Валин Юрий Павлович : другие произведения.

Год

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    Рассказ не слишком праздничный, практически документальный. Додумывались лишь события, которые оказалось невозможным восстановить по документам и воспоминаниям участников. Документов о 122-м отдельном лыжбате в открытом доступе не нашлось, зато "соседи" о его действиях упоминают, в частности ЖБИ и ветераны 133-й СД. Впрочем, автор, конечно, ни разу не историк, и пытался написать о человеке и судьбе.

Год

  
  
  Памяти красноармейца Ивана Сергеевича Левичева
  и лыжных батальонов зимы 41-го.
  
  
  Снег под лыжами скрипел оглушительно - казалось, с лихвой перекрывает трескотню отдаленной перестрелки. Темная опушка вообще не приближалась, все так же неровно раскачивалась - вот сколько оставалось до леса нетронутой снежной белизны, когда с дороги свернули, столько и осталось. Все так же раскачивалась впереди горбатая спина сержанта Кузнецова; вещмешок ведущего лыжника вроде бы и не ерзал под маскхалатом, подогнан на совесть. Что и не удивительно - опытен сержант, разряд по лыжному кроссу и еще по чему-то спортивному, немаловажному на войне. Впрочем, на коротком привале Иван в очередной раз повозился с собственным вещмешком, перекладывая дополученный боекомплект, и "сидор" перестал досаждать. Больше беспокоило крепление левой лыжи - доделать не успел, вот соскочит в самый нужный момент...
  Сержант обернулся - лицо в окаймлении свободного капюшона, прихваченного тесемками-завязками, казалось темным, неразличимым:
  - Смени, Левичев, я малость умаялся. Только осторожнее - тут борозды, да и еще всякая дрянь под носок так и лезет.
  - Есть осторожнее.
  Иван сменил ведущего, идти стало сразу втрое сложнее: проминать целину, следить за подозрительными кочками, грозящими сломать носы лыж, намечать дальнейший маршрут... Черт его знает, может немцы у опушки мин понапихали? Снег глубокий, но... Зато скрип лыж перестал оглушать, да и мыслишки, что рота прямиком идет на фрицевский пулемет, поугасли - некогда отвлекаться. Зато пыхтение бойцов за спиной Иван слышал много отчетливее. Оглядываться некогда, да и неразумно - Лисенки остались далеко за спиной, но пламя пожаров в деревне все равно слепит...
  Вторая рота двумя колоннами тянулась к лесу. От засевших в Торобеево немцев прикрывала плоская возвышенность. Есть ли в овражке за холмом ручей, красноармеец Иван Левичев не знал, хотя начерченный от руки план местности запомнил намертво. Но карандашный план - это не полукилометровка, многое на нем теряется. С другой стороны, лес на месте и, надо думать, выведет куда нужно. Если, конечно, немцы в нем посты охранения не выставили. Но это вряд ли - фашист леса опасается, а нынешнего зимнего, так и вовсе жутко боится.
  Который час, и начался ли новый, одиннадцатый день января 1942 года, Иван не знал. Наручные часы имелись, но останавливаться, возиться с рукавицами опять же смысла не было. Дыхание уже сбилось, с затылка под шапкой и подшлемником за ворот тек пот, лицо зверски стыло - мороз ночами доходил до минус двадцати пяти.
  122-й отдельный лыжный батальон пребывал в боях с третьего января. Калужское, с переходом на Юхновское направление, воевали южнее Варшавского шоссе... Потрепанная 133-я стрелковая дивизия, которой в усиление были приданы свежие лыжники, в упорных боях гнала врага на запад. Ну, гнала - это некоторое преувеличение. И гитлеровцы были упорны, и изрядная глубина снега особой скорости и маневренности наступлению не прибавляла. Но вновь и вновь атаковали наши полки, выгрызали немца, засевшего в деревнях, насквозь продрогшего и завшивевшего, но все равно упорного и умелого в обороне.
  - Давай сменю, Левичев, - прохрипел сержант за спиной. - В лесу снова поведешь.
  Иван молча уступил дорогу. Воспользовавшись мгновением передышки, оперся о палки и поддернул ремень винтовки. Красноармеец Левичев, сам дотошный и предпочитающий доводить любое дело до конца, уважал разумных командиров. Вообще, после первых боевых испытаний новый батальон внушал все большее уважение. Недостатки... куда без них... изживутся.
  По прибытию в батальон красноармеец Левичев числился среди лыжников новичком. Только что призвали, спецподготовку не проходил, не спортсмен и даже не особо комсомолец по возрасту. И вообще москвич, человек заведомо избалованный и "себе на уме". Батальон формировался в Казани, набирали туда парней надежных, развитых физически и политически, ибо лыжников готовили для действий в ближайшем тылу врага, в отрыве от основных сил, тут нужны самые надежные и сознательные бойцы. Все это было правильно, батальон ехал на фронт, имея высокий боевой дух и полную решимостью беспощадно громить врага. Но в этом деле ведь не только спортивная подготовка нужна, но и достойное вооружение, и специалисты неярких, но необходимых военных специальностей. А вот с этим при формировании батальона как-то не сложилось. Случаются такие нехорошие ситуации. Прибывшие в 49-ю армию "соседние" лыжбаты имели и спецподразделения, и пулеметы, и минометы, а 122-му лыжному не повезло. Одеты и обуты не хуже других, а связистов и саперов почти нет, пулеметные расчеты формально назначены и даже имеют опыт учебных стрельб, вот только самих пулеметов, даже ручных, - "ноль целых, хрен десятых". Служивших "срочную" бойцов и младших командиров насчитывалось с десяток, прошедших Финскую - двое. Это на 570 человек личного состава.
  Вот так красноармеец Иван Сергеевич Левичев, отслуживший полноценную срочную службу сапером еще в 30-х, оказался срочно включен в состав ударного, но не совсем боеготового лыжного батальона. В запасном полку месяц подготовки к нормальной пехоте, и нате вам... Опыт имелся, не мальчик, уж тридцать лет стукнуло, к "защищать мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни" в общем-то готов, но когда в спешке построения уже на погрузку старшина вручил новому бойцу СВТ-38 и лыжи, похожие на две наспех осмоленные доски, стало понятно, что дело плохо. Самозарядную винтовку до этого славного дня Ивану приходилось видеть только на плакатах. Но старшина и слышать ничего не желал, а взводный сказал "вы, Левичев, человек столичный, грамотный, инструмент в руках держать умеете, опытный сапер, справитесь". Интересно, какая связь между саперным делом и новейшими самозарядными винтовками?
  Вообще-то, при близком знакомстве СВТ-ешка оказалась не особо новейшей. Обшарпанная, забитая окаменевшим нагаром, магазин единственный, и тот погнутый: то его не выдернешь, то сам выпадает. Впрочем, примерно так же дело обстояло с личным оружием остальных бойцов-лыжников. Трехлинейки со сбитыми набок мушками, без штыков, наганы с царскими орлами, пистолет-пулемет Дегтярева один-единственный на весь батальон...
  Спешно двигался к фронту лыжбат, по большей части пешим маршем, неся на себе лыжи, боеприпасы, провиант и иное имущество. Ходили слухи, что оружием батальон пополнят уже на месте, а вот с лыжами... По большей части в батальон попали люди, действительно хорошо знакомые с лыжным спортом, но то, что им выдали перед отправкой на фронт, на спортивный инвентарь походило лишь отдаленно. Попытки улучшить конструкцию креплений и осмолить лыжи по-новому приводили к неоднозначным результатам. Комбат за самодеятельность грозил самыми суровыми карами. Красноармеец Левичев неосмотрительных действий не предпринимал, шагал, на коротких привалах разбирался с самозарядкой, именуемой бойцами внушительным термином "полуавтомат" и размышлял над непростой лыжно-саперной судьбой.
  
  ...Лес как-то вдруг оказался рядом.
  - Тьфу, черт бы тебя... - сержант мигом провалился одной лыжей в коварную заснеженную ямку.
  - Правее на шаг-два, - намекнул Иван. - Нам бы под деревья быстрее уйти.
  - Давай-давай, выруливай, - сержант силился освободить застрявшую лыжу.
  Красноармеец Левичев обошел ловушку, проложил лыжню в обход сомнительных зарослей.
  Имелась в лыжбате проблема, изжить которую мог помочь лишь опыт, приходящий, как известно, со временем. Лыжники по большей части были людьми степными, привыкшими гонять по вольным просторам. А лес с валежником, да и местные подмосковные поля-овраги, требовали чуть иных навыков. Нужно понимать что лыжа, сломанная в боевой обстановке, приравнивается... В общем, не награждают за такую потерю.
  Бойцы втянулись под черные стволы и заснеженные ветви. За косогором взлетела и вспыхнула немецкая ракета - бледные блики побежали по развороченному лыжней насту, в коротком сиянии сильнее понесло поземку. Нет, не разглядеть лыжников. Далеко до деревни, да и заслоняет спасительный бугор.
  Вторая колонна роты тоже достигла укрытия, и, ругаясь и путаясь, продвигалась между деревьев. Подошел комроты, узнаваемый по красивым лыжным палкам "гражданско-спортивного" образца.
  - Кузнецов, лыжи осмотреть, бойцам самим осмотреться. За обморожениями следить! Санный отряд отстал?
  - А как же, товарищ старший лейтенант. Вон они... плывут.
  Санный отряд, пробивавшийся следом по лыжне, барахтался в полукилометре от опушки. Лыж у стрелков-разведчиков не было, зато имелись тяжелые станковые пулеметы на санях и изрядный боезапас. Волоклись с трудом, утопая чуть ли не по пояс. Одно название, что разведбат.
  - Пусть догоняют. Кузнецов, боевое охранение - вперед! Потолковее возьми, чтоб немцев не всполошили. А то, как в прошлый раз напорются. И давайте поживее, Кузнецов, поживее! - торопил старший лейтенант.
  
  Снова оказался красноармеец Левичев впереди, правда, теперь, торя лыжню, бойцы менялись чаще. И стало поспокойнее. Вроде и ближе к немцам придвинулись, но не на открытом месте, деревья заслоняют. Конечно, не воскресная лыжная прогулка в Измайлово, но деревья свои, не выдадут. К лыжам-доскам бойцы приноровились, вообще-то в детстве почти все на похожих самодельных катались, Иван еще сопляком, когда на Орловщине жили, себе такие мастерил. Было то давно, но при нужде вспомнишь. Эх, лыжи...
  До войны частенько ездили загород на лыжные вылазки. Славные деньки выдавались. Иной раз гараж Гознака выделит транспорт на хорошее спортивное дело, а то можно и на пригородной великолепной электричке прокатиться. С семьей, сестры лыжи любили, потом уж и молодую жену к физкультуре приучал. Или в городе пробежишься - из ЦПКиО вдоль реки культурную лыжню проложат, проскочишь под склонами Нескучного сада до моста Окружной, устроишься где-нибудь на обрыве с бутербродом...
  Иван сглотнул слюну. Ужинать, в смысле, завтракать, видимо, придется уже в Торобеево. План простой: или немца вышибить, или замерзать всем сводным отрядом. Насчет этого и лыжники, и разведбатчики санного отряда все понимают - сработались, не в первый раз...
  
  На фронт батальон прибыл в первых числах января. Где-то северо-западнее вовсю громыхали орудия, но вблизи пока стояла тишина. Приказано было занять оборону, бдительности не терять. К некоторому удивлению Ивана, горячки никто не порол, живо появилась кухня с ужином. Кто-то из местных дивизионных старожилов показал, где остатки колхозной фермы. Оттуда натащили бревен, принялись рыть землянки. Немцев рядом не было, посты бодрствовали, командиры изучали местность. Через два дня начали подвозить оружие. Не новое, понятно, собранное с поля боя. Зато в избытке. С СВТ-шкой Иван потихоньку разобрался - но что толку, если магазин единственный и шалит? С большой охотой сменил полуавтомат на привычную трехлинейку. Единственно жаль, хороший штык-кинжал "забыть" при себе так и не удалось. Эх, напрасно отчищал.
  Жизнь налаживалась. Батальон заимел два телефонных аппарата, катушки провода. Пистолетов-пулеметов в батальоне теперь хватало - ППШ привозили десятками, и, хотя ручных пулеметов передали всего три, личный состав заметно приободрился. Командование дивизии, пусть и временное, о прикомандированных лыжниках помнило, довооружило, дало время осмотреться, привести себя в порядок.
  В первое серьезное дело 122-й отдельный лыжбат попал в ночь с 7-го на 8-е января. Насколько помнилось красноармейцу Левичеву, это получился довольно бестолковый и не особо удачный бой. Потерь было много, в основном от артобстрела - клал снаряды немец точно. Иван армейский и жизненный опыт имел, а в ту ночь было жутко. Сейчас, после опыта недели непрерывных боев, думалось - а могло ли быть иначе? Опыт - вот что нужно каждому бойцу и батальону. Ну и армии в целом. Опыт и немного удачи.
  
  ...- Стой, а то щас выпремся на "простор речной волны", - предупредил сержант.
  Головное охранение, отдуваясь, привалилось к стволам замерзших берез. Впереди открывалась прогалина, расширяющаяся и уходящая чуть вниз. Неярко искрился снег, гуляла поземка, луна осторожно выглядывала из низких туч. Лесок метрах в трехстах казался непроходимой чащей.
  - Не вижу никакого Торобеево, - озабоченно признал сержант. - Не дошли мы, что ли?
  - Сейчас ротный прибудет с биноклем, он разглядит, - пулеметчик пристроил увесистый ДП в развилку ветвей куста.
  - За следующим леском это Торобеево, - предположил рослый, еще повыше Ивана, лыжник. - Просто за рощей дымы отсюда не разглядишь. А вот за полем, то уже будет Полотняный Завод.
  - Ну да, еще чего скажешь. Полотняный - он же большой, почти город, - усомнился сержант. - А здешний лес на карте только один должен быть. В котором мы сидим. Чего молчишь, Левичев? Ты ж, считай местный. Небось, сюда девушек "по ягодки" водил.
  - Далековато "по ягодки". И я женатый, - проворчал Иван.
  - Столица, сплошь культурные люди. Они ж в театр водят "по ягодки", - разъяснил болтливый пулеметчик.
  - Я тебе сейчас по валенку дам, что у тебя промеж ушей приставлен, - посулил Иван. - Чтоб лукошко поменьше разевал.
  Подошел ротный, скомандовал "отставить разговорчики". Сержант объяснил, что разговор идет о диспозиции, лес-то кончился, а Торобеево не появилось.
  - Похоже, дальше все тот же лес, карта не точна, - старший лейтенант рассматривал прогалину в бинокль. - Значит так, проводим доразведку оконечности леса, потом рота и санный отряд выходят на рубеж атаки. Торобеево там должно быть, некуда ему деваться.
  - И кто эту самую доразведку проводит? - с нехорошим предчувствием уточнил сержант.
  - Не дури, Кузнецов. Вы обстановку знаете, вам и идти. Рывком до той опушки, там уже осторожнее - лесок небольшой.
  - "Рывком"... Это же по открытому. Если немец наблюдает...
  Ротный молча снял с шеи бинокль, протянул.
  - Нету вроде никого, - сержант Кузнецов пытался рассмотреть устье ложбины. - Но что тут разглядишь-то? Глянь-ка, Иван...
  - Я же сапер, - без особой надежды напомнил красноармеец Левичев.
  - Все правильно: вдруг там какие заграждения или мины? Нельзя без сапера. И вообще ты боец крепкий, кого ж тут еще брать? Вон у Алаева уже нос белеет.
  Пулеметчик, обрадованный, что ему идти не надо, принялся усердно растирать нос.
  - В общем, я укажу, что вызвались добровольцами, комбат напишет представление к награде, - намекнул ротный. - Это, конечно, когда возьмем Торобеево. Вы бойцы опытные, сами знаете - время терять нельзя. За деревню до рассвета обязаны зацепиться. До опушки дойдете, отсигналите. Фонарик я дам. Кто еще добровольно вызовется? Тут рывком, дело-то минутное...
  
  Пошли вчетвером. Насчет "рывком" старший лейтенант преувеличил, стоило выйти в ложбину, оказалось, что это вырубка: под снегом полно пеньков и прочей гадости. Двигались медленно, частью чуть ли не на четвереньках. Уставом такой лыжный ход не предусматривался, но куда деваться. К счастью, по открытому месту завесу-поземку крутило так, что порой в полусотне шагов ничего не увидишь.
  Разведчики добрались до опушки, осмотрелись, выпрямились под прикрытием пышной ели.
  - Белье на спине хоть выжимай, а щек не чувствую, - прохрипел сержант, извлекая ценный фонарик. - Сигналим и дальше вперед.
  С сигналом вышла заминка - трофейный фонарик не работал. Кузнецов ругался, тряс хитрый фашистский прибор - не помогало.
  - Давай сюда, - сказал Иван.
  Пришлось заползти под нижние разлапистые ветви, разведчики сгрудились, заслоняя свет без толку вспыхивающих спичек. Извели почти коробок, Иван на ощупь скреб монеткой контакты, пальцы на холоде мигом потеряли чувствительность.
  - Вот же черт его... проще ногами сходить, механика, ее... - зарычал сержант, но тут фонарь внезапно вспыхнул. - Твою..., фильтр поставь!
  Помигали зеленым светом, дождались ответа желтым.
  - Ладно, двинулись дальше, - бодро призвал Кузнецов.
  Сидеть на месте действительно было жутко холодно. Продвинулись сквозь низкорослый, заснеженный до верхушек молоденький ельник, не успели толком согреться, как оказались на опушке.
  - Вон оно, Торобеево, - обрадовался сержант.
  Деревня действительно была видна как на ладони, даже дорога, уводящая в сторону поля, вполне различима. Сама деревушка оказалась невеликой - изб в двадцать. Понятное дело - ни огонька, но дымом пахнет и еще чем-то уютным, вроде свежего навоза.
  - Интересно, сколько здесь немца? Дорога-то наезжена, - размышлял сержант.
  - Видать, много фашиста, дымом так и прет, хотя ветер боковой. А избы все целые, - мечтательно заметил коренастый лыжник-автоматчик по фамилии Муратов. - Хорошо хоть ракеты не кидает.
  Сержант посмотрел на Ивана. Насчет ракет было верно - давешнюю ракету, похоже, не из деревни запулили.
  - Слева ракету запускали. Мы же сильный крюк сделали, - сказал боец Хван. Рослый и спортивный он умел ловко складываться - сейчас сидел за елочкой, сам похожий на белый пенек, даже взятая наизготовку винтовка выглядела натуральным суком.
  - Так мы налево и вышли. В смысле на южную окраину, - сержант нервно поправил завязки капюшона. - Получается, где-то здесь и пост у германца?
  Разведчики принялись озираться. Отсюда, с низкорослой реденькой опушки, казалось, что немцы наверняка где-то рядышком дозорный пост и устроили. По сути-то больше и негде - дальше поле неширокое, да околица невеликого Торобеево.
  - Вон прыщ-то торчит, - прошептал Хван. - Обзор там хороший и... Чего он торчит-то?
  "Прыщ" особым прыщем не выглядел - с виду возвышенность едва заметная. Может кучу ботвы или соломы осенью не убрали и занесло? Но с той стороны вроде дымом и попахивало.
  - Вот ту же маму... - сержант завертел головой. - Сейчас наши как выпрутся на опушку...
  - Если там и сидит кто, нас-то он не заметил, - напомнил Муратов. - Резанули бы в упор.
  - То нас, а то роту. Метет, правда... - пробормотал сержант.
  До сомнительного бугорка было метров шестьдесят. Выглядел он мирным и неживым, вот только...
  Словно по заказу от проклятого "прыща" донесся неясный звук, промелькнуло тусклый отсвет. Если бы не смотрели в ту сторону, ни в жизнь бы не заметили. Дзот!
  - Хван, на месте, предупредишь. Левичев, Муратов, - за мной! - сказал сержант, накидывая на шею ремень автомата.
  Особенно раздумывать и жалеть, что долго стояли-соображали, было некогда. Не заметить подходящую роту даже очень сонные немцы в дзоте никак не могли. Значит, рывком и напрямую...
  Все ж не напрямую: повинуясь жесту сержанта, развернулись в короткую цепочку - Кузнецов вел, огибая дзот с фланга, норовя вывести группу между немецким постом и деревушкой. Бежать по целине было тяжко - лыжи глубоко проваливались в пушистый снег, того и гляди зацепишься носком. Но сейчас об этом не думалось.
  Шустрый маленький Муратов чуть не рухнул, первым наскочив на тропинку - узкая глубоко протоптанная канавка таилась среди нетронутого снега.
  - Лыжи снимаем, прикрой! - зашипел сержант.
  Муратов лежал, неловко растопырив короткие, отягощенные лыжами ноги и нацелив ствол автомата в сторону дзота. Иван и сержант торопливо освобождались от лыж. Иван подумал, что ненадежное левое крепление таких судорожных рывков определенно не выдержит.
  - Живенько! - подгонял сержант, не отрывая взгляда от почти потерявшегося-растворившегося среди снежной белизны горба дзота.
  Муратов, лежа в борозде тропки, на редкость резво освободился от лыж.
  - Часового попробуем снять, далее - гранатами! - пояснил краткий план сержант.
  Разведчики рванулись к дзоту. Бежать по утоптанному плотному снегу оказалось неожиданно легко - отвыкли ноги от удобств. Иван ждал окрика немецкого часового и выстрела - наверняка торчит часовой в траншее у дзота. Но крика пока не было - дремлет, гад, что ли? Чем его снимать? Ножей у разведчиков не имелось, саперную лопатку из-под маскхалата еще извлечь нужно, а штык с винтовки отомкнут - при движении в лыжном строю имеет место такая неуставная предосторожность. Придется прикладом, но не по каске или загривку, наверняка для тепла плотно замотанному...
  Белые тени выскочили в расширившуюся неглубокую траншею и в растерянности замерли - часового не было. Вот оно - утоптанное место, кругом окурки и гильзы от ракетницы, глубокие пятна на снегу. Тут курили, стреляли и мочились, а теперь нету немцев.
  - Совсем фашист вымерз, греться попрятался, - одними губами прошептал сержант. - Закидывать будем. Я дверь толкну, если не заперто, сразу швыряю, потом Левичев свою закинет.
  - Можно в трубу, - прошептал Иван, доставая РГД.
  - В дверь понадежнее, - объяснил Кузнецов, готовя "лимонку", сброшенные рукавицы раскачивались под рукавами на веревочках. - Может, и нет никого внутри? В деревню греться ушли?
  - Не, шуршал же кто-то, - напомнил Муратов, присевший на колено и державший на прицеле ППШ дверь.
  - Хрен их знает, - сжимая гранату, сержант в сомнениях разглядывал немецкое укрепление.
  Дзот действительно казался спящим, только над короткой трубой изредка мелькала тусклая искорка. Из-за двери - невысокой и широкой, весьма крепкой на вид - не доносилось ни звука. Боковая амбразура прикрыта доской и для тепла заботливо присыпана снегом. Если и ведут наблюдение, то только фронтальное - к лесу.
  Сержант колебался - поднимать шум - это приказ нарушать, тогда внезапно атаковать Торобеево вряд ли удастся. Оставлять немцев в дзоте так близко - еще хуже. Может, не услышат гранатных разрывов в деревне? Вон, за лесом вновь артиллерия бухает.
  - Забрасываем, что уж теперь, - Кузнецов шагнул к двери. - Но если заперлись, тогда в трубу и амбразуру. Давай, Иван...
  Вблизи оказалось, что дверь дзота вовсе не дверь - это крышка крестьянского сундука, ловко навешенная хитрыми немцами в проеме низкого сруба огневой точки. Из-за оковки жестяными полосками эта дверца-крышка и казалась такой крепкой. Иван успел подумать, что осколки гранаты изнутри запросто могут сундучную "броню" прошить, но тут дверь сама собой распахнулась. Изнутри лез немец: жутко толстый, нелепый, с башкой, замотанной поверх каски тряпьем. Куцый армяк напялен поверх шинели, винтовка со штыком в опущенной руке. Явление было так неожиданно, что сержант, с уже приготовленной гранатой, замер. Немец вскинул бесформенную башку, глянул на белую, преграждающую дорогу фигуру, вздрогнул, и, не раздумывая, сунул-выкинул вперед винтовку. Держал фашист оружие не особо удобно, за середину цевья, но все равно кинжальный штык с внезапной легкостью ушел в грудь сержанта. Кузнецов едва слышно ахнул, уцепился за ствол вражеской винтовки. Немец попытался судорожно выдернуть штык, но тут Иван прижал фашиста к косяку и дважды ударил гранатой в голову - один раз не особо удачно, в тряпье попал, второй точнее - под РГД хрустнул носовой хрящ. Немец обмяк. Выдергивая тяжелое тело из прохода, Иван слышал, как внутри дзота что-то сонно спросили. Аккуратно прикрывая дверь, красноармеец Левичев подумал, что язык у фашистов гадостный. А ведь еще до войны это прочувствовал, когда сестра Валентина уроки учила...
  Гранату Иван машинально сунул за пояс, хорошо, на предохранительном взводе стояла, до последнего не взводил на красную метку - еще привычка "срочной" службы сработала. Бахнула бы от удара прямо в руке. Но что делать-то?!
   Штык из груди сержанта, наконец, выскочил - Кузнецов сидел, привалившись к стене траншеи, силился что-то сказать.
  - Зажми! Рану зажми! - нагибаясь, прошептал Иван.
  - Гр... граната, - сержант судорожно сжимал в кулаке "лимонку".
  - Сейчас, не боись...
  Пальцы удалось осторожно разжать, вынуть взведенную гранату. Кусок проволоки Иван по саперно-мастеровой привычке носил в подсумке, разогнул зубами, вставил на место чеки.
  - Они же там..., - Муратова колотило, автомат в руках аж прыгал, боец все кивал в сторону дзота.
  Иван и сам ждал криков, стрельбы, вот-вот дверь распахнется... Но стояла тишина.
  - Забрасывай! Они ж сейчас... - Муратов суетливо полез за своими гранатами.
  - Замри! По-тихому попробуем, - Иван прислонил свою трехлинейку к снегу рядом с сидящим сержантом, поднял немецкую винтовку. Злоба мешала дышать, но руки повиновались - твердость и сила, вполне привычная, рабочая, в них вернулись. Для пробы ударил в спину лежащего немца - все равно добить нужно. Ножевидный штык пронзил и армяк, и шинель словно бумагу, ушел по рукоять...
  Иван осторожно приоткрыл дверь блиндажа: пахнуло смрадом, сладковатым теплом - едким и чужим. Приоткрытая дверца печурки давала света мало: ручной пулемет, опущенный под амбразуру и накрытый мешковиной, цилиндры противогазов, дыхание спящих, вонюче колышущееся в спертом воздухе... Не, много гадов сюда не набьется, тесновато...
  Иван Левичев был бойцом крепким, рослым, решительным, обученным штыковому бою, к тому же выросшим не только фабричным рабочим человеком, но и не чуждым простому крестьянскому труду. Родился в Петрограде, но семья еще до революции в деревню под Орел перебралась, а когда отец на заработки уехал, довелось в семье за старшего остаться, по хозяйству мужицкую работу выполнять. Приходилось видеть, как свиней колют. А что такое фашист? - то же самое, только двуногое. Никто их сюда, под Торобеево, не звал, уж не обессудьте...
  ...Бил штыком сильно, наверняка. С лавки, что фашисты вместо куцых нар приспособили, успел свалиться только один немец; кинулся было к двери, но был встречен прикладом муратовского автомата в морду, отлетел, и мигом штык под лопатку поймал.
  - Сколько всего-то? - отдуваясь, поинтересовался Муратов.
  - Трое здесь и было. Того гада снаружи не считаю, - хмуро пояснил Иван, ища, обо что обтереть штык. Добротный инструмент, не хуже чем у СВТ-шки.
  Немцы воняли, от печного тепла немедля заныло отвыкшее лицо, глаза слезились. Красноармейцы вышли, присели над сержантом. Кузнецов уж все - не дышал. Иван закрыл сержанту веки, на морозе глаза в ледышки мигом превращаются.
  - А я стрельнуть не успел, - пробормотал маленький автоматчик. - Вы немца заслоняли, пока пальцем спуск нащупал...
  Ответить Муратову было нечего. Все парень понимает, да только что теперь исправишь? Сигналить роте нужно.
   Бойцы повозились с фашистским осветительным прибором, вроде ответили миганию с опушки...
  
  Развернулись цепью лыжники, выдвинулись на фланги станковые пулеметы санного отряда. Атаковали Торобеево практически сходу, не давая морозу и усталости отнять последние силы. Иван тяжело бежал на лыжах, примкнутый граненый штык покалывал жгучий воздух, трофейный немецкий кинжал болтался за голенищем валенка. Но колоть и резать не пришлось: полуодетые немцы выбегали из домов, панически отстреливаясь, бросились по дороге, с десяток их положили лыжники-автоматчики еще на околице, остальных покосил "станкач", когда фашисты на взгорок бежали. Все же "максим" - великая сила.
  Красноармеец Левичев еще раз ходил на поле к памятному дзоту: привезли оттуда на санках сержанта и трофейный пулемет. Ротный вспомнил о разведчиках уже позже, когда сидели в переполненной избе, завтракали. Подошел, сказал, что непременно к "За отвагу" всех представят, а сержанта к "Красной Звезде" посмертно, вот как до штаба батальона вернутся, сразу же представление и напишут. Иван, держа за щекой кусок не успевшей нагреться, мерзлой и безвкусной тушенки, подумал, что вряд ли представят. Может, если бы немецкий пулемет отбили, а то свой, "дегтяревский", в обратный трофей попался. И вообще плохо вышло. Если бы не сержант, от собственной "лимонки" там бы и полегли. Удерживал гранату сержант до конца, уже умирал, а держал. Цены таким людям нет, а они гибнут. И что толку в орденах? Они мертвым если и нужны, то не особенно. Мысли путались, Иван так и уснул, с тушенкой за щекой и котелком остывающего жидкого чая в руке...
  
  Спали три часа, еще в темноте подняла команда, вываливались бойцы на холод, шатало как пьяных. На морозе, конечно, в голове слегка прояснилось. На Мурзино, "быстрее, быстрее, пока немец не опомнился!".
  
  Немец все же опомнился. Штурмовали Полотняный Завод долго - фашист за узел дорог держался цепко, не отдавал. В лоб пробиться не удалось, пришлось сливать и усиливать поредевшие батальоны. 16-го января ударная группа дивизии продвинулась через лес, приблизилась к полотну железной дороги. Бойцы лыжного батальона непрерывно перемещались, пытаясь нащупать прореху в обороне немцев, спали-ели урывками, прямо на снегу, оттого все эти дни слились для Ивана в единый серо-сумеречный час боев.
  Когда уже взяли деревню Бели и вышли в тыл немцев, оседлав дорогу и практически зажав неуступчивый Полотняный в капкан, был ранен красноармеец Левичев. "Свою" мину, как водится, не услышал - пришел в себя уже на снегу, ногу и особенно спину рвала такая боль, что одно изумление и осталось - как такое вытерпеть возможно?!
  ...Санитар возился с ногой повыше колена, распарывал, раздирал ватные штаны, бинтовал. Раненую спину замотал небрежно, чуть ли не поверх маскхалата. Иван догадался, что, видать, уже не жилец. Но бояться мешала боль - малейшее движение раздирало всю спину пополам, от шеи до копчика. Не сдержал крика, когда на сани укладывали. Ротный, тогда уже заменивший комбата, провожал раненых. О медали вспомнил, сказал "держись, вызов пришлю, чтоб непременно в батальон вернули". Какая тут к черту медаль, чтоб ее...?!
  
   Катили сани, иной раз так встряхивали, что язык себе от боли откусишь. Иван лежал ничком, шинель, которой прикрыли, сползла, бок холодило. От боли в глазах было темно.
  - Ты терпи, быстрее все едино не привезут, - покашливал сосед.
  - Терплю, что тут поделаешь, - сквозь стиснутые зубы соглашался Иван. Мысли ворочались медленные, словно холодцом их залило. От привкуса этого холодного прогорклого жира поташнивало, и боль становилась не острой, а гадкой - вот хоть немедленно помирай и все тут. Уже оба бока холодило, но подтянуть шинель не решался - боль страшнее.
  
  ...Очнулся, когда снимали. Запомнился розовый лед в замерзшем рту соседа по саням. Не дотянул рассудительный боец до настоящей медицины.
  
  Отогрелся Иван в вагоне. Подмерзшие пальцы на ногах мучительно ныли. Спине и пробитой навылет ноге вроде стало полегче. Или в забытье так казалось?
  Красноармейца Левичева ворочали, обрабатывали раны, снова везли... Стучали колеса пригородного, переделанного в лазаретный, вагончика, качалась лампа... И путь этот мучительный казался бесконечным...
  
  Боль вернулась в госпитале. Операцию Иван помнил слабо - сделали сразу после прибытия. Ну, поковырялись и поковырялись. Потом лежал на койке с чистым бельем, большей частью лицом в подушку. Нога как чужая, но не особо беспокоила, вот спина... Шевелиться ранбольной Левичев мог, кашу ел сам, и остальное... тоже сам, но за каждое движение приходилось этакой болью расплачиваться, что и не расскажешь. Врач говорил, что должно пройти, главное - нога, хорошо, что санитар грамотный попался, первую помощь дельно оказал. А спина пройдет - нерв задет, бывает. Иван не особо верил - какой там нерв?! Там вообще никаких нервов не осталось, одна боль.
  
  Слегка пришел в себя ранбольной Левичев лишь через неделю. Боль все же поддавалась некоторой дрессировке: днем удавалось подремать, ночью просто терпел. В голове потихоньку прояснялось. Соседи по палате одобряли - мычание и скрип зубов на соседней койке людям порядком мешают. Все верно, боль, она такой же враг, против нее палец на спуске нужно держать строго.
  Палата была тесная, "глухая", без окон. Позаимствовав у "полуходячего" соседа костыль, дотащился Иван, наконец, до светлого коридора. Мыча от боли, оперся локтями, подождал пока темнота в глазах поразвеется, и заснеженное городское застеколье удастся рассмотреть. И изумился. Соседи говорили, что Москва, но по причинам своего глубокого "всесоюзного происхождения" точным расположением госпиталя и улицей не особо интересовались. Кремль со второго этажа отведенного под госпиталь школьного здания все равно не особо разглядишь, а название переулка - то ли Обыхинский, то ли Обрыдинский, запоминать не к чему, письма все равно не на переулок, а на номер госпиталя идут.
  Вот только глазам своим Иван с трудом верил - 3-й Обыденский, это же до дома меньше пяти минут пешим маршем! Если здоровый, конечно.
  Ранбольной Левичев передохнул, отдышался, наведался к соседям, что благоденствовали в палате с широкими окнами и классной доской. Определенно, и двор, и краешек переулка очень знакомые. Везение просто немыслимое!
  Письмо сразу написал, но было понятно, пока оно вкруговую дойдет, ждать придется долго. Дважды удавалось допроситься старшую медсестру, чтоб позвонила по телефону - аппарат в госпитале был единственный, стоял в бывшей школьной канцелярии под строгим надзором дежурной, ибо связь сугубо служебно-медицинская. Красивая и суровая старшая медсестра сказала, что трубку не берут: видимо, кабель поврежден или в эвакуации родня и соседи.
  Иван знал, что дома кто-то есть - тут хоть и кажется, что полный год миновал, но ушел-то человек в армию всего два с небольшим месяца назад. Не могли все обитатели квартиры куда-то разом деться.
  
  Лежал ранбольной Левичев, упираясь лбом в прутья спинки кровати, терпел ночную боль, а мысленно проходил дворами, поднимался по 2-му Обыденскому. Вот уже высокие двери подъезда Метростроевской 3/14. Пять минут ходьбы, ну, шесть от силы. Если здоровыми ногами.
  Жила семья Левичевых в доме замечательном, отчасти даже знаменитом. Старые москвичи именовали это приметное здание не иначе, как "Дом под рюмкой". Действительно украшала крышу высокого, похожего на светлый замок с многочисленными эркерами, дома, характерная башенка, похожая на перевернутую рюмку-лафитник. Ходила легенда, что купец Яков Филатов, строивший этот дом, так увлекся созидательным процессом, что избавился от застарелой тяги к "хлебному вину". Легенда была правильной, четко-антиалкогольной направленности, но скорее всего, враньем. В любом случае, современные советские жильцы того богача Филатова и в глаза не видели, да и кто о купце помнил в годы близлежащего строительства прогрессивного метро и Дворца Советов? Когда-то семейство Левичевых въехало в комнатушку полуподвала, но жизнь двигалась вперед и вверх, и когда в конце двадцатых, после закрытия НЭПа, юрист-частник из квартиры ?29 в безутешной печали отбыл за границу, немаленькая семья перебралась в прекрасную светлую комнату с действующим, но не особо нужным, камином, и роскошным видом из окон. Дом теперь прозвали "гознаковским" - работников фабрики здесь проживало много, поддерживалась образцовая коммунальная дисциплина. По квартирам регулярно ходила комиссия, проверяла целостность высокохудожественной лепнины под потолком, чистоту санитарных зон, да и вообще порядок. Если буфет желаете передвинуть, то пожалуйста, а вот крюк вбить для картины или вывешивания иных проявлений индивидуальной культуры - это уже без решения комиссии не положено, обращайтесь в комиссию. Вообще-то жильцы и сами дисциплину поддерживали: никаких сутолок и дрязг в 29-й квартире не бывало, у каждой семьи-комнаты имелся свой назначенный банно-прачечный день, на кухне порядок, уборка по графику. Глава второго большого квартирного семейства, которого из-за сложности имени и фамилии в доме именовали просто Поляк, тоже был человеком рабочим и серьезным. Да собственно даже Лев Львович, еврей смутной маклерской профессии, из-за склонности к фантастическим авантюрам прозванный "Львом Тигрычем", необходимость соблюдения правил советского общежития всемерно сознавал и поддерживал. Знала себе цену квартира ?29 и позориться не желала.
  Переехал Иван из 29-й квартиры только женившись, уже перед самой войной. Фабрика своих опытных рабочих ценила - комнату дали по соседству, в квартире ?37. Но обжиться толком и не успели: радио объявило "сегодня, в 4 часа утра, без объявления войны..." и перешел Иван на казарменно-фабричное положение - круглые сутки на "Гознаке", решение об эвакуации режимного предприятия было принято почти сразу после начала войны. Оборудование, материалы, документация... все это требовалось надежно упаковать, загружать и отправлять по нумерации с охраной. С женой почти и не виделся...
  Эх, Полина... Трудно все эти чувства и прочее объяснить, да нынче оно и некстати. Молодая жена, детей еще нет, что, наверное, и к лучшему.
  Уже с повесткой военкомата в кармане прошелся Иван в последний раз по опустевшим цехам Гознака, запер остатки инструмента, попрощался с поредевшей охраной. Москва стояла затемненная, ощетинившаяся баррикадами, противотанковыми ежами и надолбами. Добраться из Замоскворечья до дому было проблемой. Паника безумных октябрьских дней схлынула, столица собрала волю в кулак, но транспорт практически не ходил. Дома попрощались, Полина...
  Эх... Иван осторожно потянулся к тумбочке, где стояла кружка с водой. Спину немедленно прошило болью.
  - Не спишь? - прошептал сосед, по причине ампутированной руки ночами размышлявший о вещах невеселых и философских. - Почапали, покурим?
  С тремя ногами, тремя руками и костылем выбрались в коридор, к приоткрытой форточке. Строгости в госпитале царили серьезные - прям как не на лечение попадаешь, а сразу в запасной полк. Иван свернул соседу цигарку - левой рукой тот управляться еще не научился.
  - Еще записку напиши, - посоветовал сосед, с наслаждением затягиваясь махоркой. - Придут, куда они денутся.
  - Посылал, толку-то. Видимо, случилось что-то, - вздохнул Иван, бережно уравновешиваясь между костылем и замурзанным бывшим школьным подоконником.
  - Случилось, - согласился сосед и указал в конец коридора окурком. - Раньше здесь звезды картонные клеили и стишки к 23-му февраля разучивали. А теперь тут мы дымим. Война. Все порядком перепуталось. Не страдай. Завтра Семеновну подрядим, сходит к твоим и все узнает.
  - Да что она узнает, твоя Семеновна? Она и в глаза начальнику госпиталя врет как та Шахерезада. Ребята домой ходили, никого не застали, а уж она-то... даже подниматься поленится.
  - Хлопцы ходили в самоход, у вас дом у самого метро, ты сам говорил. Патрулей полно, нарываться не каждый захочет. А Семеновна местная и все знает. У нее племянников полный дом, соберем тетке хлеба, сходит. Что она не человек?
  Семеновна, бесспорно, была человеком и довольно шумным, если не сказать, визгливым. Доверия к ней у Ивана было маловато, но что поделать...
  
  Семеновна заверила, что сходит, особенно если сахару чуток прибавить. Поскольку всюду трудности: старшая сестра следит за санитарками как иродская царица, а вечером в другую сторону идти уж нет никаких силов. Родичи-изуверы подкинули сопливой ребятни полную комнату, куда тут по гостям расхаживать.
  - Занесу, достучусь, не сомневайся, - заверила нянька, принимая от Ивана записку и продуктовый гонорар. - Я к тебе, Ваня, вообще со всем сочувствием. Такой видный, крепкий, а вон как тебя корчит. Скажу, что б водки занесли, или хотя бы масла. При невралгических поражениях, главное - питание! Достучусь, хоть до твоих, хоть до соседей, вот истинный крест даю!
  
  Ходила громкая баба действительно долго, отчиталась подробно, подъезд описала, и как дефицитные спички тратила, номера квартир сличая, как записку в почтовый ящик совала - все живописала. Ну, вот нет там никого в квартире, и у соседей не открывают, уж не обессудьте.
  - Похоже, не врет, - расстроенно сказал однорукий советчик. - Экую экспедицию изложила, прямо хоть орден ей вручай. Не везет тебе, Иван. Может, выселили там всех?
  Иван лежал, упираясь лбом в прутья, пытался догадаться. Что заходила Семеновна по адресу, сомнений не имелось. После попадания "немецкой специальной торпеды" в дом на углу Обыденских переулков, в округе все стекла повылетали и лампочки полопались. Насчет торпеды, конечно, привирали, но бомба туда действительно бахнула тяжелая, Иван сам фанеру с чердака носил, выбитые окна забивал. Но это еще в октябре было, никого тогда выселять не стали, поскольку кроме стекол никаких существенных потерь дом не понес. Но куда все домашние делись? Или все же врет Семеновна? Что-то слишком подробно она отчитывалась.
  
  Семеновна практически не врала. К заданию она подошла со всей ответственностью, поскольку, несмотря на визгливость, вороватость и отчаянную медицинскую дремучесть, имела склонность к состраданию, пусть и в легкой, не отягощенной форме. Но вмешался случай. Уже войдя во 2-й Обыденский, Семеновна встретила знакомую бабку, несущую два замечательных полена. Оказалось, что на Пречистенскую площадь завезли и выдают дрова по карточкам, да еще можно доплатить за лишний вес, причем не особо дорого! Семеновна ахнула и поддала ходу. Карточки у нее были с собой, из-под телогрейки виднелся белый халат - вот только пусть попробуют медперсонал вне очереди не пустить!
  К чести медицинского работника, проносясь к углу Метростроевской, Семеновна вспомнила зачем, собственно, вышла из госпиталя и резко свернула к подъезду. Таблички на обоих парадных висели, с номерами квартир был полный порядок, санитарка влетела в подъезд, ругаясь, вознеслась на этаж. Темно было как в погребе, хорошо хоть лестница барская, удобная, кошками вообще не пахнет, только сверху сквозит. Семеновна чиркнула спичкой, крутанула звонок, для скорости бахнула каблуком башмака в дверь соседней квартиры. Тишина, нету никого. А дрова есть, но их разберут, это уж как пить дать. Спешащая санитарка ощупью запихнула записку под угол жестяного мудреного почтового ящика - внутрь бумажка не пропихивалась, но держалась, а так, снаружи, даже виднее.
  Мелкой дробной бомбой Семеновна ссыпалась по ступенькам и бухнулась в массивную дверь подъезда. В следующее мгновение резвая озабоченная тетка уже неслась по оледенелому тротуару, заворачивала за угол. Вон они - дрова, прямо перед метро отпускают!
  Понятно, слышать, как отпирают дверь квартиры ?29, целеустремленная Семеновна уже никак не могла. Куда хуже, что ни она, да и никто другой не видел, как ледяной поток влетевшего в подъезд февральского воздуха сдергивает записку с почтового ящика, уносит крошечным парусом вниз, затягивает в щель под неровно забитым окном на лестничной площадке. Озарилась тусклым светом из открытой двери квартиры лестница, но уже замер спрятавшийся белый крошечный лоскут письма, лег рядом с предыдущей запиской, и двумя серыми суровыми предписаниями домоуправления. Иной раз физика сквозняков и выбитых окон играет скверную роль в жизни людей.
  
  Иван успел написать еще дважды, уже не особо надеясь. Потом его внезапно перевели в Окружной госпиталь. Врачи, уж начавшие было подозревать ранбольного Левичева в симуляции, убедились, что дело не в этом, а в Окружном имелись опытные специалисты по сложным нервным повреждениям. Прокатили укутанного в чужую шинель ранбольного в санитарном автобусе вместе с кипами белья, рассмотреть сквозь закрашенные окна ничего не получилось, но чувствовал Иван, что мимо дома проехали. Но что толку? Покричать в дырку от снятой печки, что в крыше зияет? Это вряд ли - потряхивало так, что только мычание меж стиснутых зубов и вырывалось.
  Сгрузили слегка промерзшего "откомандированного" в приемном отделении настоящего, еще довоенного и правильного госпиталя, помогли доковылять до палаты. Вот не везло Ивану с письмами и почтой, зато повезло, что знающих специалистов в столице хватало, имелась возможность лечить научно и профессионально. Разрезали спину, малость поковырялись, и уже на следующий день полегчало. Крепкий организм взял свое, боли ушли, через десять дней числился ранбольной Левичев в выздоравливающих, прогуливался в валенках на свежем воздухе, помогал пилке дров саперными советами и укладыванием поленьев. Но писем, понятное дело, все не было.
  Откровенно говоря, злился. И на почту, и на тех госпитальных работников, и на родичей. Непонятно, кто виноват. Но нужно было выздоравливать, жить, служить, держать палец у спускового крючка. И бить фашиста.
  
  Шло дело своим чередом, выписали, вновь запасной полк, "рота подъем, бей-коли, противопехотная мина ПэМэДэ есть мина простая, но действенная"...
  Фронт. Пехота, не особо лыжная, поскольку весна и лето. Ржевское направление, 210-й стрелковый полк. Курсы переподготовки саперов, сержантское звание, командир отделения... Воевала 82-я стрелковая дивизия практически на одном месте, в упорных наступательных особого успеха не имела, но и пятиться особо не пятилась. В августе "догнала" сержанта Левичева медаль "За отвагу", понятно, не за былые лыжно-зимние дела, а за здешние. Обычная работа на нейтралке, перед наступлением мины снимали и колючую проволоку резали. Осколком чиркнуло, но сержант с подчиненными довел дело до конца. Передохнул чуть-чуть в санбате, зажило благополучно.
  Медаль дали за работу, поскольку за всякие сомнительные случаи командование награждать не имеет привычки. Посему за ту памятную встречу в сентябре Иван только сам себе "благодарность в приказе" и вынес. Выползли ночью на нейтральную, и наши, и фрицы слегка постреливали, больше для порядка. Отделение работало, сержант Левичев оказался ближе к старой, еще летней, воронке. То ли услышал, то ли причудилось - замер, к земле прижался. Тут ракета расцвела, и Иван увидел поднимающуюся башку - чужую, в поганой, утыканной пучками травы, каске-кастрюльке. Встретились взглядами под дрожащим мертвенным светом ракеты, фриц глаза выпучил. Оружия в занятых руках Ивана, конечно, не имелось. Но как получилось так мгновенно щуп бросить и автомат перехватить, объяснить и сам бы затруднился. Всадил короткую очередь в морду ошеломленного немца. Потом одну гранату в воронку, другую подальше... Отползали к своим траншеям саперы весьма поспешно, ибо поднялся сущий ад: с обеих сторон лупили пулеметы, свистели мины, потом и артиллерия подключилась. С кем тогда на нейтралке столкнуться довелось, Иван так и не узнал. Вражеской разведгруппе там делать было, вроде, нечего, разве что немецкие коллеги-саперы навстречу выползли. А может, "языка" фрицы взять собирались. В общем, обошлось относительно благополучно, у отделения имелся один легко раненый. Бойцы говорили что повезло, отделенный опытный - в диверсионных лыжниках служил. Насчет "диверсионности" несколько преувеличивали, но Иван при случае не уставал напоминать, что палец желательно поближе к спуску держать, будь ты стрелок, сапер или хоть штабной писарь. Мысль простая, но кто-то ее должен повторять, поскольку иной раз привычка выручит. Вот потерянный щуп было жалко, сделать инструмент "под свою руку" в траншейных условиях стоило немалого труда.
  Письма из дома приходили, Полина писала, сестры с матерью, отец... Жалели и удивлялись, что не довелось зимой в Москве повидаться. Иной раз Ивану думалось: и хорошо, что не повидались. Ушел и ушел. Победа будет, вот тогда... А пока немцы на юге наступали, уже к Сталинграду прорвались, военные дела шли так себе. Тут на нейтральную еще столько раз сползать придется, что и не сосчитать. Судьба пехотного сапера - она простая, к чему раньше времени о мирной жизни и женах думать? Да, ушел и ушел. Воевать нужно, работать, не особо отвлекаясь.
  
  Убит сержант Левичев Иван Сергеевич был 20 ноября 1942 года. Не вел в тот день 210-й стрелковый ни особо выдающихся наступательных боев, ни жестоких оборонительных. Обычный день на войне. Беспокоящий обстрел, прямое попадание в траншею, не расслышали готовящиеся к выходу бойцы свиста "своей" мины...
  Похоронен сержант-сапер Левичев и его боевые товарищи у деревни Романовка, "300 метров юго-восточнее". Числился Иван в воюющей РККА чуть больше года, не довелось ему ни встречать в первый час врага на Днестре или Западном Буге, ни освобождать Прагу в победном мае 45-го. Отработал сапер самый тяжкий и незнаменитый год войны, хотя, конечно, никаких легких лет в той Войне не было и быть не могло.
  
  Давно уж нет людей, провожавших Ивана из квартиры в доме на Остоженке. Но уходят ли бойцы навсегда, если их помнят? Вопрос это сугубо невоенный, в боевых и строевых уставах не разъясненный, потому решается всеми нами в индивидуальном порядке. Но дом под номером 3/14 стоит на том же самом месте, и если вы знаете, что Метростроевская нынче никакая не Метростроевская, а опять старинная улица Остоженка, выходя из метро, гляньте в ту сторону. И дом незаурядной архитектуры, да и люди в нем жили правильные. Вообще-то, в каждом старом городе подобных домов еще хватает, и мимо них нам никак не пройти. Так что, направляясь к очень большому Храму, или в музей Изобразительных искусств, или к богемному фотоцентру, вспомним на миг о записках, не дошедших к адресатам, белых лыжбатах и долгой битве за Ржев. Или еще о чем-то своем, об иных фронтах и могилах, это нам, наследникам, виднее.
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"