I.	КОСТРОМА.

Когда Москва меня поймала,
еще не ведая сама,
какого в плен берет нахала,
тебе я снился, Кострома.

О, Кострома, кого зову я?
Какой-то звательный падеж!
По чьим преданиям тоскуя,
к тебе являюсь на правеж?

Я буду краток, буду кроток,
Но даже прежнее любя,
среди московских вечных пробок
я представлял тайком тебя.

Твои обшарпанные башни,
и стены, где потом бродил.
твои невспаханные пашни,
кресты неприбранных могил.

Твой вечно окающий голос,
который мне не позабыть,
И угро-финский белый волос,
вплетенный в бронзовую нить. 
  
Ты, как ножом рекой разъята,
у богомольца на пути 
лежишь в объятиях заката 
и крест сжимаешь на груди.

Жена под сердцем носит сына,
Он не родился, но живет.
А я, потомок славянина, 
брожу вдоль Волги взад-вперед, 

и озираю дерзким взглядам
полузабытые края,
не ведая, что где-то рядом
решается судьба моя.

Смотрю, как лето умирает
на древнерусских берегах,
и осень все не наступает,
от нас застрявши в двух шагах.

Но вот она к реке спустилась,
И в воду уронивши прядь,
шепнула: счастье вам приснилось,
и время повернулось вспять.

Опять пылать в Москве пожару,
опять Димитрию играть
с убийцей в ножечки, и кару
вы сами сможете избрать.

Опять скрываться Михаилу,
сбежав в знакомый монастырь.
И пусть земля хлеба родила,
но вам достанется пустырь.

И если выкинув коленца,
Судьба добьется своего,
и воскресит для вас младенца,
то вы повесите его.

Что ты плетешь, сама не знаешь,
какой-то бред, како-то сон.
Ты, осень, вспыхнешь и растаешь,
но почему в крови затон

прибрежный, словно листопадом
прикрыли след глубоких ран,
и омут дышит смертным хладом...
Куда завел ты нас, Иван?