъезда Матильды в Лондон.
   Тамара Семеновна выбрала его одного как бизнесмена и мецената, а все остальные участники мини конференции были представителями ученого мира в области педагогики, психологии, медицины, биологии и морфологии человека.
   В пригласительном билете стояла дата: 16 апреля 2005 года, начало в 16 часов.
   - Не хочешь ли посетить парикмахерскую, сделать какую-нибудь необычную прическу, чтоб не узнали тебя в школе, в которой ты училась два года перед тем, как отправиться в Лондон? - спросил Борис Матильду, будучи уверен, что она не откажется. В школе до сих пор не знали, что Матильда, которую он представил когда-то как дальнюю родственницу, стала его женой.
   - Нет, не хочу, а в школу с удовольствием пойду. С тех пор прошло пятнадцать лет, срок немалый. Думаю, что прежних преподавателей там уже нет, а потом и я изменилась, небось, никто не узнает меня. А то что я была твоей родственницей, не то племянницей, не то троюродной сестричкой и никто не догадывался, что я в своего дядю уже тогда была по уши влюблена и даже плакала где-нибудь в углу, если тебя долго не было, - кто теперь может вспомнить об этом?
   Борис с Матильдой скромно, но со вкусом одетые, подошли к спец. школе, в котором теперь все предметы преподавались на одном из иностранных языков - английском, французском, немецком по выбору учеников.
   Тамара Семеновна встречала приглашенных гостей на улице. Матильда узнала ее издали. По ее понятию директор уже должна была находиться на заслуженном отдыхе, но судя по ее внешнему виду, она еще ого-го.
   - Борис Петрович! я очень рада, что вы пришли. И честно скажу: возлагаю на вас большие надежды. Вы с супругой? постойте, постойте. Мне кажется, ваша супруга - моя бывшая ученица. Или я ошибаюсь? Ну-ка признавайтесь: вы - Матильда?
   Матильда покраснела и едва заметно кивнула головой в знак согласия.
   - А вы мало изменились, Тамара Семеновна. Я вас издалека узнала, а прошло уже почти пятнадцать лет, - произнесла Матильда, прижимаясь к плечу мужа.
   - Вот это да! - запела бывшая директриса Матильды. - А я и не подозревала. Ну что ж! Я рада за вас Борис Петрович: у вас жена, как куколка. Ну и хитер же вы, Борис Петрович. Лапшу на уши мне вешал: дескать племянница. Ну, все равно молодец. Вырастил, воспитал сам для себя. Что может быть лучше? Это возрождение традиций девятнадцатого века. Муж должен быть старше. Мы, бабы, несем на себе гораздо больше нагрузки, чем вы, мужики. И если мужик ведет правильный образ жизни, ему не нужна его ровесница. Я сама на себе это испытала. А вот и профессор Звонарев. А вот и Капица с Велиховым! Извините, поднимайтесь на второй этаж, а я пойду встречать этих светил науки.
   В компьютерном классе на втором этаже собралось человек двадцать: ученые, журналисты, политические деятели, несколько депутатов городской думы и Думы России, а Борис с Матильдой скромно уселись в последнем ряду.
   - Господа, - произнесла Тамара Семеновна, - сегодня мы с вами посмотрим уникальное явление в нашей жизни. Еще никто никогда и предположить не мог, что такое возможно. У нас есть группа детей в составе девяти человек с уникальными способностями. Сегодня вы в этом убедитесь. Это мальчики и девочки примерно учащиеся от первого до четвертого класса, необыкновенно талантливы, но очень самолюбивы и обидчивы. Вы с ними встретитесь сегодня. Ведите себя с ними предельно вежливо и тактично, чтоб кто-то не обиделся, не замкнулся. После обхода и беседы с ними, мы вернемся сюда в этот класс и обменяемся мнениями. Это что-то необычно, уникально и в то же время страшно. Есть ли вопросы? Нет вопросов. Только, пожалуйста не задавайте вопросов детям: кто вы, откуда вы, кто ваши родители и т. д.
   Гости поднялись и в сопровождении Тамары Семеновны вошли в музыкальный класс, где мальчик с девочкой исполняли музыку Баха. Девочка на скрипке, мальчик на фортепиано. Музыка исполнялась без нотного листа, наизусть. Академик Капица, которого можно было видеть по субботам и воскресениям в Большом зале московской консерватории, услышав исполнение одной из сложных кантат Баха без нотного листа, застыл на месте. Он поразился искусству исполнения без нотного листа, чего не позволяли себе и не могли позволить профессиональные музыканты.
   Когда исполнение было закончено, Капица долго аплодировал, а потом попросил исполнить адажио сонаты номер 1 си-минор. Мальчик наклонил голову, взметнул смычок кверху и приложил его к струнам скрипки. Музыка полилась, как тихая река.
   Матильда была поражена, она тоже любила Баха и исполняла его произведения, но чтобы наизусть? такого даже в голове не могло быть. Самые выдающиеся исполнители не могут такое себе позволить.
   - Ребята, наши гости пришли послушать ваш концерт, я рада, что вы не возражаете, - сказала директор, когда мальчишка остановился и устремил гордые глаза на слушателей. Девочка по имени Изольда не отрывала смычка и ни на кого не обращала внимания, перешла к следующий части. Мальчик остановил ее.
   - Спасибо ребята, вы прекрасно исполнили, - сказала Тамара Семеновна. - Теперь если вы разрешите, мы покинем вас, не будем вам мешать.
   Девочка с мальчиком наклонили головы, и гости ушли.
   В другом классе девочка рассказывала наизусть роман Пушкина в стихах под названием "Евгений Онегин". Дикция четкая, чтение выразительное, с душой, но гости ушли раньше времени: слишком долго надо ждать окончания, но исполнительница залилась слезами. Обиделась: ее талант никто, похоже, не оценил.
   Дольше всего гости сидели в кабинете физики, где три ученика вместе с преподавателем, разбирали сложные физические явления на уровне высшего учебного заведения, решали задачи не только по физике, но и из области высшей математики. Иногда мальчишка по имени Роман ставил преподавателя в тупик своими неожиданными вопросами.
   В классе иностранных языков ученики свободно общались между собой на английском, французском, немецком и даже на итальянском языке.
   Матильда попыталась поговорить на английском с девочкой, но она быстро почувствовала, что давно не общалась. К тому же девочка Зоя прочитала всего Шекспира в оригинале и сказала, что это очень и очень просто.
   - Если бы не видела собственными глазами и не общалась с этими уникальными детьми, ни за что не поверила бы, что такое возможно, - сказала Матильда мужу, когда они направлялись в тот класс, где собирались перед посещением вундеркиндов.
   - Тамара Семеновна! А Тамара Семеновна! - произносил мальчик, который исполнял Баха вместе с девочкой. - В том конце коридора гладильня. Там кто-то, должно быть, забыл выключить утюг, потому что там пожар. Я это вижу отсюда и слышу запах гари.
   - Как ты видишь, Марк? - спросила директор громко.
   - А я не знаю, как. Вижу и все тут. И запах гари слышу, а вы разве нет?
   Тамара Семеновна поблагодарила мальчика и в его сопровождении направилась в гладильню. Там действительно оказался утюг в розетке. Он прожег наволочку и начал углубляться в доску.
   - Спасибо тебе, мой дорогой, - сказала она и погладила мальчика по голове.
   - А что хотят эти дяди и тети от нас? - спросил мальчик.
   - Они интересуется вашим талантом: вас все любят. Так и передай ребятам: всех вас любят. И я вас всех люблю тоже.
   Волкова вернулась в класс, когда доктор медицинских наук, профессор Потемкин начал свой доклад.
   - Господа, - начал он, - то, что мы сейчас видели, в чем убедились, свидетельствует о многом. Это революция, новый скачок в истории человечества. Похоже мы, наша сегодняшняя земная цивилизация, уступает место другой цивилизации. Как это ни грустно, но это так. Нарождающееся новое племя носит название индиго. Мы давно наблюдаем за ними. Если у нас, обыкновенных людей, полушария мозга разной величины, то у племени индиго одинаковы и даже несколько больше, чем у нас. Иммунитет каждого ребенка племени индиго в двадцать пять раз выше иммунитета любого из нас. Интеллект развития просто необъясним. Эти дети по возрасту второклассники знают больше любого взрослого. Есть сведения о том, что родившийся ребенок от родителей, больных СПИДом, само излечился, стал здоровым, а СПИД, как вы знаете - болезнь неизлечимая. Она все больше и больше распространяется по всему миру. Это уже бич цивилизации. По мнению некоторых ученых, я не буду называть их фамилии, экологическая катастрофа вполне возможна в третьем тысячелетии. Когда она наступит, не берусь сказать. Если она, эта катастрофа произойдет в ближайшее время, из нас никто не выживет, а племена индиго выживут. Далее. Наш генофонд постоянно сокращается и причин этому очень и очень много. Уже сейчас каждый второй мужчина в молодом возрасте, практически импотент, неспособен произвести потомство. В чем причина? А причина простая. Наркобизнес поразил уже весь земной шар. Наши женщины чаще всего рождают нам уродов. Но среди этих уродов попадаются, все чаще и чаще те, кого можно отнести к новому поколению - индиго.
   Я хочу обратить внимание еще на одно обстоятельство. Это опять же мое личное умозаключение. Оно состоит в том, что наш мозг, наш разум, наш интеллект принадлежит...не совсем нам. Не мы им управляем: наш мозг, наш дух, наше "я" управляется кем-то еще. Почему пал коммунизм в конце двадцатого века, а не раньше? Задумайтесь над этим. Как и над тем, почему кучка бандитов на немецкие деньги в запечатанном вагоне в ничтожно малом количестве, проехав через линию фронта, сумела поработить огромную страну, страну Менделеева, Чайковского, Пушкина и Толстого? Задумайтесь над этим хорошенько.
   Далее. Наши экологи кричат на каждом перекрестке: не губите мир, не рубите сук на котором сидите, ибо это не пройдет и не может пройти даром. И что же? все слушают и даже кивают головами, но делают по- своему. Как и раньше. И это не только у нас. Так во всем мире. А сколько спутников дырявят околоземную оболочку. Все хотят на луну, как на Вавилонскую башню. Самое удивительное то, что в век компьютеризации и других величайших достижений, когда человечество могло бы достигнуть так называемого рая на земле, а он вполне возможен, в уме тех же, кто создает, или способен создать этот рай земной, есть нечто гадкое, разрушающее, ведущее ко всеобщей гибели цивилизации. Это тот же процесс: наш ум управляем свыше. Я разделяю ум и нравственность. Ум достигает невиданных высот, а нравственность падает ниже нуля. Проснемся ли мы когда-нибудь? Или мы проснемся, когда уже будет поздно?
   Все слушали профессора, опустив головы.
   Матильда сидела на задней парте и думала, что это сон. То, что она видела и только что услышала далеко от реального мира.
   - Давай, возьмем шефство над этими подростками. Выдели этому интернату пятьсот тысяч долларов...на оборудование, на содержание, на развлечение. У этих будущих гениев все должно быть...вплоть до лучшего автомобиля у каждого. Их надо развивать. И у меня будет работа. Я хочу видеть их каждый день, хочу общаться с ними. Буду вести дневник наблюдений. Пожалуйста не отказывай мне, я никогда ни о чем так не просила тебя, как сейчас. Я на все, на все согласна. Я даже хочу родить такого ребенка, ибо мы хоть в нем останемся. А наши детишки, все трое - обычные, как мы. Ничего нового они не выкажут народу. Ты веришь в это, мой дорогой?
   - Матильда, я не возражаю и не буду возражать. Я только боюсь, как бы ты не ушла от нас, ведь эти дети...из другого мира, они не мы, они и мы - разные полюса. А я... не хотел бы тебя потерять, Матильда, ты не только дорогая супруга, но еще и мать наших детей.
   - Твои опасения напрасны. Я останусь в этом мире. Я и ты - одно и то же. Мое стремление быть ближе к этим людям, избранным Богом, за кем очевидно будущее, простое любопытство, желание познать хотя бы мизерную часть неизвестного, то, что и во сне мне не могло раньше присниться.
   - Что ж! Благословляю тебя. А что касается материальной помощи...тут хоть десять миллионов. Нам с тобой хватит и нашим детям тоже. С лихвой.
   Москва-Закарпатье 2002-2006.
  
  
   40, 2 авторских листа. Адрес эл. почты:Vasily_33@mail.ru
   тел.+380 961944 194;
   +380 97 265 0184;
   915 360 85 62;
   906 716 20 28;
   120 72 83
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   295
  
  
  
  
  
   295
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"