CAUDA DRACONIS

Валерия Прайд

Том I. CAUDA DRACONIS

Дорогой читатель! Ты держишь в руках, по-видимому, наиболее полную летопись деяний Великой Семерки с подробным изложением предыстории событий (подробности были восстановлены благодаря долгому и кропотливому труду), а также с многочисленными примечаниями и дополнениями, кои мыслятся автором абсолютно необходимыми для уяснения сути и значимости долгожданного Свершения.

Кто-то, так или иначе близкий к событиям и героям этого повествования, знает, как знаю это и я, что рассказ мой правдив. Кто-то сочтет его красивой сказкой - не будем с ними спорить. Но если так случится, автор очень просит не позволять читать эту "сказку" детям, ибо в ней есть то, что еще не развитый, едва сформировавшийся ум (а также и лживое сердце, коими, увы, полон мир), возможно, назовет непристойностями.

Может быть, автор ошибается, но ему кажется, что только зрелый человек, сам многое познавший, сможет увидеть в откровенных сценах проявление многомудрых устремлений жизни, и понять, что страсть всегда хороша, каковой бы смысл ей ни придавался. Ибо сказал же Единый:

Страсти суть кормила ваши: как поставите, так и поплывете. Да только любой ваш путь - ко мне:

И мой путь: путь ожидания и одиночества, путь познания и прозрения тоже ведет меня к горним высям. И только ради изложения ведомых мне теперь Истин - исключительно - и был предпринят сей труд: И строки сии ждут тебя, мой читатель, чтобы одарить и обнадежить, успокоить и позвать за собой.

Для тех же, в чьих душах волшебное древо любомудрия расцветет пышно и неукротимо, автор надеется по окончании сей летописи создать тщательно выверенный (и, как большинство приложений этой летописи, прокомментированный) список, где будут собраны наименования томов многих искателей, чьи взгляды, хотя бы отчасти, совпадают с установлениями Божественных Скрижалей и откровениями, поведанными вашему покорному слуге Великим магом Ирионом-Искателем. Но это дело будущего, и никому не ведомо, суждено ли оным планам сбыться:

Итак, дорогой читатель, я беру в руки свой волшебный меч-риттершверт ¹, взвиваюсь, ввинчиваясь пружиною в небо, и с размаху вспарываю покров обыденности с тем, чтобы увести тебя в мой полный любви и подвигов мир.

За мной, пилигримы! И да позволит нам Единый узреть в конце пути свет Истины!

ГЛАВА I

Джакóна, моя прекрасная Джакона! Госпожа и государыня, царица сердца моего, где ты?

Высочайше объявлено, что Правительница Джакона отправилась в паломничество на далекие острова Итáну-Ра, в храм Всех Богов, а также, что по пути она побывает в родных местах, на побережье. Но я, теперь уже бывший шут и менестрель Его Царского Величества Правителя Индáры, я, бедный Жóрес, знаю, что это неправда. Как знают это все, близкие ко двору.

Правда в том, что Правительница Джакона исчезла, совершенно неожиданно и необъяснимо сгинула. И вот уже четыре недели ничего не могут узнать разосланные во все концы страны и даже в сопредельные государства шпионы и латники.

А с тобой, моя любимая Джакона, исчезли и глаза твои, огромные, черные, подведенные до висков глаза с непроницаемым сумрачным взглядом, так свойственным тебе, моя государыня! Исчезли и губы, которых я никогда бы не удостоился чести коснуться: тонкие и нервные, часто сложенные в презрительную улыбку. И смертельно опасные, когда начинали змеиться в непонятном никому, вечно сокрытом движении души.

Каждый раз, обучая ли тебя музыке или просто сопровождая на прогулках, я едва мог скрыть дрожь в чреслах, едва мог сокрыть свое обожание - от других, не от тебя. Ты все понимала и иногда в мановении властных ресниц мне чудился ответ: Как я смогу жить без этих мгновений? Увы! Я исчез вместе с тобой, потерялся навеки.

Джакона! Оливковолицая владычица моей души! Я стою на коленях в придорожной пыли и молюсь Всем Богам, которых никогда не признавал. А, может, я молюсь тебе? Ибо хочу видеть тебя опять, петь для тебя, смешить своими не всегда удачными шутками. Я сгораю без воздуха, освеженного твоим дыханием. Ты нужна мне как песнь, как пленительная мелодия жизни. Без тебя я умру.

Вот потому я и покинул Правителя в столь тяжкое для него время. Я солгал, сославшись на тяжелую болезнь, я предложил на свое место тщеславного дурачка Форьé, а сам отправился в путь. На всякий случай я взял с собой все мои сбережения, вдруг тебе нужна будет помощь? Я все отдам, если потребуется!

Конечно, я мог бы путешествовать в паланкине, карете, с любыми удобствами. Но, отгородившись от людей, как найти твой след? И вот я, скромно одетый путник, смешался с тысячами таких же и начал свое великое путешествие. Я буду останавливаться в придорожных гостиницах, постоялых дворах и караван-сараях. Вдруг я что-то услышу о тебе или о ком-то слегка напоминающем тебя? Может быть, я узнаю о необычном происшествии, и это подскажет мне путь? Я буду везде нанимать ловких людей для розыска - нет, не Правительницы Джаконы, а женщины, напоминающей тебя. Я буду искать невысокую уроженку Нанны, прекрасную, как темная луна, со взглядом, пронзающим душу, и всюду я буду петь о своей любви к тебе, Джакона, и, может быть, ты услышишь мои песни и дашь о себе знать, ибо я верю, что ты жива и где-то рядом.

"Ты жива и где-то рядом", - с этими словами Жорес встает с колен и, кажется, может продолжить свой путь. А пока ноги будут нести его к ближайшему постоялому двору, - не для того ли, чтоб растравить свою боль? - он опять и опять будет вспоминать историю появления во дворце царицы Джаконы, все, что знает о ней и каждый миг их каждой встречи.

Правитель Индары был немолод, и уже совсем взрослый сын его Акáд заменял отца в Государственном Совете, когда Правителю хотелось отдохнуть или у него появлялись другие неотложные дела. К несчастью, Акад был единственным ребенком от долгого и вполне счастливого брака, и поэтому спустя несколько лет после смерти любимой жены Правитель начал подумывать о новом браке и об упрочении династии, ибо один сын - это полсына. Заодно политический брак мог бы решить серьезную приграничную проблему, которую представляли собой племена Нанны.

Индара хоть и была большой и могущественной страной, но замирить воинственные полудикие народы восточного побережья, страны Нанны, как называли эти люди свой край, не получалось. В непонятной партизанской войне таяли легион за легионом, казна несла трудновосполнимые потери, и, наконец, Царь и Правитель Индары Закхей II-й отправил посольство к вождю, выразив желание жениться на одной из его дочерей, тем более что местные женщины славились чувственностью и плодовитостью.

Выбор пал на Джакону, вольнолюбивую девочку-подростка, младшую дочь Верховного Вождя Нанны (впрочем, не так давно Áй-Дуа-Нума-Нэнга начал именовать себя царем, точнее, Верховным Вождем и Царем, подобно тому, как властители Индары традиционно именуются Царями и Правителями). Юркая, как рыбка-пуссина, эта юная царевна ничего не унаследовала от матери, золотоволосой и статной жены-рабыни, купленной в далеком Персийском нагорье за баснословный груз жемчуга. Джакона была копией отца: темноволосая, с оливковой кожей и раскосыми глазами. И не медлительные, напевные баллады матери увлекали ее, а игры с сорванцами, забавы средь морских волн, а позже - колдовские обряды ведуний. После дня, проведенного за занятиями всеми науками, которые только доходили до отдаленного побережья, после игр с детьми, со слипшимися от морской соли волосами, девочка вечерами следила за приготовлением любовных зелий и бальзамов, возвращающих мужскую силу, учила заговоры и заклинания, рассматривала, запоминала лечебные и ядовитые травы. Ибо женщины Нанны были еще и непревзойденными мастерицами по части любовной магии. А щедрое теплое море даровало им такие ингредиенты для волшебных снадобий, какие нигде больше невозможно было сыскать.

В дело шли приносимые волнами водоросли, но не все и подобранные только в строго определенные фазы Луны. Кроме того, толкли жемчуг (чаще всего черный) и кораллы, которых формы и виды были даже более многочисленны, чем виды и формы используемых насекомых и рыб. А уж о самоцветных камнях, сушеных лапках ящериц или, например, плавниках рыбы-демона и прочей экзотики и говорить не приходится - использовалось почти все, чем богат дольний мир. И восхищенная Джакона шепотом повторяла пришедшие из далеких краев заговоры, где упоминались невиданные звери: "и медведь, и росомаха", а потом натирала тело мазью, что должна сохранить кожу упругой и ароматной на долгие годы, и гадала, кого же пошлет ей судьба.

И судьба послала ей немолодого, спокойного и властного Закхея II-го, Царя и Правителя Индары. Был подписан договор о грядущем вечном мире между Индарой и Нанной, оговорены приданое царевны и подарки жениха родителям и родственникам невесты, составлен протокол будущих торжеств. Но прошло еще два года, прежде чем после бесконечных ритуалов и приготовлений будущая Царица и Правительница прибыла в Óрни-Ахабý, столицу Индары.

Огромный кортеж принцессы в миле от главных ворот встречала торжественная процессия. Яркие одежды вельмож, дам, жрецов всех мыслимых богов. Цветочные гирлянды и флаги, золотые хоругви, почетный караул на белых слонах:

Свита Джаконы остановилась. Вперед выбежали смуглолицые девушки и из больших корзин засыпали дорогу белыми и розовыми цветами. По этим цветам под нежный звон тимпанов черные рабы понесли сияющий золотом и драгоценным шитьем паланкин. Почти одновременно у самых ворот взревели фанфары, и Правитель двинулся навстречу своей невесте. По мере их сближения фанфары и тимпаны приходили ко все большему согласию, пока не слились в единую, оттеняющую особенности каждого инструмента, мелодию. Поравнявшись с паланкином Джаконы, Правитель что-то долго говорил девушке в окошко, а затем торжественное шествие двинулось к городу. Толпы соплеменников Джаконы и жителей Столицы смешались и, ликуя, двинулись вслед за своим властителем и его юной невестой сначала к городским воротам, а потом ко дворцу.

На следующий день был назначен торжественный проезд жениха и невесты по главным улицам города. Каждый, даже самый бедный простолюдин, простояв всего несколько часов в ожидании, мог воочию лицезреть своего царя и его будущую жену.

Вот тогда-то необычная красота Джаконы и потрясла жителей Индары. А послы дальних стран и иноземные гости разнесли рассказы о Царице Джаконе во все уголки Рэйи.

На открытых изысканно-роскошных носилках полусидела-полулежала юная женщина с широкими скулами и удлиненными томными глазами. Огромная, в виде солнцеподобной короны, прическа из иссиня-черных волос сверкала тысячами бриллиантов, тяжелые, до плеч, серьги отягощали голову. Множество драгоценных воздушных одежд, наслаиваясь, скрывали хрупкое тело. Ветер колыхал прозрачные шарфы, и они создавали многометровый шевелящийся шлейф. Странно было видеть взлетающие и парящие в воздухе вышитые чудесными рисунками ткани - так легки были и они сами, и нити златошвей. Все было изумительно и роскошно. Роскошными, стоящими не меньше богатой лавки с товарами были даже самые маленькие булавки, скреплявшие наряд невесты. Но главное, что вызвало всеобщее изумление и кривотолки, были удивительно длинные, не меньше, чем в две ладони, позолоченные и изукрашенные ногти на руках Джаконы, и особенно - на ее ногах, обутых в специальные, оставляющие открытыми пальцы, сандалии. Устройство трона, стоящего на паланкине, позволяло все видеть. И было несомненно, что эти ногти, подобные изукрашенным кинжалам, не позволяли их обладательнице не только что-либо делать, но даже ходить!

Все было так необычно и странно! Как невиданная хищная птица, скрестив руки и положив ноги в сверкающих драгоценностями сандалиях на атласную подушку, проследовала Джакона по главным улицам и площадям города. И всюду народ в благоговейном молчании, как и предписано ритуалом, склонял обнаженные головы, а после все долго удивленно перешептывались.

Эта традиция такая же древняя, как и все верования народов Нанны. Девочек царских кровей, возраст которых еще только приближается к зрелости, начинают готовить к супружеству. За их телами, учатся умно и красиво говорить, петь. Они получают чуть не лучшее во всех ведомых землях образование (имеется в виду, конечно, образование для женщин), в том числе выучивают несколько самых распространенных языков. Но при этом почти не могут танцевать, ходить, бегать и самостоятельно есть из-за огромных ногтей, старательно выращиваемых специально приставленными к этому делу людьми.

Такая особенность царевен, конечно, должна внушать (и внушает!) благоговение и зависть простому люду. Им, всю жизнь проводящим в трудах, невозможно даже представить экзотическую и роскошную жизнь, которой живут эти женщины, и о которой в народе рассказывают сказки. Как невозможно представить ненависть, которую питала Джакона к этому варварскому обычаю!

К тому же, сами процедуры ухода надоедливы и зачастую болезненны. Распаривание, смазывание особыми составами, делающими ногти мягкими, держание рук и ног в специальных формах, чтобы ногти не закручивались, а изгибались изысканными линиями: Потом - подпиливание, окраска:

Специальная обувь на высоких котурнах, удлиненная спереди до нелепости ² с целью выставить на обозрение, уложив в специальные бороздки эти выросты, - такая обувь позволяет своим хозяйкам едва-едва пройти несколько десятков шагов.

Увы, свобода движения является для наннийских царевен недостижимой роскошью! И многие из них отдали бы свои привилегии за свободный бег, танец, просто за возможность ходить! Но своеволие карается смертью. Ибо ногти царевен посвящаются богам, управляющим благополучием страны, и если даже один из них случайно ломается, жрецы сулят всей стране или какой-то ее части различные беды.

"Да, наверное, только я", - думал Жорес, - "и знал, как же ты, Джакона, ненавидела свою жизнь и положение. Никому ты ни разу не пожаловалась, догадаться мог только поэт по внезапно сузившимся глазам и затрепетавшим ноздрям. Джакона! Джакона!" Так, стеная и взбивая дорожную пыль непривычными ногами, Жорес к концу дня добрался до постоялого двора на краю большой деревни.

Стоял Месяц Середины Весны, и хотя в благословенной Индаре мало отличаются весна от зимы, лето от весны, а осень от лета, все-таки удивительно ароматным стал воздух, свежим и пронзительным - небо, а из открытых окон гостиницы голоса веселящихся гостей разносились звонко и особенно далеко, словно стаи стрел, пущенные на турнире в честь Царицы Зацветающих Садов.

Снегогон, солнечник, ледолом, половод - по-разному называют этот месяц племена и народы Рэйи, в зависимости от того, где живут: погористее или в долинах, в холодных землях или на юге. Но в любой местности это время считается лучшим для начала путешествия. Потому всегда и так оживленные, особенно бурлили дороги Индары в те дни, когда отчаявшийся шут отправился искать свою царицу. В этом многолюдии нелегко было усталому путнику найти себе ночлег, особенно, если был он не слишком богат. Но это не про Жореса. Не зря же тот был приближен к столь высоким особам! Смело направился менестрель Их Величеств к самому красивому и дорогому постоялому двору.

Деревня называлась Подъезднáя и когда-то родилась благодаря тому, что в этом месте, на расстоянии дневного перехода от Столицы, караваны и торговые обозы останавливались на ночлег. Здесь находились: постоялые дворы и харчевни всех видов и мастей, лавки, где можно купить забытые в спешке сборов вещи, а также одежду, чтобы нарядным, наоборот, въехать в Столицу; меняльные лавки, обменивающие что угодно на что угодно; конюшни - купить, продать, арендовать лошадей и другую вьючную живность. При постоялых дворах, гостиницах или караван-сараях - выбирай, что хочешь - были и свои конюшни. Богатым путешественникам, господам постоялые дворы предлагали на первом этаже в общей зале всевозможную снедь, а на втором - комнаты со всеми удобствами. Были и гостиницы попроще, где в общем помещении ночевало по двадцать-тридцать гостей. Для тех же, кто пожелает заночевать под открытым небом, гостеприимные селяне соорудили за околицей навесы: для людей, их лошадей, если таковые имеются, и очагов, специально устроенных в земле.

Жорес, как мы уже сказали, направился в лучшее заведение. Определить его не составило труда. Великолепное двухэтажное здание из нарядного туфа с несколькими крупными залами внутри и с множеством комнат на обоих этажах, оно стояло на самом видном месте. По углам гостиницу украшали круглые башенки, каменный портал со стрельчатой аркой был великолепен, а над аркой, по обе стороны, грозно били хвостами ирбисы, изваянные на каменных плитах.

Войдя в оживленную залу, бывший шут и менестрель при дворе Его Величества, Жорес, теперь уже обычный, не слишком знатный путник, стал искать себе место поудобнее. Около стойки толпился люд. Видно, там затевалось что-то интересное, оттуда доносились звуки настраиваемой лютни. А в противоположном, темном углу, там, где было свободней, он увидел одиноко сидевшего за столом мужчину. Молодого, высокого, со строгим лицом и темными до плеч волосами. Одет был он в какую-то черную хламиду наподобие монашеской рясы, хотя монахом явно не был. Черный же плащ лежал рядом на скамье. Не обращая внимания на всеобщее оживление, он задумчиво перекатывал по столу небольшой шарик, похоже, из эбенового дерева. Жорес подошел поближе. Музыкальный слух уловил тихий стук шара на стыках досок.

Жорес внимательно присмотрелся к незнакомцу. Как удивительно иногда природа варьирует один и тот же мотив! Наверное, ровесники, Жорес и этот человек были во многом похожи, но, скажем, как, рассыпающийся новогодний огонек и : звезда, или юркая ящерица - и стремительный дрэгон, герой баллад и сказок. Поджарый Жорес - и тоже стройный, но более высокий и крепкий незнакомец. В нем чувствовались не только ловкость, быстрота реакции, но и сила и какая-то основательность, которая Жоресу уж точно свойственна не была. И лица - оба скорее удлиненные, чем круглые, с большими глазами, у Жореса - зелеными, у того, другого, - серыми. Но на лице у Жореса играла жизнь со всеми страстями (о, егозливый, неугомонный шут!), а у незнакомца, задумчиво сидевшего за столом, лицо было спокойным, почти бесстрастным, внимательный же глаз узрел в его чертах отголоски глубоко спрятанных сильных чувств. И отголоски вечно терзающего неумираемого горя. Влюбленный вельможа? Философ? Воин?

- Уважаемый, свободно ли место рядом с Вами? - неожиданно для себя самого таким странным образом обратился к незнакомцу Жорес и получил еще более неожиданный ответ. Не поднимая головы, человек сказал:

- Садись, рыцарь.

Жорес, как лицо, приближенное к царским особам, действительно, являлся рыцарем ордена Совы, но по нынешнему его виду догадаться об этом было невозможно. "Может, моя слава поэта и музыканта так велика, что меня узнают под любой личиной?" - подумал он, и, присаживаясь, осторожно спросил:

- Вы кажетесь мне человеком образованным и проницательным, но, - он запнулся, - но, Дэвол меня забери, как ты догадался, что я - рыцарь?

Человек медленно оторвал взгляд от своей руки, теперь уже сжавшей шар, посмотрел на шута, и в глазах его скользнула боль. Жоресу стало не по себе. В пронзительном взгляде он как будто увидел отражение своих страданий, долгих семилетних страданий неразделенной любви, когда каждый день был наполнен страхом, а каждая ночь была пыткой.

- Я назвал тебя рыцарем не из-за твоего звания. Ты - рыцарь любви, ее слуга и жертва. Я сочту за честь сидеть с тобой за одним столом.

Жорес окаменел, и, не найдя, что ответить, молча повернулся к стойке, где молоденький мальчик, наконец, начал петь.

Как раз принесли пиво и жаркое, и тем приятнее было услышать менестрелю, что поют "Балладу о любви" его собственного сочинения. Странно. Потому, что баллада написана явно не для таверны: изысканная песнь о человеке который, будучи на грани гибели, посмотрел в магическое зеркало и узрел свою единственную ненайденную любовь. Высокий голос печально выводил:

Жорес вспомнил, как разучивал с Джаконой эту песню. Он вложил в нее свою боль и страсть и надеялся, что царица поймет, как сильно он ее любит, какой жар пылает в его груди. Но ничем не выдала Правительница, что поняла, о ком поется в балладе.

А нежный юношеский голос все так же летел, неторопливо пропевая мелизмы. Певец использовал самый точный, не упрощенный простонародным исполнением, вариант:

У Жореса от вновь нахлынувшего чувства уж было встал ком в горле, но он с удивлением заметил, что и его недавний собеседник с неподдельным волнением, явно сострадая герою, слушает песню. А юноша, повысив голос и как бы даже став выше, пел последний куплет:

После "одною кровью брызнуть", как и было запланировано менестрелем, голос певца прервался, будто бы он захлебнулся этой самой кровью или, наконец, копье неведомого врага, вонзилось в его сердце. И пауза колоколом отозвалась в сердцах многих.

Последние три слова "какой чудесный дар" юноша пел, все замедляя темп, и как бы с трудом. Герой баллады умирал:

Раздались одобрительные возгласы: "Хэу, хэу!" Кое-кто постучал по столу: понравилось. Лютнист заиграл что-то повеселее, а Жорес вдруг по наитию спросил таинственного незнакомца:

- Скоро мы расстанемся, нас разведут дороги, и вряд ли мы когда-нибудь встретимся вновь.

Незнакомец улыбнулся. Жорес продолжил:

- Это дает мне смелость спросить тебя кое о чем. Хотя твой возраст, как мне кажется, едва перевалил тридцатилетний рубеж, я чувствую в тебе непонятную силу. И раз уж ты догадался, что я - рыцарь, может быть, скажешь, найду ли я ту, которую ищу?

Странник опять улыбнулся, теперь уже чуть ли не лукаво:

- Скорее, того, которого ищешь:

Жорес недоуменно воззрился на него. А человек, совсем уж развеселившись, добавил:

- Впрочем, ту, которую ищешь, ты найдешь тоже.

Менестрель принялся молча доедать свой ужин. Он сперва хотел было расспросить, что же этот похожий на колдуна человек имел в виду, но передумал. Ему не раз приходилось гадать по свиткам. Вот задумаешь вопрос, возьмешь наугад свиток и прочтешь первую попавшуюся фразу. И очень часто фразу эту можно было истолковать как предсказание. Так и теперь: ему захотелось случайные слова, сказанные, возможно в шутку, истолковать как некое предсказание. А спрашивать: Так этот человек и сам не знал, что и к чему говорил!

Жорес стал разглядывать юношу, который теперь уже заполонил руладами всю залу: невысокий, почти отрок, явно нанниец, одет хорошо. Из-под расстегнутого синего с золотом плотного халата выглядывают отличные дорожные сапоги и украшенные вышивкой по коже штаны. Куртка под халатом - красная и тоже с золотым шитьем. Похоже, что это не наемный музыкант. Вероятно, он прибыл с одним из караванов и просто решил потешить публику.

Какой-то богатый человек в летах, благородной внешности, по виду - коренной житель Орни-Ахабу, сидел за отдельным столиком неподалеку от выступающих и с одобрением смотрел на юношу. Иногда в перерывах между песнями они перекидывались парой слов. Наверное, это был учитель или опекун молодого человека.

Жоресу вдруг захотелось присоединиться к этим людям. И мальчик, и его хозяин или опекун вызывали симпатию. А вдруг их караван идет не в Столицу, а из нее? Тогда не все ли равно ему, Жоресу, куда направиться? Определенного-то плана у него нет. Он надеется на удачу, случай. А случай может настигнуть где угодно. Случайным было его рождение, нежданным явился менестрель во дворец Правителя да там и остался: Так может, искомый случай и сейчас выглянет из-за поворота тропы, по которой пройдет именно этот караван? Ведь если такое желание родилось, значит - по какой-то причине, не случайно!

Да и есть ли истинно случайное в мире ³? Каждый, кто прожил достаточно долго, начинает замечать удивительную обоснованность своей жизни. Любое действие, уходящее в небытие событие, любой знак судьбы кажутся не случайными. И - удивительное дело! - допущенные когда-то ошибки оборачиваются закономерными вехами, пережитые беды - причинами грядущего счастья, и, в конце концов, оглядываясь назад, мы с восторгом замечаем гармоничную красоту пройденного пути. Ну да, Жорес был не мальчик, и кое-что уже начинал понимать:

Вездесущий служка сообщил, что за интересующим господина столиком сидит известный купец Áкмет, а поет его приемный сын, и что Акмет сотоварищи утром вышел из Столицы и направляется сначала на север, во второй по величине город Индары Крес, а куда дальше, ему, мол, служке, неизвестно.

Жорес решился. Он представился купцу (не своим, конечно, именем, но - вполне почтенным) и скоро сговорился стать его попутчиком, заплатив небольшую сумму на содержание охраны. Разговор с Акметом еще больше убедил его в приятности будущего путешествия. Купец оказался человеком степенным, образованным и умным. Чувствовалось, что Жорес был моментально оценен с точки зрения безопасности и полезности, и оценка была вполне положительной.

Приемного сына Акмета, которого тот, будучи бездетным, усыновил совсем недавно, звали Инáна. И он родом был, действительно, с Восточного побережья. Родители отрока умерли, он остался наследником капитала, который его младые лета не позволяли должным образом использовать. Акмет взялся и воспитывать мальчика, и вводить в свою профессию, и, если боги будут благосклонны, увеличить личный капитал Инаны.

В бывшем шуте, поэте и музыканте взыграли все его три составляющие, и, пробираясь обратно к своему недоеденному ужину, он предвкушал приятную дорогу, уроки музыки и пения, которые он будет давать Инане по вечерам, веселые дорожные перебранки. В общем, повеяло привычным счастьем, казалось бы, навечно утраченным четыре недели назад.

Вдобавок, вскоре после окончания выступления оживление, утратив свой единый центр, распределилось во все углы, и один из очагов веселья переместился прямо к столу Жореса, где появилась пара премиленьких веселых девиц. Одна из них была особенно хороша. Отлично сложенная, темноволосая, с грудью, фонтаном вырывавшейся из тесного лифа, и маленьким оживленным ртом, девушка явно не разочаровала бы никого. Вторая, беленькая, тоже была очень милой. Жорес поначалу хотел сторговаться с обеими, но непривычные к пешему труду ноги болели, и он решил, что на сегодня хватит и одной. Поэтому он с жаром ухватил темноволосую Аниту не то чтобы за ягодицу, но где-то между ними, и услыхал в ответ призывный хохот. Все было прекрасно. Пришло время заказывать легкий ужин наверх, в комнату.

"Черный человек", как про себя окрестил соседа Жорес, все так же неспешно прихлебывал пиво и о чем-то сосредоточенно думал. Перед уходом шут спросил его, как того зовут. Человек улыбнулся и ответил: "Называй меня Искатель. Когда мы встретимся в следующий раз, я открою тебе свое имя".

- Ты думаешь, мы встретимся? Разве ты направляешься не в Столицу? А я-то - из нее!

- Ты угадал, я еду в пресветлый стольный град. Но думается мне, что мы еще встретимся. Сам не знаю, почему:

На том они и расстались. Один с блудницей пошел допраздновать ночь, другой остался среди утихающей публики думать свои, видно, невеселые думы

А ранним утром следующего дня прекрасные зеленые глаза с огромной высоты разглядывали эту же местность.

Вдали виднелся бисер предместий. От Столицы же сюда, ближе к северу, тянулись сразу две ленты: сияющая и синяя - река Дариáнна, и серая - дорога вдоль нее. Обе они подходили к деревне, той самой, где остановился Жорес, затем дорога чуть отодвигалась от реки, пробираясь среди Увалов.

Сверху Увалы выглядят окаменевшей пупырчатой шкурой огромного ящера. Голова его теряется далеко на западе, в Драконьих горах (а где еще и находиться голове каменного дракона?), а хвост - так же далеко на востоке, в Гнилых болотах. Эта узкая полоска оранжевых скал шириной в два караванных перехода отгораживает Столицу от северных областей, от Хлебной долины и лежащей восточнее Нанны.

И скалы эти куда как непросты! Место завлекающее и опасное, особенно, если свернуть с главной дороги. Какие только страшные и удивительные события там не происходят! Каких только чудес там нет! Например, ходит молва, что где-то среди камней в неведомых пещерах спрятан клад легендарного царя Шайдаруллы.

Этот властитель был не только государем - объединителем земель, но и одним из Великих магов, увы, давно почившим. Именно благодаря его волшебному умению климат в Индаре всегда теплый, ровный, пахари собирают по три урожая в год, реки изобилуют рыбой, а леса - дичью. Единственное, чего не смог постичь царственный маг за долгую свою жизнь - это искусство вольного полета. Но вот умер Шайдарулла, - и неожиданно исчезли из сокровищницы все лучшие рубины, алмазы, изумруды, сапфиры. Так родилась легенда, будто перед смертью перенес он с помощью магии свои драгоценности в тайную пещеру в Увалах и спрятал так, что найти их сможет только человек, умеющий летать, Наследник. Жаль только, что за тысячу лет, которые, как утверждают летописи, прошли с образования Шайдаруллой государства Индара, никто так и не сумел взлететь!

Правда, время от времени находились старатели, уверовавшие в легенду. Чтобы уподобиться птицам, они выстраивали высоченные передвижные деревянные башни и высматривали с верхотуры вход в пещеру. До сих пор эти попытки успехом не увенчались.

За Увалами и река, и дорога постепенно спускаются в обширную и, наверное, самую плодородную долину страны, Хлебную. Уж там-то всегда есть, на что посмотреть, в любое время года. Но в поле зрения небесного взора находилась Подъездная, и особенно его привлекла красивая гостиница, и потому не остался незамеченным отъезд постояльца в темных одеждах, который уже не слишком ранним утром, а после хорошего завтрака, одвуконь направился в Столицу. Откуда явился этот странный, похожий на мага человек? Что вез он в седельных сумках? Куда стремился?

Существу с небес понравился путник, и оно скользнуло вслед за ним. Примерно через час-два можно было наблюдать въезд чародея в главные ворота, а дальше, среди узких улочек, садов и пестрой толпы проследить за ним не представлялось возможным.

Небесный доглядчик (или кто он там еще был?), развлекаясь, пронесся обратно к Хлебной долине, обогнав попутно караван, с которым двигался, теперь уже верхом, Жорес, и удалился в направлении ближайшей горной гряды.

Но стоит, пожалуй, вернуться к тому моменту, когда Жорес с Анитой поднялись в комнату.

Девочка оказалась умненькой и даже умела читать и писать. Жорес дал ей прочитать написанное накануне довольно скабрезное четверостишие, она лихо справилась, и оба долго смеялись. А когда принесли вино и закуски, стало еще веселей. Торопиться было некуда, Анита-Нита-Ниточка устроилась у него на коленях, и парочка начала вовсю распевать игривые куплеты, отбивая такт ладонями по столу.

Жорес приподнял анитины юбки, оголил ножки. Не слишком высоко, торопиться-то и вправду было некуда, впереди еще целая ночь! Девушка исправно пела и смеялась, и завлекающе шевелила пальчиками ног. Туфельки давно валялись под столом. Пальчики были маленькие, с аккуратными ноготками, их было приятно гладить. Чувствовалось, что такая простая ласка ее возбуждает. Куропатка была доедена, и уже из лифа показался нежный кружок ареолы вокруг соска. Интересно, какой у нее сосочек: маленький, скромный или большой, вызывающий; а, может быть, - углубленный, как напоминание о погибельной бездне страсти, где суждено поэту потерять себя на веки? Однажды Жорес встречал и такой:

Какой бы ни была грудь Аниты, Жорес уже любил ее, как любил и боготворил всех женщин (сотни женщин!), встречавшихся на его пути: в кабаках, на улицах, во дворце. Если бы не роковая любовь к Джаконе, он, с его женопоклонством, давным-давно был бы женат и наплодил кучу детей, их он любил тоже. Или сбежал бы наш Жорес в дальние страны, где, ходит молва, принято иметь много жен. Иногда он мечтал об этом.

Пора было отстегивать шпагу и снять хотя бы кафтан. Странно: он так увлекся общением с этой малышкой, что забыл сделать самое первостатейное дело! Жорес отошел от стола, пристраивая одежду и оружие, и вдруг почувствовал неладное. Острый слух уловил короткое тихое бульканье, будто бы в бокал что-то налили, а большой чувствительный нос подсказал, что в воздухе запахло верéей. Легко-легко, но это была именно верея: трава, отвар которой даже в небольших количествах употребленный, может усыпить, наверное, даже дрэгона.

Вот так-так! Похоже, Ниточка решила усыпить его и ограбить! Нечто подобное с Жоресом однажды произошло. Правда, потом он нашел шалунью и выпорол - не больно - перед товарками. Может, и сейчас что-то подобное сделать? Но сначала он решил подменить бокалы, поменять их местами!

А захмелевшая девушка щебетала и предлагала выпить за лю-лю-любовь. Жоресу очень понравилось это ее шаловливое "лю-лю-лю", и он подумал, что надо будет сочинить что-нибудь с таким рефреном.

- Да, да, дорогая! Конечно, выпьем! - Он поднял Аниту на руки, лихо перебросил через плечо, задрав при этом юбочку на прелестную спинку, и закружил ее по комнате. Одной рукой он крепко держал девчонку, а другой молниеносно, выбрав удачный момент, поменял бокалы местами, видеть этого она не могла. Потом еще покружил и потискал запыхавшуюся Аниту, слегка укусил за задик и опустил на стул. Для высококлассного шута, который мог запросто жонглировать шестью-семью предметами, моментально и беззвучно переставить бокалы не составило труда. Он торжественно провозгласил:

- За нас и нежданные радости любви!

- Ура!

Анита отлично помнила, какой из бокалом - ее, и они, глядя друг другу в лицо, выпили все до капли. Пока смаковали на удивление хорошее вино, Жорес любовался бесенком, прыгавшим в каре-зеленых анитиных глазках. Девушка предвкушала удачное завершение вечера. Он - тоже.

Опустив бокал, Жорес начал целовать Аниту. Ему хотелось насладиться ее поцелуями, пока она еще не уснула. Девушка с жаром ответила, прошептав: "Как тебя зовут, милый?" Жорес так подпал под очарование негодницы, что чуть было не выболтал свое настоящее имя, но в последний момент осторожность все-таки взяла верх, и он изменил его, сказав: "Тарý". На самом деле полное имя поэта было Жóрес Нерó Алéт Д-Аруá, коротко Жорес Д-Аруа. Вот он и сказал: "Д-Аруа", изменив "д" на "т" и по-иному поставив ударение.

- Тару! - прошептала Анита, а потом еще и еще: "Тару! Тару!" Она засыпáла, и скоро ее головка безвольно опустилась на грудь шута.

Жорес словно обезумел. Он набросился на бедную блудницу, даже не донеся ее до постели, и только через несколько минут, утолив первый жар, очнулся на полу (точнее, на Аните) и, вставая, ударился об угол стола. Больно! Боль немного прояснила голову.

Что это с ним? Случалось и раньше ему любить спящих, обычно сильно пьяных, женщин, но чтобы так возжелать?! Он внимательно всмотрелся в свою невольную наложницу. Милая, белая. В уголках губ - скорбные складочки. Странно, раньше не замечал: На переносице - малюсенькая вертикальная морщинка, кажется, гневная? Только бы она не оказалась убийцей! Тогда вместо него она сама умрет. И это будет справедливо. Но нет, дышит ровно, глубоко. Просто крепко спит, и сон не грозит перейти в небытие.

Жорес загасил все свечи, кроме одной и стал медленно, с наслаждением раздевать девушку. А когда, наконец, раздел и перенес на кровать, ничто на свете уже не смогло бы остановить его.

В деревне уже орали петухи и визжали голодные поутру свиньи, а небо изрядно посерело и поголубело, предвещая погожий день, когда Жорес со своей по-прежнему безучастной подругой последний, седьмой раз заканчивали в позе "козочка". При этом сама "козочка" безвольно висела через подставленный под нее табурет.

К вящему позору временно исполняющего обязанности главного героя нашего повествования Жореса скажем, что семикратно изнасиловав ничего не ведавшую простушку, этот безнравственный персонаж не успокоился! Он собрался наказать Аниту, чтобы впредь она не смела так шутить с солидными господами. Жорес решил украсть одежду бедной девушки, правда, оставив ей деньги на покупку новой. А уходя, шут гороховый решил предупредить всех слуг, чтобы каждый поднялся в их комнату после его отъезда и разбудил совершенно голую Аниту.

Он уже предвкушал ярость девчонки и сочинял про себя шутки, что могли бы потом с полгода, не меньше, отпускать окружающие, как вдруг, бросив взгляд на девушку, потрясенно замер. По нежной коже, по Анитиной груди медленно ползла голубовато-белая капля. За ней - другая! Молоко! У нее был маленький ребенок! Наверное, она уже почти кончила кормить, и за ночь набралось несколько капель, потому что раньше Жорес этого не замечал. А сейчас:

Сейчас все перевернулось. И уже не богатый господин стоит над осмеянной веселой девицей, а униженный и несчастный мужчина - у ног богини, ведавшей то, что ему недоступно, обладающей недостижимым для него сокровищем!

Мир потерял опору и поплыл вокруг него. Жоресу бешено захотелось, чтобы эта женщина была его женой, чтобы этот ребенок был его сыном. Он почему-то был уверен, что у нее - сын. И вообще, ему захотелось, чтобы все женщины мира были его женами, а все дети - его детьми. Он был очень одинок, и завидовал этой юной женщине, потому что она всегда была не одна. Конечно, Джакона навечно живет в его сердце. Но что может заменить улыбку маленького родного существа?

Бывая во дворцах знати или у своих друзей - как правило, людей менее богатых - Жорес всегда находил возможность посетить детские комнаты. Он устраивал веселые представления для малышей и уходил счастливый, вспоминая их благодарный смех. Душа его отдыхала в такие часы. Он всегда завидовал простому семейному счастью. Жаль, что оно не всем дано.

Он смотрел на Аниту, а воображение между тем рисовало ему картины ее невеселой жизни. Наверное, она оставляла малыша бабушке или маме. А, может, у нее больной муж, и ей приходится вот так зарабатывать, рискуя собой ежедневно? Стало жалко девушку и особенно этого маленького неведомого Жоресу человечка.

Он посидел, собираясь с мыслями. Ресницы Ниточки начали подрагивать, следовало торопиться.

Жорес вынул из своего заплечного мешка кошель, отсыпал кучку монет. Здесь много, хватит года на три, если жить экономно. Может, Анита простит его и бросит свое занятие, а он когда-нибудь заедет опять в эту деревню, и они по-дружески попируют, а там: Мечтания его простерлись уж очень далеко. Меньше, чем на троих детишек он не согласен. Два мальчика и одна девочка. А лучше три мальчика и две девочки. А потом, через сто лет, интересно, сколько у них с Анитой будет внуков?

Девушка что-то пробормотала во сне. Он быстро написал записку, о том, что деньги для нее под кроватью в дальнем углу, засунул за браслет, так и оставшийся у нее на руке. Должна найти. Ласково укрыл Ниточку, схватил мешок и поспешил в общую залу. Оттуда уже присылали служку его поторопить. Караван собирался в дорогу, а следовало еще позавтракать и нанять верховую лошадь до следующего постоялого двора, где Жорес рассчитывать купить себе покладистую кобылу. Здесь, в спешке, не хотелось.

Он нашел хозяина и попросил не будить Аниту. Тот подозрительно посмотрел на него, но ничего не сказал. Если гость что-то недоброе сделал с девушкой, его легко будет догнать и наказать. А Жорес уже выходил, и совсем забыл о Ниточкиной одежде, уложенной в походный мешок перед самым рассветом.

Вечномолодой маг Ириóн-Искатель несся в Столицу, привязав к седлу повод второго коня. Вообщем-то, торопиться было незачем. Никто его не ждал, собрание Совета Магов начнется только вечером, с появлением первой звезды: Но он летел, меняя рысь на галоп, а галоп на рысь. Что-то изнутри толкало его в последнее время, заставляло двигаться быстрее и быстрее. Чувство было такое, будто солнцу осталось пройти по небу совсем немного дуг до полного исчезновения мира, и надо успеть завершить самые важные дела. А может, пришло время исполниться древним пророчествам?

Не правда ли, красиво: "Чувство было такое, будто солнцу осталось пройти совсем немного дуг", ну, и так далее? Увы, автор в силу природной честности вынужден признаться, что писано это было только ради красного словца, точнее - красоты стиля. Перо летописца не всегда слушается своего владыку и время от времени - как только что - оно вырывается из узды и несется по удобной, наезженной колее, не беспокоясь об истине.

На самом деле, не было у Ириона, можно сказать, никакого тревожного чувства, ничто его не "толкало", и летел он в Столицу, пугая неспешно проезжавших поселян просто так, из удальства и лихости, сам не зная, зачем.

Дела-то у него, конечно, были (видел ли кто мага, у которого не было бы дел в Столице?), да все не срочные. И пророчеств никаких не вспоминалось. Хотя мог бы, мог Ирион-Искатель вспомнить нечто такое, что именно в эти дни приобрело особую важность, мог более чутко прислушаться к миру! Но утро стояло ясное, свежее, и так приятно было рассечь его неистовой стрелой!

На ходу Ирион думал о том несчастном, что встретился ему в гостинице. Как только он его увидел, все существо мага пронзила боль неразделенной любви поэта, обугленная душа возопила к душе Ириона. Так захотелось помочь! И он полночи составлял заклятие освобождения для незнакомца, в это время бурно забавлявшегося с девицей.

Маг призывал неистовые ветра и духи звезд, вóды Великой Реки и нежить. Их ментальные образы увязывались в ажурное заклинание, и уже был измельчен опал в сияющую пыль: Но к утру, как это нередко с ним бывало, сомнения одолели волшебника. Имеет ли он право вмешиваться в судьбу человека, даже если это принесет тому добро? Да и что есть добро, что - зло?..

На эту тему среди коллег Ириона велись множественные диспуты и, похоже, все сообщество магов, весь Круг, постепенно приходили к мнению, что существует единственное абсолютное зло: смерть. Все остальное может быть злом только относительным - для кого-то зло, для кого-то добро, - то есть вообще злом, на самом деле, не является. Ирион не был уверен, что согласен с Кругом. Тем более что все чаще стали звучать голоса, утверждающие, что и смерть не есть зло: [1]

Он сдержал свой порыв, и уже готовое заклинание временно уснуло в памяти. Если вдруг понадобится - он в одно мгновение, теперь уже без длительных приготовлений, извлечет его, - и свернутая в спираль магическая сила хлестнет кого-то и в чем-то изменит мир. Хотя вряд ли когда на его пути встретится еще один такой же неистовый безумец, сжигающий себя любовью к недостижимой женщине. Пусть этот рыцарь идет себе, пусть останется таким, как есть, и пройдет предначертанный ему путь до конца. А он, бессмертный маг Ирион-Искатель, унесется прочь, избавляясь с расстоянием от чужой боли.

"Наира, старая Наира, - подумал маг, - твои кости давно смешались с пылью этого мира, а проклятье все так же мучает меня, и нет от него избавления! За смерть своего единственного сына ты подарила мне вечную жизнь и дар чувствовать боль окружающих, как свою собственную. Могла ли ты сильнее отомстить - не знаю.

Иногда я думаю, что для меня смерть не будет абсолютным злом. Иногда я хочу упокоиться в ней и не страдать от чужой неразделенной любви, не мучиться чужими пытками и чужим голодом, не умирать чужими смертями. Вечная мука, избавиться от которой можно (и то только на время) лишь забившись в недоступные никому леса или теснины. Но какой же ты маг, если бежишь от людей? Зачем тогда твоя бессмертная жизнь?

Счастье еще, что ты, Наира, не прокляла меня страдать болью всех живых тварей! Не иначе, как помутился твой разум в тот миг, когда поразил я твоего единственного сына! И не было дела сошедшей с ума от горя матери ни до правды, ни до справедливости. Смерть сына - абсолютное зло. Да и не был ты праведно убит, Зоил. Это все моя проклятая гордыня:"

Так думал Ирион, приближаясь к Столице с самой большой скоростью, известной в этом мире - скоростью резвого скакуна. А с беспредельной высоты некое существо, лениво взмахивая крылами? руками? провожало его заинтересованным взглядом. Когда же стало невозможно различить путника среди узких улочек большого города, оно стремительно рвануло куда-то на северо-восток.

_________________ПРИМЕЧАНИЯ____________________________________

ГЛАВА II

Возможно, единственный из оставшихся в живых, дрэгон не мог похвастаться ни молодостью, ни резвостью, ни многокилометровым огненным шлейфом, что обычно стелется за любым молодым драконом в возрасте не старше трех тысяч лет. Только размеры и природная свирепость при пожирании пищи поддерживали в людишках страх перед чудищем древних легенд. Ну, и, пожалуй, внезапность, с которой дрэгон мог появиться в любом месте, все круша и уничтожая на мили окрест.

От одиночества, а может, и от старости Аррхеóн постепенно впадал в маразм. То он подолгу лелеял мелкие обиды, якобы нанесенные ему людишками, то месяцами лежал в депрессии на грудах сокровищ, награбленных за тысячелетия. А то вдруг начинал изображать из себя мудреца-ученого, вновь и вновь изучая талмуды, похищенные в свое время из дворцов не из любви к познанию, а из-за драгоценных переплетов. Хотя уж ему-то ни в каком учении нужды точно не было. Все драконы и, в особенности, дрэгоны - благороднейшие из крылатых ящеров - обладают врожденной мудростью, знанием почти всего, что было и есть, а отчасти и того, что будет. И куда как сильна непостижимая людским разумом драконья магия!

Но Аррхеону отчаянно хотелось доказать кому-то неведомому - может, самому себе? - что убогое состояние, в которое его ввергли всесильное время и не менее всесильные собственные слабоволие и лень - это еще не конец, что не иссох окончательно мозг старого дракона, что есть еще порох в пороховницах, и даже можно бы и ему помечтать о прекрасных дрэгоницах, буде они еще где-то обитают!

Потом эти игры надоедали, и раздраженный дракон налетал на какое-нибудь неприкаянное стадо, разрывая и заглатывая коровенок, а то и пастухов. Таким образом он протестовал против старости, ненужности и утолял если не духовный голод и жажду общения, то хотя бы ненасытность утробы.

Вот и в один из погожих летних дней лет эдак примерно за двадцать до событий, описанных в первой главе, разозленный глупостью одного из читанных накануне трактатов, дракон рванул на охоту - или грабеж, это кому как понравится. Автор трактата что-то там толковал о неких золотых яблоках, которые якобы надо съесть. Попробовал бы этот идиот откусить от такого яблока! Тут и драконьи зубы не уцелеют!

Да и Дэвол бы с ним, этим тупицей, но упоминание о яблоках воскресило в памяти давние уютные времена, когда местность вокруг дрэгонова гнезда не была такой пустынной, и целые обозы с едой, в том числе и мешки с яблоками, доставлялись ему поселянами, желавшими откупиться от чудища малой кровью. Как силен он был тогда, как грозен! А еще вспомнились сады в цвету и нежные изгибы молодого драконьего тела...

В общем, у старого ящера были веские причины в ярости понестись куда-нибудь подальше, туда, где еще есть человеки, где много почти дармовой пищи.

Дым он учуял, а потом и увидел издалека. Горело крупное село. Набег. А значит, там много только что убитых людишек. Чего греха таить, человечина намного вкуснее любого мяса: и мягче, и слаще. Другое дело, зачем из-за нее ввязываться в драку, ведь ненароком найдется десяток-другой героев, и выкурят потом с насиженного места, а то еще, не дай бог, и убьют! А на дармовщину - почему бы и не полакомиться? По своему опыту дракон знал, что после разбойничьих набегов в селах не остается никого живого, и можно безбоязненно ползать по широким безлюдным улицам и обжираться, заботясь только о том, чтобы какая-нибудь горящая изба не обрушилась на хвост.

Догадка подтвердилась на подлете. Погребальными кострами полыхали над телами убитых их бывшие жилища, а далеко впереди, за деревней, Аррхеон увидел с высоты шайку разбойников, которая уносилась на рысях, навьючив самое ценное из награбленного на запасных лошадей. Продуктовый обоз отстал довольно сильно. Он только что выехал за околицу. Это и решило его судьбу. То ли дракон был слишком голоден, то ли - раздражен, но не остановила его мысль об охране обоза, о возможных ранениях и боли [2], да и то сказать, какие из бандитов герои?

Едва завидев взмывающего над лесом дракона, душегубчики порскнули во все стороны. Одного-таки Арр достал хвостом, на закуску. И хвостом же вышиб дух из коняг и начал заглатывать все подряд. Такие неудобоваримые вещи как оглобли, колеса, телеги и хомуты были, конечно, выплюнуты. Остальное моментально исчезало в зубастой пасти.

За полчаса все было съедено, и ящер, чуть потяжелев, двинулся к деревне. Там ждало его самое вкусное.

Так и есть: кровь, огонь, неживые, иногда оголенные тела. Опустившись на майдане, где они лежали особенно густо, дракон начал пиршество. Давно ему так крупно не везло.

Отряд, уничтоживший село, наверняка пришел с северо-восточной оконечности Драконьих гор. Эту область называли Лихогóры. И не зря.

Драконьи торы высоки и обрывисты. Один на другой громоздятся пики Архáт и Мирнéб, Аскóн и Тури-нá. Ни пройти, ни проехать - только обойти. С севера хребет как-то мельчает, но остается таким же непроходимым. Тех же, кто все-таки сможет одолеть внешние каменные заслоны, ждет награда - уютные укрывистые долины. Защищенные со всех сторон от ветров, они отлично, не хуже Хлебной долины, родят зерно и все остальное, изобилуют дичью, а реки, спускающиеся с гор - рыбой.

Издавна в эти долины стекался отовсюду лихой люд. Беглые каторжники, рабы, просто бандиты всех мастей. Так зародились своеобразные разбойничьи стойбища. Каждый правитель Индары давал себе клятву искоренить эти нарывы на теле благословенной страны, войска штурмовали городища, с великой кровью порывались через ущелья и теснины к логовам разбойников. Но проходило время - зло снова возрождалось, защищенное темными лесами и негостеприимными скалами. Очень уж удобно было защищать эти места. А вот атаковать... И совершать оттуда набеги было очень даже удобно. Поэтому и боялись на сотни миль окрест лихих людей с Лихогоров. Не помогали и засеки с заставами, Правителем установленные. Разбойники же, одичавшие в горах и давно утратившие присущие обывателям добродетели, отличались особой лютостью, вымещая свое изгнание на ни в чем не повинных.

В этом селе, судя по всему, побывал особо крупный отряд. И хотя жители, похоже, попытались оказать сопротивление, защитить село не смогли. Разъяренные разбойники вырезали всех начисто.

Дракон лениво валялся на рыночной площади, доедая свой десерт. Подтянуть когтистой лапой труп, оторвать одну ногу, обсосать. Потом - другую... Вдруг некий звук нарушил идиллию. Это не было мычанием забытой коровенки. Ни одну разбойники не забыли, угнали всех, да и тех совсем недавно съел Аррхеон. Не было это и лаем собаки или криком петуха. От одного духа драконьего вся живность, какая еще оставалась в деревне, унеслась куда подальше. Это было нечто драконом давно неслышенное: плач ребенка.

По улице, прямиком к нему, шла и плакала маленькая девочка. Годика два, не больше. Белые волосики спутаны, совсем голенькая, только на шее висит мешочек - с амулетом ли, иконкой? Вот так и шла она прямо к дракону и плакала: "Мама".

У дрэгона сперло дыхание. Ну, перехватило дыхание, и все тут! И не понять, что за чувства внезапно и бурно затолкались в затылке! (Всем известно, что драконы, в том числе и дрэгоны, чувствуют затылком. Вот если, к примеру, подкрасться к дрэгону сзади и шандарахнуть его по затылку дубиной, то потом можно и не убивать: он никогда не будет чувствовать ни злости, ни ярости. Правда, и любви тоже, но кому нужна драконья любовь? Зато тогда с ним можно договориться на разумных основаниях, без эмоций.)

Так вот, не стал ящер ни испепелять малышку, ни съедать. Он решил ее утешить и поиграть с ней. И для этого тихо-тихо изобразил звук "мяу". И хотя то, что было для дракона тихо-тихо, оказалось довольно-таки громким, девочка не испугалась. Она перестала плакать, протянула ручки и сказала: "Киса!" Дракон повторил: "Мяу!"- девочка опять сказала: "Киса", - и подошла совсем близко.

Знал бы старый Аррхеон, что в этот миг его жизнь сделает крутой поворот - да еще какой! - не полетел бы он в это село. Удовольствовался одним обозом, лучше бы догнал отряд разбойников, позабавился... А теперь - теперь Аррхеон, волей малышки неожиданно ставший Кисой, понял, что не может, ну просто не может оставить в разоренном селе девочку, что надо ее взять с собой, обогреть, накормить, а там видно будет.

Так он и сделал. Посадил ее в ложбинку между ушей. Там должно быть удобно и можно держаться за еще довольно пышные остатки былой гривы. Взмыл в синее небо и, обновленный, широко и свободно полетел домой. Как говорится в одной из песен:

Тот не был счастлив, кто не видел
Свободный дрэгона полет!

Приближаясь к Столице с самой большой скоростью, известной в этом мире - скоростью резвого скакуна, Ирион бешеной скачкой то ли тешил свою невесть откуда взявшуюся, несвойственную ему удаль, то ли все-таки изгонял из души непонятное беспокойство. В последние недели к нему все время возвращалось чувство, будто что-то назрело, должно вот-вот свершиться. Страх или нечто иное вгрызалось в сердце, и не ясно было, то ли великие беды ждут впереди, то ли просто - Деяние...

Так он и влетел в Северные ворота, сиявшие синими и золотыми изразцами на фоне мощных белых стен. Стражники не посмели остановить мага, члена Великого Круга, который, не сбавляя скорости, поднял руку с золотой пластиной-звездой, вечным пропуском повсюду, даруемым только самым главным волшебникам.

А ближе к ночи, когда созвездие Сияющей Чаши высветило зеркальные купола храмов, Ирион занял свое место за столом Зала Совета Большого Круга магов.

Большой Круг магов! Нет в Рэйе более могущественной силы, чем это сообщество величайших волшебников - равноправных и незаменимых! Каждый из них является как бы воплощенной квинтэссенцией определенного типа людей, у каждого были, есть и будут многочисленные почитатели и даже фанатичные поклонники. Связь же между магом Круга и его "отражениями" (даже если эти люди не знают о существовании волшебника) состоит в некоем глубинном, но четко прослеживаемом, единстве их жизней и даже - внешнего облика. И хоть среди членов Круга бывают разногласия, споры и даже войны - всех их объединяет осознание общности и взаимозависимости судеб людей, магов, богов и мира.

Родился Большой (или Великий) Круг магов из высокого, тайного знания, ибо во всех мирах жрецы различных культов наблюдая за людским морем, разливавшимся у подножий их пирамид, всматривались в лица, изучали судьбы, и постепенно родилось Знание. Где-то его называют Астрологией, где-то - Звездокнижием, но суть одна: сияющие в небесах светила до некоторой степени определяют жизнь людей, рожденных под их влиянием. И если вдруг ты явился на свет недели за две до Ночи Холодного Солнцеворота, то будут, будут у тебя постоянные внутренние колебания, разочарования, скорее всего, будет трудная напряженная жизнь, а то и еще хуже - бедность, ошибки, нерешительность в нужный момент. И в результате - вечно нечистая совесть и по глупости загубленные жизни любимых людей. А какой-то звездочет занесет в книгу судеб твой знак: пустую тележку...

Так было, есть и будет до скончания времен во всех уголках Мироздания, но здесь, в Рэйе, мире Индары, Нанны, Подводной Империи и других земель - ведомых и неведомых - в мире наших героев, этот Великий Закон явлен еще более отчетливо. Каждый тип людей имеет своего предводителя, мага, в котором особенность детей данных аспектов светил воплощена наиболее зримо, который несет всю тяжесть и радость данного Пути. Эти Великие маги живут невероятно долго, воплощая Божественную Особенность, и по ним можно судить о роде людском не хуже, а, пожалуй, даже и лучше, чем путешествуя всю жизнь и наблюдая.

Итак, Большой Круг магов был срочно созван в столицу Индары в связи с выдающимся событием. Один из членов Круга, почтенный старец Чан-Дú, сообщил, что после многих столетий упорных размышлений и опытов он, наконец, создал некую субстанцию, заключенную им в яйцеобразный объем. Субстанция эта (или предмет) якобы обладает способностью исполнять любые желания, а хозяина своего может сделать бессмертным.

Маги-распорядители решили, что столь важное сообщение необходимо как можно скорее довести до членов Круга, а артефакт, который Чан-Ди обещал предъявить, необходимо срочно испытать. Те две попытки, когда якобы было создано нечто подобное, убедили магов в опасности промедления, а потому астрал звенел от передаваемых посланий, предстояли жаркие диспуты о свойствах и судьбе овалоида Чан-Ди и не менее пылкие истолкования пророчеств, давно уже возвещавших его появление. И все это - при строжайшем соблюдении тайны.

Конечно, чтобы прибыть на это собрание, членам Большого Круга не было нужды загонять лошадей или вообще как-то передвигаться. В Зал Совета любой из них мог бы перенестись особым магическим усилием, Ириону же пришлось во плоти пересечь бóльшую часть Индары, так как у него накопилось множество неотложных дел в разных городах и весях страны. Вот он и мчался верхом. Впрочем, такой способ передвижения был им любим и привычен. Но если бы так поступили все - тайну сохранить удалось навряд ли.

Надо сказать, что Большой Круг магов потому и называется Кругом, что все триста шестьдесят волшебников располагаются в Зале Совета за огромным, диаметром более ста локтей, кольцевидным столом. В центре находится возвышение для выступающих, к которому ведет единственный проход рядом с креслом маршала Совета. Благодаря магическим свойствам Зала, все хорошо видят и слышат друг друга, как бы далеко один от другого не располагались.

Но не только поэтому Зал собраний магов является одним из одиннадцати чудес Рэйи, он еще удивительно прекрасен.

Черный, слегка опалесцирующий каменный стол, созданный в незапамятные времена из невиданного монолита и черные же резные каменные кресла, кажется, висят в безбрежном океане ночи. И под ногами магов во тьме мирового пространства проплывают в неизменном движении звезды и планеты - Звездный Мост держит на своих плечах Зал Совета величайших магов. Стены же этого удивительного сооружения вздымаются сходящимися в вышине столбами вроде бы неосязаемого, но совершенно непреодолимого сияния. Известно, что где-то далеко в полуночных землях похожие сияющие столбы ходят ночами в небесах, а еще там никогда не озаряются светом унылые долины, и природа почитает солнцем Луну, а рассветом и закатом эти огневые зарева. Может быть, и так...

В Зале Совета тоже никогда не торжествовало дневное светило (ничто не должно отвлекать волшебников от размышлений), только вместо стен - это неяркое переливчатое сияние. В зените же, где стены, потемнев, образовывают купол, таинственно светит звезда. Неизвестно, кто и когда поместил ее туда, но невероятного могущества был этот человек или бог, если мог небесное тело перенести в храм волшебства! Многие же утверждают, что и не звезда это вовсе, а живое существо, что зовут ее Лайиáт и со своей высоты следит она за магами.

Никто не знает, где находится Зал: во дворце или подземелье. В нем нет ни дверей, ни окон. Маги перемещаются в него, никогда не входят, поэтому и не знают, где же он расположен. Известно только, что - в Орни-Ахабу. А Ирион вообще подозревал, что у Зала Совета нет никаких внешних стен - только это окаймляющее сияние.

Сейчас за его спиной оно переливалось всеми существующими цветами и оттенками. В темпе алеманды загорались пурпурно-зеленые полосы и сменялись лимонно-оранжевыми, сиренево-молочный туман рассеивался пронзительными голубыми лучами, а затем невесть откуда взявшееся розовое зарево постепенно меняло цвет на самый неожиданный - коричневый. Это - сектор его покровителя, вечно изменчивого Тотха, Лорда Перекрещивающихся дорог, Повелителя Мертвых.

Зал был разделен на равные секторы, границы которых отмечались резкой сменой цветовой гаммы полыхающего сияния стен. Всего секторов было двенадцать, так что в каждом секторе находилось примерно тридцать кресел.

Локоть о локоть с Ирионом, слева, сидел святой старец, философ и маг Фенэф Бескорыстный. Их связывало многое, прежде всего - любовь к людям, хотя, конечно, в этом плане Ириону до старца было далеко. Связывало их также взаимное уважение и общие враги.

Правее Ириона располагался белый сектор. Там все сияло молочно-белым, бело-голубым, а то - снежно-слепящим. Сектор Луны. Кое с кем из сектора Звездного Озера (иное название ночного светила, вполне понятное только посвященным) Ирион дружил.

По левую руку от него, буквально через несколько кресел, сияние становилось изумрудным. Успокаивающая зелень ласкала сердце, казалось, что, глядя на этот свет, молодеешь. Здесь находились по большей части друзья и те, кому он симпатизировал: мудрецы, философы. Среди них - пожалуй, один из самых уважаемых Ирионом магов, Ардéнн-де-Йард, личность глубокая и неоднозначная. В черном монашеском одеянии он, казалось, слился со своим креслом в монументальную скульптуру, олицетворяющую Поиск. Какой ум! И отвага!

В том же секторе сидел и Маутáга. Маутага был богом: прекрасным, всегда безмятежным, утопающим в цветочных гирляндах. Да, да! Среди членов Великого Круга было несколько богов (конечно, младших), и с ними нам еще придется встретиться. Сейчас же хотелось бы продолжить описание Зала Совета, места, где интегрируется все многообразие жизни Рэйи.

В изумрудном же секторе находилось еще одно кресло - оплавленное. Оно пустовало. Как пустовало почти всегда. И принадлежало оно Дэволу - повсеместно почитаемому, если можно так выразиться, богу зла. С ним мы тоже встретимся. Он сейчас в Арнéе, далеко от Орни-Ахабу, и очень занят. Не будем всуе его тревожить.

Но если рядом с Ирионом находились в основном друзья (кроме Дэвола, конечно), то почти напротив, чуть левее, там, где был черный сектор, собрались не то чтобы недруги, но лица неприятные. Прежде всего, в темноте, среди вспыхивающих искр и неясных сполохов, сидел Тосúрх, - тоже бог, хотя и выглядел человеком молодым и печальным. Ирион считал его жестоким и лицемерным властолюбцем. Тосирх претендовал на абсолютную власть и нетерпимо относился к тем, кто сомневался в справедливости его притязаний.

Кто-то из Великих напророчил, что когда три звезды сольются в одну, затмевающую все остальные, начнется Эра Тосирха. Ирион с ужасом представлял реки крови, которые омоют это время. Он думал об изломанных душах, о всемирном диктате, и давно решил для себя, что если звезды остановить он не силах (но все равно попробует), то уж противодействовать Тосирху будет, как только сумеет.

И в том же черном секторе сидела Áкли - синекожая десятирукая богиня-воительница. Излюбленным ее занятием было убивать, что Ирион отвергал всем своим существом, и потому тоже являлся непримиримым врагом Акли. Она это знала и платила ему ненавистью.

Также в Зале Совета были два красных сектора (разных оттенков) и еще два, кроме Ирионова, радужных (через два справа и через три слева), еще голубой и травянисто-зеленый. В этом зеленом секторе тоже пустовало одно кресло: докладчика. Все остальные места были заняты. Случай редкий, очень уж важное, по мнению магов, случилось событие.

Для полноты описания обозначим цвета двух оставшихся секторов: золотисто-желтый и синий - прямо напротив Искателя. Те, в противоположном секторе, считались антиподами Ириона и его соседей по Сектору Тотха, тем не менее - и это зафиксировано во всех талмудах по начальной Астрологии - союз с ними мог бы стать возвышенным и на редкость плодотворным, если вообще двое из этих противолежащих секторов (или их "отражения") смогут понять друг друга. Иначе говоря, там также располагались потенциальные друзья и союзники.

Как мы уже упоминали, всего секторов было двенадцать, и последовательность цветов никогда не менялась, что отражало в закодированном виде гармонию вселенского миропорядка.

...И как апофеоз - надо всем - золотисто-оранжевый свет загадочной звезды Лайиат¹...

Сейчас в центре Зала стоял Чан-Ди. Над ним парил Овалоид - перламутровое яйцо размером с мяч; сам волшебник - с бритой головой, в шафранно-желтом одеянии, темнокожий и сморщенный - был глубоко взволнован.

Каждый из магов, несмотря на различное положение на окружности, видел стоящего старца лицом к лицу - простая вежливость, к сожалению, доступная лишь магам - и Ирион-Искатель всматривался в знакомые черты. Он давно и хорошо знал всех присутствующих, за столетия они сталкивались множество раз. Чан-Ди был одним из лучших. И не потому, что старик в шафранной хламиде достиг почти полной безмятежности души². Нет, Чан-Ди, прежде всего, был чист помыслами и искренен. "Это хорошо, что именно гуру Чан созвал Совет - подумал Ирион. - Если бы о создании Овалоида Желаний, - так про себя назвал артефакт Искатель, - сообщил кто-то другой, его можно было бы заподозрить в обмане, интригах или другой нечистой игре. Чан-Ди вне подозрений, а, значит, заблуждается он искренне". Ирион почему-то не сомневался, что Овалоид - вовсе не то, что стремился создать Чан.

Всем известно, как самоотверженно и бескорыстно старик работал над проблемой достижения личного бессмертия. Ему хотелось не только отодвинуть смерть очень-очень далеко, чем, благодаря совместным усилиям, маги (но не люди!) овладели примерно тысяч пять лет назад, а именно уничтожить смерть, полностью и навсегда избавить людей от страха, предопределенности.

Еще один из первых Советов был созван для обсуждения теоретического открытия, сделанного тем же Чан-Ди в начале своей работы. Он доказывал, что если средство достижения бессмертия будет найдено, то (и он приводил массу доказательств) это же средство будет являться и амулетом для исполнения любого желания. Установление такой взаимозависимости было крайне важно для дальнейших поисков. Тогда об этом долго спорили, и большинством голосов Круг магов согласился с волшебником. И вот, спустя огромное количество времени, мужественный и долготерпеливый исследователь принес в Зал Совета созданное им нечто, которое, может быть, является исчерпывающим доказательством его правоты.

К тому же, речь шла и о вопросе цеховой гордости. Когда-то у Чан-Ди было множество учеников, но, занимаясь поисками бессмертия и исследуя разные способы достижения цели, часть их не согласилась с гуру, не пошла по пути заговоров, талисманов, опытов над различными элементами стихий. Возможно, этому способствовали частые отравления верных учителю последователей, испытывавших на себе действие вновь изобретенных таблеток и эликсиров. Не всех удалось спасти...

Поэтому, а, может по какой другой причине, но в недрах школы начало распространяться мнение, что истинно правильный путь лежит на стезе самоусовершенствования, а вовсе не в магии. Представители этого течения, глава которого тоже сидел сейчас в одном из кресел Круга, исходили из тезиса о подобии микро- и макрокосмоса, человеческого тела и Вселенной. Они считали возможным создать эликсир бессмертия внутри самого организма из присущих ему жизненных соков и тонких энергий с помощью неких тайных упражнений и медитаций, которые в достаточной мере уподобили бы микрокосм бессмертному Макрокосму. Ирион считал, что в этом есть какое-то - трудно сказать "рациональное", но - зерно. Однако Чан-Ди с подобной ересью категорически не согласился, и школа раскололась. Ходили слухи, что старик, несмотря на свое почти совершенное бесстрастие, не смог отнестись к этому стоически и тяжело страдал.

И вот теперь, возможно, он окажется триумфатором, и восторжествует над неверующими! Хотя, конечно, столь низменные чувства не могут владеть мудрецом. Нет, волнение, написанное на его лице, вызвано иным: близостью осуществления мечты. И он не пытается его скрыть! Вот сейчас, сейчас, когда сильнейшие маги испытают его создание, и выяснится, что этот Овалоид и есть желанная цель - откроется новая эра в истории мира, эра, когда люди, освободятся от страха смерти и станут, наконец, счастливыми, как счастлив в этот миг сам Чан-Ди. Вот сейчас все и произойдет!

Слово взял маршал Совета Óуэн-Открывающий Путь. Почему именно он был маршалом, то есть главным распорядителем работы Совета Круга, и почему на спинке именно его кресла красовалась вплавленная цифра один, было не совсем понятно. Мог ли быть кто-то другой - вопрос. Но был именно он, волшебник неиссякаемой умственной энергии и высоких амбиций. Кресло Ириона имело номер шестьдесят три, и, так как нумерация шла по солнцевороту, Оуэн (первый маг Круга) находился слева от Искателя, за изумрудным сектором, за красным, на границе металлически-голубых и огненных сполохов.

- Высокие Маги, провозвестники и средоточие жизни! - Провозгласил Оуэн традиционное приветствие. - Всем вам было послано сквозь тончайшие слои эфира чрезвычайное сообщение, и я рад видеть Большой Круг магов в полном составе. - Традиционное отсутствие Дэвола на собраниях Совета принято было не замечать. - Прошу отнестись к представленному нашим уважаемым коллегой артефакту со всей серьезностью. Те из нас, которые первыми смогли связаться с гуру Чан-Ди и осмотреть Овалоид, свидетельствуют, что данный артефакт - наисильнейший талисман, созданный в этой области магии за всю известную нам историю³. Ни знаменитое кольцо Властелина, ни утерянный ныне Рог Изобилия не могут сравниться с сим чудным Овалоидом по вложенной их творцами магической силе. Отнеситесь к выпавшему на нашу долю труду с ответственностью и осторожностью!

Призывать к бдительности было излишним. От первого же взгляда на мерцающее перламутровое яйцо у Ириона мурашки забегали по спине. Что-то угрожающее было в нем, Чан-Ди же этого, кажется, не замечал. Велико, видно, ослепление, охватившее старца... А вот Ирион кожей ощущал близкую опасность. Он подобрался и на всякий случай сконцентрировал свою магическую энергию, надо быть наготове. Посмотрел направо, налево. Похоже, не он один чувствовал подобное. Оуэн тем временем продолжал:

- Каждый из вас сможет дать задание этому чудесному предмету. Вы знаете, что для нас в этом вопросе нет и не может быть ни времени, ни усталости. И по результатам испытания Совет вынесет решение. Прошу обдумать ваши желания, а так же вопросы к почтенному Чан-Ди, и да пребудут с нами благословение и мудрость Единого!

Воцарилось молчание, и пока оно наливалось свинцовой тучей, Ирион спешно рисовал пальцем на черной столешнице цифры магического квадрата Тотха: единица, двойка, тройка и так далее. Расположенные в нужных местах, цифры засветились багровым огнем сквозь черноту камня.

...Шестьдесят два, шестьдесят три, шестьдесят четыре. Квадрат готов. Шестьдесят четыре числа - шестьдесят четыре воззвания к Лорду Пересекающихся Дорог. [3]

Вдруг подкатила тошнота, сознание начало затягиваться мороком, заболела голова. Это не было чужой, переданной Ириону, болью. Так себя чувствует маг в поле сильнейшей отрицательной энергии. Кто-то или что-то изливало в пространство Зала Совета зло? ненависть? - это с ходу не определить. Чувствовалось только чье-то отравляющее влияние.

Квадрат Тотха, магический прибор, позволяющий настроиться на прозрение и заглянуть в будущее, зловеще пульсировал. Неизвестно откуда взявшиеся капли воды сорвались с пальцев мага, слегка зашипели, попав на некоторые из чисел квадрата. В обычное время волшебник бросил бы несколько раз рунные палочки, потом, не торопясь, произвел нужные вычисления - и прочел в таблицах результат. Но сейчас времени не было, и капли воды, согласно воле мага минуя промежуточные стадии, легли двумя фигурами, знаменующими предсказание, фигурами, имена которым Tristina и Cauda draconis: Tristina - "горе, печаль" и Cauda draconis - "хвост дракона, начало".

Трактовка могла быть только одна. Вот-вот случится нечто ужасное, что вызовет к действию управляющие судьбами силы и начнется... А вот что начнется - неизвестно.

Ирион мысленным взором увидел тянущиеся к нему нити дружественных призывов: многие из магов чувствовали то же, что и он, соединяли свои силы, плели сеть, в которую должна попасться грядущая беда. Ирион с готовностью присоединился к ним. Сплоченность рождала надежду, но эфир звенел чуждой силой, и, возможно, надеяться было не на что.

Каждый миг мы в начале пути.
Открывая глаза на рассвете,
Мы, как дети, готовы идти
К самой сказочной птице на свете.

Если вдруг отвернулась любовь -
Это тоже начало начала.
Ты забудешь, как корчилась кровь,
Как разбитое сердце кричало.

Ураганом примчится беда -
Видно, снова идти от порога...
Ты не сможешь узнать никогда,
Чем закончится эта дорога.

И когда под ногой эшафот,
Сталь у шеи твоей завизжала -
Веришь ты, что секунда - и вот
Снова будет начало начала!

***

А утром того же дня Жорес беззаботно трусил с караваном почтенного Акмета по наезженному тракту Столица - Крес. Местность вокруг расстилалась богатая, возделанная, и такой она пребывала от века: изобильная водой, солнечным теплом и светом, облагороженная трудом бесчисленных поколений. Индара - сердце Рэйи.

Как он и предполагал, путешествие началось приятно во всех отношениях: почтенный купец, умный и образованный; внимающий, молчаливый Инана; бодрящие крики возниц, ржанье лошадей и рев верблюдов, для чего-то необходимых в караване. Две недели неспешного пути и, минуя незначительные города и селенья, обоз - в Кресе. А пока - ласковое солнце над головой и ощущение, что все будет хорошо.

Беседа, которую вели Акмет, Инана, Жорес и временно позволивший себе отвлечься от службы ракш-баши, иначе говоря, начальник охраны, вилась вокруг Увалов, к которым неспешно подтягивалась вереница телег и груженых животных, а также вокруг связанных с Увалами легенд.

- Об Увалах не только слышали все, - не торопясь, говорил купец, - но и трудно найти человека, не бродившего средь этих скал или хотя бы не пересекавшего это каменное взгорье - хотя бы потому, что через Увалы идет дорога к Кресу. Но, несмотря на широкую известность и даже привычность, я не перестаю удивляться сему природному чуду. Огромные округлые глыбы свалены на землю, как груды невиданных плодов! Удивительно и то, что они, так похожие на полусферы храмов Земли с островов Итану-ра, сплошь испещрены малыми и большими ходами, пещерами, норами. Но больше всего меня поражает, что каким-то образом эти выемки и различной глубины отверстия за тысячелетия, что стоят Увалы, не оказались занесены землей, не заросли травой. Почему корни кустов не уцепились за нанесенные почвы, не изломали скалы?

- Не сочти за дерзость, хозяин, - проговорил Ур-Атаг, испытанный, проверенный ракш-баши, - но мне рассказывал один ученый человек, что происходит это оттого, что порода, из которой сложены Увалы, - чрезвычайно твердая и гладкая на поверхности. Попробуйте потрогать камень в любом месте - он словно отполирован. И не только снаружи, но и внутри, в углублениях. Вот и земля или песок, что заносятся ветром в норы, не могут ни за что зацепиться и выдуваются.

- Но если так, уважаемый Ур-Атаг, - возразил Акмет, - то как же образовались сами эти норы?

- Позволено ли мне будет высказать свое мнение? - Скромно спросил Инана, и, получив одобрительный кивок купца, продолжил: - Я думаю, что в очень давние времена в этих камнях не было дыр. Теперешние дыры заполнялись какой-то другой, более мягкой породой. За многие века ветра и дожди разрушили эту более мягкую, чем сами скалы, породу. Так образовались пещеры.

Объяснение всем понравилось. Купец был доволен, он явно гордился сыном, и в подтверждение теории сказал, что это объясняет, почему песок на немногих вьющихся среди увалов тропинках такой, какого нигде больше нет: белый, искрящийся. Его даже вывозят, чтобы посыпать садовые дорожки во дворцах. Наверное, это остатки той породы, что когда-то заполняла нынешние отверстия в камнях...

Усталый после бурной ночи, разморенный солнцем и окружавшей его приятностью, Жорес находился на вершине блаженства и потому не очень-то склонен был разговаривать. Но тут все-таки не стерпел:

- Ну а как же Солнечный Камень? Не мог же ветер сделать в крупном валуне дыры, строго соответствующие, как уверяют знающие люди, сторонам света! В Солнечном Камне еще есть отверстие, куда солнце проникает раз в году, летом, в полдень самого длинного дня, и если внизу этого хода положить сухую траву, то лучи солнца зажгут ее. Говорят, в нем есть отверстия, соответствующие всем значительным моментам движения небесных светил. Не могли же белые породы залегать в скале точно таким образом!

- И люди не могли этого сделать. - Задумчиво произнес купец. - Порода, из которой сложены Увалы, настолько тверда, что каменотесы не берутся ее использовать, например, в строительстве или что-то ваять из этих камней, несмотря на их красивый медово-желтый цвет.

Все помолчали, потом почтенный купец вздохнул:

- Да, воистину, неисчислимы чудеса мира. Я никогда не видел Солнечный Камень, хотя и многократно проезжал через Увалы.

Внезапно подал голос Ур-Атаг:

- Я знаю тропу, проехав по которой два-три часа, мы достигнем Солнечного Камня. По дороге мы также увидим остатки последней башни, сооруженной кладоискателями. Посмотрим на Камень, а к вечеру нагоним караван. Если, конечно, на то будет воля хозяина, - добавил он, поклонившись Акмету. - Дорога через Увалы, благодаря усилиям государя, безопасна, и с охраной каравана вполне справится мой помощник. А насчет опасности среди увалов - мне кажется, что слухам не стоит верить. И сам я не раз там бывал, и мои друзья - ни разу ни чего не случилось...

Предложение показалось заманчивым, и решено было в том же составе, вчетвером, предпринять эту прогулку.

Тем временем караван, следуя изгибам дороги, миновал лесок и начал втягиваться в Увалы. Жорес же, будто впервые увидев, засмотрелся на открывшуюся красоту. Застилая впереди небосвод, и сколько хватало глаз направо и налево, высились никем не созданные, а стоявшие здесь от века золотые купола. Солнце углубляло естественный цвет камня, играло на гладких боках глыб, и теснились они радостно, освещая все вокруг теплым медовым золотом.

Начинались Увалы не то чтобы уж совсем неожиданно. Но раньше отдельно стоящие редкие глыбы залегали глубоко, и лишь их макушки кое-где выглядывали среди растительности. Ближе к основному массиву рощи редели, уступая место степи, и каменные маковки вдруг и дружно вырывались из подземелья. Среди самих же увалов не росло вовсе ничего: ни травы, ни кустов. Лежащие вплотную друг к другу, они почти не давали возможности проехать, тропинки были труднопроходимы и редки. А единственная идущая через скалы дорога была, как известно, создана магическим способом в давние-предавние времена магом Тунером-Устроителем. Он сделал это в благодарность властителю, отдавшему за него свою любимую дочь. Царевна, говорят, тоже стала могущественной волшебницей и до сих пор живет вместе с мужем где-то в дальних странах. И свершают они неведомые, но почти наверняка добрые дела, ибо не может столь огромная и долгая любовь выплескивать в мир зло.

Вскоре четверка всадников отделилась от общего потока, свернув на еле заметную тропку, ведущую через Увалы к Дарианне. По пути она заворачивала к Солнечному камню, кружила, кружила - и вырывалась, наконец, к бурной реке.

Когда ты один или с двумя-тремя спутниками вдруг оказываешься среди скал, почти сжимающих твои плечи, то скалы эти уже не кажутся такими уж безопасными. Всюду взгляд цепляет большие и малые пещеры, в которых чуть слышно поет ветер. Если ветер крепчает - он кричит, свистит, воет на разные лады, да так, что жуть берет. Средь хаотичного хора слух вдруг вырвет чей-то стон, заунывную песнь шамана или визг вынимаемого из ножен меча. Это - днем. А ночью... Как отличить свист пущенной невидимым врагом стрелы и свист заблудившегося порыва ветра?

Ехали сначала молча, прислушиваясь к пению скал. Потом сами по себе вспомнились различные легенды и были, связанные с Увалами. Хоть и рядом со Столицей, хоть и патрулируется каменный лабиринт солдатами Правителя, а все-таки, чего только не случается здесь! Общеизвестно, что заезжают сюда по "делам" торговцы запрещенными товарами (ну, этих-то Акмет не боялся), ходят упорные слухи о человеческих жертвоприношениях, свершаемых жрецами Храма Единственно Возможной Жертвы. Где-то среди скал находится и могила Одириона, вошедшего в легенды юноши.

История его такова. Лет двести назад юный прекрасный вельможа страстно полюбил царицу (до чего банальный сюжет, а что делать, если так устроены мужчины?). И так сильна была его любовь, что смелá все преграды, разделяющие влюбленных. А вскоре Одирион исчез, и разнеслась страшная весть о его смерти, ибо из Увалов привезли отрубленную кисть в перчатке с гербом Одириона, а на руке, вынутой из нее, нашли родинку, по которой его и опознали. Разрозненные части тела, не потревоженные ни зверем, ни птицей, еще долго находили среди камней. И говорят, что когда - только через два года - родственники, наконец, нашли голову, то она оказалась нетленной. С тех пор незадачливые влюбленные приезжают на могилу святого Одириона вымаливать покровительство в делах любви.

Жоресу очень захотелось свернуть к этой могиле и попросить святого мученика подарить ему, шуту, любовь царицы, а заодно (вот непоседливый нрав!) отрыть из замурованной пещеры голову убитого: посмотреть такая ли она и ныне нетленная, как двести лет назад. Подумав, он оставил свое желание при себе, тем более, что за поворотом показалась башня последнего из плеяды дерзновенных кладоискателей.

На какие только ухищрения не идут люди, чтобы добыть богатства, накопленные не ими! Вот и эта башня: она была особенная, ни на что не похожая. Длиннейшие бревна (интересно, как их несли по постоянно изгибающимся тропинкам?) соединялись наподобие шалаша вокруг какого-нибудь небольшого увала. Сам камень при этом служил опорой, нижним этажом башни. Воздвигались лестницы и смотровая площадка на самом верху. Оттуда предприимчивый кладоискатель, уподобившись летающему человеку из легенды, озирал окрестности в попытке отыскать вход в пещеру Шайдаруллы. Сооружение было передвижным, точнее, изучив окрестности, обозримые с одного места и не найдя ничего, его разбирали и переносили в другой уголок Увалов. Когда горе-изобретатель потерял надежду найти клад, башню забросили, и она постепенно ветшала.

Все стали рассматривать этот гигантский шалаш, а Жорес вдруг спрыгнул с седла и полез по полусгнившей лестнице наверх. Чувствительный Инана закричал ему вслед: "Осторожно!" А ловкий шут обезьянкой лез все выше и скоро очутился над Увалами, по крайней мере, над ближайшими из них. Свежий, не согретый горячими камнями ветерок овевал лоб, сверху все выглядело странно и очень радостно, хотелось петь.

- Жизнь прекрасна, - закричал он⁴.

- Что? Что? - почти хором ответили Акмет и Инана.

- Жизнь прекрасна, - повторил Жорес, - эге-ге-гей, - и осекся.

Где-то среди скал его взгляд заметил вереницу всадников. Они ехали хоть и далеко, но не слишком, и каждый из них был виден в каменном лабиринте всего несколько мгновений. Сколько их всего, разобрать не удалось. Четверо? Десять? Одетые во все темное, издалека они казались одинаковыми. Скорее всего, это латники, посланные следить за порядком в Увалах. Но Жоресу отчего-то стало тревожно, и он быстро полез вниз. Заметили ли его, он не понял.

- Там,- он запыхался, - там всадники! Человек шесть-восемь. Далеко, куда едут - непонятно.

Ур-Атаг отреагировал мгновенно: "Надо уходить. Кто бы это ни был, встречи лучше избежать. А сюда, к башне, они обязательно заедут, в этом месте сходятся все тропы".

- Мы едем обратно или лучше продолжить путь? - спросил Акмет.

- Тропа, по которой мы сюда приехали, выходит ближе всех остальных к Столице. Если увиденные господином люди едут туда, то они могут нас нагнать. Чтобы избежать встречи, лучше продолжить путь, мы сейчас свернем с опасного отрезка. А к Солнечному Камню редко кто ходит.

- Что ж, вперед, мой доблестный ракш-баши! Инана, ты поедешь за мной, а Вы, господин Д'Аруа, будете замыкающим.

Быстрым шагом - быстрее среди Увалов двигаться невозможно - они двинулись прочь от башни. Но ушли недалеко. Едва только начала забываться пригрезившаяся опасность, выехали на небольшую поляну, которые-таки изредка встречаются в Увалах. И тут же появились увиденные Жоресом всадники. Действительно, это были латники Правителя: измотанные, уставшие, некоторые, по-видимому, легко раненые. Похоже, они были в бою! К счастью, впереди ехал известный Акмету и Ур-Атагу десятник Рáстамес. Он был хмур, едва держался в седле. Купец выехал вперед:

- Уважаемый Растамес! Рад встретить Вас в этом безлюдном месте! Мы с товарищами решили съездить к Солнечному Камню, посмотреть на чудо. Но, похоже, в Увалах неспокойно?

Подъехавший вплотную к десятнику солдат что-то шепнул ему на ухо. Тот кивнул и нехотя ответил:

- Да, мы были в переделке, теперь возвращаемся в Столицу. Я считаю, что вам не надо никуда ехать, возвращайтесь, поедем вместе.

Неожиданно запротестовал Ур-Атаг:

- Мы вполне можем себя защитить! Если позволите, мы поедем дальше!

Ответ Растамеса оказался неожиданно жестким:

- Нет, не позволим. Разворачивайтесь!

Шептавший что-то все время на ухо десятнику детина чуть отъехал, солдаты приняли явно воинственные позы. Ур-Атаг понял свою ошибку и попытался загладить ее:

- Простите нас, - Жореса удивило, что ракш-баши в присутствие хозяина говорит за него,- я не думал, что ситуация настолько тревожна. Конечно, мы сделаем, как вы скажете. Прошу принять в качестве извинения бутыль отличного хрезского вина для доблестных латников, стоящих на страже безопасности мирных жителей Индары!

С этими словами он и впрямь вынул из седельной сумки оплетенную бутыль, высоко поднял, показывая всем. А потом неожиданно развернулся - и бросил в солдат, находившихся поодаль. Раздался взрыв⁵. Дорого заплатил купец Акмет за диковину. На крайний случай берегли, да вот пригодилась...

Шарахнулись кони, крики удивления и боли заметались среди камней. С трудом укротив вставшую на дыбы лошадь, Жорес увидел, что несколько латников упало, остальные бросились на его спутников. Врагов было вдвое больше, и все - закаленные в боях воины. Против них - ракш-баши (воин и впрямь хоть куда), купец, совсем неопытный юноша и придворный шут. Правда, Жорес всегда считался отчаянным забиякой. При любой ссоре, любой битве что-то случалось с ним и, забыв обо всем, он рвался в бой, за что многократно бывал ранен и бит. Так и теперь: не успел ни о чем подумать, а выхватил шпагу и встретил эфесом мчащееся к нему копье. "Совсем как в моей балладе", - мелькнуло в голове, а потом думать стало некогда, потому что солдат, явившийся продолжением копья, был чуть не вдвое больше поэта, да и с оружием таким Жорес в бою не сталкивался.

Очень хотелось бы автору описать этот поединок в возвышенном стиле. Показать красоту сражающихся мужей, вместе с читателем смаковать удачные приемы Жореса и со страхом и затаенным восторгом наблюдать телодвижения его более опытного противника. Но ничего такого не получится, потому что на самом-то деле схватка их выглядела нелепо. Раз за разом латник пытался заколоть юркого шута копьем. Жорес едва успевал обороняться, об атаке - и не помыслить. Очень уж у обоих было не предназначенное для дуэлей друг с другом оружие: шпага против копья! Выпад противника - Жорес хватает копье одной рукой, потом - и другой, стараясь не потерять шпагу, зажатую в ней, пытается вырвать копье. Сил не хватает, солдат освобождает копье - и все начинается сначала. Краем глаза Жорес видел, что и Акмет, и Ур-Атаг борются уже не с двумя противниками каждый, как сразу после взрыва, а каждый - с одним. Значит, по одному убили? Стыд увеличил силы, и копье, наконец, оказалось вырвано и брошено на землю. Солдат выхватил меч. Меч и шпага родственники, их дуэт уже может состояться, в фехтовании же Жорес был куда как силен...

Внезапно за спиной своего врага он увидел Растамеса. Тот почему-то врукопашную боролся с одним из своих же солдат. Значит, он с нами?

Меч потерявшего копье латника промахнулся (что ж, дружище, значит, день у тебя такой) и ранил лошадь Жореса. Кобыла взвилась на дыбы и тут же упала, чтобы забиться в приступе боли, он еле успел спрыгнуть. Латник тоже соскочил со своего коня, но ему опять не повезло. Упавшая Жоресова лошадь неожиданно особенно сильно дернулась и задела его. Солдат потерял равновесие, а шпага противника ловко скользнула в щель между железными пластинами - и да упокоят боги душу этого человека или что там у него есть.

Во время своего поединка Жорес видел, как Инана, ловко карабкаясь вверх по увалу, удирал от солдата. Сейчас ни мальчишки, ни преследовавшего его бородача видно не было. А вот купец и его начальник охраны сражались со своими противниками совсем рядом с Жоресом и, похоже, в помощи не нуждались. Растамесу же было худо. Тяжело раненный, весь в крови, он оборонялся с видимым трудом. Жорес рванулся к нему и, не взирая ни на какие измышления о воинской чести, полоснул нависшего над десятником стражника по незащищенной шее. (Не надо было снимать шлем с кольчужным воротником!)

Увы! Поздно. Растамес умирал, из ран и горлом обильно шла кровь. Человек, потерявший столько крови, выжить не может. А значит, не удастся никогда узнать, что заставило старого служаку выступить против своих.

Все еще тяжело дыша, Жорес обернулся - и тут его ждало новое потрясение. На него двигалось, нелепо дергая руками, обезглавленное тело купца Акмета. Через шаг оно рухнуло вперед, почти на замершего поэта, и открылось поле битвы. Все до единого стражники Правителя были убиты или умирали. А в пяти шагах, лицом к Жоресу медленно опускался на землю Ур-Атаг с широко располосованным животом. Внутренности начали вываливаться, когда, единственный живой на этой поляне, Жорес попытался поддержать доблестного ракш-баши. Тот начал заваливаться и вдруг совершенно отчетливо проговорил: "У них были...", - голос пресекся, а потом так же четко, только уже совсем тихо Ур-Атаг произнес нечто, что можно было бы счесть продолжением фразы, да только смысл сказанного от Жореса ускользнул: "...от смертельных ран..." Умирающий забился в агонии.

Вот так неожиданно, в одно мгновение, Жорес остался один среди крови, хрипов, воя и затихающего шевеления умирающих тел.

- Инана! - молнией вспыхнуло в мозгу, - Где он?

Из-за увала, по которому совсем недавно карабкался юноша, доносились крики: "Нет! Нет!" Это был его голос. "Значит, жив", - понял Жорес и наудачу тоже пополз по скале. Это оказалось не так уж трудно. Весь испещренный норами-туннелями, камень услужливо подставлял их в качестве опор для рук и ног. Худо-бедно Жорес перевалил вершину и увидел в нескольких метрах под собой обоих. Инана был связан, дюжий мужик навалился на него сзади и пытался задрать халат мальчишки. По-видимому, когда его связывали, полы халата угодили под кожаные ремни и никак не хотели вытаскиваться. К тому же полузадушенный пленник все-таки кусался, извивался и даже кричал.

В принципе Жорес ничего не имел против мужеложества, хотя ему самому это было совершенно чуждо. Ну, нравится людям - пусть радуют друг друга. Он читал, что когда-то существовала даже целая страна, где это было нормой, а с женщинами совокуплялись только чтобы иметь детей (не удивительно, что исчезла эта страна с лица мира!). Пусть - но только добровольно! И только не с Инаной, чей отец только что погиб, и который остался под его, Жореса, опекой! И опять, не задумываясь о чести, шут и менестрель его Величества просто прыгнул с кинжалом на спину врага, всадив его со всего размаха в шею противника. Все упали. С дико вытаращенными глазами Инана извернулся, закричал, а когда понял, что спасен - с ним началась истерика. Жорес поторопился развязать юношу и прижал к себе.

"Похоже, мальчишка моложе, чем выглядит, и никогда не был в деле. Что же будет, когда он увидит труп отца?" - Жорес искал возможность не пустить его на поляну, и понимал, что это невозможно.

- Отец! - Инана оторвался от утешавшего его мужчины и собрался на этот раз не карабкаться по увалу, а бежать вокруг. Остановился, почувствовал: что-то не так.

-Умер, - строго сказал Жорес, - не ходи туда.

Инана, не сказав ни слова, повернулся и побежал к поляне. Жорес отправился за ним. Хотелось не идти, задержаться, пусть человек сам все увидит и переживет. Но оставить мальчишку одного тоже было страшно. Мало ли что может сотворить с собой этот глупый птенец?

Когда он догнал юношу, тот стоял над все еще бьющимся в агонии Ур-Атагом. Купца он, похоже, не заметил, решил, наверное, что это только халат. Инана лихорадочно шептал: "Я сейчас, я сейчас. У меня есть бальзам, он все вылечит". Рванулся искать-ловить свою лошадку, споткнулся о тело Акмета, упал. А когда начал вставать - уперся взглядом в открытые глаза окровавленной головы купца. Мальчик закрыл ладонями лицо, опустил их, опять закрыл и рухнул на землю, замерев, не желая ничего видеть.

Жорес подошел к нему, приподнял, а малыш, с совершенно посеревшим лицом, сел на корточки и почти завыл на своем гортанном наречии какую-то совсем безнадежную песнь. Он качался вперед назад и с сухими глазами оплакивал отца и всех-всех умерших. Напев звучал вселенской тоской, и не было в нем даже намека на протест против воли богов, что заставляют людей умирать - только безнадежность, только горе и обреченность. Песня все длилась, голос возвращался к одной и той же ноте, к одной и той же интонации. Неизвестно, что за слово повторял Инана, но Жоресу чудилось: "Умрем, умрем!"

Так они и сидели на земле, облитые чужой кровью: молодой человек, только что потерявший близких, и ветреный, всегда взбалмошный мужчина, вдруг ставший отцом.

_________________ПРИМЕЧАНИЯ____________________________________

1 - Да простит меня глубокоуважаемый читатель за столь длинное и, возможно, скучное (но при этом, увы, все-таки весьма поверхностное) описание Зала Совета. Незримые нити, связывающие людские деяния и судьбы, имеют начало и конец именно там, в этом зримом отражении глубинной сущности Вселенной. Автору очень хотелось бы задержаться на этом подольше, чтобы рассмотреть корни причин многих дальнейших событий - в непосредственной близи от места, магические силы которого помогли бы разобраться в хитросплетениях грядущих событий. Но тогда наше повествование растянется безмерно, а значит - вперед. И пусть волшебная птица Юн, нашептывающая на ухо поэтам их творения, не обойдет и впредь меня своей милостью. назад к тексту

2 - Ирион это знал, так как обладал исключительной остротой восприятия. Он потому и любил посещать Зал Совета, что здесь ни у кого ничего не болело, почти не было и душевных невзгод. назад к тексту

3 - На самом деле, талисман - это не совсем то, что обычно понимается под этим термином. Всякие там колечки, специальной формы отлитые пластины с нанесенными пентаклями - все это только частный случай. Академики магии дают четкое определение понятию "талисман". Талисман - это предмет или какое-то явление, которое своей видимой формой повторяет видимую или глубинную форму Высочайших Сил или Миров. Вследствие этого оно связано с Высочайшими и излучает их силу, заряжаясь ею, как маятник, попавший в резонанс с внешним воздействием. Почти все в мире является талисманом, даже сами мы - не отражение ли Мира Иного? А излучать талисманы могут разные волны: и благоприятные, и нет. Излучающие благоприятные силы называются оберегами или амулетами. Вот их-то несведущие и принимают единственно за талисманы. Но как видим, это не так, талисманы бывают и вредоносные! назад к тексту

4 - Хотелось бы автору обратить твое внимание, о, дражайший читатель, на характер этого героя нашего повествования. Вот, казалось бы, с чего человеку радоваться? Много лет его терзает заведомо безответная любовь, да и еще к тому же предмет этой самой любви вдруг таинственно исчез. Кто послабее - вообще удавился бы в такой ситуации, а он не только отправился на поиски пропавшей возлюбленной, не только кричит о том, что жизнь прекрасна, но и всю ночь провеселился с чудесной девушкой! Воистину, как говорит почтенный Акмет, полна чудесами Рэйя, и, может быть, несгибаемый оптимизм Жореса - наиглавнейшее из них! назад к тексту

5 - Интересна этимология слова "взрыв". Происхождение его установлено любомудром и книгочеем Токеем-из-Креса-на-Бранде. Он производит слово "взрыв" сразу от двух источников. Во-первых, от слова "взрык", ибо взрыкивает "аки зверь алчущий". А также слово "взрыв", считает достопочтимый Токей, есть простое звукоподражание самому процессу. Действительно, перед рушащим все окрест грохотом бутыли с гремящим огнем слегка свистят: "в-з-з-з". А потом: "рррыв!" Склоним головы свои перед столь зримо явленной мудростью! назад к тексту

ПРЕДИСЛОВИЕ К ГЛАВЕ III. История Скрижалей Единого.

Автор скорбит вместе с Инаной о гибели купца Акмета и его самоотверженного ракш-баши. Больно видеть внезапную некрасивую смерть, по-видимому, хороших людей, печаль не позволяет немедленно продолжить рассказ. Тем более, что вскоре воспоследует смерть еще одного достойнейшего.

Чтобы успокоить сердце и печалящийся разум, хочу поведать читателю о явлении Скрижалей Единого - свода заповедей верховного божества, которого все эзотерические школы Рэйи единодушно почитают как Бога-Создателя. Без знания этой истории дальнейшее повествование может показаться всего лишь бессмысленной чередой встреч, влюбленностей, разлук.

Итак, давным-давно, тому уж более тысячи лет будет, случилось чудесное, необъяснимое появление невиданного артефакта. Во время ежегодного празднования Ночи Холодного Солнцеворота над священным очагом собрания вождей племен долины Дарианны возникли прозрачные, сияющие изнутри белым светом пластины с начертанными на них письменами. Священным языком говорил со своими детьми бог, создавший всех людей, кормилицу-Дарианну, Рэйю, весь мир.

Сначала Ттунéру, вождю племени рронов, подумалось, что он сошел с ума или слишком пьян. Вдруг под утро над угасающим огнем - символом пробуждения мира к новому витку жизни - что-то до рези в глазах засияло. Намазанные жиром, вспотевшие от долгих плясок тела мужчин в изумлении застыли, и именно поэтому Ттунер понял, что сияние действительно существует. И он первым протянул к нему руки...

Предание гласит, что заветов, данных Единым, было первоначально десять, открывались же Скрижали словами: 'Дети мои!'. Продолжение обращения было утеряно, зато сохранились последние, не входящие в заветы, слова, сотни лет трактуемые на все лады, но так и оставшиеся непонятыми:

'Жду тебя, любимая моя Супруга, прекрасная возлюбленная!'

Весть о Скрижалях разнеслась по всем землям Рэйи. Множество жрецов приезжало со всех краев в стойбище Абу, где явились Скрижали и где они - со всеми возможными предосторожностями - хранились. Божественное слово распространялось повсюду, и мир настороженно прислушивался к новым для него истинам.

Шло время. И дерзкие стали переиначивать заветы, нарушать их. Но Единого, казалось, это совсем не волновало! И, в конце концов, в горниле одной из войн Скрижали таинственным образом исчезли. С тех пор их судьба оставалась неизвестной, несмотря на усилия всех магов и правителей, старавшихся их разыскать.

Достоверно сохранились лишь семь заповедей. Остальные три забылись, а, скорее всего, были сознательно изъяты из памяти народов теми, кому знание это было неудобно. Например, властолюбцам неудобна была первая заповедь, тем не менее, сохранившаяся кое-где, правда, лишь как предание¹ :

'Чтите любых богов, ибо они суть дети мои. И да не будет ссор между вами из-за того, чей бог лучше'.

Пусть через столетия почти забылся этот завет, но в развивающемся мире Рэйи, в появившихся со временем государствах, все-таки царила всеобщая веротерпимость, которая, конечно, кой-кому и мешала...

Многие наказы были столь созвучны общему течению жизни, что и сами по себе, без всякого напоминания жили в сердцах простых людей: 'Не убивайте друг друга, не причиняйте друг другу боль. Трудитесь, узнавайте мир, прислушивайтесь к мудрым'.

А вот сильные мира сего почему-то предпочитали думать, что предание о явлении Скрижалей - всего лишь красивая сказка. Что ж, если ты властвуешь - ты убиваешь, а значит, живешь неправедно, и примириться со своей совестью можно, только забыв об ответственности, наложенной на тебя свыше. Вольная или невольная жестокость - удел правителей. И как нечасто во дворцах внимают истине!

Но это - во дворцах, а в хижинах детям до сих пор по вечерам рассказывают как самую любимую сказку последнюю, десятую заповедь: 'И дам вам яблоко златое в знак надежды. И станет бессмертным вкусивший его. И достигнет его достойный, и протянет руку свою...'

Ах, доблестные Акмет и Ур-Атаг! Если бы у Инаны было это златое яблоко, он, наверное, не колеблясь, отдал его вам. Но никому за прошедшее тысячелетие не суждено было это яблоко отыскать.

ГЛАВА III

Изнасилована! Аниту трясло от бешенства. Чтоб он сдох, мерзавец! Так и есть: отметины по всему телу, непонятного происхождения синяки и отвратительные, хоть и неглубокие царапины! Когда она представляла себе, как все это появилось на ней, то и так девятибалльная ненависть удесятерялась. Господи! Убить, убить ублюдка! Отрезать его мерзостный член, кастрировать! Нет, мало. Сначала отрезать руки, потом - ноги, и чтобы он был в сознании!

Девушка заплакала. Как унизительно было проснуться! И пусть ее голой и использованной видела только одна служанка, это еще хуже. Пересказанная сплетня обрастет вымыслом, и, в конце концов, окажется грязнее, чем правда.

Милый Асмéрос, хозяин заведения и ее дальний родственник, всегда покрывал промысел Аниты. Возмущенному поутру постояльцу он рассказывал (но так, чтобы, не дай бог, его самого не заподозрили в заинтересованности) о якобы разносившихся по всему постоялому двору звуках любви, уверял, что деньги были подарены Аните самим господином гостем и за толику малую всегда находил нужных свидетелей. В худшем случае она возвращала недотепе часть украденного, а сама удовольствовалась остатком. При этом ее тело оставалось, пусть и не в девственной, но чистоте.

Вот и на этот раз Асмерос строго-настрого приказал служанке молчать (да разве такое утаишь!), принес Аните платье и даже рассказал, что обидчик ее совсем недавно уехал с караваном почтенного ибн Гиссáра...

И ничуть не уменьшила ее ненависти найденная баснословная сумма. Нет, негодяй, не откупишься!

Стоя перед зеркалом, Анита, как клятву, повторяла: 'Я убью, убью, убью тебя'. В руке она держала ножницы. Конечно, убивать ими приговоренного Жореса девушка не собиралась. Ножницы нужны были, чтобы обрезать густые черные кудри.

- Я убью тебя, я убью твою мать, если она у тебя есть, твою жену, твоих детей. Я по пяди буду отрезать твои гадкие ноги (кстати, ноги как ноги, ну волосатые, ну жилистые, а так - ничего, по-своему даже красивые).

Но Аниту трясло, она уже не понимала значения своих слов и выдумывала все новые и новые пытки, подвергнуть которым собиралась любого знакомого с Тару.

Раз - волосы полетели на пол. Тут и тут подравнять - и вот готова прическа, какую носят молодые мужчины из Столицы и немногие виденные Анитой воительницы.

Ах, порочный, великодушный шут! Ты купил себе врага! Если бы не твои деньги, красавица-фурия поплакала-поплакала, пометалась бы, да и продолжила зарабатывать деньги привычным способом, мечтая когда-нибудь снова тебя увидеть - и вот тогда-то свести счеты. А теперь!..

Переодеваться мужчиной Анита не хотела. Месть местью, но красота - прежде всего. Пусть непривычная, пусть не грудь напоказ, не утянутая талия и нежные платья. Но зато у нее будет настоящий кожаный костюм воительницы: узкие штаны, камзол, высокие сапоги-ботфорты, много изящного оружия и изумительной работы перчатки. Кто знает, может быть, после того, как она убьет ненавистного Тару, ей будет дарована слава отважной и справедливой защитницы вдов и обиженных дев? А волосы надо было отрезать обязательно. Очень уж не хотелось, чтобы ее задушили собственной косой, как достославную воительницу Ардéнию после того, как она в течение четырех часов не подпускала к себе окруживших ее со всех сторон бунтовщиков.

Анита представила, как кружит меч, разя наседающих врагов. Удар мечом сверху вниз, снизу вверх, по кругу, колющие удары... Девушка не имела ни малейшего представления об искусстве боя, но не была бы самой собой, если б смущалась такой малостью. В ее видении все враги имели одно лицо, одну улыбку (губы тонкие, пошлые. Боже! И они касались ее тела!) - всюду был Тару, она его убивала и убивала: кинжалом, мечом, опять кинжалом - многократно и так жестоко, как только способна была придумать ее взбесившаяся головка.

Тем не менее, окончательно разум ее не покинул. Практичный ум, не утративший этого качества в обуявшем Аниту приступе бешенства, все быстро и точно рассчитал. Купить верховую лошадь - и в Столицу. Там отдать маме большую часть денег, а на остальные приобрести одежду, оружие и все в дорогу, которая, надо думать, не затянется. Потом назад, догонять караван с ненавистным Тару. Караваны идут медленно, не то, что всадник... А уж как убить негодяя она придумает по пути.

Очень скоро бог знает в какой, совсем неподходящей ей мужской одежде, взятой напрокат у Асма, девушка летела в Орни-Ахабу. И во время скачки не раз и не два зажмуривалась от отвращения, вспоминая свое приключение, особенно эти лживые, с виду влюбленные и добрые глаза. Выколоть, вырезать их! И лицо срезать с головы, и вспороть живот!

- Ненавижу, - наконец выплеснула свой гнев Анита. Крик испугал коня и возницу проезжавшей мимо телеги. Телега чуть не перевернулась, а возница изумленно смотрел вслед неистовой всаднице.

Если бы ты, дорогая Ниточка, когда-нибудь читала труды почитаемого во всей Рэйе мыслителя Фенэфа Бескорыстного, то, наверное, могла бы вспомнить его слова: 'нет вражды вечной, а устранение вражды временной - наша задача'. Правда, сказаны они были совсем по другому поводу, а именно: благословенный мудрец, маг-некромант Фенэф Бескорыстный считал и проповедовал, что общий враг всех людей - природа, и '...хотя этого врага мы встречаем и в себе, и вне себя, горе и долу, над собою и под собою, везде и всюду, врага общего, единого, тем не менее, мы почти не замечаем его враждебности и даже преклоняемся перед этой силой, смешивая ее даже с Богом² '. Он считал, что природа нам - враг, но враг лишь временный, другом же нашим будет вечным ('... нет вражды вечной, а устранение вражды временной - наша задача'') - мудрые слова, падающие драгоценными каплями в иссушенные жаждой познания чуткие умы!

И, обрати внимание, как много благородства и великодушия в таком отношении к жизни! Ведь этот великий муж готов простить главному и смертельному (в самом прямом смысле слова) врагу³ все, что он с нами творит: землетрясения, наводнения, голод, болезни, смерть... И тебе, Анита, стоит ли так уж сильно ненавидеть прохожего, тем более что он постарался загладить свою вину? Почему бы не счесть его действия всего-навсего еще одним проявлением (а так оно и есть на самом деле) враждебности природы - все мы тоже ее часть - по отношению к нам? Может быть, он все-таки не заслуживает смерти?

Вот только если бы кто-то действительно обратился к девушке с такими увещеваниями, то, пожалуй, она расцарапала бы ему лицо, а уж ругалась, кричала и плевалась - точно. Анита ненавидела и презирала мужчин. Мало того, что один негодяй растоптал ее любовь, так теперь... Нет, словами этого не выразить.

Однажды знакомый (ну, понятно на какой почве) книгочей рассказал ей, что когда-нибудь мужчин на свете не будет. Останутся только женщины, а дети будут рождаться сами по себе - и только девочки. Он, мол, долгое время наблюдал за какими-то маленькими рачками в озерах и выяснил, что если жизнь у рачков была хорошая: тепло, много пищи и так далее, то все самцы вымирали, оставались только самки. Отсюда он сделал вывод, что когда в мире будет сытно и мирно, мужчины тоже рождаться больше не будут. 4

Аните умствование это очень понравилось, и потому у книгочея она украла меньше обыкновенного. Жаль только, что время, о котором он говорил, придет еще не скоро. А сейчас - совсем другой момент, и в этом, ее времени существует недостойный носить звание человека Тару, которого следует убить, чтобы она смогла в будущем спокойно спать по ночам, а не задыхаться всю жизнь от ненависти.

Испытание длилось уже не один час. Сначала седобородый Ловлас, маг стихии Воды (не надо думать, что вода гасит пламя страстей, сектор-то у Ловласа - красный...), попросил Яйцо создать гурию, и под всеобщий хохот из сгустившегося тумана вынырнула нагая чернокосая девица. Мановением руки Чан-Ди послал ее обратно в небытие. Ирион мельком успел подумать: а была ли у нее душа?

В отношении себя он давно отказался размышлять об этом. Если душа у него и есть, ей не суждено когда-либо расстаться с телом, потому и не стоит их рассматривать отдельно. Он, Ирион-Искатель, неделим. Но традиционно считалось, что у всех смертных душа-таки есть: некоторая совокупность чувств, мыслей, потенций, которая после смерти не исчезает. Так вот, а была ли душа у девушки, созданной Яйцом? Могла ли она страдать, мечтать? Наверное, да, и тогда получается, что Овалоид родил это существо, а Чан-Ди... Чан-Ди, что же, ее убил?

Потом еще один старец, сидевший немного правее Ириона, попросил выполнить его желание. Почему-то он не захотел обнародовать свою просьбу и передал ее в виде записки. Почти сразу он закрыл глаза, лицо его раскраснелось, ноздри затрепетали, дыхание участилось. Чуть позже маг сообщил почтенному собранию, что его желание, направленное на изменение состояния некоторого органа было успешно выполнено.

И тут заказы посыпались со всех сторон. Огромное количество неживых предметов и живых тварей было создано по велению Чан-Ди: яхонты, золото, лалы и, пожалуй, все известные элементы и металлы; потом - их соединения: спирт, вино, сахар, жидкий огонь, взрывающийся порошок; всевозможные напитки, яства, драгоценные изделия: броши, кубки, мечи, доспехи; по просьбе магов появились: олени, куницы, росомаха, синие рыбины, что водятся только в Южных водах, даже корова, обладающая всеми двадцатью двумя священными признаками. Животных отправили туда же, куда и гурию. То есть тоже, наверное, убили.

Ирион смотрел на это изобилие и недоумевал. Его тревожило одно обстоятельство. Вот, например, возьмем этот, только что созданный по воле гуру, серебряный столик работы арнейских мастеров. Откуда, скажите на милость, Яйцо узнало, что по изогнутой ножке должна виться выпуклая серебряная лоза с крохотными резными листочками, что ножки должны быть изогнуты таким образом, а не иначе, а столешницу должен огибать узор в виде перевитого шнура? Арнейские мастера делали много разных столиков, в разных стилях, почему же получился именно этот? Ирион решил ментально поговорить с Нкар-Нокáром, магом, заказавшим эту вещь.

- Нкар, - мысленно потянулся он, - скажи, когда ты просил создать серебряный столик, представлял ли ты именно этот или какой-нибудь другой? Вообще, представлял ли что-нибудь?

Нокар сидел неподалеку, и потому Ирион увидел, как дрогнули веки мага, и тот с пониманием посмотрел на Искателя. Он покачал головой:

- Нет, я ничего не представлял. Меня, как и тебя, интересовал вопрос выбора. Я и сам недоумеваю...

Недоумение мага было понятно. Вопрос выбора - это именно тот вопрос, над решением которого не одно столетие, если не тысячелетие, бились все создатели философского камня, Рога Изобилия и тому подобных волшебных предметов. Суть его состояла в том, что для решения задачи 'сделай то-то' волшебный амулет должен получить точнейшую, самую что ни на есть детальную картину создаваемого, план вещи, инструкцию по устройству. И по идее, заказ 'создай серебряный столик работы арнейских мастеров' не может быть выполнен, пока заказчик не опишет его в мельчайших подробностях. Именно о вопрос выбора разбивались до сих пор все попытки создания таких, скажем так, воспроизводящих артефактов. Теперь же...

Если Овалоид выполняет просьбы, не обладая полным описанием того, что надо создать, значит, он сам выбирает из множества вариантов - единственный. А 'сам выбирает' - это уже почти разум. Ирион с тревогой посмотрел на Талисман Желаний, а потом по наитию поднял руку, требуя внимания. Встал - и голос его прозвучал как-то по-особенному громко и весомо:

- Я хочу увидеть и прочесть Скрижали Единого.

По залу пронесся единый вдох - и все замерли, когда Чан-Ди что-то шепнул Талисману. Наверное, никто не дышал - даже у магов иногда от волнения перехватывает дыхание... И только спустя минуту, когда среди сгустившегося в центре зала марева начали проступать светящиеся очертания Скрижалей, раздался общий выдох, чьи-то возгласы, звук отодвигаемых кресел: многие в волнении вскочили, увидев свершившееся чудо.

Ирион почувствовал, что дрожит мелкой дрожью с головы до ног (это потом он смог удивиться: надо же - как юноша, готовый вот-вот впервые узнать любовь!). Скрижали Бога! То, что безуспешно искали правители и маги Рэйи в течение столетий! Запечатленный Глас Божий, объясняющий своим детям, как и зачем они появились! Ничего более важного в мире не было. Через мгновение он будет держать их в руках и узнает утраченные истины!

Скрижали медленно плыли по воздуху прямо к нему. Две сияющие пластины, испещренные божественным резцом, приблизились к магу. Он протянул ладони, и Скрижали тихо и невесомо легли на них.

Не отрываясь, Ирион читал божественные истины, а потом тихо сказал: 'Да, это, действительно, Скрижали Бога', - про себя же додумал: 'или очень искусная подделка. Но, по крайней мере, все дошедшие до нас заповеди и отрывки на этих Скрижалях присутствуют полностью и на своих местах'.

В это мгновение произошло непоправимое. Чан-Ди, вроде бы мудрый и отрешенный от страстей старец, вдруг вдохновился всесилием своего детища. И в порыве, без предварительной подготовки, не посоветовавшись с Кругом, раскинул руки и громко воскликнул: 'Хочу стать бессмертным!'

Откуда ни возьмись, по залу пронесся вихрь. Воздух завыл, все подернулось дымкой, и Овалоид начал расти. При этом он постепенно становился прозрачнее, по нему пробегали неясные волны. Чан-Ди застыл, затем странно изогнулся в спине и, что совсем несвойственно живым существам, тело его вдруг приобрело какой-то мутный белесоватый оттенок. А Овалоид все рос и уже поглотил вздернутые в защитном жесте руки и голову старого мага.

Ответ Большого Круга последовал быстро. Многие, как и Ирион, с самого начала с недоверием отнеслись к странному и, как выяснилось, опасному артефакту и, заранее соединившись, плели защитную сеть магических заклятий.

Все маги встали, стараясь сдержать зловещий рост Овалоида. Точнее, почти все. Осталась безучастной десятирукая синяя богиня, чернокудрый красавец Маутага тоже остался недвижим. Утопая в цветах, он хранил на лице безмятежность. Кое-кто еще из членов Круга спокойно взирал на происходящее со своего кресла, но, в основном, это были не люди, и их было не много.

С воздетых рук волшебников срывались нити огней, сплетались в прозрачную, чуть светящуюся сферу, что охватила весь центр зала. Она начала постепенно сжиматься, но в это время внутри нее Яйцо все росло и уже полностью поглотило Чан-Ди. Сил остановить его рост не хватало, и лишь когда младшие боги влились в общий поток, и даже красавец Маутага встал, подняв свою прекрасную ладонь - только тогда защита надежно сжала уродливо выросшее Яйцо и окостеневшего внутри него старца.

Одновременно исчезло все созданное Талисманом Желаний. В том числе и Божественные Скрижали, совсем недавно холодившие руки Ириона-Искателя.

В Зале Большого Круга воцарилось молчание. Погиб Чан-Ди, один из членов Круга - событие исключительное, наполняющее зловещим смыслом древние пророчества. Кто знает, к каким ужасным последствиям это может привести! Смерть Великого мага грозит нарушить гармонию миропорядка, в какой-то, пусть одной трехсотшестидесятой части, обедняет мир, ибо маги Большого Круга, как напомнил в начале совета Оуэн-Открывающий Путь, - средоточие жизни мира, квинтэссенция связанных с ними людей-'отражений'.

Сторонний наблюдатель не услышал бы ничего, только легкое потрескивание защитной магической сети. На самом же деле на мысленном уровне шло бурное обсуждение случившегося. Выдвигались версии, строились планы, как подчинить воле Круга невиданный талисман. Группа магов собиралась отправиться к жилищу Чан-Ди за его дневниками и записями, поискать там секрет создания Овалоида. Может быть, со временем удастся овладеть его силой? Устанавливалась также очередность присутствия в Зале Совета тех магов, которые станут следить за Яйцом и поддерживать защитное поле.

Ирион же напряженно вглядывался в Чан-Ди: в его фигуру, застывшую в нелепой позе, искаженные черты лица, открытый в беззвучном крике рот. Потом Искатель встал, легко перемахнул через стол, на котором, затухая, еще светились цифры магического квадрата (фигуры Tristina и Cauda draconis к тому времени уже исчезли) и пошел-поплыл над сияющим Звездным Мостом прямо к опутанному защитной сетью Овалоиду.

Через минуту, нарушив тишину зала, вновь торжественно прозвучал его голос:

- Великие маги! Светлый гуру Чан-Ди достиг желаемого! Он стал бессмертным в полном соответствии со своим представлением о бессмертии. Посмотрите сами.

Все глаза обратились к старцу.

Всматриваясь, Ирион заметил нечто, ускользавшее от поверхностного наблюдателя: тело Чан-Ди как бы едва уловимо мерцало, то присутствуя, то отсутствуя, на какую-то долю мгновения появляясь, а в следующее - исчезая. И эти мерцающие черты к тому же еще неуловимо менялись, каждый миг приобретая иной вид. А проникновение Ирионом в самую суть существа за поверхностью Овалоида показало, что и суть Чан-Ди - все время иная. То, что он видел, перестало быть давно знакомым гуру.

Ирион вспомнил любимую стариком древнюю книгу. По преданию один человек получил откровение свыше, записал его - и ушел в горы. Больше о нем никто ничего не слышал. А его книга 'О Великом Пути и странствующих' было размножена, разошлась по миру, увлекая последователей, плодя интерпретаторов. Чан-Ди любил цитировать:

Когда узнали, что красивое - красиво,
Появилось безобразное.
Когда узнали, что доброе - хорошо,
Появилось зло.
Поэтому бытие и небытие порождают друг друга.

И еще:

Бесконечные превращения пустоты -
Глубинная основа всего
Глубинная основа - корень Неба и Земли. [5]
Бытие длится подобно бесконечной нити,
И проявляет себя
В неисчерпаемом разнообразии⁴

Что ж, Чан-Ди, ты верил: бытие и небытие порождают друг друга, жизнь и смерть не противопоставлены одна другой, а представляют собой лишь бесконечную череду трансформаций. Вот и получилось ... то, что получилось. Ты и существуешь, и нет, и ты - это уже не ты, а, (как там у них сказано?) превращение противоположностей.

Что ты чувствуешь и чувствуешь ли вообще что-нибудь? И нужно ли тебе было такое бессмертие? Об этом ли ты мечтал? Кто ответит на эти вопросы?

На душе у Ириона стало нехорошо. Не только потому, что на него обрушилось горе, но еще он почувствовал себя виноватым. Чувство было такое, будто он должен был убедить в чем-то старого друга - и не сделал этого. Будто в давным-давно угасших спорах он, Ирион-Искатель, все-таки обязан был не сдаваться, обязан был доказать Чан-Ди, что Универсум не так уж бесчеловечен и вовсе не застывше совершенен, нет! Что все движется к некой цели, и Единый, создавая мир, вовсе не планировал вечно созерцать карусель метаморфоз. И нет бесконечных переходов одного в другое и живого в неживое, а смерть - это смерть, и жизнь - это жизнь. И смерть не вечна, и ни к чему в отчаянии цепляться за измышления, может быть и умного, но так давно жившего и так мало знавшего человека.

Да, легко рассуждать, прочитав Скрижали Бога! А вот что делать - Ирион не знал. И долго стоял он, скорбя, и вглядывался в давно знакомые, дорогие черты.

'Эр-р-р... Эр-ра... Ар-р', - дракон пытался дыханием согреть пещеру, чтобы малышке стало тепло. Кроме огня, к сожалению, выдыхался и дым, но он поднимался к высокому каменному своду и уходил в каменные отнорки.

Девочка с видимым удовольствием возилась в куче тряпья, если можно так назвать драгоценные одежды, украшавшие в свое время особ царских кровей. Она то ли повторяла, то ли передразнивала: 'Эрра, эррия'. Дрэгона это веселило, и он тоже повторял, уже для веселья: 'Эр-ра, Эр-рь-я'. Так и было придумано имя, которое вошло в легенды.

Это потом, спустя многие годы, ее стали называть Эрия Великолепная или Эрия Прекрасная, или Сияющая Госпожа Избавительница Эрия. А пока это была маленькая девочка в одеждах принцессы, которую старый дрэгон согревал своим дыханием.

Да позволено будет скромному летописцу прервать на время ход повествования. Только что его непослушное перо сделало описку, которую он долго и тщательно вымарывал. На пергаменте появилось небывалое ранее слово 'дракоценные' вместо, конечно же, всем привычного и понятного. И автор подумал, что словосочетанием 'дракоценные одежды' можно было бы назвать драконью шкуру! Всем известно, что, действительно, у этих огнедышащих от долгого лежания на сокровищах брюхо и грудь сплошь усыпаны золотом и драгоценными камнями, которые врастают в мягкую в этих местах кожу. Кстати, именно поэтому не слишком молодого ящера невероятно трудно убить. Да и сверху драконы куда как красивы, посмотрите хотя бы на Арра или любую картину, где запечатлен этот выдающийся Дрэгон! Но, конечно же, описывать то, что и так всем известно, не входит в мои планы, а потому - продолжим рассказ о детских и отроческих годах Эрии Великолепной и могучем драконе, сверкающем своими дракоценными одеждами.

Ох, и намучился он с этой золотоволосой крохой! Мясо-то она ела, и рыбу - когда удавалось достать. Аррхеон даже приспособился поджаривать ей куски на золотой сковороде. А вот с молоком была проблема. Попробуйте с таким весом и размером поймать корову и добыть из нее молока или хотя бы так вспугнуть женщин, что приходили на луг подоить своих буренок, чтобы, разбегаясь, они в панике не разлили ведра! Получалось редко, но детям нужно молоко - и старый дрэгон не оставлял попыток. Со временем жители близлежащих деревень заметили, что чудовище никого не трогает, только крадет молоко, и начали оставлять для него на отдаленном пригорке раз в три дня ведро молока. Стало полегче.

Непросто было и научить ее говорить, тем более, что ящер явно деградировал за последнюю пару тысяч лет и многое позабыл. Пришлось вспоминать слышанные когда-либо песенки, читать на ночь сказки.

А девочка росла умненькой, и скоро дрэгону пришлось совсем худо от ее бесконечных 'почему'. Почему Эрия не такая, как Арр? А кто такие люди? А что такое девочка? А позже - что за страна лежит к юго-востоку и что такое любовь?

Сначала Арр напрягался, как мог, вспоминал, то, что знал когда-то. Потом пришлось лезть в книги, а когда и их стало не хватать, он совершил налет на библиотеку принца арнейского. Позже Эрия сама начала искать ответы на свои вопросы, благо, за столетия и, особенно после последнего налета, в огромной пещере Аррхеона собрались тысячи томов - обо всем на свете. Там, например, были труды уже упоминавшегося мудреца Фенэфа Бескорыстного. И даже редчайший, один из первых, список главного его труда 'Некромантии Общего дела'. Из него интересующиеся могли бы узнать, что некромантия - благороднейшая из наук, и истинная цель ее состоит не в создании или уничтожении злобных мычащих зомби, а в действительном воскрешении умерших людей, возвращении их к жизни, и желательно - к лучшей жизни. Вот только интересующихся этим вопросом в драконьей пещере было немного: раз, два - и обчелся: Эрия да Аррхеон.

Было в библиотеке и подробное описание земель Индары, Нанны и Арнеи, составленное известным путешественником Ходиш&иacute; Амниá. В книге были не только подробные карты всех гор, долин и удаленных местностей, но и планы главных городов этих стран, и даже рассказы об одежде и нравах жителей.

Особенный восторг автора, уроженца неблизкого Персийского нагорья, вызывали зеркальные купола храмов Орни-Ахабу. Да и то сказать, - как сияли они, приветствуя подъезжающих к Столице! И хоть кому только не поклонялись в этих храмах: и божественно прекрасному принцу Маутаге, и кровожадной Акли, и, как утверждают приверженцы, милосердному и справедливому Тосирху - будущему царю мира, и просто Великому Пути, а также, конечно, - Единому, и даже Дэволу и другим менее значимым богам, - строитель каждого нового храма старался создать самый высокий купол, самый сияющий! Вот и громоздились по всему городу указующие в небо зеркальные персты. И многие шутят, что в солнечный день с высоты, наверное, какой-нибудь дракон мог бы перепутать купола этих храмов с Увалами, да и приземлиться по ошибке. Ну, да мы на драконах не летали, а потому - чего об этом и говорить.

Но продолжим описание тех сокровищ пещеры Аррхеона, что заложили основы характера столь славной воительницы, как Эрия Прекрасная. Ею были изучены большие словари арнейского, индарского и наннийского языков. Множество книг по охоте и воинским искусствам были зачитаны чуть не до дыр. А любимым чтением перед сном был трактат безвестного автора, тот, что в свое время вызвал ярость Аррхеона и послужил причиной их с Эрией встречи: 'Трактат о непререкаемых истинах Единого и символе бессмертия - яблоке златом'. Учитывая его редкость (списков с него, в то время, возможно, не существовало вовсе), стоимость книги прикинуть невозможно было даже приблизительно, и это - если не принимать во внимание драгоценнейшую обложку, ныне, увы, оторванную и валявшуюся в дальнем захламленном углу пещеры. А посмотреть там было на что. Вот посреди серебряного листа - золотое дерево или, может, многорукая змея. И эта змея-дерево держит в пасти яблоко, на всем дереве - одно. А окружает древо огненная река, сплошь из лал-рубинов. По небу же из чистейшей бирюзы рассыпаны алмазные звезды. В четырех углах оклада - птицы, выточенные из больших и очень редких синих жемчужин. Да, не смог Аррхеон оценить эту красоту...

Когда девочка начала превращаться в девушку, она полюбила стихи, особенно романтические, любовные. Чаще всего, примостившись в фиолетовых сумерках на пороге пещеры, она читала 'Балладу о кристальном эльфе':

Высок, и строен, и красив,
Кристальный эльф спускался с гор,
Скользя в сиянии росы
Под неумолчный разговор
Потоков горных. Им сродни,
Свергающимся водопадам,
Был вид его. Как и они,
Казалось, сделан из топазов
Прекрасный эльф. В сверканье граней
Его движение струилось,
И мнилось, нежным утром ранним
Младая серна проносилась.

Она представляла себя героиней баллады. Вот эльф нежно берет ее на руки, вот она оплакивает его гибель, а потом ждет возрождения любимого. Ах, какая чудесная сказка! Жаль, что с ней ничего такого не может случиться!.. Но в то же время, вот они - горы, загадочные и чуждые. Может быть, именно в этих горах на одной из бесчисленных вершин рождаются кристальные эльфы, и несут они в дольний мир свет высшей мудрости? Как там в балладе?

...когда низлетает
С высоких небес золотая звезда,
И если случайно она попадает
В скалистые гребни извечного льда -
Тогда, лишь тогда (в предначальные годы
Так боги решили, венчая труды)
Чтоб светочем стать для окрестных народов,
Рождается эльф со звездою в груди.

А вдруг ей посчастливится встретить эльфа? Как хотелось бы посмотреть на эту необычайную красоту! И поговорить обо всем на свете. И как благородны и возвышены помыслы кристальных эльфов, ведь они призваны в мир просвещать людей, утешать их в страдании!

Но однажды девушку посетила мысль: а что хорошего и важного сделала она в своей жизни и какой отчет сможет дать кристальному эльфу, буде встретится он ей на пути? Со временем эта мысль стала тревожить ее все сильнее и, наконец, стала той пружиной, которая выкинула Эрию из обустроенного драконьего гнезда в огромный, полный опасностей мир. Но это впереди, когда она станет взрослой. А пока она для нас еще девочка, которая до смерти любит переодеваться в красивые одежды и смотреться в зеркало, а также играть с оружием и брать у престарелого дракона уроки воинского искусства.

Аррхеон честно старался вспомнить виденные им приемы владения различными видами оружия - старые раны помогали ему. Вспоминались и не удачные (для его противников) моменты, и тогда Арр отчаянно смеялся над недотепами, когда-то допустившими ошибки. Впрочем, в то время он человечину еще не ел, так что гибель их была вполне достойной.

Кстати, о человечине. Лет через несколько после появления в драконьем гнезде Эрии Арр вдруг начал чувствовать непреодолимое отвращение к когда-то любимому деликатесу. Воистину, мир полон чудес!..

Об одном событии из детских лет Эрии Великолепной надо рассказать обязательно, ибо оно не то чтобы повлекло за собой удивительные приключения, но явилось начальной точкой свершения самого известного подвига отважной и благородной воительницы.

Девочке было, наверное, лет восемь - десять, когда Аррхеону пришла в его шипастую голову мысль, которая и могла прийти только в такую, помутившуюся за тысячелетия одиночества, голову. Короче говоря, смотрел-смотрел он на своего птенца - и решил, что раз она живет в гнезде дракона, то и должна летать, как дракон! Подхватил малютку, взмыл повыше - и бросил вниз, мол, давай, лети! Естественно, что девочка хоть и махала старательно руками, а потом с испугу и ногами, полететь не смогла. Дракон не сдавался, раз за разом он подхватывал ее у самой земли, поднимал повыше и опять отпускал. С тем же результатом. Много дней старался Аррхеон - все бес толку. Эрии же эта чудовищная игра даже начала нравиться, и она прекратила бестолково барахтаться в небе; падать, не двигаясь, было приятней: летишь себе, рассматриваешь все вокруг...

Но однажды ночью, в самую загадочную летнюю ночь, при полной луне, безумный ящер решил попробовать еще один раз - последний. Не мог, ну не мог его птенец не летать! Очень хотелось Аррхеону вместе с дочерью понестись в покорном небе, и древние боги драконов обязательно должны были откликнуться на это горячее желание.

И вот усадил он Эрию на загривок и полетел к тайной поляне среди густого нехоженого леса - той самой, где изредка водили хороводы феи. И - снова попытка.

Но у старого ящера, когда он пикировал вниз, чтобы подхватить дочь, резко схватило сердце. Боль была неожиданной и потому показалась невыносимой. Дракон, уже готовый подхватить девочку у самой земли, дернулся - и не успел подставить крыло. Она была обречена.

С огромной скоростью маленькое тельце приближалось к земле. Вот ее нога почти коснулась травы, и через долю мгновения страшная сила столкновения должна была смешать в груду тонкие косточки. Но ничего такого не произошло. Эрия вдруг плавно затормозила и, слегка оттолкнувшись от земли - взмыла в небо, как и подобает настоящей дочери дракона! Эрия взлетела!

Спустя много лет некий стихотворец попытался вжиться в мир души Прекрасной Дамы Эрии, и хотя те чувства, которые он описал, Эрия могла испытывать, конечно же, только годы спустя, мы приведем ставшее известным стихотворение.

УПАВШАЯ ЗВЕЗДА

Мне от себя не убежать -
Я слышу этот зов опять,
И, отшвырнув свои одежды прочь,
Нырну с небес в ночную тьму,
В твоем дыханье утону
И в ликованье растворюсь, шальная ночь!

Как сладок запах трав степных,
Как темный лес суров и тих!
Как ночь смеется над бессонницей земной!
До горизонта - ни окна
И в вихре ветра я одна,
Я нахожу в своем безумии покой!

Пусть не увижу больше дня,
Пусть первый луч убьет меня -
Я не раскаюсь, я всегда была права.
Под стон ветров, их свист и крик
Я открываю книгу книг,
Скажи мне, ночь, свои заветные слова!

Вот такой вошла в предания Эрия: прекрасной и неистовой.

_________________ПРИМЕЧАНИЯ____________________________________

1 - Поскольку древние письменные источники не зафиксировали эту заповедь, мы не можем знать точно, существовала она или нет. Но если решим, что существовала, то можно считать, что сохранилось восемь заповедей из десяти. назад к тексту

2 - Федоров Н. Ф. назад к тексту

3 - Правда, еще раз хотелось бы подчеркнуть - врагу временному. назад к тексту

4 - Дао Дэ Цзин. назад к тексту

Глава IV

Жорес сидел у костра, робко вспыхивавшего последними сполохами. В пещере было темно, но глаз все-таки мог проследить, как дым уходит куда-то вверх и исчезает в скрытых темнотой то ли норах, то ли трещинах. Ветер снаружи глухо и зловеще завывал, ухал, визжал и стонал. Человеку с живым воображением наверняка померещились бы самые ужасные твари: неживые, но воскресшие; зловещие, убийственные. Будто бы собираются они со всех сторон, чтобы протянуть свои полусгнившие лапы - и сожрать заплутавших путников.

Где-то невдалеке фыркали стреноженные кони, и это успокаивало, возвращало к действительности. Измученный Инана спал рядом на брошенном прямо на каменный пол халате. Позади, в углу пещеры, едва видимые, сидели, привалившись друг к другу, трупы Ур-Атага, Растамеса и безголового купца Акмета. Голова его лежала тут же, на коленях собственного тела.

Жоресу вдруг стало не по себе. Ему почудилось какое-то шевеление за спиной. В ужасе, почти не дыша, он начал медленно поворачивать голову, скосил глаза - и волосы его встали дыбом. Купец Акмет шевелил пальцами! Вот он пошевелил кистями рук, как бы слегка сжимая и разжимая их, затем взял свою голову и начал пристраивать ее на место. От страха Жорес перестал дышать, спазм охватил все тело. Кошмар длился и длился. И лишь когда прилаженная на свое место голова открыла глаза, Жорес сперва на долгожданном вдохе коротко всхлипнул - и тут же на выдохе истошно закричал. Крик заметался, отдаваясь колокольным звоном в гладкой каменной посудине, и Жорес... проснулся.

Это был всего лишь сон! Вокруг все было по-прежнему: так же всхлипывал во сне Инана, снаружи все фыркали кони, а голова почтенного Акмета мирно покоилась на прежнем месте. С закрытыми глазами.

'Наверное, я кричал только во сне, - подумал Жорес, - иначе мальчишка непременно бы проснулся'. Огромным усилием воли он заставил себя подойти к покойникам и вглядеться в их лица.

Ничего страшного. Просто обездвиженные лица людей, по мере своих сил достойно проживших жизнь, с честью умерших. Конечно, они в грязи, на них - печать страдания, но все-таки лица как лица. Он представил, что жизнь опять возвращается в эти черты - и содрогнулся.

'Почему мы боимся своих мертвых? - думал он, возвращаясь к костру. - Ведь если бы Акмет-дан не умер, а сидел живой у костра, я был бы рад общению с ним. То же и с Ур-Атагом. И десятника было бы интересно расспросить о жизни и о том, как он попал в плен к каторжникам'.

Жорес вспомнил, как смышленый Инана еще там, на поле боя, быстро разгадал тайну странного поведения Растамеса. Когда юноша немного пришел в себя, Жорес рассказал ему о последних словах Ур-Атага: 'у них были ... от смертельных ран'. Инана на минуту задумался, а потом подошел к ближайшему убитому солдату и стал осматривать труп. Вскоре раздался крик: 'Нашел!' - и Жорес увидел на оголенном Инаной плече 'солдата' клеймо, каким обычно клеймят преступников, приговоренных к каторжным работам! У одного, чья голова была перебинтована, клеймо нашлось даже на лбу: знак самых ужасных преступлений. Не было клейма только у Растамеса.

А после еще более тщательного осмотра все стало окончательно ясно. Оказалось, что все 'солдаты' были на самом деле переодетыми каторжниками, и их, снятые с убитых ими настоящих воинов Правителя, кольчуги и прочая воинская одежда имели повреждения от нанесенных в роковой битве ран. Значит, ракш-баши хотел сказать, что заметил это и сразу понял, что они встретились с переодетыми бандитами, которые их все равно не отпустят, и шанс уцелеть есть только при внезапном нападении. Спасибо, Ур-Атаг, ты погиб сам, не смог спасти купца, но благодаря тебе остались в живых поэт и юноша.

А десятник? Каким шантажом заставили разбойники его, единственного оставшегося в живых после, видимо, неравного боя, вести отряд к Столице? Неизвестно. Наверное, требовали, угрожая смертью, чтобы он использовал свое положение и провел их в город, где они могли бы вершить свои черные дела. Десятника бы потом, наверное, убили. Он же сам хотел обхитрить их, уничтожить и воспользовался для этого первым же удобным случаем, выступив в схватке на стороне Ур-Атага и остальных. Возможно, все было именно так, но кто теперь это знает точно?

И вот сидит он мертвый, закончивший свой земной путь, благородная голова устало склонилась на плечо, а Жорес почему-то боится воскрешения этого достойного воина.

Наверное, все дело в бесчисленных проповедях жрецов храма Смерти. Они не устают рассказывать об аде и рае, о посмертном воздаянии (это те, которые в коричневых рясах, со знаком Тосирха на рукавах), о том, что смерть неизбежна и даже необходима, что она - благо (коричневые и все остальные). И наслушавшийся подсознательно начинает отдалять мертвых от живых. Умершие становятся для него чужими, со временем, когда утихнет боль утраты - ненужными; думается, что им не место на земле, что у них теперь какая-то иная судьба... А ведь не так давно в той же Индаре бытовал обычай сажать за стол своих покойников и вкушать с ними пищу, разговаривать с ними, упрашивать вернуться. И ведь редко-редко, величайшим чудом, но возвращались люди из смертельного сна, и им были рады!

Теперь этот обычай угасал. Все благодаря неустанному рвению жрецов Смерти. Что-то их стало слишком много, в их завываниях стали тонуть голоса других служителей: Неба, Земли, Жизни, Любви. Где-то нарушилось равновесие, мир стал менее гармоничен.

Жорес посмотрел на мальчишку, хотел было устроить его поудобнее, да передумал. Не надо его тревожить, очень уж страшный день и тяжелый вечер остались позади.

Да, вечер и впрямь был тяжелым. После того, как они оплакали своих убитых и выяснили, что же случилось, встал вопрос, что делать дальше. Приближалась ночь, дорогу назад они знали только приблизительно, да и сил для похода не было. Оставаться на поляне - страшно. Кроме всего прочего, кто знает, какая нечисть, хотя бы те же хищные звери, здесь водится? Пришлось искать вместительную пещеру с входом повыше, чтобы ночью не сторожить. Вскоре такая нашлась. Инана встал на плечи Жореса, влез и спустил оттуда пару закрепленных веревок. Подумав, они перетащили в пещеру купца, Ур-Атага и десятника, а также кое-какие пожитки и еду, в изобилии найденную в седельных сумках разбойников. Поймали и стреножили лошадь Инаны и серого в яблоках жеребца из тех, на которых приехала шайка. На большее сил не хватило, остальных лошадей и трупы каторжников оставили на месте до утра. Животные, наверное, потопчутся да и пойдут и уж как-нибудь выберутся хотя бы к реке, а там не пропадут, наверное. Ну, а трупы... Что ж, пусть звездный свет осияет тела в последние часы их расставания с душами.

Так до утра и просидел поэт: без сна, переживая случившееся, то ли в грезах, то ли наяву беседуя с духами, слагая стихи.

А в это время Джакона, Царица и Правительница Индары, бежала по кромке прибоя, смеясь и поскальзываясь на оставленных волнами буроватых водорослях. Тело радовалось движению, ноги неутомимо неслись по бесконечному пляжу. Приятно было ощущать легкие уколы обкатанных морем ракушек, объятия мягкого мокрого песка.

Вот нахлынувшая волна лизнула ступни - Джакона отпрыгнула, волна опять попыталась ее обнять, потом еще и еще. Звенящая лазурь манила и, наконец, юная женщина погрузилась в море и нырнула в глубину, извиваясь всем телом: морская змея в брачном танце.

Там, в воде, все было просто и жестоко. Любовь - простая, смерть - скорая и неизбежная, если ты, конечно, не слишком силен и проворен. Места для интриг здесь не было, а значит, теперь не было места и для нее, до мозга костей Женщине, властолюбивой колдунье.

Но пока еще море помнило Джакону девочкой, подростком - и принимало ее. Может быть, море любило Джакону и потому дарило ей свою торжествующую силу? Уверенность в себе переполняла ее, и, кажется, если бы вдруг на нее напало какое-нибудь чудовище, ему пришлось не сладко.

Море, море во сне...

Потом все вокруг начало краснеть - и ласковые волны превратились в кровавый прибой, в котором кричала и задыхалась Джакона.

Откуда кровь? Не пролита ли она близкими, дорогими ей людьми? И так много! Что это? Отпустите!

Но в глубине души царица знала, что это - пролитая ею кровь Акада, первого сына ее супруга, доброго и справедливого царя Закхея II-го. Ужас переполнял ее, но проснуться не получалось. 'Нет моей вины в этом, нет, - кричала она, - если бы я его не убила, он убил бы меня! У меня не было выбора!' Потом Джакона заплакала, а красное море так и душило ее до утра, и лица многих умерших - из тех, кого пришлось ей повстречать за свою короткую жизнь - смотрели на царицу сквозь алую муть.

Утром состоялся военный совет. На нем присутствовали двое: бывший шут и менестрель Его Царского Величества Жорес Д'Аруа и Инана - юноша-нанниец, приемный сын и наследник купца Акмета.

- Куда пойдем, - спросил Жорес, - в Столицу или догонять караван? Надо сообщить...

Инана отреагировал мгновенно:

- Ни туда и ни туда.

На удивленный взгляд Жореса он пояснил:

- Могут подумать, что я специально подстроил это нападение, чтобы заполучить наследство. Отец очень богат... Даже наверняка меня обвинят. У купца есть дальние родственники, которых он знать не хотел при жизни. Естественно, что они постараются отобрать состояние у приемного сына.

Помолчав, юноша добавил:

- А Вас, господин Жорес, вполне могут обвинить в соучастии. Мало ли, может, Вы специально прибились к каравану, чтобы помочь мне увлечь отца к Солнечному Камню и там убить с помощью нанятых разбойников.

- А ведь, правда. Мне это в голову как-то не пришло. Думал, утром двинемся в Столицу, все расскажем страже, а завтра-послезавтра догоним караван. Или наоборот: вернемся сюда с караванной охраной... Что же делать?

- Бежать, - решимости юноше было не занимать, а светлый ум его, как видно, давно нашел самое верное решение. - Бежать, - повторил Инана, - со временем все разъяснится, а сейчас у нас нет другого выхода.

Добавил:

- Ясно, что на дорогу возвращаться нельзя, пойдем к реке, а там... - он пожал плечами.

- А они? - Жорес посмотрел на мертвых и сам же продолжил, - Придется оставить. Лаз высоко, зверье не достанет, а птиц я здесь что-то не видел. Ну, что ж, - помолчав, добавил он, - будем собираться в дорогу.

Захватили еды побольше, собрали все ценности, какие смогли найти. Неприятно, конечно, этим заниматься, но беглецам не пристало привередничать, кто знает, что их ждет впереди? Может - битвы, вполне может быть, а, может, что похуже - рабство, например. Говорят же, что работорговцы с Персийского нагорья даже в Индару руки протянули... Поэтому очень кстати в переметной суме Ур-Атага Жорес обнаружил еще одну бутыль с гремящим огнем. Это придало им уверенности в благополучном исходе приключения.

И, поворотившись спиной к солнцу, Жорес и Инана стали искать пути к Дарианне, что катила свои волны, по-видимому, где-то недалеко. Они надеялись выйти к ней уже к вечеру.

Примерно в то же время неистовая Анита вылетела из главных ворот Орни-Ахабу и понеслась к Кресу с яростным желанием нагнать караван и убить ненавистного Тару.

Весь предыдущий вечер она посвятила выбору одежды и оружия. Потом поговорила с мамой, уложила Ксантика спать, а рано утром тщательно собралась и, прекрасная, отправилась на убийство.

Ирион же, потрясенный странным, трагическим происшествием на собрании магов, переместился из Зала Совета и теперь сидел у фонтана на одной из самых неприметных площадей Орни-Ахабу. Маги выставили надежную защиту вокруг Яйца, а больше ничего сделать было нельзя, пока, по крайней мере. И теперь маг сидел, пытаясь разобраться в произошедшем, найти какой-то выход.

И не ведал Искатель, что на него уже идет охота, что петля затягивается все туже и вот-вот сомкнется на шее.

Так получилось, что Инана поехал впереди, а Жорес - за ним. Правильнее было бы наоборот: кто опытнее, сильнее - едет первым, грудью встречает опасность. Но движимый страхом, юноша собрался быстрее, ступил на тропу, ведущую, казалось бы, на запад, а потом уже не поменяешься, и для одной лошади места едва хватает.

День был теплый, ясный. Ласковое солнце нежило скалы, тысячекратно отражалось в гладких камнях. Все светилось янтарным светом, а на душе было плохо, тошно. Откуда-то появилось ощущение безнадежности, разговор не клеился.

Был бы Жорес один - наверняка предался своей привычной печали. Вспомнил, например, как сгорал от страсти, когда в полутьме лаборатории помогал Царице производить ее любимые алхимические опыты. А то и варить зелья.

Вот сидит она, великолепная, как ... сияющая горная вершина (что поделаешь, когда Жорес говорил или думал о своей госпоже, время от времени чувство соразмерности и вкуса его подводили) - сидит на высоком бархатном стульчике и показывает, что ей подать, что куда перелить. И носится по каменной зале влюбленный менестрель, стараясь ей угодить, пряча глаза, и в те моменты, когда государыня не смогла бы заметить, пожирает глазами ее руки, шею, ноги, ложбинку между грудей, что видна в глубоком вырезе платья...

Но так получилось, что со вчерашнего вечера под опекой Жореса оказался совсем молодой человек, дважды потерявший родителей, страдающий, и некогда было Жоресу лелеять свою давнюю грусть. И поэт громко, так, что эхо прокатилось между скал, начал декламировать:

Мне пел ашык: коль жизнь к тебе сурова -
О смерти думай, как о лучшем друге.
Когда сметает ураган остатки крова -
О смерти думай, как о лучшем друге.

Старик, зачем поешь о смерти тем,
Кому не страшен ни людской, ни божий гнев?
Когда рука моя крепка - зачем
О смерти думать, как о лучшем друге?

Смотри: вокруг царят нужда и боль,
Ребенок плачет в хижине пустой.
Ужель мне со склоненной головой
О смерти думать, как о лучшем друге?

Пусть каждый час мне жизнь наносит раны -
Не внемлю сладкострунному обману.
Под страхом смертной казни я не стану
О смерти думать, как о лучшем друге.

Он думал, что мерный ритм стиха, героический настрой поднимут дух юноши, вселят в сердце жажду свершений, непокорность. Не тут-то было. Инана продолжал молча ехать, а потом вдруг сказал:

- У меня на родине верят, что когда-нибудь все умершие оживут.

- Ну да, - отозвался Жорес, - оживут, и будет Страшный суд. Я слышал об этом.

- Никакого суда. Просто оживут, чтобы опять жить. Кто умер старым - помолодеет, больным - возродится здоровым, увечный избавится от увечья. И они опять станут живыми, молодыми, счастливыми!

- Странно как-то... А если кого сожгли и пепел развеяли - тоже? Инана не ответил, ехал молча, и спина его неодобрительно смотрела на шута.

- Трудно это осознать, - немного спустя возобновил разговор Жорес, - расскажи подробнее.

- Это знание - тайное, редко кому из чужестранцев его открывают. Священные книги хранятся на островах Итану-ра и в сокровищницах Подводной Империи. У нас посвящают только достигших совершеннолетия, да и то не всех. Меня из дома удалили раньше этого возраста, и я знаю только немногое и понаслышке.

Поэт отметил это странно прозвучавшее 'из дома удалили', но промолчал.

- Смысл в том, - продолжил юноша, - что придет время, когда все живущие станут бессмертными...

- Как Великие маги?

- Да. Не перебивай! А те, кто умер до этого времени, воскреснут и тоже станут бессмертными.

- А потом?

- Ну, потом все станут счастливыми.

- Это как же?

- Не знаю. Точнее, я знаю кое-что, немногое, и об этом можно было бы поговорить, но лучше в следующий раз, ладно?

Жорес согласно кивнул. Похоже, что его декламация, солнце и ясное небо не смогли развеять печаль Инаны. Помолчали. Жорес попытался, но не смог придумать будущим бессмертным жизнь, которая сделала бы их всех счастливыми.

- Послушай, - все-таки спросил он, - а зачем воскрешать умерших? Ну, умерли - и ладно. Воскрешать-то зачем? Бессмысленно как-то.

Едущий впереди Инана слегка повернул к нему голову и спросил:

- Сам-то ты жить хочешь, господин менестрель?

- Да, конечно, а что?

- А вот если тебя сейчас убьют, потом, через минуту после смерти, спросят твою душу, хочет ли она воскрешения, что ответишь?

- Я не хочу умирать, и если меня сейчас убьют, - от реальности этого предположения холодок пробежал вдоль спины, - то я хотел бы, чтобы меня воскресили.

- Вот как? Тебя, значит надо, а других - не надо? Только потому, что их боль - не твоя, и их желания - не твои? Наши мудрецы считают, что воскрешение умерших - это акт высшей справедливости, долга перед отцами и праотцами.

Жорес был озадачен. Кто бы мог подумать, что у жителей побережья, которых всякий уважающий себя индарец считал хоть чуть-чуть, но варварами, такие необычные верования. Он чувствовал, что эта религия куда более гуманна и прогрессивна, чем многие иные. На всякий случай спросил:

- А кто все это сделает, ваши боги?

- Нет. Я точно знаю, что не боги. Насколько я понял, это сделают сами люди, но подробности мне неизвестны. Может быть, Великие маги? Кстати, как Вы думаете, господин поэт, раз уж мы беглецы, и вынуждены скрываться (а ведь нас будут искать!), не отправиться ли нам сначала - тайком - на побережье, а потом - в Подводную Империю? Побывать в храмах, почитать их книги, найти ответы на вопросы?

- Не знаю, надо подумать.

Жорес и впрямь задумался обо всем об этом. Очень уж необычные картины стояли у него перед глазами.

Неожиданно Инана вскрикнул и резко остановился. Лошади едва не столкнулись, а юноша встал на колени на седло и, потянувшись, запустил руку в какую-то крохотную пещерку. Жорес хотел было предупредить насчет змей, но торжествующий Инана уже вытаскивал руку, в руке его был сверток, а в свертке ... кольцо! Хорошего золота, с огромным рубином!

В кольцо был вставлен скатанный в рулон кусок пергамента, потемневший от времени и грязи. Наверное, записка или заклинание. Вот так находка! И как только юноша заметил ее: на ходу, в глубине!?

Возбужденный Инана развернул обрывок, долго всматривался в него, повертел, а потом озадаченный, почти возмущенный, отдал Жоресу:

- Я ничего подобного никогда не видел!

Округло-острые буквы, похожие на морских ежей или цветы, не составляли текста в том понимании, к какому привык Жорес. Надпись была немного похожа на таблицу. А может быть, в этой письменности не было знаков препинания, или они выглядели как буквы. Заглавных букв, которые так любят выписывать книжники, не было тоже. Текст лился как бескрайний луг: безмятежный, живущий краткий миг, и в то же время вечно обновляемый.

Менестрель, избороздивший, казалось бы, всю Рэйю, тоже не встречал таких письмен. Что ж, этой загадке придется ждать своего часа. Может, им встретится по дороге какой-нибудь маг, и тогда...

Естественно, что Жорес и Инана обшарили все вокруг, но ничего они больше не нашли. Тем не менее, юноша приободрился, положил кольцо в кожаный мешочек, что висел у него на шее, и даже негромко запел.

Приободрились и кони. Они со вчерашнего дня не пили, шли понуро, а тут вдруг запрядали ушами, встряхнули гривами, прибавили шагу, и не успел менестрель спеть еще одну песню, как неожиданно они выехали к реке.

О, Дарианна! Ты катишь свои волны-локоны (ах, как они напоминают локоны Аниты!) с далеких отрогов Драконьих гор. Холодная и чистая, в своих истоках ты, быть может, омываешь звезды - кто знает? А набравшись сил, вырываешься на простор, взрывая из земли валуны-скалы, грохоча и неистовствуя, пока не раскинешься вольготно на предгорном просторе. И вот, вроде бы живи, кати лодьи, верти жернова, нежь рыбку - но встают на пути Увалы, и, стиснутая, опять ревешь ты в узком промытом ложе пока внезапно, встретив громадную Дележную скалу, не разделяешься на незаметном водоразделе на два рукава. Один рукав, Дарианна Нижняя, течет к Столице, чтобы затем влиться в Бездонное море, похоронить свой гнев и пыл в его глубинах. А другая часть твоих вод - Дарианна Верхняя, кормилица - постепенно уходит от Орни-Ахабу, спускается в Хлебную долину, и, опять разделившись на три рукава, уходит к Океану, по пути напоив все города и веси долины и побережья - Нанны.

Как много песен спето о тебе, сколько благодарных слов Великой реке звучит каждый день по всей Индаре, как рады путники окунуться в твои воды после тяжкого пути!

Вот и наши герои наконец-то вышли к Дарианне. Это была Дарианна Верхняя, и друзьям (а Жореса и Инану уже без сомнения можно так назвать) осталось только, повернувшись к опасной теперь Столице спиной, потихоньку спуститься вдоль берега, чтобы достичь дороги на Крес. Здесь мы их и оставим.

Ирион сидел на краю фонтана, посреди небольшой площади где-то на окраине Орни-Ахабу. Город только подумывал, не проснуться ли, и еще только зарождался скрип тысяч телег, что скоро повезут жизнь по улицам столицы.

Самому себе незнакомый, обесчувственный, Ирион отрешился от мира, его душа созерцала самое себя. Там, в глубине, таилось потрясение. Он вспоминал произошедшее этой ночью в Зале Совета, вновь в памяти своей всматривался в Скрижали Единого, и магическая струна его существа тихо звенела, воспевая грядущую эпоху: Cauda Draconis.

Этой ночью мир изменился. В него вернулось древнее знание, и проявила себя некая сила: все знающая, все созидающая, по-своему судящая. Эта сила, заключенная в Овалоиде Чан-Ди, была непонятной, неведомой. Откуда взялась, что может? Лично Ирион, несмотря на заверения сильнейших магов Круга, таких, как Оуэн-Открывающий Путь, или даже некоторых богов, не был уверен, что поставленная вокруг Талисмана Желаний защита сможет остановить этот артефакт, если вдруг у того появится желание что-либо предпринять. А почему бы и не появиться у него такому желанию? Вон как распорядился Овалоид судьбой старика, Чан-Ди и подумать не мог...

И все-таки главное - Скрижали. Теперь, когда они коснулись его ладоней, когда он узнал, что же заповедовал Единый своим детям, как ясен стал путь, как понятен мир и ошибки, совершаемые каждым человеком в отдельности и всеми людьми совокупно!

Конечно, кое-какое знание, явленное тысячелетие назад, сохранилось, и, проникнув в души людей, оно сделало мир таким, каков он есть. Именно потому, что сохранилась заповедь 'Стремитесь друг к другу. В богатстве многообразия ищите общее', так терпимы жители Рэйи в отношении иных нравов, обычаев, даже верований. В Индаре, например, сплошь и рядом можно встретить уроженцев Арнеи: при шпаге, в кафтане, часто с воротником-жабо - и одетых чуть не в шкуры пришельцев с Севера. Странные наннийцы, заполонившие страну семь лет назад, с появлением Царицы Джаконы, были приняты радушно, и даже появилась мода на все наннийское. Люди охотно учат языки ближних и дальних народов, а на улицах царит пестроцветье самых разных одежд.

- Это хорошо, - подумал Ирион, - что так устроены наши земли, но как, оказывается, многое из заповедей Единого утеряно! То, что я узнал, изменило мое представление о смысле наших жизней, о целях Создателя и, соответственно, о будущем мира. Как непохоже то, что мы думаем о нашем главном страхе на истину!

- Почему же такое важное знание забылось? Думается, не могло оно исчезнуть из памяти народов само по себе, люди никогда не забывают основ своего бытия. Наверное, какие-то силы специально искажали, искореняли истину, пока не посеяли сначала зерна сомнений, потом - неверие и отрицание, потом же пришло забвение... И даже нетрудно догадаться, кто это мог сделать. Отстаивать свои заведомо ложные постулаты, используя ложь и человеческие слабости!? Недостойно, мерзко.

На душе у Ириона и впрямь стало мерзко на редкость. Он удивился этому чувству, ему абсолютно несвойственному. Он давно привык спокойно относиться к несовершенству рода людского, и вдруг - на душе почему-то нехорошо. К тому же не понятно, что делать с дарованным ему знанием.

Так сидел он на краю фонтана, невеселый, погрузившийся в размышления, как вдруг за спиной у него хриплый, почти скрежещущий голос произнес:

- Ну, приветствую тебя, Искатель!

Ирион вздрогнул от неожиданности, но глаз поднимать он не стал, только сжал меч покрепче. Маг узнал того, кто обратился к нему. Это был Мишну, Верховный жрец Храма Смерти, Избавительницы, как звали свою богиню почитатели, давний враг Ириона.

Ни на что не похожий голос этого человека вселял ужас в сердца многих жителей Индары. Говорят, что в юности Мишну, доказывая свою преданность Избавительнице, проткнул себе кинжалом горло. Он выжил, но голос его стал чудовищным. Что ж, о таинствах Храма Смерти и так рассказывают страшные вещи, личность же Верховного жреца, казалось, только подтверждает самые кошмарные из этих выдумок или былей.

Мужчина огромного роста, невиданной силы, Мишну по иронии судьбы казался апофеозом жизни, не смерти. Правда, красавцем его никто бы не назвал: сдавленное в висках лицо, проваленная переносица, искривленный рот придавали ему зловещий вид. Совокупность же изворотливого, но недалекого ума, злобного нрава и непомерного властолюбия делала его отвратительным и опасным.

Потому-то на душе у Ириона и стало муторно, что он, не давая себе в том отчета, почувствовал приближение жреца. А ведь мог бы заранее узнать его по ментальной тени! Им приходилось встречаться прежде, и всегда они были врагами. Но маг задумался, и, застигнутый врасплох, не смог избежать встречи.

- Что ж, и тебе привет, Мишну!

Ирион смотрел в уже чуть голубеющую воду, и думал, к чему готовиться: к магической ли схватке или настоящему бою. И в том, и в другом Мишну не мог сравниться с Искателем. Даже приблизиться к умениям мага жрецу не было дано. Но кое в чем он превосходил Ириона, а именно - в подлости. 'Почему, - думал Ирион, - так повелось, что служители смерти - всегда люди злые и подлые'? Он попробовал представить доброго жреца смерти - вышло что-то вроде умильно улыбающегося палача. Хотя, конечно, все не так однозначно... Возможно, смерть, действительно, абсолютное зло, но сказано же в Скрижалях: '...любой ваш путь - ко мне'. Вот только мы - люди, и не отличаемся долготерпением Единого. Мы живем заложенными в нас чувствами и судим убийц человеческим судом, не божьим.

Опасности Ирион в данный момент не ощущал - только окутавшую его со всех сторон злобу. Мишну со своими прислужниками ничего не смогут с ним сделать. Убить? Его убить невозможно. Уж сколько раз он умирал всеми возможными способами - и всегда возрождался. Пытать? Вся его жизнь - пытка. Ирион даже научился в самых крайних случаях блокировать боль... Но тогда что надо Верховному жрецу Храма Смерти? Появление его случайностью быть не могло.

- Говори, Мишну, что тебе нужно?

Жрец сардонически рассмеялся:

- Что мне нужно? Чтобы ты умер, Ирион!

- Ты же знаешь, это невозможно. Я бессмертен, - он повернулся лицом к жрецу.

Ирион специально подчеркнул, что он бессмертен, знал - это выведет Мишну из себя. Бессмертие Ириона и, так сказать, 'неумирание' магов Великого Круга с точки зрения служителей Смерти были оскорблением их божества, они воспринимали это и как личное оскорбление.

Но Мишну молчал, и в молчании этом чувствовалась... что же в нем было, неужто насмешка? Маг слегка встревожился. Он решил подождать, что скажет этот неотесанный болван. Мишну эманировал ненависть, и это было невыносимо:

- Скажи, Ирион, что написано в Скрижалях? Возможно, ты один во всем мире знаешь истину, открой ее мне. Что?

От скрытого волнения голос жреца дрожал, насмешливость исчезла без следа. Или она была наигранной, или, если Мишну все-таки припас для Ириона что-то новое, по сравнению с желанием выпытать, что же этой ночью узнал маг, это отошло на второй план.

- Что начертано Единым, Мишну? - переспросил Ирион и тоже усмехнулся. - А написано в Скрижалях, что зря ты прожил свою жизнь. Бессмысленны твои верования, даже преступны, ибо смерть, - говорит Создатель, - не вечна, и уж тем более, не Единая Владычица, как вы ее зовете. А значит, все, чему вы учите - ложь, все, что вы творите - преступление.

- Ты говоришь неправду, Ирион! - Мишну тяжело дышал, его душила ненависть.

- Правду. И ты это знаешь.

Казалось, жрец сейчас набросится на Искателя. Он просипел:

- Что ты собираешься с этим знанием делать? - В душе Мишну шла отчаянная борьба. Только что познанная истина боролась с давно любимой ложью, с властолюбием. И истина, такая юная, не могла обороть врага.

- О возвращенном знании узнают все. Все жители Рэйи узнают, что же на самом деле возвещал Единый! То, что столетиями искореняли служители вашего храма, вернется в мир. Готовься к этому, жрец!

Последние слова Ирион произнес, вскакивая. Пора было браться за меч, ибо по знаку Мишну из переулков высыпали десятки увешанных оружием воинов: раздетых до пояса, с татуировками и собранными на макушках длинными пучками волос.

Но что они собираются делать? Годами рубить его в капусту, чтобы растерзанные части не могли воссоединиться? Это был единственный способ его более или менее уничтожить. Точнее, единственный, который мог себе представить Ирион.

Бессмысленность такого рода действий была очевидна. Ну, сколько времени это может продолжаться? Год? Два? Он только наберется сил и знаний, как это всегда бывало в полусмертии, а потом события так или иначе сложатся в его пользу, и пойдет Великий маг Ирион-Искатель по дорогам мира, возвращая утраченное знание.

Ирион всегда мыслил намного быстрее обычного человека. Иногда в его голове одновременно сосуществовали два-три пласта размышлений. Так и теперь одна часть мозга молниеносно оценивала быстро меняющуюся ситуацию и изобретала возможную тактику боя, а другая вдруг удивилась своему давнему сомнению.

Раньше Ирион никогда не мог дать ответ на вопрос, есть ли у него душа. В отношении него этот вопрос казался бессмысленным. Раз он бессмертен - не все ли равно? А теперь он понял, что каждый раз, возвращаясь из временного небытия, он возвращался иным. И где-то там, в сияющих ли далях, в глубинах ли хаоса, нечто, что, наверное, и есть его душа, обогащалось, изменялось, совершенствовалось. В груди потеплело, приятно было ощутить свою наполненность.

Кольцо воинов постепенно сжималось, а Ирион так и не мог понять, что же придумал Мишну. Убивать людей без крайней необходимости Ирион никогда бы не стал. Он медлил, и это едва не сгубило его.

Сбросив плащ, Ирион начал кружиться в танце смерти. Он не обращал внимания на летящие в него стрелы, которыми воины храма, не приближаясь, обстреливали его из луков и даже арбалетов. Ни одна не пролетела сквозь сияющий щит его меча. Подходить к магу пока никто не решался. Мишну тоже куда-то исчез.

Вдруг Ирион заметил, как из переулка в дальнем конце площади к нему двинулась бревенчатая стена, под защитой которой нападавшие решили приблизиться вплотную. Волшебник, когда-то двести лет потративший на постижение искусства боевой магии, не стал ни испарять, ни сжигать ее. Это он мог сделать в любой момент. Ему было любопытно, что же придумал жрец, и он пока не стал нарушать план Мишну. А зря.

Стена вдруг резко приблизилась, возникла прямо перед ним. Из других переулков, сзади и с боков двигались такие же сооружения. Похоже, его хотели пленить.

Ирион решил поиграть. Он высоко подпрыгнул, вонзив меч в бревно ближайшей защитной стенки. Потом, крепко схватившись обеими руками за рукоять, перекинул вверх свое тело, изогнувшись дугой через спину, и уже вставая на ноги на верхушках затесанных бревен, выдернул меч. Этим приемом владел он один, ибо без помощи магии (совсем небольшой помощи) осуществить его невозможно.

Балансируя, он посмотрел вниз.

За стеной в толпе нападавших образовалось пустое пространство, и Ирион, не теряя ни секунды, спрыгнул. Приземлился, крутанул вокруг себя меч - и замер. Со всех сторон, вооруженные маленькими копьями и алебардами, на него двигались ... дети.

Сотни опоенных каким-то зельем детей и подростков внезапно отчаянно закричали и начали несильно, но чувствительно тыкать в него оружием. Было больно, даже несмотря на отличную, почти невесомую кольчугу, защищавшую все тело. Когда-то давно лучшие мастера-гномы выковали ее специально для Ириона из своего заветного потайного серебра в благодарность за... А вот за что, автор, пожалуй, не скажет. Нельзя же открывать все тайны, тем более, тебе не принадлежащие.

Итак, Мишну знал, что делал. Наверное, дети всех почитателей культа Смерти - Единой Владычицы были собраны на этой еще темной ранним утром площади. Жрец правильно рассчитал, что Ирион никогда не поднимет меч на детей, а потому Искателю волей-неволей приходилось отдавать себя на растерзание.

Сердце его переполняли жалость и негодование. Вот белокурая, одетая в рванье малышка, а рядом - другая, которая могла бы быть ее сестренкой, но - одетая нарядно, в кружевное платьице. У обеих сужены в точку зрачки, они из всех сил кричат и тычут, тычут в своего врага маленькими дротиками. А через их головы хрупкий подросток с пеной на губах тоже пытается достать мага. Тебе бы, парень, сидеть в лавке у отца, постигать премудрости торговли или какого другого ремесла, а ты здесь, не похожий на себя, посланный негодяями на злодейство!

Какая-то девочка забилась в эпилептическом припадке, упала. Но остальные этого не заметили и шли на приступ прямо по ней. Помочь, не изувечив кого-то другого, было невозможно, отовсюду - копья и детские искаженные лица.

Крики усилились, перешли в визг. Ирион неожиданно почувствовал свободное пространство позади себя, отступил, не глядя. Что-то сзади ударило его под колени, и он, потеряв равновесие, упал.

Крышка закрылась мгновенно, стало тихо. Ловушка. Гроб.

Когда Ирион опомнился, он первым делом пощупал стенки - металл, наверное, железо. Времени для каких-нибудь действий было мало, только пока есть чем дышать. Потом будет намного труднее.

Прежде всего - поставить защиту, чтобы извращенец Мишну не напустил сюда какой-нибудь едкой жидкости, ядовитого эфира или расплавленного свинца. Затем - закрыться изнутри самыми мощными заклинаниями и остановить работу сердца и всех органов. Это самое разумное в такой ситуации, самое безболезненное и приятное. А потом - посмотрим, кто выиграет эту партию.

Дыхание его становилось все реже, сердце стучало тише, лицо становилось умиротворенным. Наконец, тело Ириона-Искателя почти умерло.

Но не сознание! Наоборот, ум мага работал быстро и ясно. Теперь, когда он в безопасности и у него неограниченное количество свободного времени, можно все проанализировать и разработать план спасения. Способов вырваться из ловушки Ирион знал множество, но ни один из них не был вполне безопасным, особенно для окружающих. Одно дело, если вокруг саркофага - Мишну и его воины, ну а если - дети или ни в чем не повинные горожане? Предположим, разнесет он на куски свою темницу, - сколько людей вокруг будет покалечено, убито?

Он попробовал переместиться из ящика в другое место, заранее чувствуя неудачу - и, действительно, не получилось. Кто-то из магов - а может, даже богов - помог Мишну поставить могучее заклятие-запрет на перемещение из этого места. Иначе и быть не могло, это-то жрец должен был предвидеть. Позже еще раз можно будет попробовать, надежда есть, ибо, во-первых, ни один маг не знает всех возможностей другого мага, всех его секретов. А, кроме того, любые заклятия имеют свойство ослабевать со временем, есть такой закон ¹. Впрочем, перемещение - это едва ли не самое трудное в магической практике. Свободно и легко Ирион мог перемещаться только из собственного дворца (а у него-таки был собственный дворец!) в Зал Совета Великого Круга и в особые Дома магов, выстроенные как временные покои для странствующих волшебников во всех крупных городах Рэйи, ну, еще кое-куда... Любое другое перемещение требовало огромных сил и получалось не всегда. А уж когда этому противодействует чужая волшба!..

Прежде всего, надо посмотреть, что творится вокруг. Возможно, если он будет знать больше, решение придет само собой. Он представил себя воспарившим над собственным телом, его ментальный двойник прошел сквозь металл, поднялся над домами бесплотным облачком, и Ирион увидел с высоты город, свой саркофаг, плывущий в предрассветной полутьме, и окружавших его людей. Радоваться было не чему.

Металлический ящик, весь изукрашенный рельефными пентаклями и другими магическими фигурами, водруженный на дроги, тихо скользил по темным улицам Орни-Ахабу. Со всех сторон его облепили, окружили теперь уже присмиревшие, словно зачарованные (а может, так оно и было) дети. Вокруг гроба на телеге сидело не менее двенадцати мужчин и женщин, судя по одеяниям, магов-подмастерий. Немало их было в мире, и многие из них, увы, служили не добру, не разделяя высоких принципов Великого Круга.

Сумрачная процессия двигалась по растревоженному городу. Неясный рассвет скрыл многоцветье одежд серо-синей пеленой. Тускло поблескивали копья и алебарды; черные капюшоны магов, сидевших вокруг его темницы, как вороны у виселицы, скрывали лица, заунывно тянувшие колдовскую песнь. Она была незнакома Ириону. Слышалось в ней что-то дикое, шаманское: степи или бескрайние ледяные пустыни, а, может быть, покрытые снегом дремучие леса, а посреди этих безлюдных просторов - жилища, укутанные снегом, в них - бубны, чучела птиц, едкий дым и заунывный напев: 'Шагалэ, магалэ, дум, дум'. Плотной, почти непроницаемой сетью окутывал этот напев-заговор плененного Ириона, душил, чтобы не вырвался он, чтобы воля его умерла. Да, не все еще знаешь ты, Искатель, и не можешь пока противиться этому хору.

Процессия продвигалась все дальше, ментальный двойник Ириона парил над ней, и вскоре маг понял, что направляются дроги с воронами-колдунами и толпой опоенных детей прямо к пристаням. Если бы сердце Ириона почти не умерло, можно было бы сказать, что оно сжалось. Замысел Мишну начал вырисовываться.

Ну, конечно, что он мог еще придумать? Утопить запертого с помощью волшебства в железном ящике мага, не иначе! Если уж нельзя убить - утопить в глубинах океана, и пусть судьба вызволяет знающего ненужные истины. Когда Искатель вновь явится в мир (а, думается, у жреца не должно быть сомнений, что рано или поздно так произойдет), Мишну уже не будет в живых, и он не увидит надругательств, которым неизбежно подвергнутся его святыни. Кажется, жрец думает именно так.

Ирион мысленно поежился. Действительно, план не из худших. Лучше, конечно, было бы попробовать спустить железную темницу в жерло действующего вулкана, но, слава Единому, до ближайших огнедышащих гор добираться не меньше месяца, а то и двух. Да они, к тому же, Хребты Смерти, почти непроходимы, и дорога к ним - не приведи Дэвол! На такой риск Мишну не пойдет: мало ли, что может случиться за это время, прознают, например, маги - друзья Ириона, отобьют... А до Бездонного моря - рукой подать, только спуститься по Дарианне Нижней.

Сконцентрировавшись, Ирион попытался проникнуть в черную душу своего врага. Ощущение было ужасным. Мишну пылал ненавистью ко всем на свете, и, конечно же, к Ириону - особенно. Этот властолюбец был обижен на вымышленных богов за то, что сам же исповедовал ложные истины. У него хватило интуиции поверить Ириону, но оттого он ненавидел его еще сильнее. Мечты о пытках сменялись в его голове жаждой унизить, растоптать врага, потом пылающий мозг переключался на бесполезный спор: Мишну про себя, полу обезумев, спорил с Творцом, доказывал свою правоту.

И какие только оды не пел он своему божеству, Смерти - Единой Владычице! Он приводил в ее защиту множество аргументов, начиная от примитивных (как хороша смерть для страдающих неизлечимыми недугами) до довольно экзотических, мол, не будет смерти - не будет прогресса. Ирион (или его душа?) с презрением улыбнулся: с чего это он взял? Своим ограниченным умом, высматривая озлобленной душой только то, что подтверждает его правоту, Мишну не способен предвидеть будущее.

Предвидение будущего вообще сильно зависит от того, что за человек пытается преодолеть скалистые отроги хребтов сиюминутности, те, которые скрывают горизонты ненаступившего времени. Никто не способен воспринять весь мир целиком, во всем его многообразии и сложности, никто не способен создать его единственно верную, подробную картину. Конечно, увидеть можно многое, но мудрый и добрый человек, прежде всего, увидит сады, счастливых долгожителей, успешно преодолеваемые кризисы, а такой, как Мишну - только катаклизмы, катастрофы, новые, неизвестные ранее болезни. И прогнозы их будут ох как отличаться! 6 Ты, Мишну, глуп и зол, ты должен лечиться от своей злобы, а не распространять влияние своих идей!

Насмешка, а потом возмущение Ириона как-то отозвались в пространстве души Мишну, тот заволновался. Пора было возвращаться и пока есть время, пока железный саркофаг будут грузить на корабль, пока этот корабль будет спускаться по реке, пока он дойдет до самой глубокой части Бездонного моря, надо что-то придумать и найти способ освободиться.

- Аррхеон! Аррхеон! Скорей! Ну, просыпайся, толстый, ну что же ты? - Эрия толкала дрэгона в жирное плечо, потом начала дубасить его изо всех сил.

- Там человек умирает, а ты проснуться не можешь! - девушка почти рыдала, а дрэгон сквозь сон наслаждался нежным лепетом своей дочурки, не подозревая, что та почти в ярости. Для него не было ничего приятнее ее голоска, а уж что там она лепечет - совершенно неважно. И уж точно его не могла взволновать такая малость, как смерть какого-то человечка. Так приятно было дремать в своем гнезде, на своих сокровищах!

Эрия не сдавалась. Когда все доступные ей способы воздействия были испробованы, на глаза девушке попались две золотые чаши для омовения рук. Очень тяжелые, но выбора не было.

Рывком поднять их - и закрыть драконьи ноздри, пусть попробует подышать! Держать, прижимая как можно сильнее, и главное - вовремя увернуться, не попасть под огненную струю выдоха или резкий удар шеи.

Ух! Проснулся! И Эрия быстро-быстро стала рассказывать ему о проезжем, которого она приглядела вчерашним утром, как попал он в засаду и что его увозят в железном ящике, окруженном колдунами, и, наверное, хотят утопить.

Быстрей! Полетели! - шептала девушка, - надо его выручать!

Вот это Аррхеону было непонятно. Зачем спасать? Творец Единый, Всемилостивейший, да пусть топят этого проезжего! Но Эрия умоляла, она была явно не в себе, и внезапно дрэгон проник в ее девичью душу, что-то давно ушедшее толкнуло его в грудь. Драконье сердце обдало жаром, он зашвырнул дочь на спину, взял разбег и вылетел из пещеры под яркое утреннее солнце.

Никто не мерял скорость драконьего лета, - никто и не знает, что породистый дрэгон способен за пару часов пролететь расстояние, которое караван прошел бы недели за две, а всадник, не слезая с коня - за двое-трое суток. Поэтому ближе к полудню Аррхеон нагнал-таки идущее под парусом судно, на палубе которого посверкивал сине-серый саркофаг.

Очень, очень высоко летел он, чтобы раньше времени не выдать себя, чтобы, не торопясь, решить, что можно сделать и нужно ли что-то вообще предпринимать. С земли дрэгона приняли бы за маленькую тучку, а ему высота не мешала, он видел все, даже трещины на досках скобленой-перескобленой палубы. Видел он и по-прежнему сидящих вокруг саркофага колдунов в черных хламидах, видел притихшую толпу детей, утомленных и недвижных, видел Мишну, в нетерпении стоявшего на носу корабля. Ветер развевал его распущенные волосы, бронзовый торс, сплошь покрытый магическими татуировками, блестел, и было что-то общее между этим странным телом и изукрашенной темницей его врага.

Там впереди, на юге, Дарианна разделялась на множество рукавов, вливалась в море, и туда, намного быстрее и так бодрого ветра, летели помыслы Мишну. Выйти в море, уплыть подальше и ночью, чтобы и самому не знать где - утопить проклятый ящик со смертельно опасным Ирионом.

Жрец Ириона боялся. Боялся недооценить мага, несмотря на то, что самому ему помогали не маги даже - боги. Но, возможно, и они не могут все предвидеть, не могут знать, на что способен Избранный, единственный, кого Творец удостоил чести прочитать вновь явившиеся в мир Скрижали (да уничтожат их навеки всемогущие Дэвол и асуры).

Скорее, скорее к морю. Чем дальше уплывет корабль, тем меньше опасность упустить добычу. Чем раньше сомкнутся над головой Ириона воды Бездонного моря, тем скорее мир станет прежним, тем, в котором так вольготно было Мишну, жестокому и властолюбивому Верховному жрецу Храма Смерти.

Душа же Ириона унеслась в столь далекие миры, что едва не вырывалась из-под его контроля. Какая-то часть сознания искала выход из создавшегося положения, строила планы, без конца пробовала на крепость магические заклятия врагов. Но часть эта все время уменьшалась, в то время как большая скиталась по неведомым неумершим пределам.

Позови Ириона кто-либо, - он вернулся бы, но как раз звать-то было некому, и где-то в радужных сияниях, соединявших звезды ли, души - плыла суть Ириона-Искателя, наслаждаясь гармонией, растворяясь в красоте и свете. Он знал все и мог на какой-то короткий срок принести это знание в мир, даже использовать, как иногда и делал. Но только - если бы кто-то позвал его или если существовала веская причина вернуться: умирающий друг, любимая женщина. Но ничего не доходило до мага сквозь запертый наглухо магией (да еще и с двух сторон!) ящик. И Ирион начал испытывать что-то вроде смерти. Наверное, так чувствуют себя умершие во сне. А может быть, и нет. Может, и для них миг перехода - страх и боль, отчаяние, унижение. Мы этого не знаем.

Аррхеон принял решение и (не забывайте, что Аррхеон - дрэгон, представитель все-таки самой благородной ветви семейства драконов, и так от природы наделенных могучими магическими способностями) начал волшбу. Будь он человеком, каким угодно сильным чародеем, его усилия тотчас были бы замечены, и он получил бы сильнейший отпор. Но магия драконов совсем непохожа на магию людей, у нее иной... - как бы это сказать?.. - запах, она по-иному воспринимается, а главное, люди давным-давно забыли о ее существовании, ибо драконов в мире почти не осталось, да и те, что еще жили, вели более чем неприметный образ жизни. Короче, никто из магов-подмастерий на корабле или представителей высших сил, покровительствующих Мишну, не понял, что с небес заструились древние заклятия. Простые, но действенные.

И внезапно все на судне заснули, погрузились в глубокий сон. Уснули вповалку дети, свесили до колен свои черные капюшоны вороны-маги, присел, плотно смежив веки, неистовый жрец. Он не успел поставить даже самую элементарную магическую защиту: сжать левую руку в кулак большим пальцем во внутрь и мысленно окружить себя золотым сияющим коконом. Впрочем, вряд ли бы это помогло... (А вот в обычной жизни помогает избежать многих мелких неприятностей. Попробуйте!)

Так что же сделал Аррхеон? Он не стал разбивать чужие заклятия, разносить на щепки саркофаг. Просто спустился молнией с небес, подхватил темницу вечномолодого мага и взмыл, направляясь обратно в родное гнездовище. Все, птичка улетела.

Не убивайся, Мишну, никто в целом мире не смог бы предугадать такую цепь совпадений: что жив еще дракон-волшебник, что поселится в его пещере золотоволосая девушка, что уговорит она приемного отца спасти Ириона. Ты делал, как мог свое черное дело, и не твоя вина, что оно не удалось.

Как строен и жесток был твой план! И сколько сил надо будет приложить, чтобы осуществить новый! Но, может, Ирион не проснется? Или проснется и испугается, забьется в какую-нибудь нору? И пока будет он, незаметный, прятаться, можно считать, что погибло пугающее тебя знание. Не гневайся на себя, Мишну. Слишком неожиданный достался тебе противник.

Мир полон неожиданностей, да вот выстраиваются эти неожиданности в очень стройную линию, ведущую...

А куда

    она

        ведет?

_________________ПРИМЕЧАНИЯ____________________________________

1 - Впрочем, есть и другой закон, согласно которому все чудесное, в том числе и заклятия, имеет свойство создаваться как бы само собой и становиться все могущественнее и изощреннее. Закон этот настолько очевиден, что его веками не замечали мудрецы, и только сейчас он выявлен и осмыслен. Но Ириону в его беде этот закон не помощник: видимые результаты процесса могут проявиться через сотни, в лучшем случае - через десятки лет. назад к тексту

Глава V

Жорес жадно целовал Джакону. Раз за разом впивался он в ищущие губы, проникал языком между ее зубами и пил дыханье любимой. Руки сжимали податливое тело, скользили по гладкой смуглой коже... А деревья удивленно шелестели листвой - лес вслушивался в непривычную песню человеческой любви.

Тела бились в едином ритме давно, и сладкие волны накатывали все чаще. Джакона застонала: молодость сводила с ума, мужчина был хорош и все целовал ее непокорный рот. В упоении она прочертила кровавые полосы на спине Жореса, но тот ничего не чувствовал. Он находился не в этом мире и не замечал ни солнца, согревавшего поляну, ни мягкой муравы, наверное, даже и женщины своей не замечал - просто растворился в ней, и она стала его Вселенной.

'Нежная, желанная', - прозвучали первые слова. И в ответ - шепот: 'Еще, еще!'. Все смешалось: томная боль, наслаждение, страх, неистовство, восторг. Джакона уже почти кричала, закинув руки за голову. Весть о том, что ею владеет Жорес Д'Аруа, ее бывший шут и менестрель, обожавший свою царицу много лет и, наконец, получивший, готова была излиться в мир безумными признаниями страсти.

И, наконец, буря вырвалась на простор. Громкий крик, рожденный в обоюдном оргазме, разнесся по лесу. Подхваченный птицами, он улетел к небу как дань Богам Любви, конечно же, с улыбкой взиравшим на своих детей.

В который раз они соединялись! С того момента, как Жорес увидел Инану, лежавшего в непонятной тоске посреди лесной поляны, увидел - и прозрел, понял, что перед ним не мальчик с побережья, а его любимая, сбежавшая царица, с того момента, как они встретились глазами, и Джакона позвала: 'Иди ко мне', - с того мгновения, когда каким-то чудом Жорес сумел отбросить многолетнюю робость и рванулся навстречу мечте, - с той минуты и по сей час они были единым существом. Уставшее солнце уже опускалось за верхушки деревьев, а они, распаленные, все не могли насытиться друг другом.

Как долго ты не узнавал ее, Жорес! Смотрел на давно знакомые черты - и видел юношу, слушал любимый голос - и музыкальный слух подвел тебя... Двадцать дней вы пробирались к Кресу, прятались, боялись выйти на дорогу. Сидели у костра, ели запасы, прихваченные из седельных сумок убитых разбойников. Ты удивлялся стыдливости Инаны, его изнеженности - но тебе в голову не пришло, что перед тобой женщина!

Как удивительно слепы бываем мы перед лицом очевидности, и как часто, увы, замечаем то, чего замечать не следовало бы ...

Несколько дней назад, спустившись в Хлебную долину, они подошли к Золотому лесу, испокон веков лежавшему между Рином и Брандом, двумя из трех рукавов, на которые неподалеку отсюда разделялась Дарианна Верхняя. В этом лесу, у самых предместий Креса, четыре года назад погиб принц Акад. Жорес присутствовал при этом.

Тогда стояла пора, которую на севере назвали бы мягкой осенью. Но как ты помнишь, дорогой читатель, в Индаре нет ярко выраженных времен года, и здесь это был просто Месяц Золотого Света. Некоторые деревья опадали, устилая лес золотом, листья тихо шуршали под копытами коней. Акад со свитой возвращался с охоты. Царевичу захотелось тишины и покоя, поэтому все молчали.

Крики раздались только тогда, когда принц начал медленно съезжать с седла со странно замершим, посиневшим лицом. На том самом месте, где Жорес увидел лежавшего Инану, навечно закрылись глаза мгновенно умершего загадочной смертью наследника Царя и Правителя Индары.

И когда Жорес увидел Инану - халат распахнулся, рубаха опала, очертив грудь - он вдруг связал: лес - смерть Акада - царица - Инана - Джакона... Это была ОНА! Джакона! - яростно взорвался мир. Ноги задрожали, он привалился к дереву, едва переводя дыхание, и вдруг услышал страстный шепот: 'Иди ко мне'.

И Жорес шагнул навстречу судьбе.

Джакона! Почему ты призвала к себе шута, что потянуло тебя к нему? Одиночество? Любовь? Страх? Воспоминания вернули ее на семь лет назад, когда молоденькая царица только что появилась во дворце.

Счастьем было, что мудрые вожди Нанны настояли на приезде в Орни-Ахабу огромного двора будущей владычицы. С первого мгновения ее новой жизни вокруг были соплеменники: надежные, преданные Нанне и ей, невероятно вдруг взлетевшей царевне. Все были свои: истопники и фрейлины, повара и советники, все - вплоть до самого незначительного чистильщика овощей: банщицы, массажистки, гувернантки, прачки, даже кавалеры для фрейлин! Иначе Джакона не прожила бы и дня. Очень уж сильны, влиятельны были родственники умершей жены Закхея II-го.

Партия принца Акада боялась возвышения новой царицы, а особенно - всяческих козней против принца и рождения сыновей. Они были по-своему правы, ибо молодая женщина из страны, где в семьях меньше семи детей не бывает, конечно же, родит от нестарого еще царя и, конечно же, будет мечтать о троне для своего сына. А кто не слыхал о коварстве восточных женщин?

Но когда чего-то очень боишься - оно обязательно произойдет. Увы, Джакона сумела влюбить в себя хладнокровного и степенного царя. Ей хватило ума потихоньку освоить новое окружение и начать влиять на события. В этом ей помог большой штат привезенных с собой алхимиков, колдунов, ученых и знахарок.

Бедный Закхей даже не догадывался, сколько любовных талисманов он носит на себе (все подарки жены), сколько любовных зелий употребил среди угощений Джаконы! Эти ухищрения подействовали: царь влюбился без памяти в юную наннийку. Вот только беда: похоже, девушка оказалась бесплодной. Месяц проходил за месяцем, а придворные врачи не замечали никаких признаков беременности. Родственники Акада со стороны матери несколько успокоились, тем более, что Джакона вела себя скромно и постоянно оказывала им и принцу знаки внимания и почтения. Ведали бы они, каких трудов наннийским колдунам и знахаркам стоило это мнимое бесплодие!

План был простой и в то же время сложный в исполнении: убедить всех в том, что детей она иметь не может, тем самым обезопасить себя, потом (Единый! Моей руке такое страшно даже написать, как же она могла пойти на это!) убить Акада и родить Закхею II-му нового наследника - наполовину наннийца.

Все это было спланировано еще во дворце Ай-Дуа-Нума-Нэнги, отца Джаконы, в глубочайшей тайне и до тонкостей. Страх за свою жизнь, за жизнь своих будущих детей, любовь к родине убедили Джакону, которая от природы была гораздо менее жестока, чем большинство ее соплеменников, в необходимости этих мер.

И вот через три года вдали от Столицы, в окрестностях Креса, умирает Акад. Как тонко и умно все было просчитано! И тени подозрения не пало на царицу, вечно возлежащую на расшитых подушках, обеспокоенную уходом за собственным телом, погруженную в забавы. Даже народная молва - самая жестокая сплетница - не задела Джакону, все приписывая проискам жрецов Подводной Империи, неведомым феям, а то и некоторым магам Большого Круга.

А государыня, вся почерневшая от горя, постигшего ее царскую семью, решилась на неслыханный шаг. Она (а вместе с ней и весь наннийский народ) принесла великую жертву богам плодородия, покровителям семейного очага и родительского счастья.

Царица состригла ногти с обеих рук!

По наннийским поверьям, после этого восточное побережье целый год будет одолеваемо болезнями, ураганами, голодом. Но эту цену решено было заплатить за надежду подарить скорбящему царю нового наследника.

И небо услышало ее мольбу! Один за другим у царицы родились два сына: здоровые, крепкие, как две капли воды похожие на отца.

Утихло горе, в новых надеждах померк образ погибшего принца, только Джакона время от времени просыпалась от кошмаров, в которых кровавое море грозило поглотить ее, и долго после этих снов все казалось ей окрашенным кровью.

- Значит, ты сбежала? - спросил Жорес, обнимая посреди Золотого леса свою обретенную мечту.

Джакона вздрогнула, воспоминания унеслись пугливой тенью. 'Ты' Жореса прозвучало естественно, будто бы и не мог он иначе обратиться к своей любовнице. Было легко, хотелось говорить.

- Да! Я убежала! Знал бы ты, как я об этом мечтала!

- Мне иногда приходило в голову, что тебе невыносима неподвижность. Но сбежать! И послушай, тебе ведь надо было не только избавиться от ногтей на ногах, это несложно. Но, наверное, пришлось заново учиться ходить, ты ведь много лет не ходила. А это в один день не делается. Я не понимаю...

Джакона довольно засмеялась:

- Мне помогли.

Жорес прекрасно знал приближенных царицы, всех этих хитрых варваров, но не мог представить, чтобы кто-то из них отважился пойти против верований своего народа.

- Кто же? - Он спросил, не особенно надеясь на ответ, и, действительно, встретил недоуменный, слегка высокомерный взгляд, мол, неужели ты думаешь, что я выдам своих сообщников?

- Я давным-давно, чуть не год назад избавилась от этих отвратительных когтей (а Жорес не находил их отвратительными, он в свое время даже посвятил им оду. Искренне.). Но я научилась их приклеивать. Ночью отклеивала и ходила, к утру приклеивала обратно!

- Ну, ясно, значит, ты была в сговоре, по крайней мере, с блюстителем царственных ногтей и Эрни - художником, наносящим на них рисунок. И должен быть кто-то еще, кто изобрел состав, ибо я что-то не слышал, чтобы существовал такой клей.

- Разве кто-нибудь из упомянутых тобой был обвинен?

- Нет. Допрошены, конечно, были все, но обвинений против них выдвинуто не было... Да и официально ты - в паломничестве.

- Вот видишь!

Джакона вспомнила, как трудно было заполучить союзников, как старательно она пыталась учесть все-все, как боялась навредить остающимся во дворце. Но побег все-таки удался, она на свободе и никому не причинен вред!

- А потом? Как ты приспособилась к новой жизни, как стала Инаной? Тебе опять помогли?

- Нет, в городе мне никто не помогал, я боялась довериться кому-либо. Но разве ты не помнишь, сколько я читала о жизни Индары? Вспомни, как, будто бы приобщаясь к управлению страной, я разузнавала все об обычаях, ремеслах, отношениях. У меня был даже подробный план Орни-Ахабу. Мне его подарил маг-градостроитель. И не случайно я завела коллекцию одежды людей разных национальностей и профессий.

- И однажды ночью ты переоделась и ушла из дворца! - Восхищению Жореса не было предела.

- Да! И, между прочим, с грузом драгоценнейших камней! - Жорес улыбнулся. Конечно, бывшая владычица половины мира должна бояться нищеты.

- Но как тебе это удалось? Из дворца так просто не выйдешь!

- Я ушла не из дворца...

Он вспомнил, что царица, действительно, исчезла не из Дворца Правителя, а из так называемого Детского Дворца, где воспитывались оба сына Джаконы и где ей разрешено было находиться лишь раз в месяц, да и то лишь в течение двух дней. Так всегда воспитывались наследники трона Индары. Считалось, что постоянная близость матери пагубно сказывается на воспитании принцев.

Из Детского Дворца уйти было легче, тем более что переодетая Джакона легко сошла бы за наннийскую прислугу, которая и обихаживала принцев...

Говорить можно было бы бесконечно, но Жорес придвинулся ближе к своей любимой. В конце концов, у них впереди целая жизнь, а сейчас сияющая ночь распростерла над ними свадебный шатер - и пусть все вопросы останутся на потом.

Но Джакона неожиданно запротестовала:

- Нет, не могу больше. Нам надо устроиться на ночлег и отдохнуть. Ведь утром желательно привести себя в порядок и, не привлекая внимания, войти в Крес...

В Жоресе проснулся подобострастный слуга и обожатель. Он беспрекословно послушался, но постели из охапок свежей травы - свою и Джаконы - все-таки растащил подальше друг от друга, чтобы не слишком страдать.

Анита вихрем пронеслась вдоль тракта, осматривая по пути караваны, расспрашивая встречных о Тару. Нельзя сказать, чтобы люди охотно отвечали столь вызывающе вооруженной женщине. Повсеместно ходят рассказы о неистовых и жестоких воительницах - так чего распространяться, вдруг дама хочет кого-нибудь убить?.. И ведь недалеки от истины были провидцы!

Тару нигде не было. Несколько дней она ждала его у южных ворот - ворот Чистого Золота, как их называли в народе. Не было! Девушка подкупила нескольких мальчишек, чтобы искали злодея в городе и поджидали у других ворот - с тем же результатом. Потом в отчаянии целыми вечерами и даже ночами ходила она от одного злачного места к другому, распугивая выпивох: а вдруг этот мерзавец пьянствует где-то? Она лелеяла в себе ненависть и злорадство: ничего, мол, пусть перед смертью погуляет! Но, увы, Тару не было и там.

После десяти дней истерических поисков Анита слегка успокоилась и призадумалась: а что же ей дальше делать? Негодник исчез и неизвестно, когда найдется. Может, завтра, а вдруг - через год? Зачем же тогда покупала она эту красивую и дорогую одежду, оружие, коня? Может, заняться чем-нибудь полезным, например, свершением подвигов? Юная воительница чувствовала в себе призвание к этому делу, но своим оружием владеть совсем не умела, и как подступиться к решению проблемы - не знала.

Но - о чем-то подобном мы совсем недавно говорили - если ты чего-то хочешь, судьба в той или иной форме тебе это подарит. Так и с нашей героиней: однажды она в самом буквальном смысле слова набрела на свое будущее.

Утомленная и печальная, Нита шла, уставившись в булыжную мостовую, - и увидела прямо перед собой кинжал. При ближайшем рассмотрении он оказался не только неплохим, но даже красивым.

- Отдай, - неожиданно прозвучало за спиной.

Анита, создав на лице надменное выражение, повернулась: над ней возвышался очень молодой длиннющий парень.

- С чего бы я стала это делать? - Она блефовала, глядя парню прямо в глаза, и кокетливо покачивала кинжалом.

- Он мой! - Ее явно не боялись, и это было странно. В основном-то жители Индары - на удивление мирный народ, а этот прямо нарывается на ссору с воительницей.

- А что это ты свои кинжалы разбрасываешь?

- Не твое дело, отдай!

Парень ерзал от нетерпения и, возможно, только вежливость удерживала его от насильственных действий. Аниту вдруг охватил боевой азарт. Будь что будет - поссорюсь! Она спрятала кинжал за спину:

- Нет!

Парень начал тянуть свои руки, как бы обнимая ее, и, кстати, вполне мог получить этим же кинжалом в живот за такие штучки, если бы из двери соседнего каменного дома не появился пожилой мужчина - круглый, как колобок - и с извинениями не подкатился к Аните.

- Милостивая и могущественная госпожа! - торопливо начал он, и Анита почувствовала первую волну накатывающееся блаженство.

- Простите, пожалуйста, моего нерасторопного ученика, - парень получил подзатыльник (девчонка была на грани оргазма). - В нашем зале воинских искусств новобранцы сейчас учатся метать ножи, и этот ... недотепа, - мэтр явно хотел сказать что-то более ядреное, но сдержался из уважения к даме, - умудрился вместо того, чтобы всадить нож в мишень, отправить его в окно.

Тут только она расслышала глухой стук и изредка - звон оружия, доносившиеся из окон этого длинного серого здания.

- Я никогда раньше Вас не видел, прекраснейшая и, безусловно, благороднейшая дама. - Анита сдвинула брови: уж не собирается ли это чудо над ней подшутить? - Вероятно, Вы впервые в нашем городе, и, учитывая род Ваших занятий, - колобок с почтением оглядел ее амуницию, - я был бы счастлив показать Вам свою школу. Возможно, Вы нашли бы здесь кое-что интересное.

Против такого искушения Анита устоять не смогла, и через два часа, все разузнав и признавшись в своей несостоятельности, была зачислена в число учеников, правда, в самую элитную (читай - богатую) группу.

Учиться она начала сразу всему: владению мечом, стрельбе из лука и арбалета, метанию ножей и еще кое-каким вспомогательным дисциплинам. Занятия захватывали, непривычное тело болело, но каждый вечер ненависть, спавшая в дневное время, пробуждалась (возможно, правда, чуть уменьшившись: время, дела...), и Анита опять бродила по кабакам и постоялым дворам Креса. Тару нигде не было. И хорошо, а то бы ему не поздоровилось, ибо метательные ножи неукротимой мстительницы с каждым днем все кучнее ложились в цель. Ее хвалили, к этому делу у нее был явный дар.

Но однажды... Что же это, в самом деле - случай или опять рука судьбы, направляющей все в мире и нас в том числе к единой цели? Так вот, однажды Анита-Нита-Ниточка нашла-таки того, кого так долго искала. Вот как это произошло.

Возможно, после этой фразы вы, дорогие читатели, подумали, что встрече с Жоресом предшествовали какие-нибудь удивительные, может, даже волшебные события? Нет. Все было проще простого. Анита нашла преследуемого там, где и искала: в трактире, уминающим большую рыбину.

Точнее, сначала она увидела наннийку, сидевшую за блюдом с этой самой рыбой. Женщина была неинтересная: с не подведенными глазами, коротко обрезанными волосами, в общем, смотреть не на что. Но она была в ее, анитином платье! В том самом, что украл негодный Тару! Уж свое-то платье, самолично сшитое, Анита узнала бы всегда. Второго такого не было. Девушка вспомнила, как нелегко было сшить его: из недорогой ткани, но чтобы смотрелось ярко, дорого и подчеркивало все прелести хозяйки... А вот на наннийке платье висело мешком, ну, не мешком, но - мешковато, особенно в груди. Нита самодовольно усмехнулась.

Но откуда эта мерзавка (а что женщина - мерзавка, не вызывало сомнений, ибо все знакомые Тару - мерзавцы) взяла платье? Купила или любовник подарил? Этот самый хлыщ?

В голову ударила ненависть. Аниту аж затрясло. Если бы в этот момент ей необходимо было что-то сказать, то она или вовсе не смогла этого сделать или сильно заикалась бы. Вот она, ненависть: спит- спит, а потом как проснется!

Выждать, подкараулить наннийку, проводить, спросить, не ответит - пытать!

Ничего такого делать не пришлось: через пару минут к столу с рыбой и наннийкой подошел Тару! Подошел изящной походкой (эту его особенность Анита еще прошлый раз отметила), сам слегка обносился, отрастил небольшую бородку...

Надо было успокоить бешено колотившееся сердце, восстановить дыхание. Мэтр-воитель учил, что для точного попадания в цель самое главное - хладнокровие. Девушка уселась в дальнем углу, заказала что-то незначительное и, сцепив руки в замок, стала наблюдать за ними.

Парочка съела свой ужин, запила легким вином. Сидели они рядышком, прижимались друг к дружке: точно - любовники! Потом встали и пошли себе восвояси. Анита - кошкой за ними. Никто не оглядывался, ничего не подозревал. Негодник все время шептал что-то женщине на ухо (наверное, скабрезности), та хохотала, и Аните без труда удалось проводить их до жилища.

Как оказалось, Тару и незнакомка жили вместе (а никто бы в этом и не усомнился, на них глядючи) во флигеле одного особняка, переделанного в довольно дорогую гостиницу. Это Анита выяснила у хозяйки заведения. Она попросила сдать ей часть того же флигеля.

- Увы, это невозможно, милостивая госпожа. Флигель снят целиком молодой парой. Я могу Вам предложить...

О родившейся альтернативе никто никогда не узнал, потому что, меч взбешенной Аниты начал выползать из ножен, а хозяйка заведения резво побежала к флигелю то ли договариваться с постояльцами, то ли искать некие новые возможности.

- Госпожа! К счастью, все улажено, - докладывала она немного погодя. - Есть там одна небольшая комната с отдельным входом. Обычно я храню в ней садовый инвентарь для ухода за нашим небольшим, но чудесным садиком. Вы его уже видели?

В этом месте речь почтенной Араидины замедлилась, в ней зазвучали горделивые нотки - начался торг.

- Я прикажу все убрать и обставить Ваш номер. Не соблаговолит ли госпожа подождать насколько часов, или, может быть, Вы переедете завтра, сейчас уже поздно?..

- Хорошо. Сейчас, действительно, поздно, я перееду завтра вечером. И чтобы все было готово!

- Не извольте беспокоиться, - хозяйка ловко ссыпала монеты в висевший на поясе кошелек.

Вот так змеей подобралась Анита к своей жертве. Но хоть она и была отчаянной головой, хотелось ей убить Жореса тихо, чтоб никто ее не заподозрил. Поэтому и не напала, когда он с Джаконой возвращался домой. Чего стоило послать ему вдогонку нож? Но вдруг поймают, а дома - Ксантик!.. Вот только зачем она сняла комнату рядом с ними, ведь если что - первая же попадет под подозрение? Ну, да кто его знает, что творится в этой прекрасной головке? Может, это часть какого-то все-таки разумного плана?

Вечером следующего дня, выждав, когда Жорес с Джаконой ушли в трактир, Анита переселилась в свою комнатушку. Устроили ее в целом уютно: кровать, шкафчик, стол со стулом. Большой удачей было то, что, как поняла она после внешнего осмотра флигелька, за стенкой оказалась спальня ее врагов, и стенка эта была тонкой: можно подслушать, например, их планы на завтра. Вдруг выяснится что-то полезное для убийства?

Накануне она с особым усердием, можно даже сказать - остервенением, упражнялась в воинских искусствах (ну, понятно!), поэтому тело ломило как в первую неделю занятий. Анита растянулась на кровати, меч - рядом, и стала ждать. После ночи, поведенной в мечтах о мести, после пяти часов занятий и переезда глаза слипались. Незаметно девушка уснула.

А пока она спит, давайте поразмыслим об одном чуде, которое мы наблюдаем изо дня в день, считаем само собой разумеющимся, и мало кто осознает исключительное значение того, что в мире существует так называемый феномен единения.

Вроде бы ничего особенного: рожденные отдельными сущностями, мы почему-то тянемся друг к другу. Притом, эта тяга проявляется всегда и везде - стоит только дать себе труд ее заметить. Телесная страсть, родительский инстинкт, социальная солидарность - да, конечно. Но, кроме того - мы влечемся к единству всякий раз, когда в каком-либо направлении возбуждается наша страсть. Любая страсть, даже ненависть, ведет к единению.

А ведь можно представить иной мир: пусть бы жили люди сами по себе, пусть общались только в той мере, которая необходима, чтобы обеспечить существование и продолжение рода. Почему нет? Вот мужчина, вот рядом его женщина (их связывает, предположим, любовь и разделение социальных ролей), вот их дети. Ну, а друзья-то зачем? Зачем вглядываться в чужие лица, искать близкие души, радоваться вдруг совпавшему мнению? Остановись, читатель, остановись и задумайся над простым вроде бы вопросом: почему мы ищем дружбу?

Ответов можно дать множество, но лишь один из них верен: фрагменты мира ищут друг друга.

Есть некая сила, толкающая отдельные монады друг к другу. А, значит, есть и цель, ради которой - именно так, а не иначе.

Может быть, эту тягу следует назвать любовью? 'Только любовь по той простой причине, что лишь она берет и соединяет существа их сутью, способна - это подтверждает ежедневный опыт - завершить существа как таковые, объединяя их'. Так писал великий святой, отшельник Арденн-де-Йард. Гонимый и мучимый сомнениями, всю жизнь писал он свой главный труд 'О человеке'. И феномену единения в нем отведена немаловажная роль.

Наверное, чтобы до конца понять глубочайшие прозрения мудреца, тоже нужна целая жизнь, но и мы, простые смертные - не мудрецы, не маги - вчитываясь в бессмертные строки, проникаемся пониманием того, насколько же чудесна и универсальна тяга людей к единению. А главное - насколько божественно необходима!..

...И ведь сказано же в Скрижалях:

'Каждый из вас - часть целого, часть Единого, моя часть. Стремитесь друг к другу. В богатстве многообразия ищите общее'.

Вот и Анита: что тянет ее к Жоресу и Джаконе? Ведь ей необязательно было искать их. Но какая-то сила тянула ее. Эта сила внедрила в нее ненависть и жажду мщения, даровала энергию для погони и когда случайно (?) Анита все-таки встретила шута и царицу, сила эта притянула ее совсем-совсем близко к ним.

Взаимное сжатие почти достигло предела, и вот-вот что-то произойдет. Взрыв, который погубит все на много миль окрест? Взаимное уничтожение? Или непредсказуемый поворот, которыми так богата жизнь?

Увидим.

Проснулась она внезапно, как от толчка, испугалась: вдруг время упущено, а Тару ведь еще жив?! Но нет, за окном совсем темно, рождающаяся луна лишь чуть-чуть разгоняет сжимающие ее со всех сторон объятия мрака. И стоит небесный светильник высоко, а значит, ночи еще и половина не прошла...

Прислушалась - и сквозь тонкую стенку услышала нечто, от чего ее бросило в жар, а кулаки сами собой сжались так, что, в тот момент, наверное, в них ушла вся жизнь Аниты.

В соседней комнате эти двое ласкали друг друга! Их кровать, видно, оказалась прямо по ту сторону стены, и потому она смогла услышать некое тихое равномерное шуршание. Что это такое - Анита поняла сразу. Мужчина упирался ладонями в стену, и в такт его равномерным движениям ладони немного ерзали, отсюда и шорох. Кровать не скрипела, и женщина пока молчала. Но это шуршание!.. Великие Боги! Да как он смеет!

Девушка арбалетной стрелой вылетела из своей двери и изо всех сил заколотила в соседнюю.

- Открывай! Открывай! Открывай, негодяй! Я убью тебя!

За дверью было тихо. Жорес, и Джакона лихорадочно одевались. Какова бы ни была опасность, ее лучше встречать одетым.

А Нита сходила с ума от ненависти. Как, как этот мерзавец смеет еще жить, дышать, любить другую женщину! Странное дело, но для себя она вдруг решила, что самое мерзкое в Тару это то, что он смеет ласкать эту самую другую женщину.

Жорес вынул шпагу и тихонько встал рядом с дверью, которая слегка содрогалась от ударов неведомой, но ярой воительницы.

- Негодяй! Тару! Выходи! Я убью тебя! - Жорес с изумлением услышал имя, придуманное им в Подъездной, когда он так чудесно подшутил над незабываемой Анитой.

Она же била в дверь ногой, понося его отборной бранью. Джакона в дальнем углу занималась чем-то непонятным. Похоже было, что она плетет сеть из каких-то нитей, вынутых из сумы. Вот уж нашла время!

Вдалеке послышались голоса. Это из особняка бежали слуги, чтобы утихомирить разбушевавшуюся гостью, может, даже повязать ее, а нет - так хоть стражу позвать.

Жорес слушал срывающийся голос - и не знал, чего же ему больше хочется: отсидеться за крепкой дверью или... Как хотелось выйти, успокоить девушку, погладить шелковистые локоны Ниточки, а главное - увидеть ее! Позже он с удивлением понял, как же сильно хотел увидеть ее в тот момент и как часто вспоминал о ней, пока с Джаконой добирался до Креса...

Воительница начала уставать. Она заметила заметавшиеся в окнах гостиницы огни, потом - бегущих к ней слуг и, не желая вступать в объяснения, подбежала к закрытым по позднему времени воротам (страж при них куда-то исчез), вскарабкалась по перекладинам и исчезла.

Так нелепо закончилось тщательно спланированное убийство.

Девушка бежала по темным улицам Креса и рыдала в голос. Лицо было совсем мокрым, а слезы катились и катились. Она повторяла: 'Ненавижу, ненавижу', - а потом в изнеможении упала в каком-то укромном уголке, сильно-сильно укусила себя за руку, чтобы эта боль затмила другую, душевную, и когда внутри нее ее же голос громко сказал 'люблю' вместо 'ненавижу', - изо всех сил ударила себя по щеке, потом еще и еще, пока не разразилась новым приступом рыданий.

_________________ПРИМЕЧАНИЯ____________________________________

Главы с 6 по 10 первого тома, приложения и главы второго тома будут выкладываться начиная с 15 марта 2013 г..