Аннотация: Финалист четвёртого Конкурса Остросюжетного Рассказа. В десятке лучших.
Субботний полдень. Мясной склад умирает в жарком аду июля.
Желтые автопогрузчики попрятались в тень, словно дворовые собаки, а огромные белые фуры-рефрижераторы плавятся под солнечной радиацией. Кругом - ни души. Движения нет. Лишь ленивый ветерок шевелит измазанные жиром полиэтиленовые мешки, да гоняет по двору песочную пыль...
Она приезжает в чёрном "шевроле".
Машина делает широкий круг по двору и останавливается в тени пыльных каштанов. Инспекторша выбирается из авто, скидывает тяжёлый пиджак и лёгким движением перебрасывает его через плечо. Её волосы развеваются на ветру, как у девушки из рекламы.
Она неожиданно хороша собой: шатенка под сорок, но с ух-ты фигуркой и потрясными ножками. Всё при ней. На глазах тёмные очки. Сумочка в руке. Серый юбочный костюм обтягивает приятные округлости именно так, как надо. Я любуюсь ею.
Мы встречаемся на солнечной стороне двора и одновременно протягиваем руки.
- Марина.
Она намного старше, но представляется только по имени. Мне это нравится.
- Денис.
Марина сдвигает солнцезащитные очки на лоб и мы встречаемся взглядами. Глаза у неё чудесно-изумрудные: зелёные, блестящие. Они сверкают на ярком солнце
- А вы не похожи на налогового инспектора,- невольно вырывается у меня.
Она смеётся:
- Не хватает значка доллара, мерцающего в глазах?
- И ещё стервозного вида, - я тоже улыбаюсь.
Внезапно она вновь накидывает маску деловитости, берёт меня под локоть и ведёт к складу.
- Извините, что пришлось вызвать вас в ваш выходной, Денис.
- Бывает, - вздыхаю я. - Опись при вас?
Она кивает и хлопает ладошкой по кожаному животу своей сумочки. Я продолжаю:
- По-быстрому справимся. Партия совсем небольшая.
Мы поднимаемся по ступенькам, увязнув в густой тени холодильного склада.
После одуряющей уличной жары в предбаннике царит райская прохлада - воздух здесь влажный, чуть кисловатый, его можно попробовать на вкус. Жирные мухи жужжат под потолком.
- Это предбанник, - говорю я, повернувшись к Марине. - Здесь можно покурить, пообедать, или просто посидеть, если хочется. А вон за той дверью уже начинается холодильный склад... Вы никогда здесь не бывали?
- Не приходилось.
- Тогда добро пожаловать на экскурсию в морозилку. А сейчас давайте присядем. Нужно немного остыть после улицы. Иначе простыть можно запросто.
-А сопли нам не нужны.
- Точно.
Мы плюхаемся в кресла друг напротив друга. Она ставит сумочку на колени, бросает на меня свой зелёный взгляд:
- Здесь мрачно.
- Как в морге, - подмигиваю я.
После этого мы молчим. Часы над дверью показывают десять минут первого.
Мы проходим через тяжёлые металлические двери и оказываемся в длинном кафельном коридоре. Здесь уже по настоящему прохладно - около десяти градусов по Цельсию. Мертвенный свет дневных ламп усиливает ощущение мороза.
- Может стоило предложить вам накидку? - говорю я, обернувшись через плечо. - У меня есть лишняя чистая спецовка. Хорошая, на меху...
-Не стоит. Думаю, мы не станем задерживаться.
- Справимся по-быстрому, - уверяю я.
Мы, тем временем, проходим мимо целого ряда дверей - тяжёлых, массивных дверей, напоминающих банковские сейфы. Над каждой дверью висит табличка с номером. Возле каждой двери висит термометр.
- Холодильники, - киваю в сторону. - Наша партия в одиннадцатом.
Если не считать звуков шагов - шелест кроссовок, стук босоножек - нас окружает лишь гудение холодильных установок: бесконечная буква "у".
Наши отражения пляшут на неровностях кафельных плит.
Холодильник N11 притаился в самом конце коридора. Очередная массивная дверь, ждущая команды, чтобы спрятаться в стену. Рядом с дверью - выключатель, а также электронный термометр. Марина смотрит на него и присвистывает:
- Ого! Минус пятнадцать!
- Ещё не поздно сбегать за накидкой.
- Да ладно, - она отмахивается, - Я не мерзлячка. Открывайте же, Денис.
Я жму на красную кнопку, и из холодильника доносится лёгкий свист.
- Распаровка, - сообщаю я. - Дверь открывается автоматикой, но из-за температуры, сами понимаете, механизм смерзается. Поэтому перед открытием нужно обязательно отпаривать дверь, чтобы не спалить движок.
- Как всё серьёзно...
Я так и не понял, ёрничала она или говорила серьёзно.
- Открываем.
Зелёная кнопка.
Тяжёлая дверь надсадно скрипит и отъезжает с сторону. Из полутьмы холодильника выплёскивается пар, похожий на болотный туман. Тело облизывает морозом. Мы словно прорубили окошко из июля в февраль. Открыли прямой портал в зиму.
- Не будем задерживаться, чтобы не выпускать холод.
Мы растворяемся в клубах пара и гудении нагнетающих компрессоров. Тяжёлая дверь захлопывается.
- Пункт первый, - я указываю на длинный ряд свиных туш, свисающих на крючьях с потолка. - Пятьдесят единиц польской свинины, прямиком из Кракова. Отгружено вчера. Сверяйтесь с описью и пойдём дальше.
Она подходит к мясному ряду и принимается, беззвучно шевеля губами, пересчитывать выпотрошенные трупы свиней. Изо рта Марины вырываются облачка пара, которые тут же растворяются в вымороженном воздухе громадного холодильника.
Наконец она кивает, ставит аккуратную галочку в бланке описи и поворачивается ко мне. Щёки уже сверкают настоящим зимним румянцем:
- Что дальше?
- Куры.
Стараясь не застывать, я бодрым шагом веду Марину вдоль строя окороков - прямо к стеллажам с куриными тушками. От стен разит холодом : мороз, кажется, можно увидеть. Он, словно кристальная ледяная волна, сочится из стен, окутывает тебя с головы до ног, отнимает тепло. Подошва кроссовок начинает скрипеть на замызганном кафеле - это резина теряет свою эластичность, сжимается и съёживается.
Марина дрожит. Я пытаюсь отвлечь её:
- Дрожь - это нормально. Это превентивная мера защиты организма от холода. Скелетные мышцы сокращаются, стимулируя расширение сосудов. Организм пытается усилить приток тепла к коже.
- А гусин-ная к-кожа?
- Это другое. Просто волоски на вашем теле в лёгком охренении от происходящего.
Она пытается улыбаться.
Мы подходим к стеллажам - на них серебрится иней, а синюшные тушки несчастных бройлеров лежат бесформенными грудами. Это словно дворик непостижимого куриного Освенцима февральской ночью.
- Пункт второй. Куры. Тысяча двести тушек. Можете пересчитывать все подряд, но если не хотите проторчать здесь до ужина, то просто посчитайте полки. На каждой помещается около пятидесяти штук.
Она внимает моему совету и считает полки. Когда доходит до седьмого стеллажа, неоновые лампы над головой внезапно вспыхивают и тут же гаснут. Инспекторша вскрикивает. Я слышу звонкий лязг, словно порвалась натянутая струна - в следующий миг понимаю, что это просто обороненная шариковая ручка зазвенела по кафелю.
В кромешной тьме я нащупываю плечо своей спутницы:
- Не переживайте. Сейчас включится запасной генератор. Всё автоматизировано.
Не успеваю я договорить, как лампы снова загораются - но не все. Оживает примерно половина.
- Сгорели наверное... Ладно, если хотите - сходим в предбанник, погреемся. Я кофе сварю.
- П-прекрасно. Только с к-курами закончу.
- Договорились.
Я нажимаю на красную кнопку распаровки, но ничего не происходит.
Щёлк! Щёлк! Никакого эффекта.
- В чём дело?
Я вдавливаю кнопку ещё несколько раз, но тщетно. Дверь застыла, скованная налипшим инеем и льдом.
- Наверное это из-за перепада напряжения... схема распаровки сгорела. Как лампы.
- И это значит, что мы... что мы здесь..?
- О, нет. Это мелочи. Здесь вполне надёжная система. Выберемся.
- Давайте скорее.
- Сейчас, сейчас. Нужно только счистить лёд, и всё будет в порядке, - я оглядываюсь в поисках подходящего предмета и замечаю в углу длинный крюк из нержавейки - на таких, обычно, подвешивают туши. Ледяной металл обжигает мне пальцы.
- Отойдите, пожалуйста.
Она подвигается, и я счищаю лёд. Прохожусь по направляющим, скребу стыки на уплотнителях и тщательно обстукиваю торец.
- Ну вот и всё, - я тянусь к зелёной кнопке.
Внезапно внутри двери что-то скрипит, скрежещет и стучит. Взвывший, было, двигатель снова умолкает. Остаётся лишь гудение компрессоров и звуки перепуганного дыхания за спиной.
У меня в голове словно взрывается бомба.
"Сломалась тяга".
Несмотря на жуткий мороз, лицо у меня пылает. В ушах воет сирена.
Самим нам уже не выбраться.
Я поворачиваюсь к Марине. В призрачном свете одинокой лампы, её лицо напоминает маску.
- Кофе отменяется, - говорю я.
Сначала мы хотели вызвать на помощь, но потом я подумал о тех тоннах металла, что нависли над нами. О слоях теплоизоляции, о вентиляционных колодцах, о трубках с фреоном, о компрессорах и испарителях.
Конечно... конечно здесь никогда не было приёма. И не будет никогда. Мобильники не звонят из ледяной могилы.
Я сразу понял в какой скверный переплёт мы попали. Минус пятнадцать по Цельсию. Выхода нет. Джинсы и футболка против жуткой морозилки. Игра началась.
Её сумочка давно валяется на полу, а сама инспекторша стоит как изваяние, скрестив руки и обняв себя за плечи.
- Кто-нибудь знает, что вы здесь?
- Разумеется! Шеф знает.
- И вы договорились созвониться с ним после инспекции?
- Нет. Отчёт нужен к понедельнику.
Она яростно приседает - снова и снова, в тщетных попытках разогнать кровь. И с каждым приседанием её короткая юбка поднимается по бедру всё выше. Это как наваждение, я не могу отвести взгляд.
- Кто-нибудь вас дома ждёт? Муж? Дети?
-Нет.
- И меня - никто. А значит нас не хватятся до самого понедельника.
Она в ярости размахивает руками, выстреливая в меня облачком углекислоты:
- Безумие! Мы уже через час превратимся в снеговиков!
Я смотрю на часы: пятнадцать минут второго.
- Нам нужно продержаться. До понедельника. Сорок часов.
Она дрожит уже беспрерывно. Её зубы стучат, как дешёвые костяные кастаньеты. И не только от холода.
Я приказываю Марине идти к центру холодильника и ждать меня там. Сам же обшариваю склад в поисках вещей, которые могут пригодится. Удивительно, какое значение в критических ситуациях приобретают самые обычные вещи. Я нахожу забытую кем-то газету. Грязный фартук. Кучу картонных коробок из-под импортных окорочков. Драные полиэтиленовые мешки. Деревянный ящик. Обрывки фольги.
Все эти сокровища я волоку к Марине.
- Вы курите?
- Б-бросила.
- Ладно. Нормально. Я курю и у меня есть зажигалка. А значит скоро будет костёр. Держитесь.
- Д-держусь, - бормочет она присев на корточки, и прижав колени к подбородку. Зубы её выстукивают звонкую дробь - я боюсь, как бы они не раскрошились... Но в то же время я знаю, что дрожь - хороший знак. Пока мышцы дрожат, это значит, что организм сопротивляется. Гораздо хуже, когда дрожь прекращается...
Я вытряхиваю её сумочку на пол - по кафелю расползаются разные мелочи. Косметика, ручки, скрепки, какие-то бумажки, прокладки. Самая обычная женская дрянь. Бумажки меня интересуют особо. Деньги, обёртки, даже злосчастная опись - всё сгодится для костра. Бумаги нужно много, потому что все доски которые у меня есть - сырые. Они в инее.
Внезапно - победа. Я нахожу флакончик духов.
Растопка!
Я срываю колпачок зубами - пальцы уже не способны работать с мелкими предметами. Подушечек я вообще не чувствую.
Дорогие духи льются на доски от разломанного ящика. Под доски я пихаю бумажки - один мятый шарик, другой, третий.
Гори! Гори! Разгорайся, чёрт тебя дери!
И он разгорается, мой костёр. Сначала слабый, неуверенный, потом - всё более и более храбреющий. К одуряющему аромату французских духов примешивается вонь горелого дерева. Вялый дымок поднимается к потолку и высасывается наружу через решётки вентиляции.
- М-мы можем жечь пластик, - говорит Марина, заиндевевшими губами, - З-здесь много пластика.
"Не так уж и много" - думается мне. - "До понедельника его точно не хватит".
Марина практически обнимается с костром. От её волос валит пар. С ресниц стекает расплавившийся иней, увлекая за собой макияж. Её лицо сползает, как маска, но она, почему-то становится ещё красивее. Бледная кожа, размазанная тушь... Готическая красавица.
Мы сидим над костром, как пещерные люди в ледниковый период. Не хватает лишь тёплых шкур. О, да! Шкуры бы не помешали...
- Держи фартук,- я протягиваю ей грязную тряпку. - Обвяжи вокруг ног. А то в такой юбке мне на тебя смотреть холодно.
Марина с благодарностью принимает злосчастную тряпочку. Но я понимаю, что этих мер для утепления недостаточно. Совсем недостаточно. Холод хищным зверем рыщет вокруг - кусает за щёки, за уши, за нос. Куда дотянется туда и кусает. Мочки ушей болят невыносимо. Пальцы ног тоже побаливают.
Марине даже хуже, чем мне. У меня хоть носки и кроссовки есть, а у неё - одни только босоножки. Я думаю, как согреться, но в голову ничего не приходит. Это проклятие какое-то - мысли отказываются приходить в холодную голову.
Я беру кусочки найденной фольги, слегка подогреваю их над костром и протягиваю Марине:
- Оберните ступни.
Она чуть не плачет от удовольствия. Соприкосновение с горячей фольгой для неё сейчас - лучший подарок.
Взгляд мой падает на рассыпанную косметику. Чёрт, какой же я дурак! Все эти кремы, помады, они же пригодятся! Северные народы мажут кожу жиром убитых животных, чтобы избежать обморожений - так почему мы не можем поступить также? Я протягиваю ей крем для рук, а себе оставляю помаду. Марина сразу понимает мою задумку и принимается размазывать розоватую жидкость по лицу, захватывая шею и уши. Я поступаю точно также с помадой.
Теперь мы напоминаем двух уродов: словно с ярмарки сбежали. Но смеяться почему-то не хочется.
- Мы можем бегать, - шепчет Марина. - Бегать, прыгать, приседать и отжиматься. Мы согреемся движением.
- Самоубийство, - шепчу я в ответ. - Мы только вспотеем. А когда остановимся - замёрзнем моментально.
Костёр потрескивает совсем рядом. Наш страж, наш защитник. Наше божество, защищающее от сил хаоса и тьмы. От холода мысли начинают путаться, безумно хочется спать, но я знаю что уснуть сейчас - это умереть.
Я подогреваю газету над костром, пока края не начинают тлеть. После этого запихиваю её под футболку. Блаженство...
Мы кутаемся в грязный упаковочный полиэтилен, утепляемся картоном, жмёмся ближе друг к другу. Ласкаем робкое пламя. Доски горят сырые, и поэтому костёр иногда плюётся искрами и угольками. И тогда или я, или Марина подгребаем эти тлеющие драгоценности обратно - ни одна крупица тепла не должна пропасть.
- Знаешь, - говорю. - Я как-то слышал одну историю. О морозе. Раньше ведь даже пытали вот так - выводили на мороз, на ветер, обливали водой и ждали пока человек начнёт замерзать...
- У-ужас.
- Да. И знаешь - человеческий организм забавная штука. Если его прижать, он очень даже хорошо борется за выживание. Некоторые выдерживали по четырнадцать часов такой пытки, представляешь? Четырнадцать... даже представить сложно. Голые, без одежды. Плюс ветер.
- Тщщщ! - она прикладывает палец к губам. - Расскажи лучше о чём-то... более тёплом.
И я рассказываю. Рассказываю об июльской жаре, которая осталась снаружи. О своих планах выбраться на море в этом году. О тёплых ночах. О южных ветрах. О пустынях.
Иногда я поднимаюсь, чтобы принести несколько пластиковых ящиков из дальнего угла склада. Они горят плохо, сильно чадят, а от их синтетической вони кружится голова. Но мы всё равно их жжём и вдыхаем ядовитые пары, потому что они - тёплые.
- Сейчас бы выпить.
Я знаю, что алкоголь убил бы нас очень быстро, но всё равно соглашаюсь. Мы разговариваем шепотом и дышим неглубоко, через нос. Так сохраняется больше тепла.
- Я ног не чувствую, - говорит Марина.
Мы сидим с ней плечом к плечу, рука к руке. И внезапно она говорит:
- Я слышала когда-то... самый лучший способ согреться - это тепло другого человека, - и смотрит на меня зелёными глазами.
- Я тоже такое слышал, - говорю.
И она перебирается ко мне. Садится спереди, спиной ко мне, даёт возможность обнять себя.
И я обнимаю. Руки проскальзывают под пиджак, под блузку, ищут места потеплее, растирают закоченевшее тело. Мои плечи окутывают её плечи. Моя щека прижимается к её щеке. И вот мы уже в другом мире, мы уже не в холодильнике. Нам тепло. Мы дышим ядом сгорающего пластика и смотрим на ярко-оранжевые соцветия костра. Сквозь гул компрессоров, сквозь скрип ржавых крюков, на которых раскачиваются потревоженные дымом туши, я слышу два слова:
- Возьми меня.
Нет. Мне показалось. Она мне в матери годится, это просто сон. Я сплю и вижу ядовитые сновидения.
Упругие груди Марины пружинят под пальцами и мне становится жарко. Она тоже не экономит тепло и начинает дышать глубоко, задыхаясь от прилива желания.
И это случается. Конечно случается...
Словно сон помутнённого разума. Я зарываюсь лицом в её волосы, кусаю их, наслаждаюсь ими. Она тоже походит на дикое животное - рычит и стонет, словно волчица в холодном логове. И я вхожу в неё. Глубже. Ещё глубже. Совсем глубоко. Там, в глубине, она тёплая. Внутри неё живёт тепло.
Не знаю, сколько это продолжается. Мы спариваемся под взглядами убитых свиней и безголовых кур. Спариваемся в ледяном сумраке, в клубах пара, стекающего с наших разгорячённых тел.
Пока не гаснет проклятый костёр.
Я просыпаюсь. Марина спит в моих объятиях, её дыхание совсем поверхностное, неуловимое. С лица согнан весь румянец, кожа напоминает мрамор. Я пытаюсь пошевелить рукой, но не могу - выпачканная выделениями наших тел, кисть моя примёрзла к кафелю. Я пытаюсь освободиться, и это тут же получается - но клочок кожи остаётся на полу. Прилипший. Примёрзший...
Боль - неописуемая. Из глаз брызжут горячие слёзы, прожигая дорожки на мёрзлой пашне лица.
Я пробую подняться - и падаю. Ноги не держат, такое ощущение, будто у меня вообще их нет. Лицо жжётся. Мочки ушей, нос - всё это уже не моё. Прикоснись - отломается. Пальцы на руках побелели и не двигаются. Я пока могу согнуть ладошку, но над пальцами власти уже нет.
Мне остаётся только ползать. Я словно краб на песчаной отмели.
Я подползаю к тлеющим углям, ощущая как загустевшая кровь переливается в моём умирающем теле. Пол возле костра ещё тёплый. Я сгребаю угольки в кучу, обжигая руки - но боли не чувствую.
Это смерть.
Даже мысли замерзают. Сердце бьётся редко-редко - я живой труп. Пока живой.
Часы... часы? Они сломались. Остановились. Цифры - погасли. Я не знаю сколько прошло времени, не знаю сколько осталось. Наверное скоро сюда придут люди... должны придти. Обязаны спасти нас. Вернуть в лето. Окунуть в жару.
Жечь больше нечего. Мы сожгли уже всё - весь мусор, доски и пластик, сожгли сумочку и даже солнцезащитные очки. Осталось сжигать себя, по частям.
Внезапно я вспоминаю один факт. О котором прочёл когда-то. Удивительно, как он раньше мне в голову не пришёл... Здесь же полно мяса. Значит и жира тоже. А ведь он горит! Из жира тюленей выходят неплохие обогреватели для эскимосов.
Я ползу к тушам - или только кажется, что ползу. Пальцы скользят по кафелю, а я не продвигаюсь ни на миллиметр. Хочется плакать от бессилия. Потом я понимаю, что мёрзлый жир свиных туш мне не помощник. Я не смогу растопить его даже во рту. А мёрзлый он ни за что не будет гореть.
Мозги отключаются. Онемение поднимается всё выше по ногам - я не чувствую ничего ниже пояса. Кожа как стекло. А руки... с руками хуже. Ещё хуже.
Рядом лежит Марина. Сознание ещё брезжит в её глазах. Она дышит в потолок, но пара почти нет - лёгкие не успевают нагреть поступающий воздух. На её губах поблёскивает лёд. Волосы примёрзли к кафелю. На лице - корка замёрзшего крема.
Нутром я-то понимаю, что нам конец, а вот мозг сдаваться не хочет. Ледяная кровь, омывающая его извилины, подсказывает самые жуткие варианты спасения.
"Раздень её. Одень себя".
"Выживи. Выживи сам".
"Сними её одежду и надень на себя".
Моя рука нащупывает на полу что-то твёрдое, ледяное, тяжелое... Крюк. Острый крюк на длинной ножке. Я шевелил им костёр. Им же я соскабливал лёд с дверей, когда пытался открыть их.
Да, да. Крюк!
Марина ничего не говорит. Она просто смотрит.
Смотрит, как я снимаю с неё одежду - пиджак, блузку, юбку. Бельё снимаю. Некоторые вещи приходится отдирать с кусочками приставшей кожи.
Всё это надеваю я. Это трудно, потому что руки и ноги не сгибаются. Пальцы не слушаются, но я заставляю себя бороться со своим телом. Вопрос выживания.
Но одежды мне мало.
Тогда я беру крюк и поднимаю его над головой, сжимая обеими руками - одной я уже не в силах его удержать.
А Марина просто смотрит. Смотрит своим потускневшим зелёным взглядом. Ждёт чего-то...
У меня снова есть костёр. Эскимосы правы - из жира выходят отличные обогреватели. Хорошие, прямо скажем.
Неплохие.
Мой костёр чадит и коптит. Воняет просто жутко - так пахнут жжёные волосы... целая копна коричневых волос, пропитанных жиром.
Мне снятся французы. Французы, покидающие Москву. Снятся их мундиры, их породистые лошади. Поговаривают, что эти бравые драгуны распарывали своим жеребцам животы и грели задубевшие руки в горячей крови и во внутренностях.
Они грелись...
Как я.
Жира осталось совсем немного. В её стройном теле и не могло его много быть. Это топливо скоро догорит. Что делать дальше - не знаю. У меня закончились кошмарные идеи. Какие-то мысли ещё копошатся в мозгу, но это не более чем утки в замерзающей полынье.
Ладно, поживём-посмотрим. Пока мне тепло. Её тело согревает меня. От её внутренностей поднимается пар...
Я знаю, что пройдёт час, максимум - полтора, и Марина превратится в очередную мясную тушу, каких очень много на этом складе. Превратится в выпотрошенный, заледеневший труп.
Что ж, по крайней мере у меня есть эти час-полтора. Может быть этого хватит. Может быть уже понедельник. Может быть сюда идут люди, которые вернут меня в лето. Окунут в жару. Искупают в зное. Испепелят электричеством. Сожгут на костре. Прижгут калёным железом. Сварят в масле. Поджарят на медленном огне. Утопят к кипящей смоле нижнего ада...