Июль бесхлопотно сходил. Стекал по каплям временем, заметного следа не оставляя. Льняно и бязево приогрубевшая листва уже лишилась масляного блеска, неисчисляемо пылясь лицом. Заполночь низкие туманы в притомлявшемся наплыве исхолоди припадали капельно к траве. Лиловато - серенький румянец ранних зорь тончаво облеском играл на стылых росах. Потрепывал разросшиеся пышно гривы высоченных тополей возле завода. Густил траву под яблоневым садом, облеплявшимся мельчавой зеленушной навесью незримо наливавшихся плодов. За проходной, квадратами глазниц глядевшей лишь на север, в лесу было уже гораздо меньше земляники. Из грибов часом проглядывались лишь одни свинушки, удивляя странной вневременной выгонкой глаза случайно забредавших местных грибников. На Афанасия в ближнем колхозе "Серп и молот" заколосился к сроку яровой ячмень. За ним три дня нещадно и не в лад зноило. В томившиеся полдни из-под неба на плывущие по мареву поля с надрывом выпадали, растекаясь подчистую перегретой обнизью, выспренные жавороньи трели. Стоя крылато на потоке воздуха, заливались птицы в бесконечном, простиравшемся над обременившейся землей за края переполняющимся вдохновении... Но закрадывались потаенно, чуть приметно нотки примачкой приживающейся грусти, означая лета перелом. Потому что за межой, в березняке, первым признаком стихали в повечерьях соловьи, вилась тончайше - убаюканно под безвозвратным, истомляющимся ветром причудливой сетью вуаль - блестевшие осеребренной светом нитью шелковинки сплетенной паутины...
Двенадцать дней осталось Маше до замужества. До той черты, когда заканчивалось в жизни все исхоженное и известное, отчасти приевшееся и неизбежно наступало обособленно свое, способное переломить все представления о прошлом. В нем ей теперь придется делать то же, что и раньше, взвалив всю важность принятых решений и поступков уже только на себя. Придется вить свое гнездо...
Но уже с начала мая упоенность безысходная, катясь волнисто, заселялась в ее душу. За предсвадебными хлопотами масса неожиданных вопросов вплывала в возбужденный новизной, перебором настроений лихорадящийся ум. Нет - нет, но среди вороха приятной заполошенности бились иногда тупо в перекрученных висках робкими импульсами потуги по-разному щемящей, всерьез не рубцевавшейся тревоги:
"Что ж со мной будет потом? Как все вместе сложится..."
Так уплывающие в море капитаны кораблей видят всегда перед собой за воспаряющейся над аквамарином бередящего дущу простора размытый гладью неоглядный горизонт, ничего пока не зная ни обо всех им предстоящих бурях и штормах, ни о попавшихся потом по курсу рифах. А неизвестность сквозь такую прелесть с неотступностью манит, засасывая напрочь разум...
Кровать свою она сдала, оставила Анютке, наказав шутливо побыстрее выйти замуж. Ребят из Толиковой комнаты, наоборот, стали потихоньку расселять. Так что две трехлитровых банки самогона и два ящика прикупа водочного мирно соседствовали под его кроватью, поджидая тот заветный день. Еще с дюжину бутылок полусладкого вина, запихнутые в низ кухонного стола, дополняли тот привычный и разнокалиберный запас, готовый быть той разогревной силой, способной завести собравшуюся вскоре публику, сподвигнуть и на танцы, и на песни, и на многое другое. В среду Маша третий раз сходила на примерку свадебного платья и осталась полностью довольна им, истыканно и с явным изыском наживленным на горсти три булавок - одноножек. Следом на свадьбу Толик заказал такси. Одно. На два часа. За двадцать пять рублей... Семейно не оформленная жизнь у них с приятностью чуть паточно - ванильной под легким спудом скромности текла, никого ничем не задевая. Однообразность неприевшейся все больше заполняла быт. Общие выходы. Совместные поездки. И складчина - "котел" из обеих зарплат. Под неусыпными завистливыми взглядами других девчонок. Под беспристрастной меланхолией разнообразности суждений многих из общаговских и заводских ребят. Вечера вчистую были отданы долгим беседам, планам на ближайшее, мелким посиделкам и гулянкам.
После наряда Павшин подошел к Медовскому. Мимоходом было проскользнувшие на перекур два старых слесаря с 4-го участка вдруг навострили быстро уши, заслышав от смеющегося "мастака":
- ...У тебя на "так" весь этот номер не пройдет. И отпуск ему дай, и премиальных выпиши. Три дня до отпуска прибавь. Да еще и подработки чтоб подбросить просишь. Не жирно ли?
- Так один раз всего бывает это... Такой случай...
Я ж и говорю, что под случай выпало удобно и не совсем хило. Вот так понравится блага стяжать - и будешь каждый год под отпуска жениться. А нам тут надо будет отбиваться сразу от всего: и от твоей нехватки, и от плана, и от нагоняев верхнего начальства.
- Да ладно!
- Что ладно? Тут мне нечего ладнать... Ты, что ль, красивыми словами мне квартальный план ныне закроешь? В прошлом месяце, помнишь, я тебя просил остаться пару дней с переработкой? Не от булды какой. По надобе. Ну и...
- Извини! Один раз вышел я, ты ж помнишь. Перед праздниками майскими как раз. Стоял на шестьдесят девятых гильзах. Второй - не смог: к старикам Машиным ездил.
- Ну, если так, то отпадает и вопрос, как лист осенний...
- А так - я завсегда готов. Знаешь сам: как только - так сразу...
Слесаря заходили кругами. Встали обочь. За станками. Слушают, предчувствуя загривком, что должно б и им сегодня обломиться - промыть горло.
Не успел Павшин отойти, а стариканы - тут как тут:
- Жениться, брат, дело хорошее. Тут бы и не промахнуться как.- Огромным разводным ключом слесарюга бьет в ладонь левой руки.
- Свечку, что ль, будешь у них держать?- Не удерживается развернувшийся от неожиданности Павшин, чтоб сьязвить.
- При чем здесь свечка? В том деле ковыряется пусть сам.- Тот, что без ключа, делает лицо обиженного вида.- Я тут беру все в общем, кучей. Без обособлений...
- Ты со своим внуком хоть сначала толком разберись. За что, не знаю, но колотит моего по переменкам.- Добивает вконец старого с ключом все тот же Павшин.
- Я-то тут при чем? Отцу его перекажу - пусть сам вникает...- Что с кислого чего, употребленного не в меру, вмиг кривится. Не нравится, что мастер встрял.- Ну, значит, я пошел.
Павшин с полуоборота догоняет речью Толика:
- Да! Не забудь, тебе шестого - на работу. Кровь с носу! Никаких чтобы больничных и отгулов наперед! Кулаков с третьего августа уже взял себе
отпуск. Стоять на гильзах точно будет некому.
Настроение у старых по дороге на участок так же внезапно падает, как и поднялось:
- Вечно этот мудила влезет в разговор!
- Молодой, да больно ранний.
- Расшастался, шельма эдакий! Больше всех надо ему. Не дал нам с лопуха сорвать хотя б какую завалявшуюся четвертинку. А ведь семь дней получку еще ждать...
- Чего распухший весь?
- Да я с утра одну лишь газировку и глушу. Трубы аж горят. Душа другого ничего не принимает. Так что или надутым вверх под балки к концу смены унесет, или уж точно лопну.- Туго обхватывает взбухшие виски.- И обрыгаться уже нечем. Всего наружу вывернуло, мать бы его так!..
- Понимаю, брат. Павшину-то что - за чужой щекой зуб не болит...
Но хитрющие те стариканы от затеи отказаться не желали. Больно халява разжигала. Потому ушли домой пораньше. Завалились надолго в стоящее на пути к городу летнее кафе и стали поджидать свою пока еще что ничего не ведающую жертву. Весь сектор, попадавший им в обзор, включал в себя заасфальтированный тротуар от хлебозавода до проходной завода ?345, того самого, военно - механического.
- Во, во! Идут!..- Минут через пятнадцать Толик с Машей замаячили двумя мишенями перед прищуренными против солнца четырьмя потухшими от возраста глазами.
- Почему идут, Пашунь?
- Не один таки он. Вот чертенок! Ты поглянь вон... С бабой сбоку!
- Ить, козюля!- Как же тогда нам с девкой быть?- Нервно чешет растопырей грубых пальцев за своим левым, крупно охрящившимся пельменем уха.
- Как-как? Закурить хоть для приличия сгоняй стрельни. Учить, что ль, надо...
- Ну да! Еще чего? Ученого учить - так только портить...- Засеменил напарник кривоватыми ногами по дуге наперерез. Прошелся с колотившейся в нутре одышкой по краю живо лоснившейся яшмой травы. Встал ногами на разлапистую тень от тополя, чуть шевелящего сзади разросшейся годов за двадцать густой гривой. В жемчужных переливах с неба сыпались лучи, отчего хотелось даже петь. Вокруг все было изумительно. Приятно. И нарядно.
- Подь-ка сюда, хороший малый.- Говорит сдавленно, подманивая вытянутой вверх рукой тот, что подбивал напарника на перехват еще в цеху. Один из вовсе редких, в подстарках дочиста характером бедовых.
- Курнуть не дашь?
- Так не курю ж...
- Это я так, для общего приличия...- Искрится старый хитрой из улыбок.- Ты ж никак, милок, жениться надумал? Дело важнецкое такое, понимаешь...
- Как бы и так... А что?- Глаза круглеют.
- В обход нас, стариков, такое не годится. Ну никак!
- Я никого как будто и не обхожу...
- Короче...- Смотрит задумчиво в небесный чистозор.- Попервах обмыть такое дело не мешало бы. Потому как у меня рука легка на эту процедуру.- Ворошит тот низенький из стариков за другим той же пельменной формы ухом свою седую шевелюру.
- Да есть тут... Рубль и еще мелочью немного.- Шарит молодой с ленивым равнодушием в карманах.
- Нет, женишок. Похлопывает добродушно того снизу по плечу.- Ты это все оставь себе... Мы уж пойдем лучше в свою кафешку. Там дооформимся под отдых да и так по полной приударим по пивку, что тошно будет. Этот облом будем тихонько заливать. Только не забудь, что с тебя все же причитается проставиться...
- А самогон сойдет?
- Нам все равно: что в лоб, что по лбу. Лишь бы с ног сшибало.
- Ну, тогда завтра поллитровку в цех с собой приволоку.
- Завтра, конечно, будет хорошо. Но до него ж надо еще дожить.
- Так нести или нет?
- А как же? Как же?- Чуть не взмаливается старый.- Эх!.. Знать бы, чем еще в наше негодное сегодня мы это пиво завершим? А завтра даже для слегка живых совсем уже наступит точно только после сна... Правильно я тут всё говорю? С зерном?
- Наверно. Вам видней.
- Тогда бывай. Бывай, парнище. Приятно: уважительный ты к нам. Хорошо, что понимаешь всю стратегию мою совсем уж правильно. Даже не столь живши. Только гляди - с пузырем своим на проходной не попадись. А то беды не оберешься...
На том и разошлись. Тот же тополь за спиной прощально зашумел, серебрясь слегка набрызгом тонкого белесоватого налета с изнанки наворачивающейся к виду, не смевшей огрызаться путавшемуся в кудрях ветерку, листвы.
Старики те еще долго неумолчными сидели, втихую возмущаясь чуть разбавленным пивком:
- Лучше б не долили, стервецы!
- Конечно ж. Бес его знает, не сырую ль они воду из-под крана туда льют.
- Сотворяют всякую бурду. И спросу нету с них...- Прислушивается к животу.
- Пойло! Мать бы их в печенку - селезенку...
- Ох! Не пришлось бы бегать за кусты.
Сожалели понемногу о недовяленой и пересоленой прилично вобле:
- Совсем уж высохли мозги у мужиков - солильщиков.
- Скорее, что у баб...
- Подсыпают одной мерой что и сому, то и драному бычку.
- Щепоть от пригоршни никак не могут отличить!- Выплюнул себе под ноги шубутной и смелый старикашка чуть обсосанный плавник.
- А, может быть, она из-под полы. Левая бы как...- Закрутилась лихо тема вокруг воблы, от которой через слезы чуть глаза не вылезали.
- Тем более должны начальники от рыбы правильно за качеством следить. Я бы на их месте своей ж... бы не рисковал. Не дай бог нагонит кто с обиды проверяющих. А там - ох, знай уж наших! - точно мало не покажется. Они к столбу любому, к дохлой мыше придерутся. Могут сполна и к сроку пришпандорить... Эх - х!- Вздыхает с явным сожалением в глазах.- Их бы к нам на воспитание отдать. Подкинуть к Павшину или Мешкову на участки в подмастерья. Да! Там не у Пронькиных тебе: под дурака никак не закосишь. Еще те кадры... Любую душу до последка за микроны вынут!
- Подвинулись бы...- Равнодушно выказала просьбу ихнего же возраста уборщица с чуть туповатым, неограниченно расплывшимся от некой неумеренности чистым лицом. Про таких, в бытность дородных, часто просто говорят: этой да ребеночка родить - что набок плюнуть. Удревненная долгой женской воздержанностью, ее грубая фигура не располагала ни к какому компромиссу. Новый напор вышел в понос словесный.- А то расселись, как у себя дома! Ну-ка, мурло, подвинься! Тебе, тебе я говорю... Никакой порядочности нет. Рот что дырявый. Где жрем - там же и срем!..- Кивает с шепелявым, чуть посвистывающим вызовом брезгливо на уронные плавник и чешую возле стола.- А потом еще порядок спрашивают у других! Чему такие внуков и детей научат?- С минуту отстраненно думала, пока не изрыгнула комом массу всей накопленной, мигом приросшей к грубой душе злости:- Раздолбаи! Тьфу бы вам такое да по всем затылкам!..
- Шла б ты побыстрее да подальше, тетка!..
- А потом не обьявлялась долго - долго.- Несмелый показушно - кротко закатил с приятностью сливинки забалдевших глаз.
- Мало того, что дома своя еще на все плечи насядет. Так нет же - и чужие к наученью подпрягаются со всех почти углов.- Никак не обротает норов нагловатый.
- Ты меня не зауздал. Так что пока помалкивай.
- Сгинь, рухлядь! Разожрала харю, что саму даже приставить некуда.- Заводится опять же он. Негодование встало стеной. Достает бабкины нервы, отражаясь часто находящим тиком.
- Пугалом нарядим к моей тёще в огород...- Науськивает тихо сбоку корешок.
- Я вот возьму да всех обоих этой шваброй поперек хребта как потяну! Тогда узнаем, кто из нас пугалом сойдет! Тут не хухры - мухры вам, а порядочное заведение какое... Картина вон какая на стене!
Облысевший, будто одуванчик, мужичок, сидевший под засиженной еще, небось, позапрошлогодними мухами репродукцией "Охотников на привале", стряхнул с себя налет застывшей меланхолии. Думал, что именно о нем заговорили. И именно что в положительном ключе. В скользнувшей по лицу некрепкой и нечеткой по устойчивости радости надутыми проглядывались щеки. "Под мухой" явно представал вид дурачка, удовлетворяющегося беспричинно даже грязи под ногами.
- Но, но! Поудержи в рамках себя. Не разоряйсь. Как - кая! Пока не дома, подь...
- За трудовые денежки, ты думаешь, приятно пить такую мешанину. Даже пена и минуты не стоИт...- Другой дедок смягчает тон беседы. Вазюкает в передних полусьеденных зубах последний рыбий хвост, попутно ублажая на ворочающемся терпуге лопаточной площадки языка свой уже который разгулявшийся за этот час рецептор.
- Так и не ошивайся тута, коль не нравится. Кто вас сюда зазывал?.. Особых приглашениев у нас нет никому. Вот так!- Опирается уборщица, будто на ружье, на швабру.
Старому нечего сказать. Оглядывается. Мнет плечами. Молчание невольно нарушается успокоительно - приятным для закрученных сверх меры с двух сторон, взведенных нервов мягким шмурыганьем довольно шустрого и вездесущего инвентаря.
- Быстрей бы уходили. Учиняют тут угостки...- Расплывшейся под пончик предствительнице санитарно - половых работ опять неймется.- Мочи уже нет моей здешний порушаемый порядок вечно доглядать...- Шмыгает крупным носом, будто бы слепленным из пластилина в темноте да так потом и не подправленным к нормальному размеру.
- Так увольняйся...
- Что ты такая приставучая? Нет, чтобы шмурыгать потихоньку своей палкой по углам. Так нет же: доконать любого до кондрашек норовишь.
- И вы свалились тут на мою голову грешную. Намазано что мёдом место сё. Пройдохи...
- Тогда и в самый раз пора уйти...
- Во-во! И я к тому же мнению клонюсь...
- Ты поняла не так: тебе надо уйти.
- Вона как запел он! Разглагольствует тут, что худая баба. С подковыркой выдает какой... Ты мне, что ль, плюгавый пень, будешь подбрасывать потом деньжата на лекарства мне?..- Минутной паузой удобно придает новую важность речи.- Умник мне нашелся!- Громогласно добивая обвинением, оставляет по-хозяйски бабка веское, решающее слово за собой.- А то от вас, от алкашни, никак людям порядошным до вечера в приличном заведении не протолкнуться: налипли, будто мухи на дерьмо.- Не разгибая дрябленькой спины, облегченно опирается на неизменный инструмент.- Толку то! Что моешь - что не моешь: все равно следом нагадят. Вон еще один наладился барыга на проход... Кудыть тебя несет на стул, бесова твоя душа! Глаза разуй-то!- Противный ляскающий звук от стучащей о пол оголяющейся от тряпки швабры бьет двум первым пиволюбам по ушам.- Ах, ты ж!.. Раз-сто чертей тебе в печенку!
- Так он же по нужде изводится. Знать, припирает изнутри. Понять тут надо человека.
- Невелика шишка. Перетерпит...
- Глянь - бедняжка! - сам с нетерпёжа чуть ли не пляшет.
- Лучше уж лишиться совести, чем мочевого пузыря.- Никак не угомонится бедовый.
- Нашли нужду. Вот в голодуху с наше б обнуждались - мало бы совсем не показалось. А то жируют...- Окончательно накладывает резолюцию на прения старуха. Пошла бубнить к другим столам.
Настрой еще сосать пивко у них пропал. Сидеть без дела тоже не хотелось. Так что пробками выперло вскоре обоих стариков на улицу. Развесело представило под чужой вид, с окрепшим пьяненьким видком. Вросхмель понесло к домам мимо сидящих доминошников в ближних дворах, по углам троивших водку выпивох, малолетней ребятни, так и норовившей всячески попасть под освинцованные в долгой ходьбе ноги. Четыре с лишним литра пива делали в желудках водогонную работу, подключая к ней же почки...
День потихоньку угасал. Тяжеловесные багрились с запада лучи, наливаясь розово росплесками на пути от горизонта. Длинный, с запада, подсвет всё натужней прошивал грузнеющие хлопья изредью навешанных под небом облаков. В ближнем лесу уже не различались листья, ветви и стволы: все сросталось, заплывало темно - серым, неприглядным цветом.
У Кирсанова, второго секретаря парткома литейно - механического завода, в сборе всегда не вся семья. Отщепившийся года под три назад женатый сын Борис живет с наследником на Южном. Шестиклассница Тамара твердо держит в голове науку определенного гуманитарного состава, намереваясь поступить в пединститут. Жена с легким пушком на мочках и лисьей приторной улыбкой с утра хлопочет третий час с едой, начав с запекания сытной шарлотки, поднимая значимость сорок шестого дня рождения у "самого". Тот ничем еще не балует себя с утра сьестным. Даже любимым двухрублевым растворимым кофе производства МПК, придаваемым к еженедельным продовольственным заказам из "Восхода", щедро отпускаемым номенклатуре вовсе не из того привычного, замызганного входа, откуда по авоськам работяг постоянно убывают явно недощипанные курочки из огромных деревянных ящиков с легкой синцой, минтай, распиленные следом за обвалкой мяса кости суповых наборов с накрепко приставшим к ним в очередях названием "собачья радость", молоко совхозное во флягах, непонятно - мягкий пресный сыр и многое другое, забивающее ноздри разным запахом от открывающихся в трех местах задних дверей и маленького лифта в середине магазина. И где еще усердствуют над ящиками, упаковками и разными коробками после которого крутого бодуна непомерно разлохмаченные, с помидорным облеском носов, брехливые "грузилы".
Солнце в квартиру пробивается совсем нескупо сквозь белые ажурные гардины, не совсем четкую набрасывая росплывь на паркетный пол. Порывы ветра с приоткрытого балкона иногда стремятся в комнату. Там с флажным трепетом покорнейше воздушную колеблет ткань. Порывы плавными каскадами перетекают к стенке...
Все трое собрались на поздний чай. Жена у него - детский доктор. Педиатр. Голубоватые глаза хозяйки по Буффону должны бы проявлять кротость и нежность. Но ничего такого в них года четыре уже не было с тех пор, как Виктора Кирсанова с начальника шестого, "сковородочного" цеха давний, явно не шапочный, приятель Саломатин перетянул в местный партком. И ее нежность ныне оставалась только на дому, каждый раз перепадая меньше даже самым закадычным из подруг. Она уже всерьез подумывала стать домохозяйкой на случай повышения в работе мужа. Все шло к тому. Но должность мулили, замыливая скромным обещанием уладить мелкие нюансы...
- Садитесь, что ль.- Попросила, глядя в никуда.
Кирсанов дочитал вчерашнюю газету. С противным хрустом отложил.
- Тома - а! Идешь?
- Да, мам! Сейчас...
Новый статус на работе понемножку, но менял Кирсанова. На "вы" теперь он обращался трафаретно и ко всем подряд. Слово "любезный" до того было им выедено смыслом, что означало чуть ли не придурков. К новой работе вмиг прибарахлился. Заказал костюм. Два галстука строгих тонов. Пару до невозможности отбеленных рубашек. Больше стать читать партийных книг. В оборотах речевых настойчивей сквозило обобщениями, формализмом, размытым смыслом. Вечерами что-то конспектировал. Только попивать меньше не стал, пропадая допоздна на деловых встречах. Баловался, пробавлялся теперь чаще коньячком. Уже не отоваривал семью, совсем не забегая в магазины подкупить какую мелочевку, хлеб и сигареты...
- Ну и работенка у тебя? Непыльная. А деньги так к рукам и липнут.
- Я как то олово: где пригревают - там форму нужную и принимаю.
- Стелешься, небось, под каждого начальника...
- Еще чего? Скорей всего ковром ложусь. И только к одному Петрову. За один этот поклон ответно к моим ногам до сотни в месяц припадает.
- Власть вкусней любого калача.
- Семнадцать миллионов - ты пойми! - под нами. Как повернем, так и пойдут.
- Разве не с вами?
- Просто так надо говорить. А коснись кого партейного должностью ниже, так и не пикнет он на нас, на руководство. Пальчиком и то не шевельнет. Что толку против ветра дуть...
- Вот и выходит, что вся эта ваша демократия заканчивается сразу ж, следом за словами.
- Демократический тут проступает централизм, моя ты красота. А как бы ты хотела руководствовать народом, когда тебя любой будет шпынять на всех углах? Значит, выходит, что и ты с ошибками. Грешный грешного да от грехов отучивать пойдет? Так, что ли?.. Вот то-то!
- Зачем же жизнь перехитрять? Церковников от государства отделили? Отделили!.. А ведь живем, как ни крути, законом ихним. Та же соборность, как и единоначалие. И тупая преклоненность к вере.
- Милаха! А не много на себя берешь? Превращаешь мне идеологию во что... Знаешь ведь: в каждой избушке - свои погремушки. Я ж не лезу в ваши докторские прибамбасы. Свой рецепт в твоих бумажках не пишу.
- Беру ли много?.. В самый раз, мой дорогой. И это ты тут заправляешь мне арапа. Дурочку - Шурочку нашел. Другой раз всю аж бесит!
- Что тебя бесит?
- Ничего толкового у нас нет своего. Все содрали да украли у других. Что станки, что атомную бомбу. Зато свое все - будто слепленный кувшин из черепков. Лепят - лепят его кучей с боку одного, а он с другого - глядь! - и рассыпается уже.
- Что ты имеешь в виду?- Глядит внимательно в окно. Во тьму. В холодно - синий вечер.
- И МТСы. И колхозы те же. Сгребай заводы с фабриками в ту же кучу. Не подогнаны они под жизнь. Впечатление такое, будто во всю дурь прет меж рельсов паровоз. Иль что прикупили некое пальто мальцу на вырост. Да все не под размер и не того покроя.
- Ну, станки пришли по репарациям, допустим. А вот с бомбой будет посложней. Не отбрешусь... С колхозами - песня особая. Могу условно согласиться. Только это не для выноса из нашей кухни. Так что свернись улиткой и помалкивай в углу со своей правдой в обнимку. Не то так подсуропишь, что горя и до самого всевышнего суда не оберусь.
- Я ж еще недосказала. Закрывает рот он мне... Туда и институты с ихней уравниловкой добавь, к тому же дегтю в ложке. Знаем, как там в порожнее пустое доливают.
- А кто выиграл войну, часом не знаешь? Может, Петров из третьего подьезда с собутыльниками вместе?
- Все воевали. Может, что и он там был. Свое привнес. На лбу его это не писано...
- Руководил-то кто?- Ненадолго лощеным уставляется лицом ей в подбородок.
- Кто, кто? Когда очухались, что полстраны уже у них под дурика оттяпали и немцы принялись по-черному к ногтю гнобить народ, тогда народу стало все равно, с кем отбивать своё...
- Но надо ж было все пообьяснять, подкучковать, наладить производство...
- Брось ты! То ж и так была работа их!- Не унимается. В серых ее глазах блестит с минуту воспаленно огонек надрывно - явственной, совсем не истончённой сдержанностью злобы.- У вас любой начальник цеха обучался для того, чтоб всем руководить. Это его обязанность. Зачем же из него лепить героя?
- Но он ведь может и балбесом быть.
- Для чего вы там тогда сидите, чтоб продвигать балбесов? Пусть в мастерах до посинения и загибаются.
- Нет, подруга! С облучка подумал гусь: побыстрее доберусь, коль в телегу сам впрягусь.
К чему ты это гнешь?- Оттопыривает руки пред собой, с вислым задом двигая себя на кухню с горкой грязного кухонного белья. Голова, как у подсолнуха за солнцем, поворачивается к мужу за ответом.
- К тому... Чтоб нам договориться ныне, не хватит накаких шарлоток. Так что закругляем этот разговор.- Островыразительно покалывает строгим взглядом.
- И правильно. Затеяли не к часу перепалку. Разбирайтесь как-то без меня. Впереди у вас вся ночь еще...- Высказывает недовольство дочь. Уходит.
Сердоликовая прозолоть в последках отяжелявшихся послеполуденных лучей обливной изгладью вальяжно разлегалась на новеньком кирсановском обеденном столе. Крадливо заводила свою чуть видимую рассеревшуюся тень за чашки, супницу, вазу с печеньем. Пятном ползла направо, срываясь вскоре с сегментированной и рубчатой кромки клеенки густого фиолетового цвета. Привейный ветер шевельнул у форточки портьеру. Во все стороны взирает изжелта - спокойным пустоглядом с дальней, чуть подсвеченной стены, портрет отца Кирсанова. Расходистые оголоски тают по квартире. Пропадают насовсем за старшими Кирсановыми. За их мышиным шорохом. За скрипом двери в спальню...
Свою жену Кирсанов поначалу не любил. Женился ближе к тридцати годам: мужские шалости приперли. Но ее молчание на людях, скрытность и желание
всегда стараться мужу угождать подтягивало к ней его, пока они будто срослись и мыслями, и делом. Поэтому он часто доверял ей самое святое - свои партийные дела. Вот и сейчас они опять разговорились перед сном. Благо, была суббота на носу:
- Ты думаешь, что тебя Быков снова двинет за собой?
- Не думаю, а полностью уверен. Кто ему подмогой будет, как не я, в горкоме? Семенова к тому ж со дня на день в обком затащат к Конотопу. Если только "первый" наш не заупрямится, чтоб застолбить это местечко за Козловым с автогенного завода.
- А вдруг да что задумает такое в его пользу? Переиграть захочет...
- Но нету тут резона никакого двигать его вперед за три года до пенсии. К тому ж вопрос о назначении моем давно у руководства на носу висит. Правило негласное такое есть у нас. Надо двигать молодых, что с перспективой. А те своих потащат за собой.
- Это ж землячество?
Зачем все упрощать?.. Это все крайне надо именно всем. Чтоб потом еще с высоких уровней в район поболее всего перепадало. То ремонт на фабрике пробить приличный или покрепче заводских бывших отметить. Музей построить или новую хоккейную коробку. Родное - так родным и остается. Своих у нас никто еще не забывал.
- А если вдруг кого возьмут со стороны?
-К чему хватать кота из темноты, не зная его цвета? А с другой стороны, если ты так поступишь, то так же могут поступить потом с тобой. Кому весь этот нужен геморрой? У нас в почете очередность. Люди и опыта побольше набираются, и руководство о них больше узнаёт. Какой резон, к примеру, мне положенную должность перепрыгивать? По чужим головам идти... Только людей приличных злить да искать на свою ж... приключений. Стой себе в обойме да потихоньку жди, когда тебя продвинут выше. Тут как в шахматах. У всех наличных пешек есть возможность, чтобы ферзем стать. А там уже - какой вперед пойдут.
- Все это как бы хорошо. Да только выгода какая?
- В горком если возьмут, то будешь вскоре ты уже на новой даче ковыряться. На служебной. Переться к бате твоему под Александров надобность как таковая отпадет. Пенсия тоже больше будет. Прислуга, правда, придается лишь обкомовским. Но у нас же чем только черт не шутит?
- А если вдруг тебя пошлют в другое место? Скажем, на БАМ или в Сибирь...
- Меня туда мои же не пошлют. Мы тут нужны. Вот молодняк - его пошлют. Нам только знамя надо будет вовремя всучить им.
- А до обкома сможешь тоже дошагать, когда все гладко будет?
- В обкоме тоже старых - выше крыши. Район к тому ж у нас индустриальный. Развитой, как пишут. Одних крупных заводов пять. Две фабрики. Партийных - семь с половиной тысяч. Тридцать четыре - работяг. Это тебе, подруга, не хухры - мухры и Луховицы с Рузой.
- Дай-то, чтоб все срослось...
- Ладно. Давай спать. Устал, как черт, речью трещать на конференции по продовольственной программе.
- Как будто больше мяса станет от того...
- Что ты всё болеешь за других? Паек свой тихо получила - и быстрее в норку! Всем добрым никогда не будешь. Да и не факт, что все они б с тобой делились, будь теперь на моем месте...
- Власть у тебя уже огромная. Как бы ею и не подавиться...
- Да, я вхож везде. Решаю много чего очень. Но стоит мне уйти с поста, как почти все откажутся и знаться.
Заоконье дышит своим сном. Привейный ветерок, скользнув от форточки, забился подстывающим зефиром своего неосязаемого тела в широкой ниспадающей портьере. Переходом волн кинулся вниз, ворохнув ее до грубо подшитого низа. Залившийся неоново подсвеченной голубизной ползущей в приполне луны обьем квартиры кажется чем-то приятно - сказочным. И совершенно неземным. Смягченным серебристым светом отливает полусфера люстры из чешского литого хрусталя. Матовым мережчатым охрением усеян вытянуто пол. Рядом мутнеет над верхом серванта какое-то вставившее в себя сгусток коричневато - киноварных красок маслянистое подобие картины. Что-то блестит затеками глазури в чуть обособленном слева серванте. Угадываются дальше тумбочка, двухспальная массивная кровать из Югославии, при ней лежащий коврик и угол отливающего густо - янтарной смолью шифоньера, поставленного у другой стены и поперек кровати. На тумбочке пятнится матово мраморный конус подставки ночника...
Уже в предсонье у Кирсанова некой занозой вдруг разыгрывается похотная страсть. Он вдруг с кряхтением ложится набок. Глядит, любуясь, в профиль на жену. Заводится, медленно гладя тонкие кудряшки завитков на ее шее. Чувствует сквозь предательски сопящие крылышки носа неизводимый до умопомраченья, присущий только ей природный запах тела. Он бы ее нашел среди тысяч других женщин. Даже в темноте... Ему от хлыни возбуждения в душе интимных чувств становится до невозможности приятно. Он с ней сейчас бы слился. И его сейчас так тянет к ней! Он целует нежно мочку уха вместе с сережкой. Руками нежно разом гладит всю ее. Полуобнимает. Будто обвивает осьминогом. Вскоре нащупано бедро и икры ног. Ползет не в свое место примявшийся грубо его другой рукой подол тончайшей ситцевой ночнушки. Парным теплом в частом дыханьи вдруг отзывается ее живот.
- Сам только что сказал, что хочешь спать...
- Знаешь, что делать людям, когда пушки говорят?
- Сидеть, наверно, тихо...
- Вот и молчи: за умную сойдешь.
- Еще чего?- Тыкая его рукой в плечо, шепчет с нейтральной интонацией. Слегка разыгрывает сцену, чтоб сильней привлечь.- Лезет без спросу...
- Да, зарюсь. Но уж не на чужое. Чтобы другим десерт мой не достался.
- Оиньки! В сорок шесть-то лет?- Под радость всю переполняет на отдачу.
- Спи. Вон одиннадцать уже. Вставать же завтра рано надо. Сам сказал...- Как будто не сдается.
- Одно другому не мешает.
- Тамарка ж рядом! Слышно...
- Ну и что? Могу же я сейчас узнать, какая ты там ныне у меня? В каком соку.
- Какой была, такою и осталась. Да не тискай!
- Это тебе так кажется. Мне лучше знать со стороны...
- Попозже б хоть. Чего тебе неймется? Не убегаю ж я...
- Лежи. Тебя не спрашивают. В тончайшем деле не мешай. Не сбивай мой тонус.
- Ко мне пристал. И я ж ему еще мешаю... Ну и дела!
Такой посыл все больше разжигает мужика. Тело слегка дрожит. Нервишки будоражит. Напряжение не к месту сводит мышцы. Уже заметно, что природа восстает против приличий, выдавая напрочь потаенное наружу. Пальцы подушечками трогают ее заплывшее позднЕе средних лет лицо. Губы Кирсанова неловко тянутся к пышному банту ее чуть приполневших губ. Оттенка притомившихся в загнетке сливок упрямо оголяется плечо...
- Отстань. Кому сказала!..
- Меня сейчас до творчества вплотную так приперло, что отвертеться мочи нет.- Воспаляется томным дыханием.- Такое дело на "потом" не оставляют. Я по заказу, понимаешь, не могу. У мужиков всегдашний признак в моде: "Куй, пока все у тебя горит."
- Господи! Что ты за человек?- Голос мягчает. Умолкает. Будто бы сдается.
- Уважающий себя мужик должен держаться за свой миг высшего достоинства. Ты ж, наверное, не хочешь, чтобы я в схимники пошел.- Азарт блеском бесенка пробежал в глазах.- Или пошел налево, в блудни.
Такого поворота ей не надо. Двойной потери - тоже. Но дать ему об этом знать - значит, себя не уважать. Кровно гордыню обижать свою...
Нащупывая теплую, расплывшуюся мягкость бугорка, держится за ее грудь. Поглаживая атлас мягкой кожи, доводит женщину до самого порога исступления. За грань неощутимо - хрупкую самоконтроля. Толкает ее вспыхнувшие чувства в ступор...
Следом - сплошное копошение. Возня. Ерзанье пальцев ног по импортному ситцу заправленной вчера хозяйкой простыни. Чуть попахивает резковатым мужским потом. В давящей тяжести двух предэкстазированных тел пугающе поскрипывает посредине панцырь, осуждая нерасчетливость и грубость проделанной над ним сборной работы...
Сползает незаметно вдоль всех стен вслед за лунным холодным сиянием установившееся до звеняще - чистой, светлой росплыви предутренних зарниц такое хрупкое по нерушимости, спитое жутко омертвелой тишью равновесие цветовых масс. Радостный желтый цвет от фонарей обделенными кругами искаженно повторяет дневной свет. У окна "плачет" высоченная ольха, предсказывая дождь к утру. Рядом кленок лет около шести своей разлапистой листвой боязко щупает вокруг себя упасть готовую в обножину прохладу. Еще оттуда пахнет трепетно легчайшим запахом цветущей липы за окном. Едва - едва. Хрупкой дотрогой воздуха. Почти неуловимо...
Часть 11
Маше перед свадьбой явно не спалось. К полуночи под бой Спасских курантов ее еще на посетил сон. Все у них как будто было хорошо и с подготовкой, и с гостями, и со всякими простыми мелочами. Но стоило только подумать, что все это скопление народа будет глядеть десятками пытливых глаз только на них, сверля обоих, как она сразу же впадала в ужас. Неслась мысленно в такую пропасть, что сознание отказывалось верить этому. Но потом заботы вновь одолевали ее всю, до самых ноготков, и мелиссово - шалфейный привкус радости, заправленный в черемуховый запах завтрашнего счастья, безмерно поглощал ее. Она уже немножко научилась быть любимой. Только во всех раскладках отрезвлявшего ее анализа ума свои бока показывала жизнь примерами супружества двоюродного брата, дяди из Обнинска, двоих ее мужчин - соседей. На вид все были неплохи, а за женитьбой хорошо у всех и не сложилось. И тут же радовал пример старшей сестры и матери. Следом огромнейший каток всепоглощающего чувства утюжил и давил подряд все-все, преподносимое до этого рассудком. Ей становилось так несказанно тепло в душе, что вынести из сердца весь этот приток необьяснимого по силе волшебства не было вовсе сил и никаких желаний...
...В доранье налегке поморосило. Изрядно по обочинам прибило пыль. И до сих пор воздух стоял свежайший. Настоянный на упоительнейшей чистоте. Листву не подводило в иссушь: мелкота изредка, но все накрапывала с неба. Мажорный, светлый цвет так всё вокруг обуял, что от одного взгляда в обволакивающий мягким холодом рассвет хотелось и хотелось жить.
С чувством своей воздушности Маша привстала на кровати. Опустила на пол ноги. Забыв про тапки, понеслась мгновенно к шкафу. Босиком. Распахнула его махом настежь. Одну схватила вещь. Другую. Метнулась к зеркалу при занятых руках. Потом - обратно... Следом навалом принеслась, ввалилась плотно женская братия, чтоб помогать готовиться на выход. Радостно было одеваться во все новое. Ощущать телом первое крахмальное шуршание фаты, притирку свадебного платья. Чувствовать себя в тугом обжиме лифа. Ходить туда - сюда и думать о насущном при приятненьком поскрипывании беленьких туфлей. Принимать вычурно слухом восхищение ее подружек: "Как же идет!.. И здесь подогнано... Так классно!.. Закачаешься. И вправду: вещь... Глянь-ка, Анютка: в платье что влита. Я только бы из-за него прямо сейчас пошла бы с Витькой в загс..." Чудесно было видеть обращенное к тебе внимание и чувствовать себя будто начищенным до блеска пятаком. Необходимой, нужной всем. Неотразимой до очарования.
Потом было оформление свидетельства с полным провалом мыслей и поступков. Роспись в загсовской книге перемежалась с криками родных, встречавших позже пару у подьезда общежития. Потом запенился в руке бокал шампанского с цветами от родни и от свидетелей. Обмен колечками никак не стыковался с выносом Маши Толей на крыльцо с таким упрямством, что заставляло в суть последнего не верить. Такси, летящее в Москву, хронологически ну ни в какую не сходилось с посещением Кремля. И с этой кашей в голове Маша пришла к застолью.
...Расселись. Выпили по первой. Загудели, ни какой мерой и кусочком не наступая на традиции. Дружно сошлись сперва на "горько!". Претила Машеньке эта прилюдность. На счет при людях целоваться не хотелось. Выносить таинство к гостям. Она, смеясь, косилась на своего двухчасовой выдержки мужа. Природный стыд уже румянил щеки. И до последнего она сжимала крепко его руку под столом. Парочку смеясь, но приподняли. Уломали. Чуток приободрив, укоротили совесть Маши. Пришлось и целоваться, и фату другой рукой держать. Чтоб не упала. .........................
Хорошо еще она запомнила, как сыпались на них зерно и разная копеечная мелочь перед входом в общежитие. Как откусывала ради хохмы каравай. Как подметала на совок все попавшие под веник черепки чашек и тарелок, вволю разбитых мельтешившими перед глазами наподгуле вездесущими гостями.
...С того конца стола рюмку держал едва ль не выше головы мужик со стороны Медовских. Тряся рукой, настаивал на речи:
- Одно мне слово дайте!- Кричит свидетелю сквозь диссонанс переплетающихся рядышком веселых голосов.- Да тише, тише!Что ж это такое!..
Свидетель, занятый какой-то милой перепалкой с кем-то из сидящих рядом, отвлекается и откликается на просьбу:
- Тс - с!- Обвел просящим взглядом всю компанию.- Мы все тут тебя слушаем...
- Вы тут много говорили. И кучу нажелали, вижу, разного. А главного и не сказали молодым.
- Поближе к делу!
- Что он там лопочет?
- Дак - ить вот что...- Захватывает жадно воздух говорящий.- Желаю вам кучу детишек. Достатка всякого. И, как говорится, поменьше мучного, побольше ночного...- Смотрит ревниво на реакцию, пережидая шум.- Еще раз всем вам: горько!
Молодые неохотно тянутся друг к дружке. Смеются вместо поцелуев.
- Чтобы елось и пилось. Да чтоб хотелось и моглось.- Вставляет и свое сосед напротив.
Катилась к западу далекому червонная заря заката, а свадьба не угомонялась.
Что-то народное наяривал вспотевший и наивно радостный по-детски до сих пор весёлый и вспотевший баянист, а перед ним последним дураком не в такт выкатывал коленца из "Лезгинки" перебравший еще засветло старший тещин свояк. Рядышком силились обмыть приспевшую из ниоткуда дружбу простецкий братец жениха и муж сестры Маши из Южного. Вились в сложную ходом речь чуть приблатненные слова "на брудершафт", "заметано", "куда б еще все это дело на потом нам замастырить..." Они уже хотели перейти на самогон, как добродушная сестра Машуни приволокла на стол из холодильника парочку немного запотевших поллитровок из н.з. К ним присоседился светловолосый парень, отплясывавший рядом все не в меру и не так, фотограф и еще один мужик, которого не мог никто припомнить из участвующих в празднике сторон. Сошлись быстро на том, чтоб он предстал Вальком. И был им ровно до тех пор, пока его не понесло во двор на рвоту. Сестра на выставе переборщила с одной из "самопальных" бутылок, которую почти и "раздавили" меж собой пожилой гость с этим Вальком. Да так наклюкались, что развеселый мужичок до самого конца гулянки все никак не мог привстать со стула, чтоб чмокнуть в щечку свою милку. Переносил свою затею до тех пор, пока не задремал покрепче рядом с тем же Вальком.
Машина мать всегда желала самой младшенькой своей и симпатяге кого - нибудь из лучших, чтоб сошел в мужья. А так как вообще не знала, где же им пообзавестись, то никаких советов не давала, пустив процесс на самотек. И первый взгляд в июне на зятька ничем не отличался от сегодняшнего. На высоте средней оценки до этих пор таким он и остался. Простосердечным образом осмысливался скупо и психологически - нейтрально. Положительное что и не совсем очень в нем менялось переменно в ее субьективных оценках так медленно и мало обьяснимо, как покачивались плечи коромысла у нее самой, когда она несла домой колодезную воду от подгорка.
Другой мамаше не терпелось нахвалиться от того, что Толик был не очень чтоб и пьющим и учился в институте. Что называл ее на "вы" и часто приезжал гостить домой.
Но обе про себя сходились в том, что пара эта была нужной и в далеком будущем каждой уже мечталось приезжать в обжитое ихними детьми жилье понянчить внуков.
Так как Валек с прочищенным желудком уселся прямо перед ними, то разговорами вдруг сразу после мыслей зацепили и его. Немного посудачив, так и не могли определить, откуда этот гость к ним подкатил. То ли прицепился к мужикам на перекуре, то ли заскочил по недогляду, то ли...
К тому ж обе заметили, что на свадьбы приглашенные в сандалиях как бы не ходят. Поцокав языками, они быстро сошлись на том, что пора бы предложить гостям торты и чай. Засеменили потихонечку на кухню, с ленцой мусоля недовольство старшим зятем Машиной мамашей:
- Цельный день, ты ж видела, нормальным был. А как маленько пригубил, так и пошло - поехало...- Резко развела в стороны руки так, как будто выражала горе от некой плохо восполнявшейся потери.- Наклюкался в дымину, гад! Хлещет без удержу. Что черти разожгли.
- Мой сын тож его не лучше. Что он нашел в том неприкаянном, что спит сейчас в салате?..- Глазами поглядела в никуда перед собой по ходу.- С полчаса крутился рядом. За стаканом про жену свою напрочь забыл. Аж стыдоба берет, прости ты, Господи!
Разрывался во всю силу сквозь динамики стоявший в стороне магнитофон. Там стайка донельзя активной молодежи старалась прокрутить какую-то лихую из недавних русских песен. Пощелкав ручками и пошуршав бобинами на перемотках, что-то таки нашли. Под хотот с весельцой включили. Баянист возле стола, поддавши пива, почти не останавливал свою игру, временами вдохновенно наклоняя голову к мехам. Смотрел без интереса на танцульки. Иногда - даже девчонкам вслед...
Отгорланили по полной эту свадьбу. Гульня, приглушивая страсти, скромно подбиралась под отлив. Робкий поток эстетизации первых минут давно иссяк, достигнув нижней степени к последнему часу отметин. Слышались не то, чтобы мычанья, но нечленораздельность добивала многих мужиков. Иные, как казалось, до того были умны, что уже почти не говорили. И только у махнувших лишь по чарке поварих кто-то вдруг сказал случайно слово "извини", наступив другой на ногу, будто бы назло, аж в третий раз. .............................
... Уже дремотно стлался тихий вечер. Стал глубже черный цвет окрест, да только длинный хвост змеившейся вокруг всех пятерых сдвинутых столов в центре веселья никак не обрывался на конце. Подзатянули крепко с этим всё полней подпаивавшим делом, ибо не все седьмой заход и одолели. А с самогоном женихова мать пожмотничала в этот день расстаться. Жестко наложила свое вето, прибрав ключ в карман. Сын старший было втайне и наладился на вынос. Стал крутиться у подсобки. Все выспрашивал про ключ у поварих. Только мамашей быстро был определен еще в зародыше попытки статус того хмельного:
- Куда - а?- Окликнула погромче, будто решительностью дерзкой наделяла слово "стой".- Ишь ты, руки зачесались! Хочется, значит, раздарить добро... А ты хоть его гнал?- Тянет к нему на солнце выдубленную сухонькую руку.
- Хотел немного взять для мужиков "на посошок".- С тайным трепетом и обреченно шепчется от сумрачной усталости лица.
- Сегодня ты им в усмерть хочешь дать надраться. Так? А завтра - что - колодезную воду будешь выставлять на стол? Тебе не кажется, что хорошим за чужой счет быть легко?
- Так это ж...- Будто впадая в момент странности, сын часто заморгал хмельно заплывшими маслинами зрачков.
- И над душой даже не стой. Не поступлюсь ни каплей. Хватит мне арапа заправлять!.. Никаких "это" на сегодня!- Грубейшим образом враз и понятно выдается окончательно табу.
Если в начале празднества свидетель выбирал, к кому из трех красивеньких девчонок можно было подбить клинья, то на исходе вряд ли мог в толпе их отличить. Красная лента, перекинутая до того через плечо, теперь уже так красовалась завязкой вверху, что ею можно было даже закусить.
Уже на самом взводе начал колобродничать муж старшей Машиной сестры. Печаль - бессонница сначала ну никак его не отпускала дальше зала. Он тыкался во всех подряд с одним тупым вопросом:
- Моих никто тут не видал?
Кто сторонился поисковика. Другой кто матом покороче посылал, иные направляли и совсем в другую сторону. Родня пыталась усадить и успокоить. Но он опять вставал. И шел искать... Наткнулся на такого ж бедолагу, ищущего, с кем бы взять на грудь лишний стакан. Выпил и с этим. Вновь пошел... Потом уже в недолгих поисках его нашли в далеком углу кухни, где он под храп неистребимый домучивал свой окрепчавший быстро сон.
- Где Борька мой, не видел?- С семиминутным опозданием кидается на поиски еще чья-то жена, почти хватая за грудки этого невзрачно дефилирующего мимо в закорючках хода свояка.
- Отстань. Не знаю я... Он мне сегодня не докладывал.- В голосе отражена мучительная тяжесть, совпавшая попутно со своей.
- Как пить - так к моему под бок... Ханыга чертов.
- Во-во! Задай ему...
- Это тебя касается. Тебя!
- Кому ко мне какое дело...- Едва не изнывает от прицепа собутыльниковой жёнки.- Я не готов к подобным отношениям.- С холодноватой отвлеченностью и выражением внутренней муки нарочито медленно отходит. Потом быстрее набирает ход. Хочет быстрей куда-нибудь забиться. Его ушам покой сейчас желаннее, чем гул от всяких там разборок. Свои дежурные пять стопочек под разную закуску он одолел и рвется покурить. Потом он будет говорить с кем-то после полученной здесь выволочки громко и по душам, не отходя за черту слышимости от своей жены.
Тот же, на поиски кого отряжена собой жена, обычно набирается всегда до полного упора. В стельку. Когда ни цвет не отличить, ни выбрать в какофонии голос "своей" становится совсем уж невозможно. Прострация - конечная из остановок его сошедшего со всех колес ума. Таким его и обнаружила жена в укромном закуточке. Первым и верным способом приводит хоть в какое чувство, похлопывая по щекам ладошкой. Потом с привычностью берет кружку с водой и льет на голову. Подспорьем выступает пламенная речь, присущая не всякому трибуну:
- Набрался, скотская твоя душа!- Рвет и мечет рядышком.- Ни на минуту оставлять нельзя!- Тирадой о морали и приличиях согнула бы любого. Дополнила б давящим и тяжелым разговором под конец. Но только не его.
- Сгинь, сучара! А то щас...
- Только спробуй! Глаза разуй пошире. Замахивается на кого он, погляди! Ишь ты, какую моду взял...
- А - а - а! Это ты! Моя ты крас - со - тулечка...- Тянет к ней обмякшие, движениям не поддающиеся руки.- Ноги, гляди, везде оббил... Искал тебя... Засунуло куда...
- Кого сейчас ты лечишь, облупленный ты мой алкашик? Бутылку ты искал, бадяжная твоя душа.
- Анжелка где? Вот встану. Всех вас- гы-ых! - в одно подсоберу...
- Собирать он будет. Самого вон надо, гада, доставлять ... Чтоб ты треснул! Шлында...
- Нет матросов для вопросов. Я весь твой...- Шестым чувством уже чует, как его возьмут и поведут. Потом молча разденут и уложат в теплую постель. А уж утром под распил пойдет он полный. Но перед тем найдет кефир. Без него до вечера кусок в рот не полезет. Но это ж будет завтра! Когда придет - тогда и думать будет. Так что пока - гуляй рванина!