Швейцер А.Д. : другие произведения.

Теория перевода

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 4.53*13  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    А.Д.Швейцер ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА (статус, проблемы, аспекты) см. книгу в формате pdf http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Linguist/shveyz/index.php
Швейцер А.Д. Теория перевода (статус, проблемы, аспекты) ОГЛАВЛЕНИЕ От автора. . . . . Г л а в а I. Статус теории перевода . . . . Предмет теории перевода. . . . Теория перевода и контрастивная лингвистика . . . . Теория перевода и социолингвистика . . . . . . Теория перевода и психолингвистика . . . . Теория перевода и лингвистика текста . . . . . Теория перевода и семиотика . . . . . . Г л а в а II . Сущность перевода . . . . Перевод как акт межъязыковой коммуникации . . . . . Языковые и внеязыковые аспекты перевода....(ч.1) . (ч.2). (ч.3). . . Определение перевода . . . . Г л а в а III . Эквивалентность, адекватность, переводимость.. . Уровни и виды эквивалентности... . . . Эквивалентность и адекватность.... . . . . Переводимость . . . . . . Г л а в а IV . Семантические аспекты перевода . . . . Значение и смысл . . . . Мотивы и типы переводческих трансформаций на компонентном подуровне семантической эквивалентности . . . Мотивы и типы переводческих трансформаций на референциальном подуровне семантической эквивалентности . . . Г л а в а V. Прагматические аспекты перевода . . . Прагматические отношения в переводе . . . Коммуникативная интенция отправителя . . . Установка на получателя . . . Коммуникативная установка переводчика . . . Г л а в а V I . Текст и перевод . . . Связность текста и перевод . . . Стилистика текста и перевод . . . Заключение . . . Литература . . . Summary . . . 3 6 6 10 15 21 28 36 42 42 48 67 76 76 92 99 111 111 118 123 145 145 147 152 172 178 178 183 205 208 212 Швейцер А.Д. Теория перевода (статус, проблемы, аспекты). М., 1988. ISBN 5-02-010882-0 В книге рассматривается современный статус теории перевода, ее предмет и отношение к другим дисциплинам. На основе единой концепции, с привлечением широкого фактического материала, анализируются фундаментальные проблемы переводоведения - сущность перевода, эквивалентность, адекватность и переводимость, а также семантические и прагматические аспекты перевода, освещаются проблемы перевода, непосредственно связанные с теорией текста. Для лингвистов, переводчиков, преподавателей русского и английского языков. Научное издание Швейцер Александр Давидович ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА: статус, проблемы, аспекты Утверждено к печати Институтом языкознания АН СССР Редактор издательства В.С. Матюхина Художник A.B. Денисова Художественный редактор И.Д. Богачев Технический редактор М.Н. Серегина Корректор ЭЛ,. Алексеева Набор выполнен в издательстве на электронной фотонаборной системе

ОТ АВТОРА

  
  
   В написанной в начале 70-х годов книге "Перевод и лингвистика" автор
  
   попытался наметить некоторые пути разработки лингвистической теории
  
   перевода, ориентированной на перевод как коммуникативный процесс, как
  
   процесс поиска решения, и показать перспективы, которые открывали
  
   перед теорией перевода лингвистические течения, выдвинувшие на первый
  
   план изучение языка в действии.
  
   С тех пор у нас в стране и за рубежом наблюдалась значительная
  
   активизация научного поиска в области изучения перевода. Появилось
  
   немало серьезных фундаментальных исследований, в том числе и
  
   лингвистических, проливающих новый свет на сущность процесса перевода
  
   и его закономерности. Теории перевода был посвящен ряд международных и
  
   национальных конференций и симпозиумов, среди которых следует отметить
  
   Всесоюзную конференцию по теории перевода, состоявшуюся в Москве в
  
   1975 г., Международный симпозиум по контрастивной лингвистике и теории
  
   перевода в Трире и Саарбрюкене в 1978 г., Международные конференции по
  
   теории перевода в Лейпциге в 1981 и 1986 гг. Проблемы теории перевода
  
   обсуждались на XIV Международном конгрессе лингвистов в Берлине
  
   (1987).
  
   Мощным стимулом для активизации научных исследований в этой
  
   чрезвычайно важной, интересной и еще до конца не познанной области
  
   послужили, с одной стороны, потребности современного общества, в
  
   котором перевод играет все более значительную роль, а с другой -- новые
  
   достижения языкознания в таких областях, как лингвистика текста,
  
   синтаксическая семантика, коммуникативная лингвистика, социо- и
  
   психолингвистика. Особое значение в создании благоприятных условий для
  
   развития теории перевода имел поворот современного языкознания от
  
   ориентации на имманентные свойства языка и на статические описания
  
   внутрисистемных отношений к установке на раскрытие связей между языком
  
   и человеком, между языком и обществом, на выявление динамики
  
   функционирования языка в реальных ситуациях общения.
  
   В то же время и теория перевода, расширив свои горизонты под влиянием
  
   названных направлений, в свою очередь обогатила языкознание новыми
  
   данными, расширившими наши представления о природе и
  
   функционировании языка. В самом деле, будучи уникальной сферой
  
   речевой деятельности, где соприкасаются друг с другом не только разные
  
   языки, но и разные культуры, а порой и разные цивилизации, перевод
  
   является естественной экспериментальной лабораторией, в которой
  
   многие лингвистические теории подвергаются "проверке на прочность".
  
   Вместе с тем надо признать, что богатейшая практика перевода еще ждет
  
   своего теоретического осмысления. Нами сделаны лишь первые, хотя и
  
   многообещающие, шаги в познании процесса перевода. По-прежнему идут
  
   споры вокруг таких фундаментальных проблем, как статус теории
  
   перевода, сущность перевода, определение его границ, или, иными
  
   словами, четкое разграничение перевода и различных видов
  
   квазипереводческой деятельности, переводимость, адекватность и др. Эти
  
   проблемы, которые волновали пионеров теории перевода еще в 40 -- 50-е
  
   годы, за последнее время как бы отошли на задний план в силу
  
   повышенного интереса к процессуальным и семиотическим аспектам
  
   перевода, но из этого не следует, что они утратили свою актуальность.
  
   Сейчас в центре внимания теоретиков перевода оказались такие важные
  
   вопросы, как эквивалентность и ее типы, процедуры и стратегия перевода,
  
   перевод как коммуникативный акт, прагматика перевода. При этом
  
   далеко не всегда удается выявить взаимосвязь между этими аспектами
  
   перевода и их отношение к названной выше традиционной проблематике.
  
   Именно эту цель преследует настоящая книга, которая, разумеется, не
  
   может претендовать на полное и исчерпывающее освещение поставленных в
  
   ней вопросов, а может лишь -- в лучшем случае -- предложить ряд
  
   ориентировочных решений и стимулировать научный поиск в намеченных
  
   направлениях.
  
   В книге развивается ряд положений, впервые выдвинутых в "Переводе и
  
   лингвистике" (М., 1973), в частности положения о функциональном
  
   инварианте перевода, о "методе проб и ошибок" как способе реализации
  
   переводческого решения, о функциональных доминантах текста как
  
   определяющем факторе стратегии перевода, о динамической модели
  
   перевода, о иерархии "фильтров", определяющих выбор варианта, о
  
   вероятностном характере переводческих закономерностей.
  
   Вместе с тем в книге рассматривается и ряд проблем, либо вовсе не
  
   получивших освещения, либо затронутых лишь вскользь в "Переводе и
  
   лингвистике". К ним относятся уровни эквивалентности, переводимость,
  
   социальная обусловленность перевода, нормы перевода, перевод в свете
  
   теории текста и др.
  
   Книга посвящена общетеоретическим проблемам перевода, которые
  
   иллюстрируются в основном переводами с английского языка на русский и
  
   с русского на английский. Но при этом книга не ориентирована на частную
  
   переводческую проблематику, обусловленную спецификой русского и
  
   английского языков. Точно так же она не ограничена каким-либо
  
   конкретным жанром перевода. Многочисленные примеры из
  
   художественного перевода приводятся в ней лишь с целью выявить на их
  
   материале общие закономерности перевода, поскольку художественный
  
   перевод с широтой его функционального диапазона и с разнообразием
  
   используемых в нем языковых средств как нельзя лучше соответствует этой
  
   цели.
  
   Книга состоит из шести глав, в которых рассматриваются различные
  
   аспекты и проблемы переводческой деятельности. Первая глава "Статус
  
   теории перевода" посвящена таким вопросам, как предмет теории перевода, ее отношение к другим дисциплинам -- социолингвистике,
  
   психолингвистике, лингвистике текста и семиотике. Во второй главе
  
   "Сущность перевода" перевод рассматривается как особый случай
  
   межъязыковой коммуникации, выявляются дифференциальные признаки,
  
   отличающие его от других видов межъязыковой коммуникации, описываются
  
   его языковые и внеязыковые аспекты в их взаимодействии, раскрывается
  
   механизм детерминации перевода языковыми и социокультурными
  
   факторами и, наконец, дается определение перевода. Третья глава
  
   "Эквивалентность, адекватность, переводимость" посвящена раскрытию
  
   сущности взаимосвязанных основополагающих категорий теории перевода.
  
   В ней устанавливаются различные уровни (типы) эквивалентности в их
  
   иерархии, выясняется соотношение понятий "эквивалентность" и
  
   "адекватность", различие между адекватным, буквальным и вольным
  
   переводом, выдвигается тезис о релятивном характере переводимости. В
  
   четвертой главе "Семантические аспекты перевода" выясняется отношение
  
   между понятиями "значение" и "смысл" и определяется роль смысла в
  
   процессе перевода. Особое внимание уделяется в ней описанию мотивов и
  
   типов переводческих трансформаций на компонентном и референциальном
  
   подуровнях семантической эквивалентности. В пятой главе
  
   "Прагматические аспекты перевода" рассматривается роль различных
  
   прагматических отношений в процессе межъязыковой коммуникации,
  
   влияние на этот процесс таких прагматических факторов, как
  
   коммуникативная установка отправителя, установка на получателя
  
   конечного текста, коммуникативная интенция переводчика. В шестой главе
  
   "Текст и перевод" конкретизируются те теоретические положения, которые
  
   рассматриваются в главе первой в связи с вопросом об отношении теории
  
   перевода к лингвистике текста. Основное внимание уделено кругу вопросов,
  
   относящихся к проблеме связности текста, а также к стилистике текста. В
  
   качестве материала использованы переводы газетно-публицистических
  
   текстов. Основные итоги исследования подводятся в "Заключении".
  
   Книга задумана как обобщающая, дискуссионная и поисковая. Именно под
  
   этим углом зрения рассматриваются в ней нынешний статус, проблемы и
  
   различные аспекты теории перевода. Оценивая современное состояние
  
   теории перевода, автор в то же время стремился предложить и обосновать
  
   собственную трактовку стоящих перед ней проблем на конкретном
  
   языковом материале, наметить пути их решения. Автор надеется, что
  
   книга будет способствовать дальнейшему продвижению научной
  
   дискуссии, которая ведется по фундаментальным проблемам теории
  
   перевода.
  
   5
  
  
  
   Глава I
  
   СТАТУС ТЕОРИИ ПЕРЕВОДА
  
   ПРЕДМЕТ ТЕОРИИ ПЕРЕВОДА
  
   Играя важную роль в жизни общества, перевод издавна привлекал к
  
   себе внимание литературоведов, психологов, этнографов и лингвистов.
  
   Различные, порой взаимоисключающие, взгляды на сущность перевода и
  
   его принципы, переводимость прослеживаются на разных этапах
  
   развития человеческой мысли [Федоров, 1983; Копанев, 1972]. Вместе с тем
  
   попытки создать научную дисциплину, нацеленную на описание и анализ
  
   этого сложного и противоречивого феномена, имеют сравнительно
  
   непродолжительную историю.
  
   В свое время видный советский лингвист А.А.Реформатский дал
  
   отрицательный ответ на вопрос о возможности создания "науки о переводе",
  
   аргументируя это тем, что поскольку практика перевода пользуется
  
   данными различных отраслей науки о языке, она не может иметь
  
   собственной теории [Реформатский, 1952].
  
   С тех пор прошло более 30 лет. Теория перевода прочно утвердилась как
  
   научная дисциплина. Этому способствовали осознанная общественная
  
   потребность в научном обобщении переводческой деятельности, развитие
  
   языкознания, теории коммуникации и других отраслей знания, обеспечивших
  
   научную базу для изучения перевода, и, наконец, появление серьезных
  
   переводческих исследований, убедительно доказавших возможность и
  
   перспективность создания научного направления для выявления сущности
  
   перевода как процесса межъязыковой и межкультурной коммуникации.
  
   Вместе с тем, как отмечалось выше, ряд принципиальных вопросов,
  
   ответ на которые во многом определяет статус теории перевода, до сих пор
  
   является предметом споров. К их числу относится вопрос о предмете теории
  
   перевода. Так, И.И.Ревзин и В.Ю.Розенцвейг считают, что таковым является
  
   "сам процесс перевода (das Ubersetzen, translating), при котором
  
   совершается переход от одной системы знаков к другой и который может
  
   быть описан в семиотических терминах" [Ревзин, Розенцвейг, 1963, 20--
  
   21]. При этом проводится принципиальное разграничение процесса перевода
  
   и его результата (die Ubersetzung, translation). Нецелесообразность
  
   включения последнего в предмет перевода аргументируется тем, что
  
   ориентированная на результат процесса перевода традиционная теория
  
   перевода строилась как дисциплина нормативная, главной целью которой
  
   было установление результата процесса перевода и выработка критериев
  
   оценки его качества. В то же время "наука, стремящаяся описать перевод как процесс, должна быть не
  
   нормативной, а теоретической" [там же-, 21].
  
   Думается, что столь резкое противопоставление теоретического и
  
   нормативного подхода едва ли оправданно. По-видимому, оно в какой-то
  
   мере отражает свойственное некоторым направлениям структурного
  
   языкознания негативное отношение к учету аксиологических аспектов
  
   языка. Исключение из рассмотрения результатов процесса перевода
  
   неправомерно сужает предмет теории перевода и едва ли способствует
  
   выявлению его сущности. Не следует забывать, что перевод
  
   представляет собой целенаправленную деятельность, отвечающую
  
   определенным требованиям и нормам и ориентированную на достижение
  
   определенного результата. Эти нормы отражают ценностную
  
   ориентацию переводчика, без учета которой нельзя удовлетворительно
  
   объяснить логику переводческих решений. Поэтому можно в целом
  
   согласиться с В.Н. Комиссаровым, который, отмечая известную
  
   нечеткость этих норм, лежащую в основе таких используемых в
  
   переводческой практике оценочных понятий, как "адекватный перевод",
  
   "буквальный перевод" и "вольный перевод", в то же время приходит к
  
   выводу о том, что "противоречивость и недостаточная конкретность
  
   правил и принципов, формулируемых в некоторых работах по теории
  
   перевода, не означает принципиальной ошибочности нормативного
  
   подхода к переводческой деятельности" [Комиссаров, 1980, 150].
  
   По-видимому, едва ли возможно построить теоретическую модель
  
   перевода, не располагая его идеальной схемой с установкой на
  
   определенные результаты. Вопрос о переводческой норме будет
  
   подробно рассмотрен ниже. Сейчас же отметим, что исчерпывающий,
  
   всесторонний анализ перевода возможен лишь на основе учета как его
  
   процессуальной стороны, так и его результатов, или, иными словами, на
  
   основе сочетания динамического и статического подходов. Отсюда
  
   следует, что традиционный переводческий анализ, основанный на
  
   сопоставлении исходного и переводного текстов, имеет такое же право на
  
   существование, как и анализ, прослеживающий процесс перевода в его
  
   динамике.
  
   В то же время сведение задач теории перевода к сопоставлению текстов
  
   также едва ли оправданно. Поэтому вряд ли можно согласиться с Л.С.
  
   Бархударовым, определяющим сущность лингвистической теории
  
   перевода как "сопоставительное изучение семантически тождественных
  
   разноязычных текстов" [Бархударов, 1975, 28].
  
   Выделяя предмет теории перевода и отграничивая его от предметной
  
   области смежных дисциплин, И.И.Ревзин и В.Ю.Розенцвейг приходят к
  
   выводу о том, что теория перевода как наука с собственной
  
   проблематикой, с собственными категориями и методами, должна
  
   строиться преимущественно дедуктивно [Ревзин, Розенцвейг, 1963, 341.
  
   Разумеется, дедуктивный подход к анализу перевода, т.е. подход, при
  
   котором частные положения выводятся из общих оснований (из общих
  
   суждений, правил, законов), вполне возможен и закономерен, хотя
  
   возможность теоретического осмысления перевода путем чистой
  
   дедукции представляется крайне сомнительной. В этом отношении прав
  
   О.Каде, исходящий из того, что чистой дедукции в математическом
  
   смысле не может быть в эмпирических науках, к которым относится теория перевода
  
   [Kade, 1968].
  
   В цитированной выше работе Л.С. Бархударов, определяя перевод
  
   как процесс преобразования речевого произведения на одном языке в
  
   речевое произведение на другом языке, приходит к выводу о том, что
  
   перевод "имеет дело не с системами языков, а с конкретными речевыми
  
   произведениями, т.е. с текстами" [Бархударов, 1975, 27]. С этим
  
   положением высказывает свое несогласие В.Н.Комиссаров, усматривая
  
   в нем подразумеваемую "независимость" или, во всяком случае,
  
   "периферийность" перевода по отношению к языку. В.Н.Комиссаров не
  
   отрицает того, что переводчик действительно имеет дело с речевыми
  
   произведениями. "Но если языковед будет рассматривать перевод лишь с
  
   позиций переводчика, -- пишет он, -- он рискует пройти мимо
  
   существенных черт этого явления, которые включают его в предмет
  
   языкознания, задача которого состоит в том, чтобы в наблюдаемых фактах
  
   речи обнаружить проявление системы языка" [Комиссаров, 1980,27].
  
   Отсюда делается вывод о том, что для лингвистического анализа перевода
  
   тексты и речевой процесс являются лишь исходным объектом
  
   исследования [там же, 30].
  
   В цитированном выше утверждении прослеживается эхо тех
  
   теоретических постулатов, которые в прошлом определяли направление
  
   лингвистической мысли. Согласно этим постулатам в соссюровской
  
   дихотомии "langue--parole" лишь первый элемент, обладающий
  
   чертами системной и структурной организации, является объектом
  
   лингвистического анализа.
  
   С тех пор в методологической ориентации языкознания произошли
  
   существенные изменения. Направление "от речевого материала к
  
   языковой системе" перестало быть единственно возможным
  
   направлением лингвистического исследования. Более того, наметился
  
   заметный сдвиг в сторону изучения речи как таковой, ставшей
  
   предметом исследования в ряде направлений современного языкознания.
  
   Именно эти направления открыли новые перспективы перед теорией
  
   перевода. Поэтому Л.С. Бархударов был, на наш взгляд, совершенно
  
   прав, увидев тесную связь между теорией перевода и такими
  
   лингвистическими дисциплинами и течениями, перешедшими от
  
   изучения языка как абстрактной системы к изучению
  
   функционирования языка в речи, как психолингвистика,
  
   коммуникативный синтаксис, лингвистика текста [Бархударов, 1975, 28].
  
   Исследуя перевод как особый вид речевой коммуникации, теория
  
   перевода не ограничивается анализом его языкового механизма. Ведь
  
   перевод -- это не только взаимодействие языков, но и взаимодействие
  
   культур. В переводе находят свое отражение ситуация порождения
  
   исходного текста и ситуация перевода. Едва ли удастся адекватно
  
   описать процесс перевода, не учитывая того, что он осуществляется не
  
   идеализированным конструктом, а человеком, ценностная и
  
   психологическая ориентация которого неизбежно сказывается на
  
   конечном результате. Именно поэтому в предмет развиваемой в данной
  
   книге теории перевода входит процесс перевода в широком
  
   социокультурном контексте с учетом влияющих на него внеязыковых
  
   факторов -- его социальных, культурных и психологических
  
   детерминантов. Без учета последних едва ли возможно адекватное теоретическое описание перевода и
  
   раскрытие его сущности.
  
   В число компонентов переводческой деятельности, моделируемой в
  
   теории перевода, входят "соприкасающиеся" друг с другом тексты.
  
   Односторонняя ориентация лишь на один из компонентов, подчинение ему
  
   всех остальных смещает перспективу анализа и неизбежно ведет к
  
   недооценке некоторых факторов, влияющих на перевод. Так, Г.Тури,
  
   справедливо критикуя некоторые традиционные варианты теории перевода
  
   за одностороннюю ориентацию на исходный текст (соответствие этому
  
   тексту рассматривается как главная и определяющая черта процесса
  
   перевода), предлагает в то же время иной подход, ориентированный на
  
   тексты перевода, на лежащие в их основе традиции и нормы [Toury, 1980;
  
   1981]. Думается, что этот подход не менее уязвим, чем подход,
  
   ориентированный на исходный текст.
  
   В заключение остановимся на структуре теории перевода. Она
  
   подразделяется на общую теорию, рассматривающую общие
  
   закономерности перевода независимо от его жанровой специфики,
  
   условий его осуществления и особенностей, определяемых соотношением
  
   тех или иных конкретных языков, и частные теории. Последние
  
   существуют в трех измерениях. Прежде всего, среди них выделяются
  
   дисциплины, ориентированные на тот или иной жанр или тип текстов
  
   (художественный, научно-технический, публицистический перевод и др.).
  
   Следующую группу составляют дисциплины, ориентированные на условия и
  
   способ осуществления перевода (устный последовательный, синхронный,
  
   двусторонний перевод и др.). Наконец, еще одной разновидностью частных
  
   теорий является та, которая ограничена той или иной парой языков
  
   (перевод с русского языка на английский, с немецкого на французский и
  
   т.д.).
  
   Между общей и частными теориями существует тесное взаимодействие.
  
   Общая теория создает понятийный аппарат для описания перевода,
  
   раскрывает его общие закономерности и инвариантные черты, тем
  
   самым создавая концептуальную базу для построения частных теорий
  
   перевода. Что касается последних, то они, выявляя конкретные жанровые,
  
   языковые, культурные и психологические детерминанты процесса
  
   перевода, вносят существенные уточнения в данные общей теории и дают
  
   ей материал для обобщения.
  
   Как отмечалось выше, в настоящей книге предлагается вариант общей
  
   теории перевода. Рассматриваемые в ней проблемы (сущность перевода,
  
   эквивалентность, переводимость, нормы перевода и др.) и составляют
  
   предметную область этой теории. Решая эти и другие вопросы, теория
  
   перевода поддерживает тесную связь с другими языковыми и неязыковыми
  
   дисциплинами. Характеристике этих связей посвящены следующие
  
   разделы главы.
  
   ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА И КОНТРАСТИВНАЯ ЛИНГВИСТИКА
  
   Вопрос о соотношении контрастивной лингвистики и теории перевода до
  
   сих пор продолжает оставаться предметом споров. В прошлом нередко
  
   отсутствовала четкая дифференциация этих дисциплин. Так, Я.И. Рецкер в
  
   статье "О закономерных соответствиях при переводе на родной язык", в
  
   которой впервые были сформулированы основные положения одной из
  
   первых лингвистических теорий перевода, теории закономерных
  
   соответствий, писал: "Перевод... немыслим без прочной лингвистической
  
   основы. Такой основой должно быть сравнительное изучение языковых
  
   явлений и установление определенных соответствий между языком
  
   подлинника и языком перевода. Эти соответствия в области лексики,
  
   фразеологии, синтаксиса и стиля и должны составлять лингвистическую
  
   основу теории перевода" [Рецкер, 1950, 156]. Таким образом, сопоставление
  
   языков и языковых явлений фактически отождествлялось с лингвистической
  
   теорией перевода.
  
   Этот взгляд на соотношение теории перевода и контрастивной
  
   лингвистики до сих пор находит свое проявление в некоторых теоретических
  
   построениях, в которых вся проблематика перевода сводится к соотношению
  
   отдельных лексических единиц, морфологических категорий и
  
   синтаксических конструкций в исходном языке и языке перевода. Порой
  
   теория перевода отождествляется не с контрастивной лингвистикой вообще, а
  
   с одним из ее разделов. Так, в известной книге по сопоставительной стилистике
  
   французского и английского языков Ж.-П. Винэ и Ж. Дарбельне порой
  
   ставится знак равенства между понятиями сопоставительной стилистики и
  
   теории перевода [Vinay, Darbeinet, 1958]. В цитированной выше работе по
  
   лингвистической теории перевода Л.С. Бархударов писал: "... можно даже
  
   утверждать, что лингвистическая теория перевода -- это не что иное, как
  
   "сопоставительная лингвистика текста"" [Бархударов, 1975, 28].
  
   Вопрос о соотношении контрастивной лингвистики и теории перевода
  
   детально рассматривается Э.Косериу в докладе на международном
  
   симпозиуме в Трире ("Контрастивная лингвистика и теория перевода: их
  
   отношение друг к другу") [Coseriu, 1981]. Согласно Косериу, контрастивный
  
   анализ языков может осуществляться в различных плоскостях
  
   внутриязыкового структурирования, а именно: на уровне языковой
  
   нормы (т.е. обычных, традиционных реализаций языковых функций), на
  
   уровне типа языка (т.е. принципов внутриязыкового структурирования,
  
   функциональных категорий, рассматриваемых в их взаимосвязи) и,
  
   наконец, на уровне языковой системы (т.е. функциональных оппозиций и
  
   связанных с ними парадигматических группировок, например
  
   лексических и грамматических полей). По мнению Косериу,
  
   контрастивная лингвистика, ориентированная исключительно на тип
  
   языка и языковую систему, имеет ограниченную ценность для перевода.
  
   Это объясняется тем, что в переводе речь идет не о соотношении
  
   функциональных категорий и функциональных единиц. С другой стороны,
  
   контрастивная лингвистика на уровне языковой нормы, которая исследует
  
   фактическое употребление функциональных единиц, охватывает именно ту
  
   сферу, в которой протекает процесс перевода, и совпадает с ней [там же,
  
   193].Э.Косериу, несомненно, прав, когда считает, что системно-структурные
  
   и типологические сопоставления языков могут иметь лишь ограниченное
  
   приложение к переводу. Прав он и в том, что к теории перевода ближе
  
   всего именно та отрасль контрастивной лингвистики, которая
  
   ориентирована на язык в действии. Именно эта отрасль обнаруживает
  
   наиболее тесные двусторонние связи с теорией перевода. Подобно
  
   последней, она имеет дело с речевыми реализациями языковой
  
   структуры, с областью функционирования языка в речи, и, подобно
  
   частной теории перевода, охватывающей два языка, она
  
   однонаправленна (например, проблема нахождения соответствий
  
   деепричастию актуальна лишь для перевода с русского языка и для
  
   контрастивной лингвистики, исходным языком которой является русский).
  
   Вместе с тем едва ли можно согласиться с утверждением, согласно
  
   которому ориентированная на норму и узус контрастивная лингвистика
  
   приравнивается к теории перевода. Независимо от того, какой аспект
  
   языка -- его структурный тип, система, норма или узус -- оказывается в
  
   фокусе сопоставительного анализа, контрастивная лингвистика всегда
  
   нацелена на язык, на конкретную языковую пару, подвергаемую
  
   сопоставительному анализу. Целью ее является синхронное сопоставление
  
   языков, выявление их общих и различительных черт на основе единого
  
   метаязыка, выступающего в качестве tertium comparationis, или одного
  
   из исследуемых языков, выступающего в качестве эталона для
  
   сопоставления.
  
   Что же касается теории перевода, то ее предметом, как отмечалось
  
   выше, является перевод как специфический вид межъязыковой
  
   коммуникации, или, в терминах лейпцигской школы теории перевода,
  
   "языкового посредничества" (Sprachmittlung), а целью -- выявление
  
   сущности перевода, его механизмов, способов его реализации, влияющих
  
   на него внутриязыковых и внеязыковых факторов и регулирующих его
  
   норм. Используя некоторые методы, заимствованные из других
  
   языковедческих дисциплин (например, компонентный анализ), теория
  
   перевода в то же время разрабатывает и свои собственные методы
  
   описания и анализа процесса перевода. К ним относятся некоторые
  
   методы моделирования перевода -- модель "динамической
  
   эквивалентности" Ю.Найды [Nida, Taber, 1969], коммуникативные
  
   модели О.Каде [Kade, 1968] и А.Поповича [Попович, 1980], методы
  
   переводческого эксперимента [Рецкер, 1974, 63-75] и др.
  
   Исследуя соотношение между функциональными единицами языка А
  
   и языка В, контрастивная лингвистика создает необходимый фундамент
  
   для построения теории перевода. В самом деле, многие переводческие
  
   трансформации, составляющие "технологию" перевода, восходят в
  
   конечном счете к функционально-структурным расхождениям между
  
   "сталкивающимися" друг с другом в процессе перевода языками. Между
  
   данными контрастивной лингвистики и данными теории перевода во
  
   многих случаях наблюдается каузальная связь. При этом контрастивная
  
   лингвистика в ряде случаев отвечает на вопрос о том, почему в переводе
  
   осуществляется та или иная операция. Так, в английском языке для
  
   обозначения движения часто используется глагол, содержащий
  
   сопутствующий движению признак -- шум, вибрацию и т.п. В русском
  
   языке этот сопутствующий признак, как правило, описывается с
  
   помощью глагола движения в сочетании с наречием, предложно-именным
  
   сочетанием или деепричастием. Ср. следующий пример из перевода на
  
   английский язык рассказа М.Ю.Лермонтова "Фаталист":... все глаза,
  
   выражая страх и какое-то неопределенное любопытство, бегали от
  
   пистолета к роковому тузу, который, трепеща на воздухе, опускался
  
   медленно -- With bated breath and eyes expressive of terror and a vague
  
   curiosity, we glanced from the pistol to the fateful асе which was now
  
   slowly fluttering downwards.
  
   Отмеченное расхождение в структуре английской и русской фраз,
  
   отражающих одну и ту же предметную ситуацию, служит причиной
  
   переводческой трансформации, связанной с перераспределением
  
   семантических компонентов: русский глагол в сочетании с
  
   деепричастием ("трепеща на воздухе, опускался") преобразуется в
  
   английский глагол со значением сопутствующего признака в сочетании с
  
   наречием, указывающим на направление движения (was... fluttering
  
   downwards).
  
   Одной из причин (хотя и не единственной) описанной выше трансформации
  
   является наличие "безэквивалентных форм" в одном из взаимодействующих
  
   друг с другом в процессе перевода языков. Такой формой в данном случае
  
   является деепричастие, представляющее собой специфическую черту
  
   русского языка.
  
   Ср. также интересный пример, приводимый в цитированной выше
  
   работе Косериу: Я никогда не любил Людмилу; Я никогда не любил,
  
   Людмилы. Здесь "безартиклевый" русский язык использует характерное, для
  
   него средство -- падежную флексию для маркирования семантической
  
   оппозиции "конкретное лицо--представитель класса" (в первом, случае
  
   речь идет о конкретном человеке, а во втором -- о любой женщину по имени
  
   Людмила). Немецкий язык использует в тех же целях противопоставление
  
   нулевого и неопределенного артиклей: Ich habe nie Ljudmila geliebt; Ich
  
   habe nie eine Ljudmila geliebt. Ср. англ.: I have never loved Lyudmila; I
  
   have never loved a Lyudmila.
  
   Можно сказать, что теория перевода нуждается в контрастивной
  
   лингвистике как в источнике исходных данных. Эти данные, проливающие
  
   свет на расхождения между структурными типами, системами и
  
   нормами языков (попутно отметим, что контрастивная лингвистика на
  
   уровне языковой нормы пока еще не создана и находится в стадии
  
   разработки), служат в качестве отправного пункта для собственно
  
   переводческого анализа. Однако при этом нельзя не учитывать того
  
   обстоятельства, что контрастивная лингвистика ориентирована на
  
   перевод не в большей мере, чем на преподавание иностранных языков.
  
   Различие между теорией перевода и контрастивной лингвистикой
  
   касается также самого характера сопоставлений, практикуемых в этих
  
   дисциплинах. Рассмотрим в качестве примера характер сопоставлений в
  
   теории перевода и в существующей пока лишь в первом приближении
  
   сопоставительной лингвистике текста. Л.С. Бархударов считал, что
  
   предметная область теории перевода совпадает с предметной областью
  
   сопоставительной лингвистики текста именно потому, что эти дисциплины
  
   занимаются сопоставительным изучением семантически тождественных
  
   текстов [Бархударов, 1975, 28]. Думается, что для контрастивной лингвистики семантическое тождество текстов не является
  
   обязательным условием. Сопоставительная лингвистика проводит свои
  
   сопоставления на уровне определенного типа или жанра текста. При этом в
  
   сопоставительной лингвистике текста используются так называемые
  
   параллельные тексты, которые никак не могут рассматриваться как тексты,
  
   находящиеся в отношении "оригинал--перевод". Иногда в качестве
  
   материала для сопоставлений используются тексты, у которых вообще
  
   отсутствует семантический инвариант, но которые позволяют выявить
  
   дифференциальные признаки текстов данного жанра в сопоставляемых
  
   языках. Ср., например, приводимые в качестве "параллельных текстов" в
  
   одном из сопоставительных исследований выступления в английском
  
   парламенте и в бундестаге:
  
   I considered it in public interest to suggest that the House should be summoned
  
   to meet today. Mr. Speaker agreed, and took the necessary steps, in accordance
  
   with the powers conferred upon him by the Resolution of the House... I now invite
  
   the House, by the motion which Stands in my name, to record its approval of the
  
   Steps taken...
  
   Infolge eines Versehens, das ich bisher aufklaren konnte, ist entgegen der Bitte
  
   des Kabinetts, den Punkt, Abgabe einer Regierungserklarung auf die Togesordnung
  
   zu setzen, dieser nicht auf Tagesordnung. Ich bitte deswegen um Entschuldigung;
  
   ich werde die Sache aufklaren. Aber ich glaube, die ganze internationale Lage ist
  
   derart, dass das Hohe Haus von der Bundesregierung eine Enklarung verlangen
  
   kann... [Hartmann, 1981, 203].
  
   Сопоставительный анализ направлен на выявление специфических и
  
   общих черт в структуре сопоставляемых текстов, в их лексике, синтаксисе,
  
   фразеологии и стиле. При этом сопоставления носят, как правило,
  
   статический характер и не преследуют цели нахождения переводческих
  
   эквивалентов.
  
   Теория перевода также имеет дело с текстами -- исходным и переводным,
  
   между которыми устанавливаются эквивалентные отношения. Однако в
  
   сопоставительной теории текста, где речь идет о различных типах текстов,
  
   основным направлением научного поиска является именно выделение тех
  
   общих черт, которые характеризуют тексты данного типа, тогда как теория
  
   перевода принимает общие характеристики текстов за данное и
  
   сосредоточивает свое внимание на том, каким образом эти характеристики
  
   детерминируют процесс перевода.
  
   Более того, если для сопоставительной лингвистики текста необходимо и
  
   достаточно выявление соотношения между однотипными текстами в разных
  
   языках, то для теории перевода характерна неразрывная, органическая связь
  
   статической "сетки отношений", т.е. анализа, основанного на выявлении
  
   типологии и иерархии эквивалентных отношений между исходным и
  
   переводным текстами, с динамическими моделями, воссоздающими путь
  
   переводчика от исходного к переводному (конечному) тексту как серию
  
   преобразований, подчиненных определенным закономерностям.
  
   В этой связи возникает вопрос не только о соотношении контрастивной
  
   лингвистики и теории перевода, но и о роли и месте лингвистики вообще в
  
   науке о переводе. Дело в том, что лингвистика, несомненно, играет важнейшую роль в переводоведении. Это обусловлено ролью
  
   языка в процессе перевода. Будучи особым видом межъязыковой речевой
  
   коммуникации, перевод осуществляется с помощью языка, с учетом
  
   соотношения между исходным языком и языком перевода. Вместе с тем
  
   нельзя не признать, что перевод как речевая деятельность не может
  
   быть сведен к процессу, целиком и полностью осуществляемому по
  
   заданному межъязыковому алгоритму. Теория перевода, стремящаяся к
  
   реалистическому отражению процесса межъязыковой коммуникации, не
  
   может пройти мимо того важного обстоятельства, что перевод является не
  
   только языковым (или, точнее, речевым) феноменом, но и феноменом
  
   культуры. В самом деле, процесс перевода "пересекает" не только границы
  
   языков, но и границы культур, а создаваемый в ходе этого процесса
  
   текст транспонируется не только в другую языковую систему, но и в
  
   систему другой культуры.
  
   Рассмотрение перевода как целенаправленной деятельности едва ли
  
   возможно без проникновения в планы, структуру и реализацию этой
  
   деятельности, или, иными словами, в психологию перевода. Без учета
  
   психологического компонента невозможно раскрытие роли человеческого
  
   фактора в переводе, что представляется необходимым хотя бы потому,
  
   что в любом акте перевода присутствует творческое начало,
  
   проявляющееся в незапрограммированных и непредсказуемых решениях.
  
   Вряд ли можно было бы описать в виде исчерпывающей лингвистической
  
   формулы "алгоритм", которому подчинено любое подлинно творческое
  
   решение переводчика. По-видимому, в таких случаях речь идет не столько
  
   о "сетке отношений" между языками, сколько о той стороне
  
   переводческой деятельности, которую принято вслед за К.И.Чуковским
  
   называть "высоким искусством".
  
   Таким образом, если контрастивная лингвистика включает в
  
   рассмотрение язык А и язык В, исходя из основной задачи этой дисциплины,
  
   определяемой как "систематическое сравнение форм и значений единиц
  
   структуры сопоставляемых языков" [Ярцева, 1981,29], то теория перевода
  
   помимо исходного и конечного текстов принимает в расчет
  
   социокультурные и психологические различия между разноязычными
  
   коммуникантами, а также ряд других социокультурных и
  
   психолингвистических детерминантов процесса перевода. При этом
  
   учитывается, что перевод -- это не простая смена языкового кода, но и
  
   адаптация текста для его восприятия сквозь призму другой культуры.
  
   Сказанное не следует понимать как попытку принизить значение
  
   лингвистики для теории перевода, которое трудно переоценить. Но при этом
  
   следует, по-видимому, согласиться с В.Ивиром, полагающим, что
  
   "лингвистический компонент в переводе является центральным в одном
  
   смысле: он управляет процессом всюду, где не вступает в конфликт с
  
   требованиями других компонентов" [Ivir, 1981, 217]. Отсюда следует, что
  
   какой бы "лингвистичной" ни была теория перевода, она не может не
  
   обрастать междисциплинарными связями с науками, изучающими
  
   социокультурные, психологические и иные аспекты речевой деятельности.
  
   Соотношение контрастивной лингвистики и теории перевода
  
   характеризуется двумя противоположными тенденциями. С одной стороны,
  
   каждая из этих дисциплин утверждает свою автономию, а с другой
  
   взаимодействие между ними становится все более тесным. Опираясь на
  
   данные контрастивной лингвистики, теория перевода прослеживает
  
   влияние соотношения языков (на уровне структурного типа, системы и
  
   нормы) на процесс перевода. В свою очередь, перевод оказывает неоценимую
  
   услугу контрастивной лингвистике, будучи единственным источником, из
  
   которого извлекается tertium comparationis -- основа формальных
  
   соответствий [там же, 216]. Более того, широкое привлечение данных
  
   теории перевода открывает новые перспективы перед контрастивным
  
   анализом. Так, например, по мнению К.Хансена, если в будущем
  
   контрастивная лингвистика будет ориентироваться не только на
  
   абстрактный уровень языковой системы, но и на конкретный уровень
  
   языкового узуса, ей придется дополнить используемое ею понятие
  
   функциональной эквивалентности (т.е. эквивалентности на уровне системы)
  
   выработанным в теории перевода понятием коммуникативной
  
   эквивалентности (т.е. эквивалентности на уровне текстов с учетом их
  
   коммуникативного эффекта) [Hansen, 1985, 127].
  
   ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА И СОЦИОЛИНГВИСТИКА
  
   Социальная сущность перевода за последнее время все больше привлекает
  
   к себе внимание исследователей. Так, один из ведущих теоретиков перевода
  
   ГДР, О.Каде, рассматривал перевод как важнейший вид языкового
  
   посредничества (Sprachmittlung), т.е. межъязыковой коммуникации,
  
   представляющей собой (как и коммуникация вообще) общественное явление
  
   -- языковую деятельность людей, ограниченную общественными условиями
  
   и служащую общественным целям [Kade, 1977]. В советском языкознании
  
   идеи О.Каде получили развитие в работах Л.К.Латышева,
  
   рассматривающего общественное предназначение перевода как его
  
   постоянный классифицирующий признак, присутствующий во всех его
  
   реализациях [Латышев, 1983, 8].
  
   Социальные аспекты перевода в той или иной форме получали освещение
  
   в работах по теории перевода. Однако в них они чаще всего рассматривались
  
   несистемно, без привлечения понятийного аппарата, разработанного
  
   современной социолингвистической теорией. Между тем есть основания
  
   утверждать, что, будучи социально детерминированным явлением, перевод
  
   обладает рядом существенных признаков, входящих в сферу компетенции
  
   социолингвистики.
  
   Среди социолингвистических проблем, имеющих прямое отношение к
  
   переводу, следует в первую очередь выделить такие, как "язык и
  
   социальная структура", "язык и культура", "язык и социология личности". В
  
   соответствии с этим важно рассмотреть следующие три стороны перевода: а)
  
   перевод как отражение социального мира; б) перевод как социально
  
   детерминированный коммуникативный процесс; в) социальную норму
  
   перевода.
  
   Отражение социального мира в процессе межъязыковой коммуникации
  
   является одним из существенных социолингвистических аспектов перевода.
  
   Эта проблема характеризуется двумя основными аспектами: первый
  
   непосредственно связан с передачей в переводном тексте социальных реалий
  
   исходной социокультурной системы, а второй -- с опосрекаждая из этих дисциплин утверждает свою автономию, а с другой
  
   взаимодействие между ними становится все более тесным. Опираясь на
  
   данные контрастивной лингвистики, теория перевода прослеживает
  
   влияние соотношения языков (на уровне структурного типа, системы и
  
   нормы) на процесс перевода. В свою очередь, перевод оказывает неоценимую
  
   услугу контрастивной лингвистике, будучи единственным источником, из
  
   которого извлекается tertium comparationis -- основа формальных
  
   соответствий [там же, 216]. Более того, широкое привлечение данных
  
   теории перевода открывает новые перспективы перед контрастивным
  
   анализом. Так, например, по мнению К.Хансена, если в будущем
  
   контрастивная лингвистика будет ориентироваться не только на
  
   абстрактный уровень языковой системы, но и на конкретный уровень
  
   языкового узуса, ей придется дополнить используемое ею понятие
  
   функциональной эквивалентности (т.е. эквивалентности на уровне системы)
  
   выработанным в теории перевода понятием коммуникативной
  
   эквивалентности (т.е. эквивалентности на уровне текстов с учетом их
  
   коммуникативного эффекта) [Hansen, 1985, 127].
  
   ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА И СОЦИОЛИНГВИСТИКА
  
   Социальная сущность перевода за последнее время все больше привлекает
  
   к себе внимание исследователей. Так, один из ведущих теоретиков перевода
  
   ГДР, О.Каде, рассматривал перевод как важнейший вид языкового
  
   посредничества (Sprachmittlung), т.е. межъязыковой коммуникации,
  
   представляющей собой (как и коммуникация вообще) общественное явление
  
   -- языковую деятельность людей, ограниченную общественными условиями
  
   и служащую общественным целям [Kade, 1977]. В советском языкознании
  
   идеи О.Каде получили развитие в работах Л.К.Латышева,
  
   рассматривающего общественное предназначение перевода как его
  
   постоянный классифицирующий признак, присутствующий во всех его
  
   реализациях [Латышев, 1983, 8].
  
   Социальные аспекты перевода в той или иной форме получали освещение
  
   в работах по теории перевода. Однако в них они чаще всего рассматривались
  
   несистемно, без привлечения понятийного аппарата, разработанного
  
   современной социолингвистической теорией. Между тем есть основания
  
   утверждать, что, будучи социально детерминированным явлением, перевод
  
   обладает рядом существенных признаков, входящих в сферу компетенции
  
   социолингвистики.
  
   Среди социолингвистических проблем, имеющих прямое отношение к
  
   переводу, следует в первую очередь выделить такие, как "язык и
  
   социальная структура", "язык и культура", "язык и социология личности". В
  
   соответствии с этим важно рассмотреть следующие три стороны перевода: а)
  
   перевод как отражение социального мира; б) перевод как социально
  
   детерминированный коммуникативный процесс; в) социальную норму
  
   перевода.
  
   Отражение социального мира в процессе межъязыковой коммуникации
  
   является одним из существенных социолингвистических аспектов перевода.
  
   Эта проблема характеризуется двумя основными аспектами: первый
  
   непосредственно связан с передачей в переводном тексте социальных реалий
  
   исходной социокультурной системы, а второй -- с опосредованным отражением социальной дифференциации общества через
  
   социально обусловленную дифференциацию языка.
  
   Проблема перевода социальных реалий связана с поиском их
  
   функциональных аналогов в другой культуре. Порой вся сложность
  
   этой проблемы проистекает из разного членения социальной
  
   действительности. Рассмотрим в качестве примера трактовку понятия
  
   "middle class" в "Большом англо-русском словаре": "люди среднего
  
   достатка, средние слои общества (средняя и мелкая буржуазия,
  
   интеллигенция, служащие, высокооплачиваемые рабочие)". Таким
  
   образом, проецируя эту категорию на другую понятийную систему, мы
  
   получаем целый ряд, соотнесенный с разными категориями другой
  
   социокультурной системы. В то же время в контексте словосочетания
  
   этот термин порой конкретизируется и приобретает однозначные
  
   соответствия в русской общественно-политической терминологии: upper
  
   middle class -- "крупная буржуазия"; middle class prejudices --
  
   "буржуазные предрассудки".
  
   Еще сложнее обстоит дело с передачей реалий в тех случаях, когда
  
   речь идет о культурах, разделенных значительной дистанцией. Так, по
  
   свидетельству Ю.Найды, для английского словосочетания common
  
   people 'простые люди' на языке майя удалось найти лишь более или
  
   менее адекватное описательное соответствие -- 'люди, живущие на
  
   окраине поселка', поскольку в культуре индейских племен Юкатана
  
   удаленность жилья от центра поселка является показателем социально-
  
   экономического статуса [Nida, 1964, 93].
  
   Что касается социально обусловленной вариативности языка, то она
  
   находит свое проявление, в частности, в речи персонажей, а также и в
  
   авторской речи в художественном тексте. По мнению А.Нойберта,
  
   "решающее значение для теории перевода имеют результаты
  
   сопоставления двух систем вариативности" -- исходного языка и языка
  
   перевода [Neubert, 1977]. Сопоставляя эти системы, мы исходим из того,
  
   что социальная вариативность в языке и речи характеризуется
  
   наличием двух измерений -- стратификационного и ситуативного.
  
   Стратификационная вариативность самым непосредственным образом
  
   связана с социальной структурой общества и находит свое выражение в
  
   тех языковых и речевых различиях, которые обнаруживаются у
  
   представителей разных социальных слоев и групп. В то же время
  
   ситуативная вариативность проявляется в преимущественном
  
   употреблении социально маркированных языковых средств --
  
   отдельных единиц или целых систем и подсистем -- в зависимости от
  
   социальной ситуации [Швейцер, 1976, 78--79].
  
   В комедиях Аристофана дорийский диалект служит в качестве
  
   стратификационного маркера, характеризующего провинциала, не
  
   владеющего образцовой аттической речью. В некоторых переводах
  
   комедии "Лисистрата" на английский язык в качестве аналога дорийского
  
   диалекта используются местные диалекты английского языка со сходной
  
   оценочной коннотацией. Так, например, в одном из английских изданий
  
   комедии спартанский гонец, который в оригинале говорит на
  
   дорийском диалекте, изъясняется на шотландском диалекте (Scots):
  
   Herald. Whaur sall a body fin' the Athanian Senate / Or the gran lairds? Ha
  
   gotten news to tell. В американском издании аналогичную функцию
  
   выполняет южный диалект американского варианта английского языка:
  
   H e r a l d . This Athens? Where-all kin I find the Council of Eiders or else the
  
   Executive Board? I brung some news. Наконец, в опубликованном в
  
   Нигерии переводе комедии в тех же целях применяется пользующийся
  
   низким социальным престижем нигерийский пиджин: Me s s e n g e r . Wusa
  
   ah go find una chiefs or wetin una de call dem leaders? Ah bring important news
  
   for dem [Bailey, Robinson, 1973, 110--114]. Такого рода прием, т.е. передача
  
   диалектной речи с помощью диалектов языка перевода, явно
  
   противоречит принятой в нашей стране переводческой норме, не
  
   допускающей полной русификации подлинника и лишения его
  
   национального колорита. Именно поэтому русский переводчик комедии
  
   А.Пиотровский использовал для речевой характеристики этого персонажа
  
   отдельные элементы сниженной разговорной речи: "Привязался же,
  
   болтун!", "Что за вздор еще?', "От Лампито пошла зараза" и др.
  
   Компенсационные приемы перевода используются и при передаче
  
   ситуативной вариативности языка, одним из проявлений которой
  
   является варьирование ситуативных маркеров речи под влиянием
  
   меняющихся ролевых отношений между коммуникантами. В русском
  
   языке одним из маркеров ролевых отношений служат личные
  
   местоимения ты /вы при обращении к собеседнику. Эти маркеры
  
   неоднозначны. Как отмечает П.Фридрих, их варьирование отражает
  
   такие параметры, как социальный контекст, относительный возраст,
  
   генеалогическая дистанция, принадлежность к группе и др. [Friedrich, 1972,
  
   276--281]. При переводе на английский язык, где отсутствует
  
   аналогичная оппозиция личных местоимений, требуется каждый раз
  
   подыскивать ситуативный эквивалент, передающий те же параметры ситуации.
  
   Рассмотрим следующий пример из перевода на английский язык романа
  
   Достоевского "Идиот": -- Евгений Павлович, это ты?.. Ну как же я рада, что
  
   наконец разыскала... -- "Is that you, Eugene, darling? I'm so glad to have
  
   found you at last..." В этом примере Настасья Филипповна при всех
  
   обращается к Евгению Павловичу на "ты", подчеркнуто афишируя
  
   близкие отношения с ним. Здесь переводчик использует в качестве
  
   аналога интимное обращение darling.
  
   Думается, что к переводу как коммуникативному акту вполне приложима
  
   разработанная английским лингвистом М.А.К. Хэллидеем социально-
  
   семиотическая модель текста и детерминирующей его ситуации [Halliday,
  
   1979, 139--145]. Согласно Хэллидею, семиотическая структура ситуации
  
   образуется на основе взаимодействия элементов триады -- "поля" (field),
  
   или типа социального действия, "тональности" (tenor), или типа ролевых
  
   отношений, и "модуса" (mode), или типа символической организации. Поле
  
   включает комплекс социальных действий определенной конфигурации, в
  
   рамках которых существенную роль играет и текст. Структура ролевых
  
   отношений, т.е. отношений между участниками социальной деятельности, в
  
   том числе и речевой, лежит в основе тональности текста (подробнее см. в гл.
  
   V). Модус -- это способ речевой организации, определяемый
  
   символическими формами взаимодействия, письменными и устными, а также
  
   их жанровыми разновидностями.
  
   В качестве примера поля приведем область массовой коммуникации.
  
   Здесь возникает проблема передачи в переводе некоторых существенных
  
   особенностей массовой коммуникации, находящих свое отражение в
  
   языке. Отмечалось, что для языка американских средств массовой
  
   коммуникации характерна высокая степень стандартизации. Так, в пособии
  
   по практической стилистике для газет и информационных агентств
  
   указывается, что на страницах американских газет постоянно мелькают
  
   такие выражения, как the Senate today heads into ... 'сегодня сенат
  
   приступает к ...'; bitterly contested bill 'законопроект, вокруг которого
  
   развернулась ожесточенная борьба'; violence flared 'вспыхнули беспорядки'
  
   и др. [Heyn, Brier, 1969, 36--37].
  
   Порождение сообщения в условиях массовой коммуникации отличается
  
   оперативностью, "сиюминутностью", что находит свое отражение прежде
  
   всего в насыщенности текста неологизмами. Среди них видное место
  
   занимают те, которые отражают события политической жизни,
  
   привлекающие внимание читателей. Ср., например, такие неологизмы,
  
   связанные с нашумевшим уотергейтским делом, как the plumbers
  
   'сантехники' -- прозвище секретной следственной группы, созданной
  
   Никсоном для предупреждения утечки секретной информации,
  
   stonewalling 'обструкция следствия путем отказа давать показания,
  
   дезинформации, туманных заявлений' и т.п. [Швейцер, 1983, 107--132].
  
   В переводе находит отражение и тональность текста, определяемая
  
   ролевыми отношениями между участниками коммуникативного акта
  
   (отправителями и получателями). Есть достаточные основания
  
   предположить, что газеты, журналы и другие средства массовой
  
   коммуникации моделируют речевое поведение человека, выбирающего те
  
   или иные языковые ресурсы в зависимости от социальной ситуации и в
  
   первую очередь от ролевых отношений. Показательно сравнение языка
  
   двух американских военных журналов -- "Military Review", издаваемого
  
   командно-штабным колледжем и предназначенного в основном для
  
   старших офицеров, и "Soldiers", популярного иллюстрированного журнала,
  
   адресованного широкой читательской аудитории -- личному составу
  
   армии, национальной гвардии, вольнонаемным и др. Установка на разную
  
   аудиторию определяет и стилевые расхождения между этими журналами.
  
   Ср. следующие примеры: The perimeter, with armored vehicles used, should
  
   be organized in depth avoiding linear or regulаr circle configurations
  
   ("Military Review") 'Круговая оборона с применением бронированных
  
   машин должна быть эшелонирована в глубину без прямых линий или
  
   правильных окружностей'; Happiness is many things. То the soldier, it's a
  
   hot meal when you are hungry, a letter from home when you're lonely, a soft
  
   bunk when you're tired 'Счастье -- это все, что угодно. Для солдата это --
  
   горячий обед, когда ты голоден, письмо от родных, когда тебе грустно,
  
   мягкая койка, когда ты устал'.
  
   В первом случае перед нами фрагменты типичного "уставного" текста с
  
   характерной для него специальной терминологией (perimeter, armored
  
   vehicles, organized in depth... круговая оборона', ' бронированные машины',
  
   'эшелонированный в глубину'). Во втором -- рефлексом неформальных
  
   ролевых отношений является разговорная тональность (ср. разговорные
  
   стяжения it's, you're в английском тексте, использование ты в русском
  
   переводе) [Швейцер, 1973, 209--212].
  
   В связи со сказанным встает вопрос о социальной норме перевода. Как и
  
   любая социальная норма, норма перевода является механизмом, через
  
   посредство которого общество детерминирует поведение личности
  
   [Кречмар, 1970]. Социальная норма перевода представляет собой
  
   совокупность наиболее общих правил, определяющих выбор стратегии
  
   перевода. Эти правила в конечном счете отражают те требования, которые
  
   общество предъявляет к переводчику. Не будучи чем-то раз и навсегда
  
   заданным, они варьируются от культуры к культуре, от эпохи к эпохе и от
  
   одного типа (жанра) текста к другому.
  
   Национальную вариативность переводческой нормы (в области
  
   художественного перевода) отмечает И.Левый. Так, например,
  
   переводческую эстетику французов характеризует сомнение в творческой
  
   самостоятельности перевода. Отсюда установка переводить стихи прозой.
  
   Гораздо ригористичнее отношение к переводу в среднеевропейских
  
   литературах (у чехов, словаков, венгров): здесь считается отступлением от
  
   нормы не только перевод стиха прозой, но и передача александрийского стиха
  
   белым, пропуск каламбура или исторического намека и другие облегчения
  
   переводческого труда, привычные для англичан или немцев [Левый, 1974,
  
   47].
  
   Противоречивые требования к переводу ("парадоксы перевода") были, в
  
   частности, отмечены Т.Сейвори в книге "Искусство перевода":
  
   1. Перевод должен передавать слова оригинала.
  
   2. Перевод должен передавать мысли оригинала.
  
   3. Перевод должен читаться как оригинал.
  
   4. Перевод должен читаться как перевод.
  
   5. Перевод должен отражать стиль оригинала.
  
   6. Перевод должен отражать стиль переводчика.
  
   7. Перевод должен читаться как современный переводчику.
  
   8. Перевод должен читаться как современный оригиналу.
  
   9. Перевод вправе прибавить нечто к оригиналу или убавить от него.
  
   10. Перевод не вправе ничего ни прибавить, ни убавить.
  
   11. Стихи следует переводить прозой.
  
   12. Стихи следует переводить стихами.
  
   Историческая вариативность переводческой нормы может быть
  
   проиллюстрирована переводами Библии в различные исторические
  
   периоды. Так, средневековые переводы в целом подчиняются первому из
  
   перечисленных выше требований ("переводить слова подлинника" -- девиз
  
   буквального перевода). Буквализм ранних переводов Библии проистекал,
  
   как отмечает А.В.Федоров, не столько из осознанного теоретического
  
   принципа, сколько из пиетета, из "трепета" перед библейскими текстами
  
   [Федоров, 1983, 25]. Впоследствии эта норма была расшатана и вместо нее
  
   было выдвинуто требование "переводить не слова, а мысли" (см. второе
  
   требование из перечня Сейвори). Об этом, в частности, свидетельствуют два
  
   перевода одного и того же отрывка из "Послания римлянам", приводимые
  
   Ю.Найдой [К1аа, 1875,256--257]: 1. Through whom we have received grace
  
   and apostleship unto the obedience of faith among all nations for his name's
  
   sake. 2. Through him God gave us the priviledge of being an apostle for the
  
   sake of Christ, in order to lead people of all nations to believe and obey.
  
   Рассмотрим еще один "парадокс перевода" -- требование транспонировать
  
   текст в культуру получателя и одновременно сохранять "инокультурный"
  
   колорит. В прошлом последнее требование было не столь жестким, о чем
  
   свидетельствуют, в частности, некоторые русские переводы XIX в., в
  
   которых текст оригинала подвергался полной русификации. Ср., например,
  
   приписываемый О.И. Сенковскому перевод цитированной выше баллады
  
   Бернса "Джон Ячменное Зерно":
  
   Были три царя на Востоке,
  
   Три царя сильных и великих,
  
   Поклялись они, бусурманы,
  
   Известь Ивана Ерофеича Хлебное зернышко.
  
   И вырыли они глубокую борозду, да и бросили его в нее,
  
   И навалили земли на его головушку,
  
   И клялись они, бусурманы,
  
   Что извели Ивана Ерофеича Хлебное зернышко.
  
   Переданное ритмизованной прозой в духе русской народной былины и
  
   включающее элементы русского просторечия (бусурманы, известь), это
  
   произведение явно не соответствует современной норме перевода и может
  
   расцениваться как стилизованное переложение.
  
   Некоторые нормы перевода еще находятся в процессе формирования. Об
  
   этом, в частности, свидетельствуют дискуссии под рубрикой "Арифметика и
  
   алгебра перевода" в "Литературной газете", а также полемические
  
   материалы, печатаемые на страницах ряда литературных журналов.
  
   Перевод и лежащая в его основе стратегия оказываются зависимыми от
  
   нормативных установок, задаваемых культурой. Однако существует и другой
  
   аспект этой проблемы, фокусирующий наше внимание на активной роли
  
   перевода, оказывающего существенное воздействие на формирование
  
   языковой нормы.
  
   На роль переводов в создании литературного письменного языка
  
   указывает В.Н.Ярцева, считающая, что "для понимания истории
  
   формирования и развития литературного языка приходится касаться как
  
   проблемы иноязычных влияний, так и вопросов переводческой активности
  
   писателей данной страны" [Ярцева, 1985, 142]. В истории литературного
  
   английского языка активная роль переводов нашла свое проявление, в
  
   частности, в том, что приток латинизмов в письменную речь заметно
  
   "увеличивался в периоды интенсивной переводческой деятельности (перевод
  
   на древнеанглийский "Вульгаты", переводческая деятельность короля
  
   Альфреда) и особенно возрос к эпохе Возрождения" в связи с интересом к
  
   классическим языкам и развитием новых жанров в литературе [там же, 142].
  
   Перевод явился каналом воздействия латинского языка на английский,
  
   которое проявлялось как в многочисленных лексических заимствованиях и
  
   синтаксических кальках, так и в функционально-стилистической
  
   дифференциации языка. Роли перевода как проводника иноязычного влияния
  
   в известной мере способствовали буквалистские установки, которые
  
   господствовали в то время в переводе.
  
   Роль перевода как активного инструмента взаимодействия языков и
  
   культур сохраняется и в современном обществе. Проникая в повседневную
  
   речь через средства массовой коммуникации, некоторые "переводизмы", на
  
   первых порах воспринимавшиеся как отклонения от нормы
  
   (ср., например, такие кальки, как утечка мозгов от англ, brain-drain,
  
   военное присутствие от англ, military presence и др.), постепенно
  
   приобретают права и утверждаются в языке.
  
   Проблема взаимодействия теории перевода и социолингвистики еще
  
   ждет своего решения. В данном разделе были указаны лишь некоторые
  
   области тесного соприкосновения этих дисциплин. Думается, что
  
   использование понятийного аппарата и инструментария современной
  
   социолингвистики даст возможность глубже проникнуть в механизм
  
   перевода, выявить его социальную природу и социальные детерминанты,
  
   точнее охарактеризовать всю сложность и противоречивость стоящих
  
   перед ним задач и стратегию переводческого решения.
  
   ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА И ПСИХОЛИНГВИСТИКА
  
   Выявление психологической основы перевода является необходимой
  
   предпосылкой для познания его сущности. В этом отношении прав С.Н.
  
   Сыроваткин, считающий, что в самой своей сокровенной части перевод
  
   -- это психологический процесс. Психологическую природу имеют три
  
   его стадии (понимание исходного текста, "отмысливание" от форм
  
   исходного языка и выбор форм языка перевода) [Сыроваткин, 1978, 18].
  
   Это обстоятельство побуждает теоретиков перевода обращаться к данным
  
   психолингвистики.
  
   Поскольку объектом психолингвистики является речевая
  
   деятельность, а объектом теории перевода -- особый вид речевой
  
   деятельности -- перевод, задачи этих дисциплин во многом
  
   перекрещиваются. К теории перевода вполне приложимы данные
  
   психолингвистики о механизмах порождения и восприятия речевого
  
   высказывания, о структуре речевого действия и о моделях языковой
  
   способности. К сожалению, перевод еще не подвергался глобальному
  
   описанию с психолингвистических позиций, а предпринимавшиеся до сих
  
   пор попытки психолингвистического анализа перевода носили в
  
   основном фрагментарный характер.
  
   Вместе с тем определенный интерес для теории перевода представляют
  
   разработанные советскими и зарубежными психолингвистами положения о
  
   трехчленной структуре речевого действия, включающего фазу
  
   планирования (программирования), фазу осуществления и фазу
  
   сопоставления, о необходимости учета его цели и мотивации, об
  
   эвристическом принципе порождения речи, о лежащем в его основе
  
   вероятностном прогнозировании, об активном характере процесса
  
   восприятия речи [Леонтьев, 1969, 263--265].
  
   Остановимся подробнее на эвристическом принципе, согласно которому в
  
   зависимости от конкретной экспериментальной ситуации субъект может
  
   избрать тот путь психолингвистического порождения высказывания, который
  
   в данных обстоятельствах представляется оптимальным. Думается, что этот
  
   методологический принцип вполне применим к моделированию порождения
  
   речевого высказывания в процессе перевода. Анализ переводов
  
   свидетельствует о том, что, как и любая речевая деятельность, перевод не
  
   осуществляется по единой модели. В процессе перевода находят
  
   применение и грамматические трансформации, и лек-
  
   (ср., например, такие кальки, как утечка мозгов от англ, brain-drain,
  
   военное присутствие от англ, military presence и др.), постепенно
  
   приобретают права и утверждаются в языке.
  
   Проблема взаимодействия теории перевода и социолингвистики еще
  
   ждет своего решения. В данном разделе были указаны лишь некоторые
  
   области тесного соприкосновения этих дисциплин. Думается, что
  
   использование понятийного аппарата и инструментария современной
  
   социолингвистики даст возможность глубже проникнуть в механизм
  
   перевода, выявить его социальную природу и социальные детерминанты,
  
   точнее охарактеризовать всю сложность и противоречивость стоящих
  
   перед ним задач и стратегию переводческого решения.
  
   ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА И ПСИХОЛИНГВИСТИКА
  
   Выявление психологической основы перевода является необходимой
  
   предпосылкой для познания его сущности. В этом отношении прав С.Н.
  
   Сыроваткин, считающий, что в самой своей сокровенной части перевод
  
   -- это психологический процесс. Психологическую природу имеют три
  
   его стадии (понимание исходного текста, "отмысливание" от форм
  
   исходного языка и выбор форм языка перевода) [Сыроваткин, 1978, 18].
  
   Это обстоятельство побуждает теоретиков перевода обращаться к данным
  
   психолингвистики.
  
   Поскольку объектом психолингвистики является речевая
  
   деятельность, а объектом теории перевода -- особый вид речевой
  
   деятельности -- перевод, задачи этих дисциплин во многом
  
   перекрещиваются. К теории перевода вполне приложимы данные
  
   психолингвистики о механизмах порождения и восприятия речевого
  
   высказывания, о структуре речевого действия и о моделях языковой
  
   способности. К сожалению, перевод еще не подвергался глобальному
  
   описанию с психолингвистических позиций, а предпринимавшиеся до сих
  
   пор попытки психолингвистического анализа перевода носили в
  
   основном фрагментарный характер.
  
   Вместе с тем определенный интерес для теории перевода представляют
  
   разработанные советскими и зарубежными психолингвистами положения о
  
   трехчленной структуре речевого действия, включающего фазу
  
   планирования (программирования), фазу осуществления и фазу
  
   сопоставления, о необходимости учета его цели и мотивации, об
  
   эвристическом принципе порождения речи, о лежащем в его основе
  
   вероятностном прогнозировании, об активном характере процесса
  
   восприятия речи [Леонтьев, 1969, 263--265].
  
   Остановимся подробнее на эвристическом принципе, согласно которому в
  
   зависимости от конкретной экспериментальной ситуации субъект может
  
   избрать тот путь психолингвистического порождения высказывания, который
  
   в данных обстоятельствах представляется оптимальным. Думается, что этот
  
   методологический принцип вполне применим к моделированию порождения
  
   речевого высказывания в процессе перевода. Анализ переводов
  
   свидетельствует о том, что, как и любая речевая деятельность, перевод не
  
   осуществляется по единой модели. В процессе перевода находят
  
   применение и грамматические трансформации, и лексико-синтаксические перифразы, и семантические преобразования. При этом
  
   выбор оптимального способа анализа исходного текста и построения
  
   соответствующего текста на другом языке диктуется конкретными
  
   условиями межъязыкового коммуникативного акта. Поэтому сведение
  
   процесса перевода к единой модели порождения конечного текста
  
   представляется неправомерным.
  
   Вспомним рассуждения Ю.Найды, отстаивающего тезис об
  
   универсальности трансформационной модели как единственной
  
   адекватной модели перевода [Nida, Taber, 1969, 3--4]. Как полагает Найда,
  
   существуют две системы перевода. Первая система сводится к
  
   формулированию серии правил, указывающих, что именно следует сделать
  
   для того, чтобы для какой-то единицы или сочетания единиц исходного
  
   языка найти соответствующую форму в языке перевода. В некоторых
  
   вариантах теории перевода постулируется наличие языка-посредника,
  
   через который осуществляется перевод. Но независимо от того, вводится
  
   ли в модель перевода эта промежуточная структура, данный подход основан
  
   на применении правил на уровне поверхностных структур языка. Вторая
  
   система предусматривает более сложную процедуру, включающую три
  
   стадии: 1) анализ, в ходе которого поверхностная структура сообщения на
  
   языке А анализируется в терминах грамматических трансформаций с учетом
  
   грамматических отношений и значений слов и словосочетаний; 2) перенос, в
  
   ходе которого подвергнутый анализу материал переносится из языка А в
  
   язык В; 3) реконструирование, в ходе которого перенесенный материал
  
   обрабатывается с целью окончательной адаптации конечного сообщения к
  
   нормам языка перевода (схема 1).
  
   Ю.Найда считает, что одноэтапная процедура перевода неадекватна. В то
  
   же время трехэтапная модель более точно отражает характер языкового
  
   поведения переводчика, анализирующего исходный текст с помощью
  
   обратных трансформаций (преобразование поверхностных структур в
  
   ядерные предложения) и создающего конечный текст с помощью
  
   преобразования ядерных предложений в поверхностные структуры языка
  
   перевода.
  
   Анализ переводов свидетельствует о том, что грамматические
  
   трансформации действительно находят применение в качестве одного из
  
   приемов семантического анализа исходного текста и одного из способов
  
   построения конечного высказывания. Однако сведение перевода к
  
   грамматическим трансформациям чрезмерно упрощает реальную картину,
  
   поскольку в переводе находят применение и методы лексико-
  
   синтаксического перефразирования, и семантические модификации,
  
   обусловленные ситуативно-прагматическими факторами [Швейцер, 1973].
  
   Более того, в ряде случаев вполне возможно применение одноэтапной
  
   процедуры нахождения прямых соответствий. Так, например, в устном, и в
  
   особенности в синхронном, переводе, требующем мгновенного принятия
  
   решений, использование многоступенчатой схемы представляется
  
   маловероятным.
  
   По мнению А.А.Леонтьева, характерной чертой перевода является
  
   заданность программы извне [Леонтьев, 1969, 169]. Иными словами,
  
   программа переводческой деятельности задается переводимым текстом и
  
   ситуацией коммуникативного акта. Понятие программы в данном случае
  
   совпадает с понятием инварианта перевода, так как "таким инвариантом
  
   является как раз внутренняя программа речевого высказывания -- система
  
   функционально "нагруженных" смыслами элементов предметно-
  
   изобразительного кода или действий над подобными элементами. А
  
   поскольку смысл есть функция соотнесенности мотивации и
  
   целенаправленности деятельности, выбор программы обусловлен
  
   предшествующим опытом организма (вероятностное прогнозирование), а
  
   структура программы, в частности,-- факторами ситуации и контекста,
  
   постольку все эти факторы релевантны при переводе и должны быть
  
   привлекаемы при его психологическом анализе" [там же, 172].
  
   Ниже мы остановимся подробнее на проблеме инварианта при переводе.
  
   Здесь же ограничимся выражением принципиального согласия с мнением
  
   А.А.Леонтьева о заданности извне программы переводческого действия. На
  
   наш взгляд, это в целом справедливое утверждение нуждается лишь в
  
   некотором уточнении с учетом коммуникативной интенции самого
  
   переводчика. Перечень детерминантов программы перевода был бы явно
  
   неполным, если бы мы не приняли во внимание той принципиально важной
  
   роли, которую играет при этом установка на рецептора, на преодоление
  
   "межкультурного барьера", на традицию и норму перевода.
  
   В свое время, характеризуя внутренний механизм порождения
  
   высказывания при переводе, автор высказал предположение о том, что
  
   поиск оптимального решения при переводе заключается в
  
   последовательном приближении к оптимальному варианту путем
  
   перебора нескольких возможных вариантов и отклонения тех, которые
  
   не соответствуют определенным функциональным критериям [Швейцер,
  
   1973, 60]. Такое представление о переводе согласуется, на наш взгляд, с
  
   распространенной в современной психологии идеей вероятностного
  
   прогнозирования, восходящей к "модели будущего" Н. А.Бернштейна и
  
   основанной на том, что выбор того или иного способа деятельности
  
   представляет собой постулирование возможных исходов из наличной
  
   ситуации, их последовательный перебор под углом зрения определенных
  
   критериев выбора [Леонтьев, 1969, 264].
  
   Подобно другим моделям перевода, модель проб и ошибок не может
  
   претендовать на универсальность. В частности, она не может быть
  
   применима в экстремальной ситуации, например в синхронном переводе,
  
   когда время нахождения варианта сокращается до минимума и требуется
  
   автоматизм переводческих навыков. Однако в целом данная гипотеза
  
   подтверждается наблюдениями над деятельностью переводчиков
  
   (материалы этих наблюдений будут рассмотрены ниже).
  
   Модель вероятностного прогнозирования использует Г.В.Чернов при
  
   описании механизма порождения речевого высказывания в процессе
  
   синхронного перевода. По его данным, синхронный перевод осуществляется
  
   при одновременности процессов слушания и говорения, часто до завершения
  
   поступающего к переводчику высказывания. Механизмами,
  
   обеспечивающими эту одновременность, являются, как считает Г.В.Чернов,
  
   механизм вероятностного прогнозирования поступающего к переводчику
  
   сообщения и механизм упреждающего синтеза при порождении
  
   переводчиком сообщения на языке перевода. Суть выдвигаемой при этом
  
   гипотезы сводится к тому, что в процессе слухового восприятия оригинала
  
   переводчик выдвигает предположения о том или ином смысловом либо
  
   вербальном завершении намерений автора. Выдвижение их осуществляется
  
   на основе подсознательной субъективной оценки априорных вероятностей
  
   дальнейшего развития данной вербальной ситуации [Чернов, 1978, 53--56].
  
   Для подтверждения гипотезы о действии механизма вероятностного
  
   прогнозирования на вербальном уровне сочетаемости слов был проведен
  
   эксперимент по синхронному переводу текста, содержащего словосочетания
  
   разной степени связности. В одном типе высказываний "подсказывалась"
  
   высокая степень вероятности определенного вербального завершения, но
  
   реальное завершение было иным (в популярной телевизионной передаче
  
   недавно прозвучала фраза: Лучше меньше, да "ЛУЧ"). Во втором типе каждое
  
   слово не сочеталось в смысловом отношении ни с предыдущим, ни с
  
   последующим (Проходной букет вытек с холодным шумом). Полученные в
  
   эксперименте результаты (перевод по подсказанной гипотезе в первом случае
  
   и нарушение синхронного перевода во втором) позволяют, по мнению
  
   Г.В.Чернова, сделать ряд выводов о механизме вероятностного
  
   прогнозирования как на уровне прогноза вероятности сочетаемости слов, так
  
   и на более высоком смысловом уровне ("там же, 71--851.
  
   Менее разработана техника психолингвистического эксперимента в
  
   области письменного перевода. В этой связи представляет интерес
  
   экспериментальное исследование психолингвистического механизма
  
   перевода как процесса порождения текста, проводимое в Университете г.
  
   Турку. Испытуемые печатают текст перевода на клавиатуре компьютера,
  
   фиксирующего все операции по редактированию текста, темпоральные
  
   характеристики его порождения, включая паузы, связанные с чтением
  
   оригинала и обдумыванием варианта перевода, и в частности характер и
  
   величину смысловых отрезков, которыми оперирует переводчик [Tommola,
  
   1986, 140--149].
  
   Думается, что сведение синхронного перевода к модели вероятностного
  
   прогнозирования было бы неправомерным. Подобно другим видам перевода,
  
   синхронный перевод вполне допускает применение разных стратегий в
  
   зависимости от ситуации. Этого не отрицает и Г.В.Чернов, когда пишет, что
  
   "предложенная модель семантико-смыслового уровня вероятностного
  
   прогнозирования не только не отрицает возможной стратегии подстановки
  
   прямых лексических и синтаксических соответствий в СП (синхронном
  
   переводе. -- А.Ш.) без перехода на глубинный уровень в рамках отдельного
  
   предложения, но, напротив... подтверждает эвристический принцип выбора
  
   стратегии переводчиком" [Чернов, 1978, 136].
  
   О возможности иного подхода к психолингвистическому
  
   исследованию синхронного перевода свидетельствует работа
  
   А.Ф.Ширяева [Ширяев, 1979].
  
   Одной из тем психолингвистического анализа речевой деятельности
  
   могла бы стать сама способность переводить, или то, что в
  
   переводческой литературе иногда именуется "переводческой
  
   компетенцией". Существующие в этой области работы пока находятся на
  
   стадии постановки проблемы. Так, Р.Штольце отмечает, что
  
   переводческая компетенция, будучи существенным фактором процесса
  
   перевода, объединяет как рецептивную компетенцию понимания, так и
  
   продуктивную компетенцию формулирования. Иными словами,
  
   переводческая компетенция включает способность понимания
  
   исходного текста и способность создания текста на языке перевода. При
  
   этом жизненный опыт переводчика фигурирует в качестве фонового
  
   знания.
  
   Среди компонентов переводческой компетенции большое значение
  
   имеет идиоматическое владение языком перевода. Кроме того,
  
   переводческая компетенция включает и элементы двух
  
   соприкасающихся в процессе перевода культур. Четко ориентируясь на
  
   исходный текст, переводчик включается в процесс поиска и принятия
  
   решения, который завершается "перевыражением" оригинала на языке
  
   перевода [Stolze, 1982, 163--164]. Из сказанного явствует, что
  
   определение Штольце по существу представляет собой лишь перечень
  
   некоторых компонентов переводческой компетенции и не дает
  
   исчерпывающего ответа на вопрос о том, какими навыками и
  
   способностями должен обладать переводчик.
  
   Более развернутую и углубленную характеристику переводческой
  
   компетенции (translatorische Kompetenz) мы находим у В.Вильса,
  
   рассматривающего это понятие как центральную категорию прикладной
  
   теории перевода. Согласно разработанной им программе в предметную
  
   область прикладной теории перевода входят следующие задачи: 1)
  
   лингвистическое описание и классификация переводческих трудностей,
  
   возникающих при "переносе" (transfer) исходного текста в язык
  
   перевода; 2) разработка лингвистически и психологически
  
   обоснованных форм обучения переводу; 3) разработка эффективного,
  
   охватывающего все релевантные языковые явления, анализа ошибок (как
  
   предпосылки для критики перевода); 4) разработка описательных,
  
   интерпретационных и оценочных процедур с целью теоретического и
  
   методического обоснования критики перевода. Первая и вторая задача
  
   образуют проспективный, а третья и четвертая -- ретроспективный
  
   аспект прикладной теории перевода. Все четыре направления могут быть
  
   объединены вокруг единой концепции, в основе которой должно лежать
  
   систематически проспективно и ретроспективно разработанное понятие
  
   переводческой компетенции [Wills, 1977, 192--194].
  
   Оптимальным направлением перевода является направление
  
   "иностранный язык -- основной язык". Это объясняется тем, что при
  
   билингвизме (а компетенция переводчика является компетенцией
  
   билингва) компетенция в сфере основного языка интернализуется в более
  
   высокой степени, чем компетенция в сфере второго языка. Исходя из
  
   доминирующей роли компетенции в сфере основного языка, можно
  
   сделать вывод о том, что при направлении "иностранный язык -- основной
  
   язык" существует большая вероятность точного анализа и адекватного
  
   преодоления переводческих трудностей (что, разумеется, не исключает
  
   полностью возможности успешного перевода в обратном направлении). При
  
   этом при переводе в направлении "иностранный язык -- основной язык"
  
   трудности рецептивного характера, связанные с анализом исходного текста,
  
   проявляются в большей мере, чем трудности репродуктивного характера,
  
   связанные со структурированием конечного текста на языке перевода [там
  
   же, 198].
  
   Согласно В.Вильсу, переводческая компетенция не является единой
  
   деятельностной характеристикой. Ее дифференциация существует в двух
  
   измерениях: 1) по жанру (научно-технический текст, художественный текст и
  
   др.) и 2) по направлению (с родного языка на иностранный и с
  
   иностранного языка на родной). Каждая из этих частичных компетенции
  
   (Teilkompetenzen) охватывает, в свою очередь, две субкомпетенции
  
   (рецептивную в сфере исходного языка и репродуктивную в сфере языка
  
   перевода). Обе субкомпетенции взаимно дополняют друг друга и образуют
  
   основу компетенции, необходимой переводчику для передачи сложных в
  
   содержательном и стилистическом отношении текстов с необходимой
  
   степенью коммуникативной эквивалентности. Именно этот текстуальный
  
   характер переводческой компетенции объясняет, по мнению В.Вильса,
  
   тот факт, что лица, свободно владеющие двумя языками, отнюдь не
  
   обязательно становятся хорошими переводчиками [там же, 227].
  
   В этой связи следует вспомнить выдвинутую в свое время, но не
  
   получившую экспериментального подтверждения гипотезу о том, что лица,
  
   владеющие координативной двуязычной системой (т.е. абсолютные
  
   билингвы), менее способны к переводу, чем лица, владеющие
  
   субординативной двуязычной системой (т.е. относительные билингвы)
  
   [Butzkamm, 1973, 129].
  
   Думается, что характер билингвизма не влияет непосредственно на
  
   переводческую компетенцию, поскольку для последней решающее
  
   значение имеет не абсолютный или относительный характер двуязычия, а
  
   характер владения языками. И при координативном, и при
  
   субординативном двуязычии языки могут сосуществовать как автономно,
  
   независимо друг от друга, так и будучи соотнесенными друг с другом.
  
   Именно эта соотнесенность, и в первую очередь соотнесенность на
  
   уровне узуса и нормы (см. предыдущий раздел, посвященный
  
   отношению теории перевода к контрастивному языкознанию), и образует
  
   языковую базу переводческой компетенции.
  
   По мнению В.Вильса, роль самого переводчика в процессе формирования
  
   перевода во многом остается неясной.
  
   Мы можем пока лишь сказать, что перевод является результатом
  
   лексической, синтаксической и текстуально-прагматической замены исходной
  
   комбинации знаков соответствующей комбинацией знаков на языке
  
   перевода и что при этом вступают в силу управляющие коммуникативные
  
   факторы частично объективного, а частично субъективного характера (роль
  
   последних возрастает в тех случаях, когда перевод требует нестандартных,
  
   творческих решений).
  
   Как переводчик осмысляет переводимый текст, как он строит и пере-
  
   страивает стратегию перевода, какую он, смотря по обстоятельствам,
  
   избирает функциональную перспективу высказывания, как он на основе
  
   оригинала создает новый текст -- все это составляет его переводческую
  
   компетенцию, как языковую, так и внеязыковую, как рецептивную, так
  
   и репродуктивную. Все эти виды компетенции органически связаны друг
  
   с другом и в своей сумме образуют компетенцию переноса (die
  
   Transferkompetenz), лежащую в основе процесса перевода и обеспечивающую
  
   адекватную передачу коммуникативного намерения и достаточную степень
  
   коммуникативной эффективности [Wilss, 1977, 284].
  
   Рассматриваемое нами понятие переводческой компетенции
  
   принципиально отличается от понятия компетенции, разработанного в
  
   парадигме порождающей грамматики Хомского. Думается, что к сфере
  
   интересов теории перевода значительно ближе понятие коммуникативной
  
   компетенции, разработанное Д.Хаймсом и означающее способность
  
   говорящего выбирать из доступной ему совокупности грамматически
  
   правильных форм те, которые должным образом отражают нормы
  
   поведения в реальных актах взаимодействия [Hymes, 1972, 277]. Это
  
   понятие включает четыре параметра: грамматическую правильность,
  
   реализуемость, приемлемость и встречаемость. "Необходимо, -- пишет
  
   Хаймс, -- объяснить тот факт, что нормальный ребенок приобретает
  
   знание предложений не только с учетом их грамматической правильности,
  
   но и с учетом их приемлемости. Короче говоря, ребенок овладевает
  
   репертуаром речевых актов, становится способным принимать участие в
  
   речевых действиях и оценивать речевые действия других. Более того,
  
   компетенция неразрывно связана с установками, ценностями и
  
   мотивацией языка и его использования" [там же, 277--278].
  
   Некоторые из указанных выше параметров коммуникативной компетенции
  
   относятся к речевой деятельности вообще. Отметим те из них, которые
  
   имеют особое отношение к переводу. Так, приемлемость (соответствие
  
   высказывания контексту или ситуации) означает применительно к
  
   переводу необходимость учета как отражаемой в тексте внеязыковой
  
   ситуации, так и контекста, в котором допускается использование той или
  
   иной формы в исходном языке и в языке перевода. Более того, в это понятие
  
   входит обязательный учет двух коммуникативных ситуаций -- ситуации
  
   порождения исходного текста с ее участниками, ролевыми отношениями и
  
   коммуникативными установками и ситуации перевода с аналогичными
  
   параметрами.
  
   Понятие встречаемости также приобретает особый смысл применительно к
  
   переводу. Нередко единицы-аналоги существуют в обоих языках, но
  
   существенно отличаются друг от друга своей частотностью
  
   (встречаемостью). Ю.Найда предложил для проверки качества перевода
  
   применять грубые подсчеты частотности использования определенных
  
   грамматических и лексических единиц в исходном языке и в языке
  
   перевода. Например, если известно, что в исходном языке пассивная
  
   конструкция используется в 5% возможных случаев, а активная в 95%,
  
   тогда как в тексте перевода пассив употребляется в 20% возможных
  
   случаев, то из этого следует, что "язык перевода лишен естественности в
  
   отношении данного признака" [Nida, Taber, 1969, 170]. Так, при переводе с
  
   русского языка на английский аналогом русской деепричастной
  
   конструкции является английская конструкция с причастием I. Однако
  
   встречаемость последней в английских текстах значительно ниже, чем
  
   встречаемость деепричастных конструкций в русских текстах. Отсюда
  
   возникает необходимость в таких трансформациях, как, например:
  
   Финишировав через 38,20 и 38,50 сек. в беге на 500 м, они заняли
  
   соответственно первое и второе места -- They clocked 38.20 and 38.50 sec.,
  
   as they were placed first and second in the 500-m. race.
  
   Переводческая компетенция представляет собой сложную и многомерную
  
   категорию, включающую все те квалификационные характеристики,
  
   которые позволяют переводчику осуществлять акт межъязыковой и
  
   межкультурной коммуникации: особое "переводческое" владение двумя
  
   языками (как минимум рецептивное владение исходным языком и
  
   репродуктивное языком перевода), при котором языки проецируются друг на
  
   друга; способность к "переводческой" интерпретации исходного текста (т.е. к
  
   видению его глазами носителя другого языка и другой культуры);
  
   владение технологией перевода (т.е. совокупностью процедур,
  
   обеспечивающих адекватное воспроизведение оригинала, включая
  
   модификации, необходимые для успешного преодоления "культурного
  
   барьера"); знание норм языка перевода; знание переводческих норм,
  
   определяющих выбор стратегии перевода; знание норм данного стиля и
  
   жанра текста; определенный минимум "фоновых знаний", необходимых для
  
   адекватной интерпретации исходного текста, и в частности то, что называется
  
   "знанием предмета", необходимым для успешного перевода в рамках
  
   специализации переводчика. Понятие переводческой компетенции может
  
   быть конкретизировано применительно к тем или иным разновидностям
  
   перевода и включать, например, творческие способности, необходимые для
  
   художественного, и в частности поэтического, перевода.
  
   Проблема переводческой компетенции еще ждет своей
  
   экспериментальной разработки с позиций психолингвистики. Список
  
   переводческих тем, к изучению которых могли бы быть привлечены
  
   концептуальный аппарат и исследовательские приемы психолингвистики,
  
   мог бы быть продолжен. Важно, чтобы перевод присутствовал в этих
  
   исследованиях не в качестве иллюстрации к общим положениям
  
   психолингвистической теории (как это порой имеет место), а был бы
  
   подлинным объектом анализа, раскрывающего его психолингвистический
  
   механизм, его психологическую мотивацию и детерминированность
  
   психологическими факторами.
  
   В целом первые шаги, сделанные в направлении установления более
  
   тесных связей между теорией перевода и психолингвистикой, открывают
  
   интересные перспективы для обеих дисциплин.
  
   ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА И ЛИНГВИСТИКА ТЕКСТА
  
   Одним из заметных достижений современного языкознания является
  
   бурное развитие в течение последних десятилетий его новой отрасли --
  
   лингвистики текста. Эта новая лингвистическая дисциплина, объектом
  
   которой является связный текст -- законченная последовательность
  
   высказываний, объединенных друг с другом смысловыми связями, по-
  
   28
  
   конструкции является английская конструкция с причастием I. Однако
  
   встречаемость последней в английских текстах значительно ниже, чем
  
   встречаемость деепричастных конструкций в русских текстах. Отсюда
  
   возникает необходимость в таких трансформациях, как, например:
  
   Финишировав через 38,20 и 38,50 сек. в беге на 500 м, они заняли
  
   соответственно первое и второе места -- They clocked 38.20 and 38.50 sec.,
  
   as they were placed first and second in the 500-m. race.
  
   Переводческая компетенция представляет собой сложную и многомерную
  
   категорию, включающую все те квалификационные характеристики,
  
   которые позволяют переводчику осуществлять акт межъязыковой и
  
   межкультурной коммуникации: особое "переводческое" владение двумя
  
   языками (как минимум рецептивное владение исходным языком и
  
   репродуктивное языком перевода), при котором языки проецируются друг на
  
   друга; способность к "переводческой" интерпретации исходного текста (т.е. к
  
   видению его глазами носителя другого языка и другой культуры);
  
   владение технологией перевода (т.е. совокупностью процедур,
  
   обеспечивающих адекватное воспроизведение оригинала, включая
  
   модификации, необходимые для успешного преодоления "культурного
  
   барьера"); знание норм языка перевода; знание переводческих норм,
  
   определяющих выбор стратегии перевода; знание норм данного стиля и
  
   жанра текста; определенный минимум "фоновых знаний", необходимых для
  
   адекватной интерпретации исходного текста, и в частности то, что называется
  
   "знанием предмета", необходимым для успешного перевода в рамках
  
   специализации переводчика. Понятие переводческой компетенции может
  
   быть конкретизировано применительно к тем или иным разновидностям
  
   перевода и включать, например, творческие способности, необходимые для
  
   художественного, и в частности поэтического, перевода.
  
   Проблема переводческой компетенции еще ждет своей
  
   экспериментальной разработки с позиций психолингвистики. Список
  
   переводческих тем, к изучению которых могли бы быть привлечены
  
   концептуальный аппарат и исследовательские приемы психолингвистики,
  
   мог бы быть продолжен. Важно, чтобы перевод присутствовал в этих
  
   исследованиях не в качестве иллюстрации к общим положениям
  
   психолингвистической теории (как это порой имеет место), а был бы
  
   подлинным объектом анализа, раскрывающего его психолингвистический
  
   механизм, его психологическую мотивацию и детерминированность
  
   психологическими факторами.
  
   В целом первые шаги, сделанные в направлении установления более
  
   тесных связей между теорией перевода и психолингвистикой, открывают
  
   интересные перспективы для обеих дисциплин.
  
   ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА И ЛИНГВИСТИКА ТЕКСТА
  
   Одним из заметных достижений современного языкознания является
  
   бурное развитие в течение последних десятилетий его новой отрасли --
  
   лингвистики текста. Эта новая лингвистическая дисциплина, объектом
  
   которой является связный текст -- законченная последовательность
  
   высказываний, объединенных друг с другом смысловыми связями, по-
  
   288888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888
  
   ставила перед собой задачу выявить сущность этих связей и способы их
  
   осуществления, обнаружить систему грамматических категорий текста с ее
  
   содержательными и формальными единицами, описать на материале текста
  
   сущность и организацию условий человеческой коммуникации [Николаева,
  
   1978].
  
   Из этого краткого перечня целей и задач нового направления становится
  
   ясной его близость к теории перевода.
  
   Связь между лингвистикой текста, находившейся еще на раннем этапе
  
   своего развития, и теорией перевода одним из первых отметил Ю.Найда. По
  
   его мнению, теория перевода должна учитывать некоторые общие признаки
  
   текстов, которые он назвал "универсалиями дискурса". К ним относятся: 1)
  
   различные способы маркирования начала и конца текста, 2) способы
  
   маркирования переходов между внутренними подразделениями связного
  
   текста, 3) темпоральные связи, 4) пространственные связи, 5) логические
  
   отношения (например, причина и следствие), 6) идентификация участников
  
   дискурса, 7) различные средства выделения (highlighting) тех или иных
  
   элементов для фокусирования на них внимания или для эмфазы и 8)
  
   сопричастность автора (author involvement), т.е. его позиция и точка зрения
  
   [Nida, Taber, 1969, 181--182].
  
   Маркеры начала и конца текста включают стандартные формулы типа
  
   "once upon a time" (ср. рус. жили-были) и "they lived happily ever after" (ср.
  
   рус. и стали они жить-поживать, добра наживать).
  
   Маркеры внутренних переходов представляют собой традиционные
  
   способы введения новых подразделений текста типа on the other band,
  
   however... 'однако с другой стороны...'; then all of a sudden... 'и вдруг...'; in
  
   contrast with all this... 'в отличие от всего этого...' и др.
  
   К маркерам темпоральных отношений относятся временные союзы,
  
   темпоральные фразы типа the next morning 'на следующее утро', all that day
  
   'весь день', относительные времена типа Future Perfect и Fast Perfect,
  
   согласование времен (Не said he came), последовательность событий,
  
   отражаемая порядком слов.
  
   Среди маркеров пространственных отношений выделяются
  
   пространственные предлоги, индикаторы расстояния типа long way off
  
   'далеко-далеко', ten miles long 'длиной в десять миль', It's a day's tnp 'Езды
  
   туда целый день'.
  
   Логические отношения маркируются с помощью модифицирующих
  
   предложения наречий (sentence adverbs) типа moreover 'более того', therefore
  
   'поэтому', nevertheless 'тем не менее'; союзов, вводящих придаточные
  
   предложения (if, although, because); отглагольных форм (причастных,
  
   герундиальных), зависимых от глагола, выражающего основное событие;
  
   лексических единиц, выражающих логические отношения типа he concluded
  
   'он пришел к выводу', he argued 'он возразил'.
  
   Маркеры последовательного указания на одного и того же референта
  
   включают личные местоимения (he, she, they), дейктические местоимения
  
   (this, that) и синонимы (dog, animal, pet, puppy).
  
   Участники и событие могут выдвигаться на передний план (на
  
   "лингвистическую авансцену") или, напротив, отодвигаться на задний план.
  
   Для этого используется сложная синтаксическая структура, иерархия которой маркирует место участников и событий в описываемой
  
   ситуации.
  
   Сопричастность автора может быть двух типов -- автобиографическая
  
   (реальная или фиктивная), маркером которой является местоимение 1-го
  
   лица, и оценочная, маркером которой являются оценочные лексические
  
   единицы (This was an ugly scene `Это была безобразная сцена').
  
   Характеризуя указанные черты как "универсалии дискурса", Ю.Найда в
  
   то же время отмечает, что в разных языках для их выражения используются
  
   далеко не одни и те же средства [Nida, Taber, 1969, 132].
  
   Таким образом, для перевода представляется важным, каким образом
  
   реализуются "универсалии дискурса" в контактирующих друг с другом в
  
   процессе перевода языках и какие из этого вытекают последствия для
  
   структурирования конечного текста. Ср. следующий пример, приводимый
  
   Л.С.Бархударовым: "You goin' to court this morning?" asked Jem. We had
  
   strolled over -- 'Мы подошли к ее забору -- Вы в суд пойдете? -- спросил
  
   Джем' [Бархударов, 1975, 197]. Здесь в качестве маркера темпоральных
  
   отношений в английском тексте используется относительное время Fast
  
   Perfect, а в русском -- порядок следования предложений, соответствующий
  
   реальному порядку следования событий; Then I saw old Pancho come around
  
   the corner of the wagon (Hemingway) "И тут, вдруг старина Панчо стал
  
   огибать фургон..." В этом примере маркер внутреннего перехода then
  
   передается контекстуальным эквивалентом и тут вдруг, соответствующим
  
   стилистическим нормам данного жанра (повествование ведется в
  
   разговорной манере от лица рассказчика); When he arrives in Paris next week,
  
   our Foreign Secretary will have to spell out our position 'Когда министр
  
   иностранных дел посетит на следующей неделе Париж, он должен будет
  
   четко изложить нашу позицию'. Здесь при переводе изменяется порядок
  
   следования двух кореферентных единиц -- имени и личного местоимения,
  
   поскольку в русском тексте первое указание с помощью местоимения (типа
  
   'Когда он посетит Париж, наш министр иностранных дел...') в данном
  
   жанре (газетный текст) неприемлемо.
  
   Одной из проблем лингвистики текста, традиционно связанных с
  
   теорией перевода, является актуальное членение, или, в. другой
  
   терминологии, функциональная перспектива предложения. Плодотворной
  
   для теории перевода является, в частности, восходящая к Ф.Данешу идея
  
   тематической прогрессии, согласно которой темы цементируют текст,
  
   тогда как ремы служат для передачи новой информации [Danes, 1968].
  
   Определяя место функциональной перспективы предложения в
  
   лингвистическом описании, М.А.К. Хэллидей характеризует ее как
  
   явление универсальное и в то же время делает важную оговорку:"...это не
  
   значит, что ФПП не релевантна лингвистической характерологии;
  
   существует значительное разнообразие выборов, возможных в различных
  
   языках, а также мест и способов их осуществления" [Хэллидей, 1978,
  
   138--139].
  
   Роли и месту функциональной перспективы предложения в переводе
  
   посвящена книга Л.А.Черняховской "Перевод и смысловая структура"
  
   [Черняховская, 1976]. В ней рассматриваются некоторые особенности
  
   выражения функциональной перспективы предложения в английском языке
  
   в сопоставлении с русским и предлагаются модели преобразования речевых
  
   структур при переводе с русского языка на английский. К сожалению,
  
   рассматривая эти преобразования, Л.А.Черняховская, как правило, не
  
   выходит за рамки предложения и не касается текстообразующих функций
  
   коммуникативной структуры высказывания. С лингвистикой текста ее
  
   работа соприкасается вплотную лишь в главе, посвященной членению и
  
   объединению предложений внутри высказываний объемом более
  
   предложения.
  
   Проблема текста -- одна из центральных проблем теории перевода.
  
   Именно текст является предметом анализа на первом этапе перевода,
  
   связанном с интерпретацией оригинала, и именно текст является предметом
  
   синтеза на его заключительном этапе. Поэтому эта проблема привлекает к
  
   себе пристальное внимание теоретиков перевода. Так, по мнению
  
   Р.Штольце, теоретическое осмысление процесса перевода должно строиться
  
   на учете тесной связи герменевтики и лингвистики текста, ибо в основе
  
   перевода лежит возможность органического соединения герменевтического
  
   анализа текста как целого и системного анализа на основе рациональных
  
   лингвистических критериев [Stolze, 1982, 49]. В основе разрабатываемой
  
   Р.Штольце теории перевода текста лежит представление о форме текста как
  
   о выражении коммуникативной интенции отправителя, реализуемой через
  
   посредство языка. Анализируя исходный текст, переводчик ставит перед
  
   собой вопрос: какую цель преследует отправитель и какие он использует для
  
   этого языковые средства? Понимание текста основывается на осознании его
  
   целостности с обязательным учетом прагматических правил его построения.
  
   При этом важно не только сказанное, но и подразумеваемое. Отсюда
  
   возникает необходимость в обязательном учете пресуппозиций, которые
  
   должны включать не только сказанное ранее, но и просто известное, "я"
  
   говорящего, его социальный статус, фоновые знания и др. [там же, 51--52].
  
   В этой связи уместно вспомнить слова И.Р.Гальперина о роли подтекста,
  
   сосуществующего с вербальным выражением, сопутствующего ему и
  
   запланированного создателем текста. Выдвигаемое им положение о
  
   "содержательно-подтекстовой информации" как об органической части
  
   смыслового содержания текста имеет самое непосредственное отношение к
  
   переводу [Гальперин, 1981, 42].
  
   На основании сказанного выше об эксплицитных и имплицитных
  
   компонентах смысла текста, о роли прагматических факторов в его
  
   формировании Р.Штольце делает важный для теории перевода вывод о
  
   многоплановости и "сверхсуммарности" смыслового содержания текста.
  
   При этом под сверхсуммарностью подразумевается несводимость смысла
  
   текста к сумме смыслов его конституентов. Отсюда, однако, не следует, что,
  
   анализируя исходный текст как сверхсуммарное целое, можно в какой-то
  
   мере пренебречь семантическим анализом его конституентов. Дело в том,
  
   что раскрывающие содержание текста рекуррентные смысловые признаки
  
   (семантически связанные друг с другом лексемы) образуют изотопические
  
   плоскости текста, в которых реализуется многоплановая структура его
  
   смысла. Именно в результате интеграции отдельных элементов в языковом и внеязыковом контекстах
  
   образуется то "приращение информации" (Informationsuberschuss), которое
  
   лежит в основе "сверхсуммарности" смысла текста.
  
   Учет семантики текста ставит по-новому для теории перевода и вопрос об
  
   учете значений отдельных лексем. Их значение рассматривается не как
  
   фиксированный срез определенного набора семантических признаков (как
  
   это имеет место в жестких моделях структурной семантики), а как "гибкая
  
   совокупность сем и прагматических параметров, изменчивые сочетания
  
   которых проецируются в плоскость текста" [Stolze, 1982, 93--104].
  
   Наряду с семантикой текста существенное значение для теории перевода
  
   имеет и стилистика текста. Разработкой проблем связи типологии текста с
  
   теорией перевода занимается К.Райс, посвятившая этим проблемам ряд работ,
  
   в том числе написанную совместно с Г.Вермеером книгу "Обоснование
  
   общей теории перевода", в которой используется концептуальный аппарат
  
   теории информации, лингвистики текста и функциональной стилистики
  
   [Reiss, Vermeer, 1984].
  
   В основу разрабатываемой К.Райс теории перевода положена теория
  
   жанров текста (Textsoxtentheorie), основными понятиями которой
  
   являются "тип текста" (Texttyp) и "жанр текста" (Textsorte). Понятие типа
  
   текста используется для классификационного выделения универсальных,
  
   базисных форм текста в человеческой коммуникации. На основе
  
   выполняемых ими самых общих (по К. Бюлеру) коммуникативных
  
   функций -- репрезентативной (Darstellungsfunktion), выразительной
  
   (Ausdruksfunktion) и апеллятивной (Appellfunktion) вычленяются три типа
  
   текста -- информативный, экспрессивный и оперативный (ср.
  
   использование функциональной типологии Р. Якобсона для описания
  
   перевода как коммуникативного акта [Швейцер, 1973, 66--68]).
  
   Жанр текста (Textsorte) -- это класс вербальных текстов, выделяемых на
  
   основе общности структуры, пределов вариативности и использования в
  
   однотипных коммуникативных контекстах. Конкретные признаки
  
   дифференциации жанров связаны с тремя семиотическими измерениями --
  
   семантикой, прагматикой и синтактикой и относятся к отражению мира в
  
   тексте, к выполняемой текстом коммуникативной функции и к внутренней
  
   структуре текста. Это определение К.Райс называет признаки жанра, но не
  
   раскрывает его сущности.
  
   В этом отношении представляет интерес социальная интерпретация
  
   речевого жанра, предлагаемая К.А. Долининым, который полагает, что
  
   "каждый сколько-нибудь канонизированный, устоявшийся речевой жанр
  
   (приказ по учреждению, постановление суда, научная статья, роман,
  
   передовая в газете и т.п.) -- это не что иное, как особая социальная роль, в
  
   которой речевая деятельность выступает как ролевая деятельность"
  
   [Долинин, 1978, 26].
  
   Таким образом, в жанровой вариативности текстов находит свое
  
   проявление социальная норма, определяющая специфику выбора языковых
  
   средств при порождении текстов тех или иных жанров. В практике перевода
  
   сталкиваются три типа социальных норм, отражающих традиции
  
   данного общества и данной культуры: 1) нормы построения текста на исходном языке, 2) нормы построения текста на языке перевода
  
   и 3) нормы перевода.
  
   К.Раис, безусловно, права, считая, что нормы, или конвенции, жанра
  
   (Textsortenkonventionen) имеют большое значение, поскольку различия
  
   между ними становятся наиболее очевидными при выходе за пределы
  
   одного языка и одной культуры. Прежде всего различия касаются самой
  
   номенклатуры жанров. Наряду с общими жанрами, существующими в
  
   любой письменной культуре (письмо, сказка, статья), есть жанры,
  
   распространенные в нескольких, но не во всех культурах (например,
  
   сонет), и, наконец, жанры, специфичные лишь для одной культуры
  
   (например, поэтический жанр хайку в Японии). Конвенции жанров
  
   характеризуются также исторической вариативностью (ср. стихотворную
  
   форму средневекового научного трактата).
  
   Жанровая дифференциация текстов имеет непосредственное отношение
  
   к механизму перевода, к переводческой стратегии. Прежде всего
  
   переводчик должен сделать принципиальный выбор -- сохранить ли
  
   конвенции исходного текста или заменить их конвенциями языка
  
   перевода. Если данный жанр отсутствует в другой культуре, то перевод
  
   может быть инновационным (т.е. он может положить начало новому
  
   жанру в культуре-рецепторе). Так, например, газель, жанр восточной
  
   поэзии, был воспроизведен в некоторых переводах на европейские языки.
  
   Столь же необходим учет специфики типа текста и определяющей данный
  
   тип коммуникативной функции. Только зная функцию исходного текста
  
   и его место в исходной культуре, можно оценить значимость отдельных
  
   элементов исходного текста. Это положение К. Раис иллюстрирует
  
   следующим примером: Souvent femme varie, bien fol est qui s'y fie. Если
  
   бы это был информативный текст с установкой на передачу
  
   денотативного содержания, его можно было бы перевести следующим
  
   образом: 'Женщина очень непостоянна (в оригинале буквально сказано:
  
   "женщина часто меняется"). Безрассуден тот, кто ей верит'. Однако на
  
   самом деле перед нами отрывок из экспрессивного текста (драмы
  
   В.Гюго) с установкой на художественную форму. Перевод такого
  
   оригинала требует художественной организации текста. Этому
  
   требованию отвечает перевод на немецкий язык Г.Бюхнера: Ein Weib
  
   andert sich jeden Tag. Ein Narr ist, wer ihr trauen mag букв. 'Женщина
  
   меняется каждый день. Глупец тот, кто ей доверяет'. Незначительные
  
   смысловые отступления в этом переводе вполне компенсируются
  
   передачей художественно-эстетической функции текста [Reiss, Vermeer,
  
   1984, 213].
  
   В своих работах К.Раис правильно обращает внимание на важность
  
   передачи коммуникативной функции текста как условия успешного
  
   осуществления процесса перевода, однако при этом допускается известное
  
   упрощение. Подобно некоторым другим функциональным
  
   классификациям текстов, ее классификация фактически сводит
  
   функциональную характеристику текста к какой-то одной функции. Между
  
   тем реальные тексты, с которыми имеет дело переводчик, как правило,
  
   полифункциональны. Прав К.А. Долинин, отмечающий, что "если стиль
  
   высказывания (фразы) -- в повседневной речевой практике во всяком
  
   случае -- бывает един и непротиворечив, то стиль сколько-нибудь
  
   протяженного
  
   3 Зак. 3 1 1 33
  
   текста, в особенности художественного текста, представляет собой
  
   изменчивую, динамическую его характеристику" [Долинин, 1978, 46]. И
  
   хотя в одной из работ К.Раис делает оговорку относительно того, что
  
   "целый текст не всегда отражает лишь одну из функций языка" и что "на
  
   практике существуют бесчисленные перекрещивания и смешанные
  
   формы" [Reiss, 1971, 32], в целом следует признать правоту В.Вильса,
  
   критикующего К. Раис за то, что она жертвует функциональной
  
   многоплановостью текста во имя построения идеальной модели.
  
   Например, она безоговорочно относит художественные тексты к текстам,
  
   акцентирующим форму (form-betonte Texte).
  
   Принципиально иной подход к проблеме типологии текстов в теории
  
   перевода выдвигает А.Нойберт. Расценивая функционально-
  
   типологические модели текстов как чрезмерно грубые и статичные, он
  
   предлагает для анализа процесса перевода модель "текстов-прототипов"
  
   (prototype texts), исторически и социально обусловленных способов
  
   организации знания в письменном и устном дискурсе. Опирающийся на
  
   социальный опыт и воплощающий наиболее существенные признаки
  
   конкретных текстов, текст-прототип обнаруживает специфическое
  
   сочетание параметров текстуальности (коммуникативной интенции,
  
   ситуативности, информативности, согласованности смыслов, связности),
  
   а также специфическую конфигурацию общего для коммуникантов
  
   фонда знаний. Он представляет собой глобальную схему того, что
  
   сказано, кем, кому, когда и как. Благодаря их комплексной детерминации
  
   тексты-прототипы отличаются значительно большим разнообразием,
  
   чем типы текстов. В процессе перевода переводчик реализует избранный
  
   прототип конечного текста, оценивая при этом удельный вес его
  
   детерминантов [Neubert, 1985, 127--132].
  
   В этом отношении от схемы К.Раис выгодно отличается схема,
  
   разработанная Ю.В.Ванниковым и положенная им в основу
  
   ориентированной на перевод типологии текстов [Ванников, 1985]. Эта
  
   схема основана на 14 главных типологизирующих признаках, обобщающих
  
   существенные с точки зрения переводческой практики свойства текста: 1)
  
   лингвистическая организованность; 2) функциональный стиль; 3)
  
   функциональный подстиль; 4) речевой модус; 5) доминирующее
  
   логическое содержание; 6) предметное (тематическое) содержание; 7)
  
   форма речевой презентации; 8) жанровая дифференциация; 9)
  
   информационная первичность--непервичность; 10) экспрессивно-
  
   стилистическая отмеченность; 11) основные прагматические функции; 12)
  
   конкретные целевые установки; 13) типы адекватности текста; 14) типы
  
   адекватности перевода.
  
   К лингвистической организованности относится противопоставление
  
   текстов с жесткой структурой (например, научно-технических) и с мягкой
  
   структурой (например, художественных). Этот признак учитывает также
  
   степень связности текста. Функциональные стили выделяются в
  
   зависимости от сферы общения (научно-технический, социально-деловой
  
   и др.).
  
   Подстили более отчетливо противопоставлены коммуникативным
  
   установкам и прагматическим функциям (например, поде гиль
  
   технических текстов внутри научно-технического стиля). Речевой модус
  
   -- это способ изложения, характерный для текста (экспликативный,
  
   дескриптивный и т.п.). К доминирующему логическому содержанию относятся:
  
   тип рассуждения (например, цепочка умозаключений), тип доказательства
  
   (по существу, по аналогии, от противного и т.п.), смысловая структура
  
   вывода, различные виды определений. Предметное содержание научного
  
   текста строится на основе классификации наук (философские,
  
   естественные и технические, социальные). Форма презентации тесно
  
   связана с функциональными подстилями и жанрами (устный текст,
  
   письменный текст). Каждый функциональный подстиль
  
   характеризуется жанровой дифференциацией (жанры учебного
  
   подстиля -- учебник, учебное пособие, лекция). Информационно-
  
   первичные тексты включают монографию, статью, диссертацию и др., а
  
   информационно-вторичные -- реферат, аннотацию, перевод, рецензию.
  
   По признаку экспрессивно-стилистической отмеченности тексты делятся
  
   на стилистически отмеченные и стилистически не отмеченные. Главные
  
   прагматические функции лежат в основе изначальной ориентации текстов
  
   на носителей исходного языка или носителей языка перевода, а конкретные
  
   функции -- в основе выделения информирующих, предписывающих,
  
   ориентирующих и систематизирующих текстов. Наконец, адекватность
  
   текста определяется по его соответствию коммуникативной установке.
  
   Типология, разработанная Ю.В.Ванниковым, может показаться
  
   несколько громоздкой. Однако ее дробность делает ее более адекватной
  
   поставленной задаче -- отражению реального многообразия текстов.
  
   Существенным преимуществом этой типологии является также и то, что
  
   она учитывает наличие смешанных и переходных случаев. Так,
  
   например, Ю.В.Ванников особо выделяет такие функционально
  
   неоднородные тексты, как информирующе-предписывающие,
  
   предписывающе-систематизирующие и др.
  
   Исходя из полифункциональности текста, нами было в свое время
  
   выдвинуто положение о функциональных доминантах текста как о
  
   комплексе функциональных характеристик, играющих в нем ведущую
  
   роль, отвечающих коммуникативной установке отправителя и
  
   определяющих закономерности анализа и синтеза текстов в процессе
  
   перевода. Специфичная для данного текста конфигурация
  
   функциональных доминант (набор ведущих функциональных
  
   характеристик) и определяет вместе с коммуникативной установкой и
  
   социокультурными нормами тот инвариант, который подлежит
  
   сохранению при переводе [Швейцер, 1973, 68--70]. Подробнее на этой
  
   проблеме мы остановимся ниже, в связи с вопросами о сущности перевода,
  
   а также об эквивалентности и переводимости. Сейчас же ограничимся
  
   указанием на то, что сказанное выше о связи функциональных
  
   характеристик текста со стратегией перевода не означает, что эти
  
   характеристики жестко и однозначно детерминируют переводческое
  
   решение. Напротив, изменчивый, динамический характер этих
  
   характеристик порой существенно видоизменяет решение переводчика в
  
   процессе перевода разных фрагментов одного и того же текста.
  
  
  
  
  
  
  
   ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА И СЕМИОТИКА
  
   "Семиотика обнаруживает двойственное отношение к другим наукам,
  
   -- писал один из основоположников семиотики, Ч. Моррис. -- Это и
  
   наука среди других наук, и инструмент наук" [Morris, 1971, 10]. Будучи
  
   наукой среди других наук, семиотика использует данные других
  
   дисциплин, проливая свет на те входящие в их компетенцию
  
   феномены, которые представляют собой с семиотической точки зрения
  
   знаковые процессы и знаковые системы. Будучи инструментом других
  
   наук, она вооружает их понятийным аппаратом и аналитическими
  
   процедурами для исследования изучаемых этими науками явлений.
  
   Несмотря на явную несхожесть целей и статуса семиотики и теории
  
   перевода, за последние годы наметилось известное сближение этих
  
   дисциплин. Этому сближению, по мнению В. Вильса, способствовало
  
   выделение из общей семиотики лингвосемиотики, согласно исходным
  
   постулатам которой естественный язык является, прежде всего,
  
   семиотической системой и каждый текст поддается описанию в
  
   семиотических терминах [Wilss, 1980, 10].
  
   Изложению целей и задач теории перевода с позиций функциональной
  
   лингвосемиотики посвящена работа С.Н. Сыроваткина [Сыроваткин,
  
   1978]. Автор использует в качестве ключевого понятие перевода как
  
   кодового перехода, представляющего собой семиозис, т.е. знаковый
  
   процесс, в ходе которого осуществляется ряд операций перехода от
  
   различных систем прообразов к единому образу -- языковому знаку.
  
   Лингвистическая теория, на которую опирается С.Н. Сыроваткин, не
  
   ограничивается рамками имманентной структуры языка.
  
   Единственным типом "полного знака", которому она приписывает
  
   статус реального бытия, является высказывание. Что же касается
  
   элементов низших уровней (синтагм, слов, морфем), то они
  
   рассматриваются как строительный материал для актуального знака --
  
   высказывания, рассматриваемого вслед за Э. Бенвенистом в качестве
  
   центральной лингвосемиотической категории [Бенвенист, 1974].
  
   Рассматривая модус бытия знаков, С.Н. Сыроваткин использует
  
   оппозиции "система--текст" и "актуальное--неактуальное". Неактуальная
  
   система сама по себе, в отвлечении от систем актуализации, не может
  
   порождать естественные тексты. Она лишь задает правила игры.
  
   Актуализация понимается как включение неактуального текста
  
   (предложения или множества предложений) в систему отношений,
  
   которые Ч. Моррис определял как измерения семиозиса -- синтактику
  
   (отношение "знак : знак"), семантику (отношение "знак : референт") и
  
   прагматику (отношение "знак : человек").
  
   С.Н. Сыроваткин расширяет этот традиционный список
  
   семиотических отношений, включая в него вместо единого
  
   семантического измерения перцептику (отношение между экспонентом
  
   знака, т.е. его физическим субстратом, и его понятийным содержанием),
  
   сигнифику (отношение между экспонентом знака и его чувственным
  
   образом) и сигматику (отношение знака к объекту). Кроме того, он расчленяет прагматику на два измерения -- инструментальное и
  
   эмотивное (экспрессивное).
  
   С указанными семиотическими отношениями соотносятся проблемы
  
   перевода. Так, к перцептике, устанавливающей связь между экспонентом
  
   знака и его понятийным содержанием через акустико-моторные
  
   представления, относятся представляющие собой камень преткновения
  
   для перевода проблемы паронимии (типа to yell with Hale 'орать вместе
  
   с Хейлом', построенное на звуковом сходстве с to hell with Yale! 'к черту
  
   Йейл!' -- лозунгом Гарвардского университета) и гетерономии
  
   (например, "ложные друзья переводчика" типа англ, commutator
  
   'коллектор' и рус. коммутатор). К проблемам сигнифики относятся
  
   различия во внутренней форме или мотивированности знака (например,
  
   tall hat не 'высокая шляпа', а 'цилиндр', he drinks like a fish не '*он пьет
  
   как рыба', а 'он пьет как сапожник'). Сигматика включает важный для
  
   перевода вопрос о соотнесенности высказывания с вне-языковой
  
   действительностью -- существенный момент в актуализации языкового
  
   знака.
  
   В сфере прагматики инструментальное измерение понимается как
  
   ориентация высказывания на контакт с адресатом, увеличение его
  
   информированности и изменение его поведения. Иными словами, речь
  
   идет о цели высказывания. Ср. случай ложной интерпретации цели в
  
   "Доме вдовца" Б. Шоу: "Well?" "Quite well, Sartorius, thankee." "I was not
  
   asking after your health, sir, you know." Предлагается следующий
  
   перевод: "Ну как?" -- "Да так, дорогой Сарториус, помаленьку,
  
   потихоньку". Передача экспрессивного начала порой требует
  
   переводческого комментария или транспонирования высказывания в
  
   другую систему культурных ценностей.
  
   Описывая процесс актуализации языкового знака, автор делает
  
   важный для перевода вывод о том, что "мыслительный эквивалент"
  
   актуального знака не исчерпывается словарями и грамматическими
  
   понятиями, которые могут быть соотнесены с данным экспонентом. Он
  
   включает серию пресуппозиций и импликаций, обусловленных
  
   контекстом семиозиса [Сыроваткин, 1978, 69].
  
   Работа С.Н. Сыроваткина интересна тем, что в ней излагаются
  
   исходные положения лингвосемиотики, ориентированной на перевод, и
  
   намечаются интересные перспективы ее приложения к теории перевода.
  
   Однако едва ли можно рассматривать лингвосемиотику как
  
   единственную теоретическую базу переводоведения. Думается, что
  
   теория перевода должна опираться на собственный концептуальный
  
   аппарат, соответствующий объекту и целям исследования. В то же время
  
   она должна обогащаться теоретическими и эмпирическими данными
  
   других дисциплин, использовать выработанные ими понятия и
  
   процедуры, избегая при этом односторонней ориентации лишь на одну
  
   из них. Такая односторонняя ориентация может в ряде случаев смещать
  
   перспективу. Так, например, явно односторонний характер носит
  
   встречающееся в литературе определение процесса перевода как
  
   простого перекодирования [см., например: Kade, 1968]. Поскольку
  
   перевод -- это не только транспонирование текста в другую систему языковых знаков, но и в другую культуру, он не сводится к
  
   перекодированию, а представляет собой также и объяснение,
  
   истолкование, интерпретацию (подробнее см. гл. V).
  
   В посвященной семиотическому анализу перевода статье Г. Тури
  
   перевод рассматривается как знаковый процесс (семиозис), связанный с
  
   сосуществованием различных знаковых систем естественных языков и
  
   налагаемых на них "вторичных моделирующих систем" культуры
  
   (термин Ю.М. Лотмана). Внимание автора сосредоточено на операциях
  
   переноса (transfer), в ходе которых объект, принадлежащий к одной
  
   знаковой системе, преобразуется в объект, относящийся к другой системе.
  
   Отличительной чертой этого процесса является то, что новый объект,
  
   принадлежа к системе-рецептору, в то же время репрезентирует объект,
  
   относящийся к исходной * системе. Это достигается благодаря наличию
  
   некоторых инвариантных черт, связывающих указанные объекты.
  
   Каждая операция переноса связана с наличием трех типов
  
   отношений" I) между объектом и соответствующей системой
  
   (приемлемость с точки зрения норм данной системы); 2) между двумя
  
   объектами (адекватность, эквивалентность, соответствие); 3) между
  
   системами (кодами). При любой операции переноса существует
  
   возможность создания разных объектов на базе одного исходного. При
  
   этом каждый из вновь созданных объектов может обнаруживать
  
   различные отношения к исходному, т.е. разделять с ним различные
  
   инвариантные признаки. Отсюда следует, что подобные операции
  
   необратимы. Иными словами, всегда существует потенциальная
  
   возможность реконструкции нескольких исходных объектов на основе
  
   одного конечного объекта.
  
   С" точки зрения характера знаковых объектов, а также систем (кодов)
  
   разновидность переноса, традиционно именуемая переводом,
  
   характеризуется следующими признаками:
  
   а) прежде всего, речь идет о межъязыковом переносе, при котором
  
   кодами являются естественные языки, или, точнее, о переносе
  
   межтекстовом, поскольку объекты, участвующие в данном процессе,
  
   -- сообщения (тексты), закодированные с помощью естественных
  
   языков и налагаемых на них вторичных моделирующих систем
  
   (литературных, религиозных, общественно-политических и др.).
  
   Подобно языковым кодам, служащим в качестве первичных
  
   моделирующих систем, вторичные моделирующие системы,
  
   участвующие в семиозисе, могут отличаться друг от друга. Так,
  
   например, известны случаи, когда изначально религиозный текст
  
   впоследствии переводился как художественный;
  
   б) данный перенос не зависит от отношений между системами. Это
  
   не значит, что межсистемные отношения не влияют на формирование
  
   конечного текста. Напротив, отношение между языками, с одной
  
   стороны, и между вторичными моделирующими системами -- с
  
   другой, входят в число факторов, влияющих на переводимость. Дело
  
   лишь в том, что характер этих отношений, диапазон которых весьма
  
   широк, не относится, по мнению Г Тури, к специфическим признакам
  
   перевода;
  
   в) перенос обеспечивает наличие определенных асимметричных
  
   отношений между двумя текстами [Toury, 1980, 99--103].
  
   Статья Г. Тури не ставит перед собой цели дать законченное
  
   описание перевода в семиотических терминах. Перед нами скорее
  
   черновой набросок, попытка сформулировать некоторые соображения
  
   сугубо предварительного характера, чтобы стимулировать дальнейшую
  
   дискуссию.
  
   В целом можно согласиться с утверждением об однонаправленности
  
   процесса перевода, об асимметрии отношений между исходным и
  
   конечным текстами, о примате межтекстовых связей по отношению к
  
   межъязыковым. Верно и то, что одна из основных тенденций развития
  
   переводоведения за последние десятилетия заключается в постепенном
  
   смещении акцентов от межъязыковых к межтекстовым отношениям
  
   [Ivir, 1969; Koller, 1979].
  
   По мнению В. Вильса, лингвосемиотический подход к тексту должен
  
   исходить из известной формулы: Who says what in which channel and
  
   with what effect? Применение этой формулы к тексту позволяет
  
   выделить четыре измерения текста: 1) тему текста (о чем идет речь в
  
   данном тексте); 2) функцию текста (какую цель преследует отправитель
  
   текста); 3) прагматику текста (какой круг получателей имеет в виду
  
   отправитель текста); 4) поверхностную структуру текста, в которой
  
   интегрируются взаимодействующие друг с другом лексика и синтаксис.
  
   В. Вильс выдвигает две гипотезы: 1. Указанные выше четыре фактора
  
   образуют строение текста (Textkonstitution), представляющее собой
  
   интегрированный пучок констант текста (Textkonstanten). 2. Тема,
  
   функция и прагматика текста, как правило, выявляются в поверхностной
  
   структуре текста; следовательно, поверхностная структура текста
  
   маркирует семантику, функцию и прагматику текста; только через
  
   поверхностную структуру текста читатель получает доступ к его
  
   семантической, функциональной и прагматической структуре. В этой
  
   связи В. Вильс считает уместным вспомнить слова древнегреческого
  
   философа Анаксагора: "мы истолковываем то, что мы не видим, через то,
  
   что мы видим" [Wilss, 1980, 16--17].
  
   Намеченную В. Вильсом программу лингвосемиотического подхода к
  
   тексту как основы ориентированной на перевод лингвистики текста в
  
   целом можно считать достаточно обоснованной. Однако в свете того, что
  
   было сказано выше о "сверхсуммарном" характере смысла текста, о роли
  
   подтекста и пресуппозиций, едва ли можно рассматривать
  
   "поверхностную структуру" как единственный источник сведений о
  
   семантике и прагматике текста.
  
   В работе В. Вильса содержится лишь изложение программы интеграции
  
   двух подходов к переводу (подхода, основанного на семиотике, и
  
   подхода, основанного на лингвистике текста). К. Раис пытается
  
   применить этот комплексный подход к анализу конкретного текста и
  
   его перевода. Объектом анализа служит перевод на немецкий язык эссе
  
   испанского философа и публициста X. Ортеги-и-Гасета "Miseria у
  
   Esplendor de la Traduccion" ("Блеск и нищета перевода") [Reiss, 1980].
  
   Проблема интерпретации того смысла, который автор вкладывает в
  
   текст, приобретает особое значение для переводчика. К. Раис в этой
  
   связи противопоставляет термин "знак" (Zeichen) термину "признак"
  
   (Anzeichen). В отличие от "знака" признак обладает дополнительным
  
   смысловым потенциалом, который наслаивается на смысл, эксплицитно
  
   выраженный в сообщении. Дополнительный смысловой потенциал, с
  
   другой стороны, является отличительной чертой художественно
  
   организованного текста, который К. Раис вслед за Ю.М. Лотманом
  
   рассматривает как двуплановую структуру (на уровне сообщения и на
  
   уровне художественной организации).
  
   Эссе Ортеги построено в форме диалога, который автор
  
   метафорически характеризует как путешествие по бурному морю. Это
  
   напоминает К. Раис сходную метафору, использованную Я. Гриммом
  
   для характеристики перевода: "перевести -- значит перевезти, traducere
  
   navear (переправить на корабле). Ведь тот, кто, подготовившись к
  
   плаванию, сумеет собрать команду и с надутым парусом достичь
  
   противоположного берега, должен к тому же высадиться там, где
  
   другая земля и веет другой воздух" [цит. по: Reiss, 1980, 65]. С этой
  
   развернутой метафорой перекликается высказывание самого Ортеги по
  
   поводу современных переводов с древнегреческого и латыни. Эти
  
   переводы он называет "путешествием на чужбину, в другие, далекие
  
   времена и в другую, совершенно иную культуру" [там же, 66]. Все это
  
   наводит К. Раис на мысль о том, что в основе художественной
  
   организации всего эссе лежит метафора Я. Гримма, уподобляющая
  
   перевод морскому путешествию. Гипотеза опирается не только на
  
   приведенное выше высказывание Ортеги, не только на встречающуюся
  
   в другом месте характеристику перевода как смелого предприятия, но и на
  
   часто встречающиеся в тексте языковые знаки, которые, по мнению К.
  
   Раис, благодаря своей внутренней форме вызывают ассоциации с морем,
  
   побережьем, морским путешествием и т.п. Ср., например: те acuesto a la
  
   opmion 'я склоняюсь к мнению' (acostar 'достигать берега'), el curso de
  
   esta conversacion 'течение разговора' (el curso 'течение воды, курс'), еn el
  
   perenne naufragio del vivir 'при постоянных жизненных неудачах'
  
   (naufragar 'потерпеть кораблекрушение') и др. Разумеется, во всех
  
   подобных примерах речь идет не об авторских, а скорее о языковых
  
   метафорах. Однако сам выбор "морского" варианта из нескольких
  
   возможных синонимов свидетельствует, по мнению К. Раис, о том, что
  
   этот выбор симптоматичен. Языковые знаки функционируют как
  
   признаки дополнительного смыслового потенциала.
  
   Рели переводчик, анализируя художественно организованный текст,
  
   обнаруживает в нем элементы синтаксического, семантического и
  
   прагматического структурирования "второго смыслового плана", он
  
   должен по крайней мере предоставить читателю конечного текста
  
   возможность подобной интерпретации. И если это невозможно при
  
   передаче данных сегментов текста, то целесообразно, применив
  
   компенсацию, передать этот второй план при переводе других сегментов
  
   (например, перевести los traductores corrientes 'обычные переводчики' не
  
   как ein gewonnlicher Ubersetzer, а как ein landlaufiger Ubersetzer; la vaguedad 'неясность' не как Unklarheit, а как
  
   Verschwommenheit и т.п.).
  
   Трудно сказать, насколько убедительно предлагаемое К. Раис толкование
  
   данного текста. В ряде случаев она ссылается на метафорические по
  
   своему происхождению языковые единицы с явно стершейся образностью,
  
   едва ли вызывающие какие-либо определенные ассоциации в сознании
  
   читателя. Объективности ради следует отметить, что сама она не
  
   настаивает на выдвигаемой ею трактовке. Не случайно статья называется
  
   "Знаки или признаки?" Здесь, по-видимому, важнее сам принцип
  
   семиотического подхода к тексту, который резюмируется в следующем
  
   выводе: если выдвигаемая автором гипотеза справедлива, то в плоскости
  
   художественной организации текста синтактика проявляется в связи
  
   между языковыми знаками с "признаковой" функцией, семантика -- в
  
   связях между ними и "вторым смысловым планом", а прагматика -- в их
  
   воздействии на читателя, т.е. в отсылке его к другому тексту
  
   (гриммовской метафоре). Если же гипотеза несправедлива, то
  
   переводчик поступил неправомерно, наделив знаки признаковым
  
   качеством.
  
   Из сказанного следует, что известное сближение теории перевода и
  
   семиотики, наметившееся за последнее время, еще не привело к ощутимым
  
   результатам. Пока лишь удалось сформулировать некоторые принципы
  
   семиотического подхода к анализу перевода, наметить определенные
  
   перспективы приложения семиотики к изучению перевода, обосновать в
  
   терминах семиотики некоторые положения, до этого эмпирически
  
   установленные в теории и практике перевода (об однонаправленности
  
   процесса перевода, асимметрии отношений между исходным и конечным
  
   текстом, о примате межтекстовых отношений по отношению к языковым и
  
   др.).
  
   Существенно и то, что текст явился той областью, где тесно
  
   переплелись интересы семиотики, лингвистики текста и теории перевода.
  
   Не случайно именно в этой области делаются первые шаги к выработке
  
   междисциплинарного подхода и применению его на эмпирическом
  
   уровне. Однако в целом речь идет пока о выработке некоторых базисных
  
   понятий, о первых попытках рассмотреть процесс перевода с
  
   семиотических позиций и лишь о первых отдельных опытах конкретных
  
   переводоведческих исследований в семиотическом ключе. По-видимому,
  
   существуют интересные и перспективные возможности дальнейшего
  
   развития связей между теорией перевода и семиотикой. Однако едва ли
  
   есть основания говорить о возможности или целесообразности
  
   "семиотизации" теории перевода.
  
   В настоящей книге некоторые семиотические понятия используются при
  
   рассмотрении таких вопросов, как семантика и прагматика перевода,
  
   эквивалентность и др.
  
   Г л а в а II
  
   СУЩНОСТЬ ПЕРЕВОДА
  
   Сущность перевода -- один из центральных вопросов
  
   переводоведения. От того, как понимается сущность перевода, зависит
  
   принципиальное решение таких важных для теории перевода проблем, как
  
   переводимость, эквивалентность, адекватность и др. Ведь для того чтобы
  
   решить эти проблемы, необходимо дать ответ на вопросы о том, что
  
   такое перевод, каковы его наиболее характерные и существенные признаки,
  
   где проходит грань между переводом и смежными видами речевой
  
   деятельности, каковы его языковые и вне-языковые аспекты, какое место
  
   он занимает среди других видов межъязыковой коммуникации.
  
   Выяснению этих вопросов и посвящена настоящая глава.
  
   ПЕРЕВОД КАК АКТ МЕЖЪЯЗЫКОВОЙ КОММУНИКАЦИИ
  
   Рассмотрение вопросов, связанных с выявлением сущности перевода, мы
  
   начнем с одного из наиболее общих его аспектов, а именно с перевода как
  
   межъязыковой коммуникации. В изучение этого аспекта перевода
  
   существенный вклад был внесен учеными ГДР. Так, в работе Г. Йегера
  
   "Перевод и лингвистическая теория перевода" вводится ряд понятий,
  
   позволяющих уточнить само понятие межъязыковой коммуникации и
  
   место перевода среди других ее форм [Jager, 1975].
  
   Прежде всего в работе вводится понятие межъязыковой коммуникации
  
   как "коммуникации, переходящей языковые границы"
  
   (sprachgrenzenuberschreitende Kommunikation). Этот вид коммуникации
  
   реализуется в следующих формах: а) партнер А и партнер В общаются на
  
   языке La; б) партнер А использует язык La, а партнер В -- язык Lb,
  
   поскольку каждый из них рецептивно владеет языком другого; в) А и В
  
   используют в общении друг с другом третий язык, который каждый из них
  
   знает в дополнение к своему родному языку; г) А и В не имеют общего
  
   языка, и поскольку непосредственное общение между ними невозможно,
  
   оно должно быть опосредовано.
  
   Несмотря на распространение знания иностранных языков, в первую
  
   очередь "мировых", изучение их не может полностью обеспечить
  
   многосторонние и неуклонно расширяющиеся международные связи Это
  
   объясняется причинами как количественного, так и качественного
  
   характера (огромное количество языков, вовлеченных в международные
  
   контакты, невозможность обеспечения достаточно высокого уровня
  
   владения иностранными языками при их массовом изучении).
  
   Исторический опыт свидетельствует о том, что прямое общение с
  
   помощью естественных классических языков (типа латыни) и
  
   искусственных языков (типа эсперанто) также не является выходом из
  
   положения. Так, выполнявшая в свое время роль средства общения
  
   образованных европейцев латынь с течением времени утратила свои
  
   позиции в связи с формированием и функциональным развитием
  
   национальных литературных языков. Не привели к ощутимым резуль-
  
   татам и попытки массового распространения эсперанто. Таким образом,
  
   всевозрастающая роль опосредованной коммуникации (vermittelte
  
   Kommunikation) представляет собой исторически обусловленную
  
   закономерность.
  
   Отличительной чертой процесса опосредованной коммуникации является
  
   то, что в нем помимо двух обычных для всякого коммуникативного
  
   процесса фаз (порождение исходного сообщения партнером А и
  
   восприятие текста партнером В) есть еще и промежуточная фаза
  
   (перекодирование с одного естественного языка на другой). Эта фаза
  
   именуется языковым посредничеством (Sprachmittlung), а лицо, его
  
   осуществляющее, -- языковым посредником (Sprachmittler).
  
   Различаются два вида языкового посредничества -- эквивалентное и
  
   гетеровалентное (т.е. неэквивалентное). Решающим критерием их
  
   разграничения является так называемая коммуникативная ценность (der
  
   kommunikative Wert) текста, понимаемая как его способность вызывать
  
   определенный коммуникативный эффект при реализации присущей ему
  
   коммуникативной функции. В любом виде опосредованной коммуникации
  
   различаются, с одной стороны, первичные тексты (оригиналы), а с другой
  
   -- вторичные тексты, создаваемые языковым посредником. Одним из
  
   способов гетеро-валентной коммуникации является сокращение объема и
  
   ограничение коммуникативной ценности первичного текста. Порождаемый
  
   при этом вторичный текст содержит лишь наиболее существенную, с
  
   точки зрения специалиста, информацию. Процесс создания такого текста
  
   называется реферированием. Если процесс сокращения сочетается с
  
   синтезированием, речь идет о резюмировании. В отдельных случаях
  
   (например, в переработанных изданиях книг) коммуникативная ценность
  
   первичного текста приобретает новые элементы. Такие случаи
  
   квалифицируются как расширение первичного текста. Эти виды
  
   гетеровалентного языкового посредничества именуются редуцирующей
  
   транспозицией и расширяющей транспозицией.
  
   В тех же случаях, когда партнеру А и партнеру В, вступающим в
  
   коммуникативные отношения и нуждающимся в языковом посреднике,
  
   нужно получить представление о всей коммуникативной ценности текста,
  
   возникает необходимость в коммуникативно-эквивалентном языковом
  
   посредничестве, т.е. в переводе. Сущность перевода, по мнению Г. Йегера,
  
   состоит в том, чтобы поддерживать коммуникацию между
  
   разноязычными партнерами в полной мере, т.е. сохраняя при
  
   перекодировании коммуникативную ценность первичного текста и тем
  
   самым обеспечивая коммуникативную эквивалентность первичного и
  
   вторичного текстов. При этом коммуникативно-эквивалентными тексты
  
   считаются в том случае, когда идеальный билингв (т.е. лицо в равной
  
   степени владеющее языком La и языком Lb), при общении с идеальным
  
   адресатом (т.е. с адресатом, в равной степени владеющим языками А и
  
   В) стоит перед свободным выбором -- он может в равной мере
  
   использовать текст на языке La или Lb, поскольку оба текста производят
  
   один и тот же коммуникативный эффект [Jager, 1975,25--37].
  
   Предлагаемая Г. Йегером схема, безусловно, заслуживает рассмотрения. В ней правильно обращается внимание на наличие
  
   различных форм межъязыковой коммуникации -- прямой и
  
   опосредованной, на особое место перевода среди других форм
  
   опосредованной коммуникации. Ценным в этой схеме является не
  
   только номенклатура предлагаемых понятий, но и их иерархия. Однако
  
   некоторые из лежащих в основе схемы Г. Йегера положений нуждаются,
  
   на наш взгляд, в уточнении. Так, например, сам автор считает, что
  
   квалификация промежуточной фазы в трехступенчатой схеме языкового
  
   посредничества как перекодирования "весьма неточна" [там же, 28]. В
  
   самом деле, едва ли можно считать перекодированием такие операции, как
  
   расширение или редукцию текста, встречающиеся, кстати сказать, не
  
   только при переработке текста, его реферировании и т.п., но и -- в
  
   известной степени -- в переводе.
  
   Еще более существен вопрос о выдвигаемом в этой работе основном
  
   критерии выделения перевода. Думается, что концепция Г. Йегера
  
   несколько уязвима, поскольку, различая перевод и транспозицию, он
  
   исходит лишь из количественных показателей: транспозиция либо
  
   ограничивает, либо расширяет коммуникативную ценность текста, тогда как
  
   перевод сохраняет ее полностью. Однако наряду с количественными
  
   различиями возможны и различия качественного характера. Известны
  
   случаи, когда коммуникативная ценность не сокращается и не
  
   расширяется, но при этом радикально изменяется. В результате
  
   коммуникативный эффект вторичного текста становиться совершенно
  
   иным и, стало быть, нарушается коммуникативная эквивалентность
  
   первичного и вторичного текстов. Так, например, в предлагаемую схему
  
   не укладываются некоторые французские переводы XVIII в., в которых
  
   авторский текст намеренно искажался в угоду эстетике эпохи (ср.,
  
   например, изменения во французских переводах Шекспира -- структуры,
  
   композиции и даже сюжета) [Федоров, 1983, 28]. Едва ли можно такие
  
   переводы считать коммуникативно-эквивалентными, хотя допускаемые в
  
   них отклонения от подлинника не сводятся к сокращению или расширению
  
   исходного текста.
  
   Наконец, еще одно замечание. Дифференциальным признаком
  
   перевода является, согласно Г. Йегеру, его коммуникативная
  
   эквивалентность, понимаемая как исчерпывающая передача
  
   коммуникативной ценности исходного текста. Однако известно, что такая
  
   передача не всегда возможна. Подробнее на этом мы остановимся в
  
   разделе, посвященном проблеме переводимости. В связи с этим возникает
  
   вопрос: а как быть с вольным или буквальным переводами? Ведь они
  
   явно не соответствуют этому определению. Являются ли они в таком случае
  
   переводами вообще? По-видимому, выдвигаемый в работе Г. Йегера
  
   критерий носит максималистский характер. Переводом является лишь в
  
   полной мере адекватный, идеальный перевод (полностью равноценный
  
   оригиналу с точки зрения "идеального билингва"). Думается, однако, что
  
   адекватность перевода, о которой фактически идет речь, является понятием
  
   относительным: перевод может быть более или менее адекватным, не
  
   переставая при этом быть переводом. Выдвигаемый Г. Йегером критерий
  
   применим лишь к идеальному конструкту, но не к реальным переводам,
  
   обнаруживающим различную степень адекватности. Подробнее эти вопросы будут
  
   рассмотрены в гл. III.
  
   В дальнейшем Г. Йегер внес существенное уточнение в понятие
  
   коммуникативной ценности, тем самым пересмотрев выдвинутый им
  
   ранее максимальный критерий. В новой редакции понятие
  
   коммуникативной ценности складывается из "коммуникативно-
  
   релевантных свойств" текста, а целью перевода является максимальное
  
   соответствие этих свойств конечного текста свойствам исходного текста
  
   (насколько это возможно в условиях данного акта языкового
  
   посредничества) [Jager, 1986, 7]. Здесь чрезвычайно важным
  
   представляется учет условий коммуникации, определяющих степень
  
   соответствия текстов при переводе.
  
   Поскольку полнота передачи коммуникативного содержания не может
  
   служить в качестве дифференциального признака, отличающего перевод
  
   от других видов межъязыковой коммуникации, необходимо установить ту
  
   характерную для перевода черту, которая присуща именно ему, но
  
   отсутствует у реферата, аннотации и резюме иноязычного текста, у
  
   текста, созданного самостоятельно "по мотивам" первичного текста,
  
   пересказа и др.
  
   Важность постановки этого вопроса правильно подмечена Л.К.
  
   Латышевым, исходящим из того, что перевод как вид языкового
  
   посредничества, необходимый на определенных этапах развития
  
   человеческого общества, -- явление общественное. Относительная
  
   устойчивость общественных требований к переводу позволяет говорить о его
  
   общественном предназначении, являющемся фактором общественного
  
   сознания. По мнению Л.К. Латышева, общественное предназначение
  
   перевода -- его постоянный классификационный признак,
  
   присутствующий во всех его реализациях. В чем же заключается
  
   общественное предназначение перевода? Л.К. Латышев отвечает на этот
  
   вопрос следующим образом: "...общественное предназначение перевода
  
   заключается в том, чтобы максимально (в данных лингвистических и
  
   экстралингвистических условиях) приблизить двуязычную коммуникацию с
  
   переводом к "естественной", одноязычной коммуникации как в части
  
   выполняемых коммуникативных функций, так и с точки зрения средств их
  
   осуществления" [Латышев, 1983, 7--8]. Это означает, что по ряду
  
   параметров двуязычная коммуникация с переводом должна быть
  
   сравнима с одноязычной, хотя, как признает автор, никогда не может
  
   сравняться с ней полностью.
  
   Отстаиваемые Л.К. Латышевым положения о социальной
  
   детерминированности перевода, об определяющей роли требований,
  
   которые предъявляет к переводу общество, представляются вполне
  
   справедливыми и обоснованными. Можно согласиться с тем, что
  
   отличительные признаки перевода носят социально обусловленный
  
   характер. Однако спорно, на наш взгляд, утверждение, согласно которому
  
   общественное предназначение, являющееся постоянным,
  
   классификационным признаком перевода и присутствующее во всех его
  
   реализациях, сводится к тому, что перевод должен быть максимально
  
   приближен к тексту "естественной" одноязычной коммуникации.
  
   В самом деле, сформулированный Л.К. Латышевым критерий
  
   напоминает фигурирующее в приведенном выше перечне "парадоксов
  
   перевода" требование: "перевод должен читаться как оригинал". Однако
  
   этому требованию в перечне противостоит другое, диаметрально
  
   противоположное: "перевод должен читаться как перевод".|
  
   "Парадоксы перевода" разрешались по-разному в разных
  
   национальных ареалах и в разные исторические эпохи. Это относится в
  
   полной мере и к данному парадоксу, который разрешался то в пользу
  
   "естественности", то в пользу "инокультурного" колорита. Иными
  
   словами, приближение перевода к нормам одноязычной коммуникации
  
   носит относительный характер и поэтому не может выдвигаться в
  
   качестве его инвариантного дифференциального признака.
  
   Л.С. Бархударов и Л.А. Черняховская считают, что
  
   дифференциальным признаком перевода является "сохранение
  
   неизменным плана содержания, то есть значения" [Бархударов, 1975,
  
   11; Черняховская, 1976, 3]. Ниже остановимся подробнее на этом
  
   вопросе I в связи с проблемами эквивалентности и переводимости.
  
   Сейчас же достаточно указать на то, что это требование носит столь же
  
   максималистский характер, что и требование Г. Йегера,
  
   предусматривающее исчерпывающую передачу "коммуникативной
  
   ценности" оригинала. Более того, оно явно противоречит таким широко
  
   известным переводческим операциям, как генерализация,
  
   конкретизация, добавление и опущение, которые по своей сути
  
   модифицируют план содержания. Еще более заметные сдвиги в плане
  
   coдержания влечет за собой учет прагматических факторов, требующий
  
   порой включения в текст дополнительных элементов и исключения из
  
   него элементов, избыточных с точки зрения иноязычного получателя
  
   [Швейцер, 1973, 262].
  
   В чем же состоит отличительная черта перевода, позволяющая
  
   противопоставить его другим видам опосредованной межъязыковой
  
   коммуникации? В научной литературе порой высказываются сомнения
  
   относительно возможности выделения такой черты. Так, в
  
   цитированной выше работе Г. Тури мы находим прямое указание на то,
  
   что единого признака, позволяющего охарактеризовать данное явление
  
   как перевод, не существует, поскольку у различных видов перевода нет
  
   фиксированного материального тождества. Перевод, по мнению Г.
  
   Тури, относится к тем явлениям, у которых отсутствует единый
  
   объединяющий признак, хотя их косвенно объединяют разнообразные
  
   связи, напоминающие волокна, из которых прядут нить. Такого рода
  
   связь, или, по выражению Л. Витгенштейна, "семейное сходство"
  
   (различные перекрещивающиеся и переплетающиеся черты сходства,
  
   подобные тем, которые обнаруживают члены одной семьи),
  
   наличествует у разных видов перевода и позволяет объединить их в
  
   единый класс [Toury, 1980].
  
   Так ли это? Верно ли то, что перевод представляет собой класс я
  
   разрозненных явлений, объединяемых лишь косвенно на основе
  
   отдельных, не обязательно присутствующих у каждого члена класса
  
   признаков? Постараемся разобраться в этом. Как уже отмечалось выше,
  
   перевод относится к классу феноменов, охватываемых родовым понятием
  
   "межъязыковая коммуникация", внутри которого выделяются два
  
   подкласса: "прямая межъязыковая коммуникация" и "опосредованная
  
   межъязыковая коммуникация". Перевод входит во второй подкласс, где он
  
   соседствует с такими явлениями, как реферат, аннотация, пересказ,
  
   переложение иноязычного текста, новое произведение, созданное по
  
   мотивам оригинала. Думается, что в сопоставлении с ними перевод
  
   обнаруживает характерную для него черту, отсутствующую у смежных
  
   явлений. Этой чертой является то, что и составляет основное
  
   предназначение перевода: замещать или рецензировать первичный текст в
  
   другой языковой и культурной среде.
  
   В самом деле, все явления, входящие в подкласс опосредованной
  
   коммуникации, характеризуются тем, что в них участвует языковой
  
   посредник, и тем, что в результате соответствующих процессов порождается
  
   вторичный текст, в какой-то мере отражающий первичный (исходный) текст.
  
   Однако в результате реферирования или аннотирования создается текст,
  
   не замещающий текст оригинала и не репрезентирующий его, а лишь
  
   содержащий краткое и обобщенное изложение его основного содержания
  
   или его предельно сжатую чисто информационную характеристику. Ни
  
   реферат, ни аннотация не замещают первичного текста, не выступают в
  
   его ипостаси. Они лишь содержат информацию о нем.
  
   Не замещают первичного текста и тексты таких жанров, как пересказ и
  
   переложение. Даже мастерски выполненный в пределах одного и того же
  
   языка пересказ (например, "Рассказы из Шекспира" Чарлза и Мэри Лэм --
  
   пересказы пьес Шекспира для детей) не ставит перед собой цели
  
   репрезентировать оригинал.
  
   Несколько сложнее обстоит дело с новым художественным текстом,
  
   навеянным мотивами оригинала. Особенно трудно различить перевод и
  
   неперевод в поэзии, где законы жанра допускают большую свободу в
  
   ориентации на первичный текст и где в значительно большей мере, чем в
  
   других жанрах, присутствуют элементы сотворчества.
  
   Сравнительно несложно отграничить от перевода этот жанр в его
  
   крайнем проявлении, когда связь с оригиналом едва уловима. Таково,
  
   например, вольное переложение "на мотив из Бернса" стихотворения "I
  
   hae a wife o'my ain", опубликованное Д.Д. Минаевым в 1868г. под
  
   названием "На чердаке":
  
   I hae a wife o' my am,
  
   I`ll partake wi' naebody;
  
   I`ll tak Cuckold frae nane,
  
   I`ll gie Cuckold to naebody;
  
   I hae a penny to spend,
  
   There, thanks to nobody;
  
   I hae nothmg to lend,
  
   I`ll borrow frae naebody.
  
   Всем я людям чужой,
  
   И чужие все мне.
  
   Только вечно со мной
  
   Тень моя на стене
  
   Мне подруга верна, --
  
   Я подругу ценю,
  
   А изменит она, --
  
   Так и я изменю.
  
   Однако существует немало переходных случаев, когда однозначная
  
   квалификация текста как перевода или неперевода представляется крайне
  
   сложной. Ср., например, следующий отрывок из Маршаковского перевода 74-го сонета Шекспира:
  
   So then thou hast but lost the dregs of life,
  
   The pray of worms, my body being dead;
  
   The coward conquest of a wretch's knife,
  
   Too base of thee to be remembered.
  
   The worth of that is that which it contains,
  
   And that is this, and this with thee remains.
  
   С тобою будет лучшее во мне,
  
   А смерть возьмет у жизни быстротечной
  
   Осадок, остающийся на дне,
  
   Все, что похитить мог бродяга встречный.
  
   Ей черепки разбитого ковша,
  
   Тебе мое вино, моя душа
  
   Степень самостоятельности, "невторичности" маршаковского текста
  
   чрезвычайно высока. В нем возникает отсутствующий в оригинале
  
   второй план, образуемый цепочкой метафор: осадок... на дне -- ковш --
  
   черепки -- вино. Единственной опорной точкой для этого в оригинале
  
   могло послужить словосочетание dregs of life, по-видимому истолкованное
  
   как 'осадок жизни'. Но здесь dregs скорее употреблено в значении "the worst
  
   and useless part" (см. Oxford Advanced Learner's Dictionary), хорошо
  
   согласующемся с общим смыслом текста. Вместе с тем С. Маршак очень
  
   тонко воспроизвел глубинный смысл шекспировского сонета и сделал это,
  
   как всегда, талантливо и ярко. Достаточно ли этого, чтобы считать текст
  
   переводом, а не собственным произведением, созданным по мотивам
  
   оригинала? Думается, что для однозначного ответа на подобный вопрос у
  
   нас нет (и, пожалуй, не может быть) точных критериев. В такой
  
   сложной и многомерной области, как поэтический перевод, соотношение
  
   первичности и вторичности в тексте представляет собой переменную
  
   величину, и поэтому сказать, где кончается перевод и начинается
  
   самостоятельное творчество, далеко не всегда возможно.
  
   Таким образом, для выделения перевода из других видов
  
   межъязыковой коммуникации необходимо сочетание двух признаков:
  
   вторичности текста и установки на замещение (репрезентацию) исходного
  
   текста в другой языковой и культурной среде.
  
   ЯЗЫКОВЫЕ И ВНЕЯЗЫКОВЫЕ АСПЕКТЫ ПЕРЕВОДА
  
   В гл. I, в разделе, посвященном предмету теории перевода, отмечалось,
  
   что в число компонентов переводческой деятельности, моделируемой в
  
   теории перевода, входят противопоставленные друг-другу языки, тексты,
  
   культуры и ситуации. Таким образом, в процесс перевода вовлекаются
  
   как языковые, так и внеязыковые компоненты. Однако вопрос о их
  
   соотношении и о роли каждого из них еще не вполне ясен. Для того
  
   чтобы попытаться на него ответить, необходимо обратиться к моделям
  
   перевода, в которых отражаются наиболее существенные, с точки зрения
  
   теоретиков перевода, стороны этого процесса. Одну из таких моделей
  
   предложил в свое время известный специалист в области теории перевода
  
   О. Каде (ГДР) [Rade, 1968] (схема 2).
  
   48
  
   ского перевода 74-го сонета Шекспира:
  
   So then thou hast but lost the dregs of life,
  
   The pray of worms, my body being dead;
  
   The coward conquest of a wretch's knife,
  
   Too base of thee to be remembered.
  
   The worth of that is that which it contains,
  
   And that is this, and this with thee remains.
  
   С тобою будет лучшее во мне,
  
   А смерть возьмет у жизни быстротечной
  
   Осадок, остающийся на дне,
  
   Все, что похитить мог бродяга встречный.
  
   Ей черепки разбитого ковша,
  
   Тебе мое вино, моя душа
  
   Степень самостоятельности, "невторичности" маршаковского текста
  
   чрезвычайно высока. В нем возникает отсутствующий в оригинале
  
   второй план, образуемый цепочкой метафор: осадок... на дне -- ковш --
  
   черепки -- вино. Единственной опорной точкой для этого в оригинале
  
   могло послужить словосочетание dregs of life, по-видимому истолкованное
  
   как 'осадок жизни'. Но здесь dregs скорее употреблено в значении "the worst
  
   and useless part" (см. Oxford Advanced Learner's Dictionary), хорошо
  
   согласующемся с общим смыслом текста. Вместе с тем С. Маршак очень
  
   тонко воспроизвел глубинный смысл шекспировского сонета и сделал это,
  
   как всегда, талантливо и ярко. Достаточно ли этого, чтобы считать текст
  
   переводом, а не собственным произведением, созданным по мотивам
  
   оригинала? Думается, что для однозначного ответа на подобный вопрос у
  
   нас нет (и, пожалуй, не может быть) точных критериев. В такой
  
   сложной и многомерной области, как поэтический перевод, соотношение
  
   первичности и вторичности в тексте представляет собой переменную
  
   величину, и поэтому сказать, где кончается перевод и начинается
  
   самостоятельное творчество, далеко не всегда возможно.
  
   Таким образом, для выделения перевода из других видов
  
   межъязыковой коммуникации необходимо сочетание двух признаков:
  
   вторичности текста и установки на замещение (репрезентацию) исходного
  
   текста в другой языковой и культурной среде.
  
   ЯЗЫКОВЫЕ И ВНЕЯЗЫКОВЫЕ АСПЕКТЫ ПЕРЕВОДА
  
   В гл. I, в разделе, посвященном предмету теории перевода, отмечалось,
  
   что в число компонентов переводческой деятельности, моделируемой в
  
   теории перевода, входят противопоставленные друг-другу языки, тексты,
  
   культуры и ситуации. Таким образом, в процесс перевода вовлекаются
  
   как языковые, так и внеязыковые компоненты. Однако вопрос о их
  
   соотношении и о роли каждого из них еще не вполне ясен. Для того
  
   чтобы попытаться на него ответить, необходимо обратиться к моделям
  
   перевода, в которых отражаются наиболее существенные, с точки зрения
  
   теоретиков перевода, стороны этого процесса. Одну из таких моделей
  
   предложил в свое время известный специалист в области теории перевода
  
   О. Каде (ГДР) [Rade, 1968] (схема 2).
  
   48
  
   Схема 2
  
   Согласно этой модели перевод распадается на три фазы: I.
  
   Коммуникация между отправителем (0) и переводчиком, выступающим
  
   в функции получателя (П) исходного текста. II. Смена кода,
  
   осуществляемая переводчиком, выступающим в функции
  
   перекодировщика (ПК). III. Коммуникация между переводчиком,
  
   выступающим в функции отправителя (Oi) конечного текста, и
  
   получателем этого текста (Ш).
  
   В этой схеме обращается внимание на некоторые существенные
  
   стороны перевода как коммуникативного акта. Акт перевода
  
   действительно распадается на два взаимосвязанных коммуникативных
  
   акта -- коммуникацию между отправителем и переводчиком и
  
   коммуникацию между переводчиком и получателем. При этом
  
   переводчик, будучи участником коммуникативного процесса,
  
   попеременно выступает то в роли получателя, то в роли отправителя, и
  
   эта смена ролей оказывает существенное влияние на процесс перевода.
  
   Однако в этой модели есть и определенные изъяны. Прежде всего, сам
  
   процесс перевода здесь сведен к перекодированию (на узости этого
  
   подхода мы останавливались выше). Кроме того, весь этот процесс
  
   здесь происходит как бы в вакууме. Отсутствуют социокультурные и
  
   другие экстралингвистические компоненты перевода. Существуют
  
   лишь два языковых кода, которыми пользуются коммуниканты, кодируя и
  
   декодируя соответствующие тексты.
  
   Этот пробел в известной мере восполняется в модели, разработанной
  
   И.И. Ревзиным и В.Ю. Розенцвейгом [Ревзин, Розенцвейг, 1963, 56--
  
   64]. Эта модель реализуется в двух вариантах. В первом варианте
  
   переводчик, восприняв некоторую речевую последовательность,
  
   переходит к ситуации, рассматривает ее, а затем, полностью
  
   абстрагируясь от сообщения, которое было ему передано, и только имея
  
   в виду данную ситуацию, сообщает о ней другому лицу. Второй процесс
  
   является вариантом первого, но в то же время существенно отличается от
  
   него. Основное отличие заключается в том, что он происходит без
  
   непосредственного обращения к ситуации, имеющей место в
  
   действительности. Переход от одной системы языка к другой
  
   осуществляется через язык-посредник, т.е. по данной системе
  
   соответствий. Обращение к действительности имело место лишь тогда,
  
   когда создавалась эта система и когда, естественно, учитывались та
  
   действительность и те ситуации, которые отражают соответствующие
  
   категории в том и другом языке. Однако такое обращение к
  
   внеязыковой действительности в данном случае является фактом
  
   прошлого, а не частью самого процесса перевода.
  
   Процесс, предусматривающий обращение к действительности, И.И.
  
   Ревзин и В.Ю. Розенцвейг называют интерпретацией, а процесс,
  
   происходящий без обращения к действительности, - переводом.
  
   49
  
   4 Зак. 311
  
   И то и другое, по их мнению, имеет место в деятельности
  
   переводчиков. Интерпретация чаще всего встречается при переводе
  
   художественной литературы, где ставится задача воссоздания
  
   действительности, выраженной в подлиннике, а перевод (в указанном
  
   смысле) четко прослеживается в деятельности синхронных
  
   переводчиков.
  
   Достоинством предложенной И.И. Ревзиным и В.Ю. Розенцвейгом
  
   модели является то, что в отличие от построений, ориентированных
  
   исключительно на межъязыковые и межтекстовые отношения, она
  
   включает в рассмотрение и внеязыковые факторы. В частности,
  
   получает известное отражение такой существенный компонент, как
  
   отражаемая в тексте (сообщении) внеязыковая действительность.
  
   Вместе с тем лежащее в основе этой модели разделение перевода на
  
   два вида в зависимости от присутствия в них такого элемента, как
  
   обращение к внеязыковой действительности, представляется
  
   искусственным. Неясен онтологический статус постулируемых авторами
  
   категорий -- перевода и интерпретации. Соответствуют ли они
  
   реальным фактам переводческой деятельности или представляют собой
  
   конструкт исследователя, абстрагированный от этих фактов? Позиция
  
   авторов по этому вопросу не совсем ясна. Так, с одной стороны, они
  
   утверждают, что и перевод и интерпретация реально встречаются в
  
   деятельности переводчика (интерпретация -- преимущественно в
  
   художественном переводе, а перевод -- в синхронном), а с другой --
  
   допускают, что охарактеризованные ими понятия в чистом виде вряд ли
  
   встречаются на практике.
  
   Думается, что и перевод и интерпретация в указанном выше смысле
  
   могут существовать лишь как конструкты, но не как реальные операции
  
   перевода. В самом деле, представление о переводе как о порождении
  
   текста по заданным соответствиям без обращения к действительности
  
   или к предшествующему опыту явно идет вразрез со всем, что известно
  
   о реальных процессах обычного (немашинного) перевода, в том числе
  
   синхронного, где обращение к действительности также является
  
   неотъемлемой частью коммуникативного процесса. Недаром в
  
   специальных исследованиях, посвященных синхронному переводу,
  
   отмечается, что для того, "чтобы иметь возможность вести
  
   динамический кумулятивный анализ поступающего текста, синхронист
  
   должен понимать поступающее сообщение, а в основе понимания, по
  
   выражению Н.И. Жинкина, должны лежать предшествующие тексты
  
   или соответственно предметные знания" [Чернов, 1978, 191]. Ср. также
  
   верное замечание Д. Селескович о том, что синхронный перевод без
  
   уровня знания, необходимого переводчику для понимания текста,
  
   обладает весьма сомнительной пользой [Seleskovitch, 1968,116--117].
  
   С другой стороны, интерпретация также едва ли возможна в чистом
  
   виде. В самом деле, обращаясь к действительности, отражаемой в тексте,
  
   переводчик не может абстрагироваться от исходного сообщения. На
  
   наш взгляд, ориентация на оригинал и рассмотрение стоящей за ним
  
   ситуации образуют единое, неразрывное целое.
  
   50
  
   и в этом, в частности, проявляется соотношение его языковых и
  
   внеязыковых аспектов.
  
   Думается, что разграничение перевода и интерпретации обусловлено
  
   не столько спецификой различных видов "естественного " (т.е.
  
   немашинного) перевода, сколько противопоставлением машинного
  
   перевода переводу немашинному, выполняемому человеком. В самом
  
   деле, И.И. Ревзин и В.Ю. Розенцвейг отмечают, что, определив перевод
  
   как процесс, детерминированный лишь системой межъязыковых
  
   соответствий, они фактически определили его как такой процесс,
  
   который может быть полностью формализован, а интерпретацию --
  
   как такой процесс, формализация которого на современном уровне
  
   наших знаний о языке не представляется возможной. Отсюда следует,
  
   что сама граница между переводом и интерпретацией подвижна и
  
   зависит от уровня формализации языка.
  
   Попытаемся построить схему процесса перевода с учетом его
  
   языковых и внеязыковых аспектов. За основу можно взять
  
   разработанную в свое время Ю. Найдой модель "динамической
  
   эквивалентности", построенную на сопоставлении двух процессов: 1)
  
   порождения и восприятия исходного текста и 2) порождения и
  
   восприятия текста перевода. В схеме Ю. Найды (схема 3) отправитель
  
   исходного текста (O1) формирует исходный текст (T1),
  
   воспринимаемый исходным получателем (П1). Переводчик, выступая в
  
   первичном коммуникативном акте в качестве получателя (П2ГЬ),
  
   воспринимает исходный текст (T1), а затем создает вторичный текст
  
   (Т2), воспринимаемый получателем (П3). Ключевым понятием этой
  
   модели является понятие динамической эквивалентности, понимаемой
  
   как соответствие восприятия текста (Т2) иноязычным получателем
  
   восприятию исходного текста (Т1) первичным получателем [Nida,
  
   Taber, 1969].
  
   По-видимому, схему следует дополнить такими компонентами, как
  
   исходный язык (Я1) и язык перевода (Я2), исходная культура (K1) и
  
   культура получателя перевода (К2). Затем следует ввести в схему
  
   51
  
   существенное для процесса перевода ситуативное измерение. Когда мы
  
   говорим об отношении перевода к ситуации, то порой употребляем
  
   термин "ситуация" в разных значениях. В самом деле, необходимо
  
   различать предметную ситуацию (ПС), получающую отражение в тексте,
  
   и коммуникативную ситуацию (КС). Более того, коммуникативная
  
   ситуация присутствует в нашей схеме в следующих реализациях: 1)
  
   первичная коммуникативная ситуация (KC1), участниками которой
  
   являются отправитель исходного текста (O1), получатель этого текста
  
   (П1) и другой получатель-переводчик (П2), и 2) вторичная
  
   коммуникативная ситуация (KC2), в которой участвуют переводчик в
  
   роли отправителя (О2) и иноязычный получатель (П3).
  
   Таким образом, мы расширили схему Ю. Найды, включив в нее, с
  
   одной стороны, контактирующие в акте перевода языки (Я1 и Я2), а с
  
   другой -- такие внеязыковые компоненты, как две культуры (K1 и К2),
  
   две предметные ситуации (IIC1 и ПС2) и две коммуникативные ситуации
  
   (KC1 и КС2).
  
   Сказанное выше о роли внеязыковых факторов в переводе ни в коей
  
   мере не следует понимать как попытку принизить роль языка в
  
   переводческой деятельности. Тот факт, что перевод является речевой
  
   деятельностью, сам по себе предопределяет центральную роль языка в
  
   процессе перевода. Именно язык является той первичной моделирующей
  
   системой, которая детерминирует перевод. Вторичными моделирующими
  
   системами в процессе перевода являются различные системы культуры,
  
   которых мы частично касались в гл. I в разделе "Теория перевода и
  
   социолингвистика", в связи с проблемой нормы перевода. Роль
  
   культурного фактора проявляется в той или иной мере во всех жанрах и
  
   разновидностях перевода, но, пожалуй, ярче всего в художественном
  
   переводе. Как отмечает в книге, посвященной художественному
  
   переводу, А. Попович, противоречие между оригиналом и переводом
  
   усиливается, в частности, благодаря различию между двумя культурами
  
   -- культурой отправителя и культурой воспринимающей среды.
  
   Столкновение двух культур при переводе происходит и на
  
   коммуникативном уровне, и на уровне текста. Так, элементы
  
   двойственности (с точки зрения культурной принадлежности) нередко
  
   обнаруживаются в конечном тексте перевода, при создании которого
  
   порой имеет место смешение культурных традиций, или то, что
  
   называется в семиотике "креолизацией" текстов [Попович, 1980, 130--
  
   132].
  
   Проиллюстрируем это явление следующим переводом отрывка из
  
   баллады Бернса "Джон Ячменное Зерно":
  
   John Barleycorn was a hero bold,
  
   Of noble enterprise.
  
   For if you do but taste his blood,
  
   'Twill make your courage rise.
  
   'Twill make a man forget his woe;
  
   'Twill heighten all his joy:
  
   'Twill make the widow's heart to sing,
  
   Tho' the tear were in her eye.
  
   Ах, Джон Ячменное Зерно!
  
   Ты чудо-молодец!
  
   Погиб ты сам, но кровь твоя --
  
   Услада для сердец.
  
   Как раз заснет змея-печаль,
  
   Все будет трын-трава.
  
   Отрет слезу свою бедняк
  
   Пойдет плясать вдова.
  
   52
  
   В этом переводе, принадлежащем перу М. Михайлова, удачно передан
  
   жизнеутверждающий пафос поэзии Бернса, своеобразие ее формы.
  
   Однако, стремясь передать ее народные истоки, переводчик привносит в
  
   текст элементы русификации (чудо-молодец, трын-трава, змея-печаль). В
  
   данном случае более сильным оказалось воздействие культуры
  
   воспринимающей среды.
  
   Столь же заметно наблюдающееся в других случаях преобладание
  
   культуры оригинала ("экзотизм"). Эту тенденцию в ее крайнем
  
   воплощении в свое время подверг резкой критике И. Кашкин:
  
   "Национальная форма передается не искажением языка, на который
  
   переводится данное художественное произведение, не прилаживанием этого
  
   языка к чужим грамматическим нормам, не гримировкой, костюмерией и
  
   бутафорией" под местный колорит [Кашкин, 1977, 391].
  
   Соприкосновение двух культур в процессе художественного перевода
  
   находит свое проявление, в частности, во взаимодействии двух
  
   литературных традиций. Это взаимодействие характеризуется
  
   "креолизацией" текстов с преобладанием либо литературных традиций
  
   оригинала (в таких случаях переводы порой создают новую литературную
  
   традицию в культуре воспринимающей перевод среды), либо
  
   литературных традиций воспринимающей перевод среды. Соотношение этих
  
   двух противоборствующих тенденций иллюстрирует К.И. Чуковский
  
   следующими примерами переводов "Плача Ярославны" из "Слова о
  
   полку Игореве":
  
   (1) Как в глухом бору зегзицын ярославнин глас
  
   Рано слышится в Путивле на градской стене,
  
   Полечу -- рече -- зегзицей к Дону синему,
  
   Омочу рукав бобряный во Каяле я,
  
   Оботру кровавы раны князю на теле.
  
   (2) Не в роще горлица воркует,
  
   Своим покинута дружком.
  
   Княгиня юная горюет
  
   О князе Игоре своем...
  
   Ах, я вспорхну и вдоль Дуная
  
   Стрелой пернатой полечу.
  
   (3) Слышен плач Ярославны, пустынной кукушкой с утра
  
   Кличет она: полечу, говорит, по Дунаю кукушкой,
  
   Мой бобровый рукав омочу во каяльские воды.
  
   В первом примере из противоборства двух традиций победителем явно
  
   выходит традиция оригинала. Во втором примере эпоха романтизма
  
   родила перевод, охарактеризованный К.И. Чуковским как "чувствительный
  
   романс для клавесина". Наконец, третий перевод, созданный в эпоху
  
   увлечения Гомером (вскоре после появления перевода "Илиады",
  
   принадлежащего перу Гнедича), характеризуется сильным влиянием вновь
  
   усвоенной классической традиции. По ироническому выражению К.И.
  
   Чуковского, "Ярославна вынуждена была плакать гексаметром" [Чуковский,
  
   1936, 110--111].
  
   Учитывая взаимодействие языковых и внеязыковых факторов,
  
   характерное для художественного перевода, А. Попович строит
  
   коммуникативную модель (схема 4).
  
   53
  
  
  
   А1 -- автор оригинала, T1 -- текст оригинала, /71 -- получатель оригинала (переводчик), Тр1 --
  
   литературная традиция1, Р1 -- реальность. А2 -- автор перевода (переводчик), Т2 -- текст перевода; П2 -
  
   получатель перевода, Тр2 -- литературная традиция2; Р2 -- реальность '"
  
  
  
   Схема, предложенная А. Поповичем, дополняет и уточняет предложенную
  
   нами выше схему перевода как коммуникативного акта применительно к
  
   художественному переводу. Здесь переводчик, учитывая авторские
  
   инструкции создателя оригинала, реализованные в исходном тексте,
  
   одновременно с директивами "внутреннего" читателя подлинника, открывает
  
   новую коммуникативную цель, думая при этом о предполагаемом читателе
  
   перевода. В коммуникативных целях сопоставляются коммуникативные
  
   ситуации обоих получателей. Переводческий процесс представляет собой
  
   итоговое сопоставление двух текстов, двух литературных традиций, двух
  
   создателей текстов и двух получателей.
  
   По мнению А. Поповича, приведенная выше коммуникативная модель
  
   позволяет дополнить традиционные исследования перевода тремя
  
   направлениями: I) отношением между автором и переводчиком с точки
  
   зрения их позиций в коммуникативном процессе и выбора литературной
  
   стратегии; 2) отличие перевода от оригинала в построении текста с точки
  
   зрения их жанрово-стилистических характеристик; 3) ситуация
  
   получателей оригинала и перевода (имеется в виду, в частности,
  
   разделяющая их пространственная и временная дистанция и ее
  
   последствия для переводческой коммуникации) [Попович, 1980, 52-53].
  
   Вернемся к приведенной нами выше коммуникативной модели перевода.
  
   Одним из компонентов ее является предметная ситуация (ПС),
  
   представленная в модели в виде предметной ситуации первичной
  
   коммуникации (ПС1) и предметной ситуации вторичной коммуникации
  
   (ПС2). По сути дела, речь идет об одной и той же внеязыковой ситуации,
  
   отражаемой в разных текстах. Вместе с тем, как будет показано ниже, одна
  
   и та же ситуация, участвуя в различных коммуникативных актах и будучи
  
   воплощенной в текстах, функционирующих в разной языковой и
  
   культурной среде, может быть представлена разными чертами.
  
   Ситуативные признаки, релевантные в одной коммуникативной ситуации,
  
   могут быть нерелевантными в другой. См. подробнее в нашей работе,
  
   где эти вопросы освещаются в связи с ситуативной моделью перевода
  
   [Швейцер, 1973].
  
   Анализ предметной ситуации, лежащей в основе текста, является, как
  
   отмечалось выше, неотъемлемой частью первого этапа перевода --
  
   54
  
   Первичная
  
   коммуникативная
  
   ситуация
  
   Вторичная
  
   коммуникативная
  
   ситуация Схема 4
  
   Digitally signed
  
   by Auditorium.ru
  
   Reason: (c)
  
   Open Society
  
   Institute, 2002,
  
   electronic version
  
   Location:
  
   http://www.auditor
  
   ium.ru
  
   Signature
  
   Not Verified
  
   интерпретации исходного текста. При этом далеко не вся необходимая
  
   переводчику информация передается непосредственно языковыми
  
   знаками. П о л о м у фоновые знания переводчика, его знакомство с
  
   описываемой в тексте реальной ситуацией являются важнейшими
  
   элементами переводческой компетенции. В тех случаях, когда та или
  
   иная последовательность языковых знаков не поддается однозначной
  
   интерпретации, лишь на основе фоновых знаний и жизненного опыта
  
   переводчика можно строить правильные пресуппозиции и импликации для
  
   адекватной интерпретации текста.
  
   Анализ переводов свидетельствует о том, что в основе многих
  
   переводческих ошибок лежат неверные пресуппозиции и импликации,
  
   проистекающие от дефицита фоновых знаний. Рассмотрим в качестве
  
   примера следующий перевод отрывка из пьесы Б. Шоу "Дом, где
  
   разбиваются сердца":
  
   L a d y U t t e r w o r d . ...Randall: how dare you?..
  
   R a n d a l l . How dare I what? I am not doing anything.
  
   L a d y U t t e r w o r d . Who told you I was here?
  
   R a n d a l l H a s t i n g s . You had just left when I called on you at
  
   Claridge's; so I followed you down here.
  
   " Л е д и Э г т е р у о р д . Рэнделл, как мы осмелились?
  
   Р э н д е л л . Как я осмелился -- что именно? Я ничего не сделал.
  
   Л е д и Э т т е р у о р д . Кто вам сказал, что я здесь?
  
   Р э н д е л л Г а с т и н г с . Я был у Клариджей и узнал, что вы только что
  
   уехали".
  
   В русском переводе неправильно передана фраза when I called on you
  
   at Claridge's. Переводчик явно исходил из неверной пресуппозиции,
  
   согласно которой Клариджи -- друзья или знакомые леди Эттеруорд, у
  
   которых Рэнделл рассчитывал ее встретить. На самом же деле Claridge's
  
   -- название фешенебельного отеля в Лондоне, где останавливалась леди
  
   Эттеруорд. Причина ошибки переводчика -- отсутствие фоновых
  
   знаний, необходимых для интерпретации текста. Попутно отметим, что
  
   в данном случае версия переводчика не подтверждается и языковыми
  
   маркерами: если бы речь шла о знакомой семье, то в тексте было бы at
  
   the Claridges'.
  
   Часто в основе ошибки лежит незнание реалий другой культуры: ... I
  
   thought it was an obsolete phrase, something one saw in print in - er -funny
  
   papers but never heard (Hemingway). Опытная переводчица E.
  
   Калашникова перевела эту фразу из романа "Иметь и не иметь"
  
   следующим образом: "Я полагал, что это коллоквиальный оборот, из
  
   числа тех, которые не употребляются в... э-э литературной речи". На
  
   самом деле фраза означает: "Я думал, что это устарелый оборот,
  
   который можно еще встретить в литературе, в... э-э комиксах, но уже не
  
   услышишь". Причина искажения смысла -- в незнании реалии funny
  
   papers.
  
   В других случаях языковое выражение само по себе допускает
  
   различную интерпретацию. В статье "Что нужно знать переводчику?"
  
   Л.С. Бархударов привел пример неверной интерпретации такого рода
  
   выражения из перевода на русский язык повести амери-
  
   55
  
   канской писательницы Харпер Ли "Убить пересмешника": Reconstruction
  
   rule and economic ruin forced the town to grow -- "... но закон о
  
   восстановлении Юга и крах экономики все же заставили город расти"
  
   [Бархударов, 1978, 18]. В этом примере словосочетание reconstruction
  
   rule само по себе может означать правило реконструкции. На этом
  
   основании переводчики строят пресуппозицию о существовании некоего
  
   закона о восстановлении Юга, стимулировавшего его экономическое
  
   развитие после гражданской войны в США. Однако более детальное
  
   знакомство с историей США дало бы им ключ к правильной
  
   интерпретации смысла. На самом деле речь шла о так называемом
  
   периоде реконструкции, т.е. о реорганизации южных штатов с целью их
  
   воссоединения с северными штатами в рамках единого государства
  
   (1865--1877).
  
   Подытоживая сказанное о роли фоновых знаний и правильного
  
   осмысления предметной ситуации в процессе перевода, приведем слова
  
   Л.С. Бархударова из цитированной выше статьи: "Английская
  
   поговорка гласит: Even Homer nods sometimes. Но этих "nods", то есть
  
   промахов, было бы меньше или вообще не было бы, если бы
  
   переводчики всюду и везде соблюдали неуклонное условие:
  
   необходимо осмысление лежащей за текстом реальной ситуации,
  
   знание самой действительности, о которой идет речь в переводимом
  
   тексте. Без такого знания не может быть правильно понята человеческая
  
   речь вообще, тем более без него немыслим никакой перевод, будь то
  
   перевод специальный или общий, научно-технический, политический или
  
   художественный. И это должен непременно знать и помнить любой
  
   переводчик" [Бархударов, 1978, 22]. Это, добавим мы, служит еще
  
   одним доказательством нереальности допущения о возможности
  
   перевода без обращения к реальной действительности.
  
   Нам остается рассмотреть еще один компонент приведенной выше
  
   схемы перевода -- коммуникативную ситуацию. Как отмечалось выше,
  
   процесс перевода протекает в двух коммуникативных ситуациях -- в
  
   ситуации первичной коммуникации, в которой переводчик участвует в
  
   качестве получателя, и в ситуации вторичной коммуникации
  
   (метакоммуникации), в которой переводчик участвует в качестве
  
   отправителя -- создателя вторичного текста. Говоря о первой ситуации,
  
   следует отметить, что роль переводчика в ней отличается от роли
  
   обычного реципиента. В самом деле, если роль последнего сводится к
  
   осмыслению текста с позиций одного и того же языка и одной и той же
  
   культуры, то роль переводчика во многом предопределяется его
  
   двуязычным и двухкультурным статусом. Воспринимая текст, он не
  
   только истолковывает его содержание и коммуникативную интенцию
  
   отправителя, но и смотрит на него глазами носителя другого языка и
  
   другой культуры. Речь идет еще не об адаптации текста к конечному
  
   адресату -- эта задача решается в рамках вторичной ситуации. Но уже
  
   на этом первом этапе переводчик как бы "примеряет" текст к
  
   иноязычному получателю, мысленно выделяет в нем фрагменты,
  
   наиболее сложные с точки зрения их транспозиции в другой язык и в
  
   другую культуру, в частности те элементы лежащей за текстом
  
   предметной ситуации, которые
  
   56
  
   представляют собой лакуны в фоновых знаниях получателя. При этом
  
   особое внимание обращается на те компоненты смысла текста, которые
  
   играют особо важную роль в определении стратегии перевода, например
  
   его функциональные доминанты.
  
   Есть основания предполагать, что элементы сопоставления
  
   присутствуют уже на стадии восприятия исходного текста, поскольку
  
   речь идет не просто о восприятии текста как таковом (скажем, для
  
   восполнения пробела в собственных знаниях или ради эстетического
  
   удовольствия), а о восприятии, нацеленном на перевод. Порой это
  
   первичное восприятие сопровождается некоторыми "черновыми
  
   заготовками", например фиксированием иноязычных соответствий
  
   отдельным единицам исходного текста. Это особенно ярко проявляется
  
   в условиях дефицита времени, в частности при устном последовательном
  
   переводе, о чем часто свидетельствуют записи переводчиков. Так, во
  
   время последовательного перевода переводчики ведут сокращенную
  
   запись выступления на языке говорящего, но при этом в ней встречаются
  
   вкрапления на языке перевода. Это заранее подготовленные варианты
  
   перевода отдельных терминов, идиоматических выражений и др. Таким
  
   образом, стадия восприятия исходного текста -- это одновременно и стадия
  
   "предперевода".
  
   Следующая стадия связана с участием переводчика в акте вторичной
  
   коммуникации в качестве отправителя (источника) вторичного текста.
  
   Этот процесс, который многие считают собственно переводом,
  
   детерминируется множеством переменных величин. Прежде всего, к ним
  
   относятся нормы языка перевода, и в первую очередь его функционально-
  
   стилистические нормы, определяющие правила построения текстов данного
  
   жанра. Так, в приведенной выше типологической схеме, предложенной
  
   Ю.В. Ванниковым, различаются тексты с жесткой и мягкой структурой.
  
   Существует прямая зависимость между жесткой структурой текста и
  
   жесткой детерминацией переводческого выбора.
  
   Примером такой детерминации может служить перевод патента,
  
   технико-правового документа, язык которого представляет собой сферу
  
   перекрещивания научно-технической прозы и официально-делового стиля.
  
   Строгая регламентированность находит свое выражение в композиционной
  
   структуре патента. Ср. такие разделы, как Аннотация -- Abstract of the
  
   Disclosure, Обзор существующего уровня техники -- Description of the
  
   Prior Art, Резюме изобретения -- Summary of the Invention, Подробное
  
   описание изобретения -- Detailed Description, Формула изобретения --
  
   Claims и др. Вариативность выбора становится минимальной, а порой
  
   нулевой при переводе устойчивых формул патента. Ср. следующие
  
   примеры: We, Babcock & Wilcox Ltd., a British Company, of Babcock
  
   House, 209-225 Euston, N.W. l, England, do hereby declare the invention,
  
   for which we pray that a patent may be granted to us, and the method by
  
   which it is to be performed, to be particularly described in and by the following
  
   Statement 'Мы, британская фирма "Бабкок энд Вилкокс Лтд." (Англия,
  
   Лондон 1-й сев.-зап. район, Юстон Роуд, 209--225), настоящим заявляем
  
   изобретение, на которое просим выдать нам патент, и
  
   57
  
   способ, с помощью которого оно осуществляется, подробно
  
   изложенный в нижеследующем описании'.
  
   We claim: ... (американский вариант)
  
   What is daimed is: (британский вариант) 'Формула изобретения'
  
   [Климзо, 1976].
  
   Другим детерминантом выбора является установка на получателя, на
  
   его фоновые знания, социально-психологические характеристики и
  
   культурную среду. Этот вопрос будет подробно рассмотрен в гл. V,
  
   посвященной прагматическим проблемам перевода. Пока мы
  
   ограничимся ссылкой на то, что переводчик стоит перед сложной
  
   задачей -- преодолеть противоречия, вызванные установкой
  
   первичного и вторичного текстов на разных получателей. В этой связи
  
   встает вопрос о временной и культурной дистанции, разделяющей
  
   первичную и вторичную коммуникативные ситуации.
  
   Вопрос о том, как следует передавать в переводе исторический
  
   колорит, не получил однозначного решения. Одним из способов
  
   передачи этой дистанции является выбор в качестве ориентира
  
   произведений отечественной литературы, также отделенных от нас
  
   временной дистанцией. По свидетельству В. Россельса, наши
  
   переводчики, переводя зарубежную литературу, начиная с середины
  
   прошлого века и вплоть до раннего европейского Возрождения,
  
   нередко берут за образец русскую прозу от Карамзина до Пушкина: их
  
   привлекают прежде всего старинные речения, которые, сохраняя колорит
  
   старины, вместе с тем без каких-либо подстрочных примечаний
  
   понятны современному читателю [Россельс, 1967, 28].
  
   Вот один из приводимых В. Россельсом примеров: "Я любил вас
  
   долго, и вот, наконец, вынужден разлучиться с вами, чье жестокосердие
  
   не припишу я недостатку вежества, но одному токмо злосчастию. С меня
  
   же довольно того, что умираю в верности, хотя и не мог жить в
  
   милости, и не сильнее жаждал я начала своей любви, чем ныне жажду
  
   конца своей жизни" ("Эвфуэс" в переводе Б. Ярхо). В таких переводах
  
   прослеживаются черты явного сходства с языком русских авторов
  
   начала XIX в., в особенности в лексике и фразеологии. Такие приметы
  
   прошлого, используемые переводчиками в целях передачи старинного
  
   колорита, В. Россельс называет "патиной".
  
   Но единственный ли это способ создать ощущение временной
  
   дистанции? В. Россельс отвечает на этот вопрос отрицательно. Более
  
   того, по его мнению, ориентация на русскую классическую литературу
  
   при переводе зарубежной классики сопряжена с известным риском:
  
   "Ведь при малейшем, так сказать, "пережиме" Мопассан может в целом
  
   оказаться русской вариацией Чехова, шиллеровский Фердинанд
  
   заговорит, как Арбенин, а Мольер и впрямь обернется французским
  
   Грибоедовым" [Россельс, 1967, 29]. Так проблема исторического
  
   колорита оказывается тесно связанной с проблемой национального
  
   колорита. Выход из положения В. Россельс видит в том, чтобы при
  
   переводе классиков опираться на современный русский язык, на
  
   достижения нынешнего этапа развития русской литературы, при этом,
  
   разумеется, избегая явных модернизмов.
  
   Эта точка зрения находит подтверждение у И. Левого, ссылающе-
  
   58
  
   гося на "Дон Кихота" Сервантеса, написанного "языком нейтральным, для
  
   современного ему читателя исторически и национально не окрашенным,
  
   для того времени совершенно лишенным архаичности. Логично и переводить
  
   его в целом неокрашенным чистым языком" [Левый, 1974, 128]. Дело в
  
   том, что, когда переводчик переводит классическое произведение
  
   намеренно архаизированным языком, архаичный язык становится
  
   элементом художественной формы, приобретая содержательность, чуждую
  
   авторскому замыслу.
  
   Попытка передать исторический колорит подлинника иногда приводит
  
   к привнесению чуждых исходной культуре ассоциаций. Так, переводя
  
   "Озорные рассказы" (Contes drolatiques) Бальзака, Ф. Соллогуб передал
  
   используемые автором в целях исторической стилизации французские
  
   архаизмы их славянскими эквивалентами (зело, лепый и т.д.), которые
  
   ассоциируются в сознании читателя не с французской, а с русской стариной
  
   [Соболев, 1950].
  
   В интересной книге "Непереводимое в переводе" болгарские
  
   переводчики и теоретики художественного перевода С. Влахов и С. Флорин
  
   подвергают тонкому анализу переводческие ошибки, связанные с неверной
  
   передачей национального и исторического колорита. Эти ошибки
  
   проявляются в "аналоцизмах" и анахронизмах -- реалиях,
  
   несовместимых с местной и временной обстановкой оригинального
  
   произведения. Поучительны приводимые ими примеры. Например, в
  
   переводе на болгарский язык название рассказа Чехова "Свирель"
  
   передано как "Кавал" (болгарский народный инструмент). Так в текст
  
   чеховского рассказа вводится яркая болгарская реалия. В болгарском
  
   переводе романа -- биографии Шекспира (К. Haemmerling. Der Mann, der
  
   Shakespeare) несколько раз употребляется слово гильотина (например,
  
   "Эссекс медленно поднялся по ступенькам к гильотине"), хотя Гийотен,
  
   чьим именем было названо это орудие казни, жил чуть ли не 200 лет
  
   спустя после описываемых в романе событий [Влахов, Флорин, 1980,
  
   116--123].
  
   Роль переводчика в процессе вторичной коммуникации не сводится к
  
   переадресовке текста другому реципиенту. Одновременно он выступает и в
  
   роли выразителя коммуникативной интенции. Но можно ли считать, что
  
   коммуникативная интенция отправителя первичного текста всегда
  
   абсолютно тождественна коммуникативной интенции переводчика?
  
   Сохраняя художественное своеобразие и историческую достоверность
  
   подлинника, переводчик, по словам И.А. Кашкина, не может отказаться от
  
   своего права "в просвещении стать с веком наравне", права прочесть
  
   подлинник глазами нашего современника, права на современное
  
   отношение к образу. При этом он не может не выбирать то основное и
  
   прогрессивное, что делает классическое произведение значительным и
  
   актуальным не только для своего времени, что оправдывает обращение к
  
   нему переводчика. "Реалистический перевод, -- писал он, -- предполагает
  
   троякую, но единую по" существу верность: верность подлиннику, верность
  
   действительности, верность читателю" [Кашкин, 1977, 482].
  
   Прочтение оригинала с позиций реципиента, выделение в нем того,
  
   59
  
   что, по мнению переводчика, наиболее актуально для современного
  
   читателя, ориентация текста на его иноязычного реципиента -- все это
  
   наслаивается на изначальную коммуникативную интенцию отправителя и
  
   модифицирует ее в процессе перевода. Отсюда следует, что цель
  
   перевода в принципе может быть не вполне тождественной цели
  
   оригинала.
  
   Ярким примером такого отношения к оригиналу служат переводы С.
  
   Маршака, который, по словам Ю.Д. Левина, при всей внутренней
  
   близости Бернсу оставался верным собственному поэтическому темпераменту
  
   и нередко "высветлил" бернсовские образы и эмоции, делал их более
  
   четкими и определенными, смягчал и "облагораживал" резкость и грубость
  
   Бернса [Левин, 1982, 556].
  
   Ситуация еще более усложняется в тех случаях, когда один и тот же текст
  
   переводится с разными целями и для разной аудитории. Ярким примером
  
   могут служить два перевода "Отелло" -- Б. Пастернака и М. Морозова.
  
   Перевод Пастернака предназначен для чтения и для театра. Он адресован
  
   читателям и зрителям и призван произвести определенное эмоциональное
  
   и эстетическое воздействие. Прозаический перевод М. Морозова
  
   предназначен для актеров и режиссеров. Его главная задача состоит в том,
  
   чтобы с максимальной точностью и полнотой донести до читателя
  
   смысловое содержание шекспировской трагедии, что не всегда возможно в
  
   поэтическом переводе. Ср. заключительные строки трагедии в переводе М.
  
   Морозова:
  
   О Spartan dog!
  
   Моrе feil ,than anguish, hunger or the sea,
  
   Look on the tragic loading of the bed;
  
   This is thy work; the object poisons sight;
  
   Let it be hid. Gratiano, keep the house,
  
   And seize upon the fortunes of the Moor,
  
   For they succeed on you. То you, lord governor,
  
   Remains the censure of this hellish villain,
  
   The time, the place, the torture; O! enforce it.
  
   Myself will straight aboard, and to the state
  
   This heavy act with heavy heart relate.
  
   О, спартанский пес, более свирепый, чем страдание, голод и море! Взгляни на
  
   трагический груз этой постели: это твоя работа. Вид этого отравляет зрение, пусть это
  
   будет скрыто. Грациано, храните дом и примите все состояние мавра, ибо оно переходит
  
   к вам по наследству. Вам же, господин правитель, остается вынести приговор этому адскому
  
   злодею и назначить время, место и самый род мучительной казни. О, осуществите ее со всей
  
   строгостью! Я же немедленно отправлюсь в Венецию и с тяжким сердцем донесу дожу и
  
   сенату об этом тяжком событии -- И В переводе Б. Пастернака:
  
   Спартанская собака,
  
   Что буря, мор и голод пред тобой?
  
   Взгляни на страшный груз постели этой.
  
   Твоя работа. Силы нет смотреть.
  
   Укройте их. Займите дом, Грацьяно,
  
   Вступите во владенье всем добром,
  
   Оставшимся от мавра. Вы -- наследник.
  
   Вам, господин правитель, отдаю
  
   Судить злодея. Выберите кару
  
   Назначьте день и совершите казнь.
  
   А я про эту горькую утрату
  
   С тяжелым сердцем доложу Сенату.
  
   60
  
   В данном случае оценка каждого перевода должна исходить из той
  
   цели, которую поставил перед собой переводчик, из его
  
   коммуникативной интенции. Перевод М. Морозова явно полнее отражает
  
   смысловое содержание подлинника, а перевод Б. Пастернака -- его
  
   экспрессивную и художественно-эстетическую сторону. Прав Л.Н. Соболев,
  
   отмечая, что судить о достоинствах этих переводов следует по разным
  
   критериям, разница между которыми "вызвана тем, что один переводчик,
  
   Морозов, поставил себе целью дать в переводе научно обоснованную
  
   интерпретацию "Отелло" на русском языке, а другой, Пастернак, дал
  
   художественный перевод "Отелло"" [Соболев, 1950, 144--145]. Очевидно,
  
   было бы неверно считать один из этих текстов переводом, а другой --
  
   непереводом. Перед нами два перевода, отвечающие разным
  
   коммуникативным установкам, акцентирующие различные стороны
  
   оригинала.
  
   Сказанное выше о роли языковых и внеязыковых детерминантов
  
   процесса перевода самым непосредственным образом связано с так
  
   называемыми парадоксами перевода, которых мы частично касались в гл.
  
   I в разделе "Теория перевода и социолингвистика" в связи с социальной
  
   нормой перевода. Посмотрим, как эти "парадоксы" детерминируют
  
   перевод. Дело в том, что многие из детерминантов перевода действуют
  
   не в одном и том же, а в противоположном направлении.
  
   Начнем с языковых компонентов этого процесса. С ними связан
  
   первый "парадокс" Т. Сейвори: а) перевод должен передавать слова
  
   оригинала и б) перевод должен передавать мысли оригинала. Установка
  
   на дословную точность не всегда совместима с установкой на точность
  
   смысловую. Так, в приведенном выше отрывке из "Отелло" содержится
  
   фраза: the object poisons sight. Стремящийся к дословной точности М.
  
   Морозов перевел ее как "Вид этого отравляет зрение". Смысл этого
  
   предложения не вполне ясен: ведь отравить можно удовольствие,
  
   торжество, жизнь, поскольку отравить в переносном смысле означает
  
   'испортить (нечто приятное), сделать невыносимым'. Думается, что
  
   пастернаковское "силы нет смотреть" ближе к смыслу оригинала, хотя и
  
   потребовало переформулировки фразы, что, очевидно, шло бы вразрез с
  
   установками М. Морозова.
  
   Следующий парадокс: а) перевод должен читаться как оригинал и б)
  
   перевод должен читаться как перевод -- связан с двойственной
  
   сущностью перевода, с его "двухполярностью" (переводчик, принимая
  
   решение, постоянно находится между двумя языковыми и культурными
  
   полюсами). Требование "перевод должен читаться как оригинал" в полном
  
   объеме едва ли выполнимо, так как влечет за собой полную
  
   "натурализацию" текста перевода, т.е. его полную адаптацию к нормам
  
   другой культуры. Но текст перевода "бикультурен" и, адаптируясь к
  
   культуре-рецептору, никогда полностью не порывает с исходной
  
   культурой. В противном случае существует опасность русификации
  
   английского подлинника или англизации русского. В этом случае, как и во
  
   многих других, решение переводчика носит компромиссный характер.
  
   Не существует однозначного решения и другого парадокса: а) отра-
  
   61
  
   жать стиль оригинала и б) отражать стиль переводчика. И здесь реальная
  
   стратегия перевода часто основывается на компромиссе. В идеале
  
   переводчик, выступающий в роли получателя исходного текста и
  
   отправителя текста перевода, "входит в образ автора" и полностью
  
   перевоплощается в него. Однако такое перевоплощение осуществимо
  
   лишь в идеальной схеме перевода. На деле же переводчик, подобно
  
   актеру, перевоплощающемуся в действующее лицо драматического
  
   произведения, не утрачивает и своих личностных характеристик. Чем
  
   выше удельный вес творческого начала в процессе перевода, тем ярче
  
   сквозь текст перевода проступает личность самого переводчика, его
  
   социальные установки, ценностная художественно-эстетическая ориентация.
  
   "Во всяком мастерстве, в том числе и мастерстве перевода, -- писал в свое
  
   время К. И. Чуковский, -- неминуемо отражается мастер" [Чуковский, 1936,
  
   41]. Особенно рельефно личность переводчика, его индивидуальный
  
   стиль проявляются в поэтическом переводе. В этом легко убедиться,
  
   сравнив, скажем, оригинал баллады P Бернса "Джон Ячменное Зерно" с
  
   переводами Э. Багрицкого и С. Маршака:
  
   There was three kings mto the east,
  
   Three kmgs both great and high.
  
   And they hae sworn a solemn oath
  
   John Barleycorn should die.
  
   They took a plough and plough'd him down,
  
   Put clods upon his head,
  
   And they hae sworn a solemn oath
  
   John Barlycorn was dead.
  
   Три короля из трех сторон
  
   Решили заодно
  
   Ты должен сгинуть, юный Джон
  
   Ячменное Зерно!
  
   Погибни, Джон, в дыму, в пыли,
  
   Твоя судьба темна.
  
   И вот взрывают короли
  
   Могилу для зерна
  
   перевод Э Багрицкого
  
   Трех королей разгневал он,
  
   И было решено,
  
   Что навсегда погибнет Джон
  
   Ячменное Зерно
  
   Велели выкопать сохой
  
   Могилу короли,
  
   Чтоб славный Джон, боец лихой,
  
   Не вышел из земли
  
   перевод С. Маршака
  
   Нет никакого сомнения в том, что как в интерпретации оригинала, так
  
   и в его воссоздании оба поэта стремились передать и смысловое
  
   содержание подлинника, и характерную интонацию бернсовского стиха.
  
   Однако в первом переводе легко угадывается творческий почерк Э.
  
   Багрицкого, во втором -- С. Маршака [Швейцер, 1985, 20].
  
   Взаимоисключающие требования, согласно которым перевод должен
  
   читаться как современный оригиналу и в то же время как современный
  
   переводчику, уже рассматривались нами выше в связи с воп-
  
   62
  
   росом о временной дистанции, разделяющей первичную и вторичную
  
   коммуникации.
  
   В число "парадоксов перевода" входят также два противоречащих
  
   друг другу канона, согласно которым: а) перевод вправе прибавить
  
   нечто к оригиналу или убавить от него и б) перевод не вправе ничего ни
  
   прибавить, ни убавить. Ниже мы остановимся подробнее на этом
  
   парадоксе в связи с вопросом о вольном переводе. Сейчас же достаточно
  
   указать на то, что эти каноны, как и остальные, "ужесточают" правила
  
   перевода, носящие по существу нежесткий характер.
  
   Как писал И. Левый, переводчику следует, так же как театральному
  
   декоратору, считаться с перспективой: у его читателя иной ценз знаний и
  
   эстетического опыта, чем у читателя оригинала, и потому в механическом
  
   воспроизведении подлинника он многого бы не понял [Левый, 1974, 93].
  
   Эта иная перспектива, связанная с многомерностью процесса перевода, с
  
   его функционированием в двух коммуникативных ситуациях, вызывает
  
   необходимость в известных добавлениях и опущениях, помогающих
  
   прояснить непонятное и снять избыточное для иноязычного получателя
  
   [Швейцер, 1973, 245--247].
  
   И наконец, последний парадокс: а) стихи следует переводить прозой и
  
   б) стихи следует переводить стихами -- нужно рассматривать в свеге
  
   переводческих норм и литературных традиций, существующих в тех или
  
   иных культурных ареалах. Так, первое требование соответствует
  
   переводческой эстетике французов, у которых, как отмечалось выше,
  
   прозаические переводы стихов получили широкое распространение. У нас
  
   и в ряде других европейских стран прозаические переводы стихов
  
   существуют как исключение (см. названный выше прозаический перевод
  
   "Отелло" М. Морозова).
  
   Этим не исчерпывается список "парадоксов перевода". Так, выше были
  
   названы противоречия между коммуникативной интенцией отправителя
  
   исходного текста и коммуникативной интенцией переводчика, между
  
   ситуацией первичной коммуникации, отраженной в исходном тексте, и
  
   ситуацией вторичной коммуникации, получающей отражение в тексте
  
   перевода, между двумя культурами, и в частности между двумя
  
   литературными традициями, между установкой первичного текста на
  
   первичного получателя и установкой перевода на получателя перевода. Эти
  
   противоречия преодолеваются переводчиком в процессе выработки
  
   стратегии перевода и ее реализации.
  
   Из сказанного следует, что перевод как процесс выбора,
  
   детерминированный множеством переменных, порой имеющих
  
   противоположный эффект, не может иметь однозначного исхода и не
  
   может быть жестко детерминированным. Степень детерминированности
  
   действий переводчика является переменной величиной, колеблющейся в
  
   значительных пределах от минимума (перевод "информативных
  
   текстов" -- в терминологии К. Раис) до максимума (перевод
  
   "экспрессивных текстов" -- в той же терминологии).
  
   Сказанное выше побуждает нас поставить общий вопрос о характере
  
   связей между детерминантами перевода и конкретными действиями
  
   переводчика. В этой связи следует вспомнить противопоставление "четко
  
   определенных" (well-defmed) и "нечетко определенных"
  
   63
  
   (ill-defined) систем, заимствованное известным американским
  
   лингвистом Ч. Хоккетом из математики и использованное им в
  
   полемике с Н. Хомским [Hockett, 1970, 44--55]. Ч. Хоккет исходил при
  
   этом из того, что если существует алгоритм для осуществления данной
  
   задачи, то для ее выполнения (по крайней мере в принципе) может быть
  
   запрограммирован компьютер. Подобный компьютер является
  
   детерминистским, поскольку все его будущее полностью и точно
  
   определяется его состоянием в данный момент.
  
   В качестве примера детерминистской (четко определенной) системы
  
   Хоккет приводит игру в шахматы. Правила этой игры достаточно
  
   точны. Они четко определяют, во-первых, начальное состояние
  
   (распределение фигур на доске); во-вторых, допустимые последующие
  
   состояния (т.е. допустимые ходы -- переходы в другие состояния); в-
  
   третьих, конечные состояния. В принципе шахматы исчислимы и могут
  
   считаться четко определенной системой.
  
   С другой стороны, американский футбол является нечетко
  
   определенной системой. У шахмат, как и у футбола, есть
  
   эксплицитные правила, но они не определены столь же четко
  
   (например, не всегда представляется возможным провести четкую грань
  
   между дозволенными и недозволенными приемами -- это оставляется на
  
   усмотрение рефери). Возможные исходы из данного состояния образуют
  
   континуум. Иными словами, перед нами -- нечетко определенная
  
   система.
  
   Деятельность переводчика сравнивалась с решениями игрока [Levy,
  
   1967]. Идеи И. Левого получают дальнейшее развитие у Д.Л. Горле,
  
   берущей за основу предложенную им модель "игрового дерева", ветви
  
   которого символизируют серию решений (выборов), ведущих к
  
   оптимальному результату. По мнению Горле, перевод -- это игра,
  
   стратегия которой направлена на поиск одного из возможных решений в
  
   соответствии с принципом "минимакс" (минимизации потерь и максимизации
  
   выигрыша). Перевод определяется как эвристическая игра с одним
  
   участником, осуществляемая путем проб и ошибок и связанная с
  
   порождением ходов на основе ориентировочных решений частных , и
  
   глобальных проблем с учетом их взаимосвязи. Семиотическая модель
  
   перевода регламентируется правилами и в то же время изменяет и создает
  
   их. Это придает переводу характер "калейдоскопической
  
   непрекращающейся игры творческих способностей" [Gorlee, 1986, 101--
  
   103]. Решение переводчика принимается на основе определенной
  
   конфигурации детерминантов, перечисленных выше. Но "правила игры" не
  
   поддаются достаточно четкой и однозначной формулировке. Более того,
  
   как отмечалось выше, далеко не всегда поддаются четкому и однозначному
  
   определению и грани допустимого в переводе. Сложность и
  
   противоречивость стоящей перед переводчиком задачи делают
  
   неопределенным число возможных исходов из каждого "состояния" в этом
  
   процессе. Отсюда следует, что если понятие системы и может быть в
  
   известном смысле распространено на ту совокупность отношений,
  
   которые обнаруживают различные компоненты процесса перевода, то речь,
  
   безусловно, идет о "нечетко определенной" системе.
  
   Перевод как процесс решения складывается из двух основных
  
   64
  
   этапов: 1) из выработки стратегии перевода (в терминах
  
   психолингвистики ее можно назвать программой переводческих действий)
  
   и 2) из определения конкретного языкового воплощения этой стратегии
  
   (сюда относятся различные конкретные приемы -- "переводческие
  
   трансформации", составляющие технологию перевода). На обоих этапах
  
   решение принимается с учетом данной конфигурации языковых и
  
   внеязыковых детерминантов перевода в их взаимосвязи.
  
   Процесс перевода складывается из серии выборов. На первом этапе
  
   переводчик стоит перед выбором стратегии перевода. Так, например,
  
   предпочтение может быть отдано текстуально точному,
  
   приближающемуся к буквальному, переводу или, напротив, переводу,
  
   смело отходящему от формальной структуры оригинала,
  
   приближающемуся к вольному. В этом выборе решающую роль может
  
   сыграть жанр текста (ср., например, перевод дипломатического документа
  
   и поэтический перевод), цель перевода (ср., например, два перевода
  
   "Отелло" -- прозаический перевод М. Морозова и поэтический перевод Б.
  
   Пастернака) и социальная норма перевода, характерная для той или иной
  
   эпохи. В качестве примеров сознательной установки на дословность
  
   перевода можно назвать некоторые переводы Библии на греческий и
  
   латинский языки, а также на европейские языки эпохи средневековья,
  
   средневековые переводы произведений Аристотеля. Эпоха классицизма
  
   ознаменовалась установкой на вольный перевод, полностью
  
   подчиняющий подлинник нормам этой эпохи. Представление об
  
   эстетическом идеале классицизма лежало в основе попыток
  
   переводчиков этой эпохи отредактировать подлинник, подчинить его
  
   собственным канонам. Ср. характерное высказывание Флориана по
  
   поводу собственного перевода "Дон Кихота" "Рабская верность есть
  
   порок... В "Дон Кихоте" встречаются излишки, черты худого вкуса -- для
  
   чего их не выбросить?" (перевод В.А. Жуковского [цит. по: Федоров, 1983,
  
   28]).
  
   В выработку стратегии перевода (в особенности художественного)
  
   входит и принятие решения относительно тех аспектов оригинала,
  
   которые должны быть в первую очередь отражены в переводе. Выше
  
   отмечалось, что исчерпывающая и в равной мере адекватная передача
  
   всех аспектов оригинала не всегда оказывается возможной. Некоторые
  
   потери в переводе порой неизбежны. Поэтому переводчик должен заранее
  
   установить шкалу приоритетов. Так, для стихотворных переводов
  
   Маршака характерен отказ от текстуальной смысловой точности во имя
  
   адекватной передачи художественно-эстетической стороны подлинника.
  
   "Расхождения с оригиналом, -- вообще неизбежные в стихотворном
  
   переводе, особенно с английского на русский, -- можно обнаружить у
  
   него чуть ли не в каждой строке. Но внимательный анализ показывает,
  
   что эти частные отступления позволяют верно воссоздать, согласно с
  
   законами русской речи, поэтическое целое, и не только его вербальное
  
   содержание, но его стиль, образную систему, эмоциональную
  
   настроенность, простоту и драматизм, движение стиха и музыкальность"
  
   [Левин, 1982, 554--555]. Так переводчик создает определенную иерархию
  
   ценностей, позволяющую выделить те черты оригинала, которые
  
   представляются ведущими.
  
   5. Зак. 311
  
   65
  
   Решение о стратегии перевода включает еще один выбор. В
  
   цитированной выше книге И. Левый противопоставляет друг другу два
  
   вида перевода: "иллюзионистский" и "антииллюзионистский". Подобно
  
   тому как в "иллюзионистском" театре с помощью декораций,
  
   исторических костюмов и т.п. создается иллюзия действительности, в
  
   "иллюзионистском" переводе у читателя создается ощущение, что перед
  
   ним -- подлинник. Что касается антииллюзиониста в театре, то он смело
  
   подчеркивает, что предлагает публике лишь некоторое подобие
  
   действительности: актер снимает маску, показывает на дерево, а говорит,
  
   что перед ним лес. Переводчик-антииллюзионист может, по словам И.
  
   Левого, разрушить иллюзию, раскрыв свое мировоззренческое кредо,
  
   отказавшись от имитации оригинала и комментируя его актуальными
  
   намеками, обращенными к читателю.
  
   Думается, что "антииллюзионистский" перевод как антипод перевода
  
   "иллюзионистского" явно выходит за рамки того, что обычно
  
   понимается под переводом. В самом деле, ведь "имитация оригинала" -- это и
  
   есть сущность перевода, репрезентирующего оригинал в другом
  
   лингвокультурном контексте. Это признает и сам И. Левый, когда
  
   отмечает, что "антииллюзионистский" перевод существует лишь в редких
  
   случаях, да и то в основном в жанре пародии. Это не случайно, поскольку
  
   перевод по своему предназначению репрезентативен -- он призван "верно
  
   передать" подлинник.
  
   Однако думается, что в оппозиции "иллюзионистский--
  
   антииллюзионистский" перевод есть рациональное зерно. Ведь фактически
  
   И. Левый метафорически переносит на перевод противопоставление двух
  
   театров -- театра, натуралистически воссоздающего детали быта, и театра
  
   сценических условностей. Думается, что аналогами этих двух театров в
  
   переводе скорее являются, с одной стороны, перевод, скрупулезно
  
   воспроизводящий экзотические детали местного колорита и колорита
  
   эпохи, а с другой -- перевод, отказывающийся от этого в пользу
  
   глубинного проникновения в национальную и историческую специфику
  
   текста. В нашу задачу не входит критическая оценка этих двух
  
   переводческих тенденций. Важно лишь отметить, что выбор одного из этих
  
   подходов к передаче временного и национального своеобразия текста
  
   является одним из существенных элементов стратегии перевода.
  
   В соответствии с выработанными на стадии программирования
  
   принципиальными установками определяются конкретные способы
  
   реализации коммуникативной интенции с учетом языковых и внеязыковых
  
   детерминантов перевода. И снова переводчик стоит перед серией выборов,
  
   отвечающих определенным критериям, обусловленным общей стратегией
  
   перевода. На конкретных языковых способах реализации стратегии
  
   перевода мы остановимся ниже, в гл. IV и V, посвященных
  
   семантическим и прагматическим аспектам перевода.
  
   Подводя итоги сказанному, следует отметить, что языковые и
  
   внеязыковые детерминанты перевода образуют ряд взаимосвязанных
  
   цепочек фильтров (селекторов), формирующих окончательный вариант
  
   перевода. Этот процесс можно представить в виде схемы, отражаю-
  
   66
  
   щей сам принцип выбора и взаимообусловленность детерминантов, но,
  
   разумеется, не реальную последовательность шагов.
  
  
  
  
  
  
  
   На схеме 5 хорошо видно центральное положение текста в процессе
  
   перевода. Текст является объектом приложения действующих сил,
  
   исходящих от всех детерминантов перевода. В схеме он выступает в двух
  
   ипостасях -- как исходный текст в первичной коммуникативной
  
   ситуации и как конечный текст во вторичной. Одни и те же фильтры
  
   участвуют в интерпретации исходного и формировании конечного
  
   контекста: система языка, норма языка, норма перевода, литературная
  
   традиция, национальный колорит, дистанция времени, первичная
  
   коммуникативная ситуация, вторичная коммуникативная ситуация и
  
   предметная ситуация. Будучи объектом воздействия первичной и
  
   вторичной коммуникативных ситуаций, текст в то же время является
  
   одним из факторов, детерминирующих эти ситуации. Некоторые
  
   детерминанты обнаруживают непосредственные связи друг с другом
  
   (например, система и норма языка). Другие связаны между собой
  
   опосредованно, через текст (например, национальный колорит и дистанция
  
   времени, с одной стороны, и первичная и вторичная коммуникативные
  
   ситуации -- с другой). Из схемы отнюдь не следует, что все указанные
  
   факторы получают эксплицитное выражение в тексте. Как отмечалось
  
   выше, в переводе важное место принадлежит подтексту,
  
   пресуппозициям и импликациям. Однако все они в конечном счете
  
   выводятся из текста с помощью фоновых знаний интерпретатора. Таким
  
   образом, именно через текст осуществляется взаимосвязь языковых и
  
   внеязыковых факторов, детерминирующих перевод.
  
   ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПЕРЕВОДА
  
   Рассмотрим некоторые определения перевода, встречающиеся в
  
   литературе. Их эволюция, на наш взгляд, весьма поучительна -- она
  
   отражает в известной мере логику развития самого переводоведения,
  
   столкновения различных взглядов на сущность перевода. Так, в одном из
  
   ранних определений мы читаем: "... перевод
  
   67
  
   Глава III
  
   ЭКВИВАЛЕНТНОСТЬ, АДЕКВАТНОСТЬ, ПЕРЕВОДИМОСТЬ
  
   УРОВНИ И ВИДЫ ЭКВИВАЛЕНТНОСТИ
  
   Какими бы противоречивыми ни были требования, предъявляемые к
  
   переводу, нельзя не признать, что перевод является целенаправленной
  
   деятельностью, отвечающей определенным оценочным критериям.
  
   Одним из требований, издавна выдвигаемых теорией и практикой
  
   переводческой деятельности, является требование эквивалентности
  
   текстов -- исходного и конечного. Эквивалентности придавалось
  
   решающее значение в теоретическом описании перевода и выявлении
  
   его сущности. Недаром в рассмотренных нами в предыдущей главе
  
   различных определениях перевода часто присутствовало понятие
  
   эквивалентности, которое многие теоретики считали и считают одной
  
   из наиболее важных онтологических черт перевода.
  
   Подобно тому как различные определения перевода соответствовали
  
   различным этапам развития науки о переводе, различные понимания
  
   эквивалентности отражали эволюции взглядов на сущность перевода.
  
   Так, в теории закономерных соответствий, заслуга разработок которой
  
   принадлежит одному из пионеров лингвистического переводоведения в
  
   нашей стране, Я.И. Рецкеру, понятие эквивалентности
  
   распространялось лишь на отношения между микроединицами текста,
  
   но не на межтекстовые отношения. При этом эквивалент понимался как
  
   постоянное равнозначное соответствие, как правило не зависящее от
  
   контекста [Рецкер, 1974, 10--11].
  
   Думается, что такое узкое понимание эквивалента объясняется
  
   местом этой категории в используемой в теории закономерных
  
   соответствий системе понятий. Ведь родовым понятием в этой системе
  
   является "соответствие", а видовыми -- "эквивалент" и "вариантное
  
   соответствие", устанавливаемое между словами в том случае, когда в
  
   языке перевода существует несколько слов для передачи одного и того
  
   же значения исходного слова. Так, к эквивалентам относятся
  
   doctrinarianism 'доктринерство', dodder (бот.) 'повилика', dodman (диал.)
  
   'улитка', dog-bee (энт.) 'трутень', dog-bolt (тех.) 'откидной болт', dogcollar
  
   'ошейник'. Приведенные соответствия относятся к категории
  
   полных эквивалентов, поскольку они охватывают полностью значение
  
   данного слова, а не одно из его значений. Слово shadow имеет
  
   частичный эквивалент 'тень', соответствующий его основному
  
   значению (побочным значениям соответствуют рус. 'полумрак' и
  
   'призрак'). Когда слово многозначно, как, например, существительное
  
   pin, и даже в технике имеет ряд значений: 'палец', 'штифт', 'шпилька',
  
   'шплинт' и другой ряд специальных значений: 'шкворень', 'ось', 'цапфа',
  
   'шейка', то ни одно из них, по мнению Я.И. Рецкера, нельзя считать
  
   эквивалентным. Это -- вариантные соответствия [Рецкер, 1974, 11--
  
   12].
  
   Разумеется, каждый автор имеет право употреблять тот или иной
  
   термин в соответствии с используемым им понятийным аппаратом, и,
  
   хотя в переводческой литературе доминирует более широкое
  
   76
  
   толкование понятий "эквивалент" и "эквивалентность", в эти термины
  
   можно вкладывать и иной смысл. Однако обращает на себя внимание
  
   другое обстоятельство. Разграничение понятий "эквивалент" и
  
   "вариантное соответствие" продиктовано, по-видимому, не столько
  
   переводческими, сколько лексикографическими соображениями.
  
   В самом деле, для переводчика различие между "частичным
  
   эквивалентом" и "вариантным соответствием" несущественно. И в том,
  
   и в другом случае он имеет дело с неоднозначным соответствием:
  
   одному слову в исходном языке соответствует несколько слов в языке
  
   перевода. Различие возникает лишь в словаре: в первом случае
  
   соответствия даются под отдельными цифрами и относятся к разным
  
   значениям многозначного слова (например, criminal l) преступник, 2)
  
   лицо, виновное в совершении преступления), а во втором -- приводятся
  
   под одной цифрой как разные соответствия в рамках одного и того же
  
   значения (например, cringe l. раболепствовать, низкопоклонствовать;
  
   стоять в подобострастной позе...). Что же касается полных
  
   эквивалентов, то они встречаются, как отмечает Я.И. Рецкер, главным
  
   образом среди географических названий, собственных имен и терминов
  
   и, следовательно, представляют собой не столь частое явление.
  
   Попутно отметим, что даже в пределах этих лексических пластов
  
   полные эквиваленты встречаются не столь уж часто. Так, например,
  
   английскому термину "friction clutch" в русском языке соответствуют
  
   два термина: "фрикционное сцепление" и "муфта". В ряде случаев
  
   спорными представляются некоторые из приводимых Я.И. Рецкером
  
   примеров "полных эквивалентов" (например, с предлагаемым им
  
   эквивалентом англ, supermarket 'магазин самообслуживания' успешно
  
   конкурирует 'универсам'; sell-out -- это не только 'предательство
  
   национальных интересов', но и любое 'предательство, измена').
  
   Более того, "частичные эквиваленты" никак не подпадают под их
  
   приведенное выше определение как равнозначных соответствий, не
  
   зависящих от контекста, поскольку выяснить, как следует перевести
  
   многозначное слово, можно только из контекста (ср. the shadow of the
  
   house 'тень от дома' и the shadows lengthen 'сумерки сгущаются'). А если
  
   ограничить понятие эквивалента лишь "полными эквивалентами", то
  
   выяснится, что речь идет о довольно редком явлении, которое едва ли
  
   можно считать ориентиром, помогающим переводчику "понять
  
   значение окружающего контекста и всего высказывания в целом", даже
  
   если последнее содержит незнакомые ему слова. Ведь что касается
  
   "частичных эквивалентов", то для выяснения их конкретного смысла
  
   необходим контекст, а "полные эквиваленты" не могут служить
  
   смысловым ориентиром хотя бы потому, что это -- относительно
  
   редкие слова, едва ли известные переводчику (ср., например, из
  
   приводимого Я.И. Рецкером перечня эквивалентов dodder, dodman, dogbolt.
  
   Из сказанного следует, что в определении эквивалентности у Я.И.
  
   Рецкера четко прослеживаются исходные позиции "теории
  
   закономерных соответствий", построенной в основном на соотношении
  
   отдельных единиц. Речь идет фактически о соотношении языков, а не о
  
   соотношении текстов'. Сходный подход, хотя и основанный на других
  
   77
  
   лингвистических предпосылках, обнаруживает Дж. Кэтфорд. Согласно его
  
   определению текстовый переводческий эквивалент -- это любая форма
  
   языка перевода (текст или часть текста), которая, согласно
  
   наблюдениям, эквивалентна данной форме исходного языка (тексту или
  
   части текста). Здесь как будто бы речь идет о текстах. На самом же деле,
  
   сопоставляются отдельные формы двух языков. Текстом считается,
  
   например, предложение Му son is six. Его эквивалент в другом языке
  
   устанавливается путем обращения к двуязычному информанту или
  
   компетентному переводчику, который может предложить французский
  
   эквивалент этого предложения: Mon fils a six ans.
  
   Определяя условия переводческой эквивалентности, Дж. Кэтфорд
  
   пишет: "Для того, чтобы существовала переводческая эквивалентность,
  
   необходимо, чтобы как исходный, так и конечный тексты были бы
  
   соотносимы с функционально релевантными признаками данной
  
   ситуации" [там же, 94]. Под функционально релевантными признаками
  
   ситуации подразумеваются признаки, существенные с точки зрения
  
   коммуникативной функции текста в данной ситуации. Функциональная
  
   релевантность не может быть точно определена и устанавливается чисто
  
   интуитивно на основе широкого экстралингвистического г контекста (или
  
   "котекста" в терминологии Кэтфорда).
  
   Выше, рассматривая определение перевода у Кэтфорда (см. гл. II), мы
  
   отмечали, что основным элементом этого определения является
  
   отражение в переводе предметной (референциальной) ситуации. Ту же
  
   соматическую направленность мы находим и в характерном для этого
  
   автора понимании эквивалентности. Но, как справедливо отмечает автор
  
   обзора переводоведческих работ по эквивалентности и адекватности Р.
  
   Левицкий, "поскольку свойства ситуации не подлежат научному описанию,
  
   теории перевода остается заняться только межъязыковыми
  
   закономерностями, которые прослеживаются на пути от оригинала к
  
   переводу. Такая позиция приводит, в частности, к введению понятия
  
   "restricted translation" [Catford, 1965, 22] -- перевода на одном, избранном
  
   уровне языка" [Левицкий, 1984 75].
  
   В выдвинутой Ю. Найдой концепции "динамической
  
   эквивалентности", которой мы уже касались в гл. II, делается попытка
  
   преодолеть ограниченность чисто семантического подхода к
  
   эквивалентности. Наличие семантического подобия между двумя
  
   текстами не рассматривается более как достаточное условие
  
   эквивалентности. "Динамическая эквивалентность" определяется как
  
   "качество перевода, при котором смысловое содержание оригинала
  
   передается на языке-рецепторе таким образом, что реакция (response)
  
   рецептора перевода в основном подобна реакции исходных рецепторов "
  
   [Nida, Taber, 1969, 202]. При этом под реакцией подразумевается общее
  
   восприятие сообщения, включающее понимание его смыслового
  
   содержания, эмоциональных установок и др. Таким образом, в
  
   определение эквивалентности вводится прагматическое измерение --
  
   установка на рецептора. Понятие "динамическая эквивалентность"
  
   противопоставляется понятию "формальное соответствие", т.е. того
  
   качества перевода, при котором признаки формы исходного текста
  
   78
  
   механически воспроизводятся в языке-рецепторе, внося искажения в
  
   смысл сообщения и приводя к его неправильному восприятию.
  
   Понятие динамической эквивалентности в определении Ю. Наиды
  
   учитывает еще один существенный компонент перевода
  
   коммуникативную ситуацию. Если для Дж. Кэтфорда решающим (и,
  
   пожалуй, единственным) критерием эквивалентности является
  
   семантический критерий соотнесенности с предметной ситуацией, то у
  
   Ю Найды на первый план выдвигается наличие в процессе перевода
  
   двух коммуникативных ситуаций и необходимость согласованности
  
   вторичной коммуникативной ситуации с первичной.
  
   Разумеется, установка на получателя не исчерпывает тех
  
   прагматических отношений, которые характеризуют коммуникативную
  
   ситуацию. В предыдущей главе мы касались, в частности,
  
   детерминирующей роли коммуникативной интенции, культурной
  
   (литературной) традиции, нормы перевода и др. Но, пожалуй, наиболее
  
   слабым звеном в предложенной Ю. Найдой дефиниции
  
   эквивалентности является неясность самого статуса данного понятия. В
  
   самом деле, возникает вопрос: что же такое эквивалентность --
  
   идеальный конструкт или понятие, отражающее реальную практику
  
   перевода? В определении постулируется не тождество реакций, а их
  
   подобие. Таким образом создается впечатление, что речь идет о реальной
  
   переводческой практике. Но тогда возникает вопрос о том, какая
  
   степень подобия является необходимой и достаточной для того, чтобы
  
   считать данные тексты эквивалентными друг другу. Ниже мы вернемся
  
   к этому вопросу в связи с соотношением понятий "эквивалентность"
  
   и"адекватность".
  
   Коммуникативная эквивалентность (именуемая также текстовой и
  
   переводческой эквивалентностью) определяется Г. Йегером как
  
   отношение между текстами, существующее в тех случаях, когда оба
  
   текста совпадают по своей коммуникативной ценности, или, иными
  
   словами, способны вызвать одинаковый коммуникативный эффект.
  
   Последний понимается как передача адресату определенного
  
   мыслительного содержания. Иными словами, коммуникативная
  
   эквивалентность -- это отношение между текстом на исходном языке и
  
   текстом на языке перевода, которое возникает в тех случаях, когда при
  
   переходе от оригинала к конечному тексту сохраняется или остается
  
   инвариантной изначальная коммуникативная ценность текста [Jager,
  
   1975, 87].
  
   Определение Г. Йегера ценно прежде всего тем, что оно в полной
  
   мере включает в рассмотрение такую важную для перевода категорию,
  
   как текст. Автор определения правильно обращает внимание на связь
  
   таких понятий, как "эквивалент" и "инвариант". Именно
  
   инвариантность определенных свойств оригинала (в данном случае его
  
   "коммуникативной ценности") обеспечивает эквивалентность конечного
  
   текста исходному.
  
   Выше, рассматривая различное понимание сущности перевода, мы
  
   упрекали Г. Йегера в максимализме ввиду того, что он рассматривал
  
   полное сохранение коммуникативной ценности оригинала в качестве
  
   онтологической характеристики перевода. Что же касается
  
   предлагаемого им определения эквивалентности, то оно, на наш взгляд,
  
   79
  
   может считаться вполне оправданным с той, разумеется, существенной
  
   оговоркой, что речь идет не об усредненной характеристике реальной
  
   переводческой практики, а о ее идеальном эталоне. Этот вопрос будет
  
   подробнее рассмотрен ниже, в разделе "Эквивалентность и адекватность".
  
   Если в приведенных выше определениях понятие эквивалентности
  
   предстает перед нами в недифференцированном виде, то в работах
  
   других авторов основной упор делается на вариативность этого понятия,
  
   на существование различных видов и аспектов эквивалентности Так,
  
   например, В. Коллер считает, что понятие эквивалентности приобретает
  
   реальный смысл лишь в том случае, когда уточняется вид или тип
  
   эквивалентных отношений между текстами. Само по себе понятие
  
   эквивалентности, по его мнению, постулирует лишь наличие неких
  
   отношений между исходным и конечным текстами
  
   Недифференцированное требование эквивалентности, предъявляемое к
  
   переводу, бессодержательно, поскольку остается неясным, в каком
  
   именно отношении перевод должен быть эквивалентным оригиналу.
  
   Вид эквивалентности уточняется путем указания на те аспекты, в
  
   которых применяется это нормативное понятие. Иными словами, речь
  
   идет о тех конкретных свойствах оригинала, которые должны быть
  
   сохранены в процессе перевода. В. Коллер различает следующие пять
  
   видов эквивалентности: 1) денотативную, предусматривающую
  
   сохранение предметного содержания текста (в переводческой
  
   литературе оно именуется "содержательной инвариантностью" или
  
   "инвариантностью плана содержания"; 2) коннотативную,
  
   предусматривающую передачу коннотаций текста путем
  
   целенаправленного выбора синонимичных языковых средств (в
  
   переводоведческой литературе обычно относится к стилистической
  
   эквивалентности); 3) текстуально-нормативную (textnormative
  
   Aquivalenz), ориентированную на жанровые признаки текста, на
  
   речевые и языковые нормы (в переводческой литературе также часто
  
   фигурирует под рубрикой "стилистической эквивалентности"); 4)
  
   прагматическую, предусматривающую определенную установку на
  
   получателя (в переводоведческой литературе также именуется
  
   "коммуникативной эквивалентностью"); 5) формальную,
  
   ориентированную на передачу художественно-эстетических,
  
   каламбурных, индивидуализирующих и других формальных признаков
  
   оригинала [Koller, 19836 186--191].
  
   Достоинством релятивистского подхода к эквивалентности является,
  
   на наш взгляд, то, что он учитывает многомерность и многогранность
  
   процесса перевода. В. Коллер прав, отмечая, что эквивалентность
  
   является нормативным, а не дескриптивным понятием. В приводимом
  
   им перечне видов эквивалентности находят свое отражение
  
   нормативные требования, предъявляемые к переводу. Некоторые из этих
  
   требований частично противоречат друг другу. В них проявляются
  
   рассмотренные выше "парадоксы перевода".
  
   В Коллер исходит из предположения, что в шкале ценностей, которыми
  
   оперирует переводчик, существуют лишь переменные величины.
  
   Каждый раз, переводя текст в целом или какой-либо из его
  
   80
  
   сегментов, переводчик стоит перед задачей установить иерархию
  
   ценностей, подлежащих сохранению в переводе, и на ее основе --
  
   иерархию требований эквивалентности в отношении данного текста.
  
   Таким образом, иерархия этих требований варьируется от текста к
  
   тексту, что не дает возможности сформулировать то главное требование,
  
   которое лежит в основе любой эквивалентности [там же, 91].
  
   Действительно, соотношение между различными требованиями,
  
   предъявляемыми к переводу, является переменной величиной. Однако
  
   думается, что требование коммуникативно-прагматической
  
   эквивалентности при всех условиях остается главнейшим, ибо именно
  
   это требование, предусматривающее передачу коммуникативного
  
   эффекта исходного текста, подразумевает определение того его аспекта
  
   или компонента, который является ведущим в условиях данного
  
   коммуникативного акта. Иными словами, именно эта эквивалентность
  
   задает соотношение между остальными видами эквивалентности --
  
   денотативной, коннотативной, текстуально-нормативной и формальной.
  
   Это положение вполне согласуется с выдвинутым нами ранее
  
   положением о функциональном инварианте перевода, определяемом
  
   функциональными доминантами текста и их конфигурацией, и
  
   охватывающем как те случаи, когда первостепенное значение
  
   приобретает требование денотативной эквивалентности, так и те, когда
  
   коммуникативная установка речевого акта выдвигает на первое место
  
   другие функциональные характеристики переводимого текста [Швейцер,
  
   1973, 68--70].
  
   В отличие от В. Коллера В.Н. Комиссаров различает следующие
  
   уровни (типы) эквивалентности, понимаемой как разные степени
  
   смысловой общности между переводом и оригиналом: 1) цели
  
   коммуникации, 2) идентификации ситуации, 3) "способа описания
  
   ситуаций", 4) значения синтаксических структур и 5) словесных знаков
  
   [Комиссаров, 1980, 59--100]. Если у В. Коллера все виды
  
   эквивалентности выстраиваются в одной плоскости, то у В.Н.
  
   Комиссарова они образуют иерархическую структуру, хотя характер
  
   иерархии не вполне ясен. По мнению автора, предложенная им ранее
  
   иерархическая модель эквивалентности была упрощенной. "Очевидно,
  
   что здесь мы имеем дело с иным типом иерархии, компоненты которой
  
   не организуются в многоярусную систему, где единицы каждого уровня
  
   включают в себя единицы уровня нижеследующего" [там же, 100].
  
   Наименьшей степенью смысловой общности характеризуются
  
   отношения между оригиналом и переводом на уровне цели
  
   коммуникации. Сюда относятся такие случаи, как: Maybe there is some
  
   chemistry between us doesn't mix 'Бывает, что люди не сходятся
  
   характерами'.
  
   Второй тип эквивалентности (на уровне идентификации ситуации)
  
   отличается от первого тем, что здесь сохраняется дополнительная часть
  
   содержания оригинала, указывающая, о чем сообщается в исходном
  
   высказывании. Иными словами, в тексте отражается та же предметная
  
   ситуация, хотя и изменяется способ ее описания: Не answered the
  
   telephone 'Он снял трубку'.
  
   6 Зак. 311 81
  
   Третий тип эквивалентности (уровень "способа описания ситуации")
  
   характеризуется сохранением в переводе общих понятий, с помощью
  
   которых описывается ситуация ("способа описания ситуации"): Scrubbing
  
   makes me bad-tempered 'От мытья полов у меня характер портится'.
  
   В четвертом типе эквивалентности (уровень синтаксических значений)
  
   к указанным выше чертам общности добавляется еще одна --
  
   инвариантность синтаксических структур оригинала и перевода: I told him
  
   what I thought of him 'Я сказал ему свое мнение о нем'. Думается, что
  
   этот тип охарактеризован не вполне точно: речь здесь может идти не об
  
   инвариантности, а лишь о сходстве синтаксических структур (ср. структуру
  
   сложного предложения в оригинале и простого -- в переводе).
  
   Наконец, к пятому типу эквивалентности (на уровне словесных
  
   знаков) относятся те случаи, когда в переводе сохраняются все основные
  
   части содержания оригинала. Сюда относятся такие случаи, как: I saw
  
   him at the theatre 'Я видел его в театре'.
  
   Преимуществом концепции В.Н. Комиссарова по сравнению с
  
   изложенной выше концепцией В. Коллера является то, что здесь в
  
   понятие эквивалентности вкладывается достаточно определенное
  
   содержание. В качестве обязательного условия эквивалентности
  
   постулируется "сохранение доминантной функции высказывания" [Комиссаров,
  
   1980, 71], что вполне соответствует выдвинутому нами положению о
  
   функциональном инварианте перевода, опирающемся на функциональные
  
   доминанты текста. В.Н. Комиссаров, безусловно, прав, отмечая ведущую
  
   роль цели коммуникации в установлении эквивалентных отношений
  
   между оригиналом и переводом. Поскольку цель коммуникации
  
   относится к категории прагматических факторов, это равноценно признанию
  
   главенствующего положения прагматической эквивалентности в иерархии
  
   требований, предъявляемых к переводу. Единственное различие между
  
   этим положением и тем, которое было нами изложено выше, сводится к
  
   тому, что у нас речь идет о "коммуникативном эффекте", а у В.Н.
  
   Комиссарова -- о цели коммуникации. Однако указанное различие
  
   несущественно, так как это -- соотносительные понятия (для того, чтобы
  
   состоялась коммуникация, эффект должен соответствовать цели).
  
   Менее обоснованным представляется утверждение о том, что различие
  
   между типами эквивалентности сводится к степени общности содержания
  
   оригинала и перевода. Например, различие между третьим и четвертым
  
   типами эквивалентности отнюдь не затрагивает их содержания, а
  
   касается лишь их синтаксической формы. Четвертый тип характеризуется
  
   большей степенью синтаксического (но не семантического) сходства,
  
   чем третий. То же самое относится и к различию между пятым типом и,
  
   скажем, четвертым и третьим. Различие здесь также характеризуется
  
   степенью формального (но не смыслового) сходства. Поэтому нет
  
   достаточно убедительных оснований утверждать, что лишь пятый тип
  
   эквивалентности обеспечивает "наибольшую степень смысловой
  
   общности, которая только может существовать между текстами на разных
  
   языках" [там же, 95].
  
   82
  
   Думается, что типология переводческой эквивалентности может быть
  
   представлена как в виде иерархической, так и в виде одномерной
  
   структуры.
  
   К предлагаемой нами иерархической модели эквивалентности ближе
  
   примыкает схема В.Г. Гака и Ю.И. Львин, в которой различаются три
  
   вида эквивалентности: формальная, смысловая и ситуационная. При
  
   формальной эквивалентности общие значения в двух языках
  
   выражаются аналогичными языковыми формами (например: La
  
   dele'gation frangaise arrive aujourd'hui a Moscou 'Французская делегация
  
   прибывает сегодня в Москву'). Смысловая эквивалентность предполагает
  
   выражение одних и тех же значений различными способами (например: La
  
   delegation a quitte Moscou par avion a destination de Paris 'Делегация
  
   вылетела из Москвы в Париж'). И наконец, особенностью ситуационной
  
   эквивалентности является то, что одна и та же ситуация описывается не
  
   только с помощью различных форм (как и при смысловой
  
   эквивалентности), но и с помощью различных элементарных значений
  
   (сем) выражаемых этими формами; одно и то же сообщение об отбытии
  
   французской делегации может быть озаглавлено и по-русски:
  
   "Французская делегация вылетела на родину", и по-французски: "La
  
   delegation franqaise regagne Paris) [Гак, Львин, 1970, 10].
  
   При формальной эквивалентности наблюдается подобие слов и форм
  
   при подобии значений. Различия средств выражения проявляются лишь в
  
   общих структурных различиях двух языков (наличие артикля во
  
   французском языке при отсутствии падежных форм и др.). При смысловой
  
   эквивалентности совокупность сем, составляющих общий смысл обеих
  
   фаз, одинакова. Варьируются лишь языковые формы их выражения
  
   (способ движения по воздуху в русской фразе выражается корнем глагола
  
   (-лет), а во французской -- существительным с предлогом -- par avion).
  
   При ситуационной эквивалентности различия в наборе сем,
  
   описывающих одну и ту же ситуацию, проявляются в том, что в русском
  
   высказывании присутствуют семы удаления, способа передвижения, прош.
  
   времени, а во французском -- приближения, наст, времени действия.
  
   Однако "формальная" эквивалентность, как следует из приведенных
  
   выше примеров, является не только формальной. Ведь приведенные в
  
   качестве ее примера элементарные фразы не только эквиваленты друг
  
   другу по форме, но и по смыслу, и по отражаемой в них предметной
  
   ситуации. "Смысловая" эквивалентность также не является чисто
  
   смысловой, - поскольку она одновременно устанавливается и на уровне
  
   предметной ситуации. По сути дела, все три категории эквивалентности
  
   представляют собой результат различных переводческих операций: в первом
  
   случае речь идет о простейшей из этих операций -- субституции, т.е. о
  
   подстановке знаков языка перевода вместо знаков исходного языка, а во
  
   втором и в третьем -- об операциях более сложного типа -- так
  
   называемых переводческих трансформациях.
  
   На трансформациях мы подробно остановимся ниже (гл. IV и V). В этом
  
   разделе мы рассмотрим их лишь в первом приближении в
  
   83
  
   связи с предлагаемой нами моделью уровней эквивалентности. Эта
  
   модель строится на учете двух взаимосвязанных признаков: 1) характера
  
   трансформации, которой подвергается исходное высказывание при
  
   переводе, и 2) характера сохраняемого инварианта. При построении этой
  
   модели за основу были приняты три измерения семиозиса (знакового
  
   процесса), различаемые в семиотике, -- синтактика (отношение "знак :
  
   знак"), семантика (отношение "знак : референт") и прагматика (отношение
  
   "знак : человек").
  
   На синтаксическом уровне имеют место субституции типа: The sun
  
   disappeared behind a cloud -- Солнце скрылось за тучей; Результаты
  
   были катастрофическими -- The results were disastrous. B этом случае
  
   переводческая операция может быть описана как замена одних знаков
  
   (единиц) другими с сохранением синтаксического инварианта.
  
   К семантическому уровню относятся те виды эквивалентности, которые в
  
   изложенной выше схеме В.Г. Гака и Ю.И. Львин называются "смысловым"
  
   и "ситуационным" Здесь фраза на языке перевода является трансформом
  
   исходной фразы. Сюда входит широкий спектр трансформаций
  
   (пассивизация, номинализация, замена слова словосочетанием и др.):
  
   Послали за электриком -- An electrician has been sent for; Ваша жена
  
   прекрасно готовит -- Your wife is a superb cook; They are queueing for
  
   tickets -- Они стоят в очереди за билетом.
  
   Все эти случаи семантической эквивалентности объединяет наличие
  
   одних и тех же сем (семантических компонентов) при расхождениях в
  
   инвентаре формально-структурных средств, используемых для их
  
   выражения. Поэтому данный подуровень семантической эквивалентности
  
   можно назвать компонентным.
  
   Если на компонентном подуровне в процессе перевода сохраняется
  
   компонентная (семная) структура высказывания, то на "ситуативном"
  
   происходят известные сдвиги в этой структуре. Фактически термин
  
   "ситуативная эквивалентность" весьма условен. Может сложиться
  
   впечатление, что в этом случае оригинал и перевод объединяет лишь то,
  
   что они соотнесены с одной и той же предметной ситуацией. Но если
  
   этого было бы достаточно, то пришлось бы признать "ситуативно-
  
   эквивалентными" такие фразы, как, скажем: Красавицей ее не назовешь --
  
   Sie ist hasslich wie die Nacht, поскольку они могут быть отнесены к одному и
  
   тому же референту. Но ведь эти фразы явно имеют разный смысл.
  
   Очевидно, кореференция (отнесенность элементов текста к одному и тому
  
   же сегменту действительности) сама по себе еще не создает
  
   семантической эквивалентности.
  
   Здесь, по-видимому, налицо та же закономерность, что и во
  
   внутриязыковых отношениях: отношения эквивалентности смыслов
  
   возникают не только при тождестве образующих смысл компонентов
  
   (Самолет сел -- Самолет произвел посадку), но и в тех случаях, когда
  
   сочетания разных семантических компонентов приравниваются друг к
  
   другу (Вы у нас редкий гость -- Вы нас не часто навещаете). В
  
   несколько упрощенном виде компонентную эквивалентность можно
  
   изобразить в виде следующей формулы: a + b + c...+ z =
  
   84
  
   = а + b + с... + z, где a, b, с и т.д. -- тождественные семантические компоненты
  
   (семы). Что же касается "ситуативной" эквивалентности, то ее можно
  
   свести к формуле: а + b = с + d, где а, Ь, с и d -- различные семантические
  
   компоненты (семы). Этот подуровень семантической эквивалентности мы
  
   назовем референциальным, имея в виду инвариантность референциального
  
   смысла приравниваемых друг к другу разноязычных высказываний. См.
  
   примеры: У меня стоят часы -- Му watch has stopped; The air crash in
  
   Illinois killed 84 passengers -- Beim Flugzeugabsturz im Illinois sind 84
  
   Fluggaste ums Leben gekommen -- В результате авиакатастрофы в
  
   Иллинойсе погибли 84 пассажира; Das ist nur ein Katzensprung --This is
  
   just a stone's throw -- Это отсюда рукой подать. Этот тип
  
   эквивалентности основан на известном свойстве языков, связанном с
  
   использованием различных, хотя и соотнесенных друг с другом,
  
   семантических признаков для порождения семантически эквивалентных
  
   высказываний. Подробнее этот вопрос будет рассмотрен в гл. IV (см. также
  
   раздел "Ситуативная модель" в кн.: [Швейцер, 1973]).
  
   Если на подуровне компонентной эквивалентности перевод
  
   осуществляется в основном путем грамматических трансформаций, то
  
   на подуровне референциальной эквивалентности речь идет о более
  
   сложных лексико-грамматических преобразованиях, затрагивающих не
  
   только синтаксическую матрицу высказывания, но и ее лексико-
  
   семантическое наполнение. В частности, среди этих трансформаций
  
   выделяются: а) трансформации, основанные на метонимических сдвигах, и
  
   б) трансформации, основанные на метафорических сдвигах. В первом
  
   случае смысловые элементы оригинала и перевода обнаруживают
  
   отношения, основанные на смежности выражаемых ими понятий, а во
  
   втором -- они обнаруживают отношения, основанные на сходстве. Ср.
  
   метонимический сдвиг "состояние -- действие" в первом примере (У меня
  
   стоят часы -- Му watch has stopped) и метафорический сдвиг в
  
   последнем (Das ist nur ein Katzensprung -- Это отсюда рукой подать).
  
   Типология семантических трансформаций, осуществляемых в процессе
  
   перевода, входит в круг вопросов, рассматриваемых в следующей главе.
  
   В схеме В.Г. Гака и Ю.И. Львин отсутствует уровень,
  
   соответствующий третьему семиотическому измерению -- прагматике.
  
   Вместе с тем, как отмечалось выше, прагматический уровень занимает
  
   высшее место в иерархии уровней эквивалентности. В этой иерархии
  
   существует следующая закономерность: каждый уровень эквивалентности
  
   предполагает наличие эквивалентности на всех более высоких уровнях.
  
   Так, эквивалентность на синтаксическом уровне предполагает
  
   эквивалентность на семантическом (компонентном и референциальном)
  
   и прагматических уровнях. Компонентная эквивалентность предполагает
  
   также эквивалентность референциальную и прагматическую. Наконец,
  
   референциальная эквивалентность подразумевает и эквивалентность на
  
   прагматическом уровне. Обратной зависимости здесь не существует.
  
   Компонентная эквивалентность может существовать без синтаксической,
  
   референциальная -- без компонентной. Наконец, прагматическая
  
   эквивалентность может существовать без
  
   85
  
   семантической и, разумеется, без синтаксической. Ср. следующие примеры,
  
   приводимые Я.И. Рецкером: The Chauffeur, a Russian tsar of the period of
  
   Ivan the Terrible (F. Scott Fitzerald) -- "Шофер -- настоящий русский
  
   боярин времен Ивана Грозного".
  
   Прагматический фактор (установка на получателя) побудил
  
   переводчицу Е.Д. Калашникову пойти на известные семантические
  
   сдвиги. Исторический ляпсус в оригинале (какие другие цари могли быть
  
   в России в период правления Ивана Грозного?) исправлен в переводе
  
   [Рецкер, 1974, 36--37]. Если трансформации, соответствующие
  
   семантическому уровню, сравнительно легко укладываются в
  
   определенные модели (здесь мы находим семантические сдвиги
  
   описанных выше типов), то на прагматическом уровне встречаются
  
   трансформации, которые не сводятся к единой модели (опущение,
  
   добавление, полное перефразирование и др.). Ср. следующие примеры:
  
   Остается две недели шоппинга... "Шоппинг" -- значит ходить по
  
   магазинам, прицениваться, делать покупки. До сих пор политический
  
   шоппинг был удачнее для республиканцев -- The shopping season will last
  
   two weeks. As to political shopping, so far it has favoured the Republicans;
  
   "Ничего, до свадьбы заживет" -- As the Russian saying goes, "it will heal
  
   in time for the wedding"; Many happy returns of the day -- С днем
  
   рождения вас. В первом примере переводчик опускает фразу,
  
   избыточную с точки зрения англоязычного получателя ("Шоппинг"--
  
   значит ходить по магазинам...), во втором -- добавляет существенное
  
   для него уточнение (as the Russian saying goes...) , в третьем -- полностью
  
   изменяет смысловую структуру фразы, исходя из коммуникативной цели
  
   высказывания.
  
   Таким образом, прагматический уровень, охватывающий такие
  
   жизненно важные для коммуникации факторы, как коммуникативная
  
   интенция, коммуникативный эффект, установка на адресата, управляет
  
   другими уровнями. Прагматическая эквивалентность является
  
   неотъемлемой частью эквивалентности вообще и наслаивается на все
  
   другие уровни и виды эквивалентности. Подытоживая сказанное выше,
  
   можно представить иерархию уровней эквивалентности в виде табл. 1.
  
   Мы разделяем мысль о примате высших уровней эквивалентностей,
  
   сформулированную И. Левым в других терминах и на основе иного
  
   понятийного аппарата, но в целом достаточно точно: "У слов, несущих
  
   несколько семантических функций, наиболее важны функции в
  
   семантическом комплексе высшего порядка, будь то контекст (фразы,
  
   абзаца и т.п.), характер персонажа, философский замысел произведения"
  
   [Левый, 1974, 146].
  
   Выбор уровня, на котором устанавливается эквивалентность,
  
   определяется специфической для данной ситуации конфигурацией языковых
  
   и внеязыковых факторов, от которых зависит процесс перевода (см. гл. II,
  
   раздел "Языковые и внеязыковые аспекты перевода"). Выше отмечалось, что
  
   понятие эквивалентности является в своей основе понятием нормативным.
  
   Отступления от иерархии уровней эквивалентности приводят к
  
   нарушениями переводческой нормы
  
   86
  
   (по крайней мере той нормы, которая сложилась в советской
  
   переводческой школе), получившим название буквального и вольного
  
   перевода.
  
   Буквальный перевод связан с нарушением отмеченной выше
  
   закономерности, согласно которой эквивалентность на любом из уровней
  
   предполагает эквивалентность на всех высших уровнях. Вот один из
  
   примеров синтаксической эквивалентности без эквивалентности
  
   семантической и прагматической: -- Ты единственная женщина, какую я
  
   когда-либо любил. "Выходит совсем нелепо, -- комментирует этот
  
   буквализм Н. Галь, -- как будто говорящий любил давно и уже успел
  
   разлюбить. А надо бы просто: "До тебя я никогда никого не любил"" [
  
   Галь, 1975, 80].
  
   В целом можно согласиться с Л.С. Бархударовым, полагающим, что
  
   буквальным переводом следует считать перевод, осуществляемый на
  
   уровне более низком, чем тот, который необходим в данном случае
  
   [Бархударов, 1975, 186].
  
   Буквальный перевод всегда является, так сказать, переводом
  
   "недотрансформированным". При этом он проистекает из недооценки тех
  
   или иных детерминантов перевода. Часто недооценивается идиоматичность
  
   языка, забывается, что механическое воспроизведение той же совокупности
  
   семантических компонентов дает в итоге иной смысл. Так, в переводе на
  
   русский язык автобиографическая книга известной американской
  
   теннисистки Алтеи Гибсон называется "Я всегда хотела стать кем-то"
  
   (М.: Физкультура и спорт, 1978). Между тем по-английски книга
  
   озаглавлена "I Always Wanted Jo Be Somebody". В "Большом англо-
  
   русском словаре" значение somebody 'человек с положением'
  
   иллюстрируется примером: the desire to be somebody 'стремление выйти
  
   (выбиться) в люди'. Думается, что эта трактовка дает ключ к
  
   правильному переводу названия книги: "Мне всегда хотелось выбиться в
  
   люди".
  
   Иногда в переводе недооценивается роль предметной ситуации в
  
   сохранении референциального инварианта. Н. Галь приводит в качестве
  
   примера подобного буквализма перевод английской фразы I want
  
   something human -- "Хочу, чтобы рядом было что-то человеческое".
  
   Референциальный контекст этой фразы таков: старушка втайне
  
   чувствует себя одинокой, ей не хватает ласки, тепла, и она решает
  
   завести собаку. Этот контекст получает гораздо более адекват-
  
   87
  
   ное отражение в предлагаемом Н. Галь переводе: "Хочу, чтобы рядом
  
   была живая душа" [Галь, 1975, 152].
  
   В других случаях причины буквализма коренятся в игнорировании
  
   тех или иных элементов коммуникативной ситуации перевода (чаще
  
   всего прагматической установки на адресата).
  
   Вольный перевод объединяет с переводом буквальным то, что оба
  
   они искажают коммуникативный эффект оригинала и тем самым ведут
  
   к нарушению эквивалентности. В то же время они являются
  
   антиподами: если буквальный перевод "недотрансформирован", то
  
   вольный перевод "перетрансформирован". Дело в том, что
  
   эквивалентность обеспечивается путем трансформаций при том
  
   условии, что последние семантически или прагматически мотивированы.
  
   Известный немецкий афоризм "so treu wie moglich so frei wie notig" ("по
  
   возможности верный, по необходимости вольный") хорошо отражает
  
   логику переводческого решения: по возможности стремясь к точности,
  
   перевод допускает вольность лишь по мере необходимости.
  
   Неоправданная вольность составляет сущность вольного перевода.
  
   Выше, в гл. II, посвященной сущности перевода, мы уже приводили
  
   примеры вольного перевода, фактически приближающиеся к той грани,
  
   которая разделяет перевод и вольное переложение. Здесь переводчик
  
   явно "превышает свои полномочия" языкового посредника.
  
   Ярким примером такого "превышения полномочий" было творчество
  
   талантливого русского переводчика XIX в. И. Введенского, о котором
  
   К.И. Чуковский в свое время писал: "Если Диккенс говорит: "она
  
   заплакала", Введенский считает своим долгом сказать: "слезы
  
   показались на прелестных глазах моей малютки". Встречая у Диккенса
  
   слово "приют", он непременно напишет: "приют, где наслаждался я
  
   мирным счастьем детских лет..." Никто не станет отрицать у Иринарха
  
   Введенского наличность большого таланта, но это был такой
  
   неряшливый и разнузданный (в художественном отношении) талант,
  
   что многие страницы его переводов -- сплошное издевательство над
  
   Диккенсом" [Чуковский, 1936, 96--100].
  
   В наши дни более строгие нормы перевода делают такого рода
  
   крайние проявления переводческих вольностей невозможными. Однако
  
   тенденция к вольному переводу сохранилась и поныне. Думается, что
  
   решающим основанием для характеристики данного перевода как
  
   вольного является возможность параллельного перевода, отвечающего
  
   требованиям прагматической эквивалентности и в то же время
  
   значительно точнее передающего смысловое содержание оригинала.
  
   Рассмотрим в качестве примера два перевода одного и того же
  
   предложения из романа Достоевского "Идиот" на английский язык:
  
   Было так сыро и туманно, что насилу рассвело, в десяти шагах вправо и
  
   влево от дороги трудно было разглядеть хоть что-нибудь из окна вагона
  
   --
  
   1. The weather was so damp and foggy that the break of day had brought
  
   only a pale and sickly light, and little could be made out at more than a
  
   dozen paces beyond the coach Windows.
  
   2. It was so damp and foggy that it was a long time before it grew light, and
  
   even then it was difficult to distinguish out of the car-
  
   88
  
   riage windows anything a few yards to the right and left of the railway track.
  
   В первом варианте содержатся некоторые элементы вольного перевода.
  
   Фраза насилу рассвело переведена: "...the break of the day brought only a
  
   pale and sickly light". Вместе с тем второй перевод свидетельствует о
  
   возможности более точного воспроизведения смысловой структуры
  
   подлинника: "it was a long time before it grew light".
  
   В разделе, посвященном языковым и внеязыковым аспектам перевода
  
   (гл. II), указывалось, что детерминанты перевода образуют цепочку
  
   фильтров, определяющих выбор окончательного варианта. Разумеется,
  
   реальная последовательность прохождения этих фильтров может быть
  
   различной. Вместе с тем в свете описанной выше иерархической модели
  
   уровней эквивалентности можно высказать предположение о том, что
  
   существует определенная (хотя, разумеется, нежесткая) корреляция
  
   между тремя уровнями модели эквивалентности и основными этапами
  
   процесса выработки переводческого решения. Собственный опыт автора и
  
   анализ работ других переводчиков позволяют выдвинуть гипотезу,
  
   согласно которой процесс отбора варианта является постепенным
  
   восхождением от низших уровней эквивалентности к высшим. Иначе
  
   говоря, этот процесс представляет собой серию трансформаций, в ходе
  
   которых переводчик может отказаться от эквивалентности на более
  
   низком уровне во имя эквивалентности на более высоком.
  
   Поучительным в этом отношении может оказаться анализ
  
   переводческих черновиков. К сожалению, эти материалы редко
  
   попадают в поле зрения исследователей. В этой связи значительный
  
   интерес представляют опубликованные Р. Хартманом черновые варианты
  
   перевода романа Э.М. Ремарка "На западном фронте без перемен" на
  
   английский язык [Hartmann, 1981, 206]. Эти материалы дают возможность
  
   проследить генезис перевода на его основных этапах. Рассмотрим путь
  
   переводчика романа А. Весли Уина к оптимальному варианту на материале
  
   вводного абзаца:
  
   Wir hegen neun Kilometer hinter der Front. Gestern wurden wir abgelost; jetzt haben wir
  
   den Magen voll weisser Bohnen und Rundfleisch und sind satt und zufrieden. Sogar fur
  
   abends hat jeder noch ein Kochgeschirr voll fassen konnen; dazu gibt es ausserdem doppelte
  
   Wurst und Brotportionen - das schafft. So ein Fall ist schon lange nicht mehr dagewesen... (E.M.
  
   Remarque. "Im Westen nichts Neues", 1929/1977).
  
   We are lying six miles behind the front. Yesterday we were relieved; now with stomachs
  
   full of bully-beaf and beans we are replete and at peace. Tonight every man is to have another
  
   dixie full for the evening; there is besides a double ration of sausage and bread. It's such things
  
   that make a man, but such things do not happen every day ("No News in the West",
  
   рукопись).
  
   We are at rest five miles behind the front; now our bellies are full of bully beaf and haricot
  
   hash and we are satisfied and at peace. Each man has another mess-tin full for the evening: and
  
   what is more, there is a double ration of sausage and bread. It's such things that put a man in fine
  
   trim. Such a thing has not happened for a long time ("All Quiet in the West", машинописный
  
   текст).
  
   We are at rest five miles behind the front. Yesterday we were relieved; and now our
  
   bellies are full of beaf and haricot beans. We are satisfied and at peace. Each man has
  
   89
  
   another mess-tin full for the evening and, what's more, a double ration of sausage and bread.
  
   That's the stuff to put us in fine trim. We haven't had such luck for a long time ("All Quiet on
  
   the Western Front", сигнальный экземпляр).
  
   Исправления, которым переводчик подвергал текст, соответствуют
  
   общей стратегии постепенного преодоления буквализмов и нахождения
  
   оптимального варианта, отвечающего данной коммуникативной ситуации.
  
   Ярче всего это прослеживается в переводе названия романа. Первый вариант
  
   (No News in the West) -- явный буквализм. Учет прагматических
  
   факторов, и в частности установки на английского адресата, потребовал
  
   отказа от буквального перевода. Ведь для читателя-немца "Im Westen
  
   nichts Neues" -- привычная фраза из сводки военных действий. Поэтому
  
   переводчик избирает трансформированный вариант: "All Quiet in the
  
   West". Однако, прочитав этот вариант заново глазами английского
  
   читателя, переводчик приходит к выводу о том, что in the West не
  
   вызывает у него четких ассоциаций с западным фронтом кайзеровской
  
   Германии. Так рождается окончательный вариант: "All Quiet on the
  
   Western Front".
  
   Буквализмом является и первый вариант перевода фразы: Wir liegen neun
  
   Kilometer hinter der Front - We are lying six miles behind the front.
  
   Описываемая в тексте предметная ситуация требует конкретизации: We
  
   are lying... -- We are at rest... (речь идет о воинской части, отведенной в тыл
  
   для отдыха). Частично буквалистской следует считать первую попытку
  
   перевода выражения Das schafft: it's such things that make a man.
  
   Дальнейшие поиски более точного семантико-стилистического соответствия
  
   приводят к еще более сложной лексико-синтаксической трансформации:
  
   That's the stuff to put us in fine trim. В последнем варианте четко
  
   прослеживается разговорная интонация (повествование ведется от лица
  
   солдата). Более того, переводчик перераспределяет семантические
  
   компоненты исходной фразы между двумя соседними предложениями:
  
   последнее предложение подвергается трансформации: Such a thing has not
  
   happened for a long time - We haven't had such luck for a long time.
  
   Прагматический фактор играет решающую роль в поисках соответствия
  
   нем. Kochgeschirr "котелок'. Первый вариант -- dixie -- точно
  
   соответствует оригиналу на семантическом уровне. Но dixie -- это
  
   военный жаргонизм, ассоциирующийся у английского читателя с
  
   британской армией. Он привносит нежелательный локальный колорит (ведь
  
   рассказчик -- немецкий солдат). Поэтому в последнем варианте
  
   предпочтение отдается более нейтральному mess-tin.
  
   В целом работа переводчика над текстом характеризуется
  
   постепенным преодолением буквализмов в связи с более глубоким
  
   проникновением в семантику и прагматику текста. Здесь находит свое
  
   проявление характерный для перевода метод "проб и ошибок".
  
   Возможности применения этого метода в значительной мере зависят от
  
   фактора времени. Именно поэтому он находит наиболее развернутое
  
   применение в письменном переводе, не ограниченном жесткими
  
   временными рамками, и присутствует лишь в редуцированном виде в
  
   синхронном переводе, требующем мгновенных решений.
  
   Основная стратегия, лежащая в основе поиска оптимального вариан-
  
   90
  
   та, заключается в ориентации на многомерность процесса перевода, в
  
   постепенном включении в рассмотрение всех основных измерений этого
  
   процесса -- межъязыкового (межтекстового), межкультурного и
  
   межситуационного.
  
   Выше отмечалось, что в установлении эквивалентных отношений
  
   между текстами важная роль принадлежит функциональным доминантам
  
   исходного текста. Поэтому семиотическую типологию уровней
  
   эквивалентности целесообразно дополнить функциональной типологией.
  
   Выше мы останавливались на функциональной типологии К. Раис,
  
   основанной на идеях К. Бюлера. Для анализа эквивалентных отношений
  
   при переводе более подходит типологическая схема Р. Якобсона
  
   [Jakobson, 1966], выделяющая следующие функции, отличающиеся друг
  
   от друга установкой на тот или иной компонент речевого акта:
  
   референтная или денотативная (установка на референта или "контекст"),
  
   экспрессивная -- эмотивная (установка на отправителя), конативная --
  
   волеизъявительная (установка на получателя), фатическая --
  
   контактоустанавливающая (установка на контакт между коммуникантами),
  
   металингвистическая (установка на код), поэтическая (установка на
  
   сообщение, на выбор его формы). В соответствии с этими функциями
  
   можно говорить об эквивалентности референтной, экспрессивной,
  
   конативной, фатической, металингвистической и поэтической.
  
   По сути, установление доминантных функций оригинала (референтной,
  
   экспрессивной, конативной, фатической, металингвистической или
  
   поэтической) определяется прагматикой текста -- коммуникативной
  
   интенцией отправителя и коммуникативным эффектом текста и
  
   предполагает наличие прагматической эквивалентности между оригиналом
  
   и переводом. Иными словами, прагматические факторы играют
  
   доминирующую роль как в иерархической модели уровней
  
   эквивалентности, так и в одномерной функциональной типологии
  
   эквивалентности.
  
   Сказанное приближает нас к более углубленному и разностороннему
  
   пониманию эквивалентности как общей переводоведческой категории.
  
   Выше отмечалась принципиальная роль разработанного лейпцигской
  
   школой теории перевода (ГДР) понятия коммуникативной
  
   (переводческой) эквивалентности. Ключевым элементом этой
  
   основополагающей категории является сохранение в процессе двуязычной
  
   коммуникации коммуникативного эффекта оригинала. Между
  
   коммуникативной эквивалентностью, опирающейся на инвариантный
  
   коммуникативный эффект, и функциональной эквивалентностью,
  
   предполагающей инвариантность функциональных доминант текста,
  
   существует тесная взаимосвязь. Думается, что, предварительно уточнив
  
   различные виды функциональной эквивалентности, мы можем пересмотреть
  
   категорию коммуникативной эквивалентности, конкретизировав тот смысл,
  
   который вкладывается в понятие коммуникативного эффекта. Это понятие
  
   является одним из элементов следующей триады: 1) коммуникативная
  
   интенция (цель коммуникации), 2) функциональные параметры текста и 3)
  
   коммуникативный эффект. Эти три категории соотносятся с тремя
  
   компонентами коммуника-
  
   91
  
   тивного акта: 1) отправителем, 2) текстом и 3) получателем. Исходя из
  
   цели коммуникации, отправитель создает текст, отвечающий
  
   определенным функциональным параметрам (референтному,
  
   экспрессивному и др.) и вызывающий у получателя определенный
  
   коммуникативный эффект, соответствующий данной коммуникативной
  
   цели. Иными словами, коммуникативный эффект -- это результат
  
   коммуникативного акта, соответствующий его цели. Этим результатом
  
   может быть понимание содержательной информации, восприятие
  
   эмотивных, экспрессивных, волеизъявительных и других аспектов
  
   текстов. Без соответствия между коммуникативной интенцией и
  
   коммуникативным эффектом не может быть общения. Сказанное в
  
   полной мере относится к переводу.
  
   ЭКВИВАЛЕНТНОСТЬ И АДЕКВАТНОСТЬ
  
   Термины "эквивалентность" и "адекватность" издавна используются
  
   в переводоведческой литературе. Порой в них вкладывается разное
  
   содержание, а иногда они рассматриваются как синонимы. Так, в
  
   информативной статье Р. Левицкого "О принципе функциональной
  
   адекватности перевода" термин "адекватность" в ряде случаев
  
   оказывается взаимозаменяемым с термином "эквивалентность" (так,
  
   например, выдвигаемое Дж. Кэтфордом понятие переводческой
  
   эквивалентности -- translation equivalence -- трактуется в этой статье
  
   как "адекватность перевода" [Левицкий, 1984, 75]).
  
   В то же время у других авторов понятия "эквивалентность" и
  
   "адекватность" противопоставляются друг другу, но при этом на
  
   различной основе. Так, В.Н. Комиссаров рассматривает "эквивалентный
  
   перевод" и "адекватный перевод" как понятия неидентичные, хотя и тесно
  
   соприкасающиеся друг с другом. Термин "адекватный перевод", по его
  
   мнению, имеет более широкий смысл и используется как синоним
  
   "хорошего" перевода, т.е. перевода, который обеспечивает
  
   необходимую полноту межъязыковой коммуникации в конкретных
  
   условиях. Термин "эквивалентность", как уже отмечалось выше,
  
   понимается В.Н. Комиссаровым как смысловая общность
  
   приравниваемых друг к другу единиц языка и речи.
  
   В ином ключе решают проблему соотношения эквивалентности и
  
   адекватности К. Раис и Г. Вермеер. Термин "эквивалентность", в их
  
   понимании, охватывает отношения как между отдельными знаками, так
  
   и между целыми текстами. Эквивалентность знаков еще не означает
  
   эквивалентности текстов, и, наоборот, эквивалентность текстов вовсе
  
   не подразумевает эквивалентности всех их сегментов. При этом
  
   эквивалентность текстов выходит за пределы их языковых манифестаций
  
   и включает также культурную эквивалентность.
  
   С другой стороны, адекватностью называется соответствие выбора
  
   языковых знаков на языке перевода тому измерению исходного текста,
  
   которое избирается в качестве основного ориентира процесса перевода.
  
   Адекватность -- это такое соотношение исходного и конечного текстов,
  
   при котором последовательно учитывается цель перевода (ср.
  
   "лингвистический перевод", "учебный перевод" и др.).
  
   92
  
   тивного акта: 1) отправителем, 2) текстом и 3) получателем. Исходя из
  
   цели коммуникации, отправитель создает текст, отвечающий
  
   определенным функциональным параметрам (референтному,
  
   экспрессивному и др.) и вызывающий у получателя определенный
  
   коммуникативный эффект, соответствующий данной коммуникативной
  
   цели. Иными словами, коммуникативный эффект -- это результат
  
   коммуникативного акта, соответствующий его цели. Этим результатом
  
   может быть понимание содержательной информации, восприятие
  
   эмотивных, экспрессивных, волеизъявительных и других аспектов
  
   текстов. Без соответствия между коммуникативной интенцией и
  
   коммуникативным эффектом не может быть общения. Сказанное в
  
   полной мере относится к переводу.
  
   ЭКВИВАЛЕНТНОСТЬ И АДЕКВАТНОСТЬ
  
   Термины "эквивалентность" и "адекватность" издавна используются
  
   в переводоведческой литературе. Порой в них вкладывается разное
  
   содержание, а иногда они рассматриваются как синонимы. Так, в
  
   информативной статье Р. Левицкого "О принципе функциональной
  
   адекватности перевода" термин "адекватность" в ряде случаев
  
   оказывается взаимозаменяемым с термином "эквивалентность" (так,
  
   например, выдвигаемое Дж. Кэтфордом понятие переводческой
  
   эквивалентности -- translation equivalence -- трактуется в этой статье
  
   как "адекватность перевода" [Левицкий, 1984, 75]).
  
   В то же время у других авторов понятия "эквивалентность" и
  
   "адекватность" противопоставляются друг другу, но при этом на
  
   различной основе. Так, В.Н. Комиссаров рассматривает "эквивалентный
  
   перевод" и "адекватный перевод" как понятия неидентичные, хотя и тесно
  
   соприкасающиеся друг с другом. Термин "адекватный перевод", по его
  
   мнению, имеет более широкий смысл и используется как синоним
  
   "хорошего" перевода, т.е. перевода, который обеспечивает
  
   необходимую полноту межъязыковой коммуникации в конкретных
  
   условиях. Термин "эквивалентность", как уже отмечалось выше,
  
   понимается В.Н. Комиссаровым как смысловая общность
  
   приравниваемых друг к другу единиц языка и речи.
  
   В ином ключе решают проблему соотношения эквивалентности и
  
   адекватности К. Раис и Г. Вермеер. Термин "эквивалентность", в их
  
   понимании, охватывает отношения как между отдельными знаками, так
  
   и между целыми текстами. Эквивалентность знаков еще не означает
  
   эквивалентности текстов, и, наоборот, эквивалентность текстов вовсе
  
   не подразумевает эквивалентности всех их сегментов. При этом
  
   эквивалентность текстов выходит за пределы их языковых манифестаций
  
   и включает также культурную эквивалентность.
  
   С другой стороны, адекватностью называется соответствие выбора
  
   языковых знаков на языке перевода тому измерению исходного текста,
  
   которое избирается в качестве основного ориентира процесса перевода.
  
   Адекватность -- это такое соотношение исходного и конечного текстов,
  
   при котором последовательно учитывается цель перевода (ср.
  
   "лингвистический перевод", "учебный перевод" и др.).
  
   92
  
   Термины "адекватность" и "адекватный" ориентированы на перевод
  
   как процесс, тогда как термины "эквивалентность" и "эквивалентный"
  
   имеют в виду отношение между исходным и конечным текстами,
  
   которые выполняют сходные коммуникативные функции в разных
  
   культурах. В отличие от адекватности эквивалентность ориентирована на
  
   результат. Согласно К. Раис и Г. Вермееру, эквивалентность -- это
  
   особый случай адекватности (адекватность при функциональной
  
   константе исходного и конечного текстов) [Reiss, Vermeer, 1984].
  
   Остановимся подробнее на этих определениях. Эквивалентность в
  
   формулировке В.Н. Комиссарова охватывает лишь отношения между
  
   приравниваемыми друг к другу единицами языка и речи, но не между
  
   текстами. Шире понимают эквивалентность К. Раис и Г. Вермеер,
  
   считающие, что эта категория охватывает отношения как между
  
   отдельными знаками, так и между целыми текстами, и указывающие на
  
   то, что эквивалентность текстов вовсе не подразумевает
  
   эквивалентности всех их сегментов.
  
   Как отмечалось выше, отношения между единицами языка,
  
   устанавливаемые с учетом их парадигматических связей в контексте
  
   языковой системы, являются предметом изучения не теории перевода, а
  
   контрастивной лингвистики. В переводе же эквивалентность
  
   устанавливается не между словесными знаками как таковыми, а между
  
   актуальными знаками как сегментами текста.
  
   Показательны в этом отношении данные эксперимента,
  
   проведенного в свое время Я.И. Рецкером [Рецкер, 1974, 65--70]. В
  
   тексте предъявленном испытуемым, была следующая фраза: The fresh
  
   air revived most of the men and the thought of beer at the nearest pub
  
   stimulated sluggish pulses. 93% испытуемых перевели thought of beer не
  
   как мысль о пиве, а как мысль о кружке пива. Разумеется, соответствие
  
   между beer и кружкой пива -- это не соответствие между данными
  
   единицами в системе языка, а соответствие между сегментами текста,
  
   целиком и полностью обусловленное ситуацией.
  
   Вопросу о роли контекста в установлении эквивалентных отношений в
  
   процессе перевода посвящена статья Л.С. Бархударова
  
   "Контекстуальное значение слова и перевод" [Бархударов, 1984]. В ней
  
   справедливо обращается внимание на то, что отсутствие регистрации того
  
   или иного значения лексической единицы в словаре еще не
  
   свидетельствует о том, что данное значение является контекстуально
  
   обусловленным. Дело в том, что далеко не всегда можно с
  
   уверенностью определить, выступает ли та или иная лексическая
  
   единица в данном контексте в особом "несловарном" значении или же
  
   мы имеем дело просто с конкретизацией обычного словарного значения.
  
   Например, в повести X. Ли "Убить пересмешника" встречается
  
   следующая фраза: I don't know of any landowner around here who
  
   begrudges those children any game their father can hit -- "Я не знаю у нас
  
   в округе такого землевладельца, который пожалел бы для этих детей
  
   зайца..." Поскольку понятия "заяц" и "дичь" находятся между собой в
  
   гипо-гиперонимических отношениях, едва ли можно утверждать, что у
  
   93
  
   английского слова game в данном случае возникает особое,
  
   контекстуально обусловленное значение 'заяц'. Переводчики (Н. Галь и
  
   Р. Облонская) прибегают здесь к приему, известному в теории перевода как
  
   "конкретизация".
  
   С другой стороны, в следующем примере, взятом из повести Дж.
  
   Сэлинджера "Над пропастью во ржи" (перевод Р. Райт-Ковалевой), в
  
   реплике подростка Холдена: I'm just going through a phase right now --
  
   действительно наблюдается семантический сдвиг. В русском тексте это
  
   предложение передается: "Это у меня переходный возраст". Из приводимых
  
   в "Большом англо-русском словаре" значений слова phase наиболее
  
   близкое к тому, в котором оно употребляется в данном контексте, --
  
   'ступень развития'. Таким образом, по мнению Л. С. Бархударова, у нас
  
   есть основания утверждать, что здесь английское phase употреблено в
  
   контекстуальном, не зафиксированном словарями значении 'возраст'.
  
   Обобщая интересные материалы, содержащиеся в его статье, Л. С.
  
   Бархударов приходит к выводу о том, что, функционируя в строе связного
  
   текста, языковые единицы, в том числе словарные, не просто реализуют
  
   свое системное, закрепленное в языке значение, но и приобретают под
  
   давлением контекста и внеязыковой ситуации новые значения и их
  
   оттенки. Это дает возможность участникам процесса коммуникации
  
   описывать не заранее определенные и жестко фиксированные ситуации, но
  
   все бесконечное множество возможных и воображаемых ситуаций.
  
   И, разумеется, говоря об отношениях эквивалентности, следует не
  
   забывать важнейшего для теории перевода положения о примате
  
   эквивалентности текста над эквивалентностью его сегментов. Эта
  
   закономерность выступает наиболее рельефно в тех случаях, когда
  
   коммуникативная установка отправителя выдвигает на первый план не
  
   референтную функцию текста, а другую -- скажем, металингвистическую
  
   или "поэтическую". Именно поэтому на уровне эквивалентности словесных
  
   знаков невозможен перевод каламбура. Ср. следующий пример,
  
   приводимый К. Раис и Г. Вермеером: 1) Is life worth living? It depends
  
   upon the liver; 2) La vie, vaut-elle la peine? C'est une question de foi(e); 3) Ist
  
   das Leben lebenswert? Das hangt von den Leberswerten ab.
  
   При переводе английского каламбура на французский язык не соблюдается
  
   эквивалентность на уровне слов: в английском тексте обыгрывается
  
   омонимичность liver 'печень' и liver 'живущий', а во французском -- une
  
   question de foi(e) 1) 'вопрос веры' и 2) 'вопрос печени'. В немецком
  
   варианте используется паронимия: lebenswert 'достойный жизни' и
  
   Leberswerten 'состояние печени'.
  
   Понятие эквивалентности неразрывно связано с понятием
  
   инварианта. Любая эквивалентность подразумевает такое отношение
  
   между текстом А и текстом В или их сегментами, при котором сохраняется
  
   определенный инвариант. Наиболее общим, существенным для всех уровней
  
   и видов эквивалентности инвариантным признаком является соответствие
  
   коммуникативной интенции первичного отправителя коммуникативному
  
   эффекту конечного текста. Этот коммуника-
  
   94
  
   тивно-функциональный инвариант охватывает различные семиотические
  
   уровни и функциональные виды эквивалентности.
  
   В тех случаях, когда отношение коммуникативной эквивалентности
  
   распространяется на семантический и прагматический уровни
  
   (эквивалентность на синтаксическом уровне является факультативной),
  
   а также на все релевантные функции исходного и конечного текстов,
  
   мы говорим о наличии между этими текстами отношения полной
  
   эквивалентности. Иногда отношение коммуникативной
  
   эквивалентности охватывает лишь один из семиотических уровней
  
   (например, прагматический), тогда как на низших уровнях
  
   (семантических) эквивалентность полностью или частично отсутствует.
  
   В этом случае речь идет о частичной эквивалентности. Сюда же
  
   относится отсутствие некоторых (но не всех) видов функциональной
  
   эквивалентности между текстами в целом (или их сегментами). Так,
  
   например, прозаический перевод поэтического текста может быть
  
   эквивалентным оригиналу с точки зрения передачи его референтной
  
   функции, но не с точки зрения его "поэтической" (художественно-
  
   эстетической) функции.
  
   В любом случае эквивалентность -- это соотношение между
  
   первичным и вторичным текстами (или их сегментами). При этом
  
   полная эквивалентность, охватывающая как семантический, так и
  
   прагматический уровень, а также все релевантные виды функциональной
  
   эквивалентности, является идеализированным конструктом. Это не
  
   значит, что полная эквивалентность вообще не существует в
  
   действительности. Случаи полной эквивалентности вполне возможны,
  
   но наблюдаются они, как правило, в относительно несложных
  
   коммуникативных условиях в текстах со сравнительно узким
  
   диапазоном функциональных характеристик. Чем сложнее и
  
   противоречивее предъявляемые к переводу требования ("парадоксы
  
   перевода"), чем шире функциональный спектр переводимого текста, тем
  
   меньше вероятность создания текста, представляющего собой
  
   зеркальное отражение оригинала. Подобно К. Раис и Г. Вермееру, мы
  
   исходим из того, что термин "адекватность" применим к переводу в его
  
   процессуальном аспекте.
  
   Обе категории (эквивалентность и адекватность) носят оценочно-
  
   нормативный характер. Но если эквивалентность ориентирована на
  
   результаты перевода, на соответствие создаваемого в итоге
  
   межъязыковой коммуникации текста определенным параметрам
  
   оригинала, адекватность связана с условиями протекания межъязыкового
  
   коммуникативного акта, с его детерминантами и фильтрами, с выбором
  
   стратегии перевода, отвечающей коммуникативной ситуации. Иными
  
   словами, если эквивалентность отвечает на вопрос о том, соответствует
  
   ли конечный текст исходному, то адекватность отвечает на вопрос о том,
  
   соответствует ли перевод как процесс данным коммуникативным
  
   условиям.
  
   Между понятиями "эквивалентность" и "адекватность" есть еще одно
  
   принципиальное различие. Полная эквивалентность подразумевает
  
   исчерпывающую передачу "коммуникативно-функционального
  
   инварианта" исходного текста. Иными словам, речь идет о максималь-
  
   95
  
   ном требовании, предъявляемом к переводу. Адекватность же
  
   представляет собой категорию с иным онтологическим статусом. Она
  
   опирается на реальную практику перевода, которая часто не допускает
  
   исчерпывающей передачи всего коммуникативно-функционального
  
   содержания оригинала. Адекватность исходит из того, что решение,
  
   принимаемое переводчиком, нередко носит компромиссный характер,
  
   что перевод требует жертв и что в процессе перевода во имя передачи
  
   главного и существенного в исходном тексте (его функциональных
  
   доминант) переводчику нередко приходится идти на известные потери.
  
   Более того, в процессе вторичной коммуникации нередко, как уже
  
   отмечалось выше, модифицируется и сама цель коммуникации, что
  
   неизбежно влечет за собой известные отступления от полной
  
   эквивалентности исходного и конечного текстов.
  
   Отсюда вытекает, что требование адекватности носит не
  
   максимальный, а оптимальный характер: перевод должен оптимально
  
   соответствовать определенным (порой не вполне совместимым друг с
  
   другом) условиям и задачам. Иными словами, перевод может быть
  
   адекватным даже тогда, когда конечный текст эквивалентен исходному
  
   лишь на одном из семиотических уровней или в одном из
  
   функциональных измерений. Более того, возможны случаи, когда
  
   некоторые фрагменты текста неэквивалентны друг другу и вместе с тем
  
   перевод в целом выполнен адекватно. Так, в популярном американском
  
   мюзикле "Му Fair Lady", созданном по мотивам комедии Б. Шоу
  
   "Пигмалион", профессор Хиггинс заставляет Элизу распевать песенку:
  
   "The rains in Spain fall mainly in the plains". Цель этого фонетического
  
   упражнения -- научить ее правильно произносить дифтонг /ei/,
  
   который в ее диалектном произношении (Cockney) звучит как /ai/. В
  
   русском тексте мюзикла Элиза произносит скороговорку "Карл украл у
  
   Клары коралл". Если сравнивать этот фрагмент оригинала с переводом,
  
   то их едва ли можно признать эквивалентными друг другу. Для
  
   английского получателя песенка Элизы -- это упражнение,
  
   преследующее цель избавить ее от фонетических черт диалекта
  
   лондонских низов. Для русского получателя цель упражнения --
  
   научить ее четко артикулировать труднопроизносимые сочетания
  
   звуков. Таким образом, в русском переводе утрачивается важный
  
   социально-оценочный компонент текста. И вместе с тем решение
  
   переводчика в принципе может быть признано адекватным.
  
   На наш взгляд, критерием адекватности является то, что любое
  
   отступление от эквивалентности должно быть продиктовано
  
   объективной необходимостью, а не произволом переводчика. В
  
   последнем случае речь идет о вольном переводе. В приведенном
  
   примере переводческое решение определяется невозможностью
  
   использования русской диалектной речи в переводе. Русские диалектизмы
  
   в устах Элизы произвели бы явно нелепое впечатление. Так, конфликт
  
   ситуаций (первичной и вторичной) может служить причиной выбора
  
   стратегии, нарушающей эквивалентность, но обеспечивающей
  
   адекватность перевода в целом.
  
   К случаям адекватного перевода при отсутствии полной
  
   эквивалентности конечного текста оригиналу относятся также
  
   некоторые
  
   96
  
   прагматически мотивированные купюры и добавления (см. гл. V).
  
   Иными словами, перевод, полностью эквивалентный оригиналу, не
  
   всегда отвечает требованиям адекватности. И наоборот, выполненный
  
   адекватно перевод не всегда строится на отношении полной
  
   эквивалентности между исходным и конечным текстами.
  
   Можно сказать, что мы исходим из изначального смысла понятий
  
   "эквивалентный" и "адекватный". Полностью эквивалентны тексты,
  
   полностью равноценные (равнозначные); частично эквивалентны
  
   тексты, частично равноценные друг другу; перевод адекватен тогда,
  
   когда переводческое решение в достаточной мере соответствует
  
   коммуникативным условиям.
  
   Порой отступления от строгих требований полной эквивалентности
  
   оказываются связанными с такими культурными детерминантами
  
   перевода, как переводческая норма и литературная традиция. Это
  
   находит свое проявление, в частности, в переводе названий
  
   художественных произведений (романов, пьес, фильмов и др.). В этой
  
   сфере переводческой деятельности традиционно допускается вольный
  
   перевод, порой сводящийся к полному переименованию произведения с
  
   учетом специфики новой культурной среды. Так, в опубликованном в
  
   США переводе известного романа И. Ильфа и Е. Петрова "Двенадцать
  
   стульев" название передано как "Diamonds to Sit On". Здесь, по-
  
   видимому, отступление от требований эквивалентности прагматически
  
   мотивировано стремлением сделать название более броским, более
  
   интригующим и тем самым в большой мере соответствующим
  
   литературной традиции культуры-реципиента.
  
   Иногда мотивом переименования является стремление снять неясные
  
   читателю перевода аллюзии. Так, роман Э. Хемингуэя "The Sun Also
  
   Rises", название которого навеяно строками из "Экклезиаста"
  
   "Восходит солнце и заходит солнце и спешит к месту своему, где оно
  
   восходит", появился в раннем русском переводе (так же как и в
  
   английском издании) под названием "Фиеста". В других случаях
  
   причиной служит невозможность найти достаточно выразительный
  
   фразеологический эквивалент вынесенной в название оригинала
  
   фразеологической единицы. Так, название английского фильма "Square
  
   Peg" (сокращенный вариант фразеологической единицы "A square peg
  
   in a round hole" 'Человек не на своем месте') было переведено на
  
   русский язык как "Мистер Питкин в тылу врага".
  
   Следует отметить, что адекватный перевод с частичной
  
   эквивалентностью представляет собой довольно частое явление в
  
   художественной литературе, в особенности в поэзии, где он порой
  
   создает собственную традицию интерпретации иноязычного автора.
  
   Так, по словам В. Россельса, "рождение русского Бернса в переводах
  
   Маршака перевернуло все наши представления о великом шотландце.
  
   Возможно, появившийся в России благодаря переводам Маршака Берне и
  
   отличается от подлинного (да это и не может быть иначе -- ведь
  
   передал нам его все-таки Маршак!), но он, бесспорно, живет в нашем
  
   представлении совершенно самостоятельно и, прежде всего, отличается
  
   от русского поэта Маршака. Это разные литературные явления"
  
   [Россельс, 1967, 25].
  
   7.3ак.311 97
  
   Эволюция литературных традиций и связанное с ней изменение
  
   переводческих норм оказывает существенное воздействие на
  
   представления об адекватности перевода. Именно этим в значительной мере
  
   объясняется необходимость в создании новых переводов классических
  
   произведений, старые переводы которых в течение длительного времени
  
   считались непревзойденными.
  
   И.А. Кашкин сравнивает два различных перевода одних и тех же
  
   строк из байроновского "Чайльд Гарольда":
  
   Roll on, thou deep and dark blue ocean, roll!
  
   Ten thousand fleets sweep over thee in vain;
  
   Man marks the earth with ruin, -- his control
  
   Stops with the shore.
  
   (1) Клубись, клубись, лазурный океан!
  
   Что для тебя пробег любого флота?
  
   Путь от руин от века людям дан,
  
   Но на земле, а ты не знаешь гнета.
  
   (2) Стремите волны, свой могучий бег!
  
   В простор лазурный тщетно шлет армады
  
   Земли опустошитель -- человек,
  
   На суше он не ведает преграды.
  
   Первый перевод принадлежит перу Г. Шенгели, сторонника
  
   формальной точности, который, по словам И.А. Кашкина,
  
   "удовольствовался в данном случае тем, что сохранил рисунок строфы,
  
   число и расположение рифм, не замечая, что все важнейшее, чем богат
  
   оригинал, принесено им в жертву этой рифме: и смысл, и ритм, и весь
  
   склад стиха". Сторонник количественной полноты деталей, он сохранил
  
   ряд слов подлинника, не замечая, что получается лишь их нагромождение.
  
   Так, сохранено слово флот, но почему-то неуместно связано с
  
   модернизированным пробегом. Есть буквально переведенные руины, но,
  
   от каких руин путь от века людям дан, остается непонятным.
  
   Резюмируя сказанное, И.А. Кашкин приходит к выводу, что "это не просто
  
   неудачный, но и натуралистический по своей установке перевод" [Кашкин,
  
   1977, 436--437].
  
   Оценивая второй период, выполненный В. Левиком, И.А. Кашкин
  
   подчеркивает, что переводчик в данном случае применил реалистический
  
   метод к переводу романтического текста: романтическая тема моря дана В.
  
   Левиком с реалистической четкостью. "Это не просто удачный перевод, --
  
   пишет И.А. Кашкин, -- но перевод прежде всего реалистический по своей
  
   установке. На этом примере видно, как по-разному может подходить
  
   переводчик к тексту (в данном случае романтическому) -- и с позиций
  
   реалиста и с позиций натуралиста, видно, как оставаясь тем, что мы
  
   обозначаем термином "перевод", меняется тот же текст в зависимости
  
   от метода и подхода переводчика" [там же, 438].
  
   Еще более заметные модификации в соотношение исходного и конечного
  
   текстов вносятся в тех случаях, когда переводчик ставит перед собой
  
   конкретную цель, связанную со специфическим назначением перевода и с
  
   особым характером читательской аудитории (см., например, упомянутый
  
   выше "филологический перевод" "Отелло", принадлежащий перу М.М.
  
   Морозова).
  
   98
  
   Любые подобные модификации не могут не отражаться на
  
   эквивалентных отношениях между исходным и конечным текстами. Ведь
  
   понятие эквивалентности всегда связано с воспроизведением
  
   коммуникативного эффекта исходного текста, который детерминируется
  
   первичной коммуникативной ситуацией и ее компонентами
  
   (коммуникативной установкой первичного отправителя, установкой на
  
   первичную аудиторию). Что же касается понятия адекватности, то оно,
  
   как отмечалось выше, ориентировано на соответствие перевода, в частности,
  
   тем модифицирующим его результат факторам, которые привносит
  
   вторичная коммуникативная ситуация (установка на другого адресата, на
  
   другую культуру, в частности на иную норму перевода и литературную
  
   традицию, специфическая коммуникативная цель перевода и др.). Отсюда
  
   следует, что адекватность -- относительное понятие. Перевод, адекватный
  
   с позиций одной переводческой школы, может быть неадекватным с позиций
  
   другой.
  
   Подводя итоги сказанному выше о соотношении категорий
  
   "эквивалентность" и "адекватность", попытаемся резюмировать сказанное
  
   в табл. 2.
  
   Таблиц" 2
  
   Категория
  
   Характер
  
   категорий
  
   Объект категорий
  
   Содержание категорий
  
   Эквивалентность
  
   Адекватность
  
   Нормативно-
  
   оценочный
  
   Перевод как результат
  
   Перевод как процесс
  
   Соотношение текстов
  
   Соответствие
  
   коммуникативной ситуации
  
  
  
  
  
   ПЕРЕВОДИМОСТЬ
   Понятия "переводимость" и "непереводимость" трактуются в
  
   литературе по-разному. Иногда речь идет о принципиальной
  
   возможности перевода с одного языка на другой. В других случаях
  
   имеется в виду возможность нахождения эквивалента языковой единицы
  
   исходного языка в языке перевода. И то, и другое понимание
  
   переводимости в конечном счете обусловливается трактовкой таких
  
   ключевых понятий переводоведения, как "эквивалентность", "адекватность",
  
   "сущность перевода" и др. Как будет показано ниже, многое в решении
  
   проблемы переводимости зависит от того, как трактуется соотношение
  
   языковых и внеязыковых аспектов перевода, какие требования
  
   предъявляются к переводу и какие нормативные критерии используются при
  
   его оценке.
  
   Вопрос о возможности перевода является в своей основе вопросом
  
   философским, методологическим, в значительной мере производным от
  
   трактовки проблемы соотношения языка и мышления.
  
   Известна резко отрицательная позиция по вопросу о переводимости В.
  
   фон Гумбольдта, который в письме А. Шлегелю от 23 июля 1796 г.
  
   утверждал: "Всякий перевод представляется мне безусловно попыткой
  
   разрешить невыполнимую задачу. Ибо каждый перевод-
  
  
  
   Любые подобные модификации не могут не отражаться на
  
   эквивалентных отношениях между исходным и конечным текстами. Ведь
  
   понятие эквивалентности всегда связано с воспроизведением
  
   коммуникативного эффекта исходного текста, который детерминируется
  
   первичной коммуникативной ситуацией и ее компонентами
  
   (коммуникативной установкой первичного отправителя, установкой на
  
   первичную аудиторию). Что же касается понятия адекватности, то оно,
  
   как отмечалось выше, ориентировано на соответствие перевода, в частности,
  
   тем модифицирующим его результат факторам, которые привносит
  
   вторичная коммуникативная ситуация (установка на другого адресата, на
  
   другую культуру, в частности на иную норму перевода и литературную
  
   традицию, специфическая коммуникативная цель перевода и др.). Отсюда
  
   следует, что адекватность -- относительное понятие. Перевод, адекватный
  
   с позиций одной переводческой школы, может быть неадекватным с позиций
  
   другой.
  
   Подводя итоги сказанному выше о соотношении категорий
  
   "эквивалентность" и "адекватность", попытаемся резюмировать сказанное
  
   в табл. 2.
  
   Таблиц" 2
  
   Категория
  
   Характер
  
   категорий
  
   Объект категорий
  
   Содержание категорий
  
   Эквивалентность
  
   Адекватность
  
   Нормативно-
  
   оценочный
  
   Перевод как результат
  
   Перевод как процесс
  
   Соотношение текстов
  
   Соответствие
  
   коммуникативной ситуации
  
   ПЕРЕВОДИМОСТЬ
  
   Понятия "переводимость" и "непереводимость" трактуются в
  
   литературе по-разному. Иногда речь идет о принципиальной
  
   возможности перевода с одного языка на другой. В других случаях
  
   имеется в виду возможность нахождения эквивалента языковой единицы
  
   исходного языка в языке перевода. И то, и другое понимание
  
   переводимости в конечном счете обусловливается трактовкой таких
  
   ключевых понятий переводоведения, как "эквивалентность", "адекватность",
  
   "сущность перевода" и др. Как будет показано ниже, многое в решении
  
   проблемы переводимости зависит от того, как трактуется соотношение
  
   языковых и внеязыковых аспектов перевода, какие требования
  
   предъявляются к переводу и какие нормативные критерии используются при
  
   его оценке.
  
   Вопрос о возможности перевода является в своей основе вопросом
  
   философским, методологическим, в значительной мере производным от
  
   трактовки проблемы соотношения языка и мышления.
  
   Известна резко отрицательная позиция по вопросу о переводимости В.
  
   фон Гумбольдта, который в письме А. Шлегелю от 23 июля 1796 г.
  
   утверждал: "Всякий перевод представляется мне безусловно попыткой
  
   разрешить невыполнимую задачу. Ибо каждый перевод-
  
   99
  
   чик неизбежно должен разбиться об один из двух подводных камней,
  
   слишком точно придерживаясь либо подлинника за счет вкуса и языка
  
   собственного народа, либо своеобразия собственного народа за счет
  
   подлинника. Нечто среднее между тем и другим не только трудно
  
   достижимо, но и просто невозможно" [цит. по: Федоров, 1983, 31].
  
   Подобный взгляд на переводимость самым непосредственным образом
  
   связан с одним из важнейших постулатов Гумбольдта о языке как
  
   форме выражения народного духа, об индивидуальном своеобразии
  
   языков, определяемом духовным своеобразием народа, о несводимости
  
   языков друг к другу.
  
   Идеи Гумбольда получают дальнейшее развитие в неогумбольдтианском
  
   направлении, и в частности в трудах Л. Вейсгербера, в которых
  
   утверждается детерминирующая роль языка, образующего
  
   "промежуточный мир" (Zwischenwelt), сквозь который человек
  
   воспринимает действительность. Различное членение языкового содержания
  
   в специфичных для отдельных языков семантических полях
  
   свидетельствует, согласно Вейсгерберу, о том, что каждый родной язык
  
   содержит "обязательный для данного языкового коллектива
  
   промежуточный мир", формирующий его картину мира [Weisgerber, 1971].
  
   По мнению В. Коллера, из этой концепции следует, что
  
   непереводимость обусловлена самой природой языка. В самом деле, если
  
   исходить из того, что каждый конкретный язык содержит свою
  
   собственную картину мира, детерминирующую восприятие внеязыковой
  
   действительности его носителями, то непереводимость приобретает
  
   статус общеязыковедческой аксиомы. Возникает неразрешимое
  
   противоречие, обусловленное тем, что перевод по своей сути
  
   транспонирует языковое содержание одного родного языка в языковое
  
   содержание другого, в то время как каждый из этих языков конституирует
  
   собственный духовный промежуточный мир, благодаря которому реальный
  
   мир человека становится доступным для понимания и коммуникации. И
  
   хотя Л. Вейсгербер не дает четкого ответа на вопрос о том, насколько
  
   решающим является влияние языка на мышление, ясно, что в его
  
   концепции язык "присваивает себе" функции, которые в других
  
   гносеологических теориях отводятся мышлению [Koller, 1983, 141 -- 142].
  
   Оценивая неогумбольдтианскую трактовку соотношения языка и
  
   мышления, П.В. Чесноков отмечает, что философия неогумбольдтианства
  
   есть субъективно-идеалистическая философия позитивизма, которая
  
   основывается на метафизическом преувеличении активности языка в
  
   процессе познания [Чесноков, 1977, 25]. Еще более ярко выраженный
  
   характер тенденция к отождествлению языка и мышления приобретает у Б.
  
   Уорфа, основоположника теории лингвистической относительности.
  
   Выводы, к которым приходят сторонники теории лингвистической
  
   относительности о наличии особого логического строя, отличного от
  
   логики индоевропейских народов, в мышлении носителей языков иного
  
   типа, являются результатом "неразличения логических форм
  
   (логического строя мысли) и семантических форм (семантического строя)
  
   смыслового содержания предложений и иных языковых построе-
  
   100
  
   ний. Логический строй мысли один для всех людей, ибо он вытекает из
  
   природы человеческого познания, обусловлен потребностями
  
   познавательной деятельности человека и в конечном счете потребностями
  
   практики. Поэтому никакие особенности строя языков не могут изменить
  
   его" [там же, 56].
  
   Именно эта общность логического строя мысли, общечеловеческий
  
   характер логических форм, а также наличие семантических универсалий,
  
   характеризующих язык вообще, составляют ту основу, на которой возникает
  
   принципиальная возможность переводимости.
  
   Более того, семантические расхождения, которые действительно
  
   существуют между языками, не создают непреодолимого барьера для
  
   межъязыковой коммуникации, и в частности для перевода. П.В. Чесноков
  
   совершенно прав, отмечая, что выразительные возможности системы
  
   любого языка весьма ограниченны, но это не является препятствием для
  
   познавательной деятельности людей, потому что познание,
  
   стимулируемое задачами, которые ставит перед человеком практика,
  
   осуществляется не на базе закрепленной системы языка, а на базе
  
   бесконечно многообразной, гибкой и подвижной речи, использующей
  
   средства языковой системы и обладающей безграничными
  
   возможностями комбинирования ее единиц. Отсюда делается вывод,
  
   имеющий самое непосредственное отношение к проблеме переводи-
  
   мости: "Чем больше укрепляются связи между народами, чем больше
  
   нивелируются различия в их практической деятельности и условиях
  
   жизни, тем большее единство приобретают их познавательные интересы, тем
  
   большую роль начинает играть процесс преодоления семантических
  
   расхождений в речи" [там же, 47--50].
  
   К этому следует добавить и то, что речь обладает еще одним
  
   мощным средством нейтрализации семантических расхождений, а именно
  
   языковым и ситуативным контекстом. Тот факт, что роль контекста
  
   часто не принимается во внимание в неогумбольдтианских теориях,
  
   отмечает, в частности, В.Н. Ярцева, полемизируя с Б. Уорфом [Ярцева, 1968,
  
   44].
  
   Факты, на которые ссылаются неогумбольдтианцы, как правило,
  
   касаются расхождений в репертуаре и содержании грамматических
  
   категорий, в структуре семантических полей и других различий на уровне
  
   языковой системы. Однако перевод, как неоднократно подчеркивалось
  
   выше, представляет собой одну из разновидностей речевой
  
   коммуникации, в ходе которой анализируются и порождаются речевые
  
   произведения -- тексты. О том, каким образом семантические расхождения
  
   между языками преодолеваются в процессе этой речевой деятельности,
  
   будет подробно рассказано в гл. IV, посвященной семантическим
  
   аспектам перевода. В этом разделе мы укажем лишь на принципиальную
  
   возможность нейтрализации этих различий в тексте. Так, например,
  
   отсутствие в языке перевода соответствующей грамматической формы
  
   порой компенсируется путем введения в текст передающей значение
  
   этой формы лексической единицы: -- ...Это со мной бывает, точно
  
   ребенок (Достоевский) -- I am like that sometimes --just like a child. Здесь
  
   видовое значение многократности (бывает) передается лексически с
  
   помощью наречия sometimes. Таким
  
   101
  
   образом, отсутствие в английском языке грамматической оппозиции
  
   сов./несов. вида не служит препятствием для выражения соответствующих
  
   значений.
  
   В других случаях семантическое пространство, охватываемое единой
  
   грамматической формой в исходном языке (например, формой прош.
  
   времени в русском), оказывается разделенным между разными формами
  
   языка перевода (например, англ. Fast Indefinite и Present Perfect):
  
   Довольно людей кормили сластями, у них от этого испортился желудок
  
   (Лермонтов) -- People have been fed enough sweetmeats to upset their
  
   stomachs. Здесь контекст, привносящий в высказывание значение
  
   результативности, актуальности действия в прошлом для настоящего,
  
   позволяет приравнивать форму прош. времени (кормили) к Present Perfect
  
   (have been fed).
  
   Контекст (порой даже микроконтекст словосочетания) позволяет
  
   преодолевать семантические расхождения, вызванные несовпадением
  
   структуры семантических полей. Так, например, известно, что в русском и
  
   английском языках в семантических полях цветообозначения англ, blue
  
   соответствует рус. синий и голубой. Вместе с тем в переводе эта проблема
  
   сравнительно легко разрешается на основе минимального контекста: blue
  
   eyes 'голубые глаза', blue sea 'синее море', blue sky 'голубое небо', blue
  
   cornflower 'голубой василек'.
  
   Постулату непереводимости противостоит постулат переводимости,
  
   который в цитированной выше работе В. Коллера сформулирован в виде
  
   следующей аксиомы: "Если в каждом языке все то, что подразумевается,
  
   может быть выражено, то в принципе, по-видимому, все то, что выражено
  
   на одном языке, можно перевести на другой" [Koller, 1983, 152].
  
   Принципиальная возможность перевода убедительно подтверждается
  
   практикой, и в частности неоспоримыми достижениями переводчиков в
  
   развитии культурных связей между народами.
  
   Вместе с тем абсолютизация принципа переводимости едва ли
  
   соответствует реальным фактам переводческой деятельности, которая, как
  
   отмечалось выше, нередко влечет за собой известные компромиссы и
  
   потери, неизбежные в свете тех противоречивых задач, которые приходится
  
   решать переводчику. Проблема переводимости должна рассматриваться
  
   конкретно, с учетом того, идет ли речь о тексте в целом или о тех либо иных
  
   его элементах. Кроме того, необходимо различать, с одной стороны,
  
   возможность выполнения требований эквивалентности, а с другой --
  
   возможность соответствия критериям адекватности.
  
   Функциональные параметры текста далеко не равнозначны с точки
  
   зрения потенциальной возможности их передачи в переводе. Об этом, в
  
   частности, пишет О. Каде, считающий, что любые тексты исходного языка
  
   могут замещаться текстами языка перевода при сохранении
  
   неизменным "рационального информационного содержания". Что же
  
   касается передачи других элементов содержания (экспрессивно-
  
   эмоциональной нагрузки, художественно-эстетической ценности,
  
   прагматической нагрузки, обусловленной языковыми особенностями
  
   определенных речевых коллективов, коннотативных компонентов
  
   значения),
  
   102
  
   то вопрос о их передаче требует, по мнению О. Каде, дальнейших
  
   исследований [Kade, 19 71, 26].
  
   Действительно, референтная (денотативная) функция, которую имеет
  
   в виду О. Каде, говоря о передаче "рационального информационного
  
   содержания", сравнительно легко поддается передаче на другой текст,
  
   особенно в текстах, ориентированных преимущественно на эту
  
   функцию. С другой стороны, передача других функциональных
  
   параметров текста порой сопряжена со значительными трудностями.
  
   Так, в качестве примера ограниченной переводимости нередко
  
   приводятся проблемы, возникающие в связи с передачей
  
   металингвистической функции. В качестве примера решения этой
  
   нелегкой задачи A.B. Федоров приводит воссоздание в русском
  
   переводе Н.Г. Яковлевой слов воровского жаргона, комментируемых
  
   Бальзаком в IV части романа "Блеск и нищета куртизанок" как слов
  
   французского языка: On invente les billets de banque, le bagne les appelle
  
   des fafiots garates, du nom de Garat, le caissier qui les signe. Fafiot!
  
   n'entendez-vous pas le bruissement du papier de soie? Le billet de mille
  
   francs est un fafiot mffle, le billet de cinq cents un fafiot femelle --
  
   "Выдумают ли банковые билеты, каторга назовет их гарачьи шуршики,
  
   по имени Гара, кассира, который их подписывал -- Шуршики! Разве не
  
   слышите вы шелеста шелковистой бумаги? Билет в тысячу франков --
  
   шуршень, билет в пятьсот франков -- шуршеница".
  
   Здесь неологизм fafiot передан с помощью
  
   звукоподражательного новообразования от глагола шуршать путем
  
   чисто русской суффиксации -- шуршики, шуршень, шуршеница. "При
  
   всем остроумии и изобретательности в решении переводческой задачи,
  
   -- оценивает этот перевод A.B. Федоров, -- ощущается все же пусть
  
   не очень резкое, но неизбежное противоречие более широкому
  
   контексту этой части романа, где речь идет о французских корнях и
  
   этимологиях, где, таким образом, элементы французского языка
  
   выступают как непосредственный объект и материал рассуждений
  
   Бальзака" [Федоров, 1983, 123--1241.
  
   Передача металингвистической функции тесно связана с
  
   социальной оценкой речи, с противопоставлением ее престижных
  
   форм формам субстандартным, диалектным. A.B. Федоров считает
  
   действительно непереводимыми те отдельные элементы языка
  
   подлинника, которые представляют собой отклонения от общей нормы
  
   языка, ощутимые по отношению именно к этому языку, т.е. в основном
  
   диалектизмы и те слова социальных жаргонов, которые имеют ярко
  
   выраженную местную окраску.
  
   В предисловии к "Приключениям Гекльберри Финна" Марк Твен
  
   пишет: In this book a number of dialects are used, to wit: the Missouri
  
   Negro dialect; the extremest form of the backwoods South-Western dialect;
  
   the ordinary? "Pike-County" dialect; and four modified varieties of the last.
  
   The shadings have not been done in a haphazard fashion, or by guess-work,
  
   but painstakingly, and with the trustworthy guidance and support of
  
   personal famuiarity with these several forms of speech.
  
   103
  
   I make this explanation for the reason that without it many readers would
  
   suppose that all these characters were trying to talk alike and not succeeding.
  
   Если локальный компонент диалектной речи непереводим, то это в
  
   известной мере компенсируется передачей ее социального компонента.
  
   Обычно это достигается с помощью просторечия и сниженной
  
   разговорной речи. Этот компенсационный прием будет рассмотрен в гл.
  
   V, посвященной прагматическим аспектам перевода, в связи с
  
   проблемой передачи речевых характеристик персонажей. Здесь же мы
  
   отметим, что в таких случаях можно говорить о переводимости не на
  
   уровне полной эквивалентности (перевод явно не отвечает требованиям
  
   исчерпывающей передачи коммуникативного эффекта исходного
  
   текста), а на уровне адекватности (перевод оптимально соответствует
  
   требованиям данной коммуникативной ситуации).
  
   Особые трудности возникают в связи с передачей в переводе
  
   варваризмов -- иноязычных элементов, не получивших прав
  
   гражданства в языке-рецепторе. Интересный анализ передачи
  
   латинизмов в переводе романа Ф. Рабле "Гаргантюа и Пантагрюэль"
  
   видным советским переводчиком Н. Любимовым дал В.Г. Гак [Гак,
  
   1966]. Один из персонажей романа, лимузинец, говорит на
  
   своеобразном языке, в котором латинские лексемы облечены в чисто
  
   французскую грамматику (к латинским корням прибавляются
  
   французские грамматические окончания и форманты): libentissime --
  
   libentissiment; vice versa -- vice versement.
  
   Переводчик, как отмечает В.Г. Гак, проявил огромную
  
   изобретательность, чтобы воспроизвести "латинщину" оригинала.
  
   Иногда он использует латинские слова в русском грамматическом
  
   обличье. Но в русском языке такие образования обычно воспринимаются
  
   как ученая иностранщина, а не как специфическая латинизированная
  
   лексика (трансфретируем, деамбилируем, инкулькируем). Поэтому Н.
  
   Любимов широко использует обратный прием, добавляя латинские
  
   форманты к русским корням (ожидамус, такум и сякум, обдираре).
  
   Решение переводчика соответствовало существующей в русской
  
   литературе традиции стилизации под латынь.
  
   Вместе с тем коммуникативный эффект приема, используемого Рабле,
  
   и приема, к которому прибегает Н. Любимов, неодинаков. У Рабле
  
   лимузинский школяр стремится говорить на лучшем французском
  
   языке, подделываясь под речь парижан. При этом он наивно полагает,
  
   что его латинизированная речь отвечает нормам столичной речи. В
  
   русском же переводе создается впечатление, что школяр стремится
  
   говорить на латыни для большей учености, не зная толком этого языка.
  
   В.Г. Гак приходит к выводу о том, что проблема передачи
  
   варваризмов связана с такими объективными трудностями, что даже
  
   выдающиеся мастера перевода не могут решить ее без некоторых
  
   потерь и сдвигов в передаче содержания [Гак, 1966, 38--44].
  
   В данном случае, по-видимому, у рецензента возникают сомнения не
  
   только в эквивалентности соответствующих элементов исходного и
  
   конечного текстов, но и в адекватности самого способа их передачи.
  
   104
  
   Выше отмечалось, что контекст, снимающий многозначность и
  
   уточняющий смысл языковых единиц, приходит на помощь переводчику.
  
   Именно поэтому серьезным препятствием для перевода являются те случаи,
  
   когда неоднозначность языкового выражения является, по определению
  
   Дж. Кэтфорда, функционально релевантной чертой текста [Catford, 1965,
  
   94--103]. В качестве примера непереводимого (по крайней мере
  
   частично) текста Дж. Кэтфорд приводит следующий отрывок из "Детства"
  
   М. Горького:
  
   "-- Ты откуда пришла?
  
   -- С верху, из Нижнего, да не пришла, по воде-то не ходят".
  
   Передача металингвистической функции этого диалога между Алешей
  
   Пешковым и его бабушкой сопряжена с рядом неразрешимых
  
   трудностей. Маленькому Алеше кажется парадоксальным сочетание с
  
   верху, из Нижнего, ему неясно, как можно приехать с верху, так как
  
   верх ассоциируется у него с верхним этажом дома, и тем более
  
   непонятно, почему спускаться с верху нужно по воде. Сама возможность
  
   такой неоднозначной интерпретации заложена в семантической структуре
  
   русских языковых единиц: верх может быть и верхним этажом дома, и
  
   верхним течением реки, нижний может быть редуцированным
  
   наименованием нижнего этажа и города -- Нижнего Новгорода. Наконец,
  
   прийти в русском языке включает дифференциальную сему "пешком",
  
   отсутствующую в глаголе приехать, тогда как в английском языке
  
   значения этих русских глаголов охватываются одним глаголом.
  
   Причиной частичной непереводимости этого отрывка является, таким
  
   образом, невыполнимость задачи, которую ставит перед собой переводчик:
  
   транспонировать в язык перевода языковые формы исходного языка вместе
  
   со специфичной для них семантической структурой. Не достигает этой
  
   цели перевод Дж. Кэтфорда, выполненный на семантическом уровне:
  
   Where have you come from? From upriver/ upstairs, from Nijni/lower, and I
  
   didn't come on foot. You don't walk on water.
  
   Неудовлетворительна, по собственному признанию Кэтфорда, и
  
   предпринятая им попытка более адекватного перевода: Where have you
  
   walked in from? Fve just come down -- from Lower. And I didn't walk. You
  
   don't walk on water. Здесь в отличие от первого варианта используется глагол walk,
  
   который, подобно русскому прийти, содержит сему "пешком". Но walked
  
   in в данном случае нарушает стилистическую норму (out of register). Lower
  
   непонятно английскому читателю, не знающему, что это --
  
   редуцированная форма названия русского города, a I've just come down не
  
   влечет за собой конкретной интерпретации 'спустилась с верхнего этажа',
  
   вызвавшей недоумение у Алеши [Catford, 1965,96--98].
  
   Порой при передаче каламбура переводчик сознательно идет по
  
   линии наименьшего сопротивления, не пытаясь воссоздать в переводе
  
   одновременную реализацию разных значений слова. Так, переводчик
  
   "Ярмарки тщеславия" перевел A false note! -- восклицание Ребекки,
  
   прервавшей игру на рояле, чтобы бросить в камин записку от Родона
  
   Кроули, как Фальшивая нота. Вместе с тем в англий-
  
   105
  
   ском тексте сталкиваются два значения слова note -- 'нота' и 'записка', и
  
   поэтому фраза одновременно означает и "фальшивая нота" и "лживая
  
   записка".
  
   Наиболее удачные примеры передачи словесной игры свидетельствуют
  
   о том, что переводчик в этих случаях отказывается от невыполнимой задачи
  
   -- найти семантический эквивалент данной языковой единицы, который
  
   к тому же обнаруживал бы ту же неоднозначность смысловой
  
   структуры, что и исходная единица. Вместо этого используется
  
   семантический сдвиг, который, естественно, сопряжен с известными
  
   смысловыми потерями. При этом переводчик как бы взвешивает эти потери
  
   для того, чтобы определить, окупают ли они передачу функциональной
  
   доминанты текста -- коммуникативного эффекта словесной игры.
  
   В своей книге Нора Галь приводит пример, раскрывающий логику
  
   переводческого решения в подобной ситуации. "Человек пришел
  
   посмотреть на торжественную и скорбную процессию -- хоронят
  
   королеву.
  
   I`m late --
  
   И ему возражают: Not you, sir. She is.
  
   У английского слова late -- два значения. Герой спрашивает, имея в
  
   виду первое значение: Я не опоздал? и слышит в ответ второе значение:
  
   Вы не покойник, сэр. Покойница (или -- скончалась) она.
  
   Как быть?
  
   Переводчику пришлось отказаться от игры буквальной, на двойном
  
   смысле именно этого слова, и обыграть нечто соседнее.
  
   -- Все кончено?
  
   -- Не для вас, сэр. Для нее.
  
   Слово обыграно другое, а смысл и настроение сохранились, ничего не
  
   отнято у автора, не прогадал и читатель" [Галь, 1975, 148].
  
   Здесь семантический сдвиг минимален: "Я опоздал?" заменяется
  
   контекстуально синонимичным "Все кончено". Стратегия поиска варианта
  
   сводится к нахождению ситуативного аналога, допускающего двойную
  
   интерпретацию.
  
   Сходный пример применения подобной стратегии приводит переводчица
  
   "Алисы в стране чудес" Н. Демурова: "There is the tree in the middle", said
  
   the Rose. "What else is it good for?"
  
   "And what could it do, if any danger came?" Alice asked.
  
   "It could balk", said the Rose.
  
   "It says 'Bough-wough'," cried the Daisy. "That's why its branches are
  
   called boughs."
  
   Созвучие bough 'ветка' и bough-wough 'гав-гав' -- это каприз английского
  
   языка, невоспроизводимый в переводе на русский язык. Описывая путь,
  
   которым она пришла к оптимальному решению, Н. Демурова отмечает,
  
   что сначала она перебрала все возможные соответствия и синонимы
  
   обоих значений (ветка и лай), включая и те, которые связаны с ними по
  
   линии родовидовых отношений, и наконец остановилась на названиях
  
   деревьев, дававших возможность каламбурного обыгрывания: вяз мог
  
   "вязать" обидчиков, граб мог сам "грабить", а дуб, который в конечном
  
   счете предпочла переводчица,
  
   106
  
   мог в случае необходимости "отдубасить" кого следует [Демурова,
  
   1970, 174--176].
  
   Когда речь идет о переводимости таких сложнейших видов речевой
  
   деятельности, как словесная игра, которые в идеале требуют совмещения
  
   несовместимого -- одновременной передачи "и буквы, и духа" текста,
  
   в ряде случаев приходится прибегать к компенсации. Если невозможна
  
   передача каламбура или другой словесной игры в одном фрагменте
  
   текста, то она может оказаться возможной в другом. Здесь мы
  
   переходим от переводимости на уровне отдельного сегмента текста к
  
   переводимости на уровне текста в целом.
  
   Пример такого рода компенсации приводят С. Влахов и С. Флорин,
  
   комментируя передачу в переводе той же Н. Демуровой "корневой
  
   игры" Л. Кэрролла. Этот основанный на паронимии прием переводчица
  
   вводит для компенсации своих "недоборов". В подлиннике Кэрролл
  
   исходит из качеств, присущих разным приправам, а переводчица
  
   предпочитает в духе его стиля играть на детской этимологии:
  
   "-- Когда я буду герцогиней, у меня в кухне вовсе не будет перца.
  
   Суп и без него вкусный. От перца начинают всем перечить...
  
   Алиса очень обрадовалась, что открыла новый закон.
  
   -- От уксуса -- куксятся, -- продолжала она задумчиво, -- от горчицы
  
   -- огорчаются, от лука -- лукавят, от вина -- винятся, а от сдобы --
  
   добреют. Как жалко, что никто об этом ничего не знает... Все было бы
  
   так просто! Ели бы сдобу и добрели!"
  
   Из этого примера С. Влахов и С. Флорин делают совершенно
  
   справедливый вывод о том, что переводчик нередко переводит не тот
  
   оборот, который дается ему автором, а создает свою игру слов,
  
   "близкую, напоминающую по тем или иным показателям авторский
  
   каламбур, но свою, создаваемую иногда на совсем другой основе и...
  
   совсем другими средствами". В приведенном выше примере автор
  
   строит свой текст на ассоциативных связях и многозначности (уксус --
  
   кислый, кислое настроение -- кислый характер), а переводчица -- на
  
   звуковых и мнимоэтимологических, и оба добиваются осуществления
  
   одной и той же цели [Влахов, Флорин, 1980, 300--301].В таких случаях
  
   речь идет о переводимости на уровне частичной эквивалентности.
  
   Вместе с тем подобные переводы могут служить примером адекватности
  
   переводческого решения, которое может расцениваться как оптимальное в
  
   данной коммуникативной ситуации.
  
   На грани переводимости находятся и так называемые говорящие
  
   имена, т.е. имена собственные с более или менее уловимой внутренней
  
   формой. С. Влахов и С. Флорин различают среди них такие, которые:
  
   "1) обычно не подлежат переводу, так как их назывная функция все же
  
   преобладает над коммуникативной (план выражения заслоняет план
  
   содержания), 2) подлежат переводу в зависимости от контекста,
  
   который может "высветлить" их содержание, и 3) требуют такого
  
   перевода или такой подстановки, при которых можно было бы
  
   воспринять как назывное, так и семантическое значение (каламбуры)"
  
   [там же, 216].
  
   Н. Галь приводит примеры остроумных переводческих решений из
  
   перевода на русский язык "Закона Паркинсона", где пародийный
  
   107
  
   "канцелярит" оттеняется именами и названиями "со значением",
  
   появляются мистеры Макцап, Столбинг и Дуралейн, епископ
  
   Неразберийский, нерешительный член парламента Уэверли (букв,
  
   'колеблющийся') в переводе -- мистер Ваш де Наш, казначей Макфэйл
  
   -- Макпромах, мистер Вудворм ('древоточец') -- мистер Сгрызли. Ср.
  
   также: доктор Маккоекак, трест "Тёк ойл, да вытек" (The Trickle and
  
   Dried Up Oil Corporation) [Галь, 1975, 145--146].
  
   По мнению С. Влахова и С. Флорина, едва ли будет оправданным
  
   стремление во что бы то ни стало осмысливать "говорящие имена", коль
  
   скоро они не имеют подчеркнутой опоры в тексте. "Потери, конечно,
  
   будут: нередко веселое, смешное создает атмосферу, но перевод или
  
   подстановка могут оказаться большим из двух зол. Если есть
  
   основания для "перевода" фамилии дьячка Вонмигласова ("Хирургия") --
  
   очень уж духовное у нее содержание, то его партнер, фельдшер
  
   Курятин, вероятно, сохранит свою в переводе, так как ни с профессией,
  
   ни с характером, ни с поведением его в рассказе она не связана"
  
   [Влахов, Флорин, 1980, 218]. Думается, что потери, на которые идет
  
   переводчик, отказываясь порой от перевода "говорящих имен", связаны
  
   со сложностью и противоречивостью решаемой им задачи.
  
   Транслитерация "говорящего имени" сопряжена со смысловыми
  
   потерями. Перевод же порой ведет к привнесению чуждого
  
   национального колорита. Так, например, неоправданно
  
   англизированными представляются фамилии гоголевских персонажей в
  
   переводе В. Набокова: Тяпкин-Ляпкин -- Slap-Dash, Земляника --
  
   Strawberry.
  
   Иными словами, передача металингвистической функции влечет за
  
   собой неизбежные потери. Принимая решение, переводчик должен
  
   определить те черты подлинника, которые соответствуют его
  
   функциональным доминантам и поэтому должны быть сохранены, и те,
  
   которыми можно пожертвовать.
  
   Наконец, за гранью переводимого находятся порой те ассоциации
  
   словесных образов, которые играют важную роль в языке
  
   художественной литературы. В книге Дж. Кэтфорда приводится
  
   следующий перевод "Кошки" ("La Chatte") С. Коллетт: "The sun kindles
  
   a crackling of birds in the gardens." Странность, непредсказуемость
  
   словосочетаний в переводе хорошо передает необычность
  
   словосочетаний в оригинале: "Le soleil allume un crepitement d'oiseaux
  
   dans les jardins". Вместе с тем этот перевод, по мнению Дж. Кэтфорда,
  
   свидетельствует и о частичной непереводимости. Ведь французское
  
   слово crepitement 'потрескивание' несет в себе определенные
  
   ассоциации, которые (возможно, неизбежно) теряются в английском
  
   переводе. Основной непереводимой ассоциацией crepitement является
  
   то, что оно несколько напоминает pepiement 'чириканье'. Таким образом,
  
   семантические пространства crepitement и pepiement частично
  
   пересекаются [Catford, 1965, 102--103].
  
   Наряду с языковой непереводимостью Кэтфорд рассматривает в
  
   качестве особой категории "культурную непереводимость". Речь идет
  
   о культурных реалиях, не имеющих точных соответствий в другой
  
   культуре. Лексические единицы, служащие для обозначения этих реалий
  
   относятся к категории "безэквивалентной лексики". Проб-
  
   108
  
   лема безэквивалентной лексики издавна привлекает к себе внимание
  
   [Шатков, 1952; Чернов, 1958; Супрун, 1958; Швейцер, 1973; Влахов,
  
   Флорин, 1980]. Примером такого рода лексики служит японское слово
  
   юката, означающее 'свободный халат с поясом', который носят мужчины и
  
   женщины, выдаваемый постояльцам японских гостиниц и предназначенный
  
   для дома и для улицы, а также используемый в качестве спальной
  
   принадлежности. В английском языке семантический диапазон этой
  
   лексической единицы частично покрывается словами dressing-gown 'халат,
  
   пеньюар', bath robe 'купальный халат', house-coat 'женский халат, капот',
  
   pyjamas 'пижама', night-gown' ночная рубашка'. Обычно переводчики,
  
   используя транслитерацию, транспонируют эту единицу в английский текст,
  
   полагаясь на уточняющую функцию контекстуального окружения. В
  
   других случаях в качестве функционального аналога используется давно
  
   ассимилировавшееся в английском языке kimono 'кимоно', хотя в японском
  
   языке юката и кимоно соотносятся с разными референтами.
  
   Дж. Кэтфорд приводит в качестве иллюстрации "относительной культурной
  
   непереводимости" следующее придуманное им предложение, которое
  
   могло бы быть переводом с японского языка на английский: After his bath
  
   he enveloped his still-glowing body in the simple hotel bath-robe and went
  
   out to join his friends in the cafe down the street -- После бани он накинул на
  
   еще горевшее тело простой гостиничный халат и вышел на улицу, чтобы
  
   посидеть с друзьями в кафе. Здесь искажение коммуникативного эффекта
  
   происходит в силу того, что описываемая в тексте ситуация, привычная и
  
   нормативная с точки зрения японского получателя, производит странное
  
   впечатление на получателя, воспринимающего ее сквозь призму английской
  
   или русской культуры. "Культурный шок" вызывает и само сочетание
  
   гостиничный халат (в японском это устойчивое словосочетание хотеру-но
  
   юката), и указание на то, что этот халат носят на улице. В таких
  
   случаях коммуникация между отправителем исходного текста и
  
   иноязычным получателем может быть полноценной лишь при наличии
  
   соответствующего комментария переводчика [Catford, 1965, 100--102].
  
   Принципиальная возможность перевода отнюдь не опровергается
  
   наличием отдельных трудностей, препятствующих межъязыковой
  
   коммуникации, неизбежностью отдельных потерь. Ведь переводимость
  
   имеет под собой прочную основу -- общность логического строя
  
   мысли, общечеловеческий характер логических форм, наличие
  
   семантических универсалий, общность познавательных интересов. Идея
  
   абсолютной непереводимости связана с представлением о переводе как о
  
   чисто языковой операции. Вместе с тем семантические расхождения между
  
   языками, на которые обычно ссылаются сторонники теории
  
   непереводимости, преодолеваются в речи, на уровне которой совершается
  
   перевод, с помощью языкового и ситуативного контекстов.
  
   Показательно и то, что наименьшее препятствие для переводимости
  
   возникает при передаче важнейших функций речи -- таких, как референтная
  
   (денонативная) функция, непосредственно связанная с отражением в
  
   тексте внеязыковой действительности. С другой стороны, показательно и
  
   то, что наибольшие трудности возникают в связи с
  
   109
  
   передачей занимающих периферийное положение функциональных
  
   параметров текста (например, металингвистического). При этом
  
   непереводимые или труднопереводимые компоненты этих параметров
  
   нередко компенсируются с помощью других компонентов. Так,
  
   непереводимый локальный компонент диалектной речи частично
  
   компенсируется передачей ее социального компонента.
  
   Поскольку именно контекст, снимающий неоднозначность языковой
  
   единицы, приходит на помощь переводчику при преодолении
  
   семантических расхождений между единицами и формами исходного
  
   языка и языка перевода, не случайно, что в наиболее "уязвимом"
  
   положении переводчик оказывается именно тогда, когда неоднозначность
  
   языковых единиц оказывается функционально релевантной чертой
  
   текста (например, при переводе каламбуров и других приемов словесной
  
   игры). Чаще всего при этом используются смысловые сдвиги, влекущие
  
   за собой известные семантические потери, но дающие возможность
  
   воспроизвести функциональную доминанту текста. Часто используется
  
   компенсация: каламбур или другой прием словесной игры переносится из
  
   одного фрагмента текста в другой, вместо каламбура используется другой
  
   стилистический прием, позволяющий создать сходный коммуникативный
  
   эффект.
  
   Различные способы преодоления преград на пути к переводимости и
  
   различный характер этих преград сказываются на самой сущности
  
   понятия переводимости, на его отношении к эквивалентности и
  
   адекватности. Прежде всего из сказанного выше следует, что
  
   переводимость представляет собой не абсолютное, а относительное
  
   понятие. Следует различать, с одной стороны, переводимость на уровне того
  
   или иного сегмента текста, а с другой -- переводимость на уровне текста в
  
   целом. Подобно тому как полная эквивалентность представляет собой
  
   известную идеализацию реальной переводческой практики, полная
  
   переводимость также является далеко не всегда достижимым идеалом.
  
   Частичные потери, жертвы, приносимые во имя главной коммуникативной
  
   цели, -- все это заставляет прибегать к переводу на уровне частичной
  
   эквивалентности, но при обязательном условии адекватности
  
   переводческого решения. При этом следует, однако, иметь в виду, что
  
   принципиальная переводимость, допускающая известные потери, исходит
  
   из того, что эти потери касаются второстепенных, менее существенных
  
   элементов текста, и предполагает обязательное сохранение его главных,
  
   наиболее существенных элементов, его функциональных доминант. В этом
  
   заключается один из ведущих принципов стратегии перевода.
  
  
  
   Глава IV
  
   СЕМАНТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ПЕРЕВОДА
  
   ЗНАЧЕНИЕ И СМЫСЛ
  
   Семантические отношения, или отношения между означающим и
  
   означаемым, являются одним из наиболее существенных аспектов теории
  
   перевода. И это не случайно, ибо референтная (денотативная) функция,
  
   связанная с отражением в тексте внеязыковой действительности, является
  
   одной из важнейших функций текста, основной операциональной
  
   единицы теории перевода.
  
   Рассмотрение семантических аспектов перевода целесообразно начать с
  
   уточнения некоторых базисных понятий, входящих в концептуальный
  
   аппарат семантического анализа, и прежде всего таких существенных для
  
   теоретического описания перевода понятий, как "значение" и "смысл".
  
   Уточнению соотношения этих понятий в связи с разграничением
  
   предметных областей теории перевода и контрастивной лингвистики
  
   посвящена в значительной мере работа Э. Косериу "Контрастивная
  
   лингвистика и перевод: их отношение друг к другу" [Coseriu, 1981,
  
   183--199]. В используемой им системе понятий "значение" (Bedeutung)
  
   понимается как содержание, данное в отдельном языке (Einzelsprache) как
  
   таковом и выявляемое через систему оппозиций этого языка как в
  
   области грамматики, так и в области лексики. Этому понятию
  
   противопоставляется "обозначение" (Bezeichnung) -- внеязыковая
  
   референция, отсылка к определенной внеязыковой действительности (к
  
   "предметам", обстоятельствам или к самой внеязыковой действительности)
  
   как в области грамматики, так и в области лексики.
  
   Например, конструкция "mit x" в немецком языке имеет лишь одно
  
   общее значение -- "сопутствование" (Konkomitanz или Koprasenz),
  
   которое может быть описано как "und x ist dabei" (и при этом имеется х).
  
   Поэтому выражению mit dem Messer как таковому присуще не
  
   "инструментальное значение" (mit dem Messer als Instrument), а
  
   расширенное, "и при этом имеется нож, имеющий какое-то отношение к
  
   описываемому". Это значение обусловлено спецификой немецкого языка и
  
   присутствует во всех употреблениях данного выражения.
  
   "Инструментальность" может при определенных обстоятельствах
  
   характеризовать соответствующее обозначение (Bezeichnung), например: mit
  
   dem Messer schneiden. Однако это обусловлено не системой оппозиций
  
   немецкого языка как таковой, а контекстом или ситуацией, тогда как общее
  
   языковое значение "mit x" включает и такие случаи употребления данного
  
   выражения, где никак не прослеживается "инструментальное значение"
  
   (ср.: mit Zucker, mit Maria или даже mit dem Messer во фразе der Mann
  
   mit dem Messer).
  
   Значения используются в речевых актах в целях обозначения, и с
  
   этой точки зрения значение -- это ограниченная рамками данного
  
   конкретного языка возможность определенных обозначений, но не само
  
   обозначение. Таким образом, "mit x" охватывает в немецком языке
  
   весьма широкую шкалу возможностей: "и при этом имеется х (в ка-
  
   111
  
   честве инструмента, материала, сопровождения, партнера и т.д.)". То или
  
   иное обозначение остается лишь в потенции и актуализируется лишь
  
   благодаря контексту или ситуации.
  
   В другом языке разграничение значений может быть иным. Так,
  
   например, "в качестве инструмента" может быть обособлено от остальных
  
   составляющих. У такого языка будет в данном случае особое
  
   "инструментальное значение", а не только потенциально возможное
  
   обозначение. Таким образом, слова и грамматические формы разных
  
   языков могут обозначать одно и то же и вместе с тем различаться по своим
  
   значениям благодаря разному разграничению возможностей
  
   обозначения. Так, рус. лестница и англ, staircase, с одной стороны, и
  
   рус. лестница и англ, ladder -- с другой, могут совпадать в сфере
  
   обозначения, но в сфере значения они существенно различаются: лестница
  
   может обозначать и внутреннюю лестницу в здании, и переносную
  
   стремянку, тогда как для staircase и ladder 'внутренняя лестница' и
  
   'стремянка' -- не Bezeichnungen, a Bedeutungen. Русское наст, время может
  
   обозначать как обычное действие, включающее момент речи, так и
  
   действие, начавшееся в прошлом и продолжающееся в момент речи: Я
  
   живу в Москве; Я живу здесь три года. В английском языке в
  
   аналогичных контекстах используются разные формы, имеющие различное
  
   значение: I live in Moscow; I have hved here three years.
  
   Для иллюстрации понятия "смысл текста" Э. Косериу приводит
  
   отрывок из рассказа румынского писателя М. Садовяну из жизни старой
  
   молдавской деревни. В отрывке речь идет о мире мифов и легенд, где
  
   прошедшие годы называются по необычным событиям, где все из ряда
  
   вон выходящее рассматривается как примета будущих событий, где у
  
   земли есть край и где войны и обильные урожаи предопределены знаками
  
   созвездий. Для понимания текста необходимы предварительные знания. И
  
   поэтому приведенный Э. Косериу отрывок выполняет функцию введения
  
   в этот необычный мир. Он создает культурный фон для того, о чем
  
   далее рассказывается в тексте. Данная функция осуществляется как
  
   внеязыковыми средствами (с опорой на знание культурного фона), так и
  
   языковыми. Подобную функцию и вообще подобное содержание,
  
   которое проявляется лишь в текстах, т.е. в речевых актах или, точнее, во
  
   взаимосвязанных сериях речевых актов, Э. Косериу называет смыслом. Для
  
   иллюстрации соотношения понятий "смысл", "значение" и "обозначение" Э.
  
   Косериу приводит известные строки из "Фауста" Гете.
  
   Grau, teurer Freund, ist alle Theone,
  
   Doch grun des Lebens goldner Baum.
  
   Иногда утверждают, что, строго говоря, это высказывание нелогично,
  
   противоречиво и даже абсурдно, потому что теория не может быть серой и
  
   потому что нет никакого дерева жизни, и тем более такого, которое
  
   одновременно было бы зеленым и золотым. И все же каждому известно,
  
   что, лишь "нестрого говоря", эти строки можно считать
  
   противоречивыми. Ведь Гете утверждает не то, что во внеязыковой
  
   действительности существует определенное дерево зеленого и в то же время
  
   золотого цвета, а то, что нечто, символизируемое зеленым цветом, и
  
   112
  
   нечто, символизируемое золотым, равноценны. Именно это, а не буквальный
  
   смысл высказывания составляет "текстовое содержание" ) этих строк.
  
   Хотя известное противоречие здесь действительно возникает, но возникает
  
   оно между значениями на уровне обозначения (ведь grun и golden не
  
   означают одного и того же в немецком языке, они не являются
  
   синонимами), а разрешается на уровне смысла. Более того, смысл этих
  
   строк реализуется благодаря наличию противоречия на уровне отдельного
  
   языка и благодаря ело одновременному преодолению. Ср приведенные
  
   Косериу строки с их тремя переводами на русский язык:
  
   Теория, мой друг, сера везде,
  
   А древо жизни ярко зеленеет.
  
   А. Фет
  
   Суха, мой друг, теория везде,
  
   А древо жизни пышно зеленеет.
  
   H. Холодковский
  
   Теория, мой друг, суха,
  
   Но зеленеет жизни древо
  
   Б. Пастернак
  
   Из трех переводчиков лишь А. Фет попытался раскрыть цветовую
  
   символику Гете путем дословного перевода ("теория, мой друг, сера...")
  
   Однако это решение представляется не вполне удачным. Ведь
  
   символические ассоциации серого цвета в русском языке и русской культуре
  
   совсем иные -- нечто бесцветное, заурядное, неинтересное.
  
   Противопоставление серого цвета зеленому не воссоздает
  
   подразумеваемого в оригинале противопоставления нежизнеспособности
  
   расцвету, энергии Показательно и то, что ни в одном из переводов нет
  
   присущего оригиналу сочетания зеленого и золотого. При этом А. Фет и Н.
  
   Холодковский компенсируют потерю одного из этих "контекстуальных
  
   синонимов", усиливая глагол зеленеть (ярко зеленеет, пышно зеленеет).
  
   Как же соотносится перевод с этими тремя различными видами
  
   содержания -- значением, обозначением и смыслом? Перевод имеет дело
  
   исключительно с "текстовым содержанием", поскольку переводятся и
  
   могут быть переведенными только тексты. Отсюда следует, что значения в
  
   принципе непереводимы, за исключением тех особых случаев, когда речь
  
   идет именно о значениях и когда они являются частью содержания
  
   текста. Значения как таковые относятся к структуре данного конкретного
  
   языка (Einzelsprache) и в тексте являются лишь инструментами
  
   соответствующих обозначений. С этой точки зрения интерпретировать
  
   текст -- значит идентифицировать обозначения с помощью данных в
  
   соответствующем языке значений, а переводить -- значит находить для уже
  
   идентифицированных обозначений исходного текста такие значения в
  
   языке перевода, которые могут выражать именно эти значения.
  
   Согласно концептуальной схеме Косериу в число категорий содержания
  
   текста входит как обозначение, так и смысл. При этом в различных
  
   коллективах аналогичные обозначения могут выражать разный смысл.
  
   Противоречия между обозначением и смыслом разрешаются в
  
   8 . 3 а к . З 1 1
  
   113
  
   процессе перевода. При этом чем значительнее культурная дистанция
  
   между коллективами носителей исходного языка и языка перевода, тем
  
   чаще встречаются подобные противоречия.
  
   Думается, что во взглядах Э. Косериу есть, несомненно, то
  
   рациональное зерно, которое позволяет использовать их для
  
   теоретического осмысления семантических аспектов перевода. Э.
  
   Косериу, безусловно, прав, отводя решающую роль в переводе
  
   "текстовому содержанию", реализации семантических категорий языка в
  
   речевых процессах.
  
   Представляются плодотворными проводимое им принципиальное
  
   разграничение значения и смысла как категорий языка и речи (текста),
  
   указание на взаимодействие языковых и внеязыковых факторов в
  
   формировании смысла, тезис о ведущей роли смысла в переводе. Все
  
   эти положения хорошо согласуются с одним из ведущих положений
  
   данной работы -- о центральной роли текста в процессе перевода.
  
   То, что Косериу называет "обозначением", определяется как
  
   референция, отсылка к миру вещей. Непонятно, почему
  
   референциальное измерение целиком и полностью изымается из сферы
  
   языка и переносится в сферу речи (текста). Более того, приводимые в
  
   статье примеры свидетельствуют о том, что термин "обозначение"
  
   (Bezeichnung) по существу синонимичен термину "частное значение", а
  
   применительно к лексике -- "лексико-семантическому варианту слова"
  
   (термин А.И. Смирницкого). На долю языка остаются в таком случае
  
   лишь общие значения языковых единиц. Последние действительно
  
   специфичны для отдельных языков. Это убедительно подтверждает
  
   пример с немецкой конструкцией "mit x" с обобщающим значением
  
   сопутствования. Однако в ряде случаев, особенно в области лексики,
  
   такое обобщающее значение вообще невыводимо. В самом деле, если,
  
   например, у англ. car, смысловая структура которого характеризуется
  
   гиперо-гипонимическими отношениями (car 'автомобиль', car 'вагон', car
  
   'колесница'), общее значение устанавливается сравнительно легко
  
   (например, 'колесное транспортное средство'), то в других случаях это
  
   представляется невозможным (например, crew 'экипаж, легкая повозка',
  
   'экипаж, команда корабля, танка').
  
   Представляется более обоснованным вместо предлагаемой Э.
  
   Косериу трихотомии "значение -- обозначение -- смысл" ограничиться
  
   дихотомией "значение -- смысл". При этом первое следует
  
   рассматривать как категорию языка, а второе -- как категорию речи.
  
   Необходимо еще одно уточнение. Термин "смысл" в работе Косериу
  
   приравнивается к понятию "функция текста" (Textfunktion) и
  
   иллюстрируется таким примерами, как вопрос, требование, возражение и
  
   т.п. (простейшие единицы смысла) или как содержание текста или его
  
   фрагмента. На наш взгляд, дихотомия "значение--смысл" соотносится с
  
   дихотомией "язык--речь" и распространяется на единицы любого
  
   масштаба. Таким образом, можно говорить не только о значении
  
   словоформы, конструкции и т.п., но и о их смысле. Вспомним
  
   определение Л.С. Выготского: "Значение слова есть потенция,
  
   реализующаяся в живой речи в виде смысла" [Выготский, 1956, 370].
  
   Иными словами, между значением и смыслом нет непреодолимого
  
   барьера. Смысл -- это и есть актуализированное в речи значение
  
   114
  
   языковой единицы. Именно в этом состоит широко распространенная в
  
   современном языкознании трактовка понятия "смысл". Ср., например,
  
   определение этого понятия в "Словаре лингвистических терминов": "То
  
   содержание (значение), которое слово (выражение, оборот речи и т.п.)
  
   получает в данном контексте употребления (ситуации общения)" [Ахманова,
  
   1966, 434].
  
   Используемое в данной работе понятие "смысл" близко тому, которое
  
   A.B. Бондарко называет "речевым смыслом" и определяет как "ту
  
   информацию, которая передается говорящим и воспринимается
  
   слушающим на основе содержания, выражаемого языковыми
  
   средствами в сочетании с контекстом и речевой ситуацией, на фоне
  
   существенных в данных условиях речи элементов опыта и знаний
  
   говорящего и слушающего. Таким образом, источниками речевого смысла
  
   являются: 1) план содержания текста и вытекающий из него смысл
  
   (смысл текста), 2) контекстуальная информация, 3) ситуативная
  
   информация, 4) энциклопедическая информация" [Бондарко, 1978, 95].
  
   Релевантность понятия "смысл" для изучения семантических аспектов
  
   перевода достаточно убедительно аргументируется З.Д. Львовской,
  
   которая справедливо указывает на то, что "значение -- категория
  
   языковая, т.е. системная, поэтому значения единиц разных языков
  
   могут не совпадать по разным параметрам (содержательные
  
   характеристики, объем и место в системе)", тогда как смысл -- "категория
  
   коммуникативная, он не зависит от различий между языками и может быть
  
   выражен различными языковыми средствами в разных языках". Развивая
  
   далее эту мысль, З.Д. Львовская отмечает, что "если при одноязычном
  
   общении один и тот же смысл может быть передан с помощью
  
   предложений, имеющих различные сигнификативные значения, то при
  
   переводе подобная возможность не только возрастает, но иногда
  
   превращается в необходимость в силу как лингвистических, так и
  
   экстралингвистических причин, взаимодействующих самым тесным
  
   образом" [Львовская, 1985,81--82].
  
   Из сказанного следует, что языковые значения точно так же, как и
  
   соответствующие языковые формы, являются переменной величиной. Они,
  
   как отмечает Косериу, являются атрибутом данного конкретного языка
  
   (Einzelsprache). Инвариантным в идеале остается именно смысл: смысл
  
   исходного текста, вкладываемый в него исходным отправителем; смысл,
  
   извлекаемый из этого текста анализирующим его переводчиком, и, наконец,
  
   смысл вторичного текста, интерпретируемого конечным получателем.
  
   Разумеется, в реальной переводческой практике, как уже отмечалось выше,
  
   возможны отдельные смысловые потери, связанные, как правило, с
  
   прагматической установкой коммуникативного акта. Однако в данном
  
   случае мы для упрощения исходим из такой ситуации, когда
  
   прагматической установкой является передача смысла и когда
  
   прагматические фильтры не модифицируют передаваемый смысл. В тех
  
   случаях, когда мы говорим о семантической эквивалентности исходного и
  
   конечного текстов, имеется в виду не эквивалентность значений, а
  
   эквивалентность смыслов.
  
   Именно речевой контекст и ситуация общения дают возможность
  
   нейтрализовать различия между нетождественными значениями, или,
  
   115
  
   иными словами, использовать разные значения для передачи одного и
  
   того же смысла. В качестве примера приведем англ, murder, входящее в
  
   одну и ту же лексико-семантическую группу (ЛСГ) с
  
   существительными killing и manslaughter. В пределах этой ЛСГ killing
  
   означает родовое понятие ('лишение жизни'), a murder и manslaughten
  
   -- два видовых (схема 6).
  
  
  
  
  
  
  
   Killing является семантическим инвариантом всей ЛСГ. В
  
   оппозициях "killing--murder" и "killmg--manslaughter" killing означает
  
   убийство вообще, a murder и manslaughter различаются через
  
   посредство дифференциальной семы "предумышленный": у murder эта
  
   сема присутствует, у manslaughter ее нет. Однако это не значит, что в
  
   любом контексте murder следует переводить как 'предумышленное
  
   убийство'. В этом порой нет необходимости, так как ситуация,
  
   находящая свое отражение в контексте высказывания, порой делает
  
   эксплицитное выражение этой семы избыточным. Рассмотрим
  
   следующий пример из "Американской трагедии" Т. Драйзера: "And you
  
   don't happen to know anything about the drowning of a girl up there that you
  
   were supposed to be with -- Roberte Alden, of Biltz, New York, I believe."
  
   "Why, my God, no!" replied Clyde nervously...
  
   "Am I supposed to have committed a murder?" he added, his voice faint
  
   -- a mere whisper --
  
   "-- И вам, случайно, ничего не известно о том, как там утонула
  
   девушка, с которой вы были вместе? Если я не ошибаюсь, Роберта
  
   Олден из Билца в штате Нью-Йорк...
  
   -- Боже мой! Конечно же нет! -- испуганно ответил Клайд... -- Bы
  
   что, считаете, что я совершил убийство? -- добавил он слабым голосом,
  
   почти шепотом".
  
   В приведенном отрывке (диалог Клайда с арестовавшим его
  
   помощником шерифа) контекст нейтрализует оппозицию "killing--
  
   murder'!, В данной ситуации (первая встреча Клайда с блюстителями
  
   закона, когда речь о предумышленном характере убийства Роберты еще
  
   не шла) сема "предумышленное" не находит воплощения в конкретном
  
   смысле высказывания. Именно поэтому murder переводится здесь как
  
   убийство. Было бы неестественно, если бы Клайд в ответ на вопрос о
  
   том, известно ли ему, что девушка, с которой он был на озере, утонула,
  
   ответил: "Вы что, считаете, что я совершил предумышленное
  
   убийство?" Такая реплика была бы оправданной только в том случае,
  
   если бы Клайд уже признал сам факт убийства, но отрицал лишь
  
   преступный умысел.
  
   Однако в других случаях, когда семантическое противопоставление
  
   killing и murder находит отражение в речевом контексте, диф-
  
   116
  
   ференциация этих слов перестает быть только фактом языка, становится
  
   фактом речи и поэтому подлежит обязательной передаче при переводе:
  
   The Pentagon lawyers are leaning over backwards to prove that the Songmy
  
   massacre was killing, not murder -- Юристы Пентагона из кожи лезут
  
   вон, чтобы доказать, что массовые убийства в Сонгми носили не
  
   предумышленный, а случайный характер. В данном примере речь идет
  
   о том, как актуализация сем в контексте высказывания влияет на его
  
   смысл и определяет пути его перевода. Данная закономерность тесно
  
   связана с соотношением понятий "значение" и "смысл". Дело в том, что
  
   набор сем, образующих то или иное значение, обычно варьируется от
  
   языка к языку. Однако это обстоятельство отнюдь не препятствует
  
   межъязыковой коммуникации, которая, как отмечалось выше,
  
   осуществляется не на уровне языковых значений, а на уровне смысла.
  
   Далеко не все семы оказываются одинаково существенными при
  
   описании той или иной конкретной ситуации. Контекст как бы
  
   "высвечивает" некоторые семы, выдвигает их на передний план,
  
   придает им первостепенную важность. Именно эти актуализованные
  
   семы формируют смысл данного высказывания.
  
   Поиск варианта, значение которого распадалось бы на те же семы,
  
   что и значение переводимого элемента высказывания, обречен на
  
   неудачу. Такая задача невыполнима, так как она равносильна попытке
  
   восстановления значений, являющихся принадлежностью системы
  
   исходного языка, в языке перевода, а языковые значения, как справедливо
  
   отмечает Э. Косериу, непереводимы. Поэтому переводчик ставит перед
  
   собой более реальную задачу, решаемую на уровне смысла -- передать
  
   в тексте именно те семы, которые существенны для точного отражения
  
   данной ситуации.
  
   Разграничение понятий "смысл" и "значение" позволяет
  
   опровергнуть доводы неогумбольдтианцев, ведущие к отрицанию
  
   переводимости (переводятся не специфичные для конкретных языков
  
   значения, а заданные ситуацией смыслы).
  
   Рассмотренные выше случаи проливают свет на механизм
  
   установления семантической эквивалентности и объясняют, каким
  
   образом из разноязычных единиц с не вполне идентичными языковыми
  
   значениями складывается одинаковый смысл. Напомним, что
  
   отношения эквивалентности возникают как при тождестве образующих
  
   смысл семантических компонентов (сем) (компонентная эквивалентность),
  
   так и при кореферентности наборов разных сем, создающих в своей
  
   совокупности одинаковый смысл (референциальная эквивалентность). В
  
   приведенных выше примерах было показано, как сочетания языковых
  
   единиц с несводимыми друг к другу языковыми значениями
  
   оказываются эквивалентными друг другу на компонентном подуровне,
  
   т.е. образуют одинаковые смыслы, опирающиеся на сочетание одних и
  
   тех же сем. Так в приведенном примере ("Am I supposed to have
  
   committed a murder?" -- Вы что, считаете, что я совершил убийство?)
  
   эквивалентность высказываний обеспечивается выравниванием их
  
   смыслов благодаря нейтрализации в этом контексте семы
  
   "предумышленное", дифференцирующей рус. убийство и англ. murder в
  
   системах этих языков.
  
   117
  
   Случаи референциальной эквивалентности также получают свое
  
   объяснение в свете того факта, что в переводе семантическая
  
   эквивалентность достигается не на уровне языковых (грамматических и
  
   лексических) значений, а на уровне смыслов. Так, русская фраза из
  
   телефонного разговора Вы не туда попали, английская "You've got a
  
   wrong number" и немецкая "Sie haben falsch gewahlt" идентичны друг
  
   другу по выражаемому ими конкретному смыслу, хотя каждая из них
  
   выражает этот смысл не только с помощью различных языковых единиц,
  
   имеющих нетождественные значения, но и с помощью разных сем,
  
   соответствующих разным признакам отражаемой в высказывании
  
   предметной ситуации. Идентичность смыслов этих фраз опирается не
  
   только на идентичность предметной ситуации, но и на совпадение
  
   коммуникативно-прагматических параметров (коммуникативной интенции и
  
   соответственно коммуникативного эффекта); именно эти фразы приняты в
  
   соответствующем языке и в соответствующей культуре для передачи
  
   данного конкретного смысла.
  
   Сказанное выше о соотношении значения и смысла объясняет природу
  
   семантических трансформаций, о которых речь пойдет ниже.
  
   Связанные с этими трансформациями преобразования значений и сем не
  
   нарушают "семантического уравнения" именно потому, что такое уравнение
  
   строится не на тождестве языковых значений и даже не на тождестве
  
   сем, а на единстве смысла.
  
   МОТИВЫ И ТИПЫ ПЕРЕВОДЧЕСКИХ ТРАНСФОРМАЦИЙ НА КОМПОНЕНТНОМ
  
   ПОДУРОВНЕ СЕМАНТИЧЕСКОЙ ЭКВИВАЛЕНТНОСТИ
  
   Поскольку в этом и в следующем разделах речь пойдет о переводческих
  
   трансформациях, представляется уместным уточнить смысл, который
  
   вкладывается в данное понятие. Л.С. Бархударов, внесший
  
   существенный вклад в разработку типологии переводческих трансформаций
  
   (ср. предложенное им деление этих трансформаций на перестановки,
  
   замены, добавления и опущения), исходил из того, что переводческие
  
   трансформации -- это те многочисленные и качественно разнообразные
  
   межъязыковые преобразования, которые осуществляются для достижения
  
   переводческой эквивалентности ("адекватности перевода") вопреки
  
   расхождениям в формальных и семантических системах двух языков
  
   [Бархударов, 1975, 190].
  
   Термин "трансформация" используется в переводоведении в
  
   метафорическом смысле. На самом деле речь идет об отношении между
  
   исходными и конечными языковыми выражениями, о замене в процессе
  
   перевода одной формы выражения другой, замене, которую мы образно
  
   называем превращением или трансформацией. Таким образом,
  
   описываемые ниже операции (переводческие трансформации) являются по
  
   существу межъязыковыми операциями "перевыражения" смысла.
  
   Как указывалось в гл. III, для компонентного подуровня характерны
  
   трансформации типа грамматических, при которых преобразуется
  
   формальная структура высказывания и остается неизменным
  
   конституирующий его смысл набор сем. Основной причиной такого
  
   рода трансформаций является неизоморфность структур исходного языка
  
   118
  
   Случаи референциальной эквивалентности также получают свое
  
   объяснение в свете того факта, что в переводе семантическая
  
   эквивалентность достигается не на уровне языковых (грамматических и
  
   лексических) значений, а на уровне смыслов. Так, русская фраза из
  
   телефонного разговора Вы не туда попали, английская "You've got a
  
   wrong number" и немецкая "Sie haben falsch gewahlt" идентичны друг
  
   другу по выражаемому ими конкретному смыслу, хотя каждая из них
  
   выражает этот смысл не только с помощью различных языковых единиц,
  
   имеющих нетождественные значения, но и с помощью разных сем,
  
   соответствующих разным признакам отражаемой в высказывании
  
   предметной ситуации. Идентичность смыслов этих фраз опирается не
  
   только на идентичность предметной ситуации, но и на совпадение
  
   коммуникативно-прагматических параметров (коммуникативной интенции и
  
   соответственно коммуникативного эффекта); именно эти фразы приняты в
  
   соответствующем языке и в соответствующей культуре для передачи
  
   данного конкретного смысла.
  
   Сказанное выше о соотношении значения и смысла объясняет природу
  
   семантических трансформаций, о которых речь пойдет ниже.
  
   Связанные с этими трансформациями преобразования значений и сем не
  
   нарушают "семантического уравнения" именно потому, что такое уравнение
  
   строится не на тождестве языковых значений и даже не на тождестве
  
   сем, а на единстве смысла.
  
   МОТИВЫ И ТИПЫ ПЕРЕВОДЧЕСКИХ ТРАНСФОРМАЦИЙ НА КОМПОНЕНТНОМ
  
   ПОДУРОВНЕ СЕМАНТИЧЕСКОЙ ЭКВИВАЛЕНТНОСТИ
  
   Поскольку в этом и в следующем разделах речь пойдет о переводческих
  
   трансформациях, представляется уместным уточнить смысл, который
  
   вкладывается в данное понятие. Л.С. Бархударов, внесший
  
   существенный вклад в разработку типологии переводческих трансформаций
  
   (ср. предложенное им деление этих трансформаций на перестановки,
  
   замены, добавления и опущения), исходил из того, что переводческие
  
   трансформации -- это те многочисленные и качественно разнообразные
  
   межъязыковые преобразования, которые осуществляются для достижения
  
   переводческой эквивалентности ("адекватности перевода") вопреки
  
   расхождениям в формальных и семантических системах двух языков
  
   [Бархударов, 1975, 190].
  
   Термин "трансформация" используется в переводоведении в
  
   метафорическом смысле. На самом деле речь идет об отношении между
  
   исходными и конечными языковыми выражениями, о замене в процессе
  
   перевода одной формы выражения другой, замене, которую мы образно
  
   называем превращением или трансформацией. Таким образом,
  
   описываемые ниже операции (переводческие трансформации) являются по
  
   существу межъязыковыми операциями "перевыражения" смысла.
  
   Как указывалось в гл. III, для компонентного подуровня характерны
  
   трансформации типа грамматических, при которых преобразуется
  
   формальная структура высказывания и остается неизменным
  
   конституирующий его смысл набор сем. Основной причиной такого
  
   рода трансформаций является неизоморфность структур исходного языка
  
   118
  
   и языка перевода, находящая свое проявление в наличии в одном из этих
  
   языков форм и конструкций, отсутствующих в другом. В гл. I, в разделе
  
   "Теория перевода и контрастивная лингвистика", мы касались этих
  
   безэквивалентных структур в связи с вопросом о важности данных
  
   контрастивной лингвистики о структурных различиях между языками для
  
   теории перевода.
  
   В качестве одного из примеров таких безэквивалентных форм приводилось
  
   русское деепричастие, функциональный и семантический спектр которого
  
   весьма широк. Если мы спроецируем охватываемое этой формой
  
   семантическое пространство на структуру английского языка, то получим
  
   весьма пестрый набор соответствий. Именно этим, в частности,
  
   объясняется отсутствие взаимооднозначных отношений между
  
   деепричастием и формами английского языка. Так, деепричастие несов.
  
   вида может выражать не только действие, одновременное с главным. Как
  
   отмечал В.В. Виноградов, "сама по себе форма деепричастия на -а, -я от
  
   основ несовершенного вида в сущности не имеет своего времени, т.е.
  
   морфологически не выражает временных оттенков", и в предложении
  
   вневременность этой формы может пониматься не только как
  
   одновременность с главным действием, но и как побочное действие, всегда
  
   сопутствующее основному, хотя бы в порядке предшествования
  
   [Виноградов, 1947, 385]. Деепричастие несов. вида, выражающее
  
   одновременность, часто (но, разумеется, далеко не всегда) передается
  
   английским причастием I: Живя в деревне, мы не очень часто развлекались
  
   -- Living in the country, we had few amusements.
  
   Однако в других контекстах английское причастие I означает
  
   предшествующее действие и передается деепричастием сов. вида: Putting
  
   down ту newspaper, I walked over to the window and locked out (Swan) --
  
   "Положив на место газету, я подошел к окну и выглянул на улицу".
  
   В тех случаях, когда деепричастие несов. вида означает действие,
  
   регулярно предшествующее главному, в качестве его соответствия может
  
   выступать герундий с предлогами after и оп: Раза два в год бывал в Москве и,
  
   возвращаясь оттуда, шумно рассказывал сказки о том, как преуспевают
  
   столичные промышленники (Горький) -- Не would visit Moscow once or
  
   twice every year and after returning home loudly tell fancy stories about the
  
   way industrialists prospered in the capital; Вставая на рассвете, она
  
   спускалась на кухню... (Он же) -- On getting up at daybreak, she would
  
   come down into the kitchen.
  
   Вместе с тем и причастие сов. вида не обязательно выражает
  
   предшествование. По наблюдениям В.В. Виноградова, при наличии
  
   благоприятных семантических условий результативное значение этой формы
  
   может превратиться в значение состояния, возникшего как результат
  
   осуществленного действия и в то же время сопровождающего другое
  
   действие (глагол-сказуемое) как обстоятельство способа или образа этого
  
   действия [Виноградов, 1947, 389]. В английском языке аналогичную
  
   функцию может выполнять абсолютная конструкция: Несколько раненых
  
   офицеров сидели на лавке, подобрав костыли, -- бледные, грустные
  
   (Лермонтов) -- Several wounded officers -- pale,
  
   119
  
   sad-looking men -- sat on a bench, their crutches in front of them.
  
   Иногда в сходной функции используется синонимичная абсолютной
  
   конструкции конструкция с предлогом with: На пороге кухни... неловко
  
   запрокинув голову, лежала Прокофьева жена (Шолохов) -- At the
  
   kitchen door... lay Prokofy's wife, with her head awkwardly tossed back.
  
   Наконец, в других случаях, когда деепричастия и сов. и несов. вида
  
   означают сопутствующий признак (звук, жест и т.п.), в переводе
  
   используется имя действия с предлогом with: -- Я плохо тебя понимаю,
  
   -- сказал Павел, пожав плечами (Горький) -- "I don't follow you", said
  
   Pavel with a shrug; Монета взвилась и упала, звеня (Лермонтов) -- The
  
   coin rose into the air and came down with a clink.
  
   Описанные выше преобразования влекут за собой как замену
  
   морфологических форм (деепричастия причастием I, герундием,
  
   отглагольным именем), так и перестройку синтаксической конструкции
  
   (трансформацию деепричастной конструкции в причастную,
  
   герундиальную с предлогом, абсолютную, предложно-именную).
  
   Отсутствуют эквиваленты в русском языке и у английских
  
   каузативных конструкций типа VNVing. Их перевод влечет за собой
  
   иногда реструктурирование всего высказывания: Jos was for rising to
  
   interfere, but a single push from Osborne's finger sent him puffing back into
  
   his seat again (Thackeray) -- "Джоз хотел было встать и вмешаться, но
  
   достаточно было Осборну толкнуть его одним пальцем, как он снова,
  
   пыхтя, повалился на свое место".
  
   В свое время В.В. Виноградов отмечал широкий диапазон значений,
  
   передаваемых глагольными префиксами в русском языке [Виноградов,
  
   1947, 530]. Однако ничего подобного широко разветвленной системе
  
   русских приставочных глаголов с их богатейшим репертуаром
  
   временных, видовых и количественных значений в английском языке,
  
   разумеется, нет. Ср., например: ...жила, долго жила, наконец зажилась...
  
   (Достоевский) -- She had lived to a great age till, at last, she had outlived
  
   her time; -- Жаль! Почему же? -- спросил генерал с любезным смехом и
  
   не без самолюбования отпил шампанского (Он же) -- 'A pity! Why?'
  
   asked the general with a polite laugh, taking a sip of Champagne, not without
  
   a touch of self-satisfaction. В первом примере английский глагол outlive
  
   'пережить', также относящийся к категории префиксальных, сам по себе
  
   не передает значения рус. зажиться (прожить больше обычного,
  
   слишком долго). Для раскрытия этого смысла переводчик применяет
  
   развертывание: вместо глагольной формы в переводе используется
  
   словосочетание outlive one's time, построенное по продуктивной модели
  
   (ср. outlive one's friends, one's contemporaries, one's Century, one's
  
   usefulness). B следующем примере значение приставочного глагола
  
   отпить 'выпить немного, часть чего-н.' передается образованным по
  
   продуктивной модели словосочетанием take a sip, где основную
  
   смысловую нагрузку несет существительное sip 'небольшой глоток'.
  
   О широте диапазона смысловых связей приставочных глаголов с их
  
   семантическими аналогами в английском языке можно судить и по
  
   120
  
   переводам с английского языка на русский, где эти глаголы используются
  
   для выражения смыслов, передаваемых в оригинале свободными
  
   словосочетаниями различных типов, фразовыми глаголами и
  
   фразеологическими единицами: 'Hello, Clyde! Норе to see you soon again.
  
   Don't stay toolong down there'(Dreiser) - "Хэлло, Клайд! Мы еще
  
   увидимся. Смотрите, не засиживайтесь там!"; She managed rather too well
  
   (Thackeray) -- "Она, пожалуй, перестаралась"; Many а sinner has played
  
   himself into heaven on the trombone, thanks to the army (Shaw) -- "В армии
  
   спасения не один грешник доигрался на тромбоне до царства небесного";
  
   ...And she popped the note into the fire and began to sing away again more
  
   merrily than ever (Thackeray) -- '.'..Она швырнула записочку в огонь и
  
   начала распевать еще веселее"; "Не will sow his wild oats," she would say
  
   (Idem) -- "-- Со временем он перебесится, -- говорила она".
  
   Показательно, что в оригинальных английских текстах значения,
  
   выражаемые в русских переводах приставочными глаголами, передаются
  
   следующим образом: 1) значение превышения предела (засиживаться,
  
   перестараться) -- с помощью свободных словосочетаний (stay too long,
  
   manage too well); 2) значение результативности (доиграться до царства
  
   небесного) -- с помощью словосочетания, образованного по продуктивной
  
   модели VN into N (play himself into heaven); 3) значение непрерывности
  
   действия (распевать) -- с помощью фразового глагола sing away; 4)
  
   значение идиома перебеситься 'успокоиться, стать степенным после
  
   разгульной жизни' -- с помощью фразеологической единицы sow one's
  
   wild oats.
  
   Причиной переводческих трансформаций могут быть также
  
   расхождения в словообразовательных моделях языков и в их реализации.
  
   Порой речь идет о безэквивалентных структурах типа форм, образованных
  
   в английском языке путем конверсии. Ср., например: Whenever he met a
  
   great man, he grovelled before him and my-lorded him as only a free-born
  
   Briton can do (Thackeray) -- "Где бы он ни встречал вельможу, он
  
   раболепствовал перед ним и величал его милордом с таким пылом, на
  
   какой способен только свободнорожденный бритт"; A heavy-set young
  
   fellow had dragged the salt-cellared man out through the crowd (Hemingway)
  
   -- "Широкоплечий детина выволок зашибленного солонкой"; Don't try to
  
   strong-arm it away from me (Shaw) -- "Не вздумайте отнимать их силой".
  
   Во всех этих случаях слово, образованное путем конверсии,
  
   преобразуется в словосочетание. При этом семы, образующие смысловую
  
   структуру слова, перераспределяются среди компонентов словосочетания:
  
   my-lord 'величать милордом', salt-cellar 'зашибить солонкой', strong-arm
  
   away 'отнять силой'.
  
   В других случаях служащие причиной трансформаций
  
   словообразовательные различия сводятся к расхождениям в дистрибуции
  
   аналогичных словообразовательных средств. Так, в английском языке
  
   отмечается большая свобода сочетаемости именных аффиксов (например,
  
   аффиксов лица) с основами. Ср. следущий пример деривации от
  
   словосочетания из "Ярмарки тщеславия": Even with the most selfish
  
   disposition, the Vanity-fairian can't but feel some sympathies
  
   121
  
   and regret... (Thackeray) -- "Чье сердце, будь это даже самый черствый из
  
   посетителей Ярмарки Тщеславия, не забьется участием или сожалением".
  
   Одной из основных побудительных причин переводческих
  
   трансформаций являются расхождения в наборе языковых средств
  
   выражения коммуникативной структуры высказывания ("актуального
  
   членения предложения"). Репертуар такого рода трансформаций весьма
  
   широк. Но среди трансформаций, применяемых на подуровне
  
   компонентной эквивалентности, т.е. тех, которые затрагивают лишь
  
   формальную, но не семантическую структуру высказывания, ведущее место
  
   занимает пассивизация. Ср. следующие примеры: Заметное раздражение в
  
   империалистических кругах вызвало предложение СССР обсудить, но
  
   только на равной основе, вопрос о дальнейших плаваниях и постоянном
  
   пребывании военно-морских флотов вдали от своих берегов -- Obvious
  
   exasperation was caused in the Imperialist circles by the USSR proposal to
  
   discuss -- of course, on equal terms -- further cruises and long-term naval
  
   presence far away from home; Надежду на дальнейшее наращивание
  
   вооружений выразил уходящий на покой генеральный секретарь НАТО...
  
   -- A hope of further arms build-up was voiced by... the retiring NATO
  
   Secretary General.
  
   Сходные трансформации происходят и в тех случаях, когда в русском
  
   языке используются неопределенно-личные формы глагола с косвенным
  
   дополнением в начальной позиции: Американцам внушают, что система
  
   СОИ позволит избавиться от ядерного оружия -- Americans have been
  
   led to believe that the SDI System would make it possible to get rid of
  
   nuclear arms.
  
   Как в английском, так и в русском языке для темы характерна
  
   начальная позиция в предложении. Однако тема и рема, как известно,
  
   далеко не всегда совпадают с грамматическими подлежащим и сказуемым.
  
   Особенно часто это имеет место в русском языке, где при
  
   инвертированном порядке слов любой второстепенный член может быть
  
   выдвинут в начальное положение, если по замыслу говорящего он должен
  
   стать исходным пунктом сообщения, т.е. темой. В английском же языке,
  
   где порядок слов в предложении связан более жесткими ограничениями,
  
   значительно чаще возникает необходимость в использовании
  
   синтаксических конструкций, в которых тема является подлежащим.
  
   Существенную роль среди причин трансформаций играют стилистические
  
   мотивы. Так, например, отражение в переводе значений, передаваемых в
  
   оригинале аффиксами, иногда оказывается в первую очередь связанным с
  
   экспрессивно-стилистическими факторами: -- Как? И ты тут князь? Все в
  
   штиблетишках, э-эх! (Достоевский) -- 'Good Lord, you're here too,
  
   Prince? Still in your silly gaiters? Ugh' Здесь прилагательное silly с его
  
   смысловыми компонентами 'нелепый', 'жалкий', ' ничтожный' хорошо
  
   передает уничижительную коннотацию русского суффикса. Так
  
   экспрессивный эффект, создаваемый в оригинале с помощью
  
   морфологического средства, достигается в переводе с помощью
  
   лексического средства.
  
   Поиски экспрессивного эквивалента нередко приводят к транс-
  
   122
  
   формациям, в которых экспрессивно окрашенная лексика
  
   приравнивается к экспрессивно окрашенной фразеологии: Colonel
  
   Heavytop took off three bottles of that you sent me down under his belt
  
   (Thackeray) -- "Полковник Хевитоп вылакал три бутылки из тех, что вы
  
   послали мне прошлый раз"; Then the report would come -- the new
  
   governess is a rare manager. Sir Pitt be very sweet on her (Idem) -- "Затем
  
   поступило донесение: Новая гувернантка на редкость дотошная особа.
  
   Сэр Питт в ней души не чает".
  
   В первом примере отрицательная коннотация объединяет
  
   фразеологизмы take off under one's belt и глагол вылакать,
  
   сопровождаемый в "Толковом словаре русского языка" под ред. Д.Н.
  
   Ушакова пометой презрит. Во втором -- фразеологизм души не чаять
  
   передает одновременно и экспрессивную, и функционально-
  
   стилистическую (разговорную) коннотацию прилагательного sweet (в
  
   выражении to be sweet on smb.).
  
   В этом весьма разнообразном репертуаре преобразований
  
   выделяются следующие категории: замена одних морфологических
  
   средств другими, замена морфологических средств синтаксическими,
  
   замена одних синтаксических средств другими и, наконец, замена
  
   морфологических и синтаксических средств лексическими и
  
   фразеологическими.
  
   Некоторые операции ограничены одним уровнем языковой
  
   структуры. Сюда относятся, в частности, такие соответствия, как живя
  
   в деревне... -- living in the country..., вставая на рассвете... -- on getting
  
   up at daybreak... Подобные трансформации можно назвать
  
   одноуровневыми. В других случаях переводческая операция выходит за
  
   пределы исходного уровня. Так, для передачи смысла образованного
  
   Тэккереем сложного слова Vanity-fairian потребовалось словосочетание
  
   посетитель ярмарки тщеславия, для передачи морфологически
  
   выраженной коннотации слова штиблетишки потребовалось
  
   лексическое средство -- silly gaiters, фразеологизм take off under one's
  
   belt был передан приставочным глаголом вылакать. Эту группу
  
   трансформаций следует отнести к межуровневым.
  
   МОТИВЫ И ТИПЫ ПЕРЕВОДЧЕСКИХ ТРАНСФОРМАЦИЙ НА
  
   РЕФЕРЕНЦИАЛЬНОМ ПОДУРОВНЕ СЕМАНТИЧЕСКОЙ
  
   ЭКВИВАЛЕНТНОСТИ
  
   Характеризуя денотативный аспект языковых значений, связанный с
  
   отношением единиц системы языка к внешнему миру, A.B. Бондарко
  
   справедливо отмечает, что "с каждой формой связана особая
  
   семантическая интерпретация (способ представления) мыслительного
  
   содержания" [Бондарко, 1986, 14]. Вопрос о различных способах
  
   семантической интерпретации внеязыкового содержания ставился еще в
  
   трудах В. Гумбольдта и A.A. Потебни в связи с внутренней формой
  
   слова, т.е. с признаком, лежащим в основе номинации. A.B. Бондарко
  
   включает в понятие семантической интерпретации мыслительного
  
   содержания следующие аспекты: 1) избирательность по отношению к
  
   явлениям внеязыкового мира, отражаемым в сознании людей; 2)
  
   модификации понятийной основы содержания в исторически
  
   сложившихся значениях
  
   123
  
  
  
  
  
  
  
   формациям, в которых экспрессивно окрашенная лексика
  
   приравнивается к экспрессивно окрашенной фразеологии: Colonel
  
   Heavytop took off three bottles of that you sent me down under his belt
  
   (Thackeray) -- "Полковник Хевитоп вылакал три бутылки из тех, что вы
  
   послали мне прошлый раз"; Then the report would come -- the new
  
   governess is a rare manager. Sir Pitt be very sweet on her (Idem) -- "Затем
  
   поступило донесение: Новая гувернантка на редкость дотошная особа.
  
   Сэр Питт в ней души не чает".
  
   В первом примере отрицательная коннотация объединяет
  
   фразеологизмы take off under one's belt и глагол вылакать,
  
   сопровождаемый в "Толковом словаре русского языка" под ред. Д.Н.
  
   Ушакова пометой презрит. Во втором -- фразеологизм души не чаять
  
   передает одновременно и экспрессивную, и функционально-
  
   стилистическую (разговорную) коннотацию прилагательного sweet (в
  
   выражении to be sweet on smb.).
  
   В этом весьма разнообразном репертуаре преобразований
  
   выделяются следующие категории: замена одних морфологических
  
   средств другими, замена морфологических средств синтаксическими,
  
   замена одних синтаксических средств другими и, наконец, замена
  
   морфологических и синтаксических средств лексическими и
  
   фразеологическими.
  
   Некоторые операции ограничены одним уровнем языковой
  
   структуры. Сюда относятся, в частности, такие соответствия, как живя
  
   в деревне... -- living in the country..., вставая на рассвете... -- on getting
  
   up at daybreak... Подобные трансформации можно назвать
  
   одноуровневыми. В других случаях переводческая операция выходит за
  
   пределы исходного уровня. Так, для передачи смысла образованного
  
   Тэккереем сложного слова Vanity-fairian потребовалось словосочетание
  
   посетитель ярмарки тщеславия, для передачи морфологически
  
   выраженной коннотации слова штиблетишки потребовалось
  
   лексическое средство -- silly gaiters, фразеологизм take off under one's
  
   belt был передан приставочным глаголом вылакать. Эту группу
  
   трансформаций следует отнести к межуровневым.
  
   МОТИВЫ И ТИПЫ ПЕРЕВОДЧЕСКИХ ТРАНСФОРМАЦИЙ НА
  
   РЕФЕРЕНЦИАЛЬНОМ ПОДУРОВНЕ СЕМАНТИЧЕСКОЙ
  
   ЭКВИВАЛЕНТНОСТИ
  
   Характеризуя денотативный аспект языковых значений, связанный с
  
   отношением единиц системы языка к внешнему миру, A.B. Бондарко
  
   справедливо отмечает, что "с каждой формой связана особая
  
   семантическая интерпретация (способ представления) мыслительного
  
   содержания" [Бондарко, 1986, 14]. Вопрос о различных способах
  
   семантической интерпретации внеязыкового содержания ставился еще в
  
   трудах В. Гумбольдта и A.A. Потебни в связи с внутренней формой
  
   слова, т.е. с признаком, лежащим в основе номинации. A.B. Бондарко
  
   включает в понятие семантической интерпретации мыслительного
  
   содержания следующие аспекты: 1) избирательность по отношению к
  
   явлениям внеязыкового мира, отражаемым в сознании людей; 2)
  
   модификации понятийной основы содержания в исторически
  
   сложившихся значениях
  
   123
  
   языковых единиц; 3) сочетания денотативных и коннотативных
  
   элементов значений; 4) различие дискретного и недискретного
  
   представления мыслительного содержания; 5) сочетание
  
   эксплицитных и имплицитных содержательных элементов; 6)
  
   конкретно-языковые проявления семантической категоризации
  
   (вариативности).
  
   Указанные аспекты языковой семантической интерпретации
  
   мыслительного содержания рассматриваются A.B. Бондарко в связи с
  
   анализом семантики предела на материале русского языка. Однако
  
   думается, что предлагаемые им принципы семантического анализа
  
   внутрисистемных отношений, основанного на сопоставлении форм
  
   одного и того же языка, во многом применимы к изучению
  
   межсистемных отношений и к проявлениям этих отношений в
  
   процессе перевода. Так, например, основной причиной трансформаций
  
   на референциальном подуровне семантической эквивалентности, т.е.
  
   трансформаций, влекущих за собой известные модификации
  
   семантической структуры высказывания, является то, что A.B.
  
   Бондарко характеризует как избирательность языка по отношению к
  
   явлениям внеязыкового мира.
  
   Сказанное относится, разумеется, не только к лексическим системам
  
   двух языков, но и к их грамматическим системам, также отражающим
  
   выделение различных признаков и различное членение внеязыковой
  
   действительности. В различиях исторически сложившихся грамматических
  
   значений находят свое проявление те модификации понятийной основы
  
   содержания, которые являются одним аспектом семантической
  
   интерпретации внеязыковой действительности. В качестве примера
  
   можно привести видовые формы английского и русского языков --
  
   оппозицию форм длительного и недлительного вида, основанную на
  
   характеристике действия в его течении и развитии или в отвлечении
  
   от этого признака [Смирницкий, 1959, 322] и оппозицию форм сов. и
  
   несов. вида, основанную на наличии или отсутствии такого признака,
  
   как достижение предела действия, устранение представления о его
  
   длительности [Виноградов, 1947, 497]. Несводимость этих двух
  
   различных способов членения действительности друг к другу требует в
  
   отдельных случаях использования лексических компенсирующих
  
   средств при переводе текстов, в которых видовые формы одного из
  
   языков противопоставляются друг другу. Вспомним известный пример,
  
   приводимый Дж. Кэтфордом: Что же делал Бельтов в продолжение этих
  
   десяти лет? Все или почти все. Что он сделал? Ничего или почти ничего
  
   (Герцен) -- What did Beltov do during these ten years? Everything, or
  
   almost everything. What did he achieve? Nothing, or almost nothing
  
   [Catford, 1965,75].
  
   Как отмечалось выше, избирательность языков в отношении
  
   признаков, извлекаемых из внеязыкового мира, находит свое
  
   воплощение во внутренней форме слов. Так, растение, которое по-
  
   английски называется tumbleweed (т.е. 'падающая или опрокидывающаяся
  
   трава'), по-русски называется перекати-поле, бабочка leopard moth --
  
   древесница, цветок snowdrop -- подснежник. Ср. также внутреннюю
  
   форму следующих русских слов и их английских эквивалентов: подсвечник
  
   -- candlestick, охотничья собака -- gun dog, собака-поводырь --
  
   124
  
   seemg-eye dog, дикое яблоко -- crab-apple. Яркие расхождения
  
   обнаруживаются и во внутренней форме, основанной на вторичной
  
   номинации. Так, рисунок на ткани, который по-русски называется елочкой,
  
   по-английски называется herrmg-bone (pattern): Он носит зеленый
  
   пиджак в елочку -- Не wears a green herring-bone jacket. Яичнице-
  
   глазунье в американском варианте английского языка соответствует eggs
  
   sunny side up. Немало расхождений во внутренней форме, основанных на
  
   вторичной номинации, наблюдается в технической терминологии. Ср.
  
   нажимной стакан -- pressure sleeve, зажимная губка -- gripping jaw,
  
   кабельная жила -- cable соrе, палец прицепного шатуна -- wrist pin, щека
  
   блока -- pulley face, стыковка (космических кораблей) -- docking.
  
   Избирательность по отношению к признакам явлений внешнего
  
   мира сказывается не только на внутренней форме слов, но и на
  
   способах семантической интерпретации действительности в рамках
  
   высказывания: Pressure from without needs to be redoubled in the coming
  
   weeks agamst that smister prospect as well -- В течение ближайших недель
  
   необходимо усилить нажим извне, чтобы сорвать и эти зловещие планы.
  
   Здесь ситуация в переводе отражается с помощью близких, логически
  
   связанных, но не всегда идентичных признаков (вместо prospect
  
   'перспектива' -- планы, вместо pressure agamst prospects --нажим...
  
   чтобы сорвать эти планы).
  
   В некоторых случаях' речь идет о семантических сдвигах,
  
   определяемых данным конкретным контекстом. Иногда же в основе
  
   семантических трансформаций лежат специфичные для данных языков,
  
   регулярно в них используемые способы представления мыслительного
  
   содержания. Так, например, в английском языке формы длительного вида
  
   глагола be используются для обозначений действий и поведения, а не
  
   внутреннего состояния или чувств. Этим объясняется то, что в
  
   английском языке вполне приемлемы такие фразы, как I`m being careful
  
   -- Я веду себя скромно; You're being annoying -- Вы меня
  
   раздражаете, но не *I`m being happy или *She's being tired [Swan, 1984,
  
   96].
  
   Семантические трансформации на референциальном подуровне нередко
  
   восходят к расхождениям в структуре семантических полей. Так, в
  
   семантическом поле родства в русском языке в основу группировки
  
   понятий положены следующие признаки а) пол (сын, дочь, брат, сестра
  
   и т.д.), б) родство по восходящей линии (отец, мать, дед, бабка и т.д.), в)
  
   родство по нисходящей линии (сын, дочь, внук, внучка), г) родство по
  
   боковой линии (брат, сестра) и др. Эти же признаки образуют
  
   структуру соответствующего семантического поля в английском языке.
  
   Однако различие между ними сводится к степени дифференциации. И в том
  
   и в другом поле присутствует признак "родство по браку". Однако в
  
   русском языке этот признак в свою очередь дифференцируется по
  
   следующим направлениям: а) по линии жены и по линии мужа (отец жены
  
   -- тесть, мать жены -- теща, отец мужа -- свекор, мать жены --
  
   свекровь), б) по линии сына или замужней дочери, в) для отца или для
  
   матери мужа (сноха -- жена сына для его отца, невестка -- жена сына для
  
   его матери, зять -- муж дочери). В английском языке
  
   125
  
   эти дополнительные дифференциальные признаки нейтрализуются.
  
   Поэтому англ. father-in-law -- это и 'тесть', и 'свекор', mother-in-law -- и
  
   'теща', и 'свекровь', daughter-in-law -- и 'сноха', и 'невестка'.
  
   Отсюда возникает необходимость в генерализации при переводе на
  
   английский язык и в конкретизации при переводе на русский: Зятек
  
   тестюшку ублажает (Даль) -- The son-in-law tries to please bis father-inlaw;
  
   My mother-in-law is a domineering person -- Моя свекровь --
  
   властный человек.
  
   Подобно тому как грамматические лакуны часто влекут за собой
  
   структурные трансформации при переводе, лексические лакуны вызывают
  
   необходимость в лексико-семантических трансформациях. Рассмотрим
  
   следующие примеры: Дома все состоит в моей воле, только отец, по
  
   обыкновению, дурачится. Но ведь это совершенный безобразник сделался
  
   (Достоевский) -- At home what I say is law. Only father is playing the fool
  
   as usual, but then he's been behaving utterly disgracefully for some time...
  
   Ср. другой перевод: Father's making quite a fool of himself as usual, and
  
   has become quite a reprobate.
  
   К числу лексических лакун относятся также рус. чудак, чудачка, см.,
  
   например:
  
   Оба переводчика пошли по пути передачи этой безэквивалентной
  
   лексической единицы путем выделения тех семантических признаков,
  
   которые, по их мнению, наиболее существенны для данной ситуации. И в
  
   том и в другом случае налицо семантический сдвиг. С точки зрения
  
   передачи экспрессивной коннотации второй перевод, по-видимому, ближе
  
   к оригиналу (в первом -- отрицательная коннотация чрезмерно усилена).
  
   Данный пример свидетельствует о важности учета при переводе такого
  
   аспекта семантической информации, как соотношение денотативных и
  
   коннотативных элементов содержания.
  
   К числу лексических лакун относятся также рус. чудак, чудачка, см.,
  
   например:
  
   Лизавета Прокофьевна становилась с каждым днем все капризнее и
  
   нетерпеливее, стала даже какая-то чудачка (Достоевский) -- Mrs.
  
   Yepanchina was growing more capricious and impatient every year; indeed
  
   she was becoming quite an eccentric person.
  
   В словаре под ред. Д. Н. Ушакова значение слова чудак раскрывается как
  
   'странный, чудной (т.е. 'необычный, заставляющий дивиться') человек'.
  
   Это значение частично перекрещивается со значением англ. eccentric
  
   ('peculiar, strange'), хотя полного тождества здесь нет: peculiar означает
  
   'странность, вызывающую тревогу'. Думается, однако, что, несмотря на
  
   известную семантическую модификацию, перевод достаточно адекватно
  
   передает релевантные компоненты исходного смысла.
  
   Отсутствие того или иного элемента в лексической системе одного из
  
   языков не является препятствием для переводимости -- ведь перевод
  
   осуществляется не на уровне отдельных языковых единиц, а на уровне
  
   смысла высказывания и смысла текста. В масштабах высказывания
  
   часто возникает возможность использования для передачи тождественного
  
   смысла другой лексической единицы, связанной с первой теми или
  
   иными системными отношениями. Вспомним известный пример
  
   126
  
   семантической лакуны, приводимый Я.И. Рецкером. В английском языке
  
   существует антонимическая пара inferiority -- superiority, из которой
  
   первое слово не имеет однословного соответствия в русском языке.
  
   Вместе с тем в переводе оказывается возможным передать эту
  
   безэквивалентную единицу через ее антоним (об антонимическом переводе
  
   подробнее см. ниже): The adoption of the defensive does not necessarily
  
   mean weakness or inferiority of our troops -- Переход к обороне не
  
   обязательно означает слабость наших войск или превосходство противника
  
   [Рецкер, 1974, 49].
  
   Иногда побудительной причиной трансформаций служат расхождения в
  
   семантической интерпретации, которые сводятся к дискретному или
  
   недискретному представлению мыслительного содержания. В качестве
  
   примера можно сослаться на семантические поля терминов
  
   цветообозначения, структура которых в русском и английском языках
  
   далеко не тождественна. Так, например, участок цветового спектра,
  
   охватываемый термином "purple" в английском языке, представляет собой
  
   continuum, простирающийся от красного до синего цвета. Так, словарь
  
   "Random thouse" определяет этот цвет как any colour intermediate
  
   between red and blue. В русском языке этот сегмент спектра представлен
  
   как совокупность дискретных цветообозначений: фиолетовый, лиловый,
  
   пурпурный, багровый.
  
   Одним из основных факторов, влияющих на семантические
  
   трансформации, является сочетаемость. Последняя нередко принимает
  
   форму так называемого семантического согласования, определяемого В.Г.
  
   Гаком как наличие одного и того же семантического компонента в двух
  
   членах синтагмы и являющегося формальным средством организации
  
   высказывания [Гак, 1977, 25]. Ср., например: In the mornings again Cora
  
   would stand at the open door of her cabin, brushing her grey hair with a slow
  
   brush (Bradbury) -- "И по утрам Кора вновь стояла у открытой двери лачуги,
  
   медленно расчесывая свои седые волосы". В данном случае ярко выступает
  
   подмеченная В. Г. Гаком черта семантического согласования --
  
   избыточность: дублирование семы "расчесывать" в глаголе brush и в
  
   существительном brush 'приспособление для расчесывания волос'. Такой
  
   способ построения высказывания чужд нормам русского языка, и поэтому
  
   избыточность (дублирование сем) в переводе снимается и оборот with a
  
   slow brush передается наречием медленно.
  
   Нормы семантического согласования лежат в основе преобразований и
  
   в следующем примере: ...густолиственные кусты, растущие в их глубоких
  
   трещинах, при малейшем дыхании ветра осыпали нас серебряным
  
   дождем (Лермонтов) -- The dense foliage of the bushes growing in the deep
  
   crevices of the cliffs showered a silvery rain upon us at the slightest breath of
  
   wind.
  
   В русском языке глагол сыпать, от которого образован приставочный
  
   глагол осыпать, означает 'заставлять падать что-н. сыпучее или какие-н.
  
   мельчайшие частицы' ("Толковый словарь русского языка" под ред. Д.Н.
  
   Ушакова). Поэтому по-русски отмеченными фразами являются, с одной
  
   стороны, сыпать зерно в мешок, сыпать сахарный песок и, с другой--
  
   "Деревья... при каждом налете ветра сыпали с
  
   127
  
   себя брызги" (Чехов). Оксфордский русско-английский словарь
  
   переводит рус. осыпать как strew (with), shower (on). Ho strew означает
  
   'разбрасывать', 'рассыпать по поверхности' и обычно иллюстрируется
  
   такими примерами, как strew sand over the floor, strew seeds over the
  
   earth, flowers strewed the path и т.п. В то же время в семантике глагола
  
   shower содержится сема "дождь" (см. его определение в словаре
  
   [Longman, 1978]: to rain or pour down in showers). Таким образом, фраза
  
   the bushes showered a silvery rain upon us отвечает признакам
  
   семантического согласования.
  
   Так же как и на подуровне компонентной эквивалентности, на
  
   подуровне референциальной эквивалентности в число факторов,
  
   детерминирующих переводческие трансформации, входит
  
   коммуникативная структура высказывания ("актуальное членение
  
   предложения"). В предыдущем разделе мы касались этой проблемы в
  
   связи с трансформацией типа "актив--пассив" инвертированных
  
   русских предложений, тема которых, занимающая начальную позицию,
  
   выражена прямым или косвенным дополнением. В данном разделе речь
  
   пойдет о сходных предложениях, начинающихся с темы-обстоятельства.
  
   В' английском языке фиксированный порядок слов, как уже отмечалось
  
   выше, не допускает столь же широкого и свободного использования
  
   инверсии для выделения темы и ремы, если не считать некоторых
  
   стилистически и семантически ограниченных случаев типа: Over the
  
   liquor shelves hangs a row of wooden tablets in which the names of Irish
  
   cities and provinces are carved -- Над уставленными бутылками полками
  
   висят дощечки, на которых выгравированы названия ирландских городов
  
   и провинций.
  
   В других случаях более жесткий порядок следования компонентов
  
   высказывания в английском языке компенсируется более широкой
  
   сочетаемостью существительных, выступающих в роли подлежащего, с
  
   глаголами, используемыми в качестве сказуемого: In 1961 an airliner
  
   crash in Illinois killed seventy-eight persons; Bad weather brought Concorde
  
   002 down on a sudden visit to London's Heathrow airport yesterday;The split
  
   in the Democratic Party elected Lincoln. Сохранение в переводе той же
  
   семантико-синтаксической структуры невозможно. Ведь по-русски
  
   "катастрофа убила людей", "погода посадила самолет" и "раскол избрал
  
   президента" неотмеченные фразы. Субъектом предикатов, означающих
  
   активное действие, могут быть существительные других семантических
  
   классов, обозначающие не причину действия, а его агенса (ср. Охотник
  
   убил медведя, Летчик посадил самолет, Народ избрал депутатов).
  
   Ввиду невозможности сохранения структуры исходного
  
   высказывания в переводе используется трансформация, в результате
  
   которой глагол заменяется его конверсивами (bring down -- совершить
  
   посадку, elect -- прийти к власти, kill -- погибнуть), а подлежащее
  
   преобразуется в обстоятельство причины: В 1961 году в результате
  
   авиационной катастрофы в штате Иллинойс погибло семьдесят
  
   восемь человек; Вчера из-за нелетной погоды самолет Конкорд-002
  
   внезапно совершил посадку в лондонском аэропорту Хитроу;
  
   Благодаря расколу в демократической партии к власти пришел
  
   Линкольн.
  
   128
  
   Сходным преобразованиям подвергаются и фразы, в которых в
  
   начальной позиции находится тема-подлежащее со значением места,
  
   способа действия и др.: В эту минуту я встретил ее глаза, в них бегали
  
   слезы... (Лермонтов) -- At that moment our eyes met, and I saw that hers
  
   swam with tears; No amount of cover-up rationalizing, alibiing or ducking
  
   will avoid the inevitable day of reckoning -- Никакими уловками,
  
   оправданиями и увертками не удастся избежать неминуемой расплаты.
  
   Здесь расхождения в конкретно-языковых проявлениях одной и той же
  
   категории ("актуального членения") во взаимодействии с другим фактором
  
   (расхождениями в сочетаемости) вызывают необходимость в указанных
  
   трансформациях.
  
   Наконец, так же как и при обеспечении компонентной эквивалентности,
  
   здесь действует и функционально-стилистический фактор. Так, сохранение
  
   инверсии в предложениях типа Over the liquor shelves hangs a row of
  
   wooden tablets... (см. выше) характерно для перевода художественного
  
   текста; преобразование темы-подлежащего в тему-обстоятельство при
  
   переводе предложений типа Bad weather brought Concorde-002 down...
  
   часто имеет место при переводе газетного текста.
  
   Воздействие перечисленных факторов на переводческие трансформации
  
   обычно не носит характера жесткой детерминации. Лишь в отдельных
  
   случаях переводчик сталкивается с ситуативно детерминированными
  
   устойчивыми речевыми формулами, сужающими его выбор, а порой даже
  
   делающими его однозначным. Так, председатель-американец, открывая
  
   заседание, скажет: "I call the meeting to order" или "The meeting will, please,
  
   come to order", тогда как русский использует устойчивую формулу:
  
   "Объявляю заседание открытым". В разговоре по междугородному
  
   телефону телефонистка предупредит вас: "Не вешайте трубку".
  
   Английские эквиваленты этой фразы -- "Hold on" или "Hold the line."
  
   Английская предупредительная надпись на свежеокрашенной скамейке --
  
   "Wet pain". В той же ситуации у нас используется надпись "Осторожно,
  
   окрашено".
  
   Во всех этих случаях выбор признаков, характеризующих данную
  
   предметную ситуацию, осуществляется в соответствии с узусом,
  
   устанавливающим относительно жесткие правила для данного
  
   коммуникативного акта. В обычных же случаях мы можем говорить лишь о
  
   некоторых вероятностных закономерностях или, вернее, предпочтениях,
  
   детерминируемых лексико-семантическими, коммуникативными,
  
   стилистическими и другими названными выше факторами.
  
   Ниже будут рассмотрены некоторые типовые переводческие
  
   трансформации, характерные для референциального подуровня
  
   семантической эквивалентности. Прежде всего, следует отметить, что эти
  
   трансформации, характеризующиеся теми или иными модификациями
  
   семантической структуры высказывания, распадаются на два основных типа:
  
   лексические и лексико-синтаксические. Первые отличаются тем, что в них
  
   модификациям подвергаются отдельные лексические единицы, тогда как
  
   вторые требуют одновременных модификаций в лексико-семантической и
  
   синтаксической структурах высказывания. Начнем с семантических
  
   трансформаций, затрагивающих отдельные лексические единицы.
  
   9.3ак.311 129
  
   Выше, отмечая условность термина "трансформация" применительно к
  
   переводу, мы отмечали, что фактически речь идет об определенных
  
   отношениях между исходными и конечными формами. Поэтому для
  
   дифференциации различных видов семантических трансформаций удобно
  
   воспользоваться традиционной схемой семантических отношений принятой
  
   в семасиологии, где различаются гипонимические, гиперонимические,
  
   метонимические и метафорические отношения.
  
   В основе трансформаций, построенных на гипонимических и
  
   гиперонимических отношениях, лежит известная семантическая
  
   закономерность, согласно которой для обозначения одного и того же
  
   объекта могут быть использованы языковые единицы более узкого,
  
   конкретного значения (гипонимы) и единицы более широкого,
  
   абстрактного значения (гиперонимы), например: Old birds are not to be
  
   caught with chaff -- Старого воробья на мякине не проведешь.
  
   Семантические трансформации, входящие в группу, характеризуемую
  
   отношениями между гипонимами и гиперонимами, различаются по
  
   направлению. Так, в приведенном выше примере наблюдается замена
  
   гиперонима гипонимом (old bird -- 'старый воробей'). Такого рода
  
   трансформацию мы назовем гипонимической. В переводческой
  
   литературе для обозначения этого типа трансформаций используются
  
   также термины "конкретизация" и "сужение". Трансформацию
  
   противоположного направления (от гипонима к гиперониму) назовем
  
   гиперонимической. Ср., например, один из возможных вариантов перевода
  
   русской поговорки "яблоко от яблони недалеко падает" -- as the tree, so
  
   the fruit.
  
   Наконец, наряду с двумя указанными вертикальными направлениями
  
   (от гиперонима к гипониму и от гипонима к гиперониму) в пределах
  
   гиперо-гипонимической группы возможны трансформации и в
  
   горизонтальной плоскости -- от одного гипонима к другому, мы назовем
  
   их интергипонимическими. Ср., например, перевод русского выражения
  
   морской волк английским sea-dog. Такого рода преобразования
  
   называются также "смещением", т.е. переходом от одного видового
  
   понятия (А) к другому (В) внутри общего родового понятия [Гак, 1977, 31].
  
   Одним из частых мотивов гипонимических и гиперонимических
  
   трансформаций является наличие в одном из контактирующих друг с
  
   другом в процессе перевода языков так называемых широкозначных
  
   слов, т.е. слов с широким, недифференцированным значением,
  
   имеющих, как правило, целый ряд иноязычных соответствий,
  
   обозначающих более конкретные, частные понятия. Так, в английском
  
   языке важную роль в смысловой структуре высказывания играют
  
   широкозначные глаголы get, take, give, have, make, do.
  
   Общее широкое значение, которое объединяет глаголы иметь, с.
  
   одной стороны, и брать, получать, давать, принимать -- с другой,
  
   определяется О.Н.Селиверстовой как объединение признаков
  
   пространственности и посессивности или " включения у в сферу посессивности
  
   х". Отмечая различия между русскими и английскими глаголами,
  
   охватываемыми этим общим признаком, О.Н.Селиверстова выделяет
  
   различия, связанные с диапазоном употребления, и сочетаемостные
  
   ограни-
  
   130
  
   чения, с одной стороны, и различия в принятом в данном языковом
  
   коллективе осмыслении денотативных ситуаций -- с другой
  
   [Селиверстова, 1982, 30--33]. Так, английские глаголы have, take, get, give
  
   в значениях 'принимать' или 'давать еду или питье' заменяются в переводах
  
   глаголами более конкретного значения, т.е. подвергаются гипонимической
  
   трансформации. При этом выбор конкретного глагола в русском языке
  
   определяется правилами семантического согласования (см. выше): Give
  
   me a little wine if you please, ту dear Miss Briggs, and let us be friends
  
   (Thackerey) -- "Пожалуйста, налейте мне немного вина, дорогая мисс
  
   Бриге, и давайте будем друзьями"; Get me some coffee (Hemingway) --
  
   "Свари мне кофе".
  
   В этих примерах выбор глагола детерминирован прямым дополнением
  
   (вино -- налить, кофе -- сварить). В других случаях (например, когда
  
   дополнение выражено местоимением, недостаточно точно указывающим на
  
   характер денотата) для нахождения соответствия широкозначному глаголу
  
   необходим более широкий контекст:
  
   'Are you hungry?' I asked him.
  
   'No', he said. 'You know I couldn't eat, Harry!'
  
   'All right',1 told him. 'You can have one'(Hemingway) --
  
   " -- Ты голоден? -- спросил я его.
  
   -- Нет, -- сказал он, -- ты же знаешь, что я так не могу есть, Гарри.
  
   -- Ладно, -- сказал я ему. -- Глотни разок".
  
   Иногда переводчик предлагает читателю два варианта конкретизации
  
   смысла широкозначного глагола: 'Will you like to take anything? (Thackeray)
  
   --Не угодно ли чего-нибудь выпить или закусить?"
  
   Сходные закономерности наблюдаются и при переводе на русский язык
  
   широкозначных make и do, конкретизация которых также определяется
  
   семантическим согласованием с дополнением: '... Make coffee, if you want'
  
   (Hemingway) -- "... Можете сварить кофе, если хотите"; 'Are you writing
  
   a new book?' -- 'Yes. About half done' (Idem) -- " -- А вы пишете новую
  
   книгу? -- Да, наполовину уже написал".
  
   Несколько иной процесс наблюдается при переводе с русского языка на
  
   английский существительного вещь. Среди многочисленных значений
  
   этого слова широкозначным является, в частности, то, за которым
  
   закреплена форма мн. числа. Это значение может быть определено как
  
   'движимое имущество'. Оно охватывает такие денотаты, как пожитки,
  
   одежда, платье, багаж. Именно последний денотат актуален для
  
   следующего отрывка из лермонтовского "Героя нашего времени":
  
   -- Вы, вероятно, едете в Ставрополь?
  
   -- Так-с точно, с казенными вещами --
  
   "I suppose you are going to Stavropol?"
  
   "Yes, Sir, I am... with some government baggage."
  
   В ряде случаев техника гипонимических и гиперонимических
  
   трансформаций сводится к добавлению или к опущению
  
   дифференциальной семы, т.е. семы, отличающей значение исходной
  
   единицы от ее иноязычного эквивалента. При добавлении семы
  
   происходит конкретизация значения (сужение), а при опущении --
  
   генерализация (расширение): And then comes the father who has nothing to
  
   do but
  
   131
  
   pet them and steals their affection from her (Shaw) --"А потом является
  
   отец, который только баловал и портил их, и отнимает у k нее любовь
  
   детей". Здесь глагол отнимать включает общую ceму, ("архисему") двух
  
   глаголов -- англ, steal и рус. "отнимать";,! Если отнимать значит
  
   "лишать чего-л." то steal 'красть' означает" "лишать незаконно, тайком".
  
   Таким образом, "незаконно", "тайком" --4 это дифференциальные семы,
  
   различающие данные слова, семы, которые могут нейтрализоваться в
  
   переводе, что приводит к расширению значения исходной единицы.
  
   Побудительным мотивом трансформации являются сочетаемостные
  
   ограничения.
  
   Гиперонимические трансформации представляют собой нередкое
  
   явление при переводе высказываний, содержащих приставочные глаголы:
  
   Наконец, с хор загремела мазурка (Лермонтов) -- Finally the mazurka
  
   started. Оба глагола (загреметь и Start) содержат сему начинательности. В
  
   то же время в русском глаголе эта сема сочетается с другими,
  
   означающими 'производить громкий звук, звучать, грохотать громко,
  
   резко'. В переводе сохраняется лишь сема начинательности как наиболее
  
   существенная для данного контекста.
  
   Ср. аналогичный пример гипонимической трансформации при переводе
  
   с английского языка на русский: The turkey carpet has rolled itself up and
  
   retired sulkily under the sideboard... (Thackeray) -"Турецкий ковер сам
  
   скатался и смиренно уполз под буфет". Здесь архисема удаления
  
   воплощена в английском глаголе retire. В русском варианте к ней
  
   добавляется дифференциальная сема "ползком", связанная с
  
   используемым автором стилистическим приемом -- прозопопеей, т.е.
  
   приписыванием неодушевленным предметам свойств и признаков
  
   одушевленных.
  
   Наконец, порой сохранение всех сем, содержащихся в исходной
  
   единице, при переводе может оказаться ненужным, поскольку широкий
  
   контекст делает его избыточным:-- Ни за что не покажусь княжне, пока не
  
   готов будет мой мундир (Лермонтов) -- 'I wouldn't show myself to the
  
   Princess for anything until my new uniform is ready.'
  
   В "Толковом словаре русского языка" под ред. Д.Н. Ушакова мундир
  
   определяется как военная или гражданская форменная парадная одежда
  
   с золотым или серебряным шитьем. Этому определению соответствует и
  
   перевод данного слова в "Oxford Russian-English Dictionary": full-dress
  
   uniform. Таким образом, в приведенном выше примере опущен признак
  
   "парадный". Однако если включить этот признак в перевод (I wouldn't
  
   show myself... until my new full-dress uniform is ready), то у читателя
  
   может сложиться впечатление, что Грушницкий не может явиться к
  
   княжне Мэри, пока у него нет именно парадной одежды. На самом же
  
   деле, как это следует из контекста, речь идет о том, что Грушницкому,
  
   произведенному в офицерский чин, не терпится появиться перед княжной
  
   в офицерской форме. Именно этот смысл вытекает из контекста и не
  
   нуждается в дальнейших уточнениях.
  
   Интергипонимические трансформации нередко оказываются
  
   обусловленными ассоциативными связями того или иного слова в данной
  
   132
  
   культуре. Они нередко находят свое проявление в этнических стереотипах,
  
   получающих свое воплощение во фразеологии. Ср., например, английский
  
   фразеологизм to take French leave "уйти без прощания, незаметно',
  
   соответствующий фр. partir a l'anglaise "уйти по-английски'. Ср. также
  
   фразеологизм Dutch treat "угощение, оплаченное каждым участником,
  
   складчина, "немецкий счет": 'Will you have lunch with me?' 'Sure, but I don't
  
   want you to spend your money on me. Well go Dutch treat' (O'Hara) -- " --
  
   Вы со мной позавтракаете?
  
   -- Но я не хочу, чтобы вы на меня тратились. Будем завтракать на
  
   немецкий счет".
  
   Иногда интергипонимические отношения возникают на основе
  
   контекстуальных связей. Ср. следующий пример приравнивания рус.
  
   мокрая курица 'безвольный, бесхарактерный человек' и англ, goose
  
   'глупый, простофиля': Все они теперь у меня такие, даже эта мокрая
  
   курица Александра (Достоевский) -- They're all like that now, even that
  
   silly goose Alexandra.
  
   Следующая группа трансформаций относится к категории
  
   метонимических. Как известно, метонимией называется троп, состоящий
  
   в том, что вместо названия одного предмета дается название другого,
  
   находящегося с первым в отношении "ассоциации по смежности".
  
   Именно эта ассоциация (т.е. отношения процесса и результата,
  
   материала и изделия, предметов, объединенных пространственными
  
   связями, -- одно в другом, одно на другом и др.) наблюдается при
  
   метонимических трансформациях между исходной и конечной единицами.
  
   Одной из наиболее характерных является ассоциация, построенная на
  
   причинно-следственных отношениях. Ср. следующие примеры: If I took
  
   her to the Rectory, she would grow angry with us all and fly... (Thackeray) --
  
   "Если я перевезу ее к себе домой, она со всеми нами переругается и сбежит";
  
   "...Му dear Miss Sharp, do sing it."
  
   "Not now, Mr. Sedley," said Rebecca, with a sigh. "My spirits are not
  
   equal to it" (Thackeray) --
  
   " -- ...Дорогая мисс Шарж, спойте, пожалуйста.
  
   -- В другой раз, мистер Седли, -- ответила Ребекка со вздохом, -- мне
  
   сегодня не поется"; -- В воду или под нож! -- проговорил тот, наконец
  
   (Достоевский) -- 'Ву drowning or the knife', said Ragozhin at last.
  
   В первом примере английская фраза she would grow angry with us
  
   переводится русской 'она со всеми нами переругается'. Наличие тесной
  
   каузальной связи между ними делает эти фразы взаимозаменяемыми в
  
   данной ситуации. В следующем отрывке фраза Ребекки Му spirits are not
  
   equal to it 'Я не в настроении' передается с помощью логически
  
   вытекающей из нее русской фразы: "Мне сегодня не поется". И наконец, в
  
   последнем примере drowning является следствием действия,
  
   обозначаемого словами в воду ('броситься в воду' -- 'утонуть').
  
   Иногда причина и следствие как бы меняются местами. В качестве
  
   следствия выступает исходная форма, а в качестве причины -- конечная,
  
   например:
  
   133
  
   -- А не дать ли нам хозяйке покой? -- высказался Тоцкий, посматривая на
  
   Ивана Федоровича (Достоевский) -- "Shouldn't we allow the hostess to
  
   retire?" Totsky said, glancing at General Epanchin.
  
   Среди множества метонимических трансформаций, выражающих
  
   причинно-следственные отношения, значительное место занимают те, в
  
   которых исходная и конечная формы объединены отношением "процесс--
  
   результат": Inexpressible grief and pity and terror pursued him (Thackeray)
  
   -- "Невыразимая печаль, жалость и страх овладели им".
  
   При этом процесс и результат часто соотносятся друг с другом как
  
   действие и состояние: ...вот у палача одна нижняя пуговица заржавела
  
   (Достоевский) -- ...one of the buttons on the executioner's coat is rusty.
  
   Такие трансформации часто применяются, когда действие означает
  
   переход в качественно или количественно новое состояние: Воздушные
  
   налеты начались с наступлением темноты, и города один за другим
  
   погружались в темноту под вой сирен воздушной тревоги и грохот
  
   зенитных орудий -- The air raids came at dusk, and one by one the towns were
  
   blacked out as air raid sirens wailed and anti-aircratt guns went into action; С
  
   Елисейских полей доносится хриплый голос "Фигаро", которая
  
   стращает французов опасностью признания послевоенных европейских
  
   границ -- From Champs Elysees comes the scream of Le Figaro alerting the
  
   French to the danger of recognized past-war European boundaries; Рабочие
  
   требовали увеличения заработной платы и сокращения рабочей недели
  
   -- The workers insisted on higher wages and a shorter working week.
  
   Как видно из приведенных примеров, в этих преобразованиях
  
   используется широкий набор языковых средств: глагольный предикат
  
   заржаветь преобразуется в именной be rusty, активная форма
  
   погружаться в темноту -- в пассивную be blacked out, отглагольное
  
   имя признание -- в причастие recognized, отглагольные имена
  
   увеличение и сокращение -- в сравнительные формы прилагательных
  
   higher, shorter.
  
   Иногда метонимическая связь между исходным и конечным
  
   выражениями сводится к отношению между описывающими одну и ту
  
   же предметную ситуацию действием и признаком: Он извинился, говоря,
  
   что часы его уходят (Лермонтов) -- Не apologized saying that his watch
  
   was fast. Ср. также рус. опоздать и англ, be late.
  
   Нередко признак, выражаемый в английском языке связочным
  
   предикатом состояния (типа be nervous, be jealous и др.) передается в
  
   переводе на русский язык с помощью глагольного предиката, означающего
  
   проявление этого признака (нервничать, ревновать и др.). Ср. следующие
  
   примеры:
  
   U n d e r s h a f t . Alone! How fortunate.
  
   L a d y B r i t o m a r t r i s i n g . Don't be so sentimental, Andrew! (Shaw) --
  
   "Андершафт. Ты одна? Какое счастье.
  
   Леди Б р и т о м а р т (вставая). Не сентиментальничай, Эндрью".
  
   134
  
   В других случаях выражаемому в английском тексте признаку в
  
   русском соответствует действие, описываемое с помощью сочетания
  
   десемантизированного каузативного глагола и имени действия. Ср.:
  
   don't be melodramatic и не устраивай мелодраму в следующем примере:
  
   'Don't be so melodramatic, Heien.'
  
   'So I'm melodramatic, am I? Well, I'm not. I'm through with you.'
  
   'No, you're not.' (Hemingway) --
  
   " -- Не устраивай мелодраму, Эллен!
  
   -- Это я устраиваю мелодраму? Ничего подобного. Просто я ухожу
  
   от тебя.
  
   -- Нет, ты не уйдешь".
  
   В этом же отрывке признак-состояние (I'm through with you)
  
   трансформируется в наступающее в результате этого состояния
  
   действие (я ухожу от тебя). Связь между исходной и конечной
  
   формами носит здесь одновременно и каузальный, и временной
  
   характер: I`m through и я ухожу -- это по существу две фазы одного и того
  
   же процесса, следующие друг за другом.
  
   В следующем примере также отмечается временная связь между
  
   действиями, описывающими данную ситуацию (рус. бросилась
  
   предшествует англ, grabbed): When she'd grabbed Angus Findhorn's
  
   manuscript, her only intent was to read the book (Gordon) --" В
  
   издательстве Эмили бросилась к рукописи Ангуса Финдхорна лишь с
  
   одним намерением -- прочитать ее".
  
   Метонимический сдвиг, лежащий в основе семантической
  
   трансформации, иногда строится на связи временных и
  
   пространственных отношений: She then walked through the front door of
  
   Impy and Smithers; quickly down the stairs and out into the day (Gordon)
  
   -- "Затем вышла через входную дверь "Импи энд Смизерс",
  
   стремительно спустилась по лестнице и оказалась на улице". Здесь
  
   метонимическая замена становится возможной благодаря ассоциативным
  
   связям. She walked... out into the day означает, что героиня рассказа
  
   вышла из темноты подъезда на залитую ярким дневным светом улицу.
  
   Так day, понятие временное, оказывается взаимозаменяемым с
  
   пространственным понятием "улица".
  
   Другой тип метонимической трансформации основан на связи таких
  
   категорий, как место (пространство) и лицо, связанное с этим местом:
  
   ...but I'm a broken old man -- ruined by this damned scoundrel and a parcel
  
   of swindling thieves in this country (Thackeray) -- "Но я разбитый старик,
  
   разоренный этим проклятым негодяем и шайкой воров и мошенников...
  
   наших же англичан". В результате этой трансформации фраза,
  
   означающая в английском тексте некое пространство (in this country),
  
   заменяется фразой, означающей людей, находящихся в нем ('наших же
  
   англичан').
  
   В некоторых переводческих трансформациях прослеживается тот
  
   случай метонимии, в основе которого лежат отношения между
  
   предметом и веществом, из которого он состоит. Ср. отношение "вода
  
   -- nver" в следующем примере: Да не было бы меня, она бы давно уже
  
   в воду кинулась (Достоевский) -- Why, if I wasn't here, she'd have thrown
  
   herself into the river long ago.
  
   135
  
   Особым типом трансформации является синекдохический. При этом
  
   речь идет не о синекдохе как о поэтическом тропе, одном из
  
   экспрессивных средств поэтической речи, а о синекдохе языковой или
  
   лексической, т.е. о способе номинации, при котором название целого
  
   заменяется названием его части или, наоборот, название части
  
   заменяется названием целого: И тогда в груди моей родилось отчаяние
  
   не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета, но холодное, бессильное
  
   отчаяние (Лермонтов) -- It was then that despair was born in my breast --
  
   not the despair that is cured with a pistol, but a cold impotent desperation
  
   (ср. дуло пистолета -- pistol).
  
   К этому же типу трансформации относятся весьма распространенные
  
   случаи, когда в одном из языков учреждение, организация или
  
   официальное лицо именуются по названию улицы или здания, где они
  
   находятся, а в другом -- требуют прямой номинации. Ср. следующий
  
   пример, в котором название улицы в Нью-Йорке (Madison Avenue), где
  
   расположены крупнейшие американские рекламные агентства, обозначает
  
   сам рекламный бизнес: Many of the Madison Avenue stars were involved
  
   in the presidential campaign -- "В кампании по выбору президента
  
   принимали участие многие "звезды" рекламного бизнеса". Ср. также:
  
   Fleet Street сап make or break a politician (Longman) -- "Английская
  
   пресса может сделать карьеру политическому деятелю или испортить
  
   ее"; What does Downing Street think? (Longman) -- "О чем думает
  
   английское правительство?" Здесь название улицы, где расположены
  
   редакции большинства крупнейших английских газет (Fleet Street)
  
   служит обозначением английской печати, а улица, где находятся
  
   резиденции премьер-министра и канцлера казначейства, ассоциируется с
  
   правительством Великобритании.
  
   Видное место среди семантических преобразований занимают
  
   метафорические трансформации, в основе которых лежат отношения
  
   сходства, аналогии. Весьма широко распространена, например,
  
   метафоризация, которая состоит в замене неметафорического
  
   выражения метафорическим: ...and here Jephson thought of Mason -- let
  
   him counteract that if he can (Dreiser) -- "Тут Джефсон подумал о
  
   Мейсоне: пусть-ка попробует отбить такой удар!" Причины этой
  
   трансформации в конечном счете кроятся в семантической структуре
  
   английского глагола counteract. Его первое значение
  
   'противодействовать, препятствовать' явно не соответствует контексту,
  
   а второе значение 'нейтрализовать' хотя и подходит по смыслу, но
  
   неприемлемо со стилистической точки зрения. Ср. также следующие
  
   примеры: Старая и жалкая шутка! (Лермонтов) -- A threadbare witticism;
  
   -- Завязка есть! -- закричал я в восхищении, -- об развязке этой
  
   комедии мы похлопочем (Лермонтов) -- "The plot thickens," I cried in
  
   elation, "and we shall see to the denouement of the comedy."
  
   В приведенных примерах речь идет о лексических (т.е. привычных,
  
   стертых) метафорах, которые не нарушают экспрессивной
  
   экивалентности исходного и конечного высказываний. Так, threadbare
  
   'изношенный, потрепанный' регулярно используется в переносном
  
   значении 'старый, избитый' (см. threadbare joke 'избитая шутка'). Устой-
  
   136
  
   чивостью характеризуется и словосочетание the plot thickens 'интрига
  
   становится все сложнее, заваривается каша'.
  
   Нередко метафоризация сопровождается фразеологизацией исходного
  
   выражения, превращением его во фразеологическую единицу -- обычно
  
   во фразеологическое единство: " ...Don`t be scared. You ain't по worse then
  
   the rest of us..." (Dreiser) -- " -- ...Не робей, мы тут все одного поля
  
   ягоды"; When Rawdon and his wife wished to communicate with Captain
  
   Dobbin at the sale, and to know the particulars of the catastrophe which had
  
   befallen Rebecca's old acquaintance, the captain had vanished (Thackeray)
  
   -- "Когда Родон с женой... поспешили к нему, чтобы расспросить о
  
   катастрофе, обрушившейся на старых знакомых Ребекки, нашего
  
   приятеля уже и след простыл"; Everything was plentiful in his house but
  
   ready money (Thackeray) -- "Дом его был полная чаша, в нем было все,
  
   кроме наличных денег".
  
   Мотивы этих трансформаций различны. В "Толковом словаре русского
  
   языка" под ред. Д.Н. Ушакова фразеологизм одного поля ягода
  
   сопровождается пометами разг., фам. Думается, что стилистическая
  
   окраска явилась в данном случае решающим критерием при выборе
  
   соответствия просторечной фразе в исходном тексте (you aint nо worse
  
   then the rest of us). В следующем примере выбор фразеологизма и след
  
   простыл продиктован безэквивалентной грамматической формой
  
   оригинала (плюсквамперфект) the captain had vanished 'капитан к тому
  
   времени уже исчез'. Наконец, в последнем примере решающую роль, по-
  
   видимому, сыграли сочетаемостные факторы (ср. неотмеченность в русском
  
   языке фразы 'Дом был обильный/ изобильный').
  
   Среди безэквивалентных форм, передача которых нередко влечет за
  
   собой фразеологизацию, следует отметить и уже упоминавшиеся выше
  
   русские приставочные глаголы с экспрессивной коннотацией: И, право,
  
   вся тут военно-писарская душа проглянула: разгуляться бы и хотелось, и
  
   талант просится, да воротник военный туго на крючок стянут -- ...and,
  
   indeed, you саn see the very soul of the military scribe peeping out: a desire
  
   to throw caution to the winds and give full play to one's talent but the
  
   military collar is drawn too tight around the neck. В этом отрывке рус.
  
   разгуляться 'дать себе волю, начать действовать свободно, без стеснений'
  
   приравнивается контекстуально к английскому фразеологизму throw
  
   caution (prudence) to the winds 'отбросить сдержанность, осторожность'.
  
   Иногда причиной фразеологизации является "фразеологическая лакуна"
  
   (отсутствие фразеологической единицы) в исходном языке, где данный
  
   смысл выражается экспрессивно окрашенным переменным
  
   словосочетанием. Ср. следующий пример, где русской фразе младенцев
  
   любит (т.е. любит молоденьких женщин) соответствует английская cradle
  
   snatcher (от snatch или rob the cradle): Да это Афанасию Ивановичу в ту
  
   же пору: это он младенцев любит (Достоевский) -- Why, that's the sort of
  
   thing Mr. Totsky would do: it's he who's the expert cradle snatcher.
  
   137
  
   Другим типом метафорической трансформации является
  
   реметафоризация -- замена одной метафоры другой:
  
   -- Вы никого у них не видели сегодня?
  
   -- Напротив, был один адъютант, один натянутый гвардеец и какая-то
  
   дама из новоприезжих (Лермонтов) --
  
   "You didn`t meet anybody else at their place today, did you?"
  
   "Yes, I did. There was an adjutant, a starched guardsman, and a lady, one
  
   of the new arrivals."
  
   Здесь русская метафора, ассоциирующаяся с чем-то туго затянутым,
  
   напряженным, и английская метафора, основанная на переносе исходного
  
   значения 'накрахмаленный', приравниваются друг к другу в
  
   контекстуально-смысловой реализации -- 'чопорный, скованный'.
  
   Подобно метафоризации, реметафоризация часто представляет собой
  
   процесс, связанный с фразеологизацией, но если при метафоризации обычно
  
   происходит замена слова или свободного словосочетания
  
   фразеологической единицей, то при реметафоризации одна
  
   фразеологическая единица заменяется другой: ...and poor Sedley opened
  
   his pent-up soul... (Thackeray) -- "...бедняга Седли излил перед ней душу...";
  
   "I'm not the man to stand in my girl's light" (Dreiser) -- "Не такой я
  
   человек, чтобы становиться своей дочке поперек дороги". В этом
  
   переводе английская фразеологическая единица to stand in somebody's light
  
   заменяется ее русским фразеологическим эквивалентом стоять на чьей-л.
  
   дороге, что связано с заменой метафор и лежащих в их основе образов
  
   ('заслонять кому-л. свет' и 'быть препятствием кому-н.').
  
   Реметафоризация и связанная с ней смена образов часто применяются
  
   при переводе пословиц: Who was the blundering idiot who said that "fine
  
   words butter no parsnips"? (Thackeray) -- "Что за враль и идиот сказал,
  
   будто "баснями соловья не кормят"?"
  
   Однако перевод фразеологических единиц далеко не всегда влечет за
  
   собой реметафоризацию. Нередко метафора и лежащий в ее основе
  
   образ сохраняются. Это имеет место особенно часто при переводе так
  
   называемой интернациональной фразеологии, т.е. фразеологии,
  
   существующей во многих языках и восходящей к общему источнику --
  
   античной мифологии, Библии и др. (о переводе фразеологизмов см.
  
   [Кунин, 1984, 10--11]): Don't think I don't appreciate what a Job it is to
  
   keep this stockyard clean. It's the Augean stables every day of the week
  
   (Updike) -- "Поверьте, я понимаю, что это значит -- поддерживать чистоту
  
   в этом свинарнике. Настоящие авгиевы конюшни. И так каждый день"; His
  
   was a voice in the wilderness. Mrs. Bunting ignored all protests (Greenwood)
  
   -- "Это был глас вопиющего в пустыне. Миссис Бантинг не обращала
  
   никакого внимания на его протесты"; Не said she wore herseif out
  
   cooking and washing for so many men, and "the game is not worth the
  
   candle" (Prichard) -- "Она совсем извелась, стирая и стряпая, говорил он, и
  
   вообще игра не стоит свеч".
  
   В первом примере общим источником английского фразеологизма и
  
   его русского эквивалента является греческая мифология, а во втором --
  
   Библия. В последнем примере и русский и английский фразеологизмы
  
   восходят к французскому le jeu ne vout pas la chandelle.
  
   Другим способом передачи фразеологических единиц без ремета-
  
   138
  
   форизации является дословный перевод, используемый в тех случаях,
  
   когда образ, лежащий в основе фразеологической единицы, настолько
  
   прозрачен, что он может быть сохранен в переводе. Побудительной
  
   причиной такого решения обычно служит отсутствие фразеологического
  
   эквивалента ("фразеологическая лакуна") в языке перевода:
  
   -- Волка бояться в лес не ходить! -- с усмешкой заметила Настасья
  
   Филипповна (Достоевский) -- "If one is afraid of wolves, one doesn't go
  
   into a forest', Nastasya Philippovna observed with a smile;
  
   "I`ll be damned if he isn`t stealing most of my thunder," thought Mason to
  
   himself at this point (Dreiser) -- " -- Черт побери, а ведь он ворует мои
  
   громы и молнии, -- подумал при этом Мейсон".
  
   Наконец, еще один вид трансформаций образуют те, которые можно
  
   объединить под общим названием "деметафоризация". Сущность их
  
   заключается в том, что метафорическое выражение в исходном тексте
  
   заменяется неметафорическим в конечном. При этом неметафорическое
  
   выражение может обнаруживать самые различные отношения к
  
   метафорическому типа тех, которые были описаны выше в связи с
  
   метонимическими трансформациями. Ср. следующий пример, где эти
  
   отношения подпадают под категорию "состояние -- действие": She stared
  
   out of the window, a world away (Gordon) -- "Она смотрела в окно, думая
  
   о своем".
  
   Однако чаще всего используется интерпретационный перевод,
  
   раскрывающий смысл метафоры в данном контексте: While the present
  
   Century was in its teens, and on one sunshiny morning in June there drove up
  
   to the great iron gate of Miss Pinkerton's academy for young ladies, on
  
   Chiswick Mall, a large family coach... (Thackeray) -- "В одно ясное
  
   июньское утро начала нынешнего столетия к большим чугунным воротам
  
   пансиона для молодых девиц под началом мисс Пинкертон,
  
   расположенного на Чизвикской Аллее, подкатила... вместительная семейная
  
   карета".
  
   Выражение in one's teens буквально означает 'в возрасте от 13 до 19 лет'
  
   (ср. teenager 'подросток, юноша'). В приведенном примере переводчик
  
   снимает метафору и расшифровывает ее денотативный смысл в данном
  
   высказывании: начало нынешнего столетия. Очевидно, речь фактически
  
   идет о втором десятилетии XIX в., но переводчик счел такую степень
  
   конкретизации излишней. В данном случае основным мотивом
  
   трансформации является безэквивалентность исходного выражения. Так же
  
   как и в других видах метафорического перевода, здесь часто фигурируют-
  
   метафоры, экспонентами которых являются фразеологические единицы. При
  
   этом перевод является одновременно деметафоризующим и
  
   дефразеологизирующим: снимая метафору, он заменяет фразеологическую
  
   единицу переменным неметафорическим словосочетанием, выражающим
  
   конкретный смысл:
  
   -- Плохое дело в чужом пиру похмелье, -- сказал я Григорию
  
   Александровичу, поймав его за руку, -- не лучше ли нам поскорее убраться?
  
   (Лермонтов) -- 'Bad business to get mixed up in this.'I said to Grigory
  
   Alexandrovich as I caught him by the arm. 'Hadn't we better clear out as fast
  
   as we can?'
  
   Русский фразеологизм в чужом пиру похмелье 'неприятность из-за
  
   139
  
   других, из-за чего-н. постороннего' и английская фраза to get mixed up in
  
   this относятся друг к другу как следствие и причина. Аналогичные
  
   явления обнаруживаются в переводе и тогда, когда объектом
  
   преобразования являются компаративные фразеологические единицы. Ср.
  
   следующий пример, где рефразеологизация и связанная с ней замена образа
  
   сопряжены с заменой одного стертого, привычного сравнения другим:
  
   Ваш характер я считаю совершенно сходным с моим и очень рада: как две
  
   капли воды (Достоевский) -- I consider that you have the same kind of
  
   nature as I have --we're as like as two peas. Ср. другой перевод этого же
  
   отрывка: I think your character is exactly like mine, and I'm glad of it --like
  
   two drops of water.
  
   Попытка сохранить тот же образ, предпринятая известным английским
  
   переводчиком Д. Магаршаком, явно несостоятельна. Ее можно было бы
  
   считать оправданной лишь при наличии в английском языке
  
   "фразеологической лакуны". Однако на самом деле английская
  
   фразеологическая единица as like as two peas вполне адекватно передает
  
   смысл исходного выражения (перевод Ю.М. Катцера). Ср. также пример
  
   введения в текст сравнения в процессе фразеологизации исходной формы:
  
   Но, однако, что же удивительного в появлении князя? Дело ясное, дело
  
   само за себя говорит! (Достоевский) -- But what's so surprising about the
  
   appearance of the prince? It's as plain as pikestaff. It speaks for itself.
  
   До сих пор речь шла о лексико-семантических трансформациях в
  
   чистом виде. Наряду с ними существуют и комплексные трансформации,
  
   предусматривающие одновременные модификации лексико-
  
   семантической и синтаксической структур. К числу такого рода
  
   комплексных трансформаций относится так называемый "антонимический
  
   перевод". В теории перевода этот термин охватывает широкий круг
  
   явлений. Положенное в его основу понятие включает оба значения,
  
   охватываемые термином "антоним": 1) слова, имеющие в своем значении
  
   качественный признак и потому способные противопоставляться друг другу
  
   как противоположные по значению, и 2) слова, противопоставленные
  
   друг другу как противоположно направленное действие [Ахманова, 1966,
  
   50]. Антонимический перевод в первом значении назовем собственно
  
   антонимическим, а во втором -- конверсивным.
  
   Собственно антонимический перевод основан на простом логическом
  
   правиле, согласно которому отрицание какого-либо понятия может быть
  
   приравнено к утверждению семантически противопоставленного ему
  
   противоположного понятия. По сути дела, на внутриязыковом
  
   антонимическом переводе основаны такие словарные эквиваленты, как
  
   неверный! ошибочный, невысокий I низкий, недалекий! близкий. Наиболее
  
   часто антонимический перевод реализуется как замена языкового выражения
  
   (слова, словосочетания) его антонимом с одновременной заменой
  
   утвердительной конструкции отрицательной и наоборот. Комбинация
  
   лексико-семантической и синтаксической операций придает этому виду
  
   переводческой трансформации комплексный характер. Ср. следующий
  
   пример: Wie bald hat man hier den Wunsch, jemanden bei sich zu haben --
  
   How quickly do you get the wish not to be by yoursell.
  
   140
  
   B этом отрывке из перевода немецкого рассказа на английский язык
  
   немецкая фраза jemanden bei sich zu haben 'иметь кого-л. рядом с собой'
  
   семантически противопоставлена английской фразе to be by yourself 'быть
  
   одиноким'.
  
   Иногда необходимость в антонимическом переводе возникает при
  
   переводе фразеологизмов. Так, фразеологическая единица keep а stiff
  
   upper lip переводится в "Англо-русском фразеологическом словаре" A.B.
  
   Кунина как 'не терять мужества', 'не падать духом', 'не вешать носа'.
  
   Наряду с этими "отрицательными" вариантами приводятся
  
   "утвердительные" -- 'сохранять присутствие духа', 'проявлять выдержку'.
  
   Выбор варианта определяется семантическими и стилистическими
  
   факторами. Ср. следующие примеры антонимического перевода этого
  
   фразеологизма: I want you to keep a stiff upper lip, whatever happens
  
   (Dreiser) -- " Что бы ни случилось, отец, прошу тебя, не унывай"; 'You саn
  
   talk all you want', suggested Jephson genially, 'So long as you don't say
  
   anything. And the stiff upper lip you know' (Dreiser) -- "Говорите, что
  
   хотите, -- весело поучал его Джефсон, -- лишь бы ничего не сказать. Не
  
   вешайте носа".
  
   Думается, что и в том, и в другом случае сохраняйте присутствие духа
  
   или проявляйте выдержку было бы стилистически (а во втором случае и
  
   семантически) неприемлемо.
  
   Для "антонимов", которые противопоставляются друг другу при
  
   антонимическом переводе порой характерна не столько полярная
  
   противоположность признаков, сколько противопоставление наличия
  
   данного признака его отсутствию: 'Not now, Mr. Sedley', said Rebecca
  
   with a sigh (Thackeray) -- " -- В другой раз, мистер Седли, -- сказала
  
   Ребекка со вздохом". В данном случае англ, now и рус. в другой раз
  
   противостоят друг другу не как выражающие диаметрально
  
   противоположные понятия, а как контекстуально обусловленные
  
   "окказиональные антонимы", один из которых отрицает признак,
  
   выражаемый другим. В самом деле, not now как ответ на предложение
  
   или приглашение может означать любой неопределенный момент в
  
   будущем. Выбор варианта (в другой раз), по-видимому, мотивирован
  
   речевым этикетом: по-русски это вежливая формула отказа.
  
   Порой антонимический перевод применяется при передаче
  
   "синтаксических штампов" типа it was not until...: It was not until the old
  
   lady was ensconced in her usual armchair in the drawing-room... that the
  
   conspirators thought it advisable to submit her to the Operation (Thackeray)
  
   -- "Лишь после того, как старая леди погрузилась в свое обычное кресло
  
   в гостиной... заговорщики решили, что пора приступить к операции".
  
   Конверсивные трансформации также характеризуются семантической
  
   противопоставленностью признаков. При этом, как правило,
  
   противопоставляются друг другу разнонаправленные действия (типа
  
   убить -- погибнуть, давать -- получать и др.). В результате такого
  
   рола замены актант, о г которого исходит действие (т.е. его субъект),
  
   превращается в актанта, на которого это действие направлено (т.е. в его
  
   объект) или в обстоятельство, и наоборот. Таким образом, здесь, как и в
  
   собственно антониминвском переводе,, лексико-семантическая
  
   141
  
   трансформация сопровождается трансформацией синтаксической. Ср.
  
   следующий пример: -- Я не хотел с вами знакомиться, -- продолжал я,
  
   -- потому что вас окружает слишком густая толпа поклонников, и я
  
   боялся в ней исчезнуть совершенно (Лермонтов) -- "I did not wish to
  
   meet you", I continued, "because you are surrounded by too great a crowd
  
   of admirers and I was afraid it might engulf me completely." Здесь исходное
  
   выражение, где глагол исчезнуть, обозначающий действие, субъектом
  
   которого является лицо, ведущее повествование, заменяется
  
   противоположно направленным действием engulf, объектом которого
  
   является то же лицо.
  
   Одним из наиболее частых побудительных мотивов, заставляющих
  
   переводчика прибегать к конверсивным трансформациям, являются
  
   различия в языковой реализации коммуникативной структуры
  
   (актуального членения) высказывания.
  
   Общеизвестна зависимость степени жесткости порядка слов от
  
   наличия или отсутствия в языке развитой системы падежных флексий.
  
   Так, в русском языке и в германских языках флективно-синтетического
  
   строя (например, в немецком) при обычном развертывании
  
   коммуникативной структуры высказывания (от темы к реме) часто
  
   используется инвертированный порядок слов (VS) с вынесенным на первое
  
   место второстепенным членом предложения (дополнением,
  
   обстоятельством) в позиции темы (OVS, Adv VS): В Москву прибыла
  
   делегация японских парламентариев. Интересный вывод сделал из
  
   этого один из наблюдателей -- Einen zweiten Schwerpunkt bildet die
  
   Suche nach Wegen... Auf der Grundlage der bisherigen Darlegungen konnen
  
   wir den Kommunikationsprozess etwa folgendermassen beschreben...
  
   Среди синтаксических средств, сигнализирующих о соотношении i
  
   между темой и ремой высказывания, важнейшая роль принадлежит
  
   порядку следования его смысловых компонентов. С точки зрения
  
   коммуникативной организации высказывания существенным является не
  
   столько его грамматическое оформление, сколько линейная
  
   последовательность его компонентов [Черняховская, 1976, 24--38]. Эта
  
   последовательность образует своего рода матрицу, которая может
  
   заполняться разными формальными элементами предложения. Отсюда
  
   возникают синонимические отношения между высказываниями, имеющими
  
   различную синтаксическую структуру, но сохраняющими один и тот же
  
   порядок развертывания компонентов коммуникативной структуры.
  
   Интересные примеры такого рода синонимии в русском и немецком
  
   языках приводит М.М. Гухман: Новые дома строят у нас тщательнее и
  
   быстрее -- Die neuen Hauser baut man bei uns sorgfaltiger und schneller;
  
   Новые дома строятся у нас тщательнее и быстрее -- Die neuen Hauser
  
   werden bei uns sorgfaltiger und schneller gebaut [Guchman, 1976, 28-29].
  
   Иначе обстоит дело в языках аналитического строя, таких, как
  
   английский, где фиксированный порядок слов выполняет грамматическую
  
   функцию, аналогичную функции падежных флексий в языках
  
   синтетического строя, и где возможности инверсии гораздо ограниченнее.
  
   Вместе с тем в английском языке существует компенсационный
  
   механизм, которого мы уже касались выше, говоря о причинах семанти-
  
   142
  
   ческих трансформаций. Этот механизм позволяет шире использовать
  
   прямой порядок слов, при котором тема совпадает с подлежащим, а
  
   рема -- с глаголом-сказуемым. При этом семантический диапазон
  
   глаголов, сочетающихся с подлежащим (агенсом), характеризуется
  
   значительно большей широтой, чем у языков с относительно
  
   свободным порядком слов и широко разветвленной системой
  
   морфологических маркеров падежных отношений: Every hour and every
  
   minute document the monstrous crimes committed by the imperialists
  
   against the newly liberated peoples; The coming campaign must see the
  
   smashing of the National Front vote.
  
   В этих примерах наблюдается смысловой сдвиг, который можно
  
   было бы назвать "персонификацией": подлежащему-существительному
  
   со значением неодушевленного предмета приписывается роль
  
   источника действия, которое обычно ассоциируется с одушевленным
  
   предметом. В английском языке в качестве подлежащего-агенса при
  
   глаголе со значением активного действия, каузирующего определенное
  
   состояние, могут выступать существительные со значением процесса,
  
   состояния, события, места, времени, а само предикативное ядро
  
   высказывания может выражать каузальные, темпоральные,
  
   пространственные и иные отношения.
  
   Для перевода подобных высказываний применяются конверсивные
  
   трансформации, в ходе которых глагол заменяется его конверсивом, а
  
   подлежащее-агенс -- обстоятельством времени, места, причины и т.п. В
  
   то же время порядок развертывания коммуникативной структуры от
  
   темы к реме остается неизменным. Ниже приведены соответствующие
  
   примеры английских предложений, переведенных на русский язык:
  
   (1) Bad weather brought Concorde-002 down on a sudden visit to
  
   London's Heathrow Airport yesterday -- Вчера из-за нелетной погоды
  
   самолет "Конкорд-002" внезапно совершил посадку в лондонском
  
   аэропорту Хитроу.
  
   (2) The fog stopped the traffic -- Из-за тумана остановилось
  
   движение транспорта.
  
   (3) Excitement made the sergeant's voice almost unrecognizable -- От
  
   возбуждения голос сержанта стал почти неузнаваемым.
  
   (4) A survey of 1,100 soldiers in the 173rd US Airborne Division revealed
  
   that nearly one third of the men smoked marihuana -- Во время опроса
  
   1100 солдат 173-й американской воздушно-десантной дивизии
  
   выяснилось, что около трети их употребляет марихуану.
  
   (5) The editorial says... --В передовой статье отмечается...
  
   Разумеется, приведенные примеры перевода допускают известное
  
   варьирование. Так, предложение (1) может быть переведено на русский
  
   язык и следующим образом: Нелетная погода была причиной внезапной
  
   посадки " Конкорда-002" в лондонском аэропорту Хитроу. Однако
  
   такой перевод оказывается возможным лишь благодаря тому, что в нем
  
   снимается персонификация и в текст включается эксплицитное
  
   указание на каузальные отношения (быть причиной). Ср.: *Нелетная
  
   погода посадила самолет.
  
   Если рассматривать соотношение между двумя моделями
  
   коммуникативной организации высказывания (с занимающим начальное
  
   143
  
   положение второстепенным членом предложения, выражающим тему, и
  
   с подлежащим в аналогичной функции), то немецкий язык с более
  
   развитой системой падежных флексий, чем английский, но с менее
  
   развитой, чем русский, занимает как бы промежуточное положение
  
   между ними. В большинстве случаев в немецком используется модель,
  
   сходная с русской с той лишь разницей, что для выражения
  
   разнонаправленности действия в нем, как правило, используется
  
   противопоставление действительного и страдательного залогов. Ср.
  
   перевод (1): Die Concorde-002 wurde gestern durch Unwetter zu einer
  
   plotzlichen Zwischenlandung in London-Heathrow gezwungen.
  
   Однако в некоторых случаях, когда русский язык допускает лишь
  
   модель Adv VO (Chapter 8 discusses some general considerations -- B
  
   восьмой главе рассматриваются некоторые общие положения),
  
   немецкий язык санкционирует оба варианта (In Kapitel 8 werden
  
   allgemeine Gesichtspunkte behandelt; Kapitel 8 behandelt allgemeine
  
   Gesichtspunkte).
  
   Описанные выше трансформации на референциальном подуровне
  
   семантической эквивалентности далеко не всегда встречаются в чистом
  
   виде. Выше приводились примеры применения деметафоризации,
  
   сопровождаемой гиперонимическим преобразованием (while the present
  
   Century was m its teens... -- начало нынешнего столетия). Сочетания
  
   различных типов трансформаций нередко встречаются в рамках одного и
  
   того же предложения: 'It kept те awake last night, and I was trying to hum
  
   it this morning in bed...'(Thackeray) --"--Я не спал из-за вашего пения
  
   всю ночь, а сегодня утром в постели все еще пробовал припомнить мотив".
  
   It kept me awake last night... -- "Я не спал из-за вашего пения всю
  
   ночь..." -- интересный пример синтеза двух типов переводческих
  
   трансформаций -- собственно антонимической и конверсивной. Здесь
  
   мы находим, с одной стороны, противопоставление антонимов (awake --
  
   спал), а с другой -- элементы конверсивного перевода: объект исходной
  
   фразы (те) превращается в субъект конечной (I). Кроме того, в том же
  
   предложении мы находим метонимическую трансформацию: I was
  
   trying to hum it... -- "пробовал припомнить мотив".
  
   Подытоживая сказанное выше, следует отметить, что среди
  
   побудительных причин трансформаций на референциальном подуровне
  
   особо выделяются избирательность языка по отношению к явлениям
  
   внеязыкового мира, расхождения в структуре семантических полей, в
  
   семантической интерпретации одних и тех же отрезков внеязыковой
  
   действительности, в сочетаемости языковых единиц, в способах
  
   выражения коммуникативной структуры высказывания,
  
   стилистические факторы. Основные трансформации на этом подуровне
  
   сводятся к следующим типам: гиперонимическому (частное--общее),
  
   гипонимическому (общее--частное), интергипонимическому (замена
  
   одного частного понятия другим в пределах одного общего понятия),
  
   синекдохическому (часть--целое), метонимическому (причина--
  
   следствие, действие -- результат, действие--признак, временной
  
   признак--пространственный и др.), метафорическому, антонимическому
  
   -- собственно антонимическому и конверсивному, а также к
  
   различным комбинациям этих типов семантических и структурных
  
   трансформаций.
  
   144
  
   Глава V
  
   ПРАГМАТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ПЕРЕВОДА
  
   ПРАГМАТИЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ В ПЕРЕВОДЕ
  
   Ч. Моррис, который ввел в научный узус термин "прагматика",
  
   понимал его как учение об отношении знаков к их интерпретаторам, т.е. к
  
   тем, кто пользуется знаковыми системами. Характеризуя конкретные
  
   задачи и проблемы прагматических исследований естественных языков,
  
   Н.Д. Арутюнова и Е.В. Падучева отмечают, что они, постепенно
  
   расширяясь, обнаруживают тенденцию к стиранию границ между
  
   лингвистикой и смежными дисциплинами (психологией, социологией и
  
   этнографией), с одной стороны, и соседствующими разделами
  
   лингвистики (семантикой, риторикой, стилистикой) -- с другой".
  
   Прагматика отвечает синтетическому подходу к языку [Арутюнова,
  
   Падучева, 1985, 4].
  
   Совокупность таких факторов, как связь значения с внеязыковой
  
   действительностью, речевой контекст, эксплицитный и имплицитный,
  
   коммуникативная установка, связывающая высказывание с меняющимися
  
   участниками коммуникации -- субъектом речи и ее получателями, фондом
  
   их знаний и мнений, ситуацией (местом и временем), в которой
  
   осуществляется речевой акт, образует мозаику широко понимаемого
  
   контекста, который как раз и открывает вход в прагматику смежных
  
   дисциплин и обеспечивает ей синтезирующую миссию [там же, 7].
  
   В гл. III, посвященной проблемам эквивалентности, адекватности и
  
   переводимости, отмечалось, что требование коммуникативно-
  
   прагматической эквивалентности является главнейшим из требований,
  
   предъявляемых к переводу, ибо оно предусматривает передачу
  
   коммуникативного эффекта исходного текста и поэтому предполагает
  
   выделение того его аспекта, который является ведущим в условиях
  
   данного коммуникативного акта. Отсюда был сделан вывод об иерархии
  
   уровней эквивалентности, согласно которому прагматический уровень,
  
   включающий такие важные для перевода элементы, как коммуникативная
  
   интенция, коммуникативный эффект и установка на адресата, управляет
  
   другими уровнями, является неотъемлемой частью эквивалентности вообще
  
   и наслаивается на другие ее уровни.
  
   Прагматических отношений, возникающих в процессе перевода, мы уже
  
   касались выше -- в разделах "Теория перевода" и социолингвистика" (гл.
  
   I), "Языковые и внеязыковые аспекты перевода (гл. II) и в связи с
  
   вопросом о прагматической эквивалентности (гл. III). Весь этот материал
  
   представляет собой как бы введение в прагматику перевода. В настоящей
  
   главе в центре внимания находятся побудительные причины прагматических
  
   трансформаций, их типология и методы.
  
   Каковы же прагматические отношения, характеризующие перевод как
  
   процесс межъязыковой и межкультурной коммуникации? Для того чтобы
  
   ответить на этот вопрос, необходимо рассмотреть основные звенья
  
   процесса перевода, в которых реализуются различные типы отношений
  
   между знаками и коммуникантами. Прежде всего,
  
   10. Зак. 311 145
  
   характерной особенностью этих звеньев коммуникативной цепи является их
  
   двухъярусный характер: акты первичной и вторичной коммуникации
  
   образуют два яруса: вторичная коммуникация наслаивается на
  
   первичную (схема 7).
  
   Схема 7
  
   В звеньях этой коммуникативной схемы возникают различные типы
  
   прагматических отношений, т.е. отношений между знаковыми
  
   совокупностями (текстами) или их элементами, с одной стороны, и
  
   коммуникантами -- с другой. Особенностью коммуникации является то,
  
   что отношения, возникающие в определенных звеньях первичной
  
   коммуникации, воспроизводятся (в соответственно модифицированном
  
   виде) во вторичной коммуникации. Так, например, звено О--Т
  
   (отправитель исходного текста -- исходный текст) характеризуется
  
   отношением, которое можно назвать коммуникативной интенцией
  
   отправителя или прагматической мотивацией текста. Это отношение
  
   воссоздается в цепи вторичной коммуникации, где в звене О1--Т1 его
  
   воспроизводит переводчик, создающий новый текст -- аналог
  
   исходного. Однако поскольку коммуникативная ситуация, в которой
  
   создается этот текст, не является идентичной исходной коммуникативной
  
   ситуации, не может быть и полного тождества между исходным
  
   прагматическим отношением О--Т и вторичным прагматическим
  
   отношением О1--Т1. Различие между этими отношениями определяется
  
   хотя бы тем, что отправители разных текстов (исходного и конечного) не
  
   могут, создавая их, не видеть за ними разных получателей.
  
   Выше, в связи с проблемой переводческой эквивалентности, нами был
  
   поставлен вопрос о важной роли, которая принадлежит в этой связи
  
   функциональной типологии текстов (ср., например, основанную на
  
   известной схеме К. Бюлера типологию К. Раис, функциональную
  
   типологию Р. Якобсона). Думается, что для анализа коммуникативной
  
   интенции, лежащей в основе переводимого текста, может быть
  
   использована и восходящая к Дж. Остину [Austin, 1962] и Дж. Сёрлю
  
   [Searle, 1969] теория речевых актов, изучающая различные типы речевых
  
   высказываний в связи с той конкретной ролью, которую они играют в
  
   процессе коммуникации.
  
   Следующим звеном коммуникативной цепочки, играющим важную роль
  
   в переводе, является звено Т--П (текст -- получатель). О--Т и Т--П
  
   представляют собой тесно взаимосвязанные звенья. По сути дела,
  
   прагматические отношения, характеризующие их, -- это разные стороны
  
   одного и того же явления -- коммуникативная интенция и
  
   коммуникативный эффект, согласование которых составляет основу
  
   переводческой эквивалентности. Здесь мы также обнаруживаем
  
   функциональное сходство между соответствующими звеньями первичной
  
   и вторичной коммуникации (ТП в первичной коммуникативной цепи
  
   146
  
   и Т1П2 -- во вторичной). Коммуникативный эффект представляет собой
  
   результирующую многочисленных сил воздействия текста,
  
   соответствующих его функционально-целевым характеристикам. Однако
  
   подобно тому как исходная коммуникативная интенция модифицируется в
  
   процессе вторичной коммуникации, коммуникативный эффект варьируется
  
   в конечном звене процесса двуязычной коммуникации в соответствии с
  
   характеристиками конечного получателя.
  
   Наконец, остаются еще два звена коммуникативной цепи,
  
   характеризующиеся особым типом прагматических отношений, -- это Т--
  
   П (исходный текст -- переводчик-получатель) и О1--Т1 (переводчик-
  
   отправитель -- конечный текст). Выше отмечалось, что полное слияние
  
   личности переводчика с личностью автора возможно лишь в идеале.
  
   Более того, лишь в идеальной схеме возможен переводчик, не только
  
   полностью "вошедший в образ" автора, но и воспринимающий исходный
  
   текст с позиций носителя исходного языка и исходной культуры. Таким
  
   образом, и здесь приравнивание друг к другу соответствующих звеньев
  
   первичной и вторичной коммуникативных цепей носит в известной мере
  
   условный характер.
  
   КОММУНИКАТИВНАЯ ИНТЕНЦИЯ ОТПРАВИТЕЛЯ
  
   В разделе, посвященном типологии переводческой эквивалентности,
  
   выделялись три взаимосвязанных элемента следующей триады: 1)
  
   коммуникативная интенция (цель коммуникации), 2) функциональные
  
   параметры текста и 3) коммуникативный эффект. Эти элементы
  
   соответствуют трем компонентам речевого акта -- отправителю, тексту и
  
   получателю. Применительно к переводу соотношение между элементами
  
   триады может быть сформулировано следующим образом: переводчик
  
   выявляет на основе функциональных доминант исходного текста
  
   лежащую в его основе коммуникативную интенцию и, создавая
  
   конечный текст, стремится получить соответствующий этой интенции
  
   коммуникативный эффект. Отсюда вытекает важность учета
  
   функциональных параметров текста для обеспечения основного условия
  
   эквивалентности -- соответствия между коммуникативной интенцией
  
   отправителя и коммуникативным эффектом конечного текста.
  
   Выше отмечалась необходимость разграничения различных типов
  
   функциональной эквивалентности: референтной, экспрессивной,
  
   конативной, фатической, металингвистической и поэтической (термины Р.О.
  
   Якобсона). О референциальной эквивалентности и о применяемых для ее
  
   достижения трансформациях речь уже фактически шла в предыдущей
  
   главе, посвященной семантическим аспектам перевода.
  
   Экспрессивная эквивалентность обеспечивается адекватной передачей
  
   экспрессивно-эмотивной коннотации текста. Переводчик при этом
  
   соизмеряет экспрессивность конечного и исходного текстов, учитывая, что
  
   внешне однотипные средства языка подлинника и языка перевода иногда
  
   резко отличаются друг от друга по степени экспрессивности. Отсюда
  
   следует, что механическое копирование стилистических средств подлинника
  
   не ведет к достижению требуемого коммуникативного эффекта.
  
   147
  
  
  
   и Т1П2 -- во вторичной). Коммуникативный эффект представляет собой
  
   результирующую многочисленных сил воздействия текста,
  
   соответствующих его функционально-целевым характеристикам. Однако
  
   подобно тому как исходная коммуникативная интенция модифицируется в
  
   процессе вторичной коммуникации, коммуникативный эффект варьируется
  
   в конечном звене процесса двуязычной коммуникации в соответствии с
  
   характеристиками конечного получателя.
  
   Наконец, остаются еще два звена коммуникативной цепи,
  
   характеризующиеся особым типом прагматических отношений, -- это Т--
  
   П (исходный текст -- переводчик-получатель) и О1--Т1 (переводчик-
  
   отправитель -- конечный текст). Выше отмечалось, что полное слияние
  
   личности переводчика с личностью автора возможно лишь в идеале.
  
   Более того, лишь в идеальной схеме возможен переводчик, не только
  
   полностью "вошедший в образ" автора, но и воспринимающий исходный
  
   текст с позиций носителя исходного языка и исходной культуры. Таким
  
   образом, и здесь приравнивание друг к другу соответствующих звеньев
  
   первичной и вторичной коммуникативных цепей носит в известной мере
  
   условный характер.
  
   КОММУНИКАТИВНАЯ ИНТЕНЦИЯ ОТПРАВИТЕЛЯ
  
   В разделе, посвященном типологии переводческой эквивалентности,
  
   выделялись три взаимосвязанных элемента следующей триады: 1)
  
   коммуникативная интенция (цель коммуникации), 2) функциональные
  
   параметры текста и 3) коммуникативный эффект. Эти элементы
  
   соответствуют трем компонентам речевого акта -- отправителю, тексту и
  
   получателю. Применительно к переводу соотношение между элементами
  
   триады может быть сформулировано следующим образом: переводчик
  
   выявляет на основе функциональных доминант исходного текста
  
   лежащую в его основе коммуникативную интенцию и, создавая
  
   конечный текст, стремится получить соответствующий этой интенции
  
   коммуникативный эффект. Отсюда вытекает важность учета
  
   функциональных параметров текста для обеспечения основного условия
  
   эквивалентности -- соответствия между коммуникативной интенцией
  
   отправителя и коммуникативным эффектом конечного текста.
  
   Выше отмечалась необходимость разграничения различных типов
  
   функциональной эквивалентности: референтной, экспрессивной,
  
   конативной, фатической, металингвистической и поэтической (термины Р.О.
  
   Якобсона). О референциальной эквивалентности и о применяемых для ее
  
   достижения трансформациях речь уже фактически шла в предыдущей
  
   главе, посвященной семантическим аспектам перевода.
  
   Экспрессивная эквивалентность обеспечивается адекватной передачей
  
   экспрессивно-эмотивной коннотации текста. Переводчик при этом
  
   соизмеряет экспрессивность конечного и исходного текстов, учитывая, что
  
   внешне однотипные средства языка подлинника и языка перевода иногда
  
   резко отличаются друг от друга по степени экспрессивности. Отсюда
  
   следует, что механическое копирование стилистических средств подлинника
  
   не ведет к достижению требуемого коммуникативного эффекта.
  
   147
  
   Интересный пример подобного буквализма на синтаксическом уровне
  
   приводит И. Кашкин в статье "Ложный принцип и неприемлемые
  
   результаты", направленной против формалистических установок
  
   переводческой школы Е. Ланна: Out came the chaise -- in went the horses --
  
   on sprang the boys -- in got the travellers (Ch. Dickens. Pickwick Papers) --
  
   "Карету выкатили, лошадей впрягли, форейторы вскочили на них,
  
   путешественники влезли в карету" (перевод Е. Ланна).
  
   <<Английский текст передан технологически точно, -- комментирует
  
   этот перевод И. Кашкин, -- но беда в том, что лошади кажутся
  
   деревянными, форейторы манекенами, карета игрушечной... переводчик,
  
   путаясь в глагольных формах и повторах, не видит того, что стоит за
  
   английской фразой и что ощутил Иринарх Введенский. В одном издании его
  
   перевода находим: "...Дружно выкатили карету, мигом впрягли
  
   лошадей, бойко вскочили возницы на козлы, и путники поспешно уселись
  
   на свои места"... Он взамен искусственных инверсий играет на... четырех
  
   введенных им наречиях: дружно, мигом, бойко, поспешно -- и, передав
  
   самую функцию диккенсовской инверсии, вызывает у читателя нужное
  
   ощущение напряженной спешки...>> [Кашкин, 1977, 386].
  
   Как видно из данного примера, экспрессивная эквивалентность
  
   потребовала известных сдвигов в референциальном содержании (ср.
  
   введенную в текст цепочку обстоятельственных слов). Однако эти
  
   сдвиги не нарушают общности смыслового содержания подлинника и
  
   перевода. В комментарии И.А. Кашкина обращает на себя внимание
  
   тонкое наблюдение, согласно которому И. Введенский передает саму
  
   функцию диккенсовской инверсии. Именно в этом и заключается
  
   основной принцип функциональной эквивалентности.
  
   В переводе необходимо различать экспрессию, источником которой
  
   является сам автор текста, и ту, которая исходит от изображаемых в
  
   тексте персонажей. Вот один из примеров стилистических приемов,
  
   используемых для передачи авторской экспрессии: How was she to bare
  
   that timid little heart for the inspection of those young ladies with their bold
  
   black eyes? (Thackeray) -- "Как могла Эмилия раскрыть свое робкое
  
   сердечко для обозрения перед нашими востроглазыми девицами?"
  
   Здесь ироническая коннотация в английском тексте находит свое
  
   выражение в отборе лексических средств -- в насмешке, облеченной в
  
   форму положительной характеристики (that timid little heart). B русском
  
   варианте аналогичным целям служит уменьшительный аффикс (робкое
  
   сердечко).
  
   Ср. сходный пример из того же произведения ("Ярмарка тщеславия"
  
   Тэккерея): Poor little tender heart! and so it goes on hoping and beating, and
  
   longing and trusting -- "Бедное нежное сердечко! Оно продолжает
  
   надеяться и трепетать, тосковать и верить".
  
   Рассмотрим несколько примеров экспрессии, характеризующей речь
  
   персонажей. Как правило, это формы экспрессии, специфичные для
  
   разговорной речи. Ср., например, использование такого характерного
  
   для русской разговорной речи экспрессивного средства, как i
  
   автологический эпитет у Достоевского: ...об заклад бьюсь, что он ездил вчера
  
   к нему на чердак и прощения у него на коленях просил, чтобы эта злая
  
   злючка удостоила сюда переехать -- I`d bet he'd been to see
  
   148
  
   him in bis attic and begged bis pardon on bis bended knees so that this
  
   spiteful little horror should deign to move to bis house.' В английском тексте
  
   эта отрицательная экспрессия передается с помощью сочетания
  
   пейоративных эпитетов spiteful little horror.
  
   Серия пейоративных эпитетов в сценах ссор, перебранок и т.п. часто
  
   сопровождается при переводе на английский язык многократным повтором
  
   личного местоимения you: И не стыдно, не стыдно тебе, варвар и тиран
  
   моего семейства, варвар и изувер! Ограбил меня всего, соки высосал и
  
   тем еще недоволен! Доколе переносить я тебя буду, бесстыжий и бесчестный
  
   ты человек! (Достоевский) -- Aren`t you ashamed, aren`t you ashamed of
  
   yourself, you cruel, inhuman wretch, you tyrant of my family, you, inhuman
  
   monster, you! You`ve robbed me of everything, sucked me dry, and you're
  
   still dissatisfied. How much longer am I to put up with you, you, you
  
   shameless and dishonest man!
  
   Замена одного экспрессивного приема другим часто обусловливается
  
   уникальностью исходного языкового средства. Так, в приведенном
  
   ниже отрывке из "Майора Барбары" Б. Шоу используется конверсия --
  
   вербализуется насмешливо цитируемая фраза собеседника:
  
   J e n n у . Oh God forgive you! How could you strike an old woman like
  
   that?
  
   B i l l . You Gawd forgive me again and I`ll Gawd forgive you one on jaw
  
   that'll stop you praying for a week --
  
   "Д ж е н н и . Прости вас боже! Как вы могли ударить старую женщину?
  
   Б и л л . Сунься-ка еще раз с этим твоим "прости вас боже", так я
  
   тебя так прощу по роже, что ты на неделю забудешь молиться".
  
   Здесь в основу перевода положен компенсационный прием: вместо
  
   конверсии используется рифма: "прости вас боже" -- "прощу по роже".
  
   При передаче конативной (волеизъявительной) функции переводчик
  
   приравнивает друг к другу английские модальные вопросительные
  
   предложения и русские повелительные предложения: "May I speak to Mr.
  
   Brown, please" -- Позовите, пожалуйста, господина Брауна (из
  
   телефонного разговора): "Won't you sit down" -- Садитесь, пожалуйста;
  
   "Joan, would you please get the Stapler for me?" -- Дай мне, пожалуйста,
  
   машинку для скрепок, Джоун.
  
   Иногда формулы волеизъявления переводятся на основе устойчивых
  
   лексико-синтаксических соответствий: "I wish I could see him just once"
  
   --Хоть бы разок на него посмотреть.
  
   Установка на поддержание контакта, специфичная для "фатической"
  
   эквивалентности, также реализуется по-разному в разных языках. Порой
  
   наблюдается омонимия фраз, выступающих в фатической и референтной
  
   функциях. Ср. следующий пример из Б. Шоу, где обыгрывается
  
   буквальный смысл англ, of course,. одного из речевых сигналов,
  
   используемых для поддержания контакта между собеседниками:
  
   L a d y B r i t o m a r t . Now are you attending to mе, Stephen?
  
   S t e p h e n . Of course, mother.
  
   L a d y B r i t o m a r t . No, it's not of course. I want something more
  
   than your everyday matter-of-course attention --
  
   "Леди Бритомарт.' Теперь ты меня слушаешь, Стивен?
  
   С т и в е н . Само собой, мама.
  
   149
  
   Л е д и Б р и т о м а р т . Нет, не само собой, Стивен. Мне не нужно
  
   такое внимание, которое само собой разумеется".
  
   Иногда "фатический" речевой сигнал приобретает особую форму,
  
   детерминируемую социальной ситуацией. Ср., например, "Yes, Sir" у
  
   Б. Шоу, используемое как маркер асимметрии ролевых отношений
  
   (при обращении младшего к старшему, например в армии):
  
   Таll bоуs . Private Meek.
  
   Mееk. Yessir --
  
   "Толбойс. Рядовой Миик!
  
   Mиик. Слушаю, сэр".
  
   Противоречие между языковой формой и выполняемой ею функцией
  
   разрешается в процессе перевода в пользу функции. Ср., например,
  
   перевод вопросительной по форме фразы (How do you do?),
  
   используемой в качестве ритуальной формулы установления контакта
  
   (из Б. Шоу);
  
   M r s . E y n s f o r d H i l l . My daughter Clara.
  
   Lizа. How do you do?
  
   C l a r a . How do you do? --
  
   "Миссис Э й н с ф о р д Х и л л . Моя дочь Клара.
  
   Элиза. Очень приятно.
  
   К л а р а . Очень приятно".
  
   Особо остро вопрос о соотношении формы и функции стоит в тех
  
   случаях, когда в фокусе высказывания оказывается форма, не
  
   воспроизводимая в переводе. Это, в частности, относится к передаче
  
   металингвистической функции, характеризуемой установкой на сам
  
   язык, на его формы: Do you remember when you wrote to him to come on
  
   Twelfth Night, Emmy, and spelled twelfth without the f (Thackeray) --
  
   "--...Помнишь, Эмми, как ты его пригласила к нам на крещенье и
  
   написала "и" вместо "е"?" Орфографическая ошибка, о которой идет
  
   речь в письме персонажа "Ярмарки тщеславия" Бекки (twelth вместо
  
   twelfth), передается в переводе с помощью компенсационного приема
  
   ("крищенье" вместо "крещенье").
  
   Наконец, "поэтическая" эквивалентность (установка на выбор формы)
  
   допускает еще большую свободу при установлении соответствий на
  
   референтном уровне. Показательный пример стратегии перевода,
  
   связанный с передачей этой функции, приводит И. Левый:
  
   Ein Wiesel
  
   Sass auf einen Kiesel
  
   inmitten Bachgeriesel...
  
   Эти строки из стихотворения К Моргенштерна "Эстетическая ласка"
  
   М. Найт перевел на английский язык следующим образом:
  
   A weasel
  
   Perched up on an
  
   easel Within a patch
  
   of teasel...
  
   В комментарии к этому переводу переводчик добавил, что эти строки
  
   можно было также перевести:
  
   A ferret
  
   nibbling a carrot
  
   in a garret
  
   150
  
   или:
  
   A mink
  
   sipping a drink
  
   in a kitchen
  
   sink...
  
   Оценивая эти переводы, И. Левый приходит к выводу о том, что в
  
   данном случае существеннее игра на рифме, чем зоологическая и
  
   топографическая точность значения отдельных слов (так, сидящая в
  
   журчащем ручье ласка переносится на мольберт, на чердак, в
  
   кухонную раковину, превращается в хорька и в норку) [Левый, 1974,144].
  
   По-видимому, в этом стихотворении "поэтическая" функция текста
  
   полностью оттесняет на задний план референтную функцию. Из
  
   сказанного, казалось бы, можно сделать заключение о том, что в
  
   некоторых случаях "формальная" эквивалентность может
  
   перевешивать эквивалентность на более высоких уровнях, в том числе
  
   прагматическом. Однако на самом деле это не так. По сути дела,
  
   выдвижение на первый план формального подобия определяется
  
   функциональными доминантами этого текста, задуманного как
  
   словесная игра, и, таким образом, соответствует коммуникативной
  
   интенции автора, т.е. прагматической мотивации текста. Иными
  
   словами, перевод М. Найта эквивалентен оригиналу в прагматическом
  
   отношении, но неэквивалентен ему на более низком (семантическом)
  
   уровне.
  
   Сходные приемы используются и в других связанных с передачей
  
   словесной игры случаях. Например, при переводе каламбуров, на
  
   котором мы уже останавливались в связи с проблемой переводимости
  
   (гл. III).
  
   Наряду с анализом на уровне функциональных доминант текста
  
   целесообразен также учет типологии высказываний, восходящий к
  
   Дж. Остину [Austin, 1962] и Дж. Сёрлю [Searle, 1969]. Для перевода
  
   представляется существенным учет расхождений в языковом
  
   выражении одних и тех же типов высказываний в разных языках.
  
   Список речевых актов, исследуемых этими учеными и их
  
   последователями, включает сообщения, просьбы и приказы, вопросы,
  
   запреты, позволения, требования, возражения, поручения, гарантии,
  
   обещания, предостережения, угрозы, советы, наставления, акты
  
   "этикетного поведения" (behabitives) [Вежбицка, 1985,251--275].
  
   Следует иметь в виду, что для некоторых из этих высказываний
  
   существуют жесткие, ритуальные формулы в разных языках. Так,
  
   например, существуют стандартные формулы запретов, обычно
  
   фиксируемые в объявлениях: "Курить воспрещается" -- "No smoking";
  
   "По газонам не ходить" -- "Keep off the grass"; "Вход запрещен" --
  
   "No entry"; "Вход с домашними животными запрещен" -=- "No pets
  
   allowed."
  
   Одной из самых распространенных трансформаций здесь является
  
   антонимический перевод. Характерная особенность этих
  
   трансформаций -- неупотребление в английских вариантах глагола-
  
   перформатива, эксплицитно называющего данное действие (запрет)
  
   (например, *smoking is prohibited).
  
   Грамматическая трансформация является в ряде случаев
  
   необходимым условием перевода устойчивых ритуальных формул,
  
   закреп-
  
   151
  
   ленных за определенными речевыми актами. Ср., например,
  
   трансформацию английского вопросительного предложения в русское
  
   повелительное предложение при переводе формулы приведения свидетеля к
  
   присяге:
  
   'Do you solemnly swear to tell the truth, the whole truth and nothing but
  
   the truth, so help you God?'
  
   I do' --
  
   "-- Торжественно поклянитесь говорить правду, только правду и
  
   ничего, кроме правды, да поможет вам бог!
  
   -- Клянусь".
  
   Иногда перевод ритуальных формул влечет за собой более сложные
  
   семантические и синтаксические преобразования: But just then, and before
  
   he could say anything more, a resounding whack, whack from somewhere.
  
   And then a voice: "Order in the Court! His Honor, the Court! Everybody
  
   please rise!" (Dreiser) -- <  
   раздался оглушительный стук и чей-то голос произнес: "Суд идет!
  
   Прошу встать!">>
  
   Перевод восклицания судебного пристава требует опущений ("Order in
  
   the Court!" = 0), смысловых сдвигов (деятель -- действие: His Honor,
  
   the Court! -- Суд идет!) и др.
  
   Не менее сложные трансформации влечет за собой порой перевод
  
   устойчивых формул речевого этикета (behabitives): "See you later, Магу"
  
   -- Пока, Мэри..., "Ве seeing you, John" -- Ну будь здоров, Джон; The two
  
   cadets exchanged the careless 'See you's' that people say when they know
  
   they will see each other again in a few hours (Life) -- "Курсанты
  
   обменялись небрежным "Пока", которое произносится, когда люди
  
   знают, что им предстоит снова увидеться через несколько часов".
  
   Русские эквиваленты этих формул речевого этикета подыскиваются как
  
   "готовые блоки", соответствующие данной коммуникативной ситуации
  
   (прощание, неформальные ролевые отношения между собеседниками).
  
   УСТАНОВКА НА ПОЛУЧАТЕЛЯ
  
   Рассмотрим следующее звено в коммуникативной цепи,
  
   представленное элементами ТП в первичной коммуникации иТ'П2во
  
   вторичной. Основной прагматической установкой, характеризующей это
  
   звено, является учет расхождений в восприятии одного и того же текста
  
   со стороны носителей разных культур, участников различных
  
   коммуникативных ситуаций. Здесь сказываются различия в исходных
  
   знаниях, представлениях, интерпретационных и поведенческих нормах. По
  
   сути дела, этот раздел весьма наглядно подтверждает мысль о том, что
  
   "область лингвистической прагматики не имеет четких контуров"
  
   [Арутюнова, Падучева, 1985, 41]. В самом деле, круг вопросов,
  
   входящих в сферу прагматических отношений "текст--получатель", тем
  
   более в ситуации, при которой первичные коммуникативные отношения
  
   проецируются на вторичные, настолько широк, что едва ли может
  
   быть исчерпывающе освещен в рамках настоящего раздела. Поэтому мы
  
   ограничимся лишь некоторыми из многочисленных переводчес-
  
   152
  
   ленных за определенными речевыми актами. Ср., например,
  
   трансформацию английского вопросительного предложения в русское
  
   повелительное предложение при переводе формулы приведения свидетеля к
  
   присяге:
  
   'Do you solemnly swear to tell the truth, the whole truth and nothing but
  
   the truth, so help you God?'
  
   I do' --
  
   "-- Торжественно поклянитесь говорить правду, только правду и
  
   ничего, кроме правды, да поможет вам бог!
  
   -- Клянусь".
  
   Иногда перевод ритуальных формул влечет за собой более сложные
  
   семантические и синтаксические преобразования: But just then, and before
  
   he could say anything more, a resounding whack, whack from somewhere.
  
   And then a voice: "Order in the Court! His Honor, the Court! Everybody
  
   please rise!" (Dreiser) -- <  
   раздался оглушительный стук и чей-то голос произнес: "Суд идет!
  
   Прошу встать!">>
  
   Перевод восклицания судебного пристава требует опущений ("Order in
  
   the Court!" = 0), смысловых сдвигов (деятель -- действие: His Honor,
  
   the Court! -- Суд идет!) и др.
  
   Не менее сложные трансформации влечет за собой порой перевод
  
   устойчивых формул речевого этикета (behabitives): "See you later, Магу"
  
   -- Пока, Мэри..., "Ве seeing you, John" -- Ну будь здоров, Джон; The two
  
   cadets exchanged the careless 'See you's' that people say when they know
  
   they will see each other again in a few hours (Life) -- "Курсанты
  
   обменялись небрежным "Пока", которое произносится, когда люди
  
   знают, что им предстоит снова увидеться через несколько часов".
  
   Русские эквиваленты этих формул речевого этикета подыскиваются как
  
   "готовые блоки", соответствующие данной коммуникативной ситуации
  
   (прощание, неформальные ролевые отношения между собеседниками).
  
   УСТАНОВКА НА ПОЛУЧАТЕЛЯ
  
   Рассмотрим следующее звено в коммуникативной цепи,
  
   представленное элементами ТП в первичной коммуникации иТ'П2во
  
   вторичной. Основной прагматической установкой, характеризующей это
  
   звено, является учет расхождений в восприятии одного и того же текста
  
   со стороны носителей разных культур, участников различных
  
   коммуникативных ситуаций. Здесь сказываются различия в исходных
  
   знаниях, представлениях, интерпретационных и поведенческих нормах. По
  
   сути дела, этот раздел весьма наглядно подтверждает мысль о том, что
  
   "область лингвистической прагматики не имеет четких контуров"
  
   [Арутюнова, Падучева, 1985, 41]. В самом деле, круг вопросов,
  
   входящих в сферу прагматических отношений "текст--получатель", тем
  
   более в ситуации, при которой первичные коммуникативные отношения
  
   проецируются на вторичные, настолько широк, что едва ли может
  
   быть исчерпывающе освещен в рамках настоящего раздела. Поэтому мы
  
   ограничимся лишь некоторыми из многочисленных переводческих проблем, имеющих самое непосредственное отношение к установке на
  
   иноязычного получателя.
  
   Прежде всего начнем с отражаемой в тексте предметной ситуации. В
  
   этой связи особый интерес представляет перевод реалий -- изучаемых
  
   внешней лингвистикой понятий, относящихся к государственному
  
   устройству данной страны, истории, материальной и духовной культуре
  
   данного народа. Сама специфика реалий такова, что они часто
  
   находятся вне фонда знаний носителей другой культуры и другого
  
   языка.
  
   Как отмечают С. Влахов и С. Флорин, "понятие "перевод реалий"
  
   дважды условно: реалия, как правило, непереводима (в словарном
  
   порядке), и, опять-таки, как правило, она передается (в контексте) не
  
   путем перевода... Основных трудностей передачи реалий при переводе две:
  
   1) отсутствие в ПЯ соответствия (эквивалента, аналога) из-за отсутствия у
  
   носителей этого языка обозначаемого... объекта (референта) и 2)
  
   необходимость наряду с предметным значением (семантикой) реалии
  
   передать и колорит (коннотацию) -- ее национальную и историческую
  
   окраску" [Влахов, Флорин, 1980,79--80].
  
   В тех случаях, когда у реалии есть словарный эквивалент в языке
  
   перевода, казалось бы, их перевод не связан с особыми трудностями и
  
   едва ли может быть отнесен к числу cruces translatorum ("крестных мук
  
   переводческих") [Левый, 1974, 149], например: -- Да вот хоть черкесы, --
  
   продолжал он, -- как напьются бузы на свадьбе или на похоронах, так и
  
   пошла рубка (Лермонтов) -- Take even the Chercassians,' he went on, 'as they
  
   drink their fill of bouza at a wedding or a funeral, the fight begins'.
  
   Однако даже тогда, когда такой эквивалент действительно существует и
  
   зафиксирован в словарях, переводчик далеко не всегда может быть уверен в
  
   том, что эквивалент входит в рецептивный словарь конечного получателя:
  
   Подъехав к подошве Кайшаурской горы, мы остановились возле
  
   духана...(Лермонтов) -- On reaching the foot of the Kashaur mountain, we
  
   stopped outside a dukhan... Английский переводчик М. Паркер
  
   сопровождает образованный путем транслитерации словарный эквивалент
  
   примечанием: "Caucasian tavern." Показательно, что аналогичным образом
  
   поступают и составители словарей. Так, составитель "Oxford Russian-
  
   English Dictionary" M. Уилер, переводя духан как dukhan, сопровождает
  
   его пояснением: "inn in Caucasus".
  
   Весьма часто при передаче реалий используются гиперонимические
  
   (генерализирующие) трансформации, в ходе которых снимаются
  
   дифференциальные признаки реалий, составляющие их национальную
  
   специфику. Такое решение может быть мотивировано тем, что
  
   перенасыщение текста элементами национального колорита может, как
  
   отмечалось выше, приводить к нарушению адекватности перевода. Ср.
  
   следующий пример: За неимением комнаты для проезжающих на станции
  
   нам отвели ночлег в дымной сакле (Лермонтов) -- As there was no room
  
   for travellers at the post house, we were given lodging in a smoky hut.
  
   Слово hut определяется в "Oxford's Advanced Learner's Dictionary" как a
  
   small, roughly made house or shelter. В "Большом
  
   153
  
   англо-русском словаре" значение этого слова раскрывается с помощью
  
   цепочки синонимов -- 'хижина', 'лачуга', 'хибарка'. В то же время в "Толковом
  
   словаре русского языка" заимствованное из грузинского сакля
  
   определяется как 'хижина, жилище кавказских горцев'. Английский
  
   эквивалент не содержит сам по себе указания на то, что речь идет о жилище
  
   кавказских горцев, но это опущение восполняется контекстом.
  
   Существенным элементом выбора той или иной переводческой
  
   трансформации при переводе реалий является функциональная роль,
  
   которую они выполняют в данном тексте, например: -- Про матушку
  
   нечего сказать, женщина старая. Четьи минеи читает, со старухами
  
   сидит, и что Сенька-брат порешит, так тому и быть (Достоевский) --
  
   Mother is all right. She's an old woman, reads the lives of the saints, sits with
  
   her old women, and what my brother says goes. Церковно-историческая
  
   реалия "Четьи минеи" означает издание православной церкви -- книгу для
  
   чтения на каждый день месяца, содержащую преимущественно жития
  
   святых. В гиперонимическом переводе снимается ряд дифференциальных
  
   сем: книга для чтения, на каждый день месяца. Но эта детализация в
  
   данном случае не столь важна. Ведь назначение фразы Четьи минеи
  
   читает...заключается в том, чтобы показать набожность матери Рогожина.
  
   Гиперонимическая трансформация преследует в данном случае
  
   стилистические цели: она передает экспрессивную окраску исходного
  
   выражения.
  
   Для восполнения лакун в системе номинации языка перевода широко
  
   используется и интергипонимический способ перевода реалий, т.е. замена
  
   одного видового понятия другим в рамках единого родового понятия.
  
   Здесь, так же как и в случае генерализации (гиперонимической
  
   трансформации), действует функциональный принцип: решающим
  
   критерием при выборе способа перевода является степень релевантности
  
   дифференциальных признаков, отличающих одно видовое понятие от
  
   другого: 'I had Earl take down their names and subpoena 'em for the inquest
  
   next Monday.'And the coroner proceeded to retail their testimony about the
  
   accidental meeting of Clyde (Dreiser) -- "-- Я велел Эрлу записать их
  
   имена, заполнить повестки и вызвать их в понедельник для допроса. -- И
  
   следователь подробно передал показания этих людей об их случайной
  
   встрече с Клайдом".
  
   В переводе американские реалии coroner и inquest приравниваются к
  
   русским словам следователь и допрос. В американском словаре "The
  
   Random House Dictionary | of the English language" coroner определяется
  
   следующим образом: "an officer, as of a county or municipality, whose chief
  
   function is to investigate by inquest, or before a Jury, any death, not clearly
  
   resulting from natural causes." Таким образом, речь идет о специальном
  
   должностном лице, судебном дознавателе ("коронере"), производящем
  
   дознание с участием присяжных в случае насильственной смерти.
  
   "Коронер" и "следователь", точно так же как "дознание" и "допрос", --
  
   это смежные, но не идентичные понятия. "коронер" и "следователь" --
  
   два видовых понятия в рамках родового "должностное лицо, производящее
  
   предварительное следствие", а "следствие" и "дознание" -- в рамках
  
   родового понятия "выяснение обстоятельств уголовного дела". Поскольку
  
   дифференциация этих понятий
  
   154
  
   в данном контексте несущественна, переводчик заменил их близкими, хотя
  
   и не тождественными, понятиями культуры воспринимающей среды. При
  
   этом он сознательно пошел на некоторые (пусть незначительные)
  
   смысловые потери, которые не позволяют рассматривать приведенный
  
   выше вариант как полностью эквивалентный оригиналу, хотя и не
  
   нарушают охарактеризованных выше условий адекватности.
  
   В ряде случаев переводчик использует в качестве межкультурного
  
   соответствия культурные аналоги, занимающие иное место в
  
   соответствующей системе и отличающиеся рядом существенных
  
   характеристик, но совпадающие по ряду функциональных признаков,
  
   релевантных для данной ситуации. В этих случаях перевод сводится к
  
   замене той или иной культурной, исторической или иной реалии ее
  
   контекстуальным аналогом: Alas! we shall never hear the horn sing at
  
   midnight, or see the pike-gates fly open any more (Thackeray) -- "Увы!
  
   Никогда уже не услышим мы звонкого рожка в полночи и не увидим
  
   взлетающего вверх шлагбаума".
  
   Pike-gate и шлагбаум представляют собой не тождественные реалии
  
   (pike-gate -- турникет на заставе, где взимается подорожный сбор). Однако
  
   наличие у них функционального инварианта (барьер на дороге)
  
   обеспечивает их взаимозаменяемость в этом контексте.
  
   Если в приведенном выше примере национальная реалия заменяется
  
   нейтральным аналогом (pike-gate -- шлагбаум), то в следующем
  
   примере национальная русская реалия заменяется английской: А что
  
   касается отцов и дедов, то они у нас и однодворцами бывали
  
   (Достоевский) -- As for our fathers and grandfathers, some of them were
  
   only peasant freeholders. Рус. однодворец (низший разряд служилых людей,
  
   владевших небольшой землей) и англ, peasant freeholder обнаруживают,
  
   несмотря на социально-исторические различия, ряд общих, релевантных
  
   для данного контекста признаков (личная свобода, владение небольшим
  
   земельным участком, промежуточное положение между крестьянами и
  
   помещиками).
  
   Проблема перевода реалий тесно соприкасается с пресуппозицией,
  
   одной из важнейших категорий прагматики. Самое непосредственное
  
   отношение к проблеме реалий имеет тот класс пресуппозиций, который Н.Д.
  
   Арутюнова и Е.В. Падучева относят к прагматическим презумпциям,
  
   касающимся знаний и убеждений говорящих. "Говорящий, который
  
   высказывает суждение S, имеет прагматическую презумпцию Р, если он,
  
   высказывая S, считает P само собой разумеющимся -- в частности,
  
   известным слушателю" [Арутюнова, Падучева, 1985, 39]. Отсюда следует,
  
   что понятие прагматической презумпции тесно связано с понятием
  
   фоновых знаний (background knowledge), т.е. исходных знаний,
  
   имплицитно присутствующих в высказывании.
  
   Перевод вносит существенные коррективы в прагматические
  
   презумпции исходного текста. Ведь если отправитель исходного текста
  
   считает P само собой разумеющимся и, стало быть, известным
  
   читателю исходного текста, то из этого еще не следует, что данная
  
   прагматическая презумпция остается в силе и для читателя перевода --
  
   носителя другого языка и другой культуры.
  
   Именно поэтому при передаче реалий, неизвестных или малоиз-
  
   155
  
   вестных иностранному получателю, переводчик нередко предпочитает
  
   прибегать к поясняющим добавлениям или к поясняющему
  
   (интерпретирующему) переводу: A call to stop the Saturn contract from
  
   becoming the pattern is among the 25 resolutions adopted by Local 599 of
  
   GM's Buick City auto complex in Flint, the largest of the UAW contingents
  
   in GM -- "Требование не допустить, чтобы контракт на строительство
  
   центра автомобильной промышленности "Сатурн" стал эталоном на
  
   будущее, является одной из 25 резолюций, принятых местной
  
   профсоюзной организацией N 599 в Бюик Сити, центре
  
   автомобилестроения компании "Дженерал моторс" во Флинте, где
  
   сосредоточен крупнейший контингент членов Объединенного профсоюза
  
   рабочих автомобилестроительной, аэрокосмической и сельскохозяйственной
  
   промышленности, работающих в этой компании".
  
   Здесь отсутствие у отправителя и получателя одинаковых
  
   прагматических презумпций обусловливает ряд поясняющих добавлений:
  
   the Saturn contract -- контракт на строительство центра автомобильной
  
   промышленности "Сатурн", GM -- компания "Дженерал моторс", local --
  
   местная профсоюзная организация, auto complex -- центр автомобильной
  
   промышленности.
  
   Поясняющий перевод нередко принимает форму развертывания
  
   усеченного или сокращенного обозначения той или иной реалии: ...they had
  
   the best pew at the Foundling...(Thackeray) -- "...у них была самая лучшая
  
   скамья в церкви воспитательного дома". Foundling в английском тексте
  
   представляет собой усеченный вариант Foundling Hospital
  
   'воспитательный дом'. Встречающееся в том же предложении слово pew
  
   'скамья со спинкой в церкви служит основанием для пресуппозиции о
  
   существовании в воспитательном доме церкви. Отсюда серия
  
   развертывающих трансформаций: Foundling 'воспитательный дом' --
  
   церковь воспитательного дома.
  
   Наряду с поясняющим дополнением часто используется поясняющий
  
   (интерпретирующий) перевод: --...Я тогда, князь, в третьегодняшней
  
   отцовской бекеше через Невский перебегал, а она из магазина выходит, в
  
   карету садится (Достоевский) -- "...You see, Prince, I was just running across
  
   Nevsky Avenue in my dad's long three-year-old overcoat when she came out
  
   of the shop and got into her carriage." Здесь бекеша 'старинное долгополое
  
   пальто' объясняется как long overcoat.
  
   Порой реалия, знание которой входит в прагматическую презумпцию,
  
   лежащую в основе исходного текста, одновременно представляет собой
  
   аллюзию -- стилистическую фигуру, намек посредством упоминания
  
   общеизвестного реального факта, исторического события, литературного
  
   произведения и т.п. Приведем в качестве примера известный эпизод из
  
   "Пигмалиона" Б. Шоу. Профессор Хиггинс удивляет прохожих своей
  
   феноменальной способностью определять, откуда они родом, по их
  
   выговору. В разговор вмешивается саркастически настроенный
  
   прохожий и говорит, что он легко определит, откуда сам Хиггинс: I сап
  
   teil you where you come from. You come from Anwell. Go back there - "Я
  
   вам скажу, откуда вы сами. Из Бедлама. Вот и сидели бы там". Hanwell
  
   (или, как его произносит говорящий на кокни прохожий, Anwell) --
  
   название лондонского пригорода, где распо-
  
   156
  
   ложена известная психиатрическая клиника -- факт, входящий в фоновые
  
   знания английского читателя, но едва ли известный русскому. Переводчик
  
   использует интергипонимический сдвиг: Хэнуэл -- Бедлам.
  
   Ср. еще один пример из Шоу: At Harrow they called me the Woolwich
  
   Infant -- "В Хэрроу меня звали "мальчик из арсенала"". Woolwich Infant,
  
   кличка, которую дали одноклассники персонажу из "Майора Барбары"
  
   Стивену, -- намек на его происхождение: Вулидж -- район в восточном
  
   Лондоне, где расположен знаменитый арсенал (отец Стивена -- крупный
  
   оружейный фабрикант). Перевод на русский язык потребовал раскрытия
  
   импликации: the Woolwich Infant -- "мальчик из арсенала".
  
   Среди переводимых аллюзий особое место занимают ссылки на
  
   литературные произведения и литературных персонажей, хорошо известных
  
   получателю исходного текста, но необязательно знакомых получателю
  
   конечного текста. Так, в русском языке источником многочисленных
  
   литературных аллюзий является "Горе от ума" Грибоедова, произведение
  
   малоизвестное английскому и американскому читателю. Дословная
  
   передача такого рода аллюзий, как правило, не достигает своей цели,
  
   оставляя нераскрытой лежащую в ее основе импликацию, например: Их
  
   злоба, негодование, остроумие -- помещичьи (даже
  
   дофамусовские)...(Достоевский) -- Their malice, Indignation, and wit are all
  
   typical of the men of that class (even before Famusov)...
  
   Even before Famusov, не снабженное ни примечанием, ни поясняющим
  
   дополнением, никак не может быть признано прагматически
  
   эквивалентным рус. даже дофамусовские. Здесь, очевидно, необходимо
  
   раскрыть аллюзию либо путем построчного комментария, либо одним из
  
   описанных выше способов: early in the Century, at the turn of the Century,
  
   etc.
  
   Иногда возникает возможность нахождения сходной литературной
  
   аллюзии из другого, хорошо известного иноязычному получателю,
  
   источника. Этот прием, нередко используемый переводчиками, требует
  
   предельной осторожности. Ср., например, следующие переводы одного и
  
   того же отрывка из "Идиота" Достоевского:
  
   ...ведь ты мертвый, отрекомендуйся мертвецом: скажи, что "мертвому
  
   можно все говорить"... и что княгиня Марья Алексеевна не забранит, ха-
  
   ха! --
  
   а) перевод советского переводчика Ю.М. Катцера: --...but you're dead,
  
   you know. Introduce yourself to her as a dead man and say, "The dead are
  
   allowed to say anything" -- Princess Maria Alekseevna wont scold you ha-ha!
  
   Здесь Princess Maria Alekseevna сопровождается примечанием
  
   переводчика: A personage in Wit Works Woe, the celebrated classical
  
   comedy in verse by Alexander Griboyedov (1795-1829). Roughly, the Russian
  
   equivalent of Mrs. Grundy;
  
   б) перевод английского переводчика Д. Магаршака: ...but you're dead -- dead
  
   -- introduce yourself as a dead man, tell her, "A dead man may say anything"
  
   -- and that Mrs. Grundy won't be angry, ha-ha!
  
   Госпожа Гранди, которую вводит в свой перевод Д. Магаршак,
  
   ограниченная женщина, нетерпимо относящаяся к любым нарушениям
  
   157
  
   светских условностей, -- персонаж, упоминаемый в пьесе "Speed the
  
   Plough" (1798) английского драматурга Т. Мортона.
  
   Думается, что превращение княгини Марьи Алексеевны в госпожу
  
   Гранди привносит в текст "чуждый национальный колорит", приводит к
  
   его "англизации". Поэтому более приемлем перевод Ю.М. Катцера.
  
   Рассмотрим вопрос о роли переводческих примечаний в переводе
  
   реалий. Сравнение двух переводов романа Достоевского "Идиот"
  
   свидетельствует о том, что Ю.М. Катцер широко использует этот
  
   прием, тогда как в переводе Д. Магаршака примечания переводчика
  
   практически не встречаются.
  
   Без пояснения или примечания смысл аллюзии в переводе
  
   Магаршака часто остается неясным: Подколесин в своем типическом
  
   виде, может быть, даже и преувеличение, но отнюдь не небывальщина
  
   (Достоевский) -- As a type, Gogol's character Podkolyosin is perhaps an
  
   exaggeration but he is not by any means a myth.
  
   Для адекватного раскрытия аллюзии необходимо было примечание
  
   или объяснительное дополнение, раскрывающее релевантные для
  
   данного текста черты Подколесина (нерешительный, колеблющийся,
  
   неуверенный в себе, например: Gogol's irresolute character
  
   Podkolyosin...).
  
   Отсутствие в переводе M. Паркера ссылки на источник аллюзии не
  
   дает возможности воспроизвести существенный элемент культурного
  
   фона "Героя нашего времени": На западе пятиглавый Бешту синеет,
  
   как "последняя туча рассеянной бури" -- Five-peaked Beshtau looms
  
   blue in the west like "the last cloud of a dispersed storm" (по-видимому,
  
   следовало: like Pushkin's "last cloud...").
  
   Точно так же возникают сомнения относительно раскрытия смысла
  
   аллюзии в переводе на русский язык следующего отрывка из пьесы
  
   Шоу "Майор Барбара":
  
   U n d e r s c h a f t . ..."My ducats and my daughter!" --
  
   " А н д е р ш а ф т . "Мои дукаты и моя дочь!""
  
   В этом эпизоде Андершафт цитирует слова Шейлока из пьесы
  
   Шекспира "Венецианский купец", когда узнает, что его дочь сбежала,
  
   унеся с собой его деньги. Широко известная в английском языке
  
   цитата, импликация которой предельно ясна читателю оригинала, едва
  
   ли будет полностью понятна русскому читателю.
  
   Раскрытие лежащих в основе текста пресуппозиций и импликаций
  
   требует порой глубокого проникновения во внеязыковой контекст. Об
  
   этом, в частности, свидетельствует следующий отрывок из книги "Don't
  
   Fall Off the Mountain", автобиографии американской кинозвезды
  
   Шерли Маклейн: I was born into a cliche-loving middle class Virginia
  
   family. То be consistent with my background I should have married an
  
   upstanding member of the community and had two or three strong-bodied
  
   children who ate Wonder Bread eight ways.
  
   Этот пример приводится в цитированной выше книге В. Вильса.
  
   Пример сопровождается переводом на немецкий язык Евы Шенфельд: Ich
  
   wurde in ein; traditionsbewusste KleinbOrgerfamilie Virginias
  
   hineingeboren. Um den klischeevorstellungen meiner Umwelt zu genugen,
  
   hatte ich ein aufstrebendes Gemeindemitglied ehelichen und ihm zwei bis
  
   drei
  
   158
  
   wohlgeratene Kinder gebaren mussen, die Gesundheitsbrot auf acht
  
   verschiedene Arten assen.
  
   Не удовлетворенный этим переводом, Вильс предлагает свой
  
   собственный вариант: Ich kam im Virginia als King einer
  
   klischeeliebenden Mittelstandsfamilie zur Welt. Hatte ich ihren
  
   gesellschaftlichen Vorstellungen treu bleiben wollen, hatte ich ein
  
   stattliches Mitglied unserer Gemeinde heiraten und zwei oder drei kraftige
  
   Kinder bekommen (kriegen) mussen, die Golden Toast auf achterlei Art
  
   assen.
  
   Ср. наш собственный перевод этого отрезка на русский язык: 'Я
  
   родилась в Вирджинии в мыслящей прописными истинами мещанской
  
   семье. Если бы я осталась верной своей среде, то вышла бы замуж за
  
   столпа местного общества и родила бы ему двух или трех крепышей,
  
   вроде тех, которых изображают на рекламах детского питания'.
  
   Здесь основной пресуппозицией, лежащей в основе выбора языковых
  
   вариантов при переводе является то, что автор порвал со своей средой.
  
   Отрицательное, ироническое отношение к этой среде является
  
   лейтмотивом всего отрывка. Так, Е. Шенфельд передает middle-class
  
   family как Kleinburgerfamilie. В. Вильсу такой перевод представляется
  
   отступлением от подлинника, переоценкой, привносящий в текст
  
   пейоративную коннотацию. С этим едва ли можно согласиться (ведь и
  
   в английском языке middle-class не вполне нейтральное понятие).
  
   Известная нейтрализация оценочного признака происходит при
  
   передаче англ, cliche'-loving посредством нем. traditionsbewusst, но это
  
   компенсируется при передаче background словосочетанием
  
   Klischeevorstellungen meiner Umwelt.
  
   Пожалуй, наиболее интересным компонентом этого отрывка является
  
   его концовка: ...two or three strong-bodied children who ate Wonder Bread
  
   eight ways. Разумеется, американскому читателю хорошо знаком этот
  
   широко рекламируемый продукт. Фраза who ate Wonder Bread eight
  
   ways воспроизводит в несколько модифицированном виде текст
  
   популярной рекламы. Вариант, предлагаемый Е. Шенфельд (die
  
   Gesundheitsbrot auf acht verschiedene Arten assen) не раскрывает
  
   коннотации оригинала. Единственное преимущество, которым
  
   обладает по сравнению с ним вариант В. Вильса, -- это введение в
  
   текст названия хлебного продукта -- Golden Toast, знакомого
  
   западногерманскому читателю. Однако и здесь коннотация исходного
  
   текста не раскрыта.
  
   Попытаемся обосновать предлагаемый нами перевод. Фраза clicheloving
  
   middle-class family переводится как 'мыслящая прописными
  
   истинами мещанская семья'. В русском языке слово клише чаще всего
  
   ассоциируется с газетными штампами и означает шаблонное
  
   выражение, избитую мысль. Отсюда -- 'мыслящая прописными
  
   истинами', выражение, более приемлемое в данном контексте и более
  
   понятное, чем, скажем, 'любящая клише'. В предлагаемом нами
  
   варианте middle-class family переводится как 'мещанская семья', что
  
   вполне соответствует общей оценочной коннотации отрывка.
  
   Наконец, в концовке предпринимается попытка раскрыть скрытые
  
   ассоциации текста. ...two or three strong-bodied children who ate Wonder
  
   159
  
   Bread eight ways передано как '...двух или трех крепышей, вроде тех,
  
   которых изображают на рекламах детского питания'. Такой перевод
  
   может показаться несколько вольным. Однако он прагматически
  
   мотивирован установкой на русского получателя. В самом деле, если у
  
   американского читателя цитата из текста хорошо известной рекламы
  
   "чудо-хлеба" (...ate Wonder Bread eight ways) вызывает ассоциации с
  
   изображением упитанных малышей, то у русского читателя
  
   семантически эквивалентный перевод может вызвать подобные
  
   ассоциации лишь при наличии пространных примечаний и
  
   разъяснений. Предлагаемый нами вариант построен на отказе от
  
   аллюзии, которая содержится в исходном тексте. Вместо нее вводится
  
   знакомый читателю образ, основанный на ассоциативной связи
  
   рекламы детского питания и пышущих здоровьем малышей. Так
  
   раскрывается намек, остающийся нераскрытым при дословном
  
   воспроизведении концовки текста.
  
   Еще одним важным аспектом учета установки на получателя
  
   является отражение в речи персонажей социально детерминированной
  
   вариативности языка -- стратификационной, связанной с делением
  
   общества на социальные страты -- слои, группы и т.п., и ситуативной,
  
   связанной с меняющимися параметрами социальной ситуации.
  
   Ниже рассматривается речь, изображаемая в художественном тексте,
  
   т.е. в какой-то мере обработанная и стилизованная. Как правило автор
  
   не воспроизводит натуралистически спонтанную речь с ее
  
   многочисленными отклонениями от языковых и логических правил.
  
   Речевые характеристики, в которых выявляется стратификационная и
  
   ситуативная вариативность речи персонажей, обычно присутствуют в
  
   ней в виде отдельных маркеров (социальных, локальных, ролевых),
  
   характеризующих персонажей через особенности их языка. Сложность
  
   данной проблемы заключается в том, что эти маркеры приходится
  
   воссоздавать средствами другого языка, где сама система
  
   стратификационной и ситуативной дифференциации часто носит
  
   совершенно иной характер.
  
   Одной из самых сложных задач является передача
  
   стратификационной вариативности, находящей свое выражение в
  
   локальных особенностях речи.
  
   При передаче диалектной речи и просторечия широко используются
  
   различные компенсационные приемы: ...на гробе родительском ночью
  
   брат кисти литые, золотые обрезал... Они, дескать, эвона каких денег
  
   стоят. Да ведь он за это одно в Сибирь пойти может, если я захочу,
  
   потому оно есть святотатство (Достоевский) -- That brother of mine cut
  
   off he tassels from my dad's coffin at night; solid gold they was; cost a
  
   fortune, they does. Why, damn him, I could send him to Sibena for that, so
  
   help me, for it's sacrilege, it is...
  
   В переводе вместо русского диалектизма эвона и просторечного
  
   потому оно есть святотатство используются элементы
  
   общеанглийского (не маркированого локально) просторечия. При этом
  
   они являются в тексте не обязательно в тех же местах, где у
  
   Достоевского используются диалектно-просторечные элементы.
  
   Например, фраза Они, дескать, эвона каких денег стоят переведена:
  
   cost a fortune, they
  
   160
  
   does. Здесь просторечное they does не входит, подобно звона, в структуру
  
   адъективно-именной фразы (звона каких денег), а добавляется в конце
  
   предложения. В другом случае переводчик использует просторечный
  
   оборот solid gold they was там, где у Достоевского употребляется
  
   нейтральное кисти литые, золотые.
  
   Такая перестановка элементов стратификационных характеристик
  
   вполне возможна и допустима. Дело в том, что их функциональное
  
   предназначение заключается в передаче речевой характеристики данного
  
   персонажа. Отнесенность стратификационных характеристик к речи
  
   персонажа в целом, отсутствие привязанности к тому или иному элементу
  
   текста дают возможность переводчику относительно свободно
  
   маневрировать этими маркерами в тексте.
  
   Более того, в ряде случаев в качестве экспонентов стратификационной
  
   вариативности в переводе избираются единицы совершенно иного уровня
  
   языковой структуры. Это происходит, например в тех случаях, когда
  
   репрезентация диалектной речи в оригинале целиком и полностью
  
   опирается на фонетические характеристики, которые, естественно, не
  
   передаются в переводе, например: Now then, Freddy: look wh' у' gowin,
  
   deah... Theres menners Pyer! Тэ-оо banches o voylets trod into the mad... Ow,
  
   eez ye-ooa son, is e? Wa!, fewd dan y'de-ooty bawmz a mather should, eed now
  
   battern to sprawl а роге gel's flahrzn than ran awy athaht pyin. Wil ye-oo py
  
   me f'them (Shaw).
  
   В переводе центр тяжести стратификационной характеристики
  
   переносится на просторечно окрашенную лексику и фразеологию: "Куда
  
   прешь, Фредди? Возьми глаза в руки! А еще образованный. Все
  
   фиалочки в грязь затоптал... А, так это ваш сын? Нечего сказать, хорошо
  
   вы его воспитали. Разве это дело, раскидал у бедной девушки все цветы и
  
   смылся, как миленький. Теперь вот платите, мамаша".
  
   В третьем действии "Пигмалиона", когда Элиза уже прошла
  
   коррективный фонетический курс у профессора Хиггинса, ситуация
  
   меняется. Из ее речи исчезают фонетические признаки кокни, но
  
   сохраняются некоторые грамматические и лексические признаки
  
   просторечия. Ср. следующий пример: What become of her new straw hat
  
   that should have come to me?Somebody pinched it;and what I say is, them as
  
   pinched it done her in -- "А вот где ее шляпа соломенная, новая, которая
  
   должна была мне достаться? Сперли. Вот и я говорю, кто шляпу спер, тот и
  
   тетку укокошил".
  
   В оригинале на фоне безупречного произношения Элизы рельефно
  
   проступают такие просторечные черты, как сленгизмы pinch 'украсть', do
  
   in 'убить', просторечные грамматические формы what become (вм. what
  
   has become или what became), them as pinched it done her in (вм. those who
  
   pinched it have done her in).
  
   Переводчик использует для передачи этих социально маркированных
  
   элементов речи просторечную лексику (спереть, укокошить),
  
   разговорные обороты (Вот и я говорю).
  
   Иногда ради передачи важной речевой характеристики допускаются
  
   небольшие смысловые сдвиги: She thought you was a copper's nark, sir
  
   (Shaw) -- "Она думала, сэр, что вы шпик". В английском сленге a copper's
  
   nark -- это полицейский осведомитель, доносчик, тогда как шпик --
  
   161
  
   11.Зак. 311
  
   это сыщик, полицейский шпион. В данном случае такой несущественный
  
   семантический сдвиг вполне оправдан, поскольку он передает важный
  
   элемент социальной характеристики персонажа.
  
   К проблеме передачи речевых характеристик относится также
  
   передача в переводе речи иностранца. Определенную роль в изображении
  
   иностранной речи в переводе играют структурные возможности и
  
   традиции языка перевода. Рассмотрим следующий пример из романа
  
   Хемингуэя "Иметь и не иметь":
  
   ' When did you get married?' Rodger asked him.
  
   'Lasta month. Montha for last. You come the wedding?'
  
   'No,'said Rodger. 'I didn`t come to the wedding.'
  
   'You missa something,'said Hayzooz. 'You missa damn fine wedding,
  
   what a matta you no come?'--
  
   " -- Когда это вы поженились? -- спросил его Роджер.
  
   -- Прошла месяц. Месяц, который до это. Вы приходил на свадьба?
  
   -- Нет, -- сказал Роджер. -- Я не приходил на свадьбу.
  
   -- Вы много потерял, -- сказал Хэйсус. -- Вы потерял весела свадьба.
  
   Почему так, вы не приходил?"
  
   В оригинале речь кубинца изображается с помощью
  
   морфологических и синтаксических маркеров (lasta month, missa, come
  
   the wedding). В переводе мы находим типичную для русского языка
  
   репрезентацию речи иностранца: нарушение правил морфологической
  
   связи между элементами синтаксических конструкций (прошла месяц,
  
   вы приходил на свадьба, вы много потерял), упрощение синтаксических
  
   конструкций (Почему так, вы не приходил?).
  
   Еще одним аспектом стратификационной вариативности является
  
   вариативность, связанная с принадлежностью к различным
  
   профессиональным группам. Здесь основной проблемой является
  
   передача профессионализмов в речи персонажей, например:
  
   -- А вы долго были в Чечне?
  
   -- Да, я лет десять стоял там в крепости с ротою у Каменного брода,
  
   знаете? (Лермонтов) --
  
   "Were you long in Chechna?"
  
   "Quite a while -- ten years garrisoning a fort with a company. Out
  
   Kamenny Brod way. Do you know the place?"
  
   Глагол стоять в значении 'иметь местопребывание', 'жить'
  
   сопровождается в "Толковом словаре русского языка" под ред. Д.Н.
  
   Ушакова пометой устар. воен. В прошлом этот лексико-семантический
  
   вариант глагола стоять был военным профессионализмом. См.,
  
   например: Городок Б. очень повеселел, когда начал в нем стоять***
  
   кавалерийский полк (Пушкин).
  
   В переводе также используется военный профессионализм (garrisoning).
  
   Наконец, помимо социальных речевых характеристик существуют и
  
   индивидуальные характеристики, передача которых в их
  
   неповторимости является одной из важнейших проблем
  
   художественного перевода. В качестве примера можно привести тот
  
   витиеватый стиль, которым характеризуется речь одного из персонажей
  
   "Идиота" Достоевского -- генерала Иволгина, использующего
  
   помпезные и высоко-
  
   162
  
   парные речевые штампы. Ср., например: Все это было для него
  
   совершенным сюрпризом, и бедный генерал был "решительно жертвой
  
   своей неумеренной веры в благородство сердца человеческого, говоря
  
   вообще".
  
   Для передачи этого пародийного стиля необходимо прежде всего
  
   найти столь же избитые штампы. Сохранение именно этой черты (т.е.
  
   насыщенности штампами) оказалось в данном случае важнее, чем
  
   скрупулезное воспроизведение референциального смысла. Именно так
  
   поступил английский переводчик этого произведения Д. Магаршак: АН
  
   that came as a great shock to him, and the poor general was 'most decidedly
  
   the victim of his unbounded faith in human nature'. Сторонники дословного
  
   перевода найдут здесь некоторые отступления от смысла оригинала. В
  
   самом деле, ведь у Достоевского генерал верит в "благородство сердца
  
   человеческого", а у Магаршака просто в "человеческую натуру". Но
  
   достоинством магаршаковского unbounded faith in human nature является
  
   то, что это речевой штамп. Таким образом, переданной оказалась
  
   важнейшая функциональная характеристика текста.
  
   Перейдем к вопросу о передаче другого важного измерения вариативности
  
   речи -- ситуативного. Одним из ключевых понятий, лежащих в основе
  
   ситуативной дифференциации, является понятие социальной речи. В
  
   процессе социального взаимодействия человеку приходится
  
   "проигрывать" более или менее обширный репертуар социальных ролей и
  
   вступать в различные ролевые отношения (например, начальник --
  
   подчиненный, учитель -- ученик, отец -- сын, муж -- жена, приятель --
  
   приятель и др.). Смена ролей существенным образом изменяет
  
   социальную ситуацию, характеризующую отношения между
  
   коммуникантами, отражаясь при этом на выборе языковых средств
  
   (социолингвистических переменных) [Швейцер, 1976, 81].
  
   В разделе, посвященном отношению между теорией перевода и
  
   социолингвистикой, мы уже касались такого индикатора ролевых
  
   отношений, как оппозиция русских личных местоимений ты и вы.
  
   Рассмотрим ее подробнее.
  
   Многозначность и многомерность этой оппозиции [Friedrich, 1972] не
  
   дает возможности сформулировать жесткие правила их передачи при
  
   переводе на язык, где подобная оппозиция отсутствует, например на
  
   английский. Так, в приведенном выше примере из "Идиота" Достоевского
  
   публичное обращение Настасьи Филипповны к знакомому человеку на
  
   "ты" (афиширование интимных отношений) передается путем добавления
  
   интимного обращения darling. И далее эта форма обращения настойчиво
  
   повторяется: "...Я ведь думала, что ты там... у дяди!" --
  
   ' You see, darling, I thought you were at your uncle's.'
  
   Но в других случаях актуализируются другие семантические
  
   компоненты этой оппозиции, и переводчику приходится искать иных
  
   решений, например прибегать к объяснительному (интерпретирующему)
  
   переводу:
  
   " -- Парфён, может, я некстати, я ведь и уйду,-- проговорил он наконец в
  
   смущении.
  
   -- Кстати! Кстати! -- опомнился наконец Парфён.
  
   163
  
   Они говорили друг другу "ты"" --
  
   Tm sorry, Parfyon', he said, at last, looking embarassed;'perhaps, I haven't
  
   come at the right moment. I can go away, if you like'.
  
   'No, no!'Parfyon cried recollecting himself. 'Do come in. I'm glad to see
  
   you'.
  
   They spoke to each other like two old friends.
  
   Последняя фраза раскрывает коннотацию "дружеского ты",
  
   реализуемого в тексте.
  
   Наконец, еще один пример употребления ты в том же романе -- это
  
   асимметричное ты, используемое по отношению к лицу, занимающему
  
   более низкое положение в социальной иерархии. Это не "дружеское ты",
  
   предполагающее ответное обращение на "ты" (симметричное ты), а
  
   барское или начальственное ты, не допускающее такого же обращения со
  
   стороны собеседника:
  
   " -- Если лень колокольчик поправить, так по крайней мере в прихожей
  
   бы сидел, когда стучатся. Ну вот теперь шубу уронил, олух...
  
   -- Прогнать тебя надо. Ступай доложи...
  
   -- Ну вот теперь с шубой идет! Шубу-то зачем несешь? Ха-ха-ха! Да
  
   ты сумасшедший, что ли?"
  
   Эти реплики адресованы Настасьей Филипповной князю Мышкину,
  
   которого она принимает за лакея. В русском языке мы находим и
  
   лексические индикаторы ролевых отношений (олух, сумасшедший), и
  
   грамматические индикаторы (обращение в 3-м лице -- шубу уронил,
  
   теперь с шубой идет...), но главным индикатором здесь является
  
   асимметричное ты. Рассмотрим теперь английский перевод этого отрывка:
  
   'If you're too lazy to mend the bell, you might at least wait in the hall
  
   when people knock.There, now he's gone and dropped my coat, the oaf!'
  
   They ought to sack you! Go along and announce me'.
  
   'Well, now he's taking my coat with him! What are you carrying my coat for?
  
   Ha-ha-ha! Why, you're not mad, are you?'
  
   В переводе отражены должным образом лексические индикаторы (oaf,
  
   mad), обращение в 3-м лице (now he's gone and dropped my coat; now he's
  
   taking my coat with him). Но главная роль здесь принадлежит приемам,
  
   компенсирующим обращение на "ты". Эти приемы носят скорее
  
   негативный характер: во всех приведенных выше репликах обращает на себя
  
   внимание "значимое отсутствие" вежливых форм (please, would you mind...,
  
   вопросов типа will you announce me и т.п.).
  
   Немотивированный сменой ролевых отношений переход на "ты" в
  
   русском языке может преследовать те же цели (унизить, оскорбить
  
   собеседника). Так, в одном из эпизодов романа Достоевского "Идиот" Ганя,
  
   взбешенный попыткой князя Мышкина заступиться перед ним за его сестру,
  
   кричит ему: -- "Да вечно, что ли, ты мне дорогу переступать будешь?"
  
   В переводе используется добавление -- грубое damn it: 'Damn it...
  
   you're not always going to stand in my way, are you?'
  
   Иногда внезапный переход на "вы" у людей, для которых нормой
  
   является обращение на "ты", также представляет собой умышленное
  
   нарушение правил речевого поведения и несет экспрессивную коннотацию.
  
   Так, в том же романе Достоевского в сцене ссоры с сестрой
  
   164
  
   Ганя внезапно переходит на "вы" и на обращение по имени и отчеству,
  
   демонстрируя свою отчужденность:
  
   " -- Из упрямства! -- вскричал Ганя. -- Из упрямства и замуж не
  
   выходишь! Что на меня фыркаешь. Мне ведь наплевать, Варвара
  
   Арнольдовна, угодно, хоть сейчас исполняйте ваше намерение. Надоели
  
   вы мне очень" -- 'Out of obstinacy!' cried Ganya. 'You don`t get married
  
   out of obstinacy too! What are you snorting at me for? I don't саге a damn,
  
   sister dear! You can carry out your threat. I'm sick and tired of you.'
  
   В английском тексте для изображения перехода на "вы" здесь
  
   используется компенсационный прием -- помещенное в необычный
  
   контекст ласковое обращение sister dear приобретает иронический смысл.
  
   От описанных выше случаев экспрессивного употребления
  
   индикаторов ролевых отношений следует отличать подлинную перемену
  
   ролевых отношений, происходящую иногда в ходе одного и того же
  
   речевого акта по молчаливому согласию собеседников (пересмотр ролевых
  
   отношений). Так, в одном из эпизодов "Героя нашего времени" Лермонтова
  
   Максим Максимович, делая официальный выговор младшему по чину
  
   Печорину, обращается к нему на "вы", но тут же переходит на дружеский
  
   тон и в дальнейшем называет его на "ты":
  
   " -- Господин прапорщик! -- сказал я как можно строже. -- Разве вы не
  
   видите, что я к вам пришел?
  
   Исполнив долг свой, сел я к нему на кровать и сказал:
  
   -- Послушай, Григорий Александрович, признайся, что нехорошо".
  
   Здесь перед нами происходит пересмотр ролевых отношений: господин
  
   прапорщик и обращение на "вы" сигнализируют об отношениях "начальник
  
   -- подчиненный"; Григорий Александрович и обращение на "ты" --
  
   индикаторы отношений друзей.
  
   В английском переводе это передано следующим образом:
  
   'Ensign! Sir!' I said as severely as I could.
  
   'Don`t you realize that I`ve come to see you?'
  
   Здесь индикаторами официальных ролевых отношений являются
  
   обращения Ensign! и Sir! При переводе с языка, где эта оппозиция не
  
   выражена, на язык, где она должна быть обязательно представлена тем или
  
   иным членом, необходим всесторонний учет языкового и внеязыкового
  
   контекста. Так, в переводе с английского на русский переводчик должен
  
   решить, что' скрывается за недифференцированным английским you -- вы
  
   или ты.
  
   О том, что это решение не всегда бывает достаточно обоснованным,
  
   свидетельствует следующий пример из перевода на русский язык
  
   "Американской трагедии" Т. Драйзера:
  
   And girls and women... calling to him gaily and loudly as the train moved
  
   out from one Station to another:
  
   "Hello, Clyde! Норе to see you again soon. Don`t stay too long there" --
  
   "И бывало, что какая-нибудь женщина или девушка... громко и весело
  
   кричала вслед отходящему поезду: "Хэлло, Клайд! Мы еще увидимся.
  
   Смотрите, не засиживайтесь там"".
  
   В этом эпизоде описывается путь Клайда, которого везут из ок-
  
   165
  
   ружной тюрьмы в тюрьму штата. Собиравшиеся на платформе молодые
  
   женщины и девушки кричат ему ободряющие слова. Здесь ролевые
  
   отношения, возраст, статус коммуникатов -- все подсказывает выбор ты.
  
   Анализ контекста в таких случаях обычно сводится к поиску
  
   контекстуальных индикаторов, например форм обращения, помогающих
  
   выбрать соответствующее личное местоимение при переводе уои на
  
   русский язык:
  
   "MISS JEMINA!" exclaimed Miss Pinkerton, in the largest capitals. "Are
  
   you in your senses? Replace the Dixonary in the closet and never venture to
  
   take such a liberty in the future."
  
   "Well, sister, it's only two-and-ninepence, and poor Becky will be
  
   miserable if she dont get one."
  
   "Send Miss Sedley instantly to me,"said Miss Pinkerton (Thackeray) --
  
   "Мисс Джемайна! -- воскликнула мисс Пинкертон". (Выразительность
  
   этих слов требует их передачи прописными буквами. -- А. Ш." -- Да вы в
  
   своем ли уме? Поставьте словарь в шкаф и впредь никогда не позволяйте
  
   себе подобных вольностей.
  
   -- Но, сестрица, ведь всей книге цена два шиллинга девять пенсов, а для
  
   бедняжки Бекки это такая обида.
  
   -- Пришлите мне сейчас же мисс Седли, -- сказала мисс Пинкертон".
  
   В этом случае контекстуальные индикаторы противоречивы. С одной
  
   стороны, речь идет о сестрах -- мисс Пинкертон, содержательнице
  
   пансиона, и мисс Джемайне. Все языковые маркеры свидетельствуют о
  
   сугубо официальном характере ролевых отношений между ними. Ср.,
  
   например, обращение мисс Джемайна, официальный регистр реплик
  
   мисс Пинкертон:"...never venture to take such a liberty in the future"; "Send
  
   Miss Sedley instantly to те"; наконец, в другом месте -- "Have you
  
   completed all the necessary preparations incidental to Mis$ Sedley's
  
   deperture?" Все это не оставляет сомнения в обоснованности решения
  
   переводчика в пользу вы.
  
   Разумеется, индикаторами ролевых отношений служат не только
  
   личные местоимения. Прежде всего, существуют системы форм
  
   обращения, принятые в исходном языке и языке перевода и выполняющие
  
   аналогичную оппозициям местоимений функцию индикаторов ролевых
  
   отношений, например:
  
   1) D o o l i t t l e . Morning. Governor... I come about a very serioua matter,
  
   Governor (Shaw) --
  
   Д у л и т т л . Доброе утро, хозяин... Я к вам по очень важному делу
  
   хозяин".
  
   2) L a d y U t t e r w o r d . Nurse, will you please remember that I am
  
   Lady Utterword, and not Miss Addy, nor lovey, nor darling, nor doty, Do you
  
   hear?
  
   N u r s e . Yes, ducky: all right. I'll teil them to call you my lady (Shaw) --,
  
   "Леди Э т т е р у о р д . Няня, потрудитесь запомнить, что я леди
  
   Эттеруорд, а не мисс Эдди, и никакая не деточка, не цыпочка, не
  
   крошечка.
  
   Н я н я . Хорошо, душенька, я скажу всем, чтобы они называли вас
  
   миледи".
  
   166
  
   В первом примере папаша Дулиттл, явившись в дом профессора
  
   Хиггинса, обращается к хозяину дома, называя его governor. В
  
   британском варианте английского языка governor -- иронически-
  
   почтительное обращение к отцу, нанимателю, начальнику ("Chambers's
  
   Twentieth-century dictionary"). Для мусорщика Дулиттла, по-видимому,
  
   обычным является ролевое отношение "рабочий -- наниматель". В
  
   русском языке при таких ролевых отношениях функциональным
  
   аналогом governor служит обращение хозяин.
  
   Второй пример (из пьесы Шоу "Дом, где разбиваются сердца")
  
   интересен тем, что в нем старая няня никак не может пересмотреть
  
   ролевые отношения, которые когда-то существовали между нею и ее
  
   питомцами: несмотря на полученный ею выговор от леди Эттеруорд,
  
   она упорно продолжает называть ее ducky.
  
   Разумеется, каждая система обращения привязана к определенной
  
   культурно-исторической среде. Попытки механического переноса этих
  
   обращений в иную среду далеко не всегда оказывались успешными. Так, в
  
   собрание переводческих анекдотов вошли обычные для английских
  
   переводчиков XIX в. (в том числе и для известной переводчицы
  
   русской классической литературы на английский язык К. Гарнет)
  
   переводы старых русских обращений батюшка и матушка как Little
  
   Father и Little Mother. Некоторые буквализмы отмечаются и в наше
  
   время. Ср. следующий отрывок из романа Хемингуэя "Иметь и не
  
   иметь", переведенного опытной переводчицей Е. Калашниковой: 'Get out
  
   of here,' I told him. 'You're poison to me.' 'Brother, don't I feel as bad about
  
   it as you do!' -- " -- Убирайся вон, -- сказал я ему, -- смотреть на тебя
  
   противно.
  
   -- Братишка, да разве я не огорчен так же, как и ты?" Обращение
  
   братишка привносит в текст романа чуждый ему национально-
  
   исторический колорит. В сознании современного русского читателя оно
  
   ассоциируется с периодом гражданской войны. Этого смещения
  
   исторической перспективы можно было бы легко избежать, переведя
  
   brotner как приятель, дружище и т.п.
  
   Думается, что наиболее типичным стилистическим коррелятом
  
   ролевых отношений является так называемая "тональность" -- термин,
  
   предложенный М.А.К. Хэллидеем (см. гл. I, раздел "Теория перевода и
  
   социолингвистика"). Приведем лишь некоторые примеры:
  
   1) ...a fact which both Belknap and Jephson realized and which caused
  
   the latter to appear most frequently at Clyde's door with the greeting: "Well,
  
   how's tricks to-day?" (Dreiser) --
  
   "Это понимали оба адвоката, и поэтому Джефсон все чаще появлялся
  
   у двери в камеру Клайда со словами:
  
   -- Ну как сегодня наши делишки?";
  
   2) -- Тьфу тебя! -- сплюнул черномазый. -- Пять недель назад я
  
   вот, как и вы, -- обратился он к князю, -- с одним узелком от родителя в
  
   Псков убег, к тетке, да в горячке там и слег, а он без меня и помре.
  
   Кондрашка прошиб. Вечная память покойнику (Достоевский)--'Oh, to
  
   hell with you!' exclaimed the swarthy man, looking disgusted. 'Fiveweeks
  
   ago,' he addresed the prince, 'I ran away from my dad, with a small bundle,
  
   like yours, to my aunt in Pskov. I fell ill of a fever and took to my
  
   167
  
   bed, and he died while I was away. Died of a stroke, he did. May his soul rest
  
   in peace';
  
   3) Well, I heard him say, 'By Jove, she's a neat little filly'(Thackeray) - "Тут
  
   я услышала, как капитан сказал: "Черт возьми, премилая девчурка"".
  
   В этих примерах тональность реализуется в виде какого-либо
  
   определенного тона (фамильярного, развязного, грубого и т.п.). Так, в
  
   первом примере приветствие адвоката Джефсона (how's tricks today?)
  
   характеризуется дружески-фамильярным тоном. В переводе
  
   используется одно из традиционных средств передачи различных
  
   оттенков тональности -- русское суффиксальное образование (ср. как
  
   наши дела? и как наши делишки?).
  
   Тон высказывания во втором примере -- грубый, резкий (Тьфу тебя!
  
   Кондрашка прошиб). Здесь переводчику удалось передать тональность
  
   лишь частично: Тьфу тебя! -- Oh, to hell with you! Кондрашка прошиб
  
   передано как Died of a stroke -- перевод, семантически вполне точный,
  
   но стилистически неадекватный. Ведь кондрашка -- это просторечно-
  
   фамильярный эквивалент литературного апоплексический удар. Это не
  
   значит, что именно эту лексему необходимо было во что бы то ни стало
  
   передать с соответствующей эмоционально-стилистической коннотацией.
  
   Однако можно было использовать какой-либо компенсационный прием
  
   (например, had a stroke and kicked the bucket).
  
   В третьем примере ролевые отношения собеседников характеризуются
  
   развязно-фамильярным тоном (ср.: by Jove!...a neat little filly). В переводе
  
   для передачи этого тона используются междометие черт возьми! и
  
   аффиксальные экспрессивные средства (премилая, девчурка).
  
   Пересмотр ролевых отношений, как правило, также находит свое
  
   выражение в тональности речевого акта. Так, в пьесе Шоу "Майор
  
   Барбара" один из персонажей, Прайс, в присутствии Дженни, девушки из
  
   Армии спасения, говорит с Питером Шерли, только что прибывшим в
  
   убежище Армии спасения, ханжеским тоном, подделываясь под стиль
  
   проповеди: Poor old man! Cheer up, brother: you'll find rest and appiness
  
   ere...
  
   Как только Дженни выходит из комнаты, он тут же переходит на
  
   фамильярно-снисходительный тон завсегдатая ночлежки, наставляющего
  
   новичка:
  
   Ere, buck up, daddy! She's fetchin y'a thick slice a breadn treacle, an a mug
  
   a sky blue...
  
   No good jawring about it. You're only a jumped-up, jerked-off, orspittleturned-
  
   out inscurable of an ole working man: who cares about you Eh?
  
   Make the thievin swine give you a meal: they`ve stole many a one from you.
  
   Get a bit o yours bark.
  
   Но лишь Дженни возвращается в ночлежку с едой, он вновь
  
   переходит на прежний тон: There you are, brother. Awsk a blessin an tuck that
  
   into you.
  
   Языковые рефлексы смены ролевых отношений четко прослеживаются
  
   и в переводе:
  
   168
  
   "Несчастный старик! Возвеселись, брат: здесь ты обретешь отдых, мир
  
   и счастье...
  
   Ну же, встряхнись, папаша, сейчас она тебе притащит кусок хлеба с
  
   патокой да воды с молоком...
  
   Что толку ныть, инвалид ты несчастный! Вышвырнули тебя,
  
   вытурили, дали по шее, кому ты теперь нужен? Пусть эти жулики хоть
  
   обедом тебя накормят, посчитай-ка, сколько обедов они у тебя украли! Хоть
  
   что-нибудь из своего вернешь...
  
   Ну, брат мой, помолись и принимайся за угощение."
  
   Смена тональности мастерски передана в переводе. Можно сказать, что
  
   тон проповедника, который в начале и в конце отрывка принимает Прайс,
  
   выражен в переводе еще отчетливее, чем в оригинале (ср., например,
  
   разговорные англ, cheer up и tuck that into you и рус. возвеселись,
  
   принимайся за угощение ). Стилистический контраст между эпизодами, на
  
   которые разделяется этот отрывок, четко прослеживается при
  
   сопоставлении кореферентных выражений (например, cheer up --
  
   возвеселись и buck up -- встряхнись, brother -- брат и daddy --
  
   папаша). Жаргонное skyblue переводится нейтральным вода с молоком, но с
  
   точки зрения общей тональности отрывка это частично компенсируется
  
   разговорно-просторечным притащит вместо нейтрального принесет (на
  
   наш взгляд, здесь можно было бы пойти на известные семантические
  
   жертвы и перевести a mug a skyblue как миска баланды ).
  
   Для реализации некоторых ролевых отношений весьма существенна
  
   обстановка (setting), в которой происходит речевой акт. Так, для
  
   реализации роли судебного пристава необходима соответствующая
  
   обстановка -- зал суда. Выполнение ролевых обязанностей
  
   предусматривает иногда произнесение ритуальных фраз, например:
  
   And then a voice: "...Oyez! Oyez! All persons having business before the
  
   honorable Supreme Court of the State of New York, County of Catarqui,
  
   draw near and give attention. The court is now in Session" (Dreiser) --
  
   "Слушайте, слушайте! Все лица, чье дело назначено к слушанию в
  
   Верховном суде штата Нью-Йорк, округ Катарки, приблизьтесь и
  
   будьте внимательны! Сессия суда открывается".
  
   Здесь, очевидно, требуется более традиционный функциональный
  
   аналог английской фразы the court is now in Session. На наш взгляд,
  
   таким аналогом является: Заседание суда объявляется открытым'.
  
   Столь же ритуальными являются фигурирующие в следующем примере
  
   формулы, которые использует лакей во время приема гостей: -- Ваше
  
   сиятельство! Его превосходительство просит вас пожаловать к ее
  
   превосходительству, -- возвестил лакей (Достоевский) -- "His excellency, sir,
  
   requests your presence in her excellency's apartments,"announced the
  
   fireman.
  
   Из сказанного никак не следует, что ролевые отношения проявляются
  
   лишь в диалогической речи персонажей в художественных текстах.
  
   Фактически ролевые отношения самым тесным образом связаны с
  
   дифференциацией языка в плоскости функциональных стилей и жанров.
  
   На это справедливо указывает К.А. Долинин, отмечающий, что,
  
   "функциональные стили -- это не что иное, как обобщенные речевые
  
   жанры, т.е. речевые нормы построения определенных, достаточно
  
   169
  
   широких классов текстов, в которых воплощаются обобщенные
  
   социальные роли, такие, как ученый, администратор, поэт, политик,
  
   журналист и т.п. Эти нормы -- как и всякие нормы ролевого поведения --
  
   определяются ролевыми ожиданиями и ролевыми предписаниями,
  
   которые общество предъявляет к говорящим (пишущим). Субъект речи
  
   (автор) знает, что тексты такого рода, преследующие такую цель, надо
  
   строить так, а не иначе, и знает, что другие (читатели, слушатели) ждут
  
   от него именно такого речевого поведения" [Долинин,, 1978, 60].
  
   Моделирование повседневного ролевого поведения, в котором важная
  
   роль принадлежит установке на адресата, прослеживается, например, в
  
   языке средств массовой коммуникации. Для последних характерно
  
   сочетание установки на "усредненного" массового получателя с
  
   дифференцированной ориентацией на определенные категории
  
   получателей. Процессы стандартизации языковых средств,
  
   деспециализации и популяризации терминов и др. отражают в той или
  
   иной степени апелляцию к массовому читателю. Вместе с тем для
  
   языка средств массовой коммуникации характерна определенная
  
   вариативность используемых языковых средств в зависимости от
  
   установки на те или иные социальные слои. Ср. следующие примеры
  
   текстов передовых статей из американских газет "Нью-Йорк тайме" и
  
   "Дейли ньюс"[см.: Швейцер, 1976, 111].
  
   The New York Times
  
   For decades architects in this
  
   country and abroad have been designing
  
   and building homes that, depending upon
  
   the climate, could be heated wholly or in
  
   part by the sun... То hasten wider use of
  
   solar energy in residential construction and
  
   to get various research under way on its
  
   application in industrial and commercial
  
   use, the House of Representatives is
  
   considering today a bill to establish a 50-
  
   million-dollar, five-year demonstration
  
   program.
  
   Daily News
  
   Our only regret is that some such Step
  
   wasn't taken a long time ago and made to
  
   stick... Philadelphia has recently slapped a
  
   similar no-parking order on its business
  
   area... Plenty of people at first will try to
  
   chip holes in the no-parking rules, for their
  
   own private benefits. We imagine more
  
   than one motorist will try to slip
  
   somethmg to the nearest сор for letting
  
   him park awhile where he shouldn't.
  
   Сопоставление этих двух текстов свидетельствует об известной
  
   корреляции между отбором языковых средств и спецификой адресата. Так,
  
   текст из "Нью-Йорк таймс" обнаруживает определенную селективность в
  
   отборе языковых средств с учетом той "просвещенной и
  
   респектабельной" аудитории, к которой апеллирует газета. Это находит свое
  
   проявление в строгой ориентации на кодифицированный литературный
  
   язык. Порой в качестве социолингвистических переменных здесь
  
   выступают единицы книжно-письменной речи, противопоставленные
  
   более нейтральным и разговорным (например, residential construction вм.
  
   home building; its application in industrial and commercial use вм. its use in
  
   industry and trade). Вместе с тем этому тексту присущи и некоторые
  
   характерные для средств массовой коммуникации признаки
  
   универсальности, ориентации на "усредненного" получателя: здесь
  
   отсутствуют, например, специальные термины (не считая
  
   деспециализированных типа "solar energy", вошедших
  
   170
  
   в широкий обиход), хотя обсуждаемая тема (использование солнечной
  
   энергии) и могла бы в известной мере оправдать их использование.
  
   Совершенно иначе выглядит текст из "Дейли ньюс" -- массового
  
   издания, рассчитанного на менее взыскательную аудиторию.
  
   Здесь социолингвистическими маркерами являются такие единицы
  
   сниженной разговорной лексики и фразеологии, как to make something
  
   stick 'закрепить', to clap an order 'спустить указание', to chip holes
  
   'вынюхивать лазейки', to slip something 'сунуть в лапу', сор 'полицейский'.
  
   Автор статьи как бы разговаривает "на равных" с малообразованным
  
   обывателем, на которого ориентирована газета.
  
   Попытаемся проследить, как отмеченная выше тональность
  
   прослеживается в переводе на русский язык:
  
   Нью-Йорк таймс
  
   В нашей стране архитекторы уже в
  
   течение ряда десятилетий проектируют и
  
   строят дома, которые, в зависимости от
  
   климатических условий, могли бы
  
   полностью или частично отапливаться за
  
   счет солнечной энергии... В целях
  
   ускорения широкого применения
  
   солнечной энергии в жилищном
  
   строительстве и развертывания серьезных
  
   исследований для обеспечения ее
  
   применения в промышленности и торговле
  
   палата представителей приступает сегодня
  
   к рассмотрению законопроекта о выделении
  
   50 миллионов долларов на осуществление
  
   опытно-показательной программы,
  
   рассчитанной на пять лет.
  
   Дейли ньюс
  
   Жаль только, что такие меры не были
  
   приняты раньше и притом "без дураков"...
  
   Недавно городские власти Филадельфии
  
   спустили указание о запрете стоянки в
  
   деловом центре города... Конечно,
  
   найдется немало людей, которые
  
   попытаются вначале вынюхивать лазейки в
  
   правилах, запрещающих стоянку. Наверняка
  
   найдется немало водителей, которые
  
   попытаются "сунуть в лапу" ближайшему
  
   "фараону", чтобы тот позволил им
  
   поставить на стоянку машину, где это
  
   запрещено.
  
   В переводе из "Нью-Йорк тайме" мы находим ту же ориентацию на
  
   литературный язык, специфические признаки книжной речи в синтаксисе
  
   (сложные синтаксические конструкции, причастные обороты) и лексике
  
   (климатические условия, осуществление, обеспечение, развертывание и
  
   др.). Что касается перевода из "Дейли ньюс", то в нем достаточно точно
  
   передана разговорно-фамильярная тональность оригинала (ср.
  
   разговорно-просторечные без дураков, сунуть в лапу, фараон и др.).
  
   Ср. также следующий пример из русского газетного текста,
  
   адресованного подростку: Для непосвященных зрителей, которые,
  
   запрокинув головы, с восхищением следят за тобой с земли, полет
  
   представляется воздушной прогулкой. Они не знают, сколько долгих
  
   часов провел ты за тренажером, с какой методичностью вгонял тебя в пот
  
   инструктор... -- То the unlnitiated rubbernecks who, with bated breath,
  
   watch you from the ground, your flight looks like a pushover. Little do they
  
   know how many long hours you have spent at the flight Simulator or how
  
   hard the instructor has been sweating you.
  
   В русском тексте основным маркером ролевых отношений является ты.
  
   В переводе на английский текст используются компенсирующие
  
   стилистические средства (сленг rubberneck 'наблюдатель, зритель', сленг
  
   pushover 'легкое дело').
  
   Как следует из сказанного, переводческие проблемы, связанные с
  
   171
  
   учетом установки на получателя (перевод реалий, аллюзий, передача
  
   маркеров стратификационной и ситуативной вариативности), охватывают
  
   необычайно широкий диапазон переводческих приемов. Здесь наряду с
  
   традиционными приемами перевода, применяемыми при передаче
  
   смыслового содержания текста (такими, как субституция,
  
   гиперонимическая и интергипонимическая трансформации и др.),
  
   используются и приемы, характерные для передачи прагматических
  
   аспектов текста, например: замена реалии или аллюзии ее аналогом,
  
   уточняющее дополнение, поясняющий (интерпретирующий) перевод,
  
   раскрывающий неясные для конечного получателя пресуппозиции и
  
   импликации, переводческое примечание и различные виды
  
   компенсирующего перевода (в том числе межуровневого, например
  
   заменяющего фонетические маркеры стратификационной и ситуативной
  
   вариативности лексическими, лексические -- синтаксическими и лексико-
  
   морфологические -- стилистическими).
  
   Данные, приведенные в этом разделе, подтверждают сформулированное
  
   выше положение о том, что прагматическая установка на иноязычного и
  
   инокультурного получателя нередко требует трансформаций,
  
   модифицирующих смысловое содержание текста.
  
   КОММУНИКАТИВНАЯ УСТАНОВКА ПЕРЕВОДЧИКА
  
   Выше отмечалось, что переводчик, в особенности переводчик
  
   художественного текста, неизбежно привносит в процесс перевода свои
  
   собственные характеристики. Это сказывается и на этапе интерпретации
  
   исходного текста, и на этапе создания нового текста на языке перевода. К
  
   этим характеристикам относится верность переводчика определенной
  
   культурной, и в частности литературной, традиции, его собственное
  
   творческое и эстетическое кредо, его связь с собственной эпохой и,
  
   наконец, та конкретная задача, которую он сознательно или неосознанно
  
   ставит перед собой.
  
   Личность переводчика находит свое проявление в его
  
   коммуникативных установках. Столкновение этих установок с
  
   установками автора представляет собой один из парадоксов перевода,
  
   одну из его сложнейших проблем, решение которой не всегда под силу
  
   даже величайшим мастерам. Так, И.А. Кашкин приводит поучительный
  
   пример -- попытку Лермонтова перевести на русский язык байроновское
  
   стихотворение "Farewell":
  
   These lips are mute, these eyes are dry,
  
   But in my breast and in my brain
  
   Awake the pangs that pass not by,
  
   The thought that ne'er shall sleep again...
  
   В первоначальном варианте лермонтовского перевода выраженные
  
   "простыми словами простые мысли" Байрона заслонила бурно
  
   прорвавшаяся сквозь байроновский текст личность переводчика-поэта:
  
   Уста молчат, засох мой взор,
  
   Но подавили грудь и ум
  
   Непроходимых мук собор
  
   С толпой неусыпимых дум.
  
   172
  
  
  
   учетом установки на получателя (перевод реалий, аллюзий, передача
  
   маркеров стратификационной и ситуативной вариативности), охватывают
  
   необычайно широкий диапазон переводческих приемов. Здесь наряду с
  
   традиционными приемами перевода, применяемыми при передаче
  
   смыслового содержания текста (такими, как субституция,
  
   гиперонимическая и интергипонимическая трансформации и др.),
  
   используются и приемы, характерные для передачи прагматических
  
   аспектов текста, например: замена реалии или аллюзии ее аналогом,
  
   уточняющее дополнение, поясняющий (интерпретирующий) перевод,
  
   раскрывающий неясные для конечного получателя пресуппозиции и
  
   импликации, переводческое примечание и различные виды
  
   компенсирующего перевода (в том числе межуровневого, например
  
   заменяющего фонетические маркеры стратификационной и ситуативной
  
   вариативности лексическими, лексические -- синтаксическими и лексико-
  
   морфологические -- стилистическими).
  
   Данные, приведенные в этом разделе, подтверждают сформулированное
  
   выше положение о том, что прагматическая установка на иноязычного и
  
   инокультурного получателя нередко требует трансформаций,
  
   модифицирующих смысловое содержание текста.
  
   КОММУНИКАТИВНАЯ УСТАНОВКА ПЕРЕВОДЧИКА
  
   Выше отмечалось, что переводчик, в особенности переводчик
  
   художественного текста, неизбежно привносит в процесс перевода свои
  
   собственные характеристики. Это сказывается и на этапе интерпретации
  
   исходного текста, и на этапе создания нового текста на языке перевода. К
  
   этим характеристикам относится верность переводчика определенной
  
   культурной, и в частности литературной, традиции, его собственное
  
   творческое и эстетическое кредо, его связь с собственной эпохой и,
  
   наконец, та конкретная задача, которую он сознательно или неосознанно
  
   ставит перед собой.
  
   Личность переводчика находит свое проявление в его
  
   коммуникативных установках. Столкновение этих установок с
  
   установками автора представляет собой один из парадоксов перевода,
  
   одну из его сложнейших проблем, решение которой не всегда под силу
  
   даже величайшим мастерам. Так, И.А. Кашкин приводит поучительный
  
   пример -- попытку Лермонтова перевести на русский язык байроновское
  
   стихотворение "Farewell":
  
   These lips are mute, these eyes are dry,
  
   But in my breast and in my brain
  
   Awake the pangs that pass not by,
  
   The thought that ne'er shall sleep again...
  
   В первоначальном варианте лермонтовского перевода выраженные
  
   "простыми словами простые мысли" Байрона заслонила бурно
  
   прорвавшаяся сквозь байроновский текст личность переводчика-поэта:
  
   Уста молчат, засох мой взор,
  
   Но подавили грудь и ум
  
   Непроходимых мук собор
  
   С толпой неусыпимых дум.
  
   172
  
   Видимо, почувствовав, что мощная выразительная сила этой строфы
  
   чрезмерно выделяет ее, Лермонтов отверг этот вариант и заменил его
  
   другим, более простым и приближенным к подлиннику:
  
   Нет слез в очах, уста молчат,
  
   От тайных дум томится грудь,
  
   И эти думы -- вечный яд, --
  
   Им не пройти, им не уснуть.
  
   Но и этот вариант не отвечал тем высоким требованиям, которые
  
   предъявлял к себе Лермонтов. Оценивая решение поэта не включать это
  
   стихотворение в отобранные им для печати как проявление "высокого
  
   сознания ответственности перед автором и читателями", И. А. Кашкин
  
   пишет: "Сначала он утверждал свою волю -- не получилось как перевод,
  
   потом подчинил себя автору -- не прозвучало для него как поэзия"
  
   [Кашкин, 1977, 432--433].
  
   Ярким примером ориентации переводчика на литературную традицию,
  
   влияния на его творчество его собственного эстетического кредо и канонов
  
   эпохи могут служить поэтические переводы В. А. Жуковского, одной из
  
   самых ярких личностей в истории русского художественного перевода.
  
   Роль переводов В.А. Жуковского в истории русской культуры широко
  
   известна. Например, по словам В. Г. Белинского, "мы через Жуковского
  
   приучаемся понимать и любить Шиллера как бы своего национального
  
   поэта, говорящего нам русскими звуками, русской речью..." [Белинский,
  
   1985, 514].
  
   Свои взгляды на соотношение двух названных выше аспектов
  
   художественного перевода -- верность оригиналу и проявление
  
   собственного творческого "я" -- Жуковский выразил достаточно точно:
  
   "...переводчик стихотворца есть в некотором смысле сам творец
  
   оригинальный. Конечно, первая мысль, на которой основано здание
  
   стихотворное, и план этого здания принадлежат не ему... но, уступив это
  
   почетное преимущество оригинальному автору, переводчик остается
  
   творцом выражения" [Жуковский, 1985, 487--488].
  
   В этих словах В.А. Жуковского ясно прослеживается его ориентация на
  
   традиции и нормы романтического перевода, ставившего перед собой
  
   задачу воссоздания не самого произведения, а его идеала. Именно
  
   стремлением к этому идеалу и обосновывалось право переводчика-
  
   романтика на собственное творчество. Может быть, именно в стремлении
  
   к творческой эмпатии заключена разгадка того, что с наибольшей силой
  
   талант Жуковского, этого, по словам A.C. Пушкина, "гения перевода",
  
   проявился именно в переводах из наиболее созвучных ему авторов --
  
   поэтов романтического направления.
  
   Однако и в тех случаях, когда Жуковский переводил поэтов близкого
  
   ему романтического направления, его собственные эстетические и
  
   этические воззрения, его религиозно-философские позиции и, наконец, его
  
   собственный темперамент и другие личностные характеристики
  
   явственно проступают сквозь ткань перевода. Так, в переводе баллады Ф.
  
   Шиллера "Торжество победителей", который по праву считается одним
  
   из шедевров Жуковского, текст оригинала подвергся заметным
  
   модификациям, которые В.М. Жирмунский охарактеризовал следующим
  
   образом: "...при кажущейся близости он незаметно стилизует
  
   173
  
   стихотворение в свойственных ему элегических тонах, усиливая в нем те
  
   элементы, которые родственны его собственному восприятию жизни и
  
   художественной идеологии и послужили поводом для выбора данного
  
   стихотворения. Таким образом создается новое художественное единство,
  
   вполне цельное и жизнеспособное, и оригинал оказывается
  
   переключенным в другую систему стиля" [Жирмунский, 1985, 529--530].
  
   Эти модификации шиллеровского текста проявляются, в частности, в
  
   усилении античного колорита и музыкальной экспрессии оригинала.
  
   Порой эти модификации принимают более серьезный характер,
  
   затрагивая мировоззренческую основу переводимого произведения. Ср.,
  
   например, существенное отступление в переводе концовки баллады от ее
  
   философского смысла:
  
   Rauch ist alles ird'sche Wesen,
  
   Wie des Dampfes Sale weht
  
   Schwinden alle ErdengrOssen, Nur
  
   die Gotter bleiben stet
  
   Um das ROSS des Reiters schweben,
  
   Um das Schiff die Sorgen her;
  
   Morgen konnen wir's nicht mehr,
  
   Darum lasst uns heute leben.
  
   Все величие земное
  
   Разлетается, как дым,
  
   Ныне жребий выпал Трое,
  
   Завтра выпадет другим...
  
   Смертной силе, нас гнетущей,
  
   Покоряйся и терпи;
  
   Спящий в гробе, мирно спи,
  
   Жизнью пользуйся живущий.
  
   Здесь обращают на себя внимание вставленные в шиллеровский
  
   текст слова, призывающие к покорности и терпению, выдержанные, по
  
   словам И.А. Кашкина, в "духе смиренномудрия", чуждом и Шиллеру и
  
   Древней Греции [Кашкин, 1977, 532].
  
   Еще более заметны целенаправленные отклонения от оригинала в
  
   переводе "Шильонского узника" Байрона. Рассмотрим некоторые
  
   характерные изменения, которым подвергается текст Байрона в переводе
  
   Жуковского. В самом начале повести ее герой Франсуа Бонивар,
  
   швейцарский гуманист, участник борьбы граждан Женевы против
  
   герцога Савойского, говорит о себе:
  
   Му Jimbs are bowed, though not with toil,
  
   But rusted with a vile repose,
  
   For they have been a dungeon's spoil,
  
   And mine has been the fate of those
  
   То whom the goodly earth and air
  
   Are banned and barred--forbidden fare;
  
   And this was for my father's faith
  
   I suffered chains and courted death;
  
   That father peruhed at the stake
  
   For tenets he would not forsake;
  
   And for the same his lineal race.
  
   In darkness found a dwelling place...
  
   We were seven -- who now are one,
  
   Six in youth, and one in age,
  
   174
  
   Finished as they had begun,
  
   Proud of Persecution's rage,
  
   One in fire, and two in field,
  
   Their belief with blood have sealed.
  
   В переводе Жуковского текст обнаруживает заметные
  
   преобразования:
  
   Я сгорблен, лоб наморщен мой,
  
   Но не труды, не хлад, не зной --
  
   Тюрьма разрушила меня.
  
   Лишенный сладостного дня,
  
   Дыша без воздуха, в цепях,
  
   Я медленно дряхлел и чах,
  
   И жизнь казалась без конца
  
   Удел несчастного отца:
  
   За веру смерть и стыд цепей,
  
   Уделом стал и сыновей.
  
   Нас было шесть -- пяти уж нет,
  
   Отец, страдалец с юных лет,
  
   Погибший старцем на костре,
  
   Два брата, падшие во пре,
  
   Отдав на жертву честь и кровь,
  
   Спасли души своей любовь.
  
   В отклонениях от оригинала здесь прослеживаются четкие тенденции: с
  
   одной стороны, переводчик заметно приглушил свободолюбивые
  
   мотивы оригинала, а с другой -- придал ему ярко выраженную
  
   религиозную окраску. Там, где у Байрона сказано, что отец Бонивара
  
   погиб на костре -- "For tenets he would not forsake", у переводчика мы
  
   находим: "Удел несчастного отца: / За веру, смерть и стыд цепей..."
  
   Точно так же строки "One in fire, and two in field/Their belief with blood
  
   have sealed" передаются в однозначно религиозной трактовке: "Отдав
  
   на жертву честь и кровь, / Спасли души своей любовь".
  
   В тех случаях, когда английское слово допускает разную трактовку,
  
   Жуковский явно предпочитает ту, которая соответствует его установке.
  
   Так, tenet в принципе может быть переведено как догмат, принцип,
  
   убеждение. Переводчик переводит это слово как вера, видимо выводя его
  
   из религиозного значения слова догмат. В другом случае в подлиннике
  
   сказано, что два брата 'скрепили кровью то, во что они верили'.
  
   Жуковский придает этой фразе религиозное звучание: "Спасли души своей
  
   любовь".
  
   Показательны и купюры Жуковского. Так, в приведенном выше
  
   отрывке опущена фраза: "Proud of Persecution's rage..." 'Гордые тем, что
  
   вызвали ярость преследователей', слова о том, что Бонивар разделил
  
   судьбу тех, для кого земля и воздух -- запретный плод. В концовке
  
   "Шильонского узника" опущен метафорический образ монарха,
  
   убивающего все живое.
  
   Наиболее серьезным испытанием переводческого мастерства
  
   Жуковского были переводы поэтов, во многих далеких от него по своим
  
   исходным установкам. Сказанное относится в значительной мере к его
  
   переводам из Гете, поэта, перед которым Жуковский благоговел, но
  
   которого он воспринимал и переосмысливал по-своему. Анализируя
  
   175
  
   переводы Жуковского из Гете, В.М. Жирмунский обнаруживает "целую
  
   систему изменений и дополнений" [Жирмунский, 1985, 525--530]. Так,
  
   шаловливое и грациозное стихотворение "Новая любовь -- новая жизнь"
  
   превращается в мечтательно-элегическое. В стихотворении "К месяцу"
  
   опускается целая строфа, не соответствующая элегическому ключу, в
  
   котором Жуковский его перевел. Наиболее заметны отступления от
  
   оригинала в переводе "Посвящения" к "Фаусту" (ср., например, добавления,
  
   внесенные Жуковским в текст этого произведения: "Побудь со мной, продли
  
   очарованье, дай сладкого вкусить воспоминанья"; "не им поет задумчивая
  
   лира"; "И снова в темном сердце воскресает..." и "Душу хладную
  
   разогревает опять тоска по благам прошлых лет".
  
   В переводах Жуковского голос переводчика порой усиливается, а порой
  
   заглушает голос автора. Несмотря на их яркость и талантливость, они
  
   явно выходят за рамки современного понимания сущности и назначения
  
   перевода. Ощущая себя "соперником автора", он часто не
  
   останавливается перед исправлением, дополнением и существенной
  
   модификацией исходного текста.
  
   Современная норма перевода отличается большей строгостью, более
  
   четкой ориентацией на воспроизведение текста, выражающего
  
   коммуникативную интенцию автора. И вместе с тем проблема
  
   "соперничества" автора и переводчика далеко не утратила своей
  
   актуальности. И в наши дни встречаются переводы, в которых личность
  
   переводчика оттесняет на задний план личность автора. Вот, например,
  
   приводимые И.А. Кашкиным строки из пастернаковского перевода
  
   "Фауста" Гете.
  
   На улице толпа и гомон,
  
   И площади их не вместить
  
   Вот стали в колокол звонить,
  
   И вот уж жезл судейский сломан.
  
   Мне крутят руки на спине
  
   И тащат силою на плаху.
  
   Все содрогаются от страха
  
   И ждут, со мною наравне,
  
   Мне предназначенного взмаха
  
   В последней, смертной тишине!
  
   Нельзя не согласиться с И.А. Кашкиным: эти яркие и талантливые
  
   стихи не могут не вызвать восхищения. И вместе с тем критик задает
  
   вопрос: можно ли с переводческой точки зрения считать эти строки в
  
   числе бесспорных побед Пастернака? И отвечает: "Нет, ведь эти строки --
  
   не самостоятельное лирическое стихотворение, а хотя и важный, но
  
   всего лишь штрих в обрисовке образа". По мнению И.А. Кашкина, даже
  
   восхищенный этими стихами читатель вправе спросить: "да подходят ли
  
   простодушной, наивной Маргарите те большой силы стремительные
  
   ямбы, которые вкладывает в ее уста переводчик Б. Пастернак, вместо
  
   прерывистой, захлебывающейся жалобы Маргариты у Гете?" [Кашкин,
  
   1977,430--431].
  
   Нередко личность переводчика находит свое проявление в его переводах
  
   вопреки декларируемым им установкам на полное перевоплощение в
  
   автора, на полное подчинение авторскому замыслу, на самоотрешение и
  
   готовность "стать на горло собственной песне". В этом
  
   176
  
   отношении весьма поучителен опыт такого выдающегося представителя
  
   советской школы перевода, как М.Л. Лозинский. Свое кредо он
  
   сформулировал следующим образом: "...поэт-переводчик должен стараться
  
   как можно более отрешиться от самого себя, от собственных навыков и
  
   склонностей, чтобы во всей возможной чистоте воспроизвести
  
   оригинал, пользуясь для этого всеми средствами, которыми располагает
  
   его родной язык" [цит. по: Федоров, 1983а, 326].
  
   Огромный вклад Лозинского в развитие советской школы
  
   художественного перевода не подлежит сомнению. Это признавал и И.А.
  
   Кашкин, порой подвергавший переводы Лозинского резкой критике. "Ведь
  
   сам Лозинский, -- писал он, -- соединял смирение с поэтической
  
   свободой и по временам давал волю своей творческой
  
   индивидуальности... Да, он смирился перед духом отца Гамлета и
  
   Фортинбрасом, но он своенравно заковал самого Датского принца в
  
   тяжелые языковые доспехи, которые впору скорее мужественному отцу
  
   Гамлета. Да, он смирился перед суровой торжественностью
  
   "Божественной комедии", но -- увы, в угоду велелепию он сам смирил и
  
   осерьезнил живой, народный, новый для своего времени итальянский язык
  
   Данте, запечатав его для простого смертного семью печатями" [Кашкин,
  
   1977, 535--536].
  
   Совершенно с иных позиций оценивает индивидуальность Лозинского
  
   A.B. Федоров. С его точки зрения, эта индивидуальность проявлялась
  
   прежде всего в его стремлении преодолевать трудности, "в максимализме
  
   выбора", во влечении к объективности перевода. В языке наиболее
  
   выраженной тенденцией Лозинского была склонность к архаизмам и
  
   "повышению стиля" в переводе [Федоров, 1983а, 326--327].
  
   Вот характерный для его стилистической манеры насыщенный
  
   архаизмами перевод начала Песни девятнадцатой "Ада" из "Божественной
  
   комедии" Данте:
  
   О Симон волхв, о присных сонм злосчастный,
  
   Вы, что святыню божию добра,
  
   Невесту чистую, в алчбе ужасной
  
   Растлили ради злата и сребра,
  
   Теперь о вас, казнимых в третьей щели,
  
   Звенеть трубе назначена пора!
  
   По мнению A.B. Федорова, склонность Лозинского к архаизмам
  
   соответствует чертам, заложенным в оригинале, и задаче создания
  
   исторического фона произведений далекого прошлого. В тех же
  
   немалочисленных случаях, когда в подлиннике нет подобных черт (т.е.
  
   архаизмов в языке, современном автору), A.B. Федоров видит основание
  
   для архаизации текста в полифункциональности архаизма в русском
  
   языке, в его способности служить средством контраста по отношению к
  
   иностилевым элементам, участвующим вместе с ним в создании
  
   художественного эффекта [там же, 327].
  
   Думается, что за спором теоретиков по поводу оправданности
  
   архаизмов в языке перевода стоит столкновение нормативных установок
  
   двух разных школ, двух разных направлений в художественном переводе,
  
   которые олицетворяли соответственно М.Л. Лозинский и И.А. Кашкин.
  
   1 / 2 12.Зак. 311
  
   177
  
   Вопрос о роли личности переводчика в художественном переводе до сих
  
   пор не получил однозначной оценки. Показательно в этом смысле
  
   расхождение во мнениях между В.С. Виноградовым, считающим что
  
   парадокс обусловленных индивидуальностью переводчиков стилевых черт
  
   заключается в том, что они нежелательны, но неизбежны [Виноградов
  
   B.C., 1978, 66], и A.B. Федоровым, отрицающим наличие здесь парадокса и
  
   утверждающим, что "объективность перевода и сильная
  
   индивидуальность переводчика не только совместимы, но и
  
   предполагают одна другую" [Федоров, 1983а, 326].
  
   Возможности проявления индивидуальности переводчика, его
  
   собственной коммуникативной установки зависят от удельного веса
  
   творческого начала в переводе. Не случайно они наиболее широки в
  
   поэтическом и в целом в художественном переводе. В публицистическом
  
   переводе они обнаруживают обратную зависимость от степени
  
   стандартизации и обезличенности текста: они ограничены там, где текст
  
   монтируется из клише и "готовых блоков", и заметно возрастают в жанрах,
  
   где ярче проявляется индивидуальность автора (очерк, фельетон и др.).
  
   Из сказанного следует, что в коммуникативной установке переводчика
  
   наряду с его индивидуальными чертами проявляются культурная традиция
  
   и переводческая норма в их синхронной и исторической вариативности.
  
   Глава VI
  
   ТЕКСТ И ПЕРЕВОД
  
   СВЯЗНОСТЬ ТЕКСТА И ПЕРЕВОД
  
   В гл. I, разделе "Теория перевода и лингвистика текста", были указаны
  
   основные области приложения данных лингвистики текста и теории
  
   перевода. Разумеется, осуществление намеченной в этом разделе широкой
  
   программы взаимодействия этих дисциплин -- дело будущего. В
  
   настоящей главе будут рассмотрены на конкретном языковом материале
  
   лишь некоторые аспекты многогранной и во многом еще не изученной
  
   проблемы "Текст и перевод". Одним из этих аспектов является отражение в
  
   переводе связности (когезии) текста.
  
   Известно, что одним из проявлений связности текста является наличие в
  
   нем выражающих анафорические связи цепочек кореферентных
  
   существительных и местоимений. Наиболее элементарной цепочкой
  
   такого рода является имя собственное и личное местоимение 3-го лица.
  
   Например, лицо, именуемое Иван или John, в следующем предложении
  
   называется он или he. Анализ более обширных отрезков текста раскрывает
  
   здесь некоторые межъязыковые различия, которые находят свое
  
   проявление в переводе. Приведем в качестве примера следующий отрывок из
  
   романа Э.Л.Доктороу "Рэгтайм":
  
   Pierpoint Morgan was that classic American hero, a man born to extreme wealth who by
  
   dint of hard work and ruthlessness multiplies the family fortune till it is out of sight. He
  
   controlled 741 directorships in 112 corporations. He had once arranged a loan to the United
  
   States government that had saved it from bankruptcy. He had single-handedly
  
   178
  
   Вопрос о роли личности переводчика в художественном переводе до сих
  
   пор не получил однозначной оценки. Показательно в этом смысле
  
   расхождение во мнениях между В.С. Виноградовым, считающим что
  
   парадокс обусловленных индивидуальностью переводчиков стилевых черт
  
   заключается в том, что они нежелательны, но неизбежны [Виноградов
  
   B.C., 1978, 66], и A.B. Федоровым, отрицающим наличие здесь парадокса и
  
   утверждающим, что "объективность перевода и сильная
  
   индивидуальность переводчика не только совместимы, но и
  
   предполагают одна другую" [Федоров, 1983а, 326].
  
   Возможности проявления индивидуальности переводчика, его
  
   собственной коммуникативной установки зависят от удельного веса
  
   творческого начала в переводе. Не случайно они наиболее широки в
  
   поэтическом и в целом в художественном переводе. В публицистическом
  
   переводе они обнаруживают обратную зависимость от степени
  
   стандартизации и обезличенности текста: они ограничены там, где текст
  
   монтируется из клише и "готовых блоков", и заметно возрастают в жанрах,
  
   где ярче проявляется индивидуальность автора (очерк, фельетон и др.).
  
   Из сказанного следует, что в коммуникативной установке переводчика
  
   наряду с его индивидуальными чертами проявляются культурная традиция
  
   и переводческая норма в их синхронной и исторической вариативности.
  
   Глава VI
  
   ТЕКСТ И ПЕРЕВОД
  
   СВЯЗНОСТЬ ТЕКСТА И ПЕРЕВОД
  
   В гл. I, разделе "Теория перевода и лингвистика текста", были указаны
  
   основные области приложения данных лингвистики текста и теории
  
   перевода. Разумеется, осуществление намеченной в этом разделе широкой
  
   программы взаимодействия этих дисциплин -- дело будущего. В
  
   настоящей главе будут рассмотрены на конкретном языковом материале
  
   лишь некоторые аспекты многогранной и во многом еще не изученной
  
   проблемы "Текст и перевод". Одним из этих аспектов является отражение в
  
   переводе связности (когезии) текста.
  
   Известно, что одним из проявлений связности текста является наличие в
  
   нем выражающих анафорические связи цепочек кореферентных
  
   существительных и местоимений. Наиболее элементарной цепочкой
  
   такого рода является имя собственное и личное местоимение 3-го лица.
  
   Например, лицо, именуемое Иван или John, в следующем предложении
  
   называется он или he. Анализ более обширных отрезков текста раскрывает
  
   здесь некоторые межъязыковые различия, которые находят свое
  
   проявление в переводе. Приведем в качестве примера следующий отрывок из
  
   романа Э.Л.Доктороу "Рэгтайм":
  
   Pierpoint Morgan was that classic American hero, a man born to extreme wealth who by
  
   dint of hard work and ruthlessness multiplies the family fortune till it is out of sight. He
  
   controlled 741 directorships in 112 corporations. He had once arranged a loan to the United
  
   States government that had saved it from bankruptcy. He had single-handedly
  
   178
  
   stopped the panic of 1907 by arranging for the importation of one hundred million dollars in
  
   gold bullion. Moving about in private railroad cars or yachts he crossed all borders and was at
  
   home everywhere in the world. He was monarch of the invisible, transnational kingdom of
  
   capital - whose sovereignty was everywhere granted. Commanding resources that beggared
  
   royal fortunes, he... left to presidents and kings their territory while he took control of their
  
   railroads and shipping lines, banks and trust companies, industrial plants and public Utilities.
  
   For years he had surrounded himself with parties of friends and acquaintances, always
  
   screening them in his mind for the personal characteristics that might indicate less regard for
  
   him than they admitted. He was invariably dissappointed. Everywhere men deffered to him
  
   and women shamed themselves. He knew as no one else the cold and barren reaches of unlimited
  
   succes. The ordinary operations of his intelligence and instinct over the past fifty years had
  
   made him preeminent in the affairs of nations ind he thought this said little for mankind.
  
   В этом фрагменте кореферентную цепочку образуют имя собственное
  
   Pierpoint Morgan и следующие за ним местоимения he, his, him,
  
   встречающиеся 16 раз. Из них he употреблено 11 раз. В русском тексте (в
  
   авторской речи) такое построение кореферентной цепочки, при котором
  
   личное местоимение он (его) употребляется анафорически так много раз,
  
   не чередуясь с кореферентными существительными и именными фразами типа
  
   "этот человек", "старик", "банкир" и т.п., считается нарушением норм.
  
   Поэтому в предлагаемом ниже переводе местоимение он перемежается с
  
   его именными эквивалентами:
  
   Пирпонт Морган был тем классическим героем американской легенды, который,
  
   унаследовав огромное богатство, с настойчивостью и беспощадностью доводит его до
  
   астрономических размеров. Он управлял 741 директоратом и 112 корпорациями. Однажды этот
  
   человек спас американское правительство от банкротства, предоставив ему заем. В 1907 году
  
   он один, без чьей-либо помощи, прекратил панику на бирже, договорившись о ввозе в страну
  
   100 миллионов долларов в золотых слитках. Путешествуя в салон-вагонах и на яхтах, он
  
   пересекал любые границы и чувствовал себя как дома в любой стране. Морган был монархом
  
   невидимого транснационального царства капитала, суверенитет которого признавался
  
   повсюду. Владея состоянием, которое во много раз превосходило богатства королей, он
  
   предоставлял президентам и королям править на своей территории, а сам вступал во
  
   владение их железными дорогами и судоходными компаниями, банками и трестами,
  
   заводами и коммунальными предприятиями. В течение ряда лет Морган окружал себя
  
   друзьями и знакомыми, за которыми пристально следил, пытаясь уличить их в том, что они
  
   на самом деле не испытывали к нему того уважения, в котором они его заверяли. Однако это ему
  
   ни разу не удалось. Мужчины всегда преклонялись перед его авторитетом, а женщины в его
  
   присутствии смущались. Как никто другой, Пирпонт Морган ощущал холод и
  
   бесплодность безграничного успеха. Благодаря обычному здравому смыслу и интуиции он
  
   добился международного признания, а это, как он думал, не делало чести человечеству.
  
   Иногда модификации при переводе элементов кореферентных цепочек
  
   мотивируются расхождениями в способах обозначения референтов. Ср.
  
   следующий пример из "Приключений Шерлока Холмса" А.Конан Дойла:
  
   Our visitor glanced with some apparent surprise at the languid, lounging figure of the man
  
   who had been no doubt depicted to him as the most incisive reasoner, and most energetic
  
   agent in Europe. Holmes slowly reopened his eyes, and looked impatiently at his gigantic client.
  
   'If your Majesty would condescend to state your case,' he remarked, 'I should be better able
  
   to advise you.'
  
   The man sprang from his chair,and paced up and down the room in uncontrollable
  
   agitation. Then, with a gesture of desperation, he tore the mask from his face and hurled it
  
   upon the ground. 'You are right,` he cried, 'I am the King. Why should I attempt to conceal
  
   it?'
  
   179
  
   Наш гость взглянул с нескрываемым удивлением на лениво развалившегося в кресле
  
   человека, о котором ему, несомненно, рассказывали как о самом проницательном наблюдателе
  
   и самом неутомимом сыщике в Европе. Холмс медленно открыл глаза и бросил
  
   нетерпеливый взгляд на своего высокорослого клиента
  
   -- Если ваше величество соблаговолит изложить свое дело, -- заметил он, -- мне будет легче
  
   дать вам совет.
  
   Посетитель вскочил с места и в страшном волнении стал быстро ходить взад и вперед по
  
   комнате. Затем, махнув рукой, он сорвал с лица маску и швырнул ее на пол
  
   -- Вы правы! -- воскликнул он -- Я действительно король. К чему это скрывать?
  
   Описанная выше трансформация реализуется здесь: the man --
  
   посетитель (возможные варианты: гость, клиент). Ср. неприемлемость в
  
   данном контексте фраз: "человек вскочил" или "мужчина вскочил".
  
   Одним из проявлений смысловой связности текста является наличие
  
   в нем цепочек семантически близких элементов, образующих так
  
   называемые "изотопические плоскости" текста. См. следующий
  
   отрывок из повести У.Голдинга "Чрезвычайный посол":
  
   Men were swarming now over Amphitrite, tearing at her paddle, steriking with any heavy gear
  
   they could find at the brass monster in the deck. The guard that Posthumus had put aboard her
  
   went down in a whirl of limbs. Smoke rose suddenly from her hold and uncoiled. Naked figures
  
   were hurling themselves from her bulwarks while a thin flame, hooded and flickering like a ghost,
  
   shot up amidships. The second warship saw the danger and backed water. Oars smashed against
  
   the quay but her way was checked. A third ship, emerging from the heat haze, crashed into the
  
   second with her ram. More oars smashed; then both ships were locked and drifting helplessly
  
   down on Amphitnte. Posthumus, screammg curses, leapt into the impenal barge.
  
   В этом фрагменте автор изображает батальную сцену в двух
  
   изотопических плоскостях: первую образует цепочка глаголов
  
   разрушения -- tear, strike, smash (встречается дважды), crash; во вторую
  
   входит серия лексем со значением стремительного движения -- swarm,
  
   whirl, hurl oneself, shoot up, leap. Так создается коммуникативный
  
   эффект оригинала -- ощущение динамики эпизода, стремительно
  
   развивающихся событий и в то же время хаоса, разрушения. Думается,
  
   что адекватное отражение в тексте перевода этих изотопических
  
   плоскостей является непременным условием передачи коммуникативного
  
   эффекта оригинала:
  
   Хлынув на борт "Амфитриты", воины стали крушить гребное колесо и первыми
  
   попавшими под руку тяжелыми блоками наносить удары по стоявшему на палубе медному
  
   чудовищу Выставленный Постумием часовой кувырком полетел в воду Неожиданно из трюма
  
   повалил дым. Посредине судна взвился тонкий дрожащий язык пламени, похожий на
  
   привидение в капюшоне Обнаженные люди стали бросаться в воду с фальшборта. На
  
   втором корабле, почуяв угрозу, дали задний ход Весла врезались в причал, но путь кораблю
  
   был прегражден. Третий корабль показался из дымки и налетел на второй, протаранив его.
  
   Раздался треск ломавшихся весел. Сцепившись воедино, корабли потеряли управление, и их
  
   стало относить течением на "Амфитриту" Выкрикивая проклятия, Постумий вскочил в
  
   императорскую барку.
  
   В русском тексте первая плоскость представлена глаголами
  
   разрушения крушить, наносить удары, врезаться, протаранить.
  
   Вторая плоскость образуется глаголами и глагольными сочетаниями
  
   хлынуть, полететь кувырком, взвиться, броситься в воду, вскочить.
  
   Следует также отметить, что передаче коммуникативного эффекта
  
   оригинала способствует использование серии глаголов и глагольных
  
   сочетаний с инхоативным значением: стали крушить и наносить
  
   удары, полетел в воду, повалил (дым), стали бросаться, стало
  
   относить течением.
  
   180
  
   Текст фиксирует внимание на начале действий, быстро разворачивающихся
  
   перед глазами наблюдателя.
  
   Смысловая связность текста, цементирующие его анафорические и
  
   катафорические связи играют существенную роль в его интерпретации при
  
   переводе. В этом отношении чрезвычайно важен учет степени смысловой
  
   самостоятельности (автосемантии) его составляющих.
  
   Прав И.Р.Гальперин, отмечающий относительный характер
  
   автосемантии отрезков текста. "Единицы текста -- СФЕ, -- пишет он, --
  
   играют неравноценную роль: они могут различаться... по степени
  
   зависимости от части излагаемого текста или от всего текста. Сама
  
   категория зависимости предполагает не только одностороннюю связь,
  
   т.е. зависимость от главного, основного, но и двустороннюю, выраженную
  
   влиянием зависимого на независимое" [Гальперин, 1981, 98].
  
   Относительный характер автосемантии отрезков текста находит свое
  
   проявление в текстах любого жанра. Рассмотрим в качестве примера
  
   газетную статью. Обычно в английских и американских текстах этого
  
   жанра наиболее высокой степенью автосемантии обладает вводный абзац,
  
   который часто представляет собой конденсированное изложение
  
   основного содержания статьи. Так, одна из статей, опубликованных в
  
   американской газете "Интернэшнл геральд трибюн" (1986. 12--13 апр.),
  
   начинается со следующего абзаца: The continuing rise in the global sea level,
  
   which is expected to pose a major threat to the world's coastline communities
  
   over the next Century, can be stemmed through large-scale storage of water
  
   on land, according to two geologists.
  
   Известную трудность представляет лишь словосочетание according to
  
   two geologists. В русском тексте подобного жанра ссылка на источник
  
   информации типа "как утверждают два геолога" или "по мнению двух
  
   геологов" была бы явно неприемлемой. Обычно в таких случаях во
  
   вводном абзаце статьи приводятся дополнительные сведения о лицах, от
  
   которых исходит информация. Сведения эти содержатся в одном из
  
   последующих абзацев, где приводятся фамилии геологов и указывается,
  
   что они американцы.
  
   Таким образом, первый абзац статьи может быть переведен: 'Как
  
   утверждают американские геологи У.С.Ньюмен и Р.У.Фэрбридж,
  
   продолжающееся глобальное повышение уровня моря, которое, как
  
   полагают, поставит под угрозу все приморские районы в течение
  
   следующего столетия, можно приостановить путем широкомасштабного
  
   накопления воды на суше'.
  
   Еще большей степенью семантической зависимости обладают
  
   последующие отрезки текста, интерпретация которых часто требует
  
   обращения к предыдущему (левостороннему) контексту, например: All
  
   littoral nations must participate, they say, adding: Sea level rise joins 'death and
  
   taxes' as the inexorable fate of mankind. This 'fact of life' must be addressed
  
   and soon.
  
   Здесь без учета левостороннего контекста невозможен перевод
  
   эллиптической фразы "All littoral nations must participate...", поскольку в
  
   русском языке глагол участвовать требует обязательного указания на
  
   объект участия. Это указание содержится в предыдущем абзаце (...new
  
   projects must be planned immediately). Смысл предложения "Sea level
  
   181
  
   rise joins 'death and taxes'..." раскрывается при двух условиях: во-первых,
  
   понимание аллюзии на английскую крылатую фразу о неизбежности двух
  
   вещей -- смерти и уплаты налогов и, во-вторых, учет предыдущего
  
   контекста, в частности приведенного выше первого абзаца, где речь идет об
  
   угрозе, которую представляет для всего человечества повышение уровня
  
   моря. Так возникает возможность следующей интерпретации смысла
  
   приведенного выше отрывка: 'Они считают, что все приморские страны
  
   должны принять участие в осуществлении этих проектов, и при этом
  
   добавляют, что "повышение уровня моря становится такой же неумолимой
  
   участью человечества, как смерть и налоги. Такова истина, которую следует
  
   учесть и как можно скорее" '.
  
   Следовательно, семантическая взаимосвязь отрезков текста образует тот
  
   диагностический контекст, который подлежит учету при смысловой
  
   интерпретации элементов текста и нахождении их соответствий в процессе
  
   перевода. Таким образом, мы снова возвращаемся к вопросу о роли
  
   пресуппозиций в интерпретации смысла текста.
  
   Приведем следующий пример из опубликованной в газете "Интернэшнл
  
   геральд трибюн" рекламы английской авиакомпании "Бритиш эйруэйз".
  
   Today's opening of Terminal 4, of course, improves the congestion problem
  
   somewhat. It is the airport's most dramatic change in the past quarter of a
  
   Century. В "Большом англо-русском словаре" приводятся следующие
  
   эквиваленты англ, congestion: '1) перенаселенность, скученность, 2) затор
  
   уличного движения; пробка, 3) куча, груда, скопление, 4) мед. прилив крови,
  
   гиперемия, застой'.
  
   Смысл приведенного выше отрывка проясняется из пресуппозиций,
  
   согласно которым аэропорт Хитроу, о котором идет речь в приведенном
  
   отрывке, чрезвычайно перегружен из-за большого количества рейсов и
  
   ограниченной площади. Таким образом, приведенный выше пример можно
  
   перевести: 'Введение в строй четвертого здания аэропорта, безусловно,
  
   частично решает проблему, связанную с перегруженностью аэропорта.
  
   Это самая разительная перемена в Хитроу за последние 25 лет'.
  
   Выше мы рассмотрели лишь часть проблем, обусловленных связностью
  
   текста (кореференция, изотония, автосемантия и синсемантия отрезков текста,
  
   пресуппозиции). Как следует из сказанного, эти проблемы носят двоякий
  
   характер. С одной стороны, речь идет о сохранении в переводе тех связей,
  
   которые обеспечивают восприятие текста как единого целого. С другой
  
   стороны, важность проблем связности текста для теории перевода
  
   определяется той ролью, которую играют анафорические и
  
   катафорические связи между элементами текста в его смысловой
  
   интерпретации. Именно с этой точки зрения важен учет степени
  
   автосемантии (синсемантии) отрезков текста. С этим тесно связана
  
   проблема учета лежащих в основе данного текста пресуппозиций,
  
   выявление которых требует выхода за рамки высказывания и обращения к
  
   более широкому контексту, языковому и внеязыковому.
  
   182
  
   СТИЛИСТИКА ТЕКСТА И ПЕРЕВОД
  
   В гл. I, в разделе "Теория перевода и лингвистика текста", отмечалось,
  
   что наряду с семантикой и синтактикой текста существенное значение
  
   для теории перевода имеет и стилистика текста.
  
   Рассмотрим некоторые проблемы стилистики текста,
  
   непосредственно связанные с переводом, на материале газетно-
  
   информационной заметки (news item, news story). Газетно-
  
   информационная заметка представляет собой жанр текста,
  
   относящийся к газетному подстилю газетно-публицистического
  
   функционального стиля. Если рассматривать заметку с точки зрения ее
  
   доминирующей коммуникативной функции, то ее следует отнести к
  
   тексту информативного типа, в котором можно выделить следующие
  
   структурно-композиционные компоненты -- заголовок, вводный абзац
  
   ("зачин") и развернутое изложение.
  
   Из этих компонентов наибольшей степенью жесткости
  
   характеризуются заголовок и зачин. Этим компонентам свойствен более
  
   или менее строго регламентированный набор используемых языковых
  
   средств -- лексических единиц и семантико-синтаксических структур.
  
   Различия в правилах структурирования заголовков и зачинов русских и
  
   английских газетно-информационных заметок находят свое отражение в
  
   переводе. Так, в заголовках английских газетно-информационных
  
   заметок наблюдается значительное преобладание глагольных фраз над
  
   именными ("11 Die in South Africa"; "Britain's Labour Party Makes
  
   Garns"; "Pickels Stop Murdoch Papers"; "China Compounds US Space
  
   Gloom"). В то же время среди заголовков русских газетно-
  
   информационных заметок значительно чаще встречаются именные
  
   фразы ("Очередное коммюнике"; "Регулярный выпуск "Правды"";
  
   "Ситуация на Гаити"; "Старт пятилетки"). Это правило, как и все
  
   другие, носит вероятностный характер. В принципе именные фразы
  
   возможны и в английских заголовках ("Green Light for US Arms
  
   Mongers"; "Labour Pledge on NHS Workers' Pay"; "Deaf Black Children's
  
   Uphill Task in Educa-tion"), а глагольные -- в русских ("Готовят новую
  
   агрессию", "Сделано представление", "Соревнуются смежники"). Но в
  
   целом доминирующим типом заголовка английских информационных
  
   текстов является глагольный, а русских -- именной.
  
   Другой особенностью английских заголовков является опущение
  
   связки bе в пассиве и в именном сказуемом ("Israel Set to Raid
  
   Lebanon";"2 US Navy Battle Groups Poised for Move on Libya"; "Inland
  
   Water Storage Urged to Stern Rise of Oceans"; "Noel Fields Dead").
  
   Для заголовков английских информационных заметок характерно
  
   также опущение артикля ("Plane Undergoes Repairs After Bomb Blast";
  
   "President Teils Civil Servants to Keep Will to Strike"; "Gandhi Shuffles
  
   Тор Sikh to Intenor Ministry"). Артикль сохраняется лишь в тех случаях,
  
   когда его опущение может привести к неверной смысловой
  
   интерпретации заголовка, например: "National Gallery Launches Bid to
  
   Buy the Titian" -- "Национальная галерея пытается приобрести
  
   картину Тициана". Здесь артикль указывает на то, что речь идет о
  
   картине.
  
   183
  
   Для английских заголовков характерно также отсутствие глагольных
  
   форм прош. времени. Вместо них употребляются формы наст, времени
  
   -- Praesens Historicum ("Riot Police Greet Print Lobby"; "Horseman Hits
  
   Apartheid Trau"; "Yankees Rally to Beat Royals in lOth Inning"; "Qadhafi
  
   Rejects Insult"). В то же время в русских глагольных заголовках
  
   встречаются формы прош. времени ("Сделано представление";
  
   "Родилась деревня"; "Подготовили к празднику").
  
   Отсутствуют в английских заголовках и личные формы глагола буд.
  
   времени. В качестве их эквивалентов используется инфинитив
  
   ("Maudesley Ward to Shut During Holidays"; "NATO to Test Air Power in
  
   Europe"; "MPs to Ask Questions on Cruise"; "President to Visit Europe").
  
   "Алгоритм" переводческих операций, обусловленных отмеченными
  
   выше закономерностями, может быть сформулирован в виде правил
  
   грамматических трансформаций. Слово "алгоритм" берется в кавычки
  
   не случайно: ведь структурные соответствия, о которых шла речь, носят
  
   вероятностный характер. Рассмотрим некоторые из этих правил.
  
   Например, при переводе с русского языка на английский используемая в
  
   газетном заголовке русская именная фраза, где существительное в им.
  
   падеже означает процесс, а существительное в род. падеже -- агенса,
  
   нередко преобразуется в предложение, в котором субъект и процесс
  
   выражаются соответственно именем -- подлежащим и глаголом --
  
   сказуемым (в наст, времени): "Нападение расистов на прифронтовые
  
   государства" -- "Racists Attack Front-Line States"; "Открытие съезда
  
   БЗНС (Болгарского земледельческого народного союза)" -- "Agrarian
  
   Congress Opens in Bulgaria"; "Завершение фестиваля в Мексике" --
  
   "Festival Closes in Mexico".
  
   Если в русском газетном заголовке фигурирует именная фраза, где
  
   имя в им. падеже означает процесс, а имя в род. падеже -- объект этого
  
   процесса, то обычно применяется иная трансформация: именная фраза
  
   преобразуется в предложение, в котором имя, означающее объект,
  
   выступает в качестве грамматического подлежащего, а процесс
  
   выражается с помощью формы причастия II с опущенной связкой Ье:
  
   "Подписание контракта" -- "Contract Signed"; "Осуждение расистов" --
  
   "Racists Denounced"; "Возвращение шедевров" -- "Masterpieces
  
   Returned"; "Смена тренера" -- "Coach Replaced".
  
   Как видно из приемов, переводческие трансформации включают
  
   кроме опущения связки bе и обычное для английских газетных
  
   заголовков опущение артиклей ("Contract Signed"; "Coach Replaced"). В
  
   других случаях трансформации, используемые при переводе заголовков,
  
   касаются в основном морфологических форм. Так, в соответствии с
  
   отмеченной выше закономерностью в русских глагольных заголовках
  
   формы прош. времени заменяются формами наст, времени: "Начала
  
   работу комиссия" -- "Commission Meets in Baghdad"; "Помощь пришла"
  
   -- "Aid Comes in Time".
  
   Порой перевод заголовков требует выхода за пределы
  
   грамматических трансформаций. Так, при передаче значения
  
   будущности русское именное словосочетание, в котором будущность
  
   выражается с помощью предлога, наречия или прилагательного,
  
   подвергается меж-
  
   184
  
   уровневой трансформации, в результате которой оно преобразуется в
  
   описанные выше конструкции с инфинитивом: "Перед встречей
  
   "семерки" в Токио" -- "'Seven' to Meet in Tokyo"; "Навстречу съезду
  
   ПОРП" -- "Polish United Workers' Party to Hold Congress";
  
   "Предстоящий матч-реванш Каспарова и Карпова" -- "Kasparov and
  
   Karpov to Play Return Match."
  
   Нередко перевод заголовков требует семантических трансформаций.
  
   Одной из побудительных причин этих трансформаций является
  
   наличие в английском языке так называемой заголовочной лексики
  
   (headline vocabulary, headlinese), требующей определенных
  
   модификаций при переводе. Так, в одном из английских пособий для
  
   журналистов приводится список слов из "заголовочного жаргона": ban,
  
   bid, claim, crash, cut, dash, hit, move, pact, plea, probe, quit, quiz, rap, Red,
  
   rush, slash [Seilers, 1968, 103]. Эти короткие слова, легко
  
   вписывающиеся в формат заголовка, характеризуются значительным
  
   расширением сферы своего употребления. Так, например, bid -- это не
  
   только 'предложение', 'заявка', 'попытка', но и 'шаг', 'инициатива',
  
   'усилие', hit -- не только 'наносить удар', 'причинять ущерб', 'попадать в
  
   цель', но и 'критиковать', 'обрушиваться на кого-л., разносить в пух и в
  
   прах', pact -- не только 'пакт, соглашение, договор', но и 'сделка',
  
   'договоренность', 'сговор', probe -- не только 'зондирование', но и
  
   'любое следствие, расследование', 'проверка', quit -- не только
  
   'покидать', 'прекращать', но и 'уезжать', 'выводить войска',
  
   'эвакуироваться', quiz -- не только производить опрос', но и
  
   'допрашивать', 'интервьюировать, задавать вопросы'. Но дело не только
  
   в широкозначности этих слов. Пожалуй, их наиболее характерной
  
   чертой является то, что в газетных заголовках они практически
  
   вытеснили из употребления свои синонимы. Так, ban вытеснил forbid и
  
   prohibit; rap -- criticize, reprimand, interrogate; Red -- Communist,
  
   Socialist, progressive.
  
   Широкая семантика заголовочных слов требует контекстуально
  
   обусловленных трансформаций в переводе. Наиболее часто при передаче
  
   значения этих слов находит применение конкретизация
  
   (гипонимическая трансформация). При этом обычно конкретный смысл
  
   заголовка раскрывается в тексте заметки -- чаще всего в ее зачине.
  
   Приведем следующий пример: "Minebea Fous Trafalgar-Glen Bid". Ср.
  
   зачин этой заметки: Minebea Corp, of Japan, the world's largest maker of
  
   precision bearings, has foiled a hostile takeover attempt by a US-British
  
   financial group, the Kyodo News Service reported Friday. Здесь зачин
  
   снимает многозначность заголовочного слова, заменяя его
  
   соответствующим эквивалентом, включенным в уточняющий и
  
   конкретизирующий контекст: Trafalgar-Glen Bid -- a hostile takeover
  
   attempt by a US-British financial group. Таким образом, данный
  
   заголовок может быть переведен: "Провал попытки англо-американской
  
   монополии поглотить японскую фирму" или "Провал попытки
  
   подчинить японскую фирму англо-американскому контролю".
  
   Неоднозначность смысловой интерпретации газетного заголовка
  
   нередко обусловливается использованием поддающихся различному
  
   истолкованию синтаксических конструкций, в частности именных
  
   13. Зак. 311 185
  
   фраз, например: "Beim Blasts Tory Nuclear Cover-up". Здесь практически
  
   невозможен перевод вне контекста фразы "Тогу Nuclear Cover-up". Прежде
  
   всего, разночтения возможны в связи с опорным словом этой фразы --
  
   cover-up, образованным от фразового глагола to cover up 'тщательно
  
   скрывать, 'покрывать кого-л.'. Но основная трудность возникает из-за
  
   того, что фраза в целом носит эллиптический характер. Ключ к
  
   истолкованию данной фразы и заголовка в целом дает зачин текста: Labour
  
   MP Топу Beim last night accused the government of "totally misleading" the
  
   British people about nuclear power. Таким образом, cover-up означает в
  
   данном случае не просто Утаивание', но и 'дезинформацию', а опущенный
  
   элемент в приведенной выше именной фразе -- power ("Tory nuclear
  
   cover-up" --"Tory nucleary power cover- up"). Возможны следующие
  
   варианты перевода этого заголовка: "Бенн обвиняет тори в
  
   дезинформации по вопросам атомной энергии" либо "Бенн разоблачает
  
   дезинформацию тори по вопросам атомной энергии".
  
   В приведенном примере основная сложность, связанная с
  
   интерпретацией именной фразы, была обусловлена ее эллиптичностью. В
  
   следующем заголовке эллиптичность сочетается с неоднозначностью
  
   смысловых связей между компонентами фразы: "Power Station Action
  
   Starts Today". В данном случае power Station может относится к action: 1)
  
   как агенс, 2) как объект и 3) как место. Кроме того, можно предположить,
  
   что эта фраза характеризуется семантической неполнотой. Action
  
   нуждается в конкретизирующем определении. Ответы на эти вопросы мы
  
   находим в зачине: Today's Start of national industrial action in Britain's
  
   power stations forms the background to the biennial Conferences of the
  
   electricians' union in Scarborough. Отсюда следует, что power Station
  
   обнаруживает локативные связи с action, a опущенным элементом фразы
  
   является industrial action 'забастовка'. Следовательно, заголовок может
  
   быть переведен следующим образом: "Забастовки на английских
  
   электростанциях" или "Английские электрики бастуют".
  
   Обращает на себя внимание заметное различие между заголовками
  
   русских и английских газетно-информационных сообщений. Это различие
  
   касается степени отражения в заголовке содержания сообщения. В
  
   англо-американских газетных заголовках достаточно строго соблюдается
  
   принцип, сформулированный в цитированном выше пособии для
  
   журналистов: "Headlines should teil the story, the sages say" [Seilers, 1968,
  
   96].
  
   Таким образом, заголовок -- это предельно сжатый вариант основного
  
   содержания текста. См. следующие примеры: "Dusseldorfs State Gallery
  
   Proves a Mausoleum for Mummified Modernism"; "Aquino Plans to Hold
  
   Referendum on US Bases"; "Sturdy Land Rover Builds a Stylish Image on
  
   British Pride"; "First Chicago Bank Says Profit Rose 58% for Initial Period."
  
   Вместе с тем многие заголовки русских текстов строятся по другому
  
   принципу: они, скорее, служат сигналом, акцентирующим внимание на
  
   одном из элементов содержания текста. Ср., например: "Очередное
  
   коммюнике"; "Ситуация на Гаити"; "Интерес к СССР";
  
   186
  
   "Позиция Дании". В таких случаях для перевода на английский язык
  
   требуется дополнительная информация, поскольку в дословном
  
   переводе эти заголовки явно не соответствуют указанной выше норме
  
   английского текста.
  
   Источником этой дополнительной информации служит текст заметки.
  
   Так, в заметке, озаглавленной "Очередное коммюнике", говорится о
  
   том, что, согласно очередному коммюнике иракского командования,
  
   иракские вертолеты совершили более 30 боевых вылетов за прошедшие
  
   сутки. На основе этого минимума информации заголовок может быть
  
   сформулирован следующим образом: "Iraqi Helicopters Fly Over 90
  
   Missions, Communique Says".
  
   В статье, озаглавленной "Ситуация на Гаити", говорится, что
  
   оппозиционные лидеры призвали народ Гаити к всеобщей забастовке.
  
   Возможный перевод заголовка: "General Strike Urged by Haiti's
  
   Opposition Leaders".
  
   В заметке, озаглавленной "Интерес к СССР", сообщается о
  
   значительном интересе, вызванном советским павильоном на
  
   открывшейся в Ванкувере всемирной выставке "ЭКСПО-86". Заголовок
  
   этой заметки может быть следующим: "Soviel Pavillion at EXPO-86
  
   Arouses Interest" или "Visitors Flock to Soviel Pavillion at EXPO-86".
  
   Наконец, в сообщении под заголовком "Позиция Дании" говорится о
  
   том, что на предстоящей в Галифаксе (Канада) сессии совета НАТО
  
   Дания выскажется против продолжения испытаний ядерного оружия. В
  
   этом случае заголовок, отвечающий нормам построения английского
  
   газетно-информационного текста, может быть примерно таким:
  
   "Denmark to Say 'No' to More Nuclear Tests."
  
   Как показывают приведенные выше примеры, такого рода заголовки
  
   сами по себе не переводятся. Фактически они заменяются другими
  
   заголовками, соответствующими нормам построения английских текстов
  
   данного жанра и содержащими тот минимум информации, которого
  
   требуют эти нормы.
  
   Таким образом, перевод газетных заголовков требует самых
  
   разнообразных переводческих операций, определяемых
  
   расхождениями в типовой структуре заголовков, неоднозначностью их
  
   смысловой интерпретации, расхождениями в наборе используемых в
  
   заголовках лексических единиц, экспрессивно-стилистическими
  
   факторами, а также смысловым соотношением между текстом и
  
   заголовком. Эти операции включают грамматические и семантические
  
   трансформации, межуровневые (лексико-грамматические)
  
   трансформации, замену исходного заголовка новым, соответствующим
  
   нормам данного жанра в языке перевода.
  
   Из сказанного следует, что между заголовком и основным текстом
  
   существуют органические связи. Наиболее тесно заголовок связан с
  
   зачином (lead), который, как отмечалось выше, подобно заголовку,
  
   характеризуется относительной жесткостью структуры. В англо-
  
   американской прессе наиболее часто встречается зачин-резюме
  
   (summary lead), который определяется как "начальное предложение или
  
   предложения, в которых резюмируется основное содержание заметки"
  
   [Heyn, Brier, 1969, 101].
  
   187
  
   Классический зачин представляет собой ответ на шесть вопросов:
  
   кто? Когда? Где? Почему? Что? Как? Ответ на эти вопросы может
  
   излагаться в одном, двух или нескольких предложениях. Как в
  
   русском, так и в английском текстах используются стандартные
  
   композиционные формулы зачина. К ним относится, в частности,
  
   формула атрибуции (указания на источник).
  
   В русском газетно-информационном тексте ссылка на источник
  
   информации обычно фигурирует в самом начале зачина:
  
   3 = ИС, где 3 -- зачин, И -- источник, С -- сообщение.
  
   В русских текстах чаще всего встречаются следующие речевые
  
   формулы указания на источник: Как заявил X; Как сообщает
  
   (указывает, отмечает) X; По сообщению X; Согласно заявлению
  
   (сообщению) X; Из X сообщают; Здесь объявлено и др.
  
   В английских текстах указание на источник чаще всего дается в конце
  
   зачина:
  
   3 = СИ, где 3 -- зачин, С -- сообщение, И -- источник.
  
   Наиболее характерные формулы атрибуции включают: Z said; said X;
  
   .ST reported (announced, declared); According to X; It is reported from X;
  
   It was announced (reported).
  
   Исходя из сказанного, можно сформулировать несложное правило
  
   переводческих трансформаций при переводе зачина газетно-
  
   информационного текста с русского языка на английский. Это правило
  
   состоит из двух частей. Во-первых, оно предусматривает перестановку
  
   компонентов высказывания: часть предложения, отсылающая к
  
   источнику информации, при переводе с русского языка на английский
  
   перемещается в конечную часть высказывания, а при переводе с
  
   английского на русский -- в начальную часть. Во-вторых, оно
  
   включает субституцию: русская формула атрибуции заменяется
  
   английской и соответственно английская -- русской (например, как
  
   заявил X -- X said; it is reported from X-- Из Х сообщают).
  
   Проиллюстрируем это правило следующими примерами:
  
   Как сообщает лондонский корреспондент газеты "Тайме оф Индиа",
  
   обвиняемые сикхские сепаратисты пытались нанять для
  
   осуществления заговора двух полицейских офицеров, представившихся
  
   им боевиками Ирландской республиканской армии, которые якобы
  
   незадолго до этого убили в Вестминстере английского министра --
  
   The accused Sikh separatists tried to involve in their conspiracy two police
  
   officers who introduced themselves as IRA militants and claimed they had
  
   recently assassinated a British minister in Westminster; Согласно
  
   сообщению министерства ВМС, 6 мая сего года две атомные лодки
  
   всплыли на Северном полюсе -- Two nuclear submarines surfaced near the
  
   North Pole, accordmg to the Department of the Navy; Как заявил
  
   генеральный секретарь Организации африканского единства...
  
   нынешний День освобождения Африки континент встречает на фоне
  
   двух важных событий: сессии Генеральной Ассамблеи ООН по
  
   критическому экономическому положению в Африке и Международной
  
   конференции в Париже по санкциям против ЮАР -- The highlights of
  
   Africa's Liberation Day this year are the UN General Assembly to discuss
  
   the critical economic Situation m Africa and the international Conference in
  
   Paris on
  
   188
  
   sanctions against South Africa, said... Secretary General of the Organization
  
   of African Unity;
  
   CIA-backed Contras operating in Nicaragua murdered 10 people in a
  
   weckend car ambush, it was reported yesterday -- Вчера было объявлено что
  
   контрас, действующие при поддержке ЦРУ, убили в конце недели 10
  
   человек, устроив засаду на шоссе;
  
   Africa's attempt to overcome its worst-ever economic crisis will fail
  
   without added resources in the form of new aid and debt relief, the World Bank
  
   said in a report published here Friday --Как указывается в опубликованном
  
   здесь докладе Международного банка реконструкции и развития, Африке
  
   не удается преодолеть крайне тяжелый экономический кризис, если ей не
  
   будет оказана дополнительная экономическая помощь и помощь в уплате
  
   долга.
  
   Для структуры сообщения в английском языке характерен прямой
  
   (неинвертированный) порядок слов. При этом в начале предложения
  
   обычно стоят подлежащее и сказуемое, передающие описываемые в ее
  
   общении события, а за ними следуют обстоятельство места и
  
   обстоятельство времени:
  
   С = СбМВ, где С -- сообщение, Сб -- событие, M -- место, В -- время.
  
   Например: The Teamsters Union called a citywide strike today.
  
   В зачинах русских газетно-информационных текстов порядок
  
   следования компонентов нередко бывает обратным. Предложение
  
   начинается с обстоятельства времени, за которым следует обстоятельство
  
   места, а за ним сказуемое и подлежащее, выражающие описываемое
  
   событие:
  
   С = СбМВ, где С -- сообщение, Сб -- событие, M -- место и В -- время.
  
   Эта инверсия, несомненно, связана с выражением темы и ремы --
  
   компонентов коммуникативной структуры высказывания. Выше мы уже
  
   касались некоторых проблем, связанных с передачей коммуникативной
  
   структуры в переводе. При переводе газетно-информационных текстов эти
  
   проблемы обычно решаются с учетом некоторых специфических черт жанра.
  
   Рассмотрим в качестве примера следующие два зачина русских
  
   газетных заметок:
  
   "Вчера в Москве состоялась пресс-конференция, посвященная итогам
  
   встречи руководителей Союза архитекторов СССР и организации США
  
   "Архитекторы, дизайнеры и планировщики за социальную
  
   ответственность"" и "В Англии началось судебное следствие по делу о
  
   заговоре с целью убийства премьер-министра Индии Раджива Ганди во
  
   время его официального визита в Англию в октябре 1985 года".
  
   В первом примере ремой высказывания является пресс-конференция,
  
   посвященная... Как известно, в английском языке рема может
  
   фигурировать в начальной позиции при том условии, что она маркируется
  
   неопределенным или нулевым артиклем. В то же время учет специфики
  
   жанра требует помещения обстоятельства места и времени в конец
  
   высказывания: A press Conference on the results of the meeting of the Soviet
  
   Architects' Union and the US organization "Architects, Designers and
  
   Planners for Social Responsibility" was held in Moscow yesterday.
  
   189
  
   Во втором примере возникает возможность лексико-синтаксической
  
   трансформации, благодаря которой тематическое обстоятельство в Англии
  
   преобразуется в занимающее начальное положение подлежащее -- тему
  
   английского предложения: Britain has opened a legal inquiry into the
  
   conspiracy to assassinate Indian Prime-Minister R. Gandhi during his
  
   official visit to Britain in October 1985.
  
   В этом случае в переводе используется трансформация, описанная в
  
   главе IV, -- конверсивное преобразование, разновидность антонимического
  
   перевода, основанная на взаимозаменяемости разнонаправленных
  
   действий (начаться -- начать) и перегруппировке актантов.
  
   Ср. сходный пример: На следующей неделе в Гватемале состоится
  
   встреча глав государств Центральной Америки -- Guatemala will host a
  
   Central American Summit next week.
  
   Иногда перевод газетного зачина требует более сложных операций,
  
   связанных с расхождениями в способах реализации коммуникативной
  
   структуры высказывания, например: Сегодня в Дели начала работу
  
   четвертая конференция писателей стран Азии и Африки -- Asian and
  
   African writers have met for their fourth Conference in Delhi today.
  
   Из группы ремы выделяется ее структурный стержень -- четвертая
  
   конференция и подчиненная часть -- писатели стран Азии и Африки. Эта
  
   подчиненная часть преобразуется в тематическое подлежащее английского
  
   предложения (Asian and African writers) с использованием
  
   соответствующего глагола (meet).
  
   Отмеченная выше закономерность, согласно которой зачин в
  
   английском газетно-информационном тексте завершается
  
   обстоятельствами места и времени, не носит жесткого характера.
  
   Известны случаи, когда употребление обстоятельства времени в конечной
  
   позиции влечет за собой отрыв его от глагола, затрудняющий
  
   понимание текста, а порой дающий основание для его неверной
  
   интерпретации, например: Сегодня в стокгольмском парке Хуммлегорден
  
   открылся двухдневный фестиваль "Норшкенсфламман" -- единственной в
  
   Швеции ежедневной коммунистической газеты, органа Рабочей партии
  
   -- Коммунисты Швеции, отмечающей свой 80-летний юбилей -- The
  
   Stockholm Homlegarden Park today has opened its grounds for a two-day
  
   festival of Norskensflamman, Sweden's only Communist daily, the organ of
  
   the Workers' Party (the Communists of Sweden) celebrating its 80th birthday.
  
   В данном случае употребление обстоятельства времени (today) в
  
   конце предложения привело бы к смысловому искажению (celebrating its
  
   80th birthday today -- отмечающая сегодня свой 80-летний юбилей).
  
   Перевод зачина определяется также некоторыми закономерностями,
  
   связанными с распределением информации между его компонентами. В
  
   англо-американской прессе зачины, как правило, строятся по принципу
  
   включения основной и наиболее важной информации в первое
  
   предложение или, если первое предложение является сложным, в главное, а
  
   не в придаточное. При этом главное предложение обычно стоит на первом
  
   месте.
  
   Характерен следующий пример неправильного построения зачина,
  
   приводимый в пособии для журналистов Х.Хейна и У.Брира: Two firemen
  
   190
  
   fought their way into a smoke-filied building where a boy was trapped in
  
   the second floor today and died of asphyxiation.
  
   Недостатком построения этого зачина является то, что здесь
  
   наиболее существенный компонент информации (Two fireman... died of
  
   asphyxiation) фигурирует лишь в самом конце, после того как читателю
  
   сообщены некоторые второстепенные детали. Это является нарушением
  
   одного из важных принципов распределения информации в тексте
  
   информационной заметки ("to say first things first"). Авторы пособия
  
   предлагают следующий исправленный вариант этого зачина: Two
  
   fireman were asphyxiated today while trying to rescue a boy trapped on the
  
   second floor of a smoke-filled building [Heyn, Brier, 1969, 124].
  
   При переводе с русского языка на английский переводчику
  
   приходится принимать во внимание эту норму построения газетно-
  
   информационного текста. В том случае, если наблюдаются
  
   существенные отклонения от него, для построения текста, отвечающего
  
   нормам данного жанра, в языке перевода необходима перегруппировка
  
   компонентов зачина. Вот пример зачина, композиционная структура
  
   которого подлежит изменению в переводе: "Состоялся визит во
  
   Францию министра иностранных дел ФРГ Г.Д.Геншера. В ходе
  
   переговоров были обсуждены вопросы двустороннего сотрудничества в
  
   политической, военной и экономической областях". В этом отрывке
  
   наиболее существенный элемент сообщаемой информации содержится
  
   во втором предложении. Нормы композиционного построения
  
   английского газетно-информационного текста требуют, чтобы именно
  
   с него начиналось изложение информации. Это может быть достигнуто
  
   следующим образом: Problems of political, military and economic
  
   cooperation between West Germany and France were discussed during the
  
   visit of the FRG Foreign Minister H.-D. Genscher to France. Перестановка
  
   смысловых компонентов зачина сопровождается их объединением в
  
   одно предложение.
  
   Иногда при переводе зачинов с английского языка на русский
  
   применяется противоположное преобразование -- разделение единого
  
   предложения на два. Это имеет место в тех случаях, когда, например, в
  
   английском тексте сложноподчиненное предложение с союзом as
  
   объединяет два по существу автосемантичных предложения. Следует
  
   отметить, что союз as широко применяется в зачинах, указывая лишь
  
   на одновременность описываемых в главном и придаточном
  
   предложениях событий, а также иногда на то, что одно из событий
  
   является примером или конкретным проявлением другого: Organised
  
   resistance to the fascist regime in Chile escalated yesterday as bombs went
  
   off at government targets in cities and towns across the country.
  
   В русском языке отсутствует союз, являющийся эквивалентом as в
  
   указанном значении. Отсюда возникает необходимость в разделении
  
   сложноподчиненного предложения на два самостоятельных
  
   предложения: "Вчера в Чили усилилось организованное сопротивление
  
   фашистскому режиму. По всей стране в зданиях государственных
  
   учреждений раздавались взрывы бомб".
  
   Рассмотрим еще один пример: As print workers stood firm in their
  
   fight for Jobs, Tony Dobbins called on fellow trade unionists to join
  
   191
  
   the mass demonstration at Rupert Murdoch's Wapping plant on Saturday. Здесь
  
   мы встречаемся с необычной для зачина композиционной структурой: зачин
  
   начинается с придаточного предложения, вводимого as. Думается, что
  
   причиной этого является то, что именно это придаточное предложение
  
   служит темой данного высказывания, а ремой является главное
  
   предложение, несущее основную смысловую нагрузку. Это, в частности,
  
   подтверждается тем, что именно событие, описываемое в главном
  
   предложении, вынесено в заголовок всей заметки. И главное, и
  
   придаточное предложения по существу автосемантичны. As указывает лишь
  
   на общность их временного плана. Таким образом, и в данном случае есть
  
   все основания для разделения зачина на два предложения: "Английские
  
   печатники продолжали настойчивую борьбу против увольнений.
  
   Руководитель их профсоюза Тони Доббинс призвал представителей других
  
   профсоюзов принять участие в массовой демонстрации, которая состоится
  
   в субботу у полиграфического комбината Руперта Мэрдока".
  
   Выделение подчиненных компонентов зачина в отдельное предложение
  
   нередко имеет место при переводе высказываний, содержащих не
  
   имеющие эквивалентов в русском языке именные обороты с предлогом in,
  
   характеризующие или оценивающие описываемое событие, например:
  
   The deputy chief of the squad of US advisers helping the Salvadonan Junta
  
   forces has been shot dead in the first known killing of a US military adviser
  
   in El Salvador.
  
   Безэквивалентность именного оборота с in (in the first known killing of a
  
   US military adviser...) требует преобразования его в отдельное предложение:
  
   "В Сальвадоре убит заместитель начальника группы американских
  
   военных советников, помогающих силам сальвадорской хунты. Это
  
   первый известный случай убийства американского военного советника в
  
   Сальвадоре".
  
   Итак, в основе трансформаций, которым подвергается в переводе
  
   текст зачина, лежат расхождения в формулах его композиционной
  
   структуры, в способах выражения его коммуникативной структуры, в
  
   правилах распределения информации между его компонентами, наличие в
  
   исходном тексте типичных для данного жанра безэквивалентных
  
   конструкций. Типичными трансформациями, используемыми при
  
   переводе зачина, являются перестановки (пермутации), конверсивная
  
   трансформация, при которой обстоятельство преобразуется в подлежащее
  
   (при переводе с русского языка на английский), разделение и объединение
  
   предложений.
  
   До сих пор речь шла об отражении в переводе некоторых
  
   специфических черт компонентов газетно-информационного текста --
  
   заголовка и зачина. Теперь мы остановимся на специфических особенностях
  
   этого текста в целом. Согласно канонам американской и английской
  
   журналистики, зафиксированным в соответствующих учебниках и на-
  
   С1авлениях, субъективно-оценочные элементы, отражающие позицию
  
   автора сообщения, должны быть полностью исключены из газетно-
  
   информационного текста. Иными словами, личность самого репортера как
  
   бы полностью устраняется. Нормы жанра запрещают включать в текст
  
   высказывания, отражающие собственное мнение репортера.
  
   192
  
   "Мнения должны высказываться в передовой статье и в обзоре" [Heyn,
  
   Brier, 1969, 87].
  
   Таким образом, складывается впечатление, что газетно-
  
   информационная заметка представляет собой тот идеальный
  
   монофункциональный текст, который положен в основу описанной выше
  
   типологии текстов, предложенной К.Раис (см. гл. I, раздел "Теория
  
   перевода и лингвистика текста"). Однако, как уже отмечалось выше,
  
   сведение текста к одной функции (информативной, экспрессивной и
  
   т.п.) не отвечает языковой реальности. Как правило, тексты
  
   полифункциональны. Не составляет исключения и английский
  
   газетно-информационный текст. Официально существующие
  
   ограничения, как убедительно показывают чешские журналисты
  
   С.Хашковец и Я.Фирст [Haskovec, First, 1972, 12], не мешают
  
   репортеру вполне однозначно выражать собственные установки и в
  
   конечном счете установки своей газеты и информационного агентства.
  
   Об этом, в частности, свидетельствует приводимый ими пример
  
   освещения стачки английских рабочих-энергетиков американским
  
   агентством "Ассошиэйтед Пресс"):
  
   London, Dec. 11 (AP) -- ...A heaving groundswell of anger against
  
   go-slow electric-power workers has risen up among Britons fed up with
  
   cold meals, blocked- and dimmed-out homes and ice-cold fires.
  
   A government minister said yesterday there is mounting disquiet
  
   among many power-workers over the public backlash to their work-torule.
  
   "I am absolutely certain that many are unhappy about what is
  
   happening," said Industry Minister Sir John Eden after visiting an
  
   electricity control center. "There is a great deal of unease."
  
   Conditions in the dimout for elderly people are "heart-breaking and
  
   all too often fatal," said Dr. Geoffrey Taylor, a Department of Health
  
   researcher [HaSkovec, First, 1972, 28].
  
   В этом тексте отсутствуют прямые оценочные суждения, исходящие
  
   от автора. Вместе с тем и в авторском тексте, и в явно враждебных по
  
   отношению к забастовщикам высказываниях, цитируемых в заметке,
  
   прослеживается целенаправленный выбор экспрессивных средств,
  
   подчеркивающих три лейтмотива и три изотопические плоскости этого
  
   текста: 1) "возмущение общественности" действиями забастовщиков --
  
   a heaving grandswell of anger, fed up Britons, public backlash to... workto-
  
   rule; 2) растерянность самих забастовщиков -- mounting disquiet
  
   among many power-workers, many are unhappy, a great deal of unease;
  
   3) тяжелое положение "жертв забастовки" -- cold meals, blacked- and
  
   dimmed-out homes, ice-cold fires, heart-breaking (fatal) conditions. Все
  
   это не оставляет никаких сомнений относительно того, на чьей стороне
  
   автор заметки. Адекватный перевод подобного текста должен
  
   передавать как его информативную, так и экспрессивную функцию. В
  
   этой связи особое значение приобретает отражение в переводе
  
   указанных лейтмотивов оригинала:
  
   "Лондон, 11 декабря (АП). В Англии растет мощная волна
  
   возмущения действиями бастующих электриков. Англичанам надоело
  
   есть холодные обеды, жить в домах с полностью или частично
  
   выключенным освещением и отоплением. Как заявил вчера один из
  
   193
  
   английских министров, среди электриков растет беспокойство в связи с
  
   отрицательной реакцией общественности на итальянскую забастовку.
  
   -- Я не сомневаюсь в том, -- заявил министр промышленности сэр
  
   Джон Идеи, посетив центр управления электростанциями, -- что многие
  
   рабочие недовольны тем, что происходит. Они охвачены тревогой.
  
   Как заявил эксперт министерства здравоохранения д-р Джефри
  
   Тэйлор, в результате частичного выключения электроэнергии "сложилась
  
   трагическая, а нередко и роковая ситуация" для пожилых людей".
  
   Ср. отражение изотопических плоскостей оригинала в русском тексте: 1)
  
   мощная волна возмущения, англичанам надоело..., отрицательная реакция
  
   общественности на итальянскую забастовку; 2) среди электриков растет
  
   беспокойство, многие рабочие недовольны, охвачены тревогой, 3)
  
   холодные обеды, дома с полностью или частично выключенным освещением
  
   и отоплением, трагическая... роковая ситуация. Таким образом в переводе
  
   передается тенденциозное освещение забастовки в сообщении
  
   американского информационного агентства.
  
   Сходные примеры эмоционального подтекста газетно-
  
   информационной заметки приводятся в цитированном выше пособии
  
   для журналистов Х.Хейна и У.Брира: When non-striking workers report to
  
   the plant tomorrow, they will face a challenging line of pickets -- "Когда не
  
   участвующие в забастовке рабочие явятся утром на завод, перед ними
  
   выстроится грозная шеренга пикетчиков"; De Gaulle sent bis military
  
   commander a blistering cable -- "Де Голль направил командующему
  
   войсками едкую телеграмму".
  
   Здесь отрицательная коннотация создается путем выбора эпитета
  
   (challenging -- грозный, blistering -- едкий), характеризующего не только
  
   непосредственно соотнесенный с ним предмет (line -- шеренга, cable
  
   -- телеграмма), но и связанное с этим предметом лицо (в первом примере
  
   -- забастовщиков, во втором -- президента Франции).
  
   В других случаях источником экспрессивно-оценочной коннотации
  
   является глагол, имплицитно характеризующий соотнесенного с ним
  
   агенса: Christine Keeler burst into tears and ducked into seclusion. В этом
  
   предложении, описывающем трагическую ситуацию, использование резко
  
   контрастирующего с ситуативным контекстом разговорного duck вместо
  
   fled выявляет отрицательное отношение репортера к скандально
  
   известной Кристин Килер.
  
   Экспрессивным целям служит и используемый в тексте синтаксический
  
   параллелизм (ср. burst into tears и duck into seclusion). В переводе,
  
   естественно, невозможно воспроизведение этих языковых средств. Но, как
  
   уже отмечалось выше, критерием адекватности является воспроизведение
  
   функции, которую выполняют эти средства, создание сходного
  
   коммуникативного эффекта. В английском тексте снижение
  
   стилистической тональности путем использования разг. duck создает
  
   ироническую коннотацию. В русском языке источником иронической
  
   коннотации может служить, например, несколько архаичная лексическая
  
   единица, которая в современном употреблении приобрела ироническую
  
   окраску. Такой единицей является глагол ретироваться (от фр. se retirer),
  
   устаревший в своем первичном значении 'отступить' (неприятель рети-
  
   194
  
   ровался), но сохранившийся как иронически окрашенный синоним
  
   глаголов уйти, скрыться (ср. у Маяковского: "хочу испуг не показать
  
   и ретируюсь задом"). Таким образом, приведенное выше высказывание
  
   может быть переведено: 'Кристин Килер расплакалась и поспешно
  
   ретировалась'. 
  
   Использованию экспрессивно окрашенной глагольной лексики в
  
   английском газетном тексте посвящена работа Н.В.Романовской
  
   [Романовская, 1974]. В работе, в частности, рассматриваются глаголы,
  
   денотативное значение которых осложнено эмоционально-оценочной
  
   коннотацией. Такая коннотация может быть ситуативно
  
   обусловленной. Но при этом, как полагает Н.В.Романовская, она
  
   возникает на основе содержащегося в смысловой структуре глагола
  
   "характеристического компонента", вызывающего определенную
  
   эмоциональную реакцию.
  
   В следующем примере использование разговорного экспрессивно
  
   окрашенного глагола Пор вместо нейтрального fall свидетельствует о
  
   пренебрежительно-ироническом отношении репортера к описываемому
  
   событию: The first major project flopped on electronics factory in a freetrade
  
   zone. В этом случае может быть применен прием экспликации
  
   "характеристических сем" ("скандально", "с треском"), создающих
  
   соответствующий эмоциональный эффект: 'Первый крупный проект
  
   создания завода электронного оборудования в зоне свободной торговли
  
   с треском провалился'.
  
   В газетно-информационном тексте обнаруживаются также черты,
  
   присущие данному функциональному подстилю, т.е. языку газеты в
  
   целом. Например, такие признаки, как наличие неологизмов и клише,
  
   характерны не только для газетно-информационного текста, но и для
  
   газетного текста вообще. Некоторые из этих неологизмов
  
   заимствуются прессой других стран. Так, во многих языках, в том
  
   числе и в русском, появился неологизм рейганомика от англ.
  
   Reaganomics 'экономика США при администрации Рейгана,
  
   экономическая доктрина администрации Рейгана'. В других случаях
  
   часто встречающиеся в англоязычной прессе неологизмы калькировались
  
   (например, star wars -- "звездные войны").
  
   Особый интерес представляют популярные словообразовательные
  
   модели, широко используемые англоязычными средствами массовой
  
   коммуникации для создания окказиональных неологизмов (nonce-words).
  
   Одним из излюбленных способов образования nonce-words является
  
   стяжение (blending, telescoping). Так, в 70--80-е годы возникло
  
   значительное число окказионализмов, образованных путем стяжения с
  
   Watergate и означающих скандал, связанный с коррупцией и сокрытием
  
   улик и напоминающий пресловутое уотергейтское дело. Ср., например:
  
   Judy Carland's ex-husband Sid Luft has accused David Begelman, president
  
   of Columbia Pictures and a central figure in the unfolding "Hollywood-gate"
  
   drama, of embezzling up to 100,000 dollars from the late singer while
  
   managing her career.
  
   Had the government proclaimed a stern law and then winked at its
  
   offenders? Who knew about the misdeeds? How much did they know? The
  
   affair that Britons were dubbing "Oilgate" threatened to reach the highest
  
   places.
  
   В этих случаях возможен генерализующий (гиперонимический) пере-
  
   195
  
   вод с помощью слова скандал. Однако такой перевод связан с полной
  
   утратой "уотергейтской" аллюзии. Остается непереданным такой
  
   существенный смысловой компонент, как намек на сходство данного
  
   скандала с уотергейтским. Здесь, на наш взгляд, возможны два
  
   решения: 1) перевод-транскрипция (типа "голливудгейт", ср.
  
   "ирангейт"), сопровождаемый комментарием переводчика, и 2)
  
   перевод, развертывающий данное слово в словосочетание, от которого
  
   оно образовано (типа "голливудский Уотергейт"):
  
   'Бывший муж Джуди Гарланд Сид Люфт обвинил президента
  
   компании "Каламбиа пикчерс" Дэвида Бегельмана, центральную
  
   фигуру назревающего "голливудгейта" [голливудского Уотергейта. --
  
   примеч. переводчика], в том, что тот, будучи импрессарио покойной
  
   певицы, растратил около ста тысяч долларов из ее денег.
  
   Не попустительствовало ли правительство нарушителям того
  
   сурового закона, который оно провозгласило? Кто знал о нарушениях?
  
   Что было им известно? Скандал, который англичане назвали
  
   "нефтяным Уотергейтом", быстро разрастается, и в нем могут
  
   оказаться замешанными высокопоставленные лица'.
  
   Что касается используемых в англоязычной прессе клише, то в их
  
   моделировании определенную роль играет механизм, сходный с
  
   механизмом создания неологизмов путем стяжения с усеченной
  
   основой прототипа. Например, по образцу широко употреблявшегося
  
   в начале 60-х годов клише missile gap 'отставание в области ракетного
  
   вооружения' были созданы новые клишированные обороты с тем же
  
   опорным элементом gap: news gap, production gap, culture gap,
  
   development gap, credibihty gap, Communications gap.
  
   При этом опорный элемент клише, значительно расширив свою
  
   семантическую сферу, стал означать 'разрыв', 'конфликт',
  
   'несоответствие', 'отсутствие чего-л.'. Перевод таких клише обычно
  
   оказывается сопряженным с их конкретизацией (гипонимической
  
   трансформацией): "What generation gap?" asks University of Michigan
  
   psychologist Joseph Adelson, who argues that an overwhelming majority of the
  
   young -- as many as 80% -- tend to be traditionalist in values -- " --Какой
  
   еще конфликт поколений? -- спрашивает психолог Мичиганского
  
   университета Джозеф Эделсон, утверждающий что "подавляющее
  
   большинство молодежи -- 80% -- придерживается традиционной
  
   ценностной ориентации""; Nevertheless, he added, the Administration
  
   "faces a credibility gap of enormous proportions" with Blacks -- "При
  
   этом он добавил, что правительство в своих отношениях с
  
   негритянским населением "столкнулось с кризисом доверия
  
   неслыханных масштабов""; Oh, dear, it seems that we are faced with what
  
   the anthropologists call a culture gap, which can be crossed only by a
  
   certain stretching on your side, a certain amount of deliberate explication on
  
   mine -- "Ей богу, мне кажется, что мы столкнулись с тем, что
  
   антропологи называют культурным барьером, преодолеть который
  
   можно лишь при том условии, что вы, со своей стороны, дадите
  
   простор своему воображению, а я, со своей, буду стремиться к
  
   предельно четкому самовыражению".
  
   Иногда клише-словосочетание трансформируется в слово,
  
   выражающее его конкретный смысл в данном контексте: ...our modern
  
   196
  
   technological society is now so complex that its problems can only be
  
   managed by innumerable cadres of specialists. As a result there is a growing gulf
  
   -- a widening "Communications gap" -- between the governors and the
  
   governed-- " ...наше современное технологическое общество стало
  
   настолько сложным, что с его делами может справиться лишь бесчисленное
  
   количество специалистов. В результате ширится пропасть -- растет
  
   недопонимание -- между руководителями и руководимыми".
  
   В словаре Барнхарта ("The Barnhart Dictionary of New English",
  
   1963--1972) клише Communications gap определяется следующим образом:
  
   "a failure of understanding, usually because of a lack of Information, especially
  
   between different age groups, economic classes, political fractions, or cultural
  
   groups."
  
   В данном контексте наиболее существенным является признак,
  
   определяемый как failure of understanding. Поэтому Communications gap
  
   переводится здесь как недопонимание.
  
   Некоторые клише создаются путем деспециализации терминологии. Так,
  
   неологизм-клише game plan первоначально использовался в спортивной
  
   терминологии. Подвергшись деспециализации, он стал обозначать
  
   'стратегию, политический курс правительства': Now that there are signs of a
  
   change in the trend of the economy, it is timely to make a preliminary
  
   judgment on how the Administration's game plan for overcoming Inflation
  
   without recession has been going -- "Сейчас, когда наметились признаки
  
   изменения в экономических тенденциях, настало время для
  
   предварительной оценки стратегии правительства, направленной на то,
  
   чтобы преодолеть инфляцию и одновременно избежать экономического
  
   спада".
  
   Предлагаемый здесь перевод фактически сводится к деметафоризации. В
  
   других случаях перевод клише-неологизма, основанного на
  
   деспециализации термина, осуществляется путем реметафоризации
  
   (замены одной метафоры другой): John burst onto the political scene owing
  
   vast sums of money, clever exploitation of television, cadres of advance men,
  
   personality-projection techniques and the launching pad of Presidential
  
   primanes -- "Истратив огромные суммы, эффективно использовав
  
   телевидение, передовые группы организаторов встреч во время
  
   предвыборных поездок, технику создания привлекательного образа и
  
   трамплины избирательной кампании -- первичные выборы, Джон
  
   вырвался на арену большой политики".
  
   Здесь метафора launching pad 'стартовая площадка ракеты' заменяется
  
   другой метафорой, основанной на переносном употреблении спортивного
  
   термина "трамплин".
  
   Источником подобных клише нередко служат и лексические пласты,
  
   лежащие за пределами литературного языка. Так, из сленга на страницы
  
   печати проник фразеологизм think tank, первоначально означавший
  
   'мозг'. В языке прессы он подвергся вторичной метафоризации и стал
  
   означать 'научно-исследовательский центр', 'консультативная группа'. Ср.,
  
   например: A task force of the Heritage Foundation, an extremely
  
   conservative think tank among the close advisers to the President elect, is
  
   directing its main fire against civil rights and for abolition of all aspects of
  
   affirmative action -- "Оперативная группа
  
   197
  
   "Херитедж фаундейшн", ультраконсервативного мозгового треста, к
  
   которому прислушивается новый президент, сосредоточила свои
  
   усилия на подрыве гражданских прав и полном отказе от борьбы
  
   против дискриминации национальных меньшинств при найме на
  
   работу".
  
   Среди побудительных причин, лежащих в основе трансформации
  
   газетных текстов при переводе, следует назвать несовпадение
  
   частотности исходной лексической единицы и ее иноязычного
  
   эквивалента. Испытывая интерферирующее влияние исходного текста,
  
   переводчик порой пренебрегает учетом относительной частотности
  
   единиц исходного текста и их эквивалентов, что неизбежно приводит к
  
   нарушению нормы языка перевода. Так, в русском газетном тексте
  
   широкое распространение получило слово круги, входящее в такие
  
   устойчивые словосочетания, как реакционные круги, правящие круги,
  
   официальные круги, деловые круги и др. Почти все эти словосочетания
  
   могут быть переведены с помощью английского эквивалента этого
  
   слова -- circles (ruling circles, reactionary circles и т.п.). Однако при этом
  
   не следует упускать из вида то, что по сравнению с рус. круги англ,
  
   circles характеризуется значительно меньшей частотностью в газетном
  
   тексте. В таких случаях на помощь приходят контекстуальные
  
   эквиваленты circles (quarters, sections, community, forces, elite). Ср.,
  
   например: Это предложение не встретило сочувственного отклика в
  
   официальных кругах -- The proposal did not find favour in official quarters;
  
   Решение Советского Союза о продлении моратория на подземные
  
   ядерные испытания было встречено с одобрением в широких кругах
  
   мировой общественности -- The Soviel decision to prolong the
  
   Underground test moratorium was welcomed by broad sections of the world
  
   public; Проблема использования нетрадиционных источников энергии
  
   широко обсуждается в международных научных кругах -- The problem
  
   of tapping unconventional sources of energy is being widely discussed by
  
   the international scientific community; Идея замораживания ядерного
  
   оружия пользуется широкой поддержкой прогрессивных кругов в
  
   самих США -- The nuclear freeze idea enjoys wide support of progressive
  
   forces in the USA itself; Правящие круги буржуазного общества
  
   используют многочисленные каналы для распространения своей
  
   идеологии -- The ruling elite of capitalist society uses numerous channels to
  
   disseminate its ideology.
  
   Исследователи русского газетно-публицистического стиля
  
   обнаруживают в нем своеобразное сочетание разностилевых
  
   элементов. Так, по наблюдениям В.Г.Костомарова, в газетных статьях,
  
   публикуемых в нашей прессе, "сталкиваются" самые разнообразные
  
   стилистические пласты [Костомаров, 1971]. Такой же разнородностью
  
   отличается и язык английской и американской прессы. Наряду со
  
   специфически книжными языковыми единицами здесь также
  
   встречаются единицы, характерные для разговорной речи, а порой даже
  
   для сленга. Терминологическая лексика и профессионализмы
  
   соседствуют со стилистически нейтральной лексикой, лишенной
  
   признаков принадлежности к какому-либо стилистическому пласту.
  
   Вместе с тем газетно-публицистические статьи русского и английского
  
   языков обнаруживают существенные различия в удельном весе этих
  
   разностилевых элементов. Так, например,
  
   198
  
   в английском газетно-публицистическом стиле мы не находим столь
  
   ярко выраженной ориентации на книжно-письменную речь. В целом
  
   можно отметить, что английский газетный текст характеризуется более
  
   сниженным регистром, чем русский.
  
   Из сказанного следует, что при переводе газетного текста возникает
  
   необходимость в соблюдении пропорций между стилистически
  
   нейтральными единицами и единицами, характерными для книжно-
  
   письменной речи, в соответствии с нормами языка перевода, а это
  
   влечет за собой неизбежные стилистические сдвиги в регистре и
  
   функционально-стилистической отнесенности некоторых языковых
  
   единиц. Так, книжно-письменная лексика может в некоторых случаях
  
   заменяться лексикой стилистически нейтральной, нейтральная --
  
   книжно-письменной, приподнятая -- нейтральной, сниженная --
  
   нейтральной и т.п. Такого рода преобразования могут быть названы
  
   стилистическими модификациями.
  
   Рассмотрим следующий пример: "Зеленым ковром всходов
  
   покрываются поля. Каким будет урожай первого года пятилетки?
  
   Земледельцы понимают: щедрость нивы во многом зависит от их
  
   слаженной, четкой работы в эти дни".
  
   Приподнятость этого текста опирается на такие элементы, как поэт.
  
   нива, книж. устар. земледелец, литературные тропы зеленый ковер
  
   всходов, щедрость нивы. Сохранение этого регистра в переводе на
  
   английский язык влечет за собой нарушение стилистических норм
  
   английского газетного текста. Поэтому в переводе целесообразно
  
   использовать некоторые стилистические модификации: Fields are turning
  
   green. What harvest will the first year of the five-year period bring? Farmers
  
   know that the yield will depend on their concerted and efficient work right
  
   now. Общее направление этих модификаций -- упрощение текста,
  
   снижение его регистра (щедрость нивы -- yield, земледелец -- farmer,
  
   зеленым ковром всходов покрываются поля -- fields are turning green).
  
   Для того чтобы установить некоторые особенности стилистических
  
   модификаций, мы подвергли сопоставительному анализу некоторые
  
   публицистические переводы с русского языка на английский,
  
   выполняемые переводчиками, родным языком которых является
  
   русский, а затем подвергнутые редакторской правке носителем
  
   английского языка. Анализ выявил следующую закономерность:
  
   переводчики, как правило, сохраняли в тексте перевода специфически
  
   книжную окраску и приподнятый регистр элементов исходного текста,
  
   тогда как редактор неизменно подвергал их стилистической
  
   модификации, заменяя стилистически нейтральными элементами.
  
   Приведем еще один пример: "Он видел страну в тисках блокады. Он
  
   узнал о голоде и тяготах, выпавших на долю людей".
  
   Вариант переводчика: Не saw the country in the clenches of the
  
   blockade. He learned of the famine and hardships that had befallen the
  
   people.
  
   Вариант редактора: Не saw the country being Strangled by the blockade,
  
   the famine and hardships the people were suffering.
  
   Специфически книжные обороты в тисках блокады, выпавшие на
  
   долю людей переданы в переводе с помощью имеющих такую же
  
   стилистическую окраску выражений in the clenches of the blockade, that
  
   had
  
   199
  
   befallen the people. Редактор пошел по другому пути: ощущая
  
   несоответствие этих оборотов регистру английского газетно-
  
   публицистического текста, он заменил их оборотами столь же
  
   экспрессивными, но в то же время не столь приподнятыми,
  
   лишенными специфических черт книжно-письменной речи (strangled
  
   by the blockade, the people were suffering) [Швейцер, 1973, 195].
  
   Другим характерным направлением стилистических модификаций
  
   при переводе газетных текстов на английский язык является снятие
  
   некоторых специфических черт официально-деловой речи, придание
  
   тексту более нейтральной окраски. Ср., например:
  
   Широкой поддержкой в странах Африканского континента пользуются
  
   советские предложения, направленные на ликвидацию ядерного оружия,
  
   на прекращение гонки вооружений, устранение угрозы войны.
  
   Общность позиций в деле противодействия империалистической
  
   политике агрессии и насилия, вмешательства в чужие дела, глубокая
  
   заинтересованность в предотвращении ядерной войны, сохранении и
  
   упрочении мира, обеспечении свободы, независимости и равноправия --
  
   вот основа дружественного сотрудничества между СССР и Ливией --
  
   The Soviel proposals to scrap nuclear arms, end the arms race and ward
  
   off the war danger are widely supported in African countries...
  
   Friendly cooperation between the USSR and Libya is based on a
  
   common stand in opposing the imperialist policy of aggression, violence
  
   and interference in other peoples' affairs, a profound interest in averting
  
   nuclear war, safeguarding and consolidating peace, promoting freedom,
  
   indepedence and equality.
  
   Приведенные выше фрагменты русских текстов характеризуются
  
   такими признаками официально-деловой речи, как высокая частотность
  
   отглагольных Nomina Actionis (ликвидация, прекращение, устранение,
  
   противодействие, предотвращение, сохранение, упрочение,
  
   обеспечение), порой включаемых в причастные и предложно-именные
  
   обороты типа направленные на ликвидацию, в деле противодействия,
  
   абстрактных существительных на -ость (общность,
  
   заинтересованность). В качестве таких признаков выступают не
  
   только морфологические формы и синтаксические конструкции, но и
  
   отдельные лексемы (например, существительное обеспечение от столь
  
   же частотного глагола обеспечить).
  
   Для придания тексту более нейтральной тональности требуются в
  
   первую очередь грамматические трансформации. Так, конструкции с
  
   отглагольными именами преобразуются в инфинитивные
  
   (предложения, направленные на ликвидацию ядерного оружия, --
  
   proposals to scrap nuclear arms); существительные на -ость со
  
   значением признака трансформируются в прилагательные (общность
  
   позиций -- a common stand). Характерные для официально-делового
  
   стиля обороты типа в деле противодействия передаются не с помощью
  
   потенциально возможных (и порой используемых в плохих переводах)
  
   калек типа in the matter of opposing, а с помощью обычной для
  
   английского языка и стилистически нейтральной предложно-
  
   герундиальной конструкции in opposing. Наконец, глагол обеспечить и
  
   существительное обеспечение переводятся не с помощью их
  
   семантически наиболее близкого соответствия
  
   200
  
   ensure, ensurmg, а с помощью контекстуальных эквивалентов (в данном
  
   случае promotion). См. сказанное выше о расхождениях в частотности
  
   лексических единиц.
  
   Еще одним направлением стилистических модификаций является
  
   нейтрализация элементов текста, специфичных для стиля научной прозы.
  
   Дело в том, что в публикуемых в нашей прессе статьях, написанных
  
   учеными, нередко сохраняются некоторые приметы научного текста --
  
   терминология, фразеология, манера изложения. В то же время английскому
  
   тексту в большей мере присуща стилистическая нивелировка. Приведем
  
   характерный пример соответствующих модификаций: "Размышления о
  
   будущем человеческого общества прослеживаются на протяжении всей
  
   истории человеческой мысли".
  
   Вариант переводчика: Meditation on human society's future can be
  
   traced throughout the history of human thought.
  
   Вариант редактора: Speculation on the future of human society is as old
  
   as the history of ideas.
  
   Здесь переводчик, переводя газетную статью, написанную ученым-
  
   футурологом, сохранил в полной неприкосновенности ряд черт,
  
   характерных для научной литературы. Так, например, в русском тексте
  
   ситуация описывается с помощью типичного для стиля научной прозы глагола
  
   проследить (ср.: прослеживается тенденция). В переводе фраза
  
   размышления... прослеживаются передается буквально meditation... сап be
  
   traced. Для того чтобы привести этот перевод в соответствие с нормами
  
   английского газетно-публицистического стиля, редактору потребовалась
  
   довольно сложная трансформация, основанная на метонимическом сдвиге:
  
   действие (восприятие) заменяется признаком (...can be traced throughout the
  
   history of human ideas-- ...is as old as the history of ideas). Ср. также
  
   снижение регистра при замене meditation более нейтральным
  
   speculation.
  
   Наконец, существует и такая нормативная черта газетного текста,
  
   лежащая в основе ряда его трансформаций, как его лаконичность. В
  
   многочисленных пособиях для журналистов, издаваемых в Англии и США,
  
   лаконичность изложения выдвигается в качестве одного из основных
  
   критериев эффективности газетно-публицистического текста. "За исключением
  
   редких случаев, -- пишут Х.Хейн и У.Брир, -- чем длиннее предложение, тем
  
   слабее его воздействие" [Heyn, Brier, 1969, 12]. Компрессия газетного текста
  
   при переводе его с русского языка на английский является закономерной
  
   тенденцией, обусловленной стилистическими нормами языка перевода.
  
   Рассмотрим некоторые ее приемы, используя в качестве примеров переводы
  
   русских газетных текстов, подвергнутые правке редактором -- носителем
  
   английского языка.
  
   Одним из часто используемых приемов является преобразование
  
   словосочетаний в слово -- "лексическое свертывание", сопровождаемое
  
   устранением избыточных элементов высказывания, например: "Не могли бы
  
   вы проиллюстрировать примерами положение о неравномерности
  
   экономического развития при капитализме?"
  
   Вариант переводчика: Would you please quote a few examples to
  
   illustrate the thesis on uneven economic development under capitalism.
  
   14. Зак. 311
  
   201
  
   Вариант редактора: Would you please illustrate the thesis on uneven
  
   economic development under capitalism?
  
   Вместо используемого переводчиком развернутого словосочетания
  
   quote a few examples to illustrate редактор употребляет глагол illustrate.
  
   "Лексическое свертывание" в данном случае основано на опущении
  
   избыточных элементов. В самом деле, ведь глагол illustrate, согласно его
  
   определению в словаре "The Random House Dictionary of the English
  
   Language", означает "to make clear or intelligible, as by examples,
  
   exemplify." Таким образом, тот элемент смысла высказывания, который в
  
   русском тексте выражен словом примеры и который переводчик передает
  
   фразой quote a few examples, оказывается избыточным.
  
   Другим видом лексического стяжения является преобразование
  
   словосочетания в слово, при котором сохраняются все элементы исходного
  
   смысла, но происходит перегруппировка синтаксических компонентов:
  
   вместо нескольких слов используется одно, как бы вбирающее в себя
  
   семантические компоненты последних: Создается впечатление, что Новак,
  
   один из ближайших друзей президента, был направлен в Берн только для
  
   того, чтобы завести в тупик переговоры -- It looks as if Novak, one of
  
   the President's most intimate friends, was sent to Bern with the sole aim of
  
   deadlocking the talks.
  
   Как видно из этого примера, компрессия в данном случае опирается на
  
   использование структурных возможностей английского языка:
  
   характерная для него конверсия дает возможность сконцентрировать
  
   семантические компоненты фразеологизма завести в тупик в рамках
  
   одной лексемы deadlock.
  
   Перевод английского газетно-публицистического текста, содержащего
  
   подобные элементы компрессии, обычно требует развертывания при
  
   переводе на русский язык: Since each mirved rocket is capable of carrying a
  
   number of warheads, and each warhead is capable of being delivered to a
  
   separate target, the System vastly increases the destructive power of an
  
   individual missile -- "Поскольку каждая ракета, оснащенная
  
   разделяющимися боеголовками, может быть носителем нескольких
  
   боезарядов, а каждый боезаряд может быть доставлен к особой цели, такая
  
   система значительно увеличивает разрушительную мощь каждой
  
   отдельной ракеты".
  
   Здесь в английском тексте используется глагол mirv 'оснащать
  
   разделяющимися боеголовками', образованный по конверсии от акронима
  
   MIRV (multiple warhead independently targeted re-entry vehicle 'ядерная
  
   боевая часть с разделяющимися боеголовками1).
  
   Наряду с преобразованием словосочетания в слово в практике перевода
  
   с русского языка на английский широко используется и такой прием
  
   компрессии, как преобразование развернутого словосочетания в
  
   словосочетание более компактной структуры, позволяющее описать
  
   данную ситуацию более сжатым и экономным способом, например:
  
   "ЮАР принадлежит первое место в капиталистическом мире по добыче
  
   золота и ювелирных алмазов" -- The Republic of South Africa is the
  
   capitalist world's No. l producer of gold and diamonds. Здесь компрессия
  
   достигается с помощью сложной трансформации -- преобразования
  
   имени действия в имя, обозначающее деятеля (добыча -- producer),
  
   202
  
   и свертывания остальной части глагольной фразы (принадлежит
  
   первое место по...) в лаконичный атрибут этого имени (No. l).
  
   Ср. обратное преобразование (развертывание) при переводе с
  
   английского языка на русский: According to W. H. O. statistics, heart
  
   diseases are the No. l killer -- "Согласно статистическим данным ВОЗ
  
   (Всемирной Организации Здравоохранения), сердечно-сосудистые
  
   заболевания занимают первое место среди причин смертности".
  
   Распространенным приемом компрессии является также
  
   использование в переводе эллипсиса, т.е. опущения того или иного
  
   элемента высказывания, легко восстанавливаемого из контекста или
  
   ситуации, например: "Да, события вокруг аварии в Чернобыле еще раз
  
   отчетливо подтвердили: существуют две политические морали, две
  
   линии поведения в вопросах, имеющих для человечества поистине
  
   жизненное значение" -- Yes, Chernobyl once again showed that there exist
  
   two political moralities, two lines of conduct in matters, truly vital to
  
   mankind. Здесь компрессия основывается на семантическом сдвиге, в
  
   результате которого событие заменяется связанным с ним местом. Ср.
  
   также: "А после Чернобыля мы особенно глубоко сопереживаем
  
   случившемуся в ФРГ и не опустимся до уровня тех на Западе, кто совсем
  
   недавно упражнялся в злопыхательстве".
  
   В данном случае Чернобыль означает аварию на АЭС в Чернобыле.
  
   Опущенные элементы восстанавливаются на основе минимальных
  
   фоновых знаний, которыми располагает конечный получатель. Поэтому
  
   при переводе этого высказывания на английский язык эллипсис может
  
   быть сохранен: And after Chernobyl we identify more keenly that ever
  
   with what happened in the FRG and will not lower ourselves to the level of
  
   those in the West who quite recently were gloating over our misfortune.
  
   На эллипсисе основаны некоторые типы словосочетаний, и в
  
   частности те, которые Т.Г.Сеидова называет "семантически
  
   неполными" [Сеидова, 1976]. Для исследуемых ею словосочетаний
  
   характерно то, что семантическая связь между их компонентами
  
   эксплицитно не выражена. Например, oil countries в анализируемых ею
  
   текстах означает oil-producing countries 'страны -- производители
  
   нефти', хотя в принципе это словосочетание могло бы означать и oilconsuming
  
   countries 'страны -- потребители нефти'. В других случаях
  
   опускается важный квалифицирующий признак, например: opinion
  
   polls -- public opinion polls 'опросы общественного мнения'.
  
   Ср. следующие использования эллипсиса при переводе русского
  
   газетного текста на английский язык: 1. "В ответ на требования
  
   профсоюза металлистов Швеции об увеличении заработной платы
  
   предприниматели объявили 18 тысячам трудящихся локаут" -- The
  
   employers have responded to the wage demands of the Swedish Metall-
  
   Workers' Union by subjecting 180,000 employers to a lockout; 2. "На
  
   атомной электростанции близ западногерманского города Хамм 4 мая
  
   произошла авария. Выброс радиоактивного вещества привел к
  
   заражению окружающей среды" -- The radioactive blowout during the
  
   accident at the nuclear power plant in Harnm, West Germany, led to the
  
   contamination of the environment.
  
   203
  
   В первом примере требования... об увеличении заработной платы
  
   переданы как wage demands. В этом регулярно используемом в английском
  
   языке словосочетании опущено эксплицитное указание на увеличение, легко
  
   восстанавливаемое из контекста. Во втором примере эллипсис
  
   сопровождается переносом определения (выброс радиоактивного,
  
   вещества -- blowout of radioactive materials -- radioactive blowout).
  
   С другой стороны, при переводе подобных словосочетаний на русский
  
   язык нередко применяется развертывание. Ср., например: labour spy
  
   'шпион, следящий за рабочими', electricity cut 'сокращение подачи
  
   электроэнергии', Tory рау laws 'принятые правительством тори законы о
  
   замораживании зарплаты', the Watergate special prosecutor 'специальный
  
   прокурор, назначенный для расследования уотергейтского дела', the
  
   President's energy message 'заявления президента по проблемам нехватки
  
   энергоресурсов в США' [Бархударов, 1975, 224]. Возможность такого рода
  
   компрессирующих и развертывающих трансформаций обусловлена
  
   пресуппозициями, опирающимися на знание ситуативного (внеязыкового)
  
   контекста.
  
   Подводя итоги сказанному выше об отражении в переводе некоторых
  
   специфических черт газетно-информаиионного и (частично) любого
  
   газетного текста, следует отметить, что на стратегию перевода оказывают
  
   влияние такие особенности языка газеты, как своеобразное переплетение
  
   информативной и экспрессивной функций, насыщенности текста
  
   неологизмами и клише, порой создаваемыми по популярным
  
   продуктивным моделям. Важную роль как мотивы трансформации
  
   играют такие дифференциальные черты русского и английского газетных
  
   текстов, как различия в соотношении книжно-письменных и нейтральных
  
   элементов, в тональности текста, в частотности сходных форм и лексических
  
   единиц, в степени компрессированности текста. В основном преобразования,
  
   определяемые этими стилистическими факторами, могут быть описаны в
  
   терминах перечисленных выше переводческих трансформаций
  
   Специфическим видом преобразований, связанны со стилистикой текста
  
   являются стилистические модификации, при которых объектом частичного
  
   преобразования является стилистическая окраска текста (например,
  
   книжно-письменная, нейтральная), а также приемы компрессии
  
   (устранение избыточных элементов, "лексическое свертывание",
  
   семантическое стяжение, эллипсис).
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   SUMMARY
   Translation is a multidimensional and multifaceted process determined by the
  
   System and norm of the two languages, the two cultures, the two communicative
  
   situations (the primary and the secondary), the referential situation, the functional
  
   parameters of the source text and the translation norm. The conflict between the
  
   detetminants is mirrored in the 'paradoxes of translation'. The interdisciplinary
  
   status of translation studies, their close links with contrastive and text linguistics,
  
   socio- and psycholinguistics and semiotics, arise from the very nature of
  
   translation as not only a speech act but also an act of cross-cultural
  
   communication.
  
   Linguistic and extralinguistic determinants of translation form a series of
  
   filters underlying the strategy of decision making. A major role is played by
  
   presuppositions and implications based on background knowledge.
  
   A semiotic typology of equivalence levels with the primacy of the pragmatic
  
   level of equivalence over the semantic -- compo-nential and referential -- sublevels
  
   could be supplemented by a functional typology based on the functional
  
   dominants of a text. As distinguished from equivalence based on the reproduction
  
   of the communicative effect, adequacy stresses adaptation to factors arising from
  
   the secondary situation. While equivalence regards translation as a result,
  
   adequacy tends to view it as a process.
  
   Translatability is treated as a relative concept. Essential translatability
  
   recognizes the possibility of partial losses not affecting the major elements of a
  
   text. Disctinction is drawn between the translat-ability of text elements and that
  
   of whole texts.
  
   In the course of translation linguistic meanings are variables. It is the sense
  
   determined by the context and the Situation that re-mains invariant. The context
  
   and the situation make it possible to neutralize the difference between nonidentical
  
   meanings and use the latter to convey the same sense.
  
   The componential sub-level of semantic equivalence is characterized by
  
   structural transformations changing the formal structure of an utterance while
  
   the set of semes constituting its sense remains unchanged. These
  
   transformations include changes in the morphological structure, use of syntactic
  
   devices instead of morphological ones, changes in the syntactic structure,
  
   replacement of grammatical devices by lexicophraseo-logical ones.
  
   212
  
   At the referential sub-level the motive forces are the selectivity of languages
  
   vis-a-vis the features of the extralinguistic world, differences in the structure of
  
   semantic fields, in the semantic interpretation of the referential situation, in the
  
   modes of presenting the functional sentence perspective, etc. The basic types of
  
   transformations are hyeronymic, hyponimic, interhyponimic, synechdochal,
  
   metonymic, metaphoric, etc.
  
   The pragmatic factors include communicative intention, orientation towards the
  
   receptor and the translator's personality. The transformations are replacement,
  
   addition, omission, explanatory translation and compensation.
  
   The problems of text linguistics relevant to translation are primarily those of
  
   cohesion and text types.
  
   ОГЛАВЛЕНИЕ
  
   От автора. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 3
  
   Г л а в а I. Статус теории перевода . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 6
  
   Предмет теории перевода. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 6
  
   Теория перевода и контрастивная лингвистика . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 10
  
   Теория перевода и социолингвистика . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 15
  
   Теория перевода и психолингвистика . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 21
  
   Теория перевода и лингвистика текста . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 28
  
   Теория перевода и семиотика . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 36
  
   Г л а в а I I . Сущность перевода . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 42
  
   Перевод как акт межъязыковой коммуникации . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 42
  
   Языковые и внеязыковые аспекты перевода.... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 48
  
   Определение перевода . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 67
  
   Г л а в а I I I . Эквивалентность, адекватность, переводимость.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 76
  
   Уровни и виды эквивалентности... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 76
  
   Эквивалентность и адекватность.... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 92
  
   Переводимость . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 99
  
   Г л а в а I V . Семантические аспекты перевода . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 1 1 1
  
   Значение и смысл . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 111
  
   Мотивы и типы переводческих трансформаций на компонентном подуровне семантической
  
   эквивалентности . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 118
  
   Мотивы и типы переводческих трансформаций на референциальном подуровне
  
   семантической эквивалентности . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 123
  
   Г л а в а V. Прагматические аспекты перевода . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 145
  
   Прагматические отношения в переводе . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 145
  
   Коммуникативная интенция отправителя . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 147
  
   Установка на получателя . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 152
  
   Коммуникативная установка переводчика . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 172
  
   Г л а в а V I . Текст и перевод . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 178
  
   Связность текста и перевод . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 178
  
   Стилистика текста и перевод . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 183
  
   Заключение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 205
  
   Литература . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 208
  
   Summary . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 212
  
   214
  
  
  
  
  
  
  
   ЗАКЛЮЧЕНИЕ
  
   Научное описание перевода было бы неадекватным без учета того, что
  
   сложность, многогранность и противоречивость составляют один из его
  
   важнейших и наиболее существенных признаков. В самом деле, будучи
  
   одним из сложнейших видов речевой коммуникации, перевод
  
   представляет собой многомерный и многоаспектный процесс,
  
   детерминируемый множеством языковых и внеязыковых факторов. В их
  
   число входят система и норма двух языков, две культуры, две
  
   коммуникативные ситуации -- первичная и вторичная, предметная ситуация,
  
   функциональная характеристика исходного текста, норма перевода.
  
   Противоречия между детерминантами перевода находят свое
  
   воплощение в тех порой несовместимых друг с другом требованиях,
  
   которые предъявляются к переводу ("парадоксы перевода"). В
  
   сущностных характеристиках перевода находит свое отражение тот факт,
  
   что перевод -- не только речевой акт, но и акт взаимодействия двух культур,
  
   при котором изначальная ситуация порождения исходного текста
  
   проецируется на вторичную ситуацию переноса этого текста в другой язык
  
   и в другую культуру. Этим, в частности, объясняется междисциплинарный
  
   статус теории перевода, ее тесные связи с контрастивной лингвистикой,
  
   социолингвистикой, психолингвистикой и семиотикой.
  
   Языковые и внеязыковые детерминанты перевода образуют ряд
  
   взаимосвязанных фильтров, определяющих стратегию перевода.
  
   Центральное место здесь принадлежит тексту, который является точкой
  
   приложения сил, исходящих от детерминантов перевода, и в то же время
  
   сам детерминирует первичную и вторичную коммуникативные ситуации.
  
   При этом не все детерминирующие перевод факторы получают
  
   эксплицитное выражение в тексте. Важную роль играют в этой связи
  
   пресуппозиции и импликации, опирающиеся на фоновые знания
  
   интерпретатора и формирующие подтекст.
  
   Исходя из сказанного выше, перевод можно определить, во-первых, как
  
   однонаправленный двухфазный процесс межъязыковой и межкультурной
  
   коммуникации, при котором создается вторичный текст, репрезентирующий
  
   первичный в другой языковой и культурной среде, и, во-вторых, как
  
   процесс, ориентированный на воссоздание коммуникативного эффекта
  
   оригинала с поправкой на различия между двумя культурами и двумя
  
   коммуникативными ситуациями.
  
   Многогранный характер перевода требует разностороннего подхода к
  
   его ключевым понятиям. Так, семиотическую типологию уровней
  
   205
  
   эквивалентности, основанную на примате прагматического уровня по
  
   отношению к семантическому (компонентному и референциальному),
  
   целесообразно заполнить функциональной типологией, основанной на
  
   выделении функциональных доминант текста. Предлагается следующее
  
   разграничение понятий "эквивалентность" и "адекватность": если понятие
  
   эквивалентности связано в первую очередь с воспроизведением
  
   коммуникативного эффекта исходного текста с учетом детерминантов
  
   первичной коммуникативной ситуации, то понятие адекватности
  
   ориентировано главным образом на соответствие перевода факторам,
  
   которые привносит вторичная ситуация. Если с точки зрения
  
   эквивалентности перевод предстает как результат, то для адекватности
  
   наиболее существен его процессуальный аспект.
  
   Переводимость трактуется в настоящей работе не как абсолютное, а
  
   как относительное понятие. Различается переводимость элементов текста,
  
   с одной стороны, и переводимость текста в целом -- с другой, частичная и
  
   полная переводимость. Подобно полной эквивалентности, полная
  
   переводимость исходит из известной идеализации переводческой практики.
  
   Частичные жертвы, приносимые во имя достижения главной
  
   коммуникативной цели, часто влекут за собой перевод на уровне
  
   частичной эквивалентности при адекватности переводческого решения в
  
   целом. При этом принципиальная переводимость, допускающая частичные
  
   потери, исходит из того, что эти потери касаются второстепенных, менее
  
   существенных элементов текста.
  
   В процессе перевода языковые значения фигурируют как переменные
  
   величины. Инвариантным остается формируемый контекстом и ситуацией
  
   общения смысл. Именно речевой контекст и ситуация общения дают
  
   возможность нейтрализовать различия между нетождественными
  
   значениями, или, иными словами, использовать разные значения для
  
   передачи одного и того же смысла.
  
   Для компонентного подуровня семантической эквивалентности
  
   характерны структурные трансформации, при которых преобразуется
  
   формальная структура высказывания, тогда как конституирующий смысл
  
   набор сем остается неизменным. Основной причиной этой трансформации
  
   является неизоморфность структур исходного языка и языка перевода.
  
   Среди них выделяются следующие типы преобразований: замена одних
  
   морфологических средств другими, замена морфологических средств
  
   синтаксическими, замена одних синтаксических средств другими и,
  
   наконец, замена грамматических средств лексико-фразеологическими.
  
   Среди побудительных причин трансформаций на референциальном
  
   подуровне выделяются избирательность языка по отношению к
  
   признакам внеязыковой действительности, расхождения в структуре
  
   семантических полей, расхождения в способах семантической
  
   интерпретации предметной ситуации, в способах выражения
  
   коммуникативной структуры высказывания, стилистические факторы.
  
   Основные типы трансформаций: гиперонимическая, гипонимическая,
  
   интергипонимическая, синекдохическая, метонимическая, метафорическая и
  
   различные комбинации этих типов.
  
   Прагматические факторы, влияющие на процесс перевода, сводятся
  
   206
  
   к следующим: коммуникативная интенция отправителя, установка на
  
   получателя, коммуникативная установка переводчика. Трансформации,
  
   специфичные для прагматического уровня, характеризуются заменой
  
   реалий или аллюзий их аналогами; уточняющим добавлением;
  
   поясняющим (интерпретирующим) переводом, раскрывающим неясные
  
   получателю пресуппозиции и импликации; различными видами
  
   переводческих компенсаций; заменой одних стилистических средств
  
   другими.
  
   Одной из проблем лингвистики текста, имеющих непосредственный
  
   выход в теорию перевода, является проблема связности текста. Сюда
  
   относятся переводческие операции, направленные на сохранение тех
  
   связей, которые обеспечивают восприятие текста как единого целого --
  
   цепочек кореферентных имен, объединяющих анафорические и
  
   катафорические связи, изотопических плоскостей текста и др. Причиной
  
   трансформации является здесь отсутствие взаимооднозначных
  
   отношений между выражающими эти связи языковыми средствами,
  
   расхождения в нормах текстообразования. Особую важность
  
   приобретает учет степени автосемантии или синсемантии отрезков
  
   текста. Для этого часто необходим учет лежащих в основе текста
  
   пресуппозиций, что требует привлечения широкого языкового и
  
   ситуативного контекста.
  
   Самое непосредственное отношение к стратегии перевода имеет
  
   стилистика текста, и в частности те ее разделы, которые касаются
  
   типологии текстов. Так, например, на стратегию перевода влияют такие
  
   особенности газетного текста, как присущий ему своеобразный сплав
  
   информативной и экспрессивной функций, насыщенность неологизмами
  
   и клише, часто создаваемыми по продуктивным популярным моделям.
  
   Среди мотивов трансформаций существенную роль играют различия в
  
   соотношении книжно-письменных и нейтральных элементов подобных
  
   текстов, различия в их тональности, в частотности внешне сходных
  
   языковых средств, в степени сжатости текста. Характерными для этой
  
   области трансформациями являются стилистические модификации, в
  
   результате которых преобразуется стилистическая окраска текста, а
  
   также различные приемы компрессии (опущение избыточных
  
   элементов, свертывание, стяжение, эллипсис) или расширение текста.
  
  
  
   CONTENTS
  
   Foreword . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 3
  
   Сhapter I. The Status of translation theory . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 6
  
   The subject-matter of translation theory . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 6
  
   Translation theory and contrastive linguistics ...........................................................10
  
   Translation theory and sociolinguistics . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 15
  
   Translation theory and psycholinguistics . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 21
  
   Translation theory and text linguistics . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 28
  
   Translation theory and semiotics. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 36
  
   Сhapter II. The essence of translation . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 42
  
   Translation as an interlingual communicative event . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 42
  
   Linguistic and extralinguistic aspects of translation . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 48
  
   A definition of translation . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 67
  
   Сhapter III. Equivalence, adequacy, translatability. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 76
  
   Levels and types of equivalence . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 76
  
   Equivalence and adequacy . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 92
  
   Translatability. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 99
  
   Сhapter IV. Semantic aspects of translation . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 1 1 1
  
   Meaning and sense. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 111
  
   Motives and types of translation transformations at the componential sub-level of semantic
  
   equivalence . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 118
  
   Motives and types of translation transformations at the referential sub-level of semantic
  
   equivalence . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 123
  
   Chapter V. Pragmatic aspects of translation . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 145
  
   Pragmatic relations in translation . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 145
  
   The sender's communicative Intention . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 147
  
   Orientation towards the receptor.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 152
  
   The translator's communicative Orientation . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 172
  
   Chapter VI. Text and translation. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 178
  
   Text cohesion and translation . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 178
  
   Text stylistics and translation. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 183
  
   Conclusion . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 205
  
   Bibliography. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 208
  
   Summary . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 212
  
   Научное издание
  
   Швейцер Александр Давидович
  
   ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА: статус, проблемы, аспекты
  
   Утверждено к печати
  
   Институтом языкознания АН СССР
  
   Редактор издательства В.С. Матюхина
  
   Художник A.B. Денисова
  
   Художественный редактор И.Д. Богачев
  
   Технический редактор М.Н. Серегина
  
   Корректор ЭЛ,. Алексеева
  
   Набор выполнен в издательстве
  
   на электронной фотонаборной системе
  
   ИБN 38349
  
   Подписано к печати 30.06.88. Формат 60 х 90 1/16
  
   Бумага офсетная N 1. Гарнитура Таймс.
  
   Печать офсетная. Усл.печ.л. 13,5. Усл.кр.-отт.13,9
  
   Уч.-изд.л. 15,6. Тираж 4100 экз. Тип. зак. 311
  
   Цена 1р. 60 к.
  
   Ордена Трудового Красного Знамени
  
   издательство "Наука" 117864 ГСП-7,
  
   Москва В-485, Профсоюзная ул., д, 90
  
   Ордена Трудового Красного Знамени
  
   1-я типография издательства "Наука"
  
   1999034, Ленинград В-34, 9-я линия, 12
  
  
  
  
  
  
  
   ЛИТЕРАТУРА
  
   Арутюнова H.Д.. Падучева Е.В. Истоки, проблемы и категории прагматики // Новое в
  
   зарубежной лингвистике. М.: Прогресс, 1985. Вып. 16: Лингвистическая прагматика.
  
   Ахманова О. С. Словарь лингвистических терминов. М., 1966.
  
   Бархударов Л.С. Язык и перевод. М.: Междунар. отношения, 1975.
  
   EapxvdapoeЛ.С. Что нужно знать переводчику '/ Тетради переводчика. М.: Междунар.
  
   отношения, 1978. Вып. 15.
  
   Бархударов Л. С. Контекстуальное значение и перевод // Сб. науч. тр. МГПИИЯ им. Тореза М.,
  
   1984. Вып. 238.
  
   Белинский В. Г. Из статьи "Сочинения Александра Пушкина: статья вторая" // Зарубежная
  
   поэзия в переводах В.А.Жуковского. М.: Радуга, 1985. Т. 2.
  
   Бенвенист Э. Общая лингвистика: Пер. с фр. М.: Прогресс, 1974.
  
   Бондарко A.B. Грамматическое значение и смысл. Л.: Наука, 1978.
  
   Бондарко A.B. Семантика предела '/ ВЯ. 1986. N 1.
  
   Ванников Ю.В. Типы научно-технических текстов и их лингвистические особенности. М.,
  
   1985.
  
   Вежбицка А. Речевые акты , / Новое в зарубежной лингвистике. М.: Прогресс, 1985. Вып. 15:
  
   Лингвистическая проблематика.
  
   Виноградов В.В. Русский язык: Грамматическое учение о слове. М.: Учпедгиз, 1947.
  
   Виноградов B.C. Лексические вопросы перевода художественной прозы. М.: Изд-во МГУ,
  
   1978.
  
   Влахов С., Флорин С. Непереводимое в переводе. М.: Междунар. отношения, 1980.
  
   Выготский Л. С. Избранные психологические исследования. М., 1956.
  
   Гак В.Г. "Коверкание" или "подделка"? (Об одном опыте перевода варваризмов) // Тетради
  
   переводчика. М.: Междунар. отношения. 1966. Вып. 3.
  
   Гак В.Г. Сопоставительная лексикология: На материале французского и русского языков.
  
   М.: Междунар. отношения, 1977.
  
   Гак В.Г., Львин Ю.И. Курс перевода: Французский язык. М.: Междунар. отношения, 1970.
  
   Галь Н. Слово живое и мертвое. М.: Книга, 1975.
  
   Гальперин И.Р. Перевод и стилистика / / Теория и методика учебного перевода. М., 1950.
  
   Гальперин И.Р. Текст как объект лингвистического исследования. М.: Наука, 1981.
  
   Демурова Н. Голос и скрипка (к переводу эксцентричных сказок Льюиса Кэрролла) / /
  
   Мастерство перевода. М.: Сов. писатель, 1970. N 7.
  
   Долинин К.А. Стилистика французского языка. Л.: Просвещение, 1978.
  
   Жирмунский В. М. Из книги "Гете в русской литературе" // Зарубежная поэзия в переводах
  
   В.А.Жуковского. М.: Радуга, 1985. Т. 2.
  
   Жуковский В.А. Разбор трагедии Кребильона "Радамаст и Зенобия", переведенной
  
   С.Высоковатовым // Зарубежная поэзия в переводах В.А.Жуковского. М.: Радуга, 1985. Т. 2.
  
   Кашкин И. Для читателя-современника: Статьи и исследования. М.: Сов. писатель, 1977.
  
   Климзо Б.Н. Перевод патентов: Особенности структуры, языка и перевода описаний
  
   изобретений, прилагаемых к патентам США и Великобритании / МГПИИЯ им. Тореза. М.,
  
   1976
  
   Комиссаров В.Н. Лингвистика перевода. М.: Междунар. отношения, 1980.
  
   Копанев П. Вопросы истории и теории художественного перевода. Минск, 1972.
  
   Костомаров В.Г. Русский язык на газетной полосе. М.: Изд-во МГУ, 1971.
  
   208
  
   Кречмар А. О понятийном аппарате социологической теории личности // Социальные
  
   исследования: Теория и методы. М.: Наука, 1970.
  
   Кунин A.B. Предисловие / /Англо-русский фразеологический словарь.М.: Рус. яз., 1984.
  
   Латышев Л.К. Проблема эквивалентности в переводе: Автореф. дис. ... докт. филол. наук.
  
   М., 1983,
  
   Левин Л.К. Берне на русском языке // Берне. Стихотворения. М.: Радуга, 1982.
  
   Левицкий Р. О принципе функциональной адекватности перевода // Сопоставително
  
   езикознание. София, 1984. IX, 3.
  
   Левый И. Искусство перевода. М.: Сов. писатель, 1974.
  
   Леонтьев A.A. Психолингвистические единицы и порождение речевого высказывания. М.:
  
   Наука, 1969.
  
   Львовская З.Д. Теоретические проблемы перевода. М.: Наука, 1985.
  
   Николаева Т. М. Лингвистика текста: Современное состояние и перспективы / / Новое в
  
   зарубежной лингвистике. М.: Прогресс, 1978. Вып. 8: Лингвистика текста.
  
   Попович А. Проблемы художественного перевода. М.: Высш. шк., 1980.
  
   Ревзин H.H., Розенцвейг В.Ю. Основы общего и машинного перевода. М.: Высш. шк., 1963.
  
   Реформатский A.A. Лингвистические вопросы перевода // Иностр. языки в шк. 1952. N 6.
  
   Рецкер Я. И. О закономерных соответствиях при переводе на родной язык / / Теория и методика
  
   учебного перевода. М., 1950.
  
   Рецкер Я.И. Теория перевода и переводческая практика. М.: Междунар. отношения, 1974.
  
   Романовская Н.В. Экспрессивно окрашенные глаголы в газетном стиле современного
  
   английского языка: Автореф. дис.... канд. филол. наук. М., 1974.
  
   Россельс В.Л. Заботы переводчика классики // Тетради переводчика. М.: Междунар. отношения,
  
   1967. Вып. 4.
  
   Сеидова 'Г. Г. Семантически неполные атрибутивные словосочетания в английском языке и
  
   трансформации при переводе их на русский язык: Автореф. дис.... канд. филол. наук. М., 1976.
  
   Селиверстова О.Н. Экзистенциальность и посессивность в языке и речи: Автореф. дис. ... докт.
  
   филол. наук. М., 1982.
  
   Смирницкий А.И. Морфология английского языка. М.: Изд-во лит. на иностр. яз., 1959.
  
   Соболев Л. Н. О мере точности в переводе / / Теория и методика учебного перевода. М., 1950.
  
   Супрун А.Е. Экзотическая лексика // НДВШ. Филол. науки. 1958. N 2. .
  
   Сыроваткин С.Н. Теория перевода в аспекте функциональной лингвистики. Калинин: Изд-
  
   во Калининского ун-та, 1978.
  
   Федоров A.B. Основы общей теории перевода. М.: Высш. шк., 1983.
  
   Федоров A.B. Искусство перевода и жизнь литературы. Л.: Сов. писатель, 1983а.
  
   Хзллидей М.А.К. Место "функциональной перспективы предложения" в системе
  
   лингвистического описания // Новое в зарубежной лингвистике. М.: Прогресс, 1978. Вып. 8:
  
   Лингвистика текста.
  
   Чернов Г. В. К вопросу о передаче безэквивалентной лексики при переводе советской
  
   публицистики на английский язык // Учен. зап. I МГПИИЯ. М., 1958. XVI.
  
   Чернов Г. В. Теория и практика синхронного перевода. М.: Междунар. отношения, 1978.
  
   Черняховская Л.А. Перевод и смысловая структура. М.: Междунар. отношения, 1976.
  
   Чесноков П. В. Неогумбольдтианство // Философские основы зарубежных направлений в
  
   языкознании. М.: Наука, 1977.
  
   Чуковский К.И. Искусство перевода. М.; Л.: Academia, 1936.
  
   Шаткое Г. В. Перевод русской безэквивалентной лексики на норвежский язык: Автореф. дис. ...
  
   канд. филол. наук. М., 1952.
  
   Швейцер А.Д. Перевод и лингвистика. М.: Воениздат, 1973.
  
   Швейцер А.Д. Современная социолингвистика: Теория, проблемы, методы. М.: Наука, 1976.
  
   Швейцер А.Д. Социальная дифференциация английского языка в США. М.: Наука, 1983.
  
   Швейцер А.Д. Социолингвистические основы теории перевода // ВЯ. 1985. Мв 5.
  
   Ширяев А.Ф. Синхронный перевод. М.: Междунар. отношения, 1979.
  
   Якобсон Р. Избранные работы. М.: Прогресс, 1985.
  
   Ярцева В. Н. Проблема связи языка и общества в современном зарубежном языкознании. М.:
  
   Наука, 1968.
  
   Ярцева В.Н. Контрастивная грамматика // Язык и общество. М.: Наука, 1981.
  
   Ярцева В.Н. История английского литературного языка IX--XV вв. М.: Наука, 1985.
  
   Austin J. How to do things with words. Cambridge, 1962.
  
   209
  
   Badey R. W., Robinson J.L. Vaneties of present-day Enghsh. New York, 1973.
  
   Butrkdmm W. Aufgeklarte Emsprachigkeit. Heidelberg, 1973.
  
   Caifonl J.A. linguistic theory of translation. Oxford, 1965.
  
   Cosenu b. Kontrastive Linguistik und Ubersetzungstheorie ihr Verhaltnis zueinander //
  
   Kontrastive Linguistik und Ubersetzungswissenschaft. Munchen, 1981.
  
   Friedrich P. Social context and semantic feature // Directions m sociolmguistics the
  
   ethnograph of communication. New York, 1972.
  
   Gorle'e D.L.Translation theory and the semiotics of games and decisions // Translation
  
   studies m Scandmavia. Lund, 1986.
  
   Guchman M.M. [Гухман М М ] Die Ebenen der Satzanalyse und die Kategorie des
  
   Genus verbi // Satzstruktur und genus verbi. Berlin, 1976.
  
   Halliday M.A.K. Language as social semiotic The social Interpretation of language and
  
   meanmg. London, 1979.
  
   Hansen K.Trends and problems m contrastive hnguistics // Zeitschrift f u r Anglistik und
  
   Amerikanistik. 1985. Vol. 33, N 2.
  
   Hartmann R.R.K. Contrastive textology and translation // Kontrastive Linguistik und
  
   Ubersetzungswissenschaft. Munchen, 1981.
  
   Haskovec S., First J. Introduction to news agency journahsm. Prague, 1972.
  
   Неуп Н.С., Brier M.J. Writing for newspapers and news Services. New York, 1969.
  
   Hocken Ch. The state of the art. The Hague, 1970.
  
   Hymes D. On commumcative competence // Sociolmguistics. Harmondsworth, 1972.
  
   Ivir V.Contrastmg via translation // The Yugoslav Serbo-Croatian-English Contrastive
  
   Project Studies. 1969. 1.
  
   Ivir V. The commumcative model of translation m relation to contrastive analysis //
  
   Kontrastive Linguistik und Ubersetzungswissenschaft. Munchen, 1981.
  
   Jager G. Translation und Translationslmguistik. Halle (Saale), 1975.
  
   Jager G. Die sprachlichen Bedeutungen - das zentrale Problem der Translation und ihrer
  
   wissenschaftlichen Beschreibung // Ubersetzungswissenschaftliche Beitrage 9. Leipzig, 1986.
  
   Jakobson R. Lmguistics and poetics // Style m language. Cambridge (Mass.), 1966.
  
   Kade O.Kommunikationswissenschafthche Probleme der Ubersetzung// Grundfragen der
  
   Ubersetzungswissenschaft .Beihefte zur Zeitschrift Fremdsprachen. Leipzig, 1968.
  
   Kade O.Das Problem der Ubersetzbarkeit aus der Sicht der marxistisch-leninistischen
  
   Erkentnistheone // Linguistische Arbeitsberichte. Leipzig, 1971. [N] 4.
  
   Kade O. Zu einigen Grundpositionen bei der theoretischen Erklarung der
  
   Sprachmittlung als menschlicher Tatigkeit // Ubersetzungswissenschaftliche Beitrage.
  
   Leipzig, 1977. [N] 1.
  
   Koller W. Einfuhrung m die Ubersetzungswissenschaft. Heidelberg, 1979,2. Aus. 1983.
  
   Levy I. Translation as a decision process // To honour Roman Jakobson. The Hague,
  
   1967. Vol. 2.
  
   Longman Dictionary of Contemporary Enghsh. Harlow, London, 1978.
  
   Morris C. Wntmg m the general theory of signs. The Hague, 1971.
  
   Neubert A. Ubersetzungswissenschaft in soziolmguistischer Sicht //
  
   Ubersetzungswissenschaftliche Beitrage 1. Leipzig, 1977.
  
   Neubert A.Text and translation // Ubersetzungswissenschaftliche Beitrage 8. Leipzig,
  
   1985.
  
   Nida E.A. Lmguistics and ethnology in translation problems // Language m culture and
  
   society. New York, 1964.
  
   Nida E.A. Language structure and translation. Stanford, 1975.
  
   Nida E. A., Taber C. The theory and practice of translation. Leiden, 1969.
  
   Oettwger A.G. Automatic language translation. Cambridge (Mass.), 1960.
  
   Reiss K. Moglichkeiten und Grenzen der Ubersetzungskritik Kategonen und Kriterien fur
  
   eine sachgerechte Beurteilung von Ubersetzungen. Munchen, 1971.
  
   Ren,s K Zeichen oder Anzeichen9 Probleme der AS-Textanalyse in Blick auf die Uber
  
   Setzung // Semiotik und Ubersetzen. Tubingen, 1980.
  
   Ren,:, K., Vermeer HJ. Grundlegung einer allgemeinen Translationstheone. Tubingen, 1984.
  
   Savory Г. The art of translation. Boston, 1968
  
   Searle J. Speech acts An essay in the philosophy of language. New York, 1969.
  
   210
  
   Seleskovitch D. L'Interprfete dans les Conferences internationales // Proble'mes de
  
   language et de commumcation. Paris, 1968.
  
   Seilers L. Domg it m style A manual for journahsts, P.R. men and copywnters. Oxford,
  
   1968.
  
   Stolze R. Grundlagen der Textubersetzung. Heidelberg, 1982.
  
   Swan M. Practical Enghsh usage. M., 1984.
  
   Tommola J. Translation as a psycholmguistic process // Translation studies in
  
   Scandmavia. Lund, 1986.
  
   Toury G. Commumcation m translated texts A semiotic approach // Semiotik und
  
   Ubersetzen. Tubingen, 1980.
  
   Toury G. Contrastive linguistics and translation studies towards a tripartite model / /
  
   Kontrastive Linguistik und Ubersetzungswissenschaft. Munchen. 1981.
  
   Vinay J.P., Darbeinet J. Stihstique compare'e de fran^ais et de l'anglais. Paris, 1958.
  
   Weisgerber L. Grundzuge der inhaltsbezogenen Grammatik. Dusseldorf, 1971.
  
   Wills W. Ubersetzungswissenschaft Probleme und Methoden. Stuttgart, 1977.
  
   Wills W. Semiotik und Ubersetzungswissenschaft // Semiotik und Ubersetzen. Tubingen,
  
   1980.
  
   Winter W. Impossibihtes of translation // The craft and context of translation. Austm,
  
   1961.
  
   Швейцер А.Д.
  
   Ш34 Теория перевода: Статус, проблемы, аспекты. -- М.: Наука, 1988.
  
   -- 215с.
  
   ISBN 5-02-010882-0
  
   В книге рассматривается современный статус теории перевода, ее предмет и
  
   отношение к другим дисциплинам. На основе единой концепции, с привлечением
  
   широкого фактического материала, анализируются фундаментальные проблемы
  
   переводоведения -- сущность перевода, эквивалентность, адекватность и
  
   переводимость, а также семантические и прагматические аспекты перевода,
  
   освещаются проблемы перевода, непосредственно связанные с теорией текста.
  
   Для лингвистов, переводчиков, преподавателей русского и .английского языков.
  
   ш 4602000000-196 317-88-III ББК 81
  
   042(02)-88
  
   Shveitser A.D.
  
   Theory of Translation: Status, Problems, Aspects.
  
   The book examines the contemporary Status of the theory of translation, its
  
   subject-matter and relation to other disciplines. A single conception and a wide range
  
   of data underlie the analysis of such basic problems of translation studies as the
  
   essence of translation, equivalence, adequacy and translatability as well as semantic
  
   and pragmatic aspects of translation and its problems directly linked with text linguistics.
  
   Intended for linguists, translators and teachers of Russian and English.
  
   ISBN 5-02-010882-0 ? Издательство "Наука", 1988
  
  
Оценка: 4.53*13  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"