Кржек Вацлав : другие произведения.

Хрономалия профессора Кржека

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сложно сказать, почему пишется этот роман. Да, пожалуй это настоящий роман... Пером автора водит рука того, кто жил давно, в 19 веке, но мысль материальна, она не умирает, поэтому будучи однажды рожденной она продолжает жить своей собственной жизнью. Очень много в романе посвящено тому странному явлению в котором мы живем и благодаря которому существует весь мир. Непонятное и великое явление которое мы так старательно изучаем, но которое так и остается далеко от нашего понимания. Время. Роман не закончен. Автор размещает его "as it is" опасаясь, что не успеет закончить повествование до конца. На всё есть свои причины...
  Оглавление
  
  Хрономалия профессора Кржека
  
  Глава 1.1. Колбасная теория пана Вацлава.........................1
  Глава 1.2. Раздвоение пана Штыца.................................10
  Глава 1.3. Три письма............................................17
  Глава 1.4. 1884 год..............................................22
  Глава 1.5. Живые картины Адара Шени..............................30
  Глава 1.6. "V Prdeli"............................................34
  Глава 1.7. Жужа Маковка (В Час Быка).............................38
  Глава 1.8. Древо познания (Наставление на путь истинный).........43
  Глава 1.9. Последний отчет Хорхе Кевейроса.......................52
  
  Седая пустошь
  
  Глава 2.1. Хрономный прыжок......................................49
  Глава 2.2. Дневник магистра Кейзака..............................64
  Глава 2.3. Седая пустошь.........................................81
  Глава 2.4. Valuables.............................................92
  Глава 2.5. Зев...................................................93
  Глава 2.6. Обретенные сокровища..................................115
  Глава 2.7. Четвертая Зала........................................118
  
  Волюстрэн Кейзак
  
  Глава 3.1. Волюстрэн Кейзак......................................129
  Глава 3.2. Зану Магель...........................................140
  Глава 3.3. Белая месть...........................................144
  Глава 3.4. Кальмитта.............................................148
  Глава 3.5. Ошибка Люверо.........................................150
  Глава 3.6. Где взять золотой фунт................................153
  Глава 3.7. Всё становится на свои места..........................161
  Глава 3.8. Аутопсия..............................................167
  Глава 3.9. Джод и Бабак..........................................174
  Глава 4.0. Монах из Таграсса.....................................179
  
  Перпендикулярная хрономалия Кейзака
  
  Глава 5.1. Волосы Вильдфойера....................................189
  Глава 5.2. Каменный страж........................................196
  Глава 5.3. Сколько весит шлем Балтазара..........................
  
  1. Хрономалия профессора Кржека
  
  Глава 1.1. Колбасная теория пана Вацлава
  
  - Итак, в начале немного теории, дорогой пан Йозеф. Кстати, для наглядности предлагаю физический эксперимент. Профессор Кржек взял бутерброд с колбасой и многозначительно описал им плавный круг перед своим носом.
  - Вы любите колбасу? Я люблю её, и на это есть две причины. Первая - она очень полезна и вкусна, вторая - она являет собой превосходный объект для физических экспериментов. С помощью колбасы можно объяснить практически всё явления на свете, кхм.... Когда колбасу производят, будь то в последствии утопенцы* или шпикачки*, она выходит длинной и непрерывной, хм, колбасой, извините за тафталогию. Что это значит? Это значит, что, всё, что находится внутри этой колбасы также непрерывно - фарш, специи, кусочки шпика...
  - Постойте, постойте, кусочки шпика имеют начало и конец, они-то как раз прерывны и законченны! - протестует пан Йозеф.
  
  - Да, если мы говорим об отдельных кусочках, каждый из них представляет собой законченное образование, но в данном случае речь идет о наполнении в целом, то есть, о некоей среде. А теперь, мы режем эту колбасу на части.
  Профессор показывает пластик колбасы со своего бутерброда пану Штыцу.
  - Мы оказались свидетелями интереснейших вещей. Мы видим содержимое! Расположение кусочков шпика, пряности, окружающий их плотный фарш, то есть мы видим информационный срез колбасы Можно сказать - одномоментное состояние среды. Рассматривая этот срез, можно многое узнать о колбасе, например копченая она или маринованная, что у неё внутри и в каком состоянии. Интересен и слегка отвлеченный момент - введя некоторый масштаб для измерений, мы можем получить сведения о её размере, хотя эта информация будет неполной - мы узнаем диаметр, но не узнаем длину. Отсюда происходит следствие - если мы сделаем только один разрез, то никогда не сможем узнать - протяженности каждой части, которые могут представляться бесконечными. Поэтому, для следующей иллюстрации нам понадобится воображение. Давайте попробуем вообразить колбасу, очень большого диаметра и бесконечной длины. Причем диаметр, зависит не от количества мяса и сала полученных от мясника, а исключительно от возможностей нашего воображения, при наличии способности к фантазии он может быть таким же бесконечным, как и длина. Если бы Вам была известна теория Георга Кантора*, мы могли бы говорить скорее не о нашем воображении, а о трансфинитных числах, представляющих величины, которые мы обсуждаем. Прочитав в глазах пана Йозефа смущение и неопределенность, профессор незаметно, но разочарованно вздыхает и продолжает, - Итак, тогда на срезе этой колбасы мы увидим целую картину мира. Где-то будут горы перца, где-то лоснящиеся долины сала, небольшая возделанная низменность будет представлять райское местечко с исключительно равномерно перемешанными ингредиентами, а там, где хуторяне ленивы, местность будет запущенной - там Вы найдете хрящик, и даже не один - и это будет редкостью, хотя и не исключением. Дальше перед нами откроются озера нежнейшего желе с пальмами из базилика на пляжах из плотного мелкого фарша, где волокна мяса будут незаметны, а где они крупного помола, там нам будут представлены труднопроходимые пампасы. Кусочки сала поразят своим разнообразием - сочностью, оттенками цвета, размерами. Заметьте, мы говорим только о том, что нам видно. Теперь сделаем допущение. Допустим, что в связи с бесконечной протяженностью нашей великолепной колбасы, протяженность каждого содержащегося в ней ингредиента бесконечно мала. Тогда, с большой вероятностью можно предположить, что разрез пройдет между кусочками сала, перца, пряностей и других включений в непрерывном фарше не повредив их. Мы рассечем только среду, вмещающую дискретные объекты. Профессор уложил пластик колбасы обратно на булку и откусил от бутерброда. Смакуя, он причмокнул губами, прикрыл глаза, и отставив в сторону руку с бутербродом продолжал.
  - Теперь давайте обратим внимание на наш мир. Он, изволите видеть, подобен колбасе. Он трёх, вернее - четырёх, а если уже быть совсем точным, то многомерен. Три знакомые нам измерения мы отчетливо себе представляем, оперируем ими и даже строим некоторые абстрактные модели, позволяющие понимать своё окружение. Профессор Кржек помолчал, дожевал кусок бутерброда и откусил ещё. Лицо его приняло мечтательное выражение.
  - Допуская бесконечную протяженность каждого из измерений, - раздумчиво продолжал он, работая челюстями, - мы, для облегчения понимания, ограничиваем его размеры, что позволяет производить некоторые относительные измерения, используя введенные нами же масштабы. Таким образом, часть мира, охватываемая нашим взглядом, теряет трансфинитную множественность и приобретает более понятную единичность и ограниченность. Для примера построения модели так называемого хроно-информационного пространства, давайте, уважаемый пан Йозеф, возьмем Вас.
  Пан Йозеф с готовностью кивает головой.
  - Вы можете посмотреть вперед и назад, влево и вправо, вверх и вниз. Если допустить, что Ваш взгляд подобен радиусу и имеет определенную протяженность, то, Вы можете очертить своим физическим и мысленным взором сферу, некоторого индивидуального размера в нашем трёхмерном окружении, центром которой будете являться сами. Такая сфера окружает Вас в каждый момент существования, более того - она путешествует по жизни вместе с Вами и если считать время неразрывным, то мы с Вами получим серию сфер. Чем ближе друг к другу точки - центры сфер, тем ровнее будет огибающая. При количестве центров, на единице протяженности стремящемся к бесконечности, в сделанном нами допущении о неразрывности времени, мы получим неразрывную оболочку, плотно нафаршированную информацией, которая Вас окружала и окружает. Иными словами, мы с Вами получим подобие колбасы, ранее использованной нами для понимания индивидуального хроно-информационного пространства нашего мира, только в этой колбасе в качестве фарша будет выступать информация. Такова построенная нами модель. Давайте подумаем, что можно увидеть, если мы теперь сделаем разрез хроно-информационного пространства в каком - либо месте. По-видимому, это и будет тот самый срез нашей хроно-информационной колбасы - её тонкий пластик, содержащий сопровождающие Вас события. Профессор умолкает, и некоторое время сопровождает мысленный процесс поеданием бутерброда.
  Пан Йозеф глубокомысленно смотрит на потолок и тоже молчит. Наконец, профессор Кржек плотоядно осмотрев оставшийся кусок бутерброда, целиком отправляет его в рот.
  - Вот-с, то есть единомоментный отпечаток течения жизни. "Статическая картина", так сказать. Продолжая развивать эту мысль, в другой раз, я попробовал представить себе, а как могла бы выглядеть "Динамическая картина", исходя из описанной модели и многомерности пространства. Что же Вы думаете? Получился живой, видоизменяющийся клубок из миллионов колбас, длины которых определены сроком жизни каждого, хе-хе, колбасообразующего индивидуума. А теперь самое, гхм - кха, время поговорить о точках отсчета и вспомнить о пятом измерении. Вам знакома теория параллельных миров?
  - В самых общих чертах, - пан профессор,- отвечает пан Йозеф.
  Он аккуратно наливает себе кофе, и удобно устраивается в кресле.
  - С точки зрения самого наблюдателя, пан Йозеф, - время является прямой линией, направленной вперёд. Виражи и повороты описывает мир вокруг него, в то время как сам он подобен стреле, пронзающей пространство. Такая иллюзия свойственна каждому индивиду. Тем не менее, для себя самого он становится нулевой точкой в системе декартовых координат, перемещающейся по четвертому измерению в пятом, внешнем измерении, где путь представляет собой направление вектора определенной скалярной величины - срока его жизни. Это несложная абстракция позволяет нам распутать клубок колбас, в виде которых мы представили жизнь каждого участника модели. Теперь, в системе координат пятого измерения мы получим некоторую серию разнонаправленных векторов, имеющих начало, протяженность, конец и направление.
  - Следующая модель, дорогой пан Йозеф, потребует от Вас бóльшей внутренней сосредоточенности, и я бы сказал, чувства юмора. Если Ваша жизнь представляет собой колбасу, нафаршированную событиями..., ах как жаль, что бутерброды закончились! Пани Агнешка, будьте так добры, сделайте ещё пару ваших замечательных бутербродов и не забудьте положить салата! - кричит профессор в приоткрытую дверь кабинета.
  - Так о чем я? Гм, да! Если получить срез колбасы Вашей, пан Йозеф, жизни, то мы увидим момент, содержащий ситуацию протяженностью, выраженной трансфинитным числом бесконечно малого времени. Практически, это будет немая застывшая картина, зафиксировавшая, мнэ-э-э "status quo" - некоторое положение вещей, где центральным персонажем являетесь Вы. Это наше умозрительное заключение, так сказать теория. Однако, эта теория будет верной только при условии, что наблюдателем, находящимся в пятом измерении, то есть снаружи Вашей колбасы, а лучше сказать - хроно-информационного тьюбинга жизни, сделан бесконечно тонкий, трансфинитный, срез в четвертом измерении, где в точке времени находитесь Вы. Но парадокс времени заключается в том, что Ваша жизнь представляет собой не одну колбасу, где вы единственный кусочек сала, постоянно находящийся в одном и том же месте. Вы дрейфуете как в материальном, так и в хроно-информационном пространстве. Некоторые люди, правда, считают, что они самостоятельно выбирают направление и скорость своей жизни и являются как бы её хозяевами, хм..., да-а-а... - пан профессор саркастически пожимает плечами. Так вот, Вы путешествуете во времени вместе со всем своим окружением, которое постоянно видоизменяется вместе с Вами. Я хочу сказать, что возвращаясь к нашей ассоциации с колбасой, нам пришлось бы представить начинку, движущуюся внутри оболочки. Как я уже говорил, колбаса тем и хороша, что являет превосходный объект для физических экспериментов. Колбасы с движущейся внутри начинкой, пан Йозеф, не бывает! И не пытайтесь меня разубедить! Что это значит? Это значит только одно - жизнь в каждый момент времени представляет собой отдельную колбасу, где в обычных условиях Вы есть только в одной её точке! Это подтверждается массой примеров. Где Вы были вчера в это же время?
  Пан Йозеф поднимет брови и на секунду задумывается.
  - В клубе "У Крота", пан профессор, у нас, На Целне. Очень интересное событие - пан Млечек читал свой "Адвентурный пассаж", замечательная вещица!
  - Значит, если мы заглянем во вчерашний день, то Вас в моём кабинете не увидим?
  - Несомненно, пан профессор!
  - Это самое сложное, пан Йозеф - кабинет есть, а Вас нет! Вы, будучи кусочком сала, находитесь вне колбасы!
  В глазах пана Йозефа мелькает недоумение. Он растерянно смотрит на свой кофе.
  - Где же я нахожусь? - осторожно спрашивает он.
  - В другой колбасе! В абсолютно другой колбасе времени, дорогой пан Йозеф!! - кричит профессор Кржек и победоносно смотрит на изумленного пана Штыца.
  Пан Штыц недоверчиво пожимает плечами. Он не понимает. Входит пани Франтикова. У неё на подносе блюдо с бутербродами и сливочник. Бутербродов не два, как просил профессор, а целых четыре. Рядом, на подносе, лежит письмо, как видно, только что доставленное посыльным.
  - Благодарю Вас, пани Агнешка, Вы очень любезны, - мурлыкает профессор, ласково глядя сначала на пани Агнешку, а потом на бутерброды. Пани Агнешка, порозовевшая от удовольствия, делает легкий изящный книксен. Пан Кржек совершает приглашающий жест пану Штыцу, указывая на бутерброды, тот благодарно, но отрицательно качает головой, похлопав себя по туго натянутой на животе жилетке. Пожав плечами пан Кржек берет письмо и на несколько секунд отвлекается. Письмо имеет Венский штемпель и написано по-немецки. Брови профессора сходятся к переносице, он прикрывает левый глаз, и сложив письмо прячет его во внутренний карман.
  - Так вот, - продолжает он, - Думаю, Вы не будете отрицать, пан Йозеф, несмотря на то, что Вас вчера не было в этом кабинете, кабинет, тем не менее, существовал?
  Пан Йозеф энергично кивает головой.
  - Отлично, то есть, мы отчетливо сознаем наличие мира вокруг нас вне зависимости от того видим его или нет. Колбаса существует и без нашего кусочка сала - в ней есть масса других кусочков и всего прочего. Как следствие упомянутого парадокса, для определенной колбасы времени, определенный кусочек сала существует только в одной определенной точке времени. В другой точке времени этот кусочек оказывается в другой колбасе, пан Штыц, я Вам это заявляю совершенно ответственно! Любопытно, что для самого кусочка его информационное пространство при этом всегда является единым. Вот тут мы с Вами приходим к необходимости объяснения этого кажущегося несоответствия. С одной стороны место, в котором сейчас находитесь Вы, было тут и вчера, с другой стороны, несмотря на его наличие во вчерашнем дне, Вас вчера тут не было! Попросту говоря, если разрезать произвольную колбасу в произвольном месте, вовсе не обязательно, что мы обнаружим там, что ищем, хотя в своем иформационном пространстве этот объект несомненно будет существовать! Но я Вам больше скажу, если колбасу времени, которую мы считали до сих пор Вашей, мы вот так произвольно разрежем в произвольном же месте, мы там с девяноста девятью процентами уверенности можем предположить, что Вас там нет!
  В глазах пана Йозефа снова появляется недоумение. Он делает маленький глоточек остывшего кофе и снова осторожно спрашивает - А где я есть?
  Профессор Кржек делает театральную паузу. Он крадущейся походкой совершает обход вокруг блюда с бутербродами и хищно выхватывает один.
  - Вы слыхали про синематограф? - быстро интересуется он.
  - О, да, пан профессор! - оживленно восклицает пан Штыц, и пускается в рассуждения о гибкой светочувствительной ленте недавно изобретенной американцем Гудвином и аппарате для хронофотографической съемки француза ле Бернса. Профессор Кржек жуя бутерброд, внимательно слушает и изредка согласно кивает головой. Затем он проводит бутербродом в воздухе линию.
  - М-м-м, я вижу, Вам знакомы даже технические тонкости процесса, пан Йозеф. Но я предлагаю обратить внимание на название, аппарата, очень точно отражающее суть процесса.
  Пан Йозеф весь обращается во внимание. Он смотрит на профессора, позабыв о своем кофе. В одной руке у него блюдечко в другой кофейная чашечка.
  - Весь ряд фотографических отпечатков, о котором Вы с таким глубоким знанием предмета рассказали, с помощью хронофотографической камеры укладывается на целлулоидную ленту в виде хронологической последовательности отдельных картин. Получается так называемая "лента времени". Опуская подробности химического процесса обработки скрытого изображения, представим, что у нас уже есть готовая лента, или фильма, как её предлагают называть господа Люмьер. Теперь, при последовательной быстрой демонстрации этой последовательности картин с помощью например "Волшебного фонаря" возникает иллюзия движения объектов. Однако, те кто уже видел эти аттракционы к тому же уверяют, что благодаря погружению в столь реалистично воспроизводимые события, они сами начинали испытывать ощущение своего присутствия, то есть как бы были перенесены во время, когда происходят наблюдаемые ими ожившие картины! Специфической особенностью синематографа является то, что волею человека синематографический аппарат следит, в основном, за одним объектом - главным героем и событиями его окружающими. Он и образует так называемый "вектор слежения". Мы же с Вами говорили об информационном поле индивида, видимом нами снаружи в один момент времени. Используя наш постоянный объект физических экспериментов и знание кинематографической техники, попробуем создать ещё одну модель. Попробуем нанизать на наш "вектор слежения" только те пластики, из ежедневных срезов колбасы времени, где содержитесь Вы, начиная, скажем с недели назад. Мы получим идеально прямую колбасу из этих пластиков, содержащих один и тот же кусочек сала. Возникает, одно значительное НО. Все эти пластики взяты из РАЗНЫХ колбас!
  Пан Йозеф сильно озадачен. Он ставит чашечку на блюдечко, блюдечко на круглый чайный столик и встает. Он поправляет жилет, хмыкает и, заложив большие пальцы в жилетные кармашки, выжидающе смотрит на профессора. Профессор уже съел бутерброд и лучезарно смотрит на пана Йозефа.
  - Полученная нами совершенно уникальная, единственная в мире и в истории колбаса, своего рода фильма, состоящая из пластиков-кадров, где на каждом из них есть главный герой. Совершить это вселенское чудо возможно только в одном случае - если мы, подобно оператору синематографического аппарата будем находиться снаружи снимаемого нами аттракциона, то есть, в шестом измерении, откуда видно всё многообразие векторов пятого измерения, перемещающихся в измерении номер четыре, вмещающем в себя три первые измерения. И ещё один чрезвычайно важный момент. Мы с Вами намеренно отошли от понятия трансфинитной множественности пространств и измерений, для упрощения полагая, что наш главный герой единичен, то есть уникален. Сбитый с толку пан Штыц пытается возражать - Вы же сами, пан профессор, только что сказали, что синематографическая лента будет единственной и уникальной? -
  - Да.
  - ???
  - Но дорогой мой, неужели Вы полагаете, что при естественном, трансфинитном изобилии миров, наш главный герой и на самом деле будет единственным?
  - Простите, пан профессор, но я не понимаю!
  - Жаль, что мне придется отвлечься от колбасы для следующего примера. Это будет простой умозрительный образ. Представьте себе моток шерсти.
  Брови пана Йозефа удивленно ползут вверх, но тем не менее он согласно кивает головой.
  - И представьте вязальные спицы. Вы ведь знаете, что такое вязальные спицы? Теперь этими спицами мы начнем протыкать наш моток. Сначала первой. Образно говоря, наш моток, проткнутый одной спицей, теперь находится на ней. Протыкаем его второй спицей. И что же? Он теперь находится и на первой и на второй спице! Третьей, четвертой, пятой...Один моток шерсти находится на всех спицах, проткнувших его! И он имеется на каждой спице. Но ведь спиц пять? Как же может один моток шерсти быть одновременно на пяти спицах?
  - Но ведь это же очевидно? - неуверенно спрашивает пан Штыц.
  - Да, потому, что мы сделали ситуацию очевидной. Все спицы пересекаются в одном месте. В мотке шерсти. Усложним наш пример. Попробуем представить, что вместо спиц у нас трубы, а вместо мотка шерсти - теннисный мяч. Диаметр труб как раз позволяет мячу разместиться внутри. Трубы же, могут пересекаться друг с другом, словно они бесплотны. Наш мяч, таким образом, будет находиться одновременно в каждой из пяти труб. И вот теперь мы подошли ко второму краеугольному камню теории. Мы с Вами, пан Йозеф, рассматривали самые поразительные моменты времени - моменты энергетического равновесия, в которые многокоординатные пространства пересеклись и совместились в одной точке, создав иллюзию единственности главного героя - мотка шерсти или теннисного мяча. Это точка минимальной энергии или энергии покоя. Но вот если к ней приложить усилие, то вязальные спицы или бесплотные трубы разлетятся в стороны и у каждой из них будет свой моток шерсти или мяч! Единственный в целой вселенной, в количестве пяти штук! Ах, нет, стоп, - бесконечное трансфинитное множество абсолютно одинаковых до последней молекулы, и уникальных по своей неповторимости! А теперь вместо мотка шерсти представьте например себя. Или меня, а вместо спиц дьявольское, непостижимое уму человека количество миров, в которых одновременно находитесь Вы или я. Если вывести из энергетического равновесия эту систему, мы запросто очутимся во всех мирах одновременно! Любопытно, что в точке энергетического равновесия всех систем все отдельно взятые индивиды действуют синхронно, а вот при изменении баланса их действия обретают полную самостоятельность! Вот такова, в логически упрощенном виде, абстрактная модель моей теории.
  Пан Йозеф потрясен. Многого он не понял, но в нем появилось предчувствие чего-то великого, что может изменить мир. По лицу видно, как напряженно работает его мысль. Пока профессор наливает себе кофе и добавляет сливки, мозг пана Йозефа проделывает колоссальную работу, в результате которой пан Йозеф выглядит ошарашенным.
  - Значит ли это, пан Вацлав, что находясь в шестом измерении, построив этот Ваш "вектор слежения", мы можем увидеть какой-нибудь момент из жизни человека в любой точке времени? - неуверенно спрашивает он.
  - Вы уловили самую суть, - довольно воркует профессор Кржек, глядя поверх очков на пана Штыца, - единственный момент, оставшийся невыясненным - это кусочек из жизни которого из "любых" людей мы увидим. Сколько их на самом деле? В начале, я поинтересовался, известна ли Вам теория параллельных миров. Теперь я спрошу Вас о теории "Хронального Вещества" пана Вейника*. Вам что-нибудь говорит эта фамилия?
  Пан Йозеф смотрит на потолок, шевелит губами, а потом отрицательно качает головой.
  Пан Кржек хлопает себя по лбу и восклицает,- Черт меня возьми, конечно, Вам не может быть известно это имя, ах, я растяпа! Профессор Альберт Вейник будет замечателен целой серией работ по термодинамике реальных процессов, но главное, на мой взгляд, это его гипотеза о материальности пространства и времени, а также доказательство возможности управления их физическими характеристиками, что полностью совпадает с моей собственной теорией. Правда, теория пана Вейника появится, кажется, лет через сто после нас с Вами. Базируясь на основных положениях гипотезы пана Вейника, можно также объяснить большинство хрономалий, - "временнЫх аномалий", связанных с движением хронального вещества, приводящих к нарушению "неразрывности" времени - "провалам", остановкам или произвольными на наш взгляд его изменениям, зафиксированным показаниями часов в большую или меньшую сторону. Сколько времени Вы, пан Йозеф, пьете одну чашку кофе?
  Пан Йозеф пожимает плечами и прищурившись смотрит на свою так и недопитую чашечку кофе.
  - Хорошо, - машет рукой пан Кржек, - У меня на одну булочку с колбасой уходит от двух до четырех минут. Но дело в том, что две - четыре минуты - это всего лишь длины дуг на моих или Ваших часах, которые проходит минутная стрелка, движимая часовой пружиной. Если выразить это в секундах получится от 120 до 240 секунд. Но ведь и секунда, как масштаб определения времени, штука довольно относительная. Одна секунда равна примерно одной тридцати один с половиной миллионной части времени обращения Земли вокруг Солнца. Что это за доля? Почему именно она? Если усилием воли отвлечься от наших земных привычных мер, то мы можем подойти к интересному понятию абстрактного времени, времени не зависящему от нашего сознания, и движущемуся вне его. С одной стороны это полностью переворачивает привычное нам восприятие времени, но с другой стороны, оно поможет нам в понимании механизма пересечения временных потоков информации. Поскольку понятие "колбасы времени" или профессионально выражаясь "хронально-информационного тьюбинга", у нас теперь введено, и с внешними пятым и шестым измерениями мы разобрались, давайте попробуем воссоздать модель хрономалии. Физическая суть явления проста - это всего лишь пересечение хронально-информационных тьюбингов. Очевидно, что при пересечении одного хронально-информационного потока мы получаем информационную картину в момент времени. При перпендикулярном пересечении двух тьюбингов мы получаем статичную картину среза одного тьюбинга, протяженную во времени другого. Это похоже на то, как Вы, проходя мимо висящей на стене картины сможете видеть изображенную на ней сцену в течении времени пока идёте мимо, но сцена будет статичной. Это так называемая "перпендикулярная" хрономалия. Именно поэтому она будет видна Вам, находящемуся и движущемуся в своем тьюбинге, и не будет видна в тьюбинге, который Вы пересекаете. Возможна и "параллельная" хрономалия. Её результатом может оказаться любопытнейшее явление - двигаясь параллельно чужому времени и соприкасаясь с ним лишь одной точкой своего времени, Вы будете оставаясь в его четырех измерениях, в тоже время перемещаться в трёх материальных измерениях своего времени и испытывать на себе влияние СВОЕГО четвертого измерения! То есть, попросту говоря для Вас ход времени будет иным, пока для других оно будет идти своим чередом! Проблема состоит лишь в выборе точки в шестом измерении абстрактного времени, откуда можно сориентировать наш вектор, чтобы пересечь под прямым углом заинтересовавший нас информационный тьюбинг, или проложить параллельный курс. Это задача пресложная, так как придется оперировать значительными наборами данных, астрологи их называют многомерными матрицами, в результате чего мы получим координаты точки, где нужно оказаться. Этих координат будет двадцать четыре. Но задачей, которая даже гораздо сложнее расчета координат будет размещение физического обозревателя в рассчитанных координатах.
  - Ах, я Вас утомил, пан Йозеф. Давайте выпьем чего-нибудь бодрящего. Пани Агнешка принесите нам вина! У меня, дорогой пан Йозеф, есть превосходный Дом Периньон! Это замечательный и полезный для здоровья напиток, он облегчает взаимопонимание между людьми. Монахи-бенедиктинцы это знали, и применяя его к своей пастве, использовали его для повышения убедительности проповедей!
  Входит пани Агнешка. Она несет на подносе высокую бутылку и пару фужеров. Каждый раз, когда пан Кржек смотрит на пани Агнешку, его взгляд становится очень теплым, ласковым и в нем вспыхивают искорки.
  - Вы совершенно правы, пани Агнешка, Дом Периньон надо пить именно из фужеров!
  Пани Агнешка снова рдеет и делает поразительный по красоте реверанс.
  Профессор Кржек улыбается, разводит руки в стороны, с удовольствием ей кивает, наполняет фужеры и подает один пану Йозефу.
  - Бенедиктинцы не применяли декупаж*, поэтому все их вина были гораздо кислее. Зато теперь, мы можем наслаждаться истинным виноградным вкусом, букетом Шампани и Анжу и при этом не опасаться получить оскомину, ха-ха-ха!
  Пан Йозеф делает солидный глоток, после чего по его лицу медленно растекается блаженство. Вино действительно очень хорошо. Он распрямляет пальцами проволочную мюзле* и делает из неё маленький симпатичный цветочек. Профессор Кржек, глядя на свет через легкий золотистый напиток, на минуту задумывается.
  В кабинете становится тихо. С Петршинского холма открывается поразительной красоты вид на виноградники, покрытые легкой прозрачной кисеёй солнечного света, за этой богатой зеленью, облитой золотом, цвета становятся жарче от кирпично красных черепичных крыш Пражского Града, спускающегося к Влтаве, уже какое столетие несущей свои коварные воды через Прагу. В затененном, дальнем от окна углу, солидно отсчитывают секунды дорогие, очень точные напольные часы, вначале, когда пан Кржек их только приобрел, они звонили четверти, но теперь отрегулированы так, что негромкое, мелодичное "дин-дили-дон-н-нн" раздается в полдень и в десять часов вечера. Профессор устраивается во втором кресле рядом с чайным столиком и закладывает ногу на ногу. На полированный кончик его штиблета запрыгивает солнечный зайчик.
  - На нашей удивительной планете есть много мест с сильными хрономалиями, но ещё больше существует локализаций с их слабыми проявлениями, гм..., геопаталогиями. Места, с сильными хрономалиями давно и хорошо известны - это, например, Бермуды. Но есть и похожие места со значительными аномалиями, посещаемые гораздо реже, это, скажем, треугольник между Гонконгом, Филиппинами и Тайванем или начало Малаккского пролива между полуостровом Малакка и островом Суматра или восточно-бережный район Африки, на пути из порта Момбаса на север, к экватору. Кстати, именно там чаще всего встречают мрачный черный корабль с изорванными парусами и жуткой командой. Это известный всем морякам "Летучий Голландец". Нестабильные и менее активно проявляющиеся хрономалии тоже имеют описания. Их проявления разнообразны, но непостоянны, что позволяет допустить возможность либо их девиации*, либо значительного диапазона активности при повсеместном их размещении. Можно так же предположить, что если искусственно повысить активность слабой геопаталогии даже в месте нашего присутствия, то мы сами создадим точку нестабильности в виде рукотворной хрономалии. Чем выше будет её активность, тем ближе окажется наша хрономалия к нулевым координатам какого-то из внешних измерений. Ну, а оттуда можно построить "вектор слежения", пересекающий другой вектор, в выбранном нами месте. То есть, Ваш мощный аналитический ум сделал совершенно верный вывод, мы действительно получим возможность поучаствовать в жизни любого человека, при условии правильного расчета координат.
  Пан Йозеф, по инерции улыбаясь, выпучивает глаза и замирает. Профессор Кржек, не замечая состояния собеседника, продолжает сосредоточенно рассуждать.
  - Наблюдать статичную немую сцену в течение некоторого отрезка нашего времени. Есть, правда опасность, что при пересечении хронально-информационного тьюбинга мы попадем внутрь какого-либо материального объекта. Профессор поднимает вверх указательный палец, хмурит брови и задумчиво делает глоток из своего фужера. Лицо пана Йозефа дополнительно к уже имеющемуся изумлению непроизвольно отражает испуг.
  - П-п-позвольте пан профессор...- запинаясь говорит он - я не совсем п-понимаю...
  - Это только гипотеза, но она не лишена смысла. Хронально-информационный тьюбинг материален, пересечение его сопряжено с энергетическими, хрональными и пространственными явлениями, непривычными и незнакомыми нам. Пан Вейник вообще говорил о "хрональном веществе", то есть он имел ввиду материальное представление казалось бы эфемерной среды времени. Проявление этих явлений мы и называем геопаталогиями, аномалиями и другими звучными словами, обозначающими лишь наше недоумение перед лицом природы.
  
  Глава 1.2. Раздвоение пана Штыца
  
  Со дня памятной и увлекательной научно-популярной беседы прошел без малого месяц. В один из таких редких в этом году, а потому милых, августовских вечеров, когда едва просохший от недавнего дождя Вацлавак* до краёв наполнен густым цветочным ароматом и изнывающей от сытой праздности публикой, пан Штыц, прогуливается со знакомой дамой и обсуждает некоторые весьма приятные и увлекательные вещи. Из деликатности, мы опускаем содержание их разговора, но, тем не менее, заметим, что дама, которую пан Штыц скорее нежно, чем просто вежливо придерживает за талию, склонив головку, украшенную мудрёной прической с цветами ему на плечо, плывёт в приятной задумчивости с мечтательной улыбкой на красивых, умело подведенных губках. Правда, несмотря на задумчивость, свежее её личико выражает уверенность в себе и своих чарах. Когда их прогулка заканчивается на пересечении Вацлавака и На Прикопе, пан Йозеф собирается подозвать фиакр. В этот момент перед ними неожиданно возникает запыхавшийся мальчишка - посыльный, вежливо шаркает ножкой, и вручает удивленному пану Йозефу записку на бледно-зеленой бумаге с красивым и сложным вензелем, в котором он узнает знак дома профессора Кржека.
  - Йошка, дорогой, что это? - живо обращается дама к пану Йозефу, мгновенно выходя из мечтательного состояния и выказывая довольно близкие с ним отношения.
  - Ах, Мардж, это от пана Вацлава - отвечает пан Йозеф, пробегая глазами по листку.
  - Он очень просит меня к себе сразу же, как я получу записку! Я не видел его почти месяц, но раньше он никогда не присылал мне записок! Поразительно, что он меня здесь нашёл. Думаю, с моей стороны будет крайне невежливым сейчас же не выполнить его просьбы, так как речь идет о чем-то очень срочном!
  - Но ты не должен забывать о своём обещании, Йошка! - мило надувает губки Мардж. Пан Штыц уже машет рукой, подзывая свободной экипаж.
  - Что ты, дорогая! - патетически и серьёзно восклицает он, но глаза его смеются - нет силы на земле, которая помешала бы мне выполнить свое обещание! - пан Йозеф целует ручку пани Марженке, она в ответ целует его в щеку. Лакированная дверка захлопывается, и коляска уносит пани Марженку и легкий запах сирени - запах её духов.
  В кабинете пана Кржека размеренные плавные взмахи маятника повторяются не менее размеренным перемещением профессора по диагонали кабинета из одного угла в другой. Если бы не толстый ковер, то щелканье по паркету каблуков его сверкающих штиблет в точности совпадало бы с уверенным тиканьем старинных напольных часов.
  - А-а! ну вот, наконец, и Вы, дорогой пан Штыц! - восклицает Вацлав Кржек и его глаза энергически сверкают за стеклами очков.
  - Здравствуйте, пан профессор, чем вызва... - начинает было пан Йозеф, но профессор нетерпеливо машет рукой и говорит - Пойдемте, пойдемте! Я Вам кое - что покажу!
  Вацлав Кржек стремительно выскакивает из кабинета, увлекая за собой изумленного литератора. Резвой рысью они пересекают уютную гостиную, коридор с закрытыми дверями лаборатории и мастерской и наконец, оказываются в библиотеке. В просторном восьмиугольном зале, освещенном газовыми рожками, стены закрыты поднимающимися от пола до самого потолка стеллажами морёного дуба, плотно уставленными книгами. По середине дубовый же стол со стульями и огромный полукруглый кожаный диван. В глаза пану Йозефу бросается сложное электротехническое сооружение, собранное на вертикальной толстой панели из дерева. Правая сторона занята перевернутыми стеклянными колбами, отдаленно напоминающими лампы Эдисона, спирально скрученной тонкой медной трубкой, соединяющей полированные медные краники, и несколькими катушками Румкорфа, заполненными толстой лакированой проволокой. В середине - сверкает полированными кнопками новенький "Гранвилль", в твердом каучуковам барабане которого сидит очень длинная полоса бумаги. Над печатной машиной сложное устройство с маховиком, а с левой стороны два телеграфных аппарата. Один оборудован ключем Морзе, а второй - буквоуказателями. От устройства отходят толстые проволоки, часть которых прикручена к клеммам вольтовых батарей в фарфоровых сосудах, а оставшиеся, свитые в спираль, к черному цилиндру, лежащему на столе в специальной подставке. Не говоря ни слова, профессор Кржек, словно боясь, что его остановят, бросается к вертикальной панели, передвигает ручку электрического включателя и замирает. Пан Штыц с опаской поглядывает на тонкие, малиново светящиеся проводники внутри стеклянных колб. В библиотеке отчетливо слышен ровный низкий звук.
  - А! - восклицает пан Кржек,- я чуть было не забыл включить дополнительные батареи! Он поворачивается и направляется к громоздкому ящику, стоящему рядом с высоким стеллажом. Пока он занимается с мощным электрическим рубильником, поблескивающим медными пластинами, пан Йозеф открывает рот, но слова замирают на его губах. Он видит, что за паном Кржеком, отмечая каждое его движение, появляется шлейф из панов Кржеков, количество которых непрерывно увеличивается. В то время как профессор замыкает рубильник, включает батареи и поворачивается к столу, Пан Йозеф беззвучно открывает и закрывает рот, усиливаясь что-то сказать. Профессор удовлетворенно восклицает - Ага!- и продолжая обильно населять помещение своими двойниками идет обратно.
  - Не беспокойтесь - это всего лишь лептонные фантомы*, пан Йозеф. Ба! Да Вы ими тоже обзавелись!
  Пан Штыц испуганно оборачивается и видит рядом, по крайней мере десяток своих двойников.
  - На самом деле их много больше, просто Вы стояли на месте, пока они возникали, пан Штыц! - жизнерадостно продолжает профессор.
  - Давайте-ка пройдемся по комнате, - говорит он, и взяв потерявшего дар речи литератора под руку увлекает его за собой. Они в молчании совершают круг по библиотеке, заполняя её многочисленными близнецами Кржека и Штыца. Вскоре им приходится идти прямо через них.
  - Что вы чувствуете? - как ни в чем не бывало спрашивает профессор.
  - Мне что - то нехорошо - севшим голосом отвечает бледный литератор.
  - Да я не о Вашем душевном состоянии, я спрашиваю, какие физические ощущения Вы испытываете?
  - Когда я прохожу через НИХ, я вижу словно бы вспышку и ощущаю слабый кисло-солёный вкус во рту. Да, и мне кажется, у меня немного чешется голова.
  - Ну, это легко объяснимо. Пересекая лептонную оболочку, Вы оказываетесь как бы между электрических обкладок лейденской банки. Ваши нервные окончания, реагируя на разность потенциалов, воспринимают её как вспышку. Во рту у Вас постоянно есть небольшое количество слюны. Так как слюна содержит соли и является электролитическим раствором, то разность потенциалов на обкладках приводит к появлению слабого электрического тока, который вы и ощущаете. Так как Вы - блондин, Ваши волосы тоньше и чувствительней к электрическому разряду, они легче электризуются и слегка приподнимаются, отсюда ощущение некоторого зуда.
  К концу пояснений профессора они уже снова стоят у стола в плотной толпе собственных клонов. Профессор щелкает выключателем, и библиотека мгновенно принимает привычный вид.
  - Куда же они пропали? - слабым голосом спрашивает пан Йозеф.
  - Они не пропали, пан Штыц. Это мы изменили начало наших координат по отношению к каждому из лептонных фантомов, восстановив энергетическое равновесие. Мы находимся в нашем текущем времени, а каждый из них - в созданном нами микроскопически малом отрезке абстрактного времени со своими координатами. Так как мы разорвали поток электричества, магнитное поле пропало, хрональное пространство вернулось к исходному состоянию возвращая фантомы к единственным действительным оригиналам, то есть к нам с Вами. Это свойственно только "Параллельной хрономалии Кржека" и является в данном случае "аномалией аномалии" или парадоксальной аномалией, или... впрочем, можно придумать огромное количество названий этому явлению, но у нас сейчас нет времени! Мы теперь, дорогой пан Йозеф, проведем ещё один эксперимент. В отличие от первого, который я уже проводил и без Вас, этот эксперимент я провожу впервые, так как сейчас мне необходим напарник.
  Профессор сосредоточенно хмурит брови и стучит по кнопкам "Гранвилля". Полоса бумаги из печатной машины проходит между двух широких барабанов и телеграфный аппарат начинает щелкать. Закончив печатать, профессор снова передвигает включатель. В этот раз аппарат гудит значительно громче.
  Сначала ничего не происходит, но затем, черный блестящий цилиндр легко отрывается от подставки, приподнимается над столом и начинает медленно поворачиваться над массивной полированной крышкой стола. У пана Йозефа возникает неприятное чувство, что комната вокруг него поворачивается, а он легко парит над полом, медленно поднимаясь выше и выше, и почему-то видит свою спину! В то же самое время он сознаёт, что крепко стоит на полу и кроме блестящего черного цилиндра и профессора ничего не видит. Профессор, внимательно наблюдающий за паном Йозефом, удовлетворенно потирает руки и наконец, радостно хлопнув в ладоши, восклицает - Браво! Пан Йозеф непонимающе смотрит на профессора, и замечает, что смотрит пан Вацлав не на самого пана Йозефа, а куда - то ему за спину. Он поворачивается, и встречается взглядом с самим собой, горизонтально висящем в воздухе на уровне своего роста. Два пана Йозефа изумленно смотрят друг на друга и не выдержав хором произносят - Этого не может быть! Профессор Кржек, продолжая улыбаться, сверяется со своими записями, отстукивает на "Гранвилле" несколько строк и не всякий случай подключает ещё один комплект батарей.
  Громкость гудения непрерывно нарастает. Висящий в воздухе пан Йозеф неожиданным образом видоизменяется, он теряет цвета, становится зеркальным, а потом пропадает, оставив за собой лишь громоподобную басовую ноту. В то же самое время оставшийся пан Йозеф разводит широко руки в стороны, будто летит и начинает сильно размахивать ими. Он размахивает ими всё быстрее и быстрее, создавая ветер, который треплет его волосы, и вдруг, вскрикнув фальцетом, закрывает руками голову и падает на пол. Его тело дергается, словно его молотит огромный цеп, пока пан Кржек пытается выключить аппарат, быстро стуча по кнопкам печатной машины. Телеграфный аппарат стрекочет, с огромной скоростью выпуская не меньше ярда узкой полоски бумаги. Наконец, махнув рукой, профессор лихорадочно закручивает несколько краников и отключает устройство, дернув главный рубильник. Пан Штыц лежит на полу, в позе цыпленка-табака, правая нога у него вывернута, а левая рука прижата к лицу, будто её придавило чем-то тяжелым. Хуже всего, что теперь и он на глазах профессора начинает теряя цвета приобретать зеркальный вид.
  - Пани Агнешка! - срывающимся голосом взволнованно кричит профессор бросаясь к двери библиотеки. Он распахивает дверь и выскочив в коридор кричит - Аби, скорее воды!
  В коридоре уже слышен быстрый топот и профессор вместе с пани Агнешкой бегом возвращаются в библиотеку.
  На полу, в той же позе лежит абсолютно голый пан Йозеф. Он не шевелится и похоже не дышит. Пан Кржек всплескивает руками, опускается на колени, и довольно нерешительно приложив ухо к груди, пытается услышать биение сердца, потом приподнимает веко и смотрит зрачок.
  Пани Агнешка в это время внимательно и довольно бесцеремонно разглядывает нагого пана Штыца и почему-то фыркает. Пан профессор удивленно поднимает глаза на неё и пытаясь быть строгим говорит, - Аби, довольно неприлично так разглядывать мужчину, на котором к тому же нет одежды!
  Пани Агнешка снова фыркает и говорит, что сами-то мужчины не испытывают неудобств разглядывая "женщин, на которых нет одежды", а даже наоборот! Теперь фыркает пан профессор. Он пытается приподнять пана Штыца, но неподвижное тело оказывается тяжелым, словно мешок с дробью. Тогда он, ухватив его подмышки, тащит по полу к дивану. Пани Агнешка бросается ему помогать, но профессор строго пыхтит - Не смей! Тебе нельзя поднимать тяжести! Он с трудом укладывает безвольного литератора на диван, взяв графин, принесенный пани Агнешкой брызгает ему в лицо водой и щупает пульс. Глядя на часы и немного отдышавшись, он говорит -У-ф-ф, всё в порядке! Пульс учащен, но ровный и наполнение хорошее. Зрачки реагируют нормально. Боюсь, что на затылке небольшая шишка, но это нестрашно, пройдёт. Пани Агнешка влажной салфеткой обтирает лицо пану Йозефу, а профессор уже держит в руке маленький флакончик с нюхательной солью. Он несколько раз подносит его к носу пана Йозефа, пока, наконец, брови литератора не приподнимаются вверх, нос морщится и он звучно чихает.
  - Халат! - спохватывается профессор, - Принеси скорее халат!
  Укутанный в шелковый халат пана Кржека, литератор наконец открывает глаза.
  - Как вы нас напугали, пан Штыц! - восклицает профессор, - А как же вы себя чувствуете? Пан Штыц морщась, потирает затылок и его взгляд постепенно приобретают осмысленное выражение. Он осматривается вокруг и увидев кувшин с водой немедленно к нему тянется. Пани Агнешка предупредительно наливает воду в стакан и подаёт литератору.
  - Господи, - переводя дух, слабым голосом говорит он, - Это было самое ужасное чувство, какое я только испытывал! Моя душа, вы не поверите, моя душа была отделена от тела и не хотела возвращаться, Святая Катарина! Святой Вацлав! Сколько народу задавило! И всё из-за меня!
  - Почему вы так считаете? - тут же интересуется профессор.
  - Видите ли, когда я летел вниз, я задел шпиль, пробил крышу и с этого всё началось. В подземелье я провалился, уже увлекая за собой всю крышу здания!
  Пани Агнешка сурово качает головой и начинает обильно смачивать салфетку, чтобы приложить к голове бедного пана Штыца. Она полагает, что он не в себе и бредит, но профессор, в глазах которого уже вспыхнул огонёк любознательности ученого-исследователя, отводит в сторону её руку с салфеткой и проницательно глядя на пана Йозефа спрашивает - Вы узнали, что это был за шпиль? Так что - же всё-таки произошло?
  - После легкого ошеломления от того, что я увидел самого себя, стоящего перед Вами, пан Вацлав, у меня сильно закружилась голова и начало тошнить. Комната вокруг покачивалась, у меня заложило уши, и было ощущение, что я куда-то стремительно падаю. Желудок будто бы приподнялся и неприятно сокращался сам по себе. Когда мой двойник оглянулся и увидел меня, тошнота и чувство раздвоения на миг пропали, я ощутил себя одновременно находящимся в двух местах, это было настолько необычно, что я сказал - Этого не может быть! Потом наступило новое изменение - мир стал двухслойным, и я присутствовал в обоих его слоях. Появился и резко усилился ветер, также как и чувство, что я нахожусь одновременно в двух местах. Ещё находясь в Вашей библиотеке, я чувствовал, что на меня что-то непрерывно сыплется. Приходилось с себя это стряхивать руками, а из-за сильного воздушного потока, мелкая крошка и острые обломки причиняли ощутимую боль. Ощущение твердого пола от той моей части, что оставалась в библиотеке, стало отходить на задний план, как легкая головная боль перестаёт замечаться, если вам необходимо сконцентрироваться на чем-то другом, жизненно важном. Я был подвешен в потоке, чего-то мчащегося вокруг меня. Хотя вполне могло быть, что это я несся сквозь что-то с невероятной скоростью. По-прежнему приходилось защищать лицо от летящих навстречу пыли, обломков, каких-то длинных липких волокон. В один момент мне казалось, что я погрузился в воду, при этом меня сильно сдавило со всех сторон, затем снова оказался в воздухе, который теперь стал раскаленным как в жерле вулкана. Неожиданно я заметил возникший из пустоты и несущийся на меня шпиль, потом появилась часть красной черепичной крыши круглого здания. Я начал догадываться, что падаю с огромной высоты. Выворачивало желудок, я думал вот-вот стошнит. Потом был сильный шлепок чего-то теплого влажного по лбу, и невероятным усилием изогнувшись, я, избежав удара о деревянный шпиль, зацепил его ногой, рухнул на круглый черепичный купол, пробил его и начал падать вниз. Я ничего не сломал - ни руки, ни ноги, но чувствовал, как меня бьёт град из обломков черепицы, сзади слышался грохот, мимо летели пылающие куски дерева. Я пронесся мимо какой-то белой башенки, пронзил поверхность отделанную мозаикой, потом как масло проткнул несколько этажей, смутно различая силуэты падающих людей. Я летел с огромной скоростью и кричал от ужаса, потому, что люди на моих глазах вспыхивали и сгорали, рассыпаясь в прах. Было ощущение, что я и сам горю. Пыль и частицы, летящие мне в лицо, оказались человеческими телами, превратившимися в тлен, крошевом костей, волосами. Тёплая влага на моём лице оказалась ни чем иным как кровью, которая тут же высыхая, осыпалась как порошок. В этом кровавом тумане человеческого праха, щепок, глиняной черепичной пыли я рухнул в место, проявившееся словно даггеротип в моей памяти. Несмотря на слабый зеленоватый дрожащий свет, я запомнил стены низкого подземелья, теряющиеся в мутном пыльном сумраке. До самого занавеса мрака, вдоль стен, то ли на полках, то ли в нишах лежали книги. Их было много, ими было заполнено всё подземелье, они лежали на полу, и их засыпал пепел. В горячем воздухе висела смесь запахов паленой шерсти, горелого мяса, чего-то ещё невыносимо смрадного. Около меня со звуком лопнувшей тыквы ударилась о каменный пол чья-то голова, через мгновение обратившаяся в пыль. Я, был наполовину придавлен и засыпан, когда начали рушиться стены. Последнее, что я запомнил - огромные каменные глыбы, накренившиеся в мою сторону, за которыми зияла черная вселенская пустота. А потом... Знаете, иногда ночью проснувшись, вы ещё днём, считая себя здоровым, вдруг обнаруживаете, что у вас зверски болит зуб. А он, может быть, болел и днем, но за заботами вы этого не замечали. Ночью, когда все иные заботы пропали, осталась только незамеченная зубная боль, которая вырастает и начинает терзать и мучить. После этого ужаса, который целиком заполнял всё моё существо, и вдруг пропал, я почувствовал себя выпотрошенным. Это была та пустота, в которой осталось лишь одно ощущение. Я обнаружил, что у меня чертовски болит голова. Видимо, я сильно ударился, когда падал. Потом лицу стало свежо и прохладно. Это пани Агнешка обтирала моё лицо влажной салфеткой. Ощущение раздвоения пропало, я лежал на диване, болел затылок, Вы, пан профессор и Вы, пани Агнешка, стояли рядом. Ни подземного помещения с книгами и мертвыми телами, ни тяжести от страшного мусора, засыпающего меня, ни обрушивающихся стен...
  - Наши лептонные двойники тем и хороши, пан Йозеф, что создавая полное ощущение присутствия, за счет неразрывного энергетического контакта с психо-эмоциональной составляющей биологического оригинала, они гарантируют абсолютную безопасность нашего участия в подобных фантомных перемещениях в потоке частиц времени! - с необыкновенным энтузиазмом восклицает профессор Кржек. Он тут же спохватывается и продолжает c некоторым смущением - Я конечно должен был Вас предупредить, дорогой пан Штыц, но Вы видите, что моё нетерпение было оправдано, хотя Вы поплатились за это шишкой!
  - Пожалуй, пан профессор, а что это за ужасное место, куда Вы меня отправили? Или, наверное, правильнее сказать - время? Не стал ли я свидетелем гибели печально знаменитых Геркуланума или Помпеи? И почему я в вашем халате? Пресвятая дева Мария! Последние слова были произнесены в полном изумлении паном Штыцем после того, как он глянув под халат не увидел там ничего кроме собственно самого себя.
  - Это не Помпеи. Мне пока удалось точно рассчитать в абсолютном времени координаты шестого измерения только одного временного среза, соответствующего топографическим координатам и относительному историческому периоду, но об этом, пан Йозеф, мы поговорим в следующий раз - уклончиво отвечает пан Кржек. Ваш костюм сильно пострадал. Возмущение, вызванное магнитными линиями в хрональном веществе видимо препятствует переносу веществ разной плотности. Сейчас Вам надо отдохнуть и прийти в себя. Впредь, я обещаю подобных опытов без детальных инструкций не проводить. А сейчас Вы пока переоденетесь в мой костюм, чтобы добраться до дома.
  Профессор посылает пани Агнешку за экипажем, чтобы отправить пана Штыца домой. Он по прежнему немного смущен, пытается это скрыть, но по тому, как он старается засунуть себе в карман стакан, который ему отдает пан Йозеф, вернувшаяся и слегка запыхавшаяся пани Агнешка, понимает, что ему сильно не по себе. Она незаметно забирает стакан из рук профессора.
  Вечером, того же дня, профессор Кржек с большим перекидным блокнотом в левой руке и бокалом вина в правой прохаживается по библиотеке. Путешествие вдоль полок с книгами занимает видимо уже изрядное время, потому, что в пузатой бутылке, стоящей на столе рядом с деревянной панелью, аппаратами на ней и черным цилиндром, вина осталось не больше, чем на два пальца, а походка профессора из энергичной и целеустремленной постепенно превратилась в медленную прогулочную с продолжительными остановками, во время которых профессор покачивается с пяток на носки и прищурившись рассеянно переводит взгляд с одного корешка книги на другой. Завершив очередной раут, он оказывается у стола и вылив из бутылки остатки вина в бокал, опускается в кресло. С бокалом в руке он задумчиво смотрит на стол. Там, на белой салфетке находится маленький предмет, занимающий мысли и притягивающий взгляд пана Кржека. Этот предмет не укладывается в рамки строгой теории пана профессора, построенной на незыблемом фундаменте теории господина Вейника. Этот предмет не находит объяснения, потому, что его не должно быть в библиотеке. Его вообще не должно быть в этом мире. Это продолговатая косточка, найденная им на полу возле дивана, после того как пан Штыц был отправлен домой.
  *************************************************************************
  Веселые солнечные зайчики прыгают по хрустальному бокалу "Блудного сына в таверне"* и норовят перескочить в полумрак покоя "Данаи"*. Профессор, с чашкой горячего какао и неизменным блокнотом завтракает в гостиной. На подставке яйцо всмятку, а на блюде любимые им булочки со свежей рубленой колбасой, рядом стоит сливочник. Легкий утренний ветерок, играя невесомой занавесью распугивает солнечных зайчиков. По склону Петршина уже взбираются тени, по небу пробегают низкие облака, и день только начавшись, опять начинает хмуриться. Профессор, глянув в окно, укоризненно качает головой, - Ну и погода этим летом! Только что был посыльный от пана Штыца. По переданной им наспех написанной записке было заметно, что пан Штыц очень взволнован, и собирается показать пану профессору нечто необычное. У пана профессора есть подозрение на этот счет, наверное поэтому, на чайном столике с курительными принадлежностями, стоящем между двумя креслами, сегодня с утра лежит толстенный том. В сопровождении пани Агнешки появляется пан Штыц. В это время на блюде осталась уже последняя булочка. Пан профессор улыбается глазами пани Агнешке и делает знак, показывая на блюдо с булочкой. Затем он собственноручно наливает пану Йозефу какао.
  - Как Ваша голова, дорогой пан Йозеф? - сочувственно осведомляется он, и не дожидаясь ответа тут же нетерпеливо спрашивает - Что-то случилось?
  - Да, пан профессор! У меня вчера, когда я оказался дома, было ощущение что я весь в пыли... Этой знаете, жирноватой ужасной пыли, какая бывает в древних гробницах, где все тела уже рассыпались в прах! Я решил помыться. Когда я начал тереться мочалкой сильно защипало на левой лодыжке. Я смыл пену и хотел посмотреть, что там такое. Большая ссадина, пан профессор! Так как я не мог рассмотреть её вблизи, то был вынужден попросить хм... пани Марженку, она очень кстати зашла вечером потому, что оставила у меня свой веер... Профессор, не замечая неловкости в голосе пана Штыца, нетерпеливо восклицает - Ну так что же? Пан Йозеф достает из кармана летнего светло-серого сюртука футляр от сигары, и открыв его вытряхивает острую щепку. Пан Кржек двумя пальцами берет щепку и подносит близко к глазам.
  - Пани Марженка вытащила эту занозу и смазала мне лодыжку йодом. Дело в том, пан профессор, что у меня вчера с утра не было этой ссадины! И я не мог посадить такую большую занозу и не заметить этого!
  - У Вас не было этой ссадины до нашего опыта, пан Йозеф. Профессор Кржек, встает и приглашает пана Йозефа подойти к столику между двух кресел. Также молча, он подает ему что-то завернутое в салфетку. Удивленный пан Йозеф обнаруживает продолговатую косточку и озадаченно смотрит на профессора. Тот открывает заложенную страницу толстого тома на столике и говорит, - Это фаланга левого среднего пальца человека, пан Йозеф. Я нашел её вчера вечером, после того как Вы уехали домой. Я думаю, эта косточка выпала у вас из волос, где она застряла, когда вы перемещались в хрональном веществе. Обнаружился невероятный, необъяснимый эффект, пан Штыц! Ваш лептонный двойник оказался в состоянии переносить материю! По определению господина Вейника, время материально, но я пока никак не могу объяснить эффекта его переноса энергетическим фантомом, принимая во внимание факт исчезновения самого двойника! Попробуйте припомнить, какой ногой вы ударились о деревянный шпиль. И, кстати, Вам не показался знакомым тот шпиль? Пан Штыц хмурит лоб, но отвечает довольно быстро, - Да, да это строение странным образом мне что-то напомнило, а ударился я левой ногой, пан профессор! Да, да именно этим местом и от этого удара шпиль разлетелся! Значит...
  - Да, пан Йозеф, это заноза от того самого шпиля!
  - Так вот оно что! - восклицает пан Штыц. Он задумывается, а потом произносит - Теперь мне становится понятно, что Марж имела ввиду!
  - А что такое?
  - Видите ли пан профессор, я вчера, несмотря на моё состояние, был подвергнут суровому допросу. Пани Марженка очень хотела узнать, что я вчера делал, после того как она поехала домой, а я отправился к Вам.
  - А Вы были где-то ещё, после того, как Вас привезли домой?
  - Ну что Вы! Ведь я был в Вашем костюме, а рукава пиджака и брюки оказались мне немного коротки! Правда, я ей не рассказывал о нашем опыте, а сказал, что помогал Вам разбирать старые рукописи на чердаке, упал и испортил свой костюм. Она при этом спросила, не помогала ли мне разбирать рукописи пани Агнешка и не перекрасила ли она волосы в рыжий цвет. Примечательно, что как только я сказал, что пани Агнешки не было, она очень подозрительно на меня посмотрела, но больше ничего не спрашивала, а только протянула мне длинный волос, который она обнаружила на пуговичной петельке рубашки, в которой я вчера от Вас уехал.
  Профессор неопределенно хмыкает, а пан Йозеф заговорщицки подмигивает, но тут же забывает об этом. Он внимательно разглядывает иллюстрацию в анатомическом атласе, раскрытом на заложенной паном профессором странице. Он вертит косточку, прикладывает её по очереди то к своей руке, то к изображенной кисти руки в атласе, досадливо крякает и поднимает брови.
  - Тут что-то странное, пан профессор, - произносит он. - Насколько я понимаю описание в книге, это средняя фаланга не среднего пальца, а мизинца. Правда, судя по размерам, наша косточка принадлежит настоящему великану, если только мы не ошибаемся.
  Пан Кржек вздрагивает, думая о чем-то другом, достаёт штангенциркуль и измеряет косточку. Потом он сосредоточенно смотрит в атлас, производит замер ещё раз, и недоверчиво глядя на получившийся результат, удивленно свистит. Размеры косточки превышают приведенные в описании почти в два раза.
  
  Глава 1.3. Три письма
  1
  Письмо из Австрии.
  Дорогой Вацлав!
  Я очень рад, что тебя заинтересовали мои работы, более того, на недавнем собрании нашего Общества* обсуждая проблемы психических отклонений, мы обратили внимание на некоторые закономерности, которые тебя, думаю, заинтересуют. Моя "Интерпретация сновидений" пользуется успехом, практика выросла почти в три раза, и у меня появилась прекрасная возможность сбора материала. Должен признаться, что есть прелюбопытные случаи, которые успешно укладываются в идею хроно-антропоморфных патологий. Карл* чрезвычайно категоричен и резок в отношении моих исследований. Боюсь, что он крайне предвзято относится ко мне лично, тем более, что он склонен смешивать науку и личную жизнь. Показателем того могут служить мои отношения с Минной*, что конечно его ни в коей мере не касается. Но это так, между прочим. Морфологические изменения психологии сознания под влиянием мощных хрономалий, о чем ты пишешь - область неизученная, мы даже не представляем насколько далёкие горизонты могут раскрыться перед нами. Примерами таких изменений, а мне пришлось провести детальные исследования с помощью моих друзей, могут служить открытия, отвергающие логический и постепенный подход к их совершению. Существуют предметы, находящиеся за гранью практической логики, я говорю о том, что сам герр Клейн, будучи топологом, не в состоянии изложить всю цепь логических умозаключений, которые привели его к обоснованию существования односторонней поверхности, известной как "Бутылка Клейна". Если модель герра Мёбиуса при её осмыслении показывает всю мощь его математического аппарата и способность к абстрагированию, то модель герра Клейна скорее указывает на аномальность способа мышления. Зная мой характер, ты не поверишь, но в разговоре я был достаточно сдержан и осторожен, чтобы ему этого не сказать! Серия твоих, дорогой Вацлав, сновидений, столь детально и красочно описанная в письме, имеет, я бы сказал, морфологическую природу, заметно и непредсказуемо проявляющуюся при высвобождении подсознательных предпочтений. Исходя из твоей психологической конституции, хочу предупредить о необходимости соблюдения крайних и чрезвычайных предосторожностей при проведении опытов с психоделическими* препаратами. Анализируя описанные формы, замечу, что твой мозг, оперирует базовыми образами физических трубчатых полостей и производит в результате воздействия на него генерируемыми твоим аппаратом полями морфологические изменения. Один из моих сподвижников любит повторять, что всё вокруг, одушевленное и неодушевленное создано из трубок. Он безусловно прав. У меня вызывают сомнения, высказанные тобой предположения о возможной связи воссозданных мозгом образов с формой хрономальных магнитных полей. Твои образы - это результаты подсознательного высвобождения скрытых сексуальных предпочтений, являющихся возбудителем любой активности. Подавление этих предпочтений, вызванное искусственными ограничениями, такими как нормы морального права, этические границы в поведении, физические и физиологические препятствия для их реализации приводит к неосознанному поиску иных путей для выхода сексуальной активности в модифицированном, применительно к окружающему миру, виде. Великие поэты, музыканты, изобретатели, воины, писатели, скульпторы - это люди в большинстве своём находящиеся в состоянии невозможности натуральной реализации в полной мере своих сексуальных желаний. И реализующие их в ином, превращенном виде. Действительно, красочные, потрясающие глубиной и силой чувства описания любовного томления, красоты женщины, мазохистического самопожертвования ради предмета страсти, есть ни что иное, как поиск возможности испытать оргазм в ином, доступном им виде! Подтверждением этому служит яркий пример нашего великого современника - Наполеона Буанопарте. Свои военные победы он одержал в периоды вынужденного воздержания, а вот будучи сексуально удовлетворенным, буквально терял свой талант полководца. Ещё более показательно поведение железного канцлера*. У вас, в Праге, в определённых кругах о нём ходят легенды. Но в данном случае мы имеем противоположный эффект - отсутствие необходимости использования политического таланта высвобождает его колоссальные сексуальные возможности напрямую. Вывод парадоксален - мужчина становится создателем и творцом, когда угнетает свою мужественность, а когда идет на поводу своих страстей он превращается в примитивного самца-примата! Что же имела в виду мать-природа, открывая такой противоречивый путь развития сознания? Предполагаю твои возражения, дорогой Вацлав, и поэтому завершаю монолог предложением вступить в наше общество - это взаимно обогатит нас и науку. Присланный "Дом Периньон" пришелся как нельзя кстати. Чудесное вино, дорогой друг! Не зная твоих пристрастий, я послал тебе на пробу пару бутылок "Камю", который рекомендую при решении особо сложных научных задач - превосходный стимулятор умственной деятельности, если не переусердствовать!
  С искренним уважением и сердечной привязанностью, твой
  Шломо.
  - Пани Агнешка! - кричит профессор Кржек откладывая письмо в сторону.
  - Абигейл, не приносил ли с письмом посыльный ещё что-нибудь?
  - Да, разумеется, пан профессор, две кайзеровские бутылки, очень хорошо упакованные в футляры из светлого дерева, я уже достала, почистила и хотела спросить, куда их поставить? - отвечает впорхнувшая в библиотеку и слегка порозовевшая от быстрой ходьбы пани Агнешка.
  - Они скорее кардиналистские, нежели кайзеровские. Поставь одну в гостиную, вторую в кабинет. Зачем ты их чистила?
  - Ох и пыльные же они были, пан Вацлав! На одной из них даже присохла такая ужасная паутина!
  - Но это же благородная пыль веков, дорогуша...
  - Как скажите, пан Вацлав, но грязным бутылкам не место в доме и уж конечно им нельзя стоять в таком виде на глазах приличных людей!
  Пан профессор рассеянно кивает головой. Он уже вскрыл костяным ножичком для бумаг следующий конверт и читает письмо на бланке Чешского Сберегательного Банка.
  Письмо от Чешского Сберегательного Банка.
  - Настоящим глубокоуважаемый пан Кржек Венцеслав уведомляется о результатах фискальной проверки департаментом кредитного финансирования состояния по займам глубокоуважаемого пана Кржека Венцеслава. В полном соответствие с обязательством, подписанным паном Кржеком Венцеславом, выражающим его личное согласие на погашение регулярных выплат по кредиту из доходов от паевого участия в компании "Амазониа Кевейрос" в любом виде, доводим до сведения, что Банком погашены векселя "Амазониа Кевейрос" на общую сумму 190 тысяч крон. С огромным сожалением департамент кредитного финансирования вынужден известить о вынужденном прекращении кредитной линии в связи с наступлением условий 12/2,12/3,12/11 соглашения о товарном кредитовании, до погашения глубокоуважаемым паном Кржеком Венцеславом денежных обязательств, возникших после погашения векселей, по возмещению страховых сумм на депозите Чешского Сберегательного Банка.
  С величайшим почтением,
  глава департамента фискальной проверки
  Томаш Знуда.
  
   Глубокоуважаемый пан Кржек Венцеслав поправляет внезапно вспотевшие очки и бормочет,- Вот оно, началось! Проклятый Кевейрос и его проклятая Амазонка! Как некстати, что именно сейчас, когда прошел только первый опыт, а нужна серия хотя бы из десяти! - он набирает в грудь воздуха и надув щеки медленно его выпускает.
  - Ф-фу, какая досада! Я думаю, мне хватило бы года, что бы поправить положение... А если бы опыты прошли удачно - хватило бы и полугода! Что же делать сейчас? Хотя я уже обдумывал самые неприятные варианты, но всё же оказался не готов, когда настал один из них. Я знаю, что надо делать, но право же, как это всё некстати!
  Пан профессор досадливо морщится, бросает письмо Чешского Сберегательного Банка на стол и принимается за последнее из писем, пришедших утром. Это совсем короткая записка, написанная экономным почерком пана Штыца на хорошей, плотной бумаге.
  Письмо от Йозефа Штыца.
  - Дорогой пан профессор! Пани Марженка сочла для нас совершенно необходимой поездку в Кордобу и дальше - куда-нибудь в тихое местечко на побережье. Она полагает, что Средиземноморье благоприятно повлияет на мои лёгкие, и я перестану, наконец, кашлять по-утрам. Пан Томашевский сказал, что мне категорически надо прекратить курить трубку, так как "она сушит", что это значит, я не понимаю. Пани Марженке наоборот нравится, когда я курю трубку, потому, что так, я похож на её отца, которого она боготворит. Одним словом, пан Вацлав, находясь в Испании, я должен курить трубку, перестать кашлять и составить счастье пани Марженки. Думаю, мы вернёмся в Прагу в сентябре, и я снова буду иметь удовольствие слушать Ваши увлекательнейшие лекции о путешествиях во времени и участвовать в невероятных опытах.
  Желающий быть Вам всегда полезным Йозеф Штыц.
  - Miscere utile dulci*, - бормочет пан Кржек, - Пан Штыц попал в серьезный оборот и пока об этом не подозревает, - вздыхает он и достает из ящика бумагу с оттиснутым знаком и инициалами. Поразмыслив, он берет письма и направляется в кабинет.
  Письмо Ежи Франтику. Винограды, Кубеликова улица, адвокатская контора "Франтик и К№".
  Привет Ежи.
  Я перевел на твой счет тысячу пятьсот крон - это аванс под твой гонорар за работу, которую предстоит сделать. Мои вложения в Бразильскую кампанию сгорели, грандиозная афера всё-таки провалилась. Хорошо, что в последнее время дела помешали тебе приобрести акции "Амазония Кевейрос". Я получил письмо Чешского Банка, из которого становится ясно, что весь страховой депозит уже потрачен на покрытие кредитной задолженности за последние три месяца. Это значит, что предприятие перестало приносить доход уже три месяца назад. Последнее время я не имел из Бразилии никаких вестей и подозреваю, что бестия Хорхе Кевейрос выдав векселя Банку на три месяца, попросту смылся, бросив все дела. Мои же опыты продолжаются, и мне необходима, по крайней мере, ещё неделя сроку и капитал в двадцать тысяч крон, в том числе на изготовление новой катушки большой мощности. Срочно продай гостевой дом в поместье на Капланке и из вырученных средств погаси долг перед Чешским Сберегательным Банком, иначе они не дадут мне закончить работу. Из этих же средств закажи в Кронахе* на фирме "Курцвагель и сын" катушку Румкорфа по чертежам, прилагаемым к письму. Обрати внимание, что для обмотки используется лакированная медная трубка, это очень важно! Заказчиком укажи себя, цель - частное литейное производство в Китае. Всё нужно сделать очень быстро, в течение двух недель. Я тебе всегда говорил, что Абигейл мне как дочь, я очень рад, что благодаря ей, мой дом получил тепло, уют и порядок, который удивительным образом не мешает работе. Её содержание я продлеваю на десять лет, в надежде, что уже за ближайший год мои дела образуются. Ежи, меня не будет в Праге около десяти дней, на это время вся моя корреспонденция будет переправляться тебе. Я тебе доверяю и полностью полагаюсь на твое благоразумие, поэтому срочные дела, не требующие моего личного участия придется решать тебе, в остальных ты остаёшься моим поверенным, бумагу о чем с моей подписью и печатью я тебе оставляю. Между прочим, на днях мне стало известно, что человек по имени Романек умер в тюрьме. Я почему-то думаю, что это правда. Как получишь письмо, пришли ко мне того паренька, Марека, который помогал собирать установку, мне будет снова нужна его помощь. С письмом я передаю бутылку "Камю", выпей за мой успех. Пока, и до скорой встречи.
  Вацек.
  Письмо Йозефу Штыцу.
  Дорогой пан Йозеф! Искренне надеюсь, что благотворное влияние Средиземноморского воздуха позволило Вам выполнить все намеченные задачи, о которых Вы говорили. Ещё более надеюсь на то, что пани Марженка была Вами довольна, ибо если Вы перестали кашлять и в то же время курили трубку, воплощая собой образ её отца, то несомненно, она была счастлива, хотя, зная женщин мне очень трудно предположить, что понятие "счастье" этим для неё и ограничилось. После того, как Вы получите это письмо, я бы хотел, чтобы Вы незамедлительно связались со мной, так как Вы мне очень нужны. Если меня на месте не окажется, пани Агнешка передаст Вам ещё один конверт, где будет сказано, какая помощь от Вас мне понадобится в ближайшее время.
  С дружескими пожеланиями Вацлав Кржек.
   Третье письмо занимает больше времени. Профессор Кржек надолго задумывается над пером и наконец, когда письмо готово, он запечатывает его сургучом, на котором оттискивает свою печать.
  Воспользовавшись на этот раз звонком, чтобы позвать пани Агнешку, он наливает из черной пузатой бутылки прозрачную темно-коричневую жидкость и посмотрев на свет, осторожно нюхает и делает глоток.
  - Абигейл, ты возьмешь экипаж и поедешь на Винограды, к пану Ежи. Передай ему письмо и одну и из тех бутылок, которые ты так славно вычистила. Возьми ту, которая в гостиной. Затем, ты поедешь в Смихов на Томашкову улицу и оставишь у привратника, в доме, где живет пан Штыц вот это письмо. Пан Штыц снимает второй этаж в трехэтажном особняке, как раз на углу Душковой улицы. Ступай и будь осторожна! - Пан Кржек ласково смотрит в её внимательные черные глаза и целует в лоб.
  Пани Агнешка сделав балетный реверанс лучезарно улыбается, и забрав письма покидает кабинет. Тем временем профессор Кржек, делает ещё один глоток и покачав головой, изображает на лице неопределенность. Потом он потирает руки и выходит из кабинета. Он спускается на первый этаж, провожает пани Агнешку и запирает на дополнительный засов входную дверь. Снова поднявшись в кабинет, он плотно прикрывает дверь, садится за стол и что-то делает левой рукой под толстой столешницей. После громкого деревянного щелчка половина книжного шкафа поворачивается, открывая проход, где заметна крутая, уходящая вниз лестница.
  Обширное помещение под домом, освещенное электрическими лампами накаливания, обшито прочными панелями из белой акации. Отгороженная часть, представляет собой хорошо изолированный отсек, где на отдельном фундаменте установлена электрическая машина, отдаленно напоминающая машину господина Лейбница. Это действительно машина производящая электричество, но она - собственное изобретение профессора Кржека, значительно отличающееся от машины Лейбница. Она соединена толстыми проводами с квадратными фарфоровыми сосудами, в которых в раствор серной кислоты помещены толстые свинцовые электроды. Огромный выключатель с изолированной каучуком рукоятью находится в положении выключено. Массивный лабораторный стол в центре покрыт прорезиненной тканью, кроме того, профессор, опасаясь пробоя высокого напряжения, под ножки стола изготовил и поместил толстые каучуковые прокладки. Осмотревшись, он направляется в дальний конец подвала к двери в стене. Дверь в этом месте врезана недавно и немного отличается более светлым тоном. Он вставляет в скважину английского замка ключ и открывает дверь. За ней тоже помещение, только меньшего размера. Половина его занята стеллажами, а напротив двери - ниша с небольшим грузовым подъемником, приводимым в движение барабаном с рукояткой. На полу, возле подъемника неубранные остатки разобранной кирпичной кладки от котла водяного отопления. Всё внимательно осмотрев, пан Кржек закрывает на ключ дверь и поднимается из подземного помещения к себе в кабинет. Вернувшаяся поздно вечером пани Агнешка застает профессора занятым чертежами и схемами. На вопрос, не желает ли пан профессор поужинать, он рассеянно отвечает, - Да, да, рассчитанной мощности должно хватить, но меня беспокоит... - правда тут же спохватывается и говорит, что ужин был бы весьма кстати. Старательная пани Агнешка передаёт, что Ежи обещал сделать всё в точности как указано, а Марек придёт завтра утром. Письмо для пана Штыца так же доставлено, и будет ему вручено сразу по прибытии из Испании.
  **********************************************************************
   Утром следующего дня на первом этаже дома пана Кржека, долговязый паренёк с видимым удовольствием, обжигаясь, прихлёбывает горячий кофе из простой чашки и заедает свежим печеньем. На часах четверть девятого утра, но он уже не меньше получаса сидит на кухне и пьёт кофе, а пани Агнешка подкладывает на блюдо свежее печенье. Около половины девятого на кухне раздается звонок. Пани Агнешка подхватывает поднос с чашкой какао, нарезанные дольками ржаными кнедликами с домашним повидлом и сыром. Паренек вопросительно смотрит на неё, но она строго указывает рукой на блюдо, чашку недопитого кофе и исчезает.
  Вечером, того же дня, уставший, но ставший богаче на целых шесть крон Марек Гавелка возвращается домой, опасливо и подозрительно поглядывая по сторонам. Одна крона, из шести полученных, выдана ему за молчание, и он, хотя и считает себя человеком превосходно умеющим хранить тайны, всё же опасается, как бы не сболтнуть чего этакого... Впрочем Индржисска, по которой он быстро шагает, сейчас почти безлюдна и он решает, что опасаться нечего. Про себя он удивляется, что оказался на Индржисской потому, что с Целетной, пройдя под аркой Пороховой башни, он вроде бы свернул на Хибернску, и полагал уже скоро оказаться дома, но вспомнив, что неожиданно выросший слева костел святого Индржиха Конхутского, вызвал у него недоумение, сообразил, что вместо Хибернской свернул на Сеноважну, а пара кружек черного пива, перед этим выпитых "U Jelenu" на Карловой улочке, сыграли с ним штуку. Раздумывая о странностях, случающихся в жизни, Марек тем не менее шагает вперед и останавливается у самого Вацлавака. Здесь он решает, что идти дальше надо будет по Виноградской, но на повороте с Индржисской его деловые размышления о том, как лучше использовать шесть крон, неожиданно прерываются сильным резким ударом в голову, прямо рядом с левым ухом. Марека отбрасывает в сторону, а в мчащейся мимо карете этого никто не замечает.
  
  Глава 1.4. 1884 год.
  1
   В подвале, обшитом светлыми панелями из акации, профессор Кржек заканчивает подключение хроногенератора к батареям. Это новый, очень мощный генератор, недавно испытанный с паном Штыцем. Профессор досадливо крякает и смущенно теребит себя за кончик носа. Несмотря на то, что сборка генератора проводилась по чертежам Альберта Вейника, после проведенного опыта пан Вацлав обнаружил допущенную им ошибку, за которую пришлось заплатить пану Штыцу. Собственно, это была не ошибка, а случайно сделанное гениальное открытие. Импульс, подаваемый на катушку, создавал магнитное поле, которое в свою очередь возбуждало электрическую энергию во вторичной катушке трансформатора Теслы. Это приводило к возникновению нового импульса, создающего магнитное поле, возбуждающего электрическую энергию, создающую магнитное поле, которое... Каждый последующий импульс был значительно сильнее предыдущего. Теоретически, эта замкнутая лавинная реакция, должна была быстро привести к перегреву проводов от возросшего тока и неминуемому разрушению установки, поэтому, даже поняв, что всё идет не так, пан Вацлав не смог остановить работу генератора, просто отпечатав команду на печатной машине для выполнения её телеграфным аппаратом, замыкающим контакты в определенной последовательности. Ему пришлось просто разорвать контакт между катушкой повышающего трансформатора и обмоткой главной катушки и перекрыть подачу свежего электролита в батареи. Подобный процесс был знаком профессору Кржеку. У математиков он носит название рекурсивной* функции, то есть функции запускающей и реализующей саму себя. Теоретически, этот бесконечный процесс ограничен лишь собственной возрастающей энтропией ведущей к саморазрушению. Пальцы профессора потемнели от зачистки медных проводов. Переносить из маленькой кабины ручного подъемника разобранный на части генератор ему пришлось самому, потому, что Марек, находился вверху, в кабинете. В библиотеке он разобрал генератор, следуя инструкциям профессора. Потом он очень осторожно носил большие вакуумные колбы с тонюсенькими проволочками внутри, в кабинет опускал части на подъемнике вниз, в подвал, где перед этим всё вычистил от мусора и обломков кирпичей старой печи и котла водяного отопления. Затем с огромным трудом им двоим пришлось переносить главную панель, на которой был собран весь генератор. В первом часу ночи профессор поднимается к себе в кабинет, закрывает потайную дверь шкафа и отправляется в туалетную комнату, где приготовлено несколько больших кувшинов с нагретой водой и долго, тщательно умывается. Приятно пахнущий мылом он стараясь не шуметь пробирается на кухню. Там он неожиданно сталкивается с пани Агнешкой, которая полувопросительно полу-подозрительно смотрит на пана профессора. - А, ты не спишь! - всплёскивает руками и с преувеличенным энтузиазмом восклицает он, и тут же идет в атаку - А почему же ты не спишь?! Уже час ночи, тебе же давно надо отдыхать! Как же ты себя чувствуешь? Как же твоя рука? Пани Агнешка, ни слова не говоря вздыхает, достает из буфета и ставит на стол плоское деревянное блюдо, на котором красуется замечательный по величине кусок тлаченки и булочка.
  - Спасибо, моя золотая, - умиляется пан профессор, целует её в лоб, берет блюдо и величественно удаляется. В дверях он оборачивается, и пытаясь выглядеть строго, говорит, - Аби, сейчас же иди пожалуйста спать! У себя в кабинете, несмотря на рекомендованную диету, с наслаждением выпивает рюмку коньяку и немедленно принимается за тлаченку с булкой. Всё что нужно было сделать сегодня - сделано. Теперь, вся надежда на удачу и на Ежи Франтика. Вацлав Кржек опускается в большое уютное кресло и пока его челюсти расправляются с любимым блюдом, мысли улетают на шесть лет назад. Тысяча восемьсот восемьдесят четвертый год принес много нового. Благодаря работам талантливого американца* пану Кржеку удалось далеко продвинуться в разработке своей собственной теории. Первый же неуклюжий опыт, так он сам оценивал эту работу, дал сногсшибательный результат. Так как в основе эксперимента лежали идеи пересекающихся электромагнитных полей, он пробовал их создавать электромагнитными катушками - соленоидами собственной конструкции, в то же самое время постоянно и внимательно наблюдая за работами своего бывшего университетского сокурсника, работающего теперь в Северо-Американских штатах. В какой-то момент, несмотря на недоверие Эдисона к Тесла, пан Вацлав вдруг почувствовал, что работы сербского ученого, его бывшего сокурсника, могут помочь в исследованиях, благодаря очень оригинальным и смелым выводам о природе магнетизма и его влиянии на пространство. Используя трансформатор, изобретенный Никола Тесла и соленоид собственной конструкции, ему удалось получить направленное магнитное поле большой мощности, правда, на очень короткое время. Но и этот, почти случайный, выстрел в неизвестность принес неожиданный, невероятный и роскошный результат. Он подтвердил сразу три положения "Теории Кржека": первое - хрональное пространство существует повсюду, второе - время имеет вещественную природу и третье - хрономный перенос вещества, находящегося в абсолютном времени возможен. Это был революционный прорыв, который профессор Кржек совершил не только теоретически, но и получив вещественный результат, в виде легкой полированной капсулы из прозрачного материала, содержащей туго скрученный рулон с напечатанным на нём английским текстом. Капсула очутилась на рабочем столе лаборатории, после того, как батареи, питающие построенный профессором на основе трансформатора Теслы генератор, подключенный к соленоиду, разрядились, не успев создать поле рассчитанной напряженности. При подаче питания от батарей на трансформатор, в области центрального отверстия соленоида появилась зеркальная капля, но две дюжины электрохимических элементов Вольта оказались не в состоянии выдержать нагрузку даже в течении пары секунд. Батареи закипели и лопнули, выпустив лужи ядовито дымящегося электролита на пол, трансформатор замолчал, а на стол, звонко цокнув, упала эта самая капсула. Нужно ли говорить, что в тот же миг профессор жадно схватил незнакомый предмет, и принялся вертеть его то так, то сяк, пытаясь извлечь из него хорошо видимый свиток! После недолгих усилий капсула поддалась, плотный рулон был освобожден и развернут. Профессор Вацлав Кржек оказался обладателем бесценного документа - послания из будущего от профессора Альберта Вейника. Капсула была послана в тысяча девятьсот восьмидесятом году, то есть почти через сто лет от настоящего момента. Послание, написанное на английском языке, формулировало основную техническую проблему, которая состояла в невозможности создания постоянного направленного магнитного поля большой мощности, но оно же предлагало и решение в виде описания генератора, формирующего ударный импульс колоссальной энергии. Созданный импульс многократно усиливался и передаваемый на соленоид он вызывал возмущение магнитного поля такой силы, что профессор, отложив в сторону карандаш, довольно долго недоверчиво смотрел на получившийся результат. Прелесть метода заключалась в том, что питание генератора хотя и требовало значительного количества элементов Вольта, но благодаря эффекту, создаваемому генератором, мощность магнитного поля превосходила в тысячи раз ту, какую мог бы создать пан Вацлав, собери он вместе хоть все Вольтовы батареи Европы и Америки. Постройка генератора стала возможной с появлением ламп Эдисона. Ещё раньше, разрабатывая свою "колбасную" теорию, как пан Вацлав в шутку называл теорию хроно-информационных тьюбингов, он, в ходе рассуждений предположил наличие внешнего абсолютного временного измерения, или измерения абсолютного времени. Это измерение имело материальную природу, а стало быть, допускало наличие некоторых границ. Правда, пан профессор тут же добавлял, что это границы не самого абсолютного времени, а границы наших возможностей, позволяющих достичь некоторых пределов. Из этого предположения было несколько следствий. Первое следствие гласило, что пространство абсолютного времени может быть достигнуто из любой точки времени относительного. Второе, что в пространстве абсолютного времени возможно размещение любого тела, находящегося в любом относительном времени. Третье следствие составляло основу теории пересечения хроно-информационных тьюбингов. Четвертое следствие было, пожалуй, самым сложным, оно гласило, что размещение любого единичного предмета в нижнем энергетическом уровне пространства абсолютного времени, приводит к возникновению трансфинитного множества абсолютных уникальных копий этого единичного предмета. Получение капсулы блестящее подтверждало справедливость четвертого следствия, так как профессор Кржек не сомневался, что она получена из абсолютного временного пространства, куда он смог проложить туннель с помощью направленного магнитного поля. Объясняя четвертое следствие, профессор любил приводить в пример образную аналогию.
  - Представьте себе, что в пустой комнате летает одна муха, - говорил он. Если вы приоткроете дверь и засунете в комнату руку, то вряд ли сможете её поймать. Но если это комната пространства абсолютного времени, то в ней будет столько мух, что в какой бы момент вы не запустили туда руку, вам не составит труда схватить одну. Причем это будет одна единственная уникальная муха из миллионов её уникальных копий находящихся этой комнате!
  Проведенный опыт показал, что существует и пятое следствие. Энергетические возможности хронального генератора позволяли выходить на определенные уровни хронального пространства, перемещение по которым требовало значительных затрат энергии. Поэтому капсула Вейника - уникальный лептонный двойник миллионов таких же уникальных капсул, который теперь имелся у профессора, была размещена на самом низком энергетическом уровне, где больше ничего небыло и куда оказалось возможным проникнуть используя примитивный соленоид, подключенный к трансформатору Теслы. Отпечатанные неизвестным методом чертежи позволяли построить генератор, с помощью которого можно выходить на более высокие уровни, то есть проникать в хрональное вещество глубже и дальше. Что можно будет найти там? Размышления о том, что представляет собой документ созданный веком позже, заставили пана Вацлава утвердиться в мысли о правильности теории хронального пространства, вещественной природе времени и возможности переноса вещества. Последний из выводов уточнялся фактом, что возможность переноса вещества существует только из пространства абсолютного времени. Первая удача и чертежи генератора Вейника вдохновили пана Кржека на дальнейшие исследования, потребовавшие расширения лаборатории для проведения опытов. Его темперамент не терпел вынужденных пауз и промедления, что и сподвигло профессора на срочный поиск средств. Широкие интересы профессора Кржека позволяли ему комбинировать различные идеи, в результате чего возникали новые решения, порой неожиданные и необычные. Одним из таких решений была покупка акций "Амазония Кевейрос" - компании, занимающейся исследованиями в бассейне Амазонки. Хорхе Кевейрос известен как отчаянный авантюрист, с тонким и безошибочным деловым чутьём, поэтому, когда ему и небольшой группе таких же авантюристов, называющих себя археологами - исследователями, удалось найти артефакты, доказывающие существование древней высокоразвитой цивилизации в труднодоступных и ещё более труднопроходимых местах вдоль левого берега Амазонки, он тут же создал акционерное общество и выступил с докладом в Париже. Пан Кржек одним из первых понял ежесекундную выгодность предприятия и на протяжении трех лет получал совершенно баснословную прибыль от растущих, как на дрожжах, акций. Это позволило ему купить два дома, большое загородное поместье, оборудовать лабораторию и, методично развивая свою теорию, значительно продвинуться вперед в исследованиях. Как видим, ему были не чужды и честолюбивые мотивы, и рассказывая пану Штыцу о хроно-информационном тьюбинге, он в конце концов не удержался и провел довольно опасный эксперимент. Ко времени приобретения акций относится и активный интерес профессора Кржека к новейшим достижениями в области фотографии. Желание увидеть магнитное поле заставило пана Вацлава увлечься изучением способов фиксации изображения в том числе и невидимого. После создания больше пятидесяти лет назад, в 1839 году, первой фотографической камеры Ньепса и Даггера, уже появился аппарат-ружьё француза Марея, который позволял делать моментальные снимки. Стремительное развитие способов фиксации изображения продолжалось повсеместно и появление в семидесятых годах целлулоидной ленты Фризе-Грина дало возможность австрийскому изобретателю Ушатиусу, бельгийцу Плато, американцам Мэйбриджу, Эдисону и поляку Прушинскому независимо друг от друга, но почти одновременно изобрести и изготовить аппараты для воссоздания движущихся изображений. Эти новинки техники очень интересовали профессора Кржека. Солидная часть доходов от его университетской деятельности и прибыли от акций направлялась на покупку, изучение и доработку чудесных машин. Нужно ли говорить, что среди присутствующих на демонстрации новейшего синематографа братьев Люмьер в Физическом обществе в Париже, пан Кржек занимал одно из самых выгодных и дорогих мест! Демонстрация произвела на него ошеломляющее впечатление. Огромные возможности аппарата для запечатления и воссоздания изменяющейся действительности были нужны и необходимы ему - исследователю быстротекущего времени. Его эксперименты с изготовленным по заказу переносным аппаратом Люмьеров поначалу напоминали действия ребенка, которому дали новую, красивую, но непонятную игрушку. Профессор снимал все подряд, а потом просиживал часами, обрабатывая целлулоидную ленту с нанесенным светочувствительным слоем. Он внимательно и по многу раз просматривал получившиеся живые картины. Через некоторое время он внес усовершенствования в аппарат Люмьеров. Он заказал часовой пружинный механизм, который избавил от необходимости постоянно крутить ручку аппарата и попросил часовщика установить изобретенный им самим регулятор скорости вращения. Так появилась возможность вести ускоренную съемку и получать замедленное действие движущихся картин при движении ленты с готовым изображением. Единственным препятствием к задуманному им следующему шагу была сама целлулоидная лента. Она была недостаточно прочной. К этому же времени относится оснащение его лаборатории инструментами для стеклодувных работ и аппаратом для откачки воздуха.
  Коньяк произвел беспорядок в голове профессора. Обычно спокойный, сейчас, несмотря на глубокую ночь, он выглядит возбужденным. Неожиданные мысли появляются в сознании и пан Кржек, сам не замечая того всё дальше уходит в воспоминания. Сквозь лёгкий загар видно, что щеки пана Вацлава розовеют. Он уже справился с булкой и нарезанной тлаченкой и прищелкнув пальцами наливает ещё рюмку коньяку. Сосредоточенно глядя на стоящий в углу кабинета переносной синематографический аппарат на треноге, медленно пьёт коньяк и тут же наливает ещё одну рюмку. Если внимательно присмотреться к подставке аппарата, то заметно, что одна из ножек светлее остальных. Поглядывая прищурившись на светлую ножку треноги, он открывает книжный шкаф и из толстой книги с золотым тиснением на корешке достает кусочек обгорелой и оплавленной по краям целлулоидной ленты длиной в пять кадров. Снова устроившись в кресле, и глядя на просвет, он вздыхает. Края ленты потемнели и сморщились, но на оставшихся кадрах изображение видно довольно отчетливо. Шесть лет назад стояло замечательное теплое и сухое лето одна тысяча восемьсот восемьдесят четвертого года.
  - Совсем не то, что в этом году! - с досадой бормочет пан Кржек. Вот с этой самой переносной камерой братьев Люмьер, На Рейдиште*, он выбирал место, что бы запечатлеть открытие великолепного Дома Художников, на котором ожидалось присутствие самого наследного принца Рудольфа. Стоял май и было уже совсем тепло. Среди яркой зелени деревьев, какая бывает только в начале лета, легко пролетал слабый ветерок, неся с Влтавы запахи мокрого дерева, ароматного дымка готовящегося съестного, рыбы с проходящих плотов. Чистый солнечный свет обещал отличные условия для съемки. До назначенного часа было много времени. На площади, необычно людно, выступают бродячие артисты, слышится музыка, свист, улюлюканье и смех. Йозефов богат на музыкантов, особенно на скрипачей, да и вообще из его жидовских глубин кто только не выходит! Пан Вацлав вертит рюмку в пальцах, криво усмехается и покачивает головой, некстати вспоминая письмо Чешского Сберегательного Банка, где среди хитрых финансовых крыс полно детей Моисея, и почти все наверняка из Йозефова! Он выпивает коньяк и наливает ещё. На Рейдиште он, не желая попусту тратить время на ожидание, установил треногу и настроил аппарат рядом с уличным аттракционом, который представляли смуглый очень красивый молодой человек с длинными кудрявыми волосами и совсем молоденькая девушка, балансирующая на туго натянутой высоко на шестах верёвке. Она ловко танцевала и бегала по ней, помогая себе держать равновесие двумя большими китайскими веерами, при этом она успевала поворачиваться то направо, то налево и посылать воздушные поцелуи публике. Над цветастым шатром, стоящим под шестом, вышитая вывеска, гласила "Агнесса Фон Рухенваальд - Легче Пуха!" "Юджин Фон Рухенваальд - Магия Птицы Рух!" У Агнессы Фон Рухенваальд были грязные пятки и старое многократно заштопанное трико, а у Юджина Фон Рухенваальда под накидкой, замечались только простые, обтрепанные рабочие штаны, и совсем не замечалось рубашки. Под каждым шестом полыхал почти невидимыми на ярком солнце языками пламени факел, обмотанный паклей, пропитанной в смоле. Несмотря на ранний час, было полным полно ротозеев, интересующихся магией птицы Рух, и ещё более залатанными трико и грязными пятками бегающей по веревке девчонки. Направив аппарат на артистов, и наблюдая за представлением через окуляр объектива, пан Вацлав заметил напротив, с другой стороны от танцующей Агнессы, двух подвыпивших парней, показывающих на неё пальцами и о чем-то спорящих. В следующий момент один из них достал рогатку, и быстро растянув резину выстрелил. Девушка вскрикнула, и взмахнув руками сорвалась с веревки. Толпа всколыхнулась, захохотала и заулюлюкала. Один из потерянных вееров Агнессы пролетая над факелом вспыхнул и упал прямо на аппарат Люмьеров, но пан Кржек, не обращая внимания на загоревшуюся ленту бросился к неподвижно лежащей на неровной булыжной мостовой площади девушке. Он осторожно приподнял её голову. От левого уха до скулы через глубоко рассеченную кожу виднелась кость и из раны шла кровь, левая рука, неестественно согнутая в предплечьи, была явно сломана. Девушка была без сознания. Ошеломленный молодой человек растерянно стоял над ней. Он кусал губы и по его красивому лицу совсем по-детски катились крупные слёзы. Вацлав Кржек, не теряя времени громко свистнул извозчику, стоявшему на набережной, сбросил сюртук и осторожно уложил на него девушку так, чтобы поврежденная рука была вытянута вдоль тела. Укладывая руку, он болезненно сморщился отчетливо почувствовав хруст костей.
   - Дай мне эту штуку, - крикнул он молодому человеку, указывая на свой дымящийся аппарат. - Да шевелись же! - тут же добавил сердито, видя его нерешительность. Молодой человек неловко схватил аппарат и подтащил его лежащей Агнессе Фон Рухенваальд. Пан Кржек мгновенно отцепил одну из подставок треножника сломал её пополам, и приложив с двух сторон к сломанной руке артистки плотно примотал рукавом сюртука. Закутав всю её в сюртук, он осторожно подхватил безвольное тело и бросив молодому человеку - Поехали, быстрее, - крикнул в толпу - Прочь с дороги!
  Бродячие Фон Рухенваальды были размещены на первом этаже дома пана Кржека на Градчанах. Как выяснилось, молодого человека звали Йохем, а девушку - Абигейл. Они зарабатывали деньги, выступая с хитрыми фокусами, которым их обучал дядя Мойше Розенталь и акробатическими номерами с живыми картинами - результатом тренировок под руководством тётки Фани Розенталь. Абигейл профессор поместил в угловой комнате там всегда тихо, светло и в одно окно смотрят ветви яблони, а второе выходит на сбегающие вниз по холму виноградники. Для её лечения пан Вацлав срочно вызвал пана Януша Раковица, Янека, с которым был дружен ещё со времен студенчества, а теперь уже известного доктора. Януш прибыл очень быстро. Обычно весёлый, осмотрев Абигейл, он помрачнел и принялся за дело. Промыв и обработав рану на лице, он с предельной аккуратностью зашил её и наложил повязку. Со сломанной рукой заниматься пришлось очень долго. На вопрос пана Кржека насколько сложен перелом, Януш не отвлекаясь буркнул, что это так называемое повреждение Монтеджи, то есть перелом в сочетании с вывихом. Вправленный сустав и сложенная локтевая кость были тщательно зафиксированы и помещены в гипсовую лангетку*. Потом доктор выписал рецепты и серьёзно глянув в глаза профессору Кржеку спросил кем ему приходится девушка. Похоже, что он не особо поверил рассказу о происшествии На Рейдиште, но неопределенно пожав плечами сказал, что положение пресерьезное, удар был силён - возможно сотрясение мозга с последствиями. Кроме того сама рана на лице, он поморщился...
   Две недели после несчастья Абигейл была очень плоха. У неё началась лихорадка, зашитая рана на лице гноилась и заживала очень медленно. Профессор, боясь черной смерти* сам менял повязки, чистил, промывал и обрабатывал рану. Когда у Абигейл была горячка он просиживал целые часы рядом с ней, следя чтобы её упрятанная в лангетку сломанная рука не пострадала от резких движений. Все время пока она находилась в постели он прибирал за ней и менял бельё, следя за чистотой тела, сам обтирал её теплыми мокрыми полотенцами. Йохем бегал за бинтами, хинным порошком и сухими травными сборами, которые потом запаривались для целебных настоев. Он боготворил профессора и находился в полной уверенности, что без его помощи и заботы Абигейл сразу же умерла бы. Восемнадцатого июня утром очень похудевшая, ставшая почти прозрачной Аби, открыв глаза несмотря на слабость вдруг почувствовала себя здоровой. Болезнь отступила. С интересом осматривая просторную светлую комнату она увидела пана Вацлава, который спал в кресле в ногах кровати. С этого дня она начала быстро поправляться. Хорошее питание и уход делали свое дело, но удивительно ласковое и внимательное отношение со стороны чужого ей человека и его самоотверженность, с которой он занимался лечением, значили едва ли не больше. Йохем рассказал ей как несколько ночей, когда она металась в бреду, пан Вацлав неустанно оберегал её и следил чтобы она не повредила швы на лице и сломанную руку. Узнав, что в доме только дневные слуги и за ней всегда ухаживал сам профессор, не доверяя никому, Абигейл с некоторым смущением и запоздалой стыдливостью догадывалась, что и белоснежные простыни и её всегда чистая ночная рубашка, то же его рук дело. Глубоко тронутая, она, чувствовала благодарность, признательность и что-то ещё, чего объяснить не могла. Она очень старалась как можно быстрее избавить его от дополнительных хлопот. Её рука заживала быстрее, чем рассеченное лицо, поэтому теперь она самостоятельно ухаживая за собой, уже пробовала выполнять и несложную работу, выслушивая мягкие назидания профессора - Голубушка, ты не должна так себя натруживать, твоему организму нужен покой, отдых, хорошее питание и хорошее настроение, - она отвечала, что всё это у неё есть и даже в избытке, пыталась улыбаться, но из-за длинного свежего шрама от уха до самой скулы это не очень получалось - было больно. Универсальным средством выражения благодарности профессору стали изящные поклоны, полный набор которых у Абигейл был похоже неисчерпаем. С восхищением наблюдая очередной виртуозный реверанс, профессор забывал о своих назиданиях, всплескивал руками и умилялся до слёз. В один из вечеров конца июля, когда Йохем играл на скрипке новые сочинения молодого, но уже известного в Праге Антонина Дворжака, развеселившийся пан Вацлав попробовал ему аккомпанировать на клавесине, но запутался, и совершив сложный, но довольно забавный пассаж, вдруг сыграл весьма фривольную пьеску Баха. Все долго смеялись над неожиданным переходом, а потом, засидевшись за полночь заговорили о будущем. Абигейл и Йохем были очень грустны. Они полагали, что вскоре придется оставить дом профессора. Им было жаль покидать пана Вацлава, которого они полюбили всей душой. Профессор и сам к ним очень привязался. К Абигейл он относился как к дочери, а Йохем ему понравился острым умом и огромным желанием учиться. Глядя на их серьезные лица, он вдруг сделал руками в воздухе круг, и хлопнув в ладоши сказал - Мы вовсе не собираемся расставаться так быстро! Аби нужно выздороветь и хорошенько поправиться, а тебе, молодой человек есть работа, которая не останется неоплаченной и принесет доход. Вот и будут средства к существованию! В августе профессор купил большое поместье на Капланке и взяв с собой Абигейл на весь месяц уехал туда, в надежде, что сельский воздух и здоровое питание будут лучше способствовать заживлению шрама на лице. Перед их отъездом необычайно взволнованный Йохем, с новыми документами, одетый по последней европейской моде был отправлен в Австрию для обучения адвокатскому мастерству и судопроизводству. Перед этим, он как-то, случайно проговорился, что это составляет мечту всей его жизни, а профессору, как тут же неожиданно выяснилось, был совершенно необходим свой адвокат.
  В загородном поместье у пана Вацлава наконец появилось время, чтобы вернуться к занятиям наукой. Хозяйством незаметно и совершенно естественно завладела Абигейл. Надо отдать ей должное, справляться ей удавалось блестяще, что и привело профессора к осознанию полной необходимости её постоянного присутствия. Вместе с появившимся уютом и порядком, которые удивительным образом не мешали работать, появилась масса дополнительных удобств, связанных с возможностью вести записи не самостоятельно, а диктовать их старательной Аби, и организацией самого аккуратного выполнения его поручений, о котором он мог только мечтать. Аппарат Люмьеров не пострадал. Несмотря на суматоху тогда, на площади Рейдиште, Йохем прихватил его с собой. На Капланке пан Кржек получил возможность наконец осмотреть свое техническое чудо. Пленка почти вся сгорела, но на оставшемся небольшом кусочке в пять кадров, застрявшем в устройстве между металлических пластин, ему удалось разглядеть кроме тоненькой фигурки акробатки на высоко натянутой веревке ещё и двух оборванцев напротив, один из которых стрелял из рогатки. Под хорошим увеличительным стеклом их лица были отчетливо видны. Профессор, изготовив отпечатки, не один раз долго и внимательно их рассматривал. По возвращении в Прагу, он написал письмо Йохему и вложив в него отпечатки, отправил его в Вену. Письмо было адресовано пану Ежи Франтику, так теперь именовался бродячий артист Юджин фон Рухенваальд. У Абигейл тоже были новые документы. Кроме того, пани Агнешка Франтикова, так она теперь называлась, получила постоянное жительство и место экономки в доме профессора Вацлава Кржека.
   Год спустя, когда Абигейл совсем оправилась, а Йохем успешно закончив курс в адвокатской конторе начале сентября принялся за сложное судопроизводство, семью Розенталь постигло новое несчастье. В Йозефове, в доме где жили тетя Фани и дядя Мойше случился пожар и они сгорели. Как это произошло, объяснить было невозможно, но люди поговаривали, пожар случился неспроста. Соседи, по узкой кривой улочке заполненной бедняцким лачугами, убоявшись сгореть заодно с Розенталями быстро потушили пламя и тогда обнаружилось, что у лишь немного обгоревшего старика Мойше проломлена голова, а на нетронутом огнём грузном теле тети Фани одиннадцать ножевых ран из которых одна - в шею и оказалась смертельной. Профессор, помогавший Розенталям деньгами, узнал о случившемся от своего приятеля Збышека Карвоваго - комиссара полицейского управления Праги, но до самого октября не говорил ничего ни Аби, ни Йохему. Брови профессора собираются у переносицы. Тяжелое и горькое сообщение Абигейл приняла стойко, но вечером не выдержала и расплакалась; Йохем вернулся из Австрии через неделю и они все вместе долго стояли на кладбище у простого надгробья с надписью на иврите "Велика душа". Шел мокрый снег, он был первым в начале ноября 1884 года. Тогда, глядя сбоку на тающие на ресницах Абигейл снежинки профессор принял некоторые решения.
  В полураскрытое окно кабинета свободно залетают запах дождя и ароматы пышных садов на Градчанах. К мерному, солидному ходу больших напольных часов добавляется не менее солидный храп. В кресле крепко спит профессор Вацлав Кржек. На столе стоит почти пустая бутылка "Камю". В Праге август 1890 года.
  
  Глава 1.5. Живые картины Адара Шени
  1
  На Карловой площади, недалеко от скотного торга под яркой летней зеленью каштанов прохладно. Послеобеденная ленивая тишина неохотно позволяет звукам шарманки отделяться от ореховой лакированной крышки, покрытой тонкой резьбой и облачками повисать над натянутым на ветках акации дряхлым куском парусины. Рядом развесистый платан образует милую затененную полянку. Ветра нет, как нет даже малейшего движения июльского знойного воздуха, поэтому музыка выплывая из под куста акации не улетает далеко, а предусмотрительно остается над полянкой. Под парусиной на плетеном из лозы стуле сидит старик, в выцветшей до неопределенной серости рубахе с кудрявой седой бородой. У него такие же выцветшие, но очень бойкие карие прищуренные глазки. Старик крутит ручку шарманки, извлекая мелодию, похожую одновременно на сладчайшую восточную песнь о неге и наслаждениях и на древнегреческий танец, замедленный до состояния, соответствующего гаремному покою. На полянке, в перебегающих легких тенях платановых листьев на небольшом круглом постаменте стоит парная скульптура. Это Персей и Андромеда. Персей, как ему и положено, в левой руке высоко держит ужасную голову Горгоны, а почти нагая, закованная в цепи Андромеда, лишь слегка прикрытая газовой тканью, воздымает лик страдалицы к чистому июльскому небу. Мастеру, изваявшему Андромеду очевидно известен секрет женской прелести, потому, что юная красавица обладает чудесными пропорциями. Её великолепные груди, с целомудренным бестыдством облитые невесомой тканью совершенны и свежи как спелые персики, томная талия перехваченная пояском гибка, как ивовая ветвь, а плавные линии прекрасных бедер, открытые благодаря короткой тунике порождают страстные кипящие желания. Вот как была задумана и воплощена автором живой картины Андромеда. Персей, пожалуй, несколько тонковат для античного героя. У него пропорции не воина, а лукавого Гермеса. Он лёгок, изящен и длинноног. Мраморные икры, оплетенные ремешками крылатых сандалий суховаты, бедра слишком красивы, а потому выглядят женственными. Зато округлый греческий зад Персея действительно хорош и излишне привлекателен, грудь закрыта кирасой. Украшенный плюмажем сверкающий шлем, полностью скрывает волосы, широкая стрелка защищает нос, и от этого лица почти не видно. В правой руке Персея - короткий иззубренный меч, он уже очень не нов - под облезшей серебряной краской видно дерево. После завершения последнего такта мелодии скульптура неожиданно приходит в движение. Андромеда улыбается чудесной задумчивой улыбкой редким зрителям, а Персей изобразив мужественную мину на лице потрясает бутафорской головой Горгоны и салютует мечом. Под жидкие хлопки редких зрителей, задержавшихся у статуи, шарманщик оставляет музыкальный инструмент и шустро ковыляя, пытается собрать плату за просмотр "Ещё одного мгновения из жизни небожителей". Он прихрамывая и низко кланяясь принимает мелкие монеты. Андромеда обращает томный взор на левую сторону полянки и совершает отдельную благодарность клетчатой фигуре - она выше приподнимает край своего хитона и посылает благодарную загадочную улыбку. Персей, повернувшись туда же, вкладывает меч в ножны и приложив правую руку к сердцу почтительно склоняет голову. Персей тоже очень признателен пану в клетчатом костюме! За живыми картинами давно уже наблюдает иностранец, одетый в клетчатые панталоны, короткий сюртук и широкополую шляпу. Он здесь с самого начала представления и каждое "Мгновение из жизни богов" снимает на фотографические пластинки с помощью замысловатого аппарата, который принес с собой. Кроме того, за каждую картину он платит необычайно щедро, что очень радует папашу Шени и заставляет его вертеть шарманку уже третий час! За это время показаны "Подвиги Геракла", несколько сцен из "Энеид", "Одиссей и Цирцея", "Елена Троянская" и даже "Утехи Дионисия", во время которых жаркий, страстный вздох июльского ветра неожиданно вздымает хитон на лесной нимфе, открыв зрителям сказочный зад, действительно достойный небожителей и исполненный такого сладострастия, что иностранец, лихорадочно щелкнув своим аппаратом, едва не уронил его на землю, а его бант самостоятельно развязался. Если за каждую сцену он платил по кроне, то за "Утехи Дионисия" он отдал целых три и при этом его пальцы дрожали, но не от жадности, а от волнения. Наконец, когда солнце всерьёз принялось за свою работу и свинцовые белила потекли по вспотевшим лицам артистов, Адар Шени с огромным сожалением прекращает извлекать музыку из шарманки, а усталый Персей и утомленная Андромеда исчезают за широким стволом платана чтобы переодеться и смыть белила. Видно, что клетчатый иностранец готов заплатить ещё десять крон, чтобы посмотреть и на эту волшебную сцену в исполнении красавицы Андромеды. Однако, заметив алчный блеск в глазах папаши Шени, он очень щедро оплачивает его "волщьебный мьюзик", и заводит такой разговор, от которого алчный блеск в глазах шармащика превращается в настоящий пожар. - Марыся, Ханна! - нетерпеливо кричит он. Из-за акации появляются две девушки в простых бедных платьях. - Пан англичанин предлагает вам ангажемент! Англичанин с нескрываемым интересом и некоторым удивлением разглядывает артисток, смывших с лиц белила. Девушка, изображавшая Андромеду, оказывается рыжеватой шатенкой, она легко узнаваема, но наброшенная поверх туго зашнурованного корсета накидка и бесформенная широкое платье, скрывают прелестные формы. Её лицо, отмытое от белил имеет чудесные живые природные тона, оно тихой задумчивостью в глазах мягкой загадочной улыбкой выражает легкое недоумение, но она благодарно улыбается и грациозно низко приседает. Вторая девушка - блондинка. У неё тяжелые темно-русые волосы и миловидное, свеженькое личико со здоровым румянцем. Крупные передние зубы, сверкают белизной, даже когда она только чуть улыбается и потому, как уверенно она выглядит можно сделать вывод о своенравности её характера. Неудивительно, что она может изображать Персея! Затянутая в простой корсет талия удивительно тонка, но мятая верхняя юбка из грубой ткани не позволяет судить о фигуре.
  - Пан англичанин желает видеть живые картины в своем доме. Он очень достойный и очень богатый - при словах "очень богатый" папаша Шени многозначительно поднимает брови и ещё более многозначительно подмигивает - пан. С завтрашнего дня вы станете приходить к нему и показывать "Мгновения из жизни...", а пан будет делать картины своим аппаратом. Пан - ценитель искусства и коллекционер. Сегодня пан оказался настолько великодушным, что предложил нам пообедать в его доме, чтобы вы смогли узнать, куда приходить завтра. А теперь пан желает с вами познакомиться! Папаша Шени берет за руку Андромеду и подтолкнув её немного ниже спины говорит - Это Ханна. Она конечно, очень хороша собой, но пусть это не вводит пана в заблуждение, она глупа как овца из стада Циклопа! Ха-ха-ха! Англичанин снимает шляпу и церемонно склоняет голову.
  - Чарльз Уиллард, - с достоинством представляется он и осторожно, с явным восхищением берет Ханну за руку. У неё длинные красивые пальцы с аккуратными ноготками. Сэр Чарльз смотрит в тёмно-серые глаза Ханны и бормочет - Oh, What an adorable young lady! Oh, what a creature of paradise! Miracle, real miracle!* Потом он поворачивается к другой девушке и с удовольствием припоминая соблазнительные ягодицы Персея принимается бесцеремонно разглядывать её лицо. - Это, светлый пан, Марыся. С виду она тоже милашка, но бывает сущим дьяволом!
  - Чарльз Уиллард, - несколько более свободно представляется англичанин, за подбородок приподнимает лицо Марыси чуть вверх и смотрит ей в глаза. Ярко голубые глаза Марыси отвечают вызывающим взглядом, но найдя в глубокой черноте глаз иностранца что-то особенное, она краснеет и опускает ресницы. Англичанин очень доволен - Heh, nice lil' mare and yeah she's pretty able for astride race* - давайте ходить ланч, обьедать! - говорит он. Живописная группа минует Фаустов Дом и неторопливо бредет вниз по Вышеградской улице мимо Эмаузского монастыря, где у стены, на земле сидят нищие и убогие. Англичанин подает каждому, и замечает улыбку Ханны. Старик тащит шарманку, у Марыси на ремне болтается холщовая сумка с парусиной и одеждами, а Ханна несет старый короб с красками и гримом. У англичанина в кожаном кофре через плечо его аппарат. Он всю дорогу весело болтает, при этом короб Ханны незаметно оказывается у него в руке, а он рассеянно глядя по сторонам теперь идет очень близко рядом с ней, невзначай касаясь рукой её бедра. Компания поворачивает на Тройцкую улицу. Шарманщик сильно устал, тяжело дышит, с трудом волочит отекшие ноги. Марыся замедляет шаг и поправляет съехавший с его плеча ремень шарманки. Не доходя Под Словани, за костелом в красивом двухэтажном каменном особняке, утонувшем в густой зелени их ждет обед и отдых.
  Оставив задремавшего на прохладной затененной сливами веранде старика, сэр Чарльз показывает дом девушкам. Он смешно путает слова, берет то Марысю, то Ханну за руки, смеётся над своими ошибками. На первом этаже кроме библиотеки и столовой, светлый зал для гостей. Он задрапирован в римском стиле. Тут стоит рояль. Ханна с восхищением рассматривает сверкающий дорогой инструмент, а Марысю больше занимают картины на стенах. Содержание их весьма фривольно. В сценах с пирующими за столами патрициями, главное место занимают изображения обнаженных танцовщиц и эротических наслаждений. Если бы Марыся была знакома с жизнеописанием римских цезарей, она без труда бы узнала Гая Калигулу, Нерона Клаудиуса и Сергиуса Гальбу, но ей кажутся просто занятными и смешными картинками, холсты, на которых мужчины с венками на головах занимаются любовью с мальчиками или удовольствуются сразу несколькими девушками. Легкую гримаску вызывает изображение евнуха, доставляющего наслаждение своему хозяину. Потоки вина, горы фруктов и дичи на блюдах восхищают её, а обнаженные сплетенные страстью тела в замысловатых и странных позах заставляют глаза блестеть, а дыхание ускориться. Англичанин, искоса поглядывая на Марысю открывает крышку рояля и немного волнуясь под ставшим тягучим и затуманившимся взглядом Ханны взяв на пробу несколько красивых сложных аккордов вполголоса запевает песню. У него чуть хрипловатый, но хорошо поставленный приятный голос и тихие нежные интонации незнакомой мелодии и непонятные, красивые слова чужого языка приводят Ханну в состояние, которое она иногда испытывает в церкви, когда звучат хоралы. В груди нарастает восторг, не дающий глубоко вздохнуть и от этого дыхание становится резким и всхлипывающим, где-то в животе всё натягивается и дрожит. Только в песне англичанина есть что-то ещё, и удовольствие от ощущений, которые она теперь испытывает всё больше смущают её*.
  Ханна прикрывает глаза, потому, что её захватывают новые ощущения. Ей кажется, что нежная горячая рука лежит у неё на животе, внутри которого и без того всё дрожит беспокойно и нетерпеливо. Рука старается успокоить, поглаживает и согревает её прохладную кожу, но это только усиливает трепет. Рука становится настойчивее, сползает вниз и её ласки становятся всё более упоительными. Ханна со стыдливым удовольствием ощущает как её груди в жадном желания чего-то необыкновенного напрягаются и покрываются гусиной кожей, а соски твердеют. Ею обволакивает сладкая истома и появляется нетерпеливое ожидание чего-то. Но тут рождается последний аккорд, и прожив жизнь почти в целый такт тает, как тает по утру лёгкая ночная дымка над Влтавой.
   - Ну и картинки у Вас, светлый пан, - слышит Ханна немного охрипший голос Марыси. Марыся раскрасневшаяся и возбужденная стоит перед роялем и пытаясь выглядеть веселой, странным взглядом смотрит на Ханну. - Well, this is just classical art, my sweetheart!* - говорит англичанин. Его взгляд ласкает груди Ханны с хорошо заметными даже через грубое платье торчащими сосками. Он легко вздыхает и поворачивается к Марысе. - Это клэссик, ви слышать ов Сизар, Цезарь? All right, I'll tell you next time* - ви узнать интересний сториз. А тепьер секонд флор, фторой эташ! Мягко подхватив всё ёще неподвижно стоящую Ханну за талию он на короткое мгновенье страстно привлекает её к себе и бросив жадный быстрый взгляд на Марысю говорит - Пойдьём!
   По широкой лестнице они поднимаются на второй этаж. Марыся идет первая, за ней парой ступеней ниже, всё так же обнимая за талию Ханну следует англичанин. Он любуется движением ягодиц Марыси, пока Ханна медленно возвращается из сладкого наваждения, куда её унесла музыка. Зал второго этажа представляет греческий портик. Между колоннами, по всему периметру зала стоят светильники их свет искусно направлен снизу вверх и создает впечатление воздушности. Высокий потолок украшен резными узорами. Вазоны в виде амфор с цветами заполняют пространство между светильниками. Внимательно присмотревшись, можно заметить несколько аппаратов Марея установленных в разных местах так, что под взгляд их ружейных объективов попадают самые выгодно освещенные места зала. Более всего удивляет и восхищает вошедших Марысю и Ханну пол. Он глубокого черного цвета, как крышка рояля. Кажется, он сделан из стекла? Его поверхность сверкает как неподвижная гладь озера. Ханна даже вначале осторожно пробует её носком туфли. Чарльз Уиллард доволен произведенным эффектом. Он с сожалением снимает руку с талии Ханны и выходит в центр зала.
  - Завтра, ви приходить мой дом. Этот холл ви перформ, то есть исполнить первый акт. Это есть Олд Тэстмэнт, Ветхий Завьет, изгнание фром Пэрэдайз, из Рай. Мистер Шени говорить ви знает этот акт. Ви перформ этот акт для меня элоун, одни, без аудиторий. Я буду делать картины с помощь май аппаратус. Ви должен стараться, ду ё бест, я даю комманд, ви их слышать и делать. Завтра здесь райский уголок. Ханна, моя дорогая - Ева, Марыся, моя дорогая - Àдам.
   - Но светлый пан, - спокойно говорит Ханна водя носком туфли по черной зеркальной поверхности - Божьи дети были наги...
   - Ов корс, несомненно! Но ми придерживаться приличий, хотя это условность... Мистер Шени рассказать ви можете перформ в костьюм?
  Марыся хитро и странно улыбается.
   - Мы можем в костюмах, - говорит она.
   - Ол райт, превосходно!- восклицает англичанин,- Тогда до завтра!
  
  Глава 1.6. U Prdeli
  1
   Уже вечер, но на Малостранском рынке ещё не все котцы* закрылись. По левую сторону от кирхи святого Томаша, на пересечении Летенской и Томашской улицы первый этаж каменного особняка занимает пивная с многообещающим названием "U Prdeli*". Если в её освещенные окна смотреть с Томашской улицы, хорошо видно, что происходит внутри. У одного из окон пара дюжих хлопцев играют в триктрак, дальше, за длинным столом слышен сухой стук костей и громкие выкрики. В дальнем углу, за столом, покрытом объедками и разлитым пивом собралась компания. Они сидят давно, сильно захмелели, громко разговаривают и поют. Все эти звуки, собираясь вместе создают громкий неразборчивый шум, висящий над столами в табачном дыму. В противоположном углу за столом сидят трое. Они спорят, почти соприкасаясь головами, в общем гуле их не слышно. Не обращая внимания на спорщиков, спиной к ним, сидит невзрачный посетитель в толи в покрытом пятнами, толи просто сильно потертом темно-зеленом пальто, перед ним недопитая кружка с пивом и похоже, он дремлет. На его голове мятый картуз, из под которого на плечи падают длинные засаленные волосы. Он появился вместе с тремя спорщиками, но те не обращают на него внимания. У троицы важное дело. Сильно помятый, исчёрканный клочок бумаги на столе - предмет их спора. На нём, в трёх кривых колонках, поименованных "Шпуля", "Каруца" и "Романек", что-то нацарапано, и под жирной чертой внизу стоят числа. Это доли каждого из трёх бандитов. Шпуле, лет девятнадцать, но у него уже густые и жесткие как сапожная щетка усы, Каруце недавно исполнилось семнадцать, Романек, самый старший, у них главарь, ему - двадцать пять. Шпуля, пожалуй, самый хитрый и догадливый из троицы негодяев, но благодаря силе и жестокому звериному нраву главенствует Романек. Шпуля знает, что на совести Романека не одна загубленная душа, и хотя сам Шпуля промышляет маленькими проститутками, которых принуждает к покорности жестокими побоями в кровь, Романека он побаиваится. Каруца младший в шайке. Ему поручают всю грязную работу, но его доля меньше всех. Он молчит и с тихим злорадством наблюдает за Шпулей. Каруца не знает грамоты, но чутьем понимает, что его обжуливают, сейчас он радуется, что Шпуля тоже в большом проигрыше. Романека он боготворит. После выпитого вина в голове Шпули страх перед Романеком застилается злостью. Ведь это он, Шпуля, добывает все то, что потом перепродается и приносит деньги. Это он забирает жалкие заработанные гроши у грязных маленьких потаскух, на которых и посмотришь - блевать тянет, это он разбирается с теми, кто не согласен зарабатывать и отдавать деньги сам, это он в конце концов постоянно рискует своей шкурой чтобы убирать тех, кто перестает нравится Романеку! Год назад он просидел в каталажке два месяца и только благодаря чуду оказался на воле, а ведь ему надавали пачек* и сунули туда из-за этих чертовых жидов, которых прикончил Романек! Сам Шпуля только подпер с наружи дверь и поджег их жалкую провонявшую чесноком лачугу! А теперь он забирает его законную часть добычи?! Подогретая вином и злобой кровь бросается Шпуле в голову. Он нащупывает рукоять ножа за голенищем сапога, резко встает с грохотом опрокидывая стул и начинает, - Слушай, Романек...
  - Захлопни грызло*. Что-то этот хлопец мне не нравится,- прерывает его Романек, обращаясь к типу в картузе. - Скажи - ка лучше Шпуля, тебе не кажется, что этот гад следит за нами? - Романек тоже встает и опирается одной рукой на стол. Второй рукой он срывает картуз с головы незнакомца и швыряет на грязный пол. Шпуля опомнившись подскакивает к столу с другой стороны и хрипит - Ну-ка говори, гад, кто ты такой?! Когда голова незнакомца поднимается, он замирает. - Эй, Романек! Да ведь это же тот самый ловкач, что украл у меня жидовскую шлюху, которая прыгала по верёвке! Я-то хотел купить её у Розенталей, да как они упёрлись!
  - Так это из-за него ты угадал в каталажку! - хохочет Романек, - а ты, дурак, думал из-за меня! Пришло время поквитаться! Он хватает незнакомца за шиворот, а Шпуля выдергивает из-за голенища сапога свой нож. Человек за столом оказывается проворнее. Длинным прямым ножом, неожиданно оказавшимся у него в правой руке, он с силой пригвождает к столу руку Романека, почти одновременно с этим раздается грохот, и у Шпули, замахивающегося своим ножом на незнакомца во лбу оказывается дырка, а на стене за Шпулей - сползающее вниз густо-красное пятно с желтоватыми кусочками мозга. Каруца, не дожидаясь своей очереди, проворно выскакивает из-за стола и устремляется к выходу из кабака. В то мгновение, которое понадобилось незнакомцу для выстрела в Шпулю, Романек, взвыв от боли и ярости выдергивает из стола нож, пронзивший его руку и оставляя за собой следы крови тоже бросается к выходу. В кабаке суматоха, пользуясь которой последним покидает место стычки и сам незнакомец. Шпуля, избивавший девчонок - первачек* часто с издевкой говорил - Скажи спасибо, за то, что я тебе сейчас проделаю дырку и от тебя не убудет - это бывает только в первый раз и навсегда! Теперь у него у самого есть дырка. В голове, и тоже навсегда.
   Длинноволосый незнакомец в мятом картузе бежит по следу Романека. Это пятна крови, заметные на земле. Они ведут вниз по Йозефской улице. Затем Романек и Каруца через низкую арку ныряют во дворы. Здесь темно, грязно и следов крови не видно. Надеясь на удачу, преследователь, стараясь срезать путь, бежит по узким улочкам и вдруг впереди грохочет выстрел и пуля, отколов кусок камня с визгом рикошетит в сторону. Убегающие стреляли наугад, но вспышка выдает их. Выскочив на Прокопскую улицу преследователь снова обнаруживает пятна и тяжело пыхтя продолжает погоню. Вскоре показывается костел Девы Марии, но Романек и Каруца бросаются к маленькому домику на углу и исчезают в окошке со сломанной деревянной решеткой у самой земли. Это вход в один из подземных ходов Пражских катакомб.
  - Не уйдешь, мерзавец! - рычит преследователь и почти незадерживаясь ныряет в черную дыру. Он оказывается хорошо подготовленным, потому, что через мгновение темноту подвала прорезает свет фонаря. Впереди слышны проклятья. Это голос Романека. Вместе с Каруцей они вынуждены бежать в темноте, но этот ход им видимо хорошо знаком. Послав им вслед пулю, усталый преследователь старается неотстать. Подвал становится уже, уходит ниже и забирает влево - в сторону Влтавы. Теперь погоня становится не такой быстрой. Продвигаться и убегающим и преследователю гораздо сложнее - сырой каменный пол скользок, затхлый воздух висит тяжелым густым облаком. В этот подземный коридор входят несколько ответвлений, которые опускаются глубоко вниз и проходят под самой Влтавой. Там, старые ходы почти до верху заполнены отвратительной жижей - это городские стоки в которых годами гниют нечистоты в темноте подземелий и густой, зловонный воздух почти непригоден для дыхания. Преследователь тоже неплохо знает эту часть катакомб. Он бросается в боковой коридор, и опередив беглецов через некоторое время хватая широко открытым ртом затхлый воздух ждет их у подземного перекрестка. Услышав шаги, он задерживает дыхание и выпускает им навстречу ещё одну пулю. Слышится громкий вскрик и звук падающего тела. Потом голос Романека со злобой восклицает - Отцепись, дерьмо! Не жми очко*, лучше прикончи эту крысу! Сам Романек, бросив раненого в ногу Каруцу, исчезает в боковом проходе. Каруца, лёжа в жидкой грязи на полу напряженно всматривается в темноту. У него пробита икра, он сильно испуган. Он отползает в сторону и прижимается спиной к липкой каменной стене. Каруца не знает подземелья. Он ползет, как ему кажется, назад, но на самом деле приближается к дыре уходящей вниз. Раньше в глубокой вертикальной штольне была вделана в стену лестница, но теперь только редкие остатки насквозь проржавевших прутьев местами торчат из отвесной стены колодца. Каруца ползет, и вздрагивая, напряженно всматривается в темноту. Неожиданно прямо ему в глаза бьет свет фонаря и раздается голос - Наздар хлапче!* Каруца вскрикивает, резко бросается назад и одновременно вскидывает пистолет Романека. Он успевает выстрелить, но его потерявшее опору тело уже падает вниз, а пуля попадает в потолок и чавкнув застревает в сыром своде. Из колодца раздается душераздирающий вопль, но звука падения тела нет. Преследователь направляет луч фонарика вниз. Упавший вниз Каруца распорол живот об один из острых прутьев. Вывалившиеся кишки зацепились за ржавый остаток ступени, и теперь он, залитый кровью, болтается головой вниз на собственных потрохах растянутых по стенке колодца. Тело бедняги слабо дергается в агонии.
  - Романек! - кричит преследователь в темноту бокового коридора. Он проверяет оружие. В барабане ещё три пули. Поправив на голове вымазаный жидкой грязью картуз, он ныряет в уходящий к Влтаве ход. Дальше, если верить старой карте Пражских катакомб, ход должен раздваиваться. Левый рукав поднимается вверх под Хрознову, а правый, ниже дна реки идет в сторону На Забрад и дальше до самого подземелья Битлемской часовни. Чутко прислушиваясь и стараясь не шуметь некоторое время он движется по подземному коридору, и когда по расчетам приближается к развилке зажигает фонарь. Впереди целый подземный перекресток! Коридор выходит в низкий подземный зал, где в разные стороны расходятся три узких прохода, выложенных позеленевшим камнем, на стенах блестят почти черные капли воды. В правом мелькает тень и преследователь немедленно бросается за ней. Проход наклонно идет налево и вверх и им приходится крабкаться на четвереньках. Дальше с небольшим уклоном вверх проход уходит прямо вперед. Он становится шире и если бы было чуть светлее преследователь наверняка бы стал стрелять, но боясь потерять из виду Романека он засунул револьвер за пояс и движется за ним. Оба уже сильно устали, и хотя преследователь намного старше Романека, парень ослабел от потери крови, и расстояние между ними медленно сокращается. Погоня в подземелье длится уже больше часа и развязка, как считает преследователь, близка. Где-то впереди слышен шум воды. Романек тяжело дышит, отчаянно бросается вперед, делает прыжок и неожиданно пропадает. Его преследователь не успевает заметить впереди дыру и проваливается в глубокий вертикальный ход. Проход очень мал и падая он едва не застревает в самом узком месте, но благодаря этому падение замедляется и он мягко вываливается в небольшую подземную капу*, больше похожую на выгребную яму. Здесь стоит густая зловещая вонь. Так пахнет разлагающееся мясо. Свет от фонаря с трудом растворяет мглу. Становится видна небольшая пещера округлой формы. Дно, если это действительно её дно, покрыто слоем жидких нечистот в которых плавает что-то похожее на раздутое тело мертвой собаки. Оно слабо мерцает и переливается от покрывающих его живым ковром толстых белых трупных личинок. Выше есть несколько покатых уступов где сухо. На одном из них лежит еще что-то. В потолке несколько маленьких отверстий. Выходов из капы кроме узкой вертикальной дыры нет. Упавший в эту пещеру преследователь, тоже сидит на уступе. Он сняв картуз отирает вспотевший лоб, внимательно осматривается и втискивается в дыру ведущую вверх. Это ему удается. Он крепко нахлобучивает картуз. Оперевшись спиной в одну стенку он упирается ногами в другую и собирается начать карабкаться вверх. Со второго уступа раздается слабое - Эй! Человек в картузе сразу спрыгивает и внимательно смотрит туда, откуда раздается звук. Там что-то шевелится.
  - Кто здесь? - спрашивает он.
  - Я...
  - Кто?
  - Жужа... збереги меня...
  Картуз подбирается ближе и с удивлением разглядывает жалкое существо, замотанное в драную, торчащую клоками мешковину.
  - Как ты тут оказалась?
  - Убёгла и провалилась...
  - Когда?
  - Не знаю. Давно...
  - Взлезть пробовала?
  - Угу...
  - Ну ладно давай выбираться. Сможешь на мне держаться?
  - Не сможу...
  - Не сможешь - останешься тут!
  - Сможу!!
  Видя, что Жужа от слабости и в самом деле еле держится на ногах он снимает с картуза кожаный ремешок перекручивает его восьмеркой.
  - Ну-ка хватайся за шею, - говорит он и просовывает свою голову в связанные ремешком Жужины руки. Он снова упирается спиной в стену и теперь с дополнительной ношей начинает медленно карабкаться наверх. Выше проход сужается и ему приходится уже проталкивать себя локтями, спиной и коленями, вытянувшись с висящей на шее Жужей в тесной штольне. В самом узком месте он останавливается, чтобы дать рукам отдохнуть. Жужа плотно вжатая в его тело слабо елозится и еле переводя дыхание бормочет - уж лучше быть впёртой этаким жеребцом, чем спухнуть среди дохлятины и говёшек! Человека в картузе разбирает смех, его тело сотрясается и они начинают съезжать вниз.
  - Эй,эй, - кричит Жужа, - я не хóчу снова в ту зАсраную дыру!
  Чтобы подниматься дальше ему приходится извиваться всем телом отчего Жужа шипит,кряхтит и слабо ойкает, когда приходится особенно туго. Тем не менее, они постепенно движутся вверх.
  **********************************************************************
   Утром из кабинета пана Кржека долго нет обычного звонка. В десять часов, удивленная пани Агнешка с подносом в руках поднимается наверх и находит кабинет пустым. Заглянув в спальню, она убеждается, что профессора там нет, кровать аккуратно заправлена, а может не разбиралась с вечера. В это время снизу слышен звук отпираемой двери. Оставив поднос в кабинете на столе, пани Агнешка легко сбегает по лестнице в прихожую залу и видит невероятно грязную фигуру, боком, на цыпочках пытающуюся проникнуть в дом. Это пан Вацлав. Заметив, что его попытка незаметно пробраться неудалась, он делает равнодушное лицо и под изумленным взглядом пани Франтиковой начинает снимать грубые сапоги, на которых не меньше пяти фунтов грязи на каждом. Изумляться действительно есть чему. Пан профессор выглядит как черт из преисподней. На его голове вымазаный засохшей грязью картуз, лицо покрыто слоем жирной угольной пыли, пальто на локтях порвано и торчащая из прорех рубашка тоже. Следы на коленях заставляют думать, что пан профессор где-то путешествовал на четвереньках. Когда он поворачивается спиной, глаза пани Агнешки округляются. На спине, под длинным пятном из засохшей глины, за поясом брюк, обнаруживается армейский Смит и Вессон 38 калибра. Почувствовав неладное, пан профессор быстро оборачивается. Равнодушное выражение на его лице пропадает. Он серьезно смотрит на пани Агнешку и говорит - Я узнал подробности смерти Розенталей. Это дело рук банды Романека. Шпули и Каруци больше нет.
  Пани Агнешка тяжело вздыхает и обнимает профессора за шею. Они некоторое время стоят молча, потом пани Агнешка говорит - Ну и несет от Вас, профессор!
  - Да, спохватывается пан Кржек, - ванну мне живо и завтрак! Во время завтрака он рассказывает что случилось "U Prdeli", о погоне в подземельях и гибели Каруца.
  - Подземный ход вывел почти под Карлов мост. Романек выпрыгнул в дыру, которая ведет прямо в Чертовку. Я прыгнул за ним, но позже - поток уже унес его и он успел скрыться,- завершает свой рассказ пан Вацлав. Вечером я буду у шефа полиции, чтобы организовать облаву на Романека. Могу задержаться. Если это случиться, тебе завтра нужно сходить в банк и открыть счет на свое имя, я договорился, тебя примут сразу. Пани Агнешка очень серьезно и внимательно слушающая профессора кивает головой.
  - Я молю святого Вацлава, что бы с Вами ничего не случилось. У меня ближе Вас больше никого нет, - говорит она и крестит профессора маленьким нательным распятием.
  - А Ежи? - удивленно спрашивает пан Кржек.
  - Он неродной брат. А может даже и не брат,- отвечает пани Агнешка, - это знали только Мойше и Фани Розенталь, а я узнала случайно.
  
  Глава 1.7. Жужа Маковка (от 4 до 8 часов)
  1
  - Ну и замёрзла же я, как шмара* жидовская!
  - Сиди и не рыпайся!* Я тебя пальто накрою, оно хоть и мокрое, но от ветра защитит.
  - Будешь мацать* мою задницу?
  - Попридержи язык! Я не мацаю твою костлявую задницу! Если отпущу руки - ты свалишься!
  - Ага, будет мне ухи шлиховать...Ладно, ладно, мацай, да не отпускай, а то у меня руки не держут, я их до сих пор не чую...
  Незнакомец идет быстрее. У Бетлемской часовни он останавливается, и оглянувшись по сторонам, присаживается на корточки.
  - Ну-ка давай сюда свои руки... Он принимается растирать и разминать сначала пальцы, а потом ладони. Жужа жалобно поскуливает и вслипывает.
  - Что, очень больно?
  - Ага... - шепчет она. Незнакомец вздыхает, покачивает головой и кряхтя поднимается, - Потерпи ещё немного.
  - Далеко ещё?
  - Нет, не очень... Он торопливо движется дальше вдоль реки. Успокоившаяся и пригревшаяся Жужа, погружается в дрёму. На повороте с Подскальской незнакомец спотыкается о булыжник. Жужа вздрагивает и просыпается.
  - Это, что Тройцка? - с любопытством выглядывает она из под пальто и щурясь смотрит по сторонам.
  - Да. Ты что, здесь бывала?
  - Один раз. Я умею сразу дорогу запоминать и разные места, и не блудю никогда, - сквозь зевоту хвастается она.
  - Надо же. А что ты ещё умеешь?
  - Дули горобцам давать*, - ехидничает Жужа.
  - Поэтому под лушпайкой* у тебя ничего нема?
  - Черт, ещё спрашивает! Ты же меня как чиксу* всю успел замацать только задаром! Хорошо, хоть руки горячие...
  - Ой, знаешь, лучше замолчи! Болтаешь, как та самая шмара жидовская!
  Жужа тоненько смеётся. Она согрелась под пальто, ей хорошо и удобно сидеть, прижавшись к теплому животу незнакомца, обхватив его ногами. Человек в картузе с ношей, которую он несет как беремя впереди себя, быстро шагает по ночной улице. Ему жарко от быстрой ходьбы, но восток уже светлеет, скоро пойдут молочницы со скотного торга, и нужно поторопиться. Он сворачивает с мощеной середины улицы на деревяный тротуар, в тень сливовых деревьев и останавливается у обитой железными полосами высокой двери калитки.
  - Эй! - беспокойно восклицает Жужа, чувствуя, что поддерживающая её рука вдруг исчезает.
  - Ты же не бросишь меня на улице?!
  - Как же, бросишь тебя, вон как вцепилась! - сердито ворчит незнакомец, - дай ключ достать!
  Жужа плотнее прижимается к его животу. Руки у неё уже отошли и теперь она крепко держится за шею.
  - Я жрать хочу,- жалобно хнычет она,- картошечки бы с капусткой... Я давно ничего не ела, я заплачỳ!
  - Поди ты, - удивляется незнакомец, где же твой гомонок* захован? Дешево не отделаешься! Тут Жужа говорит такое, на что он, уже почти привыкший к её простой грубоватой речи, оторопело переспрашивает, - Чего - чего?!
  - Только, в зад, - уточняет Жужа, - спереду давать не буду! Циббер всё время говорит, тебя маленькая сучка, только в жопу переть!
  - Тьфу,- сплёвывает незнакомец, и чтобы скрыть замешательство спрашивает - Какой Циббер?
  - Жоподёр пархатый, его все знают!
  Ключ найден в глубоком кармане пальто. Звонко клацкнув он входит в замочную скважину и калитка открывается. Незнакомец, снизу придерживая Жужу левой рукой, быстро заходит и запирает за собой калитку. В маленьком флигеле, во дворе, он зажигает свечу и говорит Жуже, которая так и сидит на нем, - Ну слезай! Жужа нехотя сползает и мнется, не зная, что делать дальше. На вид ей лет десять. Она похожа на маленькую обезьянку. У неё почти черное от угольной пыли глазастое личико, голые руки и ноги покрыты коркой засохшей грязи, которая осыпается на скоблёный деревянный пол. Удивленно поцокав языком незнакомец бормочет - Какая ты махонькая! Пирожок жидовской пéчи...
  - Я там от Циббера и хоронилась, - сообщает Жужа.
  - Где?!
  - Да в печах же жидовских*! Чуть не спЁклась!
  Сбросив пальто на лавку, незнакомец качает головой и отворачивается от Жужи. Он роется в шкафу и слышит сзади тихий удивленный свист. С целым ворохом поношенной, но чистой одежды, он поворачивается и приказывает - Раздевайся!
  - Что, сразу тут? - испуганно пятится к двери Жужа,- ух ты, шибеник*!
  - Да не разбойник я, с чего ты взяла?
  - Это что?! С таким-то ружжом!- тычет пальцем Жужа в револьвер, засунутый сзади за поясной ремень незнакомца.
  - Ах, это...так это наоборот, что бы защищаться от разбойников! Я тебя не пущу за стол в этом, - поясняет незнакомец, - можешь не бояться за свой тощий зад, не очень-то он мне нужен! Это,- он указывает на Жужины лохмотья,- выброси за дверь. Он выходит из флигеля и направляется к каменному дому через широкий чисто выметенный двор.
   - Mám smačna prdelka*! - сердито кричит ему вслед Жужа. Потом, вздохнув, выглядывает за дверь, и убедившись что за ней никого нет, принимается вылазить из своих лохмотьев. Вообще-то, это старый парусиновый мешок из под рыбы с оторванными углами. Под ним на ней действительно больше ничего нет, но грязное тело густо покрыто толстым слоем сажи, жирной угольной пыли и по цвету ничем не отличается от мешка. Пожимаясь она торопливо роется в ворохе одежды. Находятся почти новые детские панталоны, короткая исподняя женская рубашка, выцветший синий передник и красная, сильно вытертая жилетка. Наряжаясь, она даже забывает о голоде, но когда дверь неожиданно открывается и во флигель вместе с сервированным подносом попадают дух утопенцов*, жареного сыра и картофельных кнедликов она сразу бросает наряжаться и жадно прилипает к подносу, стараясь что-нибудь с него ухватить. В соседней небольшой комнатке поднос устанавливается на столе, и незнакомец с удовольствием глядя как Жужа даже не садясь начинает запихивать в рот нарезанную тлаченку*, сыр и кнедлики, говорит,- Зови меня Вацек. Раз уж ты собиралась расплачиваться собственным задом, то должна знать хотя бы моё имя, кстати, ты что, всегда так расплачиваешься? Жужа не переставая жевать возмущенно мотает головой. Вацек исчезает на короткое время и возвращается с кувшином пива.
   - Молока ещё нет, запьешь этим, чтобы не давиться, а то утопенцы слишком острые для тебя. Много не пей - худо будет! Ешь, и ложись спать. Дверь запрешь изнутри. Вечером приду, постучу тебе вот так, - Вацек стучит четыре раза, через паузу два, а потом один.
   - Днем тут будут люди, но сюда никто не пойдёт. Поняла?
  У Жужи набит полный рот, поэтому она мычит, кивает головой и благодарно смотрит на Вацека. При свете лампы видны блестящие тёмные глаза и вздернутый курносый нос.
  - Ну, до вечера, - Вацек, машет рукой треплет её за подбородок, уже вымазаный маринадом из под утопенцов, и взяв с лавки пальто выходит. Засов за дверью тут же громко звякает, а Вацек отправляется к себе, на Градчаны.
  **********************************************************************
   За день пан Вацлав успевает сделать два важных дела. У Януша Раковица он выпивает за компанию пару стаканчиков ароматной "Бехеровки"*, и получает бутыль удивительной "микстуры". После университетских воспоминаний раскрасневшийся Януш с воодушевлением рассказал о последних достижениях медицины, а когда разговор зашел о сохранении физиологических рефлекторных функций организма при частичном торможении сознания и мнемонических долей, он вдруг хлопнул в ладоши и воскликнул, - Ты не представляешь, как далеко наука ушла, в изучении мозговых процессов! Господин Фрейд, в области, которую остроумно называет "психоневрологией" много пишет о стимулировании психической деятельности влиянием различных веществ, вводимых в организм. Я же считаю, что в этом случае речь идет о чистом химизме процессов между веществами, наполняющими наши внутренности и не более того! Вот, например, исследования Либиха и Суберейна, а потом и опыты Симпсона, дали нам поразительное по свойствам вещество - хлороформ. Пан Януш приводит примеры использования хлороформа для рóжениц, и находит полное понимание у профессора в этом вопросе. Профессор, в свою очередь, развивает его мысль до сложных операций с ампутацией раненых конечностей. Он говорит о болевых шоках, которые препятствуют успешному проведению таких операций и тоже находит полное понимание у пана Януша. Они выпивают ещё по стаканчику, и крепко обнявшись на прощание расстаются.
   Второе важное дело заключается в визите в полицейское управление к давнему знакомому пана Вацлава - комиссару Збышеку Карвоваму. Пан Збигнев необычайно тепло встречает пана Вацлава и после крепкого рукопожатия и взаимных дружеских похлопываний по плечам и по спине, принятых среди давнишних приятелей, комиссар сообщает пану Кржеку новости.
  - Кстати, ты как-то спрашивал про банду Романека, так вот вчера вечером одному из его приятелей добавили дырок в голове. Кто - неизвестно, и думаю не будет известно - они многим наступили на мозоли. На месте происшествия я нашёл вот этот нож... Пан Вацлав поднимает брови и неопределенно качает головой. Он загадочно улыбаясь пристально смотрит в глаза комиссару, берёт со стола нож аккуратно его складывает и убирает в свой карман.
  - Постой, постой, - догадываясь произносит Збышек, - ты же не хочешь сказать, что знаешь кто это...Вацек, ты с ума сошел, - страшным шепотом продолжает он, - зачем же было так рисковать?! Потом, они долго и очень серьезно разговаривают. В результате в шкафу пана Збигнева на одну бутылочку сливянки становится меньше.
   Забегая вперед, можно сказать, что был и ещё один результат этого разговора. Некоторое время спустя в одной из самых хорошо охраняемых тюремных камер появился новый заключенный. Правая кисть его руки замотана грязной тряпкой. Имя заключенного - Романек.
  **********************************************************************
   Вечером, к дому, утопающему в зелени сливовых деревьев на Тройцкой улице, мягко подкатывает рессорная коляска на каучуковых пневматических шинах. Из неё выбирается пан в модном светлом костюме с саквояжем в руке. Расплатившись с возницей, он открывает ключом калитку, быстро заходит и плотно закрывает её за собой. Бросив взгляд на два темных окна флигеля, светлый костюм стучит условным стуком в дверь, не дождавшись ответа пересекает двор и скрывается в доме. Быстро переодевшись в широкие матросские штаны и легкую рубаху пан Вацлав, а это конечно он, достает из саквояжа бутыль хлороформа, моток корпии, новую лыковую мочалку, кусок душистого мыла, флакон со спиртом и перемешается на кухню. Здесь, за большим, до самого потолка, шкафом для посуды, в крохотном темном закутке, в полу под плетеной циновкой есть люк. Оставив мочалку, мыло и спирт, с потайным полицейским фонариком пан Вацлав не без усилия протискивается в узкий лаз и медленно спускается по вертикальной деревянной лесенке вниз. Дом построен лет двести назад и стоит как раз над одним из подземных ходов Праги. По левую руку, в сторону Влтавы - глубокий подвал, который раньше соединялся с Пражскими катакомбами. После наводнения в 1756 году потолок длинного хода заполненного водой рухнул. Подвал, выложенный камнем, остался цел, но отрезан от других проходов. По правую руку и вперед - обшитый толстыми досками морёного кедра подземный ход во флигель, по нему движется пан Вацлав, освещая себе путь фонариком. По пути он минует подземный ледник и пару солидного размера кладовых камор, закрытых крепкими дверями. Проход заканчивается вертикальной лесенкой, ведущей в спрятанную в стене нишу за шкафом со старой, поношенной, но чистой одеждой. Пан Вацлав, погасив фонарик, чуть приоткрывает скрипнувшую дверцу шкафа и всматривается в вечерний полумрак комнатки. С низкой лежанки, покрытой несколькими плоскими тюфяками, раздается громкое равномерное сопение, в комнатке висит тяжелый запах нечистот городских стоков и гнили. Пахнет от Жужи. Глядя на стол, где стоит пустой деревянный поднос, пан Вацлав восхищенно качает головой и проверяет кувшин с пивом. Тот пуст больше чем наполовину. Подойдя к лежанке он морщится от зловония и стараясь не дышать обильно смачивает хлороформом комок корпии. Им он накрывает Жужино лицо. Меньше чем через полминуты сопение смолкает.
   В большом каменном доме, в угловой комнате первого этажа стоит огромная бадья из тесаных осиновых плах. Она почти доверху наполнена согретой водой. На краю, на широкой полке, кусок простого мыла, кусок душистого мыла, лыковая мочалка и ковш. Здесь тепло, влажный воздух пахнет сырым деревом. К потолочной балке, прямо над бадьей прикручен блок, с пропущенной через него веревкой и крюком. На нём обычно подвешивают ведро, чтобы из него сверху лить воду. Весь Жужин наряд оказывается на полу, а рубашка и матросские штаны пана профессора на деревянных штырьках на стене. Держа Жужу на руках, он пытается сообразить, что делать дальше, пока наконец его взгляд не останавливается на веревке с крюком. Бережно уложив Жужу на лавку, он связывает концы одного из длинных полотенец, накладывает получившееся кольцо Жуже на грудь и пропускает подмышками. Подхватив Жужу, он подвешивает её за полотенце на крюк и опускает по плечи в воду. Затем принимается поливать слипшиеся от засохшей грязи Жужины волосы из ковша. Зловоние становится ещё сильнее, хлопья грязной пены летят во все стороны, когда он энергически их намыливает. Несколько раз вымыв голову, он выпускает из бадьи грязную воду и набирает новой. Стоя снаружи высокой бадьи мыть тело невозможно, поэтому профессор, сняв мокрые подштанники, расплескивая воду тоже лезет в бадью. Теперь Жужа висит перед ним на полотенце и профессор распаренной и намыленной лыковой мочалкой тщательно трет тело. Воду приходится сменить еще раз, но результатом он доволен - от чисто вымытой Жужи, пахнет только приятным душистым мылом. Выбравшись из бадьи, он выпускает воду, последний раз чистой водой окатывает подвешенное тело и вытаскивает его из бадьи. В объемистом печном котле воды остается меньше чем на треть.
  Критически оглядев со всех сторон чистое, покрытое многочисленными синяками, ссадинами и царапинами тело он криво улыбается, но, судя по всему, остается доволен. Замотанную в приготовленную простыню Жужу профессор, прихватив флакон спирта и хлопчатую вату, уносит в дальнюю спальню второго этажа. Cвет в угловом окне горит ещё некоторое время, потом он гаснет и ночную тишину нарушает только громкий стрекот сверчков.
   На следующее утро Жужа проснувшись широко зевает не открывая глаз. Ей тепло, непривычно уютно и так хорошо, что она думает, что ей это снится. Она спросонья улыбается, но немного повозившись начинает чувствовать неладное. Во многих местах тело сильно пощипывает. Она открывает глаза и тут же подскакивает на широкой кровати с цветными лоскутными покрывалами. С недоверием и удивлением она обнаруживает на себе длинную фланелевую рубашку и панталоны с кружевными оборками. Потом до неё доходит, что место, где она проснулась ей совершенно незнакомо. Она вскакивает с кровати и подбежав к окну выглядывает наружу.
  В комнате негромко скрипнув открывается дверь. Жужа быстро оглядывается. Заходит Вацек. У одной руке у него давешнее деревянное блюдо с булкой разрезаной пополам и помазанной маслом и медом, а в другой кружка молока.
   - Ты, Жужа - засоня. Где это видано, чтобы порядочные люди спали, когда солнце уже взошло?
  - Меня кто мыл? - тут же подозрительно интересуется порядочная Жужа.
  - Кухарка,- небрежно отвечает Вацек,- ты же не думаешь, что я буду возиться с такой вонючей грязнулей, какой ты была вчера?
  Жужа обиженно бекает и показывает язык.
  - А почему мне так щипко?
  - Дезинфекция. Тебя протерли спиртом.
  Первого слова Жужа не поняла, но про спирт она знает. Поэтому махнув рукой, она задает ещё один вопрос, который её очень волнует.
  - Если ты не шибеник, зачем у тебя ружжо? - искоса жадно поглядывая на булку с мёдом, спрашивает она.
  Вацек ставит блюдо и кружку на стол и заложив руки за спину некоторое время улыбаясь разглядывает Жужу.
  - Умойся сначала, пан полицейский комиссар!
  Жужа презрительно фыркает и бурчит - Умойся! Что я, чикса*? Куда ещё чище? Она показывает ладони, но тем не менее, озирается по сторонам. - Где тут мыться? Палец Вацека указывает на умывальник. Жужа кивает головой и тут же добавляет - Мне ещё по маленькой нужде... Палец Вацека поворачивает в сторону дверцы, похожей на дверцу шкафа. Жужа удивленно поднимает брови, но торопливо следует в указанном направлении и открывает дверь. В крохотной квадратной комнатке с игрушечным окошечком под самым потолком, по середине красуется эмалированная ночная ваза.
  Когда Жужа уже сидит за столом и с аппетитом уписывает булку, Вацек, устроившись в кресле и глядя в окно, как бы ни к кому не обращаясь, говорит, - Вечером кошки идут на охоту. У них есть зубы и когти, чтобы ловить мышей. Мыши прячутся в норки - не драться же им с зубастыми и когтистыми! Чтобы накрутить кошке хвоста, кроме храбрости надо тоже иметь когти. И вот одной мышке, чтобы спасти другую мышку как-то ночью понадобилось выбраться из своей норки. А ночь - время кошек! Надела она маску, прицепила когти и забралась в самое кошачье логово. И хотя поначалу ей было не по себе, она поняла, что многие кошки храбры только перед мышками, а перед такими же кошками, как они сами, трясутся как заячьи хвосты. Ну и накрутила та мышка хвостов нескольким самым вредным и поганым котам, да так, что никому они уже больше не напакостят. Вот, Жужа. Когда идешь к разбойникам, нужно выглядеть как разбойник, но не забывать, что ты честный человек. То, что ты видела - это не ружьё, а пистолет - мои прицепные кошачьи когти. Мне иногда приходится бывать в логове разбойников - кошек и спасать мышек.
  - Таких как я?
  - А ты, что бежала от котов?
  - Угу. От одного.
  - Ну, давай считать, что именно таких мышек я и спасаю.
  
  Глава 1.8. Древо познания
  
  Ранним утром случайный лучик солнца попадает на спящую в клетке птичку. Скромная крапчатая пичуга встряхивается, неуверенно оглядывается по сторонам и с озадаченным видом принимается чистить перышки. Несмотря на то, что она давно живет в клетке, висящей на крюке в светлой столовой первого этажа, каждое утро приносит ей непременное удивление местом, где она находится. Гостиная полна свежим зеленым ароматом - во дворе недавно стригли кусты, это видимо заставляет пичугу забыть про утренний туалет и неожиданно выпустить длинную заливистую трель. Прислушавшись, как последний звук улетает куда-то за густую изгородь сливовых деревьев, певунья, довольно чирикнув, встряхивается и принимается выводить одну за другой замысловатые музыкальные рулады. Простоватый наряд ничуть не умаляет её певческого таланта. Под это великолепное соло в гостиной бодро появляется сэр Чарльз в легкой атласной рубашке на выпуск, с только что вошедшим в моду широким воротником "апаш" и мягких фланелевых брюках. Он внимательно осматривает сервировку. На столе в вазочке дорогие восточные сладости, три кофейных прибора из тонкого китайского фарфора, ароматный черный хлеб в плетеной корзинке, блюдо с нарезанной рубленой колбасой, сдобные белые сайки, варенье и творог, который он сразу же накладывает себе в глубокую миску и заливает молоком. Видно, что эта вкусная еда доставляет ему настоящее наслаждение - он качает головой, причмокивает губами, и даже отламывая от сайки кусочек, перед тем как отправить в рот, совершает им торжественный жест. Когда первый завтрак закончен, дорогие английские часы с башенкой в виде Большого Бена* показывают половину девятого.
  - Oh, sweetest morning dawn,
  - Оh, lovely blossom ro-o-oses,
  - New felling just was born*...- поёт он. В клетку насыпан свежий корм и добавлена вода в поилку.
   - You are lil' bloody singer*- ласково бормочет англичанин, щелкает пальцами и мельком глянув на циферблат под Большим Беном сняв с крюка клетку с птичкой с некоторой поспешностью выходит из столовой. Он направляется на второй этаж. В зале, изображающем греческий портик, он по незаметным отметкам определяет место и подвешивает клетку на крючок в стене. На короткое мгновение, закрыв глаза, сэр Чарльз представляет себе уголок райского сада.
  **********************************************************************
  Чудесная лесная поляна с маленьким озером в центре, окружена густым мелколиственным кустарником, за которым пасутся довольно удачно выполненные чучела косули и единорога, стоит на задних лапах медведь, дремлет двурогий носорог, прищурив свои крохотные подслеповатые глазки. Немного в стороне от озера, под высокий потолок вздымается кряжистый дуб. Его толстые кривые ветви расположены весьма прихотливо. Дальше, у широкого пня - толстенный обломок шершавого ствола с округлым гладким дуплом, у ствола стоит какой-то встрепанный вепрь и странное создание похожее одновременно на кенгуру и собаку. Напротив дуба - настоящая яблоня, усеянная незрелыми зелеными яблоками. Бóльшая часть потолка застеклена, открывает безупречно чистое небо. Утро действительно хорошò, солнце через стекло заливает поляну ярким светом, разбрасывая резные узорчатые тени. Когда солнце поднимется выше, в его лучах окажется яблоня, это проверялось несколько раз, из-за чего яблоню даже приходилось переносить. Здесь, в райском уголке, незаметная за зеленью будет петь птичка из гостиной дома на Тройцкой, что более оживит сцену. За кустами, стены закрыты огромным полотном с копией "Сада Земных наслаждений"* знаменитого датчанина*, от этого перспектива приобретает дополнительную глубину, и стены теряются. Свет, проходя сквозь листву и попадая, на полотно увеличивает размеры залы и создает впечатление её необъятности. Мастерски выполненный рукотворный рай на земле имеет несколько секретов. Скрытые фонографы Эдисона могут воспроизводить записанные на восковые валики шум воды, ветра, крики диких животных и даже почти незаметную ненавязчивую музыку, в кряжистом дубе прячется огромный змей, а носорог умеет кивать и мелко трясти головой, которая вместе с рогами изготовлена из застывшего сока гевеи. Бородавчатые коричневые жабы на берегах озера умеют подпрыгивать, а диковенные птицы, созданные умелым чучельником и воображанием Джейронимуса Ван Акена*, могут свистеть и махать крыльями.
  **********************************************************************
  Легко вздохнув, довольный сэр Чарльз открывает глаза и возвращается в гостиную первого этажа. Это случается как раз во-время, так как звякнувший у двери колокольчик возвещает о том, что у калитки, забранной железными полосами кто-то потянул за бронзовую ручку звонка.
  Легко сбежав по невысокой каменной лестнице, англичанин оправляя рубашку направляется через широкий чистый двор встречать гостей.
  Звонок успевает нерешительно звякнуть ещё раз перед тем, как калитка распахивается, и перед ним оказываются Ханна с ясной приветливой улыбкой и Марыся, сверкающая здоровым румянцем и неизменной уверенностью во взгляде. У Ханны - большая холщовая сумка, у Марыси - потертый короб с краской и гримом. Обе одновременно приседают, и старательно выговаривая непривычное имя, приветствуют хозяина. Сэр Чарльз, широко простирая руки, легко подхватывает девушек и неожиданно целует каждую в щеку. Ханна не смутившись мило и загадочно улыбается, а неожидавшая Марыся чуть не выпускает из рук свой короб. В её глазах мелькает странное выражение, она изумленно хлопает глазами и начинает принужденно смеяться. В столовой, усадив девушек на мягких стульях, Чарльз Уиллард, как истинный джентльмен, ухаживая за юными леди самолично наливает кофе, и указав на расставленное на столе угощение, говорит - Я буду рассказать main plot - сьюжет, and we shell manage some acts*. Ви кушать, слушать, понимать, запоминать. Затем, ми вместе смотреть костьюмс, makeup*, обсудить перформанс и так дальшей. Это есть хорошо, - полуутвердительно полувопросительно заканчивает он пристально глядя на Ханну. Марыся уже ест черный хлеб с колбасой. Она кивает головой и не взглянув на Ханну отвечает, - Конечно мы согласны. Ханна, отвечая мягким задумчивым взглядом англичанину, чуть кивает головой. Она взяла из вазочки полупрозрачную пряную пастилку с орехами и жует. В столовой витает чудесный аромат свежесваренного кофе. Сэр Чарльз со своей чашечкой принимается расхаживать по столовой. Тщательно подбирая слова он рассказывает историю сотворения мира по Торе* начиная с Берешит* и кончая Деварим*. Девушки внимательно слушают. Их увлекает повествование, которое у сэра Чарльза представляет довольно необычное толкование святого пятикнижия.
  **********************************************************************
  Один из ангелов божьих, задавшись вопросом, чем же собственно могущество господне отличается от умения простых ангелов, пришел еретическому выводу, что разницы-то нет. Это дало ему повод усомниться в божественной силе и обнаружить гордыню внутри своей сущности. Тогда он решил утвердить собственную силу, используя для этого творения господни.
   - Он их создал, а я буду повелевать ими! И посмотрим тогда кто на самом деле господин их! - коварно змеил в улыбке он (свои) губы. И спустился на Землю. И долго выбирал на ком из созданий всевышнего испробовать (свою) силу. И в один из теплых летних дней, неспешно путешествуя по райскому саду, он вдруг остановился пораженный. Среди щебечущих разноцветных пернатых, среди гладкокожих и наоборот покрытых густой шерстью четвероногих, среди ползающих по земле на брюхе и плавающих под водой не встречалось ему ничего подобного! Творение ангельского вида (именно ангельского, так как имело оно так же как и прочие ангелы две руки сверху и две ноги снизу!), не летало, не пресмыкалось и не пряталось в воде, а медленно и грациозно шествовало в райских кущах, обращая спокойный взор свой на красоты земные. Воздушные струи мягко омывали нежную матовую кожу и вплетаясь в густые, ниспадающие до самой земли волосы, цвета зрелого каштана, создавали вокруг творения дрожащее прозрачное облако, подобное легкой морской пене. Формы божьего творения непривычно взволновали ангела и обнаружили в нём ранее неведомые чувства. Мало того, обнаруживая различия между собой и существом, ангел сам не желая того восхитился предусмотрительностью господа нашего снабдившего существо столь великолепными дополнениями, что тут же ощутил невероятную тяжесть внизу себя и познал восстание плоти своей, так как всё-таки был существом во плотú. Картина явилась настолько могущественной своим великолепием, что ангел на мгновение смутился, пробормотав - Великий Боже! Но гордыня его возобладала, и ощущая некоторое томление от своего состояния, но предвкушая тем не менее победу, он усмехнулся промолвив, - Ах, вот мы сейчас и проверим, насколько внешнее совершенство сопутствует совершенству духа! И он запросто обратился к божественному созданию.
  - Привет тебе, существо! - вкрадчиво сказал он прячась за деревом.
  - И тебе привет, дерево, - простодушно отвечало создание божье, - но почему же ты называешь меня существо?
  - Я не дерево, - усмехнувшись отвечал ангел, - я "Дух - во - плоти". Моё имя Ха-Сатан. Как ты хочешь, чтобы я тебя называл?
  - Ева.
  - Хорошо, существо Ева.
  - Право, же ты очень странный "Дух-во-плоти", если всё-таки называешь меня "существо"!
  - Хорошо, Ева. Кто ты? Птица? Рыба? Или, может быть, ты тоже дух? Ты медведь, собака или лягушка? Цветок, река или облако? Видишь, всё имеет свою сущность, а ты имеешь только имя, которое никак не указывает на то, что же ты такое.
  - Да...- немного подумав, отвечала Ева, - я не знаю, что я такое. Может быть ты, "Дух-во-плоти", по имени Ха-Сатан, скажешь мне?
  О-о, это была первая легко и быстро одержанная победа! Божье создание приготовилось внимать, но не творцу, а неизвестному голосу! Соблазняемый прелестями Евы, Ха-Сатан между тем ощущал лишь усугубление своего томления, выносить которое становилось тяжеловато. Желая облегчить свои страдания, он взял в руки свою восставшую плоть и вышел из-за дерева, представ перед Евой, как есть. Невинное создание с нескрываемым интересом безо всяких опасений разглядывало ангела. Надо сказать, что крыльев ангелы не имеют - это выдумка тех, кто не знает, как показать легкость перемещения ангелов в пространстве и снабжает их птичьими атрибутами. Поэтому Еве, не особенно разбиравшейся в сравнительной анатомии, бросилась в глаза лишь удивительная, торчащая впереди, как сук дерева, штука, за которую ангел держался обеими руками. Будучи от природы очень любознательной, она тоже взяла в руку конец этого сука, похожий на красное яблочко, и попробовав помять убедилась, что оно довольно твердое. Ангел при этом издал тяжелый вздох. Ханна спокойно улыбнулась, а Марыся громко фыркнула. Опустив глаза, чтобы не распалять себя ещё более прелестями Евы, ангел не нашел ничего лучше как неожиданно начать довольно путаный рассказ о познании себя, через посредство поедания удивительных плодов истины. Это было первое, что пришло в его голову, и так как почти вся кровь в это время от неё отхлынула в другое важное место, рассказ получился немного бессвязным. Впрочем, Ева этого не заметила.
   - Что же это за удивительное дерево, которое мне может открыть мою сущность? - поинтересовалась она, неспуская глаз с привлекательно торчащей штуки ангела. Беспомощно оглядевшись, ангел нашел, что стоит рядом с яблоней. Представляю, что бы могло случиться, если бы этот повеса оказался рядом с елкой или кокосовой пальмой! Бедная Ева вынуждена была бы есть шишку или ломать зубы о кокос!
   - Да вот же, вот, дерево познания истины! - обрадованно воскликнул ангел, указывая на яблоню.
   - Однако же высоко тут растут эти плоды,- задумчиво промолвила Ева, приложив ладошку козырьком ко лбу, разглядывая высоко висящие яблоки.
   - Не мог бы ты, "Дух - во - плоти" по имени Ха-Сатан, достать мне один из плодов?
   - Нет, нет существо Ева,- торопливо сказал ангел, в мозгу которого неожиданно появилась великолепная идея, - ты должна сорвать этот плод сама! Но в этом я помогу тебе!
   - О, я тебе так признательна, что наконец смогу узнать, что я такое. Но давай же достанем его поскорее!
  - Нам надо приготовиться, - сказал ангел. Так как я, поднимая тебя буду опираться на воздух руками, а ты должна будешь срывать плод, мне придется ухватить тебя как - нибудь так, чтобы наши руки оставались свободными. Дай - ка мне подумать. Сказав так, ангел отпустил то, что держал в руках и принялся ощупывать Еву со всех сторон, уделяя особое внимание промежности и ягодицам.
  - Да, - вымолвил он наконец, сгорая от желания - ты во истину создана для того, чтобы пройти по пути познания и понять истину! При этом возбужденная плоть его ещё увеличилась в размерах приобрела необычайную крепость. Ева, завороженная видом Ха-Сатанского орудия, снова с интересом его ощупала и спросила, что это за вещь, которой нет у неё самой.
  - А, - сказал ангел, - это правúло, данное мне, что бы направлять на путь истины. Кстати, я нашел подходящий способ, как поднять тебя к плодам познания. Он повернулся так, что торчащее к верху "правúло" как раз указало на одно из высоко висящих яблок.
  - Вот видишь, путь указан, теперь мы не собьёмся! Ты наклонись немного, - Марыся снова громко фыркнула, а Ханна внимательно слушавшая историю понимающе усмехнулась, - я насажу тебя на правúло и наши руки остануться свободными. Ева выполнила предложенное, но насадить её на правúло оказалось не так - то просто. Отверстие, которым решил воспользоваться Ха-Сатан было довольно тесным, а правúло наоборот - через чур толстым. Однако ангел был не только хитер, но и изобретателен. Поймав нескольких улиток, он выбрал самых скользких, и натер ими и своё правúло и нежный вход в отверстие между божественных ягодиц Евы. Потом Еве снова было предложено занять надлежащую позу, и с некоторым кряхтением со стороны ангела и оханьем со стороны Евы наконец всё устроилось. Чуть поднявшись в воздух, скрепленные этим натуральным гвоздём они неожиданно остановились. Ева, немного оправившаяся он первого неудобства и чувствуя себя довольно сносно поинтересовалась в чем дело. Ангел ответствовал, что и не подозревал, что она такая тяжелая, поэтому ему придется её подталкивать вперед, что он тут же и начал делать. Таким образом, толчками, они понемногу начали подниматься вверх. Будучи не только изобретательным, но и искусным в магии, Ха-Сатан, поднимаясь в воздух тем временем ещё и незаметно растягивал вверх яблоню, так, что к плодам они почти не приближались. Еве уже стало нравится продвижение по пути истины, но она заметила, что они сбились немного в сторону. - Это потому, сказал ангел, что у тебя спереди висят вот эти штуки. Как это ни трудно, но мне придется ещё и их придерживать, чтобы от толчков нас не уносило в сторону. И он накрыл своими ладонями свежие груди Евы и начал их легонько тискать, сопровождая крепкими толчками своего правúла у неё в заду.
  - А ты говори, куда надо поправить - влево или вправо, потому, что мне не видно. Он и вправду закрыл глаза от полного удовольствия. Ева, охая от каждого толчка, теперь они были довольно крепкими и сильными, тем не менее умудрялась бормотать, - Теперь немного вправо, ох, ох, ох, немного влево, ах, ещё левее, ещё, ещё...а теперь прямо, полный, ай-ай-ай вперед! Конечно, долгий и трудный путь истины увенчался чудесной победой - в заду у Евы стало горячо и забурлило как в жерле вулкана, и если бы отверстие не было заткнуто правúлом, от туда наверняка пошел бы пар! Ха-Сатан тоже невероятно разогрелся - пот с него катил градом, но цель была достигнута - правúло резко уменьшилось в размере, так как яблоко висело перед самым носом у Евы. Ангел был доволен выполненной работой, ибо они поднялись высоко в воздух, да и притихшая Ева испытывала необычайное удовлетворение от того, что неожиданно поняла так много. Во всяком случае, так ощущалось внутри её созданного самим богом зада.
   - Ну рви и ешь, - отдуваясь сказал ангел не в состоянии прекратить мять и поглаживать её груди. Ева раскрасневшаяся проголодавшаяся от столь трудоемкого пути истины сорвала яблоко и с хрустом принялась за него. Изобретательный ангел зашумел ветками яблони и отчетливым голосом, идущим из глубины густой кроны, произнес - существо Ева, знай, что ты - женщина. Теперь в тебе есть глубокая проницательность, но в силу своей природы ты не можешь много понимать, поэтому тебя и дочерей твоих будут направлять на путь истины мужчины, которым вы будете повиноваться и исполнять их волю во веки веков! Ева, ничуть не удивляясь, жуя яблоко согласна кивнула, и они тем же способом вернулись на землю. Спускаться было легче, поэтому толчки были быстрые, коротенькие и частые, а правúло двигалось легко и свободно, так что слезая с него уже на земле, Ева с присущей ей догадливостью заметила, что полученная истина не только углубила, но и расширила её проницательность, коль правúлу проницать в неё стало гораздо легче. Она тут же придумала поговорку - "Второй раз по знакомой дорожке идти легче". На Земле она выказала и другие результаты своей проницательности. Она заявила, что ангелы бывают всякие, подразумевая различную природу божьих существ, так как она везде и всегда находит примеры наставления на путь истины. То олень направляет олениху, подталкивая её сзади к познанию, то лев, обучает львицу, то конь кобылу. Самыми непонятливыми на её взгляд были кролики, так как крольчих приходится наставлять довольно долго и в силу их упрямости кроличий ангел вынужден толкать её очень быстро, чтобы она не успела свернуть в неправильную сторону по собственной глупости. Кроме того она попросила ангела обучить Адама пользоваться своим правúлом, самостоятельно ему этого не осилить - оно у него и направление - то само держать не может, не то что указать его Еве или направить её на путь истины!
   Такова история познания истины Евой. Наверное с тех самых райских времен, наставление на путь истинный считается занятием божественным, нужным и необходимым для всех существ женского пола, и мужчины выполняют его с прилежным старанием, не взирая на трудности, помня наказ Древа познания. В конце истории Марыся громко смеялась, а Ханна с порозовевшими смуглыми щеками весело улыбалась.
   - Actually, I did a little bit blasphemy, though*,- сказал сэр Чарльз и тут же встретив непонимающий взгляд Ханны поправился - Совсем немного богохульства, ви должен извинять. Э Байбл сториз имейт много белый пятно - пустота и непонятно. Соу, я его покрасил, то пятно, чтобы оно дазнт спойл не испортил картину ов Дженезис - Сотворения мира.
  Марыся, лукаво глянув в черные глаза англичанина, поинтересовалась, - Какую же картину мы будем показывать светлому пану из этой истории?
  - Это история Евы, - уклоняется от ответа сэр Чарльз и бросает быстрый косой взгляд на Ханну, - Áдам будет engaged* another story. Марыся поднимает брови.
  - Я продолжайт my lil' blasphemy*, то есть покрасить Байбл.
  - Тем временем Áдам, которому создатель сообщил, что он есть его наместник на земле, то есть по - просту царь природы, везде, всем и всюду принялся доказывать свои права. Начиная с самых мелких зверушек, он старательно объяснял, что перед ним, Áдамом каждая тварь, от мала до велика, должна преклоняться. В силу своего ограниченного разума слово господне "преклоняться" Áдам понимал буквально - то есть становиться на колена и наклонять голову. Сам он при этом обязательно либо ставил грязную пятку на нос бедной скотине, либо вскакивал ей на хребет, либо вообще усаживался на голову, судя по размеру поклоняемого. В райских кущах, как мы знаем, фауна была настолько богатой, что работы у Áдама хватало на целые дни. То он ловил жаб, и приказывал им высоко не прыгать, то втолковывал глупым пернатым, что при нём летать нельзя - надо сидеть на земле и преклоняться, то вовсе, раскачиваясь верхом на слоновьем хоботе, вел беседу толстым добродушным созданием о том, что рядом с человеком, слон - просто ничего не стоящий пустяк. Слон согласно кивал головой от чего Áдам голым задом ездил по его морщинистому хоботу то вверх то вниз. Конечно, и кроме слона, сложностей было предостаточно. Чтобы поговорить с жирафом приходилось лезть по его длинной шее, а носорог был настолько туп, что даже когда Áдам сидел верхом на его морде чтобы близорукая скотина его хорошо видела и восхищалась, принимался мелко тряси башкой воображая, что это мухи жужжат около его ушей. Кстати говоря, от этих упражнений голый Áдам, будучи вполне здоровым юношей, ощущал необычные чувства, которые про себя называл божьим озарением - от потираний о шею жирафа, и от слоновьего хобота, а особенно от тряски на голове носорога, его обычно маленькая миролюбиво болтающаяся между ног принадлежность грозно поднималась на дыбы сбрасывала капюшон и гневно краснела. Не без основания Áдам называл эту вещь "укрощадло" и грозно показывал подчиняемым. Откровенно говоря, слона Адамово "укрощадло" не впечатлило, несмотря на то, что Áдам пытался засунуть его слону в хобот. Хобот всё равно был длиннее и толще. Жираф был слишком высок и с высоты своего роста "укрощадла" не замечал, а послушная застенчивая ослица, которую он для примера остальным укратил, почему - то потом долго хихикала, украдкой поглядывая на сморщенное, потерявшее вид "укрощадло". Марыся на протяжении всего рассказа непрерывно фыркала и громко хохотала, при этом её глаза блестели, а румянец широко алел на щеках. Ханна тоже смеялась, глаза её были чуть прикрыты и неотрывно следили за англичанином.
  - Вот так, в трудах, проводил время в садах Рая Áдам, первенец господень. После наставления на путь истины Евы, Ха-Сатан встал перед проблемой. Взять ли труд обучения Áдама на себя, или же сподвигнуть на это познавшую истину и ставшую глубоко проницательной Еву.
  Сэр Чарльз поставил на стол пустую чашечку и потер руки. Он внимательно посмотрел сначала на Ханну, потом на Мырысю.
  - Let's disscuss costumes and acts, мy sweeties...Oh! Давайте поговорим о костюмах и действиях. От вас я потребовать много тэлент. Вам придётся вообразить Ха-Сатан, when he allegedly doesn't exist, but! But, the better imagination, the better dream comes to reality!*
  - Я его себе представляю очень хорошо, - говорит Ханна глядя в глаза сэру Чарльзу.
  - Мне нужно будет лезть на жирафа? - деловито интересуется Марыся.
  - Адам имеет делать красивый трюк. Йес, жираф, слон и носорог, я буду делать май камера фотографический картин. Но это не есть очень сложный для вас. Мы будем выбрать лучший попытка из несколько, - поясняет англичанин.
  **********************************************************************
  Перед комиссаром Карвовым стоят две девушки. Их только что привели и уже записали в протокол, что они, Ханна Руткова и Мария Пепкова зарабатывают на жизнь, представляя публике атракцион "Живые картины".
  - Никого не нашли, пан комиссар! Только вот эту... - докладывает полицейский, выталкивая вперёд девчонку в красном чепце с переливчатым перышком. У неё очень бойкие глаза, которыми она стреляет по сторонам.
  - Ты кто такая? - спрашивает комиссар, с интересом разглядывая девчонку. На ней новые кожаные башмачки, серое платье с передником, туго перехваченное пояском, под платьем заметны чулки в голубую полоску, а сверху голубая же жилетка.
  - Жужа!
  - Хм... И что ты здесь делаешь, Жужа?
  - Живу!
  - Одна?
  Жужа презрительно оттопыривает нижнюю губу, - Вот ещё! При хозяине!
  - А хозяин кто?
  - Не знаешь! Будет мне ухи шлиховать!
  - Я знаю. А ты-то знаешь? Вдруг тебя сюда... хм, каторжник какой затащил и держит в клетке?
  - Во флигеле я живу. А Вацек не каторжник никакой, он наоборот против разбойников и спас меня!
  - Ах его Вацек зовут! И где же он этот твой Вацек? Что-то мы его тут не нашли.
  Жужа хитро ухмыляется.
  - Ну?
  - И не такие бы искали!
  - А что?
  - Пропал он. Был, а потом раз, и нету!
  - А ты сама видела, как он пропал?
  - Ну да-а-а... Заходит в комнату и всё. Нет его там!
  Комиссар Карвовый тут же отдаёт приказ искать потайные ходы в подземелье. Жужа презрительно щурится.
  - Ну что ещё? - сердится пан Збигнев.
  - Нету же на втором этаже подземных ходов!
  - Хм... А из какой комнаты на втором этаже он исчезал?
  - Да из любой! И из зала тоже, - подтверждая, Жужа усиленно кивает головой.
  Комиссар недоверчиво морщит лоб, цокает языком и тихо говорит писарю, - Не пиши это. Потом он переводит взгляд на красавицу Ханну и приказывает, - Говори ты.
  - Ну... Пан англичанин, то есть сэр Чарльз, он очень добрый, благородный джентльмен, весёлый и приятный.
  - Дальше!
  - Мы ему представляли картины... Он хорошо заплатил... Мы ушли...
  - Дальше!
  - Всё..., - спокойно говорит Ханна и красиво склоняет голову на бок, так, что выбивается длинная каштановая прядь из под платка.
  - Как это всё?! Вы что же после "представления" просто ушли домой?
  - Нет, после представления он заказал нам экипаж.
  - А-а-а... Англичанин! Джентльмен! Вы что не могли уйти сами?
  Ханна неопределенно пожимает плечами, - Но это же было совсем незнакомое место...
  Комиссар непонимающе смотрит на Ханну, ненадолго задумывается, потом кивает писарю и стоящему у двери полицейскому, чтобы те вышли.
  - Ну-ка рассказывай подробно, что ты видела и как всё было!
  Ханна поднимает глаза к потолку, поправляет прядь и приоткрывает рот. Потом она облизывает губы и нерешительно смотрит на пана комиссара.
  - Я... только яблоко... и ещё чувствовала...
  - Что, видела только яблоко?!
  Ханна, ясно глядя и улыбаясь уголками губ кивает головой, - Высоко на дереве, как сэр Чарльз и рассказывал...
  Комиссар раздраженно машет рукой, - Ладно, ладно, а чувствовала что?
  Глаза у Ханны затуманиваются и она краснеет, - ну,... я,... меня,... только никого не было, - тихо говорит она.
  - Э-эх! Говори ты, - комиссар безнадежно машет рукой и обращается к Марысе.
  - Я в костюме Адама была...
  - Что?! Ещё не легче! Совсем голая? Ты же не можешь...Тьфу! - пан Збигнев с подозрением начинает внимательно разглядывать Марысю.
  - Нет, это такой костюм, у него спереди мужская штука пришита. Я часто изображаю воинов, героев из мифов и мне приходится переодеваться мужчиной. Я же артистка.
  - Артистка! - ворчит пан комиссар, - Ладно, ты была переодета Адамом. Что ты делала?
  Марыся заметно смущается. Её взгляд в этот раз скользит в сторону.
  - Я должна была... Там картина преклонения тварей земных перед творением господа...,- у неё вырывается нервный смешок, - там были, ненастоящие звери, но они могли двигаться и я..., то есть меня...ну, в общем, Ханка верно говорит, что никого не было, - заканчивает Марыся и вздохнув возвращаясь взглядом к комиссару.
  - Чиксав для "никого" не замают, - неожиданно вырывается у Жужи, которой скучно стоять за спинами девушек.
  - А-а-а! - восклицает комиссар, хватает её за руку и вытаскивает вперёд.
  - Ты что, их раньше встречала? Откуда ты знаешь кто они такие? - подозрительно щуря левый глаз спрашивает он.
  - Не, не встречала! Только после того, как ангел пёр им в пички*, что тут непонятного - несмущаясь поясняет Жужа.
  - Мелкая шмара брешет, - неуверенно произносит Марыся, а Ханна задумчиво улыбается и пожимает плечами.
  - А если не встречала, откуда же ты знаешь...? - спрашивает пан Збигнев у Жужи.
  - Ха! - выкрикивает победоносно Жужа, - Я вот что нашла!
  Повернувшись спиной к комиссару она откуда-то из под передника вытаскивает несколько помятых листков бумаги и протягивает комиссару Карвоваму. Тот мимолетно взглянув, неожиданно уделяет им повышенное внимание, при этом его брови удивленно ползут вверх. Он часто поднимает глаза то на Ханну, то на Марысю. Это фотографические отпечатки. Их четыре. На двух - томно изогнувшаяся в объятиях ангела нагая Ханна, поза которой не оставляет сомнений в том чем она занята, и что испытывает, а на двух других - Марыся, тоже совсем без одежды, весьма откровенно и недвусмысленно крепко обхватившая ногами поясницу этого же ангела, деликатно но крепко поддерживаемая им за ягодицы. Если девушки узнаваемы сразу, то вот лица ангела ни на одном из отпечатков не видно - с Ханной его лицо закрыто её закинутой вверх рукой, а с Марысей его голова повернута так, что виден только затылок. В том, что это ангел сомнений не возникает - на голой спине из лопаток растут небольшие, но настоящие крылья. Отпечатки, несмотря на небольшой размер, очень четкие и пан комиссар, вооружившись увеличительным стеклом, пожалуй, слишком долго их рассматривает. Справедливости ради, стоит сказать, что взгляд его занят отнюдь не ангелом.
  - Почему же ты говоришь, что место было незнакомым, вы ведь сами сюда пришли? - отрываясь от созерцания отпечатков спрашивает комиссар у Ханны.
  - Когда пришли было знакомым. А когда мы выходили из дома он уже был другим.
  - Что?!
  - Когда мы шли к экипажу, это было совсем другое место. Не было флигеля, а ворота с каменными столбами. Я выглядывала из окошка, пока мы ехали, я не знаю тех мест...
  - А ты? - обращается пан Збигнев к Мырысе.
  Девушка отрицательно качает головой, - уже темно было, я только на Карловом мосту поняла где мы.
  - Как ты думаешь, что, этот ангел - неожиданно обращается он к Жуже - Твой хозяин?
  - Вацек? Не-е-е-ет, он не ангел. Он дьявол, только очень добрый.
  
  Глава 1.9. Последний отчет Хорхе Кевейроса
  
  - Пан Франтик?
  - Да, это я.
  - Согласно приказу пана Кржека, с сегодняшнего дня вся корреспонденция, пришедшая на его имя должна передаваться Вам.
  - Это так.
  - То есть, вот этот пакет и срочное письмо я должен сразу передать вам.
  - Верно.
  - Хорошо, пан Франтик, я надеюсь здесь нет никакой ошибки?
  - Ну что вы! Вы же точно следуете приказу пана Кржека!
  - Вроде так. Это очень срочное письмо и пакет!
  - Ну так давайте их скорее...
  Посыльный не очень уверенно передает увесистый пакет молодому человеку в хорошем европейском костюме и получив крону тут же исчезает.
  
  "Дорогой сеньор! Предупреждая бурю негодования, которую вызовет мой следующий шаг, хочу искренне уверить Вас, что наши изыскания и сделанное открытие стоят гораздо дороже и конечно многократно перекроют все те расходы, которые Вы будете вынуждены понести прямо сейчас! Итак, сначала о делах первой необходимости. Для того, чтобы продолжить исследования, я, после долгих сомнений, решил направить векселя на погашение с Вашего, дорогой сеньор, депозита. Иного выхода я не вижу, ибо Вы, единственный из акционеров так глубоко сочувствующий нашей работе, кроме того только с Вашего счета возможно погасить векселя! В противном случае партия будет просто свёрнута, оборудование распродано, а то, что мы нашли либо потеряно, либо, что гораздо хуже, перейдет в чужие руки. Этого, сеньор Вацлав, ни в коем случае допускать нельзя. Поэтому предполагая, что Вы испытаете получив уведомление от Вашего банка, спешу сообщить, о находке необычайной важности. Перед этим спешу также предупредить все ваши подозрения и внимать только Вашему разуму ученого, который я очень уважаю, иначе этого письма бы не было. Речь пойдет не только об археологических артефактах, и уверяю Вас, сеньор, я не сошел с ума. Среди наших многочисленных находок, Вы наверняка помните одну из первых находок - великолепную статуэтку Венеры, прозванной потом газетчиками Миусской. Как специалист, могу Вам сказать, что эта вещица представляет для меня загадку. Её нельзя отнести к культуре, следы которой мы нашли в Амазонии. Это очень странно, так как они находятся в слое одного исторического периода, а разница между предметами одного периода не может быть столь разительной. Так как хорошо известны факты влияния и смешения культур, можно было бы объяснить нашу Венеру влиянием, привнесенным извне, но изучая культуры того периода, я убедился, что она не относится ни к одной из известных цивилизаций того периода. Переслав Венеру Вам, я сразу пожалел, что не провел доскональных исследований, но вскоре у меня в руках оказалось достаточно материала, представляющего, как я теперь понимаю, совершенно новую, неизвестную ранее цивилизацию. А теперь я задам вопрос и попробую сам ответить на него. Не показалось ли Вам странным, что для предмета данного объема фигурка несколько легковесна? Если это так, то в чем причина? У меня сейчас есть около полудюжины абсолютно одинаковых фигурок, напоминающих волка и я пожертвовал одной, распилив её пополам. Внутри, сеньор, есть полость, заполненная довольно необычным веществом. В Венере, готов отдать руку на отсечение, наверняка есть такая же полость... Итак, сделав в начале четыре траншеи мы, как вы знаете, в течение первого года обнаружили древнейшее цивилизованное поселение, возраст которого, по моему мнению, составляет от десяти до тринадцати тысяч лет. Находки этих исторических слоев стали настоящей сенсацией. Продолжая работу в трех траншеях, я, в последствие, не раз был немало удивлен разительными отличиями примитивных образцов из этих траншей от фигурки Венеры, отражающей высочайшее развитие, как духовной культуры, так и техники её изготовления. В октябре прошлого года я сделал очень важное открытие. Уверяю Вас, это стало бы мировой сенсацией, если бы газетные крысы о нём пронюхали! Направив основные силы на продолжение работ в первых трёх траншеях, я решил закончить плановые работы в четвертой. Вместе с человеком по имени Альфонсо Мендес, я продлил её до намеченной на карте отметки. Вот тут нас и ожидала совершенно невероятная находка! "Семь волков" из чистого золота, о которых я упоминал, были найдены на той же глубине, что и Венера, только в стороне от первых трёх траншей. К этому времени я кое-что понял. Я отослал Мендеса и продолжал работу в одиночку. Найденное мной оказалось слишком поразительным, поэтому я сделал детальное описание и предпринял некоторые шаги, чтобы четвертая траншея до времени была скрыта. Из опасения, что описание может быть потерянным (жизнь здесь полна неожиданностей), я изготовил четыре копии. Каждая копия имеет собственноручную подпись владельца. Одну копию я всегда ношу с собой, вторая находится там, где были найдены "семь волков" и два документа направлены в Прагу, где будут хранится в очень надежном месте. Я искренне надеюсь, что Вы авалировали векселя, сеньор."
  Ежи Франтиков опускает письмо на стол и разворачивает пакет. Там находится плоская деревянная коробка. Неизвестно для чего оглядевшись по сторонам, Ежи усаживается за стол и открывает коробку. Поверх нескольких листов тончайшей рисовой бумаги лежит еще одно письмо. Развернув его Ежи убеждается, что это финансовый отчет о расходовании средств археологической партией "Амазония Кевейрос" для акционеров. Как и опасался пан Кржек виден значительный перерасход средств, но дела обстоят даже хуже, чем он предполагал. С его счетов в Чешском Сберегательном Банке в покрытие предъявленных векселей будет списано двести пятьдесят тысяч крон! Занимаясь делами пана Кржека Ежи Франтик понимает, что кроме кредитного страхового депозита в сто девяноста тысяч крон недостающая часть будет возмещена путем списания с текущих счетов, что очень осложнит жизнь пана профессора! А ведь несмотря на это, пан Вацлав обеспечил содержание Абигейл на значительный срок вперёд! И хотя по поручению пана Вацлава гостевой дом на Капланке уже выставлен на продажу, придется искать дополнительные средства на погашение основной суммы кредита и выплату процентов по нему. Ежи Франтик хмурится и вздыхает. Он откладывает в сторону отчет и достает из коробки пачку рисовой бумаги.
  - До возвращения профессора ещё целая неделя, а это дело требует внимательного изучения. Я должен что-то придумать, - бормочет Ежи с удивлением рассматривая прозрачную рисовую бумагу аккуратно расчерченную на крупные квадраты. Каждый квадрат дополнительно разделен на совсем мелкие квадратики. Внимательно присмотревшись Ежи замечает, что каждый крупный квадрат имеет число записанное в правом верхнем углу, кроме того один из мелких квадратиков на каждом крупном обязательно заштрихован. Немного поразмыслив Ежи складывает все бумаги обратно в деревянный ящик, а ящик убирает в потайное отделение платяного шкафа. Он решает поговорить с пани Агнешкой, пока она еще в городе, снимает с вешалки шляпу и непросохший плащ, надевает их и выходит из дома.
  *************************************************************************
  В промозглом затоптанном коридоре, на лавке, живописная и разношерстная компания. Сильно потрепаная дамочка с подбитым глазом, весь вид которой не заставляет сомневаться в роде её занятий, постоянно съезжающий с лавки на заплёваный, грязный пол пан, издающий настолько густой запах, что невольно хочется крякнуть и закусить огурцом, бродяга в несусветном рванье и ещё один подозрительного вида субъект, прячущий лицо в высокий воротник драного ватного сюртука. Ароматный пан, в очередной раз оказавшись на полу, громко икнув неожиданно вскакивает и вытаращив, насколько это возможно в его состоянии, маленькие заплывшие глазки, вдруг широко разводит руки в разные стороны и проникновенным басом сообщает, - А теперь я пью здоровье глубокоуважаемой пани Этельки! Она, э-ы-ы..., - он не успевает закончить, его начинает рвать. Компания поспешно бросается от брызгающего рвотой во все стороны пана, и в этот момент дверь отворяется и вместе с сырым воздухом и тусклым светом утра, пытающегося немного оживить мрачные тона полицейской управы, в проеме появляются три силуэта. Один, судя по очертаниям, принадлежит полицейскому, а вот кто такие двое других определить сложно. Полицейский громко, чтобы перекрыть громоподобную рыготу и шум, творящийся в коридоре, приказывает конвоируемым подниматься на второй этаж. Фигура повыше, покачиваясь и опираясь на своего очень незначительного по размерам компаньона начинает охая взбираться по крутой скрипучей лестнице. В коридоре на втором этаже светлее и чище. Через небольшое окно в конце коридора видно хмурое сентябрьское небо. У двери, где им приказано ждать, стоит лавка, такая же как внизу, только хорошо выскобленная. Полицейский, почтительно постучав костяшкой пальца в дверь скрывается за ней, но почти в тот же миг появляется обратно, приказывает, - Заходи! - и пропустив задержанных, закрывает за ними дверь. Сам он усаживается на лавку и принимается крутить цигарку.
  - Клянусь святым Франциском, мне чертовски хорошо знаком этот чепец с пером! - восклицает комиссар Карвовый с улыбкой вставая из-за стола.
  - Здравствуй Жужа! Кого это ты сюда притащила?
  - Пани Маковица, - с достоинством поправляет его Жужа, но тут же теряя важный вид начинает быстро тараторить.
  - Я от Тадеуша возвращалась. А то за ним приходится присматривать и кормить. Смотрю - из кустов ноги торчат и стонут. Пьяные так не стонут. Упал, думаю и расшибся, хоть встать помогу. Вот, а у него голова вся в крови! И бормочет, бормочет, что ему надо молчать...
  - Тадеуш, кто такой? - перебивает её комиссар.
  - Папаша мой. Пьёт он дюже. Если не кормить, стухнет, шибко пьет, старый черт!
  - А где ты шла, откуда возвращалась?
  - Да от Тадеуша, же! Он на В'Яме* в подвале четвертого дома живет. Еды у него, у Тадеуша, вообще нет никакой! Вот я и говорю, какая жизнь в подвале, если жрать нечего? Я ему хлебца снесла, да ещё кой-чего - кормить же папашу надо...
  - Ладно, ладно, а этого ты, значит, не знаешь, - тычет пальцем комиссар в высокого худого парня, молча стоящего рядом. У него выпачкано засохшей кровью лицо и он, морщась, изредка осторожно трогает левое ухо. Оно, похоже, порвано.
  Жужа мотает головой, - Я его в кустах нашла, стонал очень жалобно...
  - Ну-ка, говори тебя как зовут и что случилось? - приказывает комиссар.
  - Марек Гавелка. Работаю по дереву и железу на заказ. У меня лавочка в Виноградах, - болезненно прищурив левый глаз, отвечает парень, - Я вечером возвращался с работы и меня что-то ударило.
  - Может тебя обобрали? Что у тебя с собой было?
  Марек морщит лоб, а потом начинает шарить по карманам. Там он обнаруживает пять крон и несколько геллеров. Он поднимает брови, показывает деньги комиссару и бормочет, - Не помню...
  Комиссар глубокомысленно достает из кармана домашнее печенье и сумрачно поглядывая на Марека начинает его жевать. Он барабанит пальцами по крышке стола, придумывая чтобы спросить у пана Гавелки. Рассеянно глянув на Жужу, что-то вспоминает и обращается к ней.
  - Раз уж ты оказалась здесь, скажи-ка пани Сюзанна, хорошая ли у тебя память?
  Жужа, польщенная таким обращением, быстро кивает и сообщает, что память у неё отличная, такая, что стоит ей только один раз где-то побывать, как она сразу запоминает дорогу и "не блудит никогда".
  Комиссар удовлетворенно кивает и продолжает допрос.
  А вот если бы ты фамилию услышала, запомнила бы? Не знакома ли тебе фамилия Кржек? Я в прошлый раз что-то забыл тебя спросить.
  Жужа поднимает глаза к серому несвежему потолку. Там в углу есть пятно. Глядя на пятно она беззвучно шевелит губами, но пожалуй только для вида. Она не знает этой фамилии, поэтому, вздохнув, отрицательно мотает головой. Комиссар усмехается. В это время Марек, наблюдающий как пан Збигнев поедает печенье, что-то вспомнив, вздрагивает и произносит, - Я тоже ел печенье! Я тоже с утра ел печенье! Меня пригласили...,- он несколько неуверенно смотрит на пана Карвоваго и продолжает, - к пану Кржеку!
  - К дом пана профессора Вацлава Кржека на Градчанах? - с нескрываемым интересом уточняет пан комиссар.
  Марек кивает головой и морщится от боли. Мы что-то разбирали, я что-то опускал вниз, и что-то должно было остаться тайной, - тут он спохватывается и испуганно смотрит на комиссара. Жужа, занятая разглядыванием чернильного прибора, услышав имя "Вацлав" вострит уши и внимательно прислушивается.
  - Тогда мы легко разберёмся. Надо бы пригласить пана Вацлава, - бормочет Збигнев Карвовый.
  - Когда это было? - пан комиссар достает лист бумаги и обмакнув перо выводит, - 2-е сентября 1890 года. Показания потерпевшего Марека Гавелки. Дверь с треском распахивается, полицейский, доставивший Жужу и Марека с непочтительной бесцеремонностью появляется в кабинете.
  - Пан комиссар! Там! Там!!
  
  2. Седая Пустошь.
  
  Глава 2.1. Хрономный прыжок
  1
   Ничего подобного в жизни не доводилось испытывать! Ни один из проведенных опытов, не давал подобных результатов! Правда в этот раз, я изменил не только скалярные координаты вектора, но и его направление, что потребовало создания значительного ударного импульса. Если описывать ощущения, то, пожалуй, это было одно из самых страшных чувств, приходивших ко мне в жизни. Состояние леденящей тоски от огромной и страшной потери. Потери души. Безбрежной боли от потери ею своего материального вместилища и вынужденного путешествия в никуда. В никуда, где нет ни длины, ни ширины, ни высоты, ни времени. Наверное, это и есть вселенская пустота. Едва ли не самым неприятным оказалось затем возвращение в телесную оболочку. Стыдно признаться даже самому себе, но возвращаться вольному духу в темницу тела категорически не хотелось. Картина распростертого в древней пыли на плитах каменного пола тела не была привлекательной. С неприятным удивлением дух созерцал своё вместилище. С грустной досадой бесплотный взор его обегал начавшее полнеть тело, спутанные длинные волосы, в которых серебра было едва ли не больше чем басмы. Лицо неподвижно лежащей фигуры выражало муку, из под сомкнутых век по небритым щекам прочертились темные полоски, челюсти крепко сжаты, у сомкнутых бровей на переносице глубокая складка. И уже когда дух был готов броситься прочь от покинутого им тела, мощный толчок пустоты вернул беглеца в его обиталище. Голову словно мяли как каучуковый шар, от этого она при малейшем движении грозила снова потерять форму и требовала полной неподвижности. Остаётся удивляться, что глаза на месте, а не выдавлены из орбит и не висят на белых нитях нервов. Странно, что голова чудом сохранила свои очертания, а не представляет собой расплющенную тыкву. Сесть удалось с огромным трудом сначала сложившись, подтянув колени к животу, а потом, из положения лежа на боку, упираясь руками в пол привалившись спиной к чему-то сзади. Памяти не было, как не было ничего больше за нынешним состоянием боли. Если попробовать открыть глаза, наверное, раздастся удар грома и череп треснет. Если глаза не открывать, то внутренности, медленно и тошнотворно скручивающиеся в тугие узлы разорвутся, и я разлечусь брызгами в разные стороны. Выхода не было. Я приоткрыл глаза. Мутная серая мгла заглянула внутрь головы. Бесшумная и безразличная, она оказалась доброй и не взорвала голову. Спасибо. Вот оказывается каковы впечатления от настоящего путешествия в хрональном пучке изменяемых силовых линий магнитного поля. Вот, оказывается, каков бессмертный лептонный дух, оживляющий бренное тело. И вот оказывается в чем разница в направлении векторов. Об этом я не думал и на такой эффект не рассчитывал. Ну что же, тех опытов, которые я провел, конечно, недостаточно для составления полной картины явления... Иследователь всегда рискует. Самое время оценить точность расчетов и правильность предположений. Пошарив руками вокруг, я нашел рядом с собой привязанный к поясу кожаный мешок. Специально сшитый плащ и костюм были в порядке, а вот фетровая шляпа и широкая лента из ткани пропали. В мешке, кроме кучки тонкого порошка, были два увесистых свертка тонкого пергамента. Я высыпал порошок - всё, что осталось от мотка крепкой веревки и начал развертывать сверток номер один. Под несколькими мягкими верхними слоями, спекшийся, ставший хрупким внутренний слой рассыпался, и в руке остался матросский складной нож с тремя лезвиями и ручкой из слоновой кости. Он был теплым. Во втором свертке был специально изготовленный хронометр, подвешенный на пружинах в латунной коробке. Схватив его, я чуть не обжегся, но обернув его в пергамент, осторожно завёл пружину. Раздавшееся ровное тиканье подтвердило, что драгоценный прибор не пострадал. Огромная удача! Ну что же, основные предположения оказались верными. Плотность материала, перемещаемого потоком хрономов, играла решающую роль. Более плотные материалы сохранились, поэтому и костюм из тонкой кожи, рубашка из плотного китайского шелка, ботинки и плащ остались невредимыми, как и моё тело. Хорошо, что предполагая сильный нагрев перемещаемого металла, как вещества чрезвычайно плотного, я догадался замотать нож и хронометр в несколько слоев кожи! Окажись они просто в мешке, наверняка прожгли бы его насквозь и наверняка затерялись! То, что саднило лоб, тоже было объяснимо - льняная ткань и фетровая шляпа скорее всего рассеялись, их молекулярная структура не выдержала воздействия магнитного поля огромной напряженности и отдельные молекулы теперь витают где-то в пространстве абсолютного времени. Я предполагал, что они могли сгореть, поэтому перед включением генератора намочил их водой. Это оказалось ошибкой. Мокрые, они стали гораздо более плотными, поэтому разогрелись быстрее и при разложении на молекулы я мог лишиться волос или сильно обгореть, но к счастью отделался лишь небольшим ожогом... Запустив хронометр и успокоившись, я решил осмотреться. Опираясь спиной о стену, неуверенно поднялся с каменного пола и стал прислушиваться. Кроме тиканья хронометра стал слышен шорох. Равномерный, как звук песка в песочных часах. В сумраке каменного коридора шорох доносился откуда-то сверху. Я поднял голову. На серой плите потолка, прямо надо мной слабо дрожал коричневый круг. Он шуршал и колыхался, потому, что большие мохнатые коричневые пауки, когда бегут по неровной каменной поверхности скребут лапками и не могут выдерживать ровных линий. Не сводя глаз с шуршащей окружности, я осторожно начал отступать назад, стараясь убраться от них подальше. Под ботинками хрустели и крошились мелкие камни. Взяв один, я нацарапал на стене большой крест, а от него стрелку. В направлении этой стрелки теперь лежал мой путь вперед, в пыльный сумрак уходящего вдаль и вверх коридора. Даже не подозревал, что в Вышеградских подземельях эпохи Пршемыслей могли быть такие высокие коридоры! Ходы, в которых мне удалось побывать, были низкие и очень узкие. Может в этот раз удалось оказаться в одном из тайных ходов? Может и зал с сокровищами где-то рядом? Я даже рассмеялся от удовольствия - это была бы сказочная удача! Ну что же, в любом случае, в первую очередь нужно найти воду. Пища заботила меньше, потому, что для исследования места, куда я попал у меня было не больше двух суток. Через двое суток на месте, где на стене нарисован крест, будет создан магнитный импульс, силовые линии которого преломленные хрональным пространством абсолютного времени, совместят меня с точкой, где находится мой лептонный двойник. Точка эта называется точкой энергетического равновесия, поэтому совмещение энергетических близнецов оказывается задачей несоизмеримо более легкой, чем получение лептонного двойника и разделение его с физическим оригиналом. Чтобы подбодрить себя в тишине незнакомого места, я, продвигаясь вперёд, начал рассуждать вслух.
  - В отличие от примера, приведенного пану Штыцу, в этот раз в качестве наглядной модели энергетического равновесия можно взять маятник. В хрональном пространстве, при движении маятника, мы имеем дело с его лептонными двойниками, находящимися для простоты примера в трех положениях - крайнем левом, среднем и крайнем правом. Чтобы получать эти три копии нужно постоянно сообщать маятнику дополнительную энергию, зато если дополнительную энергию не сообщать наступает энергетическое равновесие, баланс, при котором все три близнеца так как маятник всего один, находятся в одной точке - средней, точке энергетического минимума. В сущности, мой опыт, использующий пример этого маятника, заключается в координатном смещении центра масс, где находится точка энергетического баланса. Если часы с маятником повернуть горизонтально и положить на стол в момент когда маятник находится в одном из крайних положений, маятник останется в том положении, так как это будет точка его временного энергетического минимума. Но если часы снова повесить вертикально, маятник самостоятельно займет нижнее среднее положение и будет оставаться в нем сколько угодно долго, пока ему не сообщат дополнительную энергию - поднимут гирю и запустят часы. Затраты энергии, как видим, необходимы только в двух моментах - когда нужно, чтобы маятник занял крайнее положение (этот момент надо точно высчитать), и в любой другой произвольный момент, чтобы вернуть его на место.
  Я довольный потирал руки, так как очень люблю аналогии. Рассуждения меня развлекли и успокоили. Используя образное мышление гораздо легче понимать природу многих вещей. Я, как маятник, сейчас нахожусь в точке временного энергетического минимума, но когда соленоид, выдаст импульс и мои координаты по отношению к центру масс абсолютного хронального пространства изменятся, я, используя уже сообщенную мне ранее энергию, автоматически вернусь в точку моего постоянного энергетического баланса, где сейчас находится мой лептонный двойник. Если первый импульс был нужен для смещения координат и создания фантома, то второй импульс нужен только для для смещения координат. По правде говоря, все эти умозаключения мной воспроизводились не один раз и нужны были для того, чтобы убедить самого себя в успешности безопасного окончания моего предприятия. Оставался необъяснимым физико-химический процесс модифицирования хрономов в протоплазму, но это, так сказать, очевидный факт, отрицать который невозможно, а потому просто глупо.
  - Господи, а тут ещё эти пауки, - вдруг некстати вспомнил я. Постепенно продвигаясь вперед, я рисовал на стене стрелки, по возможности оставляя и другие заметные знаки в толстом слое пыли на полу. Где-то внутри появилось беспокойство. Ничего, кроме мелких камешков, осыпавшихся с потолка пока не попадалось, шел я очень медленно, внимательно осматривая всё по пути, и судя по времени, уже удалился почти на милю от того места, где на стене теперь красуется выполненный мною большой крест. В стенах на всем протяжении имеются квадратные ниши, вырубленные от уровня пояса до уровня головы, но они все пусты. В Вышеградских подземельях ходов такой длины мне не попадалось. Заметно, что пыли в нишах почти нет. Через некоторое время становится светлее и лицо ощущает движение свежего воздуха. Коридор с небольшим наклоном идет вверх. Он приобретает весьма благородные очертания, стены теперь изукрашены резьбой, свод потолка гладко вытесан, но прочерчен крупными трещинами. И вот, закончившись арочным обрамлением с глубокой нишей в стене, он выходит в кольцевой зал. Я в огромном каменном колодце. О-о! Это не Вышеградские подземные залы, но это самое впечатляющее подземное сооружение, какое я до сих пор видел! Через широкое центральное отверстие зала проходит толстый блестящий стержень. Прямо напротив, на другой стороне виден вход в другой коридор, очень похожий на тот, из которого только что вышел я. Я смотрю вверх, а затем через невысокий бортик внутреннего края кольцевого зала осторожно заглядываю вниз. Внизу заметно ещё четыре яруса кольцевых залов, ниже которых слабеющий свет ничего не выделяет из серого полумрака. Вверху, выше трех ярусов верхних колец, на центральном стержне закреплена круглая платформа, за которой я уже ничего не вижу. Круглая платформа - это конечно подъемник, только как же до него добраться? Между ярусами расстояние на глаз составляет от десяти до двенадцати ярдов, значит полная глубина колодца около ста ярдов. Я нахожусь на четвертом ярусе. Подняться по центральному стержню у меня скорее всего не получится - он гладкий и даже на вид очень скользкий. Если я прыгну и уцеплюсь за него, то просто съеду вниз под собственным весом. В поисках выхода я оборачиваюсь, и тут обращаю внимание на нишу в стене коридора у самой арки. Там видны ступени. Прорубленная в толще стены крутая лесенка очень узка, но я боком протискиваюсь в нишу и начинаю подниматься вверх. Лестница поднимается, уходит спирально против часовой стрелки и выводит меня в коридор верхней галереи с противоположной стороны каменного колодца. Я обхожу кольцевой зал и обнаруживаю, что на ярусе имеется четыре коридора, в стенах которых прорублено по одной нише. В то время как ниши одной пары противоположных коридоров ведут вниз, ниши другой пары ведут вверх, поэтому вырубленные в толще камня лестницы не пересекаются. Для меня это имеет очень важное значение, потому, что возвращаясь назад мне нужно попасть именно в тот коридор, по которому я добрался до центрального подъемника. Оказавшись наконец на самом верхнем ярусе я очутился внутри башенки, увенчанной куполом в виде прозрачного полушария, пропускающего свет. В центре действительно круглая корзина подъемника насаженная на центральный стержень.
  Моё беспокойство было оправданным. Это не Вышеград. Теперь меня больше всего интересовало место, где я нахожусь и подойдя к одной из четырех дверей в стене башенки я попробовал её открыть. Дверь не поддалась. Стукнув по ней сначала кулаком, а потом ногой, я убедился, что звук глухой, как если бы это была не дверь, а сплошная стена. Две следующие двери были также крепко заперты, и только последняя, четвертая, позволила мне чуть-чуть приоткрыть её. Всё пространство за дверью представляет собой грандиозные развалины. Несколько раз с силой ударив в дверь плечом мне удаётся сдвинуть камни лежащие снаружи так, что через проем можно хотя с трудом, но выбраться наружу. Я нахожусь центре просторного зала весь пол которого загроможден развалинами. В середине, засыпанная, но удивительным образом не пострадавшая, высится белая круглая башенка. По периметру, зала на равных расстояниях друг от друга находятся арки, внутри которых коридоры, похожие на уже знакомые мне ходы подземных ярусов колодца. Всего арок восемь. Выше них ничего нет. Толстая каменная стена поднимается на три - четыре ярда и обрывается, открывая небо. Местами, в обвалившейся кладке виден каркас купола из тесаных красноватых брёвен. Здание разрушено, поэтому в зале свободно пролетает вольный ветер. Оглянувшись на свою башенку в центре, я начинаю обход зала от арки к арке, принимая левую от меня арку за первую, потому, что рядом с ней есть приметный расколотый фонтанчик из красного камня. В коридорах много каменного мусора. В первозданном виде зал должно быть выглядел великолепно. Ослепительно белые арки выводили на яркий мозаичный пол, который собирался в центре зала и вздымался изящной круглой башенкой. Фонтанчики на стенах в виде каменных голов животных располагались через одну арку. Вода, льющаяся из них, попадала в полированные каменные чаши. Сейчас чаши расколоты, а фонтаны мертвы. За башенкой, между шестой и седьмой аркой, меня ждет подарок. Из пасти тускло мерцающей сквозь слой пыли каменной головы дракона журча льётся вода. Собираться ей негде, от чаши под головой дракона тоже откололась большая половина и вода, проложив себе дорогу среди обломков исчезает где-то между ними. Не особо раздумывая над тем, откуда, как и почему вода льется из драконовой головы, я пробую её на вкус. Это обычная вода. Смерть от жажды мне не грозит. То, что во всех арках находятся выходы коридоров, оказалось ошибкой. Коридор есть только в арке номер шесть. В остальных арках, куда удаётся попасть через россыпи потолочной кладки и расколотые массивные двери из черного дерева, в глубине широкого приемного покоя с каменными скамьями находятся по три круглых помещения, расположенные в виде трилистника. Об их назначении я мог только догадываться по остаткам интерьеров. В центральном помещении гладкие каменные скамьи, расставленные вдоль круглых стен и большой стол в центре, украшенный резьбой. Местами сохранившиеся великолепные мозаичные полы дают представление о культуре и мастерстве строителей. К сожалению, сделать выводы о техническом развитии мне пока не удаётся - я не нахожу предметов обихода. Через высокие узкие окна без стекол в помещения нанесло листвы, кое-где уже сгнившей, и сделавшей почву для занесенных тем же ветром семян.
  Так было в пяти арках из восьми. Шестая арка предваряла коридор, выходивший наружу, седьмая, имела полностью рухнувший потолок и за завалом зиял пролом, открывавший невероятную, вызывающую глубокое уважение толщину стен и голубое небо, несущее легкие перистые облака. Восьмая арка была завалена до самого верха рухнувшим сводом купола зала. Забравшись на самый верх завала, я увидел, что вход в эту арку плотно закрыт массивной черной дверью, ничуть не пострадавшей от давления груды обломков. С момента начала моего путешествия прошло шесть часов. Я нашел воду, но теперь уже хотелось есть. Можно было попробовать разобрать завал, чтобы посмотреть, что находится за черной дверью, а можно было через шестой коридор выйти на улицу и осмотреть здание снаружи. Я остановился на коридоре, путь в который был свободен и не требовал усилий, чтобы туда проникнуть. То, что может находиться за черной дверью, я полагал мне уже известно. Решив немного передохнуть, я устроился на широкой каменной скамье и принялся размышлять, почему я ползаю по развалинам, а не выбрался наружу сразу, как только нашел выход. С этой мыслью я задремал, а точнее погрузился в отрешенное созерцательное состояние, где перед мысленным взором предстало моё путешествие. Оно начиналось с пробуждения на каменном полу и заключалось в бесконечном блуждании по сумеречным коридорам с неожиданно возникающими фонтанчиками, бьющими из тёмных полированных голов драконов, искусно вырезанных из камня. Блуждание имело единственную цель - что-то найти. Я стремился к этой цели, удивляясь тому, что толком не знаю что ищу. Когда на небе появились яркие звёзды, я начал искать свою цель среди них, и тоже не мог понять, почему не нахожу ни одного знакомого созвездия, и почему луна стала заметно меньше обычного. Рядом с ней появилась незнакомая большая тусклая звезда, и это тоже было непонятным. Теплый ветер носил по развалинам сухую листву. Он рассыпал её, вырисовывая замысловатые узоры и просто бросал, когда надоедало. Листья покойно опускались на пол и получались курганы. Дожди их пропитывали влагой, солнце сушило, и постепенно вырастал слой рыхлой очень плодородной почвы, где случайно попавшее семечко мгновенно пускало корешки и начинало старательно расти. Так как слой земли был не очень толстым, корни, дойдя до каменной мозаики пола не в силах пробить её вниз, расползались в стороны. За колоннами у входа в шестую арку, рядом с каменной скамьей слой земли был довольно толст. Растения, которым удалось тут обосноваться, уже выросли высокими, поэтому, когда я открыл глаза, прямо перед моим лицом покачивались незнакомые узкие листочки красновато-сиреневого цвета, внимания на которые я поначалу не обратил. Хронометр показывал, что прошло тридцать семь часов, с момента его запуска. Я проспал больше суток. Это была реакция души и тела на совершенный хрональный прыжок. Теперь времени на исследования не оставалось. Через одиннадцать часов генератор выдаст магнитный импульс, после которого изменившаяся система координат, восстанавливая энергетический баланс, вернёт меня в точку нахождения моего лептонного близнеца. При этом я должен находится в том месте, куда был помещен первым магнитным импульсом. Голова немного болела. Я подхватил свой кожаный мешок и вернувшись к башенке в центре круглого холла, протиснулся в узкий дверной проем. Было бы очень интересно узнать, как работает подъемник, и если мне всё удастся, это будет одной из целей моих следующих визитов сюда. Пробираясь в узком каменном проходе вниз по лестницам, я добрался до четвертого яруса колодца и принялся искать свой коридор с начерченными мной стрелками на стенах. Это не составило особого труда. По правде говоря, особой необходимости в них не было, коридор не разветвлялся и шел прямо, с небольшим уклоном вниз. На месте, отмеченном мною крестом, я очутился за полтора часа до нужного времени. Усевшись у стены и вспоминая детали похода, я принялся намечать план следующего исследования для будущего путешествия. Мне пришло в голову, что уловка, предпринятая мной, чтобы заставить фантомную оболочку находиться на месте, сыграла и со мной самим злую шутку, заставив проспать целые сутки. Значит, в следующий раз, чтобы усыпить сознание надо использовать что-то другое. Я принялся перебирать в памяти известные мне препараты, применяемые для временной потери сознания. В основном, это конечно вещества, вызывающие опьянение различной силы и продолжительности. Реакция после их действия может отличаться, а при передозировке наступает отравление либо даже смерть. Использованный мной морфий пожалуй самый безопасный из всех. Можно было использовать алкоголь, но оказаться в другом времени и месте с тяжелым похмельем мне очень не хотелось, это было бы крайне неблагоразумным и опасным. Я посмотрел на хронометр. Оставалось семь минут. Я снова замотал нож и хронометр в несколько слоев пергамента, уложил их в кожаный мешок, который накрепко привязал к поясу. Теперь, убедившись, что принципы теории работают, я вернувшись должен буду с помощью Ежи быстро получить патент. Я представлю доклад в Максвелловском обществе. Нет, после получения патента, я сначала поговорю с Сигизмундом... Интересно узнать его мнение об открывающихся возможностях! Затем, привлеку самых известных и уважаемых ученых, с помощью которых доработаю и усовершенствую некоторые важные детали. Есть, правда, некоторые сложности с объяснением работы генератора... Представляю лицо великого господина Гутри*, когда я покажу ему вакуумную лампу с тремя электродами! Однако, досаду вызывает факт невозможности перемещения веществ низкой плотности, а момент, связанный со значительным нагревом веществ высокой плотности представляет не досаду, а опасность для жизни при проведении опытов! Каковы критические значения плотностей, веществ, перемещаемых сильными магнитными полями в хрономных средах? Как ведут себя жидкости в свободном состоянии? Кажется, семь минут уже прошли. Странно. Включатель с часовым механизмом - прибор очень надежный, я его опробовал неоднократно. Он срабатывал очень четко. Батареи испытаны на нагрузках превышающих максимальные. Я начал немного волноваться и проверять в уме все детали установки. Теперь мне уже кажется, что прошло очень много времени! Не доверяя внутренним ощущениям, я досчитал до четырехсот двадцати. Черт возьми! Дрожащими руками развязывая мешок, я каждое мгновение ожидал мгновенной черноты в глазах, тошноты и ощущения, что попал в жернова мельницы. Я ждал этих ощущений. Я был бы счастлив снова испытать их! Ничего!! Вот торопливо размотан пергамент с хронометром. Пусть это будет даже сейчас, пусть я сожгу себе руки! После взгляда, брошенного на циферблат, я не хочу верить своим глазам. Прошло девять лишних минут. Ничего не происходит!!! Я по-прежнему в пыльном каменном коридоре с крестом, нацарапанным острым камнем на стене. Ошеломленно наблюдая за стрелкой, спокойно совершающей одиннадцатый круг после положенного времени я, медленно покрываясь испариной, понял, что произошло то, чего я так боялся и мысли о чем старательно гнал от себя. Стрелка совершала круг за кругом, я сидел, обхватив голову руками, и глядя на циферблат лихорадочно соображал, что случилось там, и что же мне теперь делать здесь.
   Просидев в оцепенении два с лишним часа у стены под крестом, я, тяжело вздыхая, и незамечая дороги вернулся наверх, в центральный зал и принялся пить воду из головы дракона. Это привело к рождению единственно возможного в данном положении решения. Я буду жить в этом месте и времени до тех пор, пока не придумаю способа вернуться обратно. С этого момента моя прошлая жизнь перестаёт существовать. Новая жизнь требует борьбы и серьёзных усилий для её продолжения. В первую очередь мне нужна еда, значит надо её искать. Шестой коридор ведёт наружу. Внешний двор замощен грубым, почти не обработанным булыжником. В промежутках между замшелыми почерневшими камнями торчит пучками трава, мелкие кустики и даже кленовая поросль, что придаёт месту унылый, заброшенный и забытый вид. Разбегающаяся влево и вправо разрушенная стена, изредка прерывается такими же разрушенными башенками. На развалины уже успели забраться ползучие стебли кирказона, но его огромные листья и кирпично-красные удивительные цветы не оживляют вида. За стеной начинается лес. Всё открытое пространство погружено в гнетущее безмолвие. Тишина такая глубокая, что я невольно потряс головой желая вытряхнуть её из ушей. Это конечно ничего не изменило. Я повернул обратно - захотелось вернуться туда, где были хоть какие-то звуки. В середине шестого коридора в стене вделана дверь. Черное гладкое дерево очень твердое и скользкое, но пользуясь складным ножом мне удаётся проковырять сквозную дырку рядом с массивным гвоздём, удерживающим петлю замка. Замок же по размеру больше подходит для городских ворот. Расширяя отверстие, я наконец вытащил гвоздь, который показался мне выкованным из сплава напоминающего бронзу. После этого толстая дверь, подвешенная на навесах соответствующих размерам замка и достойных по прочности самой двери, со скрежетом отворилась. Света в коридоре едва хватает, чтобы в квадратной комнате без окон мне удалось заметить на полу солидный по размерам люк, закрытый крышкой ничуть не уступающей по размерам входной двери. И конечно на накладном запоре люка красовался ещё один огромный замок. Открыв шире входную дверь, я принялся за запор люка, раздумывая, что может быть внутри. В этот раз работа заняла больше времени, то ли крышка люка была толще двери, то ли сама древесина крепче. Я два раза отдыхал, и так как меня уже беспокоил голод, а еды не было, ходил пить воду. Наконец удалось снять замок. Даже будучи довольно крепким человеком, я с сомнением разглядывал широкие доски люка, которые предстояло поднять. Я снял поясной ремень, свернул его в два раза и пропустил в петлю затвора. Если бы была длинная и крепкая палка, то используя её как рычаг, я без особого труда поднял бы люк. Но палки не было, и сделав несколько глубоких вдохов и выдохов я ухватился за ремень и задержав дыхание изо всех сил плавно потянул вверх. Люк с хрустом приоткрылся, но дальше тянуть вверх стало невозможно, поэтому удерживая его приоткрытым, носком ботинка я пододвинул замок в получившуюся щель между люком и полом и отдуваясь опустил руки. Некоторое время отдыхал сидя на полу, а потом попытался заглянуть в щель. Кромешная тьма не позволила ничего увидеть, зато я почувствовал слабый незнакомый запах и ощущение прохлады. Еще раз глубоко вздохнув я ухватился теперь уже за саму крышку люка и также плавно поднял её вверх и оттолкнул в противоположную сторону. Вместе с грохотом комнату заполнила пыль, поднявшаяся в воздух. Чтобы спуститься вниз мне нужен огонь. В ватной тишине двора моего пристанища треск ломаемых сухих сучьев был оглушительным. Мне удалось найти несколько небольших смолистых елочек, которые вполне подошли для факелов. В костяной ручке складного ножа в высверленном отверстии есть огниво, и теперь, чтобы разжечь огонь необходима легкая сухая растопка, например прошлогодняя трава. От разведенного костра повеяло уютным домашним теплом. Удивительно, как огонь способен вселять уверенность! Ах, если бы ещё над яркими языками пламени жарилась свинная нога! Но это было там, во сне, называемом прошлой жизнью. Очищенный от веток ствол елочки потрескивая разгорелся испуская аромат смолы. Я вернулся к открытому люку, и опустив самодельный факел вниз заглянул внутрь. Слабого света оказалось достаточно, чтобы выхватить из черной глубины начало узкой каменной лестницы. Вспоминая описание смертельных ловушек в египетских пирамидах я, попробовав ногой верхнюю ступень, начал осторожно спускаться вниз, постоянно замирая в ожидании неожиданной пустоты под ногами. Спустившись в довольно глубокое подполье, я оказался в большой и очень холодной каменной камере. По правую сторону от лестницы рядами выстроились низкие деревянные коробы, доверху заполненные чем-то вроде небольших брикетов с округлыми краями. Они были сложены так, что при установке нескольких коробов друг на друга оставляли между собой достаточно пространства для воздуха. По левую сторону располагались подобные же коробы только несколько более плоские. Дальше, впереди свет факела терялся в холодном мраке. Взяв один из брикетов короба с правой стороны я убедился, что он похож на пачку сухих галет, какие обычно выдают солдатам. Понюхав и не найдя запах неприятным, я откусил кусочек. Вкус напоминал сухое рассыпчатое печенье с орехом. Набрав полные карманы и жуя галету я обратился к коробам с другой стороны. Это из них шел незнакомый запах. По виду определить содержимое короба не удалось. Сухие очень твердые кусочки разной формы и размеров не были похожи ни на что, мне знакомое. На вкус они вначале показались безвкусными, но потом, немного размокнув во рту дали кисло-сладкое ощущение с горьковато-мятным привкусом. Немного позже я начал догадываться, что это сушеные фрукты. В отсутствие света и при низкой температуре они не портились, а только окончательно теряя влагу ссыхались превращаясь в затвердевшую клетчатку. Подземное хранилище плотно запечатанное и холодное позволяло кому-то иметь неплохие запасы, они теперь волею случая стали моим спасение. Уходящее дальше хранилище в пределах слабого света факела открыло ещё один вид продуктов, обнаруженных мной чуть дальше от входа - это были прессованные кубики почти черного цвета, один из которых подержав во рту я с отвращением выплюнул - он оказался солоноватым, приготовленным для хранения, но все-таки сырым мясом неизвестного мне животного или птицы. Скорее всего они предназначались для бульонов. Итак, судьба решив испытать меня, тем не менее позаботилась, чтобы я не погиб от голода и жажды. Весьма великодушно! Содрогаясь от пронизывающего холода я отвесил широкий поклон каменному хранилищу и тут же убедился, что пока догорает мой факел я едва могу успеть его покинуть. С помощью света от второго факела я поднял снизу один короб с галетами, куда положил кубики прессованного мяса и несколько пригоршней сушеных фруктов. Что там, дальше в хранилище, я конечно смогу узнать позже. Сложив все найденное в свой кожаный мешок я закрыл люк, притворил дверь и вышел в круглый арочный зал. По хронометру заканчивались третьи сутки. Если половину первых и половину вторых суток я проспал, то, как прошли третьи, можно назвать, большой удачей. Вечер я встречаю с мешком, набитым провизией, водой, исправно вытекающей из каменной головы дракона и уверенностью, что голодная смерть мне не грозит. Это совсем немало. В седьмом коридоре есть широкая и уютная каменная скамья, устроившись на которой, я укрылся своим огромным плащом и устроив кожаный мешок под голову крепко уснул.
   На следующий день коварный седьмой коридор едва не стал моей могилой. Его покрытый глубокими трещинами свод обрушился, когда я открыл уже знакомую мне тяжелую черную дверь в гостиный зал в глубине каменного свода. Спасли крепи из толстых бревен не давшие лопнувшей по трещинам кладке полностью накрыть меня. Они образовали шалаш, внутри которого, задыхаясь от известковой пыли я несколько часов ножом прокапывал себе проход на свободу. Ближе к полудню, когда я извиваясь полз по узкой наполовину прокопанной норе, одна из глыб, державшаяся очень слабо, соскользнув по бревну придавила левую ногу, так, что я на мгновение потерял сознание от боли. Мне пришлось невероятным образом, изогнувшись, ножом выкапывать место под ногой. Казалось, что часть сместившейся глыбы, придавившая ступню, повредила сухожилие. С трудом работая ножом, я покрытый холодным потом несколько раз впадал в обморочное состояние от вызывающей тошноту боли. Вечером, измученный и уставший, я сидел у моего дракона и жевал галеты, запивая водой. Прохладная вода омывала сильно распухшую и почерневшую, горящую огнём щиколотку и стопу. Выбравшись из под обвала, я мог только ползти. На какое-то время, пока трудно передвигаться, придется забыть о том, чтобы выбираться наружу или далеко уходить от развалин. После злополучного седьмого прохода неисследованным осталось ещё одно место. Это восьмая арка с закрытой и заваленной дверью. Но сейчас мне было не до неё. Ночь я спал плохо. Сначала, несмотря на мерное, успокаивающее журчанье воды, долго не мог уснуть от сильной дергающей боли в ноге, а потом, едва задремав, сразу просыпался. К утру был совершенно разбит и ощущал себя очень больным. В большем обломке чаши я оставил размокать в воде несколько древних сухофруктов из подземного хранилища, надеясь получить питательный настой. Утром, мутноватый кисло-сладкий напиток оказался очень кстати. Выпив его, поставил настаиваться ещё. Весь следующий день я лежал время от времени охлаждая в воде горящую щиколотку. Был бы полезен компресс, но у меня совсем не было никакой ткани. К вечеру боль спала, и ночью мне удалось немного поспать. Это пошло на пользу - я стал лучше соображать. Укоротив нижнее бельё до колен, из плотного шелка, разрезанного на полосы, изготовил тугую повязку на щиколотку и ступню. Зная лечебное свойство мочи сделал компресс. Сухожилие, хвала создателю, оказалось целым, и чтобы оно пришло в норму требовались только время и покой. Уже прошли пятые сутки, моего пребывания здесь, но сейчас это меня не беспокоило. У меня теперь много времени. У меня теперь вечность. Я не заметил, что начал говорить вслух. Занятно. Тугая повязка позволяла мне хотя и с трудом, но передвигаться. Чтобы занять себя я приступил к разборке завала восьмой арки. Медленно и очень осторожно, стараясь не напрягать больную ногу, снимал верхние камни и ковыляя оттаскивал их в сторону. Так прошло три дня, но уже в середине второго, когда верхняя часть исцарапанной черной двери была свободна, я знал, что я раскапываю. Глубоко вырезанные на поверхности дерева полированные витиеватые буквы измененного, но понятного латинского шрифта складывались в два слова - MAGISTER KAEZACK.
  Утро девятого дня встретило меня перед расчищенной от завала дверью неизвестного магистра, полного решимости проникнуть в его обитель. Накопленный опыт по вскрытию двух предыдущих черных дверей пригодился, и после часа упорной работы я вспотевший стоял опираясь на стену в большой круглой комнате, освещенной утренним солнцем через хитроумную систему отражающих поверхностей, так как окон не было. В центре стоял стол, вдоль стен уже знакомые каменные скамьи, а дальше, за столом в левую и правую стороны проходы вели в следующие комнаты. Первой, я выбрал правую. Если центральная комната несла отпечаток официальной гостиной, то эта, скорее представляла собой рабочий кабинет. Здесь тоже был стол, но длиннее и шире, простые, добротные полки вдоль стен были заполнены одинаковыми книгами, переплетенными в хорошо выделанную свиную кожу. На столе каменная чернильница, возле которой необычное перо. Чернила в чернильнице конечно давно высохли. Простой, но массивный деревянный стул был удобен и устойчив. Я улыбнулся, зная за собой привычку раскачиваться на задних ножках стула. На таком стуле это можно делать будучи совершенно уверенным в безопасности подобного безобразия. Я намеренно отвлекал себя разглядыванием вещей вокруг, оттягивая момент, который может стать самым важным из всего, что до этого происходило. В центре стола лежит одна из книг, переплетенных в свиную кожу. Она открыта на странице, где сделана запись, после которой больше ничего нет. Хромая обойдя комнату по кругу два или три раза, наконец не выдерживаю и быстро, морщась от боли в щиколотке ковыляю к столу, хватаю книгу и впиваюсь глазами в последнюю запись.
  Каллиграфический почерк с вензелями сложен, но я могу его разобрать. Это староанглийский язык. Он отличается от современного, но читать и понимать его можно, как язык Чосера. Попробуем разобрать, что здесь написано.
  Строчка начинается изысканным росчерком буквы "Т".
  
  - Ты удивительный человек, магистр Кейзак, я рада, что не ошиблась в тебе! Я, пожалуй, расскажу тебе о летописях при следующей нашей встрече, а пока мне надо подготовиться.
  - Что ты будешь делать?
  - Ты считаешь, что будет просто сделать несколько миль паутины? Мне нужна хорошая пища, вода и хотя бы один день отдыха.
  - Хорошо Сафада. Я жду тебя через два дня, рано утром у "Песков Забвения". А сегодня ты найдёшь свежее мясо в запаснике хранилища летописей, которое я оставлю открытым.
  **********************************************************************
   Девятого дня я перебрался в покои пана Кейзака и следующие полмесяца, пока моя щиколотка не давала мне свободно двигаться, изучал записи великого магистра, который оказался летописцем. Первой книгой, которую я прочитал, был его дневник, найденный мной на столе, открытый на последней странице. Меня захватило необычное повествование пана Кейзака, но сами летописи прочесть не удалось. Они были написаны на незнакомом мне языке, которым по видимому магистр владел в совершенстве. Я сделал такой вывод после того, как перебрав все книги в его кабинете, понял, что ни одного словника для перевода здесь нет. Один раз в день я выходил во двор магистрата, ибо теперь я знаю, что это магистрат, один раз в три дня я спускался в подземную кладовую съестных припасов и не испытывал острой необходимости в еде. В найденной чаше для умывания я теперь варил мясной бульон, и улыбаясь представлял удивление доброго магистра, узнай он, что его сосуд для омовений стал моей суповой кастрюлей! Кроме гостиного зала и рабочего кабинета, в покоях магистра была комната для отдыха с широким удобным ложем, обитым мягкой, отлично выделанной коровьей кожей с толстым подкладом из конского волоса. Оно было не особенно мягким, но и не совсем твердым, как раз таким, чтобы на нем можно было хорошо отдохнуть, не намяв при этом бока. В этой комнате я нашел костяной гребень магистра. Это был предмет, который теперь стал мне просто необходим. Волосы сильно отросли и нуждались в уходе, хотя бы для того чтобы избежать заболеваний кожи головы. Моя левая нога благодаря покою, тугой повязке и компрессам из собственной мочи выздоровела, я совершал прогулки по кольцевой площади двора, окружающей разрушенное здание. У меня уже не вызывало сомнений, что место, в котором я оказался - магистрат - самая сложная и важная часть государственной машины. Осталось тайной, что произошло и почему он оказался разрушен и покинут. Первый этаж имел семь разрушенных коридоров, ведущих по-видимому в покои магистров. Так как пол почти целиком засыпан обломками потолка, стен и покрыт листвой принесенной ветром, то нужно разобрать все завалы, чтобы найти двери с их именами, вырезанными на деревянных поверхностях. Проведя столько времени в кабинете магистра Кейзака, я начертил план известных мне подземной и наземной частей магистрата. Поначалу мне показалось странным, что хронологии и описанию событий в дневниках и летописи уделялось гораздо больше внимания, чем таким важным, на мой взгляд, сферам, как культура, искусство, медицина и ремесла. Магистр лишь вскользь упоминал о магистрах, представляющих эти области государственного устройства. Позже, я дал собственное название виду власти, присутствующей в стране - "Монархическая поликратия"*, и определил основные принципы управления. Во главе государства стоял магистрат. Дневник магистра я перечитывал неоднократно. Мне что-то подсказывало, что эти записи станут особо важными для меня и моего будущего.
  
  Глава 2.2 Дневник магистра Кейзака
  
   Я долго не мог решить заносить ли эти истории в летопись. Когда историк не является лично свидетелем событий, которые собирается описывать, это всегда является сложным испытанием для его совести. Теперь, когда я лично стал их участником, с чистой совестью можно предать их бумаге и беспристрастному вниманию магистрата.
  Магистрату известны многочисленные слухи о необычных существах, похожих на простых подданных, но имеющих способности каких нет у людей. Эти слухи давно наполняют страну. Они не отвергаются и не принимаются, так как не подтверждены должной проверкой магистрата. Теперь, я, магистр летописей Волюстрэн Кейзак, облаченный высочайшим доверием и данной мне властью, утверждаю, что всё нижеизложенное - истинная правда, проверенная и удостоверенная лично мной.
  Первая из известных историй о так называемых "симбиотах", повествует о мальчике и осле, которые могли видеть, слышать и чувствовать, используя глаза, уши и органы осязания друг друга. Мною записаны случаи, когда осёл безошибочно находил морковь, спрятанную в присутствии мальчика, сам будучи закрытым в глухом подвале, а мальчик передавал слова, услышанные ослом, когда он, мальчик, был в другом месте, весьма удаленном от осла. Вот эти истории и одно из проявлений передачи ощущений между ними, как их описывал магистр дикой природы Аркур Бузоль.
  - Мальчик по имени Фуршиб находился в городе, в моём доме и сидел за столом с карандашом в руках. Сначала он писал под диктовку, но вдруг остановился и сказал, что "этот глупый мул запорошит ему глаза, если будет продолжать трясти гривой". Он потянул носом и так же сказал, что "кобылка с белой гривой ему очень нравится и надо попробовать на неё забраться". Потом он, сделав над собой видимое усилие, сказал, что ему надо в туалет. Я повел его в туалет, и заметив, что мальчик идет высоко поднимая ноги, спросил в чем дело. Мальчик ответил, что о такие валуны легко сбить копыта. Когда мы оказались в туалетной нише, он наклонился немного вперёд и начал делать движения как жеребец, когда покрывает кобылу. Я заметил, что глаза его были закрыты. Продолжая покрывать воображаемую кобылу, мальчик довольно фыркал и скалил зубы. Наконец, по его телу прошла судорога, он встряхнулся и открыл глаза. Он помочился и вернулся в комнату, обычным шагом, не поднимая высоко ног. На мой вопрос - Как дела, - Фуршиб засмеялся и сказал, что кобылка оказалась покладистой, но вообще-то так бывает не часто. Как мне потом доложили, в тот солнечный летний день его осла, Жухана, повели купать в реке, где было несколько мулов. Дорога была очень каменистой. Там, осёл недолго думая, заскочил на одну кобылку с белой гривой и славно над ней поработал. По времени это совершенно совпадало с тем, что делал наблюдаемый мной мальчик Фуршиб. Я после наблюдал за этим мальчиком и его ослом. Оказалось, что они никогда не расстаются на далёко и надолго, но когда они не вместе мальчик видит и слышит все, что видит и слышит его осёл, и как я уже описывал, может испытывать те же ощущения. Однажды я, чтобы доказать, что ослы очень глупы, в присутствии Фуршиба спрятал морковь в холщовый мешочек, где до этого были сухие травы. Мешочек положил в ларец, а ларец запер в сундуке. Надо сказать, что сундук находится в боковой комнате, и комната плотно закрывается хорошо сплоченной дверью. Фуршиб только ухмылялся, глядя на то, как я прячу морковь. Я сказал, что отдам её ослу, если он, хотя бы догадается подойти к закрытой двери. Фуршиб пожал плечами, а его осёл, Жухан, когда его выпустили из подвала и привели в большое помещение каменного склада, не раздумывая, прямиком направился к двери и толкнув её плечом, легко открыл, подошёл к сундуку и стукнул по нему копытом. Могу поспорить, что осёл ухмылялся так же как Фуршиб, когда после этого поглядел на меня! Мне докладывали, что когда мальчик болел, осёл был так же нездоров, а когда осёл подвернул ногу, Фуршиб не мог ходить, пока осёл не выздоровел! В другой раз, когда они были разлучены, осёл, питаясь мог поддерживать силы мальчика, причем Фуршиб испражнялся, будучи некормленым исправно и довольно обильно. Как то я, заметив что мальчик пьет очень много воды, постарался узнать где сейчас осёл и что делает. Мне доложили, что осёл возил камни из шахты на Красных холмах, где его редко поили, потому, что там нет близко воды.
  Путешествуя по делам магистрата в отдалённую провинцию Эль-Комбар, я узнал от людей про сумашедшую Пилль, которая ест крыс. Заинтересовавшись, я попросил проводить меня к ней. Я оказался в её лачуге, в тот момент, когда Карла Пилль, поджарая нестарая особа с живыми блестящими глазами, была страшно расстроена пропажей целого кувшина масла. Перестав громко ругаться когда я вошел, она повела себя так: села оскалившись и закрыв глаза раскачивалась из стороны в сторону, пока её собака Фест обнюхивал всё вокруг. Потом она так же с закрытыми глазами вышла на грязный двор. Тут, не открывая глаз, она присела на корточки, и быстро раскинув руки проворно схватила пробегающую по двору кошку. Я не успел и глазом моргнуть, как она, звонко клацнув зубами, что-то сделала руками. Я отчетливо расслышал хруст и увидел отброшенную в сторону кошку, у которой по всей видимости был сломан хребет. Не обращая больше внимание на кошку, женщина также на четвереньках стремительно помчалась по улице. За ней скакала её собака. Удивительно, что Карла Пилль даже с закрытыми глазами двигалась уверенно и свободно, как будто видела дорогу. Не думаю, что я смог бы бежать с такой скоростью. Развязка наступила быстро и неожиданно. Собака, а за ней женщина нырнули в узкий переулок, раздалось рычание и истошные вопли. Когда я подоспел, то увидел, что по земле катается чумазый мальчишка, брызгая кровью из разодранных в лодыжках ног, Карла победоносно держит в руках свой кувшин, а Фест равнодушно обнюхивает забор. По подбородку женщины стекала кровь, а вылезшие из орбит глаза были совершенно безумными. Я поспешил перевязать мальчишке ноги шейным платками, которых у меня обычно несколько. Из окружающих лачуг уже собрались люди, но женщина преспокойно прошла сквозь них, испуганно расступающихся перед ней. Умерла она вскоре, в один день со своей собакой Фестом. Говорили, что собаку переехала телега, раздробив позвоночник, но на Карле Пилль никаких повреждений при осмотре не оказалось.
  И наконец, наиболее удивительная история произошла со мной, когда я возвращался с охоты в лесах его превосходительства герцога Ван Витц. Я и мой охотничий заночевали в сторожке лесничего Ромбаля Хета, у которого есть дочь по имени Хоу. День выдался превосходный, но за полдень подул резкий ветер, ясное небо быстро покрыли низкие тяжелые тучи. Я заторопился в поисках крова, но чтобы укрыться хотя бы под деревьями, нужно было пересечь большое открытое пространство, покрытое высокой травой с белыми пушистыми метелками на конце и едва проходимым лесным боярышником с крепкими шипами. Ветер стих, как бывает перед бурей, воздух стал тяжелым и густым. Мы с трудом пробирались в мрачной тиши под низким небом, прорубая себе дорогу длинными охотничьими ножами в кустарнике почти по грудь высотой. С меня градом катил пот, я торопился, но серьезно опасался что, гроза застанет нас прямо здесь. Лес казался одинаково далеким со всех сторон, и я уже начал было думать, что мы кружим на одном месте, как где-то слева раздался голос, который позвал - Скорее сюда! Я спросил у охотничего, не расслышал ли он чего и он отвечал, что совершенно отчетливо слышал голос. Мы бросились в ту сторону, и хвала всевышнему, пока мы продирались сквозь заросли, тот же голос не давал нам сбиться с выбранного направления. К нашему удивлению, выйдя из плотных зарослей и оказавшись прямо перед бревенчатым домом лесничего, мы так и не увидели того, кто вывел нас с поля! Дверь в дом была открыта, и едва мы ступили за порог, как сверкнула молния невероятной величины, раздался сокрушительный удар грома, и дождь плотной стеной рухнул с черных небес на землю! Мой камзол, сшитый из плотной крепкой ткани, изрядно пострадал от колючек кустарника, но почтенный Ромбаль, сказал, что его зашьют, и к утру, он будет как новый. Он отдал его своей дочери, которая сидела в тёмном углу, и я её сначала не заметил. Мне подали вино, холодное мясо, сыр и кукурузные лепёшки. В доме было темно, только на обеденном столе стоял масляный светильник. Я полагал, что девочка примется за работу, когда я поем и она сможет сесть к столу, но досточтимый Хет, заняв место у стола начал неторопливо рассказывать о своих делах, интересуясь мнением магистрата по поводу безмерно расплодившихся лис. Я же в свою очередь поинтересовался, успеют ли починить мой камзол. Лесничий, помолчав сказал - Моя дочь успеет. Она уже шьет. Я не поверил. - В такой темноте невозможно разглядеть ни нитку, ни иголку, ни сам камзол - возразил я ему. Тогда он взял светильник и поднёс его к девочке. Я вздрогнул на меня смотрели неподвижные белые глаза без зрачков. Она была слепа! На плече сидела коричневая, с синим и зеленым отливом на перьях утка, и очень ловко и быстро, клювом орудовала иглой, зашивая прорехи в камзоле, который Хоу держала в руках на уровне своего плеча. Девочка улыбалась и болтала босыми ногами. Утка посмотрела на меня выразительными черными как ягоды глазами, и как мне показалось, крякнула. Девочка тихо что-то сказала в ответ. Затем, не поворачивая головы в мою сторону она сказала - Айра считает, что мокрый камзол шить было бы труднее. Хорошо, что господин магистр послушался её и успел спрятаться от дождя. Айра боялась, что господин магистр может неуспеть.
  - Послушался кого?
  - Когда Айра позвала господина магистра, он послушался её и пошёл за ней.
  Во время разговора, утка внимательно слушала и даже кивала головой.
  Лесничий тоже кивнул головой, и невпопад добавил - Хорошо! Айра и Хоу всегда вместе!
  Итак, нас вывела утка, которая кричала человеческим голосом, очень похожим на голос дочери лесничего Хоу Хет. Потом, уже засыпая, я вдруг вспомнил, что меня мгновенно поразило, когда я увидел девочку, но потом забыл, как только она заговорила. Она болтала босыми ногами. Несмотря на полумрак, я заметил, что пальцы на ногах были необычно длинными и тонкими, и между ними не было просвета. Между ними были перепонки!
  Таковы истории, рассказанные Аркуром Бузолем, магистром дикой природы, недоверять которому у меня нет оснований. Тем не менее, до последнего момента я хранил эти записи, не считая нужным заносить их в летопись. Внимательно перечитывая летопись магистра медицины господина Рауля Даргольца, я нашел ещё одно подтверждение истории Карлы Пилль. Магистр Даргольц описывал случай превращения в провинции Эль-Комбар. Его помощником было проведено расследование, о котором господин Даргольц рассказал в предварительных записях. Для проверки слухов о колдовстве и превращениях, он послал своего помощника в деревеньку провинции Эль-Комбар, дал ему указание наблюдать за Карлой Пилль и письменно доносить всё, что станет ему достоверно известно. Первые донесения рассказывали о том, что Карла живет одна, у неё нет ни мужей ни детей. Живет ловлей крыс. Ловила она их руками с необычайной ловкостью, бесстрашием и занималась этим делом с явным удовольствием и полным отсутствием брезгливости, столь свойственной женщинам по отношению к мышам и крысам в особенности. Помощник магистра сам наблюдал, как она их ловила, и был поражен тем, что она делала это с закрытыми глазами, чрезвычайно проворно и бесшумно передвигаясь на четвереньках. Пойманным крысам она сворачивала головы, а последней просто прокусила горло. Помощник написал, что она содрала с крысы шкурку и ела её мясо. Остатки крысы сожрала её собака Фест. Следующей ночью помощник магистра оказался свидетелем ещё более отвратительной сцены. Он прятался в кустах под стеной дома Карлы Пилль целый день. Зная о её чутком обонянии, он вымазался речным илом, который, как известно, перебивает другие запахи, и так просидел до сумерек. Когда в доме загорелся свет, он украдкой стал глядеть в окно. Карла вычесывала Феста деревянным гребнем. Она вытаскивала колючки из его шерсти, нежно поглаживала его брюхо и почесывала между задних ног, что Фесту очень нравилось. Помощник магистра отметил, что кобель был возбужден, и засунув морду под платье Карлы лизал её между ног. Карла, между тем, продолжала его вычесывать, всё больше внимания уделяя собачьему члену, который торчал как изрядный стручок красного перца. Наконец она встала на четвереньки и задрала платье, а кобель запрыгнул на неё сзади. - Они спаривались как две собаки, писал помощник, - и происходило это довольно долго, как бывает у этого вида животных. Я уполз от окна уже под утро. Помощник наблюдал за женщиной Пилль несколько сезонов. В одном из донесений он рассказал и историю с кувшином масла, отметив необычайную доброту магистра Бузоля, спасшего раненого мальчишку. По его мнению, мальчишку сильно покусала собака Карлы - Фест и в отместку за это Фесту потом перебили хребет. Спустя положенное время, старательно высчитанное помощником магистра, Карла Пилль тайком родила странное существо. Фест и она бдительно охраняли его от посторонних глаз. Когда Феста с перебитым хребтом бросили на дорогу и сказали, что его переехала телега, Карла заболела странной болезнью, лежала на постели и не могла встать. Помощник магистра пробрался в её дом и не обращая внимание на корчащуюся умирающую женщину принялся рассматривать её детёныша. В записях магистра остался его рисунок, сопровожденный подробным описанием. Вот оно.
  "Существо с покатыми узкими плечами и узкой же грудной клеткой. Несмотря на то, что голова, кисти рук и ног явно человеческие, сами руки и ноги по строению скорее собачьи, хотя с более массивными костями. Бёдра очень короткие, голеностопы длинные. Хвоста нет, ягодицы плоские, развиты слабо, пол существа мужской. На голове и вдоль всего позвоночника растёт недлинная, густая шерсть светлого цвета, в области промежности и в подмышечных впадинах шерсти нет. Лицо чистое, нос прямой, короткий, глаза очень живые неопределенного цвета, пожалуй, зеленовато-коричневые. Существо лежит на боку и сосет из козьего пузыря, самостоятельно держа его в руках. Пальцы короткие, ногти темные, выпуклые и толстые. Кем-то был распущен слух о том, что появившееся существо было результатом якобы волшебного превращения произведенного Карлой, на самом же деле это её детёныш".
  Одно из самых невероятных и страшных свидетельств несомненного существования симбиотов привожу я, магистр летописей, Волюстрэн Кейзак, удостоверяя, что всё сказанное мной является событием, непосредственным участником которого был я сам. Согласно древнему описанию хранилища летописей магистрата, галереи, в которых размещены эти исторические писания, имеют восемь ярусов. Одним из самых труднодоступных, является хранилище летописи летописей, надзор за которым осуществляю я сам и регулярно пополняю жизненные запасы хранителей. Мой восьмой ярус представляется наиболее таинственным, так как ведет свою историю с времен, о которых после великой катастрофы ничего неизвестно. Древние галереи в центральной части плана мной хорошо изучены, но собирая оставшиеся летописи, я вынужден уходить всё дальше от центра, и могу засвидетельствовать, что они уходят на мили к востоку от тех границ, которыми очерчен седьмой ярус. Каждый раз, изучая галереи, я тщательно добавлял их на плане, рисовал на стенах стрелки, чтобы легче было ориентироваться, и высчитывал пройденные расстояния. Меня всегда занимал вопрос кто и когда построил эти галереи. Взяв с собой немного воды и пищи, я собирался принести из одной обнаруженной мной восточной галереи несколько древних писаний, занимающих глубокие ниши в стенах. Я очень опасался, что они могут рассыпаться, когда я буду их доставать. За несколько сот ярдов от места, где была цель моего путешествия, я, собираясь начертить на стене очередную стрелку, случайно заметил что-то, похожее на суровую нить, прилепившуюся к выступу на стене и идущую вверх к потолку. Правда на высоте чуть выше моего роста нить пропадала. Хотя пока я пробирался вперед меня и занимала мысль о том, что бы это могло быть, добравшись до ниши в стене где хранились писания, я совершенно забыл обо всем на свете и принялся за работу. Писания были очень ветхими, и мне приходилось со всей осторожностью, чуть приподнимая краешек самого верхнего тома подкладывать под нижнюю обложку специальную гладкую дощечку, а потом, приподнимая книгу уже ею, подкладывать следующую дощечку, пока вся летопись не оказывалась лежащей на твердом основании. Затем, крепко держа обе дощечки, я на них, как на подносе приподнимал и извлекал из ниши отдельный том. Я был занят этой нелегкой работой, и только когда очередная толстая пачка переплетенных в кожу листов лежала передо мной на холсте ткани, обратил внимание на тихий шелестящий звук позади себя. За моей спиной стояло маленькое сгорбленное существо в сильно обтрёпанном плаще с капюшоном, надвинутым так низко, что лицо разглядеть было невозможно. Как мне показалось, в каждой руке у него было по кривой узловатой палке.
  - Здравствуй, магистр - голос высокий, сухой и скрипучий.
  - Кто ты? Откуда ты знаешь, что я магистр?
  - Я всё знаю, я всё помню, твоя милость!
  - Ты провидица?
  - Нет, магистр. Я знаю и помню, то, что уже случилось, но видеть вперёд я не могу! Да и сомневаюсь, что кто-то может! Я - Сафада Ард, если это тебе что-то говорит.
  - Нет, я никогда не слышал такого имени. Кто ты и как здесь оказалась?
  - Кто я? Ха-Ха-Ха! Только магистр может задать такой сложный вопрос. Кто я... Я и сама этого не знаю. Может быть я память, а может быть я нить, которая связывает прошлое с настоящим. Правда может статься, что я просто то, что у природы не получилось, она бросила и постаралась забыть... Мне нравится думать, что я нить. Вот такая, как эта. Она ткнула своей узловатой палкой куда - то под потолок.
  - Ты нашел очень древние писания, магистр. Они о многом могут порассказать, когда ты откроешь их. Я помню тех, чьи перья выводили строки этих летописей.
  - Как же ты здесь оказалась, Сафада Ард?
  - Я очень давно пришла сюда и тут живу, и если ты мне не помешаешь, всё может остаться как прежде.
  - О, я не собираюсь прогонять, кого бы то ни было с привычных мест...
  - Нет, магистр, ты не понял.
  Её голос показался мне угрожающим.
  - Это я не прогоняю тебя! Если ты не будешь мне надоедать, я позволю тебе искать свои древние летописи, но некоторые галереи для тебя закрыты, и не пробуй нарушить мой запрет!
  Она скрипуче засмеялась, и заметив моё невольное движение добавила - Я бы не стала на твоем месте хвататься за нож!
  Она скинула капюшон, и в тусклом свете моего светильника со сморщенного темного лица на меня глянули четыре пары маленьких блестящих глаз! На гладком эбеновом черепе редкие волосы росли пучками только на затылке, а нос был курносым с вывернутыми ноздрями. Она оскалилась, и эта ухмылка открыла мелкие острые зубы. Я застыл пораженный, она же вышла из тени, явно наслаждаясь произведенным впечатлением. Её обтрепанный плащ бесшумно упал с плеч, и я в ужасе невольно вскрикнул. То, что под плащом торчало как горб, оказалось мохнатым телом гигантского паука, вросшего в тело Сафады! Суставчатые лапы были и руками Сафады, и тем, что я принял за суковатые палки. Заметив на моём лице гримасу омерзения, она перестала ухмыляться и пробурчала - Вы, люди, превозносите разум, но предпочитаете, чтобы он ещё имел и наружность, подобную вашей. Природа, создавая гения, не всегда думает о внешности, магистр. Я - память и мудрость, и это важнее всего остального!
  Так я познакомился с Сафадой Ард - симбиотом, человеком-пауком, а точнее пауком-человеком, потому, что она действительно больше паук, чем человек. Она дополнила мои знания о симбиотах и о событиях, которые привели мир к его нынешнему состоянию. Она же подарила (я склонен считать, что она действительно сделала мне подарки, то есть передала без желания получить что-нибудь взамен, вещи, способные, по её мнению, принести мне радость) несколько удивительных вещиц, добытых ею из прошлого. Думаю, что она давно наблюдала за мной и наша встреча была неслучайной, потому, что после первого короткого знакомства она появилась у меня уже на следующий день, а точнее вечер. Тогда мной и был задан один из самых волнующих меня вопросов. В тот момент я остановился на историческом жизнеописании рода Дю Лор, к моему стыду и сожалению это жизнеописание, как и большинство важнейших государственных документов не имело начала. Я же тешил себя надеждой, что найденные мной древние манускрипты могут пролить свет на причины отсутствия этих бумаг. Сейчас, так и не притронувшись к древним рукописям, я заносил в свой дневник рассказ о встрече с Сафадой Ард. Горел масляный светильник, я, увлеченный работой, не замечал, что в кабинете что-то изменилось. Только когда свет от светильника стал заметно отклоняться в сторону и мне пришлось его переставлять ближе к страницам дневника, я понял, что дверь в кабинет открытка и струя воздуха отклоняет его пламя. Я повернулся и в полумраке увидел в кресле темную фигуру.
  - Здравствуй магистр,- проскрипел из кресла высокий голос, - Я думала, ты меня вообще не заметишь!
  - Здравствуй Сафада, как ты здесь оказалась?
  - Думаю, что пришла, но точно сказать не могу. Пожалуй, это одна из моих способностей, подаренных природой, таким как я.
  - Вот как! Я думал уже данное философское определение себя - единственное! Так кто же ты на самом деле?
  - Тебе магистр, наверняка докладывали о симбиотах.
  Я вздрогнул.
  - Да, мне известны невероятные истории о странных существах...
  - Я симбиот, твоя милость, если ты не верил в эти истории, то теперь можешь убедиться в их правдивости!
  Я в волнении привстал.
  -Господи, я не мог не верить записям магистров Бузоля и Даргольца! Правда, у меня возникло столько вопросов, на которые я не могу найти ответов, а желание узнать правду так велико...
  - Правды нет, Волюстрэн Кейзак! Какие ещё вопросы тебя волнуют, твоя милость?
  - Кто такие симбиоты и откуда они появились среди нас?
  - Ах, магистр, даже тебе свойственно разделять мир. Он един и неразделен, нельзя говорить "мы" и "они". Симбиоты не появились среди нас, они это мы. На моей памяти, а она огромна, произошло две катастрофы. После первой, исчезла могучая цивилизация, наступил великий раскол, после второй, которая произошла вскоре за первой, появились симбиоты и наступили тёмные и страшные времена. То, что я помню обе катастрофы, заставляет меня думать, что было и ещё одно событие, после которого появилась я. Это событие предшествовало и первой и второй катастрофе.
  - Что это были за катастрофы и какое событие произошло до них?
  - Мне сложно описать первое событие, я была слишком мала. Я помню своё состояние, когда я была просто человеком...
  - Ты была просто человеком?!
  - Да. Потом что-то случилось, и я почувствовала, что моя жизнь стала богаче и интереснее. У меня появились новые ощущения мысли и способности, но моя мама после этого всё время плакала. Я заметила, что люди стали меня сторониться. Многие избегали встречи со мной, некоторые пытались шутить или издеваться, но таких, было всё меньше, а потом меня стали бояться и просто убирались от туда, где появлялась я. Когда мама умерла, я осталась совсем одна. Вот тогда я и ушла от людей в тишину и одиночество этих подземелий. Страна, насколько я могла понимать мир, была монархией, которой правила древняя династия Гофулоков. Это были очень умные и хитрые люди. В твоих летописях наверняка есть упоминание о герцогах Дю Понтиферак и графах Дю Лор - прямых потомков Франка-Эрнеста Гофулока. Самая большая тайна кроется в истоках этого рода. Первым упоминанием о нём можно считать мрачную историю Балтазара Гофулока - Многорукого. Его так называли за то, что когда он орудовал мечом, создавалось впечатление трёх или даже пяти рук, отбивающих и наносящих удары. Он буквально прорубил себе дорогу в рыцарский орден и стал его сеньором, то есть главой. Это был человек чрезвычайного хладнокровия и поразительной жестокости. Моя память хранит рассказ о том, как он буквально изрубил на куски человека, выигравшего у него в кости лошадь. Если вспомнить, что тот тоже был рыцарем, носил доспехи и наверняка был непромах, то сила Балтазара приобретает мистическую величину. После этого он убил всех слуг и родственников того человека, и всё только для того, чтобы вернуть свою лошадь. В маленьком родовом замке монахи нашли перерубленных пополам жену, пятерых детей и превращенных в кучу обрубков слуг. В писании одного из монахов было сказано, что жена рыцаря была разрублена пополам поперек туловища в области груди. Удар был настолько мощным, что меч, словно масло рассек левую руку, грудную клетку, позвоночник и правую руку! Так же одним ударом он разрубил и детей - кого вдоль, а кого поперек. Может этим он проявил по отношению к ним благородство и милосердие, так как слуг он рубил на части, заставляя долго мучиться перед смертью. С тех пор древо Гофулоков ветвилось и разрасталось, правда, на нём встречались и больные ветви, несмотря на то, что родственных браков почти не было, может быть благодаря строгим правилам и отбору. Удивительными мерзавцами стали отпрыски из рода Мерикоров и очень странной ветвь Куафестов - эти монаршии фамилии произошли от имен сыновей Франка-Эрнеста. Франк-Эрнест для расширения своего влияния и родственного укрепления аристократической знати ввел закон: если его сыновья женились на девушках из высшей королевской знати, то появлялись новые ветви, где фамилией становилось имя сына Франца-Эрнеста Гофулока. Так появились знаменитые бароны Де Комбре, когда Комбре Гофулок женился на младшей баронессе Хельге Де Орсе, и маркизы Ван Витц, когда Витц Гофулок взял в жены дочь маркиза Хольта Ван Хаагена - Инез. Потом произошла катастрофа. В одночасье рухнул весь мир, люди потеряли разум и память. Я не знаю, что это было такое, но безумие коснулось всего. Была разрушена столица, сожжены крупные поместья. Звериная жажда крови проснулась в мирных обывателях. Когда ярко полыхали дворцы и замки, в свете их кровавого зарева были жестоко умерщвлены почти все члены знатных и богатых фамилий, исчезли науки и ремесла, в государстве наступила ночь. Конечно, кое-кто из потомков королевской крови уцелел. Родовые поместья имеют много тайн и секретов, начиная от скрываемых внебрачных детей от запретной любви с не столь именитыми фамилиями, до искусно спрятанных подземных сооружений, позволяющих сохранить жизнь в случае проигранной войны. С древних времен в правилах и обычаях королевского рода появилось содержание особого вида заповедников, где собирались странные и непостижимые чудеса, создаваемые природой по воле всевышнего. Здесь жили удивительные растения, питающиеся плотью, насекомые, имеющие настолько прочный панцирь, что его практически невозможно раздавить, животные, обладающие такой способностью к регенерации, что из одного только маленького фрагмента могла восстановиться целая особь. Тут же хранились и вещи, обладающие невероятными свойствами. Мне рассказывали о смоле одного дерева, кусок которой при растягивании в разные стороны вытягивался в ленту. Однажды слуги получили приказ отделить от этого куска небольшую часть. Они начали растягивать её в разные стороны, но даже растянув на полторы мили не смогли порвать! Тонкую, как паутина ленту не брали самые лучшие ножи и ножницы - они скользили по её поверхности. После того как концы отпустили смола снова сжалась в комок, каким и была в начале. Мне однажды самой довелось видеть другой экспонат из такого паноптикума. Невзрачный камешек продолговатой формы. При сдавливании его краёв, из середины вылетала прозрачная, голубая стрела, способная сжигать, что горит и плавить, что плавится. Из этого невзрачного камешка неизвестные мастера сделали страшное оружие - к рукояти, со вделанным внутрь камешком была пристроена тонкая чашка из черного металла. При нажатии на небольшой рычажок в рукояти, из чашки в нужном направлении вылетает поражающая всё на своем пути молния.
  Сафада закашлялась, а я поспешил налить ей свежего ароматного сока лесных ягод, которого у меня всегда есть запас.
  - Я научу тебя, магистр, делать другой напиток,- хрипло захихикала она, осушив чашку.
  - Продолжай, пожалуйста, я бы хотел записать всё, о чем ты говоришь!
  - Ты успеешь это сделать, твоя милость. Итак, магистр, в монархии наступил раскол. Люди разучились делать сложные вещи, требующие долгой кропотливой многодневной работы. Памяти хватало только на простые дела, которые можно было выполнить за один раз. Это не было похоже на болезнь. Это было что-то другое, похожее на руку господа прекратившую убийства и жестокость. Люди просто забыли своих врагов. Они забыли государя. Я думаю, что и государь будь он жив, забыл бы, кто он есть на самом деле! Память человеческая стала настолько короткой, что читая свою летопись, магистр, к концу ты бы уже непомнил о чем говорилось в начале. Так думала я, после первой катастрофы. Но потом я узнала кое-что. Не успев постичь ужаса своего нового существования, народ принял новую кару. Это была вторая катастрофа.
  - Постой, а что же ты узнала и от кого?
  - От кого? Это, магистр неважно. Важно, что кара постигла не всех. Я это не могу понять до сих пор. Первое, что я узнала, это что многие люди стали рождаться, жить и умирать гораздо быстрее, чем некоторые другие, которых много меньше, и среди которых оказалась и я. Пока я проживала один день, они словно проживали целую неделю! Второе, что память была отнята тоже не у всех. За период между первой и второй катастрофой, который мне показался не очень великим, сменилось пятнадцать поколений того большинства людей, которых я теперь называю короткоживущими. Но появились так называемые магистры, память которых ничуть не изменилась, и жили они в полтора, а иногда и в два раза больше. Появился магистрат, объединивший долгоживущих магистров, поручивший им, имеющим длинную память, вести летописи и учить короткоживущих простым ремёслам. Один из магистров - Волюстрэн Кейзак волею судьбы стал мне знаком. Вторая катастрофа почти не изменила сознание людей, но породила симбиотов. Это существа, живущие двумя телами и разумами, и получающие от этого преимущества над простыми людьми. Ты должен знать, что симбиоты разные. Есть существа, обладающие способностями человека и данного волею господа спутника. У них тела и разумы неразрывно соединены вместе. Другие существа, имеют отдельные тела, но у них единый дух и совместный разум. Самые могущественные симбиоты - это высшие, почти божественные существа, имеющие тело человека, но получившие качества и способности...
  - Чьи, чьи, качества и способности?
  - Кхм, кхм... я могу только догадываться, магистр. Мне кажется, качества некоторых существ из королевских паноптикумов!
  - Я не встречал записей о таких... людях. Симбиотах.
  - Магистр, твои летописи охватывают небольшой период между первой и второй катастрофой, потому, что эти записи начали вестись магистратом только в то время. Теперь ты сам их продолжаешь. Тебе также известны простые симбиоты с двумя телами. А теперь ты знаком со мной. Как я сказала, потомки королевской династии сначала прятались в своих секретных палатах, а потом рассеялись по разрушенной, разоренной стране. Думаю, это они получили удивительные, странные, иногда страшные способности, объяснить которые не может никто. Теперь они среди людей и часто об этом не подозревают, ну, разве что случай откроет им их необычайную силу. Я сама очень хочу понять, что произошло и думаю, что высшие симбиоты должны в этом помочь. Тебе знакома "память предков"?
  - Да, да - это сохранившиеся глубоко в подсознании навыки и уменья поколений, которые иногда почему-то всплывают в нашем мозгу или позволяют делать вещи, которым нас никто не учил. Но, послушай, ты сказала, что между первой и второй катастрофами появился магистрат. Так? Кто его создал? Ведь короткоживущим это было не под силу?
  - О-о-о! это целая история! Магистрат создал Асмус Куафест. Конечно, потомок Гофулока. Я тебе говорила об этой странной ветви. Члены фамилии Куафестов представляли собой поразительный набор гениев и идиотов. Асмус был внуком Куафеста Гофулока, взявшего в жены принцессу Фейгу Бальм и сыном Орбака Куафеста, соответственно сына Куафеста и Фейги. Орбак Куафест женился на девушке, по имени Ом, которая и родила ему Асмуса. С девушкой Ом связано три непонятных события. Первое - это её загадочное появление. Второе - ни у кого не возникло сомнений в её королевском происхождении. Третье - её загадочное исчезновение, правда, говорили, что она умерла при родах. Как бы там ни было, Асмуса воспитывала нянька-кормилица и сам Орбак, обладающий поразительной памятью, но любивший выпить.
  - Вот как!
  - Да магистр! Уже те времена люди умели делать напиток, приводящий их в полублаженное, полубожественное состояние. Правда, на разных людей он действовал по-разному. Выпивший его музыкант, мог стать сказочным виртуозом, а выпивший его поэт мог стать грязным сквернословом. Выпившая его целомудренная аристократка могла превратиться в развратную шлюху, а отведавшая его простая прачка выказывала поразительную глубину суждений о мире. Люди любили этот напиток, но после второй катастрофы он был забыт, а рецепт изготовления оказался утерян. Так вот, премудрый Орбак как-то раз, будучи под действием этого напитка придумал и написал трактат о государственном устройстве. Идея была проста и гениальна. Раз людская память могла удержать только малую толику знаний, нужно знания разделить между людьми, чтобы не обременять память одного человека всем разнообразием жизненных премудростей. Булочнику ни к чему знания о том, как ложить печи, достаточно знать, что есть печник. Печнику необязательно знать, как шить башмаки, а башмачнику, чтобы получить новый кафтан вовсе не стоит знать, что есть иголка и нитка. Этот трактат он вложил в голову своего единственного, горячо любимого сына Асмуса, который оказался гением. Он развил, дополнил трактат, нашел недостающие колёса для сломанной государственной машины и создал магистрат, который объединял все знания о мире в руках долгоживущих магистров. Магистры обладают обширной и разнообразной памятью, но есть некоторые сложности.
  - Какие?
  - Будто ты не знаешь! Это уходящая каста. Магистры умирают, а замены им нет. К сожалению и самому Асмусу в жизни не повезло. У него было трое детей, но двое сыновей умерли в раннем детстве, третьей была дочь, которая в день совершенноления сошла с ума.
  - Для летописца твои знания, Сафада, не имеют цены! Ты должна рассказать мне о родословных всех магистров, мы возродим наше величие! Ты должна рассказать мне обо мне самом...
  - Всему свое время, Волюстрэн Кейзак... Сейчас уже поздно, ты не закончил свою работу, да и мне надо идти. У меня тоже есть важные дела!
  Так закончился вечер, повествование о котором я тщательно заношу в дневник.
  Желая постоянно знать, что и где происходит, Сафада каким-то непостижимым образом оказывалась то на рыночной площади, то перед мэрией, то в скобяной лавке, то в кузнице. Она делилась со мной новостями, и мне стало легче вести летопись.
  Я тоже часто бываю в городе. Правда, с какого-то времени я стал замечать, что мой выходной камзол, к которому я так привык, уже не позволяет мне чувствовать себя так, как я обычно себя чувствовал раньше. На улицах как обычно передо мной снимают шляпы, в след мне кланяются и оглядываются люди, но мои ощущения стали другими. Задумываясь о жизни, я понял, что потерял вкус своего магистерского сана, а сама жизнь постепенно утратила яркость, и много других качеств, которые делали её такой интересной и вкусной. Меня по-прежнему интересуют многие вещи, я могу быть увлеченным и решать трудные задачи, но... Теперь я часто ем просто по привычке, не испытывая радости от еды. Надевая камзол, я не преображаюсь, как раньше, а остаюсь тем же человеком, каким бываю в простой робе. Для меня забылись многие сильные чувства - я давно не испытывал чувства голода и вожделения, от которых кровь бросается в голову, рождается страсть и теряется разум. Теперь я добавляю в еду слишком много пряностей, чтобы ощутить её остроту, я придумываю для себя странные игры, чтобы увлечь себя и пробудить желания, но замечаю, что при этом усмехаюсь, занимаясь скорее с прохладным любопытством, чем с тем чувством, которое хотел испытать снова. Цвета потеряли яркость, запахи глубину, звуки значительность. Я знаю как, и из чего они получились и мне остаётся только спокойно философствовать. Сейчас, я думаю, что в этом и есть смысл жизни - сначала собирать чувства и ощущения, а затем выбирать из них наиболее яркие и дорогие, порой стоящие самой жизни. Люди, сами не осознавая того живут ради чувств и ощущений. Даже поставленные ими самые великие и благородные цели направлены на удовлетворение лишь одного желания - получения удовольствия. Либо от преодоления трудностей на пути к цели, либо от выполненного перед самим собой долга, либо от возможности гордиться собственным величием. А за удовольствие приходится платить. Иногда слишком дорого. Теперь, когда мне известна эта хитрость жизни, многое стало понятным и простым. Хитрости и интриги, выстроенные в сложнейшие цепи с участием многих людей, стремительные водовороты событий, затягивающие судьбы и жизни порой целых народов, всё это направлено на удовлетворение самого простого и примитивного желания иногда одного человека. Это понимание позволило мне взглянуть и на себя, чужими глазами, взглядом далеким от скромности. Магистр Кейзак не просто получает знания от жизни, он их добывает умом, наблюдательностью и выработанным умением делать правильные выводы. Он учится на чужих ошибках, ибо чтобы узнать, что такое дерьмо, вовсе не обязательно в него лезть самому и пробовать на вкус, хотя чтобы узнать, что такое счастье лучше бы стать счастливым. Но, опять но, это и есть правда моей жизни. Моя страсть добывать знания и узнавать жизнь приносит мне чувство. Пожалуй теперь уже единственное и главное из оставшихся для меня в жизни. Чувство удовольствия от узнавания чувств... Я живу ради чувств и собираю чувства, опираясь на собственные наблюдения и опыт других людей. Чтобы понять, что чувствует человек в лапах льва, не стоит самому заходить в его клетку. Мне достаточно того, что я вижу и слышу. Когда я иду по улицам моего города, я вижу гораздо больше того, что видит глаз, слишком привычный к окружающей жизни и от того не замечающий её. Я вижу суть вещей, что позволяет мне судить о мире. Магистр Кейзак потерял гордыню, но обрёл понимание. Это понимание пришло не только с возрастом, но с переживанием чувств, размышлением о них и осознанием простоты и сложности жизни. Встреча и знакомство с Сафадой Ард дала мне возможность с одной стороны начать относиться к себе с долей иронии, которая появляется только у отвлеченного, высшего разума, а с другой стороны понять трагедию мотылька - однодневки, вдруг осознавшего величие времени и собственную в нём незначительность. Сафада Ард, как-то раз выслушав мои рассуждения о том, что я считаю правильным и неправильным в жизни, усмехнувшись сказала: - Даже ты, великий магистр очень молод в своих чувствах. Они у тебя часто подобны маленьким детям, для которых одна тряпичная кукла - лучший друг, а другая - смертельный враг, хотя на самом деле это всего лишь тряпичные куклы, не больше. Ты считаешь, что жизнь должна быть такой, какой вы, люди её себе вообразили и написали свои правила для неё. Но времена меняются, ваши правила тоже, а законы жизни неизменны. Если ты сможешь их понять и отнесешься к этому как к данности, твои чувства повзрослеют и станут умными. Я долго размышлял над этим. Сафада научила меня делать удивительный напиток из лесных орехов, и сказала, что он "просветляет сознание". Видимо благодаря этой янтарно-коричневой жидкости я, не склонный к философским рассуждениям, сейчас пишу эти строки, а рядом стоит наполовину пустой тонкий стакан чернёного серебра - ещё один подарок Сафады. В одну из наших встреч я поинтересовался, почему её выбор остановился на мне.
  - В магистрате есть и другие магистры, чьи знания глубоки и могли бы оказаться полезными, я же - магистр летописей, вижу лишь вершины гор, не проникая в пещеры и не спускаясь в долины.
  - Один магистр Кейзак может оказаться для меня гораздо более полезным, чем весь магистрат,- уклончиво ответила она, правда, потом добавила,- я собираю знания о жизни, ты занимаешься тем же. Одна из загадок второй катастрофы - высшие симбиоты. Я хочу их найти и считаю ты в этом мне поможешь! Для меня будет большим удовольствием разгадать эту тайну. Видишь, я тоже гоняюсь за удовольствиями и готова за это платить! То, что ты стал магистром летописей тоже не случайность. Пожалуй, я расскажу о твоих предках, точнее о том, от кого пошел род Кейзака. Но это будет позднее.
  Сафада Ард рассказала мне и о "Песках Забвения" - опасном и страшном месте, хранящем тайны, она же показала мне и дорогу к ним. Она считает, что "Пески Забвения" остались как напоминание о высшей каре, которая настигает заблудших, и я полагаю, что глубокое понимание законов жизни, заставляет её так думать. По моему же мнению "Пески Забвения" - это удивительным образом сохранившиеся в первозданном виде следы второй катастрофы. Сама Сафада говорила о ней, как суде беспощадном, но справедливом, уничтожившем то, что невозможно исправить, но давшем ещё один шанс тому, что подавало хоть малейшую надежду на разумное развитие жизни. Её рассказы об обществе, пропитанном корыстью, завистью и ненавистью, о людях утерявших человеческий образ и живущих только простыми звериными чувствами, о чудовищной жестокости и буйно процветающем промискуитете с самых низов, погрязших в глухом невежестве, нищете и страшных болезнях до самого верха вновь появившейся аристократии, считающей себя утонченной и образованной, повергло меня в ужас. Конец света был предрешен и предначертан, но объяснить произошедшее не могла даже Сафада Ард - мудрость и память погибшей цивилизации. Она думает, что это вступил в действие один из неписанных законов жизни, о которых она говорила.
  "Пески Забвения" представляют собой пространное мрачное и унылое место. Земля имеет серо-серебристый цвет и чрезвычайно сыпучую подвижную структуру. Паучиха Ард благодаря своим способностям может очень быстро закапываться в такую землю. Она говорит, что там хранятся огромные сокровища и загадки. Серебряный стакан она извлекла из "Песков забвения" недалеко от выхода на поверхность одного из секретных ходов восьмого яруса. Я тоже попробовал поискать в песках, но кроме черепов с остатками волос и огромного количества костей найти ничего не смог. Мои поиски прекратились после случая, когда во время моих раскопок "Пески" вдруг пришли в движение, и я чуть не утонул в их бездонных серебряных глубинах. Тогда, я в первый раз убедился в поразительных способностях паучихи. Разгребая пески, я вырыл яму примерно по пояс, откладывая в стороны кости и остатки волос. Несколько примечательных черепов я отобрал, чтобы изучить их подробнее. Неожиданно для себя, я почувствовал колебание земли и понял, что быстро погружаюсь в песок, который сразу стал горячим. Я попытался раскинуть руки, и откинувшись на спину принять горизонтальное положение, но было слишком поздно. Я уже погрузился по грудь, невыносимо жгло незакрытую одеждой кожу, стало невозможно дышать. Раскинутые руки немного замедлили моё погружение, но не остановили его. Глубоко в толще песка, я через одежду ощущал давление миллионов раскаленных песчинок. Я понимал, что пройдут лишь мгновения и я, если полностью не утону в песке, то сгорю в нём заживо, но сделать ничего не мог. На краю зоны песков у огромного валуна, лежащего у входа в вертикальный ход появилась стремительная тень, раздался резкий свистящий звук, и я вдруг ощутил, как в левое плечо мне что-то ударило. Потом такой же удар последовал в правое плечо. К плечам откуда - то со стороны валуна тянулись туго натянутые тонкие нити, которые не давали погружаться глубже. Я инстинктивно ухватился за нити и стал себя вытягивать. Они были толщиной с бечевку, больно до крови врезались в ладони и липли к коже. Наверное, мои судорожные движения происходили почти без участия сознания, потому, что я не помню, как мне удалось выбраться и когда прекратились колебания почвы. Путаясь в липких нитях, но ни на мгновение не отпуская их из рук, я извиваясь как наполовину раздавленный червяк ползком добрался до валуна и едва дыша без сил привалился к нему спиной. Лицо горело, верхняя одежда дымилась. Рядом, молча сидела Сафада и все её восемь глаз смотрели куда - то вперед, не обращая на меня внимания. Неожиданно она распахнула свой плащ и снова раздался свистящий звук. Из её тела, примерно из середины живота, тянулась и пропадала в песках туго натянутая нить. Сафада неуловимо быстро перехватывая нить костлявыми суставчатыми руками подтянула к себе что - то с писком копошащееся на конце, и я услышал хруст и чавканье.
  - Кролик - сказала паучиха, прекратив чавкать.
  - Плохой кролик! Они у песков всегда худые. Ты, магистр, ведешь себя опрометчиво. Я тебя предупреждала - это опасное место! Сними нити. Скоро они прилипнут так, что убрать их будет невозможно.
  Я начал распутывать нити и убедился, что она права. Обожженные руки плохо повиновались и болели, а чуть влажные липкие нити, высыхая, становились очень твердыми. Сафада протянула мне маленькую граненую бутылочку.
  - Смажь руки и лицо, магистр. Сегодня ты спасся, всё могло быть гораздо хуже...
  - Там, - она показала рукой в место, где в песках теперь стало заметно большое углубление, - погребено рукотворное зло человека. Зло, которое он сам придумал, изготовил, обожествил и стал ему поклоняться. Ты магистр, тоже любишь его и поклоняешься этому божеству.
  - Что же это? спросил я, старательно нанося густую жидкость из бутылочки на лицо - деньги?
  Восемь глаз Сафады быстро глянули на меня. Она запахнулась в свой плащ и накинула капюшон.
  - Я бы не советовала магистру копать в том месте. Я бы не советовала магистру вообще копать в песках. В следующий раз я могу не успеть тебя вытащить. В ближайшие дни я покажу тебе одну свою находку.
   Такого длинного путешествия по галерее восьмого яруса я ещё никогда не предпринимал. Сафада постоянно ворчала, что я иду слишком медленно, а я выбивался из сил, стараясь поспеть за ней. Она буквально мчалась по тёмному проходу, слабо освещаемому светильником, который нёс я, потому, что самой Сафаде он был ненужен - она превосходно находила дорогу в полной темноте. После того, как закончились гладкие, почти отполированные инструментами каменотесов и временем участки галереи, пол стал больше похожим на начерно вырубленные ходы углекопов, а стены сузились так, что временами мне, довольно плотному человеку приходилось протискиваться боком. Потолок, правда, ниже не стал, но теперь мне постоянно приходилось быть внимательным, чтобы не удариться головой о свисающие сверху куски породы. От ходьбы по неровному полу у меня заболели лодыжки, я задыхался от тяжелого горячего воздуха, едкий пот заливал глаза. Я давно уже снял короткий походный сюртук устроив его на спине, под ремнём походной сумки. По моей просьбе Сафада всё-таки делала остановки, которых всего получилось четыре, перед тем как я был окончательно измучен и мы наконец достигли цели нашего путешествия. По моим подсчетам мы прошли почти двенадцать миль по подземным галереям, где один я сразу же заблудился бы, и опустились под землю ниже восьмого яруса по крайней мере ещё ярдов на тридцать. Сафада ориентировалась по невидимым мне нитям, прикрепленным к потолку, но для меня осталось загадкой, как она выбирала нужное направление при разветвлении ходов в сторону. На остановке перед последним переходом, она скрипуче сообщила, что напрасно волновалась относительно моей чрезмерной любознательности. Теперь, видя моё состояние, и с каким трудом я передвигаюсь за ней, она поняла, что один я никогда бы в жизни не добрался до тех галерей, куда она мне закрыла доступ. Было очень жарко, рубашка на мне вся промокла от пота, очень хотелось пить, но я старался экономить. Воды было мало, и я ругал себя за то, что не взял ещё одну или две фляги. Целью нашего путешествия оказалась огромная подземная зала правильной прямоугольной формы со стенами, покрытыми странными рельефными узорами. В центре помещения располагались два ряда столов, на которых находились предметы, похожие на вертикально закрепленные хорошо обработанные доски, перед каждой из которых лежала доска меньшего размера с рельефной поверхностью. Всё покрыто толстым слоем пыли, мелкой, как мука. Подойдя к ближнему ко мне столу, широким обшлагом свисающего из под ремня сумки рукава сюртука я случайно смахнул пыль с угла вертикальной доски. Её лицевая поверхность оказалась глубокого черного цвета, а материал, похожим великолепное гладкое стекло. Я очистил от пыли всю вертикальную доску и доску меньшего размера, лежащую перед нею. На меньшей доске рельефно расчерченной на небольшие квадраты были нанесены цифры, знакомые мне и знаки, которые как я подозреваю, являются незнакомым мне видом письменности. Цифр было десять, а знаков сорок четыре. Доска с цифрами и знаками, когда я её чистил, легко сдвинулась на столе, и я увидел, что от её нижней поверхности в стол уходит гладкая блестящая веревка. Вертикальная доска полностью очищенная от пыли оказалась не сплошной. Передняя поверхность была стекловидной, нанесенной на дюймовой толщины плоскость из темного неизвестного мне материала. Я заметил странное свойство передней части - она была гладко отполированной, но совершенно не отражала тусклого света моего светильника! Она была бы похожа на открытое окно в глухую черноту ночи, если бы не имела поверхности! Сафаду эти предметы интересовали мало. Она бесшумно промчалась мимо столов и остановилась у одной из стен.
  - Магистр, тебя должно это заинтересовать - проскрипела она.
  Держа над головой светильник, я медленно пошел к Сафаде по пути разглядывая покрытые пылью столы. На одном из них мое внимание привлёк предмет лежащий перед доской с цифрами и знаками. Я взял его и очистил от пыли. Узкая полоска в форме скобы, к передней планке которой прикреплены два абсолютно прозрачных круга небольшого размера, заставила меня вздрогнуть от внезапной догадки. Я посмотрел через один из прозрачных кругов, тщательно протерев его углом рубашки. Прямоугольный зал, мутно теряющийся в полумраке слабого освещения, приобрел удивительную резкость очертаний. Черный силуэт Сафады, стоящей у стены превратился в четкую и страшную горбатую фигуру паука - человека, а сглаженный рельефный рисунок на стенах превратился... Боже мой! Я торопливо протёр второй прозрачный круг и пристроил на лице найденный предмет, зацепив его узкие изогнутые пластинки за уши. На мгновенье я забыл о боли в ногах и мучавшей меня жажде. Моим глазам открылся поразительный резкий и четкий вид прямоугольного зала! Вдоль стен стояли высокие шкафы, достигающие самого потолка. То, что я вначале принял за орнаменты, оказалось покрытыми пылью многочисленными выступами на передних стенах шкафов. Они были расположены в строгом порядке. Большинство из них было похоже на небольшие круглые столбики, находящиеся в один или два ряда под рельефно выделяющимся прямоугольником. Сафада стояла у одного из таких шкафов и показывала мне на один из таких прямоугольников, очищенных ею от пыли. Он в точности повторял по виду вертикальные доски на столах, а под ним находилась точно такая же доска я цифрами и знаками. Увидев на моём лице надетый найденный мной предмет, она захихикала и сказала - Ты догадлив, магистр! Люди раньше действительно пользовались подобными вещами. По - моему они называются "очки". Секрет их изготовления для твоего народа теперь утерян!
  Сказав так, Сафада неожиданно пропала. Вернее она вошла в стену. Подняв светильник выше, я заметил прямоугольную нишу. Это был дверной проем с приоткрытой очень толстой дверью в следующий зал. Всего их три, соединенных проходами с очень толстыми дверями, которые мне удалось открыть с огромным трудом. В последнем зале, куда я смог проникнуть, тоже был проход, но его дверь я открыть не смог. Последний зал потряс меня до глубины души. Если в первых двух кроме столов и небольшого количества предметов на них ничего не было, то в третьем оказалось полно скелетов. Я насчитал двадцать восемь черепов! Было похоже, что люди из первых двух залов собрались в третьем, где их и настигла смерть. Несколько человек погибли прямо за столами, где они, видимо, пытались что - то сделать. Особенно меня поразила поза одного из них. Его руки лежали на доске с цифрами, в то время как сам он уже готов был бросится к закрытой двери, где лежали три скелета, будто пытались открыть её, остальные лежали вдоль стен у шкафов, назначение которых я так и не смог понять. Что их убило тоже осталось для меня загадкой. Ни на ком не осталось даже намека на одежду, хотя под слоем всё покрывающей пыли сохранились волосы и предметы сделанные из незнакомых мне твердых материалов, похожих на металл. Я нашел еще несколько пар очков, и все их попробовал надевать, но лучше всего видел только через самые первые. На всякий случай я их все положил к себе в сумку. Почти у всех погибших людей на руках были браслеты, очень простой формы, совсем без украшений, совсем не похожие на дорогие и ценные изделия, но я их тоже взял с собой, что бы потом изучить получше. На нескольких отдельных листах я, задыхаясь от жары и обливаясь потом, всё же начертил подробный план помещений и зарисовал все предметы, какие тут были. Сафада обратила моё внимание на один из стенных шкафов, который отличался от остальных. На нем почти не было пыли, а под черной полированной доской чуть заметно выделялась очень плотно пригнанная дверца с небольшой выпуклой пуговицей вместо ручки. Тонкие костлявые пальцы Сафады пробежали по поверхности и задержались на пуговице. Она что-то сделала, раздался мягкий щелчок, посыпалсь пыль, дверца немного сдвинулась и замерла.
  - Застряла. Магистр, попробуй её открыть,- сказала паучиха. Щель была слишком мала, чтобы просунуть туда пальцы, которые и без того у меня распухли от жары и плохо сгибались, но я всегда с собой ношу нож. Мне удалось вставить его острие в просвет, но когда я надавил на нож, оно согнулось, а дверца и не подумала открываться. - Попробуй вот этим, - сказала Сафада. Она протянула мне блестящий клинок. У меня в руке оказался прекрасный предмет. Он был прямой, довольно простой формы. Ручка из черного шершавого материала удобно лежала в ладони, лезвие было шире, чем у моего ножа гладкое, темное, тускло сверкающее и видимо очень острое.
  - Ты его потом рассмотришь, я тебе его даю навсегда! - вернула меня к действительности Сафада. Я вздрогнул. Конец клинка вошел между стенкой и дверцей, я осторожно нажал, проверяя его крепость. Мелкая пыль, попавшая в петли не давала ей открываться.
  - Сильнее, магистр, эту вещь непросто сломать - насмешливо пропищала Сафада, и я нажал изо всех сил. Дверца неожиданно распахнулась полностью. Я упал на пол. Когда я кряхтя поднялся Сафада прищурив все свои восемь глаз внимательно смотрела на крошечную тускло мерцающую дощечку за дверцей. Мерцание происходило от того, что на гладкой черной поверхности светились числа. Глаза заливал едкий пот, было немыслимо жарко и душно, насквозь промокшая рубашка прилипла к телу, но я этого не замечал, потому, что передо мной происходило странное и необъяснимое чудо - ярко светящиеся синие числа сами изменялись! Не знаю, сколько времени я наблюдал невероятную картину, и только почувствовав, что разум отказывается больше что-либо воспринимать, а из глаз обильно текут слёзы, я наконец решил, что пора возвращаться. Обратная дорога для меня превратилась в ужасную пытку. Кроме того, что подниматься вверх оказалось гораздо сложнее, чем спускаться вниз, я очень устал, у меня невыносимо болели ноги, я ещё и сильно страдал от жажды. Потеряв много воды, моё тело отказывалось работать. Сердце с трудом перекачивало густую перегретую кровь. Двигаясь почти на четвереньках, я постоянно спотыкался и падал. Засохшие губы потрескались, язык во рту стал похож на кусок старой деревяшки. Мерцающий неверный свет от моего светильника едва помогал ослабевшим глазам что-то различать во мраке галерей, а неровный пол то каменный, то глиняный, был покрыт острыми обломками, которых я почему-то не заметил когда шел здесь в первый раз. Неожиданно стены полетели мне навстречу, и я, едва успев выставить вперед руки, упал и потерял сознание.
  Я очнулся от чудесного ощущения свежести и прохлады. Язык во рту больше не царапал распухшие десны. Я открыл глаза и сел в абсолютной темноте. В руку мне легла тяжелая и влажная фляга, а скрипучий голос ворчливо произнес - Это уже третья фляга, магистр, которую я собиралась вылить на тебя! Я открыл пробку и захлебываясь сделал несколько больших глотков прохладной шипучей жидкости. Это была самая великолепная жидкость, которую я когда-либо пил в моей жизни!
  - Что это? - переводя дыхание, спросил я.
  - Всего лишь вода, магистр, которая как ты сам можешь убедиться, бывает дороже денег, драгоценностей и магистерского сана!
  Отдышавшись и вдоволь напившись прекрасной воды, оживившей и, как мне показалось, прибавившей сил, я зажег мой погасший светильник и смог продолжить свое путешествие обратно. Сафада больше не покидала меня, опасаясь, что я опять потеряю сознание. Но теперь я чувствовал себя гораздо лучше. На мой вопрос об удивительных свойствах воды, паучиха только криво усмехнулась, но ничего не сказала. По дороге обратно я понял, как Сафада ориентировалась по своим нитям, которые я вначале замечал далеко не все. Чудесные очки позволили мне увидеть, что там, где ходы расходились в разные стороны, на нитях были узелки. Чтобы идти по выбранной галерее, нужно было просто следовать нити с одинаковым количеством узелков. В очках я видел гораздо больше мелочей, которые раньше мои глаза попросту не замечали. У входа в главную галерею восьмого яруса, откуда до центрального прохода магистрата оставалось меньше четверти мили, Сафада решила оставить меня.
  - Тебе нужно отдохнуть, магистр - сказала она, - у тебя измученный вид, не думала, что люди так слабы. Мне казалось, что они более выносливы и живучи!
  - Я далеко не молод, Сафада Ард!,- с плохо скрытой обидой сказал я, и тут же об этом пожалел. Говоря с Сафадой, мне конечно не стоило вспоминать о возрасте. Но паучиха, только криво усмехнулась по обыкновению.
  - В твоей голове бывают мысли гораздо лучше той, что родилась только что, поэтому с тобой интересно говорить. Если появятся действительно умные мысли, можешь позвать меня снова, - проскрипел её голос.
  - Как позвать тебя?
  - Дотронься до нити в любом месте, где найдешь её, - бросила она через плечо, запахнулась в свой плащ и исчезла в темноте галереи.
  Я серьёзно опасался, что последствия такого испытания надолго выбьют меня из колеи. Я также опасался, что на следующий день не смогу встать - так сильно болели ноги. К моему удивлению, проспав почти сутки, я проснулся в весьма недурном настроении и состоянии, которого давно уже не испытывал. Голова была ясной и в ней витала отчетливая и удивительная мысль. Облачившись, я приказал подать плотный завтрак и недожидаясь, пока он будет доставлен, достал нарисованный мной план галерей. Следуя за Сафадой, я всё же успевал делать пометки почти до самых прямоугольных залов. Теперь же, собрав все рисунки вместе, я попробовал вычертить общий план. Вспоминая черноту галерей, небольшой пятачок света и стремительное шуршание плаща Сафады впереди меня, я вдруг понял, что мы двигались, постоянно поворачивая налево, так как я держал светильник в правой руке, чтобы как можно дальше видеть путь впереди себя. Когда правая рука уставала, я перекладывал светильник в левую руку, но резкие углы, возникающие при повороте налево, не давали освещать дорогу дальше, именно поэтому я был вынужден снова перекладывать его в правую. Резких поворотов было восемь. Каждый раз, когда я перекладывал светильник в правую руку, мы спускались вниз. Во время завтрака я продолжал мысленно представлять наш путь. Следующая картина, возникшая перед моим внутренним взором, заставила меня поперхнуться от неожиданности. Забыв о завтраке, я сверяясь со своими записями быстро дорисовал план, и отметив точку начала путешествия наложил его на общий план хранилища магистрата, совместив точку начала путешествия с центральным проходом в многоярусную систему хранилищ. Вытянутая спираль нашего пути, закрученная влево, выходила далеко за пределы хранилищ магистрата и заканчивалась обширными подземными прямоугольными залами, в которых я почти задохнулся от жары и жажды. Взяв большой деревянный циркуль, я поставил одну его ножку в центр магистрата - начало путешествия, а второй провел воображаемую окружность с радиусом в точке, где мы обнаружили подземные залы, населенные скелетами. Пройдя одним своим краем через городские окраины, окружность пересекала и то место, где тонким почти незаметным пунктиром были нанесены мной "Пески забвения". Если бы мне удалось точно определить положение точки где мы закончили путешествие... Собрав свои рисунки я, так и незакончив завтрака, отправился в магистрат. Нужно было срочно поговорить с Сафадой Ард. В галерее с нишей, откуда я достал наиболее древние летописи, на потолке была прикреплена её тонкая нить. Сафада появилась удивительно быстро, после того, как я коснулся коричневой затвердевшей паутины.
  - Где находятся подземные залы? - нетерпеливо спросил я, едва она появилась в галерее.
  - Наверное, ты хотел спросить, что находится НАД этими залами, - сказала Сафада - Ты удивительно догадлив магистр! Это большая удача, что именно ты стал магистром летописей!
  - Так что же? - повторил я, отмахиваясь от ненужного мне комплимента.
  - Пески забвения, магистр! В этом их загадка и разгадка одновременно!
  - Тогда послушай, мы сможем разгадать её!
  Сафада покачала безобразной головой, и пожалуй впервые, я увидел в её восьми глазах живое человеческое выражение - Ни твоих, ни моих знаний для этого не хватит, магистр! Есть еще более удивительные загадки, чем ты можешь себе представить!
  Я вопросительно посмотрел на неё.
  - Это касается летописей, которые ты собираешь, но как же ты хотел разгадать загадку "Песков забвения"?
  - Мы должны действовать одновременно. Я буду у границы песков, а ты, в прямоугольной зале со шкафами вдоль стен. Мы отметим, когда пески придут в движение - я наверху, а ты в зале и должны будем отмечать мельчайшие подробности происходящего, совершая отсчет. Чтобы нам иметь связь друг с другом, ты оставишь мне конец своей паутины у большого валуна, и когда песок начнет движение, я щелкну по паутине один раз, а когда закончит два раза. Потом мы обменяемся тем, что увидели наверху и внизу.
  - Ты удивительный человек, магистр Кейзак, я рада, что не ошиблась в тебе! Я, пожалуй, расскажу тебе о летописях при следующей нашей встрече, а пока мне надо подготовиться.
  - Что ты будешь делать?
  - Ты думаешь это просто, сделать несколько миль паутины? Мне нужна хорошая пища, вода и хотя бы один день отдыха.
  - Хорошо Сафада. Я жду тебя через два дня, рано утром у "Песков Забвения". А сегодня ты найдёшь свежее мясо в запаснике хранилища летописей, которое я оставлю открытым.
  
  Глава 2.3. Седая пустошь
  1
   На этой записи, дневник магистра Кейзака, найденный мной на столе его кабинета, обрывается. Страницы, исписанные теперь уже знакомым каллиграфическим почерком с витиеватыми вензелями, позволили представить совсем другую жизнь. Я всё более проникался уважением к этому человеку, узнавая, что и как он думал. Сильнее всего меня поразила возможность существования живых организмов, состоящих из разных классификационных видов, осуществляющих симбиоз. С другой стороны, какой бы неправдоподобной не казалась возможность существования симбиотов, я не допускал мысли, что почитающий превыше всего истину и порядок магистр летописей, стал бы повествовать о событиях, которых не было, либо принялся украшать исторический документ сказочными созданиями. Надо знать историков, чтобы понять их готовность отдать саму жизнь за правдивое изложение действительности. Листов с планами и рисунками подземных залов, предметов, а так же маршрут, которым он прошел подземными галереями за пауком-человеком Сафадой Ард, я не нашел. Внимательно просматривая все документы в кабинете магистра, я пришел к выводу, что, скорее всего, эти бумаги утеряны безвозвратно. Странными показались некоторые детали, одна из которых говорила о неумении изготавливать линзы, а вторая о том, что металлы, которыми здесь пользуются люди, сравнительно мягкие, скорее всего обрабатываемые примитивно. Да, и ещё очки. Неужели магистр смог догадаться, что это такое только благодаря летописям? У него было слабое зрение, это понятно - он много читал и писал в совершенно неподходящих для нормального зрения условиях, но очков у него не было. А легкие в обработке и довольно простые по процессу выплавки металлы это конечно медь или бронза. Но в каком же месте времени я нахожусь теперь? Как далеко отшвырнула катастрофа гибнущую цивилизацию? Жаль, что у меня нет рисунков магистра! Опираясь на общую схему и рассчитанное расстояние от центрального вертикального прохода магистрата до конечной точки его путешествия, отстоящей от начала по его расчетам на двенадцать миль, я попробую найти "Пески Забвения". Представляю, насколько это может оказаться нелегким делом. Мне придется рисовать себе план, так же, как это делал магистр, отмечать на нем пройденный путь и описывать исследованные места. Мне очень хорошо запомнилось, что Сафада говорила о заметном углублении в "Песках Забвения", где по её словам находится что-то очень ценное для людей. Я должен узнать, что это на самом деле, и постараться применить для своей пользы. Если я смогу пройти по всей огибающей окружности радиусом примерно двенадцать миль, то мне, наверняка, удастся во-первых найти "Пески Забвения", а во-вторых, выйти на окраину города. И первая, и вторая цель для меня одинаково важны. Мой шаг составляет пол ярда, значит, в миле укладывается около трёх с половиной тысяч шагов. Учитывая возможные ошибки, я могу просчитаться примерно на сто ярдов в обе стороны на каждую милю, что на двенадцати милях составит целую милю. Это плохо, так как я не знаю размеров зоны "Песков Забвения". Магистр нигде не упоминает её площади, остается надеяться, что она окажется достаточно велика, чтобы я её не пропустил... Ещё одна сложность заключается в том, что у меня не получится описать правильную окружность. Вот если бы был компас! Можно, конечно ориентироваться по солнцу, но за последнее время у меня возникли некоторые подозрения, и я не особенно доверяю местному светилу. Возможно и то, что намагниченная стрелка здесь поведет себя иначе, окажется бесполезной, и длина мили, которыми считал расстояние славный магистр, отличается от нашей, но мне нужно на что-то опираться и что-то взять за основу. Хорошенько обдумав поставленную задачу, я принялся за её решение. Первым делом с огромным трудом, но очень аккуратно вытащил один маленький обойный гвоздик из подметки своего башмака. Это очень хорошие башмаки, я ношу их уже довольно долго. Известно, что сохранение ориентации металлического предмета относительно внешнего магнитного поля в течение длительного времени позволяет ему приобретать намагниченность от магнитного поля Земли. Я надеялся, что мой обойный гвоздик получил намагниченность, достаточную, для реагирования на магнитное поле, то есть он сможет послужить как стрелка компаса. После недолгих поисков мне удалось найти подходящий по размеру кусочек легкой коры, в который я горизонтально воткнул гвоздик. Это и будет стрелка компаса. Остальное было совсем просто. В небольшую лужицу, оставшуюся после дождя, я осторожно положил кусочек коры с гвоздиком и стал ждать, пока потревоженная поверхность воды успокоится. Когда кора с гвоздиком замерла неподвижно, я сделал отметку на краю лужицы, там, куда указывало острие гвоздика, и повернул его в другую сторону. Очень медленно, но уверенно кусочек коры развернулся обратно. Острие указывало на сделанную отметку. Компас работал! Теперь мне оставалось нарисовать схему своего движения. Можно было следовать маршруту не по периметру круга, а по периметру шестигранника, так как тогда, в конце каждого радиуса, я, с помощью своего компаса буду просто поворачивать на шестьдесят градусов, например налево, и проходить следующий сектор, измеряя расстояние шагами. В общей сложности длина такого пути составляет семьдесят две мили с поворотом на шестьдесят градусов каждые двенадцать миль, но я надеялся, что найду "Пески Забвения" раньше. Оставалось решить проблему питания и запастись водой, чему я и посветил последующие два дня. Мои запасы в основном составили галеты, и засушенные фрукты, которых я принес из хранилища изрядное количество. Рассчитанные на длительное хранение, галеты были сытными, питательными и как нельзя лучше подходили для провианта в путешествии. А фрукты, если их размачивать восполняли дефицит витаминов и клетчатки. Занимаясь подготовкой, я невольно возвращался к страницам дневника магистра Кейзака. Меня занимала мысль о том, где же продолжение его записей. Ведь Сафада Ард обещала магистру открыть какую-то тайну летописей, что я надеюсь, объяснило бы многое. Что же случилось с магистром и почему он не оставил записей о том, что удалось узнать о песках и подземных залах? Что представляют собой странные шкафы вдоль стен этих залов? Что в них хранится? У меня появилось подозрение, что магистр нашел удивительную машину, построенную неизвестной высокоразвитой цивилизацией, но что там произошло, и кто были погибшие люди, чьи останки видел магистр? То, что рельефные доски на столах с цифрами и знаками - это кнопки, подобные кнопкам печатающих устройств для управления этой машиной, у меня не вызывало ни малейшего сомнения, но что за невероятная полированная пластинка с горящими числами так поразила магистра? Не сыграл ли с ним злую шутку его уставший, перевозбужденный разум? Загадку составлял и последний зал, куда они несмогли попасть. Следующей важной задачей, за которую я примусь после поиска "Песков Забвения", и города будет спуск в подземные залы галереи восьмого яруса с самым тщательным их обследованием, решил я.
  Лес за развалинами магистрата начинается почти сразу. Когда-то мощеная серым пористым камнем площадь превратилась в неряшливое заброшенное поле, заросшее подлеском, пробираться по которому приходится с трудом, спотыкаясь о вывороченные растениями камни. Не понимаю, почему это огромное сооружение было воздвигнуто так далеко от города, но судя по всему, сложный государственный механизм мог существовать полностью и самостоятельно, за счет имеющихся запасов. За площадью не обнаружилось ничего похожего на дорогу, идущую от магистрата, по которой можно было бы добраться до города, хотя по описанию господина Кейзака между магистратом и городом сообщение существовало, и было довольно оживленным. Это было необъяснимым. От каменной стены, окружавшей всю площадь, занимаемую магистратом, мало чего осталось, лишь сохранившиеся полуразрушенные башенки выказывали бывшие границы. Так как я не представлял, в какую сторону нужно идти, было выбрано направление на восход солнца, тем более, что хвойный лес в том направлении казался редким и вполне проходимым. Миновав площадь и перебравшись через развалины стены рядом с густо увитой диким хмелем башенкой, я сразу оказался в лесу. По моим расчетам, в день нужно проходить двенадцать миль, чтобы после ночевки следовать в новом направлении, согласно составленной схеме. Тогда за восемь дней я смогу обогнуть весь периметр и обязательно выйду либо к городу, либо на Седую Пустошь. Итак, выбрав направление и сверившись с компасом, который теперь представлял собой широкую глиняную плошку с водой, где плавала самодельная стрелка из коры и обойного гвоздя, я выступил вперед, внутренне спрашивая себя, чем закончится моё путешествие. Не склонный к лирическим излияниям, я, тем не менее, был заворожен окружившим меня удивительно романтичным и таинственным видом молчаливо застывшего леса. Сосны, согретые восходящим солнцем, источали теплый аромат смолы, изредка серебрилась на длинных иглах легкая паутинка. В обволакивающей ватной тишине хруст сухой ветки под моей ногой раздавался неожиданно и страшно, как резкий крик в тиши ночи. Упругий толстый ковер, из старой хвои был украшен мелкими кустиками со сверкающими рубином каплями крупных ягод, похожих на костянику. Попробовать ягоды, несмотря на их привлекательный вид, я не решился. Между кустиками попадались высокие стебли ковыля с густой мягкой метелкой на конце. Я сосредоточенно и энергично продвигался вперед, и по моим расчетам прошел около двух миль, когда хвойный лес совсем поредел, и между соснами стали появляться клёны, осины, высокие кусты боярышника и деревья с темной очень тонкой и гладкой корой как у рябины и гроздьями мелких ягод фиолетового цвета. Почва под ногами перестала пружинить, запах нагретой смолы стал слабее. Появились серые мухи с красными полосами на брюшке. Их можно было хорошо рассмотреть, так как они неподвижно висели в воздухе, и если бы не золотистый ореол от их быстрых крылышек, можно было бы думать, что их просто кто-то развесил на невидимых нитях в стоячем прогретом воздухе. Я в очередной раз сверился с компасом. Благодаря этому простому прибору за две мили мне пока удалось не потерять направления, а теперь в редком лиственном лесу я уже мог выбирать ориентиры, чтобы двигаться к намеченной цели по прямой линии. Солнце поднялось высоко, утреннее ласковое тепло сменилось жарким полуднем, когда уже хочется спрятаться в тень и полежать на прохладной травке, поглядывая через густую листву на лениво ползущие по небу редкие облака. Роса сошла, густая непримятая сухая жесткая трава доставала мне до колен и шуршала как пергамент. Больше стало появляться высоких травянистых метелок, а вскоре мне уже пришлось пробираться по грудь в неподвижном море молочно - белых растений покрытых мелкой как тальк пыльцой. Я опасался змей, поэтому шагая, старался производить как можно больше шуму. От этого лёгкая пыльца легче и быстрее поднималась в воздух. В самый разгар полудня, изрядно устав от продвижения в сопротивляющейся растительности, палящего солнца и густо облепившей мокрое от пота лицо пыльцы, я достиг конца густых травянистых зарослей. Это был глубокий овраг с очень крутыми краями. Цепляясь руками за ветки кустарника и корни, я съехал по осыпающейся, почти вертикальной поверхности и оказался на дне, где неспешно протекал ручей. Здесь я сделал привал и вдоволь напился прохладной воды. Солнце стояло высоко, посылая отвесные лучи до самого дна оврага, пришлось перебраться на его другую сторону, где была тень. Пришло время проверить направление. Я наполнил плошку водой из ручья и осторожно положил на поверхность самодельную стрелку. Представляя в какую сторону мне предстоит двигаться, я был очень удивлен, когда стрелка мелко дрожа так и не смогла успокоиться и медленно кружилась в плошке. Овраг представлял собой зигзаг, одна сторона которого круто уходила назад, в сторону, откуда я пришел, а другая сторона совершала резкий излом вперёд. Оставив компас решать, где же север, я прошел вперед до излома, думая найти место, где можно будет выбираться наверх. За поворотом ручей маленьким водопадом низвергался вниз - туда, где овраг был глубже, а дно - плоским и ровным, покрытым крупным речным песком. Не более чем в полусотне ярдов впереди он заканчивался обширной почти круглой впадиной, с такими же крутыми стенами, из которых торчали корни деревьев. В середине впадины небольшое продолговатое озерцо блестело как зеркало, лежащее на столе, там заканчивал своё путешествие ручей. Далеко впереди, в стене напротив меня, белел огромный продолговатый камень. Пожалуй, по нему выбираться наверх будет легче. Не спускаясь вниз по ручью, я вернулся, и мимо своего сумасшедшего компаса отправился смотреть на другой конец оврага. За резким поворотом я прошел назад около двухсот шагов. Здесь отвесные стенки оврага постепенно смыкались на высоте трех-четырех ярдов и откуда-то сверху, из узкой щели начинал свой бег прозрачный ручей. Подниматься наверх по земляной, размокшей расселине было неудобно и опасно. Таким образом, видимая длина оврага составляет всего четыреста-четыреста пятьдесят ярдов, а сам овраг если смотреть сверху напоминает трещину в полусыром куске глины, расходящуюся в обе стороны от центральной глубокой круглой впадины, получившейся как от удара гигантским молотом. Интересное явление. Я вернулся к миниатюрному водопаду, и спрыгнув на плотный крупный песок, направился к маленькому озеру в центре впадины, куда впадал ручей. По мере моего приближения очертания светлого продолговатого камня в стене оврага становились всё более определенными, а подойдя к озеру, я совершенно забыл, что хотел здесь выкупаться, чтобы освежиться и смыть налипшую плотным слоем на лицо и тело пыльцу растений. Из плотной, потрескавшейся глины торчала омытая дождями и выбеленная солнцем передняя часть гигантского черепа доисторического чудовища! Вытянутая морда со сравнительно небольшими глазными впадинами и с оскаленными, величиной с мою ладонь острыми зубами, позволяла предположить, что это мог быть пещерный медведь. Это поистине исполинское животное, исходя из того что высота черепа от края зубов верхней челюсти до затылочной кости почти равнялась моему росту! Чтобы это проверить я, хватаясь за корни забрался вверх, и распластавшись на лобной кости, держась левой рукой за глазницу, правой попробовал дотянуться до края черепа. Пальцы неожиданно попали в отверстие, наличия которого не предполагалось. Подтянувшись повыше, я обнаружил пополнение местной коллекции загадок. В том месте, где крепкая черепная кость защищала мозг, находилось три сквозных, расположенных треугольником, круглых отверстия диаметром около дюйма каждое. Толщина костей черепа в этом месте была почти два дюйма! Осмотрев находку как можно внимательнее, я спустился, забрал компас, а по пути сорвал несколько орехов с куста, обнаруженного у самого озерка, куда впадал ручей. Мне показалось неплохой идеей пополнить запас провизии орехами. Видимо они не совсем дозрели, потому что скорлупа разламывалась легко, ядро было вкусным, но пожалуй чуть вязким и солоноватым. Запивая водой, я съел галету и три ореха, после чего почувствовал себя сытым. Передохнув, по гигантскому черепу я выбрался из оврага, и ещё раз теперь уже сверху осмотрел удивительные останки животного. Разумного объяснения трём отверстиям я найти не смог, поэтому просто сориентировался и двинулся дальше. Теперь я быстро находил очередной ориентир и уверенно продвигался к нему. Весь свой путь я постоянно отмечал, заламывая ветки деревьев в самых заметных местах, либо, если попадались камни, оставляя знаки, сложенные из камней. Пройдя ещё не менее трёх миль, я вдруг вспомнил, что больше не проверял направления. Стоящее высоко солнце палило немилосердно, и мне представилось, что придется возвращаться и делать лишний крюк. Это было бы нехорошо. Очень нехорошо. Помня о проделках компаса, я достал плошку, налил воды и опустил стрелку. Стрелка уверенно повернулась и замерла, направление в котором я продвигался точно совпадало с избранным азимутом. Компас снова работал! Я двигался в нужную сторону! Удивительно. Я закрыл глаза и несколько раз повернулся вокруг своей оси, а потом, так же с закрытыми глазами, попробовал определить, куда надо двигаться. Это не вызвало затруднений. Я открыл глаза и снова сверился с компасом. Выбранное мной направление было точным! Внутри меня словно заработал собственный компас, безошибочно указывающий, куда надо идти. Вновь открывшаяся способность значительно облегчила мое движение вперед. Не переставая удивляться неожиданным способностям, я теперь больше внимания уделял окружающим меня местам и заметил, насколько разнообразнее стало окружение. Тишина соснового леса, обволакивающая меня в самом начале пути, рассеялась, горячий воздух был полон птичьим гомоном, треском и жужжанием насекомых всех тонов и высот. Правда, за всё время не встретилось ни одного животного. Может от того, что я намеренно создавал много шума? Я регулярно сверялся с компасом, но новое внутреннее чувство направления каждый раз оказывалось точным. Когда начало вечереть, я по моим расчетам уже прошел около одиннадцати миль и подумывал о поиске места для ночлега. Меня также удивляло, что я не ощущаю усталости и сильного голода, хотя запас воды не мешало бы пополнить - день был жаркий, приходилось часто пить. Спокойное лиственное редколесье закончилось и теперь открытое пространство иногда нарушалось видом одинокой сосны, гордо и величаво стоящей на фоне далекого леса. Когда нижний край солнца коснулся вершин тиков, собравшихся небольшой рощицей, я заметил чуть правее, у самой земли что-то, длинное, выделяющееся темной неопределенной массой. Не меняя основного направления, я приближался к роще, и вскоре понял, что темный предмет - это ни что иное, как огромное упавшее дерево. Это может стать местом моего ночлега! Поверженная ураганом сосна имела развилку примерно посередине ствола, наверное, в три или даже четыре моих обхвата. Вполне подходящее место, чтобы устроиться с возможной безопасностью на ночь. Разведя костер, я вздохнув, выпил остатки воды, съел одну галету и пару орехов из своего запаса. Уснул я почти мгновенно и спал очень крепко, как давно уже не спал в своей жизни. Утро встретило сырой и зябкой прохладой. Над головой как раскрытый зонт чуть покачивалась огромная разлапистая ветка с начавшей желтеть длинной хвоей, а на земле у самого ствола чернело пятно прогоревшего и потухшего ночью костра, который я быстро уснув, не потушил. Если бы поднялся даже легкий ветер, я бы не заметил, как превратился в головешку! Но, что случилось, то случилось, а чего не было о том нечего и горевать! - Впредь буду осторожней - подумал я и почувствовал запах воды. Она была где-то, совсем рядом. Раньше я не чувствовал, что вода пахнет! Или может быть, тут вода особенная? Я чувствовал, как она, булькая, выбивается из земли и лопающиеся пузырьки выбрасывают в воздух миллионы ароматных молекул, которые подхватывает неощутимый поток воздуха и несёт прямо ко мне. Следуя этому почти видимому запаху, в низкорослом подлеске между тиков я нашел родник, подбрасывающий вверх чистую пузырящуюся струю. Глядя на него, я припомнил весь вчерашний день. Сейчас, тут, стоя у родника, я абсолютно точно знал, что прошагал за день сорок три тысячи и сто тридцать шагов, хотя считая, я несколько раз сбивался. У меня была уверенность, что это составляет чуть больше двенадцати миль, а именно двенадцать миль и четыреста сорок ярдов. Сейчас я мог бы свободно найти то место, где изломанный зигзагом овраг заканчивался круглой впадиной, стену которой украшал замурованный в глину череп колоссального пещерного медведя с тремя круглыми загадочными отверстиями. Находясь на одной из вершин сектора чтобы дальше двигаться намеченным курсом, мне теперь нужно повернуть не на тридцать градусов, а на тридцать градусов две минуты и тридцать семь секунд, чтобы пройдя еще сорок две тысячи шагов оказаться в точке следующего поворота теперь уже на шестьдесят градусов. Прежде я никогда не отличался способностями к счету в уме или прикладной геометрии, все эти расчеты просто появились в моей голове, как будто кто-то их сделал, и положил исписанный листок перед моим внутренним взором! Я так же вспомнил, что писал магистр о себе, после того как попробовал напиток, приготовленный по рецепту Сафады. Не об этих ли орехах шла речь? Я достал из кармана несколько орехов и внимательно их рассмотрел. Тёмно коричневая шершавая скорлупа не очень толстая, её можно легко сломать, просто сжав два ореха вместе. Ядро желтоватое, с тонкой почти фиолетовой кожурой, на мой вкус - приятное, может чуть солоноватое. Людям давно известны психоделические средства. Снадобьями "просветляющими душу" называли их древние знахари. К ним относятся галлюцегены, в частности, известные виды грибов, отвары кореньев, настои листьев и сушеная мякоть некоторых кактусов. Очень похоже, что найденные орехи обладают подобным воздействием. Эти снадобья, как раньше считалось, просветляют душу, позволяя видеть прошлое и будущее. Я с крайним подозрением всегда относился к фокусам, которые может выкидывать затуманенный таким образом разум, но вот теперь случайно испытал на себе одно из подобных веществ. Должен признаться, что термин "просветляющий" в данном случае подходит больше, чем "затуманивающий". Сделав несколько заметок на память, я вдоволь напился и набрал во флягу воды из родника. Дальше я отправился, выбрав по своему внутреннему компасу рассчитанное направление. На самодельный компас из обойного гвоздя можно было не смотреть.
  К полудню я миновал тиковую рощу, за которой началась местность, напоминающая дикий африканский вельд, но мне показалось, что среди густых зарослей кустарника с проплешинами травянистого мелкоцветья проходит что-то напоминающее звериную тропу. Местами трава была вытоптана, или её просто победил песок. Внимательно присмотревшись я обнаружил множество небольших следов и судя по отпечаткам предположил, что это могли быть грызуны. Действительно, за три часа пути по покрытой кустарником равнине, мне довольно часто попадались довольно крупные зверьки светло-коричневого цвета очень похожие на кроликов, только с ушами меньшего размера. Они неторопливо перебегали чуть не под ногами и судя по всему совсем меня не боялись. В течение следующего часа вдали показалась и поднялась сплошная полоса леса. Там заканчивался вельд. Когда лес стал виден совершенно отчетливо, я понял, что он стоит плотной стеной, пробираться через которую будет стоить огромных трудностей. Через несколько десятков шагов кустарники и трава вдруг резко закончились, и я ступил на сухую серую почву, безжизненную, как поверхность Луны. Это была сухая серая пустыня, издали совершенно незаметная за высокой травой и кустарником. Я поднял пригоршню земли. Она больше напоминала крупный песок, но размеры песчинок были от мелкой дробины до вишнёвой косточки, и несмотря на сухость слипались между сбой, поэтому поверхность была плотной. Когда я высыпал землю из ладони она как-то очень быстро упала, равномерно рассыпавшись, не оставив горки и не подняв пыли. В сотне шагов вправо от меня на краю этой проплешины торчал огромный куст, за которым она тянулась дальше, до самого леса. Можно попробовать обойти лес, хотя в обе стороны он тянется насколько хватает глаз. Добраться до кромки леса можно по пустоши - будет быстрее и удобнее. Возникает, конечно, подозрение, что это могут быть "Пески Забвения", но в описании магистра говорится, что они очень сыпучи и подвижны, а тут поверхность неподвижная и крепкая. Поэтому, если это и есть "Пески Забвения", то они изменились. Сколько же времени назад писал магистр свои дневники? Я вовсе не проваливался, и предполагал, что копать здесь можно не опасаясь, что пески будут осыпаться. Опять же, если это те самые пески, где-то, на краю пустоши должен быть валун, у которого, если верить дневникам магистра, скрытый ход под землю ведет вглубь, до самого восьмого яруса тайных галерей хранилища магистрата. Так как до заката ещё оставалось немного времени, я решил попробовать пройти по пустоши, чтобы определить её размеры и форму, а на ночлег устроиться рядом, под большим кустом, который сейчас пойду и посмотрю поближе. Я зашагал по плотной серой земле и очень скоро решил, что по траве идти лучше. Каждый шаг по крупному, слежавшемуся песку сопровождался сухим металлическим треском, ступни как будто к нему прилипали, но следов за мной не оставалось. В противоположность описанию "Песков" магистра, пустошь представляла собой ровную, как выглаженная скатерть поверхность без изъянов. Я попытался на глаз определить её площадь и убедился, что не могу этого сделать даже приблизительно. Проверяя внезапную догадку, я попробовал определить направление с углом в тридцать градусов, используя свой "внутренний компас". Это тоже не удалось. Я потерял свои новые, так вовремя появившиеся способности. Быстро смеркалось. Появилось странное паническое желание куда-нибудь спрятаться, а с ним и предчувствие надвигающейся опасности. Это заставило меня быстро отказаться от решения бродить по пустоши и остановиться у куста. Причудливое творение природы было огромным и до того густым, что за внешними наружными ветками ничего не видно, кроме переплетения толстых и тонких внутренних ветвей, сухой пожухлой и свежей зелёной листвы, травы и бог ещё знает чего. В одном месте в сплетении веток была объемистая ниша, как будто кто-то вырвал из куста большой кусок. Ниша была направлена на пустошь и как нельзя лучше подходила для места ночной стоянки. У меня оставались галеты и орехи, а во фляге была вода из родника тиковой рощи. Обломав отдельные неудобно торчащие ветки, я снял башмаки и вытянул босые ноги в сторону пустыни. Вода во фляге не потеряла своей свежести, и съев пару галет, я с удовольствием сделал несколько крупных глотков, опустошив её почти на четверть. Начинало смеркаться, дневное тепло постепенно растворялось в вечернем воздухе. Я начал перебирать в уме свои дневные приключения и записи магистра, пытаясь припомнить всё, не пропуская мельчайшие детали. В последних лучах заходящего за вершины леса солнца все пространство, занимаемое пустошью, приобрело тяжелый ртутно-серый оттенок с горячим багровым отблеском и напоминало расплавленное металлическое озеро. Прошивая облака, иглы багрового света уходящего солнца выткали на вечернем небе зловещую картину ожидания если не конца света, то его генеральной репетиции. Это впечатление ещё больше усилилось, когда по гладкой поверхности пустоши тяжело побежали медленные пологие волны, отражающие на себе кровавый цвет неба. При полной неподвижности окружающего пейзажа и отсутствии ветра появился усиливающийся звук, напоминающий стрекотание швейной машинки. Где возникали волны сказать невозможно - взгляд едва проникал на сто ярдов в вечерних сумерках. К берегу они подкатывались широкими дугами. Прибрежная трава мелко дрожала. В ступнях, обращенных к берегу ощущалось горячее покалывание, медленно перемещающееся вверх, к коленям. Не вставая с земли, я постарался по-быстрее отползти от края пустоши. Поверхность металлического озера подёрнулась мелкой рябью, за которой волны стали выше, край озера отступил от линии травы примерно на два ярда, обнажив серебристую полосу гладкого мелкого песка, над которым низко висел мутный зеленоватый туман. Покалывание в ступнях превратилось в яростное жжение, я непроизвольно поджимал ноги, вверх от ступней до самого пояса кожа горела как от сильного ожога кипящим маслом. Я попробовал встать, но ноги перестали слушаться. Затвердевшие мышцы, выворачивая суставы, скрутила судорога. Стрекотание усилилось и превратилось высокий жужжащий вой. Воздух над пустошью сгустился и приобрел призрачный зеленовато-голубой оттенок. Казалось, что со ступней содрали кожу и палили огнём. Извиваясь всем телом от боли, разрывающей тело раскаленными крючьями и поднимающейся всё выше и выше, цепляясь скрюченными пальцами за землю, я полз от края пустоши. Кажется кричал от сжигающего мои ноги пламени, и чувствуя, что двигаюсь медленно, слышал как мясо на моих ступнях шипит и лопается от жара. Я оглянулся через плечо и последнее, что отпечаталось в моей памяти, была адская и жуткая картина бушующего серебряного вихря на вздыбленной поверхности озера. Голубоватый переливающийся воздух был полон серебряной пылью и свистящим воем, трава у берега дымилась и рассыпалась в мелкую пыль, а над озером, на высоте тридцати ярдов вспыхивали и разбрызгивая в стороны яркие, жирные, коптящие искры, пылая падали вниз случайно пролетавшие здесь птицы. Потом я потерял сознание.
   Холодно. В густом предрассветном тумане стоит сильный запах озона, а начинающая выпадать ледяная роса - липкая и текучая. Она не собирается, как обычно мелкими шариками, а попадая на поверхность мгновенно растекается, образуя тонкую пленку. Я сел. Всё тело болело, будто его били цепами. Морщась от боли, отер мокрое лицо ладонью, и попробовал согнуть ноги, ожидая хруста спекшейся кожи и резкой боли. Боли не было. Я осторожно ощупал ступни. Они были, как и всё вокруг, покрыты холодной липкой росой, но кожа на месте, не обуглилась и не потрескалась от жара, волдырей и ожогов тоже не было. Пальцы ног шевелились совершенно свободно. Надо найти ботинки. Туман быстро рассеивался. Огромный куст закрывал от меня серебряную пустыню. Видимо мне всё-таки удалось за него заползти и укрыться от смертоносной раскаленной бури. Я встал сначала на четвереньки, а потом с трудом распрямился и глубоко вздохнул. Ну что же, я был жив, и надо признать чувствовал себя после происшедшего довольно сносно. Выбравшись из-за куста, я взглянул на пустошь и замер. Серебристо серая поверхность, ранее гладкая как натянутая скатерть, теперь была покрыта кочками и холмами разной формы, размера и высоты. Между ними попадались ямы и впадины, а далеко впереди расстоянии около полумили, отчетливо виднелось большое прямоугольное понижение поверхности размер которого я из-за расстояния затруднился определить. Видимый край пустоши теперь был опоясан широкой траурной каймой обугленной травы. Приглядевшись внимательнее, я заметил, что ближний к пустоши край каймы дюймов десяти шириной представляет собой очень мелкий серебристый песок, почти пыль. Обернувшись назад, я увидел и свой куст, защитивший меня от смертельного дыхания седой пустоши. Теперь стало понятно, почему на стороне обращенной к пустоши только голый камень! Его морщинистая поверхность темно серого цвета похожа на грубую кожу, густо покрытую тонкими извилистыми линиями.
  - Святое распятье,- пробормотал я.
  - Что же это может быть, как не валун на границе "Песков Забвения", которые вчера вечером решили меня зажарить!
  Поиски ботинок не принесли результата. Я подозреваю, что они сгорели и превратились в тонкую серебристую пыль, потому, что оставил я их как раз там, где теперь проходила черная полоса выжженной травы. Ну что ж, если это действительно место, описанное в дневниках магистра, то здесь должно быть ещё кое-что. Осторожно ступая босыми ногами, я подошел к огромному камню и принялся его внимательно изучать. Камень находился внутри куста, или точнее сказать куст рос вокруг камня. Там, где ветви, обращенные к пескам не вынося страшного жара не росли, поверхность камня была покрыта странным узором, будто какому-то граверу вздумалось здесь поработать своим резцом. Палящее дыхание песков уничтожало часть молодых ветвей куста и с боков, что заставило меня засомневаться в результатах поисков того, что я искал. После довольно долгого внимательного изучения густого переплетения ветвей плотно прилегающих к камню я неожиданно наткнулся на два прилепившихся к морщинистой поверхности оплавленных куска коричневого блестящего шнура. Попытки оторвать их закончились неудачей. Другие концы шнуров уходили глубоко в куст. Я, размышляя постукал по оплавленным местам костяшкой пальца, но тут голове появилась ещё одна мысль, и я решил её проверить. Я достал глиняную плошку, плеснул в неё воды из фляги, и, радуясь, что обойный гвоздь так и не успел занять своего места в ботинке, а по-прежнему торчит в кусочке коры, запустил в работу самодельный компас. Стрелка, оказавшись в воде, не показала никакого направления. Она просто непрерывно быстро кружилась по кругу, как уже было однажды, в овраге. Оставив стрелку безумствовать дальше, я подошел к самой границе песков, и протянув над ними ладонь постарался определить температуру. Жара не ощущалось, тогда я взял пригоршню песка. Холодный песок стал мелким и настолько сыпучим, что легкие струйки сразу побежали у меня между пальцев, а в пригоршне, как в раковине, осталось совсем немного серебристо-серого кристаллического порошка. Ступив босыми ногами на изменившуюся поверхность, я тут же погрузился по щиколотки, а сделав пару шагов вперёд, понял, что копать такой сыпучий материал действительно очень тяжело - песок ровно без следов затягивал мои отпечатки. Возвращаясь к своему кусту, я испытал странное чувство, что что-то изменилось, но не обнаружив ничего подозрительного, достал оставшиеся галеты, и глядя на причудливую поверхность "Песков забвения" принялся завтракать. От валуна на пустошь падала резкая тень и мне снова стало казаться, что что-то не так. Ещё пока я стоял по щиколотку в песке, в голове появилась какая-то очень туманная догадка, которая заслоняла остальные мысли. Это было не оформившееся предчувствие очень важного вывода, который никак не хотел принимать отчетливые очертания. Пережёвывая галеты и запивая их водой, я напряженно старался сложить воедино все известные мне теперь факты и сделать логическое заключение. Поверхность седой пустоши до странной бури была ровной как стол. После этого удивительного природного явления она стала напоминать разбросанные вещи, накрытые тонкой простынёй. Мои ощущения от сжигающего голубого огня. Вид факелом вспыхивающих в небе птиц. Голая поверхность огромного камня с причудливым рисунком на поверхности и два оплавленных остатка коричневого шнура, прилепленного к камню. Мои следы, тут же пропадающие на серой поверхности. Наконец, само название этого таинственного места - "Пески Забвения" и предостережение Сафады Ард. Вот, что я знал. Мне не хватало каких-то промежуточных звеньев в цепи, отдельных кусочков, наверное очень важных, потому, что без них, никакой картины не получалось. Формальная логика была бессильна, а мучительное желание "схватить мысль за хвост" было столь сильно, что я в досаде стукнул себя кулаком. Раздался хруст. Я попал по карману, в котором лежали оставшиеся орехи. Тут я вспомнил. Последний вид вспыхивающих жирными коптящими факелами птиц над бушующей пустошью. Затем я потерял сознание, но оставался с той стороны камня, которая обращена к пескам. Я не мог сам заползти за куст! Когда я очнулся, то был по другую сторону камня, он послужил защитой, иначе от меня не сталось бы ничего кроме горстки пепла, как от моих ботинок. Я обошел камень и стал внимательно присматриваться. Что я искал, не знаю. Поэтому ничего не нашел.
  Не зная, как объяснить появление холмиков, кочек и впадин на ровной поверхности Пустоши, я решил попробовать провести раскопки в песках. Раскопать например, вон тот, небольшой круглый холмик, недалеко от края, прямо напротив огромного валуна. Но памятуя о коварстве песков, я снял плащ, плотную шелковую рубашку и штаны. Связал их вместе, чтобы получилось подобие веревки. От камня до холма в песках недоставало ещё около трёх ярдов. Я вытащил пояс и длинный ремень от кожаного походного мешка. Получилось как раз. Обвязав себя поясом подмышками, я прицепил к получившемуся кольцу один конец ремня, а рукав куртки решил вплести в густые ветки куста с обратной стороны камня. Вот тут меня и ждала находка. Шестигранная маленькая бутылочка из мутного зеленого стекла. Она сидела в гуще веток, и там бы и осталась, если бы я не принялся вплетать рукав куртки в куст. Я сел на землю и понюхал горлышко.
  Из неё ничем не пахло, и пока я задумчиво вертел бутылочку в руках, мой взгляд рассеянно бродил по земле в поисках ещё чего-нибудь и вдруг обнаружил отпечатки, похожие на следы небольших ступней. Правый отпечаток был впереди левого, но оба были довольно глубоки, причем, там где должна быть пятка, отпечатки были заметно глубже. Так бывает, когда упираясь ногами, что-нибудь изо всех сил тянешь к себе. Меньше моих следов они были примерно на треть. Итак, я был не один? Кто же этот незнакомец, где он сейчас и когда он тут появлялся? Может это старые отпечатки? Но тогда они были бы присыпаны травой и листьями. Пожав плечами, я крепко вплел рукав куртки в нижние толстые ветви, потом протянул свою импровизированную веревку к границе песков и присел, как перед трудной дорогой. По пескам я решил передвигаться ползком. Так как никаких инструментов кроме складного ножа у меня не было, я открыл большое лезвие и отправился в путь. Ползти оказалось сложнее, чем я думал. Извиваясь, я погружался глубже, поэтому попробовав, предпочел передвигаться на четвереньках, стараясь каждый раз отрывать ладони и колени от песка. Я напряженно прислушивался, чтобы при малейшей опасности броситься назад. К счастью до холмика было недалеко. Я сел и принялся сгребать сверху песок, думая, что он покрывает какой-то предмет. Нож не пригодился - легкий сыпучий песок легко сгребать руками, но из-за того, что он скатывается обратно приходится отодвигать его далеко в стороны. Покрывало песка значительно толще, чем я предполагал, но под ним действительно кое-что оказалось. Сначала в воронке раскопа появился желтоватый округлый предмет, в котором я узнал затылочную кость человеческого черепа, обращенную вверх, к безмятежному голубому небу. Там, где должен был находится шейный отдел позвоночника песок не такой серебристый, он имеет красноватый оттенок, но позвонков нет. Отодвигая песок дальше в стороны я обнаруживаю, что ключицы отсутствуют, как и большинство мелких и тонких костей, остались только самые крупные и массивные. Приподнимая череп я чувствую, что кроме струи высыпающегося песка под ним есть ещё что-то. Снизу, зацепившись за челюстную кость, болтаются изящные очки с большими круглыми линзами в тонкой черной оправе.
  
  Глава 2.4. Valuables
  1
   Неожиданная и печальная находка! Никогда я не найду продолжения дневника великого магистра. Его нет. Оно не было написано. Раскопки в песках Седой пустоши принесли результаты в виде предметов, которые не оставляли сомнений, что передо мной останки того, чья рука делала записи в толстых книгах, переплетенных в свиную кожу. Я нашел бренный прах магистра Кейзака. Слово "прах" здесь уместно как никогда. Стараясь раскопать весь скелет, я обнаружил только самые крупные кости, всё остальное рассыпалось в пыль. "From ashes to ashes"*. Это было очень странно и необъяснимо... Там, где полагалось быть кисти правой руки, песок хранил блестящий черный браслет, а с левой стороны, вычерпывая горстями его сыпучие потоки, я порезался о длинный острый клинок, который прятался прямо под массивной бедренной костью. Держа в руках череп магистра, я пытался представить себе сколько ему было лет и как он выглядел. По наличию зубов мудрости и по обломкам верхних четвертого и пятого моляров, можно предположить, что это был пожилой человек, уже оставивший за спиной большую часть жизни. А по тому, как сильно стерты оставшиеся зубы можно догадаться что он имел привычку крепко сжимать челюсти и наверняка скрипел зубами. Это признаки угнетенного настроения и постоянного напряжения психики... У него был высокий, но покатый лоб и несколько вытянутый назад затылок. Надбровные дуги слабо выражены, нос скорее прямой с неглубокой впадиной, может чуть вздернутый кверху. Пока я вертел череп в руках на пальцах оставалась рассыпающаяся в порошок костная ткань. Опасаясь, что череп может превратиться в пыль я перенес останки магистра за огромный валун у края Пустоши и используя найденный широкий клинок как лопату, предал их земле. Дальнейшие раскопки ни к чему не привели - больше я ничего не нашел. В глубь Пустоши, к месту прямоугольного понижения мне конечно не добраться. Моя самодельная веревка очень коротка, да и песок дальше был настолько сыпуч, что я побоялся оказаться целиком затянутым. К тому же неизвестно, когда наступит следующая буря. Если она застанет меня в песках, то вместо извлеченных костей одного магистра, жадная Пустошь получит кости другого. Решив хорошенько обдумать свои дальнейшие действия, я бросил взгляд на широкую воронку сделанного раскопа. Странно... Совсем недавно резкая тень от валуна лежала прямо на песке, а теперь она находится с противоположной стороны, как будто уже прошел целый день! Должно быть я устал, потому, что в глазах контуры холмов и впадин начинают размываться и очертания поверхности смазываются. Я крепко смыкаю веки, тру лицо ладонями, но возникающий стрекочущий звук заставляет меня быстро открыть глаза и предусмотрительно отскочить от края Пустоши на безопасное расстояние. Я знаю, что это за звук, но сегодня пески ведут себя иначе. Низкое зудящее, как зубная боль "н-н-н-н-н-н" сопровождается сгущением воздуха над поверхностью. Он мелко дрожит и очертания поверхности серебряных песков от этого окончательно размываются. Теперь, это уже слой полупрозрачного желе, покрывающий всё пространство до самого леса. Брошенная в него толстая ветка, отломленная от куста, не падает на землю, а остается висеть в густом воздухе. Она немного побелела. Кажется это иней? Действительно, от пустоши совсем не пышет жаром. За басовой продолжительной нотой слышится морозное потрескивание, но неожиданно всё прекращается. В ставшем чуть морозным дыхании вечера до самого леса передо мной, словно туго натянутая кожа барабана, простирается гладкая посверкивающая серебром поверхность. В голове вертится одна единственная мысль, и я следуя ей достаю хронометр и замечаю время. Десять часов вечера!! Теперь я понимаю, что мне показалось ненормальным еще днем - глядя, на тень валуна, я заметил, что она движется! Время шло слишком быстро! Жалко, что вчера я не обратил на это внимания и не догадался заметить время начала огненного смерча!
   Я провел у Седой Пустоши трое суток. С хронометрической точностью один раз в сутки здесь наступает смена состояния песков. Перед этим ход времени ускоряется. Правда, я допускал возможность того, что в этот период изменяется моё восприятие времени. Я заметил, что стрелка моего хронометра начинает двигаться значительно быстрее, что для пружинного механизма невозможно.
   Мне удалось спрятавшись за кустом дважды наблюдать пылающую бурю и дважды становиться свидетелем превращения сыпучего песка в твердую ровную поверхность. На четвертые сутки, уже зная, расписание ожидаемых событий, я решаю добраться до леса по ровной и твердой серебристо-седой равнине. За это короткое время у меня появилась привычка разговаривать с магистром Кейзаком, вернее с его могилой. Сегодня, у простого деревянного креста, сделанного мной из ровных очищенных от коры веток в ногах его могилы, я обнаруживаю очередную загадку для моей коллекции. Рядом со скромным холмиком, скрывающим кости Волюстрэна Кейзака, стоят мои кожаные башмаки, которые я с глубоким сожалением почитал сгоревшими. В левом засунут - клочок бумаги с примитивно нарисованной картой. Крестиком обозначено моё расположение, от которого идет линия через пустошь и лес, затем через широкую, плавно изгибающуюся ленту похожую на реку. Дальше следует полукруглое пространство завершающееся группой квадратиков. Поселение. Город? За городом снова нарисованы деревья. Красно-коричневые чернила, использованные для послания металлически поблескивают. Внизу карты стоит короткая надпись на языке древних летописей магистра, которого я не знаю. Итак, моя собственность значительно пополнилась. Кроме запаса галет, фляги для воды, моей собственной карты, книги в кожаном переплете, отличного ножа, очков и странного браслета, сделанным из неизвестного материала, я теперь владею ещё одной картой, начертанной неизвестной рукой, подписанной неизвестным мне языком. И ещё. Ко мне вернулись мои ботинки. Ну что же, задача стала проще. Я знаю куда мне идти.
  
  Глава 2.5. Зев
  1
   Вот он лежит передо мной. Город. Он - неизвестность, я откровенно боюсь его и его людей, и в то же самое время хочу встречи с ним и знакомства. Хочу пройти по его улицам среди горожан, услышать его речь, заглянуть в десятки и сотни его глаз, ощутить его дыхание. Конечно, я покажусь странным чужаком. Как ко мне отнесутся? Поймут ли люди меня, пойму ли я их? Смогу ли я найти того, кого ищу и узнаю ли я то, что мне надо? А кого я ищу и что хочу узнать? Ответов не будет, пока не будет сделан шаг. Шаг вперед, навстречу. Первый раз, вчера, у меня не хватило духа... Я долго смотрел на далёкие, расплывающиеся в горячем воздухе контуры остатков городской стены и... вернулся в шалаш, построенный на опушке леса. Сегодня, тоже, что-то слишком долго разглядываю спокойную, блестящую как жидкий шоколад реку и холмистую унылую пустыню за ней, по которой ветер перекатывает тяжелые облака пыли. - Aut nunc, aut nunquam*, (теперь или никогда - лат.)- почему именно теперь? Скорее всего потому, что сегодняшний день ничем не отличается от вчерашнего. И если завтрашний день будет таким же, как сегодняшний, это грозит превратиться в замкнутый круг. И придётся снова возвращаться в шалаш, чтобы переночевать... По правде говоря, уже два дня назад можно было перебраться через реку и попасть в город - шалаш был только предлогом. Оказавшись в другом мире и проведя столько времени в одиночестве, я отвык от людей. Они превратились в абстрактное книжное понятие, как те невидимые существа, о которых пишет господин Пастер, что они есть, но их не видно. Я откровенно струсил... Повторяя вслух слова приветствия, я вздохнул, оглядел свой костюм и, опираясь на крепкую палку, выструганную мной на досуге, вышел из леса под золотой рисовый дождь солнечных лучей. Рассчитывая оказаться в городе ближе к сумеркам, я не особенно торопился, хотя подозреваю, что и это было только предлогом, как можно дольше оставаться в безопасном одиночестве. Подойдя к реке, я стал выбирать место для брода, проверяя палкой глубину. Почти неподвижная гладкая поверхность, отражая лучи солнца, глянцево мерцала мелкими острыми бликами. Вблизи - вода чистая и прозрачная, глубокого красно - коричневого цвета напоминает крепкий, хорошо заваренный чай, а не шоколад. Хотя плотное песчаное дно и позволяет надеяться на небольшую глубину, но уже в трёх-четырёх ярдах от берега моя палка, которой я проверял дно перед собой, неожиданно ушла под воду на всю длину, а я чуть не упал вперёд, потеряв опору. После нескольких неудачных попыток, уже не рассчитывая найти брод, я вынужден искать наиболее узкое место, чтобы перебраться вплавь. Такое место наконец находится выше по течению. Здесь плотный песок кончился, и началось каменистое дно из крупных окатышей. Вздохнув, я ещё раз оценил расстояние, которое предстояло преодолеть, и стал раздеваться. Намокшая кожа, из которой сшит мой костюм, станет очень тяжелой, а после высыхания может огрубеть и потерять эластичность. Кроме того не хотелось привлекать внимание горожан мокрым платьем. Свернутую в узел одежду я вместе с башмаками уложил в кожаный дорожный мешок и крепко завязал, чтобы вода не попала вовнутрь. Войдя в воду и держа его над собой, я с головой окунулся в крепкий прозрачный чай, и испытывая давно забытое наслаждение от омывающей тело прохладной воды, поплыл наискосок по течению, держа курс на широкую отмель на противоположном берегу. Мешок хорошо держался на воде, и нужно было просто толкать его перед собой. За один час в спокойной воде я могу проплыть больше полу мили, поэтому учитывая течение можно будет точнее определить ширину реки. С другой стороны реки пологое песчаное дно мне удалось нащупать ярдов за тридцать до берега. Медленно шагая по плотной бархатистой поверхности, перед тем как окончательно выбраться из воды я ещё несколько раз окунулся с головой. Первое, что я сделал, очутившись на берегу - посмотрел на хронометр. Прошло три четверти часа, значит ширина реки, принимая во внимание течение составляет меньше полумили. Пока мой взгляд бродил по раскинувшейся до самых городских стен пустыне, жаркое полуденное солнце быстро высушило последние капли воды на теле. Пробормотав - Aspice nudatas, barbara terre, nates* (смотрите, варвары, на голые ягодицы - лат.), - я повернулся спиной к городу и достал из мешка узел с одеждой. Спустя несколько минут, облаченный в свои мятые, но сухие одежды, я держал путь к пыльной холмистой пустыне, которая, как я полагал, должна оказаться ни чем иным, как городской свалкой. Археологи - исследователи древних цивилизаций недаром уделяют много внимания остаткам жизнедеятельности ушедших культур. Обглоданные кости, засохшие окаменевшие корки, зерна злаков и черепки разбитой посуды могут рассказать больше, чем исторические летописи и рассказы современников. Кстати, вспомнилась забавная история про необычный предмет, найденный в раскопе сожженной римскими легионерами галльской деревни. Предположительно, это казалось орудием жестоких пыток, придуманным изощренными римлянами для укрощения непокорных кельтов, но как в последствие показали детальные исследования и найденные рисунки, странная машина служила всего лишь вспомогательным инструментом для разнообразия эротических упражнений изобретательных центурионов. Примечательно, что этот предмет сопровождал своего владельца во всех военных походах, видимо, помогая ему развлекаться после боевых подвигов. Городская свалка мне не понравилась. Тут было много неправильного и совсем не было того, что должно быть на городской свалке. Тут не было старых, ставших ненужными вещей, рваной одежды и изношенной, пришедшей в негодность обуви. Тут не было черепков от битой посуды сломанной мебели или домашней утвари. Тут были только кости. Много костей. Но не остатки с обеденных столов, вроде обглоданных куриных ножек и крылышек или скромных рыбьих скелетиков. Мелкая легкая пыль покрывала ровным слоем полуистлевшие ребра и черепа людей, пустыми глазницами без интереса взирающие на приветливое голубое небо. Там, где ребер уже не осталось, позвоночники, как толстые отвратительные гусеницы змеились изогнутыми очертаниями, а развернутые крылья тазовых костей были похожи на огромных бабочек. Иногда попадались скелеты довольно крупных животных, так же ровно припорошенные мелкой охряной пудрой не выделяющиеся из общего матового тона. Потрясенный картиной работы смерти, я медленно продвигался вперед, внимательно разглядывая припорошенные тонким песком каркасы тел, сметая с некоторых костей пыль сорванной метелкой полыни. Несколько примечательных деталей сразу бросалось в глаза. Они тоже были неправильными. Многие позвоночники были сломаны. Не было остатков одежды, кожи, плоти или волос. Все скелеты были одинаково тщательно вычищены. Кроме того, у меня появилось отчетливо выраженное желание повернуть обратно. Оно было очень сильным, это желание, и объяснялось очень просто. Все человеческие остовы, встречающиеся на моём пути, были раза в полтора больше обычного размера нормального человека. Когда до городской стены оставалось совсем немного, знойный неподвижный воздух неожиданно пришел в движение, словно кто-то встряхнул огромное покрывало. Порыв горячего ветра поднял легкую желтую пыль в воздух и один из самых больших скелетов по правую от меня сторону на глазах беззвучно рассыпался, оставив после себя только размытый рельеф на земле. Его череп, почти в два раза больше моей головы видимо был крепче остальных костей, но и в нём на месте теменных швов появилось широкое отверстие. Следующий порыв ветра завершил начатое, и от мертвой головы великана осталась только горка пыли. Мысль о том, что это могло быть полем брани, я отверг сразу. Было заметно, что скелеты лежали в определенном порядке, пожалуй, это было похоже на сектора, расчерченные из центра, которым служил Город.
  Сумерки я встретил под городской стеной. Кладбище гигантов осталось лежать за моей спиной и теперь предстояло решить сложную задачу - ночевать здесь, рядом с духами ушедших колоссов, что мне совсем было не по душе, или попробовать пробраться в город и искать ночлега там. Чаша весов некоторое время находилась в равновесии. Оба варианта были одинаково неуютными. Город, с живыми великанами мог оказаться гораздо более опасным местом, чем пустыня с духами великанов мертвых. После колебаний я всё-таки решил, что оказаться карликом среди очень рослых, но живых людей всё же лучше, чем оказаться единственным живым среди тысяч мертвецов. Городская стена, местами сильно разрушенная, открывала завоевателям легкие возможности для овладения городом, но завоевателей не было, был только я, нежданный и незваный гость. Карабкаясь между развалов брёвен, камней и мусора я обнаружил, внутри стены, как и положено, широкий ход. Будь у меня фонарь, я бы рискнул поискать убежища в нём, но фонаря не было и, пробравшись в лучах заходящего солнца через разрушенную кладку из крупных, грубо обтесанных камней, скрепленных известковым раствором, я очутился на пустынной городской окраине, где по грязной, неровной мостовой, бежал тёмный, дурно пахнущий ручей, исчезающий в отверстии под стеной. Судя по размеру строений, на которые я сразу обратил внимание, рост горожан должен быть обыкновенным, это меня обрадовало и немного успокоило. Безлюдие мест, где я пробирался стараясь не производить шума, не казалось удивительным - опустившаяся ночь не располагала к прогулкам по грязным неровным улочкам. Во времени, в котором я очутился, люди не знали не только электричества, но и восковых свечей. В лучшем случае масляные и жировые светильники освещали неверным красноватым светом скудные интерьеры, как я предположил, зажиточных мастеровых и ремесленников, но в остальном большинстве только полная луна ночью могла приоткрыть нехитрые и неинтересные тайны бедных лачуг. Здесь, только в редких жилищах за ещё более редким неровным, мутным пузырчатым стеклом окна был заметен тусклый мерцающий огонь. Я бесшумно двигался, как полагал, к центру - это подтверждалось некоторым оживлением, вносимым одинокими редкими горожанами, появившимися на улицах. Они, к моему огромному облегчению, совсем не стремились знакомиться, предпочитая сторонясь и прижимаясь к стене дома проскальзывать мимо. Их рост был невелик, и я, пожалуй, мог считаться высоким. Появилось редкое освещение на улицах - на стенах некоторых каменных домов с треском и копотью горели факелы, их неяркий красный дрожащий свет оставлял в узких щелях между домами глубокие черные тени. Я, низко опустил шляпу на лоб и старался держаться незаметно, прислушиваясь к долетающим до меня обрывкам речи. Я понимал, о чем говорят, хотя местный акцент казался резковатым, и некоторые слова звучали для моего уха очень необычно. Я повернул на улицу, показавшуюся более широкой, и шагая по ней, вскоре очутился на освещенном пятачке, где горело сразу четыре факела. Здесь была таверна, с неразличимым темным названием, намалёванным над дверью. Слышалось тихое бренчание чего-то похожего на сильно расстроенную лютню и заунывное нытье, видимо изображающее пенье. Пока я размышлял, о том, что делать и куда пойти дальше, дверь вдруг с треском распахнулась, правда ничего, из того, что я ожидал, сразу не произошло. Не вывалилась подгулявшая буйная компания. Не было шумной драки, сверкания в тусклом свете факелов кривых лезвий матросских ножей и громких воплей. Вместо этого, отразившийся от двери свет факела упал на доску с названием таверны. "Ослинная шкура" - прочитал я черные неровные буквы. Потом из открытой двери вылетела и грузно, словно мешок с сырой рыбой шлёпнулась на грязную неровную мостовую фигура в длинных широких одеждах. Она осталась лежать без движения, из таверны послышался хохот и дверь захлопнулась. Я прислонился к стене дома и скрытый в глубокой черной тени стал ждать, что произойдет дальше. Воздух заметно потяжелел, стал сырым, вязким и посыпался мелкий липкий дождь, а лежащий на мостовой не двигался. Я уже собрался было посмотреть, жив ли выброшенный человек, как дверь снова распахнулась, и в этот раз из неё, как и полагалось, выкатился ком сплетенных рычащих тел. Он рассыпался и вскочившие с земли люди продолжали драться стоя. В свете факелов, несмотря на мелькание рук и ног, я сумел сосчитать, что их было пять - шесть человек. Слышался звук крепких затрещин, тяжелое дыхание и резкие возгласы. После одного особенно гулкого, но глухого удара, один из дерущихся оказался на земле, и его распростертое тело получило несколько сильных ударов ногами, от каждого из которых безвольно сотрясалось, как тряпичная кукла. Потом он отполз в сторону и лежал прерывисто хрипло дыша. Немного придя в себя, он, пользуясь суматохой, подполз к лежащей неподвижно фигуре и принялся рыться в её карманах. Пока я наблюдал за дерущимися, недалеко от входа для посетителей таверны открылась ещё одна дверь, видимо кухни или черного хода, и из неё вышвырнули на улицу что-то похожее на комок тряпок. Он оказался как раз под ногами дерущихся, и был бы наверняка затоптанным, если бы, каким-то непостижимым образом не покатился в мою сторону. Рывшийся в карманах пьяница уже закончил свой промысел и собравшись с силами вскочил, запнулся о комок ногой, и ковыляя так быстро, как только мог, бросился наутёк от таверны. Куль тряпок с жалобным писком отлетел к моим ногам и оказался небольшим человечком, замотанным в ветхое тряпьё. Удар был настолько силен, что человечек потерял сознание и распростерся на мокрой мостовой. Кто-то из дерущихся, заметив лежащее тело, взревел что-то вроде, - Вот он, мерзавец! и заставил всю живописную компанию кулачных бойцов обратить внимание в мою сторону. Только тут я заметил, что стою уже не в тени дома, а нечаянно вышел и хорошо заметен на фоне стены. Вспоминая свои скаутские приключения, я выхватил нож и приготовился к бою. Видя мою решительность и что я вооружен нападающие смутились, но в последний момент я успел заметить, что у одного из них в руках тоже сверкнул клинок. С этого субъекта и надо начинать - мелькнула мысль. Стараясь держать в поле зрения сразу всех наступающих, я вдруг услышал тонкий слабый стон, и мельком глянув вниз, вдруг понял, что беднягу сейчас могут запросто затоптать. Наклонившись, я быстро поднял почти невесомое тело и переложил его к самой стене каменной лачуги. Хотя это заняло всего мгновение, подняться я не успел. Кто-то из нападавших швырнул камень и попал мне в голову. Теряя сознание, я повалился прямо на маленького бедолагу и наступила полная чернота.
  **********************************************************************
   Воздух был сухой и пахучий. Кроме давно забытого запаха кофе в нём витало много пыли. С каждым вздохом я её втягивал в себя количеством не меньше нескольких унций, так что скоро в носу образовались дюны. Когда нос оказался окончательно забит, я чихнул и проснулся. Странно, но сухая пыль, бывшая повсюду чудесно сочеталась этим ароматом. Кофе... Как давно я не пробовал этого напитка! Но это было там, в другой жизни. А здесь, луч солнца упавший на грубый стол казался золотой пикой, влетевшей через окно и застрявшей в неровной деревянной поверхности, покрытой её тонкой скатертью. Луч был осязаем и ощутим. Его хотелось потрогать, но плечи затекли, и руки невозможно было поднять. Широкая каменная скамья, покрытая соломой - не особо удобное ложе, но очутиться на нём гораздо лучше, чем оказаться выброшенным в канаву с проломленной головой. Ничего не болело, и это было странным, если учесть что меня наверняка молотили как сноп на току. Хотя... Приподняв голову над пыльной подушкой неопределенного цвета, я заранее приготовился к грому в голове и молниям в глазах, но боли не было. Ну что ж, раз так, надо встать и осмотреться. Интересно, где я оказался в этот раз. Лёжа, я гляжу вверх, и мне виден только низкий каменный потолок и стол из плохо обработанного дерева, освещаемого ярким солнцем через окно без рамы. Больше в помещении, кажется, ничего нет. Я осторожно потянулся, опасаясь любой неожиданной резкой боли и обнаружил, что правая рука не движется, чем-то прижатая. Рядом со мной, уютно устроившись на руке, спокойно спит вчерашний бедняга, которого сначала вышвырнули как мешок с гнилыми потрохами, а потом чуть не затоптали насмерть пьяные драчуны. Высвобождаясь от замызганных узких ладоней, обхвативших мою руку, я видимо разбудил его, и он, проснувшись открыл глаза, затрясся и испуганно зажмурился, закрыв руками голову.
  - Бедняга,- сказал я, - Досталось тебе. Чей ты и как тебя зовут?
  - Зебиль Фоы,- еле различимым сиплым шепотом отвечало потрясенное испуганное создание.
   Теперь я смог разглядеть внимательнее первого человека, с которого началось моё знакомство с обитателями города. Слипшиеся грязно-коричневые волосы торчали в разные стороны, на скуластом, сильно опухшем лице маленькие щелки глаз не казались больше даже от того, что этот Зебиль таращил их, разглядывая меня не столько с интересом, сколько с нескрываемым благоговейным ужасом. Странными казались довольно толстые губы, они к тому же были сильно поветренными и потрескавшимися до крови, а когда он говорил, было похоже, что нескольких зубов нехватает. Шея грязная, длинная и худая под стать тощему телу. Ещё грязнее казались разве что руки, с обломанными до мяса ногтями. Красавец...
  - Тебя что, уволили?
  - А?
  - Ну, вышвырнули на улицу?
  - Они разбили флягу с вином, а хозяйке наврали, что это я. А она заорала, что я жру, как скабла, приношу денег меньше, чем проедаю и такое пугало, что меня даже купить никто не хочет!
  - Купить?! Пугало? Какая скабла?
  - Я совсем не как скабла! Они толстые...
  - Сравнивать сухую муху со скаблой может только глупая корова Бошелек,- раздаётся глухой голос.
  Зебиль трёт заплывшие глаза и щурясь смотрит в сторону откуда раздается голос. Я тоже поворачиваюсь, и в проеме двери против окна вижу широкую мантию, увенчанную лысой морщинистой головой с маленькими неподвижными глазами без ресниц и гладкими надбровьями без бровей. Говорящий снова обращается к Зебилю.
  - Тебе вчера впервые повезло в жизни, так как то, что тебя кто-то родил, нельзя считать везением. Благородный чужестранец спас твою никчемную жизнь, хоть я до сих пор не возьму в толк, зачем он это сделал! Если бы не он, твои кости, наверное, уже проросли сквозь грязную кожу, чтобы увидеть солнце!
  Затем его взгляд остановился на мне и в нем появилось холодное изучающее выражение.
  - Привет тебе, человек ниоткуда. Послушай меня. Надо быть осторожнее. Благородному господину не стоит бродить по ночному городу без крайней необходимости. Это занятие не для благородных господ. Для этого есть слуги. Тебя могут принять за слугу, даже несмотря на то, что ты вооружен...
  - Благодарю за совет и ещё больше благодарю за спасение. Кто ты, и как к тебе обращаться? Могу ли я чем-то отплатить тебе?
  В неподвижных глазах устанавливается неопределенное выражение - Я Зану Магель, чужестранец. Не думаю, что у тебя есть деньги, чтобы платить, но ты мне интересен... - старик долго и очень внимательно разглядывает меня. Потом он быстро, почти незаметно моргает. Я вздрагиваю, потому, что успеваю заметить, как его веки движутся не сверху вниз, а от носа к краям глаз.
  - Пожалуй, если в следующий раз ты мне расскажешь о стране, где живут такие люди как ты, я буду доволен.
  То, что он назвал меня "человек ниоткуда" и предложение, немного сбило меня с толку, но я согласился, недоумевая, почему желание услышать мой рассказ должно быть удовлетворено только в следующий раз. В продолжение разговора Зебиль переводил взгляд с меня на старика и внимательно слушал. Рот у него был открыт, и минимум четырёх зубов действительно нехватало. Чувствуя, что сейчас самое время попрощаться, я встал и пристально глядя в странные глаза, кивнул старику. Потом взял мешок и направился было к двери. Сзади меня что-то удерживало. Грязнуля Зебиль крепко держался за штаны и явно не собирался их отпускать.
   - Прощай, Зебиль Фоы. Я рад, что для тебя так всё удачно закончилось. Теперь ты можешь идти домой,- сказал я.
   - У меня нет дома. Госпожа Бошелек ни за что не возьмет меня обратно!
  Я вопросительно посмотрел на Зану Магеля, но тот отрицательно покачал головой. Делать было нечего - помимо моей воли у меня появился спутник. На улице, поразмыслив, я понял, что это не так уж плохо - оказаться в незнакомом месте с тем, кто это место хорошо знает. Проводник мне не помешает. Я скормил бедняге Зебилю почти треть всего запаса галет, пока мы целый день бродили по городу, удивительно, что они все поместились в таком тщедушном теле и так быстро исчезали. Можно было подумать, что он глотает их не разжевывая! После того, как Зану Магель сказал, что я чужестранец, Зебиль не удивлялся моему произношению и костюму. Только его взгляд, когда обращался ко мне, всегда приобретал благоговейное выражение, что меня несколько смущало. Разъяснилось это, когда я случайно взглянул на свою руку, за которую он теперь крепко держался. В солнечном свете кожа выглядела необычно гладкой, имела темно красный оттенок и блестела как полированная медная труба. Украдкой взглянув на тело под рубашкой, я удостоверился, что и остальная поверхность имеет такой же вид. Даже волосы на груди медно поблёскивали. Пока я раздумывал хорошо это или плохо, Зебиль вел меня по городу, шмыгая носом, тыкал пальце то в одну сторону, то в другую и сипло сообщал - Тут жестянщик. - Здесь хлеб. - Это лавка Люверо. - Он торговец. - Богатый.
   Богатый торговец Люверо из глубины своей лавчонки с готовностью осклабился, обнажив пасть с гнилыми обломками вместо зубов. Его глаза, из под обвисших полей высокой войлочной шляпы, равнодушно скользнув по Зебилю, с нескрываемым интересом уставились на меня. Это был взгляд оценщика в ломбарде. Взгляд мне не понравился, а шляпа заставила усмехнуться - на высокой, похожей на колбасу, тулье, закрепленные шнурком висели два войлочных шарика. Могу представить какое прозвище получил бы этот Люверо в жидовском квартале! Торговец еще раз любезно осклабился поймав мою усмешку. Дальше я был увлечен своим проводником на базарную площадь. За находящееся здесь множество разных вещей он её любил, и тут же рассказал, что однажды его здесь сильно побили за рассыпанный случайно горох. Я с интересом разглядывал товар, разложенный где на лавках, где на тележках, где развешанный на шестах пучками и охапками. Здесь продавали много свежей зелени, семян и ароматных порошков в глиняных черепках и выдолбленных деревянных плошках. Была здесь и вычищенная рыба, хлеб продолговатой формы из темно-желтой муки очень грубого помола, такие же лепёшки. На отдельных, широких прилавках попадались и куски ткани, грубого ручного плетения, как я заметил. В основном ходу были медные деньги, очень простой чеканки, без бурта, попадалось и серебро, а наблюдая сцену покупки коровы с трёхмесячным теленком я заметил перешедший в руки продавца от покупателя золотой фунт, одного которого оказалось больше чем достаточно для такой солидной покупки - продавец отсчитал и сдачу. Около лавки, где торговали прозрачными зелёными кубиками, мы задержались дольше остальных. Я заметил, что Зебиль, с восторгом раздувая ноздри, втягивает приятный цитрусовый аромат. А ещё я заметил шляпу с обвисшими полями торговца Люверо. Он стоял вполоборота и исподтишка косился в мою сторону. Зебиль, удрученно вздохнув и украдкой взглянув на меня решительно направился дальше. Люверо, нечаянно встретившись со мной глазами, отвернулся. На нем был бурый, сильно засаленный кафтан когда-то зеленого цвета. Миновав базарную площадь, мы прошли мимо солидного каменного особняка в три этажа, о котором мне шепотом было сообщено, что это дом магистра Ван Хаагена, что заставило меня вздрогнуть и призадуматься. После этого, незаметно мы оказались в месте, показавшемся мне знакомым.
  - "Ослиная шкура",- дрогнувшим голосом промолвил Зебиль. Да, это была давешняя таверна, перед которой по щербатой, неровной мостовой бежал мутный, вонючий ручей. Здесь, вчера вечером, он, да и я тоже, каким-то непостижимым образом избежали крупных неприятностей. Над видавшей виды кривоватой дверью красовалась деревянная ослиная голова, выкрашенная в коричневый цвет. Ушам неизвестный художник добавил темно-серого колера, а гриву вымазал черной краской, что придавало голове лихой и диковатый вид. Вчера, ночь и тень от козырька над дверью скрыла ослиную голову. Зебиль Фоэ постарался по-быстрее пройти мимо и потянул меня в сторону широкой улицы, ведущей видимо к центру.
  Я говорил, что хочу остановиться в городе, Зебиль поверил, но уже на базарной площади сразу заметил, что я ничего не покупаю и был просто поражен и очень расстроен тем, что у меня нет денег.
  - У почтенного господина, как Вы, не может быть пустым кошелёк, - недоверчиво повторял он.
  - Верно, не может, - весело сказал я, - правда, пока у меня нет даже и кошелька, но скоро будет!
  Чумазая его физиономия приняла испуганное выражение, на что я, истолковав это по своему, быстро добавил - не беспокойся, я не разбойник. К вечеру стало ясно, что найти пристанище без денег невозможно. Пожалуй то, что чужестранец был сопровождаем грязным местным шалопаем, играло не в пользу чужестранца, но бросить его я не мог. Приближалась ночь, остаться под открытым небом означало опять мокнуть под мелким липким дождём, который, похоже, тут по ночам так же обычен, как и сама ночь. Вздохнув, я припоминая дорогу и сверяя свой маршрут с верным Зебилем, отправился к развалинам городской стены, решив переночевать во внутреннем ходе. Надо сказать, что Зебиль тоже понял, что его присутствие в поисках пристанища играет против меня, но ужас остаться одному почти лишал его разума, заставляя мертвой хваткой держаться за мою куртку, а у меня не хватало духа прогнать беззащитное существо. Днём, в момент короткого отдыха у невысокой каменной ограды городской ратуши мне удалось сделать некое охотничье орудие, с помощью которого я надеялся раздобыть на ужин какую-нибудь живность, заметив, что в городе было порядочно крупных птиц, очень похожих на голубей. Шагая по кое-как подметённой мостовой, я по пути собирал попадающиеся небольшие камешки и складывал их в карман, стараясь не замечать недоумения парнишки. Теперь, когда в наступающих сумерках мы приближались к городской окраине, узкая мостовая становилась всё грязнее, а улицы безлюднее, я решил поохотиться. Достав из кармана своё оружие, я вложил один камешек в кожаную накладку, прицелился в одного из толстых городских голубей и растянул резину. Изготовление рогаток - дело знакомое каждому бой-скауту, в свое время у меня получались очень неплохие орудия. Первый же выстрел оказался удачным - неуклюжая птица, подпрыгнув свалилась замертво, а остальные, ничего заметив, продолжали что-то клевать на мостовой. Зебиль восторженно взвизгнул и захлопал в ладоши. Второй выстрел был не так удачен - мне показалось что кто-то идет и поторопился с выстрелом. Раненая птица забилась на камнях, а другие, почувствовав опасность поднимая в воздух крыльями мусор грузно начали разлетаться. Никого не было и я успел сделать ещё два выстрела, пока птицы поднимались в воздух. Это стоило жизни ещё одному голубю. Добыча составила три довольно крупные птицы, которым я свернул головы и положил в мешок. Пока мы добрались до разрушенной стены, в мешке уже лежало семь голубей, и я прикидывал, как их готовить. Было бы неплохо их испечь или зажарить. Перед самой городской стеной Зебиль заметно смешался, но видя, что я уверенно пробираюсь по камням, принялся быстро карабкаться за мной, стараясь не отставать. За высокой полосой каменных развалин, в обрушенной внутренней галерее было много сломанных брёвен, за одно из них, с расплющенным и расщепленным концом я зацепился ремнём от мешка. Чтобы освободить ремень и дать передохнуть Зебилю, я остановился, а он тут же подобрался поближе ко мне, и усевшись на камень тревожно озирался по сторонам. Освобождая ремень, я набрал мелких сухих щепок, и раздумывая где бы взять бумаги для растопки, взглянул на постепенно растворяющегося в вечерней темноте чумазого мальчугана. Силуэт его торчащих в разные стороны перепоясанных засаленным шнуром одежд был похож на комок растрепанной ваты. - Черт! Вата! Я наклонился над Зебилем, и подмигнув ему взял ветхий конец подола его странного наряда. Он был сух и почти рассыпался в руке. Сказав - Тс-с-с! я резким движеним легко оторвал часть подола, и тут же добавил - ничего, ничего, он бы и сам скоро оторвался!
  Остальное заняло совсем немного времени. Искры от огнива, попав на сухую ветхую ткань, тут же принялись за работу, а щепки от бревна, сложенные вокруг маленьких язычков пламени домиком, превратились в костер. Зебиль заметно повеселел, и сидя рядом с огнём, принялся подкладывать в него обломки дерева, которых вокруг было в изобилии. Его, казалось, вполне устраивало место нашей стоянки, но мне подумалось, что на ночь нужно иметь хоть какую-то крышу над головой.
  - Здесь, дальше есть проход, надо туда перебраться. Там у нас будет крыша над головой и стены, чтобы спрятаться от ветра.
  Выбрав узкий длинный обломок дерева с расщепленным концом, я поджёг его от костра, и держа перед собой как факел посмотрел на Зебиля.
  - Зебиль Фоы, набери побольше дров и жди меня. Не давай костру погаснуть. Я найду проход и вернусь за тобой. Ничего не бойся. Мешок остаётся здесь и надо придумать, как приготовить птицу.
  Последнее я сказал просто так, что бы чем-нибудь занять и ободрить мальчишку, у которого от страха затряслись губы и выглядел он испуганным. Вход во внутреннюю галерею оказался за вторым внутренним развалом. Я набрал щепок и обломков дерева, разжег от факела ещё один костер и поспешил обратно, а ещё через несколько минут мы переселились под высокий свод внутренней галереи крепостной стены. В освещенном пространстве было теплее, сюда не попадал ветер и кроме потрескивания костра я уловил тихий, но вполне различимый звук капающей воды. Прихватив факел, я освещая себе путь двинулся вперед в глубь по галерее. Примерно в тридцати шагах от разлома в глиняном полу в выбоину, полностью заполненную водой, из дыры в потолке равномерно падали капли. Вокруг выбоины, глина от воды набухла и размякла. Больше здесь ничего интересного не было. Собираясь обратно, обернувшись, я обнаружил своего чумазого спутника старательно набирающего мягкую глину в солидный комок.
  - Я всегда с господином, - пояснил не смущаясь Зебиль, но тут же вздохнул, боязливо поёжился и робко глядя на меня оправдываясь добавил - Господин не приказывал оставаться. Я пожал плечами, и мы отправились назад. Устроившись у костра, я принялся выстругивать палочки, чтобы насадить на них голубей и зажарить, но Зебиль с важным видом быстро и довольно ловко принялся обмазывать их глиной и в несколько минут все семь голубей были превращены в глиняные коконы. Затем он морщась от жара раздвинул ярко пылающие дрова, разложил в костре запечатанных в глину голубей и накрыл сверху дополнительной порцией деревянных обломков и щепок. Заметив, что он давно уже поглядывает на мою флягу, я снял её с пояса и протянул мальчугану. Зебиль торопливо опустился на колени и почтительно поклонился коснувшись головой земли, потом осторожно взял флягу и посмотрел на меня.
  - Пей, пей - мы наберём воды, - поощрил его я. Благодарно улыбнувшись, он сделал несколько маленьких глоточков и вернул флягу. Чтобы скоротать время пока пекутся голуби, я спросил, - Так как ты попал к госпоже Бошелек?
  - Она меня купила три луны назад за полфунта и один шиллинг.
  - Купила?! У кого?
  - Папаша Грем решил, что мне так будет лучше, папаше Хансу было всё равно, а мамаша Зара сначала хотела, чтобы было полфунта и два шиллинга, но потом согласилась, что и одного шиллинга сверху будет достаточно. Папаша Грем говорил, что я смогу чему-нибудь научиться, зарабатывать на жизнь и даже найду выгодное место. Я, и правда, теперь умею готовить еду и прибирать. Только хозяйка Бошелек всегда была сильно недовольна мной. Постоянно била меня за то, что я ленюсь, и говорила, как я только немного подрасту и от меня будет больше пользы, она обязательно меня продаст!
  - А ты действительно ленишься?
  - Нет, господин! Я стараюсь изо всех сил!
  Как бы в подверждение его слов один из глиняных коконов в костре треснул и выпустил струйку ароматного мясного пара.
  Зебиль был сообразительным парнишкой, только очень забитым и запуганным. Рассказывая, как хозяйка его била, он несколько раз принимался плакать. Шмыгая носом он вспоминал, как глубокой ночью, после того, как последние посетители расходились, приходилось убирать кувшины, кружки и тарелки, перетаскивать тяжелые стулья, мести грязный пол, смывать с него рвоту и кровь, чистить очаг, а уже через несколько часов, рано утром вставать кормить скаблов и топить печь. Под конец, рассказывая о разбитой глиняной фляге и о том, как его больно прибив рогатиной, ударили деревянной доской по голове и выбросили на улицу, он окончательно разревелся, и немного успокоился, только когда нужно было доставать печеных голубей из костра. Мне стало понятно и его опухшее лицо и заплывшие глаза.
  - А ведь его запросто могли убить, - подумал я. Разбив обожженые глиняные коконы мы принялись за трапезу. Вкусное и нежное мясо птиц легко отделялось от перьев, оставшихся на глиняных черепках. Оно хорошо пропеклось, и Зебиль удостоился моей похвалы от чего так обрадовался, что долго счастливо улыбался, а потом опять заплакал. Я обнял его, и прижав к себе стал успокаивать разглаживая спутанные грязные волосы. Он, всхлипывая как ребенок постепенно успокоился и уснул со слабой улыбкой на потрескавшихся, обветренных, по-девичьи пухлых губах и двумя светлыми дорожками от слёз на чумазом лице. Внимательно разглядывая его лицо я заметил, что за день опухоль намного спала и глаза уже не выглядят такими заплывшими. Это была моя вторая ночь в Городе. Чутко прислушиваясь, я вдыхал густой влажный воздух. У входа во внутренний проход стены зашуршали и посыпались камни. Я вздрогнул и стал всматриваться в темноту. Здесь к вечеру воздух обильно насыщается парами воды и это явление имеет весьма положительный эффект - мелкая пыль и взвесь, содержащаяся в воздухе собирая на себе влагу, тяжелеет и быстро оседает на землю, от чего ночной воздух становится упоительно свежим, чистым и чуть похожим на морской. Наверное осевшая влага заставила какой-нибудь камень скатиться... В свете костра иногда появлялись большие ночные мотыльки, оставляя на стенах прохода огромные жутковатые мечущиеся тени. В галерее к звуку падающих капель добавился мерный стрекот сверчка, а ветер, где-то за стенами носил крики ночных птиц или животных. За третьим внешним разломом городской стены, думал я, до самой чайной реки простирается кладбище, населенное молчаливыми рассыпающимися скелетами, а там, дальше, за рекой и за лесом лежит загадочная Седая Пустошь. Явственно представив прозрачную прохладную реку крепкого чая, я чуть не вскрикнул от неожиданной догадки. Моя кожа, блестящая и полированная как медная труба! Конечно это от воды! Ведь до купания в реке я был обычного цвета! Неудивительно, что и Зану Магель и Зебиль рассматривали меня как диковину! Вспоминая всё, что со мной происходило за последнее время и весь пройденный мной путь, я неожиданно понял, что у меня есть план. У меня есть великий план, и я знаю, что делать дальше. Я прислонился спиной к стене, и плотнее прижав к себе беззвучно спящего Зебиля, постарался унять нервную дрожь. Потом, глядя на ровно горящий костер принялся обдумывать детали поразительной и невероятной мысли пришедшей мне в голову.
  Утро принесло горячий сухой воздух, ощущения, будто на меня кто-то пристально смотрит и что мой локоть старательно прогревают грелкой. Приоткрыв глаза, я убедился, что уже совсем светло, а руке тепло от огромного мохнатого коричневого паука. Блестящие бусинки глаз внимательно смотрели на меня, а передние лапки были приподняты и протянуты вперед, словно он хотел что-то сказать. Я представил какой вопль может издать всё еще мирно посапывающий бедняга Зебиль, если увидит паука и тихо предложил пауку убираться. Паук оказался понятливым и на моё второе "кыш" аккуратно опустил передние лапки, с достоинством развернулся, и быстро удалился, в последний раз глянув мне прямо в глаза. Я пошевелился и глубоко вздохнул, от чего глаза Зебиля тут же открылись, будто он и не спал. За ночь опухоль с лица окончательно сошла и глаза оказались непривычно большими. Только сегодня кожа вокруг глаз приобрела желто-синий оттенок, а белки были красноватыми от воспаленных капилляров. После нехитрого туалета, завтрака, состоявшего из галет, воды и оставшейся пары печеных голубей, я приступил к осуществлению своего плана. Я спросил, не хочет ли он вернуться в город, потому, что мне предстоит серьёзное и опасное путешествие. На это Зебиль энергично замотал головой и с почтительностью промолвил, что его жизнь полностью принадлежит мне, я теперь его господин и повелитель и он готов умереть за меня, если я этого пожелаю. Его искренность и взрослая серьезность, с которой это было сказано, тронули меня. Я важно кивнул головой и сказав, что его платье для путешествия требует некоторой подготовки принялся ровнять с помощью складного ножа мальчишкины лохмотья. С благоговением следящий за процедурой, он с ещё большим благоговением разглядывал мой нож. После придания более менее опрятного вида этой куче грязного тряпья, я усадил его на обломок бревна и глядя на грязные коленки, теперь неприкрытые его укоротившимся одеянием величественно объявил, что раз уж он решил стать моим преданным слугой, то должен знать кто я такой. При этих словах его глаза расширились, и он снова затрясся от страха.
  - Много лун тому назад, после того как магистрат принял на себя власть и управление городом, господа Бузоль, Даргольц, Ван Хааген, Кейзак и еще трое уважаемых магистров, собрав совет огласили трактат, написанный великим и мудрым Асмусом Куафестом. Положения этого трактата стали основным законом, по которому предстояло жить людям. Магистрат сам следил за исполнением этого закона и вел летописи, позволяющие сохранять знания. Закон был суров, но его исполнение предотвращало смуту и беспорядки, нужно было только неукоснительно следовать правилам, что конечно не всем нравилось. Находились и нарушители, их выслеживали и наказывали. Для этого в магистрате была учреждена палата Закона, с вождём Вильдфоером во главе. Мельком взглянув на Зебиля, я убедился что его глаза полны слёз и ужаса, а губы трясутся. Досадливо крякнув про себя, - Ну и трусишка! - я продолжал. Магистры, путешествуя по стране, учили людей, управляли их жизнью и составляли свои летописи. Один из главных магистров, глава тайного совета - Волюстрэн Кейзак, магистр летописей, занимаясь исследованием истории, однажды неожиданно пропал и его исчезновение осталось нераскрытой тайной. Летопись летописей перестала возрождаться, что было очень плохо, так как многие необходимые ремесла остались забытыми. Это случилось, когда магистрат ещё находился вдали от города. Исчезновение магистра обнаружилось только на большом совете магистров, после которого - произошла катастрофа. И конечно потом, уже никто не искал магистра - считали, что он погиб.
  - Господь покарал нас, - прошептал Зебиль.
  - Да, - обрадовался я, потому, что не знал, что было дальше, - магистрат Куафеста оказался разрушенным и дорога к нему забыта. Уцелевшие магистры приказали построить новый магистрат, в городе, куда и были перенесены немногие сохранившиеся летописи. Большая же их часть оказалась потерянной.
  Я посмотрел на Зебиля. Его глаза блестели, он внимательно слушал, боясь пропустить хоть слово.
   Незыблемые устои порядка постепенно разрушались бездельниками и безумцами, закон попирался преступниками и еретиками, искусства пропадали, ремесла забывались, страна погружалась во мглу. Палата Закона и магистр Вильдфойер изобретали чудовищные по своей жестокости пытки и казни, чтобы устрашить народ и навести порядок, но это лишь погружало страну глубже в пучину хаоса.
  - И всё это из-за них! - прошептал Зебиль.
  - А что же случилось с магистром Кейзаком? - спросил я и сам ответил.
  - Разбирая древние летописи в хранилищах магистрата, он уходил всё дальше по его подземным галереям и однажды встретил там, под землёй, на восьмом самом нижнем ярусе галерей, странное существо - паука- человека женского пола по имени Сафада Ард. После встречи с ней в жизни магистра произошло несколько важных событий, но самым главным, несомненно, была ужасная катастрофа разрушившая магистрат. Господина Кейзака к счастью в это время не было в магистрате, иначе он бы неминуемо погиб. На столе, в его кабинете, остался лежать дневник, с описанием Седой Пустоши - опасного места, где происходят ужасные и необъяснимые вещи. Что же именно произошло с магистром неизвестно, только очнулся господин Кейзак во втором коридоре подземелья, четвертого яруса подземных галерей магистрата. С огромным трудом, выбравшись через завалы от обрушившихся потолков по лестнице, высеченной в стене центрального прохода, он поднялся наверх, наружу и убедился, что магистрата больше нет. Тогда он взял с собой запас воды и галет из хранилища магистров и отправился известной только ему дорогой в город.
  В первые же сутки пути он пересек леса окружающие магистрат, и миновав огромную поляну высоких, густо покрытых едкой пыльцой растений, наткнулся на глубокий разлом в земле, похожий на овраг. Там, на самом дне оврага было крошечное озеро, а из крутого склона оврага на это озеро смотрел огромный череп древнего чудовища. Но самым опасным местом оказалась Седая Пустошь, до которой он добрался на вторые сутки. Чуть не сгорев в её бешеном зеленом пламени, магистру на следующий день всё же удалось добраться до города. Даже проведя в городе совсем немного времени, он сразу заметил, что многое изменилось и что законы Асмуса Куафеста забыты. Вечером, он случайно оказался у таверны "Ослиная шкура", где во время драки чудом спас маленького Зебиля Фоы и спасся сам, благодаря помощи старика Зану Магеля. На следующий день, когда Зебиль решил всюду следовать за магистром, он рассказал ему эту историю.
  Конец повествования произвел на бедного Зебиля потрясающее впечатление. При моих последних словах, его глаза, готовы были выскочить из орбит, а щербатый рот в изумлении открылся. Он упал на глинобитный пол галереи и распростерся у моих ног. Короткая теперь туника задралась, что позволило мне убедиться, что под ней он едва ли чище, чем там, где его тело не было ничем прикрыто.
   - Простите Ваша милость, мою недостаточную почтительность! - завопил бедняга, не решаясь поднять глаза на новоявленного магистра.
   - Вставай, дружок. Для тебя ровно ничего не изменилось, если только ты не решишь теперь остаться в городе.
   - Нет, нет Ваша милость! Невозможно было мечтать о том, чтобы служить Великому магистру! Распоряжайтесь мной, как угодно Вашей милости!
   - Ну что же, тогда давай собираться. Сегодня у нас впереди длинная дорога, а уже прошла половина дня. Я хочу предупредить тебя, чтобы ты ничего не боялся, потому, что за каменной стеной города...
   - Городское кладбише... Пустыня мертвых! - теперь уже в ужасе возопил Зебиль.
   - Да, но раз ты со мной, можешь ничего не бояться! Ну, же Зебиль, экий ты плакса!
  В глазах мальчишки снова стояли слёзы, но он кивнул и постарался улыбнуться. Я собрал обрезки его ветхой туники в кожаный мешок. Они пригодятся чтобы разводить костёр. Мы собрали также побольше щепок и положили их туда же. Пустую флягу я поставил в углубление, где из трещины в потолке галереи капала вода, и теперь она была почти полной. На влажной глине виднелись наши вчерашние следы, в одном из которых уже была новая лужица. Завершив сборы, мы начали карабкаться через внешний развал городской стены. Солнце перевалило далеко за полдень, впереди открылись охряно-желтые пески пустыни мертвых, усеянной молчаливыми останками. Его лучи, проходя через безтелесые сухие каркасы грудных клеток, раскладывали полосатые тени на песке, похожие на растянутые шкуры зебр. Далеко впереди, где кончалось кладбище, спокойно мерцала чайная река. Зебиль уткнулся лицом в мой бок и шел, спотыкаясь ничего не видя, крепко уцепившись за руку. Я подозреваю, что для верности он даже закрыл глаза.
  - А хлопец-то невесть какой храбрец,- в который раз подумалось мне. Мы брели по мелкому горячему песку, смешанному с костяной пылью. От каждого шага вверх поднимались легкие облачка этой тонкой пудры. Она равномерно ложилась на потное тело и вскоре наши лица стали похожи на глиняные маски, на которых художник, нарисовав глаза, всё остальное покрыл однотонным матовым колером. Предвечернее солнце красило реку в тяжелый багровый цвет, когда я, и усталый больше от страха, чем от дороги Зебиль оставили, наконец, за спиной мертвую пустыню и высокую сухую траву. На речной косе в плотном влажном песке ещё оставались мои следы, но если переплывать реку начиная с этого места, течение отнесет ещё дальше и на противоположном берегу мы окажемся как раз под крутым обрывом. Поэтому нам нужно снова подняться вверх по течению, чтобы выбираться из воды на другой стороне реки было как можно легче. Сразу выяснилось, что Зебиль, никогда не видевший столько воды, не умеет плавать, что делало переправу несколько более сложной. А пока, мы направились вверх по течению, шлёпая по теплой воде. Его простые плетеные сандалии размокли и тут же развалились. Теплая вода и шершавый мокрый песок, как хорошая мочалка, отлично оттерли грязь со ступней и щиколоток Зебиля. Уже скоро они приобрели ярко белый цвет, который видимо настолько удивил и понравился ему самому, что он пока шел, принимался несколько раз тереть песком свое лицо и руки, стараясь смыть въевшуюся, может быть с самого рождения копоть и грязь. Уже стало прохладно, когда я наконец решил, что место для переправы вполне подходящее. Я разделся, увязал одежду в узел, который опять положил в мешок туго затянув горловину. Было заметно, что Зебиль с живым интересом и явным недоумением разглядывал моё укороченное нижнее белье, но когда я снял и его чтобы убрать в мешок, он отвернулся и уставился на реку. Я пожал плечами, приказал ему забираться мне на спину и держаться как можно крепче за плечи. Мальчишка упал на колени и принялся бормотать, что не смеет даже думать о том, что бы приблизится к великому магистру! Мне стало смешно. - Если уж ты смог позволить себе ночевать рядом с великим магистром, то теперь должен просто выполнить мой приказ, - величественно изрек я, - ну, полезай ко мне на спину и держись крепче! Бедняга не мог представить, что придется ездить верхом на своём господине, и только страх перед водой заставил вцепиться в меня с такой силой, что оторвать его можно было только с кусками моего тела. Я вошел в теплую после жаркого дня воду, и стараясь дышать глубоко и ровно, поплыл к едва заметному в глубоких сумерках противоположному берегу, подталкивая перед собой кожаный мешок. Тишина и сумерки на середине реки создали у меня ощущение остановившегося времени. Я плыл, двигаясь равномерно и плавно, но то, что вокруг ничего не менялось превращало глубокий вечер, тихую неподвижную реку и одинокого пловца в застывшую картину. Такой она была и день и неделю и месяц назад, такой она останется ещё очень долго. И когда кто-то через много лет остановит взгляд на потрескавшейся краске старинного полотна, он увидит этот сказочный в своей уснувшей неподвижности пейзаж, черное зеркало воды и маленькую фигурку одинокого пловца так и не продвинувшегося вперед ни на йоту. Из этой меланхоличной задумчивости меня вывела показавшаяся черная полоска низкого берега. Пока я плыл, мне казалось, что Зебиль вообще не двигался и, скорее всего, сидел с закрытыми глазами. Даже когда я, пытаясь нащупать дно, погружался вместе с ним с головой под воду, он, окаменев от ужаса, совсем переставал дышать, но так ни разу и не шелохнулся. На другом берегу, с огромным трудом разжимая его пальцы, вцепившиеся в мои плечи, я понял, чего это ему стоило. Был тут же разожжен костер. Зубы бедняги Зебиля стучали как кастаньеты, а мне было жарко после переправы. Чтобы он поскорее согрелся, я высыпал все щепки в костер, замотал его в свой огромный плащ и разделил поровну оставшиеся галеты. На мокрых волосах Зебиля плясали красные отсветы костра. Он, набив полный рот галетой, как-то незаметно снова оказался уютно устроившимся у меня под рукой, где немного повозившись, доверчиво прижался ко мне и крепко уснул.
   Ах, как хорошо проснуться в яркой золотой соломе! Слететь с сеновала и в дом! Там, на столе, покрытом домотканой скатертью, крынка с молоком, миска со сметаной, рыхлые пузырчатые лепёшки и наломанные куски пчелиных сот с мёдом! Какой у него запах! Невозможно забыть и ни с чем не перепутать, поэтому я удивляюсь, тому, что видя соты, чувствую, что пахнут они грозой! Я выскакиваю из дома - на небе ни облачка, я снова на сеновал и лицом в солому! От неё тоже пахнет грозой! Этот запах мне хорошо знаком - это запах молний, мощных электрических разрядов, озона, солома так не пахнет. Но это легко объяснимо, потому, что я в лаборатории господина Лейбница, где он демонстрирует длинные голубоватые небесные стрелы! Восхищенный, я долго трясу его изящную узкую ладонь, выражая своё преклонение перед могуществом человеческого разума, укротившего "божественный огонь". Я окончательно просыпаюсь, и обнаруживаю, что спал обняв Зебиля, уткнувшись носом в его волосы, которые после вчерашнего купания имеют темно - соломенный цвет и свежо пахнут озоном. Зебиль тоже просыпается и смешно кося глазами разглядывает свою солому. Он вытаскивает откуда-то из под моего плаща, руки и с удовольствием их рассматривает. Они чистые и белые. То, что мои руки отсвечивают медью, Зебиля не удивляет - господина магистра он знает именно таким. Потом, он вопросительно поднимает глаза на меня. Ах, какие у мальчишки, оказывается, чудесные глаза! Глянув сначала на меня потом на реку он получает одобрение, выбирается из плаща завернувшись в который мы спали как в коконе и мчится к воде. То, как он бежит меня здорово забавляет. Я укоризненно качаю головой и невольно с досадой бормочу, - Тоже мне, хлопче! Пока он мчится, его ветхие одежды, не перенесшие вчерашнего купания и последующей просушки под плащом окончательно рассыпаются и разлетаются в разные стороны из под свободного шнурка на поясе. Так как никакого нижнего белья под платьем не имеется, я, наблюдая белые мелькающие ноги, круглые ягодицы, узкую спину и плечи начинаю чувствовать неладное. Потом Зебиль осторожно входит в воду и наклонившись начинает старательно мыться. У меня внутри что-то ёкает, и когда он поворачивается ко мне лицом, не остается никаких сомнений. Зебиль Фоэ - вовсе не хлопче! Гладкое мелкое дно и прозрачная вода позволяют ей осторожно с опаской забраться в реку почти по пояс, чем она пользуется, чтобы тщательно вымыть голову. Это ей нравится, поэтому плещется она долго. Наконец, окончательно замёрзнув, блестящая на утреннем солнце она выбирается из воды и идет туда, где с неё свалилось платье. Тут Зебиль с удивлением принимается перебирать разлезшиеся лохмотья, и собрав их в комок грустно бредет ко мне. Трудно передать мою растерянность и ощущение множества дополнительно возникающих сложностей при превращении мальчишки, сопровождающего меня в опасное и непредсказуемое будущее, в девчонку! Мне становятся понятны и частые слёзы, чрезмерная пугливость и робость Зебиля. А вспомнив вчерашнюю переправу я смущенно передергиваю плечами. До настоящего момента, я частенько про себя называл его трусишкой и "девчонкой", в чем как выясняется, был совсем не далек от истины. И вот теперь, глядя на сжавшуюся в комочек трясущуюся от холода, быстро семенящую ко мне фигурку, я должен разом поменять отношение к своему спутнику, а сейчас уже спутнице, и задуматься над тем, как вести себя во многих щекотливых ситуациях. Относя быстрые смены настроения и мягкость характера Зебиля его малому возрасту, я, посматривая на Зебиля - девочку понял, что ошибался. От постоянного недоедания она худа и недоразвита, но несмотря на это ей наверное лет двенадцать, тогда как я полагал, что мальчишке лет восемь. Без одежды я хорошо вижу, что пропорции её тела заметно отличаются от мальчишеских. Грязь, бесформенные тряпки, в которые она была замотана, и отсутствие нескольких зубов служили превосходной маскировкой. Позже я убедился, что она сознательно старалась выглядеть как можно меньше, незаметнее, хуже, и даже вызывать отвращение, чтобы хозяйка Бошелек не продала её для развлечений какому-нибудь подвыпившему проходимцу, что здесь обычное дело. Подойдя ко мне, она, трясясь от холода, присела на корточки и принялась растерянно перебирать печальные останки своего наряда. Выхода не оставалось. Я, глядя на мокрые соломенные волосы, принялся расстёгивать рубашку. Преданная служанка благоговейно наблюдала за обнажающимся божеством. Моя шелковая зеленая рубашка, мягкая и плотная будет ей конечно велика, но по крайней мере это неплохая защита и способ соблюдения приличий. Накинутая на Зебиля она превратилась в сарафан, который можно обернуть вокруг неё два раза. Вид немного портили длинные, свисающие почти до колен рукава. По сияющим глазам было видно, что Зебиль готова была снова броситься к моим ногам, и только новый дорогой наряд удерживал её от этого.
   - Так как тебя зовут? - подозрительно переспросил я, завязывая шнурок на талии, подозревая, что сюрпризы не кончились.
   - Зеу Бильфоы, - отвечала девочка, жалобно улыбаясь.
   - Умоляю не продавайте меня господин, пусть я и не достойна прислуживать Вам, я буду очень - очень стараться, что бы Вы были довольны!
  То, как она произносила своё имя, натолкнуло меня ещё на одну мысль.
   - Назови каждую букву своего имени другим словом!
   - Непонимаю...
   - Каждую букву своего имени назови словом которое начинается с этой буквы. Например - "магистр" первая буква - "М" значит другое слово с этой буквы например - "Мокрый". Поняла?
   - Да...
  Было видно что соображать ей трудновато. С большими паузами прищурив один глаз она начинает.
   - Земля..., Еголка..., Уоздух...,
   - Воздух?
   - Угу...
   - Так тебя зовут Зев?
   - Да, господин магистр...
   - А последняя буква твоей фамилии "Ы" ?
   - Не...Сейчас я придумаю. Это "Ыба", господин магистр.
   - "Р" ? Рыба? Бильфор?
   - Да...
   - И ты полагаешь, что слово "Иголка" начинается с буквы "Е"?
   - А разве это не так, господин?
   - Нет, но это не важно. Думаю тебе нужно закатать рукава, например до локтей, или вообще их отрезать.
   - Нет, умоляю Вас господин, не надо отрезать! Это очень дорогая материя! Я никогда такой не видела. Очень жалко портить наряд!
   - Ну, что ж, это твое платье, ты вольна делать с ним что угодно! Давай приведем твою голову в порядок и придумаем, что будет на завтрак! - с этими словами я достал из мешка свой костяной гребень и принялся расчесывать влажные волосы Зев. У них яркий золотистый цвет, чуть темнеющий при высыхании. У Зев очень густые волосы, их неровные тяжелые пряди, хорошо расчёсанные естественным образом превратились в забавную, асимметричную, диковатую, но странно - милую прическу. Закончив, я посмотрел ей в лицо. На светлых ресницах опять сверкали слезы.
   - Тебе было больно? -удивился я.
   - Нет, господин магистр. Меня никто никогда не причесывал...
  Я осторожно обнял её. Внутри я восторженно охнул, когда вместо замурзанного, чумазого, плаксивого и трусоватого мальчишки передо мной оказалась худенькая золотоволосая веснушчатая девочка в свободном зеленом сарафане, перепоясанном...
   - Да, Зев, тебе надо постирать твой поясок. Моя служанка не может носить грязные веревки вместо пояса!
   - Только умоляю вас, господин магистр, не продавайте меня...
   - Ты - МОЯ служанка. Я не собираюсь никому продавать мою собственность! - строго говорю я, и она счастливо тряхнув головой мчится к реке, на ходу развязывая шнурок.
   Мне удалось подбить довольно крупного и очень глупого песчаного кролика на завтрак. Глины больше не было, но зажаренный на костре он оказался ничуть не хуже вчерашних печеных голубей. Этот зверёк, со шкуркой светло коричневого цвета, упитанный и жирный, стал моим первым настоящим мясным блюдом с тех пор как я, магистр Кейзак, вернулся после долгого отсутствия. Зев быстро справилась с выделенной ей половиной кролика и вытерев жирные блестящие губы ладонью, довольно вздохнула и выразила полную готовность следовать за своим господином куда угодно. Я же полагая, что путешествие к Седой Пустоши, а именно туда мы направлялись, займет около двух суток, решил заготовить немного провизии. На маленькую предусмотрительно отожженную в костре и загнутую крючком швейную иголку, хранившуюся у меня вместе с огнивом в ноже я насадил кусочек сырой печени кролика. Длинная, крепкая шелковая нить была извлечена из нижнего шва моей плаща. Зев с любопытством наблюдала за подготовкой снасти, но она ещё больше удивилась, когда готовый крючок с наживкой я забросил в реку, предварительно выбрав место поглубже. Она открыла рот, чтобы выразить почтительное изумление неизвестной ей магией, но тут нить с крючком, вторым концом привязанная на мой указательный палец, дернулась и натянулась, а я, с уважением ощущая солидную тяжесть на другом конце нити, попробовал подсечь неведомую рыбу. Рыба была то ли ленивой, то ли вообще непривычной к борьбе за свою жизнь, только вытащить её удалось довольно легко. Никогда не видел таких рыб. Напоминая формой карпа она имела черную не отражающую света чешую и почти черные фиолетовые глаза. Узкие фиолетовые плавники и хвост украшали широкое мясистое тело. Вытаскивая крючок я заметил, что зубы очень мелкие, значит, скорее всего, рыба питалась водорослями и планктоном, а кроличья печенка видимо оказалась для неё неведомым деликатесом. Зев в полнейшем восторге прыгала, пока рыба равнодушно шлепала хвостом по песку, и на мой вопрос не знакома ли её эта рыба, сказала, что это хальса - очень хорошая, вкусная и дорогая, её можно подавать даже по четыре пени за порцию с вином, обычно, столько просят за заднюю печеную ногу скаблы. Я кивнул и забросил крючок ещё раз. Непривычная к угощению местная хальса клевала быстро, и мне удалось пополнить запасы шестью крупными рыбинами. Вычистив и переложив их приятно пахнущими листьями, которые принесла Зев, я завернул их в несколько слоев лопуха, обвязал плоскими стеблями прибрежного аира и убрал в мешок. Солнце было в зените, а нам только удалось собраться в путь. Мы пошли через лес уже известной мне дорогой, так как я рассчитывал остановиться на ночлег в шалаше, построенном мной на пути в город. Я отрезал толстые кожаные накладки рукавов своего плаща и сделал из них новые сандалии Зев - идти через лес босиком было бы невозможно и опасно. Вскоре этого оказалось мало. Когда мы вышли к высоким зарослям жгучих папоротников она обожгла голые ноги и вскрикнув отскочила назад. Я, почесал в затылке крайне сконфуженный и сказал, что ей придется сесть мне на плечи. Зев, же выразила сомнение в том, смеет ли она забираться на шею господина магистра. Я напомнил, что раз на спине магистра она уже путешествовала, теперь её уже ничего не должно смущать. Тем более, что иного выхода не предвидится. Она уже без колебаний кивнула и сказала,- Как будет угодно, Вашей милости. После этого, смущение от того, что она сидит на моей шее испытывал только я. Жгучие папоротники перешли в кустарник. Пробираясь через поросль молодых клёнов, я искал глазами оставленные знаки и тут неожиданно кончившийся высокий травянистый подлесок открыл поляну с широким кряжистым дубом и хижиной под ним. Прошло только четыре дня с тех пор как я, человек ниоткуда, вышел из этого шалаша с твердым намерением попасть в город, а сейчас хижина встречает великого магистра летописей, и его служанку! Поистине неисповедимы пути господни, следуя которым, мы, не ведая того творим свою судьбу. Или просто исполняем волю провидения? После ужина из печеной на углях хальсы, завернутой в лопух, Зев, как бы забыв о почтении к господину магистру, незаметно устроилась прямо у меня между ног и задумалась глядя в огонь.
  Хижина скрывает нас от черноты леса и приглушает его ночные звуки. Костёр давно сожрал хворост и теперь спокойно и ровно горят толстые наломанные сучья. Так они будут гореть до самого утра. Я вспоминаю узнанные мной короткие отрывки из жизни Зев и стараясь не вызывать своей неосведомленностью слишком большого удивления прошу Зев - Расскажи о своей семье. Почему тебя продали твои родители?
  Она вздрогнула и удивленно посмотрела на меня.
  - Господин магистр ОЧЕНЬ долго не был в городе.
  - Похоже, что так. Видишь ли, в моё время открыто детей почти не продавали - это было противозаконно, за это наказывали. Всё стало по-другому.
   - Ну я-то уже не ребенок! - довольно самоуверенно изрекает Зев, - Если бы это сказал не господин магистр, я бы ни за что не поверила! В семье Бильфор четверо родителей и мало детей, - начинает она рассказ.
   - Это из-за того, что папаши Грем и Ханс стары и очень ленивы, а мамаши Ада и Зара всё время чем-нибудь больны. Когда детей мало, жить всегда труднее - мало работников и нет лишних детей, чтобы продать. Когда я жила в семье, после меня было ещё шестеро детей, меня, как самую старшую продали, едва только нашёлся покупатель. Младшие дети работали и содержали дом.
  - Все семьи живут так?
  - Ну да, только есть большие семьи, где и родителей больше и они моложе, так там живется легче, потому что детей много, они лучше, их чаще продают и в семье всегда есть деньги. Я один раз была в такой семье, там ночью и днем кто-нибудь из родителей всегда занимаются семейной жизнью, а иногда все вместе. Из этой семьи часто покупают девочек для развлечений и мамашами для новых семей, потому, что они хорошо и быстро развиваются и многое умеют.
  - Ты сказала "занимаются семейной жизнью"?
  - Ну, сношаются, чтобы рожать новых детей.
  - Раньше это называлось "заниматься любовью"...
  Зев смеётся, - Если бы господин магистр видел, как это у НИХ делалось, он бы сказал, что на любовь это непохоже.
  - А что по твоему похоже на любовь?
  Зев мнется и опускает глаза.
  - Но зато, как сношаются, чтобы рожать детей, ты уже хорошо знаешь?
  Зев пожимает плечами, - это все знают. Если бы господин магистр видел, как мои родители "занимаются любовью", он бы так не спрашивал про любовь. Как они сношаются, спариваются только улитки - в этом нет ничего интересного, лишь бы мамаши как - нибудь понесли.
  - А в большой семье, где ты была?
  - Там было четыре папаши и три мамаши, и на то, что они выделывали, особенно когда бывали все вместе, смотреть было интересно.
  - А это, можно было бы назвать "заниматься любовью"?
  Зев задумывается.
  - Ну, нет...Это было больше похоже на работу.
  - Ты сказала - интересно смотреть?
  - Ну сначала, да, а потом не очень.
  - Почему?
  - Чаще бывало, что мамаши ленились и совсем не двигались, а папаши уже не брызгали, а выдавливали по капле.
  - Зачем же они, хм, сношались?
  - Семья должна рожать детей - это обязанность. Им же не даром дают лопáдер. За этим следит магистрат.
  - А-а-а... Сколько же времени ты была в той семье?
  - Восемь дней. Сразу, после кумаляции* (Зев коверкает язык. Семья должна отдыхать и накапливать силы. После этого главному папаше выдавался порошок). Поэтому первый день было весело и интересно, и все смотрели, а потом неинтересно, но нужно. Это было как раз перед тем как меня продали госпоже Бошелек.
  - Когда же это произошло?
  - Когда я вернулась домой. Бошелек искала самую дешевую прислугу, и раз уж я была самой старшей, папаша Грем предложил ей меня как прислугу и для развлечений. Но по закону Даргольца использовать меня для развлечений можно было только после одиннадцатой луны, поэтому хозяйка решила, что я буду прислуживать в таверне, и если я раньше поднатаскаюсь, она меня продаст, при первом удобном случае. Этот закон часто нарушают! Мне этого очень не хотелось, поэтому я пряталась.
  - Почему тебе этого не хотелось? Ведь так все делают?
  - Страшно. Уже очень много раз случалось, что проданных для развлечений съедали.
  - Да что ты?!
  - Да, господин магистр, часто. Хотя магистрат следит, чтобы девушки попадали в семьи, очень часто на кладбище оказывается гораздо больше костей, чем могло быть. И тех, кто ест людей не находят, но большинство людей считают, что это симбиоты.
  - Ты знаешь о симбиотах?!
  - Конечно, господин магистр. Ваша милость очень давно не были в городе. О симбиотах знают все.
  - В той семье где ты была... ты сказала сначала все смотрели. Кто все?
  - Ну, дети, конечно.
  - Зачем им это видеть?
  Зев удивленно смотрит на меня. Я пожимаю плечами. Она что-то вспомнив понимающе кивает головой и начинает терпеливо объяснять.
  - Нужно научиться и знать, как ЭТО делать. Если в семью попадает неумелая девушка, ей ничего не достанется, и для девушек это кончается очень плохо!
  - И что же все стоят и смотрят?!
  - Старшим детям можно лежать рядом и помогать или тоже пробовать...
  Зев зевает и её глаза полуприкрыты.
  - Как?!
  - Ну, младшим же не дают лопадер...
  В моей голове творится невероятное. Я ещё многое хочу спросить, но Зев с закрытыми глазами сонно бормочет - Господин Зану Магель - симбиот. Он - черепаха. И это тоже знают все, потому, что он - вечный. Никто не помнит времени, когда не было Зану Магеля. Я думаю...
  Что думает Зев я не узнаю. Её голова склонилась, а сама она крепко уснула прижавшись ко мне. Было новолуние. Перед магистром открылась незнакомая страница летописи.
   Наше путешествие растянулось дольше, чем я рассчитывал. Метки, оставленные в лесу значительно облегчили дорогу, но теперь мне приходилось делать частые остановки, чтобы непривычная к долгим походам Зев могла передохнуть. Хотя она старалась изо всех сил, было очень хорошо заметно, что путешествие ей дается с трудом. Сандалии, которые я для неё смастерил, пришлось переделывать по пути несколько раз. В середине второго дня она стёрла левую ступню в кровь, но долго этого не показывала, пока наконец не села на землю и не заплакала от боли. Несмотря на её робкие протесты, я всё-таки отрезал от длинных рукавов сарафана лишнее, промыл лопнувшую и содранную мозоль водой из фляги, и наложив размятый лист подорожника, примотал его полоской шелка от рукава. Галеты уже закончились, но благодаря этому, сегодня наша пища станет разнообразнее. Пришлось вспомнить всё съедобное, что может дать лес. Грибов вокруг было в изобилии, но я очень осторожно к ним относился, внимательно выбирая только хорошо знакомые. Так как Зев пока не могла идти дальше, мы остановились на опушке леса, хотя я сегодня планировал выйти к Седой Пустоши. Я не волновался - у нас было много времени. На опушке, где будет очередной ночной привал я развел костер. Здесь растёт много дикого лука и вечером, к печеной хальсе, жареным на палочках грибам, добавилась свежая острая зелень, а на десерт я набрал немного крупной голубики, от которой язычок у громко чавкающей Зев стал темно-синим.
  - Между прочим, раньше чавкающих людей кормили вместе со свиньями.
  Зев перестаёт чавкать и виновато - вопросительно смотрит на меня.
  - Раз уж ты теперь прислуживаешь магистру, то должна вести себя прилично.
  Зев смущенно пожимает плечами и продолжая чавкать говорит - Я не знаю как. А что такое "суиньи"?
  - Жевать надо с закрытым ртом, потому, что вовсе не так уж приятно видеть, что находится у тебя во рту, когда ты ешь. Пищу брать маленькими кусочками, чтобы она не вываливалась изо рта когда жуешь. И говорить, только когда прожуешь и проглотишь. А свинья это огромное, толстое грязное животное, которое ест всё подряд без разбора и при этом громко чавкает.
  - Это скабла, - после небольшой паузы коротко роняет Зев. Пауза ей понадобилась чтобы прожевать и проглотить гриб.
  - Почему господин магистр называет её "суинья"? - старательно проговаривает она.
  Я быстро соображаю и говорю - Это старое забытое слово. Каждый предмет можно называть по-разному. Например, меня можно называть "господин магистр", "господин Кейзак", "господин Волюстрэн", а тебя можно назвать "служанка господина магистра", "Зев Бильфор" или просто "огонёк", потому, что ты светишься в темноте. Зев сначала недоверчиво смотрит на свои руки и ноги, потом довольно улыбается. А я узнаю, что такое скабла. Зев доедает жареный гриб очень аккуратно и старается не чавкать. Утром, пока она спит с приоткрытым ртом я обнаруживаю неожиданные интересные вещи. У неё, на месте отсутствующих зубов, видны новые, выросшие наполовину, а ногти на руках выглядят так, что если их подровнять, то никто не догадается, что ещё день назад они были обломаны до мяса. До пояса задравшаяся рубашка-сарафан открывает для обозрения довольно изящные изгибы её тела и очень симпатичный маленький зад, который будь он по - полнее, пожалуй мог бы вызывать греховные мысли. Она хорошо отмылась в реке, но глядя на её темные колени, я вспоминаю сколько раз ей приходилось ползать на них по грязному полу. Въевшаяся грязь отмоется не сразу... Выше колен бедра красивой формы, но худоваты. От этого даже сведенные вместе они смыкаются неплотно. Моя рука непроизвольно тянется к её худому впалому животу и поправляет простые одежды. Восстановив приличия, я развязываю полоску ткани на левой ступне и убеждаюсь, что под высохшим листом подорожника от лопнувшей мозоли не осталось никакого следа. На завтрак осталось немного печеной хальсы. Сегодня, по оставленным мной меткам в лиственном редколесьи мы движемся быстрее. Однако к середине дня, повисшее в зените над самой головой солнце нещадно палит сквозь редкую листву, и пот с меня льёт ручьями. Лицо Зев тоже блестит от пота. Она заметно устала, и несмотря на то, что сегодня идет не хромая, наша скорость сделала бы честь только улитке. Наконец редколесье кончается опушкой леса. Дальше, за длинной неровной поляной простирается Седая Пустошь. Беда в том, что длинная неровная поляна вся покрыта колючим хвощом высотой мне по пояс. По дороге в город я, одетый в плотные кожаные штаны на это не обращал внимание, но теперь, дорожный мешок со свернутым плащом опять оказывается за плечами у Зев, а она очень серьезно и почтительно снова сидит верхом на моей мокрой и скользкой от пота шее. Подняв руки кверху я на всякий случай придерживаю Зев за коленки. Переход сквозь густые, царапающие острыми колючками штаны хвощи труден, и идти приходится очень медленно. Правда, где-то внутри я прекрасно осознаю, что не тороплюсь ещё и по другой причине. Мне очень приятно нести Зев на шее и меня занимают и волнуют ощущения, которые я от этого испытываю. Солнце палит по-прежнему, Зев, сползающая на каждом шагу чуть вниз вынуждена подтягивать себя вверх. Хорошо, что я держу её за коленки. Нет, теперь пожалуй уже гораздо выше... Это непрерывная и видимо тяжелая работа, потому, что я всё время слышу её порывистое дыхание. В середине поля шее становится очень горячо. Я останавливаюсь, примолкшая Зев глубоко дышит. Отдохнув мы движемся дальше. Солнце, как тающий кусок масла, медленно соскальзывает вниз и прячется за облаком. Сразу становится прохладнее. Наконец я добираюсь до границы колючих хвощей. Здесь мы должны были оказаться вчера вечером. Меня интересует одна очень важная вещь, которая будет значить очень многое. Как сейчас выглядит Седая Пустошь, то есть в каком она состоянии. Когда мы добираемся до края пустынного темного пространства, уже вечереет, но впереди хорошо заметны холмы и впадины. Значит сегодня ночью Пустошь переходит в твердое состояние. Это очень хорошо, завтра, когда она будет гладкой мы сможем её пересечь. Зев с моей помощью почтительно покидает мою шею. Даже в тающем вечернем свете я вижу, что щеки у неё горят. Она кривовато улыбается, при этом очень хорошо заметно, что её новые зубы заметно подросли. Неожиданно она падает на колени и до самой земли склоняет голову разведя руки в стороны.
  - Простите господин магистр свою мерзкую служанку... - начинает она.
  - Высокая честь и великая милость оказанная мне, грязной и гадкой... свинье - неожиданно вспоминает она новое слово. Меня забавляет этот откровенный и искренний монолог, но я уже знаю, что она хочет сказать.
  - Зев, - говорю я повелительно, - Встань!
  - Я тебе говорил, что теперь ты должна вести себя прилично! Поэтому, чтобы ты ни хотела мне сказать, никогда не падай на колени! Они от этого у тебя постоянно грязные, а я не люблю грязных коленей! Если ты хочешь меня о чем-то попросить...
  - Нет, нет господин магистр! - торопливо вскакивая уверяет Зев, - Господин магистр уже и так удостоил меня огромной чести позволив мне...
  - Хм... Вот как... Не перебивай меня! Так вот, во-первых, если ты захочешь меня о чем-то попросить, тебе следует сделать легкий поклон, а не падать на колени и спросить нельзя ли тебе получить то, чего тебе нужно. Во-вторых, если ты захочешь меня за что-то поблагодарить, тебе следует сделать легкий поклон, а не падать на колени и сказать благодарю вас, господин магистр, или большое спасибо, господин магистр, или очень Вам признательна, господин магистр.
  Оторопевшая Зев умоляюще смотрит на меня. Видно, что ей очень хочется снова упасть на колени, но я отрицательно и строго качаю головой.
  Тогда она решается и робко говорит - Я не знаю как это делать "легкий поклон".
  Мне становится смешно.
  - Ты не умеешь делать книксен и не знаешь что такое реверанс?
  Зев искренне мотает головой. Мне хочется её обнять.
  - Подойди ко мне. Она приближается.
  - Ты должна взять руками края своего платья и придерживая их в стороны чуть присесть.
  Зев торопливо понимающе кивает, хихикает, хватает края рубашки и задрав их высоко в разные стороны широко разводит коленки. Сначала меня берет оторопь, потом я не выдерживаю и начинаю громко смеяться, глядя на белеющее в сумерках голое тело, замершее в нелепой позе. Зев радостно улыбается. Ей удалось угодить великому магистру! Он ею доволен! Мне очень хочется её обнять, но я перестаю смеяться, осторожно опускаю её руки вниз и сдвигаю коленки вместе, не отказав себе в удовольствии погладить её бёдра. Зев мрачнеет и отпускает подол своего сарафана.
  - Возьми подол, - тихо говорю я, и тут же добавляю - Стоп! - видя, что она снова хочет задрать его вверх.
  - Совсем немного приподними и разведи руки, чтобы мизинцы смотрели в стороны. Поставь одну ногу слегка впереди...,- обняв Зев за талию и положив ладонь на живот гораздо ниже пупка, я ставлю её правую ногу впереди левой, - А теперь чуть-чуть присядь, на левой ноге, - и так же держа её за талию я осторожно заставляю её присесть.
  - Замри!
  Отойдя на пару шагов я любуюсь на неуклюжий книксен в исполнении Зев и замечаю, что стало совсем темно.
  - Похоже, что ужина сегодня не будет. С Пустоши доносится слабое "н-н-н-н-..." и заметно холодает. А ведь нам надо найти место для ночлега! Мой пот давно высох, я достаю плащ и надеваю его на голое тело. Мне теперь придётся привыкать обходиться без рубашки. С тех пор как мы ушли из города, я заметил одну очень полезную особенность местного климата. Регулярно появляющаяся в городе вечерняя промозглость, переходящая в дождь здесь отсутствует. Сейчас это очень удобно, потому, что позволяет ночевать прямо под открытым небом.
  На безопасном расстоянии от края Седой Пустоши, под стеной колючих и шипастых хвощей на широкой полосе мелкого, ещё тёплого после дневного жаркого солнца песка, укладываются спать великий магистр летописей Волюстрэн Кейзак и его служанка Зев. Сегодня новолуние, поэтому в глубокой, упавшей как черное покрывало ночной темноте, не видно, как она забирается к нему под огромный кожаный плащ и прижимается уже как-то по особенному, не как вчера. Магистр крепко обнимает её. Ему так этого хотелось. Его правая рука теперь лежит ниже талии Зев и медленно путешествуя по маленьким аккуратным полушариям ощущает как вздрагивают и напрягаются её мышцы, а коленки начинают медленно разъезжаться в стороны. - Нельзя ли мне,- слышится совсем не робкий голос Зев, - Если бы господин магистр позволил...
  - Нет, шепчет магистр,- Спи! И он осторожно, как бы пробуя, целует её в шершавые губы. Зев, с которой никто и никогда в её короткой жизни так не обращался, сначала замирает, а потом начинает тихонько плакать, обняв магистра за шею. Потом усталость берёт своё, она успокаивается и обласканная вскоре засыпает. Магистр не может заснуть очень долго. Сегодня, к чувству, что за ними кто-то идет следом добавилась уверенность. Он заметил несколько раз торопливо исчезающий силуэт, и тот силуэт не был похож на животное. Даже когда он нес на шее Зев, оглянувшись на громкое шуршание высокой травы в полном безветрии, занятый совсем другими чувствами, мельком ухватил взглядом деталь, которая сейчас, ночью, вдруг всплыла в его сознании. То, что он заметил конечно не было ни ухом, ни хвостом зверя - это была верхушка шляпы. Такую шляпу магистр видел очень недавно. И шляпа эта его позабавила, высокой колбасной формы тульей и двумя войлочными шариками, услужливо предоставленными сейчас памятью. Шляпу носил богатый торговец Вельбузан Люверо, взгляд мутных глаз с желтоватыми белками которого магистру сразу не понравился.
  - А он не робкого десятка, этот Люверо, - думает магистр. Интересно каково ему сейчас? А может ему известны фокусы Седой Пустоши и это здесь считается в порядке вещей? Пока было светло он конечно держался на значительном удалении, всё-таки на открытом пространстве его легко можно было заметить. Резко без сумерек упавшая ночь и плащ надёжно укрыли магистра и Зев, а жужжание и потрескивающий морозный студень над Седой Пустоью не позволяют Вельбузану Люверо приблизится. Примяв место в густой жесткой траве, торговец завертывается в свою видавшую виды темно зелёную накидку. Он сначала дремлет, чутко прислушиваясь и вздрагивая от неожиданных звуков, но потом засыпает.
  Кроме мыслей о шпионящем торговце и низкого унылого "н-н-н-н-н-н..." издаваемого Пустошью, магистру не дает уснуть ощущение близкого тела Зев. Она спит прижавшись сбоку, безо всякого почтения и незнакомого ей стыда высоко задрав ногу и положив её на живот хозяина, будто собираясь его оседлать.
  
  Глава 2.6. Обретенные сокровища
  
   Когда Зев просыпается и глубоко вздохнув потягивается, магистр едва успевает натянуть подштанники и брюки. Выбравшись из под плаща, Зев чуть отбегает в сторонку и подобрав подол самостийного сарафана присаживается на корточки. Она смотрит на Пустошь, которая теперь снова ровная, как выглаженная скатерть. Удивленная она встает, поправляет сарафан и господину Кейзаку становится неудобно. Сзади на шелке сарафана, как раз между ягодиц, красуется влажное пятно. Хорошо, что Зев этого не видит. И хорошо, что она так крепко спит... C другой стороны было бы хуже, если бы это мокрое пятно осталось на подштанниках великого магистра под кожанными брюками! Зев поворачивается к хозяину и он находит кое-что новое. У Зев сильно отросли волосы. Ещё вчера они недоставали до плеч целого дюйма, а сейчас лежат на плечах, а самая длинная прядь даже спускается на пару дюймов ниже. Когда из мешка магистр достаёт флягу чтобы умыться, она набирает в ладони воды и споласкивает лицо. Тут на шее, предплечьях и лице служанки обнаруживается густая сыпь.
  - Постой-ка, - обеспокоенно бормочет Волюстрэн Кейзак опасаясь самого худшего, - что это у тебя? Чешется? - и в нерешительности умолкает, потому, что видит как Зев сначала с восторгом разглядывает свои руки, а потом её лицо становится встревоженным.
  - Теперь Ваша милость имеет законное право продать меня, если захочет... Речь Зев изменилась в ней появилась четкая и чистая буква "Р"!
  - Ну вот, опять эти глупости! Я же говорил, что вовсе не собираюсь продавать тебя - говорит магистр, про себя добавляя - А после этой ночи тем более!
  - И что же сейчас могло случиться такого, из-за чего у меня появилось такое право... Ах да, сегодня ты перестала картавить! Неужели из-за этого?
  - Мне исполнилось одиннадцать лун, - восторженным шепотом говорит Зев, протягивая свои покрытые сыпью руки,- через несколько лет я могу быть мамашей, если попаду в семью.
  Господин Кейзак забывает, что ему, великому магистру, должно быть известно всё. Ему надоели необъяснимые вещи. Тем более, пользуясь правом хозяина...
  - Зев, - решительно говорит он, - ты знаешь, что меня долго не было в этом мире и мне кажется, что жизнь очень изменилась. Почему только по красным пятнам на руках ты узнала, что тебе одинадцать лун? Почему, теперь, через несколько лет ты можешь стать мамашей, и почему теперь, я могу тебя продавать по Закону? Ну, говори, же, я жду!- добавляет он сердито, видя что спутница недоверчиво хлопает глазами.
  - Хорошо, нам нельзя терять время. Пока мы будем идти через Пустошь, ты мне всё расскажешь, как живут люди сейчас. Магистр свертывает плащ, убирает его в мешок. Потом внимательно глянув на стену высоких зараслей за спиной и перекинув мешок через плечо, он берёт Зев за руку. Магистр и его служанка вступают на похрустывающую серебристую поверхность. Некоторое время Зев молчит, потом начинает говорить.
  - Простите, господин магистр, я расскажу, что знаю из учения магистрата, только это и так знают все... Она замолкает припоминая. Видно, что это ей непросто. Запинаясь и часто останавливаясь, она начинает рассказывать. Рассказ сводится к следующему.
  - Люди похожи на цветы. Так сказано в летописях магистра Даргольца. Они рождаются из политого семени и растут до тех пор, пока сами не смогут давать новое семя. Чтобы из нового семени смогло что-то вырасти его надо поливать. У Зев тоже есть семя. Чтобы оно созрело его тоже надо поливать. Если не поливать оно засохнет. Если поливать, то созреет, и из него могут вырастать новые люди. Но поливать можно только тогда, когда прошло одиннадцать лун от рождения. Поливать может любой мужчина, у которого есть порошок. Но порошка мало, всем мужчинам его не хватает, поэтому магистрат выдает порошок только главным папашам семей, и только в семьях организм девушки может развиться и вырастить своё семя. Это у нас знают все,- снова добавляет Зев неуверенно глянув на магистра.
  - А что будет, если поливать раньше? - спрашивает магистр, пораженный утвердившейся цветочной системой размножения.
  - Как же его поливать, если оно закрыто? - рассудительно спрашивает Зев и вопросительно смотрит на хозяина. Тот пожимает плечами, - А когда проходит одиннадцать лун?
  - Тогда кувшинчик откроется!
  - А как это узнать?
  Зев улыбается его непонятливости и вытягивает руки покрытые сыпью, - Вот!
  Видно, что магистра волнует ещё один важный практический вопрос.
  - И что-же, если теперь полить твое семя - вырастет новый человек?
  - Не-е-ет, - тянет она,- сразу не получится, семя нужно долго поливать, что бы оно созрело. Бывает девушка из одной семьи переходит в другие по нескольку раз, пока сможет стать мамашей - поливают плохо, если порошка мало...
  - Тогда расскажи ещё про порошок. Что это за порошок?
  Зев нравится, что магистр её спрашивает. Она чувствует себя очень умной. Она делает значительное лицо, но тут оказывается, что про порошок почти нечего рассказывать.
  - Ну-у-у, неуверенно молвит она, - Это лопадер... Такой порошок... Очень полезный... Его тоже все знают, но его мало. Магистрат распределяет его по семьям, чтобы рождались дети.
  - А без порошка, что?
  - Зев озадаченно поднимает глаза на магистра, - без порошка никак неполучится...
  - Почему?
  - Ни один мужчина без порошка не сможет попасть в кувшинчик,- уверенно говорит она.
  - У них что, без порошка не стоúт? - догадываясь смеётся господин Кейзак.
  Зев не смеётся. - Ну да,- она пожимает плечами, как будто это само собой разумеется. Тут до великого магистра доходит. Он вспоминает её рассказ об "обучении ЭТОМУ" в другой семье и собственный ужас по поводу повального инцеста и возможного вырождения. Но никакого инцеста нет. Трагедия этого мира в другом. Всё мужское население от мала до велика - без таинственного порошка не в состоянии выполнять своё биологическое предназначение! Есть, правда как выясняется, средство, но его мало и распределяется оно магистратом. Поэтому девочки с детства вынуждены знать "как ЭТО делается", чтобы не терять ни одной драгоценной капли живородящей влаги, которая им может перепасть!
  - Ну ладно, - а если с порошком, поливать раньше? Почему так важны одиннадцать лун? -
  Зев обрадованно продолжает. На этот вопрос у неё есть длинный ответ.
  - До одиннадцати лун кувшинчик закрыт, - медленно и старательно вспоминает она ученье магистра Даргольца. Но тут же сбивается и увлекшись быстро говорит, - Я сама смотрела там вообще нет никакой дырки, куда вливать! - она показывает пальцем у себя между ног. - А потом сразу оп! Есть! В семье, где я была, три девочки, одна из них проверяла каждый день, ей хотелось поскорее стать мамашей. И потом утром, ей стало одиннадцать лун, а вечером там уже была дырка! У меня теперь тоже будет,- гордо заявляет Зев, - Господин сможет проверить!
   Они медленно плетутся уже три с половиной часа. Позади осталась большая часть Пустоши. Серебристая твердая поверхность похрустывает под ногами. По спинам струится пот, время перевалило за полдень и от сверкающей серебрянной поверхности Пустоши отраженные лучи добавляют жара. Пока Зев рассказывает чудеса о физиологии туземцев, магистр успевает сделать несколько примечательных наблюдений. Она стала выше и теперь достает ему до подбородка, когда же они только встретились, она едва доставала только до подмышки. У неё выросли зубы, ногти и волосы. Она перестала картавить. Теперь у неё "откроется кувшинчик" и её "надо будет поливать", чтобы она смогла развиваться дальше. Факт этой жизненной необходимости вызывает у магистра Кейзака периодические приступы желания начать это делать немедленно. Один раз в такой момент он успевает перехватить заинтересованный взгляд Зев, устремленный на его промежность. Магистр по прежнему держит её за руку и они медленно приближаеются к краю Пустоши, где снова начинается трава. Волюстрэн Кейзак намеренно немного изменил курс, чтобы выйти левее огромного куста, за которым стоит простой деревянный крест. Дальше, за Седой Пустошью, на расстоянии около половины дня пути по прямой, путешественников ждет разрушенное здание магистрата. Там, они должны будут совершить может быть самое важное предприятие, определяющее все дальнейшие события. Несмотря на величие предстоящих планов, великого магистра, как ни странно, сильнее волнуют гораздо менее значительные вещи. Например, сегодняшняя ночь, а дальше, предстоящий отдых, когда они доберутся до его уцелевших покоев. Покоев великого магистра Кейзака. Звонкий хруст под ногами прекращается. Серебристая пустыня позади. Путники медленно плетутся по низкой густой траве, чтобы отойти подальше от края Пустоши. Сегодня ночевать придется в развилке упавшей сосны у кленовой рощицы. Увлеченный своими мыслями великий магистр запоздало замечает, что рука Зев в его руке теперь часто дергается. Она идет спотыкаясь, от того, что совсем не смотрит себе под ноги. Она смотрит на его промежность. Там действительно есть на что посмотреть. Выражение её взгляда определить несложно.
  - У господина магистра есть порошок,- утверждающим шепотом говорит она и смотрит на своего хозяина блестящими глазами.
  - Мне ещё прошлой ночью показалось, что у господина магистра есть порошок. Если бы господин магистр не побрезговал... - в её шепоте звучат льстивые просящие нотки.
  В этот вечер открывшийся кувшинчик Зев четыре раза принял живительную влагу, подаренную хозяином, а магистр смог в полной мере оценить неоспоримую пользу местных способов раннего обучения будущих мамаш. Даже если Зев сначала и не получила физического удовольствия, то само сознание имеющегося в её распоряжении сокровища заставляло её находчиво и старательно раз за разом преодолевать некоторые неудобства. Поглаживая крепко уснувшую распластавшись на его теле Зев, магистр свою очередь горячо благодарил небо за сделанный ему бесценный подарок. Огромный плащ укрывал их как плотный кокон, а позади, за огромным кустом, над Седой Пустошью бушевал огненный вихрь, вспыхивали в небе птицы, случайно оказавшиеся над ней, и клубился страшный смертоносный зеленоватый туман.
   Ранним утром, обнаружив полную готовность со стороны хозяина и получив одобрение щедрого магистра, кувшинчик получает очередную порцию. После этого, довольная Зев, выбравшись из под плаща принимается за утренний туалет. Сегодня она ночевала без своего сарафана, поэтому, когда встав с корточек она поворачивается, обнаруживается, что и эта ночь принесла новые изменения. У неё пополнели и округлились груди, ещё два дня назад являвшие собой небольшие остроконечные холмики, волосы подросли сильнее и уже ниспадают с плеч. Сегодня на руках и лице уже нет сыпи. Ну что же, это пожалуй заслуга магистра... Обоим очень хочется есть. Славный магистр надеется, что когда они будут идти через лес, удастся найти ягод, орехов или грибов. К тому же он прекрасно вооружен и может охотиться - у него есть рогатка и запас камешков. В кленовой рошице во флягу набирается легкая шипучая вода, и перед тем как идти дальше благоразумные путешественники вдоволь напиваются из родника. За час перед полуднем они уже стоят у глубокого оврага, который надо пересечь. Магистр довольно ловко спускается первым, и оказавшись на ископаемом черепе в середине глиняной стены оврага вытягивает руки вверх, чтобы Зев могла на них встать. Она откровенно трусит. Ей никогда не приходилось лазить и она не знает, как ей спускаться. Магистр смотрит на неё снизу и строго говорит, - Спускайся скорее! Наблюдать, как она спускается, доставляет ему настоящее наслаждение. Но для Зев стоит огромного труда даже с его помощью оказаться на дне оврага. Тут в качестве вознаграждения за храбрость её ожидает подарок - кувшинчик получает новую порцию. Запыхавшаяся от усердия Зев, всё ещё в объятиях магистра озабоченно осведомляется много ли у её господина порошка. Ответ вызывает благоговейное изумление - у магистра нет никакого порошка! Она бы с удовольствием упала перед ним на колени, но так как сейчас сделать этого нет никакой возможности, она прижимается лицом к его плечу и что-то тихо бормочет. Волюстрэну Кейзаку очень бы хотелось знать, кому вознесена молитва, но тут сверху по стене сыпятся мелкие глиняные камешки и у края оврага мелькает тень.
  
  Глава 2.7. Четвертая Зала
  
   Если бы я писал в соавторстве со славным Джованни* думаю некоторые мои повествования заняли бы достойное место в его "Декамероне"! Томная нега, невероятные наслаждения, изысканные и разнообразные способы получения самых безумных плотских удовольствий без сомнения украсили бы его грубоватые картины утех средневекового дворянства. Как - то, в нашей переписке, после моего очередного письма, старина Сигизмунд с присущей ему откровенностью и склонностью к психоанализу написал, - "Дружище, остается только завидовать богатству твоего воображения, силе чувств и безумию страсти. Я склонен отнести это к своеобразию и неординарности твоей психики. Ты пишешь, что обычно объекты твоей всепоглощающей страсти - совсем молоденькие девушки, (или, как любят называть себя сами молодые кокетки - "взрослые девочки"). Я думаю, что могу объяснить это подсознательным влечением к физическому совершенству и чистоте. Юные тела обладают этими волшебными свойствами. В них нет тяжеловесных пропорций, которые в сознании ассоциируются с накопленной порочностью и грязью. Отвислые груди, животы и вялые плоские зады - признаки эксплоатируемой, многократно использованой плоти, я даже могу не говорить о глазах, что отражают много больше того, что желали бы их владелицы! Наоборот - маленькие, не измятые, только обозначившиеся грудки настойчиво требуют внимания, тонкие талии желают быть крепко охваченными, а круглые упругие задки объявляют о готовности к долгой любовной работе! Как я тебя понимаю, мой друг! Недаром римские эстеты предпочитали мальчиков зрелым, опытным женщинам! Юный Спорус* у цезаря был настолько впереди его наложниц, что цезарь даже устроил официальную церемонию бракосочетания с ним! Ты видишь красоту, как воплощение вечного идеала, где "Ничего лишнего" - становится главным девизом утонченного сознания при восприятии объекта, являющего золотую середину, где нет ни больше, ни меньше необходимого. Это порождает и идеальные по силе чувства - вожделение, приводящее в уносящий сознание прочь трепет, смертельной силы удовольствие от обладания, заставляющее сердце взрываться в груди, глубоко альтруистическое желание подарить такие же по силе чувства предмету обожания, изобретающее невероятные ласки, переходящие все грани возможного. Я не боюсь сказать, что простое обыденное в большинстве своем принимаемое за "любовь" слабенькое влечение, возникающее от скуки, и приводящее к заключению брака часто не подозревает о своей безобразной ущербности, как чувства. Чай хорош, когда в нем достаточно заварки, если её через чур много, он становится опаснейшим средством для рассудка и здоровья, но какие удивительные ощущения он приносит! С другой стороны, если чайных листьев недостаточно, слабая, похожая на помои жидкость, не в состоянии заставить кровь бежать быстрее и не рождает дивного ощущения силы, способной перевернуть горы! Итак, с некоторых позиций мы находимся выше на лестнице эволюции чувств. Но, это мой друг, отклонение от принятых обществом норм. Греки определяют это как "para philos", что как и все слова, начинающиеся с приставки "para..." относится к явлениям, находящимся в стороне от установленных правил, пусть даже заваривания простого чая. В пику общепринятых положений она приобретает удивительные и необычные формы. Это слишком крепкий напиток, от которого ты зависим! В моей практике встречались люди, которым "para philos" приносило глубочайшие душевные страдания. Примером может служить странная и необъяснимая любовь к отдельным частям тела человека, в то время как в целом, это человек оказывался нелюбим. У меня в практике был поразительный случай, когда некий торговец молоком, изнывающий от страсти к маленькой вульве одной дамы, имевшей неосторожность дать ему этим органом воспользоваться, однажды убил её вилами, и вырезав любимый причиндал, мастурбируя, съел его сырым, испытав при этом оргазм божественной глубины и силы. Он был абсолютно счастлив, так как его любимая вульва была теперь при нем. Он сошел с ума, и остерегаясь опорожнять кишечник, залил себе задний проход смолой, желая, чтобы драгоценная вульва вся целиком осталось в его организме! Есть и другие случаи, но я думаю, что ты понимаешь - речь идет о психическом устройстве. Твои чувства и восприятия - божественный дар, живущий в тебе обособленно и самостоятельно. Он не может оцениваться обычными "регулярными" людьми. У меня тоже есть немалая толика этого дара, она иная, но благодаря ей я понимаю тебя и могу говорить с тобой таким образом".
   Это письмо хранится у меня в доме на Тройцкой в потайной шкатулке, как оправдание перед самим собой. В некоторые моменты, когда возникает необходимость усомниться в собственной психической полноценности, я возвращаюсь к нему и перечитываю. Я даже собирался показать его Аби...
   Последний раз я возвращался к письму незадолго до эксперимента. Поводом для этого была Жужа.
   Моё необычное присутствие в нынешнем хрональном пространстве распахнуло запретную дверь этого тайника души, и случилось это когда обнаружилось, кто на самом деле мой спутник. Правда, в том, что наши отношения с Зев приобрели некоторую животную прямоту и откровенность, нет ни вины моего особенного психо-эмоционального восприятия мира, ни чрезмерной и ранней растленности души моей юной спутницы. Зев, с её постоянным жадным стремлением питать и ростить свой организм была похожа на беднягу с необитаемого острова, существовавшего на грани голодной смерти. И вдруг, о счастье и чудо! Он оказывается в волшебной съестной лавке, где есть хлеб и мясо! Он начинает жадно поглощать еду, и видя, что она не убывает, доводит себя до исступления её обилием и доступностью, но не чувствуя насыщения. Его желудок переполнен, но оставшийся в сознании ужас голода не дает остановиться и гонит, гонит организм дальше. Если это не прекратить, то он умрет от обжорства. Чудесный магистр, не нуждающийся в порошке, со странным, приводящим в трепет непривычностью, нежным и внимательным отношением к бедному, безродному, бесполезному, а потому никому не нужному существу, каким считала себя Зев, с постоянной готовностью и совершенно непонятной страстью питать её, показался ей волшебной лавкой с неубывающей пищей, на которую она не задумываясь жадно набросилась. Единственным препятствием, сдерживающим её от непрерывного ненасытного совокупления, было путешествие, которое отнимало все её пока ещё небольшие силы, и переполняло Зев непобедимой усталостью, валило с ног в конце дня и заставляло засыпать практически мгновенно, что с другой стороны позволяло и мне оставаться на высоте, давая своему организму время на отдых и выработку новой порции еды бездонному кувшинчику. Я же, в свою очередь, открыто любовался и наслаждался своей рыжеволосой спутницей, изобретая каждый раз новые способы, чем необычайно веселил, развлекал и сильнее привязывал её к себе. Внимательно наблюдая за Зев, я вдруг находил что-то новое, появляющееся буквально на глазах. Если с утра расчесывая её густые волосы между прядей на затылке обнаруживалась широкая выболевшая ссадина, то уже вечером ссадина волшебным образом зарастала. Худоватые бедра сказочно и на глазах приобрели восхитительные плавные формы наверное всего за те три дня, что мы были в пути, а совсем недавно щербатый рот, теперь был полон ровных крепких зубов, разве что не таких белых. Отличный аппетит не оставлял неугомонную Зев, чему способствовали свежий воздух, постоянные физические упражнения, требующие энергии и тяжелая для непривычной к долгой ходьбе Зев дорога, поэтому уже на четвертый день мы остались почти без съестных припасов. Мне это позволило похудеть и чувствовать себя очень бодро, но юная девушка, чей организм столь активно и быстро развивался, буквально засыпала на ходу. Затянувшееся по этим причинам путешествие позволило нам добрались до развалин магистрата лишь вечером четвертого дня от начала путешествия. Древнее строение с сохранившимися покоями магистра обещали отдых и еду.
   С самого начала путешествия меня не покидало чувство, что за нами кто-то следит. Перебирая в памяти недавние события, я неожиданно вспомнил, что после нашего с Зев первого ночлега в разрушенной городской стене я, набирая воду во флягу, обратил внимание на наши вечерние отпечатки ног в мягкой глине. Отпечатков было три - два больших, моих и один маленький - Зев. Но из трёх отпечатков вода была только в двух - одном большом и одном маленьком. Второй большой отпечаток был почему-то пуст. Объяснение могло быть только одним - два отпечатка были сделаны вечером, и за ночь капающая вода успела их заполнить, один отпечаток был сделан позже, может быть утром, и наполнится водой не успел. Но я, оставив вечером флягу у стены с капающей водой, подошел к ней только утром. Значит, третий след был не мой. Во время всего путешествия я так же замечал, что за нами кто-то идет, и даже в какой-то момент заметил верх знакомой шляпы. Первое ощущение, превратившееся в уверенность, постоянно беспокойно шевелилось в сознании и заставляло быть на стороже. Очутившись в магистрате, я первым делом закрыл и подпёр изнутри крепкую входную дверь толстым обломком дерева и несколькими тяжелыми камнями, а потом унес присевшую на пол и мгновенно заснувшую Зев в свои покои, перенес туда же и дорожный мешок из кожи. Дверь в покои я так же надежно запер. Это была первая ночь, которую мы провели спокойно, под надежным каменным сводом, укрытые от ночного ветра не одним плащом, а толстыми стенами древнего строения. Это была первая ночь, когда я не чувствовал присутствия шпиона за спиной.
   Утром Зев проявила некоторые бытовые навыки, которые позволили ей сделать очень полезное открытие. В покоях магистра, как, видимо, принято повсеместно, имелось деликатно сокрытое небольшое по размерам помещение, в полу которого устроено отверстие. В это отверстие справлялись нужды, то есть, попросту говоря - это был туалет! В стене рядом, примерно на уровне пояса выдолблена и хорошо обработана глубокая каменная чаша, заполненная водой, своего рода умывальник. Вода поступает из небольшого отверстия сбоку и уходит в другое отверстие, расположенное немного ниже первого, с другой стороны чаши, поэтому в ней всегда свежая, проточная вода. Чаша предназначается для умывания. Наблюдая, как Зев совершает утренний туалет, я поинтересовался, откуда она узнала о его существовании. Зев, уже не удивляясь моей неосведомленности в быту, подробно и с некоторой гордостью принялась объяснять, что так устроено везде, где живут люди. Я же, не зная местных обычаев, просто не обратил внимания на умело скрытое маленькое помещение в стороне от основных покоев, где меня сразу увлекли найденный дневник и летописи. Я заметил, что Зев старательно пытается быть достойной служанкой великого магистра и мне это очень понравилось. Кто и когда устроил водопроводы, она не знала. Просто сказала, что так было всегда. На мой вопрос, что происходит, когда нужно строить новое жилье она не нашлась что ответить. Нового жилья здесь не строили. Откуда берется вода и куда она девается в туалетах и чашах для умывания она тоже не знала. Зато таинственная система водоснабжения имела удивительное свойство: ночью вода становилась горячей и могла обогревать помещение! Пополнив свою книгу загадок и предоставив Зев заниматься завтраком, я взялся за подготовку самой важной части задуманного плана. Нам нужно было пройти подземным коридором нижнего восьмого яруса, по которому прошел великий магистр. Целью этого похода были подземные залы, где располагались описанные им предметы, подозреваемые мною как машина неизвестной цивилизации. Понимая, что Зев ни за что не останется одна, пусть даже возведенная в сан хранительницы очага великого магистра, я видел много сложностей в предстоящем походе. Нужно было взять изрядное количество воды, так как внизу будет очень жарко. Нужно взять с собой пищу, потому, что в подземелье мы будем никак не меньше суток. Зев понадобится крепкая обувь и конечно в моём кожаном мешке должна быть веревка и огниво. Складной нож и хронометр были обязательны, но чтобы уменьшить количество поклажи в мешке, я постарался, что можно надеть на себя и разложить по карманам, надел на левую руку черный браслет магистра, который раньше носил в мешке с остальными находками и нацепил на пояс его нож. Сегодня наш завтрак состоял из оставленных мной в прошлый раз в покоях магистра кубиков вяленого мяса, из которых Зев сварила в бронзовой чаше для умывания густой аппетитный мясной соус, в который мы макали галеты. После этого, пополняя запас в дорогу, мы несколько раз посетили подземные кладовые магистрата, которые сначала до смерти перепугали, а потом вызвали восторг простодушной Зев обилием запасов. В тусклом свете факела, опасливо передвигаясь от одного ящика к другому ни на шаг не отставая от меня, она перепробовала почти всё содержимое и кроме сушеных фруктов, мяса и галет, обнаружила в боковом коридоре незамеченные мной в темноте запечатанные фляги и плотно закрытые деревянные футляры. Во флягах оказалось прокисшее вино, а в футлярах - вполне пригодные пряности - молотый перец, корица и почти черный порошок крупного помола, запах которого многое всколыхнул в памяти, заставил меня призадуматься и вселил некоторые надежды. В самом дальнем углу на низких деревянных столах были сложены стопами черные стекловидные плиты, очень обрадовавшие Зев. Это был сахар. Фляги пришлись как нельзя кстати, так как необходимый запас воды нести было не в чем. Я так подробно описываю наши сборы, чтобы показать насколько серьёзной и опасной считал поставленную задачу. Немного освоившись в покоях магистра, моих покоях, Зев согласилась остаться ненадолго одна, чтобы "привести их в порядок", тем временем, я отправился в белую башенку посреди центральной залы магистрата, посмотреть, не удастся ли использовать подъемник, чтобы спуститься вниз. Ещё раз полюбовавшись удивительным строением, я со всеми предосторожностями забрался в корзину, насаженную на толстый центральный стержень. Она не была абсолютно неподвижной, а как бы держалась на невидимых каучуковых веревках. Больше всего меня поразило, что она не касалась самого стержня! Фактически она висела в воздухе удерживаемая неведомой силой. Как она перемещается вниз и вверх? И перемещается ли вообще? Забравшись в корзину покачав её своим весом и попрыгав в ней, я убедился, что сдвинуть её не удаётся. Пришлось отправиться к каменной лестнице, выдолбленной в толще стены. Лестница, конечно была на месте, и рассчитав, по какой стороне лучше спускаться, я вернулся в свою обитель. В покоях магистра было чисто. Это стало понятно только теперь, когда незамечаемая мною вначале пыль, была вытерта, и сам воздух стал гораздо свежее. Зев, получившая разрешение использовать, всё что ей покажется подходящим, нарядилась в бордовую рубаху магистра, замысловато перехваченную крест на крест витым шнуром на груди и затянутым на талии так, что подол образовал широкую сборчатую юбку. На ногах были желтые, странного вида туфли с загнутыми вверх носами. Они были сшиты из толстой, но мягкой кожи и очень понравились Зев. Рубаху она нашла в плательных шкафах, которые я не удостоил внимания - там не было книг. Получившийся наряд напоминал тунику гречанок. Отросшие волосы теперь были заплетены в простую короткую толстую косу, что вместе с густой длинной челкой составило новую прическу Зев. Кроме рубашек в тех же шкафах оказался выбор камзолов. Один из них я сразу примерил и нашел, что он сшит как на меня. Камзол из плотной крепкой ткани был гораздо удобнее моих тяжелых кожаных одежд, поэтому я в нём и остался. Так как время давно перешагнуло за обед, весь остаток дня после сытной трапезы был посвящен моему рассказу о предстоящем спуске в подземные галереи магистрата и активному отдыху, после которого Зев тут же заснула, прижавшись вспотевшим лбом с прилипшей челкой к моему плечу.
   За время пребывания в мире магистра Кейзака я сбросил фунтов десять-двенадцать. Необычная обстановка, присутствие молоденькой девушки рядом и постоянные физические нагрузки, каких давно не было, избавили организм от излишнего жира, я стал чувствовать себя гораздо лучше и здоровее.
   Всю первую половину следующего дня мы, по крутым узким каменным лестницам, вырубленным в стене вертикальной шахты центрального прохода, медленно спускались до последнего, восьмого яруса, где был устроен привал. В самом нижнем кольцевом зале, как и положено, друг напротив друга находились две арки с уходящими в темноту галереями. У входа в одну из них я увидел послание из прошлого - витиевато вычерченные буквы латинского алфавита - "V" и "K". Внимательно осматривая свод арки, я тут же нашёл на потолке нечто похожее на толстую коричневую нить, прилепленную к камню. В эту галерею мы и вошли, освещая себе путь предусмотрительно захваченным масляным светильником. Галерея восьмого яруса отличалась от галерей остальных семи ярусов, лежащих выше. Несмотря на то, что она была явно гораздо старше, это был довольно широкий тщательно вытесанный в камне коридор с хорошим гладким полом. Ощутимое повышение температуры стало заметным примерно через полтора-два часа нашего пути. Тогда же и галерея стала заметно ỳже. Сверившись с хронометром, я обнаружил, что уже пятый час по полудни. Кроме того что застоявшийся воздух стал теплее, касаясь стен прохода, я заметил, что и шершавый камень имеет ту же температуру. Прослеживая паутину Сафады Ард, прикрепленную к потолку, я легко выбирал путь, когда галерея разветвлялась, что произошло четыре раза. Благодаря этой коричневой нити еще через два часа медленного движения мы довольно неожиданно добрались до места, где галерея вышла в обширную каменную келью прямоугольной формы. Учитывая нашу скорость, с утра, пожалуй, мы прошли около двенадцати миль. Зев охнула и чуть не выронила светильник очутившись в помещении, дальний угол которого терялся в слабом свете красноватого пламени. То, что увидел я, превзошло не только мои ожидания, но и предположения. Смахнув пыль с одного из высоких, под самый потолок прямоугольного шкафа, установленного вдоль стен, я обнаружил, что верхняя часть, закрыта пластиной из толстого хрусталя, за которым между двумя квадратными коробками натянуты тончайшие светящиеся рубиновые нити. На столах, заполняющих в два ряда центр залы, как и описывал магистр, вертикально стояли запыленные, но явно стеклянные квадраты, которые он принял за доски, а перед ними находились ряды кнопок, очень похожие на клавиши самого современного "Ремингтона" только ещё более плоские. Это напомнило мне главную панель управления моего собственного хронального генератора, с установленным "Гранвиллем". Вторая зала, отделенная приоткрытой массивной дверью толщиной не меньше фута, не отличалась от первой, а вот в третьей, Зев, следующая за мной в ужасе взвизгнула, вцепилась потными пальцами в мою руку и уткнулась лицом в спину. Да, третья зала была настоящим чертогом смерти. На полу, как и описал магистр лежали скелеты. Я не стал их пересчитывать, вздыхая об аккуратном во всех деталях господине Кейзаке. Даже к нескольким оставленным на столах вещицам, покрытым толстым слоем пыли я решил вернуться позже. Здесь, в этой зале, должно было быть кое-что гораздо более важное. В дальнем конце, где есть ещё одна массивная дверь, на высоком шкафу, под частью, закрытой хрустальным окошком, видна приоткрытая пластинка, поверхность которой слабо мерцает. Конечно, это пластинка, которую открыл магистр вот этим самым ножом, подаренным ему Сафадой! С трудом протащив почти переставшую дышать Зев между скелетами, я вижу то, что поразило магистра. За пластинкой, в небольшой нише видны ярко светящиеся синие цифры. Они меняются. У меня есть догадка. Я снимаю мешок с плеча и поворачиваюсь к Зев. Она стоит крепко зажмурив глаза, блестящее лицо покрыто крупными каплями пота. Действительно, здесь очень жарко. Я легонько обнимаю Зев и спрашиваю - Как ты думаешь сейчас день или уже вечер? Она осторожно открывает один глаз и хрипло докладывает - Вечер, Ваша милость. Мой хронометр подтверждает, что это действительно так. Сейчас половина девятого. Через полтора часа по моему хронометру далеко вверху, на Седой Пустоши, начнется ежедневное светопреставление. То есть, через девяноста минут. Синие светящиеся цифры показывают быстро уменьшающееся каждую секунду на единицу число. Ну, что же, ведь я ставил свой хронометр очень примерно. Конечно, я мог ошибиться на восемь минут... За имеющиеся в моём распоряжении восемьдесят минут удаётся уговорить Зев не бояться скелетов, заставить её выпить воды и, несмотря на жару и неподходящую обстановку, выполнить её просьбу по наполнению кувшинчика. Это её заметно успокаивает. Мне не совсем верится, когда после этих несложных дел хронометр показывает, что прошел целый час с четвертью. Но синие цифры уже сложились в число десять, воздух в третьей зале посвежел и температура начала стремительно падать. Я вскочил с каменного пола, где мы ещё недавно томились от жары. Зев зябко ежится и переминается с ноги на ногу. Её дыхание образовывает облачка белого пара. Становится не просто прохладно, а морозно и откуда-то сверху доносится легкое потрескивание. Моя промокшая от пота рубаха стала очень холодной, твердой и кажется, примерзает к телу. Тут я обратил внимание, что Зев уже некоторое время громко стуча зубами прижавшись ко мне, трясет мою руку и повторяет - Ваша милость! Ваша милость! Она показывает на потолок. Вверху, в углах залы - иней. Бросив случайный взгляд на синие цифры я убеждаюсь, что под ними появилось мигающее густым рубиновым цветом небольшое пятно размером с фасолину. В это же время на запястье левой руки ощущается резкое покалывание. Там, на черном браслете замигало такое же пятно. Незадумываясь, я касаюсь я его пальцем, и тут же за спиной раздаётся басовитое "пуф-ф-ф"! и пятно на браслете становится синим. Зев молчит крепко вцепившись замерзшими пальцами в мою руку, и только словно звук кастаньет слышен стук её зубов. Массивная дверь третьей залы, осыпая свежий иней, медленно открывается. Стало ещё холоднее. Рубиновое пятно под цифрами в нише шкафа потухло и рядом замигало такое же пятно синего цвета. Дверь, дойдя до крайней точки на мгновение остановилась и начала так же медленно и плавно закрываться. Чувствуя, что страшный холод сковывает движения, я коченея крепко обхватил Зев и слыша как хрустит заледеневшая одежда, из последних сил бросился в уменьшающийся просвет за дверью. Мы успели как раз во время. Несколькими мгновениями позже дверь за нами плотно закрылась. Кромешная тьма с другой стороны была теплой. Она издавала слабое жужжание, и щелканье через одинаковые промежутки времени. Потом стало тихо и всё залил ровный неяркий свет. Зев всхлипнув осела на пол. Она в обмороке.
   Много раз после нашего возвращения я вспоминал момент, когда сначала чуть не задохнувшись от жары, а потом чуть насмерть не замерзнув я вдруг увидел ЭТО. У меня остались подробные зарисовки, потому, что тогда, даже забыв о Зев и о времени, я старался как можно подробнее оставить в памяти и на бумаге великолепное сооружение внутри которого мы очутились. Сейчас я догадываюсь, что это такое, но первое впечатление было сродни религиозному экстазу фанатика от вида величайшего творения, высеченного в скальных породах, когда-либо виденного человеком! Исполинское, совершенно не поддающееся описанию подземное сооружение было одновременно и простым и невероятно сложным. Простым, потому, что в нижней части оно напоминало исполинскую катушку, намотанную проволокой толщиной около дюйма, и скорее всего ей и было. А сложным, потому, что в центре этой катушки, где положено быть сердечнику, помещалось устройство, мне абсолютно незнакомое. Выше него необозримое пространство заполняли замысловато переплетенные толстые трубы. Как работало, что делало и откуда черпало энергию сооружение оставалось загадкой, но достоверным было то, что если это была катушка, то всё устройство должно было создавать магнитное поле невероятной силы и напряженности. Я мог предполагать, что выделяющееся при его работе огромное количество тепла отводилось системой труб, с протекающей по ним водой. Позднее, я был ещё не раз поражен размерами сооружения, потому, что система охлаждения оказалась гораздо сложнее и больше, чем я думал и включала в себя весь город, обогревая его по ночам отдаваемым теплом и унося прочь нечистоты. Затем, вода очищалась и поступала обратно в подземные трубопроводы. Трубы, охлаждающие сложную конструкцию сердечника, были заполнены чем-то другим, так как были покрыты инеем. Судя по всему управляли "магнитной фабрикой", так я про себя окрестил сооружение, механизмы, производя при этом два раза в сутки импульс огромной силы и продолжительности, но разной полярности. Одним из мест приложения этого импульса была Седая Пустошь... Убедившись, что Зев дышит спокойно, ровно и вовсе не в обмороке, а просто спит, я решил быстро осмотреть подземную "магнитную фабрику", и кроме переплетения труб сверху заметил много вертикальных блестящих стержней, расположенных вдоль самой дальней стены, идущих от пола куда-то в необозримую высоту. Поначалу я принял их за трубы, также отводящие тепло от исполинской катушки, но приблизившись, на ближайшем из них заметил корзину, точно такую же, как на стержне вертикального хода под белой башенкой магистрата. Какая удача! Здесь тоже есть подъемники! Я вернулся к месту, где оставил Зев и нашел свою дорогую служанку трясущейся с кожаным мешком в руках. В бледно лиловом свете её соломенные волосы мне показались почти черными. Неожиданно проснувшись, она предположила, что жизнь её кончена, коли магистра нет рядом, и предпочитала умереть, обнимая вещь, когда-то принадлежавшую её хозяину. Увидев меня живым и невредимым, она едва снова не упала в обморок. Глоток воды и галета вернули её к жизни. Толстая дверь, отделившая нас от страшной третьей залы, охраняемой скелетами, казалось закрылась навсегда, так как никаких механизмов, похожих на замок или запор я не обнаружил. Начались блуждания по подземной фабрике и в поисках выхода. Усталым и измученным путникам, уже совершившим до этого нелегкий переход по подземельям казалось, что время остановилось, и в их сердца заползла леденящая сердце мысль, что это место может стать концом всех приключений. Вода была на исходе, ровный бледно лиловый свет бесстрастен, как сама вечность, а примолкшая едва живая от усталости Зев безропотно следовала за мной как тень. Она быстро и сильно похудела и как - то даже потемнела. Удивительно, как стремительно её организм реагировал на внешние условия! Потеряв надежду и почти упав духом от бесполезных блужданий по огромному подземному пространству, где над нашими головами громоздилась колоссальная катушка, соединенная со сложными устройствами и замысловато переплетенными трубами, мы направились к дальней стене с единственной мыслью избавиться от этой громады над головой. Стержни неработающих подъемников отличались от уже знакомого мне, в центральном проходе магистрата. Корзины были изготовлены из материала похожего на дерево, но это конечно не было дерево. Правильной формы и прекрасно обработанные они не позволили лезвию ножа оставить даже царапины, когда я попробовал их на твердость. Не все корзины были внизу. Часть их замерла на разных уровнях на стержнях, там где в стенах были заметны плотно закрытые квадратные двери. На внутренней стенке каждой из корзин, которые нам удалось обследовать помещалась блестящая полоска, похожая на мерную ленту с делениями. Над делениями мигало красным цветом пятно размером с фасолину. Но сколько бы я не касался красного пятна - ничего не происходило. Сейчас, перебирая в памяти события того времени, я хорошо помню, как медленно передвигаясь от одного подъемника к другому, я вдруг снова ощутил покалывание на запястье левой руки, где был браслет. Над делениями мерной ленты корзины, у которой мы в этот момент стояли, замерцала синяя фасолина и браслет не замедлил обратить на это моё внимание! Усадив в корзину Зев, я забрался сам и привалившись спиной к гладкой стенке принялся размышлять, что делать дальше. Зев ощупывает корзину, не понимая из чего она сделана. Её пальцы пробегают по гладким поверхностям и случайно касаются выпуклой риски на гладкой полоске в самом верху. Корзина плавно скользит вверх по стержню. Зев, заметив что стены уходят вниз, воображает что наступил конец. Она мертвой хваткой вцепляется в мою руку и снова собирается потерять сознание. Корзина тем временем поднимается на необозримую высоту. Снова становится так холодно, что когда она останавливается и стене открывается прямоугольный проход, мы буквально вываливается не в состоянии двигать окоченевшими руками и ногами. После гулкого "пу-ф-ф" от закрывшейся двери мы получаем возможность осмотреть место, куда попали в это раз. Главное, что здесь снова тепло. Отогреваясь и оглядываясь по сторонам я начинаю догадываться, что это может быть. В сравнительно небольшом помешении в образцовом порядке на невысоких гладких каменных плитах разложены части, скорее всего предназначенные для ремонта подземного устройства, и главное место среди них занимает катушка с желтым, блестящим гладким канатом, помещенная на каменных кóзлах, недалеко от места где мы обессиленные сидим на полу. С трудом поднявшись, я принимаюсь бродить между плитами, разглядывая лежащие на них предметы. Зев ползком добирается до катушки. До меня доносится её взволнованный, но очень слабый голос - Господин магистр, господин магистр, Ваша милость!
   Катушка длиной в два моих роста диаметром больше двух ярдов, целиком заполнена гладким канатом в поперечнике никак не меньше дюйма. Меня очень радует, что он такой толстый и его так много, потому, что поцарапав ножом на срезе я понимаю - он изготовлен из золота! Это наверное запасная обмотка для ремонта катушки "магнитной фабрики". Кто бы мог подумать, что золото будет использовано для изготовления проволоки толщиной в хорошую шпикачку*! Моя догадка становится уверенностью. Место где мы находимся - это хранилище запасных частей! Разглядывая канат, я теперь постоянно посматриваю на свой черный браслет, но на нем ничего не светится. Ко мне приходит мысль, что высота, на которую нас подняла корзина подъемника судя по времени и скорости подъема составляла никак не меньше ста пятидесяти ярдов, а если это так, то мы находимся рядом с уровнем поверхности земли! Глаза Зев закрыты. Она очень устала и еле дышит. Я слишком увлекся, сейчас нужно быстро обойти весь склад и найти выход! К счастью склад не велик - примерно двадцать на пятьдесят ярдов... Стоп! Но ведь именно такого размера появляется прямоугольная вмятина на поверхности Седой Пустоши, после импульса огненного смерча! Высчитав по дням, я понимаю, что сегодня поверхность пустоши должна быть твердой, после импульса охдаждения. Теперь остается только найти выход на эту поверхность. Я оставил около Зев флягу с последней водой. Ей действительно очень плохо. Ногти на руках и на ногах потемнели и стали почти фиолетовыми, блестящие золотые волосы как бы припорошены пеплом - они матовые и тёмные, губы потрескались и побелели. Впрочем от тусклого лилового света здесь все цвета кажутся другими... Торопливо проходя мимо каменных полок с разложенными деталями для подземной машины, я замечаю рычажное устройство. Оно привлекает простотой и похожестью на очень знакомый мне предмет. Две длинные рукояти, скрепленные между собой штифтом, приводят в движение толстые полированные пластины, в которых есть круглое сквозное отверстие. Если рукояти сжать, пластины скользя перекрывают отверстие. Этакая машинка для обрезки кончиков сигар! Только сигара должна быть толщиной в дюйм. Машинкой наверное можно запросто отхватить и палец, да и что покрепче. Края пластин отлично заточены, а сами пластины выглядят очень прочными. Если это склад запасных частей для ремонта... Ба! Да ведь это же просто ручное устройство для разрезания каната, которым намотана катушка! Мысленно представив как можно резать золотой канат, глядя на плотно притёртые полированные поверхности режущих пластин я почувствовал, как мой рот расползается в широчайшей улыбке. Если канат резать не на большие куски а на тонкие пластики, как это делают когда режут морковку для гуляша, то получатся золотые кругляшки очень похожие на золотые фунты, точно такие, один из которых я видел на базаре, когда мы с Зев бродили по городу! За одну эту монету была куплена корова с теленком! Но ведь порезанного на тонкие кругляшки только одного ярда золотого каната, хватит на обеспеченную жизнь и магистра и его служанки! Если только им когда-нибудь удастся выбраться отсюда и вернуться в город...
   В толстой книге, переплетенной в свиную кожу, куда я тщательно заношу все происходящие события, есть те самые листы, на которых я зарисовал и подземную фабрику, и огромную катушку, оборудованную неизвестными устройствами, и склад запасных деталей. Там же имеется и подробная запись о нашем необыкновенном освобождении.
   По всему периметру в каменных стенах склада я нашел проходы. Всего восемь, по два в каждой стене. Не имея никаких дверей, они были, тем не менее, совершенно незаметны на сером фоне стен, так как представляли собой прозрачные тоннели, изготовленные из толстого прочного стекла. За стеклом мелкий серый песок Пустоши, сливался цветом со стенами. Лишь подойдя к стене очень близко и глядя вдоль неё можно было заметить круглые отверстия. Шесть прозрачных тоннелей из восьми были засыпаны серым песком почти на всю длину. Повидимому их стенки разрушились. Седьмой оказался в конце плотно закупоренным серебристой пластиной, а восьмой, через довольно узкую для меня нору, привел к небольшому скрытому отверстию за огромным, обросшим густым кустом валуном, на краю Седой Пустоши. Спасительный тоннель обнаружился последним, кроме того в нём я нашел прилепленную к потолку толстую коричневую нить - паутину Сафады. Исследования седьмого и восьмого тоннелей позволили открыть одну из тайн Седой Пустоши. Через прозрачные стены седьмого тоннеля я увидел фантастическую картину, напоминающую дно океана, как его описывал господин Верн. Тоннель, начинаясь у стены склада, выходил на дно пустоши, представляющее собой неровную пузырчатую поверхность, края которой терялись мутной мгле. На дне было пусто, но чуть выше, над поверхностью парили, как бы взвешенные в густом желе, легкие пористые камни, похожие на пемзу. Присмотревшись я заметил и течение, медленно перемещающее эту породу. Поднимаясь вверх, тоннель проходил через все более плотные, насышенные легким серебристым песком слои, в которых плавали кости сгоревших в огненном смерче животных и птиц, в ещё более плотных верхних слоях мне с трудом, но всё-таки удалось рассмотреть недалеко от прозрачных стенок тоннеля что-то напоминающее мятые, рваные и гнутые куски по видимому металла. Дальше ничего не было видно - тоннель был закрыт серебряной пластиной и мне пришлось вернуться обратно. Таким образом Седая Пустошь представляла собой впадину на поверхности земли, заполненную странной желеобразной субстанцией в которой во взвешенном состоянии плавало, почти всё что сюда попадало. Причем нижние придонные слои видимо были наиболее плотными и прозрачными, здесь было хорошо видно, что до дна не опускался ни один предмет, более легкие, а значит менее плотные предметы плавали выше и распределялись по плотности. Восьмой прозрачный тоннель, когда я тащил по нему Зев лежащую на моем плаще без сознания, открыл моему взору парящий в нижних слоях скелет чудовищного существа. Он начинался недалеко от дна и тянулся почти до самого верха. С позвоночником как у змеи, по моей оценке в самой толстой части, в обхвате между ребрами могла свободно разместиться корова! С интересом рассматривая скелет я заметил, что после каждых двух позвонков с простыми ребрами шел позвонок с аппаратом, похожим на плечевой сустав с ключицей, видоизмененной лопаткой и плечевой костью. Лучше всего сохранилась нижняя часть слелета и мне удалось рассмотреть сочлененное с плечевой костью предплечье, заканчивающееся узкой трехпалой кистью. Впечатляющими были два пальца. Почти одинаковые по длине они завершались острыми клешнеобразными когтями дюймой одиннадцати длиной. Так это была многоножка! Ужасный монстр, способный перемещаться со скоростью парового локомотива, вооруженный так, что разделать быка было для него не самым сложным упражнением! Впрочем, что его разделывать? Может эта многоножка заглатывала их целиком, подобно удаву заглатывающему кролика? Череп удивительного создания к сожалению не сохранился* (в последствии мне удалось выяснить, что череп, замурованный в стене оврага, через который нам пришлось перебираться, принадлежал именно такой гигантской многоножке!) - он находился в верхней части, где пространство Пустоши было плотным, полностью состоящим из мелкого серебристого песка. Путь вверх по восьмому тоннелю мог стать моей последней дорогой в этой жизни, если бы тоннель закончился тупиком. Сил на возвращение уже не было. Через покрытые черной коркой сухие губы Зев вылетало ставшее совсем неслышным дыхание. Я боялся, что каждый выдох будет последним. Сильно страдая от обезвоживания и двигаясь на четвереньках по низкому тоннелю, под конец я смеялся и бредил, принимая себя за муравья в тонкой стекляной трубке воткнутой в кусок глины. Хорошо, что тоннель был гладким, иначе я не смог бы почти милю карабкаться на четвереньках таща за собой груз. Я наверное терял сознание, потому, что когда один раз очнувшись почувствовал слабое дуновение свежего воздуха, меркущее сознание собрало все оставшиеся силы организма на то, чтобы броситься вперед и отплевываясь от падающей на лицо земли и царапаясь о торчащие корни растений, задыхаясь выползти из узкой норы, вытянуть свой плащ с лежащей на нём бездыханной Зев и отвалиться в сторону с трудом переводя дыхание. Я лежал на спине без всяких мыслей глядя на меркнувшее небо. Быстро вечерело. Хотя нет, это меркло перенапряженное сознание. Защитная реакция организма для своего спасения.
   Следующие несколько страниц в книге я записал со слов Зев, так как то, что произошло нигде не отложилось в моем сознании.
   Зев очнулась от того, что магистр тряс её за плечо и оглядываясь по сторонам быстро повторял, - Это Седая пустошь, который час? Это Седая Пустошь, который час? Зев очень испугалась, думая что у магистра помутился рассудок и сказала, что не понимает. Тогда магистр, как бы опомнившись выхватил из её рук мешок и путаясь в кожанных тесёмках принялся его развязывать. У него это долго не получалось, и он что - то громко и сердито кричал на языке, которого Зев не понимает. Когда ему удалось развязать мешок, он достал круглый предмет с прозрачной крышкой и взглянув на него несколько раз прокричал, - Надо скорее уходить! Зев было страшно, что магистр очень быстро говорит одно и то же, но она была очень, очень слаба и не могла встать, тогда магистр схатил свой плащ, с лежащей на нем Зев и мешком и невероятно быстро опрометью бросился прочь от Седой Пустоши. Он постоянно оглядывался повторяя, что ЭТО сейчас начнется и несколько раз поэтому упал. Когда Зев смогла тоже повернуть голову назад, над Пустошью клубился зеленоватый туман был слышен страшный вой от которого скоро заболели уши и даже на расстоянии, на которое они успели удалиться ощущался жар, а в небе что-то вспыхивало и падало вниз. Магистр неостанавливаясь бежал волоча на плаще тяжелую ношу. Он то кричал,- Скорее, Скорее!, - то громко не оглядываясь спрашивал не потерял ли он хронометр, то начинал смеяться повторяя, что теперь он будет богат. Потом он резко оборачивался и с тревогой спрашивал как себя чувствует Зев и не забыли ли они взять золотой канат. Так было всю дорогу до самой кленовой рощи. Там, подтащив плащ с лежащей на нём чуть живой Зев к самому роднику, магистр упал и потерял сознание. Так магистр второй раз спас свою служанку.
  ***********************************************************************
   От кленовой рощи возвращение в магистрат заняло почти три дня. Хорошо, что теперь у нас была вода, но ослабевшая Зев и тяжелый мешок с нарезанными стержнями золотого каната и рычажным резаком сделали путь невероятно трудным. Самым сложным оказалось пересечь овраг, где мне пришлось по очереди переносить сначала Зев, потом тяжелый мешок. Подозрительно присматриваясь к каждому кусту, я, правда, больше не замечал чужого присутствия за спиной, торговец Люверо шпионивший за нами скорее всего вернулся в город. В магистрате мы прожили больше месяца, пока не поправилась Зев. Подземное путешествие и всё, что там произошло произвели на Зев странное действие. Её волосы изменили цвет с соломенных на медный и перестали так быстро расти. Я подозреваю, что и процессы, раньше происходившие в её организме очень быстро, замедлились. Сильно похудевшая за время подземного путешествия, она, несмотря на покой, отдых и хорошее питание, поправлялась медленно, тогда как короткий трехдневный поход, когда мы вышли из города, производил мгновенные магические превращения в её облике. Позже я понял, что её организм изменился гораздо сильнее, чем я мог предполагать. Этот же месяц, проведенный нами в магистрате позволил мне сказочно разбогатеть.
  
  3. Волюстрэн Кейзак
  
  Глава 3.1. Волюстрэн Кейзак
  1
  - Ты, мерзавец, посмел обмануть меня в прошлый раз! Ты подсунул мне вонючую дохлятину за две кроны, которые я бы с большей пользой потратил на скаблетка*! Убирайся, и не смей ступать на мой порог, мешок с падалью! Господин Кейзак немилосердно ткнул концом крепкой полированной палки из черного дерева склонившуюся перед ним фигуру и в сильнейшем раздражении сердито крикнул кому-то, сидевшему на корточках в углу приёмного покоя освещенного масляной лампой - Гофулок, бездельник, не вздумай открывать дверь этому проходимцу, если он ещё вздумает подойти к моему дому! Фигура в углу подскочив как на пружинах оказалась ладноскроенным крепышом с соломенными вихрами бойко торчащими в стороны. Он торопливо кивает и бросается выталкивать не особо сопротивляющегося торговца Люверо, в недобрый для себя час решившего предложить "ещё кое-что" господину Кейзаку. Очень быстро оказавшись за дверью, да ещё и получив в догонку тумак, чего с ним раньше никогда не бывало, тот со злостью нахлобучивает на голову новую, дорогую тонкого войлока шляпу с кожаным пояском. Со злостью и досадой плюнув коричневой слюной на покрытую жидкой грязью мостовую, Люверо решительно направляется известной ему дорогой, бормоча ругательства в чей-то неуслышанный нами адрес.
   - Гофулок! - раздался тем временем уже из полутёмной залы громкий голос господина Кейзака, в ответ на который слуга, только что заперший на толстый засов дверь, со всех ног спешит к своему хозяину.
  - Отправляйся, лентяй, к Плистраку и передай ему это! - слуге подан небольшой мешочек из плотного холста, который тихо звякает, спрятанный Гофулоком запазуху. Поклонившись, он спешит выполнять новый приказ.
  Господин Кейзак покидает залу, проходит по узкому коридору, забранному в темный дуб, и открыв незаметную среди одинаковых панелей дверь, оказывается в просторном светлом кабинете, где кроме широкого дивана полированного дерева есть ещё пара таких же кресел, большой стол и бюро, такой величины, что вполне могло бы стоить 10 золотых фунтов, если бы хозяин вдруг вздумал его продавать. Устроив за столом своё плотное тело, магистр Кейзак достает переплетенную в добротную кожу книгу для записей, и погружается в чтение заполненных страниц, делая заметки на широко отчерченных полях. Размышляя, он то хмурится, то удовлетворенно кивает головой, а затем, отложив перо в сторону, принимается барабанить пальцами по столу. Он открывает одну из многочисленных дверок бюро, нажав на хитро спрятанную пружину, достаёт кривую пузырчатую зеленоватую бутылку и плескает из неё в чернёный серебряный стакан. Потягивая красное вино, он прикрывает глаза и задумывается.
  Следуя течению мыслей, его лицо досадливо поморщится, и не открывая глаз он бормочет:
   - А ведь несмотря на всю свою глупость мерзавец Люверо стал очень опасен. А тут ещё этот шиллинг... Он конечно сам не напишет донос, но какой-нибудь ученик магистра за пару пенсов может нацарапать бумагу и подбросить в магистрат, а там Вильдфойер... Магистр передергивает плечами. Ну что ж... - веки Волюстрэна Кейзака вздрагивают и за ними молнией сверкают глаза. Судьба Вельбузана Люверо, поставлявшего господину Кейзаку разнообразный товар, решена.
  
  **********************************************************************
   Утром следующего дня за запертой дверью огромного спального покоя господина Кейзака раздаётся довольно громкий стук и звучит уверенный голос:
   - Простите Ваша милость, господин Плистрак пришли и говорят, что по очень, очень срочному делу.
  Волюстрэну Кейзаку лень подниматься с кровати. Он смотрит на спящую рядом Зельму, вздыхает и пыхтя выбирается из под огромного цветного одеяла. В приоткрытое окно виден убегающий вверх за городской стеной склон холма и свободно плывёт нежный аромат персиков из сада. В спальне свежо, покойно и уютно. Если бы не настойчивый стук в дверь... Господин Кейзак хочет обтереть вспотевшее тело ночной рубашкой Зельмы, но что-то вспомнив и взглянув на скомканную рубашку в ногах кровати, останавливается. Махнув рукой он с хрустом потягивается, и накинув на снова начавшее полнеть крепкое тело халат, отворяет дверь. Там, склонившись в несколько неловком поклоне, стоит Зев - ладная веснушчатая служанка.
  - Простите Ваша милость, господин Плистрак пришли и говорят, что по очень, очень...
  - Знаю, знаю, - несколько ворчливо отвечает господин Кейзак.
  - Отведи его в кабинет и предложи вина. Да неси то, что прислал господин Бошелек накануне! И с чего бы это ты взялась стучать в эту дверь? - поднимает он брови, и сделав вид, что не обращает более внимания ни на саму Зев, ни на сердитый взгляд, брошенный ею на спящую Зельму, он величественно шествует в соседнюю комнату, где уже приготовлена теплая вода для умывания и на деревянных болванах аккуратно развешана одежда.
  **********************************************************************
  - Некоторое время тому назад, любезный Плистрак, мерзавец Люверо обманом продал мне вонючее, больное чудовище, содрав совершенно возмутительную цену. Чудовище издохло, не успела ночь сменить день, но уже тогда я понял, какую огромную ошибку совершил, доверив негодяю Люверо важное дело. Он совершенно не умеет выбирать товар и не торгуясь готов отдать за него любые деньги! Мои деньги, Плистрак! То, что произошло, уверило меня в том, что мне не стоило так сразу отказываться от твоих услуг, торговец, хотя в этом ты был сам виноват. По отзывам господина Ван Хаагена, - Волюстрэн Кейзак поднимает к потолку глаза, показывая насколько он уважает господина Ван Хаагена, - Твой товар действительно хорош, что меня удивляет, - так это цена...
  - Господин Ван Хааген называл цену? - вскидывает косматые брови Хай Плистрак.
  - Это ты, Плистрак, рассказываешь то, что должно оставаться тайной, а мы доверяем друг другу, - веско говорит господин Кейзак, проницательно глядя в глаза Плистраку.
  - Но... Так как я снова намерен совершать покупки с помощью славного Плистрака, - палец господина Кейзака поворачивается в сторону торговца, - Плистрак должен понимать, что я покупаю товар дешевле, чем господин Ван Хааген, потому, что сам указываю, какой товар мне нужен и где его взять. Плистраку не нужно заниматься поисками, а только купить товар для меня и получить хорошую выгоду для себя.
  Хай Плистрак, не ожидавший такого поворота после того, как господин Кейзак с позором выгнал его, замирает с изумленно открытым ртом. Господин Кейзак открывает знакомую книгу в переплете из кожи и продолжает.
  - Через два дня после сегодняшнего, торговец Плистрак отправится к зеленщице, которую зовут мамаша Пфааль. У неё он купит для меня тощую замухрышку за полфунта и пять шиллингов. Это больше, чем стоит замухрышка, но я задолжал мамаше Пфааль, к тому же это товар с южных гор. За сделку торговец Плистрак получит три шиллинга и шесть пенсов, то есть за то, что он приведет в этот дом от мамаши Пфааль заморыша, что займет меньше чем полдня, будет заплачено столько, сколько зарабатывает умелый гончар за полгода.
  Глаза Плистрака вспыхивают радостью, но он, спохватившись, озабоченно прикрывает лицо ладонью и говорит:
  - Но ведь если это опять товар с гор, я должен буду сделать это незаметно? А если этот заморыш будет сопротивляться?
  - Победит, свяжет, позовет охрану и предаст храброго Плистрака суду магистра Вильдфойера! - иронически соглашается магистр, - Может, пока ты будешь ташить её по городу ты будешь громко кричать что она не местная?! Ты хочешь, чтобы я давал деньги просто так?! - грохочет его голос.
  Хай Плистрак умоляюще складывает сухие узкие ладони перед грудью и виновато трясёт головой, - Что Вы, Ваша милость! Для меня огромная честь и радость выполнить Вашу волю!
  - То, что я передал славному Плистраку - лишь оплата мелких расходов по уговору. Эта сумма не входит в основные расходы для покупки и как мы договаривались в первый раз будет регулярно пополнятся, по мере расходов.
  Торговец низко склоняется перед Волюстрэном Кейзаком, его лицо сияет от радости. Когда он уходит господин Волюстрэн отправляет Гофулока с очередным приказом. Так как с утра господин Кейзак благодушен, Гофулок получает вдобавок пару пенсов и увесистый шлепок по спине, от чего страшно довольный, со всей скоростью на какую способен, он отправляется выполнять поручение. С другой стороны дома, выходящей на противоположную улицу, выскальзывает Зев. Она тоже спешит.
   В это время господин Кейзак завтракает в кабинете. На коленях у него сидит кудрявая Шель Дюлор. На ней синие мягкие панталончики и тончайшая рубашечка из шелка, а тугие кудряшки забраны синей же атласной лентой. Он кушает варёные, похожие на перепелиные яички, свежую хрустящую булочку и пьет молоко. Магистр задает ей вопросы на незнакомом языке. Шель старательно отвечает и морщит нос. Иногда она немного задумывается, ерзает на коленях господина Кейзака, отвечает неуверенно и вопросительно смотрит на магистра. Господин Кейзак качает головой, перестаёт прихлёбывать из своего бокала горячий ароматный напиток. Он смотрит с улыбкой в черные серьезные глаза Шель и принимается за объяснения.
  **********************************************************************
   В сухом каменном подвале густой воздух душно пахнет пылью и травами. Так пахнет в жаркий июльский день на деревенской хорошо набитой копытами скота и накатанной колесами телег дороге. По углам подвала развешаны пучки чего-то похожего на полынь и мяту, а на каменной скамье у крохотного, вровень с землёй оконца, разложена свежая зелень, на которую метёлкой из ковыля худая неуклюжая фигурка брызгает водой из глиняной плошки. В углу подвала на тюфяке набитом свежей соломой сидит босая грузная старуха. Она высыпала на фартук, лежащий на коленях, горсть мелких монет и шевеля губами пересчитывает их.
   - Ну, что? - скрипуче осведомляется она, не подымая головы от монеток.
   - Они все живы, тётушка - звучит в ответ звонкий голосок.
   - Хорошо,- бормочет старуха,- надо собираться. Она копается в своих лохмотьях и извлекает откуда-то из глубины черствую корку хлеба и крошечный кусочек сыра с прилипшими крошками.
   - На-ка, поешь...
  В оконце становятся видны очень грязные башмаки, а потом в кривую, грубо сколоченную дверь раздается уверенный стук.
   - Мамаша Пфааль! Эй, открывай!
   - Похоже Гофулок - скрипит старуха, - Ну-ка открой ему, с чем судьба принесла этого шалопая сегодня?
  Фигурка, закутанная в рваньё с трудом оттаскивает обломок крепкого сука, подпирающего дверь и в подвал боком, пригнувшись, заходит Гофулок. Он внимательно вглядывается в кучу тряпья, из которой на него смотрят огромные испуганные глаза, потом повернувшись к тюфяку с сидящей на нём старухой, достает из-за пазухи уже знакомый холщовый мешочек. Из него он добывает клочок бумаги и протягивает старухе.
  - Ты всё такой же резвый, Гофулок, - молвит старуха, внимательно разглядывая крепыша, не торопясь принять бумагу. Она снова начинает поиски в своих лохмотьях. Гофулок широко расплывается. На его хитроватом лице, покрытом веснушками, улыбка открывает редко сидящие крепкие белые зубы, а вздернутый нос довольно морщится.
  - У нашего господина, доброй памяти ему на тысячу поколений, надо выполнять все приказы. Прикажет быть резвым, вот и будешь им всю жизнь!
  - Говорят, у него даже часы идут по приказу - бормочет про себя старуха. Она наконец что-то достала из своих древних одежд. Это оказываются очки. Криво нацепив их на нос, она разворачивает бумажку и принимается за чтение. Гофулок перестает улыбаться, и с благоговением глядя на старуху, ни к кому не обращаясь, бормочет - А про тебя, мамаша Пфааль, говорят, что ты знаешься с ведьмами!
  Не поднимая глаз от чтения, старуха тычет кривым пальцем в сторону Гофулока.
   - Ты забыл мне передать ещё кое-что. Был шалопаем ещё мальчишкой, да став мужчиной так им и остался!
  Гофулок растерянно трясет свой мешочек и на утрамбованный пол падает шиллинг.
   - Ступай и передай хозяину, что я всё сделаю так, что он останется довольным. Да возьми зелени. Жози, дай этому шалопаю самой лучшей зелени!
  Фигурка, замотанная в тряпки выбирает несколько ароматных пучков и боязливо подает Гофулоку. Гофулок снова расплывается в улыбке, и ещё раз пристально глянув на неё, больше не говоря ни слова, боком выбирается из подвала на воздух.
   Ближе к полудню в торговых рядах появляются кухарки. Они покупают свежую зелень к обеду, орехи и ягоды на десерт. Около перевернутой набок тележки, на которой разложены пучки свежих приправ, коренья и подозрительного вида порошки в глиняных плошках останавливается Вельбузан Люверо. Украдкой, убедившись, что рядом никого нет, он наклоняется к старухе зеленщице.
   - Я всегда почитал вас, мамаша Пфааль, как благородную даму верил вам, как самому себе. Неужели это правда, что рассказала блудница Зев?
   - Я бы, господин Люверо, остереглась так называть честную девушку, в услужении у магистра Кейзака! То, что она рассказала - истинная правда, и я, памятуя о вашей доброте ко мне... - старуха хитро улыбаясь выжидательно замолкает.
   - Да, да, благородная мамаша Пфааль, моя доброта к вам и дальше будет простираться подобно...
   - Он хочет продать её за полфунта и пять шиллингов. Его жадность такова, что пять шиллингов он собирается взять себе за услуги, а ведь это я её нашла! - перебивает его мамаша Пфааль.
  Люверо быстро соображает и говорит - Я честный человек и не дам обманывать магистра Кейзака! Я утру нос Плистраку, и сам продам её за полфунта и три шиллинга, а вы, благородная мамаша, получите целый шиллинг!
  Лицо старухи открыто выражает жадность.
   - И ещё четыре пенса, - елейно говорит она, схватив и поглаживая руку почтенного торговца. Обычно упрямый, Люверо подумав быстро соглашается.
  **********************************************************************
   Глубоким вечером, к дому господина Кейзака чавкая вновь размокшей от мелкого липкого дождя грязью, приближается скрюченный старик, за которым идет осёл, с перекинутым через спину мешком. Они останавливаются у крюка ввернутого, прямо в стену, и старик несколько раз стучит в дверь.
   Появившийся Гофулок легко снимает мешок, и пропустив старика вперед, скрывается за дверью.
  В квадратной приёмной ярко горят сразу несколько масляных светильников. Из мешка долго извлекают что-то замотанное в рваные тряпки, пока наконец перед господином Волюстрэном не оказывается грязная девочка, через дыры в старом платье которой видно худое тело. Господин Волюстрэн легким взмахом отсылает прочь Гофулока и в приемной остаются только старик, девочка и он сам. Некоторое время в приемной тихо и вдруг, - Ба! - громко кричит господин Кейзак. Мне подсовывают сначала лопающуюся от водянки дохлятину, а теперь мешок с костями! Глаза его цепко и внимательно осматривают девочку. Он несколько раз обходит вокруг и неожиданно срывает с неё ветхую тряпку. Девочка, в ужасе закрывает лицо руками. Длинные волосы свалявшимися клоками пакли свисают ниже пояса. Она и в самом деле очень худа.
   - За это ты хочешь полфунта?!
   - Полфунта и три шиллинга, господин, - неуверенно бормочет старик.
   - Я прикажу тебя бить палками! - раздраженно кричит господин Кейзак.
  Старик молчит, смиренно опустив голову. Он не знал, что в мешке. Люверо отправил его к Волюстрэну Кейзаку, приказав доставить поклажу и взять причитающиеся деньги. Теперь он и сам видит, что товар совсем плох.
   - Да, господин, за это я хочу всего полфунта, - робко соглашается он.
   - Передай Люверо, что отныне я его знать не желаю, а старая карга Пфааль сильно пожалеет, что с ним связалась! - он с отвращением отсчитывает старику десять шиллингов,
   - Чтобы ни тебя, ни твоего осла больше не было на моей улице! Убирайся!
  Старик кланяясь и пятясь исчезает за дверью.
  В приемной никого не остается кроме господина Кейзака и девочки. На тонкой длинной шее её голова с густыми, спутанными волосами кажется ещё больше. На узких бёдрах свободно болтается совсем коротенькая серая тряпица, призванная выполнять роль нижней юбки. Девочка переступает босыми ногами по каменному полу, всё так же закрыв лицо руками. Господин Кейзак молча стоит прямо перед ней и внимательно её разглядывает. Он замечает на левом предплечье свежий шрам, болезненно морщится и качает головой. Потом он чуть наклоняется к ней и негромко говорит.
   - Не бойся меня Жози. Теперь это твой дом. Он легко проводит кончиками пальцев по шраму на предплечье и спрашивает - было очень больно?
  Девочка недоверчиво и с опаской сквозь пальцы смотрит на магистра.
   - Да господин - шепчет она, - но тётушка Мадуна ...
   - Старая ведьма знала? - удивленно переспрашивает господин Кейзак, - она мне ничего не говорила!
   - Это случилось совсем-совсем недавно. Она была очень, очень добра со мной и давала мне снодобья, - чуть слышно говорит девочка, и из под грязных ладоней, которыми она по-прежнему закрывает лицо, сбегает слезинка.
  Тёплая рука Волюстрэна Кейзака пробегает по худой спине девочки и лицо его снова хмурится.
   - Повернись! - приказывает он. От правой лопатки до самой левой ягодицы тянется другой шрам длинный и страшный.
  Магистр горестно покачивает головой. Дернув за толстый шнур перед дверью в комнаты, он отводит руки девочки от лица и ласково говорит,
   - Ничего не бойся и делай, что тебе скажут, это не страшно и не больно.
  Дверь открывается и входит Зев. Она такая чистая и свежая, что девочка, взглянув на неё, невольно начинает улыбаться.
   - Это надо помыть, - указывает головой на девочку господин Кейзак, - потом накормить, потом в кабинет.
  Зев, склонив голову, неловко приседает. Величественно прикрыв глаза господин Кейзак выходит из приемной. Зев разворачивает что-то похожее на большое коричневое покрывало, и обернув в него девочку ведет её по длинному темному коридору освещая себе путь взятой из приёмной масляной лампой.
  Магистр Кейзак в своем кабинете погружен в чтение, когда раздается торопливый стук в дверь и взволнованный голос Зев взывает - Господин магистр, а господин магистр! Волюстрэн Кейзак легко вскакивает и распахивает дверь. На него чуть не падает встревоженная Зев. На ней только короткий мокрый фартук.
   - Господин магистр, а господин магистр, у неё белые волосы! - тараторит она, всплёскивая мокрыми руками так, что мыльные брызги летят в разные стороны.
   - Что?! - в смятении кричит её хозяин и сам первый бросается по коридору. За узкой дверью в конце коридора оказывается лестница, ведущая куда-то вниз. Они бегом спускаются, пока не останавливаются перед широкой дверью, весь вид которой показывает, что она крепкая и тяжелая. Господин Кейзак неожиданно легко открывает её и попадает в просторный банный покой. У дальней стены прямо из потолка идет мелкий, густой дождь, падающий в блестящий черный бассейн, у боковой стены второй бассейн, побольше, в нем вода бурлит, испуская приятный аромат. У противоположной стены широкая черная скамья. В середине покоя, на шершавом полу стоит Жози. Её тщедушную фигурку со всех сторон закрывают густые мокрые волосы, почти достающие до пола. Откуда - то из волос слышится тихое всхлипывание. На половину, примерно до пояса, волосы неопределенного тёмного цвета, зато дальше, и до самых концов, они пепельно-белые. Волюстрэн Кейзак пораженный останавливается.
   - Ты её уже всю вымыла? - спрашивает он Зев, стоящую с молитвенно сложенными руками.
   - Нет, господин, я только начала мыть её волосы...
   - Как?
   -Как обычно с концов...
   - Сколько раз я тебе говорил мыть с головы, а не с концов волос! Ну, чего же ты стоишь?
  Зев наливает полную пригоршню густой жидкости из флакона, стоящего в нише в стене и начинает старательно намыливать голову неподвижно стоящей Жози. Судя по тому, что из обильной пены изредка видны её испуганные, широко открытые глаза, пена совсем не едкая. Волюстрэн Кейзак наблюдая, за тем как Зев моет девочку, невольно улыбается и любуется ею. У неё маленькие круглые груди с аккуратными коричневыми сосками, впалый живот, и тонкая гибкая талия. Несмотря на худобу, видно, что она хорошо сложена. Крепкие упругие ягодицы и низ живота спереди лишь чуть - чуть светлее остального тела. Ужасный длинный через всю спину шрам заставляет магистра снова помрачнеть. Хорошенько намылив волосы, Зев, собирает их и, придерживая сверху одной рукой, второй принимается не очень уверенно и с опаской тереть мочалкой её тело. Она что-то говорит Жози, и девочка, подняв вверх руки, сама держит волосы, пока Зев моет её, стараясь не пропустить ни кусочка. Она, наконец, ведет Жози в бассейн, под густой теплый дождь. Прозрачная вода в бассейне сразу становится тёмной и мутной. Спустя некоторое время, когда вода снова прозрачна, Зев извлекает довольную Жози из бассейна и у неё вырывается возглас изумления. Чистые блестящие волосы Жози от головы до пояса сверкают медью, а ниже, до концов они снежно белые! Магистр Кейзак неопределённо хмыкает, потирает руки. Пробормотав что-то на незнакомом языке, он уходит, бросив через плечо - Высушить, накормить, и ко мне!
   В волнистое толстое стекло, шурша крылышками, бьётся мохнатый ночной мотылёк. Горят два больших светильника, свет мягко заполняет кабинет, оставляя размытые тени по углам. За окном, выходящим во внутренний двор, глубокая ночь, через приоткрытую половину окна слышен шелест листвы от легкого ветра, который кружась по двору, случайно залетает и в окно кабинета магистра. Вот так, с одним взмахом его легкого плаща занесло и незадачливого мотылька, который теперь бьется о невидимую стену, пытаясь понять, что произошло... Волюстрэн Кейзак аккуратно, за крылышки, берет уставшего мотылька и выпускает в черноту ночи. Он стоит у окна задумавшись, когда в дверь за его спиной раздается условный стук. Магистр сразу отпирает внутренний запор, который всегда держит закрытым, и в кабинет входит Зев, подталкивая перед собой Жози. Жози выглядит гораздо лучше. Из её глаз исчезло испуганное выражение, она сыта и наряжена в шаровары из дымчато-зеленой ткани, блузку с длинными рукавами и расшитую узорами жилетку. Её странные двухцветные волосы хорошо расчесаны и собраны в тяжелый хвост, обёрнутый шелковым шнуром с крупными бусинами. Она с интересом смотрит по сторонам, возвращаясь удивленным застенчивым взглядом к магистру, который стоит прямо перед ней и с довольной улыбкой её разглядывает. Заметив уныло потупившуюся Зев, господин Кейзак притягивает её к себе, целует куда-то за ухо и что-то тихо говорит, после чего та, попробовав сделать что-то похожее на реверанс, исчезает. Магистр потирая руки обходит вокруг потупившейся Жози пару раз, потом удобно устраивается в кресле и говорит:
   - Расскажи всё, что ты помнишь с того момента, как оказалась у зеленщицы Пфааль.
  Жози впервые очень внимательно смотрит на него, но кивает головой, и начинает рассказывать.
   - Господин Гонатье сказал, что я теперь буду жить в долине и родители с радостью согласились, потому, что он оставил им денег гораздо больше, чем обычно, а едоков стало меньше. Мы ехали несколько дней, сколько точно я не помню, потому, что временами я засыпала, а сколько спала - не знаю. Господин Гонатье очень молчалив и не промолвил за всё дорогу и пары слов, а тётушка Мадуна, когда меня привезли, накормила и сказала, что я буду жить у неё. Я помогала ей собирать травы и растения, которые она выращивала на своей земле, иногда мы ходили за кореньями в лес, но это было обычно по ночам, и я бы не смогла найти дорогу в те места, где мы их выкапывали. Я мыла, и готовила зелень для продажи, потом тётушка научила меня чистить корни и готовить из них порошки.
   - Ты хорошо и складно рассказываешь. Ты всё это помнишь? - быстро спрашивает магистр.
   - Да господин, я помню ещё и много другого, что мне показывала тётушка. Я сама научилась читать написанное, и могу писать на бумаге. Когда мы приехали в город, господин Гонатье подарил мне стеклянный свисток, но он потом разбился... Я попробовала сделать такой же из глины, как мне показывал сын гончара, и у меня получилось.
  Волюстрэн Кейзак удовлетворенно кивает головой, и Жози продолжает.
   - Однажды ночью, когда мы ходили за кореньями, я оступилась и упала в овраг. Пока я падала - сильно поранилась, но тётушка Мадуна меня вылечила. После того случая остались эти шрамы, но они уже проходят - виновато добавляет она.
   - Какой это был овраг? Ты это тоже помнишь? - подозрительно спрашивает магистр, замечая, что Жози говорит неуверенно и запинаясь. Девочка поднимает глаза и честно признаётся,
   - Нет, это тётушка мне всё рассказала, потому, что я разбила голову и ничего не помнила.
  Лицо магистра болезненно морщится.
   - Бедняжка - тихо говорит он - А у тебя сильно болела голова после этого?
   - Не болела...
   - Подойди ко мне.
  Жози подходит к магистру и нерешительно останавливается в двух шагах.
   - Ну ближе, ближе. Да не бойся же. Я не собираюсь тобой ужинать, я уже сыт!
  Волюстрэн Кейзак тихо смеётся и осторожно привлекает её к себе.
  Его пальцы расплетают шелковый шнур в волосах девочки.
   - Покажи, где ты ударилась головой.
   - Я не помню...
  Пальцы магистра осторожно и внимательно ощупывают каждый миллиметр головы Жози. Он хмурится и пожимает плечами. Нет ни малейшего намёка на то, что на черепе или хотя бы на коже были ранения.
  Он размышляет ласково поглаживая спину Жози.
   - Бедняжка, - бормочет магистр, - почему же проклятая старуха мне ничего не рассказала, когда это случилось? Ты любишь шоколад?
  Жози вопросительно поднимает брови.
   - Ах да! Откуда же ты можешь знать про шоколад! Он легонько отстраняет от себя Жози, встает с кресла и идет к своему необъятному бюро. Правда по пути в его голову приходит настолько невероятная мысль, что один из потайных шкафчиков он открывает задумавшись и неглядя, отламывает от коричневой плитки довольно широкую полоску быстро возвращается к Жози и протягивает ей.
   - Попробуй, очень вкусно! - говорит он, тем временем внимательно разглядывая шрам на её руке.
  Жози начинает кашлять, она поперхнулась кусочком шоколада. Господин Кейзак легонько хлопнув её между лопаток наливает из пузырчатой зеленоватоё бутылки в свой стакан немного темно красной ароматной жидкости. Жози отпивает из него и перестаёт кашлять.
   - Тэк-с - говорит магистр. В нём кипит нетерпеливое желание проверить возникшую невероятную идею. Он собирается достать из бюро увеличительное стекло, но Жози, глубоко вздохнув, выпускает из тонких пальцев стакан и медленно падает на пол. Волюстрэн Кейзак едва успевает подхватить её. Он опускает почти невесомое тело на диван и в смятении смотрит на девочку.
   - Жози - тихо зовёт он.
  У девочки широко открыты глаза, она дышит глубоко и ровно.
   - Жози! - говорит он громче, обращаясь к неподвижной Жози.
  Её смуглое лицо от прилившей крови становится чуть темнее.
   - Жози... - тихо бормочет девочка, потом глубоко вздыхает и медленно, как бы припоминая говорит - Жозефина-Фурсиль-Дю-Понтиферак Де Комбре.
  Волюстрэн Кейзак вздрагивает так, будто его прошила молния.
   - Что?! Что ты сказала?!
   - Именуется великая герцогиня Жозефина-Фурсиль графства Дю Понтиферак и герцогства Де Комбре. Жозефа... Маленькая Жози... - чистым серьёзным голосом, явно подражая кому-то, говорит девочка и весело смеётся.
   - Тридцать девятая книга летописи его милости многомудрого магистра Кейзака с жизнеописанием десяти тысяч поколений вечного древа Гофулок - её голос срывается, но глаза по - прежнему широко открыты, и она дышит ровно и спокойно.
  Магистр пятится назад, не сводя глаз с лежащей на полированном диване девочки, пока не упирается спиной в открытую дверку бюро. Он поворачивается и только сейчас замечает, что открыт не тот шкафчик, где у него лежит шоколад. Это шкафчик, где он хранит пастилки из толченого ореха, листьев и корня растений, которые по отдельности, как он обнаружил, обладают сильным галлюцегенным действием, а вместе, сваренные в патоке, позволяют минуя сознание, открыть кладовые памяти и действуя определенным образом, задавая правильные вопросы, найти там почти всё, что видел и слышал человек в своей жизни.
   - Память предков... Вот это да... - шепчет пораженный магистр. Он снова бросается к неподвижно лежащей Жози и говорит, - Вспомни, как выглядит овраг, в который ты упала, что ты там видела и что было после этого!
   - Я не падала в овраг - отрешенно звучит голос Жози.
   - Как-то раз, совсем недавно, тётушка Мадуна послала меня к мяснику отнести зелени. Его зовут Кужар, он живет на окраине города, где разрушена городская стена и недалеко от кузницы господина Брауба. Однажды господин Брауб передал тётушке очень хорошие ножницы для зелени, которые он смастерил. От мясника Кужара я пошла обратно. Когда я подходила к кузнице, сзади громко закричали люди, я оглянулась и увидела, что ворота загона, где господин Кужар держит животных, открыты и по дороге прямо на меня мчится очень большой черный бык. Я испугалась и бросилась со всех ног к кузнице, чтобы там спрятаться, но до неё было ещё далеко, а бык уже близко. Из кузницы ко мне бежал господин Брауб он громко кричал и размахивал огромным топором. Я помню, что когда пробегала мимо него, он закричал - Скорее к стене! и высоко поднял топор. Потом моя спина загорелась, глиняная стена полетела мне навстречу, а небо стало черным. Я успела вытянуть вперед правую руку, чтобы не разбить лицо. Потом я умерла.
   - Ты умерла?! Как?!
   - Рассказывали, что когда меня почти догнал бык, кузнец Брауб своим топором отрубил ему половину головы. Но мертвый бык не мог сразу остановиться. Оставшейся половиной головы с острым обрубком рога, падая он разодрал мою спину. Если бы рог был цел, он бы совсем разодрал меня на две половинки, и как сказала тётушка, оживить меня бы не удалось, а так пострадала только спина. У меня загорелись волосы и я умерла, но не сильно.
   - Что?! Как же ты выздоровела?
   - Тётушка наказала говорить, что это она оживила меня. Но я просто лежала до тех пор, пока мои волосы не сгорели и стали совсем белыми. Потом я смогла жить снова.
   - Что было, когда ты выздоровела?
   - Я снова помогала тётушке, но она сказала, что я теперь ничего не помню.
  Несколько минут магистр собирается с мыслями и хмурится, наконец, опустившись перед диваном на колени, осторожно берет левую руку Жози. У неё удивительно гладкая и ровная кожа, только на предплечье заметный шрам. Господин Кейзак внимательно рассматривает шрам. Подтверждая его догадку, шрам уже не выглядит таким грубым и большим как в первый раз. Теперь он почти гладкий. Пальцы магистра пробегают по длинной розоватой полоске. Келоидная ткань не производит впечатления хрящевидного утолщения. Она тонка и эластична. Господин Кейзак принимается внимательно осматривать предплечье. Он замечает тонкие каштановые волоски. Хотя они растут редко, но ровно покрывают всё предплечье, даже ту часть, где есть шрам. Брови магистра удивленно приподнимаются. Ладонь чуть светлее тыльной части. Папиллярные линии... Он с интересом рассматривает необычный узор на ладони и пальцах Жози и сравнивает с рисунком на своей руке.
  - Святые угодники! - бормочет Волюстрен Кейзак. Он замирает задумавшись. Расслабленные пальцы Жози выпрямляются и складываются вместе. Папиллярные линии на ладони и пальцах выстраиваются в единый узор.
  - Пресвятые угодники! - шепчет пораженный магистр. Он вскакивает и начинает неистово дергать за шнурок звонка. Когда он отпускает шнурок, за дверью уже слышен условный стук. Распахнув дверь перед запыхавшейся Зев магистр громко говорит:
   - Приведи сейчас Зельму и Шэль в лабораторию, скажи Гофулоку чтобы Бабак и Джод были там же. Быстро!
  Уже далеко за полночь. В лаборатории ярко горят светильники, но из-за хитроумно устроенных деревянных шторок, снаружи свет совершенно незаметен. Вдоль четырёх окон у одной стены стоят длинные просторные лабораторные столы, один из которых полностью занят аппаратом, с большой спиральной стеклянной трубкой, уложенной в глубокую, продолговатую медную ванночку с проточной водой. Рядом со столами высокие стулья. У противоположной стены закрытые шкафы до самого потолка. Больше мебели в лаборатории нет. Задом-на-перёд верхом на одном стуле посередине лаборатории, сидит сам магистр. У него в руках мощное увеличительное стекло. Компания в лаборатории выглядит довольно странно. По правую руку от магистра стоят невысокая Зельма, изящная кудрявая Шэль и Зев, которая потихоньку успевает расчесывать густые волосы Зельмы. Шэль украдкой трет глаза и прикрывая ладошкой рот беззвучно зевает, а Зельма ещё не спала, она чему-то улыбается и изредка морщит нос, когда гребень Зев чуть застревает в её волосах. По левую руку стоят мальчики - Джод и Бабак одинакового роста и одинаково мускулистые. Глаза у Джода светло серые, а у Бабака - темные, переливчатого цвета, определить который трудно. За спинами мальчиков стоит Гофулок. Он громко, широко зевает и сонно хлопает светлыми ресницами. Теперь, когда они все вместе, хорошо заметна общая черта. У них всех рыжие волосы, хотя у Бабака они чуть светлее и ближе к золотому оттенку, а у Джода наоборот чуть темнее и имеют медный отлив, у Шэль они красно-рыжие, кудрявые тугими колечками, а у Зельмы ещё темнее-очень густые гладкие и тяжелые. Волосы у Зев и Гофулока одинаковые по цвету-червонного золота, только у Гофулока недавно стриженный густой и жесткий ёжик, а у Зев толстая короткая коса стянута зеленой лентой. Даже сейчас, глубокой ночью она выглядит так, будто только что умылась и прибрала волосы.
   - Зельма! - говорит магистр и показывает место около себя.
  Зельма подходит к господину Волюстрену и довольно мило делает книксен. Тот нетерпеливо берет её руку и начинает внимательно разглядывать через увеличительное стекло.
   - Шэль! - произносит магистр не отрываясь от ладони Зельмы.
  Догадливая Шэль сама протягивает ладонь, которая подвергается тщательному изучению. Затем он изучает ладонь Джода. Когда увеличительное стекло оказывается над ладонью Бабака, магистр вздрагивает и удивленно смотрит на лицо мальчика. В лаборатории тихо, слышна только зевота, которую тщетно пытается подавить Гофулок. Магистр думает, потом берет другую ладонь Зельмы и наводит на неё увеличительное стекло. Тут его ожидает ещё один сюрприз. Папиллярные линии на правой и левой ладонях, являют зеркальное отражение друг друга. У Шэль и Джода обнаруживается тоже самое. Но когда Волюстрен Кейзак начинает рассматривать вторую руку Бабака он с недоуменно покачивает головой. У мальчика папиллярные линии есть только на левой ладони, правая же, которую он рассматривал первой абсолютно гладкая! Взгляд магистра рассеянно блуждает по лаборатории и вдруг натыкается на Зев, которая снова украдкой расчесывает Зельму.
  - Зев! - говорит магистр. Служанка от неожиданности роняет гребень, но тут же подходит в господину и нерешительно приседает. Магистр досадливо бормочет и хватает сначала её правую, потом левую ладони. Он довольно хмыкает, откладывает увеличительное стекло в сторону и встав со стула начинает расхаживать по лаборатории. Спустя некоторое время громоподобная зевота Гофулока отвлекает его, он перестаёт задумчиво шагать и вспоминает что уже глубокая ночь.
   - Всем спать! - приказывает он, и тут же замечает, вопросительный взгляд Зельмы из под густой медной челки. Он усмехается уголком рта и едва заметно кивает головой.
   -Зев, Жози из моего кабинета надо перенести в угловую комнату, это будет её комната. Джод, Бабак, помогите, да постарайтесь её не разбудить!
  
  Глава 3.2. Зану Магель
  
   - Привет тебе, человек ниоткуда. Наша встреча произошла раньше, чем ты думал.
   - Привет и тебе, вечный Зану Магель. Я помню твоё желание узнать о людях, таких как я, и своё обещание рассказать о них. Но хочу просить тебя, что бы ты называл меня, человека ниоткуда, именем магистра Кейзака, как теперь это делают все.
   - Что же, я знаю о дороге, которую ты прошел по нашей земле. Я знаю, что ты прочел дневники магистра, закопал его кости в землю и нашел что-то глубоко под землей. Думаю, я могу называть тебя этим именем. Но скажи, откуда ты и как ты сюда попал?
   - В месте, которое находится на одной линии с твоим миром, мне удалось сделать особый механизм. Этот механизм позволяет взглянуть на время так, что становятся видны все миры, лежащие на этой воображаемой линии взгляда. Следуя этой линии, я попал в твой мир Зану Магель. Правда, дело в том, что попасть я хотел в другое место и другое время. Полагаю, мои расчеты оказались недостаточно точными, но механизм сломался, поэтому я остался там, куда попал. Эта неудача обернулась для меня удивительным открытием неожиданным, поразительным и невероятным. Да, глубоко под землёй я нашел странную машину! Эта машина построена существами похожими на людей, но они ушли гораздо дальше нас в своих познаниях. Если то, как теперь живет твой мир, есть результат их вмешательства, они поистине могущественнейшие и страшнейшие существа! У меня есть подозрения, что многие великие события, произошедшие здесь, имеют объяснения, и мы можем это обсудить, но есть и некоторые вещи, объяснений которым я пока не нахожу. Время - удивительный эфир, заполняющий всё вокруг и внутри нас, здесь совершает странные изменения.
   - Сафада говорила, что ты необычный человек! Теперь я и сам это вижу. Ты знаешь и чтишь обряды древних, каких уже не исполняет и не помнит никто. Ты сумел найти богатство и стал влиятельным вельможей. Ты разыскал давно забытые вещи, прочитал давно утраченные писания и стал уважаемым магистром! Ты спас и сохранил несколько жизней и продолжаешь поиски потерянных душ. Скажи, зачем? Сафада помогает тебе и хочет, что бы я сделал так же. Почему?
   - В истории твоей страны, вечный Зану, есть сокрытые временем тайны. Но даже не то, что сокрыто, а то, что я вижу своими глазами поражает моё воображение. Часть событий связана с таинственным появлением и исчезновением великих особ, кровь которых сегодня течет в жилах их далеких потомков, другая часть - с необъяснимым появлением симбиотов и разделением людей на долго и коротко - живущих. Это удивительное биологическое явление, которое я бы хотел понять и объяснить. Самое главное событие - возникновение Седых Пустошей. Одна из них служит городским кладбищем, другая - секретной дверью в чертоги существ построивших подземную машину. Что здесь причина, а что следствие? Для чего нужна машина? Спасенных, как ты говоришь, мною людей - немного. Заслуга в спасении Зев полностью принадлежит тебе самому.
  - Это ты закрыл глупую девчонку своим телом,- усмехается Зану,- Я спасал только тебя!
  - Остальные - это осколки старинной прекрасной королевской мозаики, сложенной поколениями рода Гофулок. Думаю, если собрать все осколки или хотя бы большую часть, картина даст нам ответ, который превзойдет вообразимое!
  - Кто же эти люди, которых ты ищешь?
  - О-о-о! Это только моя догадка, и она настолько поразительна, что я порой сам в неё с трудом верю! Во времена, когда при дворах богатых аристократов стало модным содержание паноптикумов...
  - Как ты сказал? Паноптикумов?
  - Да, собрание редких вещиц, растений и живых существ. Так вот, в те далекие времена произошло одно из нескольких великих событий, всемирная коллизия, после которой появились симбиоты. Я об этом читал в дневниках погибшего магистра. Появление симбиотов стало коренным изменением в истории страны, потому, что они резко изменили жизнь всего общества. В результате коллизии произошло и ещё одно событие, может быть даже такое же значительное, как и симбиоты. Посмотри на свои руки, Зану Магель. Что ты видишь?
  Зану Магель подносит ладони близко к лицу и внимательно, словно в первый раз их рассматривает.
  - На моих ладонях есть едва заметные линии.
  - Даже не глядя на твои руки я могу сказать, что линии правой руки являют зеркальное отражение линий левой. Это так?
  - Похоже, что ты прав.
   - Так вот, у большинства людей, окружающих тебя, ладони абсолютно гладкие! Эти люди - коротко-живущие. Я же ищу тех, у кого есть линии на ладонях. На это есть причины. Во первых - они долго-живущие, много хранящие в своей памяти, а во - вторых большинство из них - высшие симбиоты. Когда я это узнал, я задал себе вопрос - не являются ли эти качества взаимосвязанными. Мне удалось обнаружить, что люди с линиями на ладонях - потомки знатных фамилий королевской крови. Это многое объяснило. Во время катастрофы они находились в своих поместьях, где были и паноптикумы. Катастрофа каким-то образом соединила людей с существами, которые и сами по себе обладали удивительными качествами. Результат этой метаморфозы - симбиоты высшего порядка. Местами катастрофа захватила не только аристократов, с существами из паноптикумов, но и простолюдинов, с обычными существами, что повлекло за собой и появление простых симбиотов - людей - собак, людей - ослов, людей - уток. Как исключения возникли и симбиоты высшего порядка, возникшие из слияния простолюдинов, с существами не из паноптикума. Я давно наблюдаю за двоими. Это Кальмитта Люверо, она - оса и магистр Вильдфойер, он - богомол.
  - Ты прозорлив, магистр Кейзак! Обрати внимание на старуху Пфааль. У меня есть подозрение, что она - жаба. Но что это за линии на ладонях, если они имеют столь важное значение?
  - Я думаю - это линии, отражающие воздействие очень мощного магнитного поля на существо, попавшее в его силовые линии.
  - Хм... Этого я не понимаю, магистр... Может быть, ты мне об этом расскажешь. Позже. Скажи, что ты понял о Седых Пустошах.
  - Ты бы мог спокойно идти по поверхности озера?
  - Этого не мог бы сделать никто.
  - А зимой? Когда вода твердая? Ах, да, здесь такого не бывает! Пустошь представляет огромную вмятину в земле, заполненную удивительным веществом. Его поверхность то совсем жидкая, и в неё можно погрузиться, то твердая - я несколько раз спокойно пересекал пустошь как по укатанной дороге. Эти два состояния чередуются. Один раз в сутки пустошь после огненной бури становится жидкой как вода, второй раз, после странного превращения воздуха над ней в прозрачный пудинг, она твердеет. На городском кладбище все происходит немного иначе, из-за отсутствия там этого странного вещества. Но из-за этого, оставленные там мертвые тела под воздействием очень сильного магнитного поля почти мгновенно превращаются в чистые скелеты, так как кости гораздо плотнее мяса. Я обнаружил и ещё кое-что. Кости скелета, освободившись от плоти, самостоятельно растут, пока не рассыпаются в мелкую пыль. Это меня больше всего поразило, когда я первый раз шел через кладбище. Скелеты через короткое время становятся в полтора раза больше мертвого тела! А потом рассыпаются в пыль.
  Зану Магель молчит. Его лицо непроницаемо. Если бы не глаза, моргающие от носа к краям, можно было бы думать, что это маска. Наконец он встаёт из-за стола.
  - Я знаю, что такое "зима". Я помню твердую воду. Я отдаю тебе эту древнюю летопись, которую не успел прочесть тот... человек, магистр. Он тоже был очень умен, и мне казалось, что он тоже симбиот, но не понятно какой. Эту книгу Сафада хранила у себя, она её читала, но не поняла, как не понял и я. Надеюсь, она окажется тебе полезней. Сафада хочет узнать, что с нами произошло. Теперь можешь меня спросить.
  - Что ты помнишь об изменениях, которые произошли с тобой. Как ты стал симбиотом?
  - Ты об этом знаешь больше меня, и сам рассказал, как это произошло. Но до того, как это произошло время было другим. Я вспомнил. Тогда были зимы...
  - Хорошо, чем отличаются коротко-живущие, от людей, какими они были раньше, когда и ты был человеком?
  Зану Магель задумывается. - Ты задаешь сложные вопросы. Очень, очень давно я был ребенком с короткой человеческой памятью... Пожалуй, есть отличия, хотя я об этом никогда не думал. Раса коротко-живущих вымирает. Она не может воспроизводить себя. Магистрат прилагает огромные усилия, чтобы людей рождалось больше. Создаёт большие семьи, раздает траутозол, или как называют люди этот порошок - "лопадер", но это почти не помогает. Умирает больше, чем рождается, раньше было не так - в семье только с двумя родителями было много детей. Долго - живущих тоже становится меньше. Это не так заметно, но на моей памяти и кроме магистров было много долго-живущих. Наверное, наш мир умирает.
   То, что я узнал, прожив здесь всего несколько месяцев, совпадало с наблюдениями Зану Магеля, но это не успокаивало меня. Мне не хватает знаний, мне нужны дополнительные сведения. Мне нужна недостающая часть древней истории, которая поможет написать историю будущего. С грубого и неровного деревянного стола я беру книгу в почерневшем переплёте, бережно заворачиваю её в кусок холста и склоняю голову перед Зану Магелем.
  - Поговори с магистром Даргольцем о порошке, он тебе кое-что расскажет. И поговори вот с этим человеком, - Зану протягивает коричневый кусочек рисовой бумаги, на котором блестящими буквами написано несколько слов, - сделай это так, чтобы никто не знал, что ты с ним разговаривал, и чтобы тот человек не знал кто ты.
  Зану умолкает и тут происходит то, чего я не ожидал - он склоняется передо мной.
  Когда магистр уходит, Зану Магель на столе обнаруживает плоский изящный футляр полированого дерева, испускающий хорошо знакомый и так любимый им аромат черного кофе.
   Летопись, переданная Сафадой Зану Магелю, была найдена ею в галерее седьмого яруса. Это одна из самых загадочных галерей. Если предположить, что восьмой ярус был построен чужой цивилизацией, то седьмой относился к древнейшим временам местной истории. Временам, предшествующим зарождению династии Гофулок. Сафада долго хранила найденную летопись, перед тем как решиться отдать её магистру Кейзаку. Она сама хотела понять, что произошло в её мире. Летопись очень отличается от древних писаний найденных мной в кабинете магистра Кейзака в разрушенном магистрате. Она представляет собой повествование об одних и тех же событиях записанное на двух языках на старо - английском, и языке, которого я не знаю. По видимому, она может так же служить ключом, для расшифровки писаний, хранящихся в кабинете магистра, которые я не смог прочесть. Начинается она с истории, поразившей летописца. Примечательным было его имя - Хадир Зандстраат*.
  ***********************************************************************
   Во времена возвеличения Балтасара Гофулока его каменное, жестокое сердце неожиданно было растоплено прелестной Аннабэлль Ля-Шетон-Дю-Фуаз, заморской принцессой, небесная красота которой была настолько сильна, что неустрашимый и незнающий милосердия Балтасар - Многорукий, был сражен единственным взглядом бездонных черных очей божественной Аннабэлль. Как новорожденного телка принцесса уверенной рукой увела кровожадного воителя в его же собственный дворец, правда, совсем недавно отъятый у другого рыцаря. Семейное счастье Балтасара наступило в покоях, только что отмытых от пролитой им же крови жены и детей убиенного рыцаря. Читая этот рассказ, я невольно вспомнил историю, изложенную Сафадой великому магистру. Но здесь было и продолжение. Аннабэлль, ощущая полную власть над ещё недавно неукротимым нравом Балтасара, посмеивалась над его страстью к ярким одеждам, заносчивому виду, горделивой осанке и походке, казавшейся ей довольно потешной. Она придумала для своего любимого рыцаря непонятное ни для кого прозвище "Pesak*", которое закрепилось за Балтасаром как второе имя. А когда родились дети их по установившейся привычке стали называть сначала "Песаками", а потом это слово исказилось до "Пейсака". Один из старших сыновей, раньше всех научившийся говорить, любил бегать по просторным покоям и размахивая игрушечным мечом кричать "Пойся Кейсака!" - он был мал и картавил. Прочитав это место в летописи, я не веря своим глазам снова и снова повторял "Песак"!, "Песак"! Кроме этого я был глубоко потрясён неожиданно появившейся заморской принцессой, имя которой мне было прекрасно знакомо. Дальнейшая история потомков Балтасара Гофулока была не менее яркой и выдающейся, чем и вся предыдущая жизнь драчуна, рубаки и непоседы. Летопись была продолжена сыном Хадира Зандстраата, Хадиром вторым. Нажитые Песаком смертельные враги из подросших детей выживших родственников зарубленных, сожженных или разорванных недругов поклялись отомстить за позор своих фамилий. Детям Балтасара вместе с престарелым отцом очень часто приходилось жизнью и кровью защищать честь и имущество. Неразъясненной загадкой осталось исчезновение из летописи прекрасной дамы рыцаря. Прелестная Аннабэлль Ля-Шетон-Дю-Фуаз пропала, так же непонятно, как и появилась. Но время шло, дочери, вышедшие замуж за родовитых вельмож, ветвили генеалогические древа чужих фамилий, а сыновья... Сыновья погибали, преследуемые мстительными потомками убитых рыцарей и традициями кровной мести. Лишь один из сыновей оставался живым до первой катастрофы, отнявшей у страны историю и память. Его звали Уилрейц Кейсак, но прошедшее время и изменившееся произношение превратили его имя в Вильгрейц Кейзак. Вильгрейц Кейзак уже в весьма преклонном возрасте вдруг решил позаботиться о своем будущем. Он взял в жены юную красавицу Ом из горной провинции, где он решил провести остаток своих дней. В этом месте летописи я опять сказал себе, - Стоп! Я помню имя Ом. Оно связано с династией Куафестов. Не одна ли и та же это это девушка? У Вильгрейца и Ом родился сын, которого назвали Волюстрэн. Вскоре Вильгрейц умер. Далее Хадир - второй Зандстраат рассказывал о возникновении магистрата. Эта история мне уже была известна из дневника магистра, но летопись принесла детали, о которых не говорила магистру Сафада. Или она не придавала им значения или решила умолчать по известной только ей причине. Орбак Куафест взял в жены девушку Ом - это всё что рассказала Сафада. Летописец писал, что Ом появилась во дворце Орбака Куафеста, как неизвестная заморская принцесса.
   - Красавица Ом была чрезвычайно шустрой особой - сказал я себе, - а неизвестная заморская принцесса у нас уже была. Её звали Аннабэлль. В этот раз девушка Ом вышла замуж за сына короля и родила основателя магистрата Асмуса Куафеста и неожиданно исчезла. Неожиданно исчезать любила и Аннабэлль. Итак, в истории страны почти в одно и то же время появились Асмус Куафест и великий магистр Кейзак, рожденные, как я подозревал, одной и той же женщиной. То есть они кровные братья! Что они делали в детстве неизвестно, но потом один создал магистрат, а второй его возглавил. Почему же магистр этого не знал? Ведь он сам участник всех великих событий? Может это не тот магистр? Летопись, описывая уже известную историю, прерывалась, когда произошла вторая катастрофа. Это была катастрофа, после которой появились симбиоты.
   Я очень долго читал книгу в почерневшем от времени переплете. Возвращался к неясным местам, думал над переводом. Можно было представить, как книга лежит где-то в каменной нише галереи седьмого яруса, ветхие страницы листают костлявые пальцы паучихи Сафады. Потом книга прячется в потайном шкафу Зану Магеля. Что думали его черепашьи мозги, когда он читал об Аннабэлль Ля-Шетон-Дю-Фуаз и девушке Ом, появляющейся в разных местах и рожающей чуть ли не одновременно королевича и магистра? Они не поняли. Они хотят узнать, пойму ли я. Книга тайн... Она непостижимым образом вдруг связывает мою прошлую, далёкую и почти забытую жизнь в родном мире с моим невероятным настоящим в мире чужом и незнакомом. Хотя почему же забытую? Я всё прекрасно помню. Песаком, Аби называла нашего любимого петушка в поместье на Капланке. Он действительно был красавчиком и щеголем! Аннабэлль Ля-Шетон-Дю-Фуаз была её любимой героиней из старой французской сказки, которую я не один раз рассказывал, пока она была больна.
  
  Глава 3.3. Белая месть
  1
  - Старая воровка! Ты обманула меня! Я заставлю тебя глотать живых жуков, которые потом сожрут тебя изнутри! - Хай Плистрак с размаху бьёт мамашу Пфааль в грудь и жилистый кулак как в тесто погружается в её рыхлое тело. Старуха издаёт хлюпающий звук и валится на утоптанный глиняный пол. Пнув с размаху корзину со свежей зеленью, Хай Плистрак выбирается из каменного подвала и прыгнув в седло низкорослой каурой кобылы в одну минуту исчезает, подняв целое облако пыли. Очень скоро оказавшись на противоположной окраине города, он спешивается и привязывает лошадь к крюку, ввернутому в высокую глухую стену, окружающую владения магистра летописей. Несколько мгновений Хай Плистрак раздумывает, потом решительно стучит в дверь. После третьей попытки дверь отпирают. Крепыш Гофулок, хлопая рыжими ресницами разглядывает торговца и судя по всему не собирается впускать.
  - Доложи господину магистру, что Хай Плистрак просит его милость дозволить увидеть его!
  - Его милость сам приказал тебе явиться? - бесцеремонно спрашивает Гофулок.
  Пристыженный уверенным тоном слуги, Плистрак отрицательно качает головой. Гофулок закрывает дверь, но дорожная палка Плистрака вовремя успевает попасть в проем.
  - Его милость сказал, что по самым срочным делам я могу осмелиться его побеспокоить. У меня самое срочное дело.
  - Гофулок снова приоткрывает дверь. Он с сомнением смотрит на торговца, но пускает его за калитку, запирает дверь и идет позади Плистрака к дому. В приемном покое начинается томительное ожидание. Хай Плистрак уже довольно долго нервно переминается с ноги на ногу, когда наконец, отворяется внутренняя дверь.
  - Ба! - кричит господин Кейзак, появляясь в приемной.
  - Любезный Плистрак! Ну, давай же мой товар, ты сделал своё дело быстрее, чем я ожидал!
  - Хай Плистрак опускается на одно колено и склоняет голову. Глухим голосом он излагает историю о проклятой зеленщице обманувшей его, и грязном мерзавце Люверо, перекупившем товар.
  - Он соблазнил старую толстую гадину парой пенсов! - закончил он и украдкой глядит вверх. Лик Волюстрэна Кейзака мрачен. За время рассказа он не вымолвил ни слова, но глаза его мечут молнии.
  - Ты в большой опасности, Хай Плистрак. Ты начал терять моё доверие. Но то, что Хай Плистрак ничего не скрыл от меня внушает надежду, что он сумеет найти способ вернуть мой товар. Мерзавец Люверо считает, что он вытер о тебя ноги, и впредь будет поступать также. Я думаю, Хай Плистрак так этого не оставит, тем более, что за свой товар я ему уже заплатил деньги и даже выбрал его своим доверенным. Неужели мне придется забрать деньги, искать более надёжного торговца и платить ему? - магистр смотрит Плистраку в глаза. Торговца обуревает ужас. В бездонных глазах магистра он видит кипящее масло, в которое медленно опускают его извивающееся тело.
  - Нет, нет, Ваша Милость! - восклицает Плистрак, - я сумею выполнить Вашу волю, так, что Вы останетесь довольны!
  - У тебя один день и одна ночь, торговец - величественно заявляет господин Кейзак, - Это срок, за который ты можешь восстановить моё доверие и доставить товар.
  **********************************************************************
   В "Ослинной шкуре", в углу, не далеко от чадящего камина, уже давно сидит Вельбузан Люверо. На столе высокая глиняная фляга с молодым вином, а на блюде остатки зелени и обглоданная баранья лопатка. Он сильно пьян. За темной засаленной стойкой Грю Бошелек накачивает из бочки вино в следующую глиняную флягу. С тряпицы, через которую он процеживает мутную красноватую жидкость, на стол уже набежала целая лужица и он, собрав её другой тряпкой, выжимает в широкую плошку, откуда тоже переливает во флягу. За его спиной, на старой ослиной шкуре растянутой на стене, висят позеленевший медный черпак и двузубая вилка - предметы, много поколений переходящие от отцов к сыновьям Бошелек. Со скрипом отворившаяся дверь впускает нового посетителя. Это торговец Хай Плистрак. Он оглядывает таверну, и заметив в углу сидящего за столом Люверо направляется к нему, заказав по дороге вина. Он с грохотом устраивается на лавке у стола. Люверо поднимает голову и долго рассматривает неожиданно появившегося соседа. Его лицо выражает сначала тупое недоуменье, а потом на нём появляется злорадная ухмылка.
  - Это ты? Я думал, тебя уже нет в этом городе! - Тебе тут больше нечего делать, разве что подбирать яблоки за моей кобылой! - он надолго прикладывается к кружке, а потом довольный своей шуткой принимается хохотать.
  - Где товар, который ты перекупил у старухи Пфааль?
  - Тебя интересует това-а-а-р... - лицо Люверо принимает пьяную многозначительность.
  - Иди собирай падаль и черпай навоз, коль ты ещё здесь! Мамаша Пфааль, эта благ-хоро - дн..., толстая гад... старая шлю... хм, старуха! Работает на меня! У тебя нет товара!
   Громкий разговор за столом привлекает внимание не только хозяина таверны. Незаметный в тени дальнего от камина угла сидит ещё один посетитель. Перед ним почти пустая высокая глиняная кружка, куда уже давно он не торопится доливать вино из кувшина. Капюшон его дорожной накидки, когда он слышит слово "товар", приподнимается ровно настолько чтобы увидеть Люверо и Плистрака.
  Хай Плистрак тяжело смотрит на Люверо и ничего не говорит. Он только хочет узнать где товар, а разговаривать с мертвецами ему ни к чему. Люверо уже мертвец. Просто он пока сидит и издает звуки. Некоторые мертвецы тоже издают звуки. Недолго. Хай Плистрак выпивает целый стакан вина и ему становится жарко. Он вспоминает огонь в глазах господина Кейзака и кипящее масло.
  - Где тощая замухрышка, которую ты перекупил у старой жабы?! - зло хрипит он.
  - А-а-а-а... это ты, - бормочет Люверо, - Я позволю тебе лиз - з - ать каблуки моих башмаков! Я заказал башмачнику новые ... магистр очень щедр... он даже не побил старого Фуршиба... - голова Люверо падает на стол. Он мертвецки пьян.
  Плистрак грохает стаканом о стол и хватается за свой широкий нож. Он с удовольствием всадил бы его Люверо между ребер, а потом повернул его, но если он сделает это - самому потом несдобровать.
  - Магистр о-о-чень щедр! - неожиданно бормочет Люверо не открывая глаз. В его голосе появляются насмешливые нотки. - Он и дальше будет щедр и даже ещё щедрее, потому, что...- Плистрак быстро наклоняется к Люверо и неожиданно встречается с его взглядом. Пожалуй, он не так пьян, как кажется.
  - Я кое-что знаю про великого магистра, - бормочет Люверо - и чтобы он был доволен бедным торговцем, я готов ему продать кое-что получше худого заморыша, не пойму зачем ему понадобилось костлявое чучело? Она все равно ни для чего негодится...
  - Что же такого ты можешь продать великому магистру, в чем он может так сильно нуждаться? - вкрадчиво спрашивает Плистрак. Один глаз Люверо закрыт и второй медленно теряет всякое выражение. Плистрак плескает из своей фляги вина в стакан Люверо и шепчет ему на ухо - Выпей свежего вина, оно развеселит тебе душу!
  **********************************************************************
   Ранним утром около хижины, в которой обитает старый Фуршиб старуха-зеленщица останавливается. Она обычно оставляет для него пучок душистых трав и несколько сладких корней. Зелень не очень свежая, оставшаяся с прошлого дня, да и корни не такие сочные и мягкие, но старик им всегда очень рад. Фуршиб кряхтя выходит из хижины, а за ним появляется морда Жухана - его осла. Никто толком не знает, кто старше Фуршиб, или его осёл, они всю жизнь вместе, люди говорят, что им уже сто лун. Мамаша Пфааль нарочно гремит тележкой, хотя кажется, что произвести больше грохота, чем производят деревянные колеса с бронзовыми обручами невозможно. Скрипучая дверь хижины не открывается и никто не выходит. Слышно как жужжат мухи.
   - Эй Фуршиб, тебе больше не нужна зелень? - хрипло кричит старуха. Она присаживается в пыль на обочине дороги и ждет.
   - Возьми хотя бы своему ослу! - снова кричит она. Сильный порыв ветра, пролетая мимо, вдруг приоткрывает дверь хижины. Она остается открытой. Старуха, кряхтя встает и тяжело переваливаясь на отёкших ногах, входит во внутрь. После яркого света слабые глаза её долго привыкают полутьме. Зато потом, она отчаянно визжит и со скоростью, которую нельзя было за ней подозревать, выскакивает из хижины. Подхватив свою тележку, она не оглядываясь, подвывая, быстро ковыляет по дороге.
   Староста и несколько молодых мужчин, вооруженных палками, собираются около хижины Фуршиба. Дверь по - прежнему приоткрыта. Из окна вылетает весёлая стайка мух и покружив снова влетает в хижину. Староста опасливо заглядывает в проем, и тут же охнув отшатывается. Из окна вылетает целое облако мух. Староста кивает головой в дверь. Двое мужчин, не говоря ни слова, широко её распахивают, и чуть присев с поднятыми палками заглядывают в хижину. В дальнем тёмном углу в большой чёрной луже лежит какая - то куча, из которой в полоске света от приоткрытой двери видны неподвижно торчащие ослиные ноги. На полу около лужи крови вьется целое облако мух. Когда их глаза привыкают, они замечают и самого старого Фуршиба. Он лежит на спине у дальней стены хижины головой в чёрной луже. У него выпучены глаза и открыт рот, а на шее туго намотаны сизые ослиные кишки, уходящие в распоротое ослиное брюхо.
  **********************************************************************
   Господин Кейзак с нескрываемым омерзением разглядывает оплывшую рыхлую женщину, стоящую перед ним с умоляюще сложенными руками. У неё дряблая, какая - то пятнистая кожа и большой зоб. Светлые, сильно засаленные волосы, кое - как собранные в жидкий пучок на макушке, напоминают скользкую болотную траву, а на верхней губе под длинным носом - короста от постоянной сырости.
  - Ваша милость были очень добры к Бузану Люверо, я подумала может теперь Ваша милость не оставит...
  - Что же случилось теперь, что моя милость к паршивому проходимцу должна распространиться и на его... жену?! - перебивает её господин Кейзак.
  - Бузан Люверо умер, - смиренно сообщает его жена, шмыгая носом.
  - Вот как? Когда же? Еще за день перед сегодняшним, я имел сведения о его мерзких проделках!
  - Сегодня ночью, господин. Меня привели к тому месту, где нашли человека одетого как Бузан.
  - Люди, что, не узнали, кого нашли?
  - Нет, господин, они не смогли бы узнать, даже после того как привели досточтимого Брауба. Но лучше бы они его не приводили! - жена Люверо начинает усиленно хлюпать носом.
  - Что же произошло?
  - С моим бедным мужем кто-то совершил обряд белой мести, господин...
  Лицо Волюстрэна Кейзака передёргивается. Ему известен обычай белой мести, когда на голову живому человеку надевают раскаленный толстый глиняный горшок, а на шее затягивают ошейник, прикрепленный к горшку, чтобы он не слетел, пока тело бьется в агонии. Когда горшок совсем остывает просто снять его уже невозможно потому, что лопнувшая голова припекается к горшку.
  -Что же Брауб?
  - Он снял ошейник и расколол горшок, - женщина взвизгивает и начинает подвывать.
  - Хм... Как же ты узнала что это твой муж?
  - У него не было мизинца, а на его лопатке я увидела пять больших родимых пятен.
  Магистр Кейзак бросает на пол шиллинг.
  - Твой муж был изрядный пройдоха, но мне жаль тебя, я буду иногда присылать к тебе за лесными орехами. Ступай прочь.
  - Вашей Милости памяти на тысячу поколений - лепечет женщина, - Кальмитта будет приносить орехи, когда Вы только пожелаете, и сочтет за великое счастье ВО ВСЁМ угождать господину. Слова "во всём" она сопровождает многозначительным взглядом и не оставляющей сомнений скабрезной улыбкой. Она подбирает шиллинг, целует его и почти ползком покидает приёмную.
  Глаза Волюстрена Кейзака странно вспыхивают, он кивает головой, но при этом старательно брезгливо морщится.
  
  Глава 3.4.Кальмитта
  1
  За закрытой грубо сколоченной дверью в доме жестянщика Пуга слышны голоса. Один грубый мужской, второй хрустальный и нежный, похож на детский. Мужской голос сердится, он явно недоволен, зато второй переливаясь как веселый журчащий ручеёк со смехом, что - то настойчиво втолковывает непонятливому грубияну. Ручеёк игрив и лукав - он неожиданно взмахивает своими струйками, взлетает случайно разметав нехитрые одежды перед изумленно смолкшим хриплым голосом и мягко опустившись на землю притворяется таким томным и усталым, что совершенно забывает прикрыть обнажившиеся выше бедер тонкие, но стройные ножки. Мужской голос теряет уверенность, невнятно бормочет что-то как уходящий вместе с грозой гром, а весёлый голосок уже щебечет уверенно и настойчиво. Мужское бормотание меняет тембр, становится хвастливым и переходит в жаркий похотливый шепот. Переливчатые звонкие ноты становятся матовыми и прерывистыми. Через некоторое время явственно слышится упоённое низкое мычание и чавканье к которому добавляется высокое шелестящее "а-ах-а-ах-и-ихь...". Когда чавканье вдруг умолкает, ставший томным нежный голосок начинает требовательно и быстро говорить, но в ответ слышен звонкий шлепок возмущенный визг, рычанье и шумная возня. Если бы сейчас кто-то подглядывал сквозь широкие щели в двери, он бы увидел в тусклом свете масляного светильника большую комнату. Один угол занимает неопрятная кровать со скомканными тряпками. В стене напротив - окно, под которым грубый стол, где среди инструментов и мусора лежат заготовки кружек и тарелок из серо - желтого металла. Есть даже предметы, отдаленно напоминающие кривые ложки и вилки. В комнате несколько стульев и одно полукресло с подлокотниками. В нём, откинувшись на спинку и забросив широко раздвинутые ноги на подлокотники сидит беловолосая девочка. Это Кальмитта. Между её бедер, стоя на коленях, жадно уткнулся потным мясистым лицом, громко чавкая, сосёт и старательно лижет её между ног лысый жестянщик Жераль Пуг. Его жирный зад напрягается, когда он старается засунуть свой язык в горячую набухшую щёлку девочки. Подняв вверх заплывшие глазки, он хитро смотрит на томное лицо юной сластолюбицы и неожиданно прекращает своё занятие. Кальмитта приоткрывает глаза и быстро и сердито щебечет чтобы - "жирная задница получше зарабатывал свой порошок, который ей достался совсем недешево, и что кроме пользы для себя она собирается кое-что устроить благородному господину Пугу, потому, что привыкла честно..." - она не успевает закончить и получает звонкий шлепок по своей мокрой и скользкой промежности. Девочка дергается и возмущенно взвизгивает. Жераль, легко схватив её в охапку тащит на кровать, и швырнув на кучу серых тряпок поворачивается и требовательно вытягивает вперед руку. Кальмитта фыркнув достает из мешочка висящего на шее короткую тростниковую трубочку заткнутую с обеих концов и швыряет Пугу. Жестянщик вперевалку подходит к столу вытряхивает из тростниковой трубочки содержимое в кружку и наливает мутного красного вина. Напившись, он ставит глиняную кружку на стол и развязывает шнурок на широких штанах. Когда он поворачивается к Кальмитте, та смотрит на его промежность и начинает хихикать. В жидкой растительности между мясистых ляжек жестянщика висят солидные тяжёлые яйца и едва заметная маленькая сморщенная штучка, которую Жераль нетерпеливо теребит, ожидая действия порошка. Не обращая внимание на хихиканье Кальмитты, он устраивается на кровати и заставляет её сесть верхом ему на грудь и наклониться вперед. Кальмитта начинает усаживаться к нему лицом, но он опять шлёпает её и велит повернуться спиной. Перед его носом оказывается беззащитный маленький зад, который он хватает руками, растягивает в разные стороны, утыкается носом в задний проход, и снова начинает её посасывать и толкать языком. Через минуту Кальмитта начинает томно стонать, елозить бёдрами и принимается, наконец, за маленькую штучку досточтимого Пуга. Ей приятно и щекотно потому, что нос господина Пуга тыкается и трется прямо об отверстие, из которого Кальмитта какает. Потом она замирает, чувствуя как он засовывает туда свой толстый указательный палец. Ей не больно потому, что палец и отверстие скользкие, но всё-таки палец очень толст... Довольный господин Пуг крутит пальцем в заду у Кальмитты, засовывая его всё глубже. Потом он вытаскивает указательный палец и начинает засовывать средний. Его маленькая штучка наконец медленно приподнимается и начинает разбухать. Кальмитта обеспокоенно вертит задом и вдруг быстро спрыгивает с господина Пуга и отбежав в узкую нишу в стене, присаживается на корточки.
  - Мита, грязная неряха! - довольно облизывая пальцы бормочет господин Пуг.
  - Куда ты, шалунья, я тебя ещё не до конца вымыл! - он торопливо следует за ней и опустившись на пол заставляет её шире раздвинуть колени, что бы лучше видеть как она писает. Он подставляет пальцы прямо под журчащую золотую струйку и облизывает их. Потом он пытается закрыть отверстие, из которой эта струйка вырывается. Кальмитте становится смешно. Она чуть привстаёт и направляет струйку прямо в лицо господина Пуга. Оба хохочут. Не дав Кальмитте допúсать господин Пуг тащит её на кровать и усадив себе на лицо жадно допивает последние капли и вылизывает Кальмитту. Его мужское достоинство тем временем значительно подросло и растолстело. Это крепкий, толстый, криво загнутый кверху кусок багровой плоти. Кальмитта, в которой разыгралась неудержимая похоть, стонет сквозь сжатые зубы, плотно прижимается и трется о лицо толстого жестянщика. Руками она держит его разбухший член и обращается с ним очень умело. Её тонкие пальцы крепким колечком сжали его у самого корня, а другой рукой она медленно, но сильно массирует готовую лопнуть от напряжения головку. Господин Пуг задыхаясь хрипит - Мита, Мита! Его уже до того разобрало, что он даже теряя сознание судорожно поддаёт вверх своим толстым задом. Мускулистые сильные бедра Кальмитты словно клещи сдавливают голову жестянщика и всё сильнее прижимают липкую, мокрую промежность к его рту и носу не давая вздохнуть. В её онемевшем от наслаждения теле полыхает яростный огонь. Она берет в рот тугую лиловую как слива головку и начинает сильно и быстро сосать. Жестянщику никогда так не делали. Он громко стонет от наслаждения и желания выпустить из себя почти кипящую жидкость. Пальцы Кальмитты, сжимающие его член неожиданно пропадают и одновременно она с такой силой яростно сосет, что мгновенно высасывает весь драгоценный сок. Жестянщик, на короткое мгновенье потерявший сознание, приходит в себя и не выдерживая орет от страшной боли. Кальмитта продолжает сосать с такой силой, что готовая лопнуть, почерневшая от прилившей крови головка члена Пуга начинает кровоточить. Задыхаясь он пытается вырваться, и неожиданно кусает Кальмитту прямо в розовый бугорок. Кальмитта громко визжит и дергает задом вверх над лицом Жераля. Тот судорожно со всхлипом вздыхает, пытается сбросить с себя вцепившуюся в его тело Кальмитту и начинает дико и страшно выть. Из скользкого мокрого влагалища Кальмитты, высоко поднятого над его лицом вытягивается изогнутое блестящее жало. Оно почти черного цвета, сплющенное с боков зазубренное и очень острое. Кальмитта прогнувшись в талии резко опускается на лицо Пуга глубоко всаживая жало в широко открытый рот и несколько раз резко качнув задом с хрустом насквозь пронзает дергающуюся голову жестянщика. Умирающее тело господина Пуга в агонии трепещет, а Кальмитта, схватив торчащий член прокусывает головку и жадно высасывает брызнувшую кровь. Необычный любовный подвиг жестянщика превращается в мучительную агонию. Его тело извивается в потоках беспорядочных нервных импульсов от проткнутого спинного мозга, боли от разорванной глотки, лопнувшего мочеиспускательного канала и захлестнувшего меркнущее сознание шквала болевых импульсов от прокушенного члена. Заплывшее жиром сердце господина Пуга, судорожно бьющееся как птица в клетке, наконец дернувшись замирает. Спустя мгновение всё кончено. Мокрую от пота Кальмитту трясёт. Она извлекает жало из головы жестянщика и прицелившись всаживает его в глотку стараясь не проткнуть тело насквозь. Это ей удается. Устроившись поудобнее она замирает пока мышцы матки выталкивают сотни оплодотворенных яиц через жало прямо в глотку мертвого Пуга. Закончив, она громко стуча зубами, сползает с неподвижного тела и ладонью вытирает длинные желтоватые полоски слюны, спустившиеся с уголков губ ей на подбородок. Она спрыгивает с кровати, опускается на грязный пол и на четвереньках ползёт под стол. Внутренние поверхности бедер у неё вымазаны густой тёмной кровью и желтой липкой жидкостью из яйцевода. Под столом она находит шатающийся кирпич в стене, и с трудом вытаскивает его. В потайной нише за кирпичом лежит тяжелый кожаный мешочек. Теперь это собственность Миты. Неожиданно голова Миты резко поворачивается на сто восемьдесят градусов и она, не выползая из под стола смотрит на неподвижно лежащего на кровати мужчину. Нижняя часть лица жестянщика залита кровью, которой уже обильно пропиталась грязная мятая подушка и его спутанные белые волосы. Выпученные помутневшие мертвые глаза Жераля Пуга неподвижно таращатся в закопченный потолок.
  
  Глава 3.5. Ошибка Люверо
  
  - Привет тебе, торговец. Ты точен.
  Люверо усмехается. За ним, в некотором отдалении в углу комнаты, куда недостает свет масляного светильника кто-то стоит с наброшенным на голову клобуком темно-серой дорожной накидки.
  - Господин магистр всегда бывал добр ко мне, но и я стараюсь для господина магистра делать всё, что бы он оставался довольным.
  Волюстрэн Кейзак кивает головой, но не произносит ни слова. Он пытается разглядеть фигуру в углу.
  - Всё, как Вы приказывали, - торопливо продолжает Люверо, - из поместья Ванвиц, девица по имени Зельма. Мне пришлось приложить много усилий и потратиться.
  - В самом деле? - удивленно поднимает брови господин Кейзак, - мне казалось её родители будут рады цене, которую я заплатил? - он вопросительно смотрит на торговца. Тот быстро опускает глаза и говорит, - Мне пришлось доплатить...
  - Покажи её! - приказывает магистр.
  Люверо не совсем уверенно вытаскивает ближе к свету несопротивляющуюся фигуру и снимает клобук с её головы.
  Магистр невольно вздрагивает. На него, с одутловатого синюшного лица, без всякого выражения смотрят водянистые глаза дебелой девицы, косолапо переступающей босыми ступнями по каменном полу приемного покоя. Толстые губы приоткрыты, а под носом видна дорожка зеленоватой слизи. Девица звучно шмыгает носом и её передергивает.
  - Как тебя зовут? - спрашивает магистр с удивлением изучая отечное лицо под жидкими, рыжими, криво подстрижеными волосами, торчащими в разные стороны.
  - Сэльма... - исподлобья, неуверенно глянув на Люверо после довольно большой паузы сообщает девица, её лицо искажает гримаса и она снова передергивается.
  - Видите, господин магистр, она рыжая! - торопливо перебивает её Люверо. Мне пришлось здорово потрудиться и много доплатить!
  - Хм, - бормочет магистр, - что-то не то... Мне доносили, что она выглядит не так!
  - Люди могли ошибиться, а я уже выполнил Вашу волю, и мне пришлось доплатить! - настойчиво говорит Люверо. В его взгляде появляется злоба.
  - Ваша милость обещали мне заплатить сразу, как только товар будет доставлен!
  - Это не то, что я хотел, - твердо говорит магистр.
  - Её зовут Зельма и она рыжая, Вы так хотели. А я хочу получить мои деньги. Даже если среди них снова будет золотой шиллинг, - хитро усмехается торговец.
  - Что такое?! - удивляется магистр. - Золотых шиллингов не бывает!
  - Я тоже так думал, пока господин магистр не расплатился золотым шиллингом!
  - Ты ошибся торговец! - бросает не терпящим сомнений тоном магистр.
  - Во сколько тебе обошлась эта покупка? - он указывает на нелепо дергающуюся фигуру, молчаливо переминающуюся с ноги на ногу.
  - Полфунта, - торопливо сообщает Люверо, - а золотой шиллинг великий магистр добавил, когда я доставил мальчишку Джода...
  - Ты ошибся, медленно и очень спокойно повторяет магистр, - золотых шиллингов не бывает. Вот твои деньги!
  Люверо пожимает плечами и хитро прищурив глаз сообщает, что он прекрасно знает, что золотых шиллингов не бывает. Он так же не хотел бы чтобы магистрат в этом усомнился. Последнюю фразу он произносит очень тихо опустив глаза, но магистр её слышит.
  Магистр вкладывает две кроны и один шиллинг в руку Люверо и спокойно замечает, что магистрат будет разочарован даже более самого магистра, если Люверо сообщит о своей ошибке. В ответ торговец Вельбузан Люверо склоняется перед магистром пряча усмешку, почтительно принимает деньги, и ничего не сказав больше удаляется. Только закрывается дверь за торговцем, как в приемном покое словно по волшебству появляется Гофулок и мгновенно запирает два крепких засова. Магистр, нахмурясь и не глядя на по прежнему молча переминающуюся с ноги на ногу толстую девушку приказывает Гофулоку отвести её к Зев, что бы та её хорошенько вымыла. Сам он отправляется к себе в кабинет и начинает внимательно проверять записи в толстой книге переплетенной в добротную кожу. Это очень кропотливая работа и он погружается в неё полностью. На одной из страниц он с досадой хлопает ладонью по столу и бормочет - Надо же! Всё таки я не заметил! Надо было проверять не только количество, но и вес! Тут он замечает, что в дверь кабинета уже некоторое время раздается стук и голос Зев взволнованно взывает, - Господин магистр! Ваша милость! Могу ли я позволить себе... Магистр Кейзак усмехается, но спохватившись быстро встает, отпирает и распахивает дверь едва успев подхватить потерявшую равновесие в неловком поклоне Зев. Она в одной короткой юбке, вся мокрая и в мыльной пене. Зев не особенно торопясь занять более приличное положение замирает в его руках, но потом вспомнив восклицает, - Господин магистр у неё белые волосы!
  - Что? - очень удивляется хозяин.
  - У толстой девушки совсем белые волосы и мне кажется, если господин магистр позволит...
  - Что ещё?
  - Или ей очень давно одиннадцать лун, или она больна, очень, очень плохой болезнью!
  Магистр Кейзак, едва дослушав, бросается рысцой по длинному коридору. За ним торопливо шлепает босыми ногами верная служанка. В просторном банном покое, где у дальней стены из потолка теплый густой дождь падает прямо в черный полированный каменный бассейн, рядом, на шершавом каменном полу, бесформенной кучей лежит тело. От туда же раздается низкое натужное гудение, прерываемое чпокающими звуками лопающихся почек. Магистр бросается вперед, но уже почти оказавшись рядом с телом неожиданно резко останавливается, разворачивается и натыкается на Зев, спешащую за ним. Не раздумывая он хватает её в охапку и ни слова не говоря, выталкивает за массивную дверь банного покоя, которую тут же захлопывает и закрывает на засов. Он и дальше действует очень быстро. Схватив из ниши в стене большую бутыль с маслом для притираний и длинный пупырчатый валик для массажа он подскакивает к лежащему на полу судорожно дергающемуся, мычащему и гудящему телу принимается поливать его маслом и изо всех сил бить валиком. Когда масло кончается, он всё равно продолжает бить тело валиком, пока полностью не смолкает низкое гудение. Тогда, морщась от отвращения, но с огромным интересом, не выпуская валика из рук, великий магистр принимается за осмотр распухшего, покрытого сотнями крупных язв с торчащими из них огромными черными осами, тела. Изредка, для уверенности он сильно бьет по крупным волдырям на теле, где под кожей угадывается созревшее, но не успевшее выбраться насекомое. Несколько раз господину Кейзаку приходится проворно отскакивать в сторону и прихлопывать выползшую из под тела, оставшуюся живой покрытую маслом осу, которой не удается расправить слипшиеся крылышки.
   Убедившись, что девушка мертва, а все осы уничтожены, магистр зовет Гофулока и вместе с ним принимается за уборку. Затем, Гофулок получает ещё один приказ, а его хозяин, умывшись отправляется в кабинет. Там из бюро извлекается кривоватая пузырчатая бутылка зеленого стекла, высокий серебряный стакан, и еще один такой же стакан только поменьше. Одновременно в дверь раздается легкий стук. С деланным удивлением покачав головой магистр хмыкает и открывает дверь. Всё ещё немного испуганная, но тем не менее аккуратно одетая и прибранная Зев проскальзывает в кабинет. На укоризненный взгляд магистра, она немного заикаясь поясняет, что старается быть хорошо воспитанной, если господин магистр не возражает, а воспитанным людям всегда подобает стучать, не правда ли, господин магистр. За все время, что магистра знает Зев, он постоянно замечает происходящие в ней перемены. Мало того, что она во всем ему подражает и старается походить на него, она с удивительной прилежностью запоминает все его поучения. Кроме того, благодаря часам, проводимым ею в библиотеке магистра за книгами, у неё выработался собственный стиль речи, в котором преобладает страдательный залог. Она, например, никогда не спрашивает "Можно мне...", но говорит, - "Нельзя ли мне", "Не позволит ли мне господин магистр", "Не покажусь ли я господину магистру надоедливой, если...", "Если бы господин магистр разрешил мне...", "Не будет ли господину магистру угодно" или "Не пожелает ли господин магистр". Порой, некоторые обороты очень удивляют и умиляют магистра своей изысканно-вежливой формулировкой - "Я бы очень хотела узнать, если бы господин магистр не был против, не позволит ли он мне..." После этого шедевра он, не зная, что сказать, просто прижал к себе и поцеловал весьма довольную Зев. Наполнив оба стакана и подавая меньший Зев, магистр любуется её густыми волосами червонного золота.
  - Успокойся, - говорит он, - и расскажи, что произошло.
  Зев пьет маленькими глоточками из стакана, переведя дыхание и не выпуская его из рук кивает головой. Её щеки заметно розовеют.
  - На ней было много одежды, - начинает она.
  - Её звали Зельма, так сказал этот прохвост, - прерывает её господин Кейзак, но тут же спохватившись приставляет кончик указательного пальца к своим губам.
  - На Зельме было много одежды, - послушно повторяет Зев.
  - Под верхним свободным сарафаном - очень плотное платье из толстой шерсти, а под ним мужская рубашка, заправленная в короткие мужские штаны. И рубашка и штаны сидели на Зельме очень туго. Под этой одеждой её тело было крепко перемотано длинными полосами ткани. Свободными оставались только ноги от коленей и ниже, чтобы Зельма могла ходить. Ох и помучилась же я, господин магистр, пока размотала и сняла с неё, с Зельмы, всю эту одежду! Она только мычала и дергалась, будто её кто тычет иголками. Я посадила её в горячий бассейн и начала мыть голову. После первого раза её волосы посветлели, и я решила, что раз они такие грязные надо помыть ещё раз. Но тут на теле Зельмы стали появляться шишки. Много! Но я - то уже намылила ей голову! А когда смыла мыло, волосы оказались совсем белыми! Зельма мыча вылезла из бассейна упала на пол и начала дергаться, а я испугалась и побежала к господину магистру!
  - Ай-яй-яй, как ошибся прохвост Люверо, - бормочет господин магистр.
  Зев, успокоившись мелкими глоточками пьёт из своего стакана. Удобно устроившись рядом с магистром, она уже не думает о страшной Зельме. У неё блестят глаза и её занимает другое.
  - Не позволит ли господин магистр... - начинает она очень уверенно. Магистр Кейзак хрюкает в свой стакан. Его лицо краснеет от напряжения.
  - Зев, - едва сдерживаясь чтобы не рассмеяться, подражая её изысканно - вежливому тону произносит он, - Могу ли я, если конечно ты не возражаешь, надеяться, при условии, что твой кувшинчик уже пуст и не будет против... Он не выдерживает, вскакивает с дивана и схватив тоже смеющуюся Зев, крепко прижимает её к себе и принимается громко хохотать, кружась с нею по кабинету.
   Ночью магистр словно от толчка просыпается. Неожиданная мысль, с резким хлопком, как пробка из бутылки шампанского выскакивает в его сознании. Он лежит, глядя в темноту и соображая, а потом расталкивает крепко спящую Зев и спрашивает, - Почему ты мне сказала, что Зельме давно одиннадцать лун? Зев потягивается, и с закрытыми глазами садится.
  - Почему ты сказала, что ей давно одиннадцать лун? - негромко и терпеливо повторяет магистр. Она, всё также с закрытыми глазами утвердительно кивает головой и бормочет, - У неё был толстый кувшинчик и толстый живот. Значит, её давно поливали и семя совсем созрело... Магистр задумывается, а Зев опускает голову ему на грудь и тут же снова засыпает.
  
  Глава 3.6. Где взять золотой фунт.
  
   Первые два-три дня после подземного путешествия едва не закончившегося плачевно, я отдыхал, приходил в себя и ухаживал за Зев. Похоже, неимоверные усилия, когда я тащил всё своё имущество вместе с дорогой служанкой через гладкий стеклянный ход на поверхность, привели к апоплексическому удару. Этим объясняется моё странное поведение и состояние, о чем рассказывала Зев. Кроме того, выяснилось, что я совсем не помню, как мы выбрались из подземного склада. Но если уже через день, я чувствовал себя вполне сносно, то бедняжке Зев понадобилось не меньше четырех недель отдыха и хорошего питания, чтобы поправиться и почувствовать себя более менее уверенно. Тем не менее её жизненная сила оказалась такова, что едва придя в сознание, даже чувствуя себя очень слабой чтобы вставать и ходить, она уже на третий день испытывала необходимость наполнять свой кувшинчик. Мне приходилось изобретать весьма необычные и деликатные способы, чтобы это отнимало у неё как можно меньше сил, но я стал замечать, что отношение к этому простому механическому действу у Зев теперь изменилось. Если раньше она была счастлива тем, что почти без ограничений получала то, что многим в этом мире перепадает в виде редкого и скудного пайка, то теперь едва ли не самым важным стало то, от кого и как она это получала. Я чувствовал, что и её ощущения стали другими. Вместо удовольствия от простого инстинктивного утоления голода, появились новые для неё чувства, глубокие и пока непонятые. Между нами незаметно развивалось и крепло ощущение духовного единства от взаимно испытываемых сильных эмоций и понимания, что это происходит не из-за того, что мы просто существа противоположных полов, но из-за того, что мы именно те люди, которые нужны друг другу. Важным было и то, что глубокие духовные переживания смогли открыться только благодаря удивительной душе и здоровой физиологии Зев. Ну и умело развиваемой чувственности. Умело развиваемой мной, её хлебом насущным, великим магистром, хозяином, другом и единственным близким человеком. Её преклонение и обожание, меня порой озадачивали и даже немного пугали, но что кривить душой, для меня это было больше, чем просто приятно и лестно!
   Едва встав на ноги, Зев совершила новое ценное открытие. Сталкиваясь с незнакомыми для себя вещами, она обычно оказывалась в тупике, и не зная, что делать дальше, могла довольно долго находиться в состоянии "полного недоумения", как я это называл. Как-то раз, я застал её разглядывающей в глубокой задумчивости перо для письма. Мне показалось удивительным, что она сама так и не взяла его в руки и не повертела так и сяк. Но зато, когда я показал, как им пользоваться она принялась старательно царапать бумагу, пока не пере не закончились чернила. Тут она снова оказалась в "полном недоумении", не зная, что делать дальше. Правда, довольно быстро для разрешения проблем у неё выработалось простое и универсальное средство - не теряя времени спрашивать у меня, что делать дальше. Тщательно протирая пыльные полки с книгами, она обнаружила небольшую деревянную рукоятку в незаметной нише, спрятанной за толстым томом. Я не знаю сколько времени провела она разглядывая эту рукоятку, но ко мне она подошла с уже ставшим привычным для меня вопросом, - не может ли господин магистр приказать Зев что-нибудь сделать. Предполагая, что Зев столкнулась с чем-то для себя непонятным, я проследовал за ней, не долго думая, потянул за найденную рукоятку и открыл потайной шкафчик, где магистр хранил деньги. С вниманием и интересом наблюдавшая за моими действиями Зев запрыгала и захлопала в ладоши, но тут же снова оказалась в затруднительном положении. Вместе со знакомыми ей столбиками серебряных крон, шиллингов и медных пенсов в потайной нише лежали пачки бумажных денег большого достоинства, о которых, судя по всему, она не имела ни малейшего представления. Объяснив, что это такое, я испытал большое разочарование - оказывается, бумажные деньги уже давно были не в ходу и поэтому моё обретенное состояние составляло только весьма скромную сумму в монетах.
  В начале третьей недели, серьёзно обдумывая план возвращения в город, я, собрав все сделанные наспех рисунки и чертежи, начертил очень точную, на мой взгляд, карту. Взглянув на результат, я был удовлетворен тем, что расстояние до города от магистрата по прямой оказалось гораздо меньше длинного окружного пути, первоначально проложенного мной. Простые подсчеты показали, что вместо почти сорока миль по периметру, прямая дорога составит всего десять - одиннадцать миль, без необходимости пересекать овраг и Седую Пустошь. Это было очень важным, так как уже в ближнем будущем мне предстоял визит в город, который, как я надеялся, будет коротким. Мне очень нужна одна монета достоинством в фунт. Только одна, и её станет вполне достаточно, чтобы обеспечить всю дальнейшую жизнь. Раздобыть её можно только в городе - так как здесь моё состояние состояло из бесполезных бумажек, мелких серебряных и медных монет! Большим вопросом было - как заполучить этот фунт! Я долго ломал голову, не отвергая даже варианта кражи, что осталось на крайний случай и было очень опасным предприятием. Деньги нужны, когда что-то покупают и продают, я же очень мало чего могу купить и мне совершенно нечего продавать. Моего серебра может хватить только на еду на короткое время, а в моих планах на ближайшее будущее была покупка дома и обзаведение хозяйством! Расспрашивая Зев, я всё больше узнавал о жизни города. Так как ей пришлось прислуживать в трактире, то она хорошо знала, что сколько стоит, и рассказывая о необычных и дорогих блюдах, как-то упомянула таинственный и невообразимо дорогой ароматный напиток, который умеют готовить только на кухне магистрата. Из чего и как его делают, Зев конечно не знала. Говорят, что напиток позволяет человеку, выпившему его сохранять бодрость даже тогда, когда остальных побеждают усталость и сон. Этот напиток очень любит Зану Магель, добавила она, - он часто покупает его у магистров за очень большие деньги. Это заставило меня кое-что вспомнить.
  - Ты смогла бы узнать запах этого напитка? - поинтересовался я, и тут же подумал,- откуда же Зев может знать его запах, если она его никогда не пробовала?
  - Да Ваша милость, я бы узнала этот запах, потому, что из дома господина Магеля он разносится довольно далеко, когда его приносят,- промолвила Зев. Я приказал ей закрыть глаза и достал из стола деревянный футляр, прихваченный мной из кладовых магистрата, где мы пополняли свои запасы еды. Встряхнув, я приоткрыл футляр и поднес к носу Зев. - Да, да, господин магистр, это именно тот запах! - удивленно воскликнула Зев. Я тоже хорошо знаю этот запах. В искусно изготовленном деревянном футляре с плотно пригнанной крышкой насыпан обжаренный молотый черный кофе, принесенный нами из подвалов магистрата. Через полчаса покои магистра благоухают ароматом свежесваренного кофе.
   Как ты думаешь, Зану Магель купил бы рецепт приготовления этого напитка?
  Глаза Зев сияют. Она внимательно наблюдала за приготовлением кофе. Великому магистру знакомы все секреты этого мира!
   Да, господин магистр. Покупать готовый напиток - очень дорого. Делать его самому было бы дешевле. Зану Магель хорошо бы заплатил за рецепт.
  Ну что же - это блестящая идея. Чтобы её воплотить, мне нужен помощник, но это конечно не должна быть Зев. Её теперь трудно узнать - после того как поправилась, она очень похорошела, это и есть самая большая для неё опасность, а я ей слишком дорожу и чувствую себя за неё в ответе. Мне стоило больших трудов уговорить Зев не ходить со мной в город. Приказанье тут, как ни странно, не подействовало, и было много слез, а её умоляющие, наполненные страхом глаза едва не заставили меня отказаться от этого плана. Она немного успокоилась, когда я пообещал (Великий магистр, своей служанке!), что вернусь через день, и что от этого зависит вся наша дальнейшая успешная жизнь в городе. Сидеть одной, даже за надежными стенами магистрата, для Зев было очень страшно.
  Тщательно сверив направление по компасу, я вышел из магистрата рано утром, и уже перед полуднем стоял у реки, недалеко от места моей первой переправы, а ещё через небольшое время очутился на базарной площади. Мне пришлось довольно долго бродить между разложенных на чем придется товаров, низко надвинув на глаза широкополую шляпу, найденную в гардеробе магистра Кейзака. Сегодня мой вид не вызывал особого интереса - я сильно сутулился, чтобы казаться меньше и был одет в обычную для данного места одежду. Не вызывая ни у кого подозрений, я купил несколько лепешек, мелких яблок и корнеплодов, которые я заметил можно печь как картофель на углях. Не зная чего ищу, я полностью полагался на случай и он незамедлил представится.
   Ближе к вечеру, когда торговцы уже начали убирать свой товар, на окраине базара, человек, торговавший щенками, страшно раздосадованный плохой выручкой, принялся топить оставшихся щенков одного за другим в ведре с помоями. Он уже почти закончил своё черное дело, когда мальчишка, с ненавистью наблюдавший за ним, вдруг схватил оставшегося щенка и бросился наутек. Кроме меня это заметил только сам торговец. Он завопил, что его обворовали, и бросился за мальчишкой. Желая узнать, чем всё закончится, я поспешил за ними. Чтобы скрыться от торговца, мальчишка нырнул в редкую толпу, но к несчастью это были уже только торговцы, которые выручая своего товарища и внимая его воплям о краже схватили паренька. Удивительно, но щенка с ним не оказалось! Ещё более удивительным оказался короткий и жестокий суд. Обвинив паренька в краже, торговец потребовал от него денег, но мальчишка клялся, что не брал щенка. Тогда торговец потребовал подтвердить клятву или заплатить деньги. Мальчишка не раздумывая крикнул, - Подтверждаю! - и тут случилось вот что. Его повалили на землю, а торговец усмехаясь достал нож. - Ну?! - ещё раз со злобной усмешкой спросил он.
   Подтверждаю! - завопил паренек, а торговец наклонился, наступил ему на голову, и схватив за ухо живо отхватил у него мочку! Мальчишка завизжал, все вокруг захохотали, а раздосадованный торговец, оставшийся без денег, швырнул мочку на землю, плюнул и вразвалку пошел прочь. Представление окончилось. Через минуту вокруг уже никого не было. Мальчишка сидел на булыжнике и ныл, зажав покалеченное ухо.
   А где же все-таки щенок? - спросил я, подойдя сзади. Мальчишка вскочил как ужаленный и уставился на меня. Половина лица его была залита кровью.
   Ха! - сказал он кривясь от боли, - я поклялся, что не брал его!
   Ты поклялся, но я всё видел. Ты соврал. Ты - клятвопреступник.
  Глаза его округлились от ужаса. Зев рассказывала, что клятвопреступниками занимался магистр Вильдфойер, а попасть в его лапы означало закончить жизнь в нечеловеческих муках, если только судьба милостиво не заберет её раньше. Я был смущен тем, что Зев знала со страшными подробностями пытки, каким подвергались бедняги, попавшие под суд стражей порядка и какие ужасные инструменты ими использовались в поисках истины. Благодаря применению этих орудий, истиной становилось всё что угодно - люди сознавались во всём, лишь бы избавиться от невыносимых мук. Моё смущение, правда, со временем было рассеяно. Местным обычаем установлено проведение публичных пыток и казней, что с одной стороны заставляло людей страшиться совершения преступлений, но с другой стороны очерствляло их сердца и души, делая слепыми и глухими к страданиям, превращая мучительную смерть одних в занимательное представление для других.
  - Не бойся. Я не собираюсь доносить на тебя. Подойди ко мне, я перевяжу твоё ухо. Видя, что он не двигается, магистр сам подходит к нему и снимает шейный платок. После того как ухо завязано, мальчишка, подозрительно оглядевшись по сторонам и видимо успокоившись, засовывает выпачканные в крови руки в карманы широких драных штанов и скривившись угрюмо смотрит на магистра.
  - Пока ты соображаешь, а с этим у тебя похоже очень туго, щенок подохнет. Стоило его спасать и отдавать половину уха, чтобы он все равно сдох? - интересуется магистр. Паренек неуверенно передергивает плечами и как - то боком идет к старой перевернутой телеге без колес. Рядом, под замшелым куском гнилого бревна, нет булыжника, там, в выбоине, что - то слабо копошится. Это маленький, спасенный от утопления кутёнок. Мальчишка - настоящий проныра! Пока мы медленно шли от опустевшего базара, он подбросил щенка какой-то суке, и увидев, что она не отпихнула его, а лизнув приняла в семью, больше не заботился о его судьбе и теперь нерешительно плелся рядом, чувствуя себя обязанным за сокрытое преступление. Я похвалил его за храбрость и он, явно этого не ожидавший, широко улыбнулся, показав редкие белые зубы. Я похвалил его за честность и благородное сердце, в чём, в общем, не покривил перед истиной. Я добавил, что он смел, и с моей помощью мог бы стать весьма "достойным горожанином". Так говорила Зев о богатых и именитых господах. Из того, как она это говорила, было понятным, что это предел мечтаний любого горожанина из низшего сословия. Ну что же, это свойственно человеческой природе, и в случае с моим новым знакомым сработало безотказно - я завоевал симпатию и доверие за один раз. Мальчишки. Может это и к лучшему - среди маленьких людей нет предателей - они чисты сердцем и простодушны, чем собственно и воспользовался коварный магистр. Незаметно очутившись перед знакомой мне "Ослиной шкурой", я, продолжая расхваливать ловкость мальчишки, предложил угостить его ужином. Раздуваясь от гордости и чувствуя, что уже становится "достойным гражданином", он так обрадовался, что даже забыл удивиться и торопливо кивнул головой, да так, что клацнули зубы. Прикинув, во сколько может обойтись ужин, я крикнул, чтобы подали мяса, вина и сыра. Так мальчишку конечно никто еще не угощал. Судя по тому, как трепетали его ноздри, втягивая аромат жареного мяса, питался он скорее всего постными хлебными лепешками и зеленью. Подозрительно косившаяся на мужчину с мальчишкой трактирщица Бошелек успокоилась и потеряла к ним всякий интерес, едва получила пару серебряных шиллингов и благосклонное позволение оставить сдачу. Плеснув себе и мальчишке мутного красного вина я, подняв кривоватую глиняную кружку спросил, как его зовут, а когда он назвал своё имя, едва не уронил её на пол.
  - Черт возьми, это настоящая удача! - про себя вскричал я. Его имя было - Гофулок! Правда, мой восторг скоро улетучился, потому, что это ровным счетом могло ничего не значить - мальчишка был родом из обычной семьи, насколько обычными они были в этом городе. Он не знал о том, каким именитым является его имя, а может быть, это просто оказалось совпадением. Мгновенно захмелев от кислого вина, он бормотал, что уже пытается жить отдельно. В большом доме, где обитает семья, из которой он вышел, много свободного места. Он перебрался в пустующие комнаты, и как только заимеет достаточно денег - с кем-нибудь объединится и соберет большую семью, где станет главным папашей. Главному папаше в семье магистрат даёт порошок. Моё предложение подзаработать было встречено с восторгом, а вопрос о том, могу ли я переночевать в его доме, ему очень польстил. Утром я потратил порядочно времени, чтобы втолковать Гофулоку, что от него требуется. Он всё время переспрашивал и постоянно забывал, что должен говорить и как отвечать на вопросы. В конце концов, поняв, что сообразительностью он не отличается, я махнул рукой и на листе бумаги, вырванном из книги в переплете из свиной кожи, написал записку, стараясь подражать почерку магистра Кейзака, чем многократно повысил своё величие - уменье читать и писать здесь - большая редкость. Пообещав пареньку четыре пенса, если он выполнит всё, как ему сказано, я выдал авансом два пенса, и внутренне испросив господнее благословение, выдал ему полированный деревянный футляр, хлопнул по плечу и отправил выполнять задание. Терзаемый сомнениями и настроенный на долгое ожидание, я очень удивился, когда он вернулся меньше чем через час. Шмыгнув носом и поморщившись от боли в раненом ухе, он вернул мой деревянный футляр. Теперь в нём лежал только мой аккуратно сложенный лист бумаги. Разочарованно доставая своё письмо и собираясь выразить своё крайнее неудовольствие мальчишкой, я почувствовал, что в бумаге что-то завернуто. Искоса бросив взгляд на Гофулока, я развернул лист и обнаружил монету достоинством в золотой фунт. Ни слова не говоря, я выдал ему оставшиеся два пенса. Про себя я торжествовал. Мой выбор был правильным. Мальчишка оказался честным и не засунул свой широкий нос в мой футляр, а даже если и засунул, то не тронул золотого фунта!
  - Ты каждый день сможешь зарабатывать пол шиллинга, если пойдешь ко мне в услужение. Если ты согласен, то за сегодняшнюю службу получишь свои пол шиллинга, если несогласен...- Согласен! - недожидаясь громко кричит Гофулок, - Согласен, господин, согласен!!
  Поздним вечером того дня я уже вернулся в свою тайную лесную обитель, где меня с нетерпением ждала Зев и дела необычайной важности.
  Чтобы осуществить задуманный план и занять видное место в летописи, теперь уже моей летописи, предстояло разрешить несколько сложных задач. Мне нужно найти металл тверже золота. Мне нужно изготовить из него чекан. Потом с его помощью мне нужно будет отчеканить несколько сот золотых фунтов. На случай, если мне не удастся чеканить монеты, я предусмотрел и другую, хотя и более трудоемкую возможность изготовления денег - их отливку. На выпущенные мной самим деньги я предполагал обзавестись домом, хозяйством и положением в обществе. То есть, я намеренно и обдуманно решил сделаться фальшивомонетчиком, чтобы купить положение и власть. Ну что же, планы всех честолюбцев в своей основе преступны... Правда, моим оправданием могло служить то, что власть мне нужна, чтобы вернуться, а не повелевать народами. Внимательно изучив золотой фунт, я остался доволен. Монета оказалось грубоватой и очень простой. На аверсе был изображен довольно условно рыцарь с мечом в руке на фоне простого треугольного щита. На реверсе - римская цифра один в виде крепостной башни и слово "фунт". Бурт монеты был неровный, плоский без накатки. Лицевая и оборотная сторона монеты друг относительно друга повернуты, что значительно облегчало чеканку. После размышлений и поисков, занявших у меня почти неделю, я, царапая ножом серо-желтый замок на крышке люка подземного хранилища магистрата, случайно соскользнувшим лезвием с силой чиркнул по петле засова. Вылетело несколько искр. Мне это показалось странным. Из мягкого серо-желтого металла искры не высекались. Выйдя на свет из полутемного помещения, ведущего в подземную кладовую, я был еще более озадачен, когда разглядывая лезвие, обнаружил несколько выщербленных крошек. А ведь это замечательный нож, выкованный в Кронахе, где делают отличную сталь! Попросив Зев взять пару светильников, я вернулся к подземной кладовой. Каково же было моё удивление, когда я не нашел ни царапины на петле засова, по которой прошлось лезвие ножа! Вырезав дерево вокруг гвоздей и вытащив петлю, я убедился что она изготовлена не из обычного серо-желтого металла, а из тёмного тускло-матового материала, судя по всему очень твердого и прочного, так как несмотря на долгий срок службы, полированный шарнир сверкал чистым металлическим блеском, не обнаруживая ни малейшего следа износа! Пожалуй, это может оказаться подходящим материалом для изготовления чекана, если только я смогу расплавить этот металл! Теперь мне предстояло изготовить мехи, форму и модели для отливки. Не зная точно, что оказалась у меня в руках, я хотел начать с максимально высокой температуры, какую только удастся создать, а потом определить границу температуры плавления, поэтому мехи были совершенно необходимы. Для изготовления модели отливки мне понадобился очень тонкий порошок, но здесь обстоятельства пришли на помощь. Вспоминая, как я освобождал свою придавленную сдвинувшейся глыбой ногу, я вдруг снова представил тонкую глиняную пыль, от которой задыхался, выскребая ножом углубление. Я дал Зев замечательный клинок магистра и показал, как нужно скрести глиняные кирпичи, чтобы получить как можно больше мелкой пудры. Я предупредил её, чтобы она была осторожной с острым клинком. Прилежная девушка за три дня кропотливой работы сумела приготовить несколько пригоршней тончайшего глиняного порошка, который просеяла и пересыпала в один из деревянных футляров, высыпав из него молотый перец. Для плавки металла пришлось выкопать во дворе магистрата яму и выложить её обломками камней, скрепленными обмазкой приготовленной из старого растолченного раствора, на котором были сложены стены. Так как дерева было предостаточно, топливом я был совершенно обеспечен. Мне бы долго пришлось ломать голову как сделать форму для отливки чекана, но задача оказалась решена без моего участия. Когда я сказал, что хочу сделать из тонкого глиняного порошка тесто, Зев вызвалась помочь, и чтобы тесто получилось пластичным и не рассыпалось, замесила его на густом сахарном сиропе, который приготовила из пластин черного сахара, принесенного нами из хранилища. Чтобы готовое тесто не прилипало к рукам она обмазала руки жиром, оставшимся от сваренного мясного бульона. Это простое решение неожиданно оказалось очень удачной находкой. Получив крутое глиняное тесто, я смазал тем же жиром добытый золотой фунт и глубоко оттиснул сначала одну его сторону, а потом другую в глине, которую оставил застывать. Первая плавка, которую я начал - неудалась. Мехи, изготовленные из моего кожаного плаща, сразу же сломались и металл, лежащий среди ярко горящего дерева, едва нагрелся до слабого темно - вишневого цвета. Пришлось специально вырезать несколько очень крепких жердей в лесу и используя тесаные доски от книжных полок, переделывать мехи. Кроме того, я дополнительно изготовил длинную глиняную трубку, по которой воздух из мехов поступал в плавильную яму. Когда огонь был разведен во второй раз, мехи действовали как нельзя лучше, и качать воздух можно было стоя на безопасном удалении от огня, так как стоять вблизи ямы, пышущей невероятным жаром, было совершенно невозможно. Я заметил, что жарче горит тяжелая почти черная древесина, из которой были сделаны двери в покои магистров, поэтому собрал обломки от всех шести дверей, оставив нетронутыми только двери магистра Кейзака, хранилища и главного входа в магистрат. Материал засова оказался чрезвычайно тугоплавким. Мы непрерывно, по очереди с Зев, поддерживали огонь на протяжении полудня качая воздух мехами и подбрасывая дрова, так что огонь в плавильной яме гудел. Наконец, на дне, под яростно полыхающим пламенем половина засова начала размягчаться, а потом быстро потеряла форму и собралась озерком голубовато сверкающего расплава. Уставшая Зев опустилась отдыхать рядом с мехами, а я быстро схватил деревянными щипцами намоченными в воде заранее заготовленный тигель, морщась от жара зачерпнул им расплава из озерка и осторожно вылил сначала в одну форму, потом во вторую. У меня не хватило терпения долго ждать пока то, что получилось, окончательно остынет. Я принес воды и залил обе формы. Горячая глиняная форма лопнула, освободив пару аккуратных ровных столбиков темносерого цвета. На торце одного был четкий выпуклый рельеф лицевой, на торце другого - оборотной сторон золотого фунта. Теперь предстояло изготовить зеркальные чеканы, которыми я собирался печатать свои золотые фунты. Для этого нужно сделать обратные выпуклые формы, но я решил упростить себе задачу. Бросив в расплав вторую половину засова и подождав пока она не расплавится, я снова зачерпнул тиглем и разлил жидкий металл в две одинаковые заранее заготовленные формы из глиняного теста. Когда металл схватился, но еще не потерял пластичность, я быстро, но очень осторожно отпечатал в одной форме аверс, а во второй - реверс монеты только что изготовленными копиями, обильно смазанными жиром. Оставалось подождать, пока готовые чеканы с зеркальным отражением рельефа остынут. Тем временем я принялся за изготовление массивной оправки, куда будут вставляться чеканы. Римляне для этого раньше использовали очень толстый, тяжелый чурбак из крепкого дерева. Так как у меня не было пилы, мне было бы не под силу срезать одним ножом толстое дерево и изготовить из него чурбак. Вдохновленный удачей в изготовлении чеканов, я решил использовать имеющийся в моём распоряжении серо-желтый металл, предполагая, что мне легко удастся его расплавить. Весь следующий день мы собирали всё, что могло для этого пригодиться. Материалом для переплавки в основном послужили массивные шарниры и навесы от дверей, в вот помятую, сплющенную посуду, найденную в покоях магистров, я решил приберечь на всякий случай. Весь найденный металл я сложил в плавильную яму во дворе, перемежая слой металла слоем дерева. На дне ямы был установлен глиняный цилиндр по размеру чекана. Плавка прошла на редкость удачно. Весь расплавленный металл собрался на дне, и уже к вечеру я с огромным трудом выволок пышущую жаром серо-желтую чушку из плавильной ямы. Её вес я оценивал примерно в полторы сотни фунтов. Этого было вполне достаточно для надежного закрепления нижнего чекана. По тому, как плавился серо - желтый металл, я сделал вывод, что он близок по свойствам к бронзе, с той лишь разницей, что температура его плавления несколько ниже, чем у обычной оловянистой бронзы. Легкость плавления позволила изготовить и такой необходимый инструмент как тяжелый молоток. На этом подготовительные работы были завершены. Монеты, которые я собирался чеканить, по большому счету нельзя называть фальшивыми. Они из чистого золота, по цене никак не меньшего, чем то, что использовано для денег, которые нынче в ходу, поэтому моя совесть была покойна.
  Если все пройдет удачно, это станет моим вторым большим достижением в этом мире. Первым, я не без оснований считаю Зев.
  Спустя всего шесть дней от начала работ я был готов печать собственные деньги. Проведя несложные замеры и вычисления, я определил толщину местного золотого фунта, которая оказалась чуть меньше 100 тау* или одной десятой части дюйма. Изучая устройство для резки каната, я обнаружил, что оно позволяет отрезать очень точные меры длины, для чего в нем предусмотрен верньер с мелкой резьбой. Примерно определив, какая часть металла при чеканке уйдет в рельеф, я настроил устройство и из одного дюйма золотого каната очень удачно нарезал десяток кругляшков, из которых отчеканил десять золотых фунтов. Позвав Зев, я положил натёртый тряпочкий до свежего блеска настоящий фунт, добытый в городе вместе с изготовленными мной, и попросил её найти монету, отличающуюся от остальных. Зев никогда в жизни не видела столько золотых фунтов. Она была настолько поражена, что сначала не осмеливалась подойти ближе к столу, а затем, подчиняясь моим настоятельным требованиям, долго перебирала свалившееся неизвестно откуда богатство. Найти чем-то отличающуюся монету она не смогла. Правду говоря, я и сам только по оставленным небольшим царапинам смог найти фунт, добытый в городе! Я изготовил деревянную рукоятку для верхнего чекана и на следующий день отчеканил сто двадцать фунтов из ста двадцати золотых кругляков нарезанных из каната длиной фут. По моим расчетам, сумма больше ста фунтов уже делала меня состоятельным гражданином, состояние в десять раз большее позволяло стать одним из богатейших людей в городе. Сейчас у меня есть примерно дюжина ярдов золотого каната, что в переводе на изготовленные деньги составляет 4320 фунтов, значит, я подобен царю Мидасу*. Царь должен жить по-царски. Пора возвращаться в город, где меня ждут мои подданные. Вернее пока только один - Гофулок.
  
  Глава 3.7. Всё становится на свои места
  
   Быть не слишком заметным в немноголюдном городе непросто и требует особого искусства. Мне пришлось потрудиться, чтобы моя одежда не выделялась из небогатого колорита городских обывателей. Зев с сожалением пришлось расстаться с выдуманными ей самой нарядами и облачиться в очень скромные покровы, подобающие простой служанке. Она, правда, успокоилась, когда я сказал, что это ненадолго. Как только мы найдем подходящий дом и я займу подобающее положение, ей будет предоставлено одеваться, как подобает людям дома великого магистра. Мы пересекли город в предутренний час, когда солнце только собиралось начать новый день, и с неяркого неба всё ещё сыпались мелкие липкие капли ночного дождика. Я постучал своей палкой в грубо сколоченную щелеватую дверь низкого дома с плоской крышей, где обитал Гофулок. В столь ранний час горожан могут беспокоить только мрачные стражи магистра Вильдфойера, поэтому я не был удивлен, когда отчетливо расслышал за дверью испуганный возглас. Тут пришло время для Зев, и она громко сообщила о возвращении магистра Кейзака и его желании почтить своим присутствием жалкую лачугу скромного горожанина. Дверь, скрипнув приоткрылась и Гофулок со страхом и удивлением воззрился на ранних гостей. - Магистр? - переспрашивал он, недоверчиво переводя взгляд с меня на Зев.
  - В прошлый раз я не сказал кто я такой, но это было сделано из опасения, что ты проболтаешься, - молвил великий магистр, и без приглашения уверенно вошел внутрь.
  Мне потребовалось не очень много времени, чтобы подробнее познакомиться с городом. С помощью Гофулока, который обладал удивительной пронырливостью, а потому знал город как свои пять пальцев, я осмотрел порядочное количество пустующих домов, из которых в конце концов выбрал большую полуразрушенную усадьбу, как мне казалось наиболее подходящую положению, которое я отводил себе в обществе. Она находилась в части города, поднимающейся вверх по склону каменистого холма, что напомнило родные места. Это удивительно живописное местечко. В нижней части усадьбы, обращенной к городу, есть пруд и прямо из него поднимается круглая каменная башенка, на которую взбирается дикий хмель. Выше, на древнем каменном основании, крепко стоит большой двухэтажный дом. Под всем домом в каменном монолите высечен превосходный подвал, что поспособствовало возникновению нескольких удачных идей. Задняя часть дома уходит в склон холма, а ещё выше - замечательный фруктовый сад, хотя запущенный и сильно заросший. За ним идет прекрасно сохранившаяся в этом месте высокая каменная стена, окружающая город и защищающая усадьбу. За стеной, зеленый склон покрыт густым кустарником и довольно круто уходит вверх. Первый раз взобравшись на вершину холма я обнаружил открывающийся превосходный вид на лежащую внизу долину и широкую реку, сверкающую вдали. За рекой - горы останавливали взгляд, а за горами, если верить рассказам, лежит провинция Таграсс. Одним словом, место подходило как нельзя лучше для моих планов, но сначала предстояло объявить о возвращении магистра Кейзака и узаконить собственность. Зев, покупая еду, домашнюю утварь и ткани постоянно меняла золотые фунты на более ходовую мелочь и я, используя Гофулока, принялся нанимать работников для придания своему жилищу надлежащего вида. Стараясь лишний раз не показываться на глаза людям, я действовал очень осторожно, но для этого приходилось часами вдалбливать в голову Гофулока, что он должен делать и что говорить. Полагая вначале, что Гофулок удивительно бестолков, я постепенно пришел к мысли, что это не так, просто особенностью природы его сознания является удивительно короткая память на новые и непривычные вещи. Только многократное повторение позволяло чему-то оставаться в его памяти на время, но без постоянных проверок и напоминаний забывалось очень быстро. Если я показывал, как плести веревку, то он помнил это, пока плел. Любое новое задание полностью вытесняло из сознания только что приобретенный навык и после, он уже начисто забывал, что делал до этого. С другой стороны, если связывать необходимые действия в цепочки и повторять их постоянно, то он мог справляться вполне сносно, выполняя задание с прилежной точностью. Так мне удалось сделать из него сначала неплохого посыльного, а затем вербовщика работников. И хотя более сложные цепочки логически связанных действий всё-таки остались за пределами его возможностей, с простыми и понятными поручениями он справлялся. Я особо не торопился с объявлением своего возвращения, но как это обычно случается, события сами поторопили события. Как-то раз, Зев вернулась очень взволнованная - она заметила, что за ней весь день ходил человек, старательно пряча лицо.
  - Он был очень неискусен и решил, что я совсем глупа, чтобы не понять, что он за мной следит! - пояснила служанка. После нашего спасения из подземелий Седой Пустоши, Зев очень изменилась во всём. Невольно сравнивая её с Гофулоком, я всё более убеждался, что её сознание и память получили новые свойства. Она быстро и налету схватывала новые знания, старательно всё запоминала. Она оказалась настолько неглупа и находчива, что могла сразу использовать то, что только что узнала, когда это оказывалось необходимым. Она легко узнала человека преследовавшего её до самого дома. Это был торговец Люверо. Наступил момент, упускать который было опасно. Настала пора выходить на сцену.
  Не откладывая принятого решения, магистр сел писать прокламацию для магистрата.
  ***********************************************************************
   В зале с высоким арочным потолком, потрескивая горят факелы. В центре находится круглый стол и кресла. Кресел семь. Отдельно, на возвышении, стоит простой стул. У него неудобная прямая спинка и жесткое сиденье. На стуле сидит магистр Кейзак. Он один в большой зале. У магистра решительное лицо, он спокоен и несколько величав, несмотря на то, что уже полчаса ожидает начала Совета магистров, а ни один из магистров еще не занял своего места за круглым столом. Наконец двустворчатые двери бесшумно открываются и в залу двумя колоннами входят люди в мантиях. Они неспешно огибают стол, занимая места. Магистр Кейзак сидит отрешенно прикрыв глаза, но его спокойствие обманчиво. Из под опущенных ресниц он цепко оглядывает каждого из вошедших. Он узнаёт их, как если бы был знаком с каждым лично. Низенький, в мантии, сшитой так, чтобы скрывать избыточную дородность, толстяк с роскошными седыми локонами - это конечно магистр Ван Хааген. Он летописец торговых обычаев и покровитель общества продавцов. Неуёмное чревоугодие заставило раздаться и распухнуть его тело, но кроме этой хотя и весьма заметной, но безобидной слабости он подвержен и другим тщательно скрываемым. Магистр Кейзак кое-что знает о тайных увлечениях господина Ван Хаагена... Вслед за ним идет коренастый человек с красным обветренным лицом. Магистерская мантия на нем скорее напоминает походный плащ. Серые глаза привыкли щуриться от солнца и ветра, поэтому их окружают глубокие морщинки. Слишком крупная голова крепко сидит на короткой толстой шее, а кудрявые волосы подрезаны заметно короче, чем принято у магистров. Если присмотреться, его фигура производит несколько странное впечатление, так как кроме большой головы у него, непрапорционально короткие руки. Это - Аркур Бузоль, летописец дикой природы. Столько, сколько прошагали его ноги в крепких невысоких сапогах, не прошагали ноги всех вместе взятых магистров. За Бузолем с достоинством следует аскетического вида господин. У него живые проницательные глаза, но бледное лицо строго и малоподвижно. Тонкие бесцветные губы плотно сжаты, только крылья узкого крючковатого носа иногда производят неприятное хищное движение. Магистр Даргольц. Он пишет летопись медицины, он главный знахарь и наставник лекарей. На него возложены так же и страшные обязанности содействовать вождю Вильфойеру в поисках истины. Вождь Вильдфойер - летописец закона и страж порядка - высок и изящен. Его движения быстры, порывисты, и очень точны, потому производят завораживающее впечатление. У него очень хорошие густые черные длинные волосы, отливающие мрачным блеском вороного крыла. Магистр Вильдфойер - верховный страж порядка всей страны. Он ужас отступников и гроза еретиков. Неподвижный взгляд его огромных холодных глаз способен проникать в души и медленно, истязая, каплю за каплей пить разум, пока телесная оболочка в корчах превращается в растерзанную груду мяса. А вот за магистром закона и порядка, хромая, следует личность совершенно другого толка. Фежар Кольбрук - хранитель ремесел. Он производит впечатление человека чрезмерно обремененного многочисленными заботами. У него усталое лицо, лоб пересекают глубокие скорбные борозды. Ещё бы, он прекрасно знает, как много ремесел потеряно и как много мастерства утрачено, а это очень, очень печально! Он похож на старателя, который огромным трудом перелопачивает горы породы, чтобы добыть крохотный золотой слиток, который затем хранит с прилежной скупостью и в конце своей жизни передает с остальным накопленным богатством своим детям. Этот труд занимает всё его время и отнимает все его силы, поэтому он всегда выглядит задумчивым и уставшим. В кресле, прямо напротив места, отведенного Волюстрену Кейзаку, покойно устроился господин с тихой улыбкой на устах. У него красивые чувственные, полные уста. Обычно они находятся в постоянном движении. Они слегка кривятся, презрительно выгибаются, легко усмехаются, чуть обнажая ровные зубы, но сейчас они в относительном покое и приняли тихое и ясное выражение. Это выражение отсутствия. Магистр Орасио Д'Арлекокс сейчас здесь и не здесь. Он в далеком воображаемом мире, где звучит прекрасная возвышенная музыка. Её давно уже никто не знает, кроме великолепного и утонченного магистра искусств. Магистры, нарочито не замечая Волюстрена Кейзака занимают места. Последним, спиной к господину Кейзаку усаживается в кресло маленький Прю Форгильяк - магистр-казначей, личность живая и вертлявая. Он тут же оборачивается, оскалившись, что у него означает улыбку, подмигивает Волюстрену Кейзаку и неожиданно получает в ответ зверскую гримасу, что его весьма озадачивает.
  В наступившей паузе резкий голос вождя Вильдфойера звучит как треск сломанной ветки.
  - Милости совета магистров поднесено писание, имеющее знак руки великого магистра Кейзака.
  Вокруг стола поднимается ропот, перекрывая который сухой голос Вильдфойера звенящим цикадным шелестом восстанавливает тишину. Длинная рука его протягивает магистру Форгильяку несколько листов, покрытых витиеватой рукописью. Магистр-казначей принимает манускрипт, кивает и неожиданно высоким и пронзительным голосом принимается читать.
   Я, великий магистр летописей Волюстрэн Кейзак, довожу до милости магистрата о своем возвращении. Волею сил, находящихся дальше понимания смертных, в час мучительной гибели магистрата великого Асмуса Куафеста я был брошен в пучину печальных событий, ввергнувших страну в царство ночи.
  Вокруг стола возникает изумленный шепот. Магистры, недоверчиво переглядываясь между собой, устремляют взоры на Волюстрена Кейзака. Он сидит неподвижно, сосредоточенно глядя в пустоту. Вождь Вильдфойер хлопает твердыми как деревяшки ладонями. Звук хлопка напоминает резкий щелчок хлыста. Восстанавливается тишина и магистр Форгильяк продолжает.
   Волею тех же сил, имя магистра Кейзака было до времени сокрыто от всех живущих, и само время для него остановилось. Много раз с тех пор поколения сменили поколения. Возник новый мир и новый магистрат взял на себя труд заботы о нём. Пришли новые люди и новые подданные выполняют Законы великого магистра Куафеста. И горе тем, чьи мысли не приемлют эти Законы! Хвала вождю Вильдфойеру, хранителю великих заветов!
  Вождь Вельдфойер от неожиданности замирает. В его огромных неподвижных глазах что-то изменяется и он привстает над креслом. Магистры устремляют взоры на магистра закона и порядка, а потом снова на Волюстрэна Кейзака. Форгильяк решительно прокашливается и читает дальше.
   Возродились ремесла и появились мастера, наводнившие лавки торговцев своими изделиями, но могли бы подняться забытые уменья без бесценных летописей магистра Кольбрука? Познали бы торговцы благородные науки оборота товаров без неусыпных стараний магистра Ван Хаагена?
  Упомянутые магистры воспринимают свою славу по - разному. Фежар Кольбрук удивленно поднимает брови, а потом глубокая складка возникает у его губ, он чуть заметно покачивает головой, Ханс Ван Хааген наоборот широко расплывается и краснеет от удовольствия. Он мило склоняет голову на бок и начинает с симпатией смотреть на Волюстрена Кейзака.
   Конечно, в нынешнем бытие нет той несказанной прелести, какая бывает только в прошлых жизнях. Нет того прозрачного воздуха, напоённого ароматом огромных цветов - теперь цветы меньше, нет той легкости воздушных струй - наш воздух грубее, и сами мысли не могут нести таких чудесных мелодий какие наверное проносились в тонкой душе Кьюперта Д'Арлекокса, а теперь живут только в чувственном сердце магистра Орасио.
  Магистр Д'Арлекокс заметно вздрагивает. Он не особенно прислушивался к речи Форгильяка, но упоминание имени вывело его из мечтательного созерцания. Он как бы только что замечает Волюстрена Кейзака и близоруко прищурив оба глаза принимается его разглядывать, производя губами сложные движения.
   Но наш мир изменился не только в душах, сердцах и мыслях подданных магистрата. Вокруг города - в лесных чащобах и на степных просторах, в быстрых струях рек и неподвижных водах озер дикая природа сокрывает знания, честь открытия и хранения которых принадлежит славному магистру Бузолю. Его летопись объемлет пространства, которые он прошел своими ногами, помнит слова, услышанные им в шепоте ветра и виды запечатленные в холодном мраке ночи и ярком свете дня! Эти красоты природы созданы, чтобы ими могли любоваться и пользоваться наши подданные, подданые магистрата. Дабы сохранить и преумножить их число, почтенный магистр Даргольц хранит нити поколений, сплетая их в крепкие родовые узы больших семей.
  Филипп Даргольц, внимательно слушающий повествование, заметно напрягается когда слышит своё имя. Кажется, что он ожидает услышать ещё кое-что, и очень опасается разглашения какой-то тайны, но Форгильяк уверенно читает дальше. Тогда взгляд магистра Даргольца пытаясь разгадать загадку человека на стуле, обращается к великому магистру, чьё странное писание звучит из уст магистра-казначея, но лицо Волюстрена Кейзака непроницаемо.
   Магистрат, придержащий идею закона, сам являет пример удивительного порядка, сохраняемого старанием... - магистр Форгильяк неожиданно начинает натужно кашлять и роняет листы на круглый стол. Вильдфойер быстро поднимается со своего кресла и с досадой хватает рассыпавшиеся бумаги. Он внимательно пробегает глазами по строчкам и беззвучно фыркает.
   Магистрат, придержащий идею закона, сам являет пример удивительного порядка, сохраняемого старанием и прилежным ведением учета казны магистром Форгильяком, - насмешливо скрипуче сообщает совету магистров Вильдфойер. На его лице появляется кислая улыбка.
   Перед тем как закончить чтение представленного писания, я доведу до магистрата сообщение одного из моих стражей, продолжает он, небрежно опустив листы на стол.
   Нам известно, что человек, объявивший себя магистром Кейзаком, сейчас не в первый раз явился в город. Его первое появление отмечено в донесении, где говорится, что господин Кейзак обманом завладел собственностью трактирщика Бошелека. Магистр Вильдфойер отводит тонким пальцем упавшую на глаза прядь волос и значительно поднимает смоляные брови. Наступает неловкая пауза. Тут на совете магистров впервые раздается голос Волюстрена Кейзака. Он звучит спокойно и неторопливо, что придает словам особый вес.
   В летописи заносятся только события полностью и достоверно известные хранителю. Я надеюсь, вождь Вильдфойер не станет заносить досужие вымыслы и зачитает не только сообщение стража, полученное со слов трактирщика, поскольку оно являет лишь часть события, но и полную историю, так как возвращение магистра Кейзака должно занять свое место в летописи закона и порядка. За столом раздаются возгласы удивления, а брови вождя Вильдфойера поднимаются так высоко, как ещё никогда не поднимались.
   Из донесения стража я делаю только одно заключение...- резко начинает Вильдфойер, но Кейзак его прерывает ровным не допускающим возражений голосом.
   Согласно Закону, стражем и хранителем которого Вы являетесь, собственность, брошенная хозяином, во первых перестает быть его собственностью, а во вторых полностью теряет цену. Это так, Ваша милость?
   Допустим, - хмуро соглашается магистр Вильдфойер.
   Хозяйка Бошелек выбросила свою собственность на улицу. Значит, она добровольно отказалась от всех прав на неё. Так ли ЭТО, Ваша милость?
   Так, - вынужден согласиться магистр закона.
   Вещь, не имеющая хозяина, не имеет цены и может принадлежать любому, кто возьмет на себя труд принять её в собственность. Я думаю, что и это не вызывает сомнений. Магистры молча кивают в знак согласия.
   Принимая брошенную вещь в собственность, другой человек становится её хозяином, чем дает вещи цену, сразу и многократно увеличивая её значимость, в результате чего благосостояние общества, а значит магистрата, возрастает. Обычно, бремя принятия не имеющей хозяина вещи ложится на магистрат. Это ли не цель всей деятельности магистрата? Я же избавил магистрат от расходов, приняв их на себя. Это ли не благородный поступок? Для разрешения спора о праве собственности, я хотел просить вождя Вильдфойера зачитать заключительный параграф закона "Права полного владения собственностью", но чтобы не утруждать его, сделаю это сам. Закон гласит, что спор о праве собственности решается выплатой спорящими сторонами стоимости собственности в пользу магистрата в размере, определенном каждым собственником. Сторона, выплатившая большую сумму докажет своё право собственности. В случае неуплаты большей суммы, собственность может быть возвращена первому владельцу, если он оплатит меньшую стоимость магистрату, но тогда второй владелец может потребовать от магистрата возмещения за хранение чужой собственности. Не так ли господин магистр?
  Магистр Вильдфойер не погружался так глубоко в лабиринты хранимого им закона. Он впервые опускает глаза, но магистр Форгильяк, предвидя поживу, тут же вскакивает и его пронзительный голос вновь заполняет зал.
   Ну же, Ваша милость, во сколько трактирщик оценивал свою выброшенную собственность? - нетерпеливо спрашивает он Вильдфойера.
   Полфунта и три шиллинга, - бросив косой взгляд в свои записи, роняет магистр.
   Так, а сколько "Вы" согласны заплатить за собственность, чтобы она стала "Вашей"? - живо спрашивает Форгильяк, теперь обращаясь к Волюстрену Кейзаку старательно избегая называть его по имени.
   Три фунта, - равнодушно роняет Волюстрен Кейзак. Но это не всё, господа. Как вероятно известно совету магистров из летописи почтенного Хадира Зандстраата, в прошлом, род Кейзака имел в собственности поместья и дома. В наступившие черные времена они были опустошены, разграблены и разрушены. Увы, жизнь страны слишком изменилась и вернуть прекрасное прошлое невозможно. Но магистр Кейзак вернулся. Я нашел принадлежащий мне уцелевший дом в верхнем городе. За него я вношу в казну магистрата восемьдесят фунтов, несмотря на то, что сейчас он совсем не похож на дом достойного гражданина и великого магистра.
  Слова магистра Кейзака прерываются довольным возгласом магистра Форгильяка и легким шумом за столом.
   Также сообщаю о владении слугой по имени Гофулок, за которого вношу ещё два фунта, - магистр Кейзак делает паузу.
   ...и магистерский взнос в казну совета - сто фунтов. Я долго отсутствовал, но обязанности магистра для меня священны!
  Теперь уже несколько магистров допускают громкие восклицания, а хлопки ладонями по столу становятся неприлично громкими.
   Не сообщит ли Ваша милость о какой собственности шла речь в сообщении магистра Вильдфойера, за что Вы заплатили первые три фунта? - тихо спрашивает магистр Ван Хааген.
   Да, Ваша милость, это моя служанка.
  Магистр торговли важно кивает головой, но при этом глаза его хитро поблёскивают и он бормочет, - Странно, что служанка на целый фунт дороже слуги!
  Волюстрен Кейзак продолжает.
   В летопись каждого хранителя я вложу сохраненные и найденные мной знания. Эти древние записи подняты мной из забвения и я хочу чтобы они заняли достойное место в ваших книгах! Несомненно ярким бриллиантом в этом собрании драгоценностей будет возвращение к жизни знаменитого трактата Кьюперта Д'Арлекокса, который я прямо сейчас передаю благородному магистру Орасио! Его последние слова почти неразличимы в шуме. Магистры громко переговариваются и хлопают ладонями по крышке стола. Чтобы скрыть довольную улыбку, магистр Кейзак, передавая драгоценный труд завернутый в кусок холста, почтительно склоняет перед магистратом голову.
  Магистры по одному подходят к Волюстрену Кейзаку и приветствуют его. Пальцами правой руки они касаются сначала лба, потом груди, потом протягивают вперед открытую ладонь. Магистр Кейзак повторяет ритуал и касается протянутой ему ладони своей рукой. Когда его рука встречается с рукой вождя закона, Вильдфойер почти не раскрывая рта произносит - Ваша милость должны прояснить несколько донесений моего стража. Кейзак спокойно кивает головой, - Ваша летопись узнает правдивую историю. Про себя магистр уже догадывается, откуда взялись эти донесения и кто этот страж.
  
  Глава 3.8. Аутопсия
  
   Ну-с, посмотрим, - говорит утром магистр, входя в небольшую комнатку в дальнем углу каменного подвала своего дома. На полках с двух сторон комнаты горят шесть светильников, а у самой стены внизу у пола, из широкого круглого отверстия перекрытого деревянной решеткой слышится равномерный шепчуший звук. В центре комнатки стоит невысокий стол на толстых ножках. Скорее это даже не стол, а неглубокое прямоугольное корыто, в дне которого есть сток, направленный в желоб в каменном полу, уходящий в шелестящее отверстие у стены. В корыте распухшее обезображенное тело, покрытое маленькими вулканами, из жерл которых словно лава, расползаются выделения густой желтоватой жидкости и что-то торчит. Гофулок в кожаном мясницком фартуке сидит на лавке и посвистывает через редкие зубы.
   Сейчас тебе надо быть очень внимательным, - обращается к нему магистр. Если увидишь осу, тут же бей, только руками к ней не прикасайся! Он протягивает Гофулоку деревянную лопатку, а сам снимает со шпенька на стене ещё один такой же фартук и обернув вокруг талии длинные тесемки завязывает их на животе. Магистр достает широкий клинок из темного металла и подходит к корыту. Гофулок становится с другой стороны стола с деревянной лопаткой на изготовку. Тело, лежащее в корыте покрыто липким слоем масла и перед тем как приступить к вскрытию магистр решает его помыть. Гофулок подхватив деревянную кадку ставит её на лавку и открывает кран, торчащий из стены. В кадку набирается горячая вода. У неё непривычный, но приятный запах от того что она насыщена газом. Вдвоем, слуга и хозяин принимаются за дело. Они поливают водой распухшее бесформенное тело и трут его волосяными щетками. Отмыв от масла покрытые волдырями грудь и живот магистр машет рукой и отдуваясь говорит, - Хватит, хватит! Бери лопатку и гляди в оба!
  Глубоко вздохнув и прищурившись, от верхней части грудины до самого лонного сочленения он решительно делает глубокий разрез. Раздается звук похожий на "пуф-ф-ф" и брюшина расходится. От отсутствия опыта магистр слишком сильно давит на нож и острое лезвие легко рассекает не только кожу, но и желудок и часть толстой кишки. Из вскрытого кишечника выходит выворачивающий душу запах. Гофулок выпучивает глаза, издает булькающий звук и отступает на шаг от стола. Магистр тоже кашляет и с трудом переводит дух. Он сердито смотрит на Гофулока и ножом показывает ему вернуться к столу. По правилам вскрытия нужно последовательно изымать органы, но здесь, глазам магистра представляется картина, ставящая его в тупик. Толстая, невероятно распухшая лиловая матка сильно выпирает вперед. Она вся покрыта огромными фурункулами, в середине которых заметны развивающиеся личинки ос. Многие фурункулы лопнули, и вылезшие осы прогрызли себе дорогу к поверхности тела. Их ходы проходят всюду и от этого тело изнутри похоже на рыхлую мякоть арбуза. Тонкий кишечник представляет собой лохмотья и лишь толстая кишка лежащая ниже пострадала меньше. Неожидано Гофулок громко икнув с силой шлепает лопаткой куда-то внутрь. Летят брызги. Магистр успевает отвернуться. Глядя в сторону он делает несколько глубоких вздохов и снова поворачивается. Морщась он просовывает левую руку вглубь, под матку, и приподняв её одним движением отсекает от короткой сморщенной трубки, идущей вниз, в промежность. Ему приходится сделать ещё несколько разрезов, перед тем как удается извлечь скользкий, сизый, покрытый шишковатыми язвами мешок из тела. Приказав Гофулоку положить на тело широкую доску, магистр опускает на доску матку и рассекает её надвое. Внутри пусто. Толстые, отекшие стенки густо усеяны сероватыми горошинами. Пробормотав что-то неразборчивое, магистр внимательно осматривает стенки изнутри и снаружи. Выпрямившись, он приподнимает руки и задумывается. С ножа капает. Гофулок, бдительно осматривающий тело, икнув снова начинает ожесточенно шлепать лопаткой по лицу, где из левой ноздри вылезает огромная уцелевшая оса. Это выводит магистра из раздумий. Подождав пока Гофулок прикончит осу, он по одной приподнимает и широко разводит в стороны распухшие, посиневшие ноги трупа, покрытые узловатыми веревками вен. То, что он обнаруживает, заставляет его озадаченно хмыкнуть. Глаза магистра рассеянно останавливаются на вскрытом теле. Неожиданно он удивленно произносит, - О-ля-ля! - и забыв об отвращении принимается очень внимательно разглядывать внутренности изъеденные насекомыми. Видимо осмотр его удовлетворяет. Магистр выпрямляется, смотрит на Гофулока и говорит, - Ты пойдешь к магистру Даргольцу и передашь ему письмо. Тебе дадут кожаный мешок и с тобой вернутся двое хранителей господина Даргольца. Ты покажешь им тело, - магистр Кейзак указывает пальцем на вскрытый труп, - и они увезут его в пустыню забвения. После всего этого ты хорошенько вымоешься!
  Гофулок отправляется выполнять поручение, а магистр пишет ещё одно письмо, посылает с ним Зев. Достав очередной лист бумаги, он собирается писать новую прокламацию для магистрата. Совет магистров будет созван через день. На нём Волюстрэн Кейзак сделает важное сообщение, которое многое изменит. Должно изменить! Но действовать надо осторожно, иначе результат станет непредсказуемым. Это заставляет магистра глубоко задуматься перед лежащей на столе бумагой. Он встаёт, прохаживается по кабинету и остановившись у окна сосредоточенно смотрит на спокойную темную воду пруда. Мысли почему-то не хотят собираться воедино. Вместо этого внутри возникает смутное беспокойство. Волюстрэн Кейзак пожимает плечами, глубоко вздыхает и пытается понять причину. Постепенно возникает ощущение, что он в чем-то совершил ошибку, но какую именно, пока понять не может.
   Пожалуй, если хорошенько сосредоточиться...- бормочет магистр, но чувство, что за его спиной в кабинете что-то изменилось, заставляет его резко обернуться. В кресле полированного дерева, рядом с бюро, сидит тщедушный горбатый человечек в сильно обтрепанном плаще с рваным подолом. В руках у него черные суковатые палки, на опущенной голове клобук, надвинутый так низко, что лица не видно. Молчание длится совсем недолго.
   Здравствуй, Сафада! - произносит магистр.
  Человек в кресле издаёт срежещущий звук и откидывает клобук с головы. На Волюстрэна Кейзака с маленького сморщенного лица смотрят восемь блестящих глаз.
   Здравствуй, магистр, - звучит в ответ писклявый голос паучихи.
   Я предолагала, что ты можешь меня узнать, но не так...сразу! - и она издает довольный скрипучий смешок.
   Славно, что ты не испугался, как, тот... магистр Кейзак! Но у тебя нет времени. Тебе нужно срочно к вождю Вильдфойеру!
  Магистр вздрагивает, хмурится и открывает рот, но Сафада машет костлявой рукой-палкой и прерывает возможные вопросы, - Это может стоить пальцев, руки, ноги, или того, чем ты так любишь пользоваться у своей служанки!
  - Что с ней? - быстро спрашивает магистр, одновременно сбрасывая халат и путаясь в рукавах камзола.
   Последнее, что я успела услышать, перед тем как появилась у тебя - это слова стража порядка. Он донес Вильфойеру, что служанка Зев может рассказать о магистре Кейзаке вещи, которые он скрыл от магистрата. Он сказал это, и если Зев уже добралась до хранителя закона, куда ты её послал, вытащить её из подвалов, где из людей вырывают истину, будет невозможно.
  Магистр надевает ремень с кривым неудобным мечом - оружием, положенным магистрам и прячет под камзолом прямой широкий клинок из темного металла.
   Спасибо, Сафада, - бросает он, - я бы пригласил тебя пообедать и многое хотел тебе сказать, но у меня нет времени.
   Мало кому нравится обедать в моём обществе, - говорит паучиха проворно ковыляя к открытому окну, - Ладно уж, всё равно спасибо - оглядываясь бормочет она, и на глазах магистра ловко вскакивает на подоконник и исчезает за окном. Когда через мгновение магистр выглядывает из окна, там уже никого нет, только вверх, на крышу, уходит крепко натянутая коричневая паутина толщиной в мизинец магистра. Она закреплена у самого окна.
  **********************************************************************
   Волюстрэн Кейзак натягивает поводья. Это происходит как раз во время, так как в этот момент из узкого проулка показывается соломенная шляпка Зев, украшенная плетеной кожанной косичкой.
   Кайса? Господин магистр??- удивленно восклицает она узнав небольшую крепкую лошадь магистра, запряженную в лёгкую двухместную коляску.
   Было бы очень интересно узнать, если бы господин магистр...- голосом, в котором звучит что-то похожее на ехидство начинает она, но магистр Кейзак без лишних слов выскакивает и схватив служанку в охапку усаживает её в коляску, страшным шепотом кричит, - Пошла!! - и хлещет лошадь поводьями. В один миг проулок пустеет, и слышен только удаляющийся звук копыт по каменной мостовой.
  Ближе к вечеру, едва возвращается Гофулок, магистр, облачившись в мантию, усаживается в коляску и в сопровождении слуги отправляется к вождю Вильдфойеру.
  Магистр закона и порядка не ожидал визита великого магистра летописей. Он выглядит настороженным, а в каждом из шести углов его приемного покоя стоит по одному стражу порядка.
   Дело, о котором я пришел говорить предназначено только для магистра закона, - веско произносит Волюстрэн Кейзак пристально глядя в неподвижные глаза Вильдфойера. После некоторого колебания тот делает короткий жест и стражи, поклонившись покидают покой.
   Хорошо, что Вы приехали. Сами... Ко мне поступило сообщение... - начинает Вильдфойер, но магистр летописей прерывает его словами, - позже Ваша Милость. У меня дело глубокой тайны и высочайшей ценности. Оно тем более требует Вашей охраны и Вашего порядка, что о нём возможно знает один простой гражданин, чей разум может не вынести бремени тайны! Я рассказывал, что когда очнулся от долгого забвения в разрушенном магистрате, я многое пережил, чтобы выжить, многое узнал из того, что не знает никто, и обнаружил вещи, о которых нынешний магистрат даже не подозревает. Почти всё это я счел за честь вернуть миру. Я вернул пропавшие летописи, я открыл утерянные знания... Магистр Вильдфойер нетерпеливо поднимает руку, но господин Кейзак пристально глядя в глаза вождю значительно повторяет, - Почти всё!
  Вильдфойер нерешительно опускает руку и произносит, - Что это значит?
   Это значит, что есть вещи, которые всем магистрам знать не следует - это может создать угрозу порядку! Зачем, скажите на милость, любезный Вильдфойер, господину Д'Арлекоксу знать, что раньше в городе ходил золотой шиллинг, а не только золотой фунт и было принято именно им расплачиваться с уличными музыкантами? А уличные музыканты и джестеры* вносили плату не в магистрат, а лично магистру искусств? Что самую высокую ценность имели деньги, сделанные из бумаги, и магистр Вильдфойер получал от магистрата содержание только этими бумажками?? Хотите, чтобы Ваше состояние составили кусочки бумаги? Подумайте, как теперь отнесётся магистр Ван Хааген к тому, что огромную долю дохода магистрата будет обязана составлять каста торговцев, чьей главой был Ульрик Ван Хааген, надзор за которым осуществлял Коперли Форгильяк? Вы думаете, наш толстяк Ван Хаген будет в восторге от необходимости подчиняться вертлявому казначею? Огромный запас золота, которым раньше располагал магистрат, обязан был пополнять Аркур Бузоль, но скажите на милость, почему так скуден запас золота сейчас? Почему нынешний магистр Аспар Бузоль не в состоянии обеспечить город золотом так, чтобы в ход снова пошёл золотой шиллинг?
  Магистр Кейзак останавливается, чтобы убедиться, что нужное впечатление произведено.
   Ваша Милость, я сейчас здесь, чтобы сообщить Вам, что один из подданных магистра закона и порядка кое-что знает о месте где раньше хранилось золото магистрата. Я об этом месте тоже знаю, НО. В этом месте, когда я его посещал сразу после возвращения в этот мир, уже ничего не было, кроме нескольких золотых шиллингов! Кто-то там побывал до меня! Кроме того, тот же страж следил за мной довольно долгое время. Я думаю, что он мог обнаружить хранилище до моего возвращения, иначе откуда бы он узнал, что я пришел из древнего магистрата?
   А откуда Вам, Ваша Милость, известно, что мой страж следил за Вами? - с подозрением спрашивает магистр Вильдфойер.
   Помилуйте, Ваша Милость, неужели Вы полагаете, что я не замечу его неуклюжих попыток скрываться в траве, даже отвлекаясь за каким-нибудь пустяком, - усмехнувшись молвит магистр Кейзак,- он даже не удосужился снять свою шляпу, верх которой постоянно выдавал его где бы он не был! Магистр Вильдфойер впервые усмехается. У него узкий рот и мелкие острые зубы.
   Странно, но именно сегодня я снова получил сообщение. В нём говорится, что Ваша служанка, может кое-что рассказать о том, что не рассказал её хозяин, - как бы между прочим бросает он.
   Вот как! - резко воскликает магистр Кейзак, - А не получили ли Вы и золотого шиллинга, который Ваш страж был также обязан передать, как полученный незаконно? Нет? Странно! По крайней мере, от меня Вы узнали правду, а от него ... Ну что же, если Вас так интересуют "сокрытые тайны", я готов рассказать, то, что пока рассказал только Вам, остальным магистрам!
   Не надо!
   С каких пор, Ваша Милость больше доверяет стражам, чем магистрам?
   С некоторых пор я ВЫНУЖДЕН доверять стражам больше.
   Напрасно, вождь. Стражи всего лишь отрабатывают свою пресную лепёшку, стараясь ложью получить больше, чтобы сдобрить её патокой! Я Вам советую об этом подумать.
  Взглянув в глаза магистра Кейзака вождь Вильдфойер вдруг обнаруживает там такую бездонную черноту, что невольно передергивает плечами. Он хлопает в ладоши и этот неожиданный резкий звук кажется оглушительным. Мгновенно появившийся страж получает приказание и также мгновенно его выполняет. На столе появляются два высоких серебряных бокала и кувшин. Вождь Вильдфоейр наливает себе вина, отпивает и делает приглашающий жест магистру Кейзаку. Он верен старинному обряду - первый глоток вина из кувшина совершает хозяин. В глазах великого магистра вспыхивает искорка. Подойдя к столу он тоже наливает себе вина*. Оставив бокал, шелестя тяжелым шелком плаща обходит вокруг стола, поворачивается к магистру закона и говорит, - пригласите охрану ваша милость! Лицо Вильдфойера превращается в неподвижную маску. Странно, но на мгновение его посещает чувство собственной мизерности и ощущение, что его, как жалкого таракана могут просто прихлопнуть. Он зябко ёжится, но тут же его голова делает резкое движение, - Я не вижу в этом необходимости! Так же, как и чьих-то указаниях, верить ли мне своим стражам или не верить! Магистр Кейзак усмехается.
   Вы в самом деле полагаете, что мне можно не верить? Он подходит к столу и протягивает руку к бокалу вытянув указательный палец. Раздается сухой треск, из пальца вылетает длинная голубая искра и жидкость в бокале неожиданно вспыхивает. Магистр закона и порядка вздрагивает и невольно отступает на несколько шагов от стола, а магистр летописей подняв бокал с вином глядит через огонь в глаза Вильдфойеру. Магистр закона не выдерживает, опускает глаза.
   Я благодарен Вашей Милости за визит. Теперь я знаю, на кого из магистров могу полностью рассчитывать и полностью доверять. В его голосе появляются незнакомые нотки смирения, - Но в ответ хочу просить Вашу Милость...
   Господин Вильдфойер! - перебивает магистр Кейзак, - Неужели мой сегодняшний визит не убедил Вас в моём ОСОБОМ отношении к Вашей Милости?! Он опрокидывает бокал и одним большим глотком проглатывает его содержимое.
  На этом визит заканчивается. Магистр отправляется в свое поместье на склоне холма. Для него не является сюрпризом, что в приемном покое ожидает магистр Даргольц - Гофулок в точности выполнил своё поручение. Бледные щеки Филиппа Даргольца немного порозовели. Видимо это эффект хорошего красного вина, бутылка с которым стоит на небольшом круглом столике рядом с креслом.
   Памяти на тысячу поколений, Ваша Милость, - произносит магистр Кейзак.
   Вам, Ваша Милость, тысячи поколений, - немного заплетаясь отвечает магистр Даргольц и собирается что-то сказать, но Волюстрэн Кейзак приглашает его в свой кабинет, сделав загадочный жест и приложив палец к губам. В кабинете они устраиваются в креслах и Волюстрэн Кейзак подробно рассказывает о вскрытии тела девушки с осами. Он отдельно останавливается на важных деталях и предполагает, что ей вероятно ещё не было одиннадцати лун, о чем свидетельствовала внутренняя поверхность матки и закрытое отверстие переднего прохода. Магистр Кейзак умалчивает лишь о том, как девушка по имени Сэльма попала в его дом, но Филиппа Даргольца, кажется, это волнует меньше всего. Его очень заинтересовало описание разреза стенок матки усеянного серыми горошинами.
   Какая страшная болезнь! Её конечно вызвали личинки! Но как они попали во внутрь? Неужели это какая-то неизвестная еда? - спрашивает он и в ожидании ответа смотрит на Волюстрэна Кейзака.
   Я, Ваша Милость, тоже задал себе этот вопрос, сразу после осмотра переднего прохода, когда увидел, что он закрыт. Но на брюшине я обнаружил хорошо заживший шрам. Он был как раз напротив матки. И на передней стенке матки тоже был шрам, но совсем маленький. Если предположить, что через рассечение брюшины во внутреннюю полость и были занесены эти личинки, то вполне возможно, они попали бы на фасции, там рассеялись и неизвестно смогли бы развиваться или нет. Но рассечена была не только брюшина, но и толстая мышечная ткань матки, и именно в неё занесены яйца, там они закрепились и начали развиваться. По мере роста, развивающиеся личинки прогрызали себе проходы через органы и ткани наружу. Ваша милость, я пригласил Вас чтобы сообщить, что из тела наружу выбирались окончательно сформировавшиеся крупные насекомые. Это были огромные осы. Чтобы выносить как можно больше ос бедную Сэльму крепко перебинтовали и замотали в тряпки, пока почти вся поверхность тела не оказалась покрытой волдырями со взрослыми насекомыми в них. Оставалось только выпустить их на волю! Я очень тщательно изучил шрам на брюшине и матке. Я вам кое-что покажу.
  Пока магистр Кейзак открывает бюро, магистр Даргольц сидит молча прикрыв глаза. Его бесстрастное лицо почти неподвижно, только ноздри узкого носа совершают неуловимое хищное движение. Видно, что ему неудобно, ведь здоровье подданных-это дело магистра медицины. Порывисто вздохнув, он неуверенно начинает говорить.
   Должно быть это симбиоты... Число подданных магистрата убывает, несмотря на мои усилия! Оно убывает не только от старости, чрезмерного усердия Вильдфойера и случайных убийств! Магистрату известно о пропажах людей и многие считают пропавших - съеденными. Магистрату известны и случаи "странных смертей", но мы считали их следствием неизвестных нам болезней. Уже много лет в городе нет эпидемий, лишь единичные болезни, которые мы и называем "странными смертями". Я подозревал что-то подобное, но так как мы не делали разрезаний, он непроизвольно передергивает плечами, обнаруженное Вами, Ваша Милость, безусловно объясняет большинство "странных смертей" вмешательством симбиотов. Непонятно, зачем им разводить ос? Вы не знаете? Магистру Вильдфойеру это очень не понравится...
  Магистр Кейзак подает Филиппу Даргольцу лист бумаги. Это воображаемый латтеральный разрез... - начинает он.
   Как Вы сказали, - переспрашивает магистр медицины, - какой разрез?
   Хм... продольный разрез. Длина верхнего шрама на брюшине гораздо больше нижнего. Если попробовать соединить крайние точки обоих шрамов, то получится предмет никоим образом не похожий на нож или меч. Скорее это изогнутый треугольник.
   Да, странно, - озадаченно произносит магистр Даргольц, - Это оружие мне неизвестно. Во власти великого магистра отдать приказ магистру Кольбруку о проверке всех мастеров, умеющих изготавливать оружие. Магистрат мог бы проверить по Вашему рисунку, кто из мастеров изготовил этот предмет. Магистр Кейзак на другом листе бумаги, что-то быстро рисует и передает бумагу Даргольцу. Вот единственное, чем может быть этот изогнутый треугольник.
  Магистр медицины мрачнеет, - Так я и знал, - бормочет он.
  - Думаю, это Ваша Милость должны сделать доклад в магистрате и обратиться, но не к магистру Кольбруку, а к вождю Вильдфоейру. Это повысит Ваше реноме..., то есть я хотел сказать влияние - добродушно качает головой магистр Кейзак. Магистр Даргольц бросает удивленный взгляд на Волюстрэна Кейзака. Он не ожидал такого подарка, но великий магистр, как ни в чем не бывало, наливает в бокалы ещё вина. Магистр медицины незаметно прячет лист бумаги с рисунком у себя в мантии и поднимает бокал.
   Между прочим, я хотел у Вас спросить о распределении порошка. Описанный в последних летописях порядок распределения отличается от нынешнего, - опустившись в кресло и пригубив вино невзначай роняет магистр Кейзак. Магистр Даргольц залпом выпив почти целый бокал, пожимает плечами.
   В этом нет ничего удивительного. Магистры сами используют большую часть траутозола! Любвеобильность почтенного Ван Хаагена и стремление к подвигам Д'Арлекокса потеряли всякие разумные границы! И если Орасио я ещё могу понять, он принимает порошок сам, то выходки толстяка меня просто выводят из себя!
  Магистр допивает вино, но его бокал тут же услужливо пополняется Волюстрэном Кейзаком.
   Собирать у себя толпы мальчишек и тратить порошок на них!
  Магистр Кейзак тут же подхватывает - И это при том, что получать компоненты становится всё сложнее!
   А-а-а-а, Вы и это знаете? От Вас нет тайн, Ваша милость! - вздрогнув горестно восклицает магистр Даргольц и с опаской посматривает на великого магистра.
   О, не беспокойтесь господин магистр, - успокаивает его Волюстрэн Кейзак, - я думаю мы сможем поправить это!
   Господин магистр, Аспар Бузоль вынужден посылать своих стражей всё дальше в поисках альбрауне*, а вырастить хороший корень из молодого растения сейчас гораздо сложнее, чем изготовить эльфириум*, так как основной компонент... Неожиданно магистр Даргольц резко умолкает.
   Я думаю вы знаете, что нам приходится увеличивать порции, ведь содержание в них гальзейна становится всё меньше! С другой стороны рождаемость падает, и мы вынуждены увеличивать порции, хотя проку от этого почти нет!
   Кроме рождаемости есть ещё очень важный, государственный аспект, господин Даргольц. Привычный народу лопадер является самой крепкой уздой, которая позволяет полностью держать его в нашей власти. Узда слабеет и это очень опасно. Мы можем потерять своих подданных!
  Магистр медицины морщится.
   Ваша милость пользуется словом, которое в ходу у простолюдинов! Рецепт траутозола мне получил... то есть он мне достался... по наследству и я ничего не могу в нём менять. Увы... Слишком много знаний потеряно, слишком изменились наши подданные. Мы их и так теряем! Вы правы, господин великий магистр, раньше траутозол применялся лишь как средство управления народом. Как великолепное средство, позволяющее дать черни в руки их простые мечты. Оно дарило забвение и покорность. За щепотку траутозола крепкий селянин мог работать на Вас неделю! Но всё поменялось. Мы не можем не давать им порошка! Они не будут размножаться и город умрет! А в это время толстая гадина Ван Хааген заставляет толпу мальчишек утолять его похоть! И тратит на это фунты траутозола, который я получаю с таким трудом!! Голос магистра Даргольца срывается на крик. Он сильно захмелел. Входит Зев и приносит ещё один кувшин вина. Магистр медицины мгновенно забывает о толстой гадине Ван Хаагене и восклицает, - У Вас чертовски хорошее вино, чертовски хорош-ш-ш... И чертовски хорошая служанка! У Вас всё чертовски... УступИте мне служанку, а Кейзак? Зев испуганно вздрагивает и чуть не роняет кувшин. Волюстрэн Кейзак незаметно подливает ещё вина в его бокал и бросает в него щепотку розовой пыли. Он делает зверское лицо и глядя на Зев одними губами шепчет, - Гофулока сюда, живо! Через несколько минут Гофулок выносит крепко спящего магистра медицины, укладывает его в коляску и Кайса, постукивая копытами, по широкой мощеной тропе скрывается в полумраке аллеи усадьбы Кейзака, постепенно переходящей в городскую улицу.
  Упавшие сумерки бросают густую черную тень от кровли на окна спальни второго этажа усадьбы, но за прикрытой деревянной решеткой заметен свет. Если встать у самой стены и прислушаться, то в ночной тиши можно услышать тихие всхлипывания и бормотание. Зев плачет уже почти четверть часа, но магистр этого не знает. Отправив Гофулока, он по обыкновению заглянул в лабораторию, а после этого с удовольствием совершает омовения в банном покое. Появившись в спальне, свежий и приятно пахнущий магистр чуть не спотыкается о распростёршуюся на полу служанку. Думая, что с ней плохо, он мгновенно подхватывает её на руки и с изумлением обнаруживает её горько плачущей с покрасневшими от слёз глазами и опухшим лицом. Ему стоит изрядного труда понять, что явилось причиной столь безутешного горя. Наконец, собрав воедино обрывочные всхлипывания и судорожно выдыхаемые слоги, он облегченно вздыхает и с Зев на руках опускается в кресло. С удивительной нежностью магистр гладит сверкающие медью волосы своей дорогой служанки и тихо говорит ей, - Я не собираюсь продавать тебя Даргольцу. Я вообще не собираюсь ни продавать, ни отдавать тебя никому, потому, что ты моя собственность. Я скорее съем тебя, чем отдам кому-то. А если кто-то решит тебя у меня отнять, то все мои силы и вся моя магия будут пущены в ход для того, чтобы уничтожить мерзавца! Ещё в самом начале, едва встретив тебя, я сказал, что никому и никогда не продам свою служанку. Даже когда ты решила, что твоя резко повысившаяся ценность и пустота в моём кошельке могут заставить меня поменять тебя на печеную скаблу, я, если ты помнишь, предложил отправиться в путешествие, и даже перевозил тебя через реку на собственной спине и носил тебя на шее, когда мы пробирались через колючий кустарник. Ты была со мной в длинных подземных коридорах, где мы сначала чуть не задохнулись от жары, а потом страшных подземных залах, где чуть не замерзли насмерь. Ты была рядом, когда мы чуть живые поднимались из глубин магнитной фабрики в неизвестность, а потом не знали, как выбраться из каменной коробки под Седой Пустошью. Я, почти ничего не соображая, тащил тебя - самое дорогое, что у меня есть, по прозрачному скользкому коридору. Ты была со мной и когда мы выбрались на поверхность, и нас чуть не сожгла Седая Пустошь. Если раньше ты по глупости могла думать, что после всего этого я просто продам тебя за несколько монет, то теперь, когда ты умна, сметлива, умела и рассудительна, неужели ты не понимаешь как ты мне дорога? Как же ты можешь воображать подобные глупости?! Даже если бы ты сама решила перебраться к кому-то другому... Зев начинает так сильно мотать головой, что поднимается ветер, но магистр крепче прижимает её к себе и дрогнувшим голосом шепчет ей на ухо, - Даже если бы ты сама решила перебраться к кому-то другому, я бы просто умер от горя, потому, что люблю тебя!
  Пораженная неожиданным признанием, Зев, громко икнув, разом перестаёт плакать и недоверчиво смотрит на магистра. А он обнаруживает в её глазах настолько необыкновенное выражение, что торопливо смахнув что-то подозрительно сверкнувшее на ресницах растроганно бормочет,- Ну, хорошо, хорошо... Обещай мне больше не думать подобные глупости!
  Среди ночи, выбравшись из под огромного покрывала, Волюстрэн Кейзак переходит в кабинет, запирается, выглядывает из окна и шелкает ногтем по прилепленной к стене паутине. Он садится в кресло рядом с бюро и принимается терпеливо ждать. У него есть важные вопросы к Сафаде Ард.
  
  
  
  Глава 3.9. Джод и Бабак
  
  Удивительно, как за делами незаметно летит время! После появления в городе почтенного гражданина Кейзака и возвращения в магистрат великого магистра летописей, минуло едва больше трёх месяцев по его хронометру. Делая очередную запись в своём дневнике, магистр останавливается. Он ведет параллельный счет времени. Результаты эффекта "Угловой хрономалии Кржека" у него не вызывают сомнений. Три месяца по его хронометру составили два года местного времени. Угловое скольжение потоков времени подтверждается и полностью совпадает с теорией профессора Кржека. Проведенные расчеты показали, что его собственный хрональный вектор пересекает вектор мира, где он теперь обитает под углом восемьдесят три градуса. Поэтому длина хронального катета пана Вацлава, составляющая по хронометру три месяца, при пересчете через косинус угла в восемьдесят три градуса даёт длину местного хронального катета равную двадцати четырём месяцам. Но профессору непонятны и всё больше беспокоят парадоксы, не укладывающиеся в стройную систему его теории. То, что для него, человека иного мира время идет иначе, объясняет тригонометрический чертёж векторов построенных из разных точек абсолоютного времени, но как, и почему время мира магистра Кейзака течет по разному для долгоживущих магистров, симбиотов и простых "короткоживущих"? Как бы то ни было, за три месяца пана Вацлава или два года Волюстрэна Кейзака, что теперь одно и то же, усадьба преобразилась до неузнаваемости. Заброшенный двухэтажный дом на окраине города передней частью и круглой башенкой стоящий в пруду полностью восстановлен. Обрушенная задняя стена, поднимающаяся на каменистый склон холма заново выложена светлым камнем, глубокий пруд вычищен. Он, как средневековый ров представляет собой препятствие для непрошенных гостей и ограждает от неожиданностей, а высокая глухая стена надежно защищает дом, сад и внутренний двор сзади. Две улицы, с разных сторон кончающиеся почти за полмили до усадьбы Кейзака, замощены до самого дома, а центральный, парадный подъезд значительно расширен, замощен и теперь тоже переходит в одну из городских улиц. Большой каменный подвал под домом разделен на несколько частей. В одной части устроен просторный банный покой. Это интересное и необычное место. Благодаря подземной системе водоводов охлаждения "магнитной фабрики" проходящей под всем городом, Волюстрэну Кейзаку удалось отвести сюда часть горячей воды, и теперь она ровным мелким дождем падает из отверстий в потолке в большой полированный бассейн из черного камня. Уровень воды поддерживается благодаря боковым отверстиям бассейна, через которые излишняя вода уходит в подземный сток. В холме обнаружился источник с газированной минеральной водой, который магистр расчистил и отвёл в другой бассейн большего размера. От этого бассейна в банном покое всегда стоит приятный запах, а прохладная, насыщенная газом вода превосходно бодрит и освежает после горячего дождя. Зев быстро освоилась в чудесной бане и не обходится без нее ни дня. Она фанатически предана чистоте. Чуть позже, в банном покое появилась пара широких каменных скамей, а углубленный пол был покрыт шершавыми каменными плитами, вырезанными из вулканического туфа. Другая часть подвала имеет два отсека, один из которых наглухо закрыт каменной дверью, а второй используется для разнообразных работ. Сюда тоже подведена вода и есть сток в подземную систему водопроводов. Сбоку, по глухой стене дома высоко вверх идет очень крепкая квадратная труба, выложенная из тесаного камня на растворе, рецепт которого магистр держит в секрете. В эту трубу входят дымоходы от печей, которых в доме всего четыре. Одна на кухне, она самая большая и её дымоход проходит в стене гостинной залы обогревая её, вторая - в лаборатории, она же может обогревать и кабинет, третья - обогревает приемный покой и спальни и её дымоход самый длинный, но благодаря особой конструкции обеспечивает отличную тягу. Четвертая печь построена в подвале, она специально изготовлена с двумя топочными камерами, одна из которых может обогревать банный покой, а вторая имеет встроенный аппарат для дистилляции. Вся усадьба, получила новое каменное ограждение, внешняя сторона которого полностью скрыта густым мелколиственным кустарником с крепкими шипами. Лукавый придворный, скрывавшийся в глубине натуры Волюстрэна Кейзака, проявил себя в полной мере, когда после окончательного оснащения дома и благоустройства усадьбы, он начал наносить визиты и приглашать к себе магистров. Постепенно все почтенные члены магистрата побывали у него в гостях. Они составили о хозяине богатой усадьбы, верную стоимость которой теперь вряд ли смог бы оценить и сам Прю Форгильяк, самое благоприятное мнение. Хотя, нет, наверняка в сердцах некоторых магистров родилась черная зависть, но чувствуя возросшую силу магистра Кейзака они остерегались это показывать.
   Устраивать быт магистр начал с того, что пригласил торговца Вельбузана Люверо и милостиво сообщил ему, что собирается совершать все покупки с его помощью, которая, естественно, будет хорошо оплачена. Близкое знакомство с Люверо преследовало несколько целей: используя его торговые связи заняться розыском потомков великого рода, не обременять себя хозяйственными заботами, и не совершая самому торговых сделок постоянно совершать обмен золотых фунтов на более ходовую мелочь. Была и ещё одна цель, может быть даже более важная. В ночь, когда магистр сам попробовал вызвать Сафаду, щелкнув по её паутине, он ещё раз утвердился в мысли, что Люверо и есть тот самый страж, который постоянно докладывал Вильфойеру о делах магистра. Неожиданностью, правда, для магистра это не было, но Сафада, превосходно осведомленная о всех делах в городе рассказала ещё кое-что. В отношении Люверо, магистр принял решение держать его постоянно на виду, чтобы в случае необходимости успеть принять меры. С помощью торговца, последовательно и кропотливо воплощая свой план, Волюстрэн Кейзак наладив поставку нужных продуктов, приступил к следующей части. Он начал собирать потерянные кусочки драгоценной королевской мозаики. Он искал потомков великих родов, у истоков которых стоял и его кровожадный предок Балтазар. БОльшая часть летописей из разрушенного магистрата была скрытно перевезена с помощью Гофулока, который за первые пару месяцев сытной здоровой жизни у магистра заметно подрос и окреп, но после посещения подземной "магнитной фабрики" и хранилища с золотым канатом его необычно быстрый рост прекратился, и произошли другие заметные изменения. Как случилось и с Зев, его память улучшилась, от чего он стал гораздо сообразительнее и сметливее. Волосы соломенного цвета потемнели и теперь, рослый крепыш с густым медного цвета ежиком на голове был бы завидным папашей для большой семьи, правда, если бы только сам этого захотел. А Гофулок, изменившись, стал очень разборчивым и не особенно торопился. Кроме того, его организм претерпел ещё некоторые изменения, что заставило его смотреть на семейную жизнь иначе, чем раньше, но об этом отдельный рассказ. Производя расчеты скорости движения времени, магистр пришел к выводу, что посещение подземной магнитной фабрики изменило направление собственных хрональных векторов Зев и Гофулока, произведя столь значительные изменения в физиологии их организмов. Это переместило их таким образом в клан "долгоживущих", а у магистра появился повод для некоторых дальнейших размышлений.
  Впечатленный внимательно изученным в свое время манускриптом австрийского монаха*, (речь идет о Йохане Грегоре Менделе и его труде о наследных признаках или "факторах", как называл их сам Мендель) Вацлав Кржек, а ныне великий магистр Кейзак, принялся разыскивать потомков Франка-Эрнеста Гофулока. Поиск шел по доминантным наследным "факторам", передающимся из поколения в поколение, основным из которых были рыжие волосы. Вспомогательным унаследованным фактором было и возможное сохранение в имени или фамилии имен знаменитых предков, проживание в бывших королевских провинциях, носящих королевские имена. Отличительной чертой могло и должно быть наличие необычных способностей. Магистр не без оснований полагал, что все потомки, скорее всего симбиоты. Участвуя в походах, совершаемых магистром дикой природы Бузолем он расспрашивал всех, с кем встречался, собирал чудом уцелевшие сказания и внимательно присматривался к людям. Магистру Бузолю он объяснял это своим чрезвычайным желанием заполнить пустые места в летописи летописей. Впрочем, Аспар Бузоль, будучи и сам человеком любознательным, не находил в интересах магистра Кейзака ничего странного. Правда, через довольно короткое время великий магистр заметил интересную особенность походов магистра дикой природы. Все они не простирались дальше десяти миль от города, а посему люди, встречающиеся в поселениях, почти все были бывшими горожанами. Это ещё раз сыграло в пользу Люверо, который "по торговым делам" бывал и в межгорьях и даже в удаленных провинциях. Прослышав о том, кто мог статься потомком королевского рода, Волюстрэн Кейзак давал поручение Вельбузану Люверо купить найденного человека и доставить в свой дом. Труды торговца щедро оплачивались, и на некоторое время магистр получил заинтересованного помощника. Первой удачей в поисках стали близнецы Джод и Бабак из рода Куафест, которые достались магистру путем хитрой проделки, едва не поссорившей его с магистром Ван Хаагеном. Обычная дорога в магистрат совершалась Волюстреном Кейзаком в своей коляске, запряженной небольшой крепкой лошадкой и занимала не больше трети часа. Часто, магистр летописей, позволяя себе длинные прогулки по городу, обязательно проходил через торговую площадь, где всегда людно, шумно, и можно увидеть и узнать что-нибудь новое. Конечно, он преследовал свои собственные цели, прислушиваясь к разговорам и присматриваясь к горожанам. Магистр был узнаваем благодаря своей необычной наружности и величавому виду. Он умел быстро завоевывать уважение, не гнушаясь общением с простыми горожанами, а людям, как известно, это очень нравится. Заметив как то раз уличных джестеров, необычным представлением собирающих большую толпу зевак, магистр несколько дней подряд внимательно наблюдал за ними. Представление неизменно вызывало громкий хохот, было грубоватым и наивным, но не это привлекло внимание магистра. Впервые увидев ужимки двух безобразных карликов с размалёванными лицами, он сам от души хохотал, когда обнаружил, что жуткие огромные головы на тшедушных телах и уродливые лица с толстыми нарумянеными щеками на самом деле оказались выставленными на показ голыми задницами с нарисованными глазами! Джестеры - два стройных мальчугана обладали поразительной гибкостью. Легко складываясь пополам, они преображались в удивительных уродцев, где зад становился головой, длинные руки болтались у самой земли, а получившиеся коротенькие ножки забавно ковыляли, заставляя всё фигуру переваливаться с боку на бок. Гибкость их тел была настолько велика, что они одинаково легко складывались как вперёд, так и назад, при этом, если джестер складывался назад, жуткой физиономией становилась передняя обнаженная часть промежности, вызывая неудержимый хохот зрителей. Загадочными и непостижимыми казались трюки, когда джестеры - обладающие красивыми, пропорционально развитыми фигурами буквально проходили сквозь угольное ушко! Магистр был поражен, когда один из мальчиков на его глазах пролез через отверстие в бревне диаметром едва ли больше полуфута! Он попросил повторить этот трюк. Более странных превращений он не видел. Тело, теряя форму, плавно вползало в отверстие. Магистр заметил, что мышцы сокращаясь по очереди вытягивали кости из суставов и оказавшись внутри полого бревна тело мальчика скорее напоминало змею чем человека. Ужасное превращение произошло и с его головой, которая потеряла форму и вытянувшись превратилась в подобие жуткого волосатого кожистого мешка! Когда мальчик невредимый выполз из бревна, магистр с опаской ощупал его голову и убедился в наличии твердого черепа под кожей. Тут магистр, поинтересовавшись его именем узнал, что джестера зовут Бабак, а его брата-близнеца - Джод и оба они из рода Куафест. Мальчики получили по шиллингу. На следующий день, Гофулок вдоволь нахохотавшись над ужимками толстощеких карликов, принялся расспрашивать, есть ли у них хозяин и сколько они зарабатывают в день. После этого, стараясь ничего не забыть он несколько раз переспросил каждого из них, то, что показалось самым важным и поскорее вернувшись домой передал, всё что удалось выведать магистру. Тем же вечером, магистр пригласил к себе торговца Люверо и приказал ему купить мальчишек у хозяина, не называя конечно своего имени. На следующий день обескураженный Люверо, оправдываясь, что вернулся без оплаченного товара рассказал, что у хозяина джестеров - магистра Ван Хааген его чуть не побили палками, когда он назвал цену, за которую хотел купить мальчишек. Волюстрэн Кейзак досадливо махнул рукой и сердито нахмурившись, приказал Люверо оставить деньги себе и прийти к нему через неделю. Однако Люверо не выполнил приказа - его фетровая шляпа висела на деревянном шпеньке в приемном покое магистра Кейзака уже на пятый день от происшествия. Тут же в приемном покое на широкой лавке сидели и два мальчугана. Они были чем-то очень расстроены. Склонившись в почтительном поклоне перед удивленным магистром, Люверо рассказал, что не далее как четвертого дня к нему прибыл посыльный от магистра Ван Хаагена с приказанием срочно явиться, что торговец неприменул тут же выполнить.
   Магистр Ван Хааген был взволнован и даже, как мне показалось, испуган чем-то, - рассказывал Люверо.
   Он сам предложил мне купить у него мальчишек, причем сначала назвал мою цену, а потом, увидев мои колебания сбросил один шиллинг!
   Мальчишки были там же? - как бы между прочим интересуется магистр Кейзак.
   Нет, Ваша Милость! Господин Ван Хааген был один! А после того, как я отдал ему деньги, он приказал, чтобы я сам забрал их из маленькой деревянной постройки во дворе его дома. Я узнал, что после этого постройку сожгли! - добавил шепотом Люверо.
   Ну что же, - молвит господин Кейзак, - это очень странная история! Но... хоть и с задержкой, мой приказ выполнен. Я должен вознаградить тебя за службу! Он достает из мешочка, висящего на поясе камзола несколько шиллингов и протягивает Люверо. Торговец не ожидавший подобной щедрости за столь непонятную торговую операцию жадно хватает деньги и низко кланяется. Люверо не мало бы удивился, если бы узнал, что как раз четыре дня назад магистр Ван Хааген был очень расстроен и напуган тайком переданной ему запиской, в которой сообщалось, что мальчишки Джод и Бабак похоже больны "очень плохой болезнью" и магистр Ван Хааген рискует потерять здоровье и сан, так как магистрат "не может допустить присутствия больного магистра среди людей управляющих обществом". Но он бы ещё больше удивился, если бы узнал, что эту записку доставили магистру Ван Хаагену под видом перехваченного донесения, написанного им самим, Вельбузаном Люверо!
   Гофуло-о-к! - гремит голос магистра. Появившийся, как из под земли, крепыш получает указание увести мальчиков.
   Господин Люверо, - Волюстрэн Кейзак впервые обращается к торговцу именуя его "господин", - Я бы хотел купить еще одного человека. Видя что Люверо с готовностью открывает рот, он добавляет, - но это довольно сложное дело! Эта девушка находится не в городе...
   Понимаю, господин магистр! - торговец делает многозначительное лицо, - Стражи порядка об этом не узнают!
   Не это главное, господин Люверо! Магистр Вильдфойер не будет против, просто поселение, где находится этот товар довольно далеко, в Красных горах...
   Но ведь вождь Вильдфойер любит Закон, а Закон не любит когда его нарушают, - хитро щурится Люверо.
   Поди же ты! - про себя восклицает Волюстрэн Кейзак, - торговцу не чужда элементарная логика!
   Так вот, потребуются значительные расходы...на дорогу! - магистр испытующе смотрит на Люверо.
   Здесь задаток, - торговец получает увесистый мешочек, - это половина. Вторая половина - когда будет доставлен товар!
  Как только довольный торговец удаляется, магистр Кейзак приказывает Гофулоку привести мальчиков. Когда они заходят, он долго внимательно их разглядывает. Благодаря рыжим волосам, одинаковому росту и фигурам, на первый взгляд они кажутся абсолютно одинаковыми. На самом деле у одного из них разные глаза. Оба восхищены и немного напуганы местом куда попали.
   Ну, так как же вас решил продать хозяин?
  Мальчики переглядываются и один, с разными глазами кивает другому.
   Четыре ночи назад хозяин не разрешил нам спать с ним и выгнал во двор. Заработанные днем деньги он приказал отдать Целестену, а ночевать в сарае во дворе.
   Ай-да старый повеса! - думает магистр, а в слух спрашивает - Кто такой Целестен?
   Смотритель дома, господина Ван Хаагена, и его любимец, мы видели, что он мыл и чистил деньги.
   Почему же он с вами так обошелся?
  Мальчики растерянно смотрят друг на друга и тот, у которого глаза одинаковые пожимает плечами - Мы не знаем, господин!
   Хорошо. Вы останетесь у меня...ах, да, как вас зовут, тебя... - магистр берет за плечо разноглазого.
   Джод.
   А тебя? - он тычет пальцем в грудь другого.
   Бабак, господин.
   Вы можете называть меня господин Кейзак, или господин магистр, или Ваша Милость. Сейчас вы хорошенько вымоетесь, а потом вас накормят. Какое-то время вам нельзя показываться в городе. Но это не страшно - вам теперь не надо зарабатывать деньги, выставляя напоказ свои зады. Вместо этого вы будете много тренировать свои тела и читать...вы умеете читать?
   Нет, Ваша милость,- отвечает Джод.
   Вы научитесь читать и будете день за днем читать летопись.
  Магистр решил понаблюдать за мальчиками и выяснить, не имеют ли они каких-нибудь особенностей, кроме тех о которых он уже знает, а научившись читать и познакомившись с летописью, он надеялся, что они что-нибудь вспомнят, благодаря своим необыкновенным способностям, в которых он не сомневался.
  
  Глава 4.0. Монах из Таграсса
  
  Как ни странно, не смотря на очень редкие встречи, между великим магистром и вечным Зану Магелем возникли взаимоотношения чем-то напоминающие дружбу. Магистр регулярно отправлял вечному Зану футляры, доверху наполненные ароматными обжаренными зернами кофе, который тот самолично молол подаренной магистром кофемолкой, и варил по купленному за один золотой фунт у магистра же рецепту. Зев, привозившая Зану футляры с кофе, обратно возвращалась то с куском пергамента, содержащим древнюю карту города, то с короткой запиской, в которой Зану просто писал "Поговори с таким-то", и надо сказать, что это были встречи и знакомства, дающие бесценные знания, которые магистр скрупулёзно заносил в свою книгу, в переплёте из свиной кожи. Вскоре, после того, как в доме Кейзака появились Джод и Бабак, до магистра дошли слухи, что в одном из горных селений есть девушка по имени Сэлма Ванвиц, у которой рыжие волосы и которая видит ночью лучше чем днём. Зная, что Витц Гофулок взяв в жены дочь маркиза Хольта Ван Хаагена - Инез, положил начало знатному королевскому роду Ван Витц, Волюстрэн Кейзак обрадовался, полагая, что нашёл еще один кусочек драгоценной разбитой мозаики. Он щедро заплатил торговцу Люверо, что бы тот, как можно скорее доставил в его дом "Сэлму-видящую-ночью". Пока торговец отсутствовал, Зев привезла от Зану Магеля взамен переданных кофейных зёрен, короткую записку, которая гласила "Зелёнщица Пфааль". Осторожный магистр для начала отправил Гофулока, и славный малый целую неделю прислушиваясь и присматриваясь за зелёнщицей не только узнал много интересного, но и познакомился на коротке с "мамашей Пфааль". Добропорядочная горожанка к тому же оказалась свахой, и проявив интерес не пожелала упускать такого видного парня, каким теперь стал Гофулок. Мамаша Пфааль торговала зеленью и приправами, которые готовила сама по древним рецептам из корней, листьев пряных трав и сушеных грибов. За неделю скрытных наблюдений от внимательного Гофулока не укрылось, что она тайком приторговывала "сильным вином" - напитком, рецепт приготовления которого она держала в тайне. Напиток был под запретом магистрата из-за того, что если его употреблять несколько дней подряд, можно было добиться того же эффекта, что давала щепотка известного в народе "лопадера" - порошка плодовитости. Подозревая, что с помощью мамаши Пфааль удастся открыть ещё одну тайну этого мира, магистр решил познакомиться с ней сам.
  Мадуна Пфааль - грузная рыхлая старуха имела умные, подслеповатые глаза, которые она, пытаясь что-нибудь рассмотреть, так сильно щурила, что всё лицо, глубоко изборожденное благородными письменами возраста, напоминало сморщенную высохшую грушу. Проявляя удивительные кулинарные познания в столовой зелени, магистр быстро расположил её к себе и расхваливая отменный товар, купил сразу всю зелень, безошибочно отделив от свежего товар, оставшийся со вчерашнего дня. После этого было уже трудно понять, чем больше он завоевал её уважение - то ли правильным выбором, то ли неожиданной прибылью, которую она от этого получила. Справедливости ради, надо сказать, что накануне Зев не меньше часа объясняла великому магистру, какая травка для чего предназначается, и как по цвету стебля определить свежесть головки дикого чеснока. Величественно сложив в корзинку пучки трав, магистр предложил зелёнщице доставить такой же хороший товар на следующее утро прямо в его дом, упомянув, что это будет оплачено даже лучше чем сегодня, на что торговка конечно сразу же согласилась.
   Утром следующего дня Гофулок, выглянув в маленькое окошечко в крепкой двери рядом с воротами, увидел сидящую на обочине дороги старуху, с большой плетеной корзиной, накрытой серой тряпицей от солнца. Он открыл дверь и крикнув, - Эй, мамаша Пфааль, заходи! - принялся наблюдать как зеленщица с трудом поднялась с земли и переваливаясь заковыляла к воротам.
  На кухне, наполненной ярким светом утреннего солнца, за добротным деревянным столом зелёнщица, усевшись на длинной лавке занимает хорошую её половину. Сбившийся на бок чепец выпускает кое-как прибранные седые пряди. Перед ней чашка ягодного чая, несколько только-что испеченных лепёшек и плошка с кленовым сиропом. Магистр уже заплатил за товар и был настолько любезен, что решил угостить старуху чаем. Сам магистр облаченный в просторный, расшитый вручную камзол, рассказывает о древних рецептах плодовых вин. Старуха, занятая лепешкой порывается что-то сказать, но так как зубов у неё осталось маловато, она торопливо пытается проглотить большой кусок непрожеванной лепешки и давится. Магистр героически борется за её жизнь, легонько похлопывая ладонью между лопаток. Наконец, когда она покрасневшая с налившимися кровью глазами натужно вздыхает, прибежавшая Зев протягивает ей полотенце, чтобы утереть вспотевшее лицо и выступившие слезы. Отдышавшись, старуха кланяется и бормочет, что была готова отправиться "за городскую стену", но благодаря "Вашей Милости она сможет и дальше вкушать сладость жизни".
  - Надо же, - удивляется про себя магистр, - старухе не чужда поэзия! В благодарность, зелёнщица была бы счастлива, открыть тайну приготовления дивной приправы для всех блюд. Великий магистр выражает полную готовность записывать, но Мадуна Пфааль сильно морщит лицо и досадливо бормочет, что почти ничего не видит, а надо рисовать место, где растет одна очень редкая травка. К магистру приходит забавная мысль. Он что-то тихо говорит Зев и она очень быстро приносит деревянную шкатулку.
  - Попробуй вот это, - протягивает великий магистр старухе-зелёнщице странный предмет. Видя, что она решительно не знает что с ним делать, он пристраивает предмет у неё на лице и выжидательно смотрит. Это очки. Старуха, непонимая морщится и щурится ещё сильнее. Тогда магистр начинает по очереди доставать очки из шкатулки и примерять их зеленщице. Неожиданно она вскрикивает и дергается так сильно, что драгоценный оптический прибор чуть не падает на каменный пол. Волюстрэн Кейзак удовлетворенно потирает руки, передает шкатулку Зев и приказывает принести ещё что-то. Зелёнщица тем временем оглядывается по сторонам и её изумленные глаза, увеличенные полированными стеклами выглядят огромными. Вернувшаяся Зев приносит небольшую квадратную бутылку, наполненную прозрачной жидкостью с оранжевым оттенком. Великий магистр наливает жидкость в пару маленьких стаканчиков и протянув один старухе произносит, - Я знаю, что почтенная Пфааль будучи добропорядочной подданной магистрата, никогда не совершает ничего предосудительного, что могло бы вызвать недовольство вождя Вильдфойера. Старуха не мигая глядит на магистра и утвердительно кивает головой.
  - Поэтому в обмен на рецепт приправы, я хочу подарить почтенной Пфааль секрет изготовления древнего напитка, который я узнал из старинных летописей. Этот напиток обладает поистине магической силой - он будоражит чувства и дарит ясность мысли. Попробуй, почтенная Мадуна, - и магистр кивнув головой первый выпивает из своего стаканчика. Почтенная Мадуна тоже кивает головой и одним духом осушает стаканчик. Её глаза вылазят из орбит, и если бы не стекла очков, наверное они бы совсем выскочили из головы и покатились по полу. Несколько мгновений она не в силах вздохнуть открывает и закрывает рот, но усилившись наконец вздохнуть, пораженная смотрит на улыбающегося господина Кейзака. Лицо её разглаживается, обнаруживая редкую приятность линий, и к нему возвращаются краски юности, а глаза становятся больше и обретают яркий блеск.
  - Интересно, какой она была в молодости? - неожиданно приходит на ум магистру. Старуха же умильно моргая берет ещё одну лепёшку и обмакнув в кленовый сироп начинает усиленно жевать. Очки кривовато сидят у неё на носу, но глаза, с нескрываемым интересом бродят по кухне и с ещё большим интересом останавливаются то на Зев, то на магистре. Ей становится очень жарко в груди, как было когда-то давным давно, когда она любила здоровяка Бульсибера. Она прекрасно помнит его руки и сладкую истому от его объятий. А он, Бульсибер, зная свою силу был очень нежен и осторожен со своей "маленькой крошкой Мади". Правду говоря, Мади Пфааль всегда была крупная и крепкая девушка, но когда Бульсибер брал её на руки, она ощущала себя легкой и изящной лесной феей в руках огромного, но нежного сатира. Они уходили далеко в лес и бродили по полям, забирались в горы, где Бульсибер собирал букеты из удивительных по красоте горных цветов, а Мади плела венки. Они купались в тихих заводях, и Мади помнит какими ласковыми были его руки, когда он расчесывал её густые черные волосы. Она не знала этого города с его странной жизнью и глупыми и непонятными семьями с несколькими мужьями и женами, которые называются "папаши" и "мамаши". Там где жила она и её Бульсибер главной была любовь, а не желание магистрата увеличить число своих подданных.
  - Да, Ваша милость, - повторяет старуха, - Главной была любовь, и Мади Пфааль знает, что это такое! Мой Бульсибер мог бы изрубить на куски любого, кто усомнится, что его Мади не самая прекрасная девушка на земле и мог бы стереть в порошок всех неверящих, что его любовь самая сильная... Седые пряди окончательно выбиваются из под чепца и торчат в разные стороны. Старуха запивает лепешку оранжевой жидкостью из своего стаканчика, куда магистр уже снова плеснул из бутылки. Она не обращает внимания на огненный вкус напитка - он лишь слабый огонёк свечи по сравнению с костром, разгоревшимся в её душе. Её уносят воспоминания. Она не замечает, что говорит вслух, и что магистр и Зев внимают ей, боясь пропустить хоть слово.
  - Но он, мой Бульсибер, никогда бы этого не сделал и Мади сильно любила его за то, что он мог бы, но ещё сильнее за то, что его рука никогда не держала меча. Бульсибер был монахом. Он читал книги, и его сила была доброй, а душа нежной. Он собирал травы и учил Мади, как дать человеку силу природы. Это он изготовил эльфириум и придумал ловатер... Магистр вздрагивает. Ему кажется что он ослышался. Он поднимает вопросительно брови и смотрит на Зев. Девушка недоуменно пожимает плечами и переводит взгляд на Мадуну Пфааль.
  - Ты хотела сказать, почтенная Мадуна, что это он, твой Бульсибер изобрел лопадер? - острожно переспрашивает Волюстрэн Кейзак наклоняясь к начавшей оплывать старухе. Глаза добропорядочной зелёнщицы полуприкрыты, очки сползли на кончик носа, а голос становится всё тише. На неё сильно подействовала настойка магистра. Не мудрено - ведь она получена перегонкой забродившего сиропа ягод оранжевой рябины на черном сахаре! Господин Кейзак уверен, (настойка - его гордость) что крепость напитка никак не меньше восьмидесяти градусов! Мадуна Пфааль пытается хитро прищуриться, но на глаза наворачиваются слёзы, - Они убили моего Бульсибера из-за волшебного нектара, который он придумал... - всхлипывает она, - Разорвали его тело и растерзали его душу, чтобы достать из неё секрет... ловатер - эликсир любви и радости... а дьявольский порошок... его придумал тот, кого все считают мертвым...
  - Кто, кто придумал порошок?? - шепчет на самое ухо Мадуне магистр.
  - Соломон Рейзебрер... - бормочет старуха засыпая.
  В кухне настает тишина.
  - Ты что-нибудь слышала о Соломоне Рейзебрере? - спрашивает магистр у служанки. Зев коротко подумав отрицательно качает головой. Появившийся на зов магистра Гофулок тоже не слыхал такого имени. Он кряхтя поднимает старуху с лавки и согнувшись под тяжестью грузного тела удаляется из кухни. Ему дан приказ увезти старуху домой, сам же магистр обрядившись в походный камзол, укладывает в глубокий карман прямоугольный футляр из бамбуковых дощечек, в верхней крышке которого просверлены маленькие отверстия. Вежливая Зев интересуется, не мог бы господин магистр сказать, когда подавать обед, и в ответ получает поцелуй куда-то за ухо. Довольная, она о чем-то задумывается, но только когда магистр, уже пройдя через потайной ход, появляется вдалеке за стеной на склоне холма, вспоминает, что про обед он ей так и не сказал ни слова.
  Быстро поднимаясь по склону холма, магистр оглядывается на город лежащий внизу. Удивительный город, удивительное место, удивительный мир... Он минует невысокую каменную башенку, сложенную вокруг родника и улыбаясь вспоминает, как они с Зев во время одной из долгих прогулок случайно нашли этот ключ хрустальной чистоты. По правде говоря, нашла Зев, ткнувшись в него носом. Он усмехается - это была очень полезная и занятная прогулка! Вершины холма магистр достигает меньше чем за час, и перевалив на другую сторону, присаживается на широкий плоский камень нагретый солнцем. Он опускает рядом прихваченный с собой мешочек из плотной ткани. Из глубокого кармана извлекается бамбуковая коробочка, из неё на раскрытую ладонь бодро выбирается солидного размера мохнатый паучок коричневого цвета и приветственно поднимает переднюю пару лапок. Восемь его блестящих черных глазок смотрят на магистра. Магистр кивает головой посланцу и говорит, - Мне срочно нужна Сафада. Через мгновенье паучок исчезает, а магистр подставляет лицо тёплому ветру. Он заметил, что вдали от города, где нет запахов готовящейся еды, домашних животных, дыма кузниц и густого месива аппетитных и не очень, ароматов городского базара, ветер, перемешивая воздух лесов и полей, приобретает единый, плотный, зрительно ощущаемый вид, какой имеет только этот мир. Этот и никакой другой. В нём есть присутствие веществ, которых нет, например в мире пражского профессора. Вацлав Кржек мог бы припомнить далекие родные запахи - свежей речной рыбы, когда ветер дует от Влтавы, сливы и яблок, когда в Праге начинают цвести сады, мёда, когда пасечник привозит соты в его поместье на Капланке, свежего сена, когда сеновал заполнялся свежескошенными травами до самого потолка... Волюстрэн Кейзак закрывает глаза, но яркое солнце и через веки рисует разноцветные плывущие круги, пока вдруг резко не темнеет, словно кто-то набрасывает на него темную накидку. Великий магистр открывает глаза. Прямо напротив, загораживая полуденное светило, стоит невысокая горбатая фигурка в развевающемся на ветру плаще с сильно обтрёпанным подолом.
  - Здравствуй Сафада. Ты умеешь являться очень быстро, это всегда будет восхищать меня и вызывать зависть. Как ты это делаешь?
  - Здравствуй, Ваша милость. Мы все умеем это, не забывай что, отправляя посланца, ты полагаешь, что он сделает это тут же, но это не удивляет и не восхищает тебя?
  - Больше всего удивляет, что он меня понимает.
  - Когда ты держишь его на руке, он чувствует твои мысли.
  - Ах вот что... Я очень дружен со своим посланцем, стараюсь, чтобы его жизнь была приятной. Думаю, он также относится ко мне.
  - Это правда, магистр. Так зачем ты сегодня звал меня?
  - Кто такой Соломон Рейзебрер?
  Сафада молчит пожалуй слишком долго, но магистр не нарушает молчания.
  - Я не могу тебе сказать, кто он такой, тебе придётся это узнать у него самого, если только он захочет с тобой разговаривать. Сафада поднимает сухую тонкую руку предупреждая вопрос магистра. - Я не могу рассказать потому, что не знаю. Это тайна умерла в каменных подвалах Вильдфойера вместе с самим Соломоном Рейзебрером.
  - Так он мертв?
  - И да и нет. Да, потому, что его убили стражи Вильдфойера, нет потому, что ты с ним можешь поговорить.
  - Поговорить с мертвым человеком?
  - Да. Я не спрашиваю, как ты узнал о нем - ты очень умный и хитрый человек. Поговори с ним, может быть что-то и узнаешь.
  - Но как я найду его?
  - Посланец принесёт записку.
  Магистр с улыбкой протягивает паучихе мешочек и склоняет голову. Почти черное лицо Сафады изображает удовольствие. Больше всего на свете она любит копченые голубинные сердечки, поэтому она искренне рада дару магистра. Она забирает мешочек, и мгновение спустя магистр снова остается один у плоского камня. Он минуту размышляет глядя в сторону, противоположную городу. Там, дальше, за чередой холмов и широкой долиной с редкими каменными россыпями, начинаются горы, за которыми лежат загадочные дальние провинции. Раньше, если верить летописям, от города во все уголки страны шли широкие удобные дороги. По дорогам постоянно двигались торговые караваны. После катастрофы всё изменилось. Люди из провинций перестали приезжать в город, а горожане никогда не покидают городских стен, хотя стен почти не осталось - они разрушены. Почему люди из провинций больше не приходят в город? В летописях об этом ничего не сказано...
  Посланец Сафады доставил записку через день после встречи на холме. Вечером, когда магистр закончив писать чистит и вытирает перо, прячет его в стол и собирается немного полежать в бассейне с шипучей снимающей усталость водой, на кожаный переплет его книги летописей неторопливо опускается большой черный паук устрашающего вида. У него круглое, размером с каштан блестяшее тело, а на спинке яркий белый крест. Присмотревшись, великий магистр понимает, что это не крест, а две туго скрученные в трубочки тонкие полоски бересты крест-на-крест закрепленные на спине паука паутинкой. Паук, как показалось магистру, сердито глянув на него красными глазками, сам освобобождается от ноши, машет лапками и по своей паутинке поднимается на карниз. Потом он исчезает за окном. На первой полоске бересты крохотными буковками нацарапано: - Нижний город. Мясная лавка Кужара. На второй:- Второй пролом в городской стене. Хвали магистров.
  Если с местом, куда нужно добраться всё ясно, то фраза "Хвали магистров" заставляет Волюстрэна Кейзака недоуменно пожать плечами и хмыкнуть. В конце концов, заметив, что тени от света светильников приобрели резкую контрастность, а ветки персикового дерева за окном совсем растворились в черноте ночи, магистр машет рукой и пробормотав "Anticipation is a half of exciting"* отправляется в банный покой.
  ***********************************************************************
  В восточной части городская стена разрушена полностью и за ней, до самой реки стоят дома горожан превратившихся в фермеров. Отсюда, на базар попадают мясо, молоко, сметана и сыр. Второй пролом в городской стене - последний, он лежит далеко от мясной лавки Кужара, поэтому Кайса, запряженная в лёгкую коляску, остаётся терпеливо ждать у древней коновязи, неизвестно как сохранившейся рядом с городской стеной. Перекинув походную сумку через плечо и оглянувшись на лошадь, магистр убеждается, что в это заброшенное и глухое место вряд ли кто-то забредет просто прогуливаясь. Он начинает пробираться через завалы расщепленных брёвен и разбитой кладки. В месте, где красноватые обломки брёвен навалены особенно густо, он замечает, что на некоторых камнях пыли нет. Внимательно разглядывая завалы, магистр продвигается от одного камня к другому. Теперь он знает, что искать. Запутанная дорожка по камням, не покрытым пылью, заканчивается особенно толстым обломком бревна, которое неожиданно переворачивается под ногами и магистр летит вниз. Кажется, я здорово ударился головой и на мгновение потерял сознание. А может быть и не на мгновение, потому, что очнулся от того, что в лицо плеснули холодной водой. Здесь стоит полумрак, но в глаза бьёт узкий прямой луч света, и я ничего не вижу. Приходится долго щуриться, и только прикрыв от прямого света лицо ладонью, я обнаруживаю, что передо мной на корточках сидит человек, похожий на шута. У него на голове колпак, вся фигура изогнута и скручена невообразимым образом, а левая рука почему-то торчит в сторону. Сидящий с опущенной головой, он похоже, дремлет. Но кто же мне плеснул в лицо водой? Я шевелюсь, и голова шута тут же поднимается. Я невольно вздрагиваю. На лице выпукло торчат глаза без век. Носа нет - он вырван. Щеки испещрены кривыми шрамами.
  - Привет тебе Соломон. Похоже, ты спас мне жизнь?
  - Соломон? Соломона нет. Он умер, - голос сиплый, натужный.
  - Он умер для всех. Но для меня, магистра Кейзака, который сам ушел в небытие много поколений назад, многие из тех, кого считают мертвыми - живы. Для истории нет мертвых.
  - Ты лжешь. Я помню великого магистра. Он выглядел не так.
  - Соломон Рейзебрер тоже выглядел иначе...
  Глаза без век пытаются понять, кто я такой. Толи от того, что они не мигают, толи от того, что зрачки сузились до размера острия иглы, его взгляд производит завораживающее впечатление. Чтобы как-то освободится от неприятного чувства, я пытаюсь начать разговор, - Я здорово ударился головой, позволь мне принять снадобье, чтобы унять боль и соображать получше?
  - Ты волен делать что угодно.
  - Тогда дай мне какой-нибудь сосуд.
  Человек на корточках, не спуская неподвижного взгляда и не вставая, протягивает мятую металлическую плошку. Магистр, поморщившись от боли, принимает её и достав из сумки квадратную бутылку наливает из неё немного желтовато-оранжевой жидкости. Неподвижные глаза на изуродованном лице оживают и человек на корточках совершает странное движение. Он извиваясь придвигается ближе и тут магистр понимает, что Соломон вовсе не сидит на корточках. У него изуродована ноги, и сросшиеся, каким-то чудом, они скрючены и не разгибаются. Магистр приподнимается, и внимательно разглядывая Соломона, протягивает ему плошку.
  - Это настойка оранжевой рябины и ещё кое-что. Я хочу тебя угостить. Соломон быстро кивает головой, - Да, пожалуйста угости меня! В плошку налита солидная порция снадобья. Жадно схватив плошку правой рукой, калека отправляет настойку в рот. По его лицу пробегают волны. Он делает несколько судорожных глотательных движений и замирает, уронив голову на грудь. - Там есть корень валерианы! - в тихом востоге сипит он. Дай мне пожалуйста, дай, ещё твоего снадобья! Вторая плошка исчезает в его глотке даже быстрее первой. Соломон беспокойно возится на полу. - Великий магистр... - шелестит его голос, - великий магистр... неужели я ошибаюсь? Он пытается разглядеть человека перед ним. Но тут с ним что-то происходит. Он начинает торопливо озираться по сторонам встряхивая головой, словно желая сбросить что - то налипшее на лицо и тихонько подвывать. Извиваясь, он перекатывается по полу, шаря вокруг правой рукой. Левая рука ему только мешает - она нелепо торчит в сторону как сухая ветка. У стены он находит кувшин с узким горлышком, судорожно хватает его и опрокидывает на лицо. Вода омывает вытаращенные глаза, заливается в вырванные ноздри. Соломон хрипло кашляет, сипит и отплёвывается. Потом он успокаивается и голова снова падает на грудь. Крепкая настойка действует на него. Это неожиданное действие. Он поднимает голову и теперь видит перед собой настоящего магистра Кейзака, единственного магистра которому он верил, единственного человека, который когда-то мог его спасти, но исчез, пропал, а лапы стражей Вильдфойера схватили Соломона Рейзебрера и утащили его в страшные чистилища "поисков истины". И вот теперь, вернувшийся из страны теней магистр с жалостью смотрит на бедного изуродованного Соломона и подносит ему чашу с удивительным снадобьем, возвращающим убегающую из тела жизнь... Великий магистр всегда знает, как вернуть его отлетающую душу, может уже последнюю, из девяти душ... Он что-то ему говорит, добрый магистр... Соломон изо всех сил старается понять слова, медленно, с трудом проникающие в его сознание.
  - ...и тогда я, вернувшись из безвременья, покинул печальные развалины древнего магистрата. Я отправился в путешествие, которое оказалось совсем не таким печальным, как можно было предполагать! Я вошел в город и увидел, что после катастрофы, народ благодаря безмерному старанию магистра ремесел вновь обретает уменья, и следуя ученью магистра медицины старается увеличить число подданных магистрата. Любуясь на златокудрого магистра искусств, люди вспоминают волшебные мелодии, а вороной блеск волос магистра порядка доказывает, что великий закон до сих пор указывает дорогу истины и поправляет тех, кто сбился с пути!
  Магистр Кейзак собирается и дальше восхвалять деяния придержащего власть магистрата, но раздается сиплый кашляющий хохот. Соломон заваливается на бок и катаясь по полу хохочет, сипло выкрикивая, - Вороной блеск волос! Вороной блеск волос! Моих!
  - Что, моих? - не понимает магистр.
  - Моих волос! Это мои волосы! На скорлупе Вильдфойера не растет ни единого волоса!
  Шутовской колпак слетает с его дергающейся головы и магистр в ужасе вздрагивает. Он только один раз в жизни видел оскальпированного человека, он тот был мертв. Голова живого Соломона покрыта кровавыми струпьми, под которыми заметны голубовато змеящиеся сосуды, едва затянутые тонкой сизой плёнкой. Зрачки страшных глаз Соломона совсем пропадают, глаза закатываются под лоб. Он раскачивается сидя на полу, и тяжело дыша сипло начинает говорить.
  - Не прошло и месяца после того, как великий магистр исчез, меня притащили к Вильдфойеру и бросили в темницу. Перед тем, как они принялись за меня, я ещё целые сутки слышал вопли и предсмертные хрипы Бульсибера. Монах из Таграсса был очень здоров, не смотря на все старания, они не могли его вырвать из него жизнь почти неделю! К моему несчастью, на третий день пыток он сошел с ума и среди имен всех святых, которых мог припомнить, безумец назвал и моё имя, хотя я далеко не святой! Только поэтому меня и схватили. Я слышал, как щелкали клешни Вильфойера и с треском ломались кости монаха, я слышал, как страшно он выл, когда с него живого сдирали кожу и тянули раскаленными клещами его жилы! Стражи закона делали свое дело умело, чтобы он не отдал душу раньше времени, не открыв им правды! Я оказался в чистилище истины, когда он, истекая кровью, висел на крючьях, как наполовину освежеванная растерзанная туша животного. Его уже оставили умирать. У него вырезали его мужскую принадлежность, лицо было рассечено клешнями Вильдфойера, а язык разрезан надвое. Им удалось главное: в сумасшедшем бреде умирающего монаха, они кроме моего имени смогли услышать и рецепт эльфириума. После этого монах стал больше не нужен и они "подарили" бедняге Бульсиберу цветок лотоса.
  - Что подарили? - охрипшим от ужаса и волнения голосом спрашивает Волюстрэн Кейзак.
  - Великий магистр не помнит адского изобретения Вильдфойера? "Цветок лотоса". Конечно, звучит красиво, но когда в зад засовывают закрытый металлический бутон, который медленно распускает свои иззубренные лепестки, раздирая кишки, задницу и самого человека вынести это ни кому не под силу, да, и зрелище это не из приятных! Каким-то чудом Бульсибер не назвал имени своей девчонки, а то бы ей тоже подарили чертов лотос Вильдфойера, только запихнули бы его уже в другое место!
  - Зачем же они схватили тебя, ведь они получили рецепт эльфириума?
  - Ваша милость в царстве теней потерял память, - горестно сипит Соломон.
  - Эльфириум - это только половина траутозола. И Даргольц это понял, когда они его украли у монаха, и ничего не получилось. За полгода после того, как на Седую Пустошь упал небесный камень и запылал великий огонь, в городе не понесла ни одна женщина, и не родилось ни одного ребенка. И не мудрено - все мужчины потеряли способность быть мужьями и продолжать род. Вот тогда, монах из Таграсса решил вылечить людей, но придуманное им в своей долине средство оказалось бесполезным. Эльфириум лишь увеличивал плодовитость женщин. Там в Таграссе все женщины, которым он давал эльфириум рожали двойни и тройни, роды были легкими, несли удовольствие и радость. Мужчины, принимавшие эльфириум, получали гораздо большее удовольствие и наслаждение, которое заставляло их желать этого снова и снова, но мужской силы он не увеличивал, и только это их спасало от неизбежного истощения. Бульсибер об этом не подумал, но Даргольц был вне себя, когда испытав эльфирум понял, что снадобье приносит наслаждение только бестелесному и бесполому духу, а бессильное тело не получает ничего! И он заподозрил неладное. Он решил, что монах из Таграсса что-то скрыл. Но он не скрыл! Просто в Таграссе все мужчины были сильны и здоровы. Я тоже собирал травы и цветы, но ещё я изучал коренья. В одной очень древней книге, которую Ваша милость пожаловали мне, я нашёл ужасный рецепт, записанный рукой самого Хадира Зандстраата. Словно в насмешку над добрым Бульсибером, этот рецепт принадлежал его пра-пра-прадеду - личному знахарю графа Дю Лор.
  Голос Соломона слабеет и превращается в неразборчивый шепот.
  - Последняя душа убегает из моего бедного тела - слабо шелестит он, - Дай мне ещё снадобья, великий магистр. Магистр опускается на пол рядом с Соломоном Рейзебрером. Он наливает оранжевую жидкость в мятую плошку и осторожно вливает её в полуоткрытые губы. Калека всхлипнув вздрагивает, и его грудь вздымается. Он глубоко вздыхает, как проснувшийся человек.
  - Старый граф Дю Лор всегда очень любил женщин. Но время не щадит никого, и он тоже стал совсем дряхл. Только после дьявольского зелья знахаря, в него словно вселялся дьявол. Чтобы получить удовольствие ему нужно было две или три женщины - одна женщина не могла вынести и удовлетворить его безмерную похоть. Умер он странно. Рассказывали, что с ним в покоях была совсем молоденькая девушка, когда душа его отлетела. Только мертвое тело графа продолжало неистово двигаться. Бедная девушка сошла с ума. Та сила графа имела страшное происхождение. Однажды он получил средство, которое и сделало его настоящим чудовищем. В молодости Дю Лор был отчаянным воякой, и завоевал титул и благосклонность Балтазара Многорукого. После походов Дю Лора владения Балтазара расширялись, а новоиспеченный граф угонял десятки пленников, одну часть которых безжалостно уничтожал, а другая часть становилась его рабами. Но чем больше становилось у него рабов, тем больше новых пленников теряли свои головы или умирали посаженные на кол. Он любил сажать людей на кол - и мужчин и женщин... После одного из таких походов, плененным оказался знахарь, который смог купить себе жизнь. Это и был пра-пра-прадед Бульсибера. Он пообещал графу великую мужскую силу и выполнил обещание. Знахарь приготовил графу гальзейн... Но теперь графу понадобилось ещё больше пленников!
  - Гальзейн? Проклятье! Я действительно потерял память! Но я не зря дал тебе ту книгу, я знал, что ты сохранишь эти бесценные знания и я смогу их восстановить! Говори же, говори!
  - Великий магистр должен простить меня... Я молчал и мне вырезали веки и вырвали ноздри. Мне протыкали живот острыми бамбуковыми трубками и лили в них муравьинную кислоту, но я закусывал губы, чтобы слова не вылетели из моей глотки. Я не выдержал, когда Вильдфойер сломал мои ноги и содрал мои волосы. Воля отказала мне, и я выдал рецепт, а Даргольц записывал, пока я кричал от боли и умолял подарить мне смерть. Раньше гальзейн готовился из корня альбрауне*, имеющего вид человечка мужского пола. Тогда считалось, что он вырастает там, куда падает последнее семя. Но это неправда. Я тайком ползал на месте казни и просеивал землю у плахи палача и под эшафотом. У плахи, на земле густо пропитанной кровью не растет ничего - она чернеет и становится твердой как камень. А под эшафотом земля пропитана другим... Корень растёт только в подходящих ему местах, и я нашел их. Его нужно хорошо измельчить и перемешать с последним семенем. Такой гальзейн нельзя хранить - его надо принимать сразу - он быстро иссыхает и теряет силу. Так как у графа, было много пленников, он всегда мог иметь свежий гальзейн. Я же придумал рОстить альбрауне, поливая его разведенным в крови семенем. Выросший корень уже имеет врожденную силу и его остается только перетереть в порошок. Препарат получается во много раз сильнее, семени требуется меньше и порошок хорошо и долго сохраняет свои качества.
  - Последние семена, ты говоришь? Последние семена чего?
  - Нет, великий магистр. Последнее семя мужчины. Если было неправдой, что альбрауне вырастает там, где упало его последнее семя, то правдой было другое. У повешенного или распятого мужчины в момент, когда ломается хребет происходит непроизвольное извержение последнего семени...Если мужчину умерщвлять умело и изощренно, то его тело в агонии выжимает и выбрасывает всё имеющееся семя. Граф принялся искать способ, как его получить больше. Он рубил головы и вешал, колесовал и сажал на кол, ломал кости, рвал жилы и сворачивал шеи, а знахарь собирал капли, вылетающие вместе с душой и последним воплем бедняг. И в рецепте знахаря остался самый действенный способ отнять у тела больше, чем оно может добровольно отдать. Граф придумал станок, чтобы ломать позвоночник своим пленникам. При этом предсмертная мышечная судорога выдавливает и выбрасывает всё до последней капли. Это и было записано в летописи Хадира Зандстраата. На свою беду и на безумную радость Вильдфойера, я раскрыл этот страшный секрет. Даргольцу, который теперь имел оба рецепта, осталось только смешать эльфириум и гальзейн, чтобы получить волшебное средство управления душами и телами подданных. Да и всей их жизнью, ведь за щепотку порошка, дарящего необыкновенную радость и наслаждение, люди готовы отдать саму жизнь! А магистрат получал больше новых послушных и покорных подданных! Едва смолкли предсмертные хрипы бедняги Бульсибера, Вильдфойер и Даргольц на мне первом испробовали этот способ. Мне сломали хребет, выжали меня и выбросили в пустыню мертвых. Ночью я уполз сюда. Теперь я понимаю, что моей последней душе нужно было дождаться возвращения великого магистра...
  Соломон умер у меня на руках. Я завалил его искалеченное тело камнями в дальней части прохода внутри городской стены. Судя по огромному количеству найденных мной мышиных хвостов, поедая мышей, он почему то брезговал их хвостами.
  
  5. Перпендикулярная хрономалия Кейзака
  
  Глава 5.1. Волосы Вильдфойера
  
   После того, как великий магистр случайно расплатился с Люверо за Джода и Бабака монетами, среди которых случайно оказался старинный золотой шиллинг и особенно после неудачи с девушкой по имени Сэлма, магистр понял, что Вельбузан Люверо стал смертельно опасен. Он решил больше не делать покупок с его помощью. Прознав, что толстяк Ван Хааген пользуется услугами другого торговца, по имени Хай Плистрак, Волюстрэн Кейзак приказал Гофулоку разыскать Плистрака, и уже через пару дней, сухой и узкий, как щепка Хай Плистрак, получив полные инструкции и увесистый мешочек с монетами, покинул город. Его путешествие было удачным - он привез великому магистру ещё одну невысокую плотную селянку с гор. Как и положено всем потомкам Балтазара Многорукого у неё были густые, остриженные по плечи тяжелые волосы цвета червонного золота, и озорные темно-оливковые глаза. Звали её Зельма Ванвиц, но пока Зев кормила её на кухне, стало известно, что на самом деле её зовут Зельма-Кантиопа Ван Витц, и в книге рождений она записана именно так, но для простоты, после смерти родителей, которых она не помнит, все зовут её просто Зельма.
   Удачная покупка была омрачена на следующий день неожиданным визитом магистра Ван Хаагена, который пожелал "поболтать просто так, а за одним глянуть на новое приобретение" великого магистра, чем его, полагавшего покупку глубоко секретной, несказанно удивил. Более всего Волюстрэн Кейзак опасался пробуждения у магистра торговли возможных родственных фамильных чувств. Разрешилось все благоприятно для магистра Кейзака, но печально для Хая Плистрака. Ван Хааген ни словом не упомянул о возможных родственных связях с рыжеволосой селянкой, и даже оказался разочарован Зельмой (к женщинам он был равнодушен и относился к ним с большим недоверием), при этом не преминув с чувством превосходства заметить, что не стал бы платить "такие" деньги за какую-то рыжую девчонку. Позже, хорошенько выпив превосходного вина и закусив свежим козьим сыром, он проговорился, откуда узнал цену, заплаченную магистром, и выдал того, кто раскрыл ему тайну. Магистр Кейзак сразу вызвал Гофулока и приказал не пускать на порог торговца Плистрака, а если тот придет - бить его палками. Такое решение изрядно развеселило захмелевшего Ван Хаагена, но при этом взгляд его сразу зацепился за ладного слугу великого магистра. Когда Гофулок вышел, Ван Хааген принялся жарко выяснять, сколько хочет Волюстрэн Кейзак за своего слугу.
   - Ого! - подумал великий магистр, - Мои слуги пользуются большим успехом у магистров! Надо быть осторожнее... И придвинувшись поближе к толстяку, внутренне содрогаясь от сильного кисло-затхлого запаха его пота, тут же предложил любезному Ханцу кое-что получше. Обратившемуся в слух Ван Хаагену была предложена только что выдуманная история о крепких пастухах из межгорий. Им де, не нужен никакой порошок, так как они настолько неутомимы, что селяне нарочно высылают их на целое лето на предгорные пастбища с табунами молодых кобыл. Глаза Ван Хаагена ещё более замаслились и в них появилось настолько странное выражение, что Волюстрэн Кейзак не решился развивать свою мысль дальше. Он только намекнул, что Плистрак с успехом мог бы выполнить небольшую торговую операцию, которая восполнила бы непредвиденные потери магистра торговли. Ван Хааген, надув губы удрученно нахмурился. Он не представлял, где мальчишки могли подхватить страшную заразу, ведь в городе уже давно нет болезней! Вдохновленный поданной ему идеей, он стал собираться, но не преминул намекнуть, что не прочь ещё порадовать свою душу превосходным вином. Намек был понят, и великий магистр, снабдив Ханца Ван Хаагена полудюжиной кривоватых синих бутылок, приказал Зев проводить магистра торговли до его кареты, больше похожей на широкую телегу с нелепым балдахином. У быстро вернувшейся Зев магистр Кейзак нашел выражение, какого раньше до этого не замечал. Это была брезгливая гримаска отвращения.
  ***********************************************************************
  Благодаря случаю, я получил возможность лучше узнать этот мир. Правильнее сказать - благодаря людям. Я считаю необходимым продолжать летопись магистра летописей, но для себя ещё веду дневник, в котором записываю не только события, но и мысли, предположения, чувства и даже желания, которыми не могу ни с кем поделиться. Даже с Зев. Пока. Думаю со временем, моя славная Зев будет знать всё. Она обладает удивительной способностью сочувствовать и сопереживать. Она очень тонко чувствует моё настроение, правда, и её чувства для меня открыты. Это настоящее счастье, что в чужом мире у меня есть свой, близкий и любимый человек. Она очень изменилась и продолжает меняться. Я уже говорил, что перемены начались после того, как нам удалось спастись из подземных залов магнитной фабрики, но с того времени к внешним изменениям быстро стали добавляться изменения её сознания. Эти изменения, скорее всего связанные с памятью предков, открывали характер человека чистого, преданного и удивительно чуткого. Её сердце было полно любовью и жило ею одной. Для европейца, живущего в просвещенный и прогрессивный 19 век, понятно, что прогресс, к сожалению, имеет и обратную сторону. Люди становятся холоднее и расчетливее. Они продают душу золотому идолу и при этом теряют качества много драгоценнее золота! Ученые безумцы, попирая своей гордыней волю господа, воображают о себе великое, и впадают в пучины заблуждений. Зев - чистое дитя эпохи рыцарства, чья душа была потеряна во времени и найдена мной совершенно случайно, к моему стыду и радости, со святой наивностью и простодушием преподавала мне уроки бескорыстной всеобъемлющей любви. Ну, может не совсем бескорыстной, хотя это ведь именно тот случай, когда великая философская мудрость как никогда права - "отдавая, становишься богаче". Я с благодарностью принимал эти уроки, в душе тем не менее гордясь и любуясь ею - моим творением, сумевшим в чем-то превзойти своего создателя! Но это между прочим. Появившаяся в моём доме Зельма, совершенно другой человек. Она не похожа на городских жителей, характер которых я уже понимаю. Она смешлива и предельно откровенна, но в ней есть качество, которое я пока не могу уловить. Наверное, это качество несет та капля королевской крови, которая несомненно присутствует в её жилах? Этим Зельма отличается от Джода и Бабака, потомков рода Куафест. Мальчишки раздавлены городом, из них как будто вырваны родовые корни, из которых могло бы произрасти благородное дерево. Кроме того, они оказались довольно глупы, их интересы остановились на возможности постоянно тренировать свои тела, которые, по правде говоря, действительно очень хороши и прекрасно развиты. Их пугающие способности гнуться так как будто в них совсем нет костей и вытягиваться подобно змеям постепенно начали вызывать у меня чувство похожее на отвращение... Зельма имеет превосходный слух и чудесно поёт. У неё поистине ангельский голос, что совсем не вяжется с циничной простотой этого создания здоровой, не обремененной предрассудками природы. Если бы она жила в Европе, она бы очень рано сделала приличную партию и скорее всего уже была бы помолвлена с каким-нибудь сосунком княжеских кровей, за которого очень скоро вышла бы замуж уже будучи фавориткой какой-нибудь коронованной особы. Здесь, в городе, будущее не сулит ей ничего хорошего. Если что-нибудь не изменится. Я очень люблю слово "если". Это дань провидению. Я фаталист. Если судьбе будет угодно... В тот день, когда Плистрак доставил Зельму, Зев как следует отмыла и накормила её. Затем отправив её в верхние комнаты, сообщила, что Зельма не сомневается, что будет спать с хозяином и "другими женщинами", имея ввиду конечно Зев. Видя моё смущение и оторопь, Зев взяла меня за руку и сказала, что великий магистр должен уважать обычаи, и так как Зельма ещё очень молода - ей нужно учиться. Моя милая Зев, при этом взгляд её был совсем не таким спокойным как голос. Невероятно. Странная, вывернутая наизнанку жизнь!
  ***********************************************************************
  - Мир вам, почтенный господин Кольбрук...
  - Полно-те, господин великий магистр, зовите меня Фежар. Меня так зовут даже мои ремесленники...
  - Хорошо, почтенный Фежар, - разводит руками Волюстрэн Кейзак, - У меня к Вам дело. Не могли бы мы поговорить наедине?
  Фежар Кольбрук устало машет рукой двум служителям и сделав приглашающий жест направляется в глубь темноватого жилища. Дом очень старый, это заметно сразу, по остаткам отделки стен. Это та благородная старина, которая навевает думы о древних корнях рода и благородстве происхождения. Да, магистр ремесел, один из потомков древнейшего рода, как впрочем и остальные магистры! Стены длинного коридора покрыты сложным орнаментом и магистр Кейзак с удовольствием бы уделил им больше внимания, но хозяин дома быстро, несмотря на хромоту, продвигается вперед, и они оказываются в круглой зале. Здесь прохладно, несмотря на то, что в дальнем углу горит камин. У великого магистра почему-то появляется чувство, что он находится в пещере. Пригласив Волюстрэна Кейзака занять широкое удобное кресло, Фежар Кольбрук занимает кресло напротив и его усталые внимательные глаза выжидающе останавливаются на магистре летописей. Ни слова не говоря, тот достает из принесенной шкатулки небольшой ящичек и открыв его ставит на стол между креслами.
  - Взгляните, почтенный Фежар, на эту вещь. Она из прошлого. Этот прибор позволяет...
  - Это часы, господин Кейзак. Удивительные, точные часы, какие мы уже очень давно пытаемся сделать! Какое счастье! - усталые глаза магистра ремёсел оживают и жадно впиваются в мерно отсчитывающий время механизм,
  - Они в прекрасном состоянии! И закрыты превосходным стеклом, секрет изготовления которого давно утерян!
  Великий магистр щелкает крышкой и открывает механизм. Фежар Кольбрук почти не дыша склоняется над тонкими бронзовыми шестернями. Некоторое время слышен только ровный уверенный ход хронометра, а затем магистр ремесел поднимает голову и восторженным шепотом говорит, - Невероятно умно и просто! Я никак не мог придумать, как сделать, чтобы ход был равномерным при сжатой и разжатой пружине! Надо поставить устройство, которое сдерживает силу пружины, пока она полностью не разожмется!
  - Это устройство, Фежар, называется маятник. Именно он делает ход равномерным, пока не разожмется пружина. Есть только одно "но". Необходимо помнить, что часы надо заводить. Для этого раньше магистрат ввел должность хранителя времени...
  - Да - да - да! Я помню в летописях упоминаются хранители времени, но я нигде не нашёл описаний того, что он должен делать!
  - Это подразумевалось само собой. Давным-давно, когда должность была только введена, часы были настолько громоздки, что заводить их приходилось двум служителям. Тогда в летописи было записано, что два раза в сутки, хранитель времени в сопровождении служителей поднимается в башню, которая теперь мертва и пустынна. Там, они огромными ключами затягивают две пружины. Каждый ключ должен быть повернут на восемь оборотов, ни больше ни меньше. Если вы помните, в башне кроме винтовой лестницы в центре есть две узкие вертикальные шахты.
  - О да! Я прекрасно помню внутренне устройство башни! Но назначение этих двух отверстий осталось неразгаданным!
  - Огромные пружины быстро изнашивались, так как их делали из того же металла, что и всё остальное. Ваш далекий предок - Алоиз Кольбрук придумал заменить пружины огромной каменной гирей, которая опускалась на цепи в шахту и раскручивала шестерни часов. Завода поднятой до самого верха гири хватало на неделю!
  - Но как же быть, когда гиря опускалась до самого низа? Неужели часы останавливались? Ведь неизбежно тратилось время, чтобы снова поднять гирю наверх?
  - Алоиз Кольбрук был замечательный механик. Чтобы часы не останавливались, на вал, который приводил в действие весь механизм, было насажено два шестеренчатых барабана. Пока раскручивался один, второй наоборот закручивался и поднимал уже опустившуюся гирю вверх! Секрет был в том, что нужно было просто перевешивать дополнительный груз на ту гирю, которая была вверху и она конечно перевешивала ту, что была без груза! Чтобы вал крутился всегда в одну и ту же сторону от одного из шестеренчатых барабанов к нему подсоединялась дополнительная шестерня.
  - Вы рассказываете поразительные вещи, господин Кейзак!
  - Ну что вы, почтенный Фежар, зовите меня просто Волюстрэн. В своё время я был очень дружен с господином Кольбруком - вашим предшественником.
  - Вы рассказываете поразительные вещи, - повторяет Фежар Кольбрук, - но мне кажется вы посетили меня не только чтобы поделиться воспоминаниями? Хотя и это для меня настолько же бесценно, насколько и этот механизм!
  - Ну конечно, почтенный Фежар. Я принёс вам хронометр, чтобы ваши мастера изучив его устройство смогли восстановить башенные часы на площади магистрата, но у меня есть и вопрос. Чем сейчас пользуются мастера, чтобы изготавливать стекло?
  - Никто из магистров никогда не интересовался моими делами... - задумчиво произносит магистр Кольбрук, внимательно глядя на магистра летописей.
  - Да это и понятно любезный Фежар. Посмотрите на это стекло, - Волюстрэн Кейзак кивает на выпуклое хрустально поблескивающее стекло хронометра, - и на предметы, которыми пользуемся мы сейчас, - рука его небрежно обводит ряд темных кривоватых бутылей, выстроившихся на широкой каминной полке.
  - А теперь скажите, у кого из магистров сохранилось хоть что-то от того, старого мира? Кто кроме как из летописей знает, что мы умели делать прекрасные вещи? И кто верит летописям больше чем тому, что его окружает?
  Магистр ремесел смущенно кашляет.
  - Магистры верят своим летописям, - роняет он опустив глаза, - Кроме того есть доказательства. Он выбирается из кресла и прихрамывая направляется к высокому, под потолок шкафу. За толстой внешней дверкой много отделений поменьше, каждое из которых снабжено отдельной дверкой и замочком. Из одного из средних отделений магистр ремесел извлекает что-то завернутое в тряпицу и аккуратно закрыв дверцу на замочек возвращается к столу. Он молча протягивает сверток Волюстрэну Кейзаку. Перед магистром летописей оказывается наконечник копья из тёмного металла. Этот металл ему знаком. Осматривая наконечник, магистр обнаруживает нечто. Гладкое лезвие имеет такую ширину, что от нанесенной раны, пожалуй не выжить, но одна из сторон выщерблена так, будто наконечник попал во что-то тверже самого металла. Чтобы проверить догадку магистр достает свой нож и с силой проводит по наконечнику копья. На нем не остается и царапины. Тогда магистр достает широкий клинок тёмного металла и проделывает им ту же операцию. В этот раз соперники оказываются равными по силе. На наконечнике образуется царапина, но и острый конец ножа немного затупился. Фежар Кольбрук с огромным интересом наблюдет за Волюстрэном Кейзаком.
  - Вы полны тайн, ваша милость, - медленно произносит он, не отрывая глаз от широкого острого клинка.
  - Полно-те, любезный Фежар,- в тон ему говорит господин Кейзак, - Этот наконечник и мой нож - словно родные братья. Так что у вас есть половина тайны. Рассказывайте, где вы взяли наконечник, а я расскажу, что знаю об этом ноже.
  Неожиданное предложение заставляет Фежара Кольбрука врасплох. Он хмурится и сжимает пальцы в кулаки. У него хорошие сильные пальцы. Он встаёт из кресла и подходит к камину. Видимо ему трудно принять решение.
  - Послушайте, Фежар, мне кажется, у меня есть больше тайн, знание которых вам бы пригодилось, в то же время, я, собирая по крохам потерянные знания, смогу найти их и без вашей помощи, но это займет больше времени, а я ценю время.
  - Время! - неожиданно вырывается у магистра ремесел, вот именно, время! Его совершенно невозможно понять! Ну, хорошо! Вот послушайте. Некоторое время назад, когда Вас не было, видите, я даже не могу сказать точно когда, отряд стражей Вильдфойера не вернулся в положенный срок. Он не вернулся вообще. Магистр закона посылал ещё три отряда. И ни один из тех трёх тоже не вернулся. Даргольц и Вильдфойер попросили содействия магистра дикой природы, чтобы разузнать, что произошло. На это ушло несколько недель, пока наконец, один из стражей природы магистра Бузоля не вернулся с передним панцирем кирасы, в котором торчал вот этот наконечник. Это всё что осталось от одного из отрядов. Вернее, он нашел много мертвых тел, но те, кто убил людей Вильдфойера, забрали все кирасы. Кроме одной. Этот страж закона смертельно раненый уполз и упал в яму от вывороченного с корнями дерева. Его не нашли. Страж природы просил больше не посылать его с такими приказами, так как он никогда ещё не видел таких страшных мертвых тел и не сможет увидеть их снова.
  - Почему они показались ему страшными?
  - На их скелетах были остатки плоти и одежд. У многих не было рук, ног и даже голов, но они лежали здесь же, тоже с остатками одежд и плоти.
  Страж магистра природы рассказал и ещё что-то только Вильдфойеру. После этого отряды Вильдфойера не удалялись от города больше чем на десять миль, что привело к резкому уменьшению порошка, изготавливаемого служителями Даргольца.
  В круглой зале наступает молчание. Сырые дрова в камине стреляют искрами, несколько прогоревших поленьев рассыпаются в угли. Магистр ремесел достает из своего огромного шкафа тонкий точильный камень и очень умело правит немного затупившееся острие ножа магистра Кейзака.
  - Мой рассказ будет не так интересен, - вздохнув сообщает магистр летописей.
  - Всё было проще и без загадочных исчезновений целых отрядов. Выбравшись из развалин магистрата, я пошел в город, но память изменила мне, и я вместо короткой дороги очутился у Седой Пустоши. Думая перебраться через пески, я увяз и начал разгребать песок, чтобы выбраться. Вот тут-то я и нашел этот нож...
  - И всё? - недоверчиво поднимает брови Фежар Кольбрук.
  - Нет, зачем же. Ещё я нашел большую берцовую кость и череп бедняги, которому принадлежал этот нож. Но они рассыпались.
  Магистр ремесел кивает головой.
  - Вы, почтенный Волюстрэн, говорили об изготовлении стекла. К западу от города, за остатками стены сохранилась копь, где добывают легкий пузырчатый камень. Если его расплавить, получается жидкое стекло из которого, раскатывая делают прозначные пластины для окон и по деревянным оправкам бутылки и стаканы.
  - Где плавят камни?
  - В кострах. Они легко плавятся.
  - Я покажу вам, Фежар, как варить хорошее стекло.
  - О Волюстрэн!
  - Но, вы должны мне рассказать подробнее об исчезнувших отрядах Вильдфойера. Кстати, что они делали за стенами города?
  - Это может рассказать только сам магистр закона и порядка, или...
  - Или кто?
  - Или магистр Даргольц.
  ***********************************************************************
   Памяти на тысячу поколений господин магистр.
   Тысячи поколений Вам, господин магистр. Боюсь после удивительного снадобья, которым Вы меня потчевали, я ничем не смогу Вас удивить!
   Ну что Вы, господин магистр! Я с радостью поделюсь с Вами его рецептом! Это довольно просто! Есть гораздо более удивительные вещи, достойные Вашей летописи, но так как на мне лежит почетная обязанность отражать нашу историю, я тоже хочу кое-что узнать. Заполнить, так сказать, пробел в нашем писании.
   Я готов помочь Вам, господин магистр летописей.
   Может статься, поначалу мой вопрос Вам покажется странным, но я его поясню немного позже. Итак, когда страж природы принес кирасу с наконечником копья, был ли снаряжен ещё один отряд?
   Откуда вы знаете?!
   Если Вы ответите на мой вопрос - я отвечу на Ваш. В конце концов, я задал свой первым!
   Нет. Больше отрядов не снаряжалось. Остался только один предводитель, а он отказался, так как в первом отряде погиб его родной брат. Теперь Ваша очередь, Кейзак.
   Хорошо. Смотрите.
  Магистр летописей достает широкий клинок тёмного металла и подает его рукоятью магистру медицины. Филипп Даргольц очень внимательно изучает широкий острый нож, пожимает плечами и вопросительно смотрит на Волюстрэна Кейзака.
  - Ну и что? Это же не ответ на мой вопрос?
   Ответ. Отряды стражей закона забрались слишком далеко от города. Так далеко, что встретили людей вооруженных гораздо лучше их самих, оружием, изготовленным вот из такого металла. Но стражи закона этого не знали и на свою беду и погибель полезли в драку. Теперь следующий вопрос Вам, и если у Вас тоже будет вопрос - мой следующий ответ. Зачем отряд был отправлен так далеко?
  Магистр медицины нерешительно постукивает пальцами по столу и что-то бормочет. Потом раздраженно машет рукой и отвечает, - Вы тоже член магистрата, обязаны хранить тайны, к тому же Вы оказали мне услугу...
   Ах, - восклицает магистр Кейзак, - очень рад, что Вы это помните! Правда, если бы Вы забыли, я бы, пожалуй, напомнил!
   Не сомневаюсь, - ворчит магистр Даргольц, - Одним словом, на расстоянии двадцати миль от города Вильдфойер уже собрал, всё, что было можно. Чтобы найти зрелых мужчин пришлось забраться дальше. Люверо полагал, что и дальше сможет добывать их так же легко. Но оказалось, что из поселений, где уже побывали стражи закона, слухи расползлись очень далеко. Даже за горы. Там люди оказались другими, а стражи были к этому не готовы.
   Первый отряд был в Таграссе?
   Не совсем. Они не дошли... Вы и это знаете?!
   Знаю. Странно, так Люверо был в том отряде? Я полагал, что никто не выжил?
   Никто. И Люверо тоже. Вельбузан, его брат - последний предводитель. Так как отряды состоят из торговцев, они просто побоялись сражаться с воинами Таграсса и Люверо был вынужден отказаться от третьего похода. Кроме того, у нас больше нет защиты. Кольбрук не умеет делать кирасы такими, какими они были раньше, а воины Таграсса унесли захваченные. Теперь только самые отчаянные и жадные торговцы тайком, по одиночке бывают в провинциях. Там, за медь и тем более за золото можно купить всё. Магистр Кейзак поднимет вверх левую бровь и на мгновение задумывается. Потом в его прищуренных глазах что - то промелькивает, и он, как бы очнувшись, говорит, - Чтобы волосы были здоровыми и блестящими кожу головы надо хорошо питать, верно?
  - Ну да, - удивленно отвечает магистр медицины, - А причем тут...
  - Чем же Вы кормите волосы Соломона?
   - Пустым гальзейном...- растерянно отвечает магистр медицины, - но откуда вы...
   Гофулок принесет вам рецепт крепкой рябиновой настойки, господин магистр медицины. Памяти на тысячу поколений.
  Волюстрэн Кейзак едва кивнув головой, покидает хмурого Филиппа Даргольца.
  Теперь я знаю, почему порошка становится всё меньше. Вильдфоейру некому больше ломать хребты... Единственным поставщиком корня альбрауне остался Аспар Бузоль, но этот корень, выращенный без полива плодотворной влагой, полученной ужасным способом, будет бесполезен. Вот почему в пустыне мертвых так много сломанных позвоночников, чему я удивлялся, пересекая её в первый раз. Забавный торговец Вельбузан Люверо оказался не просто хитроватым и шустрым хлопцем, а предводителем отряда стражей Вильдфойера. Наверное, он знает, как сломать хребет... Да и Хай Плистрак не робкого десятка. Или он просто невероятно жаден? Что же случилось там, в долине Таграсс?
  ***********************************************************************
   Кто нашел Соломона Рейзебрера.
  Маленькую Пазý всё время выгоняли из семей, куда её пристраивает магистрат. Высокая, худая и нескладная, она очень робка, ничего не умеет и не может научиться из-за своей робости. Даже когда она взрослеет, никто не хочет взять её мамашей в семью - никому не нужен лишний рот. От неё стараются избавиться побыстрее она и сама уже не стремится попасть в семью. Она побирается у домов, ночует на окраинах в развалинах городской стены. В поисках еды она забирается всё дальше и дальше, пока однажды не оказывается на окраине города, далеко за лавкой мясника Кужара. В поисках ночлега она лазит в сгущающихся сумерках по развалинам и проваливается куда-то вниз. В темном внутреннем ходе городской стены она замечает горящий огонь и ползком направляется на свет. Опасаясь попасть к симбиотам, которые "едят людей" она старается не шуметь и не дышать. В глухой каменной камóре, куда её приводит ход - она обнаруживает странное существо. Оставаясь в темноте, она разглядывает его внимательнее и понимает, что это вроде бы человек, только очень страшный. Он весь скрученный, изломанный, с выпуклыми немигающими глазами, переползает из одного угла своего пустынного жилища в другой и замирает, уронив голову на грудь. Один раз он тревожно принялся всматриваться в сторону, где пряталась Пазý и она увидела, что на его лице нет носа! Умирая от ужаса, она беззвучно вернулась по проходу назад и выбралась из разрушенного коридора. Голодная и обессиленная весь следующий день она бродила по базару, и насобирав огрызков яблок, утомленная задремала присев у стены какого-то дома. Здесь её и нашел Зану Магель. От истощения у Пазý начались судороги. Старый Магель, сжалившись взял её в свой дом. Несмотря на внешний аскетизм жизни, старик имел тягу к роскоши. Его на самом деле огромный дом прятался за нищенскими развалинами, внутрь которых никто никогда не заглядывал. Правда, на то были и другие причины. Пазу понравилась Магелю спокойным, покладистым и робким характером. До выздоровления она была оставлена в доме, да так потом и осталась с Зану. Узнавая дом Магеля, она полюбила большие богатые залы, уставленные причудливой старинной мебелью и украшенные картинами на стенах. Огромные спальные покои приводили её в спокойное упоение, а обеденная зала, со столом, за которым могло бы уместиться никак не меньше пятидесяти человек, вызывала тихий восторг. Постепенно она превратилась в рослую, полнотелую женщину, напоминающую здоровую сытую кошку, и такой её было странно видеть, так как робкий и услужливый характер Пазý не изменился. Так же постепенно, Зану Магель с непривычным для своего созерцательного, меланхолического состояния удивлением понял, что испытывает к Пазý глубокую привязанность, чувство для него незнакомое. Он начинал ощущать беспокойство, когда не видел её, а её присутствие рядом приносило давно забытое чувство покоя и ожидания чего-то приятного. Так же незаметно для себя самого он превратился в тень своей Пазý. Очень часто, они вместе бродили по залам, подолгу останавливаясь у картин, и пальцы Пазý в это время были в ладони Зану. Как - то раз, отдыхая в спальных покоях и вспоминая своё голодное, одинокое существование, Пазý рассказала Магелю о случайно виденном странном существе в разрушенном проходе городской стены.
  
  Глава 5.2. Каменный страж
  
  Холм по моим оценкам имеет высоту не больше шестисот футов. Стоя на его плоской вершине, мы не отбрасываем теней, несмотря на то, что яркое утреннее солнце светит в спину. Противоположный склон, по которому предстоит спускаться, убегает вниз круче косых солнечных струй и они летят вниз, не встречая преграды, разбрызгиваясь далеко внизу, в долине, оставляя размытые кляксы теней. Там, дальше, за плавными зелеными волнами, местами нарушаемыми крупными каменными россыпями, за лентой реки c изгибами, подведенными темными полосами отмелей, вырастают горы. Они начинаются густой зеленью рощь в нижнем предгорье, постепенно светлеющей и исчезающей по мере подъема вверх. С места, где мы стоим, расстояние, которое предстоит преодолеть, не кажется очень большим, хотя ширину реки отсюда определить невозможно. Видна почти вся долина, лишь вдали прикрытая легкой дымкой, вздымающаяся горная гряда останавливает взгляд. На глаз, кажется, тут не больше двадцати миль, но мы стоим на вершине холма, и горы ограничивают видимое пространство. На земле с высоты шестисот футов дальность до горизонта составляла бы около тридцати миль*, здесь же, не зная кривизны поверхности и высоты гор, в определении расстояния легко ошибиться. Наша цель лежит за горами. Там простирается провинция Таграсс, и чтобы её достичь нужно пройти через горы. С невзначай оброненных слов сначала Люверо, а затем Плистрака мне удалось представить путь, по которому можно туда добраться. Это узкий горный перевал, где произошла встреча последнего отряда стражей Вильдфойера с воинами Таграсса. Нам надо найти этот перевал, но сначала, нужно пересечь долину и реку. Я и Гофулок - несем по два мешка-один спереди, другой сзади, у Зев через плечо сумка на широком ремне. Она выглядит необычно, так как вспоминая наш первый поход, она сшила из плотной ткани штаны, на которых спереди нашита кожа, так что никакие колючие кустарники теперь её не пугают. Местные женщины не носят штанов, но Зев держится очень естественно. Мы вышли утром затемно и вот теперь, стоя на вершине холма и любуясь открывшимся видом магистр смог вполне оценить величие и сложность поставленной задачи. Глубоко вдохнув свежий, напоённый поднимающимися ароматами долины воздух, магистр простирает руку вперед. Он выглядит очень величественно. - Друзья мои, немного охрипшим от волнения голосом произносит он, - впереди лежит длинная дорога и неизвестные места, где нас ждут великие события. Вверим же себя воле всевышнего и предоставим ему вершить наши судьбы! Пойдем, Зев! Магистр берет девушку за руку и начинает спускаться по склону. Замешкавшийся Гофулок встряхивается и следует за ними. Короткая речь магистра произвела впечатление. Позади, за холмом, вместе с городом осталась какая-то часть прожитой жизни. Это, видимо, понимают мои спутники -они задумчивы и молчаливы. Путь вниз лежит по хорошей, вымощенной дробленным камнем тропе и начало нашего путешествия пока больше похоже на прогулку. Пока тропа прихотливо вьется по склону, спускаясь всё ниже и ниже, долина вырастает, заполняет собой всё обозримое пространство и река пропадает из виду. Внизу, у подошвы холма, тропа превращается в крепко утрамбованную дорогу и мы, как говорится в приключенческих романах, "вступаем под таинственную сень широколиственных платанов". Впрочем, скоро таинственность пропадает - уже через милю платаны сменяются весёлой рощицей диких мандариновых деревьев, блестящие листья которых и небольшие зелёные плоды совсем не скрывают ослепительно сверкающих в лучах солнца высоких вершин гор, покрытых снегом. Внизу, в долине, воздух мягче, гуще, и прогреваемый восходящим светилом быстро наполняется нежным мандариновым ароматом. Из долины, горы выглядят как длинная неровная череда крутых скал, протянувшаяся слева направо насколько хватает глаз. Первая находка ждет нас в сразу за мандариновой рощей. То, что с вершины холма казалось бесформенной каменной россыпью, оказывается большим разрушенным домом. Это заметно по прямоугольным очертаниям остатков фундамента, скрытых обвалившимися стенами. На камнях остались следы пожара, а на выровненной, но сильно заросшей площадке, бывшей видимо двориком, остались два обгоревших бревна. То, как они скреплены, вызывает у меня смутное подозрение и беспокойство. Тем временем, Гофулок, рыскающий в развалинах, возвращается с закопченным и помятым котлом. Единственная находка нас не задерживает, и мы возвращаемся на убегающую от разрушенного дома к горам дорогу. Здесь по обочинам растёт высокая трава, поэтому сверху казалось, что дорога пропала.
  Подробное описание всего пути через долину, пожалуй не стоило бы тех чернил, которые на это были бы потрачены. Дорога, несмотря на густую поросль, пробившуюся через дроблёный, хорошо утрамбованный камень, неплохо сохранилась, и я бы, пожалуй, не стал останавливаться на попутных наблюдениях и незначительных трудностях. Я не даром говорю "бы" - это всегда подразумевает присутствие чего-то скрытого, неожиданно выходящего на передний план. Примерно в середине долины нас застала ночь и мы, не решаясь ночевать в разрушенном поселении, разбили лагерь на поляне в стороне от дороги. Четыре костра и ширма, построенная из нарезанных веток колючего кустарника надежно защищали от ночных хищников и ночь прошла спокойно. С утра мы продолжили путешествие в сторону гор, мимо каменных россыпей, постоянно встречающихся вдоль дороги. Всё это - разрушенные и разоренные поселения. Волей-неволей мы становимся свидетелями бед и несчастий. Моё первоначальное худшее подозрение к концу второго дня окончательно подтверждается. Там, где долина выходит на спокойную широкую реку, лежит самое большое из встреченных, полностью разрушенное и сожженное поселение. Оно похоже на небольшой город на берегу реки. У него полностью разрушена городская стена, защищавшая его со стороны долины. Среди разореных домов, во дворах, на площади, на обгоревших бревенчатых крестах, где покосившихся, где уже лежащих на земле, гниют останки распятых людей. Судя по лохмотьям одежды и некоторым ужасным деталям*, все они при жизни были женщинами. Зев и Гофулок, никогда не видевшие такого количества останков людей в разложившемся состоянии просто сидят на земле в оцепенении. Видимо их сознание на время потеряло возможность как-то воспринимать окружающее. Я же внимательно осматриваю все останки. Видно, что люди умирали в страшных муках, об этом говорят их судорожно выгнутые застывшие тела. Немудрено - у многих руки пробиты и в кистях и в предплечьях, а головы, в момент распятия были привязаны длинными волосами к верхушке вертикального бревна. Теперь волосы просто развеваются на ветру - плоть сгнила и они отделились от обклёванных птицами черепов. Осматривая кресты, в одном из тел, я нахожу наконечник от копья. Он был точным, этот бросок, - копье пробило сердце, и смерть пришла сразу. Это был удар милосердия, избавивший мученицу от страданий. Но такой наконечник я уже видел. Мне его показывал Фежар Кольбрук, магистр ремесел. Тяжелые, но мягкие мечи стражей Вильдфойера не могут сравниться с крепкими широкими и острыми лезвиями из темного металла. Итак, стражи Вильдфоейра забирая мужчин в качестве материала для производства траутозола, раззоряли поселения и уничтожали женщин. Женщины им были не нужны - в городе было полно своих женщин! Что же сталось с детьми? Неужели детей тоже убили? Обойдя все поселение я не нашел останков, похожих на детские. Если их успели увести, то это ещё раз подтверждает необходимость посещения Таграсса. Оставив за собой молчаливые мрачные развалины, мы вышли к реке. На берегу лежат остовы сожженных лодок, а рядом спокойный широкий поток молчаливо несет свои чистые прозрачные воды. Где он берет начало неизвестно, но то, что питается талой водой с гор становится ясно, когда я опускаю руку в воду. Она ледянная. Учитывая ширину реки я понимаю, что переплыть реку с помощью надутых кожаных мешков, как я планировал, не удастся. Надо что-то придумать, и мы движемся вверх по реке к роще, виднеющейся выше по течению. У меня и Гофулока есть топоры, поэтому я надеюсь построить плот. Пока мы медленно продвигаемся вперед, вечереет и заметно холодает. Сумерки наступают очень быстро, нам приходится спешно готовить место для стоянки и ночлега. К счастью, вдоль пологого берега растет высокий кустарник, значит недостатка в дровах не будет. Пока Гофулок орудует топором и таскает нарубленные ветки, я строю защитную ширму из колючего кустарника и складываю внутри три костра, которые защитят нас от неожиданностей со стороны долины, у нас за спиной. Со стороны реки - спокойная гладь воды и пустынный берег хорошо просматриваются. Пока мы шли по дороге через долину, я несколько раз замечал животных, похожих на крупных волков, но они быстро исчезали из вида, поэтому предосторожность мне не кажется излишней. Из больших кожаных мешков извлекаются вязаная шерстяная одежда и войлочные валяные одеяла. Я знал, что в горах может быть снег, об этом же говорил и вездесущий Хай Плистрак, поэтому предусмотрительно приготовил теплые вещи. Горящий огонь отнимает у упавшей ночи лишь небольшое пространство, за которым уже господствует царство тьмы и ночных звуков. Начинают петь цикады, их сухой звенящий стрекот создает ровный фон, на котором неожиданно возникают то крик ночной птицы, то резкий легкий хлопок крыльев летучей мыши, то далёкий предсмертный вопль жертвы, вышедшего на охоту хищника. Утеплившись как следует, уставшие за день перехода Гофулок и Зев едва забравшись в мешки, крепко засыпают. Великому магистру ничего не остается, как покачав головой самому приняться за подготовку костров к долгому ночному горению. Я выбираю самые толстые из нарубленных Гофулоком ветки. Это изрядные, толщиной в руку стволы. Они укладываются концами в огонь, чтобы по мере прогорания двигать их дальше. Неожиданно резко смолкают цикады. Ночной воздух становится таким холодным, что дыхание спящих спутников магистра начинает украшать изголовья их мешков инеем. Я зябко передергиваю плечами и устроив шалашик из веток вокруг изголовья Зев, накрываю его куском плотной ткани, прихваченной на всякий случай. - Как видим, Волюстрен Кейзак постарался предусмотреть все мелочи, - бормочу я, - Но как же здесь чертовски холодно! Я тоже надеваю теплые вещи и набросив на плечи одеяло сажусь ближе к огню. В кромешной темноте отблески костров рисуют на черном зеркале реки три узкие красные пики. То, что они почти неподвижны, кажется мне удивительным, пока я не догадываюсь, что поверхность воды покрылась льдом. Согревшись у огня, успокоенный потрескиванием костра и наступившей тишиной магистр закрывает глаза и погружается в дрёму.
  - О-о-у-а-й-й-й! - неожиданный звук заставляет меня вскочить не ноги.
  - О-о-у-а-й-й-й! - несется со стороны небольшой рощицы впереди. Горестный душераздирающий вой тоскливый и безнадежный. Рядом раздается шорох. Просыпается Гофулок. Накрытый тканью шалашик в изголовьи мешка Зев весь покрыт инеем, из него доносится испуганное восклицание, видимо моя дорогая служанка тоже проснулась. Прозрачный ледяной свет не похож на ночь. Он подсказывает, что и я, задремав у костра, крепко уснул, что в нашем положении конечно крайне неосторожно! Ночь отступила, контуры рощи становятся резче, и третий протяжный вопль заставляет нас замереть, с тревогой вглядываясь вперед. Костер жарко рдеет, первый утренний ветерок раздувает уголья и разносит легкие хлопья пепла по пологому берегу. Я ставлю в костер котелок, и когда вода закипает, выбравшаяся из мешка Зев, трясясь от холода принимается хозяйничать. Она бросает в котелок пригоршню сухих ягод и листьев, после чего котелок немедленно начинает испускать аромат ягодного чая. Из мешка извлекаются лепёшки, сыр, копченая скабла и мы принимаемся в молчании торопливо завтракать, постоянно посматривая в сторону рощи. Всем не по себе. Когда с пищей покончено, Зев, отправившаяся сполоснуть кружки, обнаруживает лед. Она в нерешительно смотрит на затвердевшую воду, но я поняв, что "Зев в недоумении", быстро его разрешаю, стукнув донышком кружки по тонкому прозрачному покрову. Зев тут же следом принимается колотить лед кружкой и видно, что её это очень нравится. Пока Гофулок по моему приказу забрасывает тлеющие угли песком, стоянка быстро свертывается, и мы движемся дальше. Встающее солнце растапливает тонкий лед на реке. Вместе со льдом тает и утренняя холодная дымка. Воздух начинает прогреваться. Удивительно, но появляется запах воды. Здесь я начал его чувствовать. Чем это объяснить я не знаю, но я отлично различаю запах, который испускает родник на моём холме от запаха "чайной" реки, а теперь ледяной равнодушный запах реки несущей свои воды через долину вызывает у меня тревогу и чувство опасности. До рощи не больше полутора миль и отдохнувшие мы быстро добираемся до первых деревьев, стоящих прямо на берегу. Идущий впереди Гофулок нераздумывая выбирает появившуюся в песке широкую тропу и посвистывая сквозь зубы, он этому недавно научился, первый углубляется в рощу. Мы с Зев идем несколько позади. Я рассказываю Зев, что с понижением температуры вода может замерзать, то есть превращаться в твердое вещество. Сообразительная Зев тут же вспоминает, четвертую залу в подземельях древнего магистрата. Там, когда неожиданно стало очень холодно, на потолке появились красивые белые узоры, от которых у неё заболели пальцы, и она чуть не умерла. Я пытаюсь ей объяснить, как образуется иней. Увлеченные научной беседой, мы неожиданно натыкаются на неподвижно стоящего на тропе Гофулока. На круглой поляне, на которую вывела тропа, стоят по кругу вкопанные в землю столбы с поперечными перекладинами. Столбов не меньше трех дюжин. На перекладинах, на веревках болтаются тела, вернее то, что от них осталось. Когда магистр подходит ближе, ему приходится призвать на помощь всю свою волю. На веревках, висят полуразложившиеся, обклёванные птицами трупы. Они меньше тех, какие мы видели в разоренных поселениях. - Святое распятие, - бормочет он, - Теперь понятно куда девались дети! Способ их умерщвления дик и жесток - связанные за спиной руки притянуты сзади к согнутым в коленях ногам и в таком виде живьём они были подвешены на острые крюки за челюсть умирать долго, медленно и мучительно.
  Половину дня я и Гофулок снимали и хоронили маленьких мучеников. Кое-что мне показалось странным, но времени на спокойное обдумывание не было, и я решил вернуться к этому, когда появится свободная минута. Песчаная почва позволила выкопать одну большую яму, куда мы сложили горестные останки тридцати девяти последних жителей последнего поселения по эту сторону гор. На насыпанный сверху небольшой холм я водрузил деревянный крест.
  Плот делать не пришлось. На страшной поляне, полого уходящей в реку, остались три большие лодки, вполне пригодные по размерам для перевозки дюжины человек каждая. Гофулок, важно почесав в затылке, сделал мудрый вывод, что это, наверное, именно те лодки, на которых должны были спастись беглецы. Ну что же, это похоже на правду. Сейчас, из трех лодок для переправы годилась только одна. Я, простукивая дно каждой из лодок обнаружил, что у двух лодок, лежащих дном на сыром песке, дерево сгнило настолько, что его легко можно проткнуть пальцем, только одна, перевернутая дном вверх, осталась достаточно крепкой. Я обратил внимание, что вокруг этой лодки много следов, очень похожих на волчьи. Странно, но многие из них, похоже, свежие. Выбеленное солнцем дно перевернутой лодки, сохранило остатки смоления. Борта лодки оказались погруженными глубоко в песок, и чтобы её перевернуть пришлось их подкапывать почти на полфута. Под перевернутой лодкой лежало ещё одно маленькое высохшее тело. Это была девочка в длинном, расшитом сарафане, не потерявшем ярких красок. Ей как-то удалось спрятаться под тяжелой лодкой, а может быть, её там спрятали, а потом, оставшись одна, она уже не смогла выбраться обратно. Было видно, что она пыталась прокопать ход под лодкой, но тяжелая посудина всё глубже оседала в мягкий песок. Вот почему нам пришлось её подкапывать. Я внимательно осмотрел свернувшуюся калачиком и так навеки и уснувшую малышку. На руках у неё тонкие браслетики из черненого серебра, а на ногах хорошо выделанные кожаные сапожки, украшенные просечным рисунком. Длинные волосы разобраны на прямой пробор и украшены изящными серебрянными подвесками. И богатый сарафан и то, как заплетена длинная коса, напоминает мне наряды юных польских княжен, вот только толстая коса у этой панночки совершенно седая... Она явно была из знатной семьи и жизнь её должна была быть долгой и счастливой. Только судьба распорядилась иначе. Маленькую седую княжну мы похоронили отдельно. Не в силах больше оставаться на берегу, видевшем столько боли и страданий невинных существ, расстроенные путники спешно спустили судно на воду. Полностью вверяя себя провидению, я, тем не менее, отчетливо представлял насколько сильно мы рискуем. Лодка, пролежала неизвестно сколько на берегу. Она мокла под дождями, её сушило солнце, она промерзала и оттаивала, её секли песчаные ветры, а мы спустили её на воду, решив переплыть ледяную реку шириной почти в милю! А если она к тому же изъедена древоточцами? Но об этом уже поздно думать! Оказавшись на борту, магистр Кейзак и его слуга Гофулок опираясь длинными шестами, вытесанными в роще, с силой оттолкнули лодку от берега и держа курс на противоположный берег, отправились вниз по течению. Примерно до середины реки нам успешно удаётся править своим судном упираясь в дно шестами, но когда расстояние до цели сокращается на половину шесты перестают доставать до дна. Река в этом месте глубже четырех ярдов. Я к этому готов, и через четверть часа холодный вечерний ветер гонит лодку дальше, наполняя стылым дыханием растянутый на закрепленных шестах кусок плотной ткани. Становится всё холоднее и неподвижная поверхность реки покрывается клочьями морозного тумана. Ветер стихает. Наше судно оказывается внутри такого плотного облака, что я, стоя в середине лодки едва различаю её нос, где закутавшись в одеяло сидит Зев, а обернувшись к корме - с трудом различаю темное пятно, которое должно быть Гофулоком. Холодный вязкий воздух не переносит ни единого звука, нас накрывает густое серое облако, насыщенное липкой холодной влагой. Наступает состояние полной отрешенности. Нет течения, нет времени, нет жизни. Застывший плотный туман, тишина, неподвижные, словно вата облачка пара от выдыхаемого воздуха составляют ощущение мертвого сна. Он наступил давно, очень давно, и будет тянуться вечно. Мы никогда не достигнем противоположного берега. Да его наверное и нет... Влага, сконденсировавшаяся от дыхания в морозном безветрии, висит на одном месте, и то, что теплый пар не поднимается вверх и не опускается вниз только подтверждает, что это сон. Парус тоже спит, иначе почему, при полном безветрии, он не опал? Ему снится, что он несет в себе ветер? Господи, как замерзли руки! Или мне это тоже только снится? Какой страшный сон! Почему Зев сидит, склонившись вперед и около её головы нет облака пара? Как бывает во сне, я пытаюсь подойти к Зев, но плотный воздух сопротивляется, непускает, делает движения совсем медленными. Я иду, оставаясь на месте. Я открываю рот и хочу крикнуть, но слова, выдавленные с трудом и горла повисают где-то перед моим лицом, расплываясь темными пятнами. Они чернеют, начинают вытягивать длинные щупальца! Каждое щупальце выпускает отростки, которые сквозь пробирающую до костей мглу тумана стараются дотянуться до краёв лодки. Господи, как они близко! Новый извивающийся черный отросток осклизло поблескивая выныривает их тумана перед самым носом лодки и пытается схватить Зев! Великий магистр, издав горлом хриплый клекот с огромным усилием стряхивает оцепенение и бросается вперед. У него видимо замерзли ноги-они не повинуются и он, распластавшись падает на дно, успев, ухватить и дернуть за край одеяла, в которое завернулась Зев. Сжавшаяся в комочек Зев кубарем скатывается с носа лодки. Черное щупальце промахивается! Лодка, резко дернувшись, останавливается и в ней происходит суматоха. Около уткнувшейся носом в песчаный берег лодки из воды торчит наполовину затонувшее бревно, растопырившее в разные стороны почерневшие обломанные ветви, покрытые тонким слоем блестящей наледи. Мы на другом берегу. Оправившись от наваждения, я с удивлением понимаю, что ни Зев, ни Гофулок ничего особенного не заметили, а может просто задремали и очнулись только тогда, когда лодка уже оказалась на другом берегу реки. Я же, ещё некоторое время, с содроганием вспоминал неподвижный ледяной туман и длинные, скользкие черные щупальца, тянущиеся из хищной мглы наступающей ночи. Гаснущая вечерняя заря и холод не оставили времени на строительство ширмы на берегу. Нам удалось набрать сухих сучьев, здесь и там разбросанных у замерзающей реки, и разжечь большой костер. Под самое утро через широкую гладь воды снова донёсся тоскливый вой.
  Как мы карабкались по уходящему вверх склону пожалуй не стоит описывать-это была довольно жалкая картина. Роща, с берега постепенно заползающая на высоту около тысячи футов, быстро поредела и сменилась жидкими остатками травы на сточенных ветрами и временем обломках скал. Горная гряда оказалась не вулканического происхождения, так как ни застывшей лавы, ни извергнутого пепла нам не попадалось, но это не облегчало подъема. Ещё сильнее похолодало и несколькими сотнями футов выше слой снега полностью закрыл скалы. Я приказал надеть всю теплую одежду, которую мы с собой несли, и обвязаться веревкой, чем немало удивил своих спутников. Устроив короткий привал перед самой полосой начинающегося снега, мы перекусили, передохнули и двинулись выше. Я держал курс на узкий проход между двух вершин, где надеялся пересечь горы. Нужно было поторапливаться, так как я знал, что ночевать в горах очень холодно и опасно, а дров для костра нет. Мои опасения оправдывались - мы едва успели добраться до подножия прохода, как стало так темно, что идти дальше было уже невозможно. Ничего не оставалось, как попробовать выкопать глубокую нору в снегу и там провести ночь. По крайней мере, мы спрячемся от ледяного ветра и будем в относительной безопасности. Верхние слои слежавшегося, заледенелого снега пришлось рубить топорами, но за то, под полутора ярдами плотной корки, снег был сыпучим и нам удалось выкопать глубокую яму, которую сверху закрыл сложенный в несколько раз кусок полотна, ранее бывший парусом лодки. Здесь, в кромешной тьме прижав к себе продрогшую Зев, магистр пытался отогреть её застывшие пальцы, спрятав почти ледяные ладони у себя подмышками. Гофулок, разогревшийся пока рубил заледеневшую корку снега, завернулся в одеяло, залез в огромный кожаный мешок и похоже не очень страдал от холода, во всяком случае довольно скоро его сопенье превратилось в уверенный храп. Чувствуя, что Зев сотрясает крупная дрожь, магистр в срочном порядке придумал, как ему показалось, неплохой способ согреть бедняжку. Через некоторое время беспорядочной возни в темноте, Зев наконец удалось оказаться в одних штанах с магистром, и в одном с ним широком шерстяном свитере. Завернутые кроме того снаружи в два одеяла они почувствовали себя гораздо теплее, а через короткое время горячее тело магистра настолько разогрело окоченевшую служанку, что она перестала выстукивать дробь зубами и отпущенная усталостью от тяжелого перехода, холодом и болью в замерзших руках, неожиданно уснула, прижавшись ухом к груди магистра.
  - Кап, кап, кап... - свет, искрящийся и яркий, проникающий даже сквозь закрытые глаза, кажется освещает голову изнутри. Осторожно прищурившись, магистр обнаруживает такое полыхание вокруг, что тут же снова плотно смыкает веки. Лежать почему-то очень твердо, сильно затекла шея и с трудом повернув голову, и лишь чуть приоткрыв глаза, Волюстрэн Кейзак обнаруживает нечто, что заставляет его тут же проснуться и попытаться сесть. Над ним, никак не меньше чем в четырех ярдах вверх чистая и прозрачная ледяная крыша с дырой, накрытой парусиной. Снег протаял до самой скалы, и путники, укрывшиеся ночью в выкопанной снежной яме, утром оказались на камнях. Со стен, с мерной капелью тающего снега, вода собравшаяся в каменном углублении убегает в широкую щель в скале. Проснувшийся Гофулок уже выбрался из мешка, и переводит недоуменный взгдяд с распухшей фигуры магистра на получившуюся снежную пещеру, ярко освещаемую солнцем через ледяной потолок. Магистр замечает, что стены заметно проседают. Он расталкивает пригревшуюся Зев и после торопливой возни, связанной с освобождением дорогой служанки из шерстяного костюма, явно не рассчитанного на двоих, они вскакивают на ноги. Да, стены заметно оседают и очень похоже, что потолок может рухнуть в любой момент.
  - Скорее в расщелину! - кричит магистр и первый схватив в одну руку кожаный мешок, а второй подхватив Зев, бросается к широкому проему в стене. Гофулок хватает оставшиеся мешки. Левой рукой он попадает в петлю от ремня мешка магистра. Это спасает ему жизнь, потому, что в это время из расщелины раздается визг Зев, проклятия магистра и ремень, с силой дернув Гофулока, втягивает его продолговатое отверстие в стене. В тот же момент толстый обледеневший потолок обрушивается вниз, увлекая за собой массы плотного снега.
  Что же произошло? Магистр, впоследствии вспоминая этот случай, был абсолютно уверен, что все они были на волосок от смерти. Коротенькая площадка у входа в расщелину резко обрывалась в глубокий провал. Магистр, первым очутившись под каменным сводом не удержался и вместе с Зев рухнул вниз. На долю секунды в слабом свете глазам магистра открылась бездонная пропась, но в следующее мгновение резко дернувшийся ремень мешка меняет направление их полета. Зев, вцепившаяся в руку магистра, он сам, а за ними и Гофулок попадают в промытый водой проход в горе. Отполированное дно покрыто слоем льда и не имея возможности удержаться, путешественники, набирая скорость скользят вниз по уходящему в неизвестность полому руслу горной реки. В кромешной темноте с налетающим потоком встречного воздуха чувствуется стремительное движение. Зев, вскрикнувшая в момент падения молчит, видимо онемев от страха и скорости. Правда, магистр, успев в момент падения извернуться, теперь прижимает её к себе и закрывает голову служанки руками, чтобы она не ударилась о рядом летящие в темноте стены. Они заметны по мелькающим светящимся точкам, а в одном месте даже сливаются в яркую, длинную полосу, меняющую цвет с рубиново-красного до едва заметного сиреневого. Если бы кому-нибудь пришло в голову поинтересоваться, магистр, пожалуй, не смог бы сказать, сколько времени продолжался головокружительный спуск, временами больше напоминающий полёт. Закончился он так же неожиданно, как и начался. Путники один за другим, словно пушечные ядра вылетели на ровный, покрытый мелким хрустящим песком пол пещеры. В пещере холодно и довольно светло, так как стены и потолок покрыты сверкающим инеем, а дальний конец видимо выходит на открытый воздух - оттуда ощутимо веет залетающим морозным ветром и попадает свет, рисующий на полу мерцающий полукруг. Магистр разжимает руки и коснувшись губами щеки Зев произносит, - Ну вот и приехали! Он пыхтя поднимается, а заботливая служанка принимается вытряхивать из его одежды песок. Гофулок, последним вылетевший из круглого отверстия, пытается выпутаться их мешков и ремней невероятным образом закрутившимся вокруг него. Зев приводит в порядок свою одежду и старательно выхлопывает забившийся всюду песок. Чтобы лучше видеть, она поворачивается к свету и глянув в сторону освещенного входа в пещеру издает испуганное восклицание. Там, как бы прячась за каменным выступом, спиной к ним, неподвижно стоит человек. Он смотрит в сторону входа в пещеру. У него в руке поднятое копьё, ноги напружинены и вся поза выдает тревогу, внимание и готовность к бою. На воине ветер треплет очень ветхую одежду, короткие рваные штаны и такие же рукава куртки показывают худые руки и ноги. Присмотревшись магистр замечает и ещё кое-что. Цвет кожи копьеносца неестественно серый и сама кожа поблескивает. Сделав Зев, - Тс-с-с-с! - магистр, стараясь не шуметь движется к неподвижной фигуре. Ему это не удается - песок оглушительно хрустит под ногами, но человек с копьем стоит не шелохнувшись. Приблизившись, магистр внимательно разглядывает воина и осторожно касается его руки. Рука тверда, как камень и холодна как лёд. Там, где коснулись пальца магистра, остаются тёмные пятна - иней растаял. Стоящий с копьем человек мертв. Он замерз и превратился в покрытую инеем статую. Сзади раздается ещё одно восклицание. Это Гофулок. Выпутавшись из мешков он стоит у стены, на которую не попадает свет и на что-то показывает пальцем. Подошедшие Зев и магистр обнаруживают покрытые инеем барельефы. Каменотесу, который был несомненно талантлив, удалось невероятно точно изобразить лица людей, испытывающих страдания. Это были двенадцать масок, ни одна из которых не передовала ничего кроме страха, боли и страдания. Хорошо, что свет на эту стену не падал, было бы тяжело постоянно видеть перед собой мучение! Пещера пуста и необитаема, кому пришла фантазия украшать её страшными барельефами? Тяжело вздохнув, магистр Кейзак приказывает Гофулоку привести в порядок мешки, а сам идет к выходу пещеры. Зев торопливо присоединяется и старается незаметно держаться за его камзол. Мимо окаменевшего воина с копьем она проходит опустив глаза на цыпочках, почти не дыша. Ход делает резкий поворот и у них перехватывает дыхание от ударившего в лицо резкого ледяного ветра, несущего целые облака сухого колючего снега. Пещера открывается прямо на почти отвесный, покрытый снегом склон горы. То здесь, то там, из снега торчат крепкие низкорослые деревья с длинной хвоей. Видно, что их толстые ветви привыкли сопротивляться снежным бурям. На ближайшем дереве зоркая Зев замечает крупные шишки. Сначала круто, а затем более полого, склон падает вниз, где снежные вихри скручиваются в молочно-белые спирали. Уже несколькими сотнями футов ниже, деревья собираются группками и образуют рощицы. Открывающийся сквозь пронизанные солнцем сверкающие снежные клубы вид, убеждает магистра, что они находятся по другую сторону гор. У подножья должна начинаться долина Таграсс. По описаниям - это обширная страна, простирающаяся во все стороны, насколько хватает взгляда, но сейчас искрящаяся пурга и низкие облака не дают различить ничего. Таграсс лежит гораздо ниже плоскогорья, прилегающего к горам со стороны, откуда пришел Волюстрэн Кейзак. Приблизительно оценив высоту, магистр делает предположение, что с этой стороны гор выход из пещеры находится на четырех тысячах футов от подножия гор, но от пещеры вверх, они вздымаются ещё примерно на столько же. Принимая во внимание снежную бурю и ледяной ветер, спуск будет ничуть не легче подъема! Холод пробирает насквозь и Зев, прячущаяся за спиной магистра, уже трясётся крупной дрожью. Магистр поворачивается, и обняв девушку, спешит обратно в пещеру. Гофулок получает задание нарубить веток. Он обвязывается веревкой и не обращая внимание на неподвижную фигуру с копьем у входа выбирается из пещеры. Когда через некоторое время он замерший возвращается, его сменяет великий магистр. Они делают по три вылазки на заснеженный склон. В пещере собирается солидная гора толстых веток. Решено развести костер, чтобы согреться и переждать снежную бурю. Перед этим, магистр отбирает и откладывает в сторону самые крепкие и прямые ветви. Пока потрескивая разгораются промерзшие хвойные зонтики и медленно занимаются нарубленные толстые ветви, магистр остругивает и выравнивает выбранные кривоватые жерди. Он показывает Гофулоку и Зев как их надо связать веревкой, чтобы получилось что-то вроде небольшого плота, но Гофулок, уже догадавшийся, что это такое, предлагает сверху добавить поперечин. Работа поглощает их внимание и отвлекает от холода. Дым от костра уже не скапливается под потолком, а уходит из пещеры и становится немного теплее. День, начавшийся стремительным полетом по обледенелому тоннелю переваливает за половину и также незаметно начинает клониться к вечеру. Светлый полукруг у входа в пещеру меркнет. Вскоре единственным источником света в пешере остается только костер. Наконец, последний узел на верёвке завязан. Потрескивающие сучья пузырятся вытапливающейся душистой смолой. Наконец, проголодавшиеся путники получают возможность отдохнуть. Из сумки Зев извлечены остатки копченой скаблы, остатки лепешек и большая квадратная бутыль с настойкой на оранжевой рябине. Магистр считает, что всем необходимо успокоиться и согреться, так как стремительное и неожиданное путешествие внутри горы по руслу, пробитому подземной рекой произвело сильную нервную встряску, а тяжелый день в леденящий душу и тело пещере с окаменевшим воином и странными барельефами на покрытой инеем стене, совсем не способствовал ни душевному покою, ни физическому отдыху. Каждому налито по глотку настойки, после чего лепёшки и скабла кажутся особенно вкусными и съедены быстро. Немного успокоившиеся и разогревшиеся путешественники на минуту забывают о трудностях. Всполохи от костра рисуют на стенах диковинные сцены. Волюстрэн Кейзак принимается с интересом наблюдать, как возникают и пропадают смутные трепещущие образы. Про себя он гадает, что это за пещера, и кто мог оставить на стене каменные маски-барельефы. У Зев, устроившейся рядом с магистром слипаются глаза, но она мужественно сражаясь со сном, достает одеяла и принимается устраивать из двух мешков место для ночлега, Гофулок уже храпит, растянувшись на на своем мешке в довольно опасной близости от костра. Подбросив самых толстых сучьев Волюстрэн Кейзак опускается на приготовленное ложе, Зев опускается рядом и что-то тихо бормочет заплетающимся языком. Магистр пытается поймать последние слова, но Зев уже крепко спит. Магистр с улыбкой смотрит на неё и покачав чему-то головой, прищурившись принимается наблюдать за тенями, танцующими на стенах. - Вот так наверное было и много-много лет назад. Горел костер, пахло дымом и жареным мясом, на полу спали люди в шкурах, - думает он. С этой мыслью он засыпает. От огня в пещере становится теплее. Когда магистр просыпается, серые каменные стены влажно поблескивают. Он обращает внимание, что дым от костра втягивается в круглое отверстие пустого русла подземной реки, поэтому воздух в пещере остается довольно свежим. Вода, от растаявшего инея, уходит в толстый слой песка на полу, тени на темных, подсыхающих стенах, обретают резкость. Дальняя стена с масками-барельефами тоже освободилась от инея - она уже почти высохла, только под каждой маской хорошо видна блестящая черная дорожка от стекающей влаги. Дыхание воздуха шевелит холмики легкого пепла на кострище. Дрова по краю прогорели, но в центре, на толстых смолистых сучьях, языки пламени всё ещё испускают ровный жар. Магистр, прищурившись рассматривает маски. Теперь видно, что выполнены они настоящим мастером. Все лица имеют характерные черты, камень обработан необычайно виртуозно - угасающий свет от костра показывает складки и морщины кожи, вырезанные на барельефах. Магистра очень интересует вопрос, как неизвестному скульптору удалось так тонко передать волосы, и он начинает припоминать всё, что знает о скульпторском искусстве. Проснувшаяся Зев тоже очень внимательно, но с тревогой разглядывает маски. Она крепче прижимается к магистру и что то шепчет.
  - Удивительные маски, - бормочет магистр, - правда, моя дорогая?
  - Они очень-очень страшные, Ваша милость, а вон та, - Зев указывает на среднюю маску, - очень-очень похожа на господина Люверо!
  - Да, действительно, а я-то думаю, кого же мне напоминает эта каменная физиономия, - улыбаясь пробует пошутить магистр.
  - А разве у "каменных физиономий" бывают ресницы? - дрожащим голосом спрашивает Зев.
  - Конечно нет! Ни один каменщик не способен изготовить ресницы из камня!
  - Но у них у всех есть ресницы, господин магистр! - всё тем же дрожащим голосом сообщает служанка.
  - В самом деле? А я не вижу! - Волюстрен Кейзак поднимается с мешка и направляется в сторону масок. Еще не дойдя до стены, он понимает, что Зев права, кроме того он обнаруживает, нечто, заставляющее его резко остановиться на полпути. В свете костра, со стены, освободившейся от инея, на великого магистра смотрят настоящие человеческие лица! Во лбу каждого лица теперь хорошо заметна грубая квадратная шляпка гвоздя, которым оно прибито к стене, а от туда, где была шея, вниз по стене до самого песчаного пола, маслянисто поблескивая, сбегает темная дорожка кровавого цвета.
  Нерешительно обернувшийся магистр летописей обнаруживает Зев с прижатыми в открытому рту руками и стоящего на четвереньках Гофулока, глаза которого выпучены, а волосы стоят дыбом.
  В дневнике магистра, есть запись о событиях в пещере с окаменевшим от холода воином и барельефами на стенах, оказавшимися настоящими лицами. Она сделана гораздо позже, хотя магистр, не надеясь на память, старался записывать всё, что происходило, сразу. Тогда, в пещере с весело потрескивающим костром, он резко развернулся, и ни слова не говоря принялся очень быстро укладывать в мешок весь нехитрый скарб. Онемевшая Зев и Гофулок, у которого волосы до сих пор стояли дыбом бросились помогать и буквально через мгновение, не сговариваясь, схватив мешки и сани, сделанные из связанных кривых веток - жердей они выскочили из пещеры на горный склон. Никто не помнил, как удалось погрузиться на сани. Склон оказался настолько крут, что несмотря на отнюдь не гладкие полозья, сани ринулись вниз, скользя на специально оставленных мелких веточках, покрытых густой длинной хвоей. Магистр, Зев и Гофулок сидели на мешках вцепившись поперечины и магистр про себя успел подумать, что благодаря Гофулоку их снежный транспорт оказался довольно крепким. Удивительно, но в этот раз умопомрачительная скорость и необычность способа передвижения не вызвала у Зев ни единого звука. Скорее всего, она не могла прийти в себя после потрясения в пещере. То ли от скорости спуска, то ли от того, что ощущение времени несколько притупилось, но всем показалось, что крутая часть склона кончилась неожиданно быстро. На пологом спуске сани не успели снизить скорость, но рыхлый и мягкий снег, сменивший плотную слежавшуюся оледеневшую корку крутого склона, заставил их резко затормозить. Путники вылетели из саней и пролетев ещё несколько ярдов распластались на покрытой низкой жесткой травой поляне. Когда великий магистр несколько оправившись от падения открыл глаза, перед своим носом он обнаружил упёртое в землю гладкое древко. Стремительное бегство из пещеры вниз по крутому склону завершилось.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"