Немолодой уже мужчина в очках со старомодной оправой и потертом сером костюме играл на флейте. Он всегда сидел именно на этом месте, - возле одного из городских мостов, - изо дня в день, из года в год. Посмотреть на музыканта, ставшего уже городской достопримечательностью, приходили все - и местные, и приезжие. Приходили, окружали его плотным полукольцом, и, затаив дыхание, слушали музыку его флейты, которая то текла грустной водой, а то оборачивалась веселым ветром-озорником, порывистым и непостоянным.
И все, кто хоть раз слышал эти звуки, щедро сыпал в небольшой раскрытый чемоданчик музыканта монеты, кое-кто бросал и бумажки, а от иностранцев перепадало и в валюте.
Всех их он благодарил, вежливо улыбаясь. Но за улыбкой, в глубине глаз за стеклами очков, те, кто повнимательнее, видели глубочайшую печаль...
И было отчего печалиться - когда-то молодой Андрей Башкир считался лучшим флейтистом даже не в городе - во всей стране. Сейчас он часто думал, что надо было ему тогда уехать за границу - благо, в предложениях недостатка не было. Но в те годы музыкант-романтик не задумывался о будущем - он весь принадлежал музыке, которая давала ему всё, в чем он нуждался, и была для него всем: и едой, и питьем, и любимой женщиной.
А теперь, постаревший и одинокий, музыкант был вынужден нищенствовать, чтобы хоть как-то заработать себе на жизнь, если этим словом можно было назвать его существование, казавшееся ему бессмысленным и бесцельным.
По большому счету, он не был ни лентяем, ни хроническим неудачником, как большинство тех, кто просит милостыню. Наверняка, собранных даже всего за месяц средств хватило бы, чтобы немного обустроить жизнь. Тем более, что не так уж и много необходимо было старому музыканту от нее, от жизни.
Но это могло стать реальностью только в том случае, если бы все деньги, брошенные слушателями в чемоданчик, оставались у него в руках. А так: милиции, чтоб не трогали, - дай; "братве" местной - тоже дай, ведь иначе побьют до полусмерти. А то и сильнее... И средств едва-едва хватало, чтоб не умереть от голода.
"Ты просто дойная корова! - выговаривал себе Андрей Павлович, - Чья-то машина для зарабатывания денег, вроде шарманки!"
И он с ненавистью смотрел на собственную тень, но та молчала. У нее была собственная флейта, собственная, только другим теням слышимая, музыка, и чемоданчик, в который она собирала тени монет и бумажных денег.
"Молчишь? Тото-же." - заключил Башкир и огляделся. Вечерело, людей становилось всё меньше и меньше, пора было собирать вещи и уходить. Он бы может и остался здесь до поздней ночи, - с наступлением темноты в парке у моста становилось не менее людно, чем в теплый солнечный день, - но после девяти здесь становилось уж очень опасно для одинокого старика с деньгами в чемоданчике. Те, кому он платил, безраздельно владели этой территорией, но - до вечера. Потом здесь появлялась тьма простого хулиганья, да "залетных", которым было всё равно, кому отдает дань старичок в очках.
Андрей Павлович поднялся, выпрямился и моментально согнулся снова, - иголка боли вонзилась в поясницу. Всё так же согнувшись, он собрал свой нехитрый скарб и только тогда разогнул всё-таки спину, скривившись и кряхтя от боли.
"Подожди-ка, а что у нас сегодня за день? - подумал он и напряг память, пытаясь вспомнить. - Так... Так... Начало месяца - это точно... Ох, как бы сегодня "Кривой" за деньгами не явился..."
"Кривым" звали местного "авторитета", которому Башкир в начале каждого месяца отдавал львиную долю своего заработка. Свою кличку он получил из-за шрама, пересекавшего всю левую половину лица, которое всегда словно кривилось в страшной неестественной улыбке. Каждый месяц он приходил и Андрей Павлович, скрепя сердце, безропотно открывал перед ним свой видавший виды чемоданчик, позволяя "Кривому" брать столько, сколько тот хотел. "Вот видишь, я тебе на еду честно оставляю, я ж не зверь какой. - приговаривал бандит вынимая деньги. - Но и ты пойми, мне же тоже кушать надо. А в стране кризис, инфляция, понимаешь..." Потом он похлопывал Башкира по плечу и уходил, оставляя трясущегося музыканта в покое еще на месяц.
"Ай-яй-яй, как нехорошо... - Башкир поцокал языком. - Совсем стареешь, музыкант. Склероз уже начался. А если сегодня? А денег-то почти и нет... Господи, спаси и сохрани!"
К богу какой религии он взывал, не знал и сам Андрей Павлович. Но он надеялся, - и это была его единственная надежда, - что хотя бы какое-нибудь из высших существ услышит его просьбу и смилостивится над ним.
И, как и большинству надежд, этой не суждено было сбыться...
В отличие от Башкира, "Кривой" отнюдь не страдал склерозом и прекрасно помнил, когда и к кому он должен прийти.
Их было четверо: сам "Кривой" и трое здоровяков, один вид которых способен был напрочь отбить желание сопротивляться у кого угодно. Что уж там говорить о бедном Андрее Павловиче, который всё время боялся, что на одной из таких "встреч" его сердце, и без того слабое, вдруг не выдержит.
В этот раз всё началось как обычно: они подошли, окружили Башкира, он без слов откинул защелки замков на чемоданчике и дрожащими руками протянул его "Кривому".
Первый признак надвигавшейся беды, - странный хищный блеск в глазах вымогателя, - Андрей Павлович заметил сразу, но постарался не обращать на него внимания, - авось пронесет. Да и не представлял он, что может прийти в голову такому человеку, как "Кривой".
А тот выгреб наличность из чемодана, - всю! - мелочь не глядя бросил в карман, а бумажные задумчиво пересчитал и посмотрел на музыканта таким взглядом, что душа того чуть не покинула тело земное, чтобы укрыться в теле астральном.
-Это - всё? - спросил бандит, всё так же сверля глазами Башкира.
-Да... - несмело ответил тот, нервно поправляя очки, которые норовили съехать на самый кончик носа.
-Знаешь что, музыкант? Мы тут с ребятами подумали... - "ребята" отозвались дружным "угу", хоть, судя по их лицам, не похоже было, что они обладают сколь-нибудь развитой способностью мыслить. - Подумали и решили: ты не всё нам показываешь. Сколько ты в этот раз заначил, а, музыкант?
-Ни... Ничего...
-Ах, "ничего"?! А если я поищу? - и "Кривой" надвинулся на Башкира, явно намереваясь пощупать-таки его карманы.
Что тогда нашло на него, Андрей Павлович так потом и не смог понять. Ну вывернули бы его карманы, ну и что? Всё равно, ничего кроме дыр в них не было. Но видимо осталось на дне нищенской души еще немного гордости, и мысль о том, что его будет обыскивать какое-то ворье, показалась музыканту настолько унизительной, что он, широко размахнувшись, ударил "Кривого" по лицу. Как ни странно - попал. Вымогатель зашипел змеей, а во взгляде его на мгновение блеснул совершенно сумасшедший огонек.
-Да ты что, старикашка, совсем оборзел, что ли? - "Кривой" потер ладонью место, в которое пришелся удар Башкира. - А ну, держите его!
Детина, стоявший сзади, схватил музыканта под руки, не давая ему даже дернуться в сторону, а здоровый кулак "Кривого" вонзился куда-то под ребра, вышибая воздух из легких. Башкир захрипел, пытаясь хотя бы просто вдохнуть, но воздух упрямо отказывался возвращаться.
Бандит занес руку для того, чтобы ударить еще раз и музыкант понял, что этот второй удар будет для него последним. Бешено колотившиеся сердце вот-вот должно было выскочить из груди...
"Кривой" замер на секунду, готовый ударить...
Замер на секунду...
Потом вторую...
Андрей Павлович непонимающе вращал глазами, пытаясь сообразить, отчего всё вокруг остановилось, и что ему теперь делать. Он даже и не заметил, как из-за спины "Кривого" вышел мужчина, выглядевший так, будто он просто пробегал мимо и, увидев необычную сцену на улице, решил посмотреть, что происходит. На нём были изрядно потертые джинсы, кроссовки с логотипом "adidas" и серая спортивная куртка с капюшоном, который незнакомец, глядя в глаза Башкиру, откинул на спину, выпуская длинные, до плеч, пепельно-серые волосы. Попытайся Андрей Павлович оценить возраст незнакомца, он пришел бы к выводу, что он уже не молод. Но и не стар. Так, среднего, - даже "усредненного", - возраста.
Мужчина заинтересованно оглядел "скульптурную группу", хмыкнул, и сказал, обращаясь к Башкиру:
-Не уважают у нас профессионалов от музыки, да, Андрей Павлович? - и, не дожидаясь реакции музыканта, сам же и ответил. - Точно, не уважают. Сейчас спецы по дракам больше в цене.
Башкир, еще не пришедший в себя, только тупо смотрел на странного "спортсмена" и молчал.
-Да что же вы, маэстро? - усмехнулся тот. - Может, хоть помощи попросите? А я уж вам не откажу. - и, видя, что музыкант не в силах говорить, добавил:
-Так что, помочь?
Андрей Павлович смог только промычать что-то в ответ, и, сообразив, что эти нечленораздельные звуки могут быть недостаточно убедительны, быстро-быстро закивал головой, стряхивая на землю свои очки.
-Хм... - незнакомец задумался, слегка наклонив голову и закусив губу. - Помочь-то вам несложно... Но что я получу взамен?
-Что... Что хочешь проси! Всё отдам! - наконец-то прорезался у Башкира голос. Дрожащий, но достаточно разборчивый.
-Что вы, Андрей Павлович, так много мне не надо. Просто... Не соизволите ли документ подписать? - мужчина произнес слово "документ" с ударением на втором слоге.
-Документ? - не понял Башкир, глядя на незнакомца, протягивавшего ему дорогую ручку с золотым пером и чистый лист бумаги. Абсолютно чистый.
Но сейчас музыканту было не до размышлений о смысле происходящего. Всё это и так было странным до невозможности, и еще одна маленькая странность ничего, казалось, не меняла. Он схватил протянутую ему бумагу и ручку, и, не глядя, поставил внизу листа свою подпись, не обратив внимания на легкий укол в палец, которым он держал перо.
Ручка оставила на белой поверхности бумаги четкий темно-красный след...
Потом, в тот день, он долго не мог уснуть. Всё ворочался на старой, скрипевшей всеми своими пружинами, кровати, и вспоминал, что произошло после того, как он подписал этот непонятный "документ".
Мужчина в спортивном костюме улыбнулся и взял из рук Башкира бумагу с подписью и ручку, потом подошел к каждому из бандитов, легко дотрагиваясь рукой до их лбов, махнул Башкиру на прощание и легкой трусцой побежал дальше...
"Кривой" и его дружки, придя в себя, оторопело уставились друг на друга, и разбежались в разные стороны, причем на их лицах застыло выражение панического ужаса...
А музыкант остался стоять один посереди улицы, удивленно рассматривая свои пальцы, на одном из которых, - том, что держал ручку, - медленно засыхала капелька крови.
И тут он вспомнил - и как кольнуло палец, когда он расписывался, и какого странного цвета были чернила... И всё стало вдруг понятным. Пусть и не верил Андрей Павлович в бога, но вот в существовании его противоположности никогда не сомневался. А кто там у нас, кроме самого Сатаны, брал росписи кровью?
Да, кажется, никто...
И что дальше?
А кто его знает?...
С этой мыслью пришел, наконец, к Андрею Павловичу долгожданный сон...
И снилась ему большая комната, разделенная напополам занавесом, на манер театрального. И он стоял перед ним, и ждал чего-то. Потом вдалеке прозвучал звонок, - странный какой тембр, никогда таких не слышал! - и занавес дрогнул. Андрей Павлович ждал, что он поднимется вверх, либо мягко разъедется в стороны, но нет - ткань начала истончаться, делаясь прозрачной, и открывая взгляду музыканта находящееся за ней пространство.
А там была сцена, о которой флейтист Башкир не мог и мечтать, даже в те годы, когда его имя знали во всей стране и за её пределами. И стояло перед сценой одно-единственное кресло, в котором сидел некто, на существование которого указывала лишь макушка головы, слегка выступавшая из-за мягкой спинки.
А на сцене... На сцене человек в сером плаще с надвинутым на лицо, так, что и не разглядишь ничего, капюшоном, играл на флейте, - странной, слишком длинной флейте, - чудесную мелодию, от которой у человека мало-мальски понимающего в музыке должно было просто остановиться сердце. Остановиться от восхищения, столь идеальной была мелодия. Ни одной лишней ноты, ни одного нестройного созвучия не нашел бы в ней даже самый взыскательный, самый абсолютный слух.
И Андрей Павлович стоял молча, стараясь даже не дышать, чтобы ненароком не разрушить гармонию звуков, разливавшихся вокруг. Стоял и слушал. И казалось, что мелодия эта будет длиться вечно, и никогда уже человек в плаще не отнимет флейту от губ...
Но вот флейтист, резко оборвав поток нот, прекратил играть. И обрушилась на Башкира тишина, тягостнее которой он никогда в жизни не испытывал...
Сидевший в кресле несколько раз скупо хлопнул, так, будто то, что они слышали только что, было лишь обычным, заурядным исполнением давно всем известной песенки. Но человек на сцене поклонился так низко, будто для него эти редкие хлопки были большей похвалой, чем овации тысяч людей.
Единственный, не считая Башкира, слушатель этого странного концерта поднялся со своего кресла и повернулся к Андрею Павловичу, который, без особого удивления, впрочем, узнал в нем сегодняшнего "спортсмена". Одет он был, конечно, по другому, - классический костюм-"тройка", - но это был именно он.
-Ну что, маэстро, как вам музычка? - и опять он отзывался об этой Музыке, - именно так, с большой буквы! - наигранно-пренебрежительно.
-Я... Я никогда ничего подобного... - Башкир всё никак не мог собраться. - Ничего подобного... Никогда... Не слышал...
-Ай, бросьте! И вы бы смогли не хуже!
-Ну что вы... - музыкант упер взгляд в пол.
-Бросьте прибедняться, Андрей Павлович! Сейчас эти интеллигентские штучки не в моде. Только скажите - и на этой сцене будете стоять вы, а не эта бездарность. Всё, что нужно - это ваше согласие.
И тут Башкир вспомнил, - надо же, вспомнил во сне! - и капельку крови на пальце, и свою подпись под чистым листом бумаги...
-Вы... Вы дьявол... - прошептал он, испуганно глядя на собеседника и отодвигаясь от него. - Вы сам Сатана, правда?
-Ну что вы, Андрей Павлович. - улыбнулся тот, разводя руками. - Хотя, не скрою, такое ваше мнение о моей скромной персоне мне льстит.
-Нет, я не Он, - продолжал неизвестный, глядя в непонимающие глаза Башкира, - но я и не тот другой, что на небе. Я, как бы так выразиться попроще... Я где-то между.
-А моя роспись? Кровью?
-Ах, это... Это просто красивый обычай, вы не находите? Кроме того, такую подпись практически невозможно подделать. Никакими методами - ни научными, ни... Ни не-научными. В ней ведь частичка Вас, частичка вашей жизни.
Так как, вы согласны, Андрей Павлович?
Утром Башкир не мог вспомнить ни того, согласился ли он, ни даже самого сна. Ужасно ныла голова, но надо было подниматься с кровати и опять идти на свое место, зарабатывать на существование.
Он с трудом встал, наскоро поджарил себе пару яиц, сетуя на то, что скоро денег не будет хватать даже на них, и на то, что всё никак не доходят руки прибраться в комнате и на кухне. Эта квартирка была единственным напоминанием о былой славе - когда-то ключи от нее торжественно, на городской площади, перед народом, вручил музыканту тогдашний председатель горсовета, сопроводив всю процедуру длинной речью о том, что город не забывает своих героев.
Сейчас у Башкира было другое мнение на этот счет, да что толку?
Привычно устроившись в парке возле моста, Андрей Павлович открыл свой чемоданчик для подаяния, а потом щелкнул замками футляра флейты, облизнув пересохшие отчего-то губы.
Футляр он схватил сегодня со стола в квартире не глядя, - как будто там могло быть что-то новое! - и теперь глядел на его содержимое неверящим взглядом, широко раскрыв глаза. То, что лежало сейчас перед ним, не было его флейтой! Это был совершенно другой инструмент - черный, со стальным отблеском, слишком длинный с виду...
С благоговением подносил Андрей Павлович свою новую флейту к губам, словно боялся испортить её...
...И полилась над городом мелодия, в которой самый взыскательный, самый абсолютный слух не смог бы обнаружить ни одной лишней ноты, ни одного нестройного созвучия. И от этой мелодии у любого мало-мальски понимающего в музыке человека, должно было остановиться сердце. Остановиться от восхищения.
А, если разобраться, то не всё ли равно, от чего оно остановится?